Первые несколько лет она не могла понять, почему растет в чужом доме, у людей, которые не были ее родителями. В атрии усадьбы Фабиев стояло огромное бронзовое зеркало в искусно отделанной жемчугом и опалами раме, и Коссиния иногда подходила к нему и внимательно вглядывалась в мутное изображение, пытаясь разобрать черты лица, смотревшего на нее изнутри, и сравнить их с образами родителей, расплывчатыми и неуловимыми, словно бы окутанными каким-то туманом. В действительности, как девочка поняла через некоторое время, она абсолютно не помнила отца за пределами отдаленной картинки человека в зеленой, с синими полосами накидке. Порой она начинала сомневаться, видела ли его хоть раз или же все воспоминания были плодом воображения и детской фантазией.
Мать практически никогда не говорила об отце напрямую, предпочитая отделаться от девочки ничего не значившими для нее фразами. Коссиния знала лишь, что дом, тот, первый, с пустыми комнатами, беспорядочным пышным садом, ставшим пристанищем для игр в прятки с детьми рабов, и небольшим прудом с резвящимися карпами, принадлежал человеку с шипящим именем Луций Коссиний, в честь которого, по древнему обычаю, она и получила имя. Когда же она спросила у матери, где сейчас ее отец, и почему он не заходит к ним, та ответила, что он их очень любит (девочка смутно помнила, что на этих словах на глаза мамы навернулись слезы), но дела вынуждают его находиться в городе, где он управляет "республикой". Последнее слово было новым; она попробовала его на вкус и не поняла значения. Разделив его на части, она смогла догадаться что речь, должно быть, идет о некоем общем деле, но что это могло быть за дело, и какое отношение к нему имел Луций Коссиний, яснее не стало.
Через пару лет в доме появились первые наставники. Их Коссиния запомнила куда лучше, в особенности скептические усмешки и печальные вздохи. Урокам пожилой вольноотпущенницы Эгерии, показывавшей ей, как обращаться с пряжей, она предпочитала верховую езду в компании Аркадия, конюха из восточного города Телей. Они на несколько часов уезжали в поля, окружавшие имение, где она училась управлять лошадью; Коссиния сохранила в памяти падения, разбитые в кровь ладони и колени, грозный голос матери, отчитывающий виновато потирающего затылок конюха, но также и закаты у опушки леса, стада пасущихся коз и истории Аркадия, в особенности те, где фигурировали великие герои и птицы со стальными перьями, которые они метали во врагов, подобно стрелам.
Последним, за год или два до того, как все поменялось, из столицы в поместье прибыл Сегеций, пожилой раб с длинной бородой, с задачею обучить девочку основам того, что называлось "наукой" - устройству космоса, истории, законам. Вместе с ним на огромном, как ей показалось, коне прискакал мужчина в темно-зеленой накидке - она уже знала к тому моменту, что такое одеяние именуется "хламизой", и его владелец является полноправным гражданином, хоть и смутно могла представить, чем он будет отличаться от того, кому накидка не положена. Мужчина, которого ее мать, выбежавшая к воротам, назвала Гаем, протянул ей свиток пергамента, обвязанный алой лентой, и сообщил, что это письмо от отца. Она уже открыла рот, чтобы сказать, что не умеет читать, но Гай, мать, слуги и Сегеций уже пошли внутрь усадьбы, оставив ее наедине с бесполезным посланием. Коссиния оставила его в своей комнате, чтобы ознакомиться потом, когда раскроется значение закорючек, но этот момент настал нескоро, и письмо уже было безнадежно утрачено. Тихо плача, она обошла всю виллу в поисках заветного клочка, но, конечно же, ничего не нашла. Ей остались только запах пергамента и ощущение прикосновения на кончиках пальцев.
Уроки Сегеция, которых она поначалу боялась, оказались самыми интересными. Старый раб был строг и требователен, но на усердие отвечал теплотой и пространными рассказами, может быть, излишними для разума ребенка неполных семи лет. Иногда он, в силу преклонного возраста, засыпал за грудами свитков, и Коссиния, тихо проскользнув мимо, сбегала в сад или в поле, в компании детей рабов или в одиночку воровала еду с кухни, пробиралась тайком на конюшню и сидела с лошадьми. Когда она возвращалась, Сегеций всегда бодрствовал и с укоризной смотрел на нее, отчего ей становилось очень стыдно, она шмыгала носом и просила прощения. В глазах старика же мелькал озорной огонек, навеянный, вероятно, воспоминаниями из собственного детства, после чего он для виду вздыхал и жестом предлагал ей возвратиться к учебе.
На этих уроках она узнала, что живет на большом острове, который называется Азур и что вокруг находятся другие острова, меньше размером. Все вместе они именуются Расколотым Щитом или Щитом Исполина, потому что именно из осколков щита древнего гиганта, сраженного богами задолго до появления людей, они и появились. На старой выцветшей карте, край которой был исписан пояснениями на незнакомом языке, острова казались крохотными по сравнению с распростершейся над ними землей с названием Зенория, но Сегеций с легкой улыбкой сказал, что ей бы потребовалась половина декады, чтобы добраться из виллы Коссиниев до Телея на восточном побережье и столько же, чтобы оказаться в землях Фабиев на западе. Он добавил еще, что сие есть "абстракция" (и потом ему пришлось объяснять ей значение этого слова), поскольку ни одна лошадь не сможет скакать напрямик, минуя реки, леса и болота.
На юге Азура лежал город с тем же названием, где находилось средоточие власти, пресловутая республика, "консулом" которой был ее отец. Сегеций в долгой лекции объяснил ей, что давным-давно, за полтора века - а в каждом веке по сто лет, а в каждом году по двенадцать месяцев - до ее рождения, все острова Щита, а также прибрежная полоса Зенории, земли далеко к югу и Керхадон на далеком западе входили в состав великой Азурской империи, правители которой повелевали владениями из блистательной столицы. Но как все творения людей ветшают и дряхлеют, объяснил Сегеций, так и империя, светоч науки и обитель знания, пришла в упадок и растеряла былое могущество. Когда подняли восстание и отложились керхадоняне, императоры были вынуждены в беспомощности наблюдать, как их обширная провинция уходит из рук и обретает могущество. Лишь через несколько десятилетий флот Гая III перевез на запад огромную армию из восьми легионов, высадившуюся на юге молодого царства. Путь через безбрежный океан занял у них больше месяца, и за это время тысячи людей умерли в крушениях и от жажды. Ослабленное же потерями войско обнаружило себя посреди степей и пустынь, без источников еды и фуража и, что самое важное, практически без воды, ведь все колодцы в окрестных оазисах были загодя отравлены ушедшими керхадонянами. Гай III, в отчаянной попытке закрепиться на чужой земле, повел своих людей на север, и у небольшого глинобитного городка Малхагар его встретила отдохнувшая армия рекса Гамилькара. В последующей бойне полегли все восемь легионов во главе с императором, его свитой, цветом азурской аристократии и опытными командирами.
Два года спустя, когда ужас от сокрушительного поражения в империи немного улегся, на горизонте появились сотни черных парусов с вышитыми в центре золотыми солнцами - Керхадон отплатил своему сопернику той же монетой, прислав к его берегам армаду, во главе которой шел сам рекс на пентере, сиречь, галере о пяти рядах весел. Больше года иноземцы осаждали Азур, вырубив окрестные леса и построив огромные осадные машины. Когда же стены пали, они огнем и мечом прошлись по городу, вырезав правящую династию Флавиев Эларионов и тем окончательно повергнув империю в хаос. После этого поредевший флот ушел на закат, а уцелевшие аристократические роды - Валерии, Юлии, Корнелии и прочие - вцепились друг другу в глотки, стремясь подхватить выпавшую из рук императоров власть.
Этот период назвали "Великой грызней", и Сегеций лишь вскользь упомянул его, настолько велико было его отвращение к эпохе всеобщей ненависти. Тридцать лет, по его словам, азурцы как исступленные рвали друг другу глотки, и остановило их лишь вмешательство богов, волею которых Гней Альбий, аристократ из древнего, но небогатого рода, восстановил порядок в городе, воссоздал Сенат из представителей знатнейших семей, в серии походов разгромил войска магнатов, сделав наиболее сговорчивых из них сенаторами, после чего провозгласил республику, гражданами которой стали свободные землевладельцы, а также, в виде особой милости, некоторые их родственники женского пола. Граждане, исключая женщин, ежегодно избирали правителя республики, именуемого консулом, правившего государством с согласия и поддержки Сената. Первым консулом стал сам Гней Альбий, и, вопреки опасениям многих, по истечении срока он сложил с себя все полномочия, удостоившись назначения на почетный пост цензора, управляющего городским хозяйством. Порядок же, им заведенный, продолжился и дальше, изредка прерываемый смутами и попытками тирании, и вот уже почти полтора века как процветает Азурская республика, и, коли на то воля богов, так будет еще десять раз по столько лет.
За уроками Сегеция время пролетало незаметно, и Коссиния не сразу заметила, что в последние месяцы ее мама сильно изменилась - похудела, ее кожа стала бледной и будто бы полупрозрачной, глаза утратили блеск. Она все дольше сидела в покоях, невидящим взором уставившись на стену. Перед последним эквинокцием почти две декады она болела - виллу наводнили лекари, устраивавшие теплые ванны, пускавшие кровь и поившие ее ячменной настойкой. Мать оправилась, и на щеках ее даже появился румянец, а в глазах при виде дочери разливалось тепло, но едва минул ниций, она снова слегла. Несколькими днями позже рабы вынесли из комнаты тело, укрытое черным траурным покрывалом. Перед похоронами мать, облаченная в лучшие одежды, лежала в крипте, и Коссинию, как она ни рвалась, не пустили увидеться с ней наедине в последний раз. "Там танцуют тени предков", - объяснил Сегеций, с жалостью смотря на девочку. - "Никому нельзя смотреть на загробный мир, ведь тем, кто увидел, уже не дадут вернуться в мир живых."
Через два или три дня состоялся обряд погребения. Из ближайшего храма прибыли жрецы Габеса, в серых плащах с огромными капюшонами, скрывающими лица. Они стояли вокруг каменного постамента с телом матери, уложенным в гроб, и бормотали молитвы на языке, значение которого Коссиния улавливала лишь смутно; Сегеций позже объяснил, что заклинания идут из глубины веков, и оттуда же приходит язык, на коем говорили во времена начала империи, порядка семи веков назад. Вокруг, на расстоянии нескольких шагов, склонив головы, стояли домочадцы, несколько рабов держали в руках свечи. Девочка ожидала, что из Азура приедет отец или тот мужчина, что был на вилле ранее, но место, отведенное для главы рода, пустовало. Вместо него на похоронах присутствовала женщина средних лет с покрытым следами давно перенесенной оспы лицом - она распоряжалась хозяйством, словно уже владела им, и Коссиния, еще не будучи знакомой, возненавидела ее за это.
Женщину, как она узнала в тот же вечер, звали так же, как и маму, Фульвией, и они приходились друг другу сестрами, но имя было единственным общим между ними. Мать была тихой и замкнутой, Фульвия - громкой и крикливой. Она железной рукой взялась за хозяйство, прежде пущенное на самотек и постепенно хиревшее. Конюхам, и Аркадию в их числе, был дан расчёт, а на их место пришли садовники, в кратчайшие сроки вырубившие лес у поместья и засадившие освободившееся место ровными рядами оливковых саженцев. Не проходило и дня, чтобы очередного нерадивого раба не подвергли наказаниям, а некоторые, особенно упрямые и "ленивые", были отправлены в город с тем, чтобы быть проданными с молотка. От таких перемен Коссиния хотела лишь забиться к себе в комнату и погрузиться в свитки, которые давал ей Сегеций, но и этому занятию настал конец. Однажды Фульвия вызвала ее к себе, в покои, раньше принадлежавшие матери, и громким голосом потребовала дать отчет о приобретенных умениях. Девочка робко попробовала рассказать о навыке верховой езды и знании истории и законов, но, увидев, как тетка поджала губы и закатила глаза, виновато осеклась. "Милостивые боги!" - Воскликнула Фульвия. - "Узнаю руку дражайшей сестрицы! Известно ли тебе, дитя, что ты - дочь консула республики? Да господин Коссиний провалился бы под землю, узнав, что его наследница не знакома с тем, с чем справится даже самая последняя девка из трущоб! Неудивительно, что он здесь не появляется! Впрочем, я еще сделаю из тебя девушку, достойную имени, что она носит!" С этими словами Фульвия велела ей удалиться, а на следующий день Коссинию уже ждал ненавистный прядильный станок. Тетка также учила ее правилам этикета и движениям танцев, а за ошибки награждала болезненным ударом стилоса по пальцам.
К счастью для девочки, подобное воспитание продлилось недолго. Прошел едва ли месяц, как с юга прискакал гонец на взмыленной лошади. Сбивчивым голосом он объяснил, что в городе вспыхнула новая смута между Луцием Коссинием и Марком Юлием, коего первый уже побеждал несколькими годами ранее. Юлий, прозванный Сцеволой из-за того, что в сражении против Коссиния лишился правой руки, вернулся из изгнания, намереваясь домогаться консульской власти на очередных выборах. Что было дальше, посланник не мог толком объяснить, но итог был скор и кровав: Коссиний пал в сражении, и Азур вместе со всеми владениями покорился Юлию Сцеволе, признав его новым консулом.
