Единственный его друг - это ветер, что завывает средь скал. Единственные спутники - грифоны, которых он приручил, лишившись всех родных...
Его держит в живых лишь желание мести, мести тем, кто лишил его счастья...
В тоске и охоте проходят его дни, пока не попалась ему новая птичка в силки...
Болтрушевич Софья
Наездник для грифона.
На вершине старой горы завывал ветер. Он тоскливо пел о чем-то древним камням и снегу на самой вершине, холодным, но таким печальным тоном повествуя. Каждый раз истории его были разными, с непохожими концовками, с ярким, как темно-синее небо над горой, началом. Ветер выводил в вершинах меж гор дуновением одним свою песнь, отражаясь в камнях, в седых мрачных скалах, в грязи затуманенного серпантина дороги, задувая в глубокие пещеры, где-то теплые и сухие, а где-то - с пола и потолка украшенные сталактитами и сталагмитами. Отражаясь в каждой веточке чахлого куста боярышника, непонятно как оказавшегося в горах, а каждой игле старых сосен и подножий гор, в каждой травинке, что пыталась пробиться через монолитные камни. Тихим гудением разносилась его песнь по этажам горного царства, даря истории о том, что когда-то происходило в его чертогах, не давая забыть...
Тяжело ступая и припадая на правую ногу, спускался по горной тропе мужчина. Одетый в тяжелую охотничью куртку с вывернутым внутрь мехом, из-за чего в ней не было жарко даже летом, толстые штаны оттенка темной зелени, уже изрядно измазанные в траве и глине. На ногах у него были лишь изрядно потрепанные онучи, обматывающие те от стопы до голени, а к поясу приторочены были короткий кабаний меч с одной стороны да арапник - старая, потрепанная палка с размещенным на коротком кнутовище навоем из толстого, жестче лошадиного, волоса, - с другой. На плече покачивался старый ягдташ с прицепленной сбоку на кожаном шнурке охотничьей сетью, пока пустующей, но редкое то было утро, когда она не была наполнена добычей из силков и кулёмок.
Охотник, рассматривая открывающийся с горы вид, задумчиво потеребил жесткие темно-русые на затылке, успевшие отрасти до плеч. Начавшая рано седеть борода придавала ему вид почти старика, хоть и крепкого и телом, и здоровьем. Его лицо избороздили беспокойные морщины у рта и глаз, а лоб слишком часто хмурился, когда мужчина всматривался ясными карими глазами в серое, полное облаков небо. Из этих облаков, словно поднимаясь с морских глубин, показался золотистый лик солнца, освещая свежими утренними лучами затуманенную вершину. Казалось, даже тихо шепчущий что-то тоскливое ветер повеселел от того, как расцветился пик в этот момент: серый камень потеплел, окрасившись в различные оттенки карего, красного и зеленого, ведь даже здесь можно было найти растительность в виде крючковатых деревьев и горных цветов, обладающих непревзойденной хрупкой красотой и необычными соцветиями, а также - необычными свойствами, так полезными для лечения болезней.
Мужчина же только устало вздохнул, не глядя на всю эту красоту, что окружала его на протяжении последнего десятилетия, а он даже не успевал замечать, что красота эта каждый раз - иная. Хмуро глядел он лишь на горный серпантин, туман на котором не могли разогнать даже самые ярые лучи солнца. Не доверяя зрению, охотник осторожно скользил рукой по холодному камню скал и начал спуск вниз, погружаясь в темное марево тумана.
Но идти, то и дело опасаясь слететь вниз, в пропасть, ему пришлось недолго. Всего несколько шагов, и руки в толстых кожаных перчатках нащупали не слишком широкий вход в еще одну пещерку, перегороженного наподобие загона для скота. Отперев одному ему известный замок, мужчина скользнул внутрь через деревянные ставни, пропуская чуть тумана внутрь нагретой жарким дыханием зверей пещеры. На него пахнуло запахом старой соломы и сырого мяса, смешанного с множеством терпких лекарственных трав - в этот период осени его питомцы обычно были драчливы и чересчур озлоблены друг на друга. Вот приходилось выжимкой из листьев горного щавеля смазывать раны играющихся коготочками хищников, что ох как не нравилось охотнику - рос щавель на горе, да только в расселинах у самой земли, листья были мелкие-мелкие, и чтобы добыть лекарство, приходилось перетереть целую охапку - давно загрубевшие руки приобретали оттого ярко-зеленый цвет аж до локтя, да еще и кислый сок щавеля норовил обжечь то там, то тут мелкие раны. Приятного мало.
Изнутри стены пещеры были покрыты мелкими каплями влаги, и, не смотря на кажущуюся духоту, откуда-то изнутри пещеры тянуло холодком, да таким, каким охотнику приходилось дышать лишь в середине зимы. Мужчину не раз занимало, что же такое находится там, внутри спящей горы, но каждый раз он останавливал мысль пройти внутрь. Рано. Опасно. И полно неизведанного.
Рыком приветствовало его повседневное и изведанное. Его подопечные начинали просыпаться. Чувствуя себя чуть ли не последним выжлятником у зажиточного господина, шагнул к деннику с первым зверем.
- Ша! Чего дерешься, а? - он грубо щелкнул навоем заранее отцепленного арапника в воздухе, отгоняя потянувшийся к нему когти. В воздухе - потому что хищник и не думал нападать. Випер всего лишь хотел проверить, не занес ли хозяин с собой свежего мяса. От вчерашнего осталась лишь маленькая, почти засохшая коричневым пятном, красная лужица на глубине деревянной кормушки у самого входа. На людей прирученный зверь вроде более не кидался... Впрочем, и сам охотник не был в этом уверен, хотя последние восемь, а то и девять лет жил бок обок с ними.
