В бликах вспотевшего окна я вдруг разглядел лицо, показавшееся мне до боли знакомым. Это был мужчина средних лет в замызганной армейской телогрейке и нелепой голубенькой лыжной шапочке. Он бежал рядом с нашим вагоном, немного сбиваясь на шпалах, и размахивал сумкой.
- Ой! Опоздал дядечка! - с жалостью отметила полненькая женщина, стоящая вместе с нами в проходе, угадывая в мутных очертаниях свой город, - скорее то, что от него осталось.
- Что же вы, мужики, - тормозите! Или скажите проводнице, пусть на стоп-кран нажмёт!
- Какой тебе стоп-кран! Кому надо - все уже едут, итак на четыре часа опаздываем! - остепенил тетку коренастый парень в рабочей спецовке из моего купе.
- Нельзя так, товарищ! - нарочито сказал я и бросился к стоп-крану.
На моём пути, руки в боки, встала строгая проводница.
Поезд ходу ещё не набрал, и мне показалось, что ничего страшного не приключиться.
- Давай заберём, я его знаю, - настаивал я.
Проводница видела, что провожали меня как почётного гостя сразу несколько "важных" мужчин. Просто роскошь в данных обстоятельствах, и сдалась.
- Такие важные, а в простом купе едете. Ладно. Делайте, что хотите!
В это время наш скорый поезд остановился сам по себе.
- Боюсь, что так и будет всю дорогу, - попыталась выйти из ситуации непобежденной наша проводница.
Я открыл дверь и на подножку резво запрыгнул этот самый дядечка.
- Спасибо, дорогой человек. Опоздал немножко. А когда следующий пойдёт, только богу известно. Хаос! Тут сам Горбачев ничего не управит. Хотя бы с поездами наладили, - вон какая катавасия на железной дороге! А мне надо, очень надо именно сегодня уехать, кровь из носу!
- Куда меня пристроите, хозяюшка? - подмигнул дядечка проводнице.
- А куда билет велит! Туда вам и место.
- Эй, послушай, девонька, какой теперь билет? В наше трудное время...
- Таких мудрых, как ты, почитай, полпоезда будет, а у нас хозрасчёт как-никак. - заметила железнодорожница.
- Да ладно, хозрасчёт! Куда людям деваться? Такое горе кругом! - поспорил я. - Может, денег вам надо?
- На что вы намекаете? Проехали. Я просто, просто так, для проформы. Иначе ещё год бесплатно будут кататься!
- Не знаю, не знаю. Спасибо Вам, миленькая. Пусть в нашем купе останется. И по соседству с Вами, как-никак!
- Очень надо. А за миленькую спасибо. Так артисты всякие ко мне всегда подкатывают. Интересные люди, кстати. А вы?
- Нет, некстати. Не артист я! Корреспондент.
- Ух ты! Чё-нить не напишите там плохого, пожалуйста. А я вам чаю с тремя слонами устрою.
В купе дядечка представился мне и соседу.
- Арам, без отчества можно.
- А ты отчества вообще не сказал, - отметил мой сосед в спецовке. - Вот меня как раз можно только по отчеству называть, - привык в цеху, - Юрич, просто Юрич.
- Александр, - протянул я руку новым знакомым.
- Здорово, Саша-джан. Хорошее имя. У меня друг в армии был, Саня из Орла, стрелок-радист. Там у нас всё по-серьёзке было, отвечаю. Армия - это школа жизни! Есть что вспомнить, ребята.
- Да так, насиделся на камнях, на развалинах, а тут сам бог велел на мягеньком, да в тепле. Нет, ужинать ещё будем. Вот только эта красотулька чайку принесёт... со слонами.
Юрич полез в рюкзак, достал внушительные газетные свёртки и положил их на купейный столик.
- Ой, какие большие! - удивился Арам. - Что там за шатл такой на фото? - он наклонил голову, чтобы получше рассмотреть газетную фотографию.
- Буран! Наш, советский! - Юрич развернул и разгладил "Правду" о стол. - Ты как в первый раз, парень, его видишь! Пишут, - обогнали мы америкашек в космосе с этой штуковиной.
Арам стал жадно читать текстовку под снимком советского чуда техники.
- Да, это вещь! Отличный аппарат! Только тут написано, смотри, - сам не летает.
- Летает, ещё как, только он для спуска с орбиты предназначен! Так экономичней, поделился знаниями я.