На вилле после этих новостей воцарилось настроение, среднее между паникой и унынием. В одну из первых ночей половина рабов бежала, забрав с собою почти все ценное, что было в доме. Те же, кто, в силу страха или немощи, остался, работали спустя рукава, не страшась уже ни наказаний, ни даже угроз продажи на ближайшем невольничьем рынке. С каждым днем Фульвия, казалось, все больше и больше уменьшалась в размерах, ее голос становился тише и тише, а в глазах появилось выражение растерянности. Привычная для нее жизнь рушилась на глазах, а на ее место в любой момент угрожала прийти пустота.
Смерть отца Коссиния так до конца и не осознала. Даже когда посланный в соседний городишко, Арвиций, раб, обученный грамоте, сообщил, что на всех форумах развешаны таблички, в которых объявляется проклятие памяти бывшего консула, она не поняла, какую память ей предлагается проклясть - у нее была едва ли не пара воспоминаний, связанных с отцом. По сути, в наследство ей остались только незнакомо звучащее имя и смутные образы из далекого детства - ничего более.
Прошла еще декада, а может быть и две - в неизвестности дни походили друг на друга - когда на пороге усадьбы появился отряд всадников во главе с мужчиной лет тридцати пяти в потертой хламизе, надетой поверх льняного доспеха. Спутники мужчины выглядели изнуренными долгим путем, но все они были вооружены и облачены в лен и кольчуги. Коссиния смутно помнила, как командир тихим голосом разговаривал с Фульвией, и как тетка, заламывая руки, пыталась что-то ему объяснить. Затем мужчина подошел к ней, присел рядом на корточки и, заглянув в глаза, сказал, что ей придется поехать с ними и что там, куда они отправятся, все будут в безопасности. По правде говоря, она и не чувствовала опасности за пределами непонятной тревоги, передававшейся от домочадцев, но человек и не собирался ее слушать. За пару часов рабы собрали небольшие пожитки, уместившиеся в небольшой ящик, и уже днем, за несколько часов до захода солнца, они отправились в путь. В последний раз оглянувшись на виллу, Коссиния увидела Фульвию, стоящую на пороге и тихо смотрящую им вслед. Тогда она была так рада избавиться от теткиной опеки, что и не подумала, что по-своему та наверняка пеклась и заботилась о ней.
Так в жизни девочки впервые появился Тит Фабий Тигеллин. В его родовой усадьбе на западе острова, куда они прибыли спустя несколько дней скачки, а также в окружавших ее лесах, полях и деревеньках она и провела следующие одиннадцать лет. По обрывкам информации, которую ей сообщал или сам Фабий, или один из его троих сыновей, Коссиния смогла понять, что в Азуре он был сенатором и долгое время считался одним из самых преданных соратников ее отца. Когда Тигеллин говорил о Луции Коссинии, у него загорались глаза, и по всему видно было, что тот был фигурой, которой сенатор восхищался. Коссиния неоднократно пыталась вызнать у него, как погиб отец, однако Фабий почти всегда уводил разговор на другие темы или и вовсе отмахивался от нее. Лишь однажды, после симпозиума с окрестными клиентами, подвыпивший Тигеллин дал волю эмоциям и, рассыпая ругательства, которых до этого она не слышала даже из уст рабов, обвинил во всем "подлеца Гая Аверия да проклятого змея Лентула, вымостивших ублюдку Сцеволе путь к багрянцу". Впрочем, уже на следующий день Фабий, когда она попыталась вызнать поподробнее про события тех лет, ушел от разговора, сославшись на ее возраст, и более Коссиния от него не добилась ни слова. Аналогично молчали и сыновья: только самый старший из них, Тит Фабий Младший, был достаточно взрослым, чтобы сопровождать отца в Сенате, но и он остался в городе, когда Луций Коссиний малыми силами выступил навстречу своей судьбе к Ульпиеву перекрестку, так что ни как погиб ее отец, ни как выжил его, рассказать он не мог. Младшие же, Секунд и Гней, и вовсе во время тех событий находились в имении и знали потому обо всем лишь понаслышке - Коссиния к ним и не обращалась, предполагая, что они владеют теми же данными, что и она, если даже, в силу ее особого интереса, не меньшими.
Хоть Фабии и не рассказывали девочке всей информации, нельзя было сказать, что они ею пренебрегают. Ее воспитание взяла в свои руки Сульпиция, жена Тигеллина, высокая пожилая женщина с длинными тонкими руками, седеющими волосами и вечно поджатыми губами. Вопреки угрожающему внешнему виду она не имела предубеждений Фульвии против образования - Коссиния в любой момент могла пользоваться обширной библиотекой, расположенной в подвальных этажах поместья. Впервые побывав в сумрачном помещении, заставленном длинными стеллажами со свитками, уложенными, во избежание отсыревания пергамента, в аккуратные тубусы, она осталась в восторге от количества книг, которые можно будет прочитать. Радости, однако, несколько поубавилось, когда выяснилось, что часть свитков написана на незнакомых ей языках: древнеазурском и нескольких вариантах зенорийского. Были даже рукописи, испещренные совсем странными символами - Гней потом объяснил, что так записывают свое наречие керхадоняне - но к этим свиткам ей было строго-настрого запрещено прикасаться ввиду их возраста и исключительной, как объяснила сухим голосом Сульпиция, ценности. "Ну, не очень-то и хотелось!" - Подумала тогда Коссиния. - "Все равно писанину этих варваров не разобрать."
Занятия грамматикой, проводимые самой хозяйкой, перемежались верховыми поездками, чтение сочинений риторов - математическими упражнениями. Когда Коссинии исполнилось двенадцать, Секунд Фабий, незадолго до того достигший возраста шестнадцати лет, начал учить ее стрелять из лука, а после впервые взял на охоту. Годом позже она впервые взяла в руки деревянный меч, тренируясь вместе с Гнеем. Хоть ей и не удалось достичь хотя бы сносного уровня ввиду редкости поединков, основы она усвоила и могла с уверенностью сказать, что в схватке со средним фехтовальщиком продержится хотя бы минуту. Сульпиция, хоть и выказывавшая крайнее неодобрение подобными занятиями, ни разу не сказала ей ни слова против, подчеркнуто не замечая, что Коссиния занятиям в ее комнате предпочитает чтение в собственных покоях или упражнения с названными братьями.
На четырнадцатилетие Тит Фабий подарил ей хламизу в родовых цветах Коссиниев - зеленом и синем. Одна из рабынь помогла девушке облачиться в накидку и заколола ее золочеными фибулами на плечах. Глянув в зеркало, она смогла увидеть ниспадающие линии складок на груди и животе, и на миг вместо нее в отражении глянул ее отец, высокий, статный, с орлиным носом и острым взглядом. Впрочем, стоило ей моргнуть, и наваждение исчезло, оставив вместо себя нескладную девичью фигурку в несуразной накидке. Она даже спустилась в крипту, чтобы оставить подношения духам предков, но святилище чужого рода показалось ей слишком отстраненным и незнакомым - ей здесь места не было.
К исходу одиннадцатого года своего пребывания у Фабиев Коссинии впервые начало казаться, что жизнь постепенно приходит к превращению в рутину. Дом и его обитатели из незнакомцев превратились в практически семью; она научилась терпеливо пережидать приступы меланхолии Тигеллина, привыкла к острым шуткам Секунда, учтивости Гнея и даже за сухим голосом Сульпиции ей начала слышаться ласка, когда произошло событие, которое, вопреки всем ее ожиданиям, должно было в ближайшее время перевернуть ее жизнь с ног на голову. На одной из трапез, проходивших в обширном триклинии на первом этаже виллы, Тит Фабий, непривычно хмурый и задумчивый, вдруг жестом попросил внимания и, когда разговоры, тихо гудевшие за столом, утихли, произнес:
- Я принял решение, - он поморщился и запустил руку в волосы, в которых уже начала проглядывать седина, - что мы с вами засиделись в нашей глуши. Пора нам снова заявить о себе как о Фабиях, что подарили республике трех консулов и двух цензоров. Завтра же мы начнем собирать вещи, чтобы отправиться в Азур, где займем полагающееся нам по праву и закону место.
В зале повисло молчание. По изумленному взгляду Сульпиции Коссиния поняла, что Тигеллин перед принятием решения не посоветовался даже с женой, хотя обыкновенно он не планировал ничего, чего бы прежде не обсудил с ней, будь то прием или поездка на званый ужин к одному из клиентов. Вдруг сидевшей слева Секунд хмыкнул себе под нос и, наклонившись к девушке, прошептал ей на ухо:
- Кажется, дело проще, чем могло бы показаться! - И, когда она удивленно обернулась, объяснил, ухмыляясь во весь рот своей находчивости:
- Сенатор, двенадцать лет не появлявшийся на заседаниях, исключается из списков, а одну луну назад как раз минуло одиннадцать годков, как отец бежал из Азура. Ну, ты знаешь, почему. - Он слегка смешался и, потупившись, уставился в стол.
Коссиния неопределенно кивнула, углубившись в свои мысли. Заявление Фабия определенно выбило ее из колеи - нельзя было представить, что в то время, как Фабии уедут в столицу, она останется на вилле, а значит, в ближайшее время ей предстояло столкнуться с людьми, причастными к смерти отца. Их образы в голове были смутны и основывались на обрывках разговоров и скудных строчках писем с новостями из Азура, приходивших Тигеллину от клиентов. Консула Юлия девушка представляла себе как непременно высокого человека, единственная рука которого оканчивалась длинными пальцами, в ночных кошмарах оказывавшимися щупальцами вроде тех, что бывают у октоподов, добываемых рыбаками в море. Рядом со Сцеволой неизбежно маячила сгорбленная тень престарелого цензора Авла Валерия, мерно постукивающего массивной палкой и шепеляво бормочущего проклятия. В общем, картина очевидно далекая от реальной. Но не будет ли действительность еще страшнее?
Той ночью ей не спалось - стоило закрыть глаза, и она вновь и вновь видела однорукую тень, почему-то вооруженную кинжалом. Зрелище не самое страшное, но довольно утомительное - потому она наспех оделась и спустилась в подвалы, надеясь найти себе интересный трактат, чтобы скрасить унылую ночь. Однако, бегло осмотрев первые ряды шкафов, Коссиния не нашла ничего, что бы она могла прочитать, но еще не читала. Аналогичная ситуация сложилась у следующего ряда, и следующего, и еще одного после него. В попытках обнаружить что-нибудь стоящего она сама не заметила, как забрела в один из дальних углов библиотеки, где хранились работы, меньше всего привлекавшие внимание прежних владельцев. Здесь же лежали кипы гобеленов, из которых Сульпиция при помощи рабов выбирала подходящие для демонстрации гостям на пирах экземпляры.
От нечего делать Коссиния опустилась на колени рядом с одной такой кипой и принялась рассматривать полотна, некоторые из которых были, по всей видимости, старше ее самой. Она увидела гобелен, изображающий, хотя и весьма схематично, консула Гнея Альбия в момент провозглашения республики, полюбовалась на пасторальные пейзажи восточной части острова и, наконец, откинув очередной кусок ткани увидела рисунок, на котором было запечатлено какое-то сражение: можно было увидеть группу всадников, возглавляемую статным наездником, поднимающуюся на холм, а также два отряда пехотинцев, ведущих бой за их спинами. Из-за недостатка света (с собой у нее был только небольшой светильник) она не могла разглядеть цвета сторон, а подносить огонь ближе не хотелось, слишком велик был шанс капнуть раскаленное масло на ткань.
Вдруг за спиной послышались шорох и шаги. Подхватив светильник, Коссиния вскочила, обернулась и увидела сполохи света, перемещающиеся за шкафами. На всякий случай она на цыпочках подошла к углу шкафа и подняла перед собой потухший светильник, держа его как импровизированную булаву. Шорох стал громче, по стене заметались тени, заставив девушку поежиться от накатившего страха. Затем из угла появилась темная фигура, держащая в поднятой перед собою руке факел. Второй руки не было видно, и Коссиния, с трудом поборов волну ужаса, шагнула вперед, замахнулась светильником и... замерла за мгновение до того, как огрела Секунда Фабия по голове.
Фабий вздрогнул и сделал шаг назад, закрывшись факелом.
- Что ты здесь делаешь ночью? - Спросил он, поудобнее перехватив второй рукой свой груз - полдюжины тубусов со свитками.
- Тот же вопрос! - Облегченно ответила Коссиния, опуская светильник. - Всеблагие боги, надо же так пугать людей!
- Да моей ноги бы здесь и не было, - запальчиво возразил Секунд, - но отцу втемяшилось отобрать часть документов из архива с собой, в город, вот он и послал меня. Знал бы, что здесь такое, подождал бы утра.
- Видать, не только малыш Гней боится темноты, - насмешливо заметила Коссиния, - как же ты собрался делать карьеру в легионе? - Записаться в войска было давнишней мечтой Секунда, встречавшей тихое, но отчаянное сопротивление матери и настороженность со стороны отца. - Разве что ты надеешься распугать всех врагов своим лицом!
- В этом ты меня, пожалуй, перещеголяешь. - Отрезал Фабий, неловко разведя руками. - Ты мне, кстати говоря, так и не сказала, зачем возишься здесь по ночам. Это по меньшей мере неучтиво со стороны порядочной девицы.
