По рассуждению человеческому.

Редьярд Киплинг.
The Manner of Men, сб. Limits and Renewals (1932).
Пер. Crusoe.

По рассуждению человеческому, когда я боролся со зверями в Ефесе, какая мне польза, если мёртвые не воскресают?
Станем есть и пить, ибо завтра умрем! (1Кор. 15:32)

Выкрашенный киноварью топсель, яркое пятнышко на горячей синеве, выдал в ней испанскую корбиту - судно-зерновоз - уже за час до прибытия к марсельскому молу. Там грот взяли на гитовы, на носу выставили шпринтовый парус, а на корме - косой, и она проделала путь через гавань до причальной стоянки с грацией дамы под вуалью, ходящей по рынку. Сигналы труб поведали порту её имя. На борт поднялся пожилой, крючконосый Инспектор: ему должно было проверить: не пострадал ли груз в пути с Юга; и главный корабельный кот стал ходить и тереться об ноги своего капитана, когда отдраили ахтерлюк.^[1]

- Если он весь такой - хмыкнул Инспектор - вам лучше вернуться за мол и утопить всё это.

- Пустяк - ответил капитан. - Испанский хлеб всегда немного греется. Они жнут его совсем сухим.^[2]

- И какая жалость, что вы не сохранили его таким. Это что - лужок? пастбище?

Инспектор указал вниз. Куча зерна покрылась чахлым покровом зелёной поросли из-за протечек палубного настила вкупе с тёплой погодой.

- Оно и к лучшему - бесстыдно заявил капитан. - Для пущей водонепроницаемости. Снимите сверху на два дюйма, найдёте чистейшее зерно.

- Я лгал так же, когда был в вашем возрасте. Вы, случаем, не забыли принять балласт?

Молодой испанец вспыхнул, но сдержался.

- Мы, случаем, приняли балласт под моим личным надзором. Свинцовые чушки и медную руду в мешках.

- Не знал, что в Риме так любят раздавать хлеб с ярь-медянкой. Но - как вы сказали?

- Пытаюсь сказать вам, что зерновые выгородки у меня плотные, два дюйма каштанового дерева, с настилом, и обложены кожей.

- То есть вы добавили к грузу африканские кожи, взятые лично вами?^[3]

- А что вам за дело? Мы выгружаемся в Остии, не здесь.

- Так написано в бумагах. А чем же это вы набили бортовые отсеки?

- Обезьянами! Обрезанными обезьянами - навроде вас!

- Юнец! Отлично, если вам не в тягость выслушать совет старой обезьяны, то слушайте: если вы в следующий раз набьёте боковые отсеки шерстью и вобьёте в неё более товара, чем ей полезно, дайте ей обвязку до выхода - стяните канатами через киль. Понимаю, некрасиво входить так в порт Остии, но это спасёт палубы от выпучивания - худшего, чем сейчас.

Настил и ватервейсы вокруг ахтерлюка немного приподнялись, отрицать было невозможно. Капитан потерял терпение.

- Знаю я ваше семя - забушевал он. - Всё лето слоняетесь по причалам за деньги Цезаря, суёте свои еврейские носы в чужой бизнес, а когда дует с севера - крючитесь у своих жаровен, а мы, шкипера, неделями ждём вас под ветром!

- В точку! Теперь я человек именно такого сорта - ответил другой. - Так, теперь отдрай мне шканцевый люк!

Когда он поднял указующую руку, упавший рукав открыл широкий золотой браслет с тремя вертикальными выемками: такие носили одни лишь капитаны дальнего плавания, исходившие все три моря: Среднее, Западное и Восточное.

- Боги! - капитан отдал поклон. - Я подумал, что вы...

- Еврей, разумеется. Достаточно долго ходишь в Восточные порты, чтобы распознать Красного Финикийца - когда видишь такого?

- Я опознался - вы уж простите меня, отец мой! - пылко ответил испанец. - Её надводную часть несколько распёрло. Попали в трёхдневную непогоду. Я думал обвязать её у Островов, но обвязка сильно замедляет ход - а кто хочет испортить хороший рейс?

- Кому ты говоришь это! - Инспектор пристально, словно задумчивый пеликан, осмотрел молодого человека, щуря глаза в ороговевших от солнца и соли веках. - И, если ты решишь наложить обвязочные тросы завтра, я помогу найти людей здесь, в порту. Такая работа не для открытого моря. Теперь! Грот-люк, отдраивай! ... Так я и думал. Ей нужна добавочная распорка за фок-мачтой. - Он кивнул одному своему подчинённому; тот поспешил на причал, к гревшемуся на солнышке зачаленному сторожевому судну: крепко выстроенной униреме, одиннадцать вёсел в ряду, с коротким ударным тараном; ей надлежало останавливать беспорядки в порту и пиратство в прибрежных водах.

- Кто там командир? - спросил капитан.

- Мой старый товарищ по кораблю, Сулинус - человек Реки.

В Средиземноморье (Нил всегда назывался своим именем) одна лишь река не нуждалась в иных поименованиях - мудрёный эстуарий Дуная - в тех местах, где его замысловатая дельта входит в Чёрное море. Молодой человек поднял брови в изумлении.

- Не в родстве ли он с тем Сулинором из Томы, кто имел дело с живым мясом^[4] - и Свободной Торговлей^[5]? Мой дядя говорил мне о нём. Он называл его Манго.

- Он самый и есть; был моим вторым в зерноторговле, в последние пять рейсов: ему стало слишком жарко на Понте Эвксинском. Теперь он на Флоте... Но ты знаешь своё судно лучше меня. Где, думаешь, удобнее поставить распорку?

