Юлия Петровна проснулась от яростного крика за окном и недовольно поморщилась: "Опять эти бабки ссорятся!" Бабки - соседки Юлии Петровны по даче. Их скандалы происходят с завидной регулярностью и отравляют безмятежный отдых дачников, к числу которых относится и Юлия Петровна. Многие пытались примирить бабок или хотя бы урезонить, объясняя им, что не одни они живут в деревне, что нужно соблюдать тишину и не мешать отдыху горожан, стремящихся хотя бы в выходные дни отдохнуть от шума и суматохи большого города. Но, куда там! Бабки только пуще распалялись от сделанных им замечаний и теперь уже в два голоса начинали проклинать дачников:
- Понаехали тут, дармоеды! Запохабили всю деревню! Нет от вас покоя! Добро бы, что полезное сделали для деревни! Нет, дороги раздолбали своими самосвалами, воду из колодцев повычерпали, все вокруг загадили кирпичами и досками. Нешто положено держать их перед домом? Уж, какая у нас деревня красивая была, тихая, да мирная! Что вам не сидится в ваших городах? А про ваших оглоедов и говорить нету никакой возможности: по огородам шастают, яблони оттрясают и ломают, огурцы и помидоры таскают. Езжайте в свои города, да там и творите свои черные дела!
И дачники отступались, видя, что перекричать бабок нет никакой возможности. Поняв, что больше уже не уснуть, Юлия Петровна встала. А как мечтала она выспаться после долгой трудовой недели в тишине и покое! "Нужно что-то с этим делать", - решила она про себя. - "Надо сходить в сельсовет, пусть разбираются с бабками, а то никакой жизни от них нет всем в деревне". Сказано - сделано. После завтрака Юлия Петровна отправилась в сельсовет.
По дороге, как нарочно, забарахлил мотор машины, и ей пришлось голосовать. Две машины проехали, не остановившись. Из третьей вышел коренастый мужчина с веселыми искорками в озорных глазах и спросил:
- Что, не слушается техника очаровательную женщину?
- Не слушается, - с притворным вздохом ответила Юлия Петровна.
- Давайте посмотрим, в чем там дело. О, да вам здесь без помощи специалиста не обойтись. Вам куда надо?
- В сельсовет собралась, да, видно, не судьба.
Мужчина обрадовался:
- Я тоже еду в сельсовет. Садитесь, подвезу. А машину закройте, и на обратном пути я доставлю ее, куда вам нужно.
- Спасибо большое. Я с удовольствием воспользуюсь вашим приглашением.
По дороге мужчина поинтересовался:
- Что за дела у вас в сельсовете? Надолго ли?
- Не знаю, как получится. Хочу пригласить специалистов разобраться с моими соседками. Каждый день ругаются между собой, кричат так, что уши закладывает. А я отпуск хочу оформить и мечтаю провести его в тишине и покое. Но, как видно, покой не про меня.
- А кто ваши соседки? - поинтересовался мужчина.
- Не знаю, знаете ли вы их. Это Матрена Никитична и Антонина Николаевна. Ну, очень скандальные старушки.
Мужчина хмыкнул:
- Очень даже хорошо их знаю. Одна из них, Антонина Николаевна - моя дражайшая матушка.
Юлия Петровна смутилась и замолчала. А мужчина весело посмотрел на нее и сказал:
- Давайте знакомиться: ваш сосед Дорожкин Василий Юрьевич. Приехал в краткосрочный отпуск навестить родные места. Несколько лет не бывал дома. Да, не смущайтесь вы, ради Бога! Я свою матушку хорошо знаю, язычок у нее, что бритва. Да и Матрена Никитична ей ни в чем не уступает. А ведь когда-то были закадычными подругами, не разлить водой. А как вас звать - величать?
- Меня зовут Юлия Петровна. Так что же послужило причиной их вражды?
- Это, Юлия Петровна, долгая история, да и подробностей я не знаю. Возможно, если вы подружитесь с моей матушкой, она сама захочет вам рассказать.
- Боюсь, что у меня нет шансов с ней подружиться. Антонина Николаевна нас, дачников, на дух не переносит. Только и слышишь: понаехали, деревню изгадили и тому подобное.