- Разглядываю гобелены. - Коротко ответила Коссиния, спорить с въедливым Секундом не было ни желания, ни сил. - Хочешь присоединиться?
- Пожалуй, можно и взглянуть, - он пожал плечами, буквально отодвинул ее в сторону и подошел к расстеленному на полу полотну. Осветив его при помощи факела, Секунд присвистнул и задумчиво протянул:
- Даааа, давненько я его не видел, лет десять уж прошло, никак не меньше. Довольно иронично, что его нашла именно ты...
- А почему? - Перебила его Коссиния. - Что за сражение здесь изображено? Что-то известное?
- Битва при Кадуанском холме, - произнес Секунд Фабий, повернувшись к ней. - Бой, после которого Марк Юлий получил свое прозвище. - Свет от факела теперь падал прямо на гобелен, и Коссиния ясно увидела, что всадники одеты в цвета ее рода - зеленый и синий. Понимание, должно быть, отразилось и на ее лице, потому что Фабий, слегка улыбнувшись, продолжил:
- Здесь изображен момент конца сражения - когда пехота Гая Аверия сковала пехоту Юлиев и Корнелиев, конница Луция Коссиния ударила в тыл, по ставке Марка Юлия и Гая Корнелия, решив тем самым исход боя. Блестящий ход... - Коссинии не надо было даже поднимать взор, чтобы понять, что его глаза загорелись - он оседлал любимого коня.
- Я считала, что Гай Аверий предал моего отца. - перебила она его. - А здесь они сражаются на одной стороне...
- Не знаю, что там произошло, в Азуре, - пожал плечами Секунд, мгновенно потеряв интерес. - Меня тогда не было в городе, а отец и Тит не распространялись никогда. Но между сражением и гибелью Коссиния ... твоего отца, прошло пять лет - за это время люди меняются. - Он повернулся и собрался идти к выходу, когда вдруг резко обернулся к ней и проговорил:
- Кстати, совсем забыл, отец вечером просил сказать тебе, если увижу, чтобы ты зашла к нему после восхода - он что-то хотел тебе сказать. - На ее немой вопрос он пожал плечами. - Не знаю, он передо мной не отчитывается. И вообще, я спать тоже хочу. - С этими словами он исчез в проходе между шкафами, унося с собой источник света.
Упоминания сна заставило ее зевнуть и потереть глаза. Учитывая, что светильник давно погас, оставаться в библиотеке не имело особого смысла, а потому она вернулась в комнату, забралась на ложе и промаялась до утра, то засыпая, то снова просыпаясь. Когда взошло солнце, Коссиния ощущала себя абсолютно разбитой, однако медленно встала, умылась в чаше с водой, принесенной рабом, надела узорчатую тунику и, поверх нее, хламизу, не забыв прибрать ее на плече тонкой заколкой. После этого, проигнорировав предложение слуг о завтраке, она поплелась наверх, где располагались покои Тита Фабия.
Тигеллин, судя по красным глазам, также провел бессонную ночь, однако причиною того были разбросанные по столам документы, часть из которых уже была свернута в аккуратные свитки и скреплена лентами. Увидев девушку, он отложил очередной пергамент, устало потер глаза и, откинувшись на спинку деревянного кресла, украшенного звериным орнаментом, произнес:
- Да, хорошо, что ты пришла. Садись, пожалуйста. - Он показал на одно из свободных кресел.
Она осторожно села на край и сложила руки на коленях.
- Мы уедем в Азур, - начал он. - Честно говоря, я не до конца уверен, будет ли тебе безопаснее там, - увидев ее изумление, он поднял руку. - Подожди, дай мне закончить. Я считаю, пусть некоторые со мной и не согласятся, - она поняла, что он имеет в виду Сульпицию и, возможно, Тита Младшего, - что, раз консул не предпринял никаких действий одиннадцать лет назад, он не станет ничего делать и сейчас - его вражда была с твоим отцом, и она закончена, но... есть люди, которые хотели бы выслужиться перед Сцеволой, преподнеся ему голову предполагаемого "врага республики". Так что я обещал, что дам тебе возможность выбрать, хочешь ли ты остаться здесь или...
- Я хочу поехать с вами, - вставила она, не дав ему закончить. Фабий нахмурился, однако не стал ставить ее на место. - Можно вечность просидеть на вилле и здесь же и умереть, но... какой в этом смысл?
Тигеллин был явно доволен ее ответом. Он слегка усмехнулся и продолжил:
- Похвальное рассуждение. К тому же, - добавил он, - мои обязанности опекуна включают в себя необходимость найти тебе достойную партию. Тем более, что и возраст твой уже позволяет это сделать. А где же, как не в столице, искать подходящих кандидатов для девушек из древних родов? Не среди сельских же клиентов, в самом деле.
Логика имела смысл, но Коссиния догадывалась, что этот аргумент носит скорее формальный характер и будет вечером представлен Сульпиции как неоспоримый факт, подтверждающий ее присутствие в Азуре. В действительности она была уверена, что Фабий намеревается выдать ее за одного из младших сыновей, Секунда или Гнея (старший, Тит, уже был женат и имел от брака двух дочерей-младенцев). За прошедшие с момента первой подобной мысли годы она уже немного смирилась с подобной перспективой - деваться ей, в конце концов, как это ни неприятно, было некуда - с одними именем и хламизой далеко не убежишь.
Поняв, что разговор окончен, она встала и двинулась к выходу, когда Фабий добавил напоследок, вынудив ее на секунду остановиться:
- Если все-таки передумаешь, сообщи мне, и мы отменим или хотя бы отложим твой отъезд.
"Нет!" - Подумала Коссиния. - "Не передумаю, как бы страшно ни было. Такие возможности бывают раз в жизни. Упустишь их, и даже боги от тебя отвернутся!" Она вежливо поклонилась и вышла в коридор, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Глава 2. Гай Аверий
Через час после конца сражения на поле, заваленное погибшими и ранеными, вернулась конница. Несколько сотен всадников в ореоле пыли пронеслись меж собирающих трупы могильщиков, закружились в победном танце у подножия Кадуанского холма и, наконец, рассыпавшись на турмы, устремились в сторону лагеря. Гай видел, что некоторые, поддерживаемые товарищами, едва держатся в седлах, другие лишились шлемов и копий, лошади иных прихрамывали, ломая строй, да и в целом людей было едва ли не на треть меньше, чем утром, до того, как началась сеча.
Несколько человек отделились от потрепанной кавалькады и направили коней вверх по склону. Среди них Аверий увидел и Коссиния, сидящего верхом на гнедой кобыле по кличке Карга. С удовлетворением Гай отметил, что его друг, кажется, не был ранен, хотя зеленый плащ Луция и был запятнан грязью и кровью, а плюмаж на шлеме опасно покосился, будто бы от удара мечом.
Кони ворвались на вершину холма, и Коссиний спрыгнул на землю, небрежно бросив поводья Карги одному из солдат, услужливо склонившихся перед ним в полупоклоне. Аверий услышал, как Луций вполголоса говорит:
- Отведи ее в лагерь, напои и сдай конюшим. - Солдат уже было тронулся с места, когда последовало резкое продолжение. - И смотри, не опои, а то шкуру спущу.
- Есть, господин. - Пробормотал солдат и, почти не разгибая спины, побрел вниз, ведя за собой взмыленную лошадь. Бока Карги после долгого боя тяжело вздымались, она лениво переставляла копыта, позвякивая сбруей, выполненной в родовых цветах Коссиниев, зеленом и синем.
Луций стащил с головы шлем, внимательно осмотрел поврежденный плюмаж и поморщился. Мгновение спустя он бросил шлем одному из спешившихся телохранителей, а затем обернулся к Аверию, сделал несколько шагов вперед и громогласно возвестил:
- Отсюда и до самого Телея все бежит, бросает оружие и сдается в плен! - Он махнул рукой по направлению горизонта. - Мы взяли больше тысячи человек, весь обоз, родовые вексиллы... Их армии больше нет. Готов поклясться гневом Габеса, мы можем идти прямо на город, и ворота будут открыты, а местная знать встретит меня овациями.
- Мы и сами потеряли немало хороших бойцов, - возразил Гай куда более спокойным тоном - перед его глазами все еще проносились утренние картины: наступающие шеренги пехоты, грохот щитов и скрежет мечей, крики раненых и умирающих. Он помнил, как начала прогибаться и истончаться линия легионеров, как его самого ухватили за руку, пытаясь увлечь с поля боя... и как в тылу противника, на Кадуанском холме, где Гай Корнелий Гигант и Марк Юлий расположили свою ставку, рухнули неприятельские знамена, и враги, еще мгновение назад побеждавшие, побежали, теснимые и гонимые конницей.
- Не меньше тысячи наших людей пало в сражении, - продолжил Аверий, тоже сняв шлем и позволив легкому ветру обдувать щеки и затылок. - Едва ли не вдвое больше раненых. Да и конницу твою потрепали крепко. Сколько потеряно, три, четыре сотни?
- За каждого нашего они потеряли двоих, - тряхнул головой Коссиний. - Да и сами эти наглецы, Корнелий с Юлием, дорого заплатили за свою гордыню.
В душе Гай, запал которого еще не улегся после битвы, был готов согласиться с другом. Едва поднявшись на холм, он увидел, как тело Гая Корнелия уносят прочь, чтобы передать жрицам Габеса, неизменных спутницам любой армии. Покойник оправдывал свое прижизненное прозвище: чтобы вынести труп, солдатам пришлось связать вместе двое носилок. Вместе с Корнелием полегла почти вся охрана ставки: уверенные в победе дуумвиры бросили в атаку почти всю свою армию, позволив коннице Коссиния нанести неожиданный удар по тылам. Этот смелый удар и решил исход сражения.
- А что Юлий? - Спросил Аверий. - Сбежал или попал в плен?
- Я с ним столкнулся вот здесь, - ответил Коссиний. - Это он меня зацепил. - Луций махнул рукой на телохранителя со своим шлемом в руках. - Зато в ответ я ему едва ли не отрубил руку. - Он усмехнулся. - Еще бы пару мгновений, и отправил бы его к предкам.
- Он еще жив? - Гай поднял брови и понял, что его голос звучит более обеспокоенно, чем он бы того хотел после блистательной победы.
- Жив, мертв - с такими ранами все едино! - Улыбка исчезла с лица Коссиния, обеспокоенность Аверия передалась и ему. - Меня оттеснили от стервеца прежде, чем я закончил дело. - Он махнул рукой, словно отметая прочь пробудившиеся сомнения. - Не погиб на месте, умрет через день.
- Нужно отправить отряд на поиски, - возразил Аверий. - Дать Юлию сбежать было бы по меньшей мере неразумно. Собери он новую армию и найди иных союзников, все может закончиться не так удачно...
Коссиний тяжело вздохнул, развел руками и закатил глаза.
- Боги, ты хоть когда-нибудь отвлекаешься от дел грядущих? - Он засмеялся и хлопнул Гая по плечу. - Ладно, так тому и быть: как вернемся в лагерь, прикажу Рутилию отправить на поиски турму на свежих лошадях. Доволен?
Аверий осторожно кивнул - бравада друга казалась ему не просто немного неуместной, но даже опасной. Полагаться на удачу, гулящую девку, тогда, когда на кону стоит твоя жизнь - неразумно, так он считал всегда и был готов поклясться у алтаря любого бога, что это знание не раз спасало ему жизнь. Коссиний, с другой стороны, был слеплен из совершенно иного теста. Все подарки, которыми его осыпала судьба, он принимал с равнодушием, как должное. Это было следствием как его знатного происхождения - которого Аверий, родившийся в небольшом, бедном, но аккуратном и чистом доме на окраине Азура, не имел - так и итогом череды блистательных успехов, кульминацией которой стало сражение у Кадуанского холма. Неудачи же, сколь разрушительными они ни были, не оставляли следов на характере Коссиния - он попросту не обращал на них внимания, упрямо продолжая добиваться поставленной цели.
Аверий впервые увидел своего будущего друга незадолго до знакомства: в те дни, три года назад, он, получив от покойного отца наследство в виде ветшающего дома и неоплаченных долгов, уныло скитался по улочкам и площадям города, прикидывая в голове, сколько монет ему потребуется хотя бы на то, чтобы не умереть с голоду и не лишиться крыши над головой. В отчаянных размышлениях о том, кому продать свои "руку и меч", он, сам того не заметив, пришел к ступеням величественной курии Сената на Форуме Альбия. Ноги как будто бы сами занесли его внутрь, где на мраморных скамьях разыгрывалось сражение, не уступавшее по ожесточению великим битвам имперской древности. Усевшись на одно из зрительских мест, отведенных любознательным гражданам еще в первые годы республики, Гай с упоением погрузился в перипетии политической борьбы знатнейших семей Азура.
