Образы плыли перед ним, преображались, играли. Люди, замки, события, он мог коснуться их. Города, животные, цветы, прожитые жизни, они все были тут, нужно было лишь протянуть руку. Образы переливались оттенками серого, радугой, красками за пределами радуги, они играли со звуками, ощущениями, мыслями. Образы были всем. Они были снами и явью, мимолётным видениями и веками существования, счастливыми годами жизни и полными боли месяцами, были ночью и днём, светом и тьмой, сладким и горьким. Он видел людей, люди говорили с ним, люди делили с ним радость и горе, хлеб и воду. Если они прикасались к нему, он чувствовал их прикосновение всем своим существом, если они говорили с ним, он воспринимал их всей своей душой. Образы были вспышкой, которая не гасла, каплей дождя, которая не могла достигнуть земли, нотой, которая звучала и никогда не оканчивалась. Они были натянутой струной, издававшей самый чистый и всепроникающий звук. И он звучал в унисон с ними, он был един, был напряжён до предела, и вместе с тем находился в полном покое. Он был ими, этими образами, они составляли всё его существование, невозможно было даже представить саму возможность разделённости Его от Них.
Но что-то было не так.
Какая-то мысль, некая Идея билась в его сознании. Она была настойчивой и неумолимой, она прокладывала себе путь из глубин его разума на поверхность, чтобы быть услышанной, быть осознанной. И эта идея, она была прекраснее любой фантазии, любого возможного образа, она манила и звала, хотя он и был захвачен бессмертными красками, он не мог забыть о ней, выкинуть из головы. Временами он настолько погружался в водоворот радуги, что и не помнил о своей Идее, но она была неумолима.
В какой-то момент она достигла предела, прорвалась наружу. Она оказалась проснувшимся вулканом, вскрытым нарывом, вырвавшемся на свободу смерчем. Он не понимал её, не осознавал до конца, но тем не менее, он начал прозревать. Образы, его мечты и фантазии, его реальность и жизнь, они изменились. Точнее нет, не так. Изменился он сам, он начал видеть, не просто смотреть, а видеть, замечать. Он видел крупицу Тьмы в каждом образе, видел подтекст, он смог заглянуть за кулисы разыгрываемой пьесы. Капля за каплей, крупица за крупицей, Тьма росла, она была провалом в ничто, чёрной дырой для фантазий. И его неудержимо влекло туда, внутрь, за грань. Его Идея подталкивала, всеми силами пыталась указать путь к избавлению.
Это началось давно, в редкие моменты... да что там моменты, в редкие мгновения просветления, когда он на доли секунды получал шанс увидеть, он ронял зёрна этой Идеи, сеял их на почву своего разума. Сеял торопливо, но бережно, с великой надеждой на прорастание и плоды.
И вот, настал час, когда он получил заслуженную награду за свои усилия. Тьма стала вратами, дверью. И он открыл эту дверь.
Сначала к нему пришли ощущения. Как ни странно, это была боль, но боль тихая и спокойная, убаюкивающая и многообещающая. Потом должен был прийти слух, но он ничего не услышал, кроме ровного и тихого гула. Последним пришло зрение и мягкий свет ламп ослепил его, заставил скорчиться и прикрыть глаза руками. Кое-как он сделал неуверенный шаг, точнее попытался, но его ноги подкосились и он рухнул на колени, а потом и на пол, с глухим ударом тяжёлого металла брони об землю. Так прошло какое-то время, он лежал, смотрел сквозь зажмуренные веки, чувствовал твёрдый пол и вдыхал безвкусный отфильтрованный воздух. Медленно открыл глаза и осмотрелся, насколько были силы. Это был зал, обширный, с рядами неподвижно застывших людей. Ряды уходили вглубь зала, он не смог рассмотреть, где они заканчиваются. Люди были частично закованы в металлическую броню, они стояли не шевелясь и будто бы даже не дыша. Льющийся с потолка свет обволакивал эти статуи, убаюкивал их мерным гулом системы вентиляции и жизнеобеспечения. Не в силах больше смотреть, он отвёл взгляд и уставился в пол. Он ведь и сам какое-то время назад стоял вот так, в плену у этого мягкого света.