- Вы не обижайтесь на нее. Ведь она и родилась, и всю жизнь здесь живет. Раньше в деревне кипела жизнь: велись торфоразработки, была своя школа, детский сад, амбулатория, магазин. А когда торф перестали добывать, деревню сочли неперспективной. Работы не было, молодежь разъехалась в поисках лучшей жизни, и остались одни старики. Больно им наблюдать, как все постепенно рушится, как деревню заселяют чужие сторонние люди, как скупили здание клуба, детского садика, школы. Места для отдыха здесь просто замечательные! Лес дивный сосновый, воздух здоровый, чистый, речка не загажена. Нашим властям раскошелиться бы и построить хорошие дороги, подвести газ, разные базы отдыха и все, что к ним полагается, возвести. Зимой здесь можно кататься на лыжах, охотиться, летом - дивная рыбалка, грибы, ягоды. Прямое общение с природой. Вы застали здесь пионерский лагерь?
- Застала. Его только в прошлом году продали одному богатею, который купить-то купил, а что с ним делать, ума не приложит.
- Вот, вот! У нас во всем так: разорять - мастера, а созидать не научились. Вот мы и приехали. За разговором время прошло незаметно. А я налоги решил до своего отъезда уплатить.
- Ой, а я про налоги не подумала и денег с собой не взяла. А тоже бы не мешало заплатить. Да, ладно, в другой раз.
- Зачем же в другой? Я по-соседски могу вам деньги одолжить, чтобы вам еще раз не мотаться сюда.
- Вот спасибо! Мне отчаянно повезло, что я вас встретила.
В здании сельской администрации было прохладно. В прихожей сидели несколько человек, ожидая своей очереди к специалистам. Юлия Петровна и Василий Юрьевич решили все свои вопросы и вместе вышли из сельсовета. Когда они вернулись в деревню, обе соседки из своих калиток с удивлением наблюдали, как машина Василия Юрьевича тащит машину Юлии Петровны. Матрена Никитична не удержалась от ехидного замечания:
- Гляди, гляди, твой беспутный кобель Васька опять какую-то мамзельку подхватил! Во, вражина, никак не угомонится. Не зря его, видать, Сонька кинула. Кто ж будет терпеть такого кобелину?
- Ты лучше на свою рыжую швабру посмотри! Быль молодцу не в укор, а вот твои безотцовские байстрючата всем глаза промозолили, да только ты их покрываешь. Стыдилась бы осуждать других, коли у самой бельмо на глазу!
И развернулась словесная перепалка не на шутку. Унять ее удалось лишь Василию Юрьевичу, который силой увел мать с улицы. Но и, уходя, она все пыталась перекричать Матрену Никитичну:
- Весь род твой поганый и воровской! Сама воровала чужих мужичков и дочку такую же вырастила. И байстрючата по тем же стопам пойдут!
После ухода Антонины Николаевны долго слышался одинокий крик Матрены Никитичны:
- Пропади пропадом все твое племя! Никак мне простить не можешь, что твой Васька и моя Галька - родные по отцу. Пожалела хотя бы память Юрия и не срамила его дочку кровную! Никого она не уводила, родила детей в законном браке, а тебе все хочется на свой лад переладить! Захлебнулась своей злобою, вся от нее позеленела, все простить не можешь, что твой Юрий меня всю жизнь любил. А тебя только жалел, да сына не хотел сиротить.
После ее последних слов отворилась калитка и на улицу выбежала Антонина Николаевна с перекошенным от гнева лицом и вилами в руках:
- Запорю тебя, суку этакую! Мне все одно не жить, пока ты, тварь этакая, по свету ходишь!
Матрена Никитична, увидев свою соседку соперницу с вилами в руках с непокрытой головой и безумным взглядом, поспешила захлопнуть калитку и спрятаться в доме. Антонина Николаевна с размаху всадила вилы в ворота ненавистного дома и без сил опустилась прямо на землю. К ней подбежал Василий Юрьевич, бережно поднял, выдернул вилы из ворот и повел мать к дому, приговаривая:
- Ну что ты, что ты? Успокойся, родная! Не обращай внимания на тетку Матрену. Ты же знаешь, что у нее язык без костей, мелет, что ни попадя. Пора уж вам примириться. Папы уже столько лет нет на свете, а вы все его делите, беспокоите его душу. Так получилось в жизни, что любил вас обеих, а вы обе любили его...
- Это Мотька его любила? Любила бы, не мела хвостом с чужими кобелями! Я, я одна его любила всю жизнь! Врет Мотька, что он меня только жалел, а ее, дескать, любил. Он сам перед смертью сказал мне, что любил только меня, а с ней - бес попутал под пьяную лавочку.
