Хлопковая сделка.

Редьярд Киплинг.

"A Deal in Cotton" в ред.сб. Actions and Reactions, 1909г.

Перевод Crusoe.

Давным-давно, когда в Бенаресе царствовал Девадатта, я написал несколько историй о Стрикленде из полиции Пенджаба (он женился на мисс Йол)^[1] и об Адаме, его сыне. Стрикленд уволился со службы в Индии и живёт теперь в Англии, в месте под названием Уэстон-сьюпер-Мэр; и жена его играет на органе в одной из местных церквей. Иногда он наведывается в Лондон; изредка, по настоянию супруги, наносит визиты друзьям. В остальное время Стрикленд играет в гольф и - для моциона - занимается ходовой охотой с гончими. А если вы не запамятовали Инфанта - того, кто однажды беседовал с романистом Юстасом Кливером^[2] - вы вспомните и то, что Инфант стал баронетом, владельцем обширных угодий. Он любит поесть, несколько переменился фигурой, но не переменил отношения к друзьям. Однажды я обнаружил, что целое крыло его поместья обращено в больницу и, было дело, провёл там неделю в компании трёх мрачных медсестёр и специалиста по тропической болезни "спру". В другой раз поместье заполонили школьники - дети англо-индийцев; Инфант собрал их у себя на каникулы, и те школьные вакации стали временем скорби для арендаторов на его землях.

Но последний визит прошёл куда приятнее. Инфант вызвал меня телеграммой, и я попал в объятия давнего друга, полковника А.Л.Коркрана^[3] - мы не встречались с ним много лет, и теперь благовестили Аллаха за то, что Он, досель, не пресёк Радости и не разлучил Друзей.

Коркран рассказал о том, как командует туземным полком на границе, а потом объявил: "К вечеру приедут Стриксы с сыном".

- Я помню его. Маленький мальчик, написал про него рассказ - сказал я. - Он на военной службе?

- Нет. Стрик устроил его в Центральный Евро-Африканский Протекторат. Он помощник комиссара в Дьюпе^[4] - есть такое место. В Сомалиленде, да, Сталки? - спросил Инфант.

Сталки презрительно фыркнул.

- Ты ошибся всего-то на три тысячи миль. Справься с атласом.

- Так или иначе, он так же слаб от гнилой лихорадки, как и все мы - сказал Инфант, растянувшись в полный рост на большом диване. - С ним приедет туземный слуга. Сталки, ты у нас бодрый атлет: пойди и прикажи Ипсу разместить его в комнате при конюшне.

- Почему? Он что, дикий Яо^[5] - как парень, приехавший с Уэйдом - когда с твоим дворецким случился припадок? - Сталки часто навещал Инфанта и повидал много странного.

- Нет. Он один из старых пенджабских полицейских Стрикленда, и почти европеец - надеюсь на это.

- Славно! Три месяца не говорил по-пенджабски, а пенджабец из Центральной Африки - это, должно быть, занимательно.

Мы услышали фырчанье мотора у крыльца, и первой вошла Агнесса Стрикленд - предмет открытого обожания Инфанта.

Он, с безмятежностью толстяка, пользовался вниманием самое меньшее восьми дам, строящих на него планы, но только она, однажды, ходила за ним во время очень скверного приступа Пешаварской лихорадки, и когда она входила в его дом, всё вокруг принадлежало ей.

- В твоём авто маловато пледов - начала Агнесса. - Адам мог простудиться.

- На заднем сиденье тепло. Зачем ты позволила ему ехать спереди?

- Затем, что он так захотел - ответила она с улыбкой матери, и нас представили молодому человеку, худому, как тень; он доковылял к нам, тяжело опираясь на плечо бородатого пенджабского магометанина.

- Эти останки и вернулись домой - сказал мне его отец. В юноше не осталось ничего от ребёнка, с которым я путешествовал в Дальхузи: кажется, было это лет сто тому назад.

- Что это за форма? - Сталки обратился к слуге, Имам Дину, кто встал на мраморном полу в ожидании приказаний.

- Форма войск Протектората, сахиб. Хотя я личный слуга молодого сахиба, нам, белым людям, не пристало появляться на простом народе в обычной одежде слуг.

- Так - а ты, белый человек, прислуживаешь за столом, сидя на лошади? - Сталки указал на шпоры на сапогах пенджабца.

- Я надел их ради престижа, когда прибыл в Англию - ответил Имам Дин. Адам улыбнулся тенью прежней полуулыбки, возникшей в моей памяти, и мы поместили его на большую кушетку для отдыха после дороги. Сталки спросил, на какой срок ему дали отпуск, и он ответил: "На полгода".

- Но он получит ещё шесть месяцев по медицинским показаниям - нервно отметила Агнесса. Адам насупился.

- Не желаешь этого, да? Понимаю; сам оставил заместителя, переживаю за него - Сталки затеребил бородку и обратился мыслями к своим сикхам.

