Бойков Владимир Алексеевич : другие произведения.

Призраки Коммунизма

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Антикоммунистическая антипатриотическая антигероическая антипорнографическая антиэстетическая антиутопия

  
  
  
  
  
  
   Призраки Коммунизма
  
  
   Антикоммунистическая,
   антипатриотическая,
   антигероическая,
   антипорнографическая,
   антиэстетическая
   антиутопия.
  
   "Призрак ходит по Европе - призрак коммунизма". Карл Макс.
  
   "От каждого по способностям - каждому по потребностям". (Принцип распределения общественного продукта при коммунизме). Из программы КПСС.
  
   "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи". Любимый лозунг Партии.
  
   "Ленинградский, ордена Ленина, метрополитен имени Ленина", "Ленинградская, ордена Ленина, киностудия Ленфильм". Без комментариев.
  
   "Ссы в глаза, кричи: Божья роса". Народная поговорка о Коммунистической Партии.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть 1 Коммунисты
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Кнут проснулся от холода. Знобкий ветер прокрался под одежду и нагло хозяйничал в темноте. Он пробежался колючими лапками по ногам, пошевелил волосы, сунулся под рубаху. Кнут приподнялся, хлопнул по вздымающейся одежде ладонью, перевязал тесёмки вокруг щиколоток потуже и огляделся. В сторонке, разметав мусор, в который старательно закопался с вечера, похрапывал Культя. Он часто вздрагивал и как будто кого-то ловил. Похоже, ему опять снились женщины.
   Начиналось утро. Воздух светлел. Солнце осторожно выглянуло из-за горизонта и нехотя поползло на небо.
  -- Эй! - крикнул Кнут. - Пора на рынок...
   Его товарищ чуть дернулся, хлопнул глазами и снова затих, поглощая остатки своих сумбурных видений.
  -- Эй, эй, вставай!
   Культя застонал недовольно, жалобно... Он был окружен множеством женщин. Они дразнили его и были готовы отдаться...
   Кто-то опять крикнул и куда-то позвал. С мучительной неохотой Культя стал просыпаться. Приходя в сознание, но ещё в полубреду ему удалось поймать одну из воображаемых фурий, сдернуть с неё одежды и воткнуть в исчезающую плоть свою воинственную силу...
   И снова его окликнули, а потом грубо обозвали...
   Огромным усилием воли Культя не позволял себе проснуться окончательно. Уже вот-вот подступил оргазм, но образы расплывались, таяли, осязание грубело, и женская плоть вдруг превратилась в острые камни...
   Кнут встал, пружинисто размялся, стряхнул со штанов и рубахи прилипший мусор и, не оглядываясь, бодро зашагал к городу. Культя тут же вскочил, пощупал потайной карман с Партбилетом и бросился догонять товарища.
  
   Город, куда пришли двое бродяг, оказался самым настоящим городом, сплошь состоящим из облицованных разноцветной керамикой блочных домов, рухнувших от старости ещё бог знает сколько веков назад. Большие кучи бетонных обломков были когда-то девятиэтажками, кучи поменьше - пяти. Невдалеке, без крыш и стекол расположились несколько кирпичных коттеджей, в которых тоже никто не жил. Ветер продувал их насквозь, да кое-какие обломки с грохотом падали вниз по причине земного тяготения. Все старые дома в Коммунизии считались грибами, окаменевшими от старости. Когда-то в них даже можно было жить, но они неумолимо приходили в негодность от климатических невзгод, упрямо насылаемых проклятыми капиталистами. Поэтому люди здесь селились в норках, обитали в щелях железобетонных груд, а наиболее трудолюбивые сооружали землянки. И над каждым городом и селом, а иногда в степях и пустынях могуче возвышались памятники Великому Кузьмичу. Вождь стоял незыблемо, уверенно рассекая грудью тлетворные веяния веков, указывая перстом единственно правильный путь всем тем, кто уверовал в него больше, чем в Бога.
  
   Самое главное при посещении рынка - выбрать хорошие продукты. Для этого требуется немалый опыт. Дело в том, что колхозники всячески маскировали качество картошек, с помощью глины мастерили очень правдоподобную гниль. При появлении человека с фантиками или каким-нибудь предметом для полноценного обмена маскировка моментально убиралась, и продукт демонстрировался с наилучшей стороны. Однако, завидев в толпе очередного оболтуса с явно сомнительными способностями, в которых никто здесь не испытывал ни малейших потребностей, труженики изо всех начинали ругать свои продукты.
  -- Дожди проклятые, - громко сетовал один из колхозников, глядя куда-то в сторону и, делая вид, что не замечает Кнута. - Картошки все прогнили, почернели, тыквочки прогоркли. - Да, да, - подхватывал другой, - такие горькие - есть невозможно. А проглотишь - живот болит, да так сильно, что лучше бы и не ел. У меня брат поел, так несколько дней мучился. Потом, Слава Кузьмичу, помер. Зря только и болел. Похудел сильно. Его даже крысы есть не стали, - пришлось опарышам скормить.
   Культя обходил рынок не спеша. Прислушивался к разговорам, приглядывался к продуктам.
  -- Гляди, какие у меня тыквочки, - хвастался один. - Не тыквочки, а мечта!
   Критик совал палец в подозрительную слизь.
  -- Да не гниль это, не гниль, это я так ловко намазал.
  -- Что-то уж больно ловко, прямо как настоящая, - хвалил Култя и шел дальше. Заметив действительно неплохие продукты, он начинал ннюхать.
  -- Ну и воняет, - не очень громко начинал Культя.
  -- Что ты, что ты! - пугался хозяин.
  -- Да за такую гниль гнать тебя с рынка, - Культя немного повышал голос. - А ну-ка, братец, иди отсюда, нечего тут гниль добрым людям втюхивать. Эй, товарищи Коммунисты!.. Обратите внимание!..
  -- На, держи, - колхозник совал в руки хулителю самую паршивую тыквочку.
   Культя быстро прятал руки за спину.
  -- Я сам выберу, - шипел он в лицо хозяину. - А иначе целый день критиковать твой товар буду. Никто с тобой меняться не захочет. И потом долго никто не захочет. Такая слава дурная пойдёт. А уж я-то умею критиковать...
  -- Бог с тобой, - сдавался колхозник. - Выбирай.
  
   Продемонстрировав перед колхозниками свои способности, друзья покинули рынок с полагающейся добычей. Культя прижимал к животу небольшую тыквочку. Кнут перекатывал в ладонях три картошины. Больше за один раз зарабатывать не полагалось. Обвинение в завышении личных потребностей, то есть в стремлении к удовлетворению прихотей, считалось серьёзным нарушением Партийной дисциплины и каралось однообразно - лишением Партбилета. Вообще-то, по коммунистическим законам они могли и не платить, ведь в Коммунизии все бесплатно. Все государственное бесплатно. Можно бесплатно дышать, бесплатно ходить по полям и кустам, бесплатно сидеть на траве и бесплатно её кушать, бесплатно спать и даже бесплатно заседать на Парткомах, но личное имущество граждан они не могли потреблять бесплатно. Ведь это уже не Коммунизм, а самая настоящая анархия будет. Поэтому, несмотря на полную бесплатность, нельзя, например, съесть чужую еду или поселиться в чужом жилище. Нельзя поиметь женщину, если она против. Нельзя снять с человека одежду только потому, что у тебя возникло желание её поносить. Можно попросить, но какой дурак тебе что-то отдаст, если это самому необходимо. И поскольку ничего, кроме вышеперечисленного, в Коммунизии государственным не являлось, а что было когда-то - давно износилось, сломалось, разрушилось, взаимоотношения между гражданами осуществлялись следующим образом: происходил постоянный взаимообмен вещами и способностями.
   Так же, на рынке товарищи узнали свежую новость: Члены Политбюро вновь переименовали Коммунизию в Коммунякию. О подобном историческом событии полагалось узнавать вовремя, ведь случилось, сохрани Кузьмич и помилуй, предстать перед одним из Секретарей, не зная о столь важном политическом происшествии, и... прощай Партбилет. Ещё рядовым Коммунистам (отныне Коммунякии) полагалось: вовремя складывать Партвзносы к памятникам Кузьмичу, а также все теснее и теснее сплачивать свои ряды вокруг Любимой Партии. И, хотя никто не знал, как это осуществлялось в натуре, все равно призывы к сплочению раздавались очень часто, повсеместно и по любому поводу, вроде насылаемой капиталистами плохой погоды. В пропагандистском арсенале Правительства имелось множество и других таких же бессмысленных заклинаний, которые вдалбливались в головы сограждан Секретарями Парткомов.
  
   Удалившись от рынка на приличное расстояние, друзья выбрали местечко побезлюднее и принялись готовиться к обеду. Культя облюбовал кочку повыше, устелил её травкой, уселся основательно, с комфортом. Присмотрелся к своей тыквочке, наметил бочок порумянее и впился в мякоть по самые щёки.
  -- Меняться будем? - спросил Кнут, после того как съел две картошки. Культя критически осмотрел предлагавшийся продукт, ещё раз куснул тыкву, закатил глаза.
  -- Ну? - переспросил Кнут.
   Культя откусил малюсенький кусочек, выплюнул на ладонь.
  -- Вот. Годится?
  -- Да моя картошина в десять раз крупнее!
  -- А питательные свойства? В тыкве белки, жирки, углеводовороты, Культя запнулся, наморщил лоб. - Эти, как их... фитамины! А в твоей картошке одна клейковина.
  -- От картошки зато мочи меньше, - сказал Кнут.
   Культя проглотил свой кусочек и замычал:
  -- М-м-м... На редкость вкусная попалась. Прямо тает во рту. Дураком надо быть, чтобы менять тыквочку на картошку.
  -- Ну, значит, я и не буду, - буркнул Кнут, заработав челюстями.
   Слегка нервничая. Культя доел свою тыкву, старательно изображая на лице неописуемое наслаждение. Он все-таки надеялся, что Кнут клюнет на его уловки и совершит невыгодный для себя товарообмен. Присматривая за товарищем, Культя поднялся, тщательно облизал руки и пнул кочку, на которой сидел, ногой. Поморщился, насторожился и принялся разрывать ее руками. Вцепился во что-то и вытащил совершенно прогнившую железяку, бывшую когда-то банным тазом, почти без дна и с одной ручкой.
  -- Ух, ты! - восхитился Культя, осматривая находку.
   Кнут подскочил, присел на корточки.
  -- Спокойно, спокойно, товарищ! Это мое место, я его ещё не покинул, - заорал Культя, разбрасывая землю руками.
  -- Могу предложить помощь, а что найдем - пополам, - предложил Кнут.
  -- Как-нибудь справлюсь! - закричал Культя, ужасно нервничая. - Зачем мне помощники, когда я сам нашел место, где можно рыть. Без помощников обойдемся!
  -- Ну, рой, рой, скоро выдохнешься. - Кнут отошел и сел в сторонке.
  -- Хоть и выдохнусь, а не уйду.
  -- Голод заставит. А как уйдешь, я тут все перерою и что найду - себе заберу.
   В запальчивости Культя ещё поработал некоторое время, но, не обнаружив больше никаких находок, начал добреть.
  -- Ладно, давай вместе рыть, а что найдем - пополам.
  -- Годится, - согласился Кнут, с энтузиазмом подключаясь к работе.
   Прошло немало времени, прежде чем друзья твердо убедились, что никаких полезных ископаемых в этом месте больше не залегает.
  -- Обидно, - вздохнул Кнут, - хорошее вроде бы место.
  -- Тебе обидно, а мне не очень, - не согласился Культя, старательно очищая таз от земли и вросших травинок. - Уж я-то эту штуковину сумею загнать. Не продешевлю. Я умею торговаться, не то, что некоторые.
   Кнут понуро молчал. Действительно, однажды он выменял выкопанную им пустую бутылку всего за десять картошек. Потрясенный нелепостью подобного обмена, Культя, случайный свидетель сделки, потом несколько дней ходил за Кнутом и все отчитывал его и отчитывал, пока не получил в глаз. Так они и познакомились, заключив своеобразный союз. Кнут, обладавший приличными вырубальческими способностями, обязался защищать Культю в щекотливых ситуациях своими огромными кулаками, а ловкий на язык Культя брал на себя все переговоры.
  
   Друзья уселись среди разрытой земли.
  -- А ты заметил такую странную особенность: всё, что мы в земле находим, было когда-то выброшено. Неужели раньше люди не нуждались в колесах, бутылках, проволоке? - спросил Кнут, задумчиво пересыпая песок сквозь пальцы.
   Культя поскрёб затылок.
  -- Видимо, раньше люди меньше потребляли, вот им и не требовалось ни колеса, ни многое другое. А вот теперь все это понадобилось. Общество все-таки развивается.
  -- Да, - поддакнул Кнут. - Умная голова придумала приладить к тачке колесо, но как было не сообразить, что в бутылках удобно хранить воду?
  -- Вот кто-то догадался первым, и всем стало казаться, ах, как здорово, ах, как просто, а в старые времена бутылки, наверное, пинали ногами и думали, что это камушки такие.
  -- Да, хорошо мы живем, - согласился Кнут. - У капиталистов, небось, за бутылку три шкуры сдерут, а у нас они в земле валяются. Нашел, и твоя. Хотя, между прочим, слышал я от одного беспартийного, что у капиталистов на свалках фантики валяются. Я, конечно, не поверил, даже дал ему пару раз в глаз. Но он очень уверял. Прямо настаивал. И только после того, как я ему в третий раз врезал, перестал уверять. Видать, врал.
   Культя захохотал.
  -- Фантики? Валяются? Да тогда рабочие разве умирали бы там с голоду? Они на эти фантики наменяли бы себе тыквочек и всякой другой вкуснятины.
  -- Например, картошек, - поддержал Культю Кнут и тоже заржал.
  -- Фантики! На свалках! - Культя упал на землю и задергался в беззвучном смехе.
   Насмеявшись, друзья решили искать место для ночлега. Последние дни выдались не очень теплыми, по всем признакам начиналась осень, а потому спать под открытым небом становилось неуютно. Осмотрев развалины домов и убедившись, что все маломальски удобные щели уже заняты вовремя подсуетившимися коммунистами, друзья решили идти к вчерашнему месту - там, по крайней мере, хоть мусор мелкий, и можно в него зарыться.
  -- Вот оно - наше лежбище, - обрадовался Культя, увидев издалека небольшие бугорки.
   Собрав в кучу побольше песочка, травы и мелких веточек, товарищи уселись поудобнее и стали размышлять.
  -- Чувствую, эта штуковина очень ценная, - разглядывая таз, произнес Культя.
  -- Вряд ли. Железо все прогнило, труха одна.
  -- Ободок крепкий еще, и ручка, гляди, какая толстая. Пожалуй, из неё даже крючок получится.
  -- Таким крючком только в говне копаться. Чтобы землю рыть, крючок должен быть из арматуры.
  -- Да, хороший крючок - вещь бесценная. Камушком землю тяжело рыть, а вот крючком - одно удовольствие. Эх, нам бы с тобой по крючку, мы столько бы всего нарыли... Столько! - Культя развел руки и чуть не задохнулся от жадности.
  -- Ради хорошего крючка люди годами грибы долбят.
  -- Нет, грибы долбить - это уж совсем для тупых, - вздохнул Культя.
  -- Говорят, бывает, такой гриб попадется, - освободишь железяку пальца на два, а потом, сколько ни стучи, не отобьешь больше ни кусочка. Обидно.
  -- Да уж, - согласился Кнут.
  -- А ведь бывает и в земле кусок хорошего железа находят, - начал мечтать Культя.
  -- В земле оно или гнилое, или слишком толстое, ни к чему непригодное.
  -- Зато в земле колеса попадаются...
  -- В земле, что хочешь можно найти.
  -- Естественно. Земля - это недра. А в недрах - полезные ископаемые. Народное достояние. Слава Кузьмичу, что у нас капиталистов нет. Эксплуататоров поганых. А то увидели бы они мой таз и сразу бы отобрали. Сказали бы: "Эй, Культя, да это же моя земля - я её купил, а ну-ка, давай сюда, что нашел!". А вот у нас в стране - все общее. Сдал Кузьмичу Партвзносы и живи, как тебе нравится, ройся, где хочешь.
  -- Лишь бы на этом месте человек не стоял, - слегка поправил Кнут.
  -- Ну да, и не сидел, конечно, и не лежал. Партийная этика. Святое дело. Только кто же на одном месте долго продержится? Этика этикой, а я уж, коль замечу, что кто-то роется в хорошем месте, так сяду и буду сидеть. Дождусь, пока он проголодается и на рынок побежит.
  -- Не глупо, - одобрил Кнут.
  -- А что. Я чем только не занимался. И вором был, и попрошайкой, а вот теперь - критик. В подобных специальностях главное - голова.
  -- Вору главное - ноги, - заметил Кнут.
  -- Если у вора голова в порядке, то ноги могут и не понадобиться.
   Культя ещё раз осмотрел свой таз.
  -- А из него можно сумку сделать, - вдруг догадался он. - Гляди, вот ручка. А тут прутиками переплести, и получится сумка. Нет, с этой вещицей я не продешевлю. Лично мне сумка ни к чему, а колхозники слюнями изойдутся, как удивят. Ведь это не за пазухой картошки можно будет на рынок носить, а в сумке. И добротно, и красиво.
   Кнут завистливо молчал.
  -- А лучше всего я его на фантики обменяю. Фантики - они всегда фантики. Не протухнут, и бабы за них охотнее дают. - Влекомый мечтательным порывом. Культя полез за пазуху, развязал веревочки, предохраняющие карман от случайного распахивания, вынул сверток. В нем он хранил Партбилет, маленькую иконку Великого Кузьмича (бесценную реликвию многих поколений) и два фантика.
  -- Ого! - воскликнул Кнут, рассматривая полупрозрачный, с диковинными цветными зверюшками фантик. - За такой можно кучу картошек сторговать.
  -- Нет, его я ни за что не променяю. Вот полюбуюсь на него, и приятные мысли в голову забираются.
  -- А что это такое на каждом фантике написано? - спросил Кнут, ткнув пальцем в буквы.
  -- Написано? Слово. Вот оно и делает фантики фантиками. Если ничего не написано, значит, это не фантик, а бумажка, хотя, если красивая, то тоже ценная. - Культя спрятал свои сокровища в карман, завязал веревочки.
  -- Давай спать, - предложил Кнут, старательно делая вид, что ему вовсе и не завидно.
  -- Давай, - согласился Культя. Он быстро вырыл в земле ямку, опустил туда таз, лег сверху и стал закапывать себя мусором.
  
   В это утро Культя проснулся первым. Огляделся и, взволнованно суетясь, начал разрывать свое лежбище.
  -- Я уж испугался, не приснилось ли мне это. Нет, все в порядке, вот он родимый, - Культя вытащил свою железяку, протер и стал любоваться. - А ты особо не разлеживайся, - крикнул он приятелю, - пора на рынок топать.
   Мусор над Кнутом зашевелился.
  -- Давай, давай, поднимайся! Сам меня вечно ругаешь, что я засоня, мол, лучшие продукты другим достаются, мол, поздно приходим.
  -- Да ведь еще и не рассвело, - пробурчал Кнут, приподняв голову.
  -- Ну и что. Зато первыми прибудем. У кого замечу больше всех картошек, тому и предложу свою находку.
  -- Ты же собирался на фантики меняться?
  -- Сначала сменяю на картошки, а потом эти картошки толкну за фантики в каком-нибудь ресторане. Чем больше обменов, тем выгоднее. При толковой голове, конечно.
  -- Так у тебя попрошайки все выпросят.
  -- Что-то выпросят, а что-то и не успеют, - не сдавался Культя.
   Кнут нехотя выбрался из-под мусора. Подвигал суставами, одеревеневшими от лежания на одном боку, сделал пару приседаний.
   Его товарищ продолжал распалять свое воображение, намереваясь чуть ли не всю оставшуюся жизнь пользоваться плодами от предстоящей сделки. Не переставая расхваливать необыкновенные потребительские свойства найденной штуковины, Культя любовно уложил таз на возвышенность и отошел в сторонку, не спуская глаз с предмета своего необыкновенного везения. Потом поерзал рукой в штанах, смачно пукнул и, застыв в халявном наслаждении, пустил тугую струю под ноги. После чего подцепил свой таз пальцем и, намурлыкивая какой-то незатейливый мотив, с видом настоящего хозяина жизни пошел в сторону города. "Пусть сегодня он меня догоняет", - подумал горделиво, резко увеличивая амплитуду шагов.
   Кнут вскочил, недовольно ворча:
  -- Совсем обалдел. Свихнулся на радостях. Куда в такую рань?..
   Культя удалялся, не оглядываясь.
   Кнут сделал шаг и замер. Там, где его приятель минуту назад ловил кайф, в пробуравленной струей ямке что-то поблескивало. Кнут нагнулся, ковырнул пальцем. Стекло!
   К сожалению, это оказалась не бутылка и не пузырек, а просто осколок размером с две ладони. Но все равно ценность немалая. Колхозники щедро расплачивались даже за мелкие кусочки. Они расплавляли их на огне, а потом лепили из них посуду. А вот этакий обломок вполне годился для окна.
   Кнут осторожно протер стекло ладонью. Культя уже вертелся рядом и соображал, как бы отсудить у товарища право на находку.
  -- А ты говорил - тыква... - начал Культя издалека.
  -- Что?
  -- Не ты ли утверждал, будто от тыквы одна моча? А ведь не являляйся тыква мощным мочегонным средством, то глубина ямки, безусловно, не достигла бы необходимых размеров и никогда бы мы это стекло не нашли. И заметь, как точно я выбрал место!
  -- Ладно, - сказал простоватый Кнут, - будем считать его общим.
   Культя сразу согласился, но до самого рынка продолжал разглагольствовать о том, какой он умный, что предпочитает тыквочки картошкам и о том, как сильно он напрягался, направляя струю в заветное место. - "Вот другие любят брызгать по сторонам, трясут своей елдой, как идиоты, а я не такой, я все делаю с пользой. Правда?".
  
   На рынке ещё не было ни души. Культя выбрал место посередине поляны и установил таз на вытоптанную землю. Он поворачивал его так и этак, стараясь, чтобы потенциальный покупатель, увидел его с наиболее привлекательной стороны. Стекло Культя решил держать в руках.
   Спустя некоторое время, появились с набитым под рубахи товаром колхозники, отчего все они казались ужасно пузатыми. Некоторые, из тех, что позажиточнее, несли продукты в ведрах, дырки в которых были искусно переплетены проволокой и замазаны глиной. Многих сразу заинтересовало стекло. За него предлагались и картошки, и тыквочки, но Культя запрашивал такое неимоверное их количество, что труженики полей обескураженно качали головами и отходили. Таз, несмотря на его крепкую ручку и жесткий ободок, почему-то не привлекал большого внимания, хотя Культя расписывал его достоинства с огромным энтузиазмом. Один работяга предложил за него пару картошек, другой малюсенькую тыквочку.
  -- Была бы жесть крепкая... - почему-то, словно сговорившись, твердили колхозники.
  -- Жесть, жесть, - Культя корчил пренебрежительную гримасу. - Ты посмотри, какой ободок упругий. А ручка? Это же металл! Из него можно сумку сделать.
  -- Вот если бы в нем дно было, - твердили колхозники.
  -- Дно, - фыркал Культя. - Где вы таз с дном найдете?
  -- Хотя бы дырявое. Мы бы залатали.
  -- Да отдай ты его хоть за что-нибудь, - советовал Кнут.
  -- Нет уж. Здесь не поменяю - в другой город пойдем. Туда, где люди посмышленее.
  -- Ладно, давай хоть свои способности продемонстрируем, а то что-то жрать захотелось.
  -- Давай, - согласился Культя, высматривая подходящую жертву. Облюбовав колхозника, который разложил перед собой кучу прекрасных продуктов, Культя со знанием дела реализовал свои способности, за что и получил одну из тыквочек для удовлетворения насущных пищевых потребностей. Теперь необходимо было сдать колхознику Кал. Эта обязательная процедура вменялась каждому коммунисту, дабы не возникало искушения получать продукты на халяву, сверх предписанных Членами Политбюро потребностей, а именно: раз в день. Культя уселся на глиняный горшок, положил тыквочку на колени и стал тужиться.
   Через некоторое время друзья встретились на краю поляны. Они уж было собрались перекусить, как вдруг послышался громкий клич:
  -- Сбор Партвзносов!
   Культя чуть не выронил тыквочку, но сразу опомнился, вытянул шею и выкрикнул визгливо:
  -- Сбор Партвзносов!
  -- Сбор Партзвзносов! - заорал Кнут.
  -- Сбор Партвзносов! - крикнул кто-то невдалеке.
  -- Сбор Партвзносов!..
  -- Сбор Партвзносов!..
  -- Сбор Партвзносов!.. - слышалось со всех сторон. Народ тут же начал стекаться к памятнику Кузьмичу.
   Случись в этот ответственный момент кому-то остановиться, повернуть в другую сторону или хотя бы замешкаться и в Коммунякии на одного беспартийного стало бы больше.
   В каждом городе Взносы принимал Секретарь Парткома. Он укладывал их в тачку, а потом, отделив необходимое количество для себя и своей жены, отвозил в Столицу.
   Культя приблизился к монументу на дрожащих от патриотического восторга ножках. Его лицо горело вдохновением:
  -- Слава Партии! Да Здравствует Коммунизм! Учение Великого Кузьмича - Бессмертно! Слава Мудрым Руководителям Партии - Членам Политбюро!
   Стоял невообразимый гвалт. Все орали примерно то же самое, стараясь перекричать друг друга.
  -- Да Здравствуют Наши Вдохновители и Учителя - Секретари Парткомов! - выдал Культя, сияя глазами. С гордым видом он поднял таз повыше, задержал руку, чтобы увидели все, и бухнул свое сокровище под ноги Секретарю. Тот опустил глаза, скривил рот, несколько удивился, присел, потрогал пальцем и покачал недовольно головой.
  -- Не годится, - произнес он.
   Культя чуть было не упал в обморок. Всю дорогу до памятника он боролся с собой. Хотелось отличиться, возвыситься над толпой, бросающей в тачку картошки и тыквочки, и вдруг такой конфуз.
  -- Тыкву клади, дурак, - зашипели вокруг.
   Культя уложил тыквочку на кучу. Секретарь одобрительно кивнул.
   Кнут сдал три картошины. Кто-то, не имея продуктов, стягивал с себя единственную рубаху, а кто-то и штаны. Никому не могло прийти в голову явиться к Великому Кузьмину с пустыми руками, или, скажем, голым, чтобы наглядно продемонстрировать свою невзнососпособность. В таком случае Секретарь тут же произносил душераздирающую речь о саботаже Великого Почина, вредителях, льющих воду на какую-то там неведомую капиталистическую мельницу, вражьих происках, антикоммунистическом заговоре, после чего протягивал руку и забирал Партбилет.
   Тем, кого клич "Сбор Партвзносов!" заставал врасплох, разрешалось тут же столковаться с кем-нибудь о предоставлении, так сказать, кредита, предварительно обговорив условия возврата. А поскольку всегда можно принизить достоинство того, что вам возвращают, от желающих дать взаймы не было отбоя. В спорных ситуациях, когда кто-то слишком уж зарывался в своих претензиях, вердикт выносили местные Секретари, что кончалось для одной из сторон либо значительным материальным Взносом в пользу Правительства, либо лишением Партбилета. В Партком тянули обидчика лишь тогда, когда были абсолютно уверены в своей правоте, ибо Секретари не очень-то заботились о справедливости и часто разрешали споры на ширмачка, руководствуясь внутренним позывом, причем обычно в пользу того, кто ловчее выкрикивал коммунистические заклятия.
   Культя и Кнут вышли из города, слегка переругиваясь. Кнут посмеивался над патриотическим порывом друга, а тот в ответ уверял, что ради Дорогих Членов Политбюро согласен на любые лишения, готов даже голодать. Хоть несколько дней. Хоть больше.
  -- Хорошо, - обрадовался Кнут, - с завтрашнего дня отдавай продукты мне, а я буду всем говорить, что ты это делаешь в знак уважения, любви и признательности к Родному Правительству.
   Культя подумал, но не согласился.
   Тогда Кнут предложил загнать таз какому-нибудь колхознику хотя бы за пару картошек. Ведь Кал уже сдали, и больше за их способности нигде ничего им не обломится. А если они не поедят сегодня, то завтра Кала у них, естественно, тоже не будет, и их способности опять окажутся неиспользованными.
   Культя согласился, что поесть, конечно, надо, но вот загвоздка: таз-то его личный. И в связи с тем, что у нас, Слава Кузьмичу, все-таки не анархия и не капитализм, претендовать на личное имущество Кнут не имеет никакого права. Вот если бы у них имелось что-нибудь общее...
   Кнут озадаченно осмотрел товарища с головы до ног.
  -- А стекло? - спросил он, внутренне холодея от ужасных предчувствий.
   Культя замер, зачем-то посмотрел на таз, зажмурился. Осторожно ткнул себя пальцем в живот, потом пониже.
  -- Здесь оно было. Я его, когда клич раздался, спрятал, - жалобно пролепетал Культя. Ноги критика подкосились, и он шлепнулся на зад. В штанах тонко хрустнуло. Кнут рванул товарища за рубаху. Из Культиных штанин посыпались осколки.
  -- Ах ты, балда! Раздавил стекло наше. Взял и раздавил. Да чтоб тебя!..
   Культя понуро молчал. Оправдываться не стоило. Кнут был не злобив и, если подольше сохранять скорбный вид, мог быстро отойти и даже начать сочувствовать.
   Осколки собрали в тряпицу.
  -- Чего хромаешь? Жопа - не ноги, - всю дорогу ехидничал Кнут.
   Критик захромал ещё сильнее.
   В деревне, облюбовав халупу покрупнее и с трубой, что являлось конкретным признаком зажиточности, друзья, решительно подталкивая друг друга, вошли внутрь, беспрестанно повторяя: "Мы по делу. Мы по делу...".
   Колхозники не очень-то жаловали праздных гостей или попрошаек. Могли, не разобравшись, спустить на них ученую крысу, а то и подослать ядовитого паука, от укуса которого человека пробирал неистребимый понос, и отнимались ноги, так что нетрудно представить, в каких условиях помирал укушенный.
   Быстро перезвездившись на икону Кузьмича, висевшую в углу, Культя и Кнут присели на громоздкие табуретки - обломки железобетона от городских грибов. Колхозник, не спеша, выполз из-за печки, так же не спеша, осмотрел все осколки, смерил пальцами, оценил прозрачность, попробовал на зуб. Потом очень долго и основательно изучал таз: прикладывал к уху, стучал по нему и опять пробовал на зуб.
  -- Чего желаете за предметы? - спросил протяжно.
  -- Стекло - за продукты, ну а таз - за фантики. - Культя пошнырял глазами по углам - вдруг крыса выскочит.
   Хозяин поковылял к божнице, машинально осенил себя звездой, вынул из-за иконы Кузькиной Матери небольшой сверточек.
  -- А, правда, что Кузьмич спустился с неба и освободил народ от цепей капиталистов? - шепотом спросил Кнут.
  -- Как это с неба? - поразился Культя. - Там же бесконечная пустота. Кузьмич вышел из-под земли. Ведь кланяемся мы земле, а не небу.
  -- Ага, - кивнул Кнут, - показал он тогда этим капиталистам Кузькину Мать. Страшная она была. Капиталисты так и дохли с испугу.
  -- Путаешь ты что-то. Это Товарищ Маузер был страшный. Это он их всех сгубил. А Кузькина Мать была доброй и любила детей. И еще она громко стучала лаптем по Международной Трибуне, запугивая капиталистов. А после Великой Революции вся эта Святая Троица: Кузьмич, Кузькина Мать и Товарищ Маузер скормили все трупы буржуйские опарышам и насытили этими опарышами народ. Вот после этого и зажили мы счастливо. - Глаза Культи заблестели. - Эх, давно я что-то опарышками не лакомился.
  -- С пивком, - облизнулся Кнут.
   Культя перезвездился ещё раз. Кнут тоже. Хозяин халупы развернул сверток, выложил на стол несколько фантиков, невзрачных, помятых, с выцветшим рисунком.
  -- За таз? - удивился Культя. - Кажется, это бесконечно мало.
   Колхозник осмотрел свои фантики, добавил ещё один, покрасивее.
  -- Нет, нет, - не сдавался Культя. - Ещё минимум с десяток, а потом только начнем торговаться.
   Колхозник удивился, подвигал бровями, собрал свои фантики и понес на прежнее место.
  -- Экий ты тип нудный, - огорчился Культя. - Совсем не умеешь торговаться. Ты бы мой таз покритиковал, я твои фантики, глядишь: кто-нибудь и уступил бы.
  -- Так ты, небось, из критиков?
  -- Ага! Имею соответствующие способности.
  -- Не люблю я критиков. Продукты у меня добрые, а они все хают, хают. У кого хреновые, у того не хают, а вот мои хают.
  -- Это чтобы ты их качество не снижал. Экий ты болван, однако.
  -- Я-то может и болван, но вы лучше хайте у тех, у кого продукты хреновые, чтобы они качество повышали.
  -- Толково, - согласился Культя, - но речь пока идет не о продуктах, а о тазе.
  -- А не нужон мне твой таз. Ты мне мозги запудришь, затуманишь. Знаю я вас - критиков.
  -- А стекло? - спросил Кнут.
  -- И стекло мне от критиков не нужно. Ничего мне от критиков не нужно. Не надобно, значит.
  -- Так я, вот, не критик, - сообщил Кнут.
  -- Дак кто ж?
  -- Имею способности вырубалы, - похвастался Кнут. - Недюжинные.
  -- Вырубал я тоже не жалую. Вот кабы вы предлагали свои способности, когда вас покличут, - критиков, к примеру, разогнать или этих, как их - попрошаек... Дак нет: все грозитесь, грозитесь, кто в нос обещает, кто в ухо - корми вас задаром. Оболтусов. Идите отсюда пока, а то пауком укушу.
   Оказавшись на улице, товарищи отошли от негостеприимного дома подальше.
  -- Критики ему не в душу, - шипел Культя. - Как будто я дармоед, какой...
  -- Вырубал он не жалует, - обижался Кнут. - Как будто я плохой вырубала.
  -- Да он просто тупой. Торговаться не умеет.
  -- Надо было дать ему пару раз в глаз, да нельзя, сам понимаешь.
  -- Да... Ну и пошел он... Пусть живет без таза и стекла, задери его капиталист, - выругался Культя.
  -- Чтоб его после смерти крысы не съели, - прибавил Кнут. - Чтоб его в землю зарыли.
  -- Вот, вот. Таких и надо зарывать. Бесполезный человек. Никчемный.
   В одной из крайних хат Культя все-таки нашел достойного соперника. Наторговавшись до посинения и сипоты в голосе, друзья выторговали за осколки стекла пару тыквочек, шесть картошек и четыре фантика.
  -- Продукты выбирать будем сами, - предупредил колхозника Культя.
   Вспотевший и изможденный хозяин запротестовал, было, но критик холодно заявил:
  -- Тогда начинаем торг снова.
  -- Ладно, - сдался колхозник. - Сами, так сами.
  -- И еще мы у тебя переночуем. А то темнеет уже...
  