- Вот и пора забыть это все и простить тетку Матрену. Зато у меня сестренка есть, а то так и был бы один-одинешенек на белом свете.
- Это Галька тебе сестренка? Ну, спасибо, сынок, утешил мать на старости лет!
- Мама, что ты сердишься? Ведь Галя - папина дочка, он сам ее признал. Говоришь, что папу любила? Видно, мало любила, коль его кровину не признаешь.
- Это еще доказать нужно, что Галька тебе сестра!
- Что ж тут доказывать, коли она - копия папина? Пора тебе, мама, поберечь себя, не тратить нервы на тетку Матрену. Говорят, вы с ней были когда-то закадычными подругами. Ты никогда не рассказывала, как из подруг вы стали врагами. Неужели только из-за папы?
- Не только! - отрезала Антонина Николаевна и замолчала надолго.
Василий Юрьевич подождал, но, не дождавшись продолжения разговора, вышел во двор.
Тетка Матрена из-за забора тихонько окликнула его:
- Вася, как она, успокоилась немного?
- Успокоилась. Вы бы ее не травили, тетя Матрена, напоминаниями о папе. Она до сих пор не может его забыть, хотя столько лет прошло. Очень уж она его любила.
- И было за что любить твоего отца! Красавец был, каких поискать! А все война подлая виновата, всем жизнь поисковеркала! Мы ведь все вместе учились, дружили, были, что называется, не разлей водой. В школу в старшие классы вместе ходили: три километра туда и столько же обратно. Каждый, почитай, день. Папа твой весельчак был, все нас с Антониной смешил. А мы и рады зубы поскалить. Война началась на другой день после выпускного. Вот и кончилось наше детство, а с ним и радость ушла. Не приведи Бог так жить, как мы в войну жили! Ой, я пойду от греха подальше, а то твоя мать идет!
Она присела за забором и вовремя, потому что во двор вышла Антонина Николаевна:
- С кем ты, сынок, тут гуторишь? К тебе соседка пришла, деньги какие-то принесла. Иди в беседку, а я сейчас чайку согрею и принесу. Симпатичная бабенка, эта наша соседка!
Василий Юрьевич поспешил в беседку, где его ожидала Юлия Петровна. Она задумалась и не слышала, как он подошел. А он стоял и смотрел на нее с немым восторгом. Она сидела против солнца, закрыв глаза и наслаждаясь тишиной и покоем. Легкая дымка нежным ореолом окутала фигуру женщины, делая ее загадочной и похожей на фею из сказки. Солнце золотило пышные волосы, обнаженные руки, высвечивая и особым образом подчеркивая гордый профиль и длинные ресницы женщины, придавая ей неземной вид. Заслышав шаги матери, Василий Юрьевич слегка кашлянул. Юлия Петровна медленно повернула голову в его сторону и открыла глаза.
- Простите, я не слышала, как вы подошли. Я принесла долг. Хотела отдать вашей матушке, но она сказала, что ничего о долге не знает, и отказалась взять деньги.
Она встала, протянула ему деньги и хотела уйти, но Василий Юрьевич задержал ее:
- Не уходите! Я познакомлю вас с матушкой, и давайте вместе попьем чаю. Согласны? А еще я баньку сварганю, попаритесь в русской баньке. Небось, не пробовали никогда?
Юлии Петровне очень хотелось познакомиться с Антониной Николаевной, и она согласилась. Ее очень интересовала история вражды двух пожилых женщин. За чаем она стала расспрашивать Антонину Николаевну, как ей живется зимой:
- Антонина Николаевна, я понимаю, что летом в деревне жизнь просто замечательная. А как зимой, не страшно быть отрезанной от внешнего мира бездорожьем? А вдруг что случится? А волки не беспокоят?
- И, милая, кто войну пережил, тому ли бояться снежных заносов и волков? На лыжах ходим в поселок за продуктами. Собаки нас охраняют, да и ружьишко на всякий случай у меня припасено. А в прошлом году один дачник зимовать остался, из больших начальников. Так он трактор пригонял после снегопадов, и дорогу расчищал. К нам даже выездная торговля по средам приезжала, так что не было надобности и в поселок бегать. А волков, видать, почти под чистую постреляли в прежние годы, не беспокоили нас вот уж две зимы. Это вам, городским, привыкшим ко всяким удобствам, страшно зимовать в деревне, а мы - народ привычный. Зато зимой тишина такая, что в ушах звенит, воздух чистый: дышишь - не надышишься! А красота вокруг, какой вы в городе в век не увидите! Меня вон Василий каждый год в город зовет зимовать, а я не соглашаюсь. Зачахну я там от тоски и безделья. Нет, город не по мне!
