Накануне слушанья пришла Машка. Постылая. Надоевшая хуже горькой редьки. Притащила зачем-то свой борщ; делала так всегда, если Иван Матвеевич жил не дома - в больнице, санатории, теперь вот сюда. Борщ хорош, слов нет, но лучше бы он приходил без Машки. Долго и подробно рассказывала о семейных новостях - о делах старшего, о скорой сессии младшего - будто телефонов в стране нет совсем, пару раз напомнила, что обещал обновить ей шубу. Фомичев сидел и морщился, вспоминая предыдущие обновления.
Ради первого он ушел в восемьдесят девятом из института в горком партии. Науку курировать. Знал бы заранее, что на институт обрушится денежная лавина из заказов, грантов, премий - остался бы, но за полгода во власти новое поприще так увлекло и поглотило Фомичева, что возвращаться он даже не подумал. Ни ради заграничных командировок-стажировок, а они стали настолько частыми, что едва ли остался хоть один лаборант, не посетивший мир победившего капитала, ни ради сильно выросших зарплат и бонусов - власть оказалась столь притягательной, что добровольно отказаться от нее стало невозможно.
Управляя городской наукой, он однажды сообразил, что на самом деле ничем не управляет: деньги институты добывали сами какими-то потаенными путями, помимо бюджетов и фондов всех доступных ему уровней. А как можно командовать тем, что от тебя не зависит? Даже образовательные учреждения стали постепенно отдаляться от прежних орбит "единственно верного в мире учения" и развели в своих стенах такой "плюрализм мнений", что явление стало живо напоминать гуляйпольскую махновщину. Разобраться во всех хитростях новых политических веяний становилось неимоверно сложно, договориться со всеми - читай: с каждым отдельно - невозможно, и работа стала валиться из рук. Выходили распоряжения и откладывались, приказы не исполнялись, грозные звонки игнорировались. Единственно устойчивым учреждением некоторое время казался горком партии и Фомичев, напрягшись, быстро сделал незаметную постороннему глазу карьеру, став для Первого секретаря негласным советником по любому мало-мальски важному вопросу. Здесь-то и снизошло понимание того, на каком пороге оказалась страна.
Рядом с Первым Иван Матвеевич быстро понял, что с коммунистами что-то происходит и оставаться с ними - себе дороже. Да и Машка опять заныла про очередную шубу.
Место нашлось в горисполкоме, и он ушел туда заместителем Председателя. Зарплата немного прибавилась, ответственность тоже, но зато появились реальные дела и снизился накал политических интриг. Этот год - до разгона исполкомов в 90-м - был, пожалуй, самым важным в складывающейся карьере. Ему несколько раз предлагали уйти в бизнес: возглавить большую швейную фабрику, мясокомбинат, ОРС, местную железную дорогу, но каждый раз, сложив все "за" и "против", он уверенно отказывался, ожидая следующего скачка во властной карьере. Ему нравилось руководить, не неся за это прямую ответственность - всегда находился кто-то уровнем ниже, виновный в неисполнении, нарушении, срыве.
Из исполкома он уходил практически как капитан: последним. Его непосредственный начальник - Председатель, проигравший выборы главы муниципального образования, слег с нервным расстройством. Иван Матвеевич сам передал ключи от главного кабинета новоизбранному мэру и отбыл в непродолжительный отпуск - откармливаться на новенькой даче машкиным борщом и восстанавливать нервы.
Старший сын в это время закончил школу и собирался двинуться по отцовым стопам - во власть и даже подал документы в Бауманку. Но одним из первых законодательных актов Верховный Совет нового созыва издал закон об обязательном прохождении службы в рядах СА любым претендентом на место в органах власти. А у Дениски как назло - белый билет! Самый что ни на есть честный - по зрению.
Фомичев тогда пытался найти обходные пути для сына - очень неглупого честного мальчика, но отступил, несколько раз ткнувшись лбом в стену: закон исключений не предполагал. Разве только пол сменить, что, говорят, уже делалось на "загнивающем" Западе. Хочешь командовать - научись служить, - говорили в военкоматах, и добавляли: зачем государству белобилетники? Они же потому и белобилетники, что не способны выносить нагрузки, много болеют и ... просто не потянут. Пусть уж картины пишут, да дома строят - работают там, где их всегда кто-то сможет подменить.