  -- Молодцы мы с тобой все-таки. Хорошо стекло поменяли, - радовался Культя, когда они, отягощенные отличного качества продуктами, выспавшиеся, бодрым шагом направлялись к городу.
  -- Не стекло, а осколки, - поправил Кнут. - За стекло нам бы и не унести всего было.
  -- Унесли бы. Я бы чего хочешь унес.
  -- Так ведь не несем же?
  -- Не несем.
  -- Отупел ты, что ли, - рассердился вырубала. - Ведь не несем, потому что ты его раздавил.
  -- Раздавил, - согласился Культя.
  -- А коль раздавил, значит, виноват.
  -- Виноват.
  -- А коль виноват, так давай эту тыквочку мне.
  -- Так ведь все пополам. Стекло-то общее.
  -- Общее целое было.
  -- А битое, значит, мое?
  -- И битое общее.
  -- А раз общее, значит, все пополам.
   Вырубала остановился, сильно озадаченный. Культя его вконец запутал.
  -- Ладно, давай перекусим, - смирился Кнут. - А то еще окажется, что я тебе должен.
  -- Можно и перекусить, - согласился Культя.
  -- Что-то больно ты покладистый стал, после того, как стекло раздавил.
  -- Так ведь виноват же...
  -- Ах! - отмахнулся от него Кнут.
   Но не успели они начать трапезу, как появился попрошайка. Грязный, замотанный в ворох рваного тряпья, он подкатился к Кнуту на полусогнутых ногах и, тряся многочисленными бородавками на заскорузлом лице и сияя подобострастными глазами, забормотал скороговоркой:
  -- Дай, дай мне кусить. Ох, как мне хочется кусить. Вот этой тыквочки кусить. Всего один разочек кусить. Один разочек, ну два, ну, самое большее, три. Дай, дай мне кусить. Скорее дай мне кусить. Ох, как хочется мне кусить. Я с края кушу, а, хочешь, с середины, откуда разрешишь, оттуда и кушу, с самого неудобного места кушу. А рот у меня маленький, так что я немного кушу. И зубы у меня крохотные, посмотри какие. Я разочек кушу, а потом хвалить тебя буду. Ох, как я хвалить тебя буду. И тыквочку твою похвалю, и тебя похвалю, и одежду твою. Я так хвалить тебя буду, так хвалить, как никто тебя ещё не хвалил. Ох, как я хвалить тебя буду. А уж хвалить-то я умею. Ох, как умею. Ох...
  -- Да, попрошайка ты способный, - прослушав эту тираду, невозмутимо изрек Кнут, - но тыквочки кусить я тебе не дам.
  -- Да как же это не дашь? Я же так хорошо прошу. Так умело прошу. Я всю жизнь прошу, других способностей у меня нету...
  -- А что знаешь ты про мои способности? - поинтересовался Кнут.
  -- Ничего не знаю, не ведаю, но тыквочка у тебя хорошая, и человек ты хороший, упитанный, симпатичный, сразу видно - не попрошайка. Наверно, ты вор?
  -- Нет, не вор. Я - специалист по фингалам. Это основные мои способности, и они меня кормят. И представь, как только какого попрошайку увижу, как только он начинает клянчить, такая потребность возникает дать ему в глаз со всей силы, что прямо не стерпеть. Покормить я тебя, конечно, обязан, коль это основные твои способности, но только после того, как ты удовлетворишь мои. Так что подставляй или глаз, или ухо...
  -- А я и не у тебя прошу, - пробормотал попрошайка. - Я у него прошу. - Он придвинулся к Культе.
  -- Дай, дай мне кусить твоей тыквочки. Ох, как хочется ее поскорее кусить...
  -- Да кто ты такой? - Культя торопливо заработал челюстями.
  -- Сява я, Сява, я только просить умею. Дай мне скорее кусить...
  -- С чего ты думаешь, что я так просто возьму и дам. Да ты, может, и не Коммунист вовсе, а за потребности беспартийных никто ответственности не несет. У нас Коммунизм все-таки, а не какой-то там паршивый капитализм!
  -- Да как же это беспартийный? - возмутился Сява. - Я всю свою жизнь Коммунист. - Он распахнул свои тряпки и показал Партбилет, крепко привязанный к животу проволокой.
  -- Дай ему кусить, - посоветовал Кнут. - Ведь все равно не отстанет. Он тебе так надоест, что ты ему потом пять раз кусить позволишь, лишь бы замолчал.
  -- Так и ты дай, - жадничал Культя.
  -- Я ему лучше фингал поставлю.
   Сява продолжал извиваться вокруг Культи, заговаривался, лез целовать его ноги, хвалил его рубаху из мешковины, восхищался "красотой лица и умом мозга".
  -- Ладно, куси разочек, - разрешил Культя.
  -- Пять, пять разочков, - затрясся попрошайка. - Пять маленьких разочков.
  -- Разочки не могут быть маленькими, - заметил Культя нравоучительно. - Маленькими бывают кусочки.
  -- Ах, какой умный человек! - закричал Сява. - Такой умный не может быть жадным. У такого умного всегда будут и картошки, и тыквочки, и целая куча фантиков.
  -- Три раза, - сдался Культя. - Вернее разочка, то есть кусочка. И широко рот не разевай!
   Попрошайка мигом отхватил чуть ли не половину тыквочки.
  -- Вот тварь, - возмутился Культя. - А ещё Коммунист.
   Сява отскочил на всякий случай.
  -- Только вякни ещё хоть раз, - пригрозил Культя, - сразу в Партком отволоку.
   Попрошайка и не думал вякать. Чтобы ещё поесть, надо было искать новую жертву. Таковы строгости Партийной морали.
  -- Пора на базар идти, - сказал Кнут, пощупав живот. - Ведь мы еще Кал не сдавали. Припрет не ко времени - и пропадай наши способности зазря.
  -- Как город ваш называется? - спросил Культя попрошайку Сяву, который тут же подсел с очень заинтересованным видом.
  -- Краснославск.
  -- Хорошее название, - похвалил Культя.
  -- Да, да и название хорошее, и город славный, - затараторил Сява. - А какой у нас здесь Секретарь Парткома! Глаза - во! Руки - во! Живот - во! Вот какой у нас Секретарь! А какие у нас тут девки! Не девки, а фантики. Сокровища подземных недр. Вот какие у нас девки! Рядом со мной одна такая обитает. Проживает как бы. Васенькой её зовут. Уж до чего хороша эта Васенька, до чего аппетитна. Так бы вот прямо и съел её, вот до чего хороша. Прямо не девка, а смак. А уж до чего ловка, вертлява, точно виртуоз. Это я вам с Партийной Прямотой скажу. С полной Коммунистической Ответственностью.
  -- Ну, так веди нас к ней, - потребовал Кнут.
  -- Я бы свел, мне-то что. Привел бы, и все тут. Чего не привести, если хорошие люди. Достойные, не жадные. Только вот что-то в брюхе у меня пустовато. В животе, то есть. Надо бы поесть где-то сначала. Похавать, то есть. Закусить. А потом можно и к девке. Прямо к ней. К голубушке. Как наемся, так сразу к ней и пойдем. А еще лучше - побежим. Мне все равно. Я, когда сытый, могу и рысцой бежать, а могу и галопом. Только поспевайте. Вот поем и прямо к ней - к девке. Так прямо и побежим. А хотите - понесемся?..
  -- Ясно тут все, - сделал заключение Кнут, - и понятно. Мы его накормим, а он от нас галопом.
  -- Ага, - поддакнул Культя. - Небось, думает, на простофиль нарвался.
  -- А как прибежим мы к девке, продолжал заливаться Сява, - так я спать завалюсь. С набитым животом. Сытый, значит. А вы с Басенькой развлекайтесь. Я буду спать, а вы развлекайтесь. А утром, как проснусь, я у вас еще еды попрошу. Не за Басю. Просто так попрошу. Буду просить, просить и выпрошу. Я умею просить. Ох, как я умею просить. Я так умею просить, что мне и не сесть всего, чего выпрошу. Я ещё и вас покормлю тем, что у вас выпрошу. Вот, как я умею просить...
  -- Ладно, заткнись! - прикрикнул Кнут. - Не вызывай у меня потребность фингал тебе поставить.
  -- Каждому - по потребностям, - согласился Сява. - Святое дело. Особенно, если есть способнос... - попрошайка мигом захлопнул рот, заметив, что Кнут начал напрягаться.
  -- Бася-то твоя, небось, только у тебя в голове проживает, - хихикнул Культя ехидно. - В болезненном воображении.
   Попрошайка горестно взмахнул рукой.
  -- Невери вы. А коль невери, значит, и говорить с вами не о чем. Пустое дело с неверютниками разговаривать. Я столько слов сказал, столько намолотил, натарабанил, так старался, весь язык отбил. Во как отбил. Полюбуйтесь. Распух даже. Посинел. И всё без пользы.
  -- Ясно, что без пользы. Не облапошил нас, вот и без пользы, - отрезал Культя. - А мы не дураки все-таки, чтобы какого-то попрошайку слушать. Мы лучше на рынок пойдем и заработаем там ещё по тыквочке. Идём?
  -- Идём, - заторопился Кнут.
   Сява, однако, не отставал. Всю дорогу он бесшумно порхал сзади, причитал, пока друзья шли вперед, замолкал, когда они останавливались, и ложился на землю, если кто-то оборачивался.
  -- Хороший попрошайка, - сказал Культя. - Способный. Он теперь от нас не отвяжется. Будем его всю жизнь кормить.
  -- Дам ему пару раз в глаз - сразу отвяжется.
  -- Так он издали просить будет, с безопасного расстояния, а подскочишь - убежит.
  -- Ничего, мы сами от него убежим, - успокоил Культю Кнут. - Проснемся завтра пораньше и убежим. Мы так быстро побежим, что никакой попрошайка не догонит. Мы быстрее, чем воры, побежим. Ах, как мы быстро побе... Тьфу, черт, - сплюнул Кнут. - Вот зараза.
  -- Шел бы ты своей дорогой, - крикнул Культя попрошайке. - Не видишь разве, что нам не по пути.
  -- У нас всех один путь - к Светлой Заре Коммунизма.
  -- Это у нас к Заре, а твоя прямая дорога - в беспартийные.
  -- Недушевные вы люди, - с обидой в голосе забормотал Сява. - Твердолобые и твердокаменные. Басенька таких не любит. Пойду-ка, пожалуй, я других людей искать. В наш город много всякого народу забредает. Идут и идут, и куда идут? Зачем? Хоть утром, хоть вечером - все идут. Уж, каких только людей я не видывал. И злых, и тупых, и твердолобых, вот, как вы, например...
   Кнут сжал челюсти и пошел на попрошайку. Тот попятился, не позволяя сократиться расстоянию, и продолжал выкрикивать:
  -- А знали бы вы, как много хороших людей приходит! Даже не просто хороших, а прямо-таки отличных. Замечательных. Просто превосходных. Они меня и накормят, и напоят, и вежливо поговорят. А я их Васенькой попотчую. Угощу. Они с Васенькой побалуются, порезвятся, и давай опять меня кормить, поить. Вот какие люди. А вы...
   Кнут угрожающе затопал ногами. Попрошайка взбрыкнул и, как вихрь, унесся из поля зрения. Даже ветерком дунуло.
  -- Слава Кузьмичу, кажется, отвязались, - озадаченно покачал головой Кнут. - Ну и трепло.
  -- Действительно, - согласился Культя. - Вот уж трепло, так трепло. Такое трепло, аж в голове звенит. И не просто звенит, а прямо гудит, или даже грохочет. Как будто кто-то тазом по башке заехал. Или врезал? А может быть - долбанул? Или треснул? Или задубасил?
   Кнут дал критику затрещину.
  -- Ой, - вздрогнул Культя. - Кажется, полегчало.
  
  -- А не попить ли нам сегодня пивка, - предложил Кнут после того, как они с Культей, посетив рынок, прикончили продукты.
  -- Попить оно, понятное дело, вроде бы как, и можно, - высказался Культя. - Но вот, как бы это сказать, имеются по этому поводу некоторые сомнения.
  -- Гм-м?..
  -- Относительно моральности данного деяния. Не потакание ли это тлетворным прихотям?
  -- Ты что, пива никогда не пил?
  -- Пил, разумеется, но всегда сомневался.
  -- Сомневался? В чем? Способностями ты не обделен, соответственно имеешь полное право позволить себе и кое-какие потребности, пусть даже и те, которые не доступны рядовым Коммунистам.
  -- У преданного Партии члена не должно быть потребностей, подозрительно граничащих с прихотями, - упрямился Культя. - Настоящий Коммунист должен кушать, сдавать Кал колхозникам, Парвзносы Секретарям да сплачивать свои ряды вокруг Любимой Партии, которая обеспечила ему возможность жить в стране, первой в истории человечества, завершившей строительство Коммунизма. Все остальное - лживые ценности капиталистов.
  -- И бабы? Про их потребление Члены Политбюро тоже не дают наказов.
  -- Бабы? - Культя зажмурился. - Бабы - это бабы.
  -- По-моему, есть способности - потребляй, что хочешь. Секретари - вон, когда собирают Партвзносы, принимают не только картошки и тыквочки, а и пиво, и крыс, и опарышей, и другие деликатесы. И все это, заметь, они везут в Хремль, нашим Горячо Любимым Членам Политбюро. Сам, небось, не раз видел.
  -- Видел. Ну и что? Да эти люди... Своим трудом! Своей Неустанной Заботой! Мобилизующей! Вдохновляющей! На подвиги! На борьбу! За Правое Дело Партии! Да они! Они!.. А что я?
  -- Лучше скажи, что тебе фантиков жалко, - продолжал подначивать Кнут.
  -- Мне? Ну, жалко. Вот если бы на Правое Дело...
  -- На какое?
   Культя растерялся. Он, безусловно, знал, что Правое Дело Партии победит. И ради этой победы готов был на все. Но на что конкретно - не знал. Все вокруг постоянно к чему-то призывали, но ничего, согласно этим призывам, не делали. Так уж было заведено. Поэтому, не подвергая ни малейшему сомнению правильность провозглашаемых лозунгов, жители Коммунякии тихо и мирно занимались своими делами, а вовсе не неслись громить окопавшихся за рубежом капиталистов, или еще Теснее Сплачивать Свои Ряды вокруг Любимой Партии. В пытливую голову Культи даже прокрадывалась крамольная мыслишка, которую он, впрочем, благоразумно ни кому не высказывал, что Теснее Сплачивать Свои Ряды уже невозможно. Ведь сколько лет их уже сплачивали и сплачивали, да все теснее и теснее? Есть же какой-то предел, за которым, по здравому рассуждению, Партия будет элементарно раздавлена? И даже рассматривая это дело не конкретно, а образно, опять получаем несуразицу. Если, например, сегодня мы еще больше Сплотили Свои Ряды, значит вчера они были менее сплоченными? Но вчера мы их тоже сплачивали. И позавчера, и еще раньше, и еще... Значит, получается, что совсем недавно, наши ряды вовсе не были сплоченными? Нелепица, какая-то...
   Опасные эти размышления оборвал Кнут заявивший, что первые две кружечки ставит он. Культя тут же отбросил все сомнения и побежал к пивнушке, обгоняя не только своего товарища, но и многих других Коммунистов, стремившихся в том же направлении. Навстречу тоже происходило некоторое движение, но менее целенаправленное, поскольку обслуженные клиенты страдали сильной потерей координации.
   Заведение, в которое заявились приятели, оказалось не из последних. Оно располагалось внутри удачно рухнувших стен старого гриба и представляло собой уютное помещение, в котором на бетонных обломках восседали и возлежали местные любители пива.
   Друзья шагнули внутрь и, пихаясь-толкаясь, по рукам, ногам, головам, стали пробираться вперед. Вырубала, расчищал путь увесистыми затрещинами. Возле стойки, искусно изготовленной из глыбы полированного асфальта, орудовал бармен.
  -- Два пива, - потребовал Кнут, швырнув на стойку фантик. Бармен изучил бумажку, цокнул языком, зачерпнул из железной бочки черпаком, не скупясь, по самые края, налил две глиняных кружки. На сдачу кинул половинку корявенькой картошки.
  -- Добавь чуток, во Славу Кузьмича, - попросил Кнут. На срез картошки легли два жирненьких розовых опарыша.
  -- Ух ты! - обрадовался критик, увидев угощение. - Обожаю пиво с солененькими. - Он схватил червячка, положил на язык и начал цедить напиток длинными глотками.
  -- Твоя очередь угощать, - напомнил Кнут, после того, как Культя вытряс последние капельки в рот.
  -- А как же, - согласился критик. Он встал, расправил плечи, вдруг почувствовав себя таким же сильным, как вырубала.
  -- Два пива, крысу да пясточку опарышей, - крикнул Культя, взмахнув фантиком.
   Бармен чуть-чуть сфокусировал взгляд на фантике и стал полировать тряпочкой асфальт.
  -- Ты что, оглох что ли?
  -- Одну кружечку, так и быть, налью.
  -- Одну? За фантик? Такого некачественного пива?
  -- Пиво у нас - супер. А может быть даже, люкс.
  -- Пиво ваше жидкое, кислое, мутное, незабористое, пенится плохо, и ещё от него чем-то воняет. - Воняет? - Культя пихнул в бок долговязого колхозника, выкладывающего на стойку кучу картошек.
  -- Воняет, - обрадовался колхозник, которому бармен уже подставил две кружки с пивом.
  -- А раз воняет, палей-ка ему третью, - подначил критик. - Он-то тебе качественный продукт принес.
  -- Ага, налей-ка, - поддакнул мужичок.
  -- Мы уже сговорились, - рыкнул бармен на колхозника. - Забирай своих пару кружек и катись.
  -- А за фантик твой, - обратился он к Культе, - так и быть, налью две.
  -- И копченую крысу, - потребовал Культя. - И учти, я - не попрошайка. Я - критик. Я могу тут весь день и всю ночь твое пиво критиковать. Я буду до тех пор критиковать, пока вы не повысите его качесство. Смекаешь?
  -- Язык отвалится.
  -- Не беспокойся. Язык у меня о-го-го. Почище, чем у любого попрошайки.
   Бармен шлепнул на стойку две кружки, кинул малюсенькую крысу, ловко выхватил у Культи фантик и пошел собирать посуду.
   В пивнушку вполз беспартийный. Не поднимая головы, стараясь никого не зацепить, он бесшумно пробирался по полу, собирая всяческие отбросы. Он мог находиться тут, среди людей, но лишь до тех пор, пока кому-нибудь не войдет в голову крикнуть, чтоб убирался. Ещё беспартийным не полагалось смотреть Коммунистам в глаза и подавать голос. Ведь каждый, кого присутствие подобного убожества хоть как-то задевало, мог сделать с ним что угодно, хотя бы даже и убить, чтобы скормить опарышам. Так бы многие, пожалуй, и поступали, но беспартийные дрались за свою жизнь. Молча, не глядя в глаза, исступленно.
   Культя, сияя, пробрался к Кнуту. Отломил у крысы хвостик, кинул товарищу.
  -- Я-то пополам всем делился, - не одобрил его действия вырубала.
  -- Эко сравнил - крысу и опарыша. - Культя поднес тушку к носу и обнюхал её. - Опарыш - баловство, а крыса - еда. Ах, как пахнет! На - понюхай!..
   Кнут сжал челюсти, насупился.
  -- Чего дуешься? Мы про пиво договаривались, что пополам, а остальное - придача. А придача зависит от способностей. Всё честно.
   Кнут достал свой последний фантик, осмотрел его внимательно и пошел торговаться. Вскоре он вернулся с двумя толстущими копчеными воронами. Жир так и капал с них.
   Критик даже подавился. Не скрывая зависти, он уставился на добычу.
   Кнут вспорол тушку ногтем, выковырял потроха, швырнул их на пол. Беспартийный, ползавший по полу, мгновенно подхватил угощение и тут же проглотил.
  -- Ну, ты даешь! - возмутился Культя. - Вше этой - потроха! Я бы и сам их скушал.
  -- Ты уже и так нажрался. - Кнут принялся разделывать вторую ворону.
  -- А я бы назавтра оставил.
  -- У тебя ещё фантики есть и таз, а у бедолаги - ничего.
  -- Нашел, кого жалеть. Его, поди, не так просто из Партии выперли?
  -- Всякое бывает...
  -- Нет, не бывает!
   Кнут опять бросил потроха под ноги. Культя не выдержал. Отпихнув сжавшегося в комок беспартийного, подхватил с полу кишки и запихал их себе в рот. Потом уселся на прежнее место и стал глядеть на чавкающего товарища.
  -- Крепкая пища, добротная, - похвалил еду вырубала. - И сытная. Не то, что твои тыквочки.
  -- Как это в тебя столько влезает? - угодливо подивился Культя в надежде, что Кнут поделится.
  -- Да вот, уже почти и не лезет, может отдать кому? - Кнут оглядел помещение.
   Культя тоже нервно огляделся и нежно уставился на друга.
  -- Когда сильно переешь, может случиться запор, - предупредил он вырубалу.
   Тот перестал жевать.
  -- Действительно. Молодец, что напомнил, - согласился Кнут.- Завтра доем. С картошками вприкуску. Ужас, до чего я люблю ворон с картошками.
   И тут они заметили попрошайку Сяву, который неторопливо загружал в себя уже третью кружечку чудодейственного напитка и, брезгливо перекатывая губой, как бы нехотя пожевывал крысу.
  -- Вот, морда, - удивился Культя, - казалось бы, пустой человечишка, без настоящих способностей, а расселся тут, словно капиталист. Может, он и нас угостит? Пивка бы я, пожалуй, ещё выпил.
  -- Чем же ты это заслужишь? Будешь критиковать его попрошайническне способности? Так они у него похоже на высоте. Пошлет он тебя.
  -- А тебя?
  -- Вообще-то я имею право пользоваться своими способностями только для удовлетворения потребностей. Он и меня пошлет.
  -- А ты ему в глаз. - Не терял надежду Культя.
  -- А он меня в Партком.
  -- Да, безвыходное положение, - согласился Культя нехотя. Кнут встал, почесался, зевнул.
  -- Пора искать ночлег, - сказал он.
  -- А я хотел бы женщину. - Культя мотнул пьяной головой.
  -- Бабу? Сява вон трепался о бабах. Он тебя отведет.
  -- Сява? Не верю я этому попрошайке. Хитрый он. А раз хитрый - значит, обманщик. А раз обманщик - значит, плут. А раз плут - значит... - Культя икнул.
  -- Значит, хитрый, - подсказал вырубала.
  -- Точно. Он промурыжит нас своими обещаниями, а потом начнет что-нибудь выпрашивать. Знаю я такую публику.
  -- Правильно. Идем спать, - поддакнул Кнут пьяно. - Баб я, конечно, тоже потребляю с удовольствием, но не осталось у меня ничего, чтобы рассчитаться.
  -- А, может, этот Сява и не врал, - опять начал размышлять Культя. - Может, он просто надеялся нас попридержать поблизости, чтобы потом каждый день выпрашивать. Логично?
  -- Да, брось ты. Не связывайся. Сам говорил, что он хитрый.
  -- Хитрый - значит, умный. А умный - значит, не дурак.
  -- Заклинило тебя что-то, - забеспокоился Кнут.
  -- А если он не дурак, то ему выгоднее не обманывать. - Культя принялся развивать мысль в приятном для себя направлении. - А если он нас не обманывал - значит, он действительно знает какую-то там Кисю ... или Писю...
  -- Басю, - вспомнил вырубала. - Или Васю.
   Культя неверным шагом направился к попрошайке.
  -- Веди нас к Басе, - потребовал критик твердо.
   Сява расплылся в добрейшей улыбке, гостеприимно развел руками, склонив голову на бок.
  -- Как приятно слышать разумные речи, - заговорил он. - И ещё приятнее слышать их от достойных товарищей. Таких товарищей, которые не какие-нибудь там проходимцы, прохиндеи, прохвосты. А очень даже достоуважаемые товарищи. Досточтимые и достопочтенные. Ах, какие...
  -- Ну, так идем скорее, - не терпелось Культе.
  -- Идем, так идем. Скорее, так скорее. Разве я против? Я всегда рад. И не просто рад, а чрезмерно рад. Даже не чрезмерно, а чрезвычайно. Если бы ты только знал, как я рад. - Сява перешел на привычную скороговорку, но с места не сдвинулся.
  -- Я тоже рад, что ты рад, - подыграл критик.
  -- Да уж, вот такой я человек. Если рад, то рад. Хоть ты меня ругай, хоть проклинай, хоть камнем бей, а я все равно буду рад. А уж если ты меня не ругать будешь, а хвалить, то я буду несказанно рад, а может быть даже, и неслыханно. Или невообразимо. Уму непостижимо, как я буду рад. Ну а случись, что ты меня не только похвалишь, а и отблагодаришь, так я, наверное, просто засияю от счастья. Вот такой я человек. Хоть ты лопни. Хоть разорвись.
  -- Ладно, идем сейчас к твоей девке, а потом я тебя благодарить буду, - сказал Культя. - Я тебя так долго благодарить буду, что тебе и надоест, пожалуй. Так сильно надоест, что ты даже попросишь, чтобы я перестал. Вот как я тебя благодарить буду.
  -- Значит, ты меня разными хорошими словами благодарить собираешься?
  -- Наилучшими.
  -- Словами благодарить - это, конечно, хорошо. Это, вне всякого сомнения, неплохо. Очень даже подходяще. Но ведь слово-то в карман не положишь?..
  -- А что положишь? Тыквочку я съел. У меня и нет ничего.
   Попрошайка с интересом уставился на Культин таз.
  -- Вот подходящая вещичка, - вкрадчивым голоском проворковал Сява.
  -- Таз к тебе в карман не влезет, - заверил Культя.
  -- Ну и что, что не влезет. Велика беда. Тебе-то чего расстраиваться. Переживать. Огорчаться. Не влезет, так и не влезет. Я его и не буду в карман совать. Я его за ручку понесу. Так что зря ты волнуешься. Напрасно. У тебя со мной проблем не будет. Подумаешь, в карман не влезет. Вот напугал. Давай-ка его сюда, я покажу, как я его понесу.
  -- Э-э-э. Потише. Ишь, разогнался, - Культя спрятал таз за спину. - За такую чудесную вещь ты всего лишь покажешь мне какую-то девку?
  -- Не какую-то, а Васю. Ах, какая это девка! Сам бы потреблял её с удовольствием, да я - импотент. Так что, извините. Помечтать, повоображать - это я ещё в состоянии, а вот дело сделать - увы. Вот и предлагаю её разным товарищам.
  -- Так идём мы или нет? - Культя начал раздражаться.
  -- Да куда ж мне спешить? И зачем? Таз ты мне не доверяешь. Опасаешься, что я его не так понесу. Ну, и Кузьмич с ним. С этим тазом. Мне и без таза хорошо. Что я умру без таза, что ли? Окочурюсь? Подумаешь, таз. Видали мы и не такие тазы. И кастрюльки видали, и ведра. А один раз я даже бочку видели. Вот это вещь! Не то, что твой таз. У тебя бочки, случайно, нету?
  -- Нет у меня бочки. И не было никогда.
  -- А что у тебя есть? Может быть, фантики? Фантики твои в мой карман точно влезут. Не веришь? А ну-ка, попробуй. Проверь. Убедись наглядно. - Сява раздвинул тряпки и растопырил огромный карман, в который, пожалуй, влез бы и таз, если немного постараться.
  -- Да кончай ты с ним этот базар, - вмешался Кнут. - Или дай ему фантик, и пойдем смотреть на Басю, или не давай, и тогда пойдем спать.
  -- Вот взял бы и дал, - сказал Культя сердито.
  -- Я бы дал, да у меня больше нету.
  -- А если эта Бася какая-нибудь чувырла?
  -- Вот тогда я ему точно в глаз врежу.
  -- Врежешь? Прямо в глаз?
  -- Врежу. И в глаз, и в ухо!
  -- Слыхал? - критик нагнулся к попрошайке.
  -- Слыхал - не слыхал. Я же не глухой. И не дурак. Не остолоп, во всяком случае, не дундук. Если предлагаю Басю, значит, Басю, а не дырку в кармане.
  -- Ты мне её покажи сначала, а потом я тебе фантик вручу.
  -- Эх, до чего неглупый человек, прямо до одурения. Да коли я тебе её вперед продемонстрирую, так ты опосля и знать меня забудешь. Скажешь, а кто ты тут такой. Чего вертишься под ногами, чего хочешь? И всей пользы от тебя будет, разве что, выпросить чего. Только выпрашивать-то дело нелегкое. Особенно у таких, как ты. Несговорчивых. Непокладистых. Жадноглазых. Хитроухих. Да ещё с другом вырубалой впридачу. Так что, не вижу я пользы. Не примечаю. Сомневаюсь я в получении пользы. Так сильно сомневаюсь, что и идти никуда не хочу. Тем более, что у тебя и фантиков-то нет. Вот только таз дырявый. Гнилой весь. Никудышный. Выбросить такой - и никакого убытка. Разве что, по башке кому заехать. Так я ж не вырубала...
   Культя тем временем уже вытащил фантик и замахал им перед носом попрошайки.
  -- А? Что это? Фантик, вроде? Ну-ка, ну-ка. Точно - фантик. Жаль только, что один. Вот если бы два было, так я бы заторопился, так сразу и заспешил, так прямо и сорвался бы с места. И прямиком к Басе. Прямехонько к нему. Никуда не сворачивая.
  -- Достаточно и одного, - твердо сказал Культя.
  -- Достаточно-то достаточно, но, вроде бы, как и маловато. Два было бы лучше. А три - так просто бы и хорошо. Даже замечательно. А уж если бы четыре или пять, так...
  -- Или один, или ни одного. Решай и побыстрее. Мое терпение уже иссякло. На исходе мое терпение, понимаешь? На пределе. - Культя сделал вид, что кладет фантик в карман.
  -- Ах, до чего нетерпеливый. Ну что с тобой делать? - Сява вскочил. - Давай, так уж и быть, свой фантик. Ладно, уж. Один так один. Так уж тому и быть. Так уж оно поди и пусть. Пропади все пропадом. Провались в тартарары. Пусть я буду в убытке. Пусть разорюсь. О, горе мне, горе! О, тоска зелёная, зыбучая.
   Кнут приподнял попрошайку за шиворот.
  -- Веди, - приказал.
   Всю дорогу Сява причитал, как мало ему дали, как ловко его облапошили, обдурили, обжулили. И даже почти что обобрали. Он выражал глубокую надежду, что, оценив по достоинству имеющиеся в наличии прелести Баси, его все-таки вознаградят в самом ближайшем будущем, а может быть, и сразу, или даже прямо сейчас, авансом. Потому что авансом он попросил бы поменьше, совсем чуть-чуть, а вот потом, когда они увидят и ахнут, после того, как они получат райское наслаждение, то так просто они от него не отделаются, тогда уж придется рассчитываться сполна.
  
   День доживал последние мгновения. Солнце укладывалось спать в мягкие розовые тучки. Ночь торопливо укутывала город пушистой темнотой. Бабье лето расставалось с последним теплом, щедро источая его от нагретых глыб железобетона.
   Сява несся впереди, ловко огибая всевозможные препятствия. Вдруг он затормозил и, указав рукой на несколько песчаных нор, крикнул:
  -- Вот тут Бася обитает. Басюля. Эй! Эй! Хватит дрыхнуть! К тебе гости.- Сява нырнул в проход между грудами обломков и исчез.
  -- Бася, - позвал Культя, робея от ожидания.
  -- Чего вам? - послышалось из норки.
  -- Ты, Бася? - спросил Кнут.
  -- Ну, Бася. Чего надо?
  -- Нас Сява привел. Рекомендовал, как очень интересный экземпляр.
  -- Вам что, полюбиться захотелось?
  -- Э-э-э... Ну да, в общем. - Культя подмигнул другу.
  -- А фантики у вас имеются? Или продукты? Только я картошки и тыквочки не жалую. Мне бы мясца...
  -- У меня фантики есть. - Культя начал слегка дрожать.
   В норке кто-то зашевелился, потом показались ноги, потом довольно-таки объемистая задница...
   Культя от нетерпения начал дергать завязки на своих штанах.
   ...Из норки выполз... вполне упитанный лысый мужичина, с огромными пышными усами. Окинув гостей уважительным взглядом, он приветливо заулыбался и принялся стягивать свои необьятные штаны.
  -- А где же Бася? - заикаясь, спросил Культя.
  -- Вот он я, - ещё шире оскалился мужик.
  -- Так ты ж вроде как не баба? - удивился критик.
  -- А чем я хуже? - обиделся толстяк. - Ты сначала попробуй, а потом сравнивай.
  -- Вот еще! - вспыхнул Культя. - Да лучше я...
  -- Дело хозяйское, - покорно согласился усатый. - А ты как? - мигнул он Кнуту и игриво пошевелил бровями.
   Вырубала презрительно сморщился, закатил глаза, сжал кулаки и выпустил воздух сквозь зубы.
  -- Понятно. Игнорируете. А зря. Плату я прошу меньшую, чем бабы, а подмахиваю не хуже. Имею постоянных клиентов. Некоторые без меня жить не могут. Влюбились.
   Кнут перестал пыхтеть, в задумчивости повертел глазами и спросил:
  -- Значит, клиентов тебе Сява поставляет?
   Бася смерил вырубалу пытливым взглядом и, перестав кокетничать, осторожно огляделся. Пути к отступлению не было. Культя, поняв замысел друга, уже стоял сзади. Толстяк покорно опустил голову.
  -- Ладно, мы тебя бить не будем, - пообещал вырубала. - Но ты расскажешь, как нам разыскать этого попрошайку Сяву.
  -- Сяву?
  -- Сяву, Сяву, другой нам не нужен.
  -- А что вы с ним сделаете?
  -- Фантик свой заберём.
  -- Калечить не будете?
  -- Зачем нам его калечить? Хотя пару фингальчиков, возможно, изобразим. Аккуратненьких.
  -- Ну, если пару, то это не беда, только бы не больше.
  -- Чего это тебе его так жалко?
  -- Да мы с ним старые приятели.
  -- Вот как?
  -- Когда-то мы с ним очень любили друг друга, а потом он решил бабу попробовать. Да только попалась ему видать какая-то некачественная, что-то у нее с этим делом было не так. В общем, чем-то она его напугала в экстазе. С тех пор он и обессилел. Со страху, что ли. Вы не в курсе?
  -- Нас ваши проблемы не интересуют, - буркнул Кнут.
  -- Нам бы фантик свой вернуть, - встрял Культя. - Ведь он нам бабу обещал, а не пидараса.
  -- Понимаю, - горестно вздохнул толстяк. - Он многих обманывает. Это нехорошо.
  -- Так где, говоришь, нам его сыскать? - прищурился вырубала.
  -- Дайте слово, что вы его не покалечите.
  -- Даю, - сказал Кнут.
  -- Честное Партийное?
   Кнут замялся, затоптался, закряхтел.
  -- Слово Коммуниста, - нехотя выдавил он из себя.
  -- А ты? - обратился толстяк к Культе.
  -- Я? - удивился критик. Но тут же опомнился, выкатил грудь, набычился и важно пообещал:
  -- Даю Слово Коммуниста. Честное Партийное.
  -- Ну, добре. Вон за теми развалинами свернёте налево. Пойдёте вдоль куч до большого песчаного холма. Там много норок нарыто. Перед холмом большой камень. Справа от него четвертая норка Сявы.
  -- Если соврал - мы тебя отыщем, - погрозился Кнут на всякий случай.
  -- Нет у меня резона врать. И вас я понимаю. Обнаглел он все же. Раньше всяких малохольных приводил, а теперь совсем ум потерял - сразу двоих, да к тому же и верзил.
   Культя приосанился. Даже на цыпочки привстал, чтобы казаться повыше.
  
   Норка, на которую указал Бася, казалась необитаемой. Ни шороха, ни скрипа, ни дыхания. Лезть внутрь, однако, никто не решался - вдруг этот сумасшедший, если он там, звезданёт чем-нибудь по башке?
  -- Водой бы его подтопить, - сказал критик. - В воде человек дышать не может.
  -- Где мы столько воды найдём? - не одобрил предложение вырубала. - Лучше запустить камнем.
  -- Пока камень ищем, он убежит, - не согласился Культя.
  -- Так ты иди, поищи, а я постерегу.
  -- Темно уже, чтобы камни искать, - сказал критик. - И вообще, лучше бы пустить дыму. От дыма он кашлять начнёт, а тогда можно и камнем.
  -- Хорошо, иди собирай веточки, а я постерегу. Камень найдёшь - тоже неси.
  -- Ишь, хитрый, я буду работать, а он сидеть.
  -- Не сидеть, а сторожить. Вдруг он как выскочит, да как врежет чем-нибудь?
  -- Ладно, сторожи, - тут же согласился Культя и, с опаской поглядев на вход в норку, крикнул:
  -- Ты лучше вылезай и сдавайся, мы тебя всё равно выкурим.
  -- И мордовать начнём. Избивать до полусмерти. - Кнут схватил горсть песка и кинул в норку.
  -- А давай, мы его закопаем, - осенило Культю.
  -- Я бы хотел помордовать сначала.
  -- Да неужели он ждать станет, пока мы его засыпем? - зашептал критик на ухо товарищу. - Ведь выскочит. А тогда и мордуй, сколько влезет.
  -- Верно. Хорошая идея, - громко сказал вырубала. - Эй, Сява, мы тебя сейчас закопаем!
   В ответ - тишина. Товарищи начали дружно бросать песок в яму.
   Попрошайка выскочил из норки, резко прыгнул в сторону, надеясь убежать, но был сбит с ног ловкой подножкой вырубалы.
  -- А? Что? Кто? - как бы спросонья залопотал Сява. - Что случилось? Кто это?
  -- Не прикидывайся, - подскочил Культя. - Где мой фантик?
   Вырубала замахнулся, но Сява отчаянно запричитал, стараясь придать голосу радость:
  -- А, это вы? Наконец-то. А я тут сижу, переживаю. Расстраиваюсь. Куда это, думаю, они запропастились? Сижу, сижу - нет никого. И Васю предупредил, что сейчас появятся очень шикарные товарищи. Она тоже ждала, ждала, да и уснула. А я всё не спал, все крепился, за щеки себя щипал, чтобы не задремать, не закемарить, в глаза камушком тыкал, а всё равно уснул. Отрубился.
   Кнут все примеривался кулаком к Сявиному глазу, но тот говорил и говорил.
  -- Чего ждёшь, бей, - суетился Культя.
  -- Пусть закончит.
  -- Да он никогда не закончит!
  -- Не может быть. Слова-то не бесконечные.
  -- Ну, так что, будете вы с Васенькой знакомиться? - продолжал голосить Сява, извиваясь под вырубалой.
  -- С какой ещё Васенькой?
  -- Как это какой? Весь день, весь вечер я им о Васе толковал, растолковывал, повествовал, значит, а они взяли и забыли. Вот те на... Вот те и, однако. Вот оно как, поди, того...
  -- Эх! - решился Кнут. Врезал, но мимо. Ещё раз. Ещё. Кулак все время бился в землю. Попрошайка искусно уворачивался.
  -- Вася! Вася! - заверещал Сява. - Это к тебе. Вылезай скорее, а то меня уже убивают!
  -- Видели мы твоего Басю-Васю. Больше нас не проведёшь, - прыгал вокруг поверженного попрошайки Культя.
  -- Чего разорались тут? - раздался явно женский голосок. - А, опять этого Сявку колотят.
  -- Вот, вот она - Вася, - обрадовался попрошайка.
  -- Может и Вася, но ты нам про неё ничего не говорил; ты нам всё про Басю заливал.
  -- Послышалось вам. Почудилось, показалось, померещилось. Я только про Васю и разглагольствовал. Про Васю, а не про Басю. Я говорил про Басю, а вы думали про Васю. Тьфу ты, капиталист меня задери. Я про Васю, а вы про Басю. Перепутали вы всё. Не я, а вы. Вы, а не я. Я не, а вы... Тьфу ты, пропасть! Сами все перемешали, а меня бить. Вот так-так. Вот, как оно бывает. Вот, как оно случается. Вот, как оно того, поди. Надо же, как оно...
  -- Так ты это ко мне их приволок? - взвизгнула женщина и вцепилась в Сявины волосы. - Да когда же это кончится?!
  -- Нет, нет! Ах, да. Ай-я-яй! 0-хо-хо! - попрошайка не знал, что и говорить. Вася дергала его за космы, а Кнут всё нацеливался кулаком в глаз. - Вот она, моя доброта, вот она, моя забота, - снова заверещал Сява. - Вот они, мои старания! Вот, как меня благодарят! За моё усердие. За моё радение. Так мне и надо. Поделом. Дураку - наука. Бейте меня, остолопа! За моё добросердечие. За моё тщание. За всё бейте! Избивайте! Рвите меня на кусочки. Швыряйте в меня камнями...
  -- Да... - озадачено произнёс Кнут. Он осмотрел разбитый о песок кулак, встал и посмотрел на рванувшего во тьму попрошайку. - Да... Этого так просто не возьмёшь. У меня в голове такой треск, что я уже ничего не соображаю. Даже драться не могу.
  -- И у меня треск. - Культя прижал ладонь ко лбу.
  -- А у меня от него кондрашка, - буркнула женщина. - Он нас тут всех до неё довёл. Житья от него нет. Лучше б вы его убили или с собой увели. Или ещё что-нибудь с ним сделали. Я бы могла даже отблагодарить...
   Культя раскинул мозгами. Кнут тоже задумался. Убить Сяву никакой возможности, скорее всего, не представлялось. Во-первых, для этого его понадобилось бы поймать, а вне норки он, со своей прытью, был практически недосягаем. Во вторых, если бы поимка каким-либо образом и осуществилась, вопли и мольбы этого человека могли привести в замешательство даже самого хладнокровного убийцу. Кнут таковым не был. Культя - тем более. В-третьих, за убийство Коммуниста, можно было загрохотать в Партком. Если кто донесёт, конечно. И хотя у Сявы вряд ли имелись признательные друзья, но всё же, кто знает... Такой прохиндей вполне мог подкупить для себя какого-нибудь осведомителя.
  -- Вообще-то говоря, - начал критик, - я бы предпочёл поступить несколько иным способом.
   Вася слушала внимательно, вытянув шею и широко распахнув глаза. Культя таращился изо всех сил, пытаясь рассмотреть даму получше, но сгустившаяся темнота не позволяла этого сделать.
  -- Я бы, так сказать, лучше бы, кое-кому, сам бы, так сказать, заплатил бы.
  -- Кому?
  -- Тебе, разумеется.
  -- Но я убивать не умею. Я же девушка, все-таки.
  -- Да не надо никого убивать. Пусть его другие убивают. А я желал бы, вроде бы... кое-что... ну как бы... ну это самое... ну вон тое...
  -- Да что же?
  -- Ну, это самое.
  -- Что?
  -- Ну, вон тое.
  -- Тое?..
  -- Ну, кое-что. - Культя многозначительно пошевелил бровями. - Не понимаешь?
  -- А-а-а. Так бы сразу и сказал.
  -- Вот я и говорю.
  -- За фантик?
  -- А что, можно и так - бесплатно?
  -- Можно и так, но только завтра.
  -- Завтра?
  -- Завтра.
  -- За так?
  -- За так. Если потерпишь до завтра. А если срочно, то за фантик. У тебя есть фантик?
  -- А если потерплю?
  -- Тогда завтра.
  -- Ну, я потерплю.
  -- Ну, терпи. А я спать пошла.
  -- До завтра?
   Вася ничего не ответила и уползла в свою норку.
  -- Завтра сговоримся, - сказал Культя вырубале. - Заодно рассмотрим её получше. Может у неё заячья губа или щетина. Или зубы в промежности. Говорят, такое бывает.
  -- Или по четыре пальца на руках, - добавил Кнут.
  -- Это ерунда. Вот если горб, то хуже.
  -- Подумаешь, горб. На коленки поставил и порядок.
  -- На коленках я не люблю. Они у меня слабые. А вообще, все это мелочь, конечно, можно и с горбом, коли баба сверху, а вот с зубами в причинном месте я бы поостерегся. Вдруг откусит? - Культя нервно поежился.
  -- Так во рту тоже зубы, да ведь не откусывают же никому, когда...
  -- Во рту зубы, чтоб жевать, а там для чего?
  -- М-м-м... действительно.
  -- Вот и я говорю.
  -- Да, всякое бывает, - вздохнул Кнут. - А где спать-то будем?
   В это время попрошайка, стараясь не шуметь, ползком, так, чтобы никто его не заметил, пробрался в свою норку и затих.
  -- Надо было Сяву спросить, а теперь ищи его свищи...
  -- Так мы в его норке и переночуем, - Кнут сунул голову в отверстие.
  -- Занято! - рявкнул кто-то из глубины.
  -- Кто это? - спросил Кнут осторожно.
  -- Это я - местный вырубала. Щелбаном на спор убиваю. Сгинь, пока башку не открутил.
  -- Голос Сявин, - определил Культя.
  -- Эй, Сява! - крикнул Кнут. - Выметайся! Мы в твоей норке спать будем.
  -- Как бы не так, - послышалось из темноты. - Ишь раскатили губищи. Размечтались.
  -- Не вылезешь, мы тебя засыпем.
  -- Вылезти-то я вылезу, но только вы не обрадуетесь.
  -- Вот как!?
  -- Не заснёте вы в моей норке. Даже не задремлете.
  -- С чего бы это?
  -- Да я буду так сокрушаться, так стонать, так убиваться...
  -- А ведь, пожалуй, - сообразил Кнут, - Ведь, правда.
   Культя развёл руками, вздохнул. Сява был непобедим.
  -- Так, где же нам заночевать? Посоветуй.
   Попрошайка пробубнил, что норок свободных здесь нигде поблизости нет и быть не может. Заняты все. И новые рыть нельзя, потому что и так много нарыто.
  -- Ладно, в песочек зароемся, - как-нибудь перекантуемся, - решил Кнут.
  -- А я бы лучше в норке, - мечтательно проговорил Культя. - Всё-таки в тепле.
   Сява высунул голову наружу.
  -- Могу уступить свою - за фантик. Норка у меня хорошая, просторная, сенцом выстлана. Такая норка, что спал бы и спал. И не просыпался бы вовсе. А какие сны в ней снятся...
   Завладев фантиком и продолжая причитать по поводу уступчивости своего характера, попрошайка побрёл ночевать к своему дружку Басе. Из темноты ещё долго слышались выкрики Сявы, становившиеся по мере его удаления все менее и менее внятными.
  