- Да - сказал Инфант. - А я тут всего лишь присматриваю за несколькими тысячами крестьян. Переоденемся к обеду. Сегодня мы в узком кругу. Какими цветами украсить стол, приказывайте, достопочтеннейшая леди?

- В узком? - она оглядела большую залу, декорированную кротонами. - Тогда украсим этот маленький погост ноготками^[6].

Распоряжение стало отдано.

Ноготки значили для всех нас жару, неустройство, разлуку и смерть. Мы обоняли их запах, слуга Адама прислуживал за столом, и мы - всё чаще и чаще - говорили на жаргоне прежних дней, поднимая каждый бокал в память тех, кто ушёл впереди нас. Мы не стали садиться за большой стол, но устроились в эркере с видом на парк, где люди собирали и увозили остатки последней скошенной травы. Пали сумерки, но мы не попросили свечей и ждали восхода луны, продолжая разговоры в полутьме, отдаваясь воспоминаниям.

Прошлое интересовало молодого Адама лишь в частях, связанных с его будущим. Думаю, мать держала его за руку под столом. Босой - из уважения к богатым полам Инфанта - Имам Дин принёс его лекарство, накапал в стакан и испросил распоряжений.

- Жди здесь, и когда он устанет, отведи его в кровать - приказала Агнесса; и Имам Дин отошёл в тень портретной галереи.

- А что ты желаешь получить от своей провинции? - спросил Инфант, когда, исчерпав тему Индии мы обратились к Африке Адама. Мальчик немедленно оживился.

- Каучук-орехи-камедь-и прочее - ответил он. - Но будущее моей Провинции - в хлопке. В этом году я вырастил его на пятидесяти акрах.

- Моя Провинция! - отметил его отец. - Послушай его, матушка!

- Я уверен! Хотел бы показать вам образчик. Некоторые манчестерские ребята сказали, что он так же хорош для рынка, как американский.

- Но отчего ты стал хлопковым плантатором, сын мой? - спросила Агнесса.

- Шеф говорит, что каждый должен иметь какой-то шоук (хобби); и однажды потратил целый день на то, чтобы - в ущерб его обычным занятиям - доехать и объехать вместе со мною полосу чёрной земли: именно такая земля наилучшим образом годится для хлопка.

- Так. А что за человек твой Шеф? - Сталки задал этот вопрос самым елейным голосом.

- Лучший из живущих, не сомневайтесь. Он дозволит тебе действовать свободно и самостоятельно, и все набитые шишки будут на твоей совести твоими же усилиями. Люди называют его - здесь Адам выпалил набор отрывистых туземных слов - это значит "Человек с каменными глазами".

- Отрадно слышать. В сравнении с тем, что слышал от других.

Последняя сентенция Сталки затлела в сумерках, словно конец порохового шнура, и взрыв не заставил себя ждать.

- От других! - Адам вскинул тонкую руку. - Никакой пёс не без блох. Конечно, если вы прислушиваетесь к блохам!

Манер, на который он вздёрнул голову, живо напомнил мне его отца - молодого тогда полицейского в Пенджабе, двадцать лет тому назад, и матушка Адама сверкнула глазами в полумраке сумерек, приглашая меня разделить её восхищённую радость. Я пнул Сталки в лодыжку. Не нужно вышучивать первую юношескую любовь, возбуждённую лояльностью.

На столе появился пучок волокон хлопка-сырца. Голос Имам Дина произнёс:

- Я подумал, что это может понадобиться и упаковал вместе с его бельём.

- Да он же вполне английский человек! - воскликнул Инфант, успевший подзабыть свой собственный Восток.

Все мы, для удовольствия Адама, стали восхищаться хлопком - впрочем, волокна его были длинными и мягкими.

- Это лишь проба - разъяснил юноша. - Моя Провинция - совсем нищий край, нам не на что купить даже почтовой тележки. Мы используем вместо неё ящик от галет на двух велосипедных колёсах. Я добыл деньги на него - он похлопал рукой образчик - по чистой случайности.

- Какова себестоимость? - осведомился Стрикленд.

- Примерно двести фунтов с учётом семян и механических приспособлений. А работу делают людоеды.

- Звучит многообещающе - Сталки достал очередную сигарету.

- Нет уж, увольте меня - сказала Агнесса. Я давно уже жительница Уэстон-сьюпер-Мэра, и не желаю слушать о каннибалах. Удаляюсь в музыкальную комнату, поработаю над гимном к следующей воскресной службе.

Она деликатно поднесла руку юноши к своим губам, и двинулась в музыкальную комнату - в прошлом, банкетный зал предков Инфанта - по обширным акрам мерцающего мрамором пола. Её серое с серебром платье исчезло в сумраке галереи, потом зажглись две электрические лампы, и мы снова увидели её на фоне ряда позлащённых труб.

- Здесь какое-то отвратительное устройство для механической игры - возгласила она.

- Моё! - отозвался Инфант, забросив салфетку на плечо. - Именно так я играю Парсифаля!

- Предпочитаю непосредственное впечатление. Ипс, убери это.

Мы услышали, как старый Ипс послушно укатил нечто по полу.