- А если болезнь приключится, тогда, как быть?
- На этот случай травки у меня разные припасены, да и печка с банькой мигом от всякой хвори вылечат. Почему в деревне старики живут дольше, чем в городе, как думаешь?
- Это, знамо, само собой. А еще здесь хочешь, не хочешь, а двигаться нужно: водицы принести, печку растопить, хозяйство обиходить. А вечером, когда устанешь, залезешь на печку и все косточки до одной прогреешь. Всю усталость, как рукой снимает. Раньше у нас деревня большая была. Слышала, наверно, что тут торфоразработки были. Тяжелая работа была, особенно в войну. Я сама работала в эвакогоспитале, только понаслышке знаю от других, как доставался торф. А потом, как разработки закрыли, деревня пришла в упадок. Наши мудрые руководители района не придумали, чем занять людей, вот и побежал народ в разные стороны в поисках работы и заработка. А мы старики остались свой век доживать. Так бы и пропала совсем деревня, если бы дачники не стали покупать оставленные дома. Летом тут жизнь кипит, конечно.
- Антонина Николаевна, а почему местное население не любит нас, дачников и считает дармоедами?
- Я, грешным делом, и сама вас недолюбливаю. В городе живете на всем готовеньком, да и здесь норовите хозяевами себя поставить: мусорите, где попало, деревья валите без разбора. Колодцы не строите, а пользуетесь теми, что до вас построили. А их и чистить нужно, да и новых не мешает завести. Неужто мы, пенсионеры, должны на это раскошеливаться? А по мне, коль пользуетесь нашими благами: речкой, лесом, чистым воздухом, водой, - так и сделайте что-нибудь полезное для деревни. Вон столбы электрические, того гляди, повалятся, а вам, дачникам, и горя нет. По выходным костры палите, шашлыки жарите, а долго ли до беды? Нарушаете правила деревни, веками установленные, не советуетесь со старожилами, а все на свой хохряк делаете. Вот и не любят вас. Да ты, милая, пей чаек-то. Меня не переслушаешь! Ты вот скажи мне, сама, как здесь оказалась?
- Муж купил этот дом прошлой осенью. Я была против, но он меня не послушал.
- А где же твой муж теперь?
- Уехал на три года в загранкомандировку, а я вот отпуск решила здесь провести.
- А что же тебя с собой не взял? Али ссора меж вами вышла?
- Он звал, да я сама не поехала. У меня здесь хорошая работа, а кем бы я там была - женой при муже?
- Разве этого мало? Жена должна всюду за мужем следовать, как нитка за иголкой. Три года - срок немалый, много может всего произойти. Разве можно мужика одного без догляда оставлять? Я вот своего только на месяц по болезни оставила, а он вон что натворил!
И Антонина Николаевна запечалилась, замолчала. Юлия Петровна ее не торопила, надеясь, что хозяйка продолжит свой рассказ. Но тут вошел Василий Юрьевич и сказал, что баня готова:
- Я первым пойду, а то в первый раз такого жара не вынести. А когда банька немного поостынет, пойдете вы, женщины.
- Я тогда схожу домой, возьму все необходимое для бани.
Только из-за острого любопытства узнать продолжение рассказа она согласилась пойти в баню вместе с Антониной Николаевной.
Юлия Петровна впервые была в русской бане, а потому с любопытством и боязливостью оглядывала ее нехитрое устройство: приземистый потолок, закопченные стены, печку и груду горячих камней. Освещало помещение подслеповатое окошко. В нем было непривычно душно и жарко. Антонина Николаевна ошпарила кипятком веники, весело приговаривая:
- Ох, Юленька, и разгуляюсь я березовым веничком по вашим косточкам! Банька русская всю хворь из организма выбивает, бодрость придает и силу. Парилась ли допрежь?
- Нет, я впервые в русской бане.
- Тогда замотай голову полотенцем, чтобы не напекло. Ее будешь мыть в последнюю очередь. А теперь полежи на нижнем полке, дай косточкам размякнуть, поблаженствовать. А, когда почувствуешь, что тело разморилось, самое время веничком его постегать, взбодрить. А я повыше заберусь, погреюсь.