   Культя проснулся рано. Он вылез на волю, уселся на песчаный бугорок и стал караулить Васю.
   Рассвет ещё только-только начинал брезжить. У большинства жителей Коммунякии сны в это время были сладкими. Людям снились горы картошек и тыквочек, их пальцы теребили толстые пачки красивых фантиков, они вволю вкушали вкусное пиво, заедая его чудесными хрустящими розовыми опарышами, они копались в россыпях мусора, без конца отыскивая в нем всевозможные полезные предметы, и ещё множество прекрасных видений расцветало словно поллюции в их головах.
   А Кнут, разомлев в тепле и уюте, продолжал потреблять сладкие сновидения, что-то бормоча странно интимным голосом. Всю ночь он щедро храпел, хватал Культю за плечи, притягивал к себе и начинал жадно лапать. В конце концов, когда его рука добиралась до яиц, он вздрагивал, пробуждался, с отвращением отталкивал критика от себя, злобно бурча: "Оторвать бы их тебе, чтоб не путались под руками", - после чего сразу отключался и начинал выдавать еще более забористые рулады храпа. Новые сны, обуревавшие вырубалу, были отнюдь не лучше прежних. Кнут размахивал руками и ногами, принимал бойцовскую стойку лежа, двигая своего приятеля кулаками, то в челюсть, то в живот...
  
   Культя сидел и воскрешал в памяти тех нескольких представительниц противоположного пола, которых он знал за всю свою партийную биографию, но не мог зацепиться ни за одно, хотя бы мало-мальски, сладостное впечатление. То были жадные до жратвы, но совершенно равнодушные к мужикам самки, хамоватые, грязные, торопливые. Тогда он начинал представлять себе женщин, только совсем других, ничуть не похожих на тех, что встречались на его жизненном пути. В такие минуты Культя не выдерживал и с упоением доверялся своим рукам, но время шло, рукоблудие приедалось, и опять его всё сильнее и сильнее тянуло к этим загадочным существам.
   Первый луч солнца полоснул Культю по глазам, распугав в его черепной коробке демонов неистовых эротических фантазий. Окружающее пространство заполнялось гомоном появляющихся мужиков. Они вылезали из многочисленных норок, выбредали из грибных развалин, шли издалека. Критика охватило жуткое беспокойство, потому что толпа собиралась явно вокруг него самого. Надо было срочно будить Кнута и пытаться пробиваться. Однако мужики, мельком взглянув на Культю, тут же теряли к нему интерес и продолжали обсуждать свои дела.
  -- "Что-то замышляют", - мелькнуло в голове критика. Он вскочил и стал прислушиваться:
  -- "Скоро проснётся". - "Как она?" - "Говорят, симпатичная". - "Капризная больно". - "Только по одному в день принимает". - "Я тут уже всё лето, почитай". - "Хочется, но бесполезно". - "А вдруг повезёт". - "Выбирать будет". - "Говорю - бесполезно". - "Ну, а мало ли?". - "Зазря время теряем". - "0-хо-хо!". - "Вот тебе и, о-хо-хо". - "Сегодня толпа поменьше". - "Любит она поспать". - "Видел бы ты, что тут вчера творилось...".
   Говорили явно не о нём, а о ней. Неужели о Васе? Разбуженный шумом, из норки выполз вырубала. Некоторое время он стоял ошеломлённый, но, приметив невдалеке вертящего головой, не менее ошеломлённого Культю, успокоился и стал продираться к товарищу.
  -- Что тут такое? - спросил Кнут. - Партвзносы хотят собирать, или речь кто толкать будет?
  -- Подозреваю кое-что другое, - процедил критик нервно.
   Неожиданно народ взволновался:
  -- "Проснулась, проснулась". - "Где она?" - "Ух, ты!" - "А... ничего особенного". - "Не... хороша!" - "Пойдём отсюда". - "Ну, уж нет, вдруг меня выберет...". - Мужики расступились, образовав не очень ровный круг. Вася вылезла из норки и, не обращая ни на кого ни малейшего внимания, принялась отряхиваться и оглаживаться. Потом спустилась с пригорка. Толпа подобострастно отхлынула, топча друг другу ноги, неимоверно пихаясь и переругиваясь. Женщина присела, кокетливо справила малую нужду и, устроившись на крупном валуне, не спеша стала прихорашиваться. Промыла слюнкой глазки, уголки губ, прутиком расчесала волосы, изящными движениями мизинчика прочистила нос. И не ела козявки, как некоторые, а, скатывая в шарики, отшвыривала их прочь. Мужики, выпучив глаза, следили за каждым её движением.
   Культя, уронив челюсть, забыв обо всём на свете, даже о том, что нужно дышать, таращился на Васю, как загипнотизированный. Он не понимал, чем так привлекала его эта молоденькая особа, почти девочка, потому что внешне она, вроде, была такая же, как и другие: две ноги, две руки, семь дырок, а вот, поди ж ты, какая-то особенная. Глаза равнодушные, но не голодные и не злые. Губы совсем не чёрные, а бледно-розовые, нежные и живые. И ещё Культя мельком, когда она присела, увидев её ноги, округлые, гладкие, без синяков и болячек. Вот она почесала под мышкой и мелькнула грудка, маленькая, как неспелая тыквочка и, наверное, такая же крепкая. У Культи закружилась голова. Он совершенно не понимал, что с ним происходит, почему так приятно было видеть девичье тело, почему вдруг невыносимо захотелось потрогать те округлые грудки и не просто трогать, а тискать и мять их беспрестанно.
   Тем временем Вася привела себя в порядок, встала и с неудовольствием осмотрела собравшихся. Началась давка. Задние пытались пробиться поближе, передние не позволяли. Культе повезло: он стоял как раз перед женщиной и, хотя его сильно толкали в спину, места своего никому не уступал. Кнут куда-то исчез. Мужики, чтобы обратить на себя внимание Васи, изощрялись на все лады. Некоторые хвалились, другие возмущались, кричали, что уже нет сил терпеть, что надо бы организовать строгую очередь, а за все творящиеся безобразия отволочить эту наглую девицу в Партком - пусть разберутся. У каждого была своя тактика, одинаково не приносящая никому желаемого результата.
  -- Я одна, а вас много, - убедительно защищалась Вася. - И вообще, все претензии предъявляйте Сяве, он вас сюда заманивал, и он, а не я, чего-то наобещал.
   Один из мужиков призвал идти бить Сяву, но сам с места не сдвинулся, поэтому хитрость не возымела действия.
   Вася прошла сквозь бушующую толпу и остановилась на вершине пригорка. Её опять попытались окружить, но легким движением руки она пригвоздила страждущих к земле.
  -- Мне отсюда лучше видно, - сказала девица.
   Задние, чтобы их заметили, начали подпрыгивать, особенно те, кто пониже ростом. Культя подпрыгивал выше всех, но Вася смотрела куда-то в сторону. Там, невдалеке от Сявиной норки, стоял удивлённый Кнут, не принимавший в выборах никакого участия. Девица заулыбалась и указала пальцем на него. Собравшиеся возмущённо загудели: "Вот так всегда. Ни очереди тебе, ни надежды". - "Опять какого-то проходимца выбрала". - "Эх-ма. Тру-ля-ля". - "Да, уж. Хотя бы письку показала". - "Ага. Спрячется сейчас со счастливчиком, а мы тут мучайся, насухую". - "А ты воображай, воображай". - "Да уж я-то воображаю, но кабы показала, оно бы посподручней шло".
   Культя не стал принимать участия в коллективном сексе. Он быстро подобрался к Кнуту и заулыбался навстречу приближавшейся Васеньке.
  -- А мы вчера беседовали. - Критик придал лицу самое благостное выражение, на которое только был способен. - И, кажется, кое о чём договорились.
  -- Надо же, - удивилась девица, - а я совсем забыла. Обижаешься?
  -- Нет, что ты. Как можно.
  -- Вот и хорошо. Мне, вообще-то, отказывать не положено, - в Партком потянут. Ведь других способностей у меня нет. А платить никто не хочет. Говорят, у нас законные потребности.
  -- Да, да, потребности, - обрадовался Культя.
  -- Но я все силы потеряю, если такую ораву через себя пропущу. К тому же завтра они опять захотят.
  -- Да-да, потребности - такое явление, которое обычно имеет цикличный характер, - поддакнул Культя и сам подивился своему уму.
  -- Вот я и удовлетворяю в день по одному. За так.
   Критик озадаченно задрал брови к затылку. Он наконец-то понял, что никогда не преуспеет в своих стремлениях овладеть этой девицей задаром, и все его поползновения будут напрасной тратой времени и душевных сил. Смена тактики, конечно, могла бы привести к желаемым результатам, но поскольку, чисто теоретически все предполагаемые удовольствия можно было получить бесплатно, тратить на это дело фантики, казалось немыслимым транжирством.
  
   На рынке Культя, воодушевлённый присутствием приятной ему особы женского пола, продемонстрировал себя настоящим виртуозом. Он так вдохновенно критиковал все товары, что распугал потребителей, и колхозники уже начали шептаться, чтобы нанять какого-нибудь амбала для взбучки этого разошедшегося критикана. К счастью, заметив опасность, а также и то, что его художества не производят на Васю никакого впечатления, а скорее наоборот, вызывают удивление и тревогу за его здравый ум, критик захлопнул рот, и на злобные взгляды колхозников начал великодушно бурчать: "А вот ваши продукты очень даже неплохие. Поделились бы опытом с товарищами по земледелию".
   Кнут обошёл рынок по периметру, потом крест-накрест, присмотрел, где чего имеется, наметил колхозника похилее и приступил к делу.
  -- Я имею потребность дать тебе три раза в глаз, - заявил Кнут.
  -- Непутные у тебя потребности, - сказал колхозник.
  -- Ага, непутные, - согласился вырубала. - Но как только вкусные картошки с утра увижу, так в животе заурчит, такой в кулаках зуд приключается, прямо не стерпеть.
  -- Многие тут с подобными потребностями ходят. - Колхозник всё ещё надеялся отговориться.
  -- Так может, у них способностей нет, а у меня, во!.. - Кнут обнажил торс, со страшной силой напряг мышцы. - Бью в глаз без промаха, - прибавил вырубала доверительно.
  -- Похоже на то, - согласился колхозник с печалью в глазах.
  -- Сдается мне, что и у тебя кое-какие потребности возникли? - поинтересовался Кнут.
  -- Да уж, конечно, - скривился труженик полей. - Мои потребности в данный момент не получать три раза в глаз, и за это я дам тебе три картошки. По штучке за раз. Договорились?
  -- Почти что, почти, - протянул вырубала. - Но вот затруднение. Мне надобно еще три.
  -- А в Партком не хочешь? - возмутился колхозник.
  -- За что?
  -- За прихоти.
   Кнут сделал вид, будто задумался. Действительно, в Коммунякии любой знал: в подобной ситуации колхозник обязан был выдать вырубале либо три картошки, либо тыквочку, чего по существующим нормам, вполне достаточно для поддержания жизнедеятельности организма в течение суток.
  -- Другие три картошки мне нужны для моей Васеньки, - Кнут решил не сдаваться сразу.
  -- Вот пусть сама и зарабатывает.
  -- Она и зарабатывает. На мне. Я её...
  -- Слушай, давай так договоримся: за свой глаз я дам тебе три картош­ки, а за те картошки, которые я тебе не дам, ты... это самое... мою дочку.
  -- Страшная, наверно, как смерть?
  -- Ну, это с какой стороны смотреть. Если со спины, так вроде и ничего.
  -- А спереди?
  -- А чего тебе спереди? Ты что ее в глаз тыкать будешь?
  -- Не, - сказал Кнут, - я так не люблю. Так коленки быстро натираешь. А еще мне нравится в глаза смотреть, а не в жопу.
   Лицо колхозника озарилось интересом.
  -- Неужто красивая?
  -- Жопа?
  -- Да не жопа, а морда!
  -- Морда у нее отличная. Я таких, кажись, раньше и не видал никогда.
  -- Ну, морда в этом деле не главное. Подмахивать умеет?
  -- Еще как! Бывает, не я, а она меня...
  -- Неужто и сверху умеет? - спросил колхозник.
  -- И сверху, и с боков и на корточках. Всяко умеет.
  -- Так может за три картошки твоя Вася меня, это самое?..
   Кнут слегка задумался. Подозвал девицу, объяснил ситуацию.
  -- За три картошки? - удивилась Вася.
  -- Ага! - Колхозник уже выбирал из кучи те, что поплоше.
  -- Да пусть он за три картошки сам себя... - отрезала Вася.
  -- Вот видишь, - сказал Кнут колхознику, - не хочет она с тобой. Давай шесть картошек!
  -- Или три, или в Партком, - упорствовал работяга.
  -- А в Парткоме так сразу и порешат в твою пользу, - скривился Кнут в
усмешке.
  -- А посмотрим, в чью, - засверкал глазками колхозник. - Я дам им картошек, вот и порешат.
  -- Лучше мне дай, меньше волокиты, - посоветовал Кнут.
  -- Нет, не дам.
  -- Вот я приду завтра сюда и даже за шесть картошек не усмирю свою потребность дать тебе три раза в глаз, - начал злиться вырубала. - А если сейчас сговоримся, я больше к тебе никогда не подойду.
   Колхозник ещё поупрямился, но после того, как Кнут дал множество честных клятв Коммуниста и пятикратно осенил себя звездой, поверил вдруг, но потребовал:
  -- Только пусть и твоя Вася сдаёт Кал тоже!
  -- Ну, это, конечно, - сказал Кнут. - Это, как и положено.
   Близился полдень. Рыночные страсти затихали. Колхозники пако­вали выменянные на продукты питания предметы роскоши, а именно: бутылки, куски стекла, ржавую жесть, железную и медную проволоку, куски арматуры. Кто-то под завистливые вздохи окружающих прилаживал к поясу колесо, а кто-то перевешивал через плечо сразу два, связан­ных лубяным шпагатом.
   Неожиданно в поредевшей толпе Кнут увидел Сяву, который, перепархивая от одной кучки людей к другой, кого-то осторожно вы­искивал. По-видимому, здесь многие его знали и далеко не всех это знакомство устраивало, потому что попрошайка постоянно озирался, привставал на цыпочки, прислушивался и присматривался, в общем, бдил. Приметив Кнута и Васю, он тут же подкатил поближе, цепким взглядом прощупал их лица, угодливо заговорил:
  -- Вижу, вижу. Ага, ага. Вот, как я располагал, как рассчитывал, так оно всё и получилось. Так оно и сподобилось. Обещал Васю - вот она Вася. Всё тип-топ. Всё чин-чинарём. Любо-дорого смотреть, чудесно созерцать. А ты, помнится, не верил. Сомневался. Противился. Песком в меня кидался...
  -- Ничего с тобой не случилось, - буркнул Кнут. - Хитрый ты, Сява, больно.
  -- Это Сява-то хитрый! - попрошайка подпрыгнул и мелко-мелко затряс бородавками. - А разве не Сява вчера ночью был обесчещен, обруган, проклят и даже почти что убит?
  -- Ну, - замялся Кнут. - Подумаешь. Сам виноват.
  -- Это я-то виноват? А у кого это моя Васенька торчит из-за спины? У кого это? - Сява привстал на цыпочки и вытянул шею. - Да вот же у кого! У этого вырубалы, который меня вчера и водой заливал, и дымом курил, и даже почти убивал. Как же это моя Васенька к нему попала? От кого это он о ней услышал? От кого?.. - Сява приложил ладошку к уху. - Громче, громче, не слышу, - подначивал попрошайка, угрюмо молчащего Кнута.
  -- Дай ему в глаз, - посоветовала Вася.
  -- О, Великий Кузьмич! - Сява бухнулся на колени и громко стукнулся головой о землю. - Услышь молитвы бесконечно униженного раба твоего. Это я, Коммунист Сява, взываю к тебе. Всю свою энергию, ум, талант, совесть, всё свое рвение я посвятил служению Родине, Партии и народу. И вот как некоторые представители этого самого народа благодарят меня! Те самые представители, которые удовлетворяют свои ненасытные прихоти с моей красавицей Васенькой. С моей кровинушкой.
  -- Он что, твой отец? - спросил Кнут негромко и сочувственно.
  -- Вполне возможно, - проворчала Вася. - Во всяком случае, постоянно в этом клянётся и всюду за мной мотается.
   Сява завывал на все лады, внимательно следя за реакцией вырубалы цепким внимательным взглядом.
  -- Ох, как мне тяжело, ох, как мне обидно. И не только обидно, а даже горько!..
  -- А вот, если эту картошку кусить позволю, будет не обидно? - спросил Кнут не без ехидства в голосе.
  -- Очень даже мне это будет радостно! И не за себя радостно, а за
тебя, потому что только разумный человек способен на такой возвы­шенный поступок.
  -- Значит, кусишь и будешь радоваться?
  -- И радоваться, и веселиться, и почти что даже ликовать.
  -- Всего лишь почти что?
  -- Да я буду так ликовать, что даже тебе приятно станет. Скажешь себе, вот мол, какую малость хорошего я доброму человеку сделал, а как ему стало замечательно, как он прыгает, как скачет, будто бы целую кар­тошку съел, будто бы ему ещё и фантик дали, будто бы пивком вволю напо­или и опарышком закусить позволили...
  -- Так, так, - перебил Кнут попрошайку, который вполне мог дойти в своих безудержных фантазиях до целой бочки с опарышами, или даже до вороха копчёных крыс. - Ладно, позволю я тебе разочек куснуть, но с условием, что больше просить у меня ты ничего не будешь.
  -- Как же это так? - ужаснулся Сява. Как же это не просить? Я же все-таки попрошайка, а не какой-то там критик.
  -- Ладно, хотя бы сегодня. Договорились?
   Сява притих, усиленно соображая.
  -- Иначе ничего не дам, - пригрозил Кнут. - Прямо сейчас всё съем и тогда ты хоть по камню языком бей.
  -- Договорились! - поспешно согласился Сява, подскочил поближе и приготовил рот.
   Кнут обхватил картошину своей широкой ладонью так, что нару­жу высовывалась лишь макушечка. Протянул Сяве.
  -- На, куси и возрадуйся, но если за палец цапнешь - прибью!
   Попрошайка напрягся, казалось, даже зубы его выдвинулись вперёд. Выкусил он очень ловко, до самой сердцевины. Тут же отшмыгнул, ожидая последствий.
   Кнут с удивлением осмотрел остатки картошины, что-то в нём взмет­нулось, вспыхнуло, но тут же потухло. Возможно, от восхищения, а, скорее всего, из-за присутствия Васи. Попрошайка тут же расслабился, разомлел и начал разглагольство­вать о том, какой он чудесный, незаменимый, необходимый и вообще полезный во всех отношениях друг, товарищ и брат всем и каждому, и тем и другим, любому и всякому.
   Пока вырубала с девицей отыскивали на рынке критика, Сява, как назойливое насекомое, порхал сзади, тряс лохмотьями, руками, бородавками и всё бубнил, бубнил и бубнил...
   Культя уже закончил разборки с колхозниками по поводу вкусовых качеств местных продуктов и усердно тужился на глиняном горшке. Закончив процедуру, он с важностью встал, подтянул штаны, неспеша и с достоинством перевязался.
  -- Что это такое? - заныл колхозник, заглянув в посудину. - Да разве это Кал? Понос один.
  -- Чем богаты... - ответствовал Культя, перекатывая в руках симпатичную тыквочку.
  -- Чтоб тебя после смерти вороны не склевали, - выругался труженик полей и огородов. Но его упреков уже никто не слышал.
  
   На другой день Вася объявила собравшимся страдальцам, что у неё появилась потребность давать только одному товарищу Коммунисту, за что тот будет её поить, кормить, защищать и, кроме всего прочего, еще и лелеять. Мужики, изощрённо матерясь, стали расходиться.
   Культя влюбленным взглядом ловил каждое движение Васи. Сява заметил это, что-то прикинул и подобрался поближе.
  -- Хочешь её? - спросил попрошайка напрямик.
   Культя смутился, хотел было отпереться, но взял себя в руки и горестно кивнул.
  -- Могу дать ценный совет.
   Критик напрягся в ожидании.
  -- Ценный совет кое-чего стоит, но я дам тебе его почти задаром.
   Культя перестал вслушиваться и принялся колупать ногти.
  -- Почти - это не значит совсем, но дешевле, чем без малого, - тут же подкорректировал свои мысли Сява.
  -- Сгинь, ради Кузьмича, - попросил Культя. - А то потеряю терпение. Самообладания лишусь, понимаешь? И долбану тебя камнем или тазом вот этим к нашему обоюдному огорчению. Сечёшь?
  -- Секу-то я, секу, да не совсем понимаю. Сначала принято вроде бы как поинтересоваться, что это такое я хотел бы заполучить в качестве компенсации, а потом уже возмущаться, ежели глуп, а ежели не совсем, то торговаться или соглашаться, потому как советы мои очень даже деловые. Полезные, значит.
  -- Дай мне совет, как от тебя избавиться. Вот за такой совет, я бы фантика не пожалел. Честно говорю.
   Попрошайка встрепенулся, возрадовался, вскинул лохмотья, но, что-то смекнув, обуял вспыхнувшую жадность и снова деловито уселся.
  -- Нет уж, лучше поторгуемся. А поскольку ты такой на меня надутый, злой как бы, я сам буду уменьшать количество полагающегося мне вознаграждения.
  -- Не нужны мне твои советы. Понял? Катись отсюда. Поищи болванов там где-нибудь. Там, а не здесь. Здесь болваны вывелись все. Кончились. Исчерпались. Иссякли... Тьфу ты, памжа...
  -- Кончились, вывелись, - хмыкнул под нос Сява. - Как бы не так.
   Критик вскочил, несколько раз плюнул в песок, растёр лоб ладонью и снова уселся, вздрагивая от разошедшихся нервов.
  -- Не переживай так, - посочувствовал Сява. - Дашь тыквочки кусить пару разочков, научу, как заиметь эту девицу.
   Культя мрачно посмотрел на попрошайку. В его глазах мелькали то интерес, то сомнение.
  -- Неужто торговаться ещё будешь? - спросил Сява с сарказмом.
  -- Ладно, не буду - говори...
   Сява от радости хотел запросить три разочка или даже четыре, но критик тут же пресёк его намерения:
  -- Сразу давай выкладывай, без базара, а начнёшь треп разводить, то дел с тобой больше не имею. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Учти.
   Попрошайка вздохнул.
  -- Значит так... Два разочка?
   Культя кивнул.
  -- Значит так. Пригласи её в ресторан. Она баба душевная, не зануда. Когда её кто ублажит, испытывает ответное чувство благодарности. В отличие от других.
  -- Это всё?
  -- А на что ты рассчитывал? Что бы я сказал: свистни, топни и она сама прибежит? Я ж дело советую. А не туфту.
  -- Такое дело я и без подсказок мог предложить.
  -- Так чего ж не предлагал?
  -- Так ведь расходы.
  -- Расходы, - передразнил Сява. - Как будто без расходов сумеешь?
  -- С расходами и дурак сумеет.
  -- Ну, всё. Ты согласился - я сказал. Дело сделано. Не нравится - сиди, лупи глаза. Или займись этим самым. - Попрошайка сделал рукой весьма красноречивое движение.
   Культя заскрипел зубами.
  
   После полудня, когда трудовой день у работников умственного труда Коммунякии закончился, Культя, воспользовавшись тем, что Кнут куда-то отошёл, как бы невзначай оказался рядом с Васей и как бы ненароком осведомился, не соблаговолила бы девица откушать явств в каком-нибудь местном ресторане, и как бы, между прочим, заметил, что постоянное потребление тыквочек и картошек ухудшает пищеварительные процессы, в связи с чем порекомендовал кушать время от времени хотя бы немного мяса.
   К удивлению критика, Вася сразу согласилась и сообщила, что знает подходящее заведение, в котором подают изумительные закуски и, что особенно примечательно, тамошние работники никогда не пристают к девицам со своими потребностями, поскольку, как ей говорили, они все до одного - пидарасы.
   Сява, растопырив уши, с восторгом прислушивался к разговору. Усиленно жестикулируя и подмигивая Культе, он показывал на пальцах, сколько разочков ему предполагается кусить, в связи с претворением в жизнь его деловых рекомендаций.
  
   Заведение располагалось в старинном бомбоубежище, которое никак не могло обвалиться, потому что отлито было из прочного бетона с арматурой из железнодорожных рельсов. Это был лучший ресторан Краснославска, а, возможно, и всей Коммунякии.
   Несмотря на раннее время, помещение не пустовало. Собирались здесь в основном товарищи с выдающимися способностями, реализация которых позволяла им значительно увеличивать возможности в деле потребления.
   Культя усадил Васю за свободный столик, сплетённый из ивовых прутьев. Тут же подлетел проворный официант.
  -- Два пива и закуску, - потребовал кавалер, балдея от собственной щедрости.
  -- Есть жареные клопы. Только что прибыли из Красноздравска.
  -- На чём пожарены?
  -- На собственном сале.
  -- Вот если бы на крысином, - скривился Культя. - А, ладно, неси.
  -- Имеются печёные вороны, - предложил официант.
  -- Одну можно.
  -- Копчёные крысы у нас превосходные.
  -- Парочку, - сказал критик важно. Тут же, что-то прикинув, поманил работника пальцем.
   Официант услужливо пригнулся.
  -- Не очень крупных, - тихо, так, чтобы не слышала Вася, добавил ухажёр.
  -- Имеются солёные опарыши, тараканы, жареные гусеницы - свежайшие, - не унимался официант.
   Культя нахмурил брови. В кармане у него лежало всего два фантика.
  -- Опарышков принесите. Говорят, они у вас неплохие.
  -- Отборные. Для откорма приобретаем лучшие трупы в округе.
  -- А худшие куда деваете? - хитро прищурился критик.
  -- Худшие не берем. Бракуем.
  -- Все так говорят. А сами, как только попадется труп посуше, покостлявее, как только крысы им побрезгуют, так сразу опарышкам-то его и скармливают. А на сухом мясе жирного опарыша не взрастишь.
  -- Напраслину возводишь, товарищ, - недовольно зашевелил губами официант. - У нас, знаешь ли, марка, класс! Мы не можем позволить себе фальсификацию продукта. Сомневаешься? Пройди в откормочный цех. Убедись воочию.
  -- И пойду, - строго ответил Культя. - Но потом. По долгу службы, так сказать. А сейчас - исполняй-ка заказ.
   Официант удалился. Вскоре он принёс две кружки пива. Тут же появилась тарелочка с клопами, пузатые бело-розовые опарыши и запеченая прямо с перьями ворона.
   Культя с маху отцедил половину пива, аж дух перехватило, схватил самого крупного клопа за хоботок, оторвал лапки и отправил тушку в рот. Вытер выступившие слезы, пошмыгал носом и обеспокоенно закряхтел, посматривая, как его подруга споро разделывается с вороной. Чтобы сильно не отставать, кавалер подцепил целую пястку опарышей и стал глотать их, не прожёвывая и почти не наслаждаясь. Он слегка расстроился, определив, что полакомится вороной ему уже не придётся, хотел было выхватить кусочек, но опомнился, сообразив, что всё это обжорство затевалось исключительно, как средство соблазнения. Культя заставил себя прекратить пожирать опарышей пястками и пододвинул блюдо девице. Та благодарно покивала, сделала затяжной присос к кружке и захрумкала солёненьким деликатесом.
  -- А ты - клёвый товарищ, - приободрила чуть скисшего ухажёра Вася, подтягивая поближе тарелочку с клопами.
   Вообще-то Культя не считал себя обжорой. Как каждый честный Коммунист, он умел довольствоваться малым, так что вполне мог бы обойтись и без всех этих вкусностей. И где-нибудь в другом месте, где не витали бы столь дурманящие запахи, и где перед глазами не мелькал бы рот, блаженно пожирающий яства, можно было бы и не думать о еде, но именно сейчас не думать о ней было невозможно. Нервничал он, впрочем, не столько от жадности, сколько от страха, что расходы окажутся напрасными, что Вася начнёт отговариваться и хитрить, когда дело вплотную приблизится к потреблению её прелестей. Надо было срочно искать необходимые слова, но самые подходящие никак не выговаривались, а всевозможные заменители женщина могла ис­толковать двояко и в самый ответственный момент отпереться. Куль­тя проклинал себя за нерешительность, но в такие моменты его всегда клинило. Критик с надеждой посмотрел на девицу. Та чуть смутилась и, потупившись, произнесла:
  -- Я подожду тебя снаружи, а ты пока расплатись. Только не задер­живайся сильно.
  -- Я? Да я мигом, уж я-то... - Засуетился неугомонный ухажер.
   Вася мило улыбнулась и засеменила к выходу.
   Культя быстро облизал тарелки. Официант уже стоял за его спиной.
  -- Изволим расплатиться?
  -- Вот именно. - Критик вынул из кармана два фантика, замялся на
мгновение, но протянул оба. - А еще... я бы хотел...
  -- Мало, - кратко пресек официант Культины поползновения.
  -- Да ты что?!
  -- У нас все-таки ресторан, а не пивнушка.
   Тут только Культя сообразил, как сплоховал, не поторговав­шись наперёд за каждое блюдо. Конечно, он мог и не платить, поскольку в Коммунистическом обществе все бесплатно, но, съев чужую еду, являвшуюся, так сказать, собственностью личной, он обязан был предоставить её владельцу что-то взамен. Его могли заставить отработать на какой-нибудь грязной работе, могли избить ради потехи, могли...
   Официант прошёлся вокруг попавшегося клиента. Из кухни пог­лядывали заинтересованные повара.
   Культя сунул руку в карман, вынул из Партбилета иконку Кузьми­ча, поцеловал её и протянул официанту.
  -- Мало, - сухо отрезал тот.
   Культя побледнел, сжал челюсти. По красноречивым взглядам, нагло ощупывающим его фигурку, он уже понял, чего от него хотят хозяева заведения.
  -- Я думаю, спор о соизмеримой ценности моих предметов и вашей закуски мы решим на Парткоме, - произнёс Культя, каменея лицом, одновременно стараясь унять судорогу в том самом месте, на которое зарились труженники общепита.
  -- Деньги в нашей стране не имеют стоимости, - резонно изрёк официант.
  -- А это? - Культя указал на иконку.
   Официант задумался. Безусловно, ценность иконки Кузьмича при умелом расхваливании оной превознес­лась бы её хозяином до небес, и Секретарь, поддавшись идеологическому экстазу, вполне мог принять не практическое, а политическое решение.
  -- Ладно, - сдался официант, с пренебрежением сгребая добычу в карман. - Некогда мне по Парткомам шляться.
   Культя вылетел на улицу с признаками сильнейшего негодования на лице, утешаясь лишь тем, что его ждет снаружи. Но Вася успела куда-то улизнуть. Неудачливый ухажер присел на бетонный обло­мок и попытылся заплакать. Но слёз не было. Наверное, злость пе­ревешивала жалость. "Где же она?" - подумал Культя, негодуя.
   Ему уже ничего не хотелось, но практичность подсказывала, что упус­кать девицу после таких несоизмеримых затрат - неблагоразумно. Тем более, что в Коммунякии проживало не так уж и много полноценных особей женского пола. Умирали они раньше мужчин, потому что средство к существова­нию у них имелось одно - собственное тело. Дети в Коммунякии вообще рождались редко, поскольку Партия категорически не давала никаких рекомендаций по методам их зачатия. Наверное, в этой стране вообще не знали бы, как делаются дети, если бы не всесильные позывы инстинктов и устные поучения доброхотов. Особенно мало рождалось девочек. Сама природа, видимо, щадила эти слабые существа и не про­граммировала их большого количества. Но мужикам от этого было не легче. В стране, изнурённой онанизмом, лучше всех себя чувство­вали приспособленцы, которые на все лады расписывали преиму­щества анально-орального сношения. Тем не менее, несмотря на оче­видную доступность предлагаемых ими методов, в Коммунякии всё еще оставались сторонники классического совокупления, к коим и относил себя Культя.
   Однако предмет его сексуального вождения куда-то запропастился. Критик скорбно вздохнул, поддёрнул штаны и пошёл прочь. Но не успел он отойти на достаточное расстояние, как его окликнули:
  -- Эй, эй, ты куда?
   Это была Вася. Она схватила критика за рукав и потащила за со­бой, весело приговаривая:
  -- Цирк в городе объявился. Идём скорее. Представление вот-вот начнётся. Я цирк ещё ни разу не видела.
  -- Бесплатный? - поинтересовался Культя.
  -- Почти. Вход - всего один фантик.
   Критик резко затормозил.
  -- Ты чего? Это же цирк!
   Культя потупился. Зашмыгал носом.
  -- Нет у меня больше фантиков.
  -- Ты же похвалялся, что зажиточный, что у тебя и фантики есть, и иконка, и даже таз.
  -- В ресторане этом... меня... обмухлевали. А таз я Сяве на сохране­ние оставил.
  -- Эх! А я размечталась, что ты меня в цирк сводишь. Я бы отблагода­рила...
  -- Да уж сводил бы.
   Девица сунула руку под рубаху, пошарила и вытащила помятый фантик.
  -- М-да... - сказала она. Осмотрела невзрачную бумажку, взглянула на жалкого дружка. - Ладно. Пойдём. - Вася решительно разверну­лась и зашагала вглубь городских дебрей.
   Стоял прекрасный осенний вечер. Редкие облака собирались пен­ными кучками и медленно расползались по темно-синему небу. Среди развалин старых грибов копошились несколько беспартийных в по­исках съедобной травки. Изредка слышался радостный вскрик. Зна­чит, кому-то удалось поймать жучка или муху, а может быть даже гусеницу.
   Перед входом в цирк Вася попыталась сговориться, чтобы их с Культей пустили на представление всего за один фантик.
   Один фантик за одного! Два фантика за двух! - заорал взъерошен­ный деловой мужичонка, ловко запихивая протягиваемые ему фантики в штаны с туго перевязанными вокруг щиколоток порчинами.
   Народ валил и валил, штаны быстро раздувались. Культя пребы­вал в грустной задумчивости.
  -- Стой тут, - приказала ему подруга.
   Через непродолжительное время она вернулась, раскрасневшаяся, запыхавшаяся и весьма довольная. Постучала Культю пальцем по лбу, чтобы очнулся и, крикнув мужичку: "Вот два фантика!" - пота­щила своего незадачливого ухажёра занимать места.
   Арена представляла собой небольшую ровную площадку среди не­скольких, обвалившихся полукругом, старых грибов. На этих об­ломках, заросших несъедобным мхом и лишайником, галдя и переру­гиваясь, рассаживались зрители. Бойко шёл торг за места поближе к арене. Коммунисты жаждали зрелищ.
   Появился конферансье - чернявый, пружинистый, жутко разнузданный и самодовольный тип. Скаля гигантские чёрные зубы, он раскланялся с таким видом, как будто собравшиеся пришли посмотреть именно на него.
  -- Первым номером нашей удивительной, замечательной, восхититель­ной, умопомрачительной, искромётной программы выступает - Человек-Рожа! - вскричал конферансье, двигая челюстью не сверху вниз, а из стороны в сторону.
   На арену вышел невзрачный, лысый, с бабьим лицом человечек и стал строить гримасы. Кто-то, видать, самый смешливый, хмыкнул, остальные дружно засвистели. Человечек обиженно скорчился и уполз за кулисы.
   Потом свои сомнительные прелести демонстрировал Человек-Урод, с двумя головами, двумя ногами и одной рукой. Его бы тоже освистали, но он покорил публику, показав ей два поло­вых члена, один из которых, впрочем, был какой-то подозрительный.
  -- Покоритель хищников! - объявил конферансье.
   С огромными трудностями на арену выволокли двух невиданных зверей - коз, по глупости забредших в Коммунякию из-за кордона. Дрессировщик взмахнул хлыстом, животные повернулись к зрителям задами и стали демонстрировать бурные последствия процессов не­здорового пищеварения. Публика взвыла от восторга. Сконфужен­ный дрессировщик крикнул: "Алле!" и поклонился. Ничего другого козы, по-видимому и не умели, потому что, сколько укротитель ни прохаживался вокруг них, сколько ни щелкал своим кнутом, чего-либо еще они так и не продемонстрировали. Однако, когда он нечаянно зацепил хлыстом одну из скотин, та сразу же напала на него, ударила рогами и не позволяла встать, долго катая своего хозяина по нечистотам. Выскочившего на подмогу конферансье, тут же завалила вторая животина. Тогда на арену выбежал еще не выступавший силач, схватил хищников за хвосты, попытался утащить, но сам оскользнулся на помете и к всеобщей радости публики был так же добротно обработан рогами. И тут появилась... маленькая девочка. В руках она держала пучек травы. Козы радостно заблеяли и подбежали к ней. Девочка погладила хищных зверюг по головам и они безропотно пошли за ней за кулисы.
   Далее свои уникальные способности показывал человек, умеющий читать. Этот тип долго разворачивал какие-то совершенно истлев­шие бумажки и, набрав в легкие побольше воздуха, заголосил фаль­цетом что-то непонятное, но очень родное: "Труженики села в ознаме­нование девятьсот девяносто девятой годовщины победы Красного Четверга приняли встречные обязательства к Великому Народно-хозяйственному Пла­ну. Сегодня они заложили в Закрома Родины первые тонны своих обязательств!". - Он выкрикнул ещё несколько подобных предложений, демонстративно водя пальцем по бумаге.
   Никто из зрителей не знал, дурит их чтец или в правду что-то там читает. Уличить его было некому. Сам циркач уверял, что искусство читать "слова" ему передал его дедушка, потомственный чародей.
   Подошла очередь выступать силачу. Он вышел, сильно хромая, и весь цирк зааплодировал, подивившесь мужеству этого огромного мужичины, который тут же стал поднимать большие камни и крушить их о собственную голову. Конферансье, яростно подмигивая зрителям, вытащил на арену огромный обломок железобетона. Силач покряхтел, примерился, рывком поднял обломок над собой и грохнул его о свой череп. На арену посыпались щебенка и куски арматуры.
   Публика зашлась от восторга, не забывая, впрочем, присматривать и за соседями. Как всегда, в штат труппы входили карманники.
   Затем на всеобщее обозрение вынесли несколько диковинок.
  -- Конь! Дикое хищное животное. Окаменевшее. Вымерло в древние века.
Все уставились на алебастровую карусельную лошадку, пытаясь представить, как эта жуткая зверюга с огромной мордой охотилась когда-то на людей.
  -- Зеркало! Уникальный природный минерал. Раздваивает предметы. Обладает целебными свойствами. Смотреться в него очень полезно для здоровья.
   Кое-кому из счастливчиков сунули под нос обломок, дав возмож­ность мгновение полюбоваться на собственное отражение. Многие ринулись вниз, чтобы тоже посмотреться. Возникла давка, драка. Зер­кало тут же унесли.
   Желающие взглянуть в зеркало в обмен на предметы потребления могут собраться после представления! - выкрикнул владелец дико­винки.
  -- Ружьё! Капиталистическое орудие пыток и убийства. С помощью таких штуковин выродки человечества - буржуи покорили рабочих и колхозников в своих странах с целью их нещадной эксплуатации ради удовлетворения блажи, собственных прихотей и самодурства.
   Народ негодующе загудел. Среди различных знакомых заклина­ний, проклятий, лозунгов слышались и чьи-то гнусавые призывы не­медленно идти в поход громить окопавшихся за Священными Рубежами проклятых капиталистов, как это ус­пешно осуществил в своё время в своей собственной стране незабы­ваемый Кузьмич, станцевав на броневике танец "Яблочко", чем и воо­душевил широкие массы трудящихся на безжалостное уничтожение эксплуататоров, узурпаторов и их холуев как гнусных и проклятых гадин.
  -- Смерть капиталистам! - крикнул Культя.
  -- Смерть! Смерть! Смерть!.. - подхватили сотни глоток.
   На арену строевым шагом вышел обрюзгший мужчина. Помяв живот и сильно натужившись, он пропукал гимн Коммунякии в двух октавах, пустив на последней ноте густой сочный бас.
   Все встали. Это был гвоздь программы и последний номер. Зрите­ли, переполненные гордостью за любимую Отчизну, стали расходить­ся в весьма боевом настроении. Кое-кому в азарте уже дали под глаз. Слышались победные крики. Культю сильно толкали. Он почти сразу потерял Васю из виду, попытался прорваться вперёд, но кто-то так двинул его, что критик завалился на землю и никак не мог встать, потому что граждане постоянно наступали на него. К великому изум­лению, почти скрасившему чувство сильнейшей досады, Культя за­метил невдалеке от себя оброненный кем-то фантик. Повизгивая от наносимых ему пинков и прочих неудобств, критик пополз к заветной бумажке. Завладев сокровищем и выбравшись в конце концов на про­стор, Культя вскарабкался на самый высокий обломок старого гриба и при­нялся озираться, высматривая свою утерянную красавицу. Но на всём обозримом пространстве её присутствие не обнаруживалось. Возмож­но, она уже подалась в заработки или вернулась к Кнуту.
   Ночь спускалась бесшумно, обволакивая вкрадчивой прохладой меркнущий в свете заката город. Отчётливей стали звуки. Кто-то ис­кал ночлег, выкрикивая в темноте количество предлагаемого за удоб­ное ложе продукта, кто-то делился впечатлениями об удачно обстряпанной сделке, кто-то искал кого-то, чтобы использовать в своих неприхотливых желаниях, кто-то зазывал всех страждущих отведать чудодействен­ного пивка, чтобы и без того прекрасная жизнь показалась ещё пре­краснее.
   Осознав, наконец, что Васи сегодня ему уже не найти, Культя сполз на землю и побрёл к пивнушке, чтобы просадить достав­шийся на халяву фантик. Небольшая группка товарищей уже тянулась к камор­ке, сколоченной из обломков, оставшихся от развитого социализма. У входа в заведение его остановила весьма немолоденькая гражданка, очень неопрятная, но, без сомнения, обладающая всеми необходимыми потребительскими свойствами. Каждому входящему в заведение мужику, эта бабешка демонстрировала свои морщинистые сиськи, колыхая ими из стороны в сторону, в надежде кого-нибудь соблазнить. Увидев Культю, женщина подмигну­ла, схватила за рукав, мило улыбнувшись огромным беззубым ртом.
  -- Угости пивком, товарищ.
   Сердце Культи колотнулось. Он вдруг отчётливо понял, что наконец-то получит сегодня то, о чем так страстно мечтал, и чем не захотела попотчевать его измученную плоть эта вероломная Вася.
   В пивнушке смрадно воняло. Угрюмые мужики дурно тянули пат­риотическую песню, на единственный уцелевший в памяти поколе­ний мотив. Под ногами валялось несколько пьяных, уже по многу раз использованных, но все еще готовых к употреблению представительниц женского рода славной Коммунякии.
   Культя как следует поторговался и получил две большие кружки замечательно пенящегося пива. Для пены в него добавляли мыло, которое хозяин заведения однажды откопал в развалинах.
   Новая подружка сделала большой затяжной глоток, продолжая многозначительно подмигивать. Возможно, у неё был тик. Культя жадно отпил. Жидкость приятно обожгла нёбо, язык, чуть долбанула в нос и вдруг заклокотала, забурлила в кишках, провалилась вниз, зашипела в штанах, потом ринулась вверх к глотке, вырвавшись на волю протяжным смачным рыгом. Культя озадаченно крякнул, по­щупал живот. Женщина тоже потискала свой, прислушалась к ощу­щениям и снова начала подмигивать, заметив, что кавалер на неё пристально смотрит.
  -- Ну что, пойдём что ли? - предложил он.
  -- Пойдём, - сразу согласилась она.
  