- Теперь о непосредственном впечатлении - Сталки потянулся за бургундским, признанным медицинским средством для обогащения крови, разжиженной лихорадкой.

- Ничего особенного. Шеф указал мне на полосу удобной для хлопка земли, и эта полоса уходила в Шешах^[7]. Мы не смогли бы доказать в суде каннибализма, присущего этому племени, но, когда шешахцы предлагают тебе на завтрак запечённый в банановых листьях четырёхфунтовый кусок женской груди с соответствующими татуировками, вы -

- Вы, натурально, сжигаете их деревни ещё до обеда - сказал Сталки.

Адам покачал головой.

- Нет войск - вздохнул он. - Я говорил об этом с шефом, а он ответил, что нужно дождаться случая, когда они сервируют белого человека. Он поучал меня не идти на бесполезное самоубийство - при всех моих понятных чувствах - но позволить шешахцам сделать именно так. Тогда он отправит рапорт, и мы их истребим.

- Какая аморальность! Именно так мы поступили в... - Сталки назвал провинцию, захваченную ценою такого же жертвоприношения.

- Всё так, но эти твари прочно засели на одном конце моего хлопкового пояса. Они прогнали меня прочь, когда я - и Имам Дин - пытались взять грунт для анализа.

- Я нужен, сахиб? - Из темноты немедленно раздался голос, за спиной Адама блеснули глаза.

- Нет. Я упомянул твоё имя в разговоре - Адам отослал слугу мановением пальца. - Я не сумел немедленно соорудить casus belli из этого случая, так как шеф забрал всех солдат на борьбу с шайкой вождей-рабовладельцев на севере. Вы слышали о нашей войне с Ибн-Макарой? В одно время, он едва не выбил нас из Протектората, хотя теперь стал нашим союзником.

- Верно ли, что он весьма зловредная бестия, даже по местным меркам? - спросил Сталки. - Уэйд рассказывал мне о нём в прошлом году.

- Что-ж, местные люди повсюду в тех краях именуют его "Милосердным", и не без оснований. Никто в тамошнем народе даже и не обмолвится об его истинном имени. Они говорят "Он" или "Тот Человек", и даже тогда говорят вполголоса. Он бился с нами восемь месяцев.

- Помню. Была заметка в одной из газет - отметил я.

- Мы всё же побили его. Но нет - работорговцы к нам не заходят, у наших людей плохая репутация - слишком многие умирают в первый же месяц после пленения. Это снижает прибыльность, вы понимаете.

- А как с вашими очаровательными друзьями, шешахцами? - спросил Инфант.

- На шешахцев нет спроса на рынке. Люди скорее купят крокодила. Насколько я понимаю, Ибн Макара - ещё до того, как мы аннексировали эту страну - напал на них ради обучения своей молодёжи и попросту порубил их в куски. Основная масса моих людей - земледельцы, по всем навыкам пригодные к хлопкоробству. Что играет матушка? "В городе царя Давида?"^[8]

Орган ласково заворковал словно мать, обретшая дитя после разлуки, затем набрал полный голос.

- Чудесно! О, чудесно! - Инфант выразился в тоне совершенной преданности. Я лишь однажды слышал, как он поёт - было это умиротворяющим ясным утром, но певец немедленно полетел в пруд к водяным лотосам.

- Так как же ты сумел привлечь людоедов к работе? - спросил Стрикленд.

- Они обратились к цивилизации после того, как Шеф побил Ибн Макару, точно к тому сроку, когда я стал в них нуждаться. Шеф, скажу вам, дал мне письменное обещание не пускать деньги, полученные мною сверх обычных доходов - если я смогу их наскрести - на общие нужды, но оставить мне для дел с хлопком. И мне были нужны две сотни фунтов. А наши доходы такого не допускали.

- Откуда жмёте профит? - Сталки обратился к просторечию.

- Налог с трубы, с негоциантов, лицензии на разработку недр, не более четырнадцати тысяч рупий^[9]; и каждый пенни расписан на много месяцев вперёд- Адам вздохнул.

- А ещё штрафы за собак, забредших в лагерь сахибов. В прошлом году мы взыскали больше трёх рупий - тихо добавил Имам Дин.

- Да, и это справедливо. Они так воют! Мы весьма требовательны ко взиманию штрафов. Я обратил моего местного клерка, Булаки Рама, в пылкого сподвижника. Он, во внерабочие часы, рассчитывал прибыль от нашей хлопковой затеи до третьего десятичного знака. Признаюсь, я завидовал вашим местным властям - они могут еженедельно извлекать деньги из автомобилистов. Я же едва сводил концы с концами: неотложные расходы с выручкой по обыкновенным статьям и до умоисступления размышлял: откуда взять добавочные двести фунтов на хлопок? Когда человеку не с кем поделиться, подобные думы всецело овладевают им - и это видно всем!

- Вот оно как. И ты оказался в таком положении - заметил его отец, и Адам согласно кивнул.

