Аннотация: Восьмое место на конкурсе ЭСВ, 2007 года.
Один, два, пять... Одиннадцать. Проклятье! Осталось одиннадцать патронов. Безнадежно мало, и больше их не станет, сколько не пересчитывай. Нужно уходить с позиции, пока не закончилось затишье. Иначе рискую не успеть. Шаги за спиной, беглый взгляд - свои. Слава Богу! Рядом садится Павел и молча протягивает мне две коробки патронов калибра 5.45. Мой друг как всегда предусмотрителен и запаслив.
- Спасибо.
- Пользуйся. Мне без надобности.
Ещё бы. У него-то и стрелять-то не из чего, зато гладий, как всегда при нем и доспех вылизан до блеска. Пашке незаметность не нужна, он из окопа не вылазит, но в ближнем бою - зверь. Я выщелкнул рожок, вскрыл одну из принесенных коробок; с перезарядкой лучше не тянуть, когда пойдут в атаку будет не того, и так запасного магазина нет. Иногда аж злость берёт, вот бы что-то побольше, да помощнее.Хотя на самом деле, я зря жалуюсь, Калашников не худший вариант. У Эмиля из соседнего окопа вообще пистоль, а Сайто-сан свои сюрикены каждый раз около часа собирает, изрядно при этом матерясь. Причем по-русски, даром что японец.
- Слушай, Влад, ты в последнее время ничего странного не замечал?
Это Пашка. Жму плечами, задумываюсь. Пронзительный свист прерывает размышления. Вжимаюсь в стенку окопа, так и есть - тряхнуло. Где они только снаряд откопали? Хорошо хоть промазали. Лишние мысли исчезают, автомат доверчиво тычется в плечо.
Вдох, выдох, выстрел.
Повторить.
Пустой щелчок. Похоже, увлекся. Перезаряжаю свой "калаш", патроны, как живые юлят, уворачиваясь от пальцев. Один, два, три... Есть. Снова в строю, отдача заставляет ныть мышцы, юркая свинцовая смерть раз за разом отправляется в полет. Мне некогда смотреть находит ли она цель. Сегодня они дойдут, сколько не стреляй. Откуда я это знаю? А чтоб тебе Паша пусто было! Нашел когда лезть со своим "странно". Неужели до ночи потерпеть не мог? Тут философы долго не живут.
Ловлю непрошенную мысль, комкаю, вышвыриваю прочь из головы.
Стреляю.
Они дошли через два с половиной рожка. Рядом вихрем взвился Пашка. Я рванул нож с пояса, и память приветливо помахала мне рукой на прощанье. Никогда не помню, как дерусь, хотя очевидцы говорят, что зверствую неимоверно. Может оно и так, проверить-то я не могу. В своё время даже пытался - не вышло ничего. Правильно, наверное, не вышло. Ещё до войны я читал, что любой человек подсознательно старается избегать стрессов, мне вид крови неприятен с детства и психика страхуется. Вот и сейчас, пришел в себя оттого, что Павел трясет за плечо. На моем ноже кровь, Пашка вообще измазан, по самое не могу, но живы, значит, отбились.
Позже, когда взвод расселся у костерка, передавая друг другу посуду кто с чаем, кто со спиртом, мне вспомнился вопрос нашего "легионера". Отхлебывая из кружки обжигающую жидкость, я задумался. Замечал ли я что-либо странное? Вроде нет. Живем, как живем, ходим в атаку, потом отбиваемся, и все повторятся снова. Обычная война, обычные солдаты, а то, что мы тут по уши в грязи, так ведь победу не приносят на золоченом блюде, её вырывают зубами. Что же имел ввиду мой сослуживец-философ?
Проще спросить.
Павел сидел, прислонившись к стенке окопа, неподвижно, словно статуя. Только кончики пальцев, изредка постукивающие, по лежащему на земле шлему, позволяли понять, что парень не спит. Я присел рядом.
- Паш?
Он поднял на меня взгляд. В темных глазах остался отблеск чего-то нездешнего. Раньше меня от этого передергивало, потом привык.
- Слушай, ты, мне днем вопрос задал...
- Днем? Ах, да, ты же так и не заметил.
Ненавижу когда он такой. Сидишь и чувствуешь себя полным дураком, а эта зараза с глубокомысленым видом замолкает. Сегодня номер не пройдёт.
