В. М. Бондарчик.

АНТОНЮЧКА.

РАССКАЗ.

В последнее время Виктор Павлович Коваль как-то сдал. Годами накапливающаяся усталость, обусловленная монотонной рутинной работой, однообразием быта и вредной городской средой обитания, все чаще давала о себе знать подолгу не отпускающими, ноющими болями в области сердца, одышкой от незначительных физических нагрузок и головокружениями, близкими к обмороку. Он осунулся, ссутулился, стал раздражительным. Навязчивые мысли о скоротечности бытия и бесполезности прожитой большей части своей жизни не давали покоя. Непонимание со стороны близких и друзей усугубляло положение, и Виктор Павлович всерьез стал подумывать об отдыхе. Хотелось уехать куда-нибудь далеко, в одиночестве побродить по местам, где прошло детство, не спеша поразмыслить о пройденном пути и быть может, спланировать прожитие оставшегося, отмеренного ему в этом мире срока... А срок этот - и Виктор Павлович чувствовал это все острее - невелик... С назойливым постоянством приходили на ум где-то услышанные слова: "...только с каждой весной все сильней ощущение финала этой маленькой пьесы, придуманной явно не мной..."

Начальник Коваля, долго не отпускал его: "Работы невпроворот, а ты удираешь...", но все же, после долгих препираний подписал заявление на отпуск.

- Антон Васильевич, - жаловался Коваль, - я три года без отдыха пашу... Так ведь и сломаться можно...

- Ладно, ладно, старик, - снисходительно ответил патрон, еще довольно крепкий мужчина лет 65-70, - считай, что договорились, только на две недели, не больше... Давай, вымогатель, свою бумажку, - размашисто подписывая заявление, исподлобья взглянул на подчиненного, - куда двинешь, если не секрет?

- Да какой уж тут секрет... По местам проедусь, где родился и рос, в К-ск.

- Не тот ли, что О-кой области? - Виктор Павлович кивнул: Точно, туда, - босс искренне удивился, - далековато...Так ты из тех мест, выходит? Вот это сюрприз... У меня там мать похоронена. Проведаешь могилку? Погост небольшой, там уже давно не хоронят... Памятник должен быть черного мрамора... Антонюк Антонина Ивановна, почила в 1961 году.

- Обязательно, Антон Васильевич... - Коваль наморщил лоб, припоминая, что где-то уже слыхал это имя.

- А теперь, ступай, - шеф глянул на часы, - до конца работы еще два часа, но тебе еще в кадры надо успеть... Считай, что твой отпуск начался с этой минуты.

Был конец рабочей недели и Коваль, решив прогуляться по городу, лениво брел по парковой аллее, утопающей в тени раскидистых каштанов, что подальше от надоедливых рекламных экранов "City vision", пестрых кричащих вывесок и загазованных, шумных городских магистралей. В предвкушении близкого отдыха он пребывал в грустно-лирическом душевном настрое, и, несмотря на все предшествующие удары судьбы, нынче жизнь казалась ему не такой уж и скверною. Домой не тянуло. "Успею насидеться в бетонной клетке перед телевизором, - рассуждал он сам с собою, - лето заканчивается, надо насладиться его буйными красками. Хорошо, что пораньше вырвался...".

Дул легкий ветерок, навстречу попадались прохожие, тоже никуда не спешащие. Так, пребывая в состоянии праздной безмятежности, он не заметил, как забрел в незнакомый уютный дворик, в котором поселилась тихая прохлада. Виктор Павлович присел на старую покосившуюся садовую скамейку, врытую в землю в тени акации, против беседки, увитой то ли плющем, то ли диким виноградом и на мгновенье забылся. Через некоторое время его возвратил в реальность невнятный гомон нескольких мужских голосов. В беседке напротив, за отполированным временем дощатым столом сидели доминошники, обмениваясь в процессе игры едва разборчивыми фразами. Коваль невольно прислушался.

- ...Все же хоть и были от нее одни только неудобства, человек все же жил...- дородный лысый мужичок с арбузным брюшком, обтянутым майкой грязно-белого цвета, виновато потупив голову, подыскивал подходящие слова, - и не стало его вдруг...