И тысячи "папенькиных" сынков поперлись в армию, где стараниями "папочек" всего за три года была искоренена главная армейская страшилка - дедовщина. Малолетние преступники, имеющие условные сроки и прочий околокриминальный люд, были выметены из солдатских рядов новым законом. Иван Матвеевич долго негодовал, что его Денису оказалась заказана карьера госслужащего, пока в армии не отметился младший - Сема. Только после его рассказов о службе стало понятно, что некто пытается снова привести в действие то социальное сито, каким могла стать и не стала армия, где каждый на виду, обнажен и беззащитен. Выдергивай человечка из строя и смотри на что годен. Достоин - двигай салагу в сержанты, старшины, дай почувствовать власть и посмотри, как отреагирует, не достоин - пусть дослуживает и едет в родную деревню Агаповку мотористом. Достойного и того-второго не забудут: отметки отцов-командиров в военном билете будут преследовать отслужившего человека всю жизнь, сразу давая работодателю представление о том, кто перед ним - разгильдяй и дармоед или стоящий работник и умелый организатор. Если не работать с кадрами в самом начале - потом с ними и вовсе можно не работать. Ничто так быстро не портится, как предоставленный сам себе человек без нужного обществу занятия.
Многие после армии сразу получали предложение льготного или вовсе бесплатного обучения в московских и ленинградских институтах, где завелось несколько ВУЗов с иностранными лекторами, специалистами по управлению. Вот и Семен сейчас в Питере. Если все пойдет как запланировано - его карьере можно только позавидовать, что, кстати, и делает Дениска при редких встречах с младшим братом.
И Машка ездила к Семену и возила ему свои борщи. Она и борщи - это что-то неразделимое. И бесконечная ее болтовня - на второе и приправы. Иван Матвеевич уже давно не слушал ее умопостроения, потому что не было в них ни особого ума, ни стройности. Пропускал мимо ушей, и сделался машкин монолог привычным шумовым фоном вроде радиоточки на стенке.
Вот и сейчас, без умолку болтая с безответным мужем своим бескостным языком, она уже где-то добыла тарелку, ложку, сметану и разогретый борщ щекотал ноздри знакомым запахом. Вкуснее Машки борщей не варит никто - ни один шеф-повар.
Но этим исчерпываются ее таланты. Пожалуй, кроме еще одного - верности. Она всегда была рядом, готовая подхватить, утешить, успокоить. Не всегда получалось, но это не ее вина.
- Машка-машка, глупая ты сардина, прости меня, старого, - подумал новое для себя Фомичев.
Если бы не пришедший вовремя Тихонов, он бы наверняка успел наговорить суетящейся жене каких-нибудь резкостей, на который был щедр в последние годы, но появление народного контролера спасло его от ненужных сцен.
Мария Валентиновна замолкла, стала собираться и выкатилась из номера в священном трепете перед современным инквизитором.
- Готовы к завтрашнему? - принюхиваясь к знакомым ароматам, спросил Сергей.
- Разве к подобному можно стать готовым за один день? Если всю жизнь до того не готовился, то один день не станет решающим, - Иван Матвеевич был настроен на философский лад.
- И то верно, - согласно кивнул Тихонов и добавил: - но это не наш случай, да?
- Посмотрим. Уже завтра. Простите, Сергей, мне нужно отдохнуть, - закруглил неначавшийся разговор Фомичев.
Утро выдалось солнечным и настроение неожиданно поднялось, хотя вроде бы и не должно было.
Зал суда встретил Ивана Матвеевича легким шумом - о чем-то переговаривались присяжные, видеотехник откровенно клеил секретаря, прокурорский чиновник о чем-то увлеченно рассказывал Павлу Сергеевичу. Марьванна-защитница красила ресницы, поднеся зеркальце к самому носу, и прибытие своего подзащитного отметила не сразу.
Фомичеву все поочередно кивнули, как соседу во дворе старого дома - по-свойски, обычно.
А через десять минут немного нервного ожидания появился "Уважаемый суд", оборвавший звенящий в зале гул двух десятков человеческих голосов.