- Так вот. Ты спросил, не заметил ли я чего-то странного. Я уже две кружки чая выпил, но так и не понял, к чему ты вел. Может, объяснишь?
Пашка иронично хмыкнул.
- Аз есмь Альфа и Омега...
Как хотите, нервы у меня не железные. "Философ" умолк после первой же фразы, подавившись подзатыльником. Русые вихры на миг скрыли лицо. Как его только в армию с такими патлами пустили? Подожди!
- Волосы! Их же стричь должны.
- Должны? Кому должны, Влад? Никто не придет проверять мою стрижку.
- Помедленней, Паша. Помнишь, я сильный, но легкий? Про мозги вообще молчу. За всю жизнь ни одного сотрясения.
- Твою дивизию! Здесь, что все, кроме меня не видят дальше собственного носа? Ладно, прости. Сейчас попробую объяснить: вот ты, Владислав Игоревич, здесь давно?
- С начала войны, как и все.
- Гениально. Год, месяц, день. Можешь назвать? Когда она началась эта дурацкая война?
Так ему дата нужна. Это мы мигом. Мобилизацию объявили в... Сейчас вспомню. Павел наблюдал за моими потугами. Молча, что само по себе странно. Слишком уж любил этот человек подколоть меня на предмет, абсолютного неумения скрывать собственные чувства. Ну же, вспоминай, склеротик! Бесполезно.
- Не могу. Не помню я, память ни к черту.
- Не знал, не знал и забыл. Всё с твоей памятью в порядке, просто ты не можешь помнить то, чего не было. Не было мобилизации, не было никакого начала - был вот этот окоп и только он. Ты попробуй рассказать: как сюда ехал, с кем, кто твой ротный? Не сможешь, потому что этого никогда не происходило. Экипировка наша - вообще отдельная тема. Ни одна нормальная страна не станет ТАК снаряжать солдат. Посмотри на меня. Вылитый преторианец. Знаешь, кто такие? Хотя откуда тебе знать? Вкратце поясню, что когда люди на поле боя выглядели, так как я, твой АКа не мог им присниться даже в кошмаре. Так же как и белые кресты госпитальеров, уэльские стрелки, мушкетёры и тачанка с "максимкой" времен Первой Мировой. Всё это я здесь видел и даже больше. Целая вереница "почему", "зачем" и "кому это надо" не дает мне спокойно жить. Я ищу ответы и не нахожу их. Может, получится у тебя.
Паша смолк. Наступившая тишина показалась мне абсолютной. Мысли роились в голове, сталкивались, налетали друг на друга, уворачивались от моих слабых попыток их переловить и упорядочить. Не признать Пашкину правоту я не мог, но согласиться с ним означало поехать крышей. Не было начала, не было ничего... Так ведь не бывает. Это только в фантастических фильмах такое налево и направо. Хотя...
- А может нас инопланетяне похитили, и теперь опыты ставят?
Мой друг искоса посмотрел на меня. Прищурился, пытаясь понять, шучу я или нет.
- Знаешь, Влад, я и в это уже готов поверить, но ни одного доказательства, понимаешь - ни одного.
- Ну, тогда остается только ждать, пока все решится само собой. Зелёные человечки или кто-там-ещё наиграются и развезут нас по домам.
- Оптимист.
- Ну, или поубивают, чтобы не возиться. Всё равно чем-то эта война закончится.
- Вот этого-то я и боюсь.
Теперь я запутался окончательно. Пашка пытается понять, что здесь происходит, только для того, чтобы бой продолжался? Так что ли?
- Тебе что нравится воевать?
- А тебе? Положа руку на сердце: тебе разве не нравится?
- Ты с ума сошел?! Как война может нравиться? Грязь, кровь, трупы. Ты пытаешься убить врага, враг пытается убить тебя, рано или поздно кто-то из вас ошибется - и всё. "Всё" - это значит навсегда. Совсем. Здесь нет полумер. Черное и белое - никаких полутонов. Это же...
В этот момент я с удивлением понял, что не только не отрицаю свою тягу к бесконечной бойне, но и начинаю отстаивать своё право на неё.
- Это же... и есть - жизнь. Настоящая. Ты прав, Паша, мне нравится здесь. Я не смогу объяснить почему, слишком много слов и все пустые.
- Теперь и ты отравлен. Извини, мне не стоило втягивать тебя, но держать всё внутри я больше не мог. Я сходил с ума.
