Обратите внимание, почтенные, стоит начать заикаться о том, что хотел бы рассказать о пережитых в пути впечатлениях, как заиканием все это и оканчивается, в то же время, когда начинаешь рассказывать о виденной во сне лошади красного цвета - все удается. Смутные подозрения в том, что лошадь видели не все, а это вот, про что ты еще собираешься рассказывать, уже легко обнаружить в Интернете, да еще с комментариями знатоков, и картинками с подписями - лишает подвижности язык и делает ненужным битье по клавишам. Известно же все, дополнительно кричать в том же месте, кажется дремучей и непростительной глупостью.
Только стремление опровергнуть сказанное тебе в другом сне неким человеком с "гребнем силы" на голове приводит к упорному повторению уже пройденного, пройденного и стремительно забываемого, в силу возраста, и того, что написать дату в уголке простым карандашом удалось не везде. Бог с ним, с местом публикации - поедемте на неделю в Китай и на три месяца в Техас.
Поедемте постепенно, опустим переезд до Шереметьево-2, ничего интересного в дороге через станцию Червона Могила нет, застынем на миг перед пересечением государственной границы, оглянемся на зябкие попы сидящих на газетах девушек ночного аэропорта, наступает время "Ч", когда "передняя нога подразделений с криком "Ура!" и броском гранаты нависает над передним краем противника". Протекает оно по-разному; в случае, если мы едем в Китай - прапорщик равнодушен, а при выезде в Америку, прапорщик сладко улыбается и спрашивает, что же надо было сделать, чтобы получить тааакую визу, нет ну праавда, зачем она вам? А ничего предосудительного, товарищ! на цыпочках семеним мимо-мимо таможни, перешагиваем границу, и давайте решим куда сначала - в древесностружечные улыбки Боинга или в летающий коровник ИЛ-86?
Конечно в Китай, давно ж хотели. Понятно, что в Китай можно ехать на автобусе, через Кызыл Орду, дней пять, обсуждая, как лучше скупляться с другими владельцами клетчатых сумок. Пить из бутылок, есть из затянутых полиэтиленом тарелок, спать запрокинув голову, капать смесью слюны и кетчупа на тренировочный костюм, умываться редко, да, вот так - пять дней туда, три там, пять обратно. Можно на танке с огнеметом, хорошо бы на слоне с узорной башней, или верблюдами, из маленького города на Черном море, через Самарканд, чтобы только туда три года, а вернуться седым и странным, когда дети выросли и подарить тем, кто еще тебя помнит по куску шелка на праздничное платье.
Нет, говорят, на все у нас неделя, полетели, говорят, самолетом Аэрофлота вместо птицы Рух. Начнем усаживаться, спрашивая себя - эти люди вокруг нас, кто они? Множественные китайцы понятно, вот эти дамы в шейных платках летят проходить курсы, на которые рекомендовалось прихватить веер, тапочки и два рулона туалетной бумаги. Кажется не так много людей, в прошлом которых угадываются клетчатые сумки. Погоду в нашем отсеке делают два молодых человека в прекрасных кудрях и тренировочных костюмах, которые начинают бухать немедленно и страшно, упорно спрашивая по-русски у соседа китайца, как он, не говоря, вопще! ты понял! по-русски! поехал в Рассийю! и наливая ему водку прямо через накрывающую стаканчик руку. Водка заканчивается молниеносно, стюардесса, неприкрыто радуясь и используя уменьшительно-ласкательные суффиксы носит им новые бутылки, молодые люди переходят на промышленный мат, китаец жмется к иллюминатору и уже не улыбается, дама с переднего сиденья оправляет сливочную кофточку и шейный платок и все же спрашивает, как им не стыдно, молодой человек встает над ней и начинает внятно объяснять, что вот они никому, кроме, блядь нее не мешают, что вот человеку - показывает на китайца, они не мешают, а ей значит мешают? Стюардесса втискивает форменный бюст между ними, ребята потише, я вам сейчас кофэ, куда девается китаец неизвестно, скорее всего от контакта со спиртом переходит в летучую форму и исчезает, раздают куриные?, кажется да, в общем сытные какие-то образования, политые мучнистым соусом розового цвета, те кто бухал более тихо, уже стоят у туалетов и курят, запах обобществленной мочи просачивается сквозь усилия вентилятора и парфюмерии. Наступает ночь, трогательно обняв задницы друг друга, молодые люди затихают среди объедков и пустых стаканчиков, дама в платке демонстративно читает еще пять минут и засыпает с суровым и прекрасным лицом, вентилятор из переднего кресла несет в лицо видимость воздуха, глаза закрываются, потом молниеносно просыпаешься от стука челюсти о грудь, утираешь слюни рукавом и опять пытаешься устроить тело в соответствии с фантазией уродов, которые строят самолеты экономического класса и, похоже, заранее улыбаются. Все равно - автобусом хуже!
Наступает завтрак, молодые люди расплетаются и оборачиваются добрыми молодцами, взбивают то есть кудри, переодеваются в костюмы, ах, изящнейшие, какая полоска мелкая серая! быстро порастают толстыми золотыми предметами. Восторгу стюардессы нет границ, мальчики, вы красавцы какие! лицо дамы в платке по-прежнему сурово, но видно что ей бы хотелось обернуться. Самолет сел, в окне перед этим мелькают малопонятные промышленные строения в серой-серой дымке; скомканные одеяла Аэрофлота внезапно заканчиваются, наступает такая чистота, блеск и простор, что хочется бахил, корнцанг и медсестру. Ничего далее не помню, кроме лица пограничника, без признаков мимической мускулатуры, точнее с одной неподвижной мимической мышцей на физически развитом лице. На нем была синяя форма и табличка с номером, об имени и звании можно было догадываться бесконечно, я не стал и отдал паспорт. Могучие волосы пограничника шевелились параллельно, не соприкасаясь друг с другом, он был суров, но сдержан в обращении с паспортом - еще чуть-чуть и "Здлавтуйте, меня зоут Лянь Хао Инь, но можно Света!".