- Антонина Николаевна, вот вы советуете мне ехать к мужу. Но разве может разлука в три года разрушить крепкую семью? Ведь мы с мужем оба любим и доверяем друг другу.
- Любовь - это хорошо, да только помимо нее есть еще в жизни всевозможные искушения. К примеру: ни ты, ни твой муж не помышляете об измене, а вот кто-то третий со стороны может позавидовать вашему счастью и попытаться разрушить его. Ты думаешь, я всегда такой скандальной и ворчливой была? Нет, это подлость человеческая все во мне перевернула. Давеча Мотька крикнула, что я захлебнулась своею злобою, позеленела от нее. А ведь она правду сказала. Меня моя злоба скрутила и наизнанку вывернула, все мне теперь видится в черном цвете. А все она, Мотька, бывшая моя задушевная подруга сотворила!
- Что же она такого сделала, что вы простить ее до сих пор не можете?
- Это долгая песня. Но, видно, пришла мне пора выговориться перед чужим человеком, а ты рассудишь со стороны, права ли я. Я тебе уже говорила, что были мы самыми, что ни на есть, близкими подругами, словно сестры неразлучные. Сама видишь, дома наши стоят рядом, мы и росли вместе. А еще был у нас третий задушевный дружок Юрик, мой покойный муж, а Васин отец. Мы с Мотькой оба его любили крепко. Да и как было не любить его? Красоты был неописанной, с него только иконы рисовать. Все девчонки в деревне сохли по нему, и мы в том числе. Но он ходил только с нами, никого из нас не выделяя. Я-то тихая была, робкая, а Мотька - сорви голова! Ты не смотри, что она сейчас согнулась вся. Это ревматизм проклятый ее согнул. На торфоразработках она его заработала в войну. А в девках она была статная, красивая, бойкая, да веселая. Я супротив нее словно ее тень была, хотя тоже была не из последних. Отгуляли мы выпускной вечер, а на другой день войну объявили. Мы все трое отправились в военкомат, а нас оттуда погнали, мол, подрасти надо. Юрий на курсы радистов записался, а мы с Мотькой подались в медицинское училище. Я прилежно училась, а Мотька нередко прогуливала занятия под разными предлогами. В общем, через год проводили мы Юрия на фронт, а в школе нашей разместился эвакогоспиталь. Нас из училища досрочно выпустили и направили работать в госпиталь. Только Мотьке там не понравилось. Работа, прямо скажу, не из легких, много душевных сил требует, да к тому же грязная. Запах в палатах стоял невыносимый, больные многие тяжелые, стонут, кричат, мечутся. Мотька не выдержала и сбежала, подалась на торфоразработки. А я осталась. Жалела больных, не гнушалась никакой работы. Мотька сошлась с разбитными бабенками, их "торфушками" звали, стала с ними выпивать и покуривать. А потом закрутила роман с одноглазым мастером, чтобы он ей поблажки по работе делал. От Юрия приходили редкие письма, и я на них отвечала за двоих. Он спрашивал, почему Мотька молчит, а что я скажу? Отговариваюсь, дескать, работы много. Встретились мы как-то с Мотькой, когда меня домой на денек из госпиталя отпустили. Она мне и говорит, что замуж за мастера выходит. А еще попросила Юрию об этом не сообщать. Я и не сообщила.
Антонина Николаевна опять замолчала. Потом деловито спустилась с полка, взяла распаренный веник, стряхнула с него капли горячей воды на спину Юлии Петровны и легонько прошлась веничком вдоль всей спины, по ягодицам, ногам. И вдруг стала сначала слабо, а потом все сильнее похлестывать ее, не забывая плескать кипяток на каменку. Баню заволокло душистым паром, а Антонина Николаевна хлестала и приговаривала:
- Хворь - хворобушка, оставь молодую зазнобушку! Веничек березовый, дай ей силы молодецкие от листа своего целебного, сделай тело легким словно перышко, отгони прочь мысли неспокойные, умири ей душу своей благостью!
Юлия Петровна никогда прежде не испытывала ничего подобного: тело горело от несильных, но частых похлестываний и становилось невесомым, духмяный пар туманил голову и настраивал на бездумный лад. А потом она парила Антонину Николаевну, и та подбадривала ее:
- Не бойся ударить веничком посильнее! А то ты меня гладишь, а не паришь.
Когда они чистые, распаренные и благостные пили в предбаннике травяной чай, Юлия Петровна попыталась вернуть Антонину Николаевну к рассказу о былом:
- Антонина Николаевна, что же было дальше? Как вы встретились с Юрием? Вышла ли Матрена Никитична замуж за мастера?