Наделенный природой или богами острым умом, Аверий быстро понял, что за горячими спорами сенаторов стояла одна простая идея: кто должен владеть землей? За полтора века до этого первый консул Гней Альбий постановил, что право гражданства распространяется на всех, кто владеет хотя бы десятью мерами земли в пределах священных границ республики, а также, с оговорками, на их жен, сестер и дочерей. Но неумолимое время внесло свои коррективы: его преемники на консульском посту распространили гражданские привилегии на всех обладателей собственности внутри городских стен, а также на магнатов из древних родов, повелевавших угодьями, лежащими далеко за "Альбиевой межой". Теперь толпы бедных горожан, получивших право голосовать в комициях, стекались под знамена богачей из родов Корнелиев, Юлиев, Валериев и других, не скупившихся на щедрые подарки и бесплатные развлечения. В дни выборов эти клиенты стекались в места голосований и избирали в Сенат безвольных марионеток и исполнителей чужой воли. Идеи первого консула о государстве, управляемом не зависящими от других людьми с собственным хозяйством, умерли, не успев осуществиться. Среди пострадавших были и представители знатнейших семейств, не обладавших состоянием, способным потягаться с богатствами магнатов - шли годы, и их влияние падало, а противники, скупая землю и обзаводясь все новыми и новыми армиями клиентов, угрожали растащить республику по частям. Кворум "малых сенаторов" таял и истощался, и ко времени Гая Аверия в нем осталось всего несколько десятков человек из родов Гостилиев, Теренциев, Коссиниев и некоторых других.
В день, когда Гай оказался на зрительской скамье в Сенате, Публий Гостилий предложил закон, обязывавший руководство республики выкупить за установленную цену часть владений магнатов и раздать их безземельным гражданам. В ответ на это Гай Корнелий Гигант, неформальный лидер "большого кворума", издевательски потребовал от Сената возвратиться к идеалам республики и отнять гражданство у тех, кто по убогости своей не владеет пахотной землей в количестве более десяти мер. Под хохот сторонников и возмущение "малого кворума" он заявил, что его идея была бы близка консулу Альбию более, чем потакательство нахлебникам со стороны почтенного (это слово он выделил особой издевкой в голосе) Гостилия. И тогда со своего места вскочил молодой сенатор Луций Коссиний, лишь несколькими месяцами ранее занявший место умершего во время поветрия отца.
- Граждане азурские! - Прокричал Коссиний, и взоры всех, и более всего Гая Аверия, оказались прикованы к нему. - Доколе еще пристало терпеть выходки толстосумов, измысливших монетою покрыть всю республику? Или, быть может, стальные мечи наши переплавлены и заменены золотыми клинками?
Казалось, что зал Сената взорвался: одни, и в их числе Гай с удивлением обнаружил себя, вскочили и хлопали в ладоши, другие исступленно вопили, и среди них выделялась массивная фигура Гиганта, вскочившего с места и громогласно крикнувшего: "Хочешь стали, юнец? Так я покажу тебе сталь!" Несколько сенаторов и вовсе вцепились друг в друга, и в этом хаосе заседание переросло в потасовку, под шумок которой Аверий и большинство зрителей высыпали на улицу, разнося по городу вести о новой вражде, родившейся на мраморном полу курии.
Теперь Гай знал, кто всецело достоин его преданности. В тот же вечер он пробрался к родовому дому Коссиниев, надеясь предложить свои услуги его молодому хозяину. Но в тот же миг, как он увидел беззаботно шагающего сенатора, облаченного в белоснежную хламизу, он увидел и полдюжины теней, устремившихся к нему изо всех подворотен и переулков. Выхватив меч, он бросился на помощь, и мощеная улица окрасилась кровью. Аверий и Коссиний отогнали незадачливых убийц, трое из которых остались лежать на мостовой. Они были настолько опьянены безнаказанностью, что даже не сменили одежды: на всех троих были бело-синие хламизы Корнелиев. Гигант претворил в жизнь свою угрозу наиболее подлым из способов.
Той же ночью новые знакомые покинули Азур. Коссиний, распаленный ночной схваткой, порывался явиться утром в Сенат и вызвать Корнелия на поединок, но голос разума и увещевания Аверия возымели свое - на Форуме его наверняка бы встретили десятки головорезов из числа клиентов магната, сделав честную схватку невозможной. Нет, бить Корнелия следовало, имея за спиной верную армию, и к этому способу и прибегли Луций и Гай, направив коней в направлении родового поместья Коссиниев к северу от Азура. Там можно было укрепиться и собрать сторонников, бросив клич среди людей, пострадавших от произвола толстосумов.
В поместье друзей ждало неожиданное, но от того не менее приятное открытие. Десятки сенаторов покинули Азур вслед за ними, из опасений ли за свою жизнь или из солидарности с товарищами. Они прибывали на север поодиночке или с целыми вооруженными отрядами: Квинт Элий Мамерк привел с собой сотню всадников, Публий Гостилий собрал четыре сотни пехотинцев, Марк Теренций предоставил мятежникам ораторский дар... А летом дозорные донесли, что в иды мессия Гай Корнелий, Марк Юлий и другие магнаты покинули Азур с пятитысячным войском, принеся перед жертвенником Каэбеллиса священную клятву не возвращаться в город, пока враги их не будут повержены.
С этого момента их домом стал полевой лагерь под открытым небом. Они испытали и горечь поражения, и разочарование бегства через густые леса в северной части острова, и радость первой победы у речушки, названия которой не знали даже местные крестьяне, и печаль от гибели товарищей. Два с лишним года в республике бушевала война, чаша весов клонилась то в одну сторону, то в другую, никогда не давая ни одной стороне почувствовать себя победительницей, и вот теперь, после Кадуанского холма, можно было наконец почувствовать, что конец конфликта, называемого "второй грызней", приблизился на расстояние вытянутой руки. "Все, что нужно", - подумал Аверий, - "это не поддаться соблазну расслабиться и не улечься почивать на лаврах, позволив раненому врагу залечить раны."
От воспоминаний о прошлом Аверий очнулся лишь тогда, когда они спустились с холма, пересекли поле, с которого все еще продолжали выносить убитых и раненых, и подошли к временному лагерю в нескольких сотнях шагов от места сражения. У ворот уже был выставлен полноценный караул во главе с молодым оптионом, и в обе стороны тянулись длинные вереницы людей, в основном, медиков и рабов с носилками. При виде командиров солдаты поспешно расступались, давая пройти, а некоторые радостно, но с должным почтением, приветствовали их, восхваляя богов за дарованную победу. Многих Коссиний приветствовал в ответ, называя по имени и припоминая деяния, жест, который Аверий считал излишне фамильярным и осуждал, полагая, что за подобным панибратством может последовать падение дисциплины. Бойцы, впрочем, не чаяли души в своем командире, который всячески подчеркивал, что разделяет с ними как тяготы и лишения, так и победы.
За воротами лагеря начинались длинные ряды палаток по левую руку и не менее протяженные стойла для коней по правую. Здесь также кипела жизнь - слева изнуренные бойцы, на телах многих из которых белели свежие повязки, снимали доспехи и отдыхали, сложив оружие в козлы. По широкой дороге, делившей лагерь надвое, сновали люди, издалека доносилась какофония звуков госпиталя. Справа, в стойлах, конюшие, ветеринары и всадники приводили в порядок лошадей. Здесь же, перед рядами загонов, расхаживал и префект конницы Авл Рутилий, уроженец севера, коренастый, с грубыми чертами лица, беспрестанно отдававший приказы и принимавший доклады. Заметив Коссиния и Аверия, Рутилий повернулся и поприветствовал их взмахом руки и кивком.
- Приветствую, господин! - Произнес он, обращаясь к Коссинию. Аверию такое обращение не полагалось - оба они были из незнатных родов, и, может быть, именно потому прекрасно ладили друг с другом, хоть Гай, вознесенный Луцием на пост второго человека в армии, и был выше Рутилия по чину. Префект конницы, служивший еще отцу Луция, не сделал ни одного намека, говорившего бы, что он недоволен таким раскладом, хоть сам он наверняка и считал себя более достойным стоять по правую руку господина, чем человек, поступивший на службу к нему без году неделя.
- Приветствую, префект! - Отозвался Коссиний, взмахнув рукой в ответном приветствии. - У меня есть для вас поручение. Некоторые офицеры, - от взора Аверия не укрылось, что на этих словах Луций бросил едва уловимый насмешливый взгляд в его сторону, замеченный, по всей видимости, и Рутилием, - полагают, что Марк Юлий мог пережить этот день и скрыться в каком-нибудь логове. Я хочу, чтобы вы отправили отряд всадников на свежих лошадях, дабы те осмотрели окрестности и по возможности прояснили его судьбу. Думаю, что Элий Мамерк и его турма справятся с поручением.
На последних словах Рутилий заметно нахмурился.
- Боюсь, что эту часть приказа я выполнить не смогу. - Произнес он после недолгого молчания. - Сенатор Мамерк погиб сегодня, и с ним пали многие из его людей. Но я позабочусь, чтобы на поиски отправились лучшие люди... из тех, что остались живы. - Был ли в этом завершении фразы немой укор? Аверий не мог сказать.
Гай не был сентиментален, подобно городским драматургам, знакомым с войной лишь по выспренним стихам, но и его опечалила новость о гибели Квинта Элия. Перед глазами вновь пронеслись утренние картины, лицо умирающего сенатора Спурия, пораженного копьем, унизанные дротиками останки Публия Гостилия, лежащие среди тел легионеров... За две недели до этого скончался от колик Теренций, до последнего сохранявший остроумие и присутствие духа, и вообще из тех, кто поддержал их три года назад, больше половины уже было предано земле. "Что ж, еще один трофей Габеса", - подумал Аверий, тяжело вздохнув, - "хотя декаду назад дал бы руку на отсечение, что Элий, напоминающий удалью Луция, доживет до конца войны. Судьба воистину ступает потаенными тропами!"
Следующие несколько часов было не до праздных размышлений - как и всегда после крупной битвы было необходимо провести огромную работу: позаботиться о раненых и убитых, выставить дозоры, провести пересчет солдат, разместить в лагере пленных, которых в этот раз было взято порядка трех тысяч, наконец, раздать солдатские пайки, не забыв в том числе накормить и узников. Последнему приходилось уделять особое внимание, поскольку именно пленными солдатами врага частично восполнялись понесенные в сражениях потери. Для многих из них попросту не было разницы, за кого сражаться, других можно было купить лучшими условиями, третьих же предстояло обменять на собственных пленников в дальнейшем.
Вечером, когда уже начало темнеть, по всему лагерю загорелись праздничные костры, вокруг которых пировали солдаты. Из торжеств были исключены лишь те легионеры, кто нес дозорную службу или охранял пленных, в то время как всем прочим под строгим надзором деканов были выданы дополнительные винные пайки в честь блистательного триумфа. Две дюжины же старших офицеров были приглашены в командирский шатер, где праздновал свою победу Луций Коссиний.
В палатке было тесно и шумно. Люди, в прошлой жизни бывшие сенаторами и магистратами республики, восседали за длинным столом сообразно своему высокому положению. Аверию, как старшему из легатов, в виде исключения, было выделено почетное место по правую руку от полководца: другие же офицеры незнатного происхождения были вынуждены сидеть на дальних местах: в полумраке, разгоняемом огнем с бронзовых светильников, Гай видел в конце стола Авла Рутилия, уставившегося в чашу с вином. Пожалуй, только префект конницы не разделял всеобщего веселья, выражавшегося во взрывах хохота и оживленных разговорах, приправленных добротной выпивкой из обоза побежденных. И среди прочих громче всех был голос Коссиния, умудрявшегося вести диалог одновременно с полудюжиной собеседников, не забывая отдавать дань выпивке и жаркому.
Через несколько часов пира Луций вдруг встал - к этому моменту он уже нетвердо держался на ногах - и, взмахнув рукой, потребовал внимания. Гам за столом стих, уменьшившись до монотонного гула, и большинство голов обратилось к нему, ожидая речи. Коссиний, опершись о стол и нахмурившись, очевидно, пытаясь собрать воедино мысли, произнес слегка заплетающимся голосом.
- Граждане! - Этот возглас прозвучал, на взгляд Аверия, излишне патетично. - Три года тому назад нас изгнали из лона республики, коей все мы поклялись в вечной верности. И сегодня, - он постучал по столу, едва не опрокинув собственную чашу с вином - один из сенаторов ловко перехватил ее, отставив в сторону, - сегодня мы показали, что справедливость на нашей стороне, когда боги направили наши мечи в сердца врагов свободы. Гай Корнелий мертв! - Палатка наполнилась радостными возгласами: Аверий тоже поднял чашу с вином и сделал аккуратный глоток. - Кто теперь оспорит наши права? Пришла пора вернуть то, что должно быть нашим! - Коссиний на мгновение замолк, и вдруг, вскинув вверх обе руки, воскликнул:
- Завтра мы пойдем на Азур и возвратим город республике!
Гай был не просто ошеломлен, внутри него вспыхнула ярость. Принимать судьбоносные решения в винном бреду! Безрассудство друга не раз уже его удивляло, но теперь оно приняло совсем уж монструозные масштабы. За столом же все, кто еще не уронил голову на скрещенные руки, приняли идею Коссиния воодушевленными возгласами и новой порцией возлияний. Лишь в глазах Авла Рутилия Аверий увидел тень тревоги, и ему стало горько от осознания собственного бессилия.