А мы, обратно, значит, полетели в Америку. Правда страшно? Сразу хочется попросить какую-нибудь специальную конфету "Взлетная", и страшно как-то особенно, и не потому, что долго, что лететь через океан и падать к малознакомым акулам, а оттого, что вдруг это будет как вторая полка ночного общего вагона Челябинск-Свердловск, воздух будет только если высунуть руку в небольшую форточку, внизу шесть солдат пьют пиво и едят с газет, а спину тебе обнюхивает стоящая на задних лапах овчарка. Восемнадцать часов - автобус Краснодар-Симферополь, шестнадцать маршруток до Евпатории, восемь электричек до Тургояка тире Джанкоя, лететь Люфтганзой, не покричишь: "Ахтунг, ахтунг! Ла фюнф! В воздухе Покришкин!", орднунг камератен, шлаффен зи битте meine Junge froind, ужас и томление путешествия в замкнутом пространстве и нескончаемом времени. Полет Москва-Франкфурт так и проходит в благодатной утренней коме, перерыв на блинчики с ванильным пудингом и череду данке-битте шеен. Во Франкфурте очереди в каждый туалет как за хлебом, этот крем для бритья слишком велик для ручной клади, а этот город? слишком мал для нас двоих, да, мой капитан? Отняли крем, бриться теперь обмылком хозяйственного, как исторически сложилось. Формируется очередь в Америку, среди прочих граждан рыхлые бледные дамы в розовом и развевающемся - накидках, тюрбанах и общем ореоле благости, небольшой черный хмырь в pork-pie hat с заломленными спереди полями, желтом костюме мешком, оранжевой кофточке, зеленом галстуке, вместо узелка на палочке через плечо висит нечто дорогостоящее из пупырчатой кожи. Не факт, кстати, что внутри не ботинки! Сами себя, мимо очереди, на лафетах провозят инвалиды, сервис несения медалей на подушечке еще разрабатывается, но оркестр сзади чувствуется у всех. Сели, носом к окну: Германия, Франция, не успели чихнуть - Ламанш, горы Шотландии в пудре, как кекс по 60 копеек, начинается океан и долго продолжается, кормят-поят-показывают кино, стюард у которого в походке ощущается вставленный в попу карандаш поет от избытка чувств, командор предупреждает сидеть тихо, сейчас будет турбуленция, и она начинается, самолет явственно машет крыльями, телевизоры лязгают, стюардессы маневрируют особенно изысканно, ага, вот так и у меня было, сказал маме, что на лыжную базу, а сам в самолет, в Москву и на взлете у него выключаются турбины, и успел еще подумать, что мама удивится, что не на базе и без лыж, и они от страха, что ли завелись, все проходит через десять минут, не будет ли угодно выпить чего-нибудь, благодарный язык силится выпихнуть артикли, многое уже получается, в частности - спасибо, сэр.
Океан заканчивается, начинается кусковая соль канадского снега, подозрения, что вот эта линия сквозь все снега и льды - шоссейная дорога, да не может быть!, да я тебе говорю; мама, и куда? на Полюс? вот это они называют Великими Озерами!? (лететь как через Черное море, даже дольше - никак не мог подумать, что такие огромные), зеленая, потом желтая земля (Иллинойс и Оклахома, как потом оказалось), на которой масса оврагов, озер и рек. Какие реки, здесь же Техас? Пыль, песок и перекати-поле, череп быка под красным камнем, тяжелые ремни, одеяло на седле и мексиканская щетина на блестящем от пота лице, в которое ты целишься из драгунской винтовки. А тут рябит в глазах от речек и оврагов, мелкие города перетекают друг в друга, самолет останавливается в воздухе, выпускает все псевдоподии и растопырив крылья садится на ближайшее шоссе, под ним спокойно едут машины, под шасси кажется тоже что-то мелькает, сверху по эстакаде едет трамвай, Господи, куда же мы попали! Присосались к трубе, на выход джентльмены, пожилые негритянки cинхронно, как тюлени, бросаются в инвалидные кресла и, томно откинувшись, объезжают чудовищную очередь, в которой все виды человечества, включая эфиопов в белых одеждах, но кажется без мелкого скота их. Вдоль очереди бродит дедушка, чистый Марк Твен с усами, в вязаной жилетке и лукаво проверяет правильно ли все всё написали в подорожных, о молодцы, лучше американцев! ссиба сэр, вы такой добрый к нам! пограничный офицер по имени Кришна свиреп, как и полагается одинокому богу без женского воплощения, цель визита - визит! Проходите - Харе Кришна, сэр! уелькам ту ЮэсЭй! И тут, черный-черный человек в черной бейсболке, черной майке и черных штанах, в задницу которого ведет витой синий провод, черной рукою в черной перчатке (о, отрада и ужас ночей пионерлагеря!) впивается в спину туши в розовой майке и тащит-тащит ее на инвалидной коляске в проход, выложенный коричневым кафелем, скорей за ним, мы теряем ее! Кричите же! Нi, Rich!
Welcome to Dallas, guys!