Опустившись на колени у вольготно разлегшегося существа, он жестко прижал коленом покрытую золотистой жесткой шкурой спину и резко раскрыл одно из крыльев - покрытых серым налетом и грязью зеленого мха со стен пещеры, но все таких же белоснежных. Как и всегда. Мужчина, покачав головой и что-то едко проворчав себе под нос, достал из ягдташа старую щетку и начал аккуратно, перо за пером чистить крылья зверя, что разрывался между двух ипостасей: льва и орла, земли и неба, и словно бродил по грани добра и зла... А потому казался за все время знакомства с охотником самой простой безмысленной и бессмысленной скотиной, не проявляя никаких ни волшебных, ни человеческих качеств.
Грифоны просто были. Но мужчина успел к ним привязаться. Все же они были его единственными спутниками уже очень давно...
Випер, Эсхил, Керуб, Грипус, Критакс, Иммедон, Немиз. Так звали его домашних животных. В разное время отловил он их... И привел сюда, каждый день выводя свое маленькое войско на охоту на нечто более странное, страшное и немыслимое, чем даже сами грифоны - мифические существа, чья сила, как гласила легенда, неподвластна людям. Обычно они предпочитали нападать на хищников поменьше себя да на заплутавших в горах людей по ночам, но новый хозяин больше любил хмурое утро, чем звездную ночь, навевавшую печаль и тоску по былому. Да и не только он знал о ночном образе жизни грифонов. У тех было идеальное ночное зрение - впрочем, не хуже оно было и днем, как и нюх, всегда безошибочно находивший добычу в самом густом тумане.
Похлопотав над грифонами, мужчина поднялся с колен и вышел из денников. Вслед ему раздавались любопытствующие порыкивания зверей: на охоту они были идти хоть сейчас. Вечно голодные, вечно полные сил.
- Да погодите вы! - недовольно выругался мужчина. - Шавки, - те, будто не слыша его слов, продолжали "ласково" толкать его круглыми орлиными лбами, больно, но довольно легко по их мнению, ударяя хозяина по ребрам. - Сейчас, сейчас, только ловушку проверю... И будет вам закуска короткая на первое время. Потом и на охоту пойдем... Тихо, я сказал! Дьявол, еще же клей варить новых... - мужчина недовольно посмотрел на стоящий в другой части пещеры котелок и полки с ингредиентами. К слову, их было не так много, да и котелок был самый маленький и старый. "Дома" охотник не держал все это из-за отвратного на его взгляд запаха, который поднимался от раздавленных и сваренных плодов омелы, за которыми ему то и дело приходилось спускаться вниз, в город. Там же он продавал и шкуры.
Можно было бы воспользоваться и маслом в клее для птичьих ловушек, да только уж больно дорогим оно в последнее время стало. Прокармливая семь ртов кроме своего собственного, охотник все ж пытался не слишком тратиться, хоть и опасался, что к старости превратиться в седого скрягу, который в конце концов заморит чудовищ в пещере голодом. И кто же тогда станет монстром?...
...Надсадно кашляя, мужчина выскочил из пещеры. Чадящий котелок был оставлен остывать. Запах клея не то, чтобы привлекал грифонов, но не сильно и досаждал, что изумляло охотника безмерно. Но сейчас нужно было думать не об этом.
Все еще чуть придерживаясь левой рукой за острые камни скалы, он спускался вниз, к небольшому плато, на котором умудрился вырасти и выжить в таких условиях целый сосновый борок, где охотник и оставлял обычно свои ловушки на мелких птиц. Рука непроизвольно комкала притороченную к сумке сеть. Мужчина предвкушал обильный завтрак. Грифонам-то что - им мелкой пичуги и на один зуб не хватит, а себе он увязшую в клее птаху ощиплет, распотрошит да на углях запечет.
Настроение его чуть приподнялось, и, чуть усмехаясь недлинную, но густую бороду, охотник забрел в сосны, осматривая оставленные ловушки. Тут он был таким же полноправным хозяином, как и в пещере-загоне: мало кто решался подняться на такую высоту, мужчине же наоборот, нужно было только спуститься...
Утро начиналось замечательно: в силки попался жирный заяц, а в одну из липких кормушек залетела куропатка. Мужчина немного постоял, щурясь на выглянувшее из-за туч солнце: стоит ли идти к последней ловушке? Все же, на завтрак у него хватает... Ловушка та была измазанной сосновой ветвью с прикормкой, и находилась она на другом конце бора. В конце концов, охотник спрятал добычу в сетку и медленно пошел к нужному месту: все-таки, не так он был голоден и утомлен. А лишняя дичь никогда не помешает, даже если там ее и не будет. Все-таки и он должен был иногда любоваться окружавшей его природой...
Но каково же было его изумление, когда вместо привычной добычи, он обнаружил совершенно редкую птичку в этой местности...
- Эй, девка, ты зачем туда залезла?!
Сначала он и не понял, что это за диковинный зверь с грязной, серо-коричневой шкурой разлегся на низкой ветви. То ли горный лев, да только слишком худой да без хвоста, ушей-кисточек, но с такими же дикими звериными глазами, то ли... необычайно упитанная белка. Девчонка лежала пластом на ветке с приманкой и совершенно беззастенчиво ухлестывала орехи и семечки растений, которые он оставлял в кормушке.
- Слезай оттуда, тебе говорят! - хрипло скомандовал он, подходя ближе. Девчонка, словно дикий зверь, оскалилась в его сторону, показывая ровные ряды острых белых зубов. Затем снова вернулась к своей трапезе, остервенело слизывая все, что осталось в маленькой плошке. - Мерзавка, а ну, слезай! - ошалев от такой наглости, охотник резко дернул девку за свисавший кусок грязноватой рванины, прикрывавшей ее тело. Ткань отозвалась тихим треском, но не поддалась, а девчонка лишь сильнее вцепилась в ветвь грязными, перемазанными смолой ладонями. Она не произнесла ни звука, лишь со злостью и страхом смотрела вниз на мужчину, а тот, разозлившись, попытался достать рукой до чуть свисавшей с ветки исхудавшей загорелой ноги, пытаясь стянуть нарушительницу.