Поздно ночью, когда пьяные офицеры разбрелись по палаткам (некоторых из них пришлось тащить товарищам), он, конечно, предпринял попытку воззвать к гласу разума. Подойдя к Луцию, развалившемуся в кресле, он грохнул кулаком по столу и резко спросил:
- Тебе не кажется, хотя бы, что военные решения неразумно принимать без совета со своими соратниками? Не об этом ли писал Теокрит в своей "Тактике", говоря о полководцах, созерцающих собственное поражение? Нам должно закрепить успех здесь, на востоке, овладеть Телеем, лишить Юлиев и Корнелиев и прочих их владений, и лишь тогда думать о том, чтобы идти на город!
Воззвание, впрочем, не возымело силы. Коссиний не без усилия поднял на него замутненный взгляд и сказал с неожиданным металлом в голосе:
- Я ценю твои советы, Гай, но не забывай, что войсками командую все-таки я. Ты - мой друг, и я благодарю за нашу встречу богов, но я - твой господин, и ты поклялся мне в верности. Поэтому иди спать, а завтра, на свежую голову, мы обсудим детали моего плана, и я с радостью учту все твои предложения.
На миг руки Аверия сжались в кулаки, а к щекам прилила кровь - намек Коссиния на его низкое происхождение показался ему обидным и унизительным. Сухо кивнув, он развернулся и уже приготовился покинуть шатер, когда Луций с трудом встал и, покачнувшись, произнес примирительным тоном:
- Прости, Аверий, пожалуй, я повел себя недостойно лидера. Но сам подумай - Азур сейчас почти как спелый плод, который готов к тому, чтобы садовник, не боящийся высоты, сорвал его. У меня... У нас, - быстро поправился он, - шесть тысяч клинков, а сколько у консула? Столько, сколько выбито на барельефах Альбиевой колонны, и не более. Мы будем глупцами, если не воспользуемся такой возможностью. Этот твой... Теокрит, будь он жив, сказал бы тебе то же самое. - Коссиний протянул ему руку. - Ты со мной?
Гай помедлил лишь одно мгновение.
- Да! - Сказал он и протянул руку в ответ. - Всегда!
Глава 3. Коссиния
Целый месяц, дольше, чем она предполагала, в усадьбе кипели сборы. Десятки рабов, ежеминутно понукаемые управляющим и его женой, укладывали вещи в деревянные ящики и грузили их в подводы, дополнительно закрепляя ценный груз веревками. Особенно хрупкий скарб - богато изукрашенные вазы, дорогую посуду из золота и серебра, бронзовое зеркало - сперва обкладывали большим числом тряпок, и лишь после этого аккуратно затаскивали на повозки. Везти такую поклажу было доверено только самым проверенным невольникам, служившим у Фабиев с детства и не замеченным в воровстве и обмане.
Еще когда хозяева только обдумывали, сколько слуг необходимо взять с собой в столицу, чтобы не выглядеть ни излишне расточительными, ни слишком бедными, первые караваны телег потянулись из ворот имения в сторону восхода, надеясь за пару декад, если боги будут благосклонны, достичь столицы и обустроить городской особняк до приезда владельцев. В Азур же отправились и управляющий Марий с женой, отобравшие для хозяйственных нужд более дюжины домашних слуг и получившие с собой на расходы туго набитый золотом кошель, охранять который был приставлен отряд всадников из десятка вооруженных до зубов клиентов.
Сборы едва ли не ежедневно провоцировали раздор среди домочадцев, вынуждая Коссинию, дабы не попасться под чью-либо горячую руку, бродить по вилле едва ли не на цыпочках. Сперва Секунд, в своей обычной прямолинейной манере, сообщил отцу, что по приезде в Азур он намеревается домогаться офицерской должности в республиканском легионе, и испросил на то разрешения и благословения - речь шла, вероятно, и это Коссиния додумала сама, также и о деньгах, необходимых для начала военной карьеры. Подробностей конфликта она не ведала, лишь слышала обрывки тирады старшего Фабия о "гнезде Валериев", "сборище подпевал тирана" и "глупых бреднях", а также видела, как раздраженный Секунд хлопнул дверью отцовских покоев, сбежал вниз по лестнице и резким тоном приказал одному из рабов привести ему коня. Следующие пару дней он охотился в окрестных лесах, а после возвращения сделал вид, что никакой размолвки и не было, ведя себя подчеркнуто внимательно и учтиво.
Второй скандал едва не случился, когда Фабий известил своего старшего сына, Тита, что жена его и дочери останутся на вилле несмотря на то, что в предыдущие дни они, наравне со всеми, собирали вещи, готовясь к отъезду. Коссиния впервые видела обычно спокойного и даже слегка меланхоличного Тита в такой ярости, когда он в резких выражениях потребовал от отца объяснений и даже заявил, что его собственная честь была задета подобным решением, очевидно ставящим его семью ниже других членов рода; сложно было сказать, и девушка предпочитала об этом не думать, имел ли под этими "другими" он в виду ее. В конце концов, наследник согласился частично пойти на попятную, удовольствовавшись тем, что его жена, в отсутствие Сульпиции, останется "хранительницей очага", распоряжающейся имением во благо будущих поколений Фабиев. Сохранил ли Тит Младший где-то в глубине обиду на отца было сложно сказать, но по всем его действиям не было заметно ни тени недовольства. Когда-то давно он сказал ей: "Перед лицом врагов нужно сохранять единство, даже если от него осталась только видимость", и в преддверии столичной жизни, видимо, старался не показывать, что в стан Фабиев прокрался разлад, пусть и пустяшный.
В последнюю ночь, когда в покоях уже практически не осталось вещей, кроме мебели, ей вдруг стало страшно покидать место, в котором она провела большую часть жизни. Все ее предыдущие поездки за пределы имения Фабиев ограничивались маленькими окрестными городками и деревушками, где было тихо, все знали друг друга если не по имени, то хотя бы в лицо, и что еще более важно, никто не хотел ей смерти. Даже хозяева садов, в которых она и Гней от нечего делать воровали оливки и яблоки теплыми вечерами, в лучшем случае, прознав про шалости, нажаловались бы Тигеллину, но даже наказание с его стороны казалось и на самом деле было пустяком по сравнению с тем, что могли бы учинить люди, желавшие ей вреда. Смерти. Слово хорошо знакомое, но значение его было словно затянуто дымкой. По правде говоря, она никогда не задумывалась, что ждет ее на "другой стороне" - будет ли это вечнозеленый остров Самаррис, о котором годы назад рассказывала Эгерия, или одна из семи гор, отводимых мертвым зенорийцами? Самым жутким, пожалуй, был поросший пепельной травой Бессолнечный край, плод веры керхадонян. По вечному сумраку уныло слоняются тени тех, кто при жизни обесчестил себя и свой род, и их пытка будет продолжаться до самого конца времен, когда Повелители Бездны поведут свои несметные полчища на Град Солнца. Иные подробности ускользали из головы, но образ бескрайнего моря бледной травы, утопающего в темноте на горизонте, навсегда врезался в память, заставляя ее ежиться каждый раз при мысли о себе. Будет ли ее посмертие выглядеть так же? Или же в нем, как писал в одном из трактатов философ Пизон, не будет и вовсе ничего, ни богов, ни людей? Даже представить, как может выглядеть это "ничего", было практически невозможно, а потому Коссиния старательно отметала в сторону даже мельчайший намек на мысль о смерти. Тактика, всегда бесперебойно работавшая, однако, дала в ту ночь сбой, и до самого восхода она проворочалась на ложе, окруженная образами того, что может наступить в самом ближайшем будущем. Разве у консула, одиннадцать лет руководящего республикой, недостаточно власти, чтобы прихлопнуть человека, напомнившего ему об унижениях прошлого? Где-то в середине этих размышлений она удивилась смелости Тита Фабия, чей приезд в Азур наверняка будет рассматриваться многими как вызов Юлию Сцеволе. "Надо будет держать ухо востро." - Подумала Коссиния перед рассветом, прежде чем провалиться в беспокойный сон, так и не успев обдумать, что перед лицом опасности сможет сделать она, если уж даже богатство и влияние Тигеллина не сможет защитить его род от гибели.
Выспаться ей, впрочем, не удалось. Прошло, может быть, два или три часа, прежде чем в дверях комнаты появилась рабыня, разбудившая ее и сообщившая, что пришло время одеваться и готовиться к отъезду. Девушка помогла Коссинии облачиться в костюм для верховой езды, состоявший из короткой выбеленной туники, а также длинной столы со специальными разрезами по бокам, чтобы было удобнее держаться в седле. Стола была подпоясана кожаным ремешком с искусным тиснением в виде цветочного узора, а поверх нее Коссиния надела темно-серый плащ из тонкой шерстяной ткани с капюшоном, в случае необходимости надежно скрывавшим лицо. В таком виде она и спустилась в двор, где собирался небольшой караван Фабиев.
Один из рабов услужливо подвел ей серую кобылу по кличке Мурида, подаренную Тигеллином несколько лет назад. Имя лошади невзначай дал Секунд, увидев однажды, как она лениво трусит по лесной тропинке с Коссинией в седле. "Эй, Коссиния!" - Смеясь, крикнул он тогда. - "Скажи своей мыши, чтобы бежала быстрее, а то я устану тебя ждать." Нелепая кличка мгновенно привязалась к кобыле, и спустя пару месяцев уже сама Коссиния находила ее красивой и приятно звучащей.
Караван, состоявший из нескольких повозок с остатками скарба, пары крытых фургонов, в одном из которых ехала сопровождаемая служанками Сульпиция, а также кавалькады всадников, включавшей в себя всех четверых Фабиев, некоторых рабов и вооруженную охрану, медленно тронулся с места, длинной змеей протекая через ворота имения. Проезжая под аркой, Коссиния обернулась и посмотрела на медленно удаляющееся здание, бывшее ей домом последние годы. Чувство, появившееся у нее в груди, было на удивление знакомым, сродни тому, что она испытала тогда, когда похожий отряд всадников увозил ее из родовой виллы. Обстоятельства, однако, были другими: тогда они летели во весь опор, а сейчас едва плелись, тогда впереди их ждало безопасное убежище, а сейчас - наводненная врагами столица.
Бросив взгляд на дорогу, она увидела, как от головы колонны отделяется человек и направляется к ней. Коссиния узнала Секунда, горделиво восседающего на кобылице, названной им за скорость и норов Грозой. Та была едва ли не на ладонь выше в холке Муриды и как минимум на столько же шире в крупе, так что парень, и без того высокий, буквально возвышался над ней подобно башне. Поравнявшись с девушкой, он приветливо помахал рукой и произнес с легкой усмешкой в голосе:
- Так ты скоро нас всех обгонишь!
- Я просто даю вам фору. - Буркнула Коссиния в ответ, поудобнее перехватывая поводья и легонько понукая лошадь идти быстрей. Она надеялась, что Фабий отстанет, но не тут-то было: он снова догнал ее и продолжил:
- Знаешь, я тут подумал... - Она подняла брови в немой усмешке, но Секунд, увлеченный размышлениями, этого не заметил. - В Азуре может быть довольно опасно, так что ты, уж пожалуйста, постарайся лишний раз не лезть в неприятности...
- Спасибо за полезный совет! - Хмыкнула она. - Ничего не обещаю, конечно, ты же меня знаешь. - Она вновь тронула поводья, собираясь продвинуться ближе к голове колонны, но Фабий вновь окликнул ее:
- Подожди, у меня кое-что есть для тебя! - Она обернулась и увидела, что он роется в одной из седельных сумок. Через несколько мгновений Секунд извлек оттуда кинжал длиной ладони в две и протянул ей. - Держи. На всякий случай... - Он смутился и резко замолчал.
Коссиния аккуратно взяла оружие в обе руки и, плотно обхватив рукоять, отделанную для удобства телячьей кожей, извлекла кинжал из ножен и сделала им несколько движений в воздухе, имитируя схватку. Лезвие было обоюдоострым и сужающимся к концу, одинаково подходящим как для режущих, так и для колющих ударов. Клинок при этом идеально лежал в ладони и имел превосходную балансировку. Полюбовавшись еще немного на отблески утреннего солнца, отраженные сталью, девушка с легким сожалением убрала кинжал в ножны и прикрепила их к поясу у левого бедра.
- Спасибо, Секунд! - Произнесла она и тепло улыбнулась. - Теперь пусть только сунутся!
- Ну, в настоящем бою он вряд ли тебе сильно поможет, - торопливо сказал Фабий, - но при нападении может и жизнь спасти. Иметь меч лучше, чем не иметь.
- Еще лучше только обладать щитом. - Произнесла Коссиния; так говорил пожилой легионер, учивший Секунда и Гнея премудростям военного дела. - Но если вдруг консул решит на меня напасть...
- Хммм, однорукий против тебя? Ставлю сотню ауреев на него! - К Фабию вернулось его остроумие, и он, запрокинув голову, захохотал над собственной шуткой. Отсмеявшись, Секунд вновь посмотрел на нее и вдруг, виновато кашлянув, сказал:
- Ты это, извини. Если что, сама знаешь, я тебя защищу.!
- Только если малыш Гней не доберется до него раньше, - отрезала она, и в этот раз они заливисто смеялись уже вдвоем.