- Вай, какая штука! Красавец-мужчина - Буран! Я как-то проморгал, - Арам прочёл дату в газете. - Ноябрьский номер. До землетрясения ещё летал, надо же!
- Не верю принципиально в наш челнок. Американские лучше! Да и на хрена он нам, когда жрать народу нечего. Уезжал из Тулы, полки в магазинах сосем уже пустые, а тут ещё ваша Армения: бац! Сколько же деньжищ народных теперь уйдёт на всё это!
- Дорогой, что такое ворчишь? Как не помогать, не восстанавливать?! - обиделся Арам.
- Не о том речь! Просто невезение какое-то в стране тотальное. Я первый в цеху, когда услышал, - записался в Спитак на землетрясение, будь оно не ладно. - Юрич достал из кармана помятую телеграмму. - С собой двадцать человек в Армению забрал, всю свою бригаду! Теперь вот, телеграммами закидали, - на родине цех остановился! Ладно, думаю, разгребли самую скверну, домой съезжу. Теперь полегче вам, армянам. А летом на стройку уже поеду, - как бы оправдывался Юрич.
- Спасибо, Юрич тебе, огромное. Жаль, не встретились раньше. Я бы тебя на наш Севан отвёз отдохнуть, со всей твоей семьёй. Там такое чудо! Нигде в мире такого озера нет! Такой природы! Отвечаю! Саша-джан, ты был, конечно на Севане?!
- На Севане? - отвлёкся я от обдумывания того, с чего начать свой главный материал о землетрясении. - Час беды, дни беды... - нечаянно произнёс я вслух будущий газетный заголовок.
- Ты о чём, Саша дорогой? - заметил моё смущение мой новый армянский знакомый.
- Так просто...
- Он заголовок, наверное, сочиняет. Смотрю, - уже витает где-то в облаках, а не в разговоре участвует, разоблачил меня Юрич. - Нормальный такой заголовок, Саш. Пришлёшь почитать? - А вообще, отдыхай пока. Ехать, чувствую, нам с вами, братцы, ох как долго-предолго. Вишь, как товарные первым аллюром гонят. Разбудили страну! Постоим, поохаем...
- Сколько, думаешь, долго? - встревожился Арам. - Мы только на четыре часа, вроде отстаём.
Юрич просто расхохотался.
- Газеты не читает, радио хотя бы слушал, телевизор!
- Какое там, - телевизор! У меня... у нас ничего не осталось. Всё прахом полегло!
- Поезда по неделе до Москвы чапают, пешком и то быстрее. Видите, опять очередному столбу поклонился наш "скорый", - обратил наше внимание Юрич на торможение состава. - Тебе бы самолётом, корреспондент! Почему в аэропорт не поехал?
- Самолётом?! Ты видел, что там творится? В аэропорту жуткая давка и ругань. Кругом стон стоит, раненые в кровавых бинтах, инвалиды, люди с телеграммами о смерти близких... В страшном сне не приснится! Местное начальство всё-таки попыталось посадить меня в самолёт! Поймите, не мог же я занять место какого-нибудь несчастного пассажира. По этическим причинам, так сказать, отказался. А тут ещё несколько транспортных самолётов друг за другом разбились! Фантастическое невезение! Ступор! Неразбериха! Нет, всё-таки поездом привычнее, ребята.
- Да, старость меня дома не застанет! - процитировал слова из песни наш туляк. - Куда эта фифа вагонная с чаем подевалась?
- Хорошая она женщина. Такой хозяин по жизни нужен, - Арам вышел из купе.
- Вот себе кадри и забирай, бесприданница, наверное - усмехнулся Юрич, разворачивая свертки.
Арам тяжело вздохнул и пошёл к проводнице.
- Мне три стакана возьми, друг. И сахара побольше! - крикнул ему вдогонку Юрич.
Я встал, чтобы помочь принести чай, и увидел в противоположной стороне вагона двух милиционеров. Показалось странным, но Арам, словно почувствовав их спиной, скользнул мимо служебного купе и заперся в туалете. Милиционеры кивнули нам и равнодушно проследовали в соседний вагон. Тотчас возник и Арам у купе проводников.
Через минуту мы пили чай из "серебряных" подстаканников. Я развернул свои пакеты и стал интересоваться, чего же положили мне ребята в дорогу: бастурма, хлеб и, конечно, вот черти, - коньяк засунули! Арам достал три ещё тёплых огромных румяных матнакаша, похожих на надувные матрасы, и деликатно застучал ложкой по стакану, размешивая сахар.