   Близилась ночь. Люди в предвкушении снов разбредались по своим уютным норкам. Все, в меру своих способностей, были сыты или голодны. А кое-кто, из особо одарённых, слегка или даже, как следует, пьян.
   Она сама нашла укромное местечко, лизнула дружка по губам, чтобы возбудился, и игриво отстранилась. Культя притянул её к себе и стал распутывать завязки на поясе.
  -- Ой, подожди, - пискнула женщина.
  -- Чего ещё? - заворчал Культя недовольно.
  -- Мне надо где-нибудь присесть. У меня что-то с животом. Ох, ох...
  -- Не на того напала, - сказал Культя, уверенный, что и эта предста­вительница хочет его одурачить. Он рванул завязки, развернул жен­щину к себе задом, обнажил ее до колен и грубо, без ласки проник в горячую, сочную плоть. Подружка охнула, резко согнулась, невыносимый смрад ши­банул в ноздри, что-то жидкое брызнуло Культе в живот и потекло по ногам прямо в приспущенные штаны.
  -- Ах, ты!.. - только и успел вскрикнуть Культя.
   Девица подпрыгнула, охая, скуля и плача, поползла прочь, пригова­ривая: "Это всё пиво твоё, поганое...".
   Культя сдёрнул свои портки. Содрогаясь от вони, почистил их о землю, пучком травы обтер ноги и живот. Воняло все так же крепко. Надо было срочно искать воду. Он пошёл на восток, в сторону, где располагались обиталища Сявы, Васи и всех пришлых страдальцев, время от времени выкрикивая: "Где тут у вас вода?!". Кто-то посылал его к чертям, кто-то к капиталистам, кто-то на север, кто-то на юг, кто-то на все три бук­вы, а один крикнул: "Верной дорогой идёшь, товарищ!".
   И, правда, скоро Культя вбухался в огромную лужу. На него зак­вакали потревоженные лягушки.
   "Странно, что они тут живут, и их ещё никто не съел", - подумал критик. Но только он успел замочить свои тряпки, как его с силой треснули по заду палкой.
  -- Лягух моих воровать! Ишь, какой! Ишь, заявился! - заорал хозяин
лужи, с удовольствием наблюдая за барахтающимся в воде челове­ком. - Утоплю! Замордую! Суродую!
  -- Да нет же, нет, - залепетал Культя, торопливо смывая дерьмо с ног. - Я только брюки хотел выстирать.
  -- Так я тебе и поверил. - Мужик вновь замахнулся дубиной, изготов­ленной из множества тонких палок, туго перетянутых проволокой.
  -- Да не вор я, не вор. Мы пиво пили там, у цирка, а от него у моей
бабы живот прихватило.
  -- Да-а-а. Понос - штука катастрофическая. Но почему тогда ты тут полощешься. А не баба?
  -- Так это она меня обделала. Я хотел потребить её, всё чин-чинарём, а она меня... вот. И в штаны попало, и вообще я весь в этом самом. В Кале недоброкачественном.
  -- В говне, значит?
  -- Ага, - радостно согласился критик.
   Мужик почесал дубиной пузо.
  -- Ладно, бить я тебя больше не буду, только убирайся побыстрее, а то всю мою еду тут отравишь.
   Культя выбрался из лужи.
  -- А может, ты этим штанам всё-таки лягух ловил? - Вновь засомне­вался хозяин лужи.
  -- На, понюхай, - с обидой в голосе выкрикнул критик.
   Мужик понюхал. Содрогнулся.
  -- Ну и вали тогда! - заорал он.
  -- Так где же мне всё-таки помыться? - крикнул неудачливый гуля­ка, спеша подальше от этого переменчивого человека.
  -- Там дальше канава будет, только в ней пиявки живут.
  -- А они ничейные? - спросил Культя, зная, какой превосходный суп
получается из пиявок.
  -- Ничейные, - утешил его мужик. - Но кусачие страшно.
  
   Полоскаться ночью в канаве с пиявками Культя посчитал делом опасным. Решил дожидаться рассвета. Спать в грязных штанах гор­дый критик опрометчиво побрезговал и ночью сильно окоченел. Он оборвал всю траву в округе, чтобы хоть как-то укрыться, но всё рав­но поддувало. Вот если бы сплести из травы циновку, стало бы теп­лее, но, во-первых, было темно, во-вторых, для этого требовалось много времени и, в-третьих, Культя не владел подобающими способ­ностями. Несколько раз он вскакивал среди ночи и, дико подвывая, носился взад-вперёд, стараясь согреться.
   Начинало светать. Первые лучи далёкого солнца пробились сквозь зыбкий горизонт. Серый туман слоился по равнинам. Невнятно писк­нул какой-то ещё уцелевший зверёк.
   Осторожно прополоскав свои портки в канаве, Культя ос­мотрел их на предмет безопасности. Потом подобрал прутик, решив наловить пиявок. Жирные эластичные черви соскальзывали и плюха­лись назад в воду. Пришлось ловить их на палец, обмотанный тряпоч­кой, хотя этот способ считался очень рискованным. Стоило пиявке чуть-чуть прокусить кожу, и началось бы медленное умирание от судорог мышц и деревенения суставов. Культя набросал с десяток пиявок на берег и толь­ко тогда сообразил, что нести их всё равно не в чем. Ждать, пока они подохнут - измучаешься, к тому же жизнестойкие твари то и дело вбуравливались в землю, пытаясь удрать, и надо было выдергивать их беспрестанно, чтобы не скрылись. Критик побегал вокруг кана­вы и нашел небольшой плоский камень. Он сложил на него добычу, но не смог пронести её даже несколько шагов - черви располза­лись. Культя стал давить их камешком - пиявки корчились, сжима­лись, вытягивались и совершенно не собирались подыхать.
  -- Хочешь, я тебе за них фантик дам? - раздался неожиданный голос. Грязный, неопределённого возраста человек наблюдал за потугами Культи умертвить добычу.
  -- Хочу, - сказал Культя.
   Гость расплатился, достал из-под лохмотьев жестяную коробочку, аккуратно сложил в неё пиявок и, кивнув в сторону канавы, сказал:
  -- У меня ещё один фантик имеется.
  -- Сам-то чего не ловишь?
  -- Остерегаюсь. А вот ты, как вижу, храбрый человек, настоящий муж­чина, Коммунист с большой буквы.
   Культя зарделся от похвалы, но на лесть не клюнул.
  -- Я наловлю, а ты выпросишь. Ты ведь попрошайка?
  -- Не выпрошу. Не боись. Я же вижу - ты ещё сам не ел. Нельзя так выпрашивать. Вот если бы ты их поел, да ещё наловил, тогда бы я выпросил, а так нельзя. Уж лучше фантик заплачу...
   Культя задумался. Поглядел на свой ещё целый палец, на канаву, на поджидающего незнакомца, вспомнил о своём нереализованном тазе, о так и не попробованных прелестях Васи и словно очнулся. Как это он, человек с незаурядными способностями, рискуя жизнью, отчаялся на промысел, о котором не помышляет даже замызганный попрошайка.
  -- Нет уж, - буркнул критик, - я тут просто тренировался. На ско­рость, так сказать, на реакцию. Пошёл я. Пока.
  -- А-а-а... - огорчённо протянул незнакомец. - Ну тогда прощевай, зна­чит. До свиданьица.
  
   Сява сидел на песчаном бугорке и сосредоточенно чесал голову, выковыривая из-под ногтей всё, что туда наскребалось. Пристально и с некоторым удивлением он рассматривал находки, тут же разоча­ровывался и отбрасывал прочь. Он вовремя заметил приближающегося критика, поправил таз, оскалился, пыхнул глазами.
   Культя брёл медленно. Он был понур, измучен приключениями и хотел спать.
   Утро, раннее и свежее, расползалось по окрестностям. Местные жители еще досматривали сны в своих теплых норках, только Сява сидел на песчаном бугорке и демонстративно сторожил таз. Время от времени он бдительно приподнимался, посылая испепеляющие взгляды в затаившихся там и сям посягателей.
  -- Ага! - обрадовался попрошайка, как бы невзначай увидев крити­ка. - Наконец-то! Он тут же поведал Культе о том, каким ужасными и изощрёнными были происки огромного количества всех желающих умыкнуть сей замечательный таз, добавив, что в связи с этими непредвиденными обстоятельствами вчерашние договорённости отменяются, требуется произвести их существенную переоценку в виде значительного уве­личения причитающегося ему, Сяве, вознаграждения.
   Культя, хмуро глянув на возбуждённого попрошайку, ничего не сказал, даже не возмутился. Он грубо вырвал свой таз из Сявиных лапок, отошёл в сторонку и погрузился в какие-то сугубо личные и, похоже, мрачные размышления.
  -- Кнут здесь? - спросил критик после того, как перевертел в голове
множество громоздящихся там несуразностей. Похоже, он и не слы­шал того, что верный хранитель таза ему так красноречиво плёл все это время.
  -- Они ещё спят, - ответил попрошайка.
  -- Спит? - переспросил Культя.
  -- Не спит, а спят, - поправил его Сява.
  -- Ну да, конечно. Так-так. Спят ещё. Ага. Ну, разумеется... А я вот фантик заработал.
  -- С неимоверным трудом, наверное? - съехидничал попрошайка.
   Культя смолчал, поджал губы. Его глаза опять стали непрони­цаемыми.
  -- Зря, зря, напрасно, - вкрадчиво заговорил Сява. - Напрасно ты так неподобающе себя ведешь. Чревато это, понимаешь ли, некото­рыми, так сказать, или даже, пожалуй, весьма порядочными, как бы это выразиться, последствиями. Причём очень даже отрицательного характера. Или свойства?
   Критик чуть глянул на попрошайку, хмыкнул умудрённым смеш­ком и отвернулся.
  -- Эх, зря, напрасно ты меня игнорируешь. Напрасно и, главное, не ко времени. Ты даже не знаешь, даже не догадываешься, какая уди­вительная идея посетила мой мозг, пока я сторожил тут твой таз.
  -- И знать не желаю, - отрезал критик. - Я всё-таки ещё в своем уме.
  -- Ну и ладно, - вздохнул Сява. - Вот только, когда они проснуться, и мы пойдём в путь, ты за нами не топай, не увязывайся. Потому что нам такие, больно умные, не нужны, нам от таких одни неприятнос­ти, только тягости да крупные лишения. Ты оставайся тут. Сядь вот на этот бугорок и думай. Ломай голову, пока чего-нибудь умного не придумаешь. Хотя другие, не такие вот умные, уже все за всех придумали, всё сообразили. А ты, хоть даже треснешь от размышлений, хоть даже лопнешь от натуги, а вот такое, как я, всё равно не придумаешь, потому что у тебя одни бабы на уме.
   Культя очнулся от своих дум, его лицо приняло осмысленное выра­жение, а глаза всё ещё с недоверием, но уже с некоторым интересом посмотрели на попрошайку. Тот сразу оживился, быстро подпрыгнул к критику и горячо зашептал:
  -- Мне сегодня в ночь обалденная идейка на ум явилась. Очень тол­ковая, прямо замечательная, можно сказать, восхитительная. Такая восхитительная, что я даже сомневаюсь, стоит ли тебя в неё посвя­щать. Разумно ли такую чудесную идейку кому попало запросто так выкладывать. А? Как ты думаешь?
  -- Я думаю точно так же. Держи её при себе и не выкладывай ни за какие фантики.
  -- М-да... Такая идейка, конечно, немалых фантиков стоит, но за не­которое их количество я всё-таки её выложил бы.
  -- Ни в коем случае! Не надумайся! Прогадаешь наверняка.
  -- А, пожалуй, действительно. Совершенно верно. Такого человека, как ты, в мой грандиозный план, лучше и не посвящать. Толку от тебя никакого. Мускулы у тебя жидкие. Умом не блещешь. А уж до чего жаден... Я тут живота своего не щадил, берёг его таз, а он?.. Не стану я такого чело­века в мой план посвящать. Нет, нет, не стану.
  -- Ну, так отсядь и примолкни, - огрызнулся Культя. - Я не навязыва­юсь...
  -- Вот-вот. Вот именно. Вот так-то оно и так. Вот так-то оно поди и есть. Кнут, например, рот разинул, когда я ему рассказывал, а ты фыркаешь тут, точно капиталист толстопузый, которому опарышей худосочных поднесли. Не свойский ты парень, не компанейский. Зря Кнут тебя с собой таскает. Гнать таких надо на все четыре стороны. Вот проснётся Кнут, так ему и скажу: "Гони ты этого Культю на все четы­ре стороны. Не нужны такие Культи в нашей компании".
  -- А я ему скажу: "Гони-ка ты, Кнут, этого попрошайку с его идейка­ми"... Как ты думаешь, кого Кнут послушает?
  -- Кого?
  -- Меня, конечно, - ухмыльнулся Культя. - Чтобы Кнут, да стал слу­шать какого-то попрошайку. Ни в жизнь.
  -- А давай поспорим! - загорячился Сява.
  -- Давай!
  -- На сто фантиков!
  -- А сколько это - сто?
  -- А вот такая куча, - показал руками Сява.
  -- Ну, давай! - не струсил Культя.
  -- Давай! - подпрыгнул попрошайка.
  -- А у тебя столько нет.
  -- И у тебя столько нет.
  -- Зато у меня один есть! - Критик выхватил из кармана фантик и
треснул им об землю.
  -- Ну, ну, спокойнее, - осадил Сява. - Раз нету сто, то нечего и спорить.
  -- Так давай на один!
  -- На один как-то неинтересно, - завилял Сява, у которого не име­лось ни одного.
  -- Да ты, наверное, боишься? - заподозрил Культя.
  -- Ещё чего! - продолжал хорохориться Сява. - Просто, чтобы мой план претворить в жизнь, нужна компания. Кнут, кстати, очень под­ходит, и он готов делать сказку былью хоть сейчас.
  -- А я не подхожу? - Культя уловил некоторую перемену в настрое­нии попрошайки.
  -- Ну, не то, чтобы совсем, а вот как-то не очень. Хотя, если взгля­нуть с другой стороны, то, не исключено, что в некоторой степени, как бы даже, вполне вероятно, что и не вовсе. То есть, вот если ты, возможно, как-то изменишься в лучшую сторону, тщательно поработаешь над собой, сделаешь некоторые выводы, определённые усилия, то...
  -- Больно надо, - никак не клевал на Сявины уловки Культя. - Это тебе удалось мозги Кнуту запудрить, но я-то их быстро очищу, пусть только проснётся.
  -- Ах, вот человек, какой, - застонал Сява. - До чего упрямый, до чего твердолобый. Прямо, как истукан, как монумент, как монолит, как памятник. Вообще-то, такие люди в великом деле всегда нужны, очень вероятно, что даже и сподобны... Как же я об этом не подумал? Вели­кие свершения всегда требовали наличия вот таких людей, я хочу сказать: товарищей, - продолжал размышлять вслух Сява, - которые на первый взгляд, вроде бы, и не того, а как приглядишься повнима­тельнее, попристальнее, так весьма, как бы, и подходящи. Нам вдво­ём с Кнутом да со слабой женщиной, наверное, будет трудно...
  -- Значит, ещё компаньоны нужны?
  -- Точно.
  -- Ну, за пару фантиков я бы согласился.
  -- Вот как. За пару?
  -- Ага.
  -- А за один?
  -- Ну... и за один, пожалуй. - Не стал ломаться Культя.
  -- Итак, слушай деловое предложение: я за два раскрываю тебе суть плана, а ты за один принимаешь участие в его воплощении. По рукам?
   Из норки высунул голову Кнут.
  -- Что за базар? - любезно осведомился он.
  -- Да вот, производим взаимовыгодное товарищеское соглашение, - изрёк Сява торжественно.
   Культя важно кивнул.
  -- Ты же вчера на юг собирался. Все уши нам с Васей прожужжал своей великой идеей. Или уже передумал? - удивился вырубала.
   Попрошайка вскочил, заломил руки, взвыл и принялся рвать жид­кие волосёнки.
  -- Ты мне расстроил наиважнейшую сделку! - вскричал Сява в отчаянии. - Разрушил плоды титанического умственного напряжения! Разбил все мои надежды, помыслы!..
  -- Да я же только...
  -- Ты же, ты же, - передразнил попрошайка. - Я тебя штрафую. Ты мне должен два фантика.
  -- Вот ещё! - Кнут вылез из норки и стал разминаться.
  -- Ну, один.
   Вырубала показал увесистую фигу.
  -- Тогда я пойду на юг один, без вас, - пригрозил Сява.
  -- Иди, иди. А мы пойдём без тебя. Точно? - Кнут подмигнул Культе.
   Попрошайка опять принялся драть волосы, вопя о том, как его бессовестно облапошили и обобрали.
  -- На юг? - переспросил критик. - Вы решили идти на юг?
  -- Это он сообразил вообще-то, - сказал Кнут, одобрительно кивнув в сторону Сявы. - Но мне его идейка нравится. На юге сейчас тепло, там тыквочки сладкие растут, там есть такая еда - орехи.
  -- 0x08 graphic
Я ел орехи, - сообщил Сява, ощупывая проплешины. - Волшебная вещь! Вкус! О-о-о... Запах! О-о-о... Но вы недостойны орехов.
  -- Да вы что! - вытаращил глаза Культя. - Вы что, не слыхали какие истории рассказывают о тех краях? Юг! Он же граничит с заграницей. Юг! Вы что забыли, кто там живёт? Южане! Они же хитрые и жадные.
  -- Не жаднее некоторых здешних, - позволил себе замечание попро­шайка.
  -- Юг! - Культя содрогнулся в отвращении. - Разве не оттуда ползут подлые слухи, что у капиталистов целые горы картошек и тыквочек и что фантики там валяются на помойках? Разве не забредающие к нам эти южные типчики, к счастью, давно уже беспартийные, болтают вся­ческие бредни, что, якобы, сами побывали за рубежом и что у них там не так уж плохо. А? Каково! - Критик ещё долго чехвостил капиталистический зарубеж и в хвост, и в макушку, стращал ужасами рабства, тиранией, цепями и подземе­льями с летучими мышами и ядовитыми гадами. Он так разошелся, что даже устал.
   Кнут слушал его, криво усмехаясь.
  -- А что это ты всё про закордон? - спросил он, когда критик примолк. - Мы туда идти, вроде бы, и не собираемся, а ты всё про закордон.
  -- Мы на юг собираемся, - подпел Сява, - а на юге у нас живут такие же товарищи Коммунисты, как ты и я.
   Культя прищурился.
  -- Я знаю одно. Там где юг, там поблизости и заграница, и кто идёт на юг приближается к загранице. Чуете, чем пахнет?
  -- Чем? - никак не мог догадаться Сява.
  -- Изменой!
  -- Мы собираемся идти на юг, чтобы покушать орехов, - заметил Кнут, - а про заграницу мы и не думали, это ты про неё тут распинаешься... Нам на эту заграницу начхать, мы в её сторону только плевать будем...
  -- Ага! - поддакнул попрошайка. - Я лично капиталистов ужас как ненавижу. Всеми фибрами души. Они, понимаешь ли, ходят в таких железных шапках с рогами и в зубах у них толстые палки, которые горят и воняют. Сигары называются. Буржуй этой палкой, как чего ему не понравится, так в глаз рабо­тяге и тычет. И выжигает, гад. А в глупости эти, что у них там фантики валяются и еды навалом, не верю. Это всё, чтобы дурачков к себе замани­вать и в казематы бросать. С размаху. Только мы на такие штучки никогда не клюнем. Нам в их казематах пока неохота томиться.
  -- И всё-таки мне нравиться, что юг с заграницей граничит, - продол­жал гнуть свою линию Культя. - Давно бы пора с этим делом покончить. И уж я-то знаю, как дурят коварные буржуи наших простофиль своими соблазнами и всяческими тлетворными ми­азмами, - критик встряхнул головой. - Я-то понимаю, что слухи, пол­зущие оттуда, рассчитаны на глупцов, но распространяют-то их не кто-нибудь, а южане. И не исключено, что кто-то верит.
  -- На юге нашей Великой Коммунякии живут и здравствуют та­кие же честные и преданные делу Кузьмича товарищи Коммунисты, как и мы с вами, - произнес Сява голосом полным глубокой партийной муд­рости. - И никому не позволено из-за каких бы то ни было гадких сплетен сомневаться в людях, согревающих на своём теле Партбилет, где бы они ни жили, хоть на юге. Такие пораженческие настроения играют на руку подлым буржуям, льют воду на их прогнившую мельницу, и надо бы ещё разобраться, почему нам приходится выслушивать подобные речи!
   Критик потупился.
  -- Мы хотим идти на юг, как подчеркнул наш товарищ Кнут, вовсе не
для того, чтобы слушать байки о заграницах из поганых ртов всяких отщепенцев, которых Секретари Парткомов заслуженно и вовремя лишают Партбилетов, - продолжал повышать голос Сява, - а для того, чтобы осмотреть тамошние достопримечательности. Познакомиться с новыми товарищами, возложить взносы к их памятникам Великому Кузьмичу, покушать даров щедрого юга... - из норок высунулись не­сколько любопытствующих голов, - чтобы рассказать тамошним лю­дям о наших краях. Поделиться опытом, - Сява резко понизил тон и почти зашептал: Ишь вылупились, увяжутся, поди, не отгонишь.
  -- А ты не ори, как на Партсобрании, - одёрнул разошедшегося по­прошайку Кнут. - Вот как на рынке отоваримся, так сразу и выходим.
  -- Совершенно точно, - поддакнул Сява. - Без промедления. Без вся­ких там отсрочек и проволочек.
  -- А ты с нами? - спросил Кнут критика.
   Тот сверкнул глазками на Васю, посопел, чуть-чуть посоображал и кивнул бровями.
   Вася заулыбалась, Культя облегчённо вздохнул. Неуверенность и страх улетучились, он суетливо ощупал карман с Партбилетом, по­гладил свой таз и торопливо сказал:
  -- Иду, иду, вы же там без меня точно вляпаетесь в какую-нибудь историю.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть 2 Капиталисты.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Непогода застала путников в самое неподходящее время, когда до очередного населённого пункта было ещё далеко. Сначала задул злой, напористый, явно засланный капиталистами ветер, который налетал сверху, снизу, с боков, забирался под одежду, деревенил мышцы и суставы. Небо задёрнулось тучами, мелкими острыми колючками за­моросил дождь.
   Культя прикрывал голову тазом. И хотя дырявое дно совсем не спасало от дождя, критик был доволен этой новой возможностью по ис­пользованию найденной им железяки. Тем более, что товарищи, явно ему завидовали. Он упорно отвергал бесчислен­ные предложения по обмену таза на продукты, фантики и даже на единственное достояние, коим владела Вася. По поводу последнего он немного поколебался, но предложение показалось ему несвоев­ременным. Заниматься этим делом под дождём не хотелось, а от­кладывать удовольствие до более благоприятной обстановки, казалось рискованным. Вася могла просто вернуть таз и за полученные ею удобства никак не отблагодарить, сославшись на нестерпимые брыз­ги в лицо сквозь дырки в днище.
   Дождь всё усиливался. Идти стало труднее. Ноги разъезжались на развоженой глине, а голые поля, с пожелтевшей травой, продолжали тянуться в зыбкую бесконечность.
   Кнут шёл впереди, рассекая ненастье мощной грудью. За ним, вце­пившись в его мокрую рубаху, волочилась Вася. Сява пританцовы­вал то с одной стороны, то с другой, норовя хоть как-то спастись от ветра. Культя скулил где-то сзади. У него устали руки, и он уже не мог держать таз над головой. Критик взывал к Великому Кузьмичу, падал, вставал, осенял себя звездой и громко, на всю округу, честил проклятых буржуев самыми скверными ругательствами.
  -- Наверное, мы вместо юга идём на север, - кричал Культя. - Свя­зался я с вами на свою умную голову.
   Товарищи не реагировали на вопли критика, продолжая целеуст­ремлённое продвижение вперёд. Все знали, что Члены Политбюро уже наверняка приняли неотложные меры, чтобы прогнать непогоду с бескрайних просторов Коммунякии.
   К вечеру измотанные ненастьем бродяги почувствовали близость населённого пункта. Проступили тропы. Сбегаясь и ширясь, они пре­вратились в дорогу, идти по которой было не легче, чем по полям. Дождь почти иссяк. Лопнули грязные тучи, небо заискрилось голу­быми прожилками. Занемогший ветер притих.
   Город Краснобратск отходил ко сну. Необходимо было найти убе­жище на ночь - спать в мокром мусоре считалось негигиеничным и опасным для здоровья.
   Сява заголосил фальцетом, испрашивая тёплую удобную норку, предлагая взамен честь, славу и процветание в загробном мире. Охот­ников меняться не находилось.
  -- Надо бы им Васю предложить, - догадался попрошайка. - На подобный товар спрос найдётся.
  -- Давай лучше тебя предложим, - возразила девица. - Такая круг­лая задница многих заинтересует.
  -- У Культи задница круглее, - заметил Сява.
  -- Но-но, - возмутился критик, - я себе норку за фантик обменяю, а вы хоть за задницы, хоть за пи... в общем - за что хотите... - Культя осёкся, робко глянул на Васю и смущённо замолчал.
   Девица фыркнула, недобро осмотрела мужчин и, изогнув бровь дугой, спросила:
  -- Если мне самой за себя придётся рассчитываться, так зачем тогда я с вами пошла?
   Культя встрепенулся. Пытаясь исправить свою оплошность, хрюкнул что-то невпопад и взмолил Кузьмича ниспослать ему подходящие слова для исправления щекотливого положения. Кузьмич упрямо молчал.
   Кнут притянул Васю к себе, что-то шепнул ей, засмеялся, и они удалились. Вскоре послышались ругань, шлепки и чей-то быстрый бег - это вырубала дубасил и гонял, клюнувшего на Васины прелести, недотёпу.
   Критик с попрошайкой сняли норку на двоих, вымотав друг друга до изнеможения бесконечным торгом. В конце концов, уладив счёты материальные, Сява начал выражать претензии плотские:
  -- Ты смотри ночью меня не лапай, а то знаю я вас: приснится такому баба, так он готов камень продырявить, а я всё-таки не баба, я - импо­тент. Так что, хочешь, буравь стенку, хочешь, свой таз, а задницу мою не трогай. Усёк? Скумекал?
   Культя мрачно соглашался. Он хотел спать, неимоверно устал от дороги, от бесконечных словесных пут, которыми Сява обволакивал подвернувшуюся ему жертву, выторговывая себе уступки, поблажки, льготы и режимы наибольшего благоприятствования. Стоило хоть чуточку расслабиться, и этот хитрец так ловко обыгрывал сделку, что можно было не только за свой фантик впустить его в норку, но и оказаться должником на всю оставшуюся жизнь. Сегодня Культя, вроде бы, не прогадал. Сява обещал представлять его колхозникам как уникального специалиста, обладающего необыкновенными кри­тическими способностями, применение которых ведёт к тому, что все раскритикованные продукты не только перестают приобретаться то­варищами Коммунистами, но также начинают быстро плесневеть, гнить и тухнуть. Такое сотрудничество могло оказаться весьма пло­дотворным и внушало радужные надежды.
  
   Сява проснулся раньше всех. Он прошёлся туда-сюда, понюхал воздух, ковырнул землю, измерил растопыренными пальцами гори­зонт и небо.
  -- Кажется, мне сей славный град хорошо знаком, - пропел попро­шайка. - Бывал я тут в свои молодые годы. Один раз бывал. Но зато как бывал! С очень большим удовольствием бывал!
   Из норки высунулся Культя, хмуро оглядел невзрачные развалины.
  -- Что же тут такого примечательного? - вопросил критик.
  -- Баб здесь много водиться, ох как много. Так много, что и не сосчи­тать. Считаешь, бывало, считаешь и всё одно - сбиваешься. Пальцев не хватало, чтобы сосчитать.
   Культя выскочил из норки, вытянул шею, привстал на цыпочки.
  -- Как это, как это? - переспросил он. - Не сосчитать?..
  -- А вот как. Место тут такое. Специальное. Секретари Парткомов жёнок себе выбирают. Тут несколько городов рядом располагаются. Краснозвездск, Краснотрудск, Красноградск и в самом центре - Краснобратск, в котором мы в данный момент находимся. Именно здесь Секретари и собираются. На симпозиум. А бабы... тут как тут. Себя демонстрируют, в жёны предлагают.
  -- Ух ты! Вот это да...
  -- Здесь, невдалеке, вон там, кажется, точно - там, площадь из ас­фальта с памятником Кузьмичу. Туда-то они и стекаются.
  -- И много их, говоришь, в этом месте бывает?
  -- Достаточное количество. Даже более чем достаточное. Просто не­вообразимое. Каждая хочет стать женой Секретаря, понятное дело. Толь­ко Секретарей-то на всех не хватает. Вот бабы эти и болтаются тут без дела...
   У Культи захватило дух.
  -- Пойдём туда, - взмолился критик.
  -- Куда это - туда?
  -- Ну, туда где симпозиум.
  -- Что мне-то там делать. Раздражаться, что ли? Нет уж. Хотя?..
  