- Слушается второй эпизод по делу Фомичева Ивана Матвеевича, - традиционно сообщил судья собравшимся, как будто кто-то из них не был в курсе происходящего. - Обвинитель от Народного Контроля, вы готовы выступить?
- Да, Ваша честь, - Павел Сергеевич вышел из-за стола. - Предметом сегодняшнего разбирательства будет поставка топлива для ТЭЦ в отопительном сезоне...
Иван Матвеевич вздрогнул - он ждал совершенно другой темы, сбитый с толку произошедшим разговором на прогулке с Тихоновым. Или Сережа нарочно запутывал своего подопечного? Все-таки народные контролеры - почти те же самые службисты из внутренних органов, не понимающие юмора, запутывающие подозреваемых. Павел Сергеевич назвал номера статей Кодекса, которые подошли к предъявляемым обвинениям, но запомнить эту цифирь Фомичев не смог - она мелькнула где-то на периферии сознания, сообщив ему, что и такие статьи все-таки есть...
- ... подсудимый курировал проходящие конкурсы со стороны областной власти, а по существу - определял условия и результаты проводимого конкурса...
Или нет? Может так быть, что Тихонов был искренен? Иван Матвеевич уже вообще ничего не понимал. Как можно было довериться Тихонову? Повестись на эту возвышенную чепуху о справедливости наказания и отсутствию у Народного Контроля желания вынести обвинительный приговор? Вот правду говорят: до седых волос дожил, а ума не нажил. С другой стороны, так хотелось поверить в то, о чем говорили...
-... вопреки духу закона о честной конкуренции на конкурсах, подсудимым были специально составлены условия таким образом, чтобы победителем в конкурсе оказалось предприятие, возглавляемое его давним знакомым Геннадием Есиным. В результате этих противоправных действий поставка угля для ТЭЦ совершилась с опозданием на неделю. И к нарушителю не были применены штрафные санкции, обусловленные действующим тогда договором. Топливо поступило более низкого качества, о чем имеется экспертное заключение, - Павел Сергеевич потряс в воздухе ксерокопией документа. - Таким образом, в результате пересортицы и неналожения штрафов на поставщика был нанесен ущерб бюджету города в размере... девяти миллиардов семидесяти двух миллионов неденоминированных рублей. О чем имеется соответствующее заключение Контрольной Палаты от...
Фомичев был знаком с этими документами, и ему казалось, что история та четырехлетней давности прочно забыта, но вот - всплыла.
Если глубоко копали - сейчас еще поднимут выписку из реестра акционеров есинской шахты и тогда точно не отмыться. Доказывай потом, что это просто совпадение, что Денис, получая по подписке эти акции, не знал о знакомстве отца с Геной - директором шахты.
-... вместе с тем реестродержатель в своей выписке сообщает, - в руке Павла Сергеевича возник новый документ, - что одним из акционеров шахты является Денис Иванович Фомичев - родной сын подсудимого. Таким образом, в деле усматривается явный корыстный мотив личного обогащения...
- ... в размере целых семисот тридцати двух рублей, - громко прокомментировала Марьванна, вызвав смешки присяжных. - Украли девять миллиардов, чтобы присвоить семьсот рублей в виде дивидендных выплат.
Судья поднял свой молоток, но постучать им не успел - защитница смолкла.
- Еще одно заявление с места без разрешения, Мария Ивановна, и вы будете удалены из зала. Я ясно выразился? - судья все-таки решил показать свое недовольство.
- Простите, Ваша честь, не сдержалась, - Марьванна потупила свои зеленые глазки.
- Не на базаре. Держите себя в руках. У вас будет время высказаться. Павел Сергеевич, есть еще что добавить?
- Нет, Ваша честь, - народный контролер помотал седой головой. - Хотелось бы услышать гражданина Фомичева.
- Гражданин Фомичев, вы будете говорить?
Иван Матвеевич поднялся.