- Вышла. Он ее на легкую работу поставил учетчицей, да она уже ревматизм подхватила, руки и ноги у нее болели на непогоду. А Юрия нам привезли в госпиталь с партией раненых. Я, в аккурат, с дежурства сменилась и уже шла в подсобку вздремнуть часок, как вдруг говорят, что пришел эшелон с ранеными. Пришлось о сне забыть. Да и какой сон, когда столько людей ждут твоей помощи. Вдруг меня словно что-то толкнуло в сердце. Я не могла оторвать глаз от носилок, на которых лежал он, Юрий. Я бросилась к нему, но он был в беспамятстве. Как только выдалась минутка посвободнее, я разыскала его. У него оказалось тяжелое ранение в руку и ногу. Раны были в запущенном состоянии и, чтобы спасти жизнь, пришлось ему ампутировать левую руку и правую ногу. Уже начиналась гангрена. Промедли врач - и помочь ему было бы невозможно. Я не отходила от него ни день, ни ночь. Он весь горел огнем и бредил. Но все же организм был молодой, сильный, и он пошел на поправку. Видела бы ты его отчаяние, когда он узнал, что остался калекой. Все уговаривал меня сделать ему такой укол, чтобы уснуть и не проснуться. Сама не знаю, откуда у меня брались слова. Я убеждала его, что судьба подарила ему шанс жить дальше, что ему сделают протезы, и мы с ним еще будем танцевать, что многие девушки почтут за счастье иметь такого мужа, как он. Всего и не упомню, что я ему тогда говорила. А он вдруг меня и спрашивает:
- А ты пошла бы за меня, за калеку?
Я заплакала, встала на колени перед его кроватью, глажу его лицо и приговариваю:
- Какой же ты калека? Да, для меня лучше тебя никого в мире нет. И, если ты не передумаешь, я согласна стать твоей женой. Ведь я тебя с самого детства люблю, и всегда любить буду.
Как только его выписали из госпиталя, мы с ним поженились. Долго он привыкал к ножному протезу, сильно он натирал ему обрубок ноги. Дома он чаще передвигался с помощью костыля. Чтобы ему со мной надолго не расставаться, главврач взял его в штат писарем. И зажили мы с ним в любви и согласии. Да, только чужое счастье некоторым людям, что бельмо в глазу. Сколько молодых парней и мужчин не вернулось с войны! Сколько осталось вдов и незамужних. Всем война жизни наизнанку вывернула. Мой отец и старший брат тоже не вернулись домой, сложили свои головушки под Сталинградом и Курском. А я каждый день благодарила неведомого Бога, что он вернул мне Юрочку. Мне бы прятать свое счастье от людских глаз, да молодая была, глупая. Ох, разбередила ты мне всю душеньку своими расспросами! Ты, если устала слушать мою историю, скажи. Мы, старики, как начнем вспоминать, нас и не остановить.
- Что вы, что вы! Я нисколько не устала. Говорите, я вас слушаю.
- Да что говорить? - вдруг устало и буднично сказала Антонина Николаевна. - Разве можно всю жизнь рассказать? Пока война шла, мы с Юрочкой о детках не помышляли, не до того было. А как война кончилась, госпиталь через какое-то время расформировали, и мы вернулись в свою деревню. Решили оба с ним учиться дальше заочно. Поступили оба в пединститут: он - на исторический факультет, я - на математический. У нас в деревне школа семилетка была, и мы стали там работать. Юра был на первых порах завхозом, а я - старшей пионервожатой. Это уже, когда мы три года отучились в институте, нам доверили вести предметы по специальности. А потом, когда мы уже получили дипломы, Юра стал директором школы. Это случилось после того, как прежний директор ушел на пенсию. Жили в ту пору все трудно, но дружно. После войны всех охватил небывалый энтузиазм поскорее наладить мирную жизнь. Не хватало самого элементарного - тетрадей, ручек, карандашей. Писали нередко на газетах. Тяга к знаниям у учеников была небывалая, нынешним ученикам такое и не снилось.
- А чем занималась Матрена Никитична?