Света - дивное создание, в желтом жабо с серебристой сумочкой терпеливо ждет, пока тощий кассир "Южно-Китайского коммерческого банка" превращает маленькую пачку денег в большую и разноцветную и пока я ищу, куда бы их упихать на теле, дабы не вызвать интереса или там сочувствия, рассказывает, что они могут перевезти нас прямо в аэропорт, но ведь в Шанхае так много всего надо увидеть, и вот фабрику жемчуга надо увидеть, и фабрику вышивки надо увидеть и, Света! а музеи в вашем городе есть? Света колеблется, потом вспоминает про Храм Нефритового Будды и краеведческий музей, мафиози за рулем в черном костюме кивает в ответ на ее щебетание и мы едем. Вокруг серо-коричневый туман, драконов и пагод нет, над дорогой никто не летит с белоснежной бородой и волшебным посохом, водитель не спешит обернуться лисом, желто-зеленые Фольксвагены и велосипедисты. Заезжаем в переулок со стенами желтого цвета, Света объясняет это оттого, что храм действующий и мы заходим. Вот оно! Красные бумажные фонари, красные ленточки, красные свечи, ароматические палочки, каменные львы, чаны с черепашьими лапами, изрыгающие очистительный огонь, бонсаи и другие бонсаи, белые стены, черная черепица, каменные карикатуры на основателей монастыря, множество иероглифов, о, как давно мне хотелось сюда!
Говорить ведь можно все что угодно, в том числе, что Америка или Китай существуют, что тому есть много подтверждений в газетах, телевизоре, произведениях кинематографического искусства и вопще. Но любой здравомыслящий человек будет озадачен вопросом, так ли это, и нет ли какого подвоха в том, что ему подсказывают его привычные убеждения. И обратившись к собственной голове с вопросом - так ли, услышит неразборчиво, что в общем, скорее всего, исходя из совокупности мнений, нельзя полностью исключить того, что таки да, такое возможно.
Возьмем к примеру меня. Давайте-давайте, так удобнее. Маленький мальчик стоит в темноте Ильменской турбазы, а голос со столба говорит, что на Даманский полуостров совершено вероломное нападение, что наши пограничные войска противостоят провокациям китайских ревизионистов, мама рассказывает, что китайские студенты были самые старательные, а папиного друга Кошевенко, как выпьют - все еще обзывают Маоцзедуном, тетя Хая, вам посылка, Высоцкий про жену Лю Шао Ци, которая сломала две свои собачии ноги, анекдоты про "селовека на селовека" и оба танка, в восьмом классе рукописная газета "Дацзыбао Мукденского района" и кунг-фу перед английской литературой, Великий Кормчий, большие скачки, воробьи и домны во дворах трудолюбивых крестьян, Сережа Зайцев - основатель Коммунистической партии Златоуста, который мог сказать по-китайски "Сто тысяч лет жизни председателю Мао" и обозваться поганым мацзуюем, написанный на лекции по физиологии рассказ "Зао и Няо нет больше с нами" про то, что в момент извращения линии партии Няо попал под верблюда, полотенца с тиграми и птицами из желтого мохера, самая белая в мире рубашка "Дружба" и сияющие в глубине шкафов могучие термосы с навеки утраченными колбами. Это ли заставило прочитать Трактат о болезнях вызванных холодом и внимательно смотреть на Книгу перемен - неизвестно. Существует в голове некий Китай и поскольку уже много лет прошло с первого его там появления, то кажется, что он правильный у тебя в голове и не надо ничего менять ни в Китае, ни в Америке, каковое желание является проявлением материнского духа По, что вы, почтенные, безусловно, знаете. Америка - там где тело Джона Брауна лежит в земле сырой и где ходит Клементина, в ящиках из-под селедки вместо ботинок, мучается Анджела Девис, джинсы делаются тертыми без человеческого вмешательства, автомобили прекрасны и джаз непрерывен. И пусть так и будет! И не стоят ковбои О. Генри высотных автостоянок Далласа, не заменяет бетонное величие путевых развязок Шанхая читанный в краснодарской гостинице свиток зеленой бумаги "Тайная семейная акупунктура одним уколом", но раз уже попали - послушаем нашего экскурсовода. Вспомните что говорил Л.И Брежнев: "Лук нельзя заменить картофелем, на столе советского человека должно быть все!". Вот оно все, смотрите, стоит, например, деревянная рама из бесконечного количества перетекающих друг в друга деревянных фигурок, которые кажется порождают друг друга на наших глазах. Света щебечет, что все-все, посмотревшись в зеркало должны поправить одежду, ибо перед Буддой надо быть очень аккуратно одетым, начинаем поправлять - неудобно же, мимо топочет группа англичан, экскурсоводша в синих отрепьях, орет, что в это зеркало нужно посмотреться и если ты не увидишь своего отражения! вот тогда в этом воплощении к Будде ходить не стоит. Света активно лучезарна, ведет показывать двух Будд, одного нефритового, другого золотого, у обоих абсолютно пофигистские морды и очевидно, что права была чужая экскурсоводша, а Света - таки дура с филологическим уклоном, невзирая на жабо, сумочку и неслыханную нежность голоса. Храм постепенно перетекает в магазин жемчуга, каменных чайников, нефритовых драконов, карпов и будд поменьше. Товарищ продавец! У вас нефритовые стержни на 18 есть? За святость места берут похоже очень прилично, но ведь и чайники красивые.