- Мы с Геннадием Есиным знакомы долгое время. Со школы. Я кое-чем ему обязан. И в то лето он обратился ко мне с просьбой помочь получить заказ на топливо. Потому что шахта и поселок при ней, по его словам, становились убыточными из-за удорожания добычи. Помочь могла модернизация оборудования, но на нее не было денег. Чтобы провести модернизацию добывающих мощностей, ему нужен был заказ. Я посоветовал ему напрямую обратиться в отраслевой Главк, но Геннадий Макарович ответил, что его неоднократные обращения игнорируются по причине отсутствия отраслевых планов модернизации. Тогда я порекомендовал обратиться в банки, но Гена показал мне сразу три проекта кредитных договоров, которые загоняли шахту в прямо-таки кабальные условия существования, а проценты по кредитам съедали всю предполагаемую прибыль. Словом, взять кредит было равнозначно просто полугодовой работе на банки. А у него уже шахтеры начинали увольняться и переезжать в Прокопьевск, на тамошние выработки. В общем, он убедил меня, что я чуть ли не единственный, кто может ему помочь.
Иван Матвеевич смолк.
- Это все? - спросил судья.
- Нет, Ваша честь, сосредотачиваюсь, извините. - Фомичев пожевал губами невидимую травинку. - Я решился прямо нарушить имеющееся законодательство, потому что мне тогда это показалось правильным. Я давал Есину заработать, при этом наш бюджет совершенно от этого не должен был пострадать - заявленные цены были ниже средних по рынку. Ведь я не знал в тот момент, что будет задержка, что уголь окажется негодным. Да и Гена не знал. Между заключением договора и первым эшелоном с углем прошло четыре недели. А когда случилась задержка, мне позвонил Есин и просил закрыть на нее глаза, потому что в случае нашего упрямства его шахта оставалась без прибыли. Я думал три дня. И согласился. Наверное, был неправ. Но и теперь поступил бы так же. Геннадий все же провел свою модернизацию, теперь его шахта в лидерах.
- Вы знаете, почему уголь был ненадлежащего качества?
- Я не специалист в этом. Мне что-то рассказывали, но я не запомнил. Гена намекал, что для выполнения условий контракта ему пришлось перекупать уголь в Киргизии, чем и была вызвана задержка, я не вникал. Однако, я разговаривал с главным инженером и директором ТЭЦ и из их речей понял, что такого угля понадобится несколько больше, чем мы обычно закупали. На десять процентов примерно. Об этом я сообщил Есину и вытребовал у него на следующий год пропорциональную скидку. Если поднять в архиве администрации условия тендера на следующий год, то вы увидите, что цена на уголь изначально предполагалась с десятипроцентным дисконтом к рынку. Так мы компенсировали наши потери. По сути, мы просто прокредитовали из городского бюджета эту шахту на один год. Если не считать банковского процента, то мы ничего не потеряли. Да и с ним ничего не потеряли - кредит-то был в обесценивающихся деньгах, а получили разницу первоклассным углем. К тому же зима оказалась теплой и уголь удалось сэкономить, а вот следующая оказалось гораздо холоднее и угля потребовалось больше, но стал он для нас дешевле.
- И, тем не менее, закон о государственных закупках был нарушен. И нарушен сознательно.
- Это так, Ваша честь.
- Садитесь, гражданин Фомичев.
За дальнейшим ходом слушанья Иван Матвеевич почти не следил; все, что знал - уже сказал, и добавить было нечего. Пару раз он ответил на вопросы Марьванны, не особенно вникая в суть происходящего. Все его мысли поглотил Тихонов, зачем-то долго рассуждавший о частичной приватизации госсектора. В голове роились и накладывались друг на друга вопросы, которые непременно нужно было бы задать бесчестному контролеру.
Когда присяжные ушли совещаться, Фомичева вывели на короткий обед, где он нехотя пожевал хлебный мякиш, громко названный "Булкой сдобной", запил его вонючим краснодарским чаем и, разнервничавшись, стрельнул у охранника и выкурил влажноватую сигарету с постоянно выпадающими крупинками тлеющего табака.
Ближе к оглашению вердикта поднялось давление, застучало сердце - враз стало непокойно, тревожно. Куда-то вдруг исчез воздух и дышать сделалось трудно, будто влез на высокую гору. Фомичев бывал в юности на Памире, знал, что такое кислородное голодание - нынешние ощущения были очень схожи.
Марьванна вызвала молодую врачицу и та, измерив пульс, давление, послушав легкие, высыпала в ладонь Ивана Матвеевича несколько пилюль, запитых тут же остывшим чаем.