Неужели это Пашка?! Вечно ироничный, самый умный, мистер "я знаю как надо". На скуластом лице застыло выражение тревоги, губы ломаной линией и виноватый взгляд. Чтобы Паша и вдруг извиняется, нет, это за гранью даже фантастики. Неужели с ним совсем плохо?
- Эй, не бери в голову. Всё в норме. Сам же говорил, что я животное толстокожее. Возможно, за всеми этими атаками-передышками из моей пустой башки выветрится твое откровение. Мне думать некогда - спать не всегда успеваю, ночи сейчас короткие.
В этот момент я испугался по-настоящему; Павел уронил голову на колени и весь затрясся. Секундой позже я понял, что он смеётся. Истерично, хрипло, но смеётся.
- Влад, ты наивен и чист аки младенец. Ну, потешил! Ночи... короткие... Оглянись, уфолог фигов.
- Зачем?
- Посмотри на свою ночь.
Высунуться? А что я теряю? До атаки ещё далеко. Встав в полный рост, я оглянулся. Господи Боже! Нет, я не заорал, не начал биться в истерике, видимо это, как болевой шок, когда есть риск свихнуться - ты просто перестаешь удивляться. Вот и я перестал, равнодушно глядя на черную, развороченную, истоптанную сотнями ног землю и небо над ней.
Серое, затянутое тонкими, как папиросная бумага облаками.
Не ночное, не дневное - здешнее.
Две атаки спустя Пашки не стало. Десять сантиметров стали - и человек отправлен в прошлое. Так просто, так банально, так пошло. Смерть - глумливая потаскуха - любит торопливо, походя и без разбора. Раньше я считал, что когда умирает близкий человек, что-то заканчивается. Я ошибался - всё продолжается. Как ни в чем ни бывало. Даже ты сам передышек через десять перестаешь протягивать флягу пустоте.
Я лежал навзничь и смотрел в бесконечную серость неба. С недавнего времени я стал не любить передышки. Жил только во время атак, дышал яростью пульсирующей вокруг, пил чужую ненависть. Я пригласил смерть на танго и убивал, мечтая хоть раз увидеть, как это - убивать. Иногда мне казалось, ещё миг и я смогу удержать сознание, но нет, снова красная пелена, словно в лицо плеснули кровью, а потом чья-то рука на плече. Каждый раз, приходя в себя, я надеялся, что это Пашка, что мне приснился штык-нож, пропоровший селезёнку. Передышка отрезвляла, заставляла вспоминать, растворяла в окружающей серости. Я гнал от себя скуку, я выл в небо, я заставлял себя думать, анализировать происходящее. Я искал ответы, которые не успел найти Паша. Почему у нас нет техники? Кто отдает нам приказы? За что мы воюем? Что происходит с тем, кто умирает здесь? Вереница вопросительных знаков и ни одного утверждения, а ещё, мне почему-то кажется, что победивших не будет.
Мимо меня прошло несколько солдат из соседнего взвода. В руках ящики с патронами. Значит, наша очередь идти в атаку, раз они боеприпасы поближе к окопам перетаскивают. Нужно встать, проверить снаряжение, глотнуть спирта из фляги. Немного - для запаха, дури хватит своей.
Уже скоро.
"- Жри землю, тварь!"
Некогда удивляться невесть откуда взявшейся мысли. Бежим вперёд, ноги вязнут в густой грязи, привычная тяжесть автомата в руках. Главное вовремя падать, тогда не заденет. Стрелять пока бессмысленно, сначала надо дойти. Осталось каких-то сто метров. Всего сто метров до бойни, ставшей для меня наркотиком. Сто метров и сквозь серую ложь передышек проступят цвета.
Семьдесят.
Сорок.
Десять.
Завеса безумия сегодня на редкость прозрачна. Я различаю силуэты. Разряжаю АКа широким полукругом, оружие летит в грязь. Нож бабочкой порхает в руке. Удар. В лицо плеснуло липким. Наши один за другим прыгают в чужой окоп. Я убиваю наугад, стараясь не задеть своих. Я собираю для смерти букет чужих жизней. Рядом свистит сталь. Вжимаюсь в стену, огрызаюсь загнанной крысой, отмахиваюсь и... чей-то бросок точен - комок грязи попадает в лицо. Страха нет, поздно бояться. Есть последний удар - вслепую.