- Да, сэр. И находил опору в памятных мне словах из "Мармиона" о дереве^[10]. А затем мне улыбнулась удача. Однажды вечером явился ниггер, говорящий по-английски. Он волочил тело, принайтованное за ногу. (Вам привычны такие мелкие эпизоды). Он сообщил, что нашёл это тело и попросил меня идентифицировать его, поскольку это один из людей Ибн Макары, а значит возможно вознаграждение. В теле распознавался магометанин с явными чертами араба - узкокостного, бритого наголо; - удивительно - начал я - как это тело могло столь хорошо сохраниться в нашем климате? - когда тело вдруг чихнуло. Жаль, что вы не видели негра в эту минуту! Он взвыл и удрал, подобно - подобно собаке из Тома Сойера, когда та села на - на кого там она села? - кажется, это был жук^[11]. Он вопил и бежал, а тело продолжало чихать. Я понял, что его отравили "сарки" (это растительный яд из смолистого выделения, отец, он поражает нервные центры. Наш начальник медслужбы написал о нём монографию). Итак, Имам Дин и я опорожнили тело, используя моё мыло для бритья, охотничий порох и горячую воду.

- Я уже имел дело с сарки, так что, когда с ног этого человека отслоилась кожа и он перестал чихать, я понял, что он выживет. Но он остался плох на целую неделю, лежал, как бревно и мы с Имам Дином разминали его парализованные мышцы. Потом человек этот заговорил, и мы узнали, что он Хаджи - три раза паломничал в Мекку из Французской Африки, что он встретил на дороге ниггера, и тот, подобно индийским тагам-душителям, отравил его. По тому, что я знал о неграх с побережья, всё это звучало достаточно правдоподобно.

- И ты поверил ему? - с интересом спросил отец.

- Не было причин не верить. Негр исчез, мы его больше не увидели, и пожилой араб задержался у нас на два месяца.

Теперь Адам обратился к отцу.

Ты знаешь какими бывают наилучшие джентльмены из магометан? Он был именно таким.

- Лучших не бывает - последовал ответ.

- Кроме как среди сикхов - пробормотал Сталки.

- Он бывал в Бомбее; он досконально знал Французскую Африку; он мог днями напролёт цитировать стихи и Коран. Он мастерски играл в шахматы - вы и вообразить не можете, что это значит для меня. И между ходами нам было привычно беседовать: мы обсуждали возрождение Турции и персону Шейх-уль-Ислама. О, мы свободно говорили о чём угодно! Он был человек широчайших взглядов. Он, разумеется, видел выгоду в работорговле, и в то же время ясно понимал, что ей суждено умереть. И поэтому он согласился со мной в том, что доходные возможности региона - в смысле культивирования хлопка - нуждаются в развитии.

- Вы и об это говорили? - спросил Стрикленд.

- Безусловно. Мы дискутировали часами. Вообразите, что это значило для меня! Удивительный человек. Имам Дин, правда, что Хаджи - муж высоких достоинств?

- Самых высоких! Ведь одному только Хаджи мы обязаны деньгами на наше хлопковое начинание. - Имам Дин, незаметным для меня образом, успел переместиться за кресло Стрикленда.

- Да. И в то же время он пошёл в этом наперекор своим убеждениям. Когда я слёг в лихорадке в Дьюпе, он доставил мне новость о том, что один из людей Ибн Макары идёт через мою Провинцию с партией рабов в рогатках!

- И отчего же тебя уязвило именно то, что в рогатках? - спросил Сталки. Адам гневно возвысил голос на этом последнем слове.

Сталки задал вопрос самым глумливым тоном, но Адам ответил серьёзно и искренне.

- Местный этикет, сэр. Если работорговец ведёт рабов по британской территории, он должен делать вид, что они - его слуги. А навесить на рабов такое ярмо - кусок дерева в виде рогатки вокруг шеи - это, знаете ли, нагличанье, это как не обстенить паруса в старые дни^[12]. Помимо прочего, это волновало население Провинции.

- Но я понял, с твоих слов, что работорговцы к вам не заходили - вмешался я.

- Не заходили. Но в те месяцы, Шеф выкуривал их с Севера, и они прорывались на французскую территорию всеми возможными путями. До сих пор я приказывал не обращать внимания на такие перемещения, но открытая работорговля закованными рабами - это было уже слишком. Я не мог выехать сам, и распорядился, чтобы Имам Дин с несколькими местными полицейскими поговорили с этими джентльменами самым исчерпывающим образом. Здесь был некоторый риск; нам, возможно, пришлось бы дорого заплатить за это, но результат вышел паче ожиданий. Мои люди вернулись через несколько дней с работорговцем (он не выказал воинственных намерений) и с целой толпой свидетелей, и мы допросили их в моей спальне, и справедливо оштрафовали работорговца. Вы поймёте, насколько он пал духом (арабы часто трогаются рассудком после поражения), когда я скажу вам: он захватил четырёх-пятерых совершенно бесполезных шешахцев и пытался продать их каждому встречному. Он ведь предложил их и тебе, так Имам Дин?