В зал он входил на несгибающихся ногах, ломило левое плечо и слегка подташнивало. Ему казалось, что сейчас на него внимательно смотрит вся страна, готовая сорваться в радостном исступлении:
- Ату, ату его, мерзавца!
Но страна молчала.
- ... признается виновным в злоупотреблении должностными полномочиями. - Закончил чтение документа глава присяжных.
И страна безразлично отнеслась к их решению - она все так же молчала.
- Спасибо, - поблагодарил присяжных судья. - Дело передается...
А Фомичева наконец отпустило, теперь больше не о чем было гадать; по лицу скользнула быстрая улыбка, руки перестали дрожать, он преисполнился какого-то неуместного равнодушия и почему-то вспомнил Семена, которому когда-то тоже наверняка предстояло оказаться на таком же суде.
Вечером в номере "Холидей Инн" снова нарисовался Тихонов. В руках он сжимал потрепанный портфель, с его тонкого пальто заметно капало, и весь он выглядел уставшим и невыспавшимся.
Фомичев, не здороваясь, бросился выяснять правду:
- Сережа, объяснитесь, зачем вы ввели меня в заблуждение? Я едва дар речи не потерял, когда ваш человек понес эту околесицу про уголь! Почему мне не дали заранее ознакомиться с обвинениями, чтобы я мог подготовиться? Я требую объяснений! В конце концов, имейте уважение к тому посту, что я занимал и к моему возрасту! Что за ребячество?! У меня три Президентских премии! Почему я должен как мальчишка виниться во всякой чепухе? Какого черта вообще вы завели со мной разговор о приватизации? А если со мной инсульт случится, что будете делать?!
Тихонов поднял руки, защищаясь от напора бывшего вице-губернатора:
- Иван Матвеевич, остыньте! Успокойтесь! Дайте хоть разуться! Не могу же я на пороге вам все рассказывать?
Фомичев немного отступил, но все время, пока Тихонов разувался и вешал пальто в шкаф-купе, стоял в прихожей, скрестив на груди руки и испепеляя контролера гневным взглядом, выработанным за долгие годы пребывания у власти.
Едва Тихонов оказался раздет и разут, как Иван Матвеевич снова приступил к допросу:
- Ну-с, молодой человек, рассказывайте! Я не намерен больше терпеть подобных розыгрышей! Либо мы с вами больше вообще не увидимся, либо ваши объяснения должны быть очень убедительны! Это ясно?
Тихонов сделал "страшные" глаза и заговорщицким шепотом спросил:
- А разве я вам что-то обещал?
- Как это? - Иван Матвеевич от такой наглости даже опешил. - Разве не вы мне третьего дня оба уха прожужжали своей приватизацией?
- К вам-то она какое отношение имеет?
- Ну как же...
- Мы с вами, Иван Матвеевич, просто разговаривали. Как интеллигентные люди. Я вам ничего не обещал. И ничего не требовал. Вы сами себе придумали непонятно что, а теперь всех собак на меня свешиваете. Разве это правильно? И говорили мы не только о приватизации, - Сергей усмехнулся, - еще и о вашей боязни процесса. Елки-палки, если бы мы стали говорить о бабах, вы бы решили, что вместо следующего заседания вас повезут в публичный дом?
Фомичев сначала хотел ответить что-то резкое, но привычно придержал себя. Любой конфликт хорош, когда он управляем. Неуправляемый конфликт деструктивен. Он давно уже пытался избавиться от этой русской черты - неосмотрительно ввязываться в любую свару. Побывав с командировками в Японии, Финляндии и Германии, он, к своему большому удивлению, отметил вопиющую странность: очень часто люди, совсем недавно противоборствующие в суде, после получения решения судьи мило улыбались друг другу и продолжали вести совместные дела. В России все было по-другому! Чаще всего стороны, доведшие свои взаимоотношения до суда, становились непримиримыми врагами на всю оставшуюся жизнь, примирение уже было невозможно.