   Сговорившись с большим перевесом в пользу попрошайки, друзья двинулись в дорогу. Сява продолжал заливаться в обычном стиле:
  -- Вот придём сейчас и увидишь, воочию убедившься, какие там девки. Не девки, а фантики.
  -- И краше Васи есть?
  -- И краше есть и толще. Всякие есть.
  -- Я толстых не люблю, - сказал Культя.
  -- Да любых там навалом. Хошь тонкую, хошь толстую. Хошь длин­ную, хошь коротышку. Хошь с кривыми ногами, хошь с прямыми. Хошь с животом, хошь с горбом. На все вкусы.
  -- Зачем мне с горбом? Мне бы такую, как Вася.
  -- Будут и такие, как Вася, - пообещал Сява.
   Культя вертелся вокруг попрошайки, выспрашивая различные под­робности.
  -- Не путайся, - ворчал Сява, сбиваясь с шага.
   Критик однако так разволновался, что уже ничего не соображал. Он спотыкался, падал, хватался за Сявины лохмотья. Его мужское оружие уже торчало вперед, вздыбливая штаны на добрых пол-метра. Культя пытался унять своего нетерпеливца руками, заламывая его вбок, чтобы не мешал, не задирал порчины и не оголял лодыжки, но это было нелегко да и больно. Немало попетляв по развалинам, товарищи вышли на большую площадь с кое-где сохранив­шимся асфальтом. Памятник Кузьмичу стоял на обычном месте.
   Сява суетливо перезвездился, потом поднёс руку к глазам и стал осматривать окрестности.
  -- Где же бабы? - стонал Культя. - Где они? Их что - нету? Нету?
  -- Кажется, нету, - произнёс попрошайка трагическим голосом. - Я, во всяком случае, их не вижу. А ты?
   Культя аж подпрыгнул от бешенства итак дернул себя за член, что чуть не взвыл от боли.
  -- Тихо, тихо, - Сява уже приглядывал пути к бегству, - были они тут раньше. Присутствовали. Кузьмич - свидетель, не вру я, не обманы­ваю. Да вот же, вон одна. Видишь?
   Действительно, из-за кучи мусора вылезало что-то женоподобное, но явно не похожее на объект предполагаемого вожделения. От нео­жиданности Культя замер.
  -- Эй, паря, я разрешу все твои проблемы, - проскрипело существо, не сводя восторженных глаз от оттопыренных штанов критика.
  -- Ты кто? - осторожно спросил Культя.
  -- Я? Я - девушка твоей мечты по имени Проня. А тебя как зовут, красавчик?
  -- Культя, критик предметов общественного потребления.
  -- Ах! - воскликнула женщина, прыгнула вперёд и вцепилась в Культины штаны.
  -- А-а-я-яй! - завопил критик, рванулся изо всех сил, скатился боком, отбежал на четвереньках, вскочил и стал тщательно маскировать свое ниспадающее достоинство в складках одежды.
  -- Эй, эй, что такое? - возмутилась женщина, ужасно недовольная результатами своего набега.
  -- Разве можно так грубо, - заступился за товарища Сява. - Надо было ласково, с нежностью, а ты налетела, напугала...
   Проня погрозила Культе пальцем и вперила свой взор в попрошайку.
  -- Тогда ты! - грозно потребовала она. - Разве не видишь - я вожделею.
  -- Я? Я?.. Как это я?.. Я не могу этого - того... У меня, так сказать устойчивое состояние нестояния.
  -- А ну, покажи!..
   Попрошайка брезгливо выковырнул что-то похожее на кое-что из ширинки и покачал этим самым из стороны в сторону.
  -- М-да... Ну ладно.
   Сява подмигнул товарищу: пора, мол, сматываться.
  -- А ты, голубчик, значит, хитришь? - Проня опять начала пододви­гаться к оторопевшему Культе. - Лукавишь, значит?
   Критик развёл руками.
  -- Я бы рад... да вот, всегда так.
  -- Ну, ну, - произнесла девица. - Ладно, слабачок, расслабься. Я сама сделаю всё как надо. Иди-ка сюда!
   Критик, как загипнотизированный, стал приближаться. Сява уселся поудобнее. Расслабился. Зрелище обещало быть интересным.
  -- Сейчас я тебя возбуждать буду, - пригрозила критику Проня, вытаскивая нечто огромное и белое, в количестве двух штук, из-под своих тряпок.
  -- Нет уж, - запищал Культя, двумя руками прикрывая вход в закрома.
   Проня была сильной женщиной, но и она не смогла оторвать эти руки.
  -- Ах, так! Не хочешь, значит, удовлетворить насущные потребности молодой возбуждённой женщины?! - вскричала девица.
  -- Не хочу, - честно признался Культя. - Хоть убей.
   Проня с досадой запахнула одежды.
  -- Тогда, откупайся.
  -- Ещё чего! - посмел возмутиться критик.
   Девица схватила его за загривок, пригнула к земле.
  -- Вот, фантик имеется, - заверещал Культя. - Фантик! В единствен­ном экземпляре.
   Женщина схватила фантик, присела на кочку, пошарила где-то за спиной, вынула тряпичную сумочку. Любовно разгладив бумажку, она присовокупила ее к толстенной пачке.
  -- В Партком бы тебя за такие дела, - дрожащим от негодования и страха голосом приговорил Культя.
  -- За какие дела? - не поняла Проня.
  -- А вот за такие. За действия, позорящие высокое звание Коммуниста.
   Проня вынула Партбилет, помахала им в воздухе.
  -- Нету тут больше Парткома, - сказала она.
  -- Куда же он подевался?
  -- А вот туда. Как только заявилась я в эти края, надеясь какому-нибудь Секретарю в жены себя предложить, так все и разбежались. И Секре­тари, и девицы. А вот мужички иногда появляются. Как-то находят меня, значит.
  -- На запах, видимо, - подал голос Сява.
   Критик понюхал воздух, озадаченно почесал нос и стал приглядываться к рассевшейся бабе.
   Это была женщина с чрезвычайно низкими потребительскими свой­ствами. Такое чучело ему ещё никогда не встречалось и даже не сни­лось. Огромный нос свисал так низко, что, изловчившись, Проня мог­ла бы укусить его. Но она этого не делала, а всего лишь время от времени облизывала и иногда совала кончик языка то в одну, то в другую ноздрю, прочищая их, вероятно. Глаза, полуприкрытые мохнатыми ра­стрёпанными бровями, сильно косили, причём, то сбегались, то разбе­гались в зависимости от расстояния до предмета, на котором Проня фокусировала взгляд. Волосы, очень густые от природы, давно сби­лись в плотный войлок, под которым мучались от перенаселения не­сметные полчища вшей, клопов, блох и тараканов. Девица иногда просовывала туда палец и с громким щелчком давила наиболее ненасытного кровососа.
  -- Ну, мы пойдём, хорошо? - подал голос Культя.
   Проня выдернула язык из ноздри, приподняла голову, собрала гла­за в кучу и уставилась на критика.
  -- Идите, голубчики, идите.
   Культя сделал несколько неуверенных шажков и вдруг сорвался с места. За ним поспешил Сява. Сзади послышался гулкий топот.
  -- А ты куда? - спросил попрошайка, чуть притормаживая. - Куда это ты?
  -- С вами, родимые. Что мне тут делать?
  -- Ждать, - не сбавляя скорости, посоветовал Культя.
  -- Да я ждала, ждала, а заявлялись одни импотенты. Уж как я стара­лась, как взласкивала - всё бесполезно. Я тут протухла, поди, поджи­дая настоящего кавалера. И дождалась. - Проня игриво кивнула Культе. - Штуковинка у тебя добротная, сама видела. Пугливая, правда, но рабочая. Да, ничего, я подсоблю - он и воспрянет. Встанет, как миленький!
  -- Не встанет, - уверил Культя, прибавляя скорости.
  -- Не перечь даме! - тявкнула Проня. - Всё равно я тебя вылюблю. Ты у меня только зазевайся.
   Неутомимый Сява бежал впереди. Он часто оглядывался и время от времени подбадривал своего товарища:
  -- Петляй, петляй! Изматывай её.
   Но никакие манёвры и ложные броски не смогли сбить Проню с верно взятого следа.
  
   Из города вышли уже впятером. Проня плелась сзади, пыхтела, охала, но не отставала. Она тащила две огромные тыквы, которые обменяла на фантики при посещении колхозного рынка. На пер­вом же привале Проня предприняла новое нашествие на Культино достояние.
  -- Да чего ты дрожишь, дурашка? - ласково заскрипела девица, придвигаясь поближе. - От возбуждения?
  -- Не-е-е, - проблеял Культя.
  -- Так отчего же?
  -- От стра-а-ха.
   Проня слегка огорчилась, но отступать похоже не собиралась. Она завалила критика на землю, придавила задом и зустила руки в его штаны.
   - Ой! Ай! Больно, - заверещал Культя.
  -- Какой ты, однако, нежный, - посетовала женщина, увеличивая скорость маннипуляций.
   Кулья дико заорал, задергался, потом так резко выгнулся, что Проня слетела с него, больно ударившись головой о землю.
  -- Недотрога, импотент несчастный, - рычала девица ощупывая вздувшуюся шишку.
   Культя отскочил в сторону, расставил ноги, с ужасом рассматривая многочисленные ссадины и мозоли.
  -- До крови стерла, зараза, - охал он.
  -- Оторвать тебе его надо, чтоб не искушал, - сказала Проня. Она бросила презрительный взгляд на Васю, усмехнулась и стала подбираться к Кнуту.
  -- У меня есть такая штучка, которая ввергнет тебя в пучину сладо­стного экстаза, - проговорила девица, перебирая свои многочислен­ные тряпки.
   Кнут отодвинулся.
  -- Васю предпочитаешь? Напрасно, напрасно, батенька. Разве это женщина? Худая, грубая, одни косточки. На ней только синяки наколачивать. А ты глянь на меня... Потискай, потискай. Ощути тело. Взгляни, какие у меня груди. Я тебя ими обниму.
  -- Твой парень - вот. - Кнут ткнул пальцем в сторону Культи. - Понятно? И отвали. А то, как дам в глаз!
   Проня отползла в сторонку, улеглась на спину и стала проклинать мужиков за чёрствость, скудость воображения и за вечную неготов­ность к потреблению настоящих женских прелестей.
  
   Все следующие дни Культя пребывал в совершенной апатии.
  -- Не хочешь меня любить, изволь платить, - заявляла женщина, со­бирая дань с критика.
   И все добытые в поте лица фантики шли на откуп.
   После очередного посещения колхозного рынка девица оставила Культю без обеда. Угрожая Парткомом, она потребовала немедленно её удовлетворить или накормить, сказав, что только поглощение пищи может облегчить зуд и спазмы в причинных органах.
   Голодный Культя устроился в сторонке, злобно сверкая глазками. Проня не суетилась. Она уселась плотно, широко, на всю свою необъятную задницу. Ела нехотя, кап­ризничала. Поругивала Культины тыквочки. За малый размер, за недозрелость.
  -- Хреновый ты критик, коль на рынках таким барахлом с тобой рассчитываются. Работать над собой надо. Повышать квалификачию. Как говорил Великий Кузьмич: учиться надо. Учиться, учиться и еще раз учиться...
   Культя сжимал в руках свой таз и только поскрипывал зубами.
  -- У тебя теперь два пути, - посочувствовал критику Сява. - Или плати ей всю жизнь, или спасайся бегством.
  -- Нет, у тебя есть третий путь, - подсказала Вася. - Лиши её каким-нибудь образом Партбилета, и тогда у неё не будет ни малейшего права даже упоми­нать о своих потребностях.
  -- Не переживай, - бодрил Культю Кнут. - Я посоветую четвёртый путь. Смирись и отдайся ей. А еще лучше - залюби ее до смерти. И вообще, присмотрись к ней повнимательней. Ну неужели тебе её не хочется?
   Культя передергивался и неистово сопел.
   Проня слушала все эти разговоры спокойно, не перебивая. Иногда она посылала воздушный поцелуй критику и снова начинала жевать. Вечером кандидат в любовники начал щипать подвявшую травку. Порой ему приходила в голову мысль: а не смириться ли и вправду с судьбой, однако он всерьёз опасался, что вовсе не он, а эта нимфоман­ка залюбит его до смерти.
  
   С утра у критика прихватило живот. Он обделался прямо на рынке, не успев донести добро до горшка. Кол­хознику пришлось всё-таки поделиться продуктами, приняв к сведе­нию нелицеприятную критику своих тыквочек, а также убедительное наличие Кала в штанах. Культя тут же на месте всё и пожрал, так что Проне, несмотря на её грозные наскоки, не досталось в этот день ни­чего. Потом критик ещё долго ходил по рынку. Принюхивался, при­глядывался. Попробовал выпрашивать - не получилось. Прикинул - не попытаться ли чего-нибудь спереть, но в памяти всплыл тот давний и жуткий случай, когда разъяренный колхозник саданул его по рукам острой железякой, отрубив два пальца. С тех пор Культя и получил свою кличку, а, кроме того, переквалифицировался в критика. Эта специальность требовала острого ума, пытливого глаза (за приниже­ние достоинств добротных продуктов можно было оказаться в Парт­коме), но считалась более безопасной, хотя и имела существенный недостаток - рассчитывались колхозники теми же недоброкачествен­ными продуктами, которые обнаруживали критики. Однако, со вре­менем, отточив мастерство до совершенства, некоторые из специали­стов умудрялись раскритиковывать в пух и прах вполне приличные продукты, сумев отыскать в них малозаметные, но недопустимые потребительские дефекты. А именно: слабую звонкость при простукива­нии тыквочки, свидетельствующую о недостаточной зрелости; оттен­ки синеватости на её румяных боках, доказывающие гнилостную пред­расположенность; плохо увядший хвостик, говоривший о поспешно­сти в сборе урожая. Кроме того, всегда можно было придраться к размерам тыквочки, что уличало труженика полей в недобросовест­ном внесении собранного им Кала в почву. Обнаружить изъяны в кар­тошках считалось делом хлопотным и трудоёмким, потому что их размер, форма и цвет никак не отражались на вкусовых достоинствах. Вот почему критики и пристрастились в основном к тыквочкам, бла­гословляя в молитвах Кузьмичу, сей прихотливый в культивировании сельскохозяйственный продукт.
   Ни разу Культя не пожалел об обнаруженных им в себе критичес­ких способностях, реализовывая которые, он не только прилично пи­тался, но также полагал, что вносит значительный вклад в процвета­ние горячо любимой Коммунякии. Культя всегда считал, что живёт превосходно. Бывали дни, когда случалось ему поесть аж два раза, что могли себе позволить только богоподобные Секретари, а то и по­пить пивка, что тоже удавалось осуществлять далеко не каждому Ком­мунисту, по крайней мере с той высокой периодичностью, какая вы­падала на долю везучему критику.
   Так бы и жилось Культе припеваючи, если бы не влезла в его жизнь эта подлая тварь - Проня. Конечно, можно было попробовать уладить дело в Парткоме, но критик опасался, что Проня, подкупив немалым количеством фантиков попрошайку Сяву, сумеет с его помо­щью убедить Секретаря в жизненной важности своих бабских потреб­ностей, и тот навсегда привяжет Культю к этой кошмарной женщине. Сегодня, когда Культя взбунтовался и сам съел заработанные им продукты, возникла реальная опасность, что в Партком обратиться Проня. Но она этого почему-то не сделала.
  
   Однако под вечер, откушав перекупленных у кого-то тыквочек, девица тяжко поднялась и, бурча под нос угрозы, начала сужать кру­ги вокруг отдыхающего критика.
  -- Буду отбиваться тазом! - выкрикнул Культя решительно.
   Проня затопталась на месте.
   Критик с невероятной для него силой рассёк воздух своим оружием крест накрест.
  -- Убьёт! - предположил Сява уважительно.
   Проня прекратила натиск на Культю и пошла на попрошайку.
  -- Ты уверял - всё получится! - грозно проговорила она.
   Сява вскочил. Держа почтительную дистанцию, он принялся торопливо оправдываться:
  -- Мы же забыли про таз. Ты забыла, я забыл. Это же непредвиденные обстоятельства...
  -- Изловлю - искурочу, - пригрозила Проня.
   Она ещё немного потопала, побушевала, потом начала успокаи­ваться и вскоре совсем затихла.
   Все расслабились. Сява принялся сооружать пышный матрац, бла­го сухой травы вокруг было навалом. Культя не выпускал из рук свой таз, вертел его, оглядывался и восхищённо цокал языком.
   Ночь подкралась ненавязчиво и бесшумно. Тускло залоснилась потёртым боком Луна, небо обсыпалось звёздами, воздух затих.
  
   Сява спал сладко и, как всегда, чутко. Он часто вскакивал, куда-то уносился, но тут же, слегка сконфуженный, возвращался. В сторонке, негромко шурша, возились Кнут с Васей. Проня, объевшаяся тыквоч­ками, раскатисто храпела. Культя побросал в неё мелкими камешка­ми, убедился, что не притворяется, прополоскал в луже свои штаны и повесил их на куст сушиться. Затем разыскал увесистый камень, под­ложил его под голову и, зарывшись в сено, мирно задремал.
   Утром критику приснился сон, в котором юная обнажённая Вася кидалась в него тяжёлыми спелыми тыквочками.
   Кнут ещё раз пнул Культю ногой.
  -- Вставай, засоня! Проня твои портки сперла.
   Культя замычал, громко всхрапнул и резко подпрыгнул, одновременно замах­нувшись и камнем, и тазом.
  -- А-а-а, это ты, - сказал критик миролюбиво. Шагнул к кусту и замер...
   Проня, не замечая никого вокруг, мыча и закатывая глаза, сладо­страстно внюхивалась в его штаны. Из горла её раздался дикий стон, тело задёргалось.
   Сява подобрался поближе. Морщинки на его лице собрались в ко­мок, в голове завозились мыслишки.
  -- Что это с ней? - спросил он. - Никак, помирает?
   Девица грохнулась на спину. Окрестности огласились утробным нечеловеческим рёвом. Пот брызнул из чёрных от грязи пор, тело её содрогнулось и обмякло.
  -- Отошла, - выдохнул Сява. - Слава Кузьмичу!
   Культя выдернул из неподвижной руки свои штаны.
  -- Сколько опарышей на такой туше можно вывести! - попрошайка прыгал вокруг и, сияя лицом, потыкивал Проню пальцем. - А можно вы­кормить крыс...
  -- Кайф... - Проня распахнула глаза и распустила губы в мерзкой слюнявой улыбке.
  
   С каждым днём становилось теплее. Оставались позади города, посёлки, деревни. Перед путниками раскинулась бескрайняя пустын­ная степь. Юг находился где-то там, за горизонтом, всего в несколь­ких днях ходьбы.
  -- Вперёд, товарищи! - вскричал Сява. - Последний бросок - и мы у цели!
   Прошло еще несколько дней, а степь не кончалась. Более того, впереди пролегала совершенно голая бесплодная равнина, истощённая в годы развитого социализма мето­дами интенсивного земледелия в совокуплении с научным подходом. Ни травинки, ни кустика, кругом одни трещины в пересохшей выветрившейся земле.
  -- Надо возвращаться, - уговаривал друзей Культя.
  -- Я хочу есть, - стонала Вася. - И ещё хочу пить.
  -- Здесь даже Кал сдать некому, - негодовала Проня.
  -- Нам бы твои проблемы, - ворчал Кнут. - А вообще-то, давайте советоваться.
  -- Открываем Партсобрание! - объявил Сява. - На повестке дня один вопрос с двумя подпунктами. Куда нам двигаться дальше: а - вперёд, или б - назад? Начинаем прения. Кто хочет выступить?.. Слово просит Коммунист Культя...
  -- Ещё два дня без пищи, и мы не сможем двигаться ни вперёд, ни назад, - сказал Культя.
  -- Конкретней, товарищ, - строго попросил Сява. - Почему два дня, а не три или даже четыре? Почему без пищи? Возможно, что впереди скоро опять пойдут травы... Конкретней попрошу.
   Кнут молчал. Он не привык сдаваться ни при каких трудностях, хотя в словах критика имелся смысл. Вася разделяла мнение своего дружка и тоже помалкивала. Проня хотела что-то сказать, но пока она соображала и двигала глазами, наводя резкость на председательствующего, слово сам себе предоставил Сява.
  -- Товарищи! - попрошайка завопил на такой высокой ноте, что пустил петуха. - Товарищи! Высокое звание Коммуниста не даёт нам права при первых же неудачах отступать, капитулировать, сдавать­ся, идти на попятную!..
   Далее Сява прокричал большое количество всевозможных партий­ных заклинаний, воздал хвалу Великому Кузьмичу и проклял капита­листов. Что-либо возражать на такие речи никто не посмел, это счи­талось в высшей степени непатриотичным. Культя сидел пристыжен­ный, но не покаявшийся.
  -- Переходим к голосованию! Кто за то, чтобы продолжить поступа­тельное и целенаправленное продвижение вперед?
   Кнут, Вася и Сява подняли руки. Проня задвигалась, открыла рот...
  -- Кто против? - Сява не стал ждать, пока Проня определиться.
   Культя нехотя, скорее из принципа, вскинул ладонь и тут же опустил.
  -- Кто воздержался?.. Итак, объявляю результаты голосования: трое - за,
один - против, при одном воздержавшемся.
  -- Я не воздерживалась, - наконец-то проговорила Проня. - Я...
  -- За?..
  -- Э...
  -- Против?
  -- Я тоже есть хочу.
  -- Вот и отлично. Значит, четверо - за, один - против, воздержавши­еся отсутствуют.
  
  -- Да-а-а. Вот в таких краях я никогда не бывал! - ликовал Сява, забравшись на кручу. - Перед нами юг, товарищи! Самый настоящий юг! Глядите, какая растительность. Ой, зараза! - Попрошайка отдёр­нул руку, уколовшись.
  -- Похоже, тут даже нет съедобной травы, - пробурчал Культя.
  -- Нет? Как же. Это же юг! Тут всего навалом. Тыквочки вот такие! И сладкие.
  -- Как это - сладкие? - не поняла Проня.
  -- Ну, вкуснее наших. Значит сладкие. Ешь и хочется.
  -- А мне и наших всегда хочется, - сказал Культя.
  -- Наши маленькие, - не сдавался Сява. - Два раза куснул и нету, а южную - ешь, ешь, уже не лезет, а она все не кончается.
  -- Говоришь, как будто сам ел.
  -- Хоть и не ел, а знаю, люди рассказывали, - Сява перепрыгивал от одного куста к другому, пробуя растительность на зуб. - Горькая, - констатировал он. - Солёная. Ой, я-я! Жжётся!
  -- Брось ты её жевать, - сказал Кнут. - Отравишься. Пойдём скорее город искать.
  -- Да, да. Надо город искать, - поддакнул Культя. - Мы сюда не траву есть пришли, а тыквочки и орехи.
  -- Вот вроде бы ничего. - Попрошайка замолотил челюстями. - Нет. Эту я уже пробовал. Солёная. К пиву бы пошла. А так - тьфу.
  -- Ладно, ты тут жри траву, а мы идем искать город, - сказал Кнут. - Вперёд!
  -- Вперёд, вперёд! - заторопился Сява, между словами оттирая язык рукавом. - Только вперёд!
   С каждым шагом становилось всё жарче. Сказывалась усталость, да и солнце прочно зависло в зените. Редкие бабочки, всполошённо трепыхая крыльями, носились от цветка к цветку. Сява поймал одну, попробовал на зуб, но только перемазался белой пылью.
  -- Нет в ней мяса, - сделал заключение попрошайка.
  -- Припёрлись на юг, вот и обжираемся, - язвил Культя.
  -- Ничего, вот найдём город, а там-то уж поедим, - бодро тараторил Сява. - Так поедим, что и думать о еде забудем. Я столько съем, столько! И ещё раз столько.
  -- Смотри не обосрись.
  -- А вот и хотя бы... Главное, наделать куда следует, то есть в горшок, а не в штаны, как некоторые.
   Культя оскорбился и замолчал.
  -- Хоть бы встретился кто. Может, мы не туда идём, - жалобно про­говорила Вася.
  -- Тропинок не видно, - вздохнул Кнут.
  -- Высохла земля, вот все и шляются как попало, - сказал Сява. - Не по тропинкам, а как кому в голову взбредёт.
  -- Юг, - хмыкнул Культя. - Вот у нас по любой тропинке или в город придёшь, или на свалку, или в деревню.
  -- Ладно, переночуем, а завтра город найдём, - уверил всех попро­шайка. - Точно найдём. На юге много городов. Больше, чем у нас. И как только мы город найдём, как объедимся тыквочками, так вы сра­зу и заговорите, вот, мол, какие мы молодцы, что заявились сюда. А это я вас агитировал, я вас привёл. Мне каждый из вас в знак благодарности по тыквочке должен будет преподнести. В знак уважения. То есть, симпатии. Ина­че говоря - расположения. Или почитания. А, может быть, даже благо­говения. Выбирайте сами...
  
  -- Земля-то здесь какая горячая, - заметил Сява, укладываясь спать. - Вот вам и юг. Не надо норки искать или в мусор зарываться. Лёг на землю и спи. А хочешь, чтоб помягче было, можно её порыхлить. Хорошо!
   Никто не поддакивал, и попрошайка притих. Ночь наступила рано. Запахи чудных, но несъедобных трав щеко­тали ноздри. Назойливо стрекотала ещё никем не съеденная козявка. Или она была слишком ловкой, или ядовитой.
   Культя лежал на спине и смотрел в небо. Проня вроде бы потеряла к нему жгучий интерес, а, может быть, как и все, думала о еде.
  -- Ты в меня не кончай, - послышался шепот Васи.
  -- Так куда ж, в траву, что ли?
  -- Вот, дурень. Да в рот мне. Зачем добру пропадать?
  -- Умная, - подумал Культя. - При такой голодухе и я бы в рот согласился.
   Проня неожиданно закашлялась, брызнула слюной.
  -- Будем её южанам предлагать, - зашептал предприимчивый Сява. - В обмен на тыквочки.
  -- Найдёшь дураков, - засомневался Культя.
  -- Зачем дураков. Мы ею будем угрожать. Давай, мол, тыквочки, а то познакомим. Здорово? А? Не глупо?
   Критик не отвечал. Ему хотелось есть и ещё чего-то непонятного, но хорошего. Может быть, счастья?
  
   Под утро сон голодных путников прервал чей-то крик. Первым вскочил осторожный Сява. Он ошарашено повертел головой, но ни­кого не увидел. Кнут тоже приподнял голову и вопросительно по­смотрел на попрошайку. Тот пожал плечами, ещё раз осмотрелся, потом опустился на колени и стал жевать траву.
  -- Э-э-а-а-а! - протяжный вопль разбудил всех остальных.
   В сторонке, невдалеке от их лагеря, умирал человек. Он уже не мог разговаривать, только пучил глаза, весь трясся и временами сильно кричал. По-видимому, он приполз сюда ночью - след сломанных растений тя­нулся к северу.
   Партбилета при нём не оказалось, все пугливо отпрянули и назида­тельно посмотрели друг на друга. Теперь предстояло дождаться кон­ца и попробовать реализовать труп с максимальной для себя выгодой. Можно было, конечно, ускорить процесс умирания - придушить бедо­лагу или стукнуть камешком, но на такое деяние охотников почему-то не нахо­дилось.
  
  -- Вот вам и юг, - заливался Сява, уплетая вторую полосатую тыквочку.
  -- Вкус у неё какой-то странный, - осторожно произнёс Культя.
  -- Это потому, что она сладкая, - ликовал попрошайка. - Скажите, где
ещё нам за покойничка отвалили бы столько? Юг - это всё-таки юг!
  -- Но торговаться они умеют, - засмеялся Культя.
  -- Да уж, умеют, - согласился Сява. - Это точно. Только и мы молод­цы. Ну, нисколько не продешевили. Я, признаться, и за меньшее коли­чество штук согласен был уступить, но ты так ловко раскритиковал их тыквочки...
  -- А ты здорово расхваливал нашего мертвяка. Мол, и крупный он, и тяжёлый, и такой аппетитный. У меня с голодухи аж слюнки потек­ли. Я чуть было не куснул, так ты его красиво расписывал.
  -- Ха-ха.
  -- А тебя мы кормим за то, чтобы ты от нас отвязалась, - крикнул разошедшийся Культя Проне.
   Девица хрюкнула, поперхнулась, семечки брызнули у неё через нос.
  -- Да пофли фы фсе ф фопу, - прошамкала Проня, вгрызаясь в корку. - Фы только дфочить мастефа.
  -- А может быть, прямо сейчас пойдём на рынок? Сдадим Кал, ото­варимся. - Культя мечтательно закатил глаза. - Дорогу в город нам указали...
  -- Какой такой сейчас Кал? - возразил Сява. - Откуда? Столько дней
не ели. На рынок завтра пойдём. Кал как раз и созреет. Что нам на рынке без Кала делать? Кому мы там без него нужны? В нас если что и есть ценного, так это наши фекалии, говоря научно.
  -- А способности? - не согласился Культя.
  -- Способности наши нужны только лично нам, а не им. Не колхоз­никам, во всяком случае. У колхозников от наших способностей баш­ка каждый день трещит.
   Проня дожевала последнюю корку, собрала семечки в тряпицу, рыгнула, пошмыгала носом.
  -- Фто-то нос не фунциклирует, - пожаловалась самой себе.
  -- Ну что, в путь? - сказал Сява. - Подойдем поближе к городу, переночуем, а утром - на рынок.
   Все встали. Проня, проходя мимо Культи, зажала пальцем одну ноздрю, вдохнула поглубже, натужилась... Фонтан соплей, мякоти и семечек окатил критика с головы до ног.
  -- Совсем сладкий стал, - удовлетворенно хмыкнула девица и, гордо заколыхав задницей, зашагала впереди всех.
  -- Хочешь, я тебя оближу? - предложил Сява.
  
   Под вечер появились первые признаки обитания человека. Остан­ки ржавых механизмов торчали из земли. Кучи бетона с истлевающи­ми пластмассовыми конструкциями возвышались на месте былых по­строек. Кирпич, произведённый по встречным планам и повышенным обя­зательствам, к тому же с досрочным их выполнением к какой-нибудь Красной Дате, уже почти раз­ложился, и в местах его применения бугрились рыжевато-красные рос­сыпи. Природа поглощала остатки развитого социализма, превра­щая в тлен его недоброкачественные продукты. Недееспособная сис­тема пожрала саму себя, рухнув под натиском брака, разрушение которого приняло в определенный момент характер цепной реакции.
  
  -- Идите все сюда, - позвала Вася. - Здесь такая ямка уютная. И земля мягкая. Самое место для ночлега.
  -- Не буду я в одной ямке с Проней спать, - заявил Культя. Он побе­гал вокруг и нашёл лаз в развалинах старого дома.
  -- Иди ко мне, - позвал он попрошайку.
  -- Боюсь я в грибах спать, - откликнулся Сява. - Что-нибудь оторвёт­ся да и задавит.
  -- Так тут всё, что могло, уже отвалилось.
  -- Жёстко там.
  -- А мы травки подстелим.
  -- Нет уж, давай вот здесь. - Попрошайка потопал ногами возле за­росшей сорняками железной громадины.
  -- Ну, давай.
  -- Глядите, что это? - Вася указала на небо.
  -- Вороны! - удивлённо выговорил Кнут.
  -- Какие такие вороны? - не поверил Сява. - Они же не умеют летать.
  -- А похожи, - заметил Культя, - только маленькие чего-то.
   Птицы покружились ещё немного, и вся стая улетела в сторону юга.
  -- Наверное, это капиталистические вороны, - предположил Сява. - Голодные они вечно, вот и летают ещё.
  -- Да, - поддержал попрошайку Культя. - Наши жирные, откормлен­ные, им не то что летать, ходить лень...
  
   Культя вскочил среди ночи.
  -- Ой, не могу, - стонал он.
  -- Что с тобой? - встревожился Сява.
  -- Ой, беда. Терпеть не могу. Сейчас Кал сброшу.
  -- Вот незадача, - посочувствовал попрошайка с тихим злорадством в голосе.
   Культя отбежал в сторонку, спустил штаны и, заскулив от горя и облегчения, опустошил кишечник на большой плоский камень. По­том долго смотрел на кучу, сокрушённо качая головой.
  -- Ай-я-яй! Как же это я так? Как же я завтра на рынке объявлюсь?
  -- Да, влип ты, товарищ, - сказал Сява. - Потащишь теперь в руках свое богатство.
   Критик повздыхал, потом улёгся. Но заснуть боялся.
  -- Ну что ты всё крутишься? - не выдержал Сява через некоторое время.
  -- Волнуюсь я. Не спёр бы кто.
  -- Ну, сядь тогда и сторожи.
  -- Спать хочется.
  -- Тогда спи. Нет тут никого, кроме нас.
   Задремали.
  -- Что это? - забеспокоился Культя.
  -- Что ещё?..
  -- Да гудит что-то, - критик приподнялся. Вскочил, замахал руками.
  -- Мухи чёртовы. Сожрут ведь всё.
   Некоторое время Культя сидел перед своей кучей, отгоняя голод­ных насекомых. Потом вспомнил про таз. Нащупал его в темноте, аккуратно накрыл кучку, застелив дырявое дно рубахой.
  -- Вот вам и таз, - сказал сам себе Культя.
   Утром вокруг невыспавшегося от бдения и забот по охране своих сокровищ Культи собрались все товарищи коммунисты. Стали да­вать дельные советы:
  -- В руках пусть несёт, - сказал Сява. - Не такой уж он и противный.
  -- Раструсится много, - не одобрил совет Культя.
  -- Можно было бы в тазу донести, - догадалась Вася.
  -- Таз-то дырявый.
  -- Так на ободке.
  -- Можно было бы, да стечёт.
  -- Да уж. Это от тыквочек такой бывает. От мясной пищи, он добротный, густой, толстый, - высказался Сява с уверенностью знатока.
  -- Высушить его надо, - посоветовал вырубала. - Сухое легко доне­сти. Хоть в руке, хоть в кармане.
  -- Ждать долго. По-о-ка он высохнет, - капризничал Культя. - Да и усохнет много. Докажи им потом, что это полная порция.
  -- Ну и сиди тут со своим дерьмом, - сказал Кнут. - Соображай.
  -- Кумекай, - поддакнул Сява. - Додумывайся. А мы пойдём...
   Культя растерянно смотрел вслед уходящим товарищам. Потом быстро стянул рубаху, перекидал всё в неё, свернул узелком.
  -- Давно бы так, - порадовался Сява.
  -- Башковитый, - похвалил критика вырубала.
  -- Хочешь я понесу? - предложила Проня.
  -- Ишь чего захотела! - вознегодовал Культя. - Тебе доверься, потом всю жизнь жалеть будешь.
  
   На городском рынке, вопреки ожиданиям, с продуктами оказалось, мягко говоря, не густо. Несколько типов, в огромных бре­зентовых кепках, торговали камешками и колючей травой. У осталь­ных на прилавках лежала ореховая скорлупа.
  -- И это можно есть? - удивился критик.
  -- Зачем есть, дарагой. Ты лучше панюхай, как пахнет!
  -- Не понимаю. Где тыквочки, где картошки? Я должен покритико­вать ваши продукты, чтобы вы боролись за повышение их питатель­ных и вкусовых свойств, а у вас, нате - одна скорлупа.
  -- Да ты её критикуй, критикуй, дарагой, но только она всё равно хорошо пахнет.
  -- Да зачем мне ваша скорлупа? Я что зря свой Кал сюда тащил, зря рубаху мазал?
  -- Зачем кричишь, дарагой? Зачем привередничаешь? Зачем нам твой Кал? У нас своего девать некуда. У меня три бабы живут. Две блон­динки и один - брюнетка. Жрут за семерых. Кала от них столько, что уже весь колхоз завалили. У нас на этом Кале опарыши с палец толщиной вырастают. А вот скорлупу девать некуда. Ты её покрити­куй, а я с тобой расплачусь. Будешь нюхать, меня вспоминать, родню мою вспоминать, город наш вспоминать... Красносоп-сон-сор-цлвск. Вот, падла, никак не выговорить.
  -- Что ты мне зубы заговариваешь?! - взвился Культя. - Нет тыкво­чек, нет картошек - опарышей давай, раз они у вас жирные. Надо, кстати, на них ещё взглянуть, какие они жирные. Оценить, таковы ли они на самом деле.
  -- Опарышей мы на Партвзносы сдаём. Их в Хремль на тачках отво­зят, а вот скорлупу...
  -- Звезды на вас нет! - вскричал Культя. - Где ваш Секретарь?
   Кнут уже закатывал рукав. Сява стоял ошеломлённый и не сооб­ражал, что делать. Выпрашивать тут было нечего. Проня охотно демонст­рировала сиськи чернявому с огромными ушами колхознику. Тот сиськи потрогал, но в расчет предложил всё ту же скорлупу, только покрупнее. Проня подавила кулаком скорлупки и стала расшаты­вать прилавок.
  -- Безобразие! - возмутился ушастый. - Труженики полей и огородов не могут спокойно работать! Заявляются тут бродяги всякие...
   Кулак Кнута пришёлся чернявому прямо в глаз.
  -- Раз, - сосчитал Кнут. Плюнул и опять замахнулся.
   На рынке гортанно загалдели. Из-за прилавков высыпали юркие сытые колхозники и быстро окружили пятерых путников.
  -- В Партком их! - раздалось со всех сторон. - В Партком!
  -- В Партком! - закричали Кнут, Культя, Сява, Вася и Проня.
   Очень толстый Секретарь, питающийся явно одними опарышами, вальяжно развалясь в плетёном кресле, внимательно выслушал обе стороны.
  -- Так-так, - сказал он и стал думать.
   Колхозники усмехались.
  -- Значит, ты, как критик, недоволен положением дел на рынке нашего славного Красно-сол-н-ц-в-с-ка? - спросил Секретарь у Культи.
  -- Ещё бы, конечно недоволен.
  -- А чем конкретно?
  -- Отсутствием наличия продуктов, пригодных для удовлетворения насущных потребностей.
  -- Для удовлетворения чьих потребностей? - спросил Секретарь въедливо.
  -- Как это чьих? Моих и вот ихних.
  -- А почему колхозники должны удовлетворять ваши потребности, коль им от вас ничего не надо?
  -- Да каждый Коммунист в нашей родной Коммунякии имеет право всё получать по потребностям! Или у вас здесь не Коммунизм? - Культя грозно взглянул на Секретаря.
  -- Коммунизм. И каждому Коммунисту воздаётся по потребностям.
  -- Так в чём дело?
  -- А ты Коммунист разве?
  -- Я?! Да я... - Культя вырвал из кармана Партбилет, потряс им в воздухе.
  -- А-а-а! - радостно закричал Секретарь. - Этот проходимец раздобыл где-то Партбилет и смеет называть себя Коммунистом. А сам даже не знает, что живём мы не в Коммунякии, а в Коммунизии. Он критикует наших славных тружеников, а сам скрывается от Партвзносов!
  -- Я не скрываюсь, - возмутился Культя.
  -- Молчать! Где ты в последний раз отдавал Партвзносы?
  -- В Красноздравске.
  -- А мы все вчера сдавали. В честь досрочного переименования Родины.
  -- Мы бы тоже сдали, - растерялся Культя. - Но мы были в пустыне...
  -- Понятно. Скрывались от Партвзносов, - Секретарь брезгливо брыз­нул слюной.
  -- Лишить его Партбилета! - заорали местные.
  -- Именем Великого Кузьмича, именем Родной Коммунизии, именем Святой Веры в Мировую Революцию я лишаю тебя Партбилета и звания Коммуниста.
  -- Заговор, - ошарашено лепетал Культя. - Вы здесь все сговорились.
  -- Немедленно сдай Партбилет!
  -- Уж лучше я умру, - прошептал критик.
  -- Этих тоже давай лишай! - орали колхозники. - Они все заодно!
  -- Шайка, - шипел Сява. - Банда. Мафия.
  -- Надо бежать, - Кнут придвинулся к критику. - Чуешь, чем пахнет?
  -- Чем? - не понял Культя и стал принюхиваться.
  -- Сейчас нас всех здесь разжалуют в беспартийные, дурень, - заши­пел Кнут.
  -- Нет, - охнул Культя. - Только не это.
   Дрожащими руками он развязал узел на рубахе, выпрямился, шаг­нул к Секретарю и влепил свои экскременты прямо в его бесстыжие глаза. Секретарь Парткома охнул, хотел вскочить, но пошатнулся и зава­лился на спину.
   Кнут врезал кому-то в глаз, громко крикнув: "Раз!", Сява финтил, прыгал, юлил, вертелся, нырял и, в конце концов, вырвался на свобо­ду, держа в руках чью-то вполне приличную рубаху и две огромные брезентовые кепки.
  -- Три! Четыре! Пять! - кричал вырубала, обрушивая кулаки напра­во и налево. За его спиной к выходу пробиралась Вася.
   Проня била колхозников руками, локтями, головой, коленями, грудью. Но самым сокрушительным оружием в ее боевом арсенале оказался зад, которым она заваливала до десяти человек сразу.
   Культя так хищно озирался, так яростно сверкал глазами, что к нему просто боялись приближаться.
  