После ценников цвета, завитушки, дымы и трепещущие ленты начинают казаться декорацией чайничного-жемчужного бизнеса, Будда с друзьями - портретами передовиков. Кажется до тех пор, пока группа очень небольших, размером с обезьянок бабушек в серых пиджаках, не начинает хором кричать, складывать ладони над головой и часто падать в ноги некоему изваянию в красно-золотой чешуе. Голоса как на похоронах в деревне Долгой, в руках узелки, никакого внимания на толкущихся идиотов с камерами они не обращают и продолжают кричать тонко и жалобно. Лысый мальчик в сером бьет в гонг, дым висит перед выпученными зенками истуканов с мечами, саблями и граблями в поднятых лапах. В черном-черном, закопченном, на трех драконах стоящем чане догорают остатки красных свечей и ароматических палочек. Купите свечку для пяти лет благоденствия и завяжите красную с золотом ленту для десяти лет благоденствия всей вашей семьи и идемте, идемте в краеведческий музей города Шанхая, где Света заткнется окончательно, потому что была здесь еще ребенком, а другие ребенки в пионерских галстуках будут стаями подниматься по сияющим лестницам мимо залов с древними сковородками хитроумно разбрызгивающими масло и пряности изо рта множества фигурок, мечами и копьями с красными гривами, разухабистого фарфора, свитков с серыми от возраста тиграми и многочисленными иероглифами, ходить у глиняных и каменных плит с фигурами коней и людей или мебели изрезанной, набитой золотом и изогнутой, смотреть на печати из красного и желтого камня, стоять под сенью костюма невесты с двумя серебряными рогами, под мелодию пентатоники древних колоколов и под взглядами бойцов народной Армии, вездесущих и неподвижных в каждый отдельный момент, и не станут, ах не станут они смотреть на это все, а будут пялиться на тебя лично, хихикая в кулак, толкаясь и проходя мимо дразниться тонко: "Лаовай!", и вырастут из них новые Светы, не помнящие родства, увы! Ах, где ты, тихий и пустой второй этаж родного краеведческого музея, где лежал макет самого большого золотого слитка, против чучела медведя выступало сводное чучело лося и совы, между ними располагалась доменная печь в разрезе, а на нее, с неподдельным интересом, смотрели из витрины неандертальцы, как бы сошедшие со ступеней магазина "Косой", на углу улицы Воровского?
"Пола обедать - переминается Света - опаздываем лесторан!". Трагически медленно под сенью второго этажа дороги начинаем делать художественные поползновения с шофером. Доминирующий цвет никакой - желто-зеленые "Фольксвагены" и голубые "Фольксквагены" с шашечками, остальные - без, общественный транспорт, само собой, вся экзотика - велосипедисты, людей не видно, растительность нетропическая, небоскребы без излишеств, все удрапировано мутной серой дымкой, через которую и не должны проходить звуки и свет. Среди полного ничего - вдруг появляется фасад затянутый золотой жатой парчой с гигантскими иероглифами и исчезает необъясненным. Хотим ли мы китайской кухни, верим ли мы в ее праздник и существование в этом странном месте? Приезжаем на набережную, индустриальная река с серыми и синими параллелепипедами, ползущими по коричневой мути с другими параллелепипедами на спине, на том берегу высится прекрасная телевышка, с надутым посредине шариком и прочие достижения архитектуры. На нашем берегу далеко на ниточке парит алый карп воздушного змея, нищие кидаются с часами и просьбами - игнорируя их надменным цоканьем, идем в плавучий ресторан. Надпись - "кафе "Реченька", Шанхайский горкомбинат питания," представляется возможной и желательной: скатерти малинового бархата, пустые залы с видом на подвижное и влажное, в последнем из которых на стульях свернулась стайка маленьких девочек в красных жилетках. Света громко щебечет сигнал тревоги, девочки рассыпаясь цепью и кланяясь выстраиваются нам навстречу, как мотострелковый взвод - уступом вперед. Из глубин помещения степенно являет золото драконов их повелительница, коротким криком обозначая привет. На картинках меню для идиотов нарисовано много всего, из пояснений следует, что надо было раньше думать и учить матчасть, а теперь, что - знай тычь задумчиво в грибы, угря, копченых уток, братские пельмени и суп с курицей и суп по сычуаньски, не надо - очень остлый, надо Света! надо! Повелительница жилеток говорит, что куриный суп они не успевают, ну что же, потерпим. Начинаем терпеть с копченой груди сладостной утки, приносят суп, и вот оно! - волшебное сочетание перца, имбиря и черных грибов с бамбуком вновь побеждает сырость и мрак, флегма отступает, в глазах проясняется, мозг велит улыбаться и всех любить, на глаза наворачиваются слезы, на лысину пот - Света сочувственно кивает. Строй девочек кивает и улыбается, я киваю и улыбаюсь им, вот уже чай - вот он сладкий, в нем жасмин и достаточно в мире места для всеобщего счастья, а путь в неведомый Ишань, где нужно садиться на пароход и плыть к Трем ущельям не пугает более вообще.