Та молча вырывалась, дрыгая ногой, но как-то неправильно, рывками.
- Дьявол, твою ж... А ну, прекрати брыкаться! - в ярости мужчина-таки дотянулся до торчащего в дыре полотнища коленки и потянул на себя. Неловко качнув одной рукой, девчонка странно дернулась, но не упала. Когда охотник, устав тянуть вниз вредную добычу, взглянул наверх, то увидел в диких глазах слезы боли и страха. - Да что с тобой... Да неужто ты к ней приклеилась? - растерянно пробормотал он, и дикарка, словно поняв его слова наконец, отчаянно закивала. В этот момент раздался треск более громкий, чем треск ткани, и ветка рухнула вниз, ударив охотника по лопаткам.
- Да змей тебя забери!... - выругавшись, мужчина вылез из-под ветви, растирая синяки на спине. Давно он так не получал... - Дьявол, - мужчина, чертыхнувшись, рассматривал лежавшую теперь без сознания рядом с веткой оборванку. Одна рука, которой она до того держалась за липкую часть ветки, была красна, как от ожога. Спутанные серо-русые волосы были полны иголок и разного лесного мусора. Хлипкая ткань тряпья почти совсем порвалась, и теперь обнажала грязные, запачканные глиной ноги.
- И вот что мне сейчас делать, с такой-то добычей? - покачал головой мужчина, а затем, чуть поправив связку с кроликом и куропаткой в сетке, поднял на руки девчонку. Охота на дичь по-крупнее явно отменялась сегодня.
Ему еле удалось отпугнуть кнутом изнывающих от безделья грифонов, когда те чуть не столкнули его с тропы вместе с ношей. А так полетели бы они с девчонкой... Мужчина пробормотал проклятия да побрел дальше. Грифоны всегда были ненасытны и непоседливы в своем вечном желании охоты... Потому он и относился к ним почти как к демонам в начале...
...Это произошло около девяти лет назад. Охотник не любил отсчитывать смену времен на своей вершине, где погода лишь иногда становилась лишь немного суровее и холоднее, чем обычно. Но тот год можно считать началом его пребывания здесь.
Тогда, истерзанный тоской и голодом, он каким-то чудом забрался на вершину. Он не знал, зачем пришел, что ему нужно здесь, как у него просто хватило сил добраться сюда. Ему просто нужно было хоть что-то делать. И ноги сами, по старой привычке привели его в горы, к местам, в которых они так любили гулять, к тропам, открытым только их семье. Ноги привели его на самую вершину, где он, правда, никогда до того не бывал. Он никогда не бывал на горе ночью...
Он лежал, задыхаясь от холодного зимнего воздуха, жаром пробегавшего по его легким. Лежал, разглядывая во все глаза мириады звезд, рассыпавшиеся белой мукой по черному дереву стола-неба. Лежал, ослепленный белым безразличным и завораживающим светом луны, выплывшей из-за вечного тумана вокруг горы. Лежал, задыхаясь от нахлынувшего на него осознания своего одиночества и беспомощности.
Площадка на вершине, покрытая тонким слоем снега, была немаленькая. Но он лежал на самом краю, почти свешиваясь ногами в пропасть, чувствуя, как сквозь прохудившиеся ботинки до него дотрагивается сырость тумана, а ветер носится прямо над ним, распевая свои пьяные песни. И казалось ему, что он не на вершине горы, а на берегу моря, и мягкая волна дотрагивается до его ног ласковым движением, а на небе пред ним - не восходящая на свой пост полная безразличная луна, а яркий золотистый диск солнца, и что его касаются его лица и голых рук теплые лучи, что жаркий летний воздух он вдыхает, оттого и жжет так изнутри... Лучи солнца обжигают кожу, оттого она горит и болью отдается, и волны моря-тумана готовы затащить его ласковым движением далеко на глубины моря... Стоило только чуть скользнуть к ним, ближе к краю "берега" - краю горного уступа... И кончиться все, кончатся страдания, кончится его мучение и жизнь...
Мгновение всего был скрыт от него лунный свет пролетающим мимо зверем. И этого мгновения хватило ему, чтобы разжегся новый жар в его груди, а руки, будто сами, уперлись в заснеженную землю, ногтями цепляясь за скользкую глинистую почву. Отталкиваясь руками, он отодвинулся подальше от такого соблазнительного выступа.
Он хотел жить. Он должен жить.
Чтобы завершить свое дело... Он отомстит, он уничтожит, он раскромсает на множество кусочков то зло, что уничтожило его жизнь. Он будет гнаться за ним, будет искать оружие, способное это зло уничтожить, будет...
Будет. Но сейчас ему нужно было выжить, спасаясь от других творений зла.
Он еле успел отползти за прикрытие скал, когда на промерзшую землю горной вершину опустилась стая, о которой в этих краях складывали легенды. Звери, уступавшие своей силой и крыльями лишь драконам...
Крылья. Он видел, как опустились, скользя по лунной дороге средь звезд, на покрытую снегом землю грифоны. Разум его, затуманенный ночами без сна, голодом и почти поглотившим его в тот момент безумием, показывал мифических зверей действительно волшебными существами. Казалось, их всегда белоснежные крылья соткал молочный лунный свет и белый снег, что носился по вершине горы, что золотистую шерсть они одолжили у солнечных лучей, львиное тело - у земли, а орлиную голову - у неба. И вечно, как и он, существа эти должны были разрываться между двух миров - небесным и подземным.
Но длилось это чувство недолго. Грифоны, сбросив свою добычу на белоснежную землю, окрасили ее кровью добычи, что продолжала тихонько подвывать еще долго, пока ее разрывали на части звери. Охотник видел из своего укрытия лишь серую шкуру убитого животного, содрогаясь каждый раз, как слышал звук разрываемой на части плоти, каплющей крови на белый снег и рыков хищников, дерущихся за лишний кусок мяса...