Всю следующую декаду они провели в пути, пересекая половину острова. Несколько раз пришлось ночевать под открытым небом, улегшись возле костров и укрывшись тонкими солдатскими одеялами. Некоторые, в том числе Сульпиция и служанки, предпочитали спать в тепле крытых повозок, но Коссинии нравилось лежать на земле, слушая потрескивание углей в костре и смотря на усыпанное звездами небо. Там, наверху, она видела фигуры Дракона с развивающимся хвостом, Легионера, воинственно заносящего меч и Девы, стыдливо укутавшейся в сияющий плащ. Лежа на спине, она наблюдала за ними, пока не слипались глаза и не приходили сны. Было ли это случайностью или же влиял воздух путешествия, но ни разу за все время ей ни приснился ни один кошмар, хоть каждый раз, стоило ей почувствовать тяжесть клинка на поясе, она невольно и думала о том, останется ли он спокойно лежать в ножнах.
Им доводилось отдыхать и в небольших придорожных тавернах, где хозяева, едва заслышав звон монет в кошеле Фабия, предоставляли им лучшие комнаты из тех, что были в их распоряжении. Покои не шли ни в какое сравнение с теми, что остались на вилле, но была в этом и своя прелесть, та же, которую она находила в простой еде, пламени костра и верховой езде. Здесь не нужно было думать о сложных вещах, размышлять о прошлом и будущем и прикидывать, через сколько дней оборвется нить ее судьбы. Иными словами, можно было просто жить, не оглядываясь и не высматривая опасности на горизонте.
Последние пару дней дорога вела их вдоль моря, вернее, широкого пролива, разделявшего Азур и соседний остров, название которого вылетело у Коссинии из памяти. Солнечная погода позволяла разглядеть вдалеке тонкую полоску земли, затянутую легкой дымкой, и между тем берегом и Азуром безустанно сновали корабли - в основном, небольшие рыбацкие суденышки с косыми парусами, но не раз или два девушка видела величественные галеры республиканского флота, патрулирующие море в поисках пиратов. С берега было заметно, как медленно ворочаются сотни весел и раздуваются паруса, приводя корабли в движение, а прохладным ветром то и дело доносило мерные песни гребцов, хоть разобрать слова она и не могла.
Наконец, ближе к вечеру, на горизонте показался город. Первым делом она узрела множество домов, неровными кучками прижавшихся друг к другу. Несмотря на то, что строений было больше, чем в любом другом месте, которое она видела в своей жизни, Коссиния испытала легкое разочарование: в рассказах Азур поражал путешественников своими величием и великолепием, а в действительности зрелище больше напоминало огромную каменную деревню. Усугубляли впечатление раскинувшиеся вокруг поля, на которых жители окраин, видимо, выращивали себе продукты на пропитание и продажу. Все это она уже видела сотню раз на западе, оттого открывшееся глазам зрелище, пусть и в разы более масштабное, и показалось несколько обескураживающим.
Секунд заметил ее замешательство и, подъехав поближе, крикнул:
- Что, ожидала чего-то другого?
- Я ожидала столицу республики, а не вот это! - Ответила она, неопределенно взмахнув рукой. - Больше похоже на один из тех городков недалеко от виллы, только больше...
- Еще намного шумнее и грязнее, - добавил Фабий, кивнув. - Но ты зря так. Это предместья, убежище бедняков по эту сторону стен. Черни, в общем. Трущобы эти появились еще во времена империи, когда земля внутри стала на вес золота. Люди потянулись из города, но уезжать никто не хотел, вот и осели здесь.
- И что, им никто не мешал? - Удивленно спросила Коссиния. - Они просто вот так взяли и облепили стены?
- А что ты с ними сделаешь? - Пожал плечами Секунд. - И выгоняли их, и на площадях в колодках держали, все без толку. Керхадоняне и вовсе спалили да порушили все дома, чтобы подвести к стенам свои орудия. И ничего, снова отстроились, как крысы или тараканы наводнили округу. Еще во время Грызни чего только не было...
- Говорят, Сцевола насильно расселил часть трущоб, - внезапно раздался голос Гнея с другой стороны. Коссиния повернулась и увидела, что юноша догнал их и теперь едет рядом. - В основном те, что были близко к воротам - Западным, Северным, Малым. Ты увидишь, мы как раз через Западные въедем.
- А что за Малые ворота? - Спросила она, слегка нахмурившись.
- Небольшая калитка между Западными и Северными. - Отмахнулся Секунд. - В самый раз для осла, груженого золотом, и не более того. Слышал, что знатная молодежь бегает через них в дешевые бордели. - Он ухмыльнулся, и Коссиния закатила глаза. - Лучше смотри вооон туда. - Фабий указал куда-то на север и, всмотревшись, девушка увидела неожиданно аккуратную стену, на углах которой возвышались небольшие сторожевые башни. - Это Большой лагерь, там стоит легион!
- Есть еще и маленький лагерь? - Попыталась сыронизировать она.
- Да, внутри города, - кивнул Секунд. - Из десяти пеших когорт две постоянно дежурят в самом Азуре. Раз в декаду они меняются с двумя из Большого. И так по кругу. - Он снова оживился, видимо, все еще не оставил мечты проложить себе путь наверх через меч и щит.
- И еще в Большом стоит конница, что-то около тысячи человек. Отборные головорезы, лучшее, что есть у республики. - Добавил Гней.
- И все это создано Сцеволой после прихода к власти! - Перебил его Секунд. - Уверен, что он беспокоился именно о благе республики, и ни о чем больше. - Он иронично усмехнулся.
В разговорах они достигли стен, проехав несколько кварталов обветшавших лачуг. Коссиния и в самом деле убедилась, что большая часть из них, по всей видимости, пустовала и постепенно осыпалась, в то время как в некоторых кипела жизнь - бродили свиньи, бегали и играли дети, бранились бедно, если не сказать нищенски, одетые хозяева. И над всем этим подобно древнему исполину нависала стена.
Ворота были открыты, и караван беспрепятственно затекал в город, но она на миг остановилась, ошеломленная монументальностью укреплений. Стены, покрытые отметинами времени, уходили вверх метров на десять, а еще выше взмывали две привратные башни, соединенные крытой галереей. Снизу было хорошо видно длинные ряды узких бойниц, близ которых при необходимости будут размещены застрельщики и из которых вниз полетят камни и польется масло. Проехав еще немного, Коссиния подивилась толщине стен: у ворот она доходила до трех метров, так что под аркой было сумрачно даже днем. Здесь же, скрывшись от палящих лучей солнца, расположились вооруженные копьями и короткими мечами солдаты в кольчугах и красных плащах, время от времени выдергивавшие кого-либо из проходящих через ворота людей для досмотра.
- Это легионеры? - Спросила она, повернувшись к Секунду.
- Нет, - ответил он, помотав головой. - Это обычная городская стража. Сброд, делающий вид, что охраняет покой честных граждан. Пьянство и воровство среди них - обычное дело. Так что мой тебе совет - столкнешься с ними ночью одна на узкой улице - беги без оглядки.
- Ты говоришь прямо как Тит! - Шутливо произнесла она, но Фабий, кажется, не оценил юмора.
- Я серьезно, Коссиния. Разговаривать с ними без оружия - гиблое дело. Оберут тебя да сами же и будут искать воров - вот потеха будет.
Она согласно кивнула и, бросив на стражу настороженный взгляд, въехала в город, мгновенно окунувшись с головой в шум и запах столицы. Калейдоскоп лиц и голосов вокруг на мгновение ввел ее в ступор, ее взгляд перелетал то на уличных торговцев, продающих таким же беднякам пирожки, то на нищих и детей, окруживших процессию Фабиев и наперебой требовавших денег "во имя всеблагой Солерии, матери обездоленных", то на почтенных матрон, укутанных в длинные плащи. И всюду, куда бы она ни посмотрела, сотни и сотни разноцветных хламиз - синих, зеленых, бурых, бурых с зеленью, бело-синих, и все в десятках вариантов узора, большинства из которых она попросту не узнавала. Хламизы людей победнее были потертыми и заштопанными во многих местах, азурцы посостоятельней щеголяли дорогой тканью и изящными золотыми да серебряными фибулами, инкрустированными драгоценными камнями, но каждый горожанин двигался, словно показывая: в стенах Азура мы все - граждане, а значит, равны перед республикой вне зависимости от достатка.
Колонна довольно долго петляла по узким улочкам города, между нависающих над всадниками домов, из окон которых то и дело доносило запахи еды, голоса хозяев, а иногда и смрад нечистот. Уже после первых пяти поворотов Коссиния окончательно запуталась и послушно следовала за колонной, потерять которую из виду, пусть и в суматохе столицы, было невозможно. И когда ей уже начало казаться, что они наматывают бессмысленные круги, впереди показалась невысокая стена, за которой, утопая в зелени, контрастирующей с общей атмосферой Азура, стоял небольшой, но очень уютно выглядящий особняк.
В довольно тесном дворе особняка уже началась разгрузка подвод, рабы и слуги, которым отдавал приказы вилик Марий, заносили внутрь десятки свертков, ящиков и сундуков, а в воздухе царил все тот же галдеж, что и в последние дни сборов на западе. Стоило Коссинии спешиться, как к ней тут же подбежала юная рабыня, купленная, по всей видимости, уже в Азуре, так как ее лицо не было знакомо девушке, и предложила пройти за ней в покои, отведенные "почетной гостье рода Фабиев". Коссиния с радостью согласилась, так как это сулило избавление от шума, возможность умыться после долгой дороги и отдохнуть.
В атрии, на удивление просторном для такого скромного дома, уже собрались хозяева. Тит Фабий Старший совершал обряд омовения рук в большой серебряной чаше, поднесенной ему виликой Веранией, женой Мария - он аккуратно обмакнул ладони в воду, стряхнул с них капли, коснулся лба, бормоча при этом формулы, чтобы умилостивить домашних гениев, после чего тщательно вытер руки полотенцем. Его примеру один за другим последовали домочадцы - сначала Сульпиция, потом сыновья в порядке старшинства: Тит Младший, Секунд и Гней. Последней к чаше подошла Коссиния - коснулась поверхности воды, дотронулась до лба, тихо произнесла слова древнего заклинания и, точно так же, как и люди до нее, вытерла руки.
Рабы, на протяжении ритуала терпеливо стоявшие в стороне, вновь подошли к хозяевам и повели их по комнатам. Все та же юная невольница сопроводила Коссинию на второй этаж, где девушке были отведены небольшие, но довольно уютные покои, залитые светом, проникавшим через единственное, но большое окно. Из мебели в ее новом прибежище были ложе, ножки которого были выполнены в форме звериных лап, со свежим бельем на нем, сундуки для одежды и иных вещей, несколько кресел, маленький столик и, помимо прочего то, что удивило ее больше всего - настоящее стеклянное зеркало в массивной раме, висевшее на одной из стен. Возле него Коссиния и провела следующие несколько минут, внимательно себя разглядывая и поражаясь качеству отражения, несравнимым с тем, что она могла увидеть на вилле.
Завершив придирчивый осмотр образа в зеркале, Коссиния осталась недовольна увиденным, но успокоила себя, списав все на эффект длительного путешествия. Она уже была готова вновь позвать рабыню, чтобы приказать ей греть воду для ванны, еще одного свидетельства богатства и статуса Фабиев, когда в дверь постучали, сначала тихо, а затем громко и настойчиво. Тяжело вздохнув, девушка поплелась к двери и, распахнув ее, обнаружила на пороге Секунда, улыбающегося и будто бы даже не уставшего с дороги.
- Мы с Гнеем собираемся пройтись по городу в сторону рынка, - перешел он сразу к делу. - Не хочешь прогуляться с нами?
Коссиния уже хотела было отказаться, сославшись на ломоту во всех конечностях, однако природное любопытство взяло верх и, еще раз вздохнув, она согласилась, попросив лишь подождать ее несколько минут в смутной надежде, что Фабии потеряют терпение и уйдут без нее. Сама же она в это время сменила плащ, покрытый грязью всех мест, которые они проезжали, на такой же, но идеально чистый, припасенный в одном из сундуков. В том же сундуке она заметила свою хламизу и пару мгновений обдумывала, не нацепить ли на себя именно ее, но страх быть узнанной на улице был слишком велик: "Пожалуй," - подумала она, - "я еще к такому не готова."
За воротами их снова встретила сеть запутанных улочек, в которых Секунд и Гней, к обиде Коссинии, неведомым образом ориентировались как рыбы в воде, ловко ныряя то в один мрачный переулок, то в другой, и мастерски лавируя в бесконечном потоке людей. Едва поспевая за юношами, девушка сделала себе пометку в памяти не забыть порыться в библиотеке в поисках карты города - иначе ее ждало безрадостное будущее прогулок исключительно в чьей-нибудь компании.
Меньше, чем через полчаса улицы вывели их на рыночную площадь, усеянную десятками лавочек, торгующих любыми товарами от мяса и овощей до одежды и домашней утвари. Возле столов менял, охраняемых рослыми детинами с увесистыми палками в руках, толпились обитатели других земель, с большим или меньшим терпением ожидавшие, когда банкиры проверят подлинность их монет и выдадут им республиканские ауреи, аргенты и ферраты. Те же, кому подобные услуги не требовались, собирались возле лавок, громко торговались и приобретали товары, складывая их в мешки или передавая следующим за собой рабам.
- Добро пожаловать на Лагерный рынок! - Громко произнес Секунд, перекрикивая шум толпы.
- Лагерный? Почему Лагерный? - Удивилась Коссиния. - Это какое-то старое название?
Секунд покачал головой.