Капитан пустился в объяснения; тем временем, по сходням взошёл огромный плосколицый дак в короткой морской кирасе; он отчётливо отсалютовал бюсту цезаря на кормовом возвышении, и спросил у капитана его имя.

- К примеру, Батикус - ответил тот.

Все рассмеялись; море, где римляне обитают с иноземцами, смывает многие имена, данные на берегах.

- Трудность моя в том... - начал Батикус, и они составили комитет, прозаседавший не менее часа. По окончанию, он повёл их на корму, где был уже растянут навес и приготовлены вино, фрукты и свежая вода с берега.

Они выпили за богов Моря, Торговли и Фортуны, опростали за борт малые жертвенные чаши и устроились для свободной беседы.

- Обвязка - работа на полный день, если делать как следует - сказал Инспектор. - Манго, ты сможешь выделить достаточную для дела партию работников на завтра, к рассвету?

- Будь уверен - для тебя, Красный.

- Я беспокоюсь о пшенице - отрывисто бросил Квабил - ему претила преждевременная фамильярность.

- Полное столование и вино - предложил испанский капитан.

- Годится! Не возвращай их слишком нагруженными. К слову - Сулинор поднял чашу к глазам - где ты взял это вино, испанец?

- На наших Островах (Балеарских). Оно вам по вкусу?

- Да. - большой человек расстегнул латный воротник, официально обозначив переход в неофициальный статус.

Они говорили в духе морского единства, ибо если каждая местность в Средиземноморье надсмехается над другими, то все едины в вышучивании сухопутных, дубинноголовых римлян с их неповоротливыми бюрократами.

Сулинор рассказал, как однажды, в непогожий день, доставлял Префекта порта в форум Юлии^[6]на встречу с дамой и в каком прискорбном виде тот прибыл на берег.

- Да, - ухмыльнулся Квабил - Рим господствует чванливо - но до линии прилива.

- Если Цезарь однажды выйдет со мной на патрулирование - сказал Сулинор - он, верно, поймёт, что в мире есть такая вещь, как Флот.

- И тогда он отправит на корабли римских офицеров из хороших семей - ответил Квабил. - Будь благодарен за то, что тебя оставили в покое. Ты последний человек в мире из тех, кто могут желать встречи с Цезарем.

- Предпоследний - сказал Сулинор и засмеялся; засмеялся и Квабил.

- Это шутка? - спросил испанец. Сулинор объяснил:

- У нас был пассажир, желавший увидеть Цезаря - в последнем нашем плавании. Это стоило нам всего судна и всего груза. Вот и всё.

- Он был колдун - накликал бурю?

- Всего лишь еврейский философ. Но он должен был увидеть Цезаря. Он так и сказал: я должен - и на пути к Цезарю утопил нашу "Айрену".

- Будем справедливы - сказал Квабил. - Я не люблю евреев - они лгут так же искусно, как и мой собственный народ - но я потерял судно из-за Цезаря. - Он повернулся к Батикусу. - Два года назад, в нашем конце света прошло объявление: Цезарь желает, чтобы восточные зерновозы ходили всю зиму, и что он покроет потери. Ты слышал об этом, юноша?

- Нет. Все наши перевозки прекращаются в сентябре. Побьюсь об заклад: Цезарь так и не заплатил вам. Как поздно вы вышли?

- Я вышел из Александрии в канун равноденствия^[7] - нагрузившись так, что шёл по уши в рассоле, с египетским зерном - наполовину с голубиным помётом - и обычной партией греческих торговцев с их женщинами. На второй день меня перехватил юго-западный ветер. Я пошёл наперерез, к ликийскому берегу, и укрылся в Ликийских Мирах, ожидая, когда ветер позволит мне вернуться на обыкновенный зерновой маршрут.

Квабил, как подобает моряку, иллюстрировал свой рассказ, двигая по столу финики и оливковые косточки.

- Ветер, как я и думал, переменился на северный, и я отправился в путь. Ты помнишь, Манго? Я уже снимался с якоря, когда ворвался отчаянно гребущий ликийский патрульный корабль с приказом из Рима к нам: ждать почтовое из Сидона с заключёнными и офицерами. Матерь Карфагенская^[8], я проклял их!

- Нехорошо ругать римский Флот. Они ходят круто к ветру, эти ликийские корабли! И быстрые. Они охотились за мной. Никогда не думал, что стану командовать таким - вполголоса сказал Сулинор.

- А теперь я скажу о течи сквозь мои палубы, молодой человек. - Квабил строго посмотрел на Батикуса. - Наш рывок на север напряг её, и мне надо было обвязаться ещё в Мирах. Одни боги знают, отчего я так не сделал! Я подготовился к приёму заключённых: установил кольца для кандальных цепей в канатной кладовой. Я даже выложил тросы для обвязки на палубу - и затем это помогло нам выиграть время - но именно то, что я должен был сделать, я не сделал.

- Хвала богам! - засмеялся Сулинор. - По их велению наш маленький философ захотел увидеть Цезаря - по своим делам и за наш счёт.

- Зачем он хотел встретиться с ним? - спросил Батикус.

- Насколько я понял от него и от центуриона, он желал спорить с Цезарем - насчёт философии.

- Так он был заключённым?

- Политически неблагонадёжный - имел еврейскую склонность к трактованию законов - Квабил перехватил разговор. - Приказа заковать в цепи не было^[9]. Мелкое дело, но - но, кажется, он нашёл в этом способ путешествовать повсюду. Он столовался с нами^[10].

- И с ним стоило беседовать, Красный - сказал Сулинор.

- По твоему мнению; но он имел женскую привычку принимать тон и повадки того, с кем разговаривал. Итак - на чём я остановился...