...Наутро он выполз из своего укрытия и забрал куски шкур и мелкие - мяса, зажарив их на чахлом костерке. Ему нечем было питаться. И вот, изо дня в день перебиваясь с мяса пойманных им самим зверей с помощью примитивного оружия на мясо, которое оставалось каждое утро на вершине от трапезы грифонов, он медленно и верно выслеживал их, пока не поймал Випера.
А каждое утро на вершине выпадал снег заново, скрывая следы кровавого пиршества...
...Девушка очнулась поздно, почти в самый вечер. К тому времени охотник успел накормить старыми запасами питомцев да принести воды из текущего неподалеку горного ручья. Руки он промыл ей сам, избавляя от клейких остатков коры и промазал кашицей из измельченных стеблей горицвета.
В собственность себе он у горы одолжил одну из самых больших пещер у вершины. Ее свод, чуть выше роста мужчины у входа, расширялся, и внутри уходил куда-то к небу потолок. Охотнику нравилось пространство. Когда он только нашел пещеру, обследовал ее вдоль и поперек, она уже не казалась такой необжитой, как на первый взгляд. Посредине нашлись угли костровища, которое охотник чуть оградил песком да камнями, у дальних стен - вполне пригодные для сна длинные валуны, на которых он устроил себе и стол, и спальню, положив поверх камня тонкий тюфяк. У другой стены была мастерская. Там он в свободное время готовил шкуры да дерево на продажу, да собирал оружие и снасти для ловли. Там же в пузырьках хранились грубо сделанные снадобья на случай болезни - чай, он не бабка-колдунья деревенская, чтоб сильно о том заботиться.
Кусок горной породы, что служил ему лежанкой во время недолгого беспокойного сна в предрассветные часы, стоял не вплотную к стене, а под углом, создавая небольшой закуток, в который охотник скидывал старые тряпье да старые вещи, которые могли еще пригодиться. Это место, находившееся в самом дальнем углу пещеры, было и самым теплым и темным - однако охотник не любил засиживаться вблизи "кровати", где ему никогда не хватало света. Ему не нравилось, когда туман над горой ненадолго расходился, и она была озарена светом солнца - тот слепил глаза мужчине, но и в темноте ему было невыносимо находиться долго. Может, ему и нужен был всегда лишь туман? В тумане, где он не видел дальше собственной вытянутой руки, но мог идеально на ощупь ориентироваться на горе, которую знал, как свои пять пальцев.
...Он еле уловил момент, когда девчонка очнулась. Сказалось, наверное, то, что в темном уголке было трудновато разглядеть ее лицо, да и сидел он лицом к выходу: давненько он столько времени не проводил в пещере один на один с собой и старыми воспоминаниями. А сейчас лишь острый слух охотника, привычно улавливающий все, даже когда мужчина был не на охоте, помог ему вовремя услышать, как горячечное дыхание девушки за его спиной на секунду сбилось.
- Ну, очнулась? - нарочито грубо спросил он, вставая и оборачиваясь к ней. По правде сказать, не мешало бы ему выгнать дикарку: ишь, чего удумала - манки разворовывать. Да и зачем тащить было в пещеру, он тоже до конца не понимал: оставил бы у того же ручья воровку или в селение у подножья снес. Да и лечить он ее не обязан был. - Уй! - и благодарности от девки он явно не дождется! Мужчина изумленно таращился на снова обозлившуюся на него дикарку: стоило охотнику обернуться, как та чуть ли не зашипела что-то да ударила его наотмашь ладонями. Движение, как у животных подсмотренное: так горные львы да те же грифоны лапой когтистой бьют нападающих по морде.
- Да успокойся ты, окаянная! - разозлился мужчина, ближе к ней подходя, а девчонка лишь скалит зубы и с испугом да злостью на него глядит, отползает по тюфяку. Глаза ее лихорадочно горели, взгляд бегал с места на место, словно пытаясь найти путь, чтоб выбраться из пещеры, щеки алели - охотник еще до того подумал, что девка явно больна, коль не головой, так простужена. Да что и говорить - осень поздняя, заболеть в той хламиде, что она ходила - легче легкого. Он дикарку, пока она в себя приходила, обрядил в свою старую да длинную рубаху, да еще шкурами укрыл. - Упадешь же... - но предупреждение запоздало, и девчонка сама скатилась в закуток за лежанкой. Там забилась в самый угол и осталась сидеть, и только желтые, полные ярости глаза смотрели на охотника из темноты.
Мужчина выругался, откинув голову назад и закрыв глаза. Сказал спасибо всем известным ему богам за то, что подарили еще одну ненужную зверюгу, и устало выдохнул. Девчонка продолжала молча дрожать в углу.
Охотник отошел ненадолго, вернувшись с наполненной бульоном плошкой да ложкой, и поставил прямо на камни лежанки поближе к дикарке. Та настороженно смотрела на него, словно не понимая, что он делает.