Повелительница жилеток приволакивает ведерную фарфоровую кастрюлю из которой торчат пупырчатые лапы капитулировавшей птицы - вот он куриный супчик, успели! Радость-то какая, падла, приятная, какая неожиданность. На гнусное азиатское коварство отвечаю с большевистской прямотой - курицу упаковать (как можно пускаться в путь не имея в багаже вареной курицы, помидор и соли в фунтике из газеты? да никак! Берем-берем курицу, еще ночью есть захочется! И салфеток!), природная жадность велит допить суп, но все защечные мешки и горбы тела отказываются от добавки, расчлененная курица упакована в коробки, девушки кланяются еще раз, на улице новая атака сирых и убогих, в конном строю, с бунчуками и шашками. Одноглазая бабка дергает за руку и показывает на коробку с курицей, делая такое лицо, что становится понятно - нехорошо мне, сытому, толстому в очках, часах и с фотоаппаратом, нести еще и курицу, а ей в это время нет. Восстанавливаем равновесие, стая с клекотом уволакивает добычу в недра причала, одинокий романтик еще бежит рядом с нами, как последняя чайка за прогулочным катером, заглядывает в глаза и хочет нам рассказать все-все: про больных детей, украденные в поезде документы, травмы на производстве, неурожай, засилье коммунистической идеологии и мертвую хватку триад, что только освободился и очень заразный - а не может, не дадим мы ему шесть копеек на беляш, сядем в черную машину и поедем в другой аэропорт, что мы дураки из того же улетать?
Вот аэропорт, вот ваша очередь, досуидання, большое, Света, спасибо! Света исчезает и мы одни на празднике китайской жизни, рейс на Ишань - маленький город с 300000 населения - не город, тьфу! - трамвай какой-то, так вот рейс на Ишань полон, китайцы веселы и не обращают на нас специального внимания. Появляется стюардесса... Ну вы же помните календари с японскими девушками? Ну, они такие прекрасные, с такой кожей, глазами невиданных размеров, блеском каждого волоса и по виду готовы составить ваше счастье? Вот! Сычуаньские аиалинии выпускают такую девушку раздавать подносы с едой и объяснять спасательный жилет шестидесяти пассажирам с открытыми ртами. Пассажиры млеют, некоторым жены закрывают рты, а девушка сияет, переливается и розовеет в безукоризненном при исполнении и мелкой полоске корпоративных цветов. Первые пятнадцать минут после взлета еще видно розовые соты рисовых полей, потом внизу становится темно, потом, кажется, чай с булочками, потом говорят, что вот и Ишань. Аэропорт пуст, перед ним на темной площади два гигантских плаката с рекламой водки: один - томная барышня с косой, прильнувшая к фарфоровой бутыли, второй - крепкий и бодрый мужичок, очевидно намекающий на большую пользу потенции от бутыли стеклянной, то ли изобретатель, то ли приобщившийся и полюбивший доброволец. Мальчик с тонкой шейкой, по виду из разночинцев, встретив нас и усадив в корбочку на колесах, начинает трудолюбиво рассказывать о былом величии Ишаня, битвах царей, которые случались буквально вот здесь, между бетонными заборами автобаз и складов, о проекте Трех ущелий, заботе Коммунистической партии, учевшей наличие в реке Янцзы осетровых и принявшей меры по сохранению этой ценной рыбы, которую он, увы не пробовал, о том, что мы его первые гости из России и что поэтому он хотел бы - и запевает "Подмосковные вечера" на китайском, кажется, этому его научили родители. Плачу, снова плачу. В темноте подскакивают бесконечные заборы, лабазы, элеваторные будки, одинокая лампочка над уличным прилавком с вялой фруктой. Где-то тут, над радужной лужей должен стоять кран "Ивановец", в его тени спать две собаки неопределенной породы, рядом - заросли цикория с мелкими белыми улитками на веточках, дождя не было уже три месяца, до получки дней десять. Как два моих коллеги проезжая по горам Армении или по техасскому countryside - вскрикивали в отчаянии: "Смотрите - это же Восточный Крым!", так и я готов был утверждать, что мы на станции Битумная, допустить наличие других смыслов в этих декорациях было сложно, привычное разочарование убожеством казалось единственно возможным продолжением длинной, неровной дороги, виделся уже в пыли станционный буфет, макароны с подливой, половинка сардели, мухи на заранее наполненных розоватым компотом стаканах, нервная очередь у закрытого окошка кассы, комки газет, яичная шелуха на деревянных скамейках, подсвеченный изнутри ящик с бессмысленно листаемыми железными страницами расписания, как отрада и развлечение. Мальчик допел и мы приехали, то есть остановились. В темноте, внизу горела лампочка. "Вам туда" - сказал мальчик и мы пошли.
Земля, кусты, пыль, трубы, пахнет тоже пылью, немного не такой как у нас, но пылью, гремят железные листы с пупырышками, лампочка оказывается выше головы, посреди темноты и ржавчины стоит маленькая девочка в белой рубашке и черных штанишках, кланяется и улыбается, показывая куда. Понимаешь, что это был дебаркадер только когда оказываешься на полированном граните, среди хитрого плетения красного дерева, диванов обитых полосатой тканью и видишь за стойкой уже совершенно микроскопическое создание в нежно-зеленом, которую тут же, не снимая пробкового шлема и лыж, хочется начать угнетать и принуждать. Она приседает от первичного ужаса, пугливо озирается, слабо улыбается и писком направляет нас в каюту. Теплоход пуст, никто не идет по коридору с пойманной рыбой или там корзиной белья с мороза, не везут на тележке алюминиевого бака с чищеной картошкой внутри и надписью - "т/х Конфуций" снаружи, никто не протирает промасленной ветошью рук, разгибаясь навстречу, не слышно речи машиниста и криков любви из-за красных дверей, танцев под аккордеон не происходит на верхней палубе и прохладительные напитки, в расположенном в баре теплохода видеосалоне, где вот-вот будет показан эротический фильм "Эммануэль" не предлагают. С причала не раздается ежеминутное: "Через пятнадцать минут комфортабельный теплоход "Шеньчжень семь" отойдет на трехдневную экскурсию к Трем ущельям, во время которой вы сможете посетить дамбу Трех ущелий, город бога смерти Ямы, полюбоваться красотами Трех малых ущелий, увидеть город двойной удачи Чунцин! Торопитесь, до затопления на хрен, указаных достопримечательностей осталось полгода! Товарищи, всего два места!". А надо было ехать и вам, почтенные. Теперь, увы незачем. В Сычуань, говорят умные люди надо ехать в старости, ибо если поедешь в молодости - будешь всю жизнь тосковать по ее красоте. Спать немедленно.