- Я свидетельствовал то, что он предлагал людоедов на продажу - сказал Имам Дин.

- И тем он усугубил своё положение к выгоде для моих хлопковых начинаний. Смотрите, он удерживал рабов и предлагал их на продажу на британской территории. И если бы мне удалось обвинить его в этом, с него причитался двойной штраф.

- Что он сказал в защиту? - спросил Стрикленд, в прошлом сотрудник пенджабской полиции.

- У меня была температура под 40, но, помню, он запутался в долготах с широтами. Думал, что находится на французской территории. Сказал, что, если отделается штрафом, мы его никогда больше не увидим. Должно быть, я согласился и заключил с негодяем сделку. Он заплатил наличными - как проштрафившийся автомобилист - и немедленно удалился.

- Сам-то ты говорил с ним?

- Кажется да... Как было дело, Имам Дин?

- Конечно же, сахиб и виделся и говорил с работорговцем. А ещё сахиб произнёс речь перед освобождёнными им людоедами, и они поклялись обеспечить его рабочими для возделывания хлопка. Во всё это время сахиб опирался на плечо своего личного слуги.

- Что-то из этого я помню. Помню, как Булаки Рам дал мне бумаги на подпись; определённо помню, как он запирал в сейф деньги - двести десять превосходных британских соверенов. Вы и вообразить не сможете, что это для меня значило! Уверен, именно то, что случилось, излечило меня от лихорадки; и когда я немного окреп, мы, с Хаджи, отправились к шешахцам для разговора о рабочих. И я нашёл их в замечательном желании поработать. Не из благодарности. За одну или две недели до нашего приезда, молния спалила дотла их большую деревню, и теперь они простирались ниц вокруг меня в дорожной пыли и умоляли дать им работу. И я дал им работу.

- И ты стал очень счастлив? - его мать, крадучись, возникла за нашими спинами. - Тебе нравится, как вырос хлопок, дорогой?

Она убрала пук хлопка со стола.

- Клянусь, это было счастье! - зевая сказал Адам. - И если теперь - он взглянул на Инфанта - кто-то пожелает вложить несколько денег в это дело, Провинция даст ему доход. Не могу предъявить цифр, сэр, но уверен...

- Тебе нужно принять лекарство^[13], и Имам Дин проводит тебя в постель, а потом я приду и подоткну тебе одеяло.

Агнесса подалась вперёд, и, оперев локти о плечи сына, ерошила его тёмные волосы, и - "Разве он не хорош?" - спросила она нас с теми чарующим переливом голоса и неотразимым вздёргиванием левой брови, обратившими - давно, в 84м году - безумствующего от любви Стрикленда в её конюха^[14]. Мы молча проводили их взглядами. Мы дождались, пока Имам Дин не спустился обратно к нам, и кашлянул от двери так, как это делают в лукавой Азии.

- А теперь - сказал Стрикленд - ты, сын моего слуги, расскажешь нам, как всё было на самом деле.

- Всё было так, как говорил сахиб. Только - только для этого хлопкового дела понадобилась некоторая подготовка: самая незначительная подготовка.

- Говори! Садись! - распорядился Стрикленд. - Извини, Инфант.

Но Инфант и сам успел сделать должный жест, и мы слушали, как Имам Дин говорит, присев на корточки. Никто не узнает многого от восточного человека, стоящего навытяжку.

- Когда сахиб слёг в лихорадке в нашем большом доме в Дьюпе - начал он - Хаджи внимательно вслушивался в его бред. Он ожидал услышать имена женщин, хотя я много раз повторял ему, что Наша добродетель паче любого ожидания и сравнения, и что Наше единственное желание - устроить выращивание хлопка. Когда Хаджи и сам убедился в этом, он нагнулся ко лбу сахиба и нашептал в его голову новость о работорговце в Провинции, надсмехающемся над законом. И сахиб - Имам Дин повернулся к Стрикленду - наш сахиб ответил на эти лживые слова, как конь чистой крови отвечает на шпоры. Он сел. Он отдал приказы об аресте работорговца. Потом он снова лёг. И мы оставили его.

- Оставили одного, слуга моего сына и сын моего слуги? - спросил Стрикленд.

- Была там старая женщина, принадлежащая Хаджи. Она доставила к нам его пояс с деньгами. Хаджи сказал ей, что, если наш сахиб умрёт, она умрёт вместе с ним. И, истинно, сам сахиб отослал меня приказом.

- Будучи не в уме от болезни, так?

- А что нам было делать, сахиб? Этот хлопок стал его пламенным желанием. Он бредил о нём в жару лихорадки. И ради этого сердечного желания Хаджи и пошёл на хитрость. Конечно же, Хаджи мог дать ему предостаточно денег из своих собственных рук даже на десять хлопковых начинаний; но и в этом добродетель нашего сахиба была паче любого ожидания и сравнения. Достойные не ссужают и не берут денег. И Хаджи решил - я помог ему советами - устроить дело так, чтобы деньги попали к нам в полном и безупречном согласии с Английским Законом. Нам предстояли большие труды, но - Закон есть Закон. И Хаджи показал старой женщине тот нож, каким он зарежет её, если наш сахиб умрёт. И я пошёл с Хаджи.