- Есть будешь? - спросил мужчина доброжелательно. - В общем, - он недовольно крякнул, усаживаясь на пол по другую сторону валуна, - мне твоя мертвая тушка в пещере не нужна. Ешь, да проваливай куда-нибудь, - не услышав ответа на свои слова, он чуть повернул голову. Глаза уже попривыкли к темноте, и он смог заметить, как девушка настороженно переводит взгляд с него на еду, испускавшую вкусный запах свежесваренного мяса. - Ешь, тебе говорят! - гаркнул он, на что девчонка лишь сильнее забилась в угол, кусая губы и голодно глядя на плошку. - Да что с тобой делать... - удрученно покачал головой охотник. - Посмотри на меня, эй, воровка, - попробовал он сказать мягче. Говорить с людьми он давно разучился, да и не сильно желал. Девка повернула к нему голову, в глазах ее теперь читался только страх. - Я ничего тебе не сделаю, клянусь, - та невяряще дернула уголком губ, но он продолжал: - Просто поешь. Если хочешь, могу довести до деревни... нет? - удивился он, глядя, как дикарка отчаянно замотала головой, словно еще больше испугавшись. - Подожди-ка... ты говорить не умеешь, что ли? - осознал он наконец, по-новому присматриваясь к ней. Девушка сначала задумалась, словно не понимая его вопроса, а затем замотала головой. Затем, о чем-то снова задумавшись, начала кивать. - Так умеешь или нет? - растерялся мужчина. Девчонка, раздраженно повела плечами: мол, понимай, как знаешь. - Говорили мне, не связывайся с бабами, - пробормотал он себе под нос. В этот момент раздался громкий кашель. Вскинувшись, охотник увидел, как девчонка, одной рукой держась за горло, другой прикрывая рот, надсадно кашляет. - Да ты совсем больна, девка, - задумчиво проговорил мужчина. - Иди, поешь. Я потом лекарство тебе дам да все-таки сведу вниз, в селение, там врачеватели да травницы получше меня имеются... Да что ты будешь делать! - охотник раздраженно подскочил, отворачиваясь от нее. Подхватил с пола лежавший там ягдташ да снасти для охоты, пошел к выходу. - Я ухожу на охоту, вернусь к утру. Можешь остаться здесь и поесть, можешь уйти... В общем, делай, как знаешь, - зло добавил он, выходя в холодную ночь. Девушка провожала его растерянным взглядом, глядя на его удаляющуюся спину из-за валунов.
...Когда он вернулся на рассвете в теплую пещеру, где всю ночь горел огонь - дым уходил в специальную дыру на потолке для того проделанную, - девчонка, наевшись, спала на полу у валунов, кутаясь в шкуры. Вздохнув, охотник свалил сегодняшнюю ночную добычу в угол, недовольно оглядывая замаранный кровью да травой свой наряд. Затем, прямо так, словно гусеница в кокон замотавшуюся в шкуры, девчонку поднял на рук да положил на лежанку. Посмотрел на сию картину, столь непривычную в этой пещере да ушел досыпать последние часы до обычного времени своего пробуждения в денники к грифонам.
***
Девчонка захворал всерьез. Нельзя и думать было, чтобы спуститься с ней вниз: те ее взбрыки в первый день были пока первым и единственным проявлением сознания. Охотиться по долгу он не мог, приходилось так и сидеть у постели девушки, которая металась, безмолвная, в бреду, а мужчина мог и не понять, что ей стало хуже. Могли ли она говорить или была немой от рождения, но за время болезни с губ ее не сорвалось ни стона, как будто даже сейчас она задавливала в себе свой голос.
Охотник старался кормить ею хоть чем-нибудь. Он ругал себя, что так и не заставил ее выпить отвар в первый день, а теперь девка отвлекала его от всех дел.
Девчонку было жаль.
Пришлось уйти лишь ненадолго, чтоб найти на другой стороне горы траву лекарственную, что в расселинах росла. Выдирать колючелистник было делом принеприятнейшим: только листья без стебля торчали веточками почти еловыми да мелкими на поверхности камня, а для отвара нужен был длинный толстый корень. Еле нашел он хоть один росток, благо что для отвара немного и надо. Отпаивал так девчонку несколько дней подряд, пока кашель не стал не таким надрывным, а жар пошел на убыль.
Его питомцы, конечно, не могли упустить новой жилички из своего любопытствующего досуга. То ли охотник сам забыл закрыть загон, то ли они-таки научились из него выбираться размяться, но день на третий мужчина проснулся на тюфяке у лежанки с больной от тихого клокотания в глотках у трех из семи грифонов. Они настороженно изучали девчонку, скаля клыки, раззяв пасти. Почти не обращая внимания на хозяина - разве что Эсхил поигрывал длинным хвостом над мужчиной, - они стояли в нескольких шагах от лежанки, и охотник не сразу понял, что чувство, испытываемое зверями в этот момент, особенно походило на страх. Девчонка чуть пошевелилась во сне, поворачиваясь набок и хмуря лицо. Грифоны, внимательно следившие за ней до того, резко прижали головы вниз, а затем и вовсе опустили на передние лапы, будто кланяясь.
Боятся девчонку, в два раза младше его? Его грифоны?
И смех, и грех... Вырастил трусов на свою голову.
Оно тогда разогнал их, но парочки любопытных все же умудрялись забраться в пещеру, неизменно устраиваясь спать ровно между хозяйским тюфяком и валуном, на котором спала девчонка. Сколько охотник их не гнал, они не уходили, а потом и рукой махнул. Казалось, привыкнув к ней, грифоны привязались к лежащий без сознания девушки. Особенно отличался Керуб, то и дело тихонько поскуливающий рядом с головой дикарки, словно пытаясь ее разбудить.
И опять он упустил момент, когда она очнулась.
Случилось это дня через четыре после того, как умудрился такую ненужную птаху поймать в свой манок. Грифонов он до того все же загнал ночью в денники, хоть те и вырывались, строго проследив, чтоб пещера была заперта на замок. Он здраво опасался, что хищники все равно найдут выход, но все же проснулся не от привычного порыкивания и игр грифонов в своей пещере, а от тихого подвывания за валуном.
- Что?! - он подскочил со своего места, не задумываясь, потянулся к кинжалу. Валун был пуст, а закутавшаяся в шкуры девчонка тихонько рыдала в углу, спрятав лицо в ладонях. - Эй... ты чего? - совсем растерялся мужчина. Девчонка зарыдала громче, совсем завыв.
"Значит, хоть какие-то звуки она издавать может..." - подумал про себя мужчина, снова мысленно посыпая голову пеплом, что связался с девкой. Почесал покрытый отросшей бородой подбородок, задумавшись. Затем, устало покачав головой, перелез через "кровать", но, так как стоять ему в тесном пространстве было негде, уселся на камень, ероша мятые со сна волосы на затылке. Девчонка продолжала рыдать.