- Ты что, ментов испугался? Документы, наверное пропали? - осторожно поинтересовался я.
Арам часто заморгал, выдохнул тяжело.
- Да, брат Саша-джан. Всё пропало. Все... Документы, дом, прошлое, будущее...
Юрич подвинул ближе к нам свои продукты.
- Всех потерял, да?
- Я и сам себя теперь не найду... Брожу по свету, словно тень. И никто уже мои печали не утолит.
- Теперь куда направляешься?
- Мне в Ростове, вообще-то срочно появиться нужно. Да, не судьба... Эх, парни, вы меня просто убили, когда сказали, что так долго теперь ехать стало.
- Как же ты не поинтересовался? Может, самолётом всё-таки сподручнее было? Наши друзья тут на телетайпе телеграммы "смертные" запросто тискали и даже заверяли в горсовете. Это тебе не в первые дни. Тогда бы никто не посмел, конечно.
- Знать бы... Знать бы всё наперёд. Но никому не дано, видно. Если бы вы знали, как я обиделся на Бога сначала. За что?! За что он такое придумал для моего народа?! Столько людей добрых погибло. Сколько судеб изломано. Куда мне теперь податься? Что делать? Как жить? Всё потеряло смысл...
Я понял вдруг, где видел этого человека. Такую адскую картину я вряд ли когда-нибудь забуду. Тяжело... И всё-таки я щелкнул затвором фотоаппарата. На снимке был он. Арам стоял на коленях на груде обломков в Спитаке, возле головы еще живой пока своей девочки, торчащей из-под тяжёлых неподъёмных обломков. Он что-то тихо шептал, разглаживая её волосы, и плакал от безысходности: "Карина, доча моя, доча моя, доча...". Это был тот самый, убитый горем от невозможности помочь своей дочери, отец. Руки его были расцарапаны в кровь, черные разбухшие пальцы с ногтями, вырванными с мясом. Рядом стоял его уже бесполезный работяга "Камаз". Кранов и спасателей вокруг не было. Полдома, скорее, почти всё, что от него осталось, растащил он тросами на мощной машине. И бензин кончился, и силёнок у "Камаза" не хватило для такой адовой работы. Нашел всю свою семью: тело красавицы жены Наргизы, маленького сына Рафаэля, тёщи Этери, дедушки Шаварша. Соседей нашёл всех. Двадцать тел разложил он в ряд у старого тополя. Только он, вековой тополь теперь и остался, как единственная замета его бывшей жизни и дома, в котором некогда поселилось счастье.
Всё проходит. Но разве зарастут такие раны в сердце человека?..
Мы откупорили мой "Ахтамар" и тихонько выпивали, поминая погибших.
Поезд набирал ход. Чёрный эгрегор горя людского медленно растворялся с каждым километром. Пассажиры, ещё пару часов назад молчаливые и печальные, вдруг повеселели, разговорились, рассказывали вовсю анекдоты про "минерального секретаря" Горбачёва, выдвигали свои, самые невероятные версии о причинах землетрясения.
Я узнал о трагедии, как и все советские люди, из телевизора. Первые кадры впечатляли! Боже мой! Какой ужас! Какими словами мы ещё могли выразить свои чувства?
Реальность оставила меня без слов... Сказать "страшно" - ничего не сказать. Сравнивать? С чем? С ядерной войной? Нет! Просто силы природы... За что, Господи?!..
Невероятно, но всё, что доселе было цветным, - мебель, обои, ковры, домашняя утварь, - в момент разрушения превратилось в бесформенную серую массу. Тучи пыли стояли над серыми кучами обломков. Толстая подушка серой пыли как пудра лежала на всех дорогах, заполняя собой огромные выбоины, оставленные тяжёлой техникой спасателей и прежним гражданским разгильдяйством.
Я поселился у знакомых спасателей с орловщины, в полуразрушенном здании завода крупных панелей, в помещении красного уголка, под новеньким массивным бильярдом.