Он должен был сделать ещё одну вещь. Потянувшись к левой руке, он впился пальцами в лист брони, ухватился получше и резко оторвал его от тела. И закричал, боль была ужасной, он будто вырвал кусок собственной плоти. На руке остались рваные раны, там, где броня была напрямую вживлена в тело, в коже ещё остались куски игл и проводов, он осторожно вытянул их, выбросил. Далее запястье, потом плечо. Другая рука... кое-где сквозь рваные дыры можно было разглядеть кость. Крови почти не шла, но пол уже был скользким, пласты брони падали на землю, металл стучал о металл. Самое сложное - позвоночник и спинная защита, он несколько раз терял сознание, а потом снова возвращался в этот кошмар, и снова выдирал из себя это прошлое, захлёбываясь криками. Потом уже подошла очередь ног, это было намного легче, но всё равно, когда он закончил, то долго сидел и приходил в себя, старался прийти. Было безумно больно сидеть, но лежать было ещё больнее. Он закрывал лицо руками и пытался отрешиться, уйти от всего этого, не видеть своего тела, не видеть кусков металла вокруг. В самую последнюю очередь он снял с лица маску. Не снял, отодрал её от себя, оставляя шрамы на лбу, щеках, подбородке, даже если он выживет, они никогда не исчезнут. Но теперь, он наконец-то был свободен, скорчившийся голый человек, весь в крови и ранах, на холодном металлическом полу, он был свободен.
Он поднялся, выпрямился во весь рост. Его ноги уже почти без дрожи держали его, глаза больше не слепли от ламп. Отвернувшись от стройных рядов, пробуждённый начал искать выход. Пол, стены, потолок, всё было из металла, даже изгибы каких-то проводов и кабелей тоже поблёскивали в свете ламп. Там же, в стене была и металлическая дверь, длинная и массивная, как дверь ангара, она обещала свободу и спасение. Неуверенно ступая (впервые в жизни по своему собственному желанию), он подошёл к двери. Она не открылась при его приближении, не видно было ни механизма управления, ни каких-либо иных возможных способов заставить её открыться. У него было слишком мало сил, чтобы тратить их на ярость и бесплодные попытки, так что он развернулся и пошёл вдоль стены, мимо рядов застывших кукол, надеясь отыскать выход. За ним тянулся шлейф из крови, на полу, по которому он шёл, на стене, об которую он опирался рукой. Наконец, он дошёл до двери, самой обычной двери, тоже металлической, с обыкновенной немного ржавой ручкой. Он неуверенно потянул, дверь со скрежетом поддалась и открылась. За ней был коридор, такой же, как и ангар, только света было намного меньше. Пробуждённый шагнул через порог, оставляя по ту сторону всё своё прошлое, все свои грёзы и фантазии, холод металла и тёплую, липкую кровь пробуждения. Наконец-то.
Коридор был освещён очень плохо, лампы висели далеко друг от друга и между пятнами света были переходы во тьме, от одного островка к другому. Он шёл и шёл вперёд, иногда в стенах попадались двери, некоторые были заперты, иные вели в разные комнаты и помещения. В одном таком он смог раздобыть одежду, штаны и рубаха, больше ничего, но это уже было счастьем. Он сумел найти воду и напиться, немного отдохнуть. Раны уже не кровоточили, просто ныли, каждое движение причиняло боль, но это была правильная боль, собственная, она была доказательством того, что он больше не спит. Во время отдыха он вспоминал те моменты, когда он был спящим, но к нему возвращалось осознание. Это было редко, но всё-таки этого было достаточно, чтобы постепенно пробудить его окончательно. Они были солдатами, воинами, он помнил обрывки сражений, когда его броня получала слишком сильные повреждения и вся энергия уходила на поддержание жизни и защиты, грёзы рассеивались и он какие-то мгновения мог видеть настоящий мир. Потом контроль перехватывался и этот настоящий мир становился частью ещё одного сна, менялся, ускользал, переходил в иной образ. Но это ощущение реальности, чувство осознанности, оно планомерно подтачивало основание радужного замка, и в определённый момент он рухнул, а спящий получил возможность взглянуть на мир собственными глазами. Правда, он ничего не знал ни о месте, где сейчас находился, ни о том, кто именно управлял им всю его жизнь, но это было не так важно. Сейчас он был свободен.