Последовал иллюстрированный обзор трудностей, павших на них после выхода из Мир. Осенние ветра всегда склонны сильно отклоняться к западу, и "Айрена" ковыляла сквозь них до самого Книда. Затем ветра приняли северное направление, и они смогли пройти Додеканезские острова к оконечности Крита; обошли её и пошли вдоль южного берега.

- И снова, переменными галсами, как мы шли от Мир до Книда, - скорбно сказал Квабил. - Я более не осмеливался упорствовать. В моём распоряжении оставались все уголки Тунисского залива. Наконец, мы добрались до Фэйрхевена - вот тут, отмечу пробкой. Я брал на себя ответственность до последнего, но в такой крайности обязан был собрать корабельный совет и поставить на голоса вопрос о зимовке в гавани. Наверное, эти морские законы хороши для малых лодок и возящих птицу каботажников, но для океана, они - детский лепет.^[11]

- Я никогда не дозволяю такого при моём командовании - спокойно сказал Батикус. - Трусы принимают обязательное к исполнению решение, а вина во всём - на капитане.

Квабил бросил на него быстрый взгляд. Сулинор воспользовался паузой.

- Мы стояли в гавани, сам понимаешь. Так что вмешались греки и высказались за то, чтобы мы остались там, где стоим. Я взялся объяснить им, что место открыто всем ветрам, и, если сильно задует, мы должны будем перебраться на берег.

- А я - перебил Квабил с широкой, мрачной улыбкой - советовал прорываться в Финик, вокруг мыса, всего лишь сорок миль через залив, держа в уме то, что если смогу обвязать её там, смогу позже - если смогу - вытащить её на хороший ветер и дойти до Сицилии. Но прежде обвязать. Она стала слишком много разговаривать - как мы сейчас.

Сулинор демонстративно растёр запястье.

- Она стала самым сквернословным старым грубияном в целом море - пробормотал он.

- Она могла держаться в пределах шести румбов к любому ветру - возразил Квабил, и поспешил продолжить: - Отчего Павел голосовал вместе с этими греками? Он же сказал мне, что мы пожалеем, если покинем гавань.

- Всякий пассажир скажет так, когда из-за борта хлещет вода - рассудил Батикус.

Сулинор наполнил чашу и, прежде чем опорожнить её, посмотрел через край на собеседников, сдвинув светлые, как у ребёнка, брови.

- Только не Павел. Он не ведал страха^[12]. В этом он был сильнее меня. Однажды, в утреннюю вахту, когда мы шли около Островов, я толковал с ним о крое нашего грота - и он говорил правильно - парус брал слишком много ветра на фордевинде - а потом он собрался помыться перед молитвой. Я сказал ему: "Вижу я, что ум в твоей маленькой голове - словно забухтованный канат: есть начало и конец, и каждый виток на своём месте, Павел. К месту ли спросить: чем ты занимаешься на берегу?" И он ответил: "Я был ловец человеков - и Бог простил меня; а теперь, когда я думаю, что бог просил меня, я снова ловлю человеков". А потом он стянул рубаху через голову, и я увидел его спину. Тебе приходилось видеть его спину, Квабил?

- Думаю да - в то последнее утро, когда мы все были голыми, но не запомнил.

- А я не забуду! На ней были полновесные, отчётливые следы ликторских розог; и перекрёстное еврейское бичевание, словно решётка; и пара шрамов от ножа; и ещё, кроме этого всего -следы звериных клыков: старые, зарубцевавшиеся, стянувшие кожу. Я решил, что он, верно, имел дело со Зверями. И что бы он ни натворил, он полновесно уплатил за это. Я смотрел и дивился - что за грехи за ним? - когда он сказал: "Нет; я ловлю людей не так, как ты". "Твоё дело - ответил я - но с такой спиной я не хлопотал бы о встрече с Цезарем. Я не хотел бы слушать, как ревут на арене Звери, желая меня". - "Что-ж, возможно, однажды я услышу и это" - ответил он и приступил к омовению; и, затем, .... Что это, зачем эти девушки вышли в такую рань? А, вспомнил!

По гавани пошла музыка, выплыла лодка, украшенная венками, с большой компанией арлезианок^[13]. Со стапеля скользила трирема с длинным тараном: трубы приказывали гребцам сушить вёсла. Когда она сошла в воду, хрмпф-хрмпф её вёсел в портах напомнил Сулинору, как он высказался, топот слона, ищущего жертву в цирке.

- Здесь ей сменили мачту. На Форуме Юлии нет хорошего, прочного дерева - Квабил объяснил Батикусу. - Девушки провожают её.

Галера поравнялась с лодкой, скамьи подняли вёсла, девичьи голоса разносились по спокойной в этот час воде гавани.

Уходят в море корабли на полных парусах
И сокрываются из глаз, и слёзы на глазах
Пройдут они кольцом морей, уйдут за самый край
Ты имени мне не сказал - до гроба жду, прощай.

- И мы думаем, что так оно и есть на самом деле - вполголоса заметил Батикус.

- Хорошее дерево - рассуждал Квабил наблюдая, как военный корабль проходит гавань, держа курс на остров. - Но длиннее нужного на десять футов. Эти триремы, они как птичьи клетки.

- Хвала богам, что я теперь не пою в таком же хоре - пробормотал Сулинор. Они услышали вскрики гребцов: трирема вышло на открытую воду, скамьи перешли на короткий гребок.

- Надеюсь, однажды найдётся способ уберечь грот-мачты от растрескивания. - Батикус посмотрел на собственную, обтянутую медными полосами.

- Ещё один повод для обвязки, сын мой - сказал Квабил. - Я собрался обвязаться тем же утром в Фэйрхевене. Помнишь, Сулинор? Я приказал проверить канаты вечером, накануне. Мой промах! Никогда не говори "завтра". Боги слышат это. А затем пришёл зюйд, нежный, как шёлк. Всё что нам было нужно - проскользнуть вокруг мыса до Финика - и оказаться в безопасности.