- А ты парень не промах! Нашёл себе "безопасное" местечко, - подтрунивали надо мной мои новые соседи. Одна стена в этом помещении просто висела на каких-то проволочках, приоткрывая прекрасный вид на звёздное небо. Зияющую дыру во Вселенную мы, конечно, периодически затыкали бушлатами, матрасами, брезентом, но постоянные маленькие ночные землетрясения всякий раз сваливали это барахло на ледяную землю. Было даже забавно. Спишь и сниться тебе, что твой поезд волокут куда-то не в ту сторону: это твоя раскладушка поехала! И по бильярду шары так и скачут. Несколько раз в лузу за всё время!
Дневальные неустанно следили за буржуйкой, но под утро волосы всё равно примерзали к трём новеньким матрасам, которыми я тогда укрывался. По иронии судьбы в соседнем помещении была испытательная лаборатория. На экспериментальном прессе испытуемый куб из свежеизготовленной панели рассыпался в пыль. Кто отвечал за качество многоэтажных карточных домиков?!
- Смотри, журналист, какой бетон "классный"! - обратил моё внимание Гоша, строитель по профессии, примчавшийся одним из первых к месту трагедии и сколотивший знаменитую бригаду в округе. - Вот из этого дерьма кучу домов и налепили! Суки, цемент весь украли! И где теперь этот замечательный город, - ты видел! Днём было солнечно. И, казалось, тепло. Так только в горах бывает. Свет преломлялся в пыли и делал метафизически ослепительной картину разрушений. Ночью до 25 мороза! Над местностью на фоне насыщенного фиолетового неба стояли тугие дымы от тысяч костров и буржуек. Словно стан необъятной орды готовился к утреннему бою.
Поначалу у выживших было ощущение, что жертв много больше, - "погибли почти все"! Тотальная растерянность. Казалось, надежда покинула народ. Но вскоре развалины городов стали похожими на разбуженные муравейники. И люди всё приезжали и приезжали на помощь, пожалуй, впервые со всего мира. Скопления тысяч гробов на площадях и стадионах: малиновых, красных, чёрных, простых и дорогих "необычно" смотрелись на сером городском пейзаже.
- Да не нужны нам больше гробы, поймите! Не нужны, слышите меня, лес, арматуру везите, цемент нужен! - в сердцах орал городской чиновник в телефонную трубку, когда я зашёл в горком партии отметить командировочное удостоверение.
Вереницы грузовиков шли по раздолбанным дорогам Армении. С мусором, тем, что составляло некогда радости жизни. С человеческими телами к бесконечным свежим парящимся траншеям вместо могил. С грузами для будущей новой жизни.
"Минуту тишины" уже не объявляли. Никого уже в живых не осталось под обломками. Проходя мимо развалин, я несколько раз прислушивался к звукам смерти. Мусор методично осыпался с покосившихся верхних этажей на клавиши разбитого, зажатого обломками пианино. И это было "настоящей мелодией ада".
Трагедия, её подробности, никого не оставляли равнодушными. Но человек, видимо, ко всему привыкает. То, что казалось поначалу шокирующим - кровь, трупы, грязь, - вдруг становилось обыденным. И это помогало людям делать любую, даже самую жуткую работу. После Армении я понимаю, как могут всё ещё жить, строить, любить люди в эпицентре человеческого горя.
- Вот и снег появился! Смотрите, снег! - как ребёнок обрадовался Арам, увидев из окна поезда кипенно белые снежные сугробы на горном перевале.
- Разбудил, бесяка! Что у нас, у вас там снега не было, что ли?! Ещё как был! - укорил его Юрич, сожалея о нечаянной побудке. - Думал, хоть отосплюсь в дороге! А он - снег, снег!
Вот люди!
Арам виновато посмотрел на меня, выползающего из-под простыни.
- Там он серый, не цветной у нас был. А здесь, - смотрите! Девственный, чистый с десятками оттенков!
- Двести пятьдесят шесть оттенков у серого, если быть точным! - заметил я.
- Ой, смотрите, мандарины, апельсины прямо у дороги! Это ж надо! Это ж рай земной! Ой, море, смотрите, море появилось! - закричал он радостно на весь вагон.
Люди высыпали в коридор и стали любоваться внезапно открывшейся им природной картиной.
- Романтик Арам, как ребёнок, честное слово, - улыбнулся я и пошёл смотреть сквозь запотевшее окно на любимое Чёрное море.
Лицо Арама вновь стало печальным.
Он стал рядышком и смотрел, не мигая, в божественную синеву.
- Они там? Как ты думаешь, Саша-джан?..
- Конечно, Арам... Смотрят на нас и тихонечко радуются. Всё уже у нас хорошо, на Земле... И жизнь продолжается.