Он долго думал над таким положением вещей и пришел к выводу, что все дело как раз в том, что "буржуины" научились управлять своими конфликтами и суд воспринимали просто как инстанцию, которая поможет выйти из тупика в сложившихся взаимоотношениях. Когда у сторон исчерпаны аргументы и сами, по доброй воле, удовлетворить взаимные претензии они не могут, они просто нанимают третью сторону - суд, обладающую обширной базой подобных конфликтов, огромным опытом и непререкаемым авторитетом. И глядишь, сегодня компания "Рога и копыта" судится со своим поставщиком "Золотое копытце", а на завтра это самое "Копытце", получив решение суда и исполнив его, снова везет свой товар в "Рога и копыта"; конфликт исчерпан, жизнь продолжается. В России же суд - нечто грязное и пачкающее репутацию навечно. Если две компании встретились в суде, будьте покойны - больше их пути не пересекутся никогда.
Наверное, были в таком положении вещей исторические корни, но Фомичев не очень хорошо знал историю, вернее, с некоторых пор понял, что вообще ее не знает, а больше знаком с псевдоисторическими агитками того или иного толка. Опереться на это знание было невозможно - однажды оно бы подвело стопроцентно.
- Может быть, потому так сложилось, что в России суд понятие более уголовно-политическое, чем хозяйственно-регулирующее? - иногда рассуждал про себя Фомичев.
- А может быть и нет! - сразу заводился вечно оппонирующий внутренний голос.
Вот тогда и решил Иван Матвеевич не торопиться с быстрыми решениями, не спешить самому и помнить, что любой оппонент-соотечественник, особенно из тех, кто думает про себя, что многого добился, может поддаться неосознанному желанию и втянуть его в русский неуправляемый конфликт. Ссора ради ссоры - самое последнее занятие. Бабское самоутверждение. Если не видны очевидные выгоды в развязывании конфликта - он не нужен.
И ни разу вице-губернатор не пожалел о принятом решении. Тем более не стал бы о нем жалеть бывший чиновник.
Заодно отпала надобность думать за других, и это стало первым бонусом принятого решения, ведь как за них не думай - ошибешься. Теперь он думал только за себя и принимал решения сообразуясь только с личной выгодой. Не с теми шкурными интересами, что частенько звучали из уст Машки - про новую дачу или устройство племянников к себе на работу, нет - это в долгосрочной перспективе складывающихся в стране реалий как раз оказалось бы невыгодно. Свои профиты он видел в другом. Выгодно ли хорошо делать свою работу? Наверняка выгоднее, чем делать ее плохо. Выгодно ли иметь репутацию честного человека? Нет сомнений.
- Еще бы справиться с зависимостью от чужого мнения - вообще бы цены мне не было, - в который уже раз подумал Фомичев. - Мне ведь очень нравилось тогда, у Есина, быть спасителем. Всеобщее обожание - страшная вещь. Щекочет самолюбие, потакает самодовольству и заставляет чувствовать свою непогрешимость и конечную правоту, которой, на самом деле, может и не быть. Но все же тогда, у Генки, я был прав. А вот сейчас - нет. И незачем заниматься усугублядством и без того не особенно прочного положения.
Не увидев никаких очевидных плюсов в обострении ситуации, он посмотрел в окно на широкую улицу Жуковского, залитую холодным осенним ливнем, по которой привык ездить отдыхать на "обкомовские дачи". И снова удивился сам себе: как слепа бывает надежда и как легко порой желаемое принимается за действительное.
- Хорошо, Сережа, вы меня убедили, что это я сам, старый дурак, приписал вам то, чего вы вовсе не говорили...
- Иван Матвеевич, ну какой же вы старый дурак? - Тихонов по-хозяйски влез в бар и достал коньяк. - Наговариваете на себя. Вот, кстати, вы уже придумали, чем станете заниматься, когда все это кончится?
- Нет, - опешил Фомичев. - Какой смысл загадывать будущее, которое от тебя не зависит?
- Так уж и не зависит? - в появившихся на столе рюмках зазолотился прозрачный "Ной", - Что за упадничество? Разве не для того вы работали предыдущие пять лет, чтобы сегодня быть спокойным? Не?
- Упадничество? Действительно, чего это я? Дура дурацкая. Все ж просто, ответственность, она только за осознанный нанесенный вред, а на то, что сделано случайно, по незнанию - она же не распространяется!