- Да успокойся ты! - не выдержав, тихо рыкнул он, словно на одного из своих зверей. Та от удивление и правда замолчала, икнув от испуга. - Сколько можно реветь? - охотник недоуменно поскреб затылок. Как с людьми говорить, уж забыл, а тут еще и девчонка мелкая. - В который раз говорю: я просто помочь хочу, дурак такой, - недовольно произнес он, следя за девчонкой. - Хотя ты не лучше... Говорить ты не могла из-за болезни?
Девушка, успокоившись немного, чуть выдвинулась из своего угла и попыталась что-то действительно сказать, но из раскрытых губ не вылетело ни звука. Девушка грустно опустила голову вниз, будто устыдившись, и покачала головой: нет, не могу.
Охотник, утомленно вздохнув, встал, наклонился и резко подхватил девчонку на руки и пересадил на камень. Затем вылез из-за лежака и сел уже привычно, на пол.
- Я тебя, пока не выздоровеешь, из пещеры не пущу.
Девчонка молчала.
- Ты откуда такая? Не из предгорной деревни? - он чуть повернулся в ее сторону, чтоб видеть лицо. Она покачала головой. - Откуда ж ты такая взялась, а? - риторически спросил он. - Меня Аристием звать... тебя? - спросил, и тут же чертыхнулся: как она тебе, дурню, ответит? Но девчонка спокойно, уже почти не рыдая, спустилась с валунам на землю рядом с ним и что-то начала вырисовывать рукой на песке, который покрывал пол пещеры. Тонкие длинные, словно веточки березы, пальцы выводили что-то. - Что ты там ри... ты что, писать умеешь? - Аристий с удивлением смог различить в начертанных на камнях каракулях буквы. Одна, похожа на птицу, другая длинная палка, снова птица...
Он словно заново окинул изумленным взглядом дикарку рядом с собой. Немая, явно давно по лесам мается, и писать умеет? Мужчина и сам начал подзабывать, как это делается...
- Ви... Вивер? Нет, ладно-ладно, не мотай головой, мне не видно, - охотник, подслеповато щурясь, наклонился ниже. - Твое имя - Вивери? - девчонка как-то утомленно выдохнула в ответ, но затем отчаянно кивнула. - Что же... приятно познакомиться, - хмыкнул мужчина, садясь так, чтобы видеть перед собой и девчонку, и выход из пещеры, где как раз начал расходиться туман, открывая вид на встающее из-за облаков солнце. Девушка же, уже не так испуганно, рассматривала его. Ей явно было любопытно. Но чего-то все же она пугалась... - Тебя удивляет, что я живу в пещере в горах? - он решил, что своим видом напоминает ей разбойника. Девчонка сначала удивленно вскинулась, а затем неуверенно покачала головой. - Что же... Послушай, а сколько тебе лет? - Вивери на секунду задумалась, а затем снова что-то нацарапала на полу. Охотник, посмотрев, почесал затылок. Сравнил трехзначную цифру с детским чумазым личиком, и понял, что либо дикарка все же плохо считает, либо он совсем подзабыл арифметику. - Ага... Давно ты в лесах? - девчонка дернулась, как от удара, а затем неловко вытянула прямо перед собой обе руки с оттопыренными пальцами. - Десять... Постой-ка! - мужчина с жаром схватил ее за руку, позабыв о намерении не пугать. - Ты... ты не из тех ли деревень, что пожгли змеи десять лет назад? - он всматривался в ее испуганные глаза, ища ответа, и не замечая, как девушка отпрянула от него, прижавшись к стене. - Скажи мне, пожалуйста!
Затем отдернул руку и отвернулся, так и не дождавшись ответа. Спрятав лицо в ладони, мужчина прошептал:
- Девочка... Неужели только мы и выжили? Ты, наверное, тогда ребенком совсем была...Мне было, кажется, лет двадцать шесть, когда они один из драконов, обезумевший, явился к нам в селение. Мы были из зажиточных... Ох, девочка, как же давно... и как недавно это было! Как будто еще вчера я сидел у в нашей с отцом мастерской с лобзиком в руках, выпиливая мельчайшие листья для украшения заказанного стола. Я помню... знаешь, я помню каждый узор, каждый орнамент, каждый корень и лист, которые надо было вырезать, - он не смотрел на нее, бессмысленно рассматривая линии на своих ладонях, и продолжал говорить. - Моя жена, Дирана... Они с детьми были в этот момент на крыльце. Мальчик и девочка. У меня были сын и дочь, Миранир и Сунда, и когда тот летучий гад изрыгнул пламя своего безумия на наше селение, они сгорели почти мгновенно... Потом я нашел на том месте, где когда-то было крыльцо - знаешь, Дирана раскрашивала каждую доску сама, своим узором, потом у нее все пальцы были в занозах, - так вот, там, где было крыльцо... там даже костей не осталось обгорелых. Может, хотя, они и были, но так запорошены пеплом тогда были они, что я не увидел... Старик-отец мой был тогда на чердаке... Он невольно спас мне жизнь - когда огонь разгорелся, тут же балки начали с потолка обваливаться... Отец упал, а я, уже почти задохнувшись от дыма, упал без сознания в погреб, да там и провалялся... У меня были лишь ожоги да несколько шрамов... А они... их нет... - когда он говорил это, по его щекам текли слезы. - Их просто не стало... Когда я смог выбраться, от всего селения остался лишь... только пепел...
Девушка молчала, сжавшись рядом с ним. Посмотри Аристий на нее в тот момент, заметил бы довольно странное выражение ее лицо: вся красная, будто от стыда, она прятала глаза, стараясь не смотреть на охотника, приютившего ее. Нервически покусывая пальцы на правой руке, даже не замечая, что прокусила уже до крови, другой рукой она теребила ткань своей рубахи. Она слушала его, снова полная страха и готовая убежать в любой момент, вот только мужчина этого не замечал. Внезапно, мужчина резко обхватил ее за талию и обнял, спрятав ее голову у себя на груди.