- Да... - задумчиво подхватил сухощавый сосед, - как жива была, все от нее стонали с ее кошками, а как померла, вроде как и не хватает чего-то...

- Ну, это понятно, привычный ход событий нарушился, - философски изрек прокуренный очкарик, - из системы удален один из ее элементов... Хороший ли плохой - это уже другой вопрос, но для того что бы адаптироваться к изменениям необходимо время...

- Эк, ты хватил, Гриша, со своими философскими подходами ... Система, элемент... Просто тронутая тетка оставила этот мир и нашу жизнь заодно облегчила.

- Облегчить-то облегчила, а на душе все одно погано, - продолжил лысый, уже решительнее...

- Понятное дело погано... Потому что смерть - это не шутки... это великая загадка. И всякий примеряет ее на себя, вольно или невольно. Memento mori, как говорили древние...

Чем-то едва знакомым, навевающим ностальгические чувства, вдруг повеяло от этого места. А лысый этот доминошник, даже очень смахивает на моего покойного отца в его возрасте. Защемило сердце, Виктор Павлович расстегнул ворот рубашки, положил под язык таблетку валидолу и, обратил неподвижный взор на фасад старенького трехэтажного дома, красного кирпича. Боль постепенно ушла, и Коваль задумался. Внезапно почудилось, что дом этот он уже видел... Давным-давно... В раннем детстве... Нахлынули приятные воспоминания и он не заметил, как снова задремал.

Его разбудил задорный детский крик:

- Сорок один, ем один!...

Из подъезда выскочил худенький наголо остриженный мальчик в шортах с лямками, на крест перекинутыми через узкие загорелые плечики и в старомодных сандаликах. "Таких-то сейчас и в продаже не сыщешь, - подумалось Виктору Павловичу". В руках парнишка держал ломоть хрустящего белого хлеба, смазанный маслом и густо посыпанный сахаром. Его обступила ватага сверстников, в надежде, что товарищ поделится с ними лакомством, но владелец бутерброда, уже широко раскрыл рот, обнаружив отсутствие доброй половины зубов и намереваясь остальными впиться в душистую хлебную мякоть. Он пока и не думал делиться. Фраза, которая заблаговременно была выкрикнута им, по правилам двора, давала ему на то полное право. И зря дружки старались, наперебой выпаливая: "Сорок восемь, половину просим!..", они опоздали... Теперь все зависело от великодушия обладателя деликатеса... Осознавая это, стайка ребятишек признала в лысом мальчугане своего негласного лидера на тот период пока бутерброд не канет безвозвратно в его утробе. Не сговариваясь, они двинулись за гордым своим вожаком и скоро исчезли из поля зрения Коваля...

Виктор Павлович улыбнулся. Сцена, нечаянным свидетелем которой он стал, вдруг увиделась им глазами бритоголового мальчишки. Показалось, что и он в детстве бывал в похожей ситуации, что даже наверняка может сказать, куда отправилась группа сорванцов. Коваль в развалку направился к подъезду, у которого только что произошли эти события, механически, не задумываясь над тем, что повлекло его туда, вошел внутрь. "Надо же, - подумал он, - ломоть простого хлеба, не сникерс, ведь, не чупа-чупс, а какая реакция, детей, просто как в далекие совковые времена... И детвора, по виду прямо-таки из той поры...".

...Пахнуло затхлостью и сыростью, смешанной с едким запахом кошачьей мочи. Подъезд был неухоженным и обшарпанным. Облезлые стены, грубо выкрашенные облупившейся зеленой масляной краской, исписаны вдоль и поперек. Истертые ступени лестничных маршей заплеваны и усыпаны окурками, грязные деревянные перила изрезаны ножом. И снова что-то знакомое почудилось ему во всей этой неприглядной обстановке, неуловимо напоминающей туманное детство... Отрывочно вспомнились давно забытые фрагменты из прошлого, связанные с таким же вот грязным, замусоренным подъездом...