- С чего бы это? Что за незнание может быть на том посту, где вы оказались? Разве можно принимать решение, от которого зависят сотни тысяч людей, чего-то не зная? Держите вашу рюмку.
- Ха! - принимая коньяк, Иван Матвеевич слегка дрогнул, и жидкость плеснулась на руку, запачкав манжет. - Черт! Да только так решения и принимаются! Когда наступает момент полного знания о предмете - любое решение принимать уже поздно! Поезд ушел, задача провалена! Все решения принимаются на основании интуиции, опыта, постоянно неполного анализа текущей ситуации и ожиданий толпы.
- Тяжелая у вас работа была, - вздохнул Тихонов и опрокинул в рот свою рюмку. - Такой на улице ливень, что погулять сегодня не выйдет. Уж не обессудьте.
- Да и хрен с ним, - махнул рукой Фомичев. - Не морочьтесь, Сергей. А работа действительно - не сахар.
- Но если бы снова предложили, то вы бы опять пошли, ага? - подмигнул ему глава областного контроля.
Иван Матвеевич одним глотком опорожнил посуду и аккуратно поставил свою рюмку рядом с бутылкой.
- Лимон нужен, - он поморщился. - Знаете, Сергей, когда вышел этот закон, каждому из нас, а собралось нас в Москве почти девять тысяч человек, подпадающих под его действие, было предложено добровольно оставить свой пост, если нет возможности соблюсти его норму. Знаете, сколько человек согласились это сделать? Двадцать два! И больше никто не рискнул признать себя бесчестным прощелыгой, пришедшим во власть реализовать свои стремления к личной наживе или еще какому-нибудь... пороку. Остальные испугались признаться! Стремясь выглядеть белыми и пушистыми, на самом деле еще раз предали страну, которая нам предлагала полюбовную сделку.
- Двадцать четыре, - поправил его Тихонов. - Еще двое отказников были в тот момент за границей и отказались от своего положения позже. Заметьте - никто и никогда их не преследовал! Все эти люди - вполне сейчас уважаемые бизнесмены. Кто-то делает мороженное, кто-то шьет одежду. Кто-то консультирует иностранных инвесторов. Ничто не мешало любому тогда встать и сказать себе: мои цели во власти и стремления моего народа расходятся. И все. Не было бы этих истеричных визгов западной прессы, глупых обвинений в фашизме. А лимон я с собой принес. Хотя и говорят, что закусывать коньяк этим цитрусом - моветон. Не для того виноградари и виноделы страдали несколько лет, выдерживали его в бочках, купажировали и тряслись над температурными режимами хранения, чтобы неблагодарные потребители закусывали их детище лимоном или того хуже - запивали "Колой", убивая и вкус и аромат. Так что там с нашими отказниками?
Он открыл свой портфель и положил на стол упаковку с нарезанным лимоном.
- Вы все-таки неисправимый идеалист, Сережа. Наверное, на вашем месте и должен быть такой... романтик, что ли? Подумайте только! Двадцать четыре из девяти тысяч! А остальные остались! Кто-то рассчитывал выкрутиться, задействовав высокие связи, кто-то, как Ходжа Насреддин, ждал, когда сдохнет или ишак или падишах, и практически никто не воспринял предупреждение всерьез. Власть - это такой наркотик, отказаться от которого практически невозможно. Какими бы карами не грозили за его неправильное применение. У вас же наверняка есть статистика о судьбе тех девяти тысяч рулевых? Много среди нас оказалось чистых и честных?
- Я не стану вас расстраивать, Иван Матвеевич.
- Ну вот видите. Поэтому ваш оптимизм для меня выглядит как не очень умная насмешка. Лимон какой-то сморщенный, - пожаловался Фомичев. - Так что давайте оставим тему будущего и сосредоточимся на настоящем.
- Тоже верно. С вами трудно спорить, вы удивительно логичны и последовательны. Еще по пятьдесят?
- А давайте! Гулять так гулять!