- Зная, кто он? - спросил Стрикленд.

- Нет! Почитая его. Достоинство, исходящее от него, подавляло достоинства меньших людей. Хаджи велел Булаки Раму, клерку, исполнять правительственные обязанности в Дьюпе до нашего возвращения. Булаки Рам боялся Хаджи: тот часто, со злорадностью, оценивал его способность к арифметике в пять тысяч рупий за такого раба в партии на продажу. Хаджи сказал мне: "Идём; мы заставим этих людоедов играть в хлопковую игру ради счастья моего счастья". Хаджи полюбил нашего сахиба любовью отца к сыну; любовью спасённого к спасителю; так, как Достойный любит Достойного. Но я ответил: "Мы не можем идти к шешахцам без ста винтовок. А нас лишь пятеро". Хаджи ответил: "Сейчас я по-другому завяжу мой головной платок, и это будет для нас лучше тысячи ружей". Я посмотрел: он перевязал платок так, что свободный конец лёг на его плечо, как флаг. Тут я понял, что он - один из Достойных и принял порукою его доблесть.

- Мы пришли к Шешахским холмам на рассвете второго дня - ко времени, когда начинает дуть холодный ветер. Хаджи осторожно прошёл открытое место, загаженное нечистотами, и тихо скрипнул створкой затворённых ворот. Когда ворота открылись, я увидел людоедов, лежащих на койках под свесами крыш их хижин. И тут они стали падать наземь; они вскакивали; один за другим, по всему ряду домов; лица их белели; ужас шёл по всей улице, словно ветер по листве. Хаджи между тем стоял в воротах, подобрав полы одежды, дабы не оскверниться. И он сказал: "Я снова здесь. Дайте мне шестерых; закуйте их." И они ретиво выгнали к нам палками шестерых и забили их в тяжёлое дерево. Затем Хаджи приказал: "Возьмите огня из ваших утренних очагов и встаньте с ним на ветер". В тех краях на рассвете ветер силён, так что, когда каждый из них опорожнил горшок углей перед собою, подветренную сторону улицы объял огонь и пожар пошёл вширь. И Хаджи сказал: "Через несколько времени сюда вернётся белый человек, кого вы однажды прогнали с насмешками. Он потребует рабочих для выращивания тех или других растений. Вы и ваше отродье после вас станете и останетесь этими рабочими." И они ответили, едва выглядывая из-за куч пепла: "Мы станем его рабочими и наше отродье после нас". Хаджи спросил: "Назовите моё второе имя". Они ответили: "Твоё второе имя "Милосердный"". Хаджи сказал: "Превозносите моё милосердие"; и, пока они делали так, пошёл прочь, и я последовал за ним.

Инфант издал какой-то горловой звук и потянулся за очередной порцией бургундского.

- Около полудня один из шестерых умер. От страха, от одного лишь страха, сахиб! Никто не мог и не посмел бы его тронуть. Они были скованы парами, и его напарник сошёл с ума - пел безумные песни - а мы, по необходимости, ждали, когда появится какой-нибудь местный дикарь. И они явились: люди из Ангари, ведущие коз. Хаджи спросил их: "Что вы видите?" - "О, наш господин, мы ничего не видим и не слышим" - ответили они. Хаджи сказал: "Но я приказываю вам видеть, слышать и говорить". - "О, наш господин, глазам нашим, по твоему велению, кажется, что они видят рабов, забитых в рогатки". Хаджи сказал; "Так же и свидетельствуйте перед чиновником, кто ждёт вас в Дьюпе". Они спросили: "А что будет с нами потом?" И Хаджи сказал им: "Только награда за донос. Но если вы не станете свидетельствовать, вы будете наказаны так, что птицы в ужасе упадут с деревьев, а мартышки заплачут от сострадания". И услышав такое, люди из Ангари поспешили в Дьюпу. А Хаджи обратился ко мне: "Хватит ли этого для судебного дела, или мне привести всю их деревню?" Я ответил, что трёх свидетелей совершенно достаточно для выигрыша любого дела, но что, до сих пор, Хаджи не предложил этих рабов к продаже. Верно, как только что сказал наш Сахиб, что один штраф налагается за захват рабов, а второй - за попытку их продажи. А нам были нужны оба штрафа, сахиб, для хлопкового дела нашего сахиба. Мы загодя обговорили всё это с Булаки Рамом, он знал Закон Англии, так что Хаджи должен был помнить это, но он разозлился и закричал: "Бог мой, убежище всех скорбящих, неужто я - тот, кто я есть - должен торговать собачьим мясом на обочине, чтобы порадовать радость моего сердца?" И всё же, признав, что так нужно по Английскому Закону, он предложил их мне, шестерых, то есть, пятерых, но шепотом и отвернув от меня лицо. Шешахцы не пахнут кислым молоком, как прочие дикари. Они воняют, как леопард, сахиб. Это потому, что едят человечину.