Батикус сделал некоторый сдержанный жест, и Квабил, заметив это, прервался.

- Отец - молодой человек развёл ладони в извинении - не тот ли это лживый ветер, что исходит от горы Ида? Он приходит с рассветом, а потом...

- Зачем ты говоришь это мне! Мы огибали мыс, на палубе было, как на ярмарке (предполагался лишь полудневной переход), и затем, с груди Иды на нас рухнул в полной силе северо-восточный!^[14] Спешить? Что-то ещё? Мне нужно было убежище, чтобы привести её в порядок. По ветру, всего в нескольких милях лежит Гавдос; но выдержит ли моя старушка при том, что уже перенесла? Я не был уверен.

- Она справилась - Сулинор снова растёр запястье. - Мы повели на буксире нашу длинную лодку с половинной загрузкой^[15]. Я немного поработал рулём в тот день.

- Какие паруса вы поставили - требовательно спросил Батикус.

- Никаких - а надо бы было вдвое меньше. Но она слушалась руля, когда Сулинор просил её, и мы, в целости приковыляли в тихое место у острова. Я сказал или нет, что мои обвязочные канаты остались на палубе?

Батикус кивнул. Квабил пустился в разъяснение того, что предпринял; он говорил пространно, во всех подробностях, описывая каждую деталь и каждое устройство. - Наступили сумерки - с великим волнением говорил он - но я не решился прервать работы. А затем мы притянули лодку к борту, вычерпали воду - как нам это удалось? - подняли её, надрываясь, на борт, и принайтовали к палубе. Видели бы вы, что творилось на борту!^[16]

- Паника? - спросил Батикус.

-Отчасти. Но мы вовремя достали кнуты. Центурион - Юлиус - дал нам в помощь солдат.

- А как вели себя заключённые? - юноша продолжил расспросы.

Ответил Сулинор.

- Даже когда человек едет на заклание к Зверям, ему не нравится тонуть в кандалах. Они пытались вырвать кольца своих цепей из шпангоутов.

- Я опустил грота-рей на палубу - продолжал Квабил. - Немного облегчил её. Они кричали, а потом умолкли - ведь так?

- Так и было - ответил Сулинор. - Павел спустился вниз и объяснил им, что опасности нет. И они поверили ему! Эти отпетые поверили ему! Он попросил у меня ключ, чтобы отомкнуть им ножные кандалы и успокоить их. "Я терпел такое же прежде - сказал он - но они, там, внизу, не имеют привычки. Дай мне ключи." Я ответил, что приказания давать ему какие-либо ключи не было; и посоветовал приготовиться к тому, чтобы держаться так около недели, потому что мы в руках Богов. "А когда мы не в их руках?" - спросил он, и посмотрел на меня, как старая чайка, спокойно сидящая на кормовом ограждении в самый разгар шторма. Ты знаешь этот взгляд, испанец?

- Ещё бы!

- - К тому времени - Квабил возобновил рассказ - мы уже дрейфовали от Гавдоса, и нам оставалось лишь молиться и бежать, опережая валы, грозящие рухнуть на корму. И всё же, я смог бы дойти до Сицилии при хорошей удаче. Что до шторма, видал я и худшие, но ветер не менял направления ни на румб, понимаете? Он подхлёстывал нас, как измождённого вола.

- Какие-нибудь ориентиры? - спросил Батикус.

- За десять дней ни единого намёка.

- Почти две недели - поправил его Сулинор. - Мы очистили палубы от всего, кроме якорей с цепями, и правили в шесть рук. Казалось, она слушается руля - время от времени. Да, только это меня и утешало.^[17]

- Как это принимал ваш философ?

- Как та самая чайка, о которой я говорил. Он был с нами - но снаружи всего. Ты никогда не ладил с ним, Квабил?

- Признаю. Под конец я стал бояться. Мне не положено выказывать страха, но так было. А он просто не ведал страха, хотя я знал, что он понимает в нашей беде так же, как и я. И когда я видел, что он пытается - да... - приободрить меня, я злился, и он отступался. Снова, как женщина. Ты ведь много говорил с ним, Манго?

- Много. Когда я стоял у кормила, он влезал ко мне на помост, при том, что трапы на нижней палубе прыгали и шатались с размахом в фут, а шпангоуты стонали, как человек, подмятый Зверем. Мы разговаривали, прерываясь временами - вода то и дело окатывала нас из шпигатов: тогда мы старались удержаться и замолкали. А потом говорили снова. О чём? О! Короли и Столицы, Боги и Цезарь. Он был уверен в том, что встретиться с Цезарем. Я сказал, что по моему опыту за теми, кто беспокоит Вышестоящих - он указал рукою поверх тента - посылают со всей поспешностью.

- А ты не понял так, что ему не интересен ты, как ты сам, но что ему что-то нужно от тебя? - хмыкнул Квабил.

- Евреи по большей части такие - как и все финикийцы - ухмыльнулся Сулинор. - Но что он мог и надеяться получить от кого-то? Все мы были приговорены. Ты сам сказал это, Красный.

- Было - когда я совсем изнемог. Но в прочем я знал, что при удаче смогу дойти до Сицилии! Но я разбился - мы разбились. Да, мы были готовы - и ты тоже - к Мокрой Молитве.

- Как это принято у вас? - спросил Батикус, ибо все люди странно озабочены ритуалом бракосочетания со Смертью.

- У нас, на Реке - вызвался сказать Сулинор - мы говорим: "Я уснул; проснусь и снова возьмусь за весло".