Враг хрипит. Я слышу его. Я...
- Влад!
Пашка? Где?!
- Пашка!
Крик рвет горло. Тру глаза, чтоб хоть как-то видеть. Зря - слепым много проще.
Я стою на дрожащих ногах, а передо мной на коленях, в грязи - Паша. В темных глазах удивление, а руки силятся закрыть рану в левом боку. Я все-таки попал.
- Влад...
Он падает, и мир разбивается на осколки:
" - Жри землю, тварь!
Покорно жру землю. Я гордый, но гордость слишком дорого обходится. Их двое и они больше меня. Не выстоять.
- Вкусно? Нравится?
Киваю и тут же получаю удар по почкам.
- Говорить разучился? Мы научим!
Меня учат говорить. Больно, во рту привкус крови. Катаю языком сломанный зуб.
- Вкусно, тварь?
Отстраненно замечаю, что "учитель" начал повторяться. Плохо.
- Вкусно... Мне нравится... жрать... землю.
Жизнь учит быть предусмотрительным.
- Умница. Заработал поощрение.
Резкий щелчок "финки" и страх заливает сознание. Теплая влага на ногах. Резкий смех.
Красная пелена застит свет, бью наугад.
Почему так одуряющее пахнет кровью?"
Опускаюсь в грязь, снимаю с Павла шлем, вглядываюсь в удивленное навсегда лицо.
- Я их убил, Паша. Там в другой жизни. Я теперь вспомнил. Я их убил. И тебя.
Война содрала с меня кожу, и теперь я корчусь в грязи, не смея прикрыть ставшую абсолютной наготу. Я рождаюсь заново - в муках и крови, и теплый ветер нежно пеленает новорожденную душу.
Мертворожденную душу.
Крик впивается в небо.
- ПАШКА!
Небольшая комната, мягкое освещение, стены выкрашены светло-зелёной краской. В центре стол, заваленный бумагами. За ним сидит человек, шелестят страницы.
Этот человек - я. Бумаги - тоже я. Вот и фото: тонкое лицо, не раз сломанный нос, шрам над правой бровью, короткие темные волосы, глубоко посаженые серые глаза и затравленный взгляд.
"Чистяков Владислав Игоревич, 1994 года рождения..."
Взгляд на свежую газету. Восьмое мая две тыщи одиннадцатого. Значит, мне семнадцать лет. Неужели так мало?
"...ученик одиннадцатого класса Государственного приюта для сирот номер пять..."
Детдом. Ситуация немного проясняется. Я с трудом выпросил у врачей материалы своего уголовного дела. Они считали, что это может вызвать нежелательный стресс, но я был убедителен.
"...совершил двойное убийство в состоянии аффекта..."
"- Жри землю, тварь!"
Охотно верю, что совершил. Теперь даже помню как. Пролистываю в конец, читаю приговор: принудительная реабилитация. Откидываюсь на спинку стула, пальцы массируют виски. Я здесь уже третий час, устал, как собака, но пока не пойму, не найду хоть какого-то объяснения - не уйду. Так, теперь очередь газет.
"Сегодня на пресс-конференции профессора Карпова, недавно занявшего пост главы Департамента по вопросам социальной реабилитации, было сделано официальное заявление, что тестирование программы "Катарсис" прошло успешно. Напоминаем, что в своё время программа была предметом ожесточенных споров, но господин Карпов сумел отстоять своё детище. Как мы теперь можем убедиться - не напрасно. Результаты воздействия "волн Карпова" превзошли самые смелые ожидания. Уровень агрессии преступников, на которых тестировали экспериментальную установку, не просто понизился, а был сведен к нулю. Профессор заверил общественность, что "волны Карпова" можно использовать не только для реабилитации лиц совершивших особо тяжкие преступления, но и для куда более тонкой коррекции личности. Наконец-то появилась возможность изжить всё то, что в прошлом было причиной войн и приводило к краху целые цивилизации. Мы с вами, дорогие читатели стоим на пороге новой эры - эры Человеколюбия и Взаимопомощи"
Я подопытный кролик, белая лабораторная мышь. Я убил и перестал быть для них человеком. Они использовали меня, облучили какой-то дрянью и копались в моей душе. Так почему, скажите мне, почему я не хочу их даже ударить? Почему я сижу и совершенно отстранённо читаю, как меня препарировали во благо социума? Я даже не злюсь. Равнодушное спокойствие - ничего иного с момента пробуждения я не испытывал. Похоже, этот Карпов действительно гений. Человечество можно поздравить - мир теперь изменится к лучшему. Вот только мне на это плевать. Правда, жаль, что они отказались рассказать мне кто такой Паша. Неразглашение, какая-то там тайна и прочее. Выйду отсюда, попробую искать самостоятельно.