И пока мы спим у вод Янцзы среди красного и золотого на дивном хлопке бескрайней постели, поедем же и в Плано - он же "пгт. Плоский," штат Техас. Rich C. Rierson объясняет, что вот это - George Bush turnpike (слышь, че это? Нет аналога в родном языке восьмирядному бетонированному корыту с надолбом посредине, по которому от аэропорта Форт Ворт до Далласа Юг и далее, несет жертв общества потребления). И пока "зе" борется с приличествующим в этой местности звуком, а Rich кормит мелочью придорожные кассы, мы радуемся солнцу и ветру, серой растительности, архитектуре, самой выразительной частью которой являются водонапорные башни и первому проявлению Америки-Техаса - мужику в стетсоне. Да Америка и Техас - в голове как-то близки и подменяют друг друга - пароль "ковбой" и отзыв "Вайоминг" сразу заставит заподозрить в отвечающем знатока художественного фильма "Горбатая Гора", разве нет? Попробуйте вспомнить что вы знаете про Висконсин, или там Нью Гемпшир? Сольженицин? Ну да: "кей джи би, перестройка, спутник" наоборот - самое большое количество запомненных стереотипов сосредоточено здесь, осталось заменить бродящего по улицам медведя - быком породы лонгхорн и жить с этим знанием еще два месяца. Синку, хлопчик мiй, а шо то за шаровары в тебе - джипсы? Та ни мамо, то - чухасы!
Вот мы останавливаемся у двухэтажного беленького в рубчик домика с колоннами, под галереей скамейка, не хватает кресла-качалки для дедушки в панаме и носках с подвязками. Вот вам карта-ключ сэр, вот вам код для доступа в Интернет сэр, Интернет на все время пребывания в отеле, сэр будет вам стоить пять, сэр долларов. Неужели это так и будет, Элен, я недоумеваю? Природно и абсолютно сэр, имейте развлечение и наслаждение от пребывания в Хоумстеад Пролонгед Стей Стьюдио Хоутел. И немедленно, Элен, мы волочем свои сумки по зеленому ковру коридора за удовольствием разбросать скрюченные от двухдневной свежести носки и засунуть в душ подвялившееся в пути тело. Душ оборудован рычагом переключения от никакого до сверхсильного, семью режимами массажа и пятью рисунками разбрызгивания струй. Вода по непростому запаху и некоей маслянистости кажется скорее технической жидкостью, причем уже после дезактивации той самой техники. Струи летят, огибая тело, вспоминаются мучения в пятизвездочном Софителе в Дохе, когда, наконец, после перелета и поездки по пустыне стало можно мыться и никак, никак нельзя было переключить воду на душ и все части тела пришлось поочередно впихивать в промежуток между стенкой ванны и слегка выступающим краном. А за завтраком, сидя с размазанной по шее грязью, я узнал, что душ просто не реагирует пока вода не начинает бить в дно ванны с демонстративной чрезмерностью, намекая чужеземцу: "Дорогой, зачем воду экономишь? Пустыня думаешь, обидеть хочешь? Это, мойся, да!". И зимний душ в Ереване, тонкая струйка теплой воды из-под далекого потолка, ледяной кафель, пар от дыхания и необходимость непрерывно вращаться, чтобы остывающая задница не покрывалась ледяной кожурой. Хай вновь, Элен, а где же здесь прачечная? Там, куда махнула добросовестно белокурая девушка, высятся сверхъестественных размеров агрегаты, по три с каждой стороны, на стене висят еще какие-то, везде где возможно - прорези для денег. И снова хай, Элен, а как всем этим пользоваться? А вы, эээ, не умеете? В мобильный телефон - слышь, я перезвоню, у меня тут индусы, которые не умеют включать стиральную машину. "Мы - русские" - говорю я с интонацией из фильма "Брат-2". Элен, судя по ужасу на лице, фильм видела и теперь пошагово объясняет как именно, куда именно и что значит режим "постоянного давления". Идемте же, идемте на место работы! Пусто на улицах, но не в смысле пусто вообще, железные-то монстры текут навстречу лавиной, но под сенью заборов из серых и коричневых досок мы идем одни, солнце, живые изгороди, дубы и эвкалипты над газонами, мемориальная плита "Ассоциация прямой кишки Северного Техаса", под ногами большие желуди и желуди поменьше, белка вышедшая из кустов двигается столь неторопливо, что кажется, сейчас приложит руку козырьком к глазам, сядет, вздохнет и скажет: "Мария, подавай!". Пока все это кажется последствием долгого пребывания в замкнутом пространстве, очень постепенно станет понятно, что люди из машин смотрят на тебя с изумлением, или стараются не смотреть, потому что белые здесь ходят, только щелкая устройством управления собачкой, те кто движется пешком по улице - это маленькие черные дети в майках ниже и кроссовках выше колен, бредущие к маме с магазинными мешками и пожилые черные дедушки в бейсболках, которым до вокзала еще километров пять, а белые, которые здесь ходят - это нищие, которые машут тебе с противоположного края ночного шоссе или одинокие принципиальные странники олицетворяющие количеством волос или ленточек на чреслах протест, а мы не похожи, но этого не знаем еще и громко удивляемся, что что они все уснули что ли?