- Возможно - сказал Стрикленд. - Но где же свидетели? Одного свидетеля недостаточно для подтверждения факта продажи.

- Что нам было делать, сахиб? Дело шло о репутации самого Хаджи. Мы не могли призвать дикаря для такого свидетельства. Однако, сахиб упускает из вида то, что признательные показания дал и сам ответчик. И он не оспаривал собственных показаний. Я и сам неплохо знаю законы о свидетельствованиях.

- Итак, мы вернулись в Дьюпу, и, пока Булаки Рам ждал среди людей из Ангари, пошёл к молодому сахибу. Он лежал на кровати, глядел лихорадочным взором и бредил потоками приказов, но старая женщина не распустила волосы, готовясь к собственной смерти. И Хаджи велел: "Заканчивай скорее моё судебное дело. Я не Иов Долготерпеливый!" Хаджи - учёный человек. Мы быстро провели судебное заседание, в тихих речах и умеренных выражениях, стоя вокруг кровати. И всё же - всё же - никто не мог быть уверен в том, что сахиб такой породы не понимает - или понимает - того, что происходит, поэтому мы строго следовали ритуалам Английского Закона. Но мы удерживали снаружи свидетелей, и рабов, и взятого под стражу, чтобы они не смердели в присутствии больного.

- Так он не видел взятого под стражу? - уточнил Стрикленд.

- Если бы он потребовал его, я немедленно заковал бы в наручники одного из Ангари, но, слава богу, он был слишком болен, и не просил об этом. Верно то, что он подписал бумаги. Верно то, что он видел, как деньги убирают в сейф, двести десять английских фунтов, и, истинная правда в том, что это золото стало для него целительным лекарством. Что до его встречи с заключённым и до его речи, сказанной людоедом - всё это нашептал и вложил в его больную голову Хаджи, склонившись к его лбу. И это, как вы понимаете, почти вся история... Да, когда лихорадка прошла и наш сахиб потребовал принести книгу взысканий, и тоненькую книгу с картинками из Европы с рисунками плугов, и мотыг, и хлопковых мельниц, он смеялся так, как он обычно смеётся, сахиб. Сбылась его заветная мечта, его хлопковое дело. Хаджи полюбил его - и кто его не полюбит? Мы предприняли небольшие, ничтожные приготовления, сахиб - и кто в целом свете нас осудит?

- И когда же стало известно, кто он такой, этот Хаджи? - спросил Стрикленд.

- Не раньше, чем он и наш сахиб вернулись от шешахцев. Всё было истинно так, как сказал наш сахиб: людоеды лежали ниц у его ног и умоляли дать им лопаты для возделывания хлопка. Тем же вечером, когда я готовил обед, Хаджи сказал мне: "Я возвращаюсь в свои края, хотя один Бог ведает, оставил ли мне Человек с Каменными Глазами хотя бы одного вола, раба или женщину." И я спросил: "И что же тогда, Достойный?" Хаджи сказал: "В моей власти устроить награду в десять тысяч рупий за мою собственную голову. Можем ли мы устроить ещё один суд, и снабдить мальчика лучшими деньгами для его хлопковых машин?" - "Я не собака, чтобы пойти на такое - ответил я - Пусть господь даст тебе ещё тысячу лет жизни". И Хаджи сказал: "Кто умеет увидеть завтрашний день? Бог, в мои старые годы, дал мне того, кого почитаю за сына, и я благодарю Бога. Присматривай за ним; такое семя не должно пропасть".

- И он прошёл через кухню к рабочему столу нашего сахиба - на воздухе, под деревом - а сахиб держал в руках синий конверт: правительственное письмо, только что доставленное гонцом с Севера. Я испугался - подоспевшие новости могли быть губительны для Хаджи - и попытался удержать его, но он сказал: "Мы оба Достойные. Никто из нас не поступит неверно". Наш сахиб поднял глаза и пригласил Хаджи подойти, но тот встал поотдаль и ждал, пока наш сахиб не открыл конверта и не прочёл письма. Тогда Хаджи спросил: "Дозволено ли мне попрощаться?" Наш сахиб вздохнул, глубоко и с облегчением, вложил письмо в папку и громко возгласил приветствие. Тогда Хаджи сказал: "Я ухожу в свои края" и, расстегнув ожерелье оправленного в мягкое золото янтаря, протянул его, как дар. Наш Сахиб быстро взял ожерелье, сжал его в кулаке, и протянул обратно со словами: "Если на нём написано твоё имя, мне этого не нужно. Твоё имя и без того отгравировано на моём сердце". Хаджи ответил: "Равно, как и твоё имя на моём сердце, но на этом амулете нет имени". И Хаджи склонился к ногам нашего сахиба, но наш сахиб поднял и обнял его, и тогда Хаджи прикрыл рот свободным концом своего шейного платка - платок остался завязан по-прежнему - и так удалился от нас.

- И что же было в том государственном письме? - шепнул Сталки.