Легкий ветер растрепал изрядно битые сединой волосы. Надо будет зайти в парикмахерскую, мешает ведь. Я поднял взгляд к небу. Похоже, дождь всё-таки будет. Солнце ещё изредка проглядывает в прорехи серой дерюги туч, но уже ясно кто победит. Дня на три зарядит не меньше. Редкая удача. Последний год не баловал меня затяжными дождями, грозы сколько угодно, а вот чтобы морось хоть на полдня - никак. Соседи не понимают, почему я так люблю, (горькая усмешка ломает губы) самую отвратительную на свете погоду, а я даже если бы хотел им что-то объяснять, то не смог бы. Они попросту не поймут, их не было Там. Этот дождь будет только моим. Как всегда. Нет, можно, конечно, найти "сослуживца", но это не принято. Зачем напоминать о потере? Профессор Карпов так и не узнал, что на самом деле сотворили его волны, хотя и пытался. По его расчетам блудные дети общества должны были просматривать всяческие приятные картинки и таким образом постепенно проникаться отвращением к жестокости во всех её проявлениях. Нам даже анкеты раздавали с вопросами. Поразительно, но несколько тысяч, а в последствии сотен тысяч людей, ответили крайне схожим образом. Я, к примеру, в графе "Что вы видели?" написал - Рай, и до сих пор не изменил своего мнения, хотя прошло уже больше тридцати лет. Я готов сделать что угодно, лишь бы хоть на одну атаку вернуться Туда. Даже душу продал бы, понадобись она кому в нынешнем состоянии.
Первые капли упали на пыльный асфальт. Люди вокруг меня торопливо доставали зонты, а я просто шел вперед, поставляя дождю лицо. Через три квартала мне подвернулась кафешка с открытой летней площадкой. Сейчас столики пустовали, если не считать угрюмого патлатого мужика, лет пятидесяти, в задумчивости уставившегося на ополовиненную бутылку водки. Один из "сослуживцев", жаль, уютное местечко, но занято, значит - занято. Уйти я не успел, мужик, словно почувствовав мой взгляд, поднял голову. Резко очерченные скулы, впалые щеки, изборожденное морщинами лицо и темные глаза, похожие на угли скрытые слоем пепла.
- Пашка? Пашка!
Я с изумлением понял, что рад. Впервые за тридцать два года, я - рад. Не доволен, не умиротворен, именно - рад. Он молча кивнул на стул рядом с собой. Я присел, заказал официанту ещё водки. Тот посмотрел осуждающе, но смолчал. "Сослуживцам" - можно. Привилегию напиваться по утрам мы себе "отвоевали". Бывший "легионер" всё так же в молчании обновил свой стакан и наполнил мой. Повисла тишина, на какой-то миг она показалась мне абсолютной. Я не выдержал первым.
- Ты как?
Нелепый, пустой вопрос. Я знаю как он. Любой "сослуживец" знает. Холост, нелюдим, много пьёт и редко говорит. Мы все такие.
- Знаешь, Влад, ведь мы все калеки. Люди с ампутированной душой.
Похоже, Пашке надо выговориться, как тогда. Только теперь в голосе появилась надтреснутость. Водка обожгла горло. Вряд ли я смогу слушать трезвым.
- Ишь, как захотели извернуться. Вырезать из человека всю грязь, вытравить жестокость, оставить лишь положительные качества. Хороши!
В голосе скользнул гнев, хотя, скорее всего, мне просто показалось.
- Выводили идеальных людей, а получились кастраты. Нельзя так, Влад, нельзя душу скальпелем.
Я просто кивнул. Не нужны тут слова, слова, как и раньше пусты.
- И знаешь ещё что...
Резкий, до боли знакомый звук прервал Павла. Я смотрел на его лицо, расцветающее счастьем, и знал, что смотрюсь в зеркало. У меня сейчас точно такое же выражение. Мы развернулись синхронно.
Во дворе, через дорогу смеялся ребенок. Это весело - когда петарды бабахают.