- Нет, - ответил он. - Напротив. Видишь? - Он указал на здания, к которым примыкал рыночный форум, и девушка узнала в них строение того же типа, что Фабий показывал ей за городскими стенами. - Это тот самый Малый лагерь, помнишь? Где располагается гарнизон.
- Да, точно, помню. - Отозвалась она, вглядываясь в приземистые стены и сторожевые башни, на которых можно было, если пристально всмотреться, увидеть часовых. - Они друг другу не мешают, интересно?
- Кто, лагерь и рынок? - Спросил Гней. - Наоборот. Случись какая заваруха на форуме, солдаты придут на подмогу страже. Тысяча мечей представляет собой лучший аргумент из возможных, знаешь ли.
Они принялись ходить между прилавками, Секунд и Гней даже что-то по мелочи купили, но основная задача у них была, видимо, просто ознакомиться с устройством одного из важнейших мест в городе, говоря поэтически, его желудка. Пока юноши оживленно торговались с какой-то пожилой женщиной, продававшей всякую сушеную дрянь, Коссиния принялась рассматривать прохаживавшуюся вокруг публику, пытаясь составить в голове портреты азурских граждан. И вдруг в гаме владельцев разноцветных плащей и хламиз она услышала, как кто-то произнес резким голосом:
- ... Словно бы иных проблем у меня не было, еще и пес Фабий въехал в город как триумфатор! Поразительное бесстыдство!
Вздрогнув как ужаленная, Коссиния завертела головой, пытаясь определить говорившего, и мгновенно наткнулась глазами на группу из трех человек у соседнего прилавка. Гневную тираду отпустил приземистый человек средних лет с грубыми чертами лица: сплюснутым носом, невысоким лбом и багровыми щеками, на которых красовались многочисленные шрамы. В противовес ему второй из мужчин блистал аристократической красотой: нос был прямым словно линия, губы тонкими, лицо - бледным; на вид девушка прикинула его возраст в тридцать или тридцать пять лет. Последний же стоял чуть поодаль, закрываемый спутниками, и потому Коссиния могла сказать лишь, что он пятью-шестью годами старше Секунда. Одеты все трое были в бурые плащи поверх повседневной одежды, так что даже слабой надежды на определение их рода по цвету накидок не было. Оставалось лишь прислушиваться к разговору, что девушка и сделала, не забыв ткнуть локтем одного из парней. Возмущенно обернувшимся Фабиям она сделала грозное лицо и знаками потребовала молчать и слушать вместе с ней.
- У нас проблемы, дражайший Секст! - Произнес аристократ. - Не дистанцируйся от семьи. Думаешь, в свете нынешней ситуации, это не совпадение?
- Я не верю в совпадения! - Отрезал тот, кого назвали Секстом. - Однорукий лис мутит воду, в этом я готов поклясться перед любыми богами.
- Слышали, он привез в город сучку Коссиния? - Вставил третий, и в его голосе прозвучала дикая злоба, такая, что даже спутники его озабоченно на него покосились.
- Если Фабий что-то планирует в Сенате, - прогрохотал Секст, - то это по твоей части. - Он кивнул аристократу, и тот довольно ухмыльнулся, хоть глаза его и остались все такими же холодными, как и раньше.
- У меня есть и другие идеи. - Произнес он. - Старик еще пожалеет, что выполз из норы, в которую мы разрешили ему забраться. - Он сделал изящный жест рукой, и троица быстро удалилась, в считанные секунды скрывшись в потоке людей.
Коссиния и Фабии переглянулись. Даже обычно беззаботный Секунд выглядел неуверенно, а девушка по слегка дрожащим рукам поняла, что и сама выглядит немногим лучше. Не сговариваясь, они немедленно поспешили в особняк, бросив осмотр рынка и города на середине. Единственным, что порадовало Коссинию на обратном пути, было ощущение узнавания пройденных мест, по которым она, хоть и с трудом, могла бы построить маршрут от Лагерного форума до нового дома.
Разгрузка подвод во внутреннем дворике к тому моменту, как они проскользнули в ворота, уже почти закончилась. Прямо на их глазах конюхи распрягли последних лошадей, а рабы понесли в дом заключительную часть свертков и ящиков. Усталый Тит Младший, по всей видимости, руководивший процессом наряду с управляющим, уже приготовился было уйти внутрь, когда Секунд громко окликнул его:
- Эй, Тит, постой, нужно поговорить! - И коротко пересказал ему суть подслушанного разговора.
Мужчина, впрочем, явно не был настроен принимать их рассказ за чистую монету.
- Какого цвета были их хламизы? - Спросил он, устало потирая лоб.
- На них были плащи, - быстро ответила Коссиния. - Обычные, бурые.
Тит тяжело, с надрывом, вздохнул.
- Привыкайте, - произнес он менторским тоном. - В этом городе все говорят друг другу гадости за спиной. Это не значит, притом, что завтра же они начнут резать друг друга прямо на улице. Пусть себе говорят что хотят. Мы готовы к любым неожиданностям.
Секунд, в глазах которого вспыхнула ярость, уже открыл было рот, чтобы выплеснуть на старшего брата поток гневных речей, но в этот момент откуда-то из дома донесся истошный визг. В одно мгновение все Фабии, а за ними и Коссиния, побежали внутрь, расталкивая по пути слуг. Тит и Секунд даже по пути обнажили оружие, а девушка побелевшими пальцами вцепилась в рукоять подаренного кинжала.
У черного входа столпились рабы, пробившись через плотное кольцо которых они увидели плачущую невольницу, ту, что помогала Коссинии найти ее комнату. Под ногами рабыни лежал развязанный холщовый мешок и, посмотрев в него, девушка, слегка вздрогнув, отодвинулась на пару шагов - внутри лежали отрубленные собачьи головы, оскалившие пасти и измазанные засохшей кровью. Секунд же, менее брезгливый, вытряхнул их на пол, чем вызвал волну вздохов со стороны слуг, и пересчитал, громко называя числа:
- Одна, две... Шесть! - Воскликнул он, поворачиваясь к Титу, выражение лица которого после этих слов приняло совсем уж задумчивый вид. - И кому могло прийти в голову подбрасывать этакую дрянь? Шутка что ли?
Коссиния почувствовала, как у нее перехватывает дыхание. Сердце застучало быстрее, и она, видимо, побледнела, потому что Секунд обеспокоенно посмотрел на нее и прибавил:
- Да не беспокойся ты, все вроде нормально. Унесите эту гадость и сожгите! - Приказал он слугам.
- И не забудьте провести обряд очищения. - Добавил Тит Младший. Он тоже подошел к ней и тихо сказал, взглянув прямо в глаза:
- Иди-ка ты, пожалуй, в дом да отдохни. А то выглядишь неважно.
Она хотела поспорить, но язык совсем ее не слушался. Держась на всякий случай рукой за стену, она пошла нетвердыми шагами внутрь, когда услышала, как Тит за ее спиной пробормотал:
- Шесть... по одной на каждого в доме. Одну отцу, одну матери, по одной нам с тобой, Секунд, и еще Гнею и ей. Скверно пахнет все это, вы были правы. Еще и накануне первого появления в Сенате! Надо поговорить с отцом...
Коссиния в полузабытьи поднялась в свою комнату и рухнула на ложе, практически мгновенно провалившись в беспокойный сон. В нем она видела над собой исполинскую фигуру аристократа с рынка, впивающуюся в нее взором своих рыбьих глаз. "Пожалеешь, что выползла из норы!" - Прошипел он и протянул к ней чудовищных размеров руку, чтобы схватить. Она в ужасе закричала и бросилась бежать, но великан с легкостью накрыл ее ладонью и прижал к земле. Коссиния в ужасе зажмурилась и закрыла руками голову, но марь исчезла и, поднявшись на ноги, девушка увидела перед собой лишь бесконечную равнину, усеянную брошенными знаменами и щитами. Прежде, чем она успела что-либо предпринять, пространство завертелось и в ужасном грохоте сомкнулось вокруг нее, бросив ее еще глубже, туда, где она уже ничего не видела и не помнила.
Глава 4. Гай Аверий
- Они уже должны были вернуться! - Воскликнул Луций Коссиний, когда солнце прошло зенит и начало медленно клониться к горизонту.
Аверий неопределенно пожал плечами, внимательно вглядываясь в распростершийся вдалеке город. Предместья Азура выглядели опустевшими и брошенными - обитатели, узнав, что армия триумфаторов приближается к столице республики, поспешили укрыться за прочными стенами, бросив в жилищах весь свой скудный скарб. Разведчики, с самого утра осматривавшие укрепления в поисках слабых мест, исправно докладывали, что на стенах и башнях города держат дозор стражники, вооруженные всем, что удалось выудить из арсеналов. Кое-где им даже удалось установить баллисты и скорпионы, однако беглого осмотра было достаточно, чтобы сказать, что прикрыть орудиями укрепления по всей длине на случай штурма не получится.
Тем не менее, Коссиний остановил войска в паре лиг от Азура, избрав для лагеря один из соседних холмов. Они с Гаем слишком хорошо понимали: их армии не хватит, чтобы взять город приступом, и главным вопросом было, понимают ли это консул и его сторонники. Если да - они закроют ворота, ощетинятся со стен копьями, засыплют осаждающих стрелами и будут ждать, пока легионы мятежных сенаторов не разложатся и не расползутся по окрестностям. Если нет - что ж, на этом можно играть. Именно поэтому, едва взошло солнце, несколько сенаторов из числа соратников Коссиния по "малому кворуму" заседлали лошадей и направились, под охраной турмы всадников, к воротам Азура - вести переговоры, обещать вознаграждение и грозить карой.
Теперь же, многие часы спустя, эта идея не казалась такой уж лишенной изъянов. В конце концов, анналы хранили достаточное число примеров, когда послов попросту убивали, а их головы отсылали обратно в лагеря сторонников, сопровождая действо издевательскими записками и рисунками. Подобное варварство было вполне себе в духе Гая Корнелия Гиганта, но он пал у Кадуанского холма, и как поведут себя оставшиеся без вождя магнаты, решительно никто не решился бы предугадать. Именно потому Коссиний, Аверий, Рутилий и другие офицеры сидели в шатре на вершине холма и постепенно теряли терпение, не в силах что-либо предпринять.
- Нам стоит готовиться к худшему, - спокойно произнес Авл Рутилий. - Что все наши требования будут отвергнуты, ворота останутся закрытыми, а Геллий и остальные либо вернутся с пустыми руками, либо... не вернутся вовсе.
Коссиний в ярости топнул ногой, ударом калиги разбросав вокруг себя комья земли.
- Клянусь Габесом! - Воскликнул он. - Пусть с головы кого-нибудь из моих людей упадет хоть один волос, и я с радостью насажу головы всех лизоблюдов Корнелия на пики. Сенаторов, квесторов - все едино.
- Сперва нужно захватить место, где эти пики будут стоять. - Ответил Аверий, сам удивившись язвительности своего голоса. - Для этого же нужно как-то попасть внутрь города. Да и править Азуром без сенаторов и квесторов будет затруднительно... - Он осекся, мысленно укоряя себя за поспешно брошенную фразу - все в лагере старались не говорить о том, что будет после победы, отделываясь общими фразами о "торжестве закона", "исцелении республики" и "порядках Альбия".
- И что же предложишь делать? Создать армию из воздуха? - Съязвил в ответ Коссиний, скривив рот в мрачной усмешке. - Что пишет твой Теокрит о подобных случаях?
- Можно отступить на север, в ваши родовые земли. - Вставил Рутилий. - Пополнить войска, набраться сил и вернуться к Азуру, будучи готовыми вести длительную осаду. Пока же оставить здесь конницу, чтобы та пожгла их поля и не дала высунуться за стены.
- Отступить - значит, признать поражение! - С раздражением в голосе воскликнул Луций. - Не уверен, что мы можем себе такое позволить.
- На севере это станет неважно, - возразил префект. - Коссиний в своих землях всегда будет знаменем, под которое стекутся сторонники. Лучше потерпеть поражение в битве и выиграть войну, чем... разбить голову о стены, пытаясь проломить их лбом.
Они, даже Луций, слегка улыбнулись - метафора старого солдата идеально подходила к ситуации. Коссиний, успокоившись, вернулся к креслу и подобрал со стола стакан, который услужливо подбежавший раб тут же наполнил вином. Сенатор уже готов был сделать глоток, когда снаружи раздался звук букцины, возвещающий о приближающихся всадниках, и в шатер, отодвинув приоткрытый полог, быстрым шагом вошел молодой оптион, загорелый и коротко стриженый. Отсалютовав Коссинию и Аверию, он произнес, громко и четко:
- Сенатор Геллий и его эскорт возвратились, господа! И с ними делегация из города.
Луций мгновенно вернул стакан на стол и, посерьезнев, сказал, обращаясь к Гаю и Рутилию:
- Что ж, пойдемте послушаем, что скажут нам парламентеры.
Они покинули шатер и двинулись вниз по склону, сопровождаемые группой солдат и офицеров. Все те несколько минут, что занял спуск, Коссиний молчал и лишь нервно кривил губы, погрузившись в какие-то тяжелые раздумья. Сам Гай, хоть и был не в силах понять, что гложет друга, смутно осознавал, что это связано с весьма туманными перспективами их предприятия, начатого Луцием вопреки его советам. Были ли всему виной муки совести или же простое нежелание признавать поражение, он не мог сказать и лишь надеялся, что другу хватить выдержки не совершить фатальную ошибку, пытаясь поскорее занять столицу любой ценой.