А Старопастушеская улица доводит до Огайо драйв, и за ней, уже после "Большого пальца Тома", "Разглаживателей Эйфория", магазина купальников "Добавьте воды", "Плавательных вечеринок Элмара", автомастерской "Бриджстоун", которая приветствует водителей с флотским прошлым, заброшенной "Маленькой Сычуани" и активного "Голубого Гуся", напротив титанических мусорных ящиков гриль-кинотеатра, среди южных каменных дубов, под щелкающим флагом Техаса, стоит дом нашей мечты красного кирпича с полукруглыми французскими окнами, где нам и предстоит трудиться, что собственно сегодня мечта, а реальность завтра, ибо сегодня национальный праздник и мы едем, ну куда - в русский магазин, куда еще ехать в праздник? Русский магазин это колбаса-колбаса, творог с изюмом и маринованные грибы из Бруклина, польские сосиски и шинка из Чикаго, русская и украинская водка, кажется настоящий грузинский чай или все же зверобой? консервы, валидол - очень интимно - привезут на той неделе еще, мы заказали через Брайтон. Бесплатно газета "Наш Техас", в отличие от нашего же Негева, хотя пишут в них кажется одни и те же люди, только с географическими скидками, обсуждают то есть, тонкости вхождения Техаса в состав Штатов, а не подробности происхождения колен израильских, но "очаровательные Таня и Эдита, а также золотой голос Техаса - Илья Эдельштейн" разницу посильно нивелируют. Вокруг пустота, небо вокруг, а не сверху, низкие строения без признаков жизни и окон, неслыханное по яркости солнце, черный вход в русскую лавку кажется не просто входом, полный мальчик рвет куски газеты и яростно разговаривает с ними тремя голосами, к лавке бесшумно крадется двухэтажный джип, ощущение, что нет более уместной точки для вечного сидения в замшевых туфлях и обсуждения у кого больше шансов прийти первым - у Мессии или болезни Альцгеймера. Джип застывает у входа, медленно открывается дверь, кто это в тренировочных штанах с тремя полосками? Барев, Саркис-джан, когда из Калифорнии приехал? Рузанне привет, давай, увидимся. День заканчивается обедом со многими прекрасными гитиками армянской кухни, а также видением пары обнявшихся на дороге кроликов, которые явно удивлены, тем, что в столь поздний час некто движется, а не спит, как полагается добрым прихожанам. А мы готовы, вот наше крыльцо, ночной курильщик с сигарой кивает, добрый вечер Jose, каквашдень сэр?, потрясающе, торопливо заменяем Джозе на необходимого Хозе, реально потрясающе, доброй ночи сэр, возьми заботу Хозе. Хозе кивает, вот наша дверь, просачиваемся под натянутое одеяло, стараясь ничего не помять, радиобудильник на 6.30, Библию в ящик тумбочки слева, аллилуйя, мы сделали это, мы спим в Америке.
Препоны и освобождения.
Что-то качнулось, слегка застучало, какой-то голос сказал нечто не обращенное прямо к тебе, разница между сном и нет наступает, наступает, аааа! не может твою мать, быть! За окном во всю стену, там где вчера, за опрометчиво отдернутой занавеской была непроницаемая чернота, среди зеленой воды стоят дивные горы в тумане, сливающемся с туманом же, который находится на месте неба. Всю жизнь именно картины "горы и воды" казались проявлениями двигательной атаксии древних китайских художников, чудом спасшихся от полиомиелита. А нет, все правда, оказывается - линии, формы, волшебный туман, скрывающий сонмы сущностей странных и внимательных. Понятно, что картинка проедет мимо и навсегда исчезнет и других - других не будет никогда, и надо прыгать без штанов ища фотоаппарат, потом, найдя, с ним и все-все снимать, пока тихий голос говорит из тумбочки, что уважаемых гостей корабля ожидают на завтрак, а потом на экскурсию к плотине Трех ущелий, а вот потом-то и будет обед, а потом процедура шлюзования, а потом ужин, представьте. Такая непростая программа на день.
