Даканца Борис. Старые рассказы

Надышаться перед смертью

Посвящается той шестнадцатилетней Синьке,

что писала это. Привет. Ты еще жива.

Просто перед смертью не надышишься.

А как бы я хотела надышаться... А я даже не могу вдохнуть полной грудью. Этот комок так достал меня. Хочется просто взять, вырвать грудную клетку, покопаться там и вытащить этот противный сгусток слюны, никотина, нервов, страхов, стресса и боли. Заодно можно было бы промыть все это дело под краном. Чистая вода пошла бы этой серой субстанции, каковой являются мои легкие, на пользу. И спиртиком, спиртиком. И мочалкой. Кометом. Дезинфекция. Как же я хочу наконец вдохнуть полной грудью. Я уже забыла, как это. Здорово, наверное. Жаль, что мёртвым дышать не надо, а то так хочется подышать спокойно после смерти. Ну, или хотя бы поимитировать. Говорят, там ни у кого ничего не болит.

А у меня тоже ничего не болит. Солнышко светит. Горячий кофе и сигарета. Все хорошо. Только нога ноет немножко. Ну и голова конечно, как всегда по утрам, и желудок. В горле першит, опять же, как всегда по утрам. Еще немного ломит в спине. И печень прихватывает периодически. Ну, это как всегда по утрам. На это я даже внимания не обращаю. Надо бы повязку поменять, да анальгетиков выпить, а то ходить не смогу, но так лень. Лень портить утро, которое так хочется считать хорошим. Самым лучшим. Солнце светит, я жива и ничего не болит. Все так здорово.

* * *

Мне почему-то очень хочется быть Барби. Нет, не в этом смысле. А чтобы можно было взять так и открутить, например, ноги. И положить рядом. А то когда сидишь целый день на заднице, ноги начинают мешать. Хочется их куда-нибудь положить, засунуть, лишь бы не отсвечивали. Блин, почему люди не разбираются? Было бы так здорово -- болит голова, взял, открутил, чего-нибудь там починил, подшаманил -- и на место привинтил. Или ноги. Вот эти чертовы ноги меня больше всего мучают. Они ж мне только при ходьбе нужны. А все остальное время они мне зачем -- мешаются только.

Я ходила на речку. Я не была там с детства. Ностальгия просто накрыла с головой. С тех пор там много изменилось, речка стала грязнее, деревьев больше, народу меньше, поле, из которого раньше торчали такие притягательные для мелкого маньяка в моем лице проволоки и железки, заросло травой. Я ходила туда-сюда и погружалась с головой, будто ныряла, в эти воспоминания.

"Собака... Соба-а-ака!!!" -- миловидного вида псина "паслась", точнее тихонько прогуливалась, по так называемой "прерии". Нет, они её не испугались. Хозяин ее был и то страшнее, чем собака. Две маленькие маньячки, замаскированные под миловидных девочек-припевочек в розовых маечках. А собака подло посягнула на территорию, по праву принадлежащую им.

-- Знаешь, а я видела, как мой папа курит.

-- И как?

Одно маленькое чудо-юдо подняло с земли маленькую березовую палочку. Далее последовала уморительная пантомима -- детка с глубокомысленным видом поднесла палочку ко рту, держа ее между пальцев, а потом выдохнула несуществующий дым. Да, пожалуй, для такого возраста, пафоса у неё было достаточно. Да она и до сих пор осталась такая..."

Я неожиданно вынырнула из воспоминаний. Я сидела на берегу речки, уставившись в воду. Потом я вспомнила себя. Маленькая черноволосая бестия, то рыдающая в пять ручьёв, то смеющаяся в три лужёные глотки. Я ничуть не изменилась, может даже стала ребенком еще больше.

"-- Всего-то?! -- вторая девочка, с длинными чёрными волосами, подняла какую-то полую соломинку, подожгла ее с одной стороны и смело втянула дым. Далее последовал оглушительный кашель и дружеский мат-перемат.
-- Ну как? -- сразу отреагировала вторая.
-- Прикольно. -- только и сказала та.

День был длинный, делать было нечего, так что к концу его ни палочек, ни соломинок на поле не осталось. После того дня маленькая чёрная бестия долго клялась себе, что никогда в жизни не будет больше курить. По крайней мере соломинки. И в речку лазить тоже не будет. И к собакам
приставать тоже..."

Я разлепила глаза. Как будто вдруг вынырнула из болота. Я могла так упасть в воспоминание и сидеть часами с закрытыми глазами, переживая еще раз что-то, что случилось со мной в прошлом. Я медленно вылезала из этого болота на берег. Оно не хотела отпускать меня, я вяло отряхивалась от водорослей и тины -- мыслей и осколков воспоминаний, возвращаясь в реальность. Наконец я открыла глаза и увидела небо, просвечивающееся между ветками березы, нависавшей надо мной. Я судорожно схватила ртом воздух, будто действительно только что выбралась из какого-то омута. Деревья росли так близко друг к другу, что их ветки сплетались и образовывали своеобразный сетчатый купол, под ним была тень и прохлада, а солнце, пробивавшееся сквозь щели в листве приобретало нежно-зеленый оттенок и создавало эффект... Мне почему-то в голову пришла дискотека. Много маленьких ярких лампочек. Зеркальный шар под потолком -- солнце. И тысячи бликов. Ветер играл с листьями и тонкими веточками, отчего блики кружились, падали на моё лицо, на зеленую траву, на гладь уже довольно грязной и мелкой речки, отражаясь от неё, вдруг замирали, а потом снова пускались в этот бешеный пляс. Я улыбнулась. Было хорошо, и кажется, нет, точно... Ничего не болело.

* * *

У вас бывало такое, что вы весь день как будто спите? Просыпаясь утром, не успеваете полностью вылезти из паутины слишком реального сна, начинаете делать что-то, так и не выпутавшись, и весь день уже не различаете границы между реальностью и сном.

Я проснулась ночью от того, что упала с кровати. Хотя после этого я уже не могла понять, упала ли я с нее на самом деле или мне это приснилось, потому что сон не отпускал меня весь день. Я любила и одновременно не любила это состояние. Любила за то, что тогда вела себя интуитивно. Полностью опираясь на это шаткое чувство. Могла ходить с закрытыми глазами, догадываться о чем-то, о чем не имела ни малейшего представления и замечать и видеть то, на что просто так ни за что не обратила бы внимания. И не любила за это же. За полную интуитивность каждого шага. На меня нельзя было положиться в тот день, я ничего не планировала, более того -- я даже не могла сказать, что буду делать в следующие полминуты, чем это закончится и запомню ли я происходящее. Все совершалось чисто по наитию.

Вдохнув и подняв голову, по какому-то особому аромату пространства я поняла, что сегодня суббота. Я не любила этот день. Наверное потому, что в его название две буквы "б". Это как-то давило на меня. Две буквы "б" -- слишком много для одного слова. Я вообще не любила буквы. Особенно такие -- тяжелые. Почему-то мне казалось, что "б" -- тяжелая буква. "Б". У нее какое-то бьющее звучание. Да вообще букв было мало хороших. А слов -- и то меньше. Хороших молчаний было намного больше.

Я села на окно и стала дышать. Нюхать луну. У нее есть какой-то особый запах. Не запах ночи, нет. У лунной и обычно ночи совершенно разные запахи. Хотя этих запахов была целая необъятная гамма -- взять хотя бы одну ночь. Безоблачная отличалась от облачной. У безоблачной был более