- Нет, нет! Моя жизнь... Не знаю... Как теперь и зачем мне жить?
- Эх, трудный вопрос, философский. Но, вероятно, нужно.
- Кому нужно?...
- Ты же, когда нашёл своих, не повесился, не застрелился, не запил, не уехал... Помогал другим людям, как мог. На руки твои только посмотреть, и всё будет ясно. Живёшь! Для других. Понимаешь, видимо, это и есть главный закон такой - человеческий.
Арам застеснялся своих рук и спрятал их под свитер.
- Мне говорили, что там времени не существует! Может, это правильно? Вот я когда умру, они там меня тотчас встретят. Будто и не было разлуки и ничего плохого не было. Представляешь, не ждут, а сразу со мной встретятся. В миг ухода.
Я вспомнил своего самого любимого человека - дедушку Павла Петровича. И так стало хорошо от этой прекрасной догадки.
Арам вернулся в купе и вытащил из кармана бушлата жёлтенькую растрёпанную книжонку.
- Вот, книжка любимая моя, моих детей. Смотри, тут по-армянски написано, называется она "Тридцать три Насреддина". Теперь она священная для меня. Всё, что смог уберечь. Про любовь.
- Детская и про любовь? - удивился я, всматриваясь в непонятную армянскую вязь.
- Ну да. Что, не бывает так? Все хорошие книги как раз про любовь.
- Интересный ты человек! Я тебе тут пытаюсь нужные слова подобрать, а ты сам кого хочешь жизни научишь.
Арам виновато улыбнулся и зачесал свою неухоженную бороду.
- Сбрить придётся перед Ростовом. Жизнь свои условия ставит. Дилемма. Нельзя ещё бриться. У нас траур сорок дней...
Да, все мужчины, которых я только мог видеть в Спитаке и Ленинакане, были небритыми! Абсолютно все. Я тогда ещё подумал, что и у нас, - русских, вероятно, такое же правило есть. Может, мы в слишком уж светском, нехристианском государстве живём?
Первым бородачом, с которым я познакомился ещё в аэропорту, был таксист по имени Баграт.
- Давай отвэзу, брат. Куда тэбе везти?
- Меня? - растерялся я, - туда, где землетрясение...
- Понятно, брат. Только тут на всей земле землетрясение. Поехали.
Я остановил его на площади у разрушенного старинного храма.
- Ты, дорогой, будь аккуратным. У домов не ходи близко. Тут ещё падать может всё. Страшное дело эти... как их?.. Афтершоки! Ну маленький, понимаешь, такой зэмлетрясения, до сто раз в день даже!
- Трясёт? Даже сейчас? Ужас!
- А ты как думал, брат?! Это официальные сводки. Ты сам убедишься.
- И как это, переносимо? - полюбопытствовал я, хотя пару раз испытал на себе отголоски югославских землетрясений. Люстра тогда забавно качалась и графин ездил по столу.
- Свыклись, брат. Реакция есть - стопор на доли секунды, расширяющийся зрачок и... работаем дальше. Бог, видно, обиделся на армян. Иначе зачем такое, слушай! Кстати, что в Москве говорят? Может, оружие какое для подземной войны испытывали?! Этот, пятном меченый, "минеральный секретарь" - хлипкий гад! Не доверяю я ему! Страну погубит, попомни моё слово!
Я достал деньги из кофра с фотоаппаратом.
- Как тебя зовут, дорогой? - поинтересовался бородач.
- Александр.
- Спасибо тебе, дорогой Александр! За то что приехал! Денег, не обижай, Саша-джан, не нужно. Я от чистого сердца. Всё, чем могу...
Залитая солнцем площадь. Пугающее безмолвие. Странная апокалиптичная картина, а солнце пышет вовсю! Я стоял, оглядываясь по сторонам, и словно на чужой покинутой пыльной планете не решался сделать первый шаг. Достал свой, повидавший многое, но не такое, "Никон".
Навстречу в лёгонькой кожаной куртке нараспашку розовощёкий парень.
- Здравствуйте, уважаемый! Спасибо огромное, что снимаете здесь! Пусть правду знают люди. Она очень теперь нужна нам. Всё стеснялся подойти к кому то из ваших, ну, журналистов. Понимаете, очень хотел поблагодарить. А тут Вы! Специально выбежал из дома, вокруг-то никого.