- Так. А в нашей части света мы кричим: "Боги, судите меня не как Бога, но как человека, убитого Океаном". - Батикус посмотрел на Квабила, и тот ответил, поднимая чашу: "Мы, финикийцы, говорим: ""Матерь Карфагенская, возвращаю весло"". Но это уже перед самым концом". Он стал утирать бороду, передав Сулинору очередь разговора.

- Да, мы уже были готовы к Молитве, когда - вспомни, Квабил, - он вскарабкался по трапу и сказал: "Не нужно взывать к тому, чего не будет. Мой Бог послал мне уверение в том, что я встречусь с Цезарем. И вдобавок он обещал мне все ваши жизни. Слушайте! Ни один человек не будет потерян". А Квабил спросил: "Но моё судно?" - тут Сулинор снова ухмыльнулся.

- Истина. Я и не думал о проклятых пассажирах - подтвердил Квабил. - Но он сказал так, словно моя "Айрена" значила не больше корзины для фиг: "О, ну она где-нибудь уйдёт на дно - так он сказал - но ни единой жизни не будет потеряно. Примите это от меня, слуги Бога Единого". Умалишённый! Сумасшедший, как колдун на рынке в базарный день!^[18]

- Нет - сказал Сулинор. - Сумасшедший обещал бы тихую гавань и обильную еду. Я и сам - было дело - раздавал такие утешения.

- Помимо прочего - сказал Квабил - он попросту произнёс то, что и так долгое время было в моём соображении. Я не имел никаких способов понять, куда нас несёт, но мы, определённо, могли удариться во что-то. Затем он ушёл рассказывать свои камбузные байки команде. Я не видел в этом вреда, иначе остановил бы его.

Сулинор кашлянул и сказал врастяжку:

- Не думаю, чтобы кто-то мог остановить Павла в том, что он вознамерился сделать. Но забавно, что при смене вахты, я -

- Нет, я! - возразил Квабил.

- Пусть и так, Красный. Кто-то из нас почуял, что море переменилось. Оно стало танцевать, спотыкаясь и подскакивая. Ты поймёшь, испанец. А затем - должен сказать, что Квабил, полумёртвый человек - сообразил превосходно.

- Я капитан, поднявшийся из боцманов, и не стыжусь этого. Я пошёл бросать лот. (В чёрную ночь и ливень стоял стеною!) Первый заброс встревожил меня, и я велел Сулинору очистить место и приготовиться отдать якоря с кормы. А после второго - глубина падала, словно мы въезжали на слип - я кинулся поднимать всех, и мы отдали и становой, и запасной, и плавучий.

- Он хотел сбросить и верп, но я остановил его - сказал Сулинор.

- Я должен был остановить её! Мы чуть не оторвали ей корму, но сумели удержаться. И повсюду я видел буруны и слышал, как высокие валы бьются о скалы. Мы попали в ловушку!^[19] Но наши люди были голодны, мокры, полумёртвы после этих десяти дней, а берег был так близко. Им было этого достаточно. Они не терпели промедления с высадкой; и мог ли я позволить им утонуть, когда спасение было уже рядом? Паника? Я поговорил с Юлием, и его солдаты (отдадим Риму должное) учили их, пока я не стал слышать свой голос, повторяющий приказы. Но, на самой заре, некоторые из команды сказали, будто Сулинор велел им положить в шлюпку верп.

- Я позволил им вывалить шлюпку - согласился Сулинор. - Я подумал, что их судьба послужит для остальных предостережением. Но Павел сказал мне, что его Бог обещал ему жизни этих людей в числе остальных, и любое частичное принесение в жертву испортит удачу. Итак, как только шлюпка коснулась воды, я обрубил канат прежде, чем люди сели в неё. И она пошла на дно - разбилась - через десять минут.^[20]

Вы смогли понять, где оказались? - спросил Квабила Батикус.

- Да - как только я разглядел людей на берегу. Они были моей породы - с некоторыми изменениями. Финикийцы по крови. Это была Мальта - один день хода из Сиракуз, где я был бы в безопасности! Да, Мальта и моя овсянка в трюме. Хороший порт для выгрузки, да?

Все засмеялись, потому что Мальта по-иному называется, "Мелита", а слово "мелита" означает размазню.

- Море бурлило вокруг, я пытался найти верное направление. Но глаза разъела соль, меня мотало, как пьяного.

- И ты действительно от души напился через каких-то полтора часа, Красный!

- Хвала Богам - и заодно твоему любимцу Павлу! Этот маленький человечек пришёл ко мне на фордек, воркуя, как голубь и принёс краюху хлеба, солёной рыбы и вина - хорошего, молодого вина. "Ешь - сказал он - и дозволь поесть своим людям. Ничто им не грозит, разве что ещё помокнут. И не заметят этого, если будут сыты. Отныне можешь не сомневаться в себе - сказал он - сегодня ты будешь всё делать правильно. Ты поручен мне". И удалился, пошёл к Сулинору.

- Так и было. Он пришёл ко мне - с хлебом, и вином, и окороком - и это было хорошо! Но поначалу он сказал над всем этим слова и простёр руки в мокрых рукавах.^[21] Я спросил: не маг ли он? "Боже сохрани - ответил Павел. Я настолько низко пал, что не воздержался от прикосновения к мёртвой свинье". Он не любил свинину, это обыкновенно для еврея. Когда люди разбили твою кладовую, тогда или после, Красный?