У подножия холма царило оживление, вызванное возвращением конного эскорта сенаторов, отправившихся на переговоры. Уже за сотню шагов от толпы, окружившей всадников, Аверий смог разглядеть высокую фигуру Луция Геллия, одного из самых преданных сторонников дела "малого кворума" и потому доверенного лица Коссиния на любых переговорах с противниками. Мужчина, которому едва минуло тридцать два года, яростно жестикулируя, что-то объяснял массе офицеров, некоторые из которых, в преддверии ожидаемого триумфа, уже успели нацепить поверх доспехов гражданские хламизы в цветах своих родов. Прочие парламентеры также один за другим сдавали лошадей конюшим и присоединялись к беседе, причем на лицах их видна была нескрываемая радость. Испытав легкое облегчение и надежду, что переговоры, возможно, прошли лучше, чем стоило ожидать, Гай мельком взглянул на Луция и увидел, что морщины на его лице разгладились, и вообще Коссиний стал заметно более спокойным и уверенным в себе.
Геллий заметил их издалека, за несколько десятков шагов, и, приветственно взмахнув рукой, принялся пробираться через толпу. Увидев приближающихся командиров, офицеры и сами мгновенно расступились, давая пройти вперед как сенатору, так и еще одному человеку, настороженно держащемуся, чуть более низкому и одетому в хламизу незнакомых цветов. Аверий, знавший в лицо всех или почти всех значимых людей в лагере, мог с уверенностью сказать, что этого мужчину он прежде не встречал. На основании данного наблюдения Гай пришел к выводу, что это один из членов той самой делегации, о которой говорил оптион на вершине холма.
- Приветствую, господа! - Формально поздоровался Луций Геллий, еще раз взмахнув рукой в приветствии. - Примите мои поздравления!
- Поздравления с чем? - Быстро поинтересовался Коссиний, внимательно вглядываясь в спутника сенатора.
Взгляды почти всех присутствующих немедленно обратились к нему. Мужчина, на мгновение замешкавшись, сделал неуверенный шаг вперед, немного неловко вытер руки о дорожный плащ и, кашлянув, произнес:
- Я присутствую здесь, чтобы выразить волю Сената... - Он огляделся по сторонам и, увидев, что все внимание по-прежнему сконцентрировано на нем, продолжил:
- Я уполномочен выразить преданность Сената и объявить, что мы вверяем город в ваши руки, надеясь, что вы распорядитесь им в соответствии с законами и обычаями республики. - Закончив, он опустился на одно колено, а другие делегаты, до того момента скромно стоявшие в стороне, последовали его примеру.
В одно мгновение воздух вокруг наполнили радостные крики офицеров и солдат, волной покатившиеся от подножия холма по направлению к лагерю армии Коссиния. Озабоченное выражение на лицах людей сменялось радостью и восторгом, они возбужденно пересказывали новость тем, кто ее еще не слышал, и те сами присоединялись к торжеству. Некоторые подбрасывали в воздух шлемы, и даже часовые принялись стучать короткими мечами по щитам, создавая громкие звуки. На этом фоне даже вой букцин откуда-то из-за валаций казался чем-то отдаленным и приглушенным. Гай с легким изумлением увидел, что и обычно невозмутимый и холодный Рутилий улыбается и кричит вместе со всеми. Поток ликования едва не захватил самого Аверия, но он вовремя одернул себя, подумав о препятствиях, которые еще могли возникнуть на их пути.
Луций, казалось, не разделял его пессимизма. Широко улыбаясь, он подошел к преклонившем колени сенатору, протянул ему руки и громко, чтобы слышали все окружающие, произнес:
- Встань, друг, у свободных людей здесь нет обычая падать на колени! - Солдаты отозвались на это одобрительным гулом.
Мужчина поспешно вскочил на ноги и пожал руку Коссиния, не забыв, однако, почтительно склонить голову в легком полупоклоне. И он сам, и его спутники, очевидно, испытали облегчение, выяснив, что никто не собирается учинять над ними расправу - на их до этого бледных лицах блеснули улыбки, а позы стали много более расслабленными и спокойными.
- Как твое имя, друг? - Спросил Луций, наклонившись к собеседнику.
- Тит, из рода Фабиев, - ответил тот, после чего одного за другим представил спутников. - Это Авл Валерий. - Поклонился высокий мужчина средних лет с гривой темных волос и утонченными чертами лица. - Это Гай Манлий. - Юноша с большой бородавкой на левой щеке, немного настороженно глядя на Коссиния, пожал Луцию руку. - И Марк Геренний. - Последний из делегатов, невысокий человек лет тридцати с блеклыми глазами, ответил на рукопожатие и сложил руки на животе.
- А где же консул? - Обратился к парламентерам Луций. - Мы столь же рады видеть его, как любого из членов Сената.
- Сервий Сервилий давно бежал! - Резко отозвался Авл Валерий. - Он был дрянным человечишкой, малодушным и без капли собственного достоинства. Корнелию, видите ли, показалось забавным сделать высшим магистратом человека, чье имя так явно будет говорить о рабском положении. - Губы сенатора искривились в усмешке.
- Что ж, теперь подобному бесстыдству с уверенностью настанет конец, - Гай заметил, что в глазах его друга на мгновение вспыхнул опасный огонек, тот самый, что заставлял принимать необдуманные решения и сломя голову бросаться в гущу сражения. - И кто же тогда управляет городом в отсутствие законной власти? Сенат?
- Отнюдь, - возразил Тит Фабий, - всеми делами на время до следующих выборов ведает почтенный цензор Гай Лициний, коего мы назначили блюсти интересы республики в силу его обширного опыта в разрешении государственных проблем.
- И отчего же цензор Лициний лично не приехал поприветствовать освободителей? - Коссиний явно шутил, но сенаторы украдкой переглянулись: Гай рассудил это так, что тем же самым вопросом задавались и они сами.
- Вы сможете сами спросить у него, когда вступите в Азур. - Наконец ответил Валерий. - Он будет ждать вас в курии, чтобы обсудить некоторые детали, касающиеся будущего республики.
Луций был полностью удовлетворен ответом.
- Что ж, граждане сенаторы, - воскликнул он, - пытать вас расспросами, не угостив прежде винами из запасов покойного Корнелия, было бы по меньшей мере бесчеловечно. Прошу проследовать в мой шатер, где мы сможем спокойно обсудить все интересующие нас темы. - Он повернулся к Аверию и произнес командирским тоном:
- Гай, подготовь армию к маршу! И определи составы отрядов, которые займутся охраной важных объектов, стен и так далее. Ну, ты знаешь, что делать. - И удалился, погрузившись в какую-то светскую беседу.
Аверий испытал легкий укол ревности. За годы войны он практически забыл, каково это - чувствовать себя человеком более низкого происхождения, чем его друг и командир, видеть, как на тебя смотрят сверху вниз. Но сражение уравнивает богача и бедняка, аристократа и плебея, а в мирное время дистанция между ними увеличивается, превращаясь в зияющий провал между скалами. Гаю показалось, что взгляде Авла Рутилия промелькнуло понимание, перемешанное с насмешкой, и он одним усилием сознания отбросил от себя мрачные мысли. Сперва нужно было закончить работу.
Следующие несколько часов они с префектом конницы провели в делах, стараясь привести в чувство отравленную победой армию. Задача была не из простых - некоторые легионеры, из числа недавно набранных, невесть откуда, возможно, у жителей окрестных деревень, достали бражку, в результате чего по меньшей мере два десятка солдат оказались полностью негодными к продолжению службы - они на ногах-то едва держались. Каждому из наглецов Гай приказал выписать по десятку плетей да посадить под замок с лишением жалованья до самого роспуска легионов, но его больше беспокоило даже не вопиющее нарушение дисциплины - в конце концов, за годы войны им неоднократно приходилось казнить мародеров и трусов - нет, истоки страха Аверия лежали в совершенно другой плоскости: до тех пор, пока законы республики не станут означать того же, что и в прошлом, власть, кто бы ее ни держал, будет опираться на мечи и копья солдат, которых у Коссиния было слишком мало, чтобы внушить страх тем, кто осмелится поднять голову, едва только осядет пыль на гробнице Гая Корнелия. Все эти надменные Авлы Валерии, велеречивые Титы Фабии и принципиальные цензоры Лицинии разорвут их на части, стоит им только оступиться. А значит, с этого дня нужно ходить, не забывая оглядываться, и не допускать смертельных ошибок: слишком слабое войско как раз из таких просчетов.
На удивление, подготовка к торжественному вступлению в город заняла всего несколько часов, хотя Гай мог поклясться, что работа, проделанная им с Рутилием, в другое время могла бы занять и намного больше времени. Солнце уже начало скрываться за домами, однако все еще давало достаточно света, когда не очень длинная колонна легионеров, возглавляла которую конница, начала вползать в город, растекаясь по оживленным улицам, из окон над которыми за триумфаторами наблюдали любопытные горожане. Практически на каждом перекрестке от вереницы отделялся отряд, направлявшийся к какому-либо из обозначенных заранее важных мест, чтобы занять его и обеспечить безопасность. Когда же численность войска упала до нескольких сотен человек, в основном конных, Коссиний вдруг остановил лошадь и произнес:
- Сперва заедем ко мне. Хочу посмотреть, как в мое отсутствие следили за имением.
Тит Фабий открыл было рот, но Луций поднял и руку и добавил:
- Поезжайте вперед, в курию, предупредите цензора, что мы будем позднее. Заодно покажете префекту, - он кивнул на Рутилия, - где ему предстоит развернуть своих людей. Мы с легатом Аверием присоединимся к вам позднее. А у вас, Авл, - обернулся он к командиру конницы, - есть все необходимые приказы. Не посрамите меня и республику!
- Будет сделано! - По-военному отозвался Рутилий. - Турма Аграния будет сопровождать вас, сенатор, остальные отправятся со мной. Увидимся на форуме! - И кавалькада тронулась, оставив позади Коссиния, Гая и три десятка всадников эскорта.
Еще полчаса они петляли по узким улочкам под настороженными взглядами обитателей инсул, пока наконец не въехали в небольшой и уютный район, застроенный небольшими особняками зажиточных горожан. Все здесь было таким же, как и три года назад, и Гаю захотелось пройтись по мощеной улочке туда, где, как он смутно помнил, должен стоять дом, когда-то принадлежавший его отцу и в котором ему самому так и не довелось провести и месяца в качестве хозяина. Мысли, однако, улетучились в одно мгновение, когда перед ними предстало родовое обиталище Коссиниев - с выбитыми воротами, потрескавшейся краской на стенах и заросшим почти до состояния небольшого леса внутренним двориком. Драгоценное стекло, доступное в Азуре лишь немногим, было давно выбито из окон, и часть осколков по-прежнему валялась у подножия стен, наводя на мысль, что и внутри здания был учинен разгром.
- Вот же подлецы! - С чувством произнес Коссиний, спешившись и придирчивым взглядом окинув фасад, достойный развалин древнего дворца. - Даже не подыскали нового владельца. Что ж, придется восстанавливать за счет республики - или же на деньги лизоблюдов. Как думаешь, тот вкрадчивый Фабий отсыплет мне золота на услуги каменщиков? - Он засмеялся: утрата родового гнезда его, кажется, вовсе и не опечалила.
Луций вновь вскочил на лошадь и повернулся к Аверию.
- Даже не знаю, что я хотел здесь увидеть, - посетовал он, - пожалуй, следовать за ностальгией - не лучшее занятие из возможных. Впрочем, мы избавились от соглядатаев, - он порылся в левой седельной сумке и протянул Гаю пергамент. - Вот, возьми, почитай.
Аверий принял письмо и быстро пробежал его глазами. Это был отчет с восточной части острова, отправленный офицером, возглавлявшим поиск Марка Юлия. В нескольких сухих предложениях говорилось, что магнат, очевидно, был жив, однако ж ни его состояние, ни точное местонахождение установить так и не удалось - надежные источники (кого турмарх подразумевал под таковыми, не уточнялось) сообщили, что Юлия тайно вывезли из Телея в неизвестном направлении, и на этом все следы оборвались, после чего дальнейший поиск стал бессмысленным.
- Плохие новости... - Задумчиво произнес Гай, возвращая письмо Коссинию и разворачивая лошадь: они выехали из разрушенного поместья и двинулись в сторону форума Альбия.
- Да уж, не очень хорошие! - Ответил Луций, пряча свиток. - Если мерзавец сдохнет где-нибудь в Зенории - туда ему и дорога. Но если вдруг выживет и решит вернуться... что ж, проверим верность наших новых друзей.
Остаток пути до курии они провели в молчании, каждый думал о своем. Мысли Аверия по-прежнему крутились вокруг осознания уязвимости их положения; лишь на площади, окруженной плотными кордонами спешенных всадников Рутилия, он смог почувствовать, что они с Коссинием находятся в относительной безопасности. Здесь они спешились, передали поводья конюшим и двинулись к высокому беломраморному зданию, задававшему тон всей площади. За их спиной осталась величественная Альбиева колонна, близ которой префект конницы развернул передвижной лазарет.