- Только приказ нашему сахибу: составить отчёт о некоторой новой болезни скота. Но все приказы приходят в одинаковых конвертах. Не распечатав конверта, невозможно сказать в точности, что там будет.

- Когда мой сын открыл письмо, он подал какой-то знак? Кашель? Вздох? - спросил Стрикленд.

- Ничего подобного, сахиб. Я видел его руки. Они не дрогнули. Он прочитал и вытер лицо, но потел ещё до того, было жарко.

- Так он знал? Он знал, кто такой Хаджи? - Инфант задал этот вопрос по-английски.

- Я простой человек. Кто может сказать, что знает и чего не знает сахиб? Но Хаджи прав. Семя не должно быть потеряно. В Дьюпе слишком жарко для малых детей, а что касается сиделки, кузина моей сестры в Джуландаре...

- Стоп. Это решит сам мальчик. Полагаю, его Шеф знал всё с самого начала? - спросил Стрикленд.

- Разумеется - ответил Имам Дин. - В один вечер, накануне того, как наш Сахиб уехал домой по морю, Главный Сахиб - Человек с Каменными Глазами - ужинал с ним в лагере. Я прислуживал за столом. Они вели долгий разговор, и потом Главный Сахиб сказал: "Что ты думаешь о Том Человеке?" (В тех краях мы не называем Ибн Макару его именем). "О каком человеке?" - спросил наш сахиб. "О том самом, кто заставил людоедов выращивать для тебя хлопок. Он пробыл в этой Провинции три месяца, я это доподлинно знаю, и я ждал его головы с каждым гонцом от тебя". Наш сахиб ответил: "Если вам нужна его голова, назначьте другого человека управлять этой Провинцией, потому что он мой друг". Главный Сахиб рассмеялся и сказал: "Если мне будет нужен небольшой человек на это место, будь уверен, я пошлю за ним. И если мне будет нужна голова Того Человека, будь уверен, я пошлю за ней. Но скажи мне, какими мудрёными способами ты умудрился использовать его к нашему добру, во благо этой хлопковой затеи?" - "Побожусь в том - ответил наш сахиб - что никогда и никаким образом не использовал его. Просто он мой друг". - "Toh Vac! (Вздор!) Говори!" - сказал Главный. И наш сахиб вздёрнул подбородок, как мы это знаем - как он делал ещё в детстве - и они уставились друг на друга, словно в сабельной рубке, когда двое рубятся за справедливость. Главный Сахиб первым опустил глаза и сказал: "Быть посему. Наверное, я должен был искать ответа в памяти о собственной молодости. Неважно. Я подпишу договор с Тем Человеком как с нашим союзником. И однажды он расскажет мне всю эту историю". Затем я подал им свежий кофе, и они закончили разговор. Но я не думаю, что Тот Человек скажет Главному Сахибу более того, что сказал ему наш сахиб.

- Почему? - спросил я.

- Потому что они оба Достойные, а я успел понять из всей моей жизни, что Достойные очень скупы на слова, когда речь идёт о приятельстве между ними; и уж совсем молчаливы, когда речь идёт о дружбе с кем-то третьим. А ещё они молчат, когда... Но вижу, что его мать уже спустилась из спальни, так что иду растирать ему ноги, пока он спит.

Он чутко уловил шаги Агнессы на площадке лестницы; действительно, вскоре она прошла мимо нас в музыкальную залу, мурлыча "Магнификат".

1. Рассказ Киплинга "Саис мисс Йол".

2. Рассказ Киплинга " A Conference of the Powers". Один из друзей в "Сталки и компания".

3. А это повзрослевший (или уже постаревший) Сталки.

4. Если верно транскрибировать, то в Джупе. Но пусть уж будет в Дьюпе.

5. Китайская народность.

6. В Индии, ноготки - единственный цветок, способный цвести в жаркий сезон при отсутствии дёрна, и ноготками в Индии обрамляют могилы.

7. Шешах - название Вавилона (Иеремия 25,26), зашифрованное в Библии обратной перестановкой букв алфавита. В этом рассказе, страна и провинция, где работает Адам, все тамошние топонимы и этнонимы условны и приложимы, видимо, к некоторым общим чертам тогдашней Центральной Африки.

8. "В городе царя Давида?" - рождественская песнь, " Once in Royal Davids city".

9. По курсу тех лет - 900-950 фунтов стерлингов. Большая сумма.

10. "Отпрыск от такого дерева может переломиться, но согнуться никогда", Вальтер Скотт, "Мармион".

11. В 5-й главе "Приключений Тома Сойера". Битва пса с жуком в церкви.

12. Обстенить паруса - дать парусному судну обратный ход - так иностранный корабль салютовал британскому в британских водах; иначе, иностранец рисковал попасть под огонь британца.

13. В оригинале - "arsenic", мышьяк. Тогда лекарства были другими, а сейчас во фразе "Пойди, прими мышьяку и приляг" звучат какие-то сомнительные смыслы.

14. Рассказ Киплинга "Саис мисс Йол".