   Впереди всех несся Сява. За ним, чуть приотстав, мчался Культя. Кнут дышал ровно, но он тянул за руку Васю, которая совсем задыхалась.
  -- Быстрей! - вскрикивал попрошайка. - Скорей! Если нас изловят, нам хана. Конец нам. Копец! А может быть даже и пиздец!
  -- Ой, не могу больше, - стонала Проня, сильно отставая.
   Сзади всё ещё слышался топот, крики, клубилась пыль.
   Друзья даже не подозревали, что бегут к границе, где вечно сонные добровольцы охраняли Священные Рубежи, а, вернее, огромную дыру в проржавевшем Железном Занавесе.
   Топот беглецов разбудил одного бдительного стража. Он приоткрыл глаз и тут же захлопнул: гоняться за кем-то в такую жару показалось ему выше всяких сил.
  
  -- Где это мы? - спросил запыхавшийся Культя.
  -- Куда это мы прибежали? - переводя дух, удивлялся попрошайка.
   Кнут озадаченно озирался.
  -- Да мы... - бледнея и выкатывая от ужаса глаза, выго­ворил Культя, - кажется, у капиталистов!
   Сява вздрогнул, Вася бессильно упала на землю, Кнут сжал кулаки.
  -- Пропали, - прошептал критик.
  -- Погибли, - выдохнул Сява. - Может, назад побежим?
  -- Точно. Бежим, - рванулся Культя, но тут же спохватился. - Нет. Нет. Там нас сразу схватят. Не знаю, что лучше, быть беспартийным в Коммуня...
  -- ???
  -- ... низии, или Коммунистом в логове врага.
  -- Цепи наденут, - закатил глаза Сява. - Закуют в кандалы. Замор­дуют.
  -- Давайте зароем Партбилеты, - предложил Культя. - Чтобы они не достались этим выродкам - капиталистам. А то ведь отберут - глумиться будут. Над нашей Красной Книжечкой! Над нашей святыней!
  -- Нет, - сказал Сява. - Ты зарывай, а я со своим не расстанусь. Хоть в огонь с ним отправлюсь, хоть в воду, хоть на эшафот взойду. - Попрошайка потуже затянул проволоку на животе.
  -- Выждать надо, осмотреться, и всё тщательно обдумать, - Культя пере­стал паниковать, собрав всю свою волю и ум в кулак.
  -- Правильно, - сразу согласился Сява. - Совершенно действитель­но. В такой ситуации никак нельзя принимать скоропалительных ре­шений. Если вернёмся и попадём в лапы к этому продажному Секре­тарю, то нам, как честным Коммунистам, преданным Партии, Чле­нам Политбюро и лично Великому Кузьмичу, просто стыдно будет носить это высокое звание. Стыдно и позорно! Не достойны мы будем этого звания. Тем более, что нас там быстренько его и лишат.
  -- Лучше буржуйские кандалы, чем позорная участь беспартийно­го, - заиграв желваками, процедил Кнут.
  -- А Проня-то где? - спохватилась Вася.
  -- Проня? - все переглянулись.
  -- Схватили нашу Проню, - погоревал Культя, с некоторой фаль­шью в голосе.
  -- Конец Проне.
  -- Эх, бедолага.
  -- Сильно много ела, тяжеловата была она для скоростного передвижения.
  -- А может, отговорится, отвертится, - с надеждой в голосе прогово­рил Сява. - Может отборонится?
  -- Вряд ли.
  -- Да кто знает...
  -- Всякое бывает. Она баба боевая.
  -- Очень крутая баба.
  -- Да уж, - согласился Культя.
  -- Ладно, - остановил всех Сява. - Своё соболезнование мы ей вырази­ли. А теперь почтим её память минутой молчания. На всякий случай.
   Все застыли в скорбном безмолвии...
  -- А ведь мы можем вернуться, - вдруг сказал Культя. - Можем!
  -- Как?
  -- Как это вот так?
  -- Как же?
  -- Пойдём вдоль границы. Сколько сможем и как можно дальше. Найдём в другом районе ещё одну дыру и рванём в Коммунизию.
  -- Там, где другой Секретарь, - догадался и обрадовался Сява.
  -- И на север, в свои края, - просиял Кнут.
  -- Молодец, - похвалила Вася.
  -- Умница, - одобрил Сява.
  -- Главное - бдительность, - предупредил Культя.
  -- Точно. Верно. Совершенно правильно, - согласился попрошайка. - С бдительностью мы нигде не пропадем. Бдительность - наше оружие. Мы с бдительностью всем носы утрём. И буржуям - кровопийцам, и Секретарям - жуликам.
  
   Утром Сява осторожно, помятуя о бдительности, высунул голову из ямы, в которой беглецы заночевали.
  -- Обалдеть! - выдохнул попрошайка.
  -- Что там?
  -- Трава. Высоченная. Выше меня, выше тебя, выше неба!
  -- Да ну. Свистишь.
  -- Чтоб меня вороны склевали.
   Культя высунул глаза из ямы.
  -- Правда, - удивлённо протянул он. - Вот это да!..
  -- Да быть такого не может.
   Друзья выползли из ямы и стали с удивлением рассматривать дерево.
  -- Это не трава. Это, скорее, куст, - пригляделся Кнут. - Только почему он так вырос?
  -- А крепкий!
  -- И толстый!
  -- А это что?
   На дереве висели крупные оранжевые плоды.
  -- Не трогай! - одёрнул попрошайку Культя. - Может это какие-нибудь капиталистические штучки. Съешь и заснёшь, например, а тебя тут же и сцапают.
  -- Мы спали, и никто нас не сцапал.
  -- Ну, пробуй. Испытывай, если не боишься.
   Попрошайка сорвал один апельсин. Все отошли. Приготовились бежать на всякий случай.
  -- Вроде как тыквочка. Но кожура не плотная - рыхлая, - комменти­ровал свои наблюдения Сява, - а пахнет странно...
  -- Противно?
  -- Да нет. Резко, но приятно. - Сява осторожно кусил. Сок из кожуры брызнул ему в глаза. - Ай! - вскрикнул попрошайка и выронил плод. - Ай-я-яй! Глаза выжгло. Ой-е-е!
  -- Я же предупреждал, - занервничал Культя. - Бежать надо!
   Сява потёр веки, поморгал. Друзья застыли в тревожном ожидании.
  -- Не, не выжгло, целы мои глазоньки. Видят ещё малость, - Сява сквозь слёзы похлопал ресницами.
  -- А вкусный хоть? - спросил Кнут.
  -- Да горький, как полынь, - сплюнул попрошайка. - Но пахнет!..
  -- Скорлупа тоже хорошо пахнет, а есть нельзя. Не трогай больше. Уходим скорее.
  -- Сматываемся. Рвём когти, - затараторил Сява, резко набирая скорость. - Драпаем.
   Но далеко драпать не пришлось. Путь перегораживала высокая насыпь. Друзья попрыгали в подвернувшуюся на пути канаву. Культя нечаянно стукнул Сяву по спине тазом.
  -- А-а-а! Чтоб тебя вместе с твоим тазом! - зашипел попрошайка.
  -- Так ведь ценная ж вещь, - сказал Культя. - Разве бросишь?
  -- Примолкните, - оборвал товарищей Кнут. - А ещё лучше - зат­книтесь.
   Критик и попрошайка заткнулись, залегли и стали наблюдать. Тишина. Ни погони, ни каких других происков.
  -- По-моему, там дорога из железа, - высказал предположение Культя.
  -- Похоже, - поддакнул Сява.
  -- Тогда бояться нечего, - сказал Кнут. - По железным дорогам ник­то не ходит. Неудобно. И откуда они только взялись, непонятно?..
   Но тут послышался отдалённый шум. Он быстро нарастал, пре­вращаясь в странный неслыханный грохот. Из-за ближайшего хол­ма, со стороны капиталистов, выскочило неведомое существо на круг­лых ногах и прямо-таки невероятных размеров. Чудовище заскреже­тало и остановилось. Что-то лязгнуло, существо порвалось пополам, после чего одна из половин помчалась туда, откуда и появилась. По­слышался далёкий свист. Всё стихло.
   Долго путники не могли решиться выбраться из укрытия. И только когда начало темнеть, Кнут и Культя взобрались на насыпь и стали рассматривать вагон.
  -- Железо, - сказал Кнут с некоторым облегчением. Не ржавое.
  -- Написано что-то. Видишь буквы? - Культя провёл ладонью по надписи "Гуманитарная помощь". - А это, кажется, дверь. Как у рес­торанов. Откроем?
  -- Ладно, ты отойди, а я отворю.
   Дверь мягко отошла. Вырубала протянул руку и пошарил внутри.
  -- Что, что там?
  -- Не понимаю. Много их тут... - Кнут что-то схватил, протянул и вытащил из вагона большой мешок. Потом другой - поменьше.
   Добычу отволокли в кусты. Вскрыли первый мешок. Он оказался наполненным... новенькими Партбилетами. Все дружно ахнули, а Вася даже вскрикнула. Биле­тов было много, очень много. Неимоверное количество, как тут же заметил Сява.
   Кое-как справившись с шоком, друзья принялись их разглядывать, щупать и покусывать.
  -- Настоящие! - и верил, и не верил Культя.
  -- Наши, родные, - шептал Сява, в упоении капая слезами. - Крас­нокожие, драгоценные...
  -- Откуда они тут взялись? - недоумевал Кнут.
  -- Странно, очень странно, - мучительно соображал Культя. - Чудо­вище приползло от капиталистов. Значит, именно капиталисты при­везли к границе Партбилеты. Так получается, что ли?
  -- Буржуйская провокация, - постановил Сява.
   Все согласились.
  -- А откуда вообще берутся Партбилеты? - спросила Вася. - Где- нибудь растут?
  -- Если бы они росли, то не были бы святыней, - одёрнул девицу Сява. - Их бы тогда на рынке предлагали.
  -- Секретари выдают Партбилеты, - сказал Культя.
  -- А они где берут? - не унималась Вася.
  -- Они их получают в Хремле у Членов Политбюро.
  -- А Члены Политбюро?
  -- Членам Политбюро их привозят Секретари.
  -- А они откуда берут?
  -- Вот глупая, - не выдержал Сява. - Да когда помрёт кто, или кого в безпартийные разжалуют, кому достаются все Партбилеты?
  -- А-а-а, понятно, - протянула Вася.
   Вскрыли второй мешок. В нём лежали яркие и очень красивые ко­робки с... фантиками. В них было завёрнуто что-то белое, розовое, а иногда полосатое и даже разноцветное.
  -- Пахнет хорошо, как те тыквочки, которые чуть мне глаза не выж­гли, - Сява отшвырнул незнакомые штучки подальше.
  -- Думаешь, опять происки? - Культя осторожно внюхивался в ма­ленький брикетик.
  -- Очевидно.
  -- Отлично пахнет...
  -- В этом-то и вся подлость. Пахнет вкусно, а съешь - и кранты.
  -- Не понимаю, зачем их было заворачивать в самые настоящие фан­тики, да ещё в такие красивые?
  -- Вот-вот, - Сява прищурил глаз. - Вот так-то и попадаются простачки на их хитрости. На их приманки.
   Кончиком языка Культя попробовал одну жвачку.
  -- Те тыквочки, говоришь, были горькие? - спросил он Сяву.
  -- Как полынь.
  -- А эти штуки - сладкие.
  -- Ври больше.
  -- Культя полизал ещё.
  -- Очень сладкие. Слаще нашенских тыквочек.
  -- Тогда пробуй, раз уж рискнул, - подбодрил Культю Сява. - Если не помрёшь, и мы поедим.
   Культя куснул краешек.
  -- Ну, как?
  -- Вкусно.
  -- Так ешь быстрее!
  -- Не торопи. Вкусно-то вкусно, но всё ж боязно.
  -- Да уж теперь без разницы. Если яд, всё одно - сдохнешь.
  -- Ты ж не сдох. - Культя засунул жвачку в рот.
   Заметив, что ничего с критиком не приключается, Сява схватил несколько коробок и попытался спрятать.
  -- Вот, гад. Другие рисковали, а он все себе, - возмутился Культя.
  -- Делим - поровну! - рявкнул на попрошайку Кнут и вырвал коробки.
   Последнюю жвачку раскусили на четверых.
  -- А Культе на одну больше досталось! - вдруг сообразил попрошайка.
  -- Ну и что, - рассердился Кнут. - Он жизнью рисковал!..
  -- Я тоже рисковал, и мне ничего за это не обломилось.
  -- Вот жадюга! - возмутилась Вася. - Тебе и этого не съесть будет. Да ещё столько фантиков хапнул!
  -- Это я-то хапнул?! - подскочил Сява. - Да кто вас сюда привёл?
  -- К капиталистам? За кордон? - вкрадчиво спросил Культя и подмигнул Кнуту.
  -- А, действительно, кто? - вскинул голову вырубала.
   Сява перестал трепыхаться и быстренько набил жвачками рот.
  -- Вот это еда! - восхитился он.
   Через некоторое время на лицо Сявы наползло озадаченное вы­ражение.
  -- Странная еда. Жуешь её, жуешь, а она не кончается.
  -- Пожалуй, - согласился Кнут. Он вытащил ком изо рта, осмотрел его внимательно, запихал в рот и опять принялся разжёвывать.
  -- И тянется, - заметил Культя. - Ух, ты!..
  -- Какая-то это еда ненастоящая, - определил Сява. - Хотя и вкусная.
  -- Уже невкусная, - подала голос Вася.
  -- И, правда! - удивился Культя. - Сначала была вкусная, а теперь невкусная. Как это так?
  -- Видимо, это еда для ихних рабочих, - смекнул Сява. - Сперва вроде бы вкусная, и очень даже её хочется кушать, а начнёшь есть - не кончается. Они её жуют, жуют и никак съесть не могут. Не еда, в общем, а видимость. Подлый обман чувств и зрения.
  -- Ох уж эти капиталюги, - покачал головой Кнут. - Вот бестии, кулак им в глаз.
  -- Ну, ничего, - сказал Сява. - Не на тех они напали. Мы всё-таки не дураки. Не съедается она - чёрт с ней. Мы ее возьмем и проглотим.
   Все остальные глотать еду побоялись. Выплюнули и подсели к мешку с Партбилетами.
  -- Что делать-то с ними будем? - спрашивал всех Сява, ужасно волнуясь.
   Беглецы поглядывали друг на друга. Все понимали, что подобным богатством можно распорядиться очень толково. Любой в Коммунизии выложил бы за второй Партбилет всё, что у него имеется, чтобы подстраховаться на черный день. Случались ведь периоды, когда Сек­ретари жутко лютовали и лишали товарищей Коммунистов их высо­кого звания ни за что, ни про что. Но хотя и их самих ещё совсем недавно чуть было не свергли в пучину беспартийности, никто не осмелился пред­ложить присвоить эту кучу Партбилетов, так как пришлось бы посягнуть и на права вождей, ведающих судьбами граж­дан Коммунизии, а именно это любой рядовой Коммунист считал со­вершенно непозволительным.
   Заметив, с каким вожделением его товарищи смотрят на всю эту груду, как мучается от противоречий Сява, Культя собрался с духом и, начав несколько издалека, произнес следующее:
  -- А ведь мы можем хоть сейчас вернуться на Родину.
   Товарищи уставились на критика.
  -- Как это, как это? - оживился попрошайка.
  -- Каждый из нас возьмёт себе по одному Партбилету...
  -- Да можно ли такое? - усомнился Сява.
  -- Второй Партбилет потребуется на тот случай, если мы опять попадёмся тому продажному Секретарю. Разжалует он нас - отдадим ему эти буржуйские подделки, а свои Партбилеты сохраним.
  -- А точно, - восхитился Сява. - Сохраним. Для ратных дел. Во имя торжества Коммунизма!
  -- Правильное решение, - согласился Кнут.
  -- Берём только по одному, - строго предупредил Сява, запуская руки в мешок. Его пальцы нащупали почему-то парочку, стиснули посиль­нее и никак не могли разомкнуться. Быстрым движением попрошайка бросил Партбилеты за рубаху и стал заправлять их за проволоку.
   Культя острым взглядом усёк неладное и строго потребовал:
  -- А ну, покажи, сколько ты взял!
   Отпираться было бесполезно, к тому же и Кнут напрягся, сморщив лоб в вопросительно-бдительной гримасе.
  -- Второй Проне отдам, если у неё отобрали, - зашипел Сява. - Вы что, про Проню забыли? Проне тоже Партбилет нужен.
  -- Нет уж, нет, - запротестовал Культя. - Пусть походит без Партби­лета. Пусть подавится своими потребностями. Пусть травки поест, а не моих тыквочек.
  -- Так мы с неё клятву возьмём, чтоб от тебя отстала. Слово Партийное.
  -- Какое слово, если она будет без корочек?
  -- Да, проблема, - произнёс Сява. - Тут надо долго думать...
  -- О Проне потом подумаем, - перебил попрошайку Кнут. - Сейчас надо о себе позаботиться. - Вырубала протянул один билет Васе, второй Культе, третий сунул в карман, схватил мешок и потащил его к вагону.
   Про утаённый попрошайкой документ все забыли, и, чтобы от­влечь друзей ещё больше, Сява принялся пересчитывать доставши­еся ему фантики. Считал он и так, и этак, но у него ничего не получа­лось, потому что не хватало конечностей на теле, чтобы соизмерить их заведомо известное количество со свалившимся, как снег на го­лову, богатством. Попрошайка задействовал для счёта и пятки, и коленки, и плечи с локтями, всё равно фантиков получалось боль­ше. Тогда он прибегнул к хитрости - разложил фантики в кучки по десять штук.
  -- Четыре раза по десять и ещё три штуки, - с гордостью сообщил Сява своим товарищам.
   Все уважительно покачали головами, но, сколько это, представить всё равно не могли. Мозг отказывался воспринимать такое огромное количество чего-то полезного.
   Теперь предстояло обсудить вопрос: когда и каким путём целесообраз­нее возвращаться в свою драгоценную Коммунизию?
   Культя предлагал идти немедленно. Сява, имея некоторые сообра­жения насчёт оставшихся в вагоне Партбилетов, призывал к тща­тельным раздумьям и осторожности в решении столь ответственной задачи. Кнут тоже не торопился, надеясь ещё чего-нибудь оттяпать у капиталистов и, главное, набить хотя бы одну буржуйскую морду, чтобы неповадно было той сомневаться впредь в великом преимуще­стве Коммунизма перед эксплуататорской системой. Вася тихо попискивала, поддакивая то одному, то другому оратору.
  -- Тихо! - оборвал всех Сява. Насторожился, вытянул шею. Со сто­роны Коммунизии кто-то приближался.
  -- Да это же Секретарь тот самый, шкура продажная, - обалдело выговорил Культя.
   Толстяк топал по шпалам. За ним - здоровенный мужик с дубиной у пояса, по виду - явный пограничник, толкал перед собой по ржавым рельсам огромную четырёхколёсную тележку. Они подошли к вагону, рас­пахнули дверь, и мужчина стал перетаскивать мешки в свой транс­порт. Потом Секретарь сам влез в вагон, долго там шарил, ругался, но вылез очень довольный, держа в руках толстую фигурную бутыл­ку. Он торопливо отвинтил колпачок, глотнул несколько раз.
  -- Хороша, зараза, - выдохнул восхищённо.
   Пограничник зачарованно наблюдал за убывающей жидкостью и даже весь выгнулся от желания попробовать.
  -- Это они для меня оставляют, - поважничал Секретарь. - Не знаю уж, как и догадались. На, глотни пару раз.
  -- Ах, забирает! - передёрнулся мужик. - Лучше пива.
  -- Это выски, - пояснил толстяк. Он допил жидкость и бросил бутыл­ку в вагон.
  -- Нельзя её с собой брать. Члены не одобряют контактов с заграницей.
  -- А Партбилеты?
  -- Так это же гу-му-ню-тар-ка. Её буржуи обязаны нам регулярно присылать.
  -- Зачем им это?
  -- Не знаю. Партбилеты, как бы мы их не берегли, все-таки изнашиваются. Требуют, так сказать, замены. Ну, и чтобы мы не психовали по этому поводу, поганые буржуи из страха, что какой-нибудь Член Политбюро возьмет да и надавит в гневе на Красную Кнопку, откупаются от нас. А боятся они нас крепко. Особенно наших великих идей боятся.
  -- Да-а-а...
  -- Шибко боятся. А ну, как и у них, народ сбросит ярмо да начнёт строить Коммунизм?
  -- Да-а-а...
  -- Вот тебе и да-а-а. Послезавтра повезу в Хремль Партвзносы, а то протухнут скоро, да мешки эти с Партбилетами, - хочешь, тебя с собой возьму?
  -- Да-а-а...
   Тележка стала удаляться. Секретарь сильно качался. Грохнулся, встал и запел: "Широка страна"...
  -- "Моя родная", - подхватил пограничник.
  -- "Много в ней лесов, полей и рек"...
  -- Что такое лесов? - спросила Вася.
  -- Пней, значит. Раньше их почему-то леса называли.
  
  -- Ну и ну. Вот так-так. Вот тебе и на-а-а, - талдычил Сява, потрясён­ный явлением Секретаря. Он повторял бесчисленное количество разных междометий, которые никак не складывались в какую-нибудь вразумительную мысль.
  -- Значит, Партбилеты нам буржуи присылают? - озадачился Культя. - А я-то всё думал, что это за предмет такой удивительный - Партбилет. А оно вот, поди, как...
  -- Вот как оно того, поди, - подтвердил Сява. - Так вот оно, поди и того...
  -- Того не того, - вклинился в разговор Кнут. - Нам всё это без разни­цы. Нам надо бы о возвращении договориться. О точном времени.
  -- Вот-вот, совегшенно пгавильно, - Сява очнулся от наваждения и заговорил каким-то не своим голосом. - Пгавильно заостгяете вопгос, товагищ. Пгавильно и своевгеменно. Это для нас сейчас наиговнейшая задача. И наиболее насущная. Можно даже сказать, безотлагательная. У кого веские сообгажения по затгонутому вопгосу?
  -- Назад лучше всего идти послезавтра, - сказал Культя. - Послезавт­ра Секретарь этот покатит телегу в Хремль, а потому возвращаться будет не так опасно. Хоть и есть у нас по запасному Партбилету, но лучше обойтись без конфликтов.
  -- Что же, - опять заговорил Сява. - Соображения резонные. Но что будем делать завтра? Так и просидим весь день без еды? Учтите в Красносолс... сорс... сонс... в общем, там нас вряд ли покормят.
  -- У нас ещё эти штуки остались, - напомнила Вася.
  -- От этих штук одни слюни, - фыркнул Сява. - Вот я хоть и проглотил их, а как хотел есть, так и не перестал. Никакой сытости.
  -- И в животе урчание, - добавил Культя.
  -- У тебя вечные с животом проблемы, - посмеялся попрошайка. - Тебе и пукнуть боязно, как бы не обмишуриться. - Сява горделиво натужился и дал звук. В его штанах странно загудело и как будто что-то лопнуло. - Ой! - перепугался попрошайка. - Что это? Что это такое? - Он ощупал себя и прямо весь скорчился от страха. - Штаны к жопе прилипли, - прошептал испуганно.
  -- Снимай! - сказал Кнут.
   Попрошайка быстро развязал тесемки и выставил зад на экспертизу.
  -- Что? Что там?
  -- Непонятно что-то, - озадаченно произнес Культя. - Не мог бы ты еще раз...
   Попрошайка натужился... Большой розовый шар надулся меж Сявиных ягодиц и с резким хлопком разорвался.
  -- Кишка лопнула, - ужаснулся Культя.
  -- Нет, не кишка это, - присмотрелся Кнут. - Это, кажется, то, что мы ели.
  -- Да? - обрадовался Сява. - Он оторвал кусочек и стал рассматривать. - Точно. Та самая буржуйская еда. Только пахнет уже не так. Совсем не так...
  -- А на вкус? - спросил Культя.
  
   Утром четверо беглецов опять заговорили о возвращении. Сява предлагал немедленно бежать в Коммунизию, а там уж, как бог на душу положит, главное - подальше от вражьих происков.
   Культя согласно кивал.
   Кнут настаивал на внезапном внедрении в логово капиталистов, экспроприации некоторого количества продовольствия и быстрого отступления в родные пенаты.
  -- Да, едой, конечно, неплохо бы запастись, - в конце концов, согла­сился Культя. - До наших краёв идти далеко... А ведь это ты нас на юг заманил, - критик зло толкнул попрошайку в бок. - Сидим тут теперь у капиталистов, трясёмся, того и гляди схватят...
  -- Я не трясусь, - заговорил Сява. - Я, если надо, как дам стрекача - ни один буржуй не догонит. Они буржуи-то эти все толстые, сидят, не­бось, целыми днями на своих мешках с фантиками и крыс жирных трескают, чтоб им лопнуть всем от обжорства.
  -- Они-то сидят, и будут сидеть. За тобой прислужники их погонятся. Эти, за пару фантиков, кого хочешь догонят.
  -- Не догонят, - расхвастался Сява. - Меня ещё никто не догонял.
  -- Вот тогда иди и добывай еду, раз ты такой прыткий. А мы тут подождем.
  -- И пойду. Наемся и как дуну. До самого Хремля добегу. И не остановлюсь ни разу. И оглядываться не буду. А вы сидите тут и жди­те, пока вас в цепи закуют и начнут измываться.
  -- Надо всем вместе идти, - решил Кнут. - Украдём что-нибудь и бегом.
  -- Да, вместе легче воровать, - поддакнул Сява. - Одни едят, другие на стрёме.
  -- Значит, углубляемся в логово? - спросил Культя, всё ещё робея, но уже и с некоторой долей решимости.
  -- Значит, да, - кивнул Кнут. - Местность тут безлюдная, холмистая...
  