- Мне было недосуг следить за ними - хмыкнул Квабил. - Я знаю, что они гребли из моих запасов обеими руками, а вина взяли вдвое своей вместимости. Нам было важно только одно - глубина. Теперь я покажу, как мы встали - Квабил смочил палец в вине и нарисовал на столешнице неровную петлю. - Рифы - смотри, сын мой - и мель с подветра; что-то похожее на мыс виднелось по правому борту; и, впереди нас, тупик залива с прибойными валами, бьющими, как молот Циклопа. Войти туда мы могли лишь чудом. Единственным шансом оставался мыс, а она припала к воде, как заморённый верблюд. И каждый фунт веса, на какой я мог бы облегчить её, значил лучший, ближайший подход к земле для высадки. Я поговорил с Юлием. Он меня понял. "Я удержу порядок - сказал он. - Ставь пассажиров на разгрузку зерна, пусть они работают столько, сколько нужно для нашего спасения, по твоему суждению".

- И эти александрийские торгаши действительно работали? - спросил Батикус.

- Никогда не видел такой скорой разгрузки. Время пришло. Ветер становился шквалистым, ливень поднимал море. Я выбрал место на берегу, по виду не столь смертельно опасное как остальное в обзоре, и решил идти туда на шквале, на штормовом кливере - и, если она послушается руля, до того, как похоронит нас, уговорить её немного уклониться направо, где вода выглядела немного лучше. Я установил фок, поставил шпринтов вдоль судна, как это делают при отплытии; велел Сулинору рубить по команде цепи и сразу же опустить рули; дождался порыва шквала; выставил шпринтов, и мы пошли.

Сулинор немедленно подхватил:

- Я поставил двоих с топорами на каждую цепь, и по одному на каждый рычаг подъёма руля; и, поверьте мне, когда прозвучала дудка Квабила, оба топора опустились и поднялись прежде, чем концы цепей свистнули в воздухе! Она прыгнула, как пришпоренная корова! Она пошла. Она переломилась. Думаю, вал поднял её и обогнал. Она пошла вниз; вал упал на корму. Корма разломилась под моими ногами, все наши внутренности вывалились наружу, как кишки человека, выпотрошенного лапою льва. Я прыгнул к носу и сказал Квабилу, что от всего, что было за шканечным люком остались одни щепки, а он прокричал: "Пустое! Смотри, как славно я направил её!"^[22]

- Именно так. То, что я принял за мыс по правому борту, оказалось, объясню тебе, отдельным островком, и море бурлило между ним и главным берегом. И когда мы сузили, закупорили протоку, понял? - вода поднялась и дала нам подушку в четыре-пять лишних футов. Я попал в точности в нужное место.

- Божий промысел, полагаю. Мы начали гнать людей на нос, пока нас не разнесло в щепки. Ты согласен, что Павел помогал нам, Красный?

- Полагаю, он помогал старушкам, но тут случилось так, что сам он попал в переплёт вместе со своей собственной братией.

- И это было - сказал Сулинор. - Некоторый дурак, унтер, сообразил, что заключённых надо перебить, если они, по виду, решаются на побег; и он выбрал именно тот момент и место, чтобы выслужиться перед Юлием - и обнажил меч^[23]. Вообразите смертельную охоту за сотней заключённых на палубе! Это хуже, чем арена со Зверями.

- Но Юлий видел - он видел это - раздражённо сказал Квабил. - Я слышал, как он велел своему человеку не быть глупцом. Они не могли убежать дальше берега.

- И как ваш философ принял это? - спросил Батикус.

- Обыкновенно - ответил Сулинор. - Но, понимаешь ли, он и я неделями запускали пальцы в одну миску, а на Реке это некоторое обязательство между мужчинами.

- В моей стране так же - сказал Батикус с некоторой чопорностью.

- Так что я вынул кинжал - на случай спора. Я всегда отвечаю железом на железо. Но он сказал: "Убери это. Просто они немного боятся". - "А сам ты?" - спросил я. "Боюсь ли? - ответил он - быть убитым, ты об этом? Нет. Ничто не повредит мне, пока я не увижусь с Цезарем". И он пошёл успокаивать закованных (некоторые успели сойти с ума) пока не пришёл приказ сковать их по пяти и дать им шанс. Местные перебросили через пролив цепь, и вывели их на берег, по грудь в воде.^[24]

- И ни один не погиб. Словно прошли по молу - возгласил Квабил.

- Не совсем так. Но он обещал, что ни один не утонет.

- Как это стало возможно - при том, куда я загнал судно - в шквал, в шторм, в поднявшейся воде?

- А удалось ли спасти хоть что-то из имущества?

- Ни клочка, ни щепки, сын мой. У нас было время для поиска. Мы остались на этом острове до первого весеннего корабля, шедшего в римский порт. В ту зиму никто не дошёл до Остии.

- И, разумеется, Цезарь заплатил вам за судно?

- Я не подал требования. Я понимал, что это безнадёжно; и Юлий, знающий Рим, не посоветовал обращаться к властям. Он сказал, что Павел поступает ошибочно. И, полагаю, именно оттого, что я не тревожил их, и потому, что немного понимаю в морских делах, мне предложили должность Инспектора в этом порту. Не доходная должность - но я не беден. Марсельский порт никогда не возродится. Нарбонн навсегда убил его.

- Но от Марселя далеко до прибрежного Ливана - заметил Батикус.

- Чем дальше, тем лучше. Три года назад я потерял сына - он погиб с Восточным флотом в Фоул-Бее, у Береники. У него были такие же глаза, как у тебя. У тебя и твоей обрезанной обезьяны!

- Но - благородный! Мой капитан! Адмирал! Отец мой - как мне вымолить у тебя прощение?

Молодой человек бросился вперёд, в колени другого, желая целовать ему ноги. Квабил изобразил, что даёт юноше затрещину, но рука его легко легла на склонённую перед ним голову.

- Ну! Сядь, парень. Сядь нормально. Всякий мальчик должен однажды сказать именно такие слова. Ты слышал, Сулинор?