- Она так и работала учетчицей. С мужем они жили не в ладу: он выпивал крепко, да и по бабенкам похаживал. Ей это обидно было. А тут еще мы с Юрой у нее, как бельмо на глазу: ладные, да дружные. Вот она и позавидовала нашему счастью, но до времени таилась. А тут я Васенькой забеременела, и давалась мне та беременность очень непросто. Положили меня в районную больницу. Я сама ее, как подругу, попросила за Юрочкой приглядывать: где обед ему сготовить, где постирать, где прибраться в доме. А она и рада радешенька. Я никогда не допытывалась, как у них грех приключился, да только появилась я дома после больницы, а соседка мне и говорит, что, дескать, Мотька твоего Василия в твое отсутствие по-бабски ублажила. "Я, говорит, свечку не держала, но видела, как она несколько раз под утро уходила от твоего Василия". А как же ее муж? - спрашиваю. "А что муж? Она его с вечера напоит, он уснет, а она к твоему - шасть и до утра". Веришь, света белого я не взвидела. Даром, что уже с большим животом была, а схватила палку и побежала к дому Мотьки окна бить. Сама слезы лью ручьем, окна бью и кричу на всю улицу: "Мотька, подлая твоя душа, выходи, поговорим!" А она притаилась, голоса не подает. Перебила я все окошки и без сил опустилась на приступки. Слова не могут передать, что я чувствовала в тот момент. Веришь, жить не хотелось! Словно всю свою энергию я вложила в битье окон, сижу, будто, неживая. Смотрю, Юрий идет, и лица на нем нет. Подходит ко мне и тихо так говорит: "Пойдем, Тоня, домой, не позорь себя, и меня на всю улицу". А меня, словно бес какой поджег - вскочила и кричу во весь голос: "Это я тебя позорю? Да, как у тебя язык повернулся такое сказать? Это вы с Мотькой меня в помоях извозили! Ненавижу вас обоих!" И только такое выкрикнула, как Васенька во мне сильно толкнулся, будто сказать хотел - ты про меня не забыла? И я опомнилась, поняла, что главное для меня сейчас - ребенок, мой сыночек, который живет во мне. Встала я с приступков и пошла домой. А Юрий за мной идет, словно побитая собачонка. Пришли домой, он и говорит: "Поговори со мной, Тоня! Я не знаю, простишь ли ты меня. Знаю, что очень виноват перед тобой. Скажешь уйти - уйду". Я как взовьюсь опять: "К Мотьке уйдешь? Не бывать этому! У тебя сын скоро родится, ему отец нужен. Вырастет сын - катись на все четыре стороны!" "Да, ни к какой Мотьке я не собираюсь. Я тебя люблю, и нашего будущего ребеночка тоже. Прости меня, Тоня! Я сам не знаю, как все вышло. А когда все случилось с Мотей, я понял, что люблю только тебя. Так ей и сказал об этом. А она мне в ответ, что, дескать, я ей и не особо нужен, а нужен ей ребеночек от красивого мужика, а не от кривого мужа. Прости меня, Тонечка, прости!" И он заплакал тяжело так, по-мужски. Он сдерживается, а рыдания так и клокочут в нем, так и клокочут. Пожалела я его, простила. А Мотька с той поры мне стала самым злейшим врагом. А уж, когда она Гальку родила, как две капли похожую на Юрия, я поклялась, что никогда не прощу ее подлости. Вот и вся история нашей вражды. Мотька для меня хуже фашиста какого. Про того знаешь, что он враг. А эта была самой близкой подругой, я сестрой ее считала. А она так со мной поступила. Что ты на это скажешь?
- Даже и не знаю, что сказать. Трудно судить, не побывав на вашем месте. Я только об одном думаю, что Галю вы должны бы любить, а не ненавидеть. Ведь она - частичка вашего мужа. А в жизни все бывает. Моя покойная бабушка говорила, что труднее всего в жизни научиться прощать врагов наших. Любила часто мне цитировать Евангелие, слова Иисуса: "А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас..." Это сказать легко, а исполнить, наверно, не всегда под силу человеку. Недаром же так трудно людям жить по заповедям Божьим, хотя они, на первый взгляд, очень простые. Но живет во всех нас дух гордыни, который и не дает нам быть праведными.
- Ладно, девонька, попарились мы с тобой, чайку попили, по душам поговорили, и мне стало легче. Выговорилась за столько лет. Утомила тебя, поди, совсем?
- Что вы! Мне всегда интересны судьбы людские, а ваша судьба необычная. А давно ваш муж умер?