- Вот правильно. Смирнова помните? Ни на одном заседании суда он трезвым не был. Либо пьяный в хлам, либо с похмелья - погулял напоследок. Курортник. Я этого вам, конечно, не рекомендую, но если нервы ни к черту, то можно и так. А Четыревского? Тот прямо шпионский детектив устроил - за полгода до срока организовал себе выезд на лечение в Испанию, сделал пластическую операцию, переехал в Англию, поселился в заранее купленном поместье, даже женился! Так его здесь еще за двоеженство судили. А сколько повесилось, застрелилось, отравилось? И то правда, что тяжелая у меня работа. Смотришь на таких как этот Четыревский и удивляешься - как земля такую мразь на себе терпит? Слышали, что удумал? Вокруг большого государственного завода, куда директором сумел усадить своего шурина, завел множество мелких лавочек: заготовка металла - кооператив, раскройка, - кооператив, проектные работы - кооператив. Все эти конторы, конторки обеспечивали завод комплектующими и снимали всю возможную прибыль. Доходы - в кооперативы, расходы - на завод. Пока поняли, что происходит, он успел так хорошо обогатиться, что хватило и на операцию, и на небольшое имение и еще для банка пара миллионов осталась. Красавец! Знаете, есть такая точка зрения, что пронырливый и талантливый воришка на руководящем посту, который обеспечит большую прибыль, вполне может украсть ее часть - он же все равно делает предприятие прибыльным! А вот некомпетентный тугодум даже если будет кристально чист, не сможет обеспечить такой доход и поэтому он худший руководитель!
- Ну, звучит, логично.
- Херня, простите мне мой английский. Прозит! - и новая порция "Ноя" исчезла у Тихонова во рту. - Никто не заставляет вас делать главным на предприятии того самого тугодума. Быть начальником - это не просто умение надувать щеки. Это и знание законодательных норм своей деятельности, и понимание производства, и владение современным инструментарием ведения бизнеса, и умение ладить с людьми, и честность. Если что-то из этого списка отсутствует, это говорит только о профнепригодности. Некомпетентен - вали на свободу! Это во-первых, а во-вторых ваш "талантливый воришка" создаст прецедент и вслед за ним тем же самым займутся не столь талантливые, в ущерб всему. В результате прибыль будет полностью уводиться хрен знает куда, а предприятие потихоньку умирать. В такие игры мы не играем. Пусть уж лучше компетентные обеспечат плановую прибыль - без подвигов. А талантливые воришки пусть едут на Запад, воровать у Рокфеллера и посмотрим, как долго они протянут. Поверьте мне, там они очень недолго смогут проявлять свои таланты.
- Правду говорят, что когда русских соберется больше чем один, то говорить они станут сначала о политике, потом о футболе, и закончат бабами.
Тихонов закрыл бутылку пробкой, убрал ее обратно в бар и только после этого заметил:
- Мы с вами до баб традиционно не доберемся. Пора мне.
- Постойте, Сергей, минутку еще. У меня два вопроса.
- Я обуваться стану, а вы говорите, Иван Матвеевич. - Тихонов присел на корточки, завязывая шнуровку ботинок.
- Сегодня мне вынесли вердикт о виновности. Что мне грозит?
Разогнувшись, глава Контроля изобразил пальцами в воздухе непонятную фигуру:
- В вашем случае общее решение будет выноситься, скорее всего, по совокупности заслуг. Один эпизод превышения должностных полномочий, да еще такой неочевидный... Если он один и останется - просто вынесут предупреждение. Если их будет много, скорее всего, поставят служебное несоответствие, запрет занимать руководящие должности. Ну а если очень много, то.., - Тихонов пожал плечами. - Но, как я уже говорил, это не ваш случай. Я в этом уверен. Что-то еще?
- Спасибо. И еще я хотел спросить - зачем вы ко мне приходите?
- Обязанность. Когда вас оправдают - от меня потребуется рекомендация для вас. А я должен знать, кого рекомендую. Вот к Смирнову даже не ходил. С ним все понятно, какие могут быть рекомендации слабовольному алкоголику? С вами же - другое дело. У вас есть перспективы. Естественно, не я один даю рекомендацию. Еще и губернатор, и психолог, просматривающий каждое заседание в записи. Много людей будут ответственны за ваше продвижение вверх. Не бойтесь. И готовьтесь к следующему рассмотрению.
С этими словами он повернулся в уже открытых дверях, кивнул и шагнул к лифту.
А Фомичев еще два часа до сна смотрел в темное окно на блестки огней автомашин и тихонько напивался остатками "Ноя".