- Прости, - прошептал он, когда девчонка испуганно дернулась из его рук. - Ты ведь тоже из-за них стала... такой? - она настороженно замерла в его руках. - Из-за змеев я остался один... Я был лучшим резчиком по дереву в нашем крае, моя семья - счастливой, наша деревня - самой богатой и процветающей. Но потом - пщик - и все исчезло... Девочка, ты тоже осталась одна тогда, да? Говорят, те обезумевшие летучие и подземные гады убивали людей за мало-мальский кусочек золота... Тогда многие умерли, - он не чувствовал, как сжимается в его руках Вивери, продолжая говорить, как больной в бреду. - И ты тоже осталась одна... Прости, я так давно хотел хоть кому-то выговориться, - он погладил ее по спине, не понятно, кого успокаивая - себя или ее. Прижался к спутанным темным волосам. - И только ты можешь меня понять. Я... остался жив, но лишь благодаря ненависти, что сжигала меня в начале, - девушка у него на груди испуганно ахнула, и он сильнее сжал ее в объятиях, гладя по волосам ладонью. - Прости, если такое тебя пугает. Бедная девочка... Я жив только желанием убить всю эту нечисть, - зло продолжил Аристий, и слова, которые он говорил в тот момент, были подобны яду. - Я отомщу. Я выслежу и убью их всех, чтобы больше никто не страдал, как мы, - спина, которую он уже почти до боли сжимал, начала подрагивать от рыданий девчонки, и он поспешил добавить мягко: - Девочка... Вивери, судьба нам с тобой принесла чудесный подарок - я рад, что ты жива, и помогу тебе. Хочешь, оставайся здесь, хочешь - я отведу тебя в селение, найду тебе жилье и пропитание? - девушка, не поворачивая к нему лица, замотала головой. Тонкие пальцы вцепились в его рубашку, словно она боялась, что он все равно и так отнесет ее в селение силой. - Что ты, что ты... Тогда останешься здесь? - чуть заторможено, но она снова покачала головой. - Не бойся. Я клянусь всем, что мне дорого, клянусь охотой на гадов, что никогда не трону тебя, - он ослабил объятия, поняв, что так только больше пугает ее. - Вивери, я старше тебя намного лет, а потому поверь мне: не знаю, как ты жива осталась в лесу за все эти годы, но долго одной тебе оставаться там нельзя. Когда-нибудь, если захочешь, ты сможешь уйти, но сейчас ты слишком слаба. Ты... останешься? - неожиданно охрипшим голосом спросил он, пытаясь заставить девчонку посмотреть ему в глаза. Та отворачивалась. - Прошу... я так устал от одиночества, - горько вздохнул он, прикрывая глаза. - Ты будешь мне как моя дочь... Наверное, Сунда сейчас была бы совсем как ты, - Аристий по-ласковому рассмеялся, не смотря на всю ту боль в груди, что вызвали воспоминания о семье и доме. - Только не такая чумазая, - мужчина все-таки заставил ее повернуть голову в его сторону. Рассмеявшись, провел по оставшейся от влаги слез белой дорожке на ее щеке. - И не в мужской одежде, ха. Останься, прошу тебя. Сам для себя я - старик, а старикам иногда нужно чувствовать, что кто-то рядом. Раздели со мной мое горе, прошу!
Девушка, словно задумавшись, опустила глаза вниз. Словно решившись, сжала кулаки, с зажатой в них тканью его рубахи, и кивнула. Мужчина, снова рассмеявшись, что с ним не случалось давно, снова прижал ее к себе, поцеловав в макушку.
- Теперь хоть не страшно будет умереть на охоте, - шепотом пошутил он. Девушка, словно смирившись, прижалась к нему, почти обнимая. - Ты ведь позаботишься о моих питомцах и пещере, если меня не станет? Ты с ними еще не знакома, но уже им нравишься...
Она молча плакала на его груди.
***
Свод пещеры был местом примечательным. Каждый редкий попадающий на него луч солнца освещал пещеру светом, то, лежа на спине на полу, можно было разглядывать диковинные рисунки и письмена на своде. Словно редкие северные руны вырисованы были наверху, охраняя пещеру от воров и хищников. Аристию казалось, что он даже мог разглядеть то тут, то там разные цифры, будто неведомый ученый пытался записать результаты своих работ на стенах пещеры. К стыду охотника, начал эти рисунки замечать он только сейчас, спустя несколько лет после "заселения" в пещеру. Теперь же, каждое утро поднимаясь со своего места в посреди пещеры - у костра, где было теплее всего, - он силился в рассветных лучах если не понять, то хотя бы перерисовать фрагменты росписей.
С одной стороны, все было по-прежнему. Каждое утро он вставал, отправляясь проверить свои ловушки, кормил грифонов, а затем отправлялся на охоту... Обычно остальное время посвящалось выделке шкур да заготовке еды, иногда он спускался в селение, чтобы продать остатки своего труда - мясо, шкуры. Иногда, будто ненароком, поглядывал в сторону лавки резчика...
Но многое и изменилось.
Вивери еще болела, но больше не лежала без сознания. Она не боялась его так сильно, как раньше, просто настороженно следила, как он приходит с охоты, как готовит, как спит. Это не раздражало мужчину, хотя к такому молчаливому вниманию он совсем не привык. Охотник снес ей из селения кое-какую одежду, какую смог купить до разгара ежедневного базара, где всякий смог бы обсудить то, что нелюдимый охотник с горы - имени своего он почему-то никому не называл там, - зачем-то покупает женское платье да гребень. Затем к платью прибавились теплая юбка да кофта, а еще - лента в волосы...