- Да уж лет десять, как миновало. А я до сих пор о нем плачу. Ведь я тоже его кровушки попила немало после всей этой истории. Вот только, когда его первый инфаркт хватил, я опомнилась: что же это я делаю? И с той поры уже не пилила его, не поминала ему греха. Последние годы мы жили с ним дружно и покойно. А перед смертью он мне сказал, что и не любил никого, кроме меня, и просил простить его. Он умер спокойно, зная, что я его простила от души.
С этого дня обе женщины подружились. Они часто беседовали о жизни, о Боге. По настоянию Антонины Николаевны Юлия Петровна все же уехала к мужу и изредка присылала весточки о своем житье-бытье. Антонина Николаевна после отъезда молодой соседки старалась не замечать Матрену Никитичну и последнее время все реже с ней скандалила. А та изо всех сил старалась привлечь ее внимание и стала на межу, разделявшую огороды специально бросать выполотую траву. Этого Антонина Николаевна стерпеть не могла, и скандалы возобновились с новой силой. Работники сельской администрации неоднократно пытались примирить враждующих женщин, взывая к их благоразумию, но только подливали масла в огонь. Во время одной из таких ссор Матрену Никитичну хватил удар, и ее отвезли в районную больницу. Антонина Николаевна несколько дней промаялась, казня себя, а на четвертый день поехала к бывшей подруге в больницу.
Матрена Никитична лежала в общей палате, и, увидев Антонину Николаевну, сделала попытку привстать, но та зашумела на нее:
- Лежи, лежи! Я сама к тебе подойду. Вот, гостинчика тебе привезла. Как ты?
- Тоня, простишь ли ты меня? Мне недолго осталось на этом свете. Я не могу уйти, зная, что ты меня не простила. Я виновата перед тобой, но ты должна меня понять, как женщина. Я хотела здорового ребенка от любимого мужчины. Ведь я тоже всю жизнь любила Юрия.
- Плохо любила, раз не дождалась его с фронта. Что теперь говорить, Мотя? Жизнь прожита, как прожита. Много мы друг у друга отняли радости своей враждой. Могу теперь тебе признаться, что я ненавидела тебя и любила одновременно. Мне очень не хватало нашей былой дружбы.
- Я тоже не могла тебя ненавидеть, как ни старалась. Скандалила больше по привычке, чтобы хотя бы так пообщаться с тобой, повидать тебя. Уйдем мы с тобой из жизни, а наши дети будут родниться, ведь не чужие друг другу. Так, простила ли ты меня?
- Конечно, простила, раз приехала. И ты меня прости, подруженька! Мне бы мудрее быть, глядишь, и Юрий подольше пожил, и дети наши ближе были друг к другу.
- А дети, знаешь, оказались умнее нас. Они дружат семьями и помогают друг другу. Я тебя от всей души прощаю! Обними меня, подруженька!
Женщины обнялись, расцеловались и расплакались от избытка переполнявших их чувств. Они говорили и не могли наговориться. Ведь им столько нужно было сказать друг другу после стольких лет вражды и молчания. Антонина Николаевна ушла только после того, как медсестра настойчиво попросила "покинуть палату". Каждый день она навещала вновь обретенную подругу, но организм Матрены Никитичны был основательно подорван ревматизмом, на который она много лет не обращала внимания, и который дал осложнение на сердце. И в один из дней, приехав в больницу, Антонина Николаевна узнала, что Матрена Никитична тихо скончалась ночью во сне. На кладбище было немноголюдно. Сезон закончился, и дачники разъехались, а местных жителей в деревне оставалась немного. Антонина Николаевна подошла к плачущей Галине, обняла ее и сказала:
- Не плачь, доченька! Не ты одна осиротела. Я тоже потеряла свою близкую подругу. Мой дом для тебя всегда открыт, ведь ты Васина сестра. Причин для вражды давно уже нет, а я, глупая, это долго не понимала.
Антонина Николаевна ненадолго пережила свою подругу. Последнее время перед смертью она нередко приходила к меже и разговаривала сама с собой так, что родные думали, будто она тронулась умом. А она просто изливала свою тоску по ушедшим из жизни мужу и подруге. Когда Юлия Петровна вернулась из зарубежной поездки, Василий и Галина рассказали ей о примирении враждующих подруг и показали их могилы. В первое же воскресенье она пошла на кладбище и положила цветы на обе могилы. Она стояла и думала, как нелепо порой складывается жизнь, разводя близких людей на долгие годы и раздувая вражду между ними из-за неумения и нежелания прощать и жить по Божьему закону.