   Крадучись, ползком, мелкими перебежками друзья приблизились к большой зелёной плантации.
  -- Что это за дрянь? - спросил попрошайка, пережёвывая какие-то семена.
  -- Может, надо корни есть?
   Культя стал копать.
  -- Нет, их и не разжевать даже.
  -- Может листья?
  -- Фу!..
  -- Эй, - крикнул кто-то.
   Сява замер с листом во рту. Над ним стоял человек. В коротких шортах и футболке. Мужчина. Светловолосый. Молодой.
  -- Как дела? - спросил он.
  -- Так себе, - ответил Сява.
  -- Голодный?
  -- Ага, - не растерялся попрошайка.
  -- Оттуда? - человек кивнул в сторону Коммунизии.
  -- Оттуда, братец.
   Человек усмехнулся, кинул Сяве два апельсина и пошёл вдоль поля.
  -- Ишь, щедрый какой, - буркнул попрошайка. - Сам бы эту дрянь хавал.
  -- Да он, дело ясное, из бедных, - заступился за прохожего Культя. - Видишь, как одет? Босой. Штаны короткие. Рубаха без рукавов.
  -- Да, трудна тут жизнь у простого народа, если они такие горькие тыквочки едят, - вздохнул Сява.
  -- Это не тыквочки.
  -- Тем хуже...
  -- Да...
  -- А этот тип нас не выдаст? Кинул нам эти штуки, бдительность усыпить, а сам бегом к капиталистам, чтобы выслужиться.
  -- Кто его знает... Холуи буржуйские здесь, надо полагать, на каждом шагу околачиваются.
  -- Тогда уходим.
   На другом поле, засеянном кормовой свеклой, ботва оказалась почти съедобной.
  -- У нас такое не растёт. Наше вкуснее, - прошамкал Сява.
  -- Будут капиталисты свой народ тыквочками кормить. Сами, небось, жрут, канальи. А народу вот те жёлтые, да эти зелёные.
  -- Как бы там ни было, а надо настоящие продукты искать, - сказал Сява. - Листья с собой бесполезно брать. Засохнут. Скукожатся.
  -- Эх, крыс бы копчёных...
  -- Или ворон жареных...
  -- Опарышей бы...
  -- Ага, размечтались, - злобненько сощурился попрошайка. - Раскатили губищи. Действовать надо, а не разглагольствовать. Есть же тут где-нибудь поле с картошками или тыквочками. Надо его найти. Загрузиться и дра­пать изо всех сил и что есть мочи.
   Культю знобило, и он готов был драпать хоть сейчас.
  -- Действуем! - скомандовал Сява.
   Проползли немного, потом ещё.
  -- Глядите, дорога. А вон гриб. Новый. Не развалившийся.
  -- А почему у нас грибы новые не растут?
  -- А кому они нужны? Чем новее гриб, тем опаснее. Всё в них обвали­вается, рушится. Старые грибы лучше.
  -- Да, в новый гриб я бы и шагу не ступил. Треснет камнем по башке - и капут.
  -- А гляди-ка, вон там, кажется, город.
  -- Плохо видно, далековато, но точно, город.
  -- В город нельзя идти, - предостерёг Культя. - Там-то нас уж точно сцапают.
  -- Сами знаем, не маленькие, - отрезал Сява таким тоном, как будто он руководитель операции. - А вот для ориентировки следовало бы как-то этот город назвать. Например...
  -- Можно назвать его Красноплюйск, - предложил Кнут.
  -- Ты что! Нельзя использовать наше гордое название "Красно" для помечивания вражеской территории, - замахал руками Культя.
  -- Конечно, никак нельзя, - поддакнул Сява. - Пусть будет Белоплюйск или Черно...
  -- Еще лучше Грязноплюйск, - предложил Культя.
  -- Или Тухлоплюйск. А можно - Рвотноблюйск, - затрещал Сява. - А еще...
  -- Ну, понесло... - оборвал попрошайку Кнут.
  -- Да ладно, как хотите, но только не "Красно...". Я категорически возражаю.
  -- Значит, будет Грязноплюйск, - сказал Кнут.
  -- А чем Тухлоплюйск хуже? - опять заартачился Сява.
  -- Хорошо, назовем его Тухлоплюйск, - согласился Кнут и посмотрел на Культю. - Ты не возражаешь?
  -- Да, ладно, пускай, иначе ведь не отвяжется...
   Сява приложил ладонь к бровям.
  -- Эй, смотрите - чудовище!
   По неширокой просёлочной дороге в сторону города двигался ав­томобиль.
  -- Железный таракан!
  -- У нас такие тоже есть. Я видел.
  -- Есть, но все дохлые.
  -- А тут живой.
  -- С ума сойти можно. Как тут только люди живут? Ужас!
   Беглецы дружно начали звездиться.
  -- Слава Кузьмичу за то, что у нас жизнь не такая.
  -- Слава Политбюро!
  -- Слава Партии!
  -- Слава Коммунизму!
  -- Гляди, из гриба люди выходят.
  -- Одеты бедно.
  -- Как это они в такой одежде ухитряются спать? Зароешься в му­сор, поколешься весь, исцарапаешься...
  -- И холодно. Ноги и руки-то - голые.
  -- Да-а-а. Жуткая страна.
  -- Надо бы к этому грибу подобраться поближе, - предложил Сява. - Может, там есть чего украсть? Только двигаться будем парами. Если одних схватят, другие сразу на помощь.
   Кнут согласно кивнул.
   Культя с Сявой, пригибаясь к земле, перебежками бросились впе­рёд. От куста к кусту. От кочки к кочке.
  -- Замри! - зашипел Сява.
   На небольшой круглой поляне отдыхали мужчина, женщина и двое детей.
  -- Что они едят? - недоумевал Культя. - Они что, с ума все посходи­ли?
  -- Да просто продукты у них ненастоящие. Какие-то суррогаты.
   Один из малышей с яркой жестяной баночкой в руках подбежал к кусту, за которым прятались коммунисты. Поставил баночку на зем­лю, посадил на неё резиновую крысу. Что-то залопотал и побежал назад к родителям. Взял мячик. Вернулся... Баночка с кры­сой исчезли.
   Культя и Сява неслись во весь опор. Залегли. Попрошайка с остер­венением вонзил зубы в игрушку.
  -- Мне оставь, - затрясся Культя.
   С огромным трудом Сява оторвал от крысы кусочек.
  -- Не жуётся что-то, - прошамкал он.
  -- Дай, дай! - критик вырвал игрушку из рук товарища. - Помалень­ку надо, помаленьку. А ты отхватил кусище, вот и не жуётся.
  -- Вяленая какая-то, - посетовал попрошайка. - И совсем не вкусная. Пресная.
  -- Ясное дело - пресная. Непресных капиталисты сами жрут.
  -- Чем это вы тут лакомитесь? - Кнут и Вася поспешили на чавкающие звуки. Но от крысы остался один лишь хвост. С сожалением Сява уступил угощение опоздавшей к пиршеству парочке.
  -- А это у вас что? - Кнут уставился на баночку.
  -- Вода, кажется. Слышишь, плещется?
  -- Как же они её туда налили? - Вася с удивлением повертела баноч­ку в руках.
   Сява с видом знатока отобрал жестянку, прищурив глаз, осмотрел её, заметил колечко, потянул за него...
  -- Ух, ты! - воскликнули все. По очереди понюхали.
  -- Чудно пахнет...
  -- Здесь все чудно пахнет...
   Попрошайка глотнул. Газ шибанул ему в нос. Из глаз брызнули слёзы. Сява выронил банку и начал бешено сплёвывать.
   Культя поднял жестянку, кончиком языка попробовал жидкость.
  -- Жжётся, - отдёрнулся он. Помочил палец, осмотрел его внимательно и сделал компетентное зак­лючение. - Тухлая вода, ржавая. От такой заболеть можно.
  -- Надо же, чем капиталисты свой народ поят, - покачал головой
Сява. - И ведь пьют, привыкли. Приспособились. Притерпелись.
  -- Нет, нам к такому никогда не привыкнуть, - сказал Культя. - В нашей родной Коммунизии никто такого не ест и не пьёт.
  -- Точно.
  -- Ага.
  -- Факт.
   Друзья с патриотическим восторгом посмотрели друг на друга. Гордость за свою страну переполнила их сердца.
  -- Может, споём? - предложил сентиментальный Культя.
  -- Споём, друг, но позже, - сказал Сява. - А сейчас обсудим со всей серьёзностью сложившуюся ситуацию. Продуктов, пригодных к упот­реблению, мы пока не обнаружили. Ввиду этих чрезвычайных обстоятельств нам следовало бы посовещаться...
  -- Открываем Партсобрание, - сухим голосом произнёс Культя. - Слово для доклада предоставляется Коммунисту попрошайке Сяве.
  -- Товарищи! Мы попали в тяжёлое положение. С партийной прямо­той скажу вам - в хреновое. В дерьмовое. В...
  -- Короче!
  -- Буду краток. Здесь все живут по волчьим законам. Капиталисты кушают тыквочки, картошки, опарышей и, надо полагать, крыс, а про­стой народ питается чёрт знает каким дерьмом. Барахлом. Гадостью. Дрянью...
  -- Короче!
  -- Короче не могу. Меня душит ненависть к угнетателям. Простите меня, товарищи. - Сява проглотил комок, подступивший к горлу.
  -- Всё равно не трепись, - буркнул Кнут. - Времени у нас на треп нет.
   Попрошайка гневно сверкнул глазами.
  -- И в этот ответственный момент мы все, как один, должны спло­титься вокруг любимой Партии, гордо держать Знамя Кузьмича и до­казать проклятым буржуинам, что горячее сердце Коммуниста... - Сява закатил глаза. - Стучит, как пламенный мотор!
  -- Что такое Знамя? - спросила Вася.
  -- Не знаю! Но так говорят все Секретари. Это хорошее слово.
  -- А что такое мотор?
   Кнут досадливо отмахнулся.
  -- А наш взор, - Сява стер пот со лба, - устремлён в будущее, в светлое, лучезарное будущее! Долой угнетателей! Да здравствует Коммунизм!
   В едином порыве друзья пятикратно перезвездились и... не выдер­жали - запели. Сначала громко, но, уловив испуганные взгляды друг друга, всё тише и тише: "Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голод­ных и рабов...".
   А в это время беззаботные капиталисты спокойно отдыхали. Пили соки, ели апельсины, смеялись, играли с детьми. Никто не замечал, что совсем рядом, на заросшей акациями поляне скверика, четверо коммунистов готовы хоть сейчас совершить ещё одну революцию.
  -- Переходим к прениям. Кто хочет выступить?
   Кнут поднял руку.
  -- Слово предоставляется Коммунисту Кнуту.
  -- Я не умею говорить так красиво, поэтому скажу прямо: давайте поймаем какого-нибудь буржуя и бах! бах! ему по морде...
  -- А если спутаем? - засомневался Культя. - Если честного труженика отдубасим?
  -- Не спутаем, - уверил Кнут. - Как увидим кого в хорошей одежде, значит - капиталист.
  -- Рискованное мероприятие, - не согласился критик.
  -- К тому же у нас мало для этого сил, - вставила своё мнение Вася. - Единственное наше оружие - Культин таз.
  -- И Слово Правды, - добавил Сява. - Нашего Слова Правды капиталисты больше всего бояться.
  -- Кто ещё хочет выступить? - спросил критик и сам поднял руку.
  -- Слово предоставляется Коммунисту Культе, - сказал Культя, на­бирая в лёгкие побольше воздуха и выстраивая на лице заклятое выражение. Поиграв жевлаками и выдержав соответствующую ис­торическому моменту паузу, критик произнёс следующую речь:
  -- Больно и горько смотреть ни беспросветно убогую жизнь местно­го народонаселения, корчащегося в адских муках под тяжёлой пятой эксплуататоров. Мы родились в свободной стране и, если тутошний народ по рабски смирился со столь вопиющими условиями жизни, - Культя скрипнул зубами, - то каково же нам, жителям процветающей Коммунизии, созерцать и вкушать всё это? Тяжкое бремя легло на наши плечи. Видеть все эти безобразия и не помочь простому народу, что может быть горше?.. Судьба забросила нас в буржуйскую цита­дель, и мы просто обязаны раскрыть глаза здешнему населению на их жалкую долю угнетённых и униженных, рассказать им о славной Коммунизии, где все равны, где все люди живут по принципу "от каждого по способностям, каждому по потребностям". Наши предки, первые Коммунисты-Большевики, много веков назад совершили Великую Революцию, уничтожили класс эксплуататоров, и мы тоже, как Истинные Патриоты Отчизны должны воспользоваться предоставившейся возможностью...
   Кнут захлопал в ладоши. Сява впился в товарища преданными, полными восхищения глазами.
   Культя с ужасом приметил, что в своей речи его занесло не в то русло, но с ещё большим ужасом осознал, что ничего не может с собой поделать, и продолжал так же громогласно:
  -- Мы можем погибнуть в застенках! - пафос Культи перешёл в завы­вания. - Но лучезарная искра, зажжённая нами в сердцах простых тружеников, не погаснет. Я верю в это. Вперёд, товарищи!
   Четверо оборванцев выскочили из кустов и понеслись к зданию, которое они приняли за гриб.
   Сява забрался на железную бочку и заголосил:
  -- Товарищи! Капиталисты строят своё благополучие на крови, ко­стях и поту рабочего класса. У нас в Коммунизии любой человек, даже с совсем пустяковыми способностями - вот вроде его, - Сява ткнул пальцем в сторону Кнута, - ежедневно питается тыквочками и картошками, а если постарается, то и крысами и опарышами. А в вашем Тухлоплюйске крыс и опарышей жрут только капиталисты. Народ же приучен есть эти мерзкие жёлтые плоды, да еду, которая не съедается... Мы сочув­ствуем вашей горькой участи, товарищи. Наши сердца разрываются от сострадания, и мы призываем вас: вставайте с колен, распрямите гордо пле­чи и раздавите эксплуататоров, как проклятых гадин. Смерть бур­жуям! Свободу трудовому народу! Вставай, страна огромная!.. - Попрошайка с отчаяньем вспомнил, что дальше слов не знает, однако вспыхнула надежда, что вот сейчас все собравшиеся у гриба подхватят песню и понесутся отбирать у буржуев их мешки с фантиками и копчёных крыс.
   Собравшиеся почему-то начали смеяться. Одни не спеша подходили, другие ухо­дили, некоторые поглядывали на коммунистов с усмешкой, а кое-кто корчил гримасы, похожие то ли на жалость, то ли на презрение.
   Кнут не выдержал.
  -- Буржуйские прихвостни, - заорал вырубала, обводя налитыми кро­вью глазами толпу. - Надеялись, мы вас не раскусим? Куда вы запрятали рабочий класс? Немедленно ведите нас в застенки. Мы освободим народ от кровавых цепей капитализма. Он схватил одного, одетого, с его точки зрения, наиболее добротно - в рабочий комбинезон, притянул к себе и грозно прошипел:
  -- Что, страшно, буржуйская морда?
   Человек смотрел на Кнута, как на ненормального и ничего не понимал.
  -- Сколько людей ты, тварь, уморил голодом? Сколько сгубил в каменных застенках? - грозно вопрошал Кнут. - Признавайся сейчас же, буржуйская сволочь! Капиталист проклятый.
  -- Кто такой капиталист?
  -- Не придуривайся. У тебя есть частная собственность?
  -- Есть.
  -- Ага! - вскрикнул Кнут. Он плюнул на кулак и врезал эксплуатато­ру прямо в глаз.
   Толпа возмущенно загудела.
  -- Раз, - сосчитал вырубала, замахнулся снова, чтобы дать и в ухо, но тут же оказался на земле. Над ним стоял здоровенный парень в голубой рубашке с рас­крашенной железкой на груди.
   Двое товарищей с воем прыгнули на врага, опрокинувшего их боевого соратника. Что-то долбануло Сяву по спине, он охнул; Культя про­свистел ногами по воздуху и шлёпнулся на попрошайку. Щёлкнул металл, критик дёрнулся и вдруг увидел на своих руках наручники.
  -- Заковали, - горестно всхлипнул Культя.
   Толпа стала расходиться. Никому и в голову не пришло, что молодой полицейский только что предотвратил еще одну Революцию.
   Коммунистов погрузили в огромный железный ящик и доставили в город, который сплошь состоял из новеньких разноцветных грибов. Четверых беглецов, несмотря на их отчаянное сопротивление, вта­щили в один из таких грибов и отвели в камеру.
  -- Ну, всё, - заохал Сява. - Так я и знал. В гриб нас замуровали. Чтобы нас тут задавило.
  -- Да вроде бы, этот прочный, - присмотрелся к потолку Культя.
  -- А это? - Сява ткнул пальцем в сторону лампочки. - Видишь, на какой тонкой проволоке висит?
  -- Да такая штука, если и отвалится, не задавит.
  -- Не скажи, - не согласился Сява. - У этих буржуйских выродков всё возможно. Я здесь ничему не верю.
   Друзья притихли и стали прислушиваться к чуждым, непривычным для слуха звукам. Кнут подошёл к решётчатой двери, потряс её.
  -- Крепкая, - сказал вырубала. - Такую не высадишь. Присмотрелся к толстым прутьям и вздохнул. - Это сколько крючков можно было бы сделать, а они из такой ценности застенки сотворили...
   Вскоре явился ещё один капиталистический прислужник. В белой рубашке без рукавов и в таких же никудышных коротких штанах. Он хотел что-то сказать, но увидел Культин таз, который тот не выпус­тил из рук даже во время драки, и стал поглядывать на сей предмет с удивлением и опаской. Культя тут же спрятал таз за спину, человек словно очнулся и с плохо скрываемой ухмылкой проговорил:
  -- Идёмте! Начальство желает на вас посмотреть.
   Друзей привели в большую комнату с несколькими столами. За одним из них сидел мужчина и пил чёрную воду из белой кружки.
  -- Присаживайтесь, - вежливо предложил хозяин комнаты.
   Беглецы осторожно расселись на полу. Каждый старался выбрать место, чтобы над его головой ничего не висело.
  -- Бить будете? - спросил Сява.
  -- Обещайте больше не драться, и мы даже снимем с вас наручники.
  -- Кандалы? - не поверил Сява. - Оковы?
  -- Обещаете?
   Друзья переглянулись. Судя по каменному лицу вырубалы, он явно не обещал.
  -- Надо соглашаться, - очень тихо прошептал ему попрошайка. - Легче будет удрать.
  -- Обещаем, - кивнул Кнут.
   Все дали Честное Партийное Слово.
  -- Хорошо, я вам верю, - сказал человек, щёлкнул пальцами и при­служник, тот же, что и привёл их сюда, снял наручники с запястий беглецов.
  -- Вы как, жить у нас собираетесь или назад в Коммунякию? - спро­сил начальник безмятежно.
   Коммунисты побагровели. Кнут скрипнул мускулами, Культя при­встал. Прислужник за их спинами шумно зашевелился, громыхнул своими железяками, чтобы вовре­мя обуздать вырубалу и критика, который благодаря тазу чувствовал себя здесь весьма уверенно.
  -- Оскорбляете? - с презрением спросил Сява. Драться он больше не собирался, но лицом очень негодовал.
  -- А что, уже переименовали? - иронично удивился начальник. - Тог­да извините, ради Кузьмича.
  -- Не оскверняй имя Кузьмича своим поганым ртом, - прошипел Куль­тя и замахнулся тазом.
  -- Отберите у него эту железяку! - приказал хозяин прислужников.
  -- Попробуйте только! - Критик встал в боевую позу. - Это вы в своем Тухлоплюйске можете беззастенчиво грабить трудовой народ. С Коммунистами у вас это дело не пройдет!
  -- Что-что?.. - Начальник хрюкнул, подавился своей водой и открыл рот от изумления. - Как ты его наз...
  -- А ничего! И никак! - Культя еще повысил голос. - Я сказал - не пройдет! Вам никогда не сломить истинного Коммуниста. Никакие застенки не порушат нашей воли к победе! Да здравствует Мировая Революция! Да здравствует Великий Кузь...
  -- Ладно, мир, мир. Не трогайте его. Но будешь драться - отберём.
   Культя вновь уселся, но в полной боевой готовности, так, чтобы видеть всех своих врагов.
  -- Вот нажмут наши Члены на Красную Кнопку, - подал голос Кнут. - Будете тут все летать кверх тормашками. Только трудовой народ жалко. Поэтому мы и терпим ваши бесчинства.
  -- Кнопку? - как-то радостно, но нервно хмыкнул главный. - Так она у вас заржавела давно.
  -- Не бойся, не заржавела, - подал голос Сява. - Такое только у вас может приключиться. Мы ее регулярно крысиным салом смазываем.
   Начальник перестал улыбаться, устало поправил волосы, отхлебнул из кружки черной воды и сказал сухим спокойным голосом:
  -- К границе отвезем вас в фургоне. Обеспечим продуктами на несколько дней. Если хотите погостить - обязаны пройти дезинфек­цию. Всё. Убери их отсюда. И отправьте с ними того придурка, который в хрустальные вазы гадил.
   Прислужник с готовностью вскочил. Начальник поднял со стола ка­кую-то штуку, приложил ее к уху и спросил что-то непонятное.
  -- Попридержи их пока здесь, - крикнул он своему подчинённому. - Сей­час нет ни одного свободного автомобиля.
  -- На выход! - скомандовал прихвостень и открыл одну из дверей.
   Решив, что их опять засунут в каземат, беглецы дружно запротестовали.
  -- Да не камера это, а комната для гостей, - пояснил начальник.
   В новом помещении Сяву сразу напугала огромная люстра, угрожающе свисавшая с потолка.
  -- Вот эта уж точно задавит, - боязливо косясь, попрошайка обошёл опасный участок вдоль стенки.
   В комнате стоял стол и несколько мягких кресел, застеленных бе­лой тканью. Окно было заделано крепкой стальной решёткой.
  -- Вот на что у них идёт народное достояние, - Кнут пальцем указал на решётку.
   Не успели друзья принюхаться к новой обстановке, как в комнату втолкнули взлохмаченного мужика, по своему виду и повадкам явно их земляка - полноправного гражданина славной Коммунизии това­рища Бяку. Мужичок цепко оглядел беглецов, разинул рот в глупой улыбке и бросился всех обнимать, трясясь от возбуждения и неся пол­ную околесицу. Говорил он быстро, обильно, но так путано, картаво и бессвязно, что ничего было не разобрать. Однако постепенно, не­много успокоившись и перестав дрожать, он изложил беглецам не просто безрадостную, а скорее даже жутковатую картину:
  -- Кошмар! Прр, брр, хрр. Насилие! Издевательство! Дрр, мрр...
  -- Тебя били? - спросила сердобольная Вася.
  -- Кололи! Хрр. Иголками. Брр. Под кожу и вот, фрр, сюда, - Бяка
ткнул пальцем в зад.
  -- Бежать надо, - затрясся от страха Культя.
  -- Догонят! Хрр, прр. Вырубят! Парализуют.
  -- Как это?
   Бяка растянулся на полу, задёргался, высунул язык.
  -- Тебя парализовали?!
  -- Фрр. Два раза.
  -- Ужас, до чего довели человека, - схватилась за голову Вася.
  -- Надо бежать, - прошептал Культя.
  -- Главное - улучить момент, - добавил Сява.
  -- Давно ты тут? - спросил Бяку Кнут, изо всех сил стараясь сохра­нить хладнокровие.
  -- Не знаю, дрр. Не помню.
  -- Оголодал? - посочувствовала Вася.
   И Бяка опять принялся рассказывать, кривляясь всеми частями тела в нервном тике.
   Оказалось: пока Бяку не засекли капиталистические прихвостни, жить тут, с грехом пополам, ещё как-то было можно, хотя если по-честному, то почти что и невозможно, потому что буржуйское ковар­ство поистине не знает границ. Бяку всё время норовили помыть, что­бы, улучив момент, подменить его одежду на совершенно никудыш­ную, - такую тонкую и короткую, что прямо брр.
   Кал сдавать разрешали только в специальном каменном грибе с дыркой, в которую того и гляди провалишься, и надо было, о ужас, терпеть изо всех сил, пока найдёшь этот гриб, и так уж случалось, но Бяка с непривычки несколько раз гадил прямо в штаны. А однажды, случилось ему как-то выпустить из живота лишний газ на улице, так эти капиталюги носы позажимали да как завозмущались, а один кликнул мордоворота с дубинкой и этот мордоворот давай на него орать, а когда Бяка призвал Кузьмича в свидетели, что он всего лишь фукнул и в свое оправдание продемонстрировал, как он это сделал, так этот мордоворот так фукнул ему в ответ из какой-то жестянки, да таким едким пердюхом, что у несчастного человека от слез повылазили глаза и, что самое паскудное, приключился самопроизвольный сброс Кала, после чего его тут же схватили, отвели в белый гриб и, несмотря на мольбы и яростное возмущение, привязали к койке и принялись лечить!
  -- Лечить! Хрр, брр. Вдумайтесь в это жуткое слово... - простонал Бяка.
  -- Как это? Что это? - трясущимися губами спросил Культя.
  -- Берут такую длинную прозрачную бутылочку с ядом внутри, шприц называется, и с иголкой на конце, и под кожу тебе, и под кожу. - Мужичек зажмурился от пережитого ужаса.
  -- А с едой тут как. С едой?
  -- Еды тут, вообще-то говоря, навалом, но, если зайдёшь куда и начнёшь свои способности демонстрировать, то смотрят, как на идиота, и несут еду совершенно никудышную, паршивую, да ещё завёрнутую в прозрач­ную тряпочку, чтобы все видели, какие они тут щедрые. А начнёшь эту ихнюю еду кушать, она и в горло не лезет, и к зубам прилипает, - гадость настоящая, ни тебе копчёных крыс, ни розовощёких опары­шей - всё какое-то пресное, неаппетитное, размазянистое, такое, что верна поговорка: "Кал Коммуниста вкусней еды капиталиста"...
   И другое тут подозрительно. По улицам гуляют одни буржуи, хотя и замаскированные под бедняков своей дурацкой одеждой, а вот где рабочие - непонятно. Наверное, цепями прикованы к трудовым ме­стам - надо же как-то кормить такую ораву бездельников...
   И ещё один жуткий ужас - эти огромные железные чудовища, в которых всякие тутошние дармоеды катаются. Как таких страши­лищ выращивают непонятно, только бегают они с огромной скорос­тью, прямо, как наши тараканы, а уж рявкают так, что сердце обми­рает, и, каждому понятно, что в таком случае может случиться, спа­си и сохрани, Кузьмич, от такого позора. В общем, не жизнь здесь, а сплошные испытания. Хотя еды и много, этого не отнимешь, но такая дрянь, такая противная, что они её и сами есть не могут - постоянно выбрасывают. Любой бак на улице открой - там еда, но ни картошек вам, ни тыквочек. Несъедобная она совершенно, а если даже и начнёшь её есть, уж так смотрят, как будто не верят, что ты им Кал сдашь...
  -- Да хоть бы какой поесть, лишь бы не заболеть, - вздохнул Культя.
   Бяка сочувственно покивал и стал продолжать рассказ:
  -- Я, обычно, возле какого гриба поем с горем пополам этой дряни из
бака и, чтобы всё чин-чинарём было, тут же сдаю Кал в горшок. Стоят они там такие - прозрачные, рядом с каждой дверью. Специальные. Очень удобные. Сразу видно, что ты не просто сидишь, дурака валяешь, а делом занят. В горшки эти вода налита и трава всякая засунута. И обычная, на нашу похожая и с разноцветными мягкими пампушками. Водичкой можно помыться, пампушками - подтереться. Правильно все, почти как у нас. Я траву эту понятное дело - вынимаю, морду водичкой из горшка сполоскиваю и сажусь на него, как положено. Всё по-человечески всегда делал, а они как-то раз увидели, да как разора­лись, и про какое-то свинство, и про какие-то хрустальные вазы, и про какие-то цветы. Я уж бежать пытался. Но куда там... Поймали, да как чем-то прожгли. В общем, парализовали. Вот, какова тут жизнь у простого гражданина...
   Сява потрогал макушку с привставшими волосами и тупо, но назидательно, оглядел товарищей. Все пребывали в шоке. Бяка, несколько разомлевший от такого пристального внимания к своему повествованию, почти пере­стал кыркать и дёргаться.
  -- Пиво, правда, здесь ничевское. Но пить его простым смертным почти что запре­щено - наказывают. Я как-то выпросил, выпил, иду как человек по ули­це, песни пою хорошие, бабам подмигиваю. Предложил одной полюбиться во славу Кузьмича, даже пару фантиков посулил, так она как взвилась!.. Врезала мне сумкой по роже, я, естественно, ей в ответ, и опять меня вырубили, парализовали и в застенок. Очнулся - чуть опять не помер, кругом всё белое, а в руку игла всажена, прямо под кожу, и какой-то яд туда капает. Вырвал я иголку и побежал. Уж так бежал, так бежал, всё на пути сметал, но... не убежал. Изловили, скрутили, иглу в жопу, трр, прр. Пришёл в себя - фантиков нет, грр, мрр. Отобрали... А потом собралась целая куча людей: и белых, и голубых, и чёр­ных. Окружили меня, и давай уговаривать да советовать в Коммунизию вернуться. И вот - к вам привели.
  
   Скрипнула дверь. В комнату вошёл человек, весь такой нарочито приветли­вый, разодетый в чёрную гладкую одежду и с петлёй на шее.
  -- Идите за мной, - сказал человек. - Доставлю вас к самой границе.
  -- Ишь, ты! - поразился и обрадовался Сява. - Испугались нашего Слова Правды.
   На улице перед дверью стояло железное чудовище.
  -- Залезайте! - скомандовал чёрный.
   Беглецы испуганно попятились.
  -- В таракане не поеду, - запаниковал Культя.
  -- А если он нас сожрёт? Схавает? - завякал Сява. - Или вам так и надобно? Мы в него залезем и... уже не вылезем? Нет уж. Помилуйте.
  -- Если пойдёте пешком, требуется пройти дезинфекцию.
  -- Что такое?
   Человек задумался.
  -- Водичкой на вас побрызгают. Как дождиком.
  -- Зачем?
  -- Вши у вас, блохи. На собак наших перекинуться - нехорошо будет.
  -- Ладно. Вшей уничтожить - это даже неплохо. Давай свою дезин­спекцию!
  -- Эгей, - заговорил Сява после душа. - Разве так вшей уничтожают? Смешно. Даже потешно. Уж я-то знаю, как вшей уничтожают. Знаю настоящие способы, испытанные... Можно, например, намазать го­лову глиной, подождать, пока засохнет, а потом отбить эту глину палкой. Вместе с волосами, конечно, но и со вшами. Больно, зато надёжно... Можно развести на моче крысиные какашки и вмазать в череп. Тоже хороший способ... Можно сбрить волосы осколочком стекла и перебить вшей на черепе камушком... Можно... Много чего ещё можно, много есть настоящих способов, по дехсинспекция - не спо­соб. Эта водичка, видимо, на ихних насекомых рассчитана, на вечно голодных. Полудохлых. В этом обществе чистогана, надо понимать, и вше не раз­гуляться. Не то, что у нас. Верно?
   Все важно покивали в знак согласия.
  
  -- Вам туда, - человек в черном указал рукой на север.
  -- Сами знаем.
  -- А это вам в дорогу. Питание. Тут всего понемногу, но на первое время хватит. - Человек передал Кнуту большой полиэтиленовый мешок.
  -- Что там? - спросил оживившийся Сява. - Картошки?.. Тыквочки?..
  -- Картофель, кажется, есть. Хрустящий.
  -- А крысы? Опарыши?..
   У человека задёргался глаз. Он приложил руку ко рту и поспешил удалиться.
  -- Ясное дело - хорошей пищи пожадничали. Скупердяи. - Попрошайка состроил недовольную гримасу. - А вообще-то пора бы и поесть...
  -- Еду надо экономить, - сказал Кнут.
  -- Еду как ли, а вот силы экономить точно надо. Сейчас не подкрепимся - ослабеем. А может, и зачахнем. Ты как считаешь? - Попрошайка су­нулся к Культе.
  -- Да, пожалуй, поесть было бы неплохо.
  -- Вот именно, неплохо. Даже необходимо. Сейчас не поедим, потом сильнее захотим, да уже поздно будет. От этого общества любых не­приятностей можно ожидать. Любых гнусностей. И подлого коварства.
  -- Что ж, - согласился Кнут. - Будь по-вашему. Только от посторон­них глаз надо бы укрыться.
  
   Беглецы спрятались в первых же попавшихся на пути кустах и рас­селись в кружок. Кнут вывалил содержимое пакета на траву. Разочарование путни­ков превзошло их самые худшие опасения.
  -- Вода ржавая, - скривился Сява, откидывая соки и лимонад. - А это что такое? - Он схватил жестянку с консервами. - Нарисована рыба. Но в железе. - Поднёс к глазам, потряс. - Булькает. А как открыть?
  -- Насмехаются, - скорчился Культя.
   Попрошайка разорвал пластиковый пакет с картошкой.
  -- Зачем они её засушили? - удивилась Вася.
   Культя попробовал.
  -- Вроде, съедобно.
   Все дружно захрустели.
  -- Действительно, хрустит, - засмеялся Сява. - А сытости нет. Балов­ство. Зачем было портить картошки?
  -- Это чтоб все слышали, что ты ешь, - догадался Культя. - Уже не спрячешься. Тотальный контроль над населением!
   Попрошайка воровато огляделся.
  -- Трр, - сказал Бяка.
  -- Глядите, фантики! - взвизгнула Вася.
   В одном из бумажных пакетиков лежало несколько десятков конфет.
  -- Кажется, это та самая дрянь, которая не съедается. - Сява развер­нул одну, пощупал. - Нет, вообще-то. Эта больше на засохшую какашку похожа. - По­нюхал. - И запах другой. Незнакомый.
  -- Брр, - сказал Бяка.
  -- Лучше не пробуй, - бдительно посоветовал Культя. - Ещё сдохнешь чего доброго. Волоки потом твой труп в Коммунизию. Ты же не позволишь, да и нам неприятно будет, чтобы откормленными на тебе крысами капиталисты наслаждались?..
   Попрошайка всё-таки лизнул. Сморщился. Конфеты выкинули. Фантики припрятали.
  -- Ай, капиталисты! - воскликнул критик, вытаскивая колбасу. - Ну,
мерзавцы. Они что совсем нас за людей не считают? Чтобы мы стали есть такое?!
  -- Что я говорил, брр, - сказал Бяка.
   Вася покраснела. Культя размахнулся и забросил колбасу подаль­ше. Хлеб вообще никто есть не смог. Всех пугала его ноздреватость.
  -- Гриб какой-то, - предположил Сява. - И, наверняка, ядовитый.
  -- Да, большие грибы редко съедобные бывают, - согласился Куль­тя. - К тому же они имеют свойство каменеть.
  -- Возьмут и окаменеют в брюхе, - поддакнул Сява.
  -- А, может, эти твари, - Культя осторожно кивнул в сторону, - того и желают? Чтобы мы тут все сдохли и не дошли до Священных Рубежей Отчизны.
  -- Зачем же тогда нас отпустили? - спросил Кнут.
  -- Отпустили, - хмыкнул критик. - Да они, может, просто нас боятся!
  -- Боятся, что мы народу глаза раскроем. Правды нашей боятся, - с жаром поддержал Культю Сява. - Светлых Слов Свободы бояться. Разве непонятно? Они от нас как бы откупиться решили. Идите, мол, и не вякайте пока - вот вам мешок с продуктами. А сами всё отравили!
  -- А мы картошки слопали, - схватился за живот Культя.
  -- Точно, слопали, - передёрнулся Сява и выпучил глаза. - Ой, сей­час сдохну.
   Все уставились на него с недоверием, но и с некоторым страхом.
  -- Нет, похоже, не сдохну, - спокойно произнёс Сява. - Не сдохну, даже если и постараюсь.
  -- Перестань всех пугать, - рыкнул на него Кнут.
  -- Послушайте, - вклинилась в разговор Вася, - если бы они хотели нас отравить, то не стали бы насмехаться. Положили бы хорошие продукты, а не всякую гадость...
  -- Действительно, - порадовался Кнут, - и как это мы не догадались?
   Быстро пересмотрели остальное.
  -- Ух, ты!..
  -- Да-а...
  -- Во, дают!
  -- Мрр...
  -- Ну, капиталисты!
  -- Жуть...
  -- Ну, мерзавцы!
  -- Хрр...
   В кусты полетели баночки с кофе, йогурты, пакетики с мармеладом, плитки шоколада.
  -- Опять гриб какой-то. Культя понюхал сыр. - Пахнет плесенью.
  -- Плесень есть нельзя, - предупредил Сява.
  
   Покончив с провиантом, товарищи посмотрели друг на друга.
  -- Всвязи со свалившимися на нас происками открываем Партсобрание, - не разжимая челюстей, процедил Куль­тя. - Слово предоставляется Коммунисту Сяве.
   Попрошайка вскочил, принял большевистскую позу и заскрипел зу­бами. Кусты зашевелились. Бормоча что-то нечленораздельное, на поляну вышел человек. Отхлебнул из бутылки, скользнул пьяным взглядом по беглецам. Покачался, сосредоточился, присмотрелся - увидел колбасу, схватил её и ломанулся прочь.
   Коммунисты дружно ахнули.
  -- Брр, - содрогнулся Бяка.
   Находчивый Культя тут же предложил:
  -- Требуется срочно отловить этого пролетария и выпытать у него...
  -- Военную тайну?
  -- Вряд ли он ее знает. Но кое-какие сведения и секреты - возможно.
  -- Бить будем? - спросил наивный Кнут.
  -- Ты что! Это же наш классовый товарищ!
  
   Пьяница расположился неподалеку. Откусывая большие куски, он запивал их малюсенькими, но частыми глотками. Заметив приближа­ющихся людей, спрятал колбасу и бутылку за спину.
  -- Я её не украл, я её нашёл, - забормотал пролетарий. - Не верите?
  -- Верим, верим, - заулыбался Культя.
   Пьяница пригляделся к подошедшим, успокоился.
  -- На, куси, - предложил он Сяве.
  -- Как ты можешь это есть? - ужаснулся попрошайка. - Я не брезг­лив, но существуют же и какие-то пределы нравственного падения личности...
  -- Несчастный человек, - пожалела пьяницу Вася.
  -- А чего? - удивился человек. - Вкусная. Нам в приюте копченой не дают.
  -- Чем же вас там кормят? - елейным голоском спросил Сява.
  -- А-а-а, - сморщился пьяница. - Дрянь всякую дают. Кашу дают. Суп диетический. Пюре да сосиски.
  -- Сиськи?! - ахнула Вася и потемнела лицом.
  -- Их заставляют поедать трупы, - судорожно прошептал критик.
   Попрошайка одной рукой схватился за вставшие от ужаса воло­сы, а другой вправил выпавшую челюсть.
  -- Меня сейчас стошнит, - Кнут покашлял, покряхтел, с трудом ус­покаивая бунтующий организм.
  -- Держитесь, товарищи. Не все трудности еще покорены. - Культя потряс поднятым вверх кулаком. - Нам нельзя сейчас поддаваться эмоциям. Нельзя расслабляться. Мы должны с честью выдержать все испытания. Правда горька, она страшнее наших предположений, но надо зажать волю в кулак, стиснуть зубы и идти вперед. Иначе пропадём.
  -- Пойдём с нами? - предложил Сява пьянице.
  -- Куда это?
  -- В Коммунизию. Там тебе не придётся питаться этой мерзостью, никто не заставит тебя там поедать сиськи.
  -- Я, конечно, псих, - заговорил их новый знакомый, - но не до такой же степени. У вас там, говорят, ворон хавают?
  -- Что ворон. Знал бы ты, какие у нас вкусные крысы...
  -- А опарыши...
  -- А тараканы...
  -- Ах, хрр, ах! - пустил слюни Бяка.
   Пьяница вдруг согнулся и его вырвало.
  -- Вот, говорили тебе - не ешь его, - посочувствовал Культя.
   Пролетарий вздохнул, утёрся, помотал головой.
  -- Не, я не могу далеко идти. У меня ноги больные...
  -- Тогда скажи нам вот что, где ваши капиталисты свои запасы прячут, - спросил Кнут.
  -- Фу-у-у, - сказал пьяница.
  -- Не бойся. Мы тебя не выдадим. Даже под пытками. Мы ребята ловкие - наворуем и ходу.
  -- В магазинах красть опасно, - забормотал человек. - Поймают, на целую неделю арестуют. А уж как стыдят...
  -- Сколько это - на неделю? - спросил Кнут.
  -- Долго, ох, долго. Да зачем вам воровать? Идите в приют, там вас бесплатно покормят.
  -- Чем?
  -- Пюре, сосисками.
  -- Замолчи лучше, - взмолился Кнут. - Ты скажи, где нам крыс раздо­быть, или лягух хотя бы?
  -- Крыс?.. Крыс?.. - почесал голову пролетарий. - Ах, да, вы же эти... Комму...
  -- ...нисты, - подсказал Культя.
  -- Крыс, значит?.. Топайте вон туда. Увидите ограду. За ней завод по переработке отходов. Говорят, там крысы водятся.
   Лица друзей просветлели.
  -- Спасибо, товарищ.
  -- Только дождитесь вечера, а то днём там люди.
  -- Понятно. Ещё раз Партийное тебе спасибо.
  -- Коммунистическое, - добавил Сява.
  -- Ага. Ну, пойду я тогда. - Бочком, кося глазами, пьяница стал выбираться из дружеского окружения.
  -- А, может, с нами? - крикнул Культя.
  -- В другой раз как-нибудь, когда подлечусь малость.
  -- Боится, - сказал Кнут.
  -- Опасается, - кивнул Сява. - Робеет. Я бы даже сказал - трусит.
   Вечером товарищи проникли на территорию свалки.
  -- Не охраняется, - удивился Сява.
  -- Запуган тут народ до смерти, - констатировал сей факт критик. - Вот и не охраняется.
   Увидев первую крысу, беглецы возликовали.
  -- Вот он, их питомник, - обрадовался Культя.
   Кнут уже мастерил из проволоки силки.
  
  -- Не люблю их сырыми, - поморщился Сява. - Прокоптить бы...
  -- Точно, хрр, - согласился Бяка.
  -- Ничего, по одной съедим, а остальных завтра, как солнышко вста­нет, поджарим, - облизнулся Культя.
   Закусив, друзья разбрелись по территории.
  -- Вот они, закрома капиталистов! - воскликнул критик, разгляды­вая горы мусора.
   Сява уже вовсю таскал из кучи бутылки.
  -- Вот они, их богатства!
  -- О-хо-хо!
  -- Э-хе-хе!
  -- Ну и ну!
  -- Ух, ты-ы!
  -- Ах-фрр-р!
   Сява зарылся в кучу, как крот, выкидывая наружу куски проволоки, обрывки верёвок, пустые мешки, бутылки, коробки, рваные ком­бинезоны и что-то ещё непонятное, но любопытное.
   Глаза Культи блестели, как у сумасшедшего. Он хватал одно, за­мечал что-то другое, ронял, терял, забывал, кидался от одной кучи к другой, рассыпая находки, стеная и воя от счастья и бессилия.
  -- Сыпьте в мешки, - посоветовал Кнут.
   Скоро в проходах между кучами мусора выросли горы пластиковых паке­тов, набитых всяческим хламом.
   Сява, вскидывая руки, подпрыгивая и тряся головой, метался по территории. Врывшись в одну из куч, он наткнулся на залежи фантиков.
  -- А-а-а! - завыл попрошайка. Его разум начал мутиться. Он вдруг перестал соображать, где находиться. Он видел только ворох разноцветных бумажек, зарывался в них лицом, гладил, набивал их за па­зуху, разбрасывал, катался по ним, всхлипывал, причитал и возносил молитвы.
  -- Пора уходить, - опомнился Кнут. Схватил тащившего очередной мешок Культю, встряхнул. - Пора уходить!
  -- А? - обалдело спросил критик. - Чего ты?
  -- Уходить пора, идиоты. - Вырубала отшвырнул друга, быстро свя­зал два мешка, потом ещё два, перевесил через одно плечо, через другое, ещё два подхватил в руки и потопал к выходу. Вася поспеши­ла за ним, унося огромный мешок на спине.
   На полусогнутых ногах, с огромной охапкой фантиков, дико стеная, ничего не видя и не слыша, мимо Культи проплёлся Сява.
  -- Куча, - ошалело бормотал попрошайка. - Огромное количество. Несмет­ное множество. Обилие...
   Критик опомнился. По дорожке из оброненных Сявой фантиков он добрался до их залежей и, вытряхнув самый огромный мешок, стал набивать его бумажками.
  -- Прорва. Море. Масса... - повторял Сява.
   Бяка на четвереньках полз за ним, подбирая фантики и довольно урча: "Мрр-р, прр-р...". К его спине верёвками крест на­крест была привязана солидная поклажа.
  -- Куча, - сказал Сява, взмахнув руками.
   Мимо них, пошатываясь, протопал Культя, унося со свалки целый мешок фантиков и свой закадычный, так до сих пор никем и не востре­бованный таз.
  
   На ночлег путники устроились в высоченной траве. Сява всё вык­рикивал:
  -- Бездна!.. Пропасть!.. Тьма!..
   Бяка попытался вырвать из его рук последнюю бумажку, чтобы присовокупить к остальным.
  -- Не жадничай, - осадил его Кнут. - Не видишь что ли, - человек потрясён?
  -- Похоже, фрр-р, - сказал Бяка.
   На следующее утро Культя проснулся первым. Разбудил Кнута.
  -- У меня проблема, - пожаловался критик.
  -- Что такое?
  -- Приспичило шибко. Кал напирает...
  -- Ну и что? Тут рынков нет. Сядь и откинь.
  -- Что ж я у капиталистов свой Кал брошу? - возмутился Культя. - Нет уж.
   Срочно объявили Партсобрание. Постановили: Коммунистический Кал буржуям не оставлять ни под каким предлогом!
   Вася приготовила пустой пакет из-под выброшенных продуктов. Культя с достоинством облегчился. Ну, а вскоре эту важную церемонию свершили Кнут и Вася. Бяка тоже вдруг захотел...
   В Отчизну мешок с дерьмом тащили по очереди.
   Сява крикнул: "Груда!" - и обгадился прямо на ходу, за что тут же получил Партийное взыскание.
  -- Ворох! - глядя товарищам в глаза, честно заявил попрошайка.
  
   Священные Рубежи пересекли ночью, разыскав небольшую дыру невдалеке от той, которая охранялась молодчиками из погранзаставы. Родина молча встречала своих сыновей. Страна безмятежно спала.
  -- Вот мы и дома, - облегчённо вздохнула Вася.
  -- Отлично, прр, - высказался Бяка.
   Культя выхватил Партбилет и стал неистово целовать его. На гла­зах Сявы появились слёзы.
  -- Тьма тьмущая, - сказал он.
  -- Да... здорово мы капиталистов пощипали, - рассмеялся Кнут, сгру­жая с натруженных плеч тяжёлую ношу.
  -- А ты не боишься, что они войну объявят? - тревожно спросил Куль­тя. - Видел сколько у них детей? Значит, и солдат много...
  -- Не волнуйся, не объявят. Слыхал про Красную Кнопку? Я раньше, правду сказать, не очень в нее верил, думал, что они только нашего Слова Правды боятся, но ведь и Секретарь тот подтвердил.
  -- Так ведь он же шкура продажная?
  -- Ну и что? Капиталистов он тоже ненавидит, Члены Политбюро о факте его продажности ничего не знают, так что существует она родимая, существует...
   Культя кивнул.
  -- Ох, и бояться нас, буржуйские морды, - самодовольно потряс кулаками Кнут. - А поэтому и не трогают. Знают, что Коммунизм непобедим.
  
   Измученные переживаниями и усталостью, путники быстро усну­ли. Окрестности огласил дружный товарищеский храп. Мощно пере­катывала валуны носоглотка вырубалы. Нежными переливами вы­водила хрупкие трели женственная Вася. Умиротворённо похрапывал критик Культя. Перебирая все существующие и несуществующие со­гласные, храпел коммунист Бяка: "Дрр-ч-п-р-ф-ф-ч-м-н-н-р-р-р...".
   Не храпел только Сява. Он что-то украдкой жевал. Иногда пре­рывался, прошёптывал: "Сонм... Туча...", - и опять принимался чавкать.
   Первой проснулась Вася. Быстро растерев помятые щёки и стряхнув муравьев с рубахи, она принялась сооружать костёр. Собрала сухую траву, обломала кусты, притащила несколько небольших камней.
   Солнце ещё только-только начинало всходить. Редкие тучи, разне­женные ночной прохладой, недовольно уплывали на запад.
   Вася присела к своему мешку, развязала его и стала перебирать содержимое. Затаив дыхание, она рассматривала диковинные фла­коны, пузырьки, какие-то незнакомые, но очень красивые безделуш­ки, долго всматривалась в своё отражение в треснутом овальном зеркальце, обрамлённом завитушками костяной оправы. Сломанной рас­чёской провела по волосам, удивилась незнакомым ощущениям и нео­жиданно для себя принялась сооружать на голове первую в жизни причёску. Воткнула в волосы пластмассовый цветок, повязала лен­ту. Вытащила из мешка что-то кружевное, слегка заляпанное крас­кой, развернула, повертела и ахнула от промелькнувшей догадки. Скинув с себя штаны и рубаху, надела платье, расправила его, разгла­дила ладошками и закружилась в тихом восторге. От непривычных движений ноги её заплелись, и Вася завалилась на Кнута, который тут же вскочил, крикнул: "Раз!", - взмахнул кулаком и... проснулся.
  -- А? Чего? - ошалело выкрикнул вырубала. - Что случилось?
   Вася встала, прошлась легкой походкой, кокетливо выгнулась и повела бровью.
  -- Как?
  -- А? - пришёл в себя Кнут. - Ты что это? - Он подскочил к девице, сорвал платье, выдернул цветок из волос, растрепал причёску. - Сейчас же надень нормальную одежду!
   Разбуженный шумом Культя одобрительно кивнул:
  -- Тлетворные буржуйские штучки...
   Всхлипывая, Вася натянула свои старые бесформенные дерюги.
  -- Вот так-то. Теперь хоть на человека похожа. - Кнут шагнул к меш­ку подружки и стал выбрасывать всё подряд.
   Рыдающая Вася подхватила зеркальце, расчёску, ещё что-то и су­нула под рубаху.
   Покончив с капиталистической заразой, Кнут заметил сложенный костёр.
  -- Ладно, не дуйся, - пожалел он девицу. - Сейчас крыс подкоптим...
   Культя подобрал пару хворостинок, насучил волосков из засох­ших травин и быстро разжёг огонь. Мурлыча под нос, он потянулся к пакету с припасами, боковым зрением ведя наблюдение за девицей. Её розовая кожа, мелькнувшая во время переодевания, вновь пробу­дила в нем мужские потоки, совсем было угасшие во время суровых скитаний по буржуйскому логову. Он опять ловил и лелеял каждое её движение, сладостно обмирал от случайного взгляда и всё время надеялся, что когда-нибудь она оценит его, как достойного товарища и Коммуниста.
  -- Пу-у-сто-о! - прохрипел критик, когда его шарящая рука наткнулась вместо крыс на мешок с Калом.
  -- Кто сожрал наши припасы?! - зловеще спросил Кнут, вглядываясь в лица.
  -- Только не я, фрр, - пожал плечами Бяка.
  -- Гора, - сказал Сява, вжимая голову в плечи.
  -- Это он, - уверенно указал пальцем Кнут.
   Однако все попытки вырвать признание у попрошайки разбились о его несокрушимое непонимание существа вопроса.
  -- Великое множество, - упорно твердил Сява. - Кипа...
   В конце концов, решили поискать чего-нибудь съедобного в округе, хотя бы питательной травки или, если повезёт, прикупить подходящих продуктов у первого встречного.
   Разбрелись, но недалеко, так, чтобы с ближайших холмов можно было и окрестности осмотреть, и не выпускать из поля зрения мешки с добром.
   Первым несчастье заметил Бяка. Он обгрызал кору с небольшого кустика, поглядывал по сторонам, опасаясь возможных претендентов на лаком­ство, и неожиданно увидел столб дыма. Ещё ни о чём не догадываясь, вновь наклонился к стеблю, чтобы продолжать угощаться, но вдруг насторожился, приподнял голову и, увидев прыгающего вокруг костра Сяву, замер с открытым ртом.
   Бешеное пламя взметнулось к небу. Попрошайка бросил после­дний мешок в огонь и заскакал в диком танце, радостно выкрикивая одни и те же слова: "Гора! Уйма! Масса! Прорва! Груда!..".
   Кулак подбежавшего Кнута оборвал его на слове "Куча!". Сява охнул, грохнулся на землю задом, вскочил и принялся растирать ягодицы ладонями, с недоуменным вниманием выслушивая поток самых грязных ругательств. Постепенно смысл оскорблений начал доходить до него, попрошайка стрельнул острыми глазками в костёр и стал пятиться. Лица товарищей горели пламенем коммунистической ненависти к врагу и классовой солидар­ностью друг к другу.
  -- Лишить его Партбилета! - крикнул Культя.
   Зрачки Сявы расширились, губы обиженно отвисли, руки затряслись.
  -- Я... как член Партии... торжественно клянусь... то есть приношу свои
искренние...
   Кнут грозно надвигался - попрошайка мелко отступал. Дёрнул взглядом вправо, влево, потом резко развернулся и рванул прочь с такой скоростью, что вырубала едва успел моргнуть. Растаяло об­лачко пыли, и Сявы не стало.
  