- Действительно, как в пустыне. А за что благодарить?
- За то, что не оставили нас наедине с нашим горем.
- Как это оставить? Вы бы, например, оставили, отвернулись?..
- Очень жаль храм. Сердце кровью обливается. Он у нас лучший, древний. Столько пережил. А тут не устоял от дьявольской тряски. Как вы думаете, восстановят? Даже непонятно с чего начать!
Возле почти полностью разрушенного храма молодой парень Армен долго пытался изобразить мне, как земля ходила ходуном под его ногами, словно морские волны. - Странный нарастающий гул, как от множества поездов, застал меня как раз вот на этом месте. На выходе вот из этого самого храма. Накануне прислали документы для подготовительного отделения Университета. Папа сказал, поступишь и так, знает он там кое-кого. А мама моя знаниям моим совсем не доверяет: "Сходил бы сынок, помолился бы за поступление, да свечку поставил". Смешно, конечно, но на всякий случай, думаю, надо зайти.
А потом это адское повалило меня на землю. Живой! Спасибо Богу! Вот что значит пропустить уроки!
Поезд замедлил ход и вскоре остановился на перроне какой-то маленькой станции.
К вагонам поспешили люди с корзинами и ведрами с мандаринами.
- Ах, цитрусы, мандаринчики! - обрадовались мы. - Сколько стоит?
Продавцы, поняв вдруг, откуда этот поезд, принялись бесплатно раздавать свои оранжевые фрукты.
- Тогда в чём фокус торговли, раз бесплатно? - удивился Юрич.
- Господи, какие люди у нас замечательные в стране живут! - восхитились мы.
Тысячи спасателей из всех советских республик, представители благотворительных организаций со всего мира приехали в эти скорбные дни в Армению.
Маленькая, несчастная, но сильная нация верила, что армяне в этот час беды - центр Мира! Поначалу стояли огромные очереди за продуктами, которые раздавали благотворители. Не обошлось без галдежа, давки, спекуляции. Богатые чистенькие люди на дорогих, скорее, просто новых машинах подъезжали (невероятно) с чёрного хода, например к некоторым благотворителям... Выносили внушительные коробки с потрясающим чувством собственной значимости. Кем они в этот момент сами себе казались? Тогда как великие люди с мировыми именами среди руин отогревали сердце убитого горем народа на бесплатных концертах.
Новые невиданные ранее продукты и лекарства, напитки, привезённые с Запада, стали лучшей пропагандой их образа жизни. До сих пор стоит перед глазами картинка, как люди, затаив дыхание, любовались слезой, стекающей по разрезу швейцарского сыра.
У нас была докторская. Перекусив, мы решили побродить по морскому берегу, чтобы скрасить тягостное ожидание.
Мимо нас непрерывно шли на Армению тяжёло гружёные составы.
- Гробы бы хоть не посылали, - неприятно был поражён увиденным кто-то из первых спасателей, ехавших домой на пересменку в нашем вагоне.
- Инерция мышления. Ещё месяц будут грузить вместо масла. Плановая экономика! - заметил я.
- Саша-джан, как думаешь, долго ещё до Ростова будем тащиться?
- Увы, не провидец! Что ты заладил со своим Ростовом? Нам бы хоть до Сочи пока доползти. Здорово всё-таки вдоль моря ехать! Кстати, сегодня Рождество весь мир празднует! - неожиданно вспомнил я.
- Да ты что! Вот это новость! Совсем из памяти вышибло! Рождество! С праздником, брат! Мир тебе! Я, пожалуй, искупаюсь по такому случаю! Грязь и скверну с себя смою.
Мы подошли к воде. Затея Арама меня впечатлила, но не увлекла. Холодно!
А ведь было времечко! Ночь. Звёздное небо. Мороз под тридцать! Разрушенный как после атомной бомбардировки огромный цех завода крупных панелей. Каким-то чудом в нелепо зависшем со второго этажа огромном ржавом баке осталась горячая вода. Чумазые голые люди плещутся в ней как дети. Густой белый пар окутывает дыру в страшном проёме. И я там, в пене, у заветного крана! Счастливый, как только что родился!
Арам перекрестился и отчаянно бросился в воду.
- Удивительно, со-лё-ная!
- Ты впервые на море?
- Детей вот хотел свозить. Не успел. Не судьба... Море, конечно хорошее! Только, веришь, для меня лучше нет моего Севана! И холодное это море! Брр!