Каюта прекрасна и просторна, решетки, полочки и зеркала, красное дерево и полосатая обивка, непременно подушка красного атласа с золотыми кистями, ванна с множеством переключателей для продвинутых пользователей, тумбочка - она же пульт управления температурой, радио и вызовом духов местного гостеприимства, там и сям разбросаны шампуни, полотенца и микротюбики с зубной пастой - вдруг захочется положить в нагрудный карман или за вырез вечернего платья? Унитаз величественен и просторен, кажется в таких должны плавать золотые рыбки если дом побогаче - и нутрии на откорм - если победнее. Или маленькие дети могут купаться в жаркий день. В общем - такое существенное сооружение. День, начавшийся столь прекрасно, требует полного погружения в новый мир и естественно - отторжения накопившегося еще по пути в край рек и туманов отечественного дерьма. Вот стану я легок и свободен и нажму этот хромированый рычаг и, с одной стороны, освобожусь от груза прошлого, а с другой стороны волью память о себе в воды древней реки, и стану частью китайской культуры наименее травматичным путем. Стоит вспомнить изречение древних мудрецов: да я с тобой, ссука, на одном поле срать не сяду! А тут на реке, являющейся воплощением великого Янь - такое возможно, причем мысленно со всеми вами: боги и герои, безвестные крестьяне народа Бао, свирепые ханьские воины и придворные красавицы с высокими бровями. И стоило так подумать и нажать рычаг, как вода в унитазе стала подниматься к краям, показывая чужеземцу, что не все так просто и сейчас, пока он в оцепенении смотрит на долженствующую случится катастрофу и быстро представляет унизительный процесс тайного сбора и выноса под соседскую дверь, оттирания и дезодорации, а также того насколько ужасно будет три дня ждать разоблачения, принюхиваться к себе, делать вид, что не было ничего, представлять как были бы недовольны родители, и что он скажет капитану корабля и руководителям Сычуаньского уезда по поводу значения этого антипартийного жеста, когда все вскроется, а это непременно так и будет, и ведь коты, которые гадят под дверью, вид сохраняют почтенный и независимый, так отчего же это кажется невозможным и глаза забегают, и выражение лица будет смущенное и осанка скорее всего пострадает, если выйти в первый день в обеденную залу в дерьме и спущенных мокрых штанах, а кругом чужие люди, при этом коннотации культурные, кажется, общие, и попытаться объяснить что тебе нужен сантехник, а сразу ведь не удастся и люди будут сбегаться и показывать на тебя вилками и смеясь, зажимать носы припасенными бельевыми прищепками, потому, что они заранее все знали и может специально так все подстроили, но почему же это должен быть я, разве мало я страдал в этой жизни? так вот сейчас она вырвется - ревела, вращаясь и поднимаясь, вода, смоет довольство с моего лица, вынесет в коридор и оставит там умирать на жестком ковре, и что хрен тебе, а не единение с великим китайским народом и его культурой, косорукий урод! И в момент последнего выбора: бежать с позором или закрыть грудью, вода остановилась и более того всосалась куда полагается, сделав вид, что это была такая шутка, и что она, как и вся вода Янцзы, следует указаниям Коммунистической Партии Китая и будет вести себя прилично. Потому что еще в 1912 году товарищ Сунь Ятсен, глядя с утесов Трех ущелий на бушующие воды сказал, что в этом месте нужно построить плотину, дабы укротить и пресечь и с тех пор и строят и вот уже кажется достроили и нас везут автобусом показывать. И плиточкой уже везде пущено серенькой и красненькой, берег закрыт могучим серым плетением поверх и без того толстого бетона, река темно-коричневая, наполовину перекрытая, и там в глубине сухой части русла копошится передовая техника, громоздятся 175 метров циклопического сооружения, и вы, dam tourist, слушаете крик плотной девушки о том, что дамба велика и могуча, что стреляли в нее из пушки и бросали на нее бомбу обычную, но устояла дамба и доказала непревзойденную крепость китайского бетона, и что только ядерная бомба могла бы поколебать ее величие, но об угрозе ядерного нападения мудрецы Китая узнают аж за пять дней и спустят воду (чувствуете связь?!) и никакой угрозы народу Поднебесной не возникнет и вы, dam tourists! поезжайте домой и расскажите это своим правительствам, расскажите им о рабочих, которые работают на строительстве круглосуточно в три смены, о том, что когда строительство будет закончено им всем будет дан трехмесячный отпуск, о том, что десять процентов электроэнергии для всего Китая будет вырабатываться здесь, о том, что это спасет жителей нижнего течения от наводнений навсегда, о том, что те два миллиона человек, которых отселили из области затопления, где вода поднимется на 150 метров уже получили жилье и работу и счастливы повсеместно. Девушка-экскурсовод показывает тощему солдатику в каске с красным флагом свое запястье с печатью, мимо бараков из влажного бетона с развешанными многострадальными тряпками, на вершину горы, вот два монумента - один в виде книги с речью, другой с барельефом гибнущего в водовороте мужчины с суровым лицом, конверты и марки, книги и открытки, бонсаи в кадках и растущие рядом охранники в черных костюмах, поливальщик сквозь туман орошает стоящий над его головой силуэт горы.
Внизу справа лежит плотина и пока непонятно, отчего так много говорят о ней, а станет понятно потом, во время многочасового скольжения к вершинам ребристых стен, вдоль промасленных углублений и несметного числа заклепок, вверх, вровень и опять вверх, в одном бетонном ящике с темной жидкостью по четыре незнакомых корабля, которые стоят не глядя друг на друга, испытывают легкую неловкость и напряженно пытаются не касаться бортами. Немецкие туристы смотрят только вперед, гигантские ворота медленно раздвигают тяжкие воды, просвет делается шире, из тумана сейчас выйдет некто в сиянии золотой славы и крутящихся свастик: властелин колец, фюрер, слон с первым монгольским космонавтом на борту и улыбающийся от съеденного лотоса призрак коммунизма. Они обнимут слона, все станет понятно, закончится жизнь несправедливая, вернется сказочное изобилие, социальное равенство и горбулка за семь копеек.
За воротами оказывается очередное преддверие, за ним еще одно - медленные четыре часа и два чайника "Железной Бодхисатвы" подряд. Когда же створки открывают не величественное воплощение слова "осклизлый", а простор, то он оказывается до того туманным и смутным, что кажется, мы переживаем не момент выхода из тесных родовых путей, а подобно сперматозоиду, решившему обрести свои корни, углубляемся в замкнутое пространство, пузырь переливающийся сперматическими оттенками молочного и серого. Объектив отказывается воспринимать действительность, корабль бесшумен, слышно как вода хлюпает о бетонные стены берега, слева проплывает ряд квадратных столбов величиной с девятиэтажный дом и крюками для неведомых нужд, там же вдали иероглифами на берегу написано что-то бодрящее, единственная отрада для глаз - красный флаг за кормой. Идемте, невыносимо же без обеда.
![[]](/img/b/bondarewskij_l/malkin1/l1070287.jpg)