Принеся платье, он тут же ушел на охоту. Сам понимал, что пугал если не видом своим девчонку, то поведение в тот день - и с чего бы ему так расчувствоваться? Воспоминания давно не резали, как по живому, принося только отголоски тупой ноющей боли, как хромая правая нога, где криво срослись кости. Разрыдался, как такая же девка. Мужчина зло сплевывал каждый раз, как случайно вспоминал это. А потому старался вообще о том не думать. Ну, попозорился, так ведь не перед толпою дураков, а перед одной немой девкой, которая, к тому же, не спешила напоминать ему о том... Ее своим присутствием иногда смущал, когда встречался с ней взглядом по утрам, иногда - радовал, когда приходил в полночь с прицепленными к ягдташу сетями с добычей, иногда пугал - когда она замечала капли черной, засохшей крови на его рубахах иль когда приходил под самое утро, уставший, и, вымотанный, ложился на лежанку из укрытых дерюгой еловых ветвей у костра, совсем забыв о Вивери.
Сама она предпочитала спать подольше. Нередко бывало, что вставала только, когда он приносил достанных из ловушек пичуг да зайцев, тут же бросаясь ему помогать. Сначала охотник лишь недовольно отстранял ее от любой работы, но, поняв, что с готовкой девчонка вполне справлялась, почти все оставил на нее, сам лишь разделывая туши да освежевывая их.
Опосля одного случая девчонкой да девкой звать охотник ее перестал. Случилось это в тот же день, когда он хорошую одежу, а не свою рубаху, ей приволок. Вернулся Аристий в тот день рано, не ладилась охота. Раздраженный, вошел в пещеру, да так и застыл на пороге, лук да стрелы обронив.
Пока неумытая да больная, со спутанными волосами она лежала, в горячечном бреду мечась, то казалась ему совсем дитем. Когда очнулась да начала на него серьезно, уже без испуга поглядывать из угла - подростком, так и не поверил он ей на слово, что двадцать годков той уже есть. Сегодня же - он впервые задумался, что хрупкая на вид да маленькая ладная фигурка могла принадлежать девушке, лет на восемь-десять всего младше его...
Та, кого он уже привык считать чуть ли не за дочь свою приемную, чуть недоуменно, но все же радостно посмотрела в его сторону, поднимаясь с камня, что служил ей вместо табурета, у костра. Чистое, с как будто смытым загаром бледное лицо чуть хмурилось в недоумении, черные брови, ясные янтарные глаза внимательно наблюдали за ним, а губы чуть подрагивали в предчувствие улыбки - она редко улыбалась по-настоящему. Аристий научился понимать ее по глазами, ведь губы ее обычно были безмолвны. Она почти не улыбалась, будто и не умела совсем, только губы дрожали каждый раз, словно пытаясь что-то высказать.
С собранными в косу темными волосами, в теплом и простом сером платье с длинными рукавами, Вивери казалась ему чуть ли не королевной из старых баллад, тех, что, желая навечно сохранить свою красоту, прятались в высоких башнях да камнях гор, погибая там от холода и одиночества, и ветер да вода лишь запечатлели их красоты в красоте самой природы.
Не место ей было здесь, в старой, сырой пещере с дураком-охотником, у которого не то, что за душой - и души-то самой, живой, почти не было! Так думал он, с каким-то винным привкусом горечи внутри.
Она молчаливо занималась всеми домашними делами, порою как будто заново открывая что-то из привычной человеческой жизни. Готовила, шила, убиралась, а временами он замечал, как девушка приглядывается да принюхивается к пучкам сухих трав, связанных да развешанных по стенам. К каким-то она даже не подходила, какие-то вдумчиво рассматривала, словно запоминая, а какие, чуть тронув, тут же отбрасывала, будто обжегшись.
Она следила за ним, когда он работал со шкурами и кожей. Ее почти не пугала эта сторона его работы, наоборот, казалось, это доставляло ей любопытство. А еще, она откопала откуда-то то, что он прятал даже от самого себя - небольшую деревянную шкатулку, изукрашенную узорами, да внутри различные мелкие вещички, что вырезал он в минуты задумчивости...
...Так наступила зима, а он даже не заметил, дивясь происходящим с его жизнью изменениям. И в место, зачастую служившее ему вторым, зимним домом начал собираться позднее обычного.
- Вивери...
Она повернулась к нему, тут же отвлекшись от штопанья его рубашки. Иногда ему становилось неловко: чего это она у него, как на правах служанки живет? Но девчонка не хотела и слышать его слов об отдыхе, отмахиваясь, что иначе скучает. Аристий уже умел вести с ней такой односторонний разговор, а если он не понимал, то девушка тут же писала что-то палочкой на песке.
- Я ухожу, - Аристий наклонился, поднимая с пола мешок с вещами и оружием. - Я буду теперь жить в землянке наверху, вместе с грифонами... эй, ты чего? - он почти с испугом смотрел на девчонку, которая тут же зашарила по углам, собираясь. - Вивери, - он остановил ее, перехватив потянувшуюся за одеялами руку. Та, пряча глаза, сосредоточено рассматривала свои пальцы, сжимая шерстяную ткань платья. - Я не могу взять тебя с собой, - она вскинулась, не отрывая взгляда янтарно-прозрачных, словно драгоценные камни, глаз от него. - Ну, не смотри так! Что ты будешь там, в землянке? Нам сейчас охотиться сподручней подолгу на вершине горы. Я же не в первый раз ухожу, - охотник неловко погладил ее по голове. До того мужчина и не решался к ней прикасаться, а сейчас - она сама дернулась, отстраняясь. Ругая себя и за своих слов, и за то, что ведет себя, как ребенок, проговорил: - Не волнуйся, здесь ты будешь в тепле и безопасности. Я буду наведываться время от времени, так что запасов тебе должно хватить, - рука потянулась погладить, успокаивая, как маленькую, Вивери по голове, но он тут же одернул себя. - До скорой встречи, - пробормотал Аристий, выходя из пещеры и направляясь к денникам.
Но отправиться на зимнее место охоты ему было явно не суждено в этом году.