- Вот чудик! Это море как раз тёплое. А на вашем Севане холодно круглый год, ведь это горное озеро! - кричал я плескавшемуся в волнах Араму.
- Ты не понимаешь! У нас армян всё наоборот. Что мы любим, то и хорошо.
- А я другое слышал. Один дядька говорил: мир - пирог, и армянин должен отрезать себе лучший кусок!
- Что здесь не так? - выбегая, как ошпаренный, из воды, дрожащими от холода губами лепетал Арам. - Не вижу противоречий. Мы лучший кусок отрезали! Это и есть моя Армения!
Арам схватил одежду и устремился к вагону, спотыкаясь о морские камни.
- Ну вы, армяне, даёте! Любовь, Армения! То-то вы по всему свету разбежались! Не за лучшей ли долей? - встрял в наш разговор курящий на подножке Юрич, смеясь над посиневшим Арамом.
- Подай лучше полотенце, спасатель!
Юрич кинулся за полотенцем, потом достал заныканную четвёрку, мастерски свернул ей бескозырку и разлил по стаканам.
- Представляете, мужики. Мне сосед Месропян рассказал такую историю, - Арам выпил и разделил мандаринку. - Он сантехником работает, на свой участок, значит, пошел утром, унитаз чистить Акопяну.
- Слушай, тому самому что-ли? - удивился Юрич.
- Какому такому самому? - икренне не понял рассказчик.
- Ну, фокуснику? Акопяну!
- Эй, парни, вы не поняли? У нас половина тут Акопянов! Ну не половина, конечно, не суть... Вот Месропян рассказывает такую историю: в минуту землетрясения он, мужик здоровенный, позабыв про всё на свете, первым выпрыгнул из подъезда, повинуясь какому-то животному инстинкту самосохранения. Что-то в голове замкнуло, и - прыг-скок! А там остались дети малые, старушки, друзья... До сих пор корит себя за эту секундную слабость и трусость...
- А потом? - уточнил Юрич.
- Что потом? Как все! Первый бросился в огонь. Газ рванул! Что потом?.. Рыдал три дня, вытаскивая трупы! Потом другие дома пошёл разбирать.
- А ты? Где ты был в это время? - спросил Юрич Арама.
- Я... - замешкался Арам. - В том то и дело, далеко, в Ростове. Работал на "Камазе" водилой, на стройке народного хозяйства, как говорится! Услышал только вечером, радио барахлило, а тут объявили. Как рельсой по башке! Мама родная, у меня же семья там, семья, понимаете! Думаю, пока к поезду или самолёту в очередь, билеты и прочие формальности, сколько времени потеряю! На своем "Камазе" помчался в ночь. Вот и дал мне Бог за это с дочкой проститься.
И вишнёвые очи Арама наполнились слезами.
Срочно вызвали красотульку с валерьянкой. Из соседнего купе принесли "Хатук" - армянскую самогонку, Юрич ещё раз сбегал за мандаринами. Да что тут поделаешь?..
Мы два дня, откровенно говоря, пили. Так и море закончилось Чёрное.
Колёса стучали и стучали.
Арам пошёл бриться. Подчёркнуто тожественно.
- Тебе тоже нужно, Саша-джан. На братьев-разбойников Карлу Маркса и Энгельса мы с тобой стали похожими! - смеялся он.
- Ты представляешь, - решил не бриться, - ответил я. Подожду.
- Тебе идёт, мужественный Саша-джан!
- А меня не поймут, черти. Сань, стрельни у Юрича, пожалуйста, сигарет пачку для меня. Купите ещё себе.
- Ты же не курил, вроде? Арам, я тебя не пойму. Как перед расстрелом, в самом деле! Будто в тюрягу готовишься?..
Арам притянул меня за свитер и сбивчиво стал рассказывать свою историю с новыми подробностями.
- Как в воду глядишь, Саша-джан! Пойми правильно, брат. Арам не просто на стройках народного хозяйства - в колонии строго режима чалится. Поверь, ни за что я сижу, четыре длинных года "ни за што, ни про што", как говорится!
- Не оправдывайся. Знаю, бывает всякое, - попытался довериться я новому другу.