   Огонь погубил всё. Фантики сгорели, пластиковые бутылки обуг­лились, даже мотки проволоки расплавились и превратились в бесформенные металлические горошины. Уцелели только Культин таз да ненужная железяка, неизвестно как попавшая в чей-то мешок.
   Кнут кинулся железякой в сторону убежавшего Сявы, сел на землю и угрюмо замолчал. Культя тайком ощупал внутренний карман, в который он зало­жил фантики от жвачек, конфет да ещё успел-таки сунуть несколько штук на свалке.
  -- Надо идти, - робко позвала Вася.
  -- Да, да, - спохватился Культя. - Надо уходить. На север. Домой.
  -- Ух, ты-ы! Ох-хрр-крр-р, - вдруг сказал Бяка.
   На холме, освещенная полуденным солнцем, стояла Проня. В ру­ках она чудом удерживала, по крайней мере, с десяток тыквочек. Радостно вскрикивая, девица ринулась вниз.
  -- А я всё ждала, ждала. Надеялась. Верила... Сомлела уже, и тык­вочки тухнуть начали. Жара такая, а вас всё нет и нет...
  -- Вот мы, - сказал Культя, не зная, радоваться ему или плакать.
   Бяка ловко поймал разогнавшуюся Проню, подхватил падающие тык­вочки, сложил их к ногам девицы.
  -- Извольте, ахрр-р. Это ваше.
  -- Благодарю. Любезный мужчина такая редкость...
  -- Ах-фрр. Очень рад постараться.
  -- Угощайся.
  -- Ах-мрр. Какая женщина! Вумен! Вери супер гууд баб! Я только что из-за кордо­на - там таких нет.
  -- О-о-о! - совсем растаяла девица. - Кушай, вот эту - она, кажется, получше. Нет, гнилая. Тогда вот эту...
   Бяка, давясь и брызгая коричневой мякотью, заработал челюстями.
  -- Ах, нет! И эта гнилая, - расстроилась Проня. - Протухли все. Сол­нце. Жара...
  -- Ничего, мрр. Я так соскучился по настоящей пище, - Бяка подо­брал вторую тыквочку. - Там у капиталистов хорошая еда - дефицит, люди жрут что попало, даже трупы. Фрр.
  -- Ах! Какой ужас! Тогда ещё вот эту попробуй.
   Бяка скинул рубаху и принялся за третью. Культя, тихонечко поёрзывая, придвинулся к одной из откатившихся тыквочек. Но, толь­ко он успел колупнуть ее пальцем, Проня фыркнула, подскочила, пих­нула критика бедром и, подхватив плод, любовно положила его пе­ред Бякой.
  -- Ничего никому не дам, - объявила девица. - Вы меня всё равно лю­бить не будите. Я теперь всё ему отдам. Всё, всё! Даже свою невинность.
   Культя быстренько стал подбирать разлетевшиеся семечки. Проня топнула ногой.
  -- Ты, морда бесстыжая, семечки мои сожрать хочешь? Без разреше­ния? Да за такое дело Партбилета лишают!
  -- А ты сама-то сейчас Партийная? - спросил Культя вкрадчиво.
   Бяка подавился куском, замер...
  -- Я?! - Проня выхватила красную книжечку. - Да я за свой Партби­лет им тут всем кое-что поотрывала. Они мне ещё один предлагали, лишь бы я утихомирилась.
  -- Ах-р-р, какая баба! - радостно воскликнул Бяка.
   Проня распушила губы в довольной улыбке.
  -- Кажется, объелся, - торжественно объявил Бяка и раскатисто рыгнул. - Уф-р-р, больше не могу...
   Девица сложила оставшиеся тыквочки в кучу, села рядом.
  -- А вы чего тут торчите? - с ехидцей спросила она Культю и Кнута. - Идите своей дорогой. Я вас больше и знать не хочу. У меня теперь новый товарищ.
   Бяка хозяйской рукой похлопал тыквочки и с самодовольным ви­дом приобнял свою кормилицу. Проня игриво покривлялась, выпус­тила язык и широко лизнула Бяку от пупка до макушки.
  -- Ах-мрр, - замурлыкал обжора и полез к девице под тряпки. Вытянув оттуда огромные колышущиеся груди, он стал подкидывать их, перекатывать, щекотать, охая и ахая от охватившего его восхищения. Проня заскулила в блаженстве, потянула Бяку за портки, горячо зашептала:
  -- Скорей, скорей, где он тут у тебя завалялся?
   Бяка с достоинством засунул в ширинку руку по самый локоть и вывалил свое великолепие.
  -- Вот, фрр, мрр.
   Проня затрепетала. Она вдруг повисла на мужичке, впилась в его губы, засасывая их вместе с носом, глазами и всем лицом по самые уши. Уже вдвоем они завозились в отчаянной спешке. Завязки, тряп­ки, рубахи, штаны, взлетали в воздух и падали, словно подбитые палками вороны, на землю. Культя подкрался к оставленным без при­смотра тыквочкам, выхватил две и, стараясь не шуметь, стал быстро отходить. Кнут тоже прихватил парочку. Про Васю все забыли, и она, не умея воровать, уходила без добычи.
  -- А-а-ах! - вскрикнула Проня и завыла на все лады. Бяка тоже за­фырчал и захрюкал.
   Культя обмер от страху, оглянулся. Нет, этот вой был не из-за ук­раденных продуктов, это был вой сладострастия.
   Трое путников спешно уходили полями, чтобы стороной миновать опасный город Красносолнцвск.
   А Проня и Бяка продолжали бешеную любовную оргию.
   Ближе к вечеру Бяка вдруг с удивлением заметил, что его милашка больше не скулит, не стонет и не охает, и что он уже давно сношается с тру­пом. Проня не дышала. На её лице застыла счастливая улыбка, в гла­зах запечатлелось блаженство...
   Бяка слез с туши, перезвездил её несколько раз, поцеловал в лоб и, смахнув скупую мужскую слезу, быстрым шагом направился к границе...
  
   Путники целеустремлённо брели на север. День набирал силу. Безоблачное белесое небо источало жар, воз­дух дрожал, словно в лихорадке. Вдали из небольшого пруда колхоз­ники таскали воду. Весело тренькали цикады, разноцветные мотыль­ки целовались с цветами.
   На путников никто не обращал внимания. Известно ведь: идёт че­ловек мимо - он не опасен, а вот если остановится, значит, что-то задумал.
  
   Завечерело. Отлегла жара, воздух насытился легкой прохладой. Солнце провалилось за край земли, торопливая темнота жадно вылезала из ям и ущелий.
  -- Да... подвёл нас Сява, чтоб ему сдохнуть в безлюдном месте, - вздохнул Кнут.
  -- Да уж, да... - согласился Культя.
   Вася посмотрела на товарищей и ничего не сказала. В эти после­дние дни она стала задумчиво молчаливой. Кнут тоже не выглядел весёлым. Он оживлялся лишь тогда, когда вспоминали об их нападении на закрома капиталистов. Это возбуждённое оживление вырубалы наводило Культю на неприятные мысли о потенциальной возможнос­ти измены Родине его товарищем. Кнут, однако, не покупался на вкрадчивые вопросики критика и лишь толковал, что не мешало бы им тогда пошустрить в буржуйском логове покруче, а ещё лучше - совершить крупную диверсию.
  -- Эх, жаль, что мы там всё не подожгли, - огорчённо вздыхал Кнут и бил себя по колену огромным кулаком.
  -- Очень недальновидное сомнение, - выговаривал критик раздра­жённо. - Поджог мог бы послужить толчком к третьей мировой войне!
  -- Так уж и к войне, - кривил рот вырубала. - Не заметил разве, как они там с нами заигрывали? Бояться они нас до жути. А раз бояться - значит уважают!
  
   Пустыню миновали, как в дурном сне, но всё-таки легче, чем в первый раз. Заранее удалось запастись картошками и тыквочками, приобретёнными исключительно в обмен на фантики. Способностя­ми нигде не пользовались - опасались. Культя всё пытался загнать свой таз, но южане лишь изумлённо хмыкали, переглядывались и даже не торговались. На последний фантик Культя выменял тол­стых сушёных гусениц, не очень, правда, вкусных, зато достаточно питательных.
   Город Красноздравск, первый после южных краёв, порадовал го­лодных и измученных путников щедрым рынком, на котором Культя и Кнут блестяще продемонстрировали свои способности.
   Довольные, возбужденные, они поедали продукты, бурно обсуж­дая тяготы перехода через степь и пустыню.
  -- А помнишь, как ты пробовал глину есть? - смеялся Культя.
  -- А ты - чьи-то засохшие какашки?
  -- Это не какашки были, а косточки.
  -- А пахли, как какашки.
   Кнут впервые слопал свои картошки, забыв покормить Васю...
   Вечером друзья забрели в небольшую деревушку, чтобы ещё раз попытаться всучить какому-нибудь простофиле Культину железяку.
  
   Колхозник долго вертел таз и руках, стучал им об пол и сколупы­вал ногтем ржавчину. На негодующие Культины протесты заметил, что ржавчина - не металл, металл, мол, не сколупывается, а ржавчина ему всё равно ни к чему и никому она ни к чему, потому что этой ржавчины вокруг и так целые горы. Так что, ежели она кому-то спонадобна, он покажет места, где её столько, что и за раз не унесёшь, и за десять раз не унесёшь, и хоть всю жизнь таскать будешь - всё равно не унесёшь, - так что нечего тут пыхтеть и возражать, когда человек вещь проверяет.
   Культя согласился, что ржавчина - вещество бесполезное, никчём­ное, но таз - это вам не ржавчина, и тут же добавил, что если вот подойти к этому тазу с умом, а не стучать им об пол и не колупать почём зря ногтями, к тому же такими заскорузлыми, то можно из этого таза изготовить огромное количество полезных в хозяйстве предме­тов...
   Было заметно, что хозяину вещица понравилась, хотя он и тужился делать вид, будто таз слишком стар и ни на что не годен. В конце концов, колхозник отложил его в сторонку и вопросительно уставил­ся на критика...
  -- Так... - Культя наморщил лоб, стараясь не потеть от предчувствия удачи. Похоже было, что наконец-то настало время осуществиться его обильным чаяниям и надеждам. - Так, значит... Одну часть расчё­та мы взяли бы продуктами, ну а другую... - колхозник нахмурился, но не возражал, - ...другую можно и фантиками. Только какие попало нам не нужны, а вот если хорошие, то нужны, хорошие мы взяли бы, конечно...
   Хозяин, кряхтя, пополз за печку, вытащил оттуда жестяную коро­бочку, открыл её и выложил на стол несколько фантиков.
  -- За таз? - ужаснулся Культя.
   Колхозник добавил парочку.
  -- Издеваешься? Да это так мало, что я даже не нахожу слов!
   Хозяин посмотрел на таз, на фантики и уже не уверенной рукой выложил ещё один, потом ещё.
  -- Нет, нет! Добавь-ка самое малое с десяток, а потом уже начнём торговаться.
  -- Ещё? С десяток? Это очень много.
  -- Да ты положи, положи, чего боишься. Я же их не заберу, если не сговоримся.
  -- А-а-а, - согласился хозяин.
  -- Ну вот, теперь и поторгуемся, - обрадовался Культя.
  -- А как?
  -- Экий ты тип. Ты свои фантики будешь хвалить - я свой таз. Ты прибавишь, я прибавлю...
  -- Чего ты прибавишь? - недопонял колхозник.
  -- Как это чего? Достоинств! Я к своему тазу столько достоинств хороших прибавлю, что у тебя и фантиков не хватит.
   Колхозник почесал затылок.
  -- Будто бы я сам не соображу, на что этот таз годен, - произнёс он. - Будто бы я сам дурак.
  -- Вроде, и не дурак, - сказал Культя. - Такой вывод пока ещё не напрашивается. Глупый человек подумал бы: вот, мол, таз какой-то, да кому он нужен? А умный так не подумает, умный сообразит, что этому тазу цены нет. Но всё ли и самый умный-распреумный может знать, способен ли и самый умный-распреумный догадаться о неверо­ятных возможностях в применении данной штуковины? Ведь это не просто кусок железа, это - изделие, а каждый ли может уразуметь, как использовать даное изделие с полной и существенной пользой лично для себя и своего хозяйства?
   Хозяин ещё сильнее заскрёб голову.
  -- Кумекаешь?
  -- Ну?
  -- Соображаешь?
  -- Ну?
  -- Ну, ну... Думаешь, я тебе всё даром расскажу?
  -- А-а-а, - скумекал колхозник, подсыпав на стол фантиков.
   Когда фантики кончились, а достоинства ещё нет, хозяин побежал за тыквочками...
  
   Культя выбрался на улицу... без штанов. Тесёмки на порчинах были туго завязаны, а сами штаны, набитые тыквочками, перевешены че­рез плечо.
   Кнут заходил кругами вокруг критика, несмело нахваливая и тык­вочки и Культины способности. Вася демонстративно помалкивала.
  -- В долг, под Честное Партийное Слово, одну тыквочку я тебе, так уж и быть, дам, - сказал критик вырубале. - А это тебе. - Культя выбрал самую румяную и положил перед Васей.
  -- За так? - удивилась и обрадовалась девица.
  -- Ну, в общем, как бы это сказать... ну, иначе говоря... вот, как бы, в
порядке аванса, - пролепетал Культя.
   Часть тыквочек критик пропил и городском ресторане и вернулся к месту ночлега сильно навеселе. Он долго и нудно пел одну и ту же строчку из "Вихрей враждебных", чем довёл до бешенства вырубалу. Тот, конечно, мог бы прервать его пение хорошей затрещиной, однако, не решился на сей шаг, ввиду его явной контрреволюционности.
   Закончив пение, а, вернее, забыв, наконец, и эту единственную строч­ку, Культя попытался ещё раз договориться с Васей и начал плести ка­кую-то чушь о "томном свете Луны" и о "слиянии двух тел в экстазе звездо­пада", но, не добившись взаимопонимания, наконец-то уснул. Вася так и не поняла туманных намёков критика и прямо извелась, соображая, чего же такого от неё добивался этот странный извращенец.
  
   На другой день, отработав, как и положено, на рынке, друзья ре­шили держать путь к городу Краснозвездску, в котором родилась и провела нехудшие свои года Вася.
   Никуда я больше с вами не пойду, - заявила Вася, со слезами на
глазах осматривая до боли знакомые окрестности любимого предместья. Подбежав к родному песчаному холму, она с нежностью по­гладила камень, за которым многие годы справляла малую нужду, с грустью подошла к своей норке.
  -- Здесь кто-то уже живёт, - сообщила она без всякого огорчения.
  -- Выгоним, - пообещал Кнут.
  -- Зачем же? - неодобрительно фыркнула девица. - Для меня всегда место найдётся.
  -- Ну-ну, - сказал Кнут, присаживаясь. - Так и будешь тут мужиков мучить, значит?
  -- Сами себя они мучали, мне-то какое дело...
  -- Бросаешь нас, значит?
  -- Я никого не бросаю. Это вам с вашими способностями бродить всю жизнь надо, а мне-то зачем? Мне уже бродить надоело.
  -- В этой дыре будешь жить, значит?
  -- Не в дыре, а в норке, - ответила она и полезла знакомиться с новым хозяином её жилища.
   Кнут подумал, что бы такого сказать на прощанье жестокого... Но так ничего и не придумав, он обратился к Культе:
  -- А мы куда путь направим? В Столицу что ли?
  -- Можно и в столицу. Я и раньше предлагал...
  -- Завтра?
  -- Давай завтра...
  -- После рынка?
  -- Как водиться.
  -- А сегодня?
  -- Сегодня? - Культя задумался. - Сегодня можно было бы сходить в одно заведение. И ещё, ты не хотел бы заработать пару фантиков?
  -- Всегда готов!
  -- Надо всего лишь набить морду одному ублюдку.
  -- За фантики? С удовольствием.
  
   Заведение, в котором когда-то хищнически обобрали Культю, не пустовало. Народ потреблял всевозможные лакомые закуски и зали­вал в себя добротные порции пива. Критик тут же приметил того са­мого официанта, навёл на него палец, соображая, куда бы бежать в случае провала операции. Кнут развёл плечи, откинул голову, назад, чтобы шея казалась потолще, схватил указанную жертву за грудки и приподнял над полом. Официант перепугался и тут же начал потеть и плакать.
  -- Экий ты, однако, все-таки хлюпик, - с сожалением произнёс вырубала, устанавливая работника общепита на пол. Культя мельтешил поблизости и
давал товарищу дельные советы. Кнут взял жертву за загривок, раз­вернул, согнул в пояснице. От пендаля, который ввалил ему вырубала, официант отлетел, перевернулся через голову, но ни сознания, ни само­обладания не лишился. Он тут же вскочил и жутко заголосил. Выско­чили повара, мгновенно окружили вырубалу, повалили, связали, ре­шив без промедления тащить его в Партком за дикий произвол, несов­местимый с Моральным Кодексом Покорителя Коммунизма.
  -- А я был нанят! - заорал Кнут. - Нанят я был, капиталист вас всех задери.
  -- Кем это, кем? - дружно загалдели повара и официанты.
   Культя хотел было смешаться с толпой, но его тут же выловили и повязали. Дело принимало нешуточный оборот. Культе грозил серь­ёзный штраф в пользу Партии... Дешевле было откупиться на месте и как можно быстрей.
   Победители попытались свести торг к рассчету натурой, но Культя, ловко лавируя словом, отделался легким испугом, двумя фантиками штрафа и обещанием познакомить работников ресторана с Басей. Кри­тика развязали, однако выделили сопровождающих, чтобы не сбе­жал и доставил Басю немедленно. Обмануть этих хитрых бестий ока­залось делом невозможным.
   По дороге к Басиному логову, Культя потребовал от Кнута немед­ленного возврата своих фантиков, поскольку тот не справился с при­нятыми на себя Высокими Обязательствами. А в качестве возмещения моральных издержек, критик возжелал заполучить ещё два фантика, резонно заметив, что если бы вырубала вообще не взялся за дело, которое так бездарно и позорно провалил, то он, Куль­тя, пребывал бы сейчас в более комфортном состоянии, чем имеет, неудовольствие находиться в данный исторический момент.
   Кнут без возражений вернул незаслуженный гонорар, а требова­ние других двух фантиков объявил незаконным, потому что на случай провала мероприятия какие-либо компенсации не были обговорены вообще. Повара согласно закивали, и Культя в который раз укорил себя за политическую близорукость и недальновидность.
   К счастью, Басю разыскали без особого труда. Он не стал сильно ломаться и согласился предстать перед работника­ми ресторана без всяких предварительных условий. Возжелал лишь только сытно и вкусно покушать да испить пару порций добротнейшего пивка, на что сопровождающие его лица дали своё немедленное согласие.
   Культя однако был не так прост. Заметив, как заходили вокруг толстяка работники заведения, он начал вымогать и для себя бесплат­ное угощение, шепнув, что имеет на Басю особое влияние, а потому, если товарищи повара рассчитывают на более длительное сотрудничество с Басей, то необходимо согласовать данный вопрос с ним, Культей, как с уполномоченным представителем заинтересованной стороны.
   Повара поволокли Басю на кухню, выставив Культе крупную пор­цию пива.
  -- Ещё бы крыс на закуску, штучки три или четыре. И опарышков поболе, и тараканчиков, - разошёлся критик в приступе удачи.
   Ему швырнули ещё одну кружку с пивом.
  -- А что я буду жевать? - не унимался Культя.
  -- Пиво - это угощение, а еда - это еда, - пояснил официант.
   Кнут, которому так ничего и не обломилось, несмотря на активную помощь в поисках и приводе Баси в заведение, скучал на улице, изнывая от безделья и жажды. Он прикидывал, как бы ему заработать фан­тиков или продуктов, но ничего умного не приходило в голову. Мож­но было, конечно, подловить кого-нибудь в тёмном углу и изъять фан­тики, или даже, например, рубаху, да только последствия подобных деяний были непредсказуемы. То есть, с одинаковой увереннос­тью предполагался, как полный успех, в виде временного обогаще­ния, так и полный провал, в смысле лишения Партбилета.
   Культя вылез из заведения совершенно пьяный.
  -- Идём к бабам. Бабы - это вещь! - провозгласил критик и трахнулся мордой об дорогу.
  -- Ну и нажрался же ты, браток, - позавидовал Кнут.
  -- Ага. В драбадан, - икнул Культя, пытаясь встать.
  -- Идти можешь?
  -- Могу. И иду. К Светлой Заре Коммунизма! - критик сделал не­сколько быстрых шажков и врезался в развалины.
  
   Утром, очнувшись, Культя в первую очередь схватился за карман. Все его ценности были на месте.
  -- Вчера ты обещал мне два фантика за то, что я тебя там не бросил, - сказал Кнут, протягивая руку и нетерпеливо шевеля пальцами.
  -- Если обещал, то почему же не дал? - засомневался в правдивости товарища Культя.
  -- А потому что просто не мог. И вообще, я тебя, можно сказать, спас фактически.
  -- Вот в то, что спас - верю, - согласился Культя, - а вот то, что два фантика обещал - врешь. Не могло такого случиться.
  -- Ну-ну, - пригрозил Кнут. - В другой раз брошу тебя на произвол судьбы.
  -- До другого раза ещё дожить надобно, - по-философски рассудил критик. - Пойдём-ка лучше на рынок. А то что-то с голодухи башка трещит.
   Раскритиковав в пух и прах приглянувшиеся ему продукты и зав­ладев самой крупной из имеющихся в наличии тыквочкой, Культя уселся на горшок, чтобы произвести необходимую сдачу Кала. Он тужился, краснел, пыхтел, но ничего не получалось.
  -- Ага! - радовался колхозник. - Небось, второй раз хочешь продук­ты отхапать. Меня не проведёшь.
   У Культи от напряжения заломило в ушах и выпучились глаза.
  -- Эй, люди добрые, у меня тут на горшке настоящий жулик, - крикнул колхозник. - Кала нет, а всё туда же... Да ещё продукты мои ругал.
  -- В Партком его! - закричали труженики полей. Набежала толпа.
   Мелькнул Кнут с отборными картошинами в лапищах.
  
   В Парткоме стоял шум.
  -- Прошу тишины! - приказал Секретарь. - И не галдите так, а то совсем здание обрушите.
   Кто-то ойкнул: на него с потолка упал кусок штукатурки.
   Культя стоял перед Секретарём и усиленно думал, что ему гово­рить в свою защиту. Никаких подходящих идей не возникало. "Про­щай, Партбилет", - молнией обожгла жуткая мыслища.
  -- Итак, уважаемые товарищи, начинаем заседание, - сказал Секре­тарь. - На повестке дня один вопрос: недостойное поведение Комму­ниста Культи на колхозном рынке. Слово предоставляется Коммуни­сту, колхознику Ляпиле.
  -- Вот этот, так называемый Коммунист, ругал мои продукты. Хо­рошо ругал, добросовестно, я не в претензии. И чтобы продемонстри­ровать свою Неустанную Борьбу за улучшение качества выращивае­мых мною овощей, я выдал ему на пробу одну тыквочку, но товарищи!.. Этот тип оказался жуликом, он не смог сдать Кал. Что же это такое?!
  -- Да-а-а, - Секретарь грозно задвигал бровями. - Налицо явное вве­дение трудовой общественности в заблуждение. Этот человек видимо сдал Кал кому-то другому, продуты съел, а тебя, товарищ Ляпила, хотел по­просту одурачить и с помощью твоей тыквочки намеревался, видимо, удовлет­ворить не потребности, а какие-то непристойные прихоти...
   В зале негодующе загудели.
  -- Позор!
  -- Аферист!
  -- Пройдоха!
  -- Обманщик!
  -- Заклеймим позором!..
  -- Вон таких из Партии!
  -- Очистим наши Стройные Ряды!
  -- Слово предоставляется пока еще товарищу Культе, - объявил Сек­ретарь, произнеся слово "товарищ" с явным неудовольствием.
   Культя встрепенулся. В его глазах стояли слёзы. Он достал свой Партбилет из кармана, поцеловал его, прижал к сердцу и начал рыда­ющим голосом:
  -- Товарищи! У нас в Коммунякии... - в зале негодующе ахнули, - ...всякое быва­ло... Да, приходилось лишать Партбилетов за поведение недостой­ное высокого звания Коммуниста. И я сам, бывало, голосовал "за". Но никогда, никогда я не пытался обмануть родную Партию! Нашу Партию! Потому что наша Партия - Ум, Честь и Совесть нашей эпо­хи. Всю свою беззаветную любовь я посвятил Партии. И теперь, - Культя продолжал повышать голос, - когда благодаря Неустанной Заботе наших горячо любимых Членов Политбюро мы живем и Коммунизии, каждый, кто по­смеет посягнуть на это священное... - "О, господи! Что это я такое несу, ведь завтра могут переименовать" - ...завоевание трудящихся масс! Не позволим проклятым капиталистам! - завизжал Культя неожидан­но для самого себя. - Смерть буржуям! Пролетарии Всех Стран - Соединяйтесь! - Культя пустил петуха. Покашлял, скорбно опустив голову. - Простите меня, я очень волнуюсь.
   Толпа зале пребывала в глубоком шоке. Стояла гробовая тишина. Патриотический восторг пы­лал на лицах собравшихся. Они уже готовы были грянуть "Интер­национал".
  -- И ещё я хочу сказать. Только в нашей родной Коммунизии люди могут сполна удовлетворить все свои потребности и реализовать все свои способности. И знайте, никогда, никогда я не злоупотреблял своими способностями во вред народу, Партии или ради ненасущных прихо­тей. Не такова наша Партия, чтобы позволить кому бы то ни было ставить прихоти в один ряд с потребностями! Наша Партия твердо стоит на достигнутых завоеваниях! Гордо смотрит вперед! Крепко держит в своих руках Красное Знамя Революции! Наша Партия - надеж­ный Оплот Мирового Пролетариата!..
  -- Конкретней, попрошу, - Секретарь приподнял веки.
   Культя опять понёс всяческую околесицу о Завоеваниях Комму­низма и Сплочении Широких Масс Трудящихся вокруг горячо люби­мой, дорогой и ненаглядной Партии.
  -- Конкретней попрошу, - опять повторил Секретарь, которого не так легко было сбить с толку. - Слова ты говоришь хорошие, пра­вильные, но Кал всё-таки сдан не был? Конкретизируйте этот постыдный полити­ческий факт. Я пока еще не говорю - контрреволюционный!
  -- Я не смог сдать Кал потому... потому что в последнее время, усиленно борясь за качество производимых продуктов, потреблял на пробу совершенно некачественные тыквочки...
  -- Ха! - подскочил колхозник. - Ну, пусть хотя бы понос, извините за выражение, сдал, или, если обгадился невзначай, так в штанах или в чём-то другом приволок бы - я же не против, я же не возвожу напрас­лину. Так ведь ничего... пусто... А уж как пыхтел, как тужился, чуть не лопнул!
   Секретарь согласно покивал.
   Культя стоял, понурив голову. Он не знал, что можно ещё сказать в свою защиту. Этот Секретарь не купился на его патриотические изыс­ки - нужны были другие, более веские доказательства.
  -- Ну, что ты всё к земле гнёшься? Куда глаза прячешь? - попенял вершитель судеб крити­ку. - Ты стой прямо, так чтобы я видел рожу твоего лица.
   Культя с трудом поднял отяжелевшую с горя голову.
  -- Слова твои, товарищ Культя, - всего лишь красивые слова. А слова - не доказательство. Если бы мы всем верили, в нашу Партию такой бы сброд поналез...
  -- Я не словам, я делом докажу свою честность, - выкрикнул Культя сквозь слёзы. Он быстро снял штаны, закрыл глаза и затрясся от на­пряжения. На лбу у него выступил пот. Тёмными ручейками он потёк вниз и закапал с носа и подбородка на худые белые коленки. Культя замер и... грохнул на пол целую кучу говна.
  -- Ура! - закричали в зале. Кто-то захлопал в ладоши.
   Секретарь удивлённо взирал на дымящееся доказательство.
  -- Забери-ка свой Кал, - сказал он колхознику. - И выдай Коммуни­сту Культе полагающуюся ему тыквочку.
   Кто-то визгливым голосом затянул "Интернационал". Грянул мощ­ный, хотя и фальшивый хор. Культю поздравляли, хлопали по спине, даже немного покачали в воздухе. Он совершенно обалдел от счастья.
   Секретарь Парткома проводил его до дверей.
  -- А какой у тебя Партийный стаж? - елейным голосом осведомил­ся начальник. - Да? Считаю, что такому человеку самое место в Парткоме...
  -- Недостоин, - задыхаясь, прошептал Культя. - Недостоин я...
  -- Ну-ну, не скромничай. Все мы из простого народа... У нас в соседнем районе секретарь на днях помер. Необходимо найти под­ходящую кандидатуру. А ты, я вижу, не стар, не глуп, говорить уме­ешь, кристально честен. Нам такие товарищи нужны. Партия не лю­бит выскочек. Это я тебе как Коммунист Коммунисту говорю. Ну, так как?
  -- И жену можно будет завести?
  -- Разумеется. Но не больше одной. Это строго.
  -- Да зачем мне две? Мне одну хочется.
  -- Значит, согласен? Ну и добре. Тогда завтра с утра в дорогу. Дове­ду тебя до места, народу представлю. Буду твоим наставником...
  
   Окрыленный Культя предстал перед Васей.
  -- А меня, представь себе, Секретарем назначили!
   Вася, всплеснув руками, сердечно поздравила критика с новой ве­хой в его жизни и даже немного заробела.
  -- Я вот, как бы это сказать... - волнуясь, запыхтел Культя, - ну, хотел
бы, что ли... чтобы у меня, это самое... ну как бы, жена появилась. Как бы. Пост обязывает, вроде бы как. Так сказать. Что ли...
   Вася смутилась.
  -- Так, кликни, от желающих отбою не будет.
  -- Да я ведь, вот... рассчитывал, что... может быть, ты согласишься?
  -- Я?! - просияла девица. - Ты мне предлагаешь?
  -- Ну да. Так сказать. А кому же еще?
   Вася привстала на цыпочки, чмокнула Культю в нос и радостно закружилась.
  
   К вечеру у холма объявился Кнут с целым ворохом картошек. Не взирая на отчаянные наскоки осмелевшего Культи, он сразу подка­тил к Васе и попытался ее завалить. Встретив дружное сопротивле­ние, Кнут удивился, хотел было навешать обоим фингалов, но, узнав, что Куль­тя почти Секретарь Парткома, струхнул.
  -- Ну и ну! Врете, наверно. Ух, ты-ы-ы... - повторял вырубала и так сильно тряс головой, словно пытался вытряхнуть из нее услышанную новость. Однако, приметив, с какой нежностью Вася обихаживает кри­тика, тут же уверовал и даже выдал своим бывшим друзьям по паре картошек.
  -- Надеюсь, это не взятка? - грозно спросил Культя.
   Кнут дернулся, чтобы забрать подарок обратно, но Культя великодушно отвёл его руку.
  -- Ладно, ладно, шучу я. Шуткую. Я же всё-таки ещё не Секре­тарь... Вот представят меня народу, тогда - да. Тогда уже буду Секре­тарём. Тогда, - Культя потряс кулаком, - я всем покажу Кузькину Мать!
   Кнут сидел, улыбался и невольно ловил себя на несколько заискиваю­щем поведении перед этим ещё совсем недавно жалким критикашкой.
   Культя съел картошки, поцыкал языком и стал прищуриваться на Кну­та, время от времени бросая как бы удивлённый взгляд на оставшиеся корнеплоды. Вырубала делал вид, что никаких намёков не понимает.
  -- Да-да, - оскалился критик, - у меня не забалуешь. Я всех заставлю выучить слова "Интернационала".
  -- А ты сам-то помнишь? - посмел спросить Кнут.
  -- Я?! - приподнялся Культя. И Кнут не стал настаивать.
   Утром Культя представил свою будущую cyпругу Секретарю.
  -- Василиса, - нежнейшим голоском проворковала девица.
  -- Секретарь Парткома, - щёлкнул голыми пятками местный началь­ник. Он провёл гостей в свои апартаменты - настоящую просторную землянку. Там все трое изрядно подкрепились Партвзносами и взяли кое-каких продуктов в дорогу.
   Секретарь не чванился, запросто хлопал Культю по спине, а Васю по заду, давал дельные советы по предстоящему трудовому поприщу.
  -- Главное, изветчики. Научишься с ними работать, и всё будет добре. Не перекармливай их - заленятся, и не держи впроголодь - начнут врать.
   Культя жадно внимал.
  -- А теперь - в дорогу! Вперёд! - скомандовал Секретарь, и трое пут­ников, гордо неся вскинутые в порыве преданности делу Коммунизма головы, направились к Светлым Горизонтам.
  
   Кнут в одиночестве брёл в сторону Столицы. Ночь выдалась особенно холодная - подступала зима. Заиндевевшая трава покрылась искрящимся белым пушком, звенели под ногами тонкие корочки льда, вкусно хрустела мороженая грязь. Прыснуло первым лучиком Солнце. Искорки инея начали медлен­но угасать, превращаясь в капельки обыкновенной влаги. Утро обе­щало быть свежим.
   Кнут разломил несколько пней, надеясь обнаружить в трухе каких-нибудь гусениц или жуков, но зря старался - в старых пнях давно никто не жил. Всё живое пряталось в земле, в грудах развалин или в глубоких водах, спасаясь от прожорливых коммунистов, благодаря четкому усвоению законов эволюци­и и естественного отбора.
   На небольшом покатом пригорке Кнут приметил целую россыпь грибов. Прозрачные, словно хрустальные, сыроежки прятались под пожухлой осокой. Кнут обломал эти хрупкие дары природы и, не до­жидаясь, пока они оттают, съел их все с удовольствием и аппетитом. "Жаль, что они не червивые, - подумал вырубала, - червивые полез­ней - в них мясо".
   Ближе к полудню потеплело. Подсохла и вновь зашуршала мёрт­вая трава, подмёрзшая грязь расплавилась. Ноги больше не оскаль­зывались. Жить стало лучше и веселей.
   Путь до Столицы не был трудным. Кнут шёл от города к городу, от рынка к рынку и почти не голодал. Иногда он подряжался что-нибудь поднести, что-нибудь разломать или кого-нибудь вырубить - мало ли, какие полезные дела мог претворить в жизнь физически неслабый то­варищ.
   На Красную Площадь Кнут ступил с охапкой тыквочек и плотнень­кой пачечкой фантиков в кармане. Вот-вот должна была начаться Демонстрация Солидарности...
   На трибуну вынесли засушенный трупик Великого Кузьмича, при­вязанный к старой деревянной скамейке. Ходоки кинулись вперёд и стали возлагать свои дары к подножию Мавзолея. Сюда же сгружа­лись с тачек Партвзносы собранные Секретарями Парткомов.
   Местные товарищи, изо всех сил пытаясь держаться строем, мар­шировали туда-сюда, демонстрируя искреннее народное ликование и скандируя "Ура! Ура! Ура-а-а!" на каждое воздаяние хвалебных здравниц Членами Политбюро в собственный адрес.
  -- Слава Коммунистической Партии, Надёжному Авангарду Прогрессивных Сил Человесества! - орали с трибуны в жестяной рупор.
  -- Слава Великому Кузьмичу!
  -- Слава Коммунизму!
  -- Слава Членам Политбюро!..
  -- Ура! Ура! Ура-а-а! - ревели в ответ сотни глоток.
   Когда Широкие Массы Трудящихся выдохлись, а Члены Политбюро охрипли, Демонстрация Солидарности закончилась. Правительство спустилось к наро­ду и стало копаться в куче даров, выбирая всё самое лучшее и вкусное. Увешанные вязанками копчёных крыс, жареных ворон, набив под ру­бахи опарышей и тараканов, Члены Политбюро, устало переговари­ваясь на важные политические темы, направились в Хремль.
   Демонстранты кинулись к куче, пожирая всё, что не смогли унести с собой Любимые Руководители Партии.
  
   Кнут стоял, широко расставив ноги, и воздавал молитву Велико­му Кузьмичу, освободившему его Родную Отчизну от капиталисти­ческого ига и цепей рабства. Восхитительное чувство гордости заполнило всё его су­щество, поднявшись от мозолистых пят до кончиков неровно срезанных волос на макушке. Вокруг стояли такие же ходоки с печатями блаженного пат­риотизма на лицах. Они тоже прошли сотни миль ради этих торже­ственных мгновений.
   Кнут бросил прощальный, полный любви взгляд в спины Членов По­литбюро, сгорбленные от тяжести уносимых воздаяний, Неустанных За­бот о Благе Народа и огромного чувства ответственности за Судьбы По­колений.
   Руководители уже дошли до ворот, но вот один из них что-то уро­нил, вернулся, чтобы подобрать, и Кнут остолбенел. - "Сява?", - чуть слышно прошептал вырубала. В мозгах зашумело, кровь хлынула в голову, что-то заклокотало в груди.
  -- Сява! - вырвался из глотки мощный рык. - Сява!!!
   Члены Политбюро разом оглянулись, отставший товарищ подхватил уте­рю и поспешил за остальными. Огромные ворота с треском захлопнулись...
  
   1993г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"