- Я догадался, как только увидел его, что всё это связано с вашей схожестью. Тебе не стоит так часто уходить от прямых обязанностей ради помощи охромевшим уткам.

- Ты сам видишь, что ей нужна обвязка, Манго.

- Так же, как и лохани из Тира в прошлом месяце. Ты толковал с ними, дойдут они до Нарбонна или нет с таким днищем, как будто это твоё дело! Но завтра он получит рабочую партию, Красный.

Батикус снова пустился в благодарствования. Человек Реки остановил его.

- Хвали Богов - сказал он. Пять - четыре года тому назад, я вполне мог бы встретить тебя где-нибудь в Мраморном море, в безлунную ночь, с пятьюдесятью молодцами с Реки.

Батикус подмигнул в сторону крюков с карабинами на рее: они могли схватить груз или сбросить груз по единому слову команды.

- Ты вполне мог бы обнаружить между гребцами одну-две свинки прилетевшего снаружи неучтённого балласта - сонно сказал он.

- А как насчёт моих абордажных сетей? - хмыкнул собеседник.

- Сожжены - с пятидесяти ярдов. А иначе для чего мне огненные стрелы?

- Зашипели, завоняли, потухли. Я обложен мокрыми водорослями. Думай ещё.

Они направили пальцы друг на друга, словно мальчишки, пулявшиеся оливковыми косточками на причале позади них.

- Давай - давай сын мой! Не поддавайся пиратам! - вскричал Квабил.

Батикус размашисто покрутил кистью правой руки.

- При таком обороте - отпарировал он - я обращусь к сводным братьям - конным пращникам с отцовой родины на островах.

Сулинор поднял руку с открытой ладонью.

- Победил - сказал он. - Скажи мне, правда ли, что эти твои демонические балеарские пращники умеют остановить быка броском снаряда в рог?

- В любой из рогов по вашему выбору. Отец мой держит ферму у Картахены. Они приезжают к нам летом, за работой. В моей команде таких десять человек.

Сулинор икнул и вальяжно погладил себя по животу.

- Очень разумно. Пиратство должно быть уничтожено! Рим велел так. Я делаю так.

- Вижу - засмеялся юноша. - Но скажи мне, почему ты оставил рабо... понтийскую торговлю, о Стратиг?

- То море, оно как винный мех. Только одно горлышко. Это неприятно тревожило меня. Так я пошёл в египетские рейсы, к Квабилу.

- Но почему ты теперь на Флоте? Ведь работа с зерном выгоднее?

- Так я и думал сделать. Но зимой, на Мальте, я болел дизентерией, и Павел ухаживал за мной.

- Постоянно бормотал и накладывал руки - сказал Квабил, и сам пробормотал что-то о фессалийском шарлатанстве со змеями, случившемся на острове^[25].

- Сам-то ты не болел, Квабил. Когда мне стало лучше, и Павел в очередной раз мыл меня, он спросил - в порядке ли моё гражданство? Сам он был римский гражданин. Что-ж, и так, и эдак. Как второй в команде на зерновозе, я, по должности, был им - мог подписывать счета и всё такое прочее. Но теперь, на берегу, когда мой корабль погиб - сказал он мне - я вернулся к прежнему страу... - статусу - из экстра-провинш...- провинциального- Дака в скиш...- ских.. - скифа, кем - думаю, так - была моя матушка. Неловко, да? Всё Срединное море гудит, как эхо в публичной бане, когда человек в розыске.

- Сулинор опрокинул и снова наполнил чашу. Вино, наконец, пробрало его массивный организм.

- Но, как я уже говорил, на Флоте в наши дни каждый становится римлянином с правами - без ходатайства с двадцатилетним ожиданием. И Павел сказал мне: "Служи Цезарю. Ты не холст, я не смогу перекроить тебя до неузнаваемости^[26]. Но если ты будешь служить Цезарю, то защитой тебе станет хоть какой-то закон". Он сказал это так, словно говорил с варваром. Я был слаб, но и тогда мог сломать ему спину голыми руками. Я сказал ему это. "Никак не сомневаюсь - ответил он. - Но зачем говорить о пустяках. Если ты найдёшь убежище на Флоте Цезаря, у тебя будет время подумать. Потом, может быть, мы встретимся снова и продолжим наши разговоры. Но на это Божья воля. И ещё одно, что важно теперь для тебя: если ты пойдёшь на службу, то избавишься от страха, терзавшего тебя всю прежнюю жизнь."

- Он был прав? - спросил Батикус, прервав наступившее молчание.

- Он был прав. Я никогда не говорил об этом, но он знал. Он знал! Огонь - меч - море - даже пытка: об этом не думаешь слишком часто. Но Звери! О. Только не Звери! Мальчишкой я дрался насмерть с двумя волками на песчаной отмели. Смотрите!

Он обнажил шею и грудь.

- Они травили Павла овчарками, однажды и где-то - из-за его философии. И он собрался к Цезарю - он ехал к Цезарю! И он - он - мыл меня, лежавшего в дизентерии!

- Матерь Карфагенская, ты никогда не говорил мне об этом! - сказал Квабил.

- Не рассказал бы и теперь, не будь вино таким крепким.