- У нашего дедушки Шаварша большая крепкая семья была. Собирались мы всегда в его доме как на праздник. Карапетян же, прости господи, его душу - зампред исполкома - дом себе строить задумал прямо на нашей родовой усадьбе. Четыре века мы на этой земле жили! Всё прошли. Но исполком хуже геноцида оказался. Мы вообще-то смирились. Квартиру для деда в Спитаке уже купили. А дедушка ни в какую. Стоял до последнего, как под Сталинградом! Когда эта гнида приехал к нему и стал угрожать, тот нечаянно выстрелил из двустволки. Не хотел, честное слово! Только попугать! В это самое время я там и объявился. Картошку привёз. Что поделаешь? С сильным не борись, как ваша русская пословица говорит. Выжил Карапетян. И в суде у него родственники оказались, и в Ереване, и Москве вашей. Влупили по полной. Ну, не то, что бы на всю катушку, но строгого режима. Это не сахар кушать.
Мы не знали, что за тонкой стеной притихла наша красотулька и слушала исповедь Арама с неподдельным интересом.
- Что теперь?
- Понял всё, да?! Сбежал я, короче, 7 декабря, той же ночью. Сам не пойму, как получилось?! Провидение! Чтобы кипишу сильного не было, позвонил утром, уже с дороги, с автомата Мнацаканову, - начальнику колонии. С администрацией не дружу, но Вазген Варданович меня вроде уважает. Тот оценил ситуацию, но орал так, что чуть Дон из берегов не вышел: "Понимаю, тебя, Арам, сам бы так поступил!" - Но, говорит, - пеняй на себя, земляк, если через три дня не объявишься, - тихо, как ушёл, - сгною в "шизо"! - А я ему, - пять дней, раньше не получится! И здорово, мол, что вы так складно придумали, гражданин начальник! Запишите пока, будто я в штрафном изоляторе квартируюсь, в однушке. Потом отсижу, сколько захотите! Только не губите, умоляю!
- Да, история! - присвистнул я. - Но тебя почти три недели уже нет на месте!
- Кто же знал, что вся так жизнь перевернётся в одну минуту?!
- Может, уладится, как говорится?!
- Только люди дают надежду и веру... Спасибо тебе, брат за знакомство, за понимание. Жаль только, нечего оставить на память. Прости...
Арам добрился. Надел чистую рубаху. Красотулька как ни в чём не бывало принесла чаю.
- Ростов в два ночи обещают, мальчики! Вот, печенюшек вам принесла. По рублю, импортное, брать будете?
Я взял пару пачек из рук проводницы. На них были наклейки с надписью по-английски: "Строго не для продажи! Изготовлено для пожертвования!"
Думаю, вагоноуправительница не знала английского. А если бы знала?...
Печенье оказалось отменным, с неведомым ранее имбирно-коричным вкусом.
Я проснулся с тем, чтобы проститься с Арамом. С детства научился вставать по намеченному времени, без всяких будильников. Поезд подъезжал, вероятно, к Ростову.
На купейном столике одиноко лежала та книжица на армянском. Юрич забрался на верхнюю полку и храпел до умопомрачения. Я вышел в тамбур. Арама нигде не было. Из купе проводников доносился голос проводницы.
- Что я могла сделать? Поезд еле чешет! Убёг!.. Моим долгом было сообщить. Я же не могу его в наручники заковать!
- Почему? - поинтересовался строгий мужской голос.
- Потому!.. Нету! Нет наручников у меня, не положены по инструкции - звонко и кокетливо расхохоталась красотулька, очаровывая опера.
Поезд остановился у здания вокзала с надписью "Ростов. Главный".
- Твою мать! Сколько их здесь! Что случилась?! Смотрите, смотрите, все с карабинами!
- Какие тебе карабины?! "АК" это, автоматы Калашникова, - кто-то заспорил в соседнем купе.
Ростовский вокзал был оцеплен автоматчиками. По перрону пробежали несколько нарядов с овчарками. Кто проснулся в этот момент, уверен, был сильно напуган.
В вагон вошёл майор внутренних войск с двумя солдатиками.
- Где он, этот беглый?! - с порога гаркнул он проводнице.
- Видно, вышел раньше! Тут ребёнок спрыгнет с такого хода.
- Что случилось, товарищ майор, - пересилив неприятное чувство, спросил я у краснопогонника.
- Вы с ним ехали? Предъявите документы... Эта мразь, убийца, сбежал со строгача, представляете! Угнал "Камаз" новый. Нажиться захотел на трагедии людской, падла! Продал, наверное, кому-нибудь из ваших.