Он продолжил свой путь по тёмным коридорам, стараясь держаться наиболее широких, подниматься по лестницам вверх, к поверхности, к выходу. Несколько раз он попадал в тупики, к закрытым наглухо дверям, и приходилось возвращаться и выбирать другой путь на развилке. Он шёл, наверное, часы, всё вокруг было безжизненным и застывшим, воздух был безвкусно противным, а единственным звуком был лёгкий шум вентиляции. Несколько раз он позволял себе отдыхать, усевшись в темноте у стены, прислонившись к ней плечом. Спать он не рисковал, но дать отдых ногам было необходимо. Он поднимался и снова шёл вперёд, одинокий человек в громадном лабиринте, единственная настоящая искорка жизни и сознания в этом царстве безмолвия и голого металла. Он шёл вперёд, шаг за шагом, и, в конце концов, он нашёл выход. Он уже долгое время брёл по медленно поднимающемуся коридору, без всяких дверей в стенах, без металлических лиан проводов на потолке. Пол холодил ноги, голова немного кружилась от усталости и голода, а глаза были прикованы к концу коридора, где была вертикальная лестница, упиравшаяся в люк. И вот первая перекладина, вторая, третья, руки тянутся наверх, ощупывают люк. Никаких высокотехнологичных изысков, обычный запорный механизм, им явно давно не пользовались, руки соскальзывают, боль ран становится в мышцах всё сильнее, но пробуждённый не оставляет попыток. И вот, люк поддаётся...
Первое, что он увидел, откинув крышку, было небо. Пронзительно синее, не запятнанное ничем, настолько яркое после полумрака коридоров, что нет сил смотреть. Он зажмуривается, глядит вниз, ждёт, пока глаза хоть немного привыкнут. Наконец, он снова способен видеть, он поднимает голову и смотрит, уже не на небо, а вокруг, на окружающий мир. Пустыня. Море песка, горизонта не видно за барханами, воздух горяч и неподвижен. Человек выбирается из люка, стоит, осматривается, принимая решение... и идёт вперёд. Он не знает, куда идти, любое направление возможно, он делает первый шаг по раскалённому песку, и чёрный провал его прошлых кошмаров остаётся за спиной.
Так он шёл по пустыне, без надежды, но и без сожалений. Преисполненный свободы, дышащий горячим воздухом, он медленно умирал, шаг за шагом, но каждый шаг был его собственным, неподконтрольным никому и ничему. В его раны забился песок, они воспалились и у него началась лихорадка. С приходом ночи он продолжал двигаться, чтобы окончательно не замерзнуть, он уже плохо понимал, зачем он идёт вперёд и что будет дальше, но он не мог перестать идти. Свой первый восход солнца он встретил лежащим на песке, без сил даже ползти. Он просто лежал и смотрел, как первые лучи озарили небо, как огненный пылающий диск медленно выползал из земли в полную свободы синеву. А потом Солнце согрело его и он закрыл глаза, обессиленный и свободный.
Образы плыли перед ним, преображались, играли. Но теперь это были просто сны. Он осторожно вынырнул из них и открыл глаза. Над головой был полог шатра или палатки, под спиной мягкая лежанка. Кто-то подошёл к нему и дал воды, пробуждённый потянулся рукой к подошедшему и другая рука приняла её, сжала, уверяя, давая надежду и силы. Незнакомец начал говорить, тихо и спокойно, рассказывать о том, как его нашли, умирающего в пустыне, как доставили в этот лагерь, как вылечили его раны. Рассказывал о людях, живущих в этом оазисе, о законах и быте, об укладе и обычаях, незнакомец говорил о синем небе и чистой воде, о звёздах и животных, о редких дождях и пыльных бурях. Пробуждённый слушал, постепенно погружаясь в сон, и на губах его играла слабая улыбка. Он улыбался впервые в жизни... впервые в его собственной жизни.