[1] Если крысы портили груз, капитан оплачивал ущерб, но, если мог доказать, что держал на зерновозе кошек - не оплачивал.
[2] Хлеб намок и стал бродить. Может перебродить в непригодную ни для чего массу.
[3] Это означает, что капитан купил кожи за свой счёт и везёт их на продажу - за счёт грузоотправителя, не уплачивая фрахта. Приработок, обыкновенное дело.
[4] Работорговля.
[5] Пиратство.
[6] Фрежюс
[7] 20-21 сентября, осеннее равноденствие - 22-23 числа.
[8] Финикийцы основали Карфаген; видимо, он был для них святым местом.
[9] и, отойдя в сторону, говорили между собою, что этот человек ничего, достойного смерти или уз, не делает. И сказал Агриппа Фесту: можно было бы освободить этого человека, если бы он не потребовал суда у кесаря. Посему и решился правитель послать его к кесарю (Деян.26:31-32). Далее речь идёт о путешествии св. Павла в Рим, по канве "Деяний апостолов".
[10] и, переплыв море против Киликии и Памфилии, прибыли в Миры Ликийские. Там сотник нашел Александрийский корабль, плывущий в Италию, и посадил нас на него (Деян.27:5-6).
[11] Медленно плавая многие дни и едва поровнявшись с Книдом, по причине неблагоприятного нам ветра, мы подплыли к Криту при Салмоне. Пробравшись же с трудом мимо него, прибыли к одному месту, называемому Хорошие Пристани, близ которого был город Ласея (Деян.27:7-8).
[12] Но как прошло довольно времени, и плавание было уже опасно, потому что и пост уже прошел, то Павел советовал, говоря им: мужи! я вижу, что плавание будет с затруднениями и с большим вредом не только для груза и корабля, но и для нашей жизни. Но сотник более доверял кормчему и начальнику корабля, нежели словам Павла. А как пристань не была приспособлена к зимовке, то многие давали совет отправиться оттуда, чтобы, если можно, дойти до Финика, пристани Критской, лежащей против юго-западного и северо-западного ветра, и там перезимовать (Деян.27:9-12).
[13] Откуда в Марселе арлезианки? Не совсем ясное место.
[14] Подул южный ветер, и они, подумав, что уже получили желаемое, отправились, и поплыли поблизости Крита. Но скоро поднялся против него ветер бурный, называемый эвроклидон. Корабль схватило так, что он не мог противиться ветру, и мы носились, отдавшись волнам (Деян.27:13-15).
[15] Чтобы снизить скорость.
[16] И, набежав на один островок, называемый Кла́вдой, мы едва могли удержать лодку. Подняв ее, стали употреблять пособия и обвязывать корабль; боясь же, чтобы не сесть на мель, спустили парус и таким образом носились (Деян.27:16-17).
[17] На другой день, по причине сильного обуревания, начали выбрасывать груз, а на третий мы своими руками побросали с корабля вещи. Но как многие дни не видно было ни солнца, ни звезд и продолжалась немалая буря, то наконец исчезала всякая надежда к нашему спасению (Деян.27:18-20).
[18] И как долго не ели, то Павел, став посреди них, сказал: мужи! надлежало послушаться меня и не отходить от Крита, чем и избежали бы сих затруднений и вреда. Теперь же убеждаю вас ободриться, потому что ни одна душа из вас не погибнет, а только корабль. Ибо Ангел Бога, Которому принадлежу я и Которому служу, явился мне в эту ночь и сказал: "не бойся, Павел! тебе должно предстать пред кесаря, и вот, Бог даровал тебе всех плывущих с тобою". Посему ободритесь, мужи, ибо я верю Богу, что будет так, как мне сказано. (Деян.27:21-25)
[19] В четырнадцатую ночь, как мы носимы были в Адриатическом море, около полуночи корабельщики стали догадываться, что приближаются к какой-то земле, и, вымерив глубину, нашли двадцать сажен; потом на небольшом расстоянии, вымерив опять, нашли пятнадцать сажен. Опасаясь, чтобы не попасть на каменистые места, бросили с кормы четыре якоря, и ожидали дня (Деян.27:27-29).
[20] Когда же корабельщики хотели бежать с корабля и спускали на море лодку, делая вид, будто хотят бросить якоря с носа, Павел сказал сотнику и воинам: если они не останутся на корабле, то вы не можете спастись. Тогда воины отсекли веревки у лодки, и она упала (Деян.27:30-32).
[21] Перед наступлением дня Павел уговаривал всех принять пищу, говоря: сегодня четырнадцатый день, как вы, в ожидании, остаетесь без пищи, не вкушая ничего. Потому прошу вас принять пищу: это послужит к сохранению вашей жизни; ибо ни у кого из вас не пропадет волос с головы. Сказав это и взяв хлеб, он возблагодарил Бога перед всеми и, разломив, начал есть. Тогда все ободрились и также приняли пищу. Было же всех нас на корабле двести семьдесят шесть душ (Деян.27:33-37).
[22] Насытившись же пищею, стали облегчать корабль, выкидывая пшеницу в море. Когда настал день, земли не узнавали, а усмотрели только некоторый залив, имеющий отлогий берег, к которому и решились, если можно, пристать с кораблем. И, подняв якоря, пошли по морю и, развязав рули и подняв малый парус по ветру, держали к берегу. Попали на косу, и корабль сел на мель. Нос увяз и остался недвижим, а корма разбивалась силою волн (Деян.27:38-41).
[23] Воины согласились было умертвить узников, чтобы кто-нибудь, выплыв, не убежал (Деян.27:42).
[24] Но сотник, желая спасти Павла, удержал их от сего намерения, и велел умеющим плавать первым броситься и выйти на землю, прочим же спасаться кому на досках, а кому на чем-нибудь от корабля; и таким образом все спаслись на землю (Деян.27:43-44).
[25] Когда же Павел набрал множество хвороста и клал на огонь, тогда ехидна, выйдя от жара, повисла на руке его. Иноплеменники, когда увидели висящую на руке его змею, говорили друг другу: верно этот человек - убийца, когда его, спасшегося от моря, суд Божий не оставляет жить. Но он, стряхнув змею в огонь, не потерпел никакого вреда (Деян.28:3-5).
[26] В Деяниях (18:3) написано, что ремеслом молодого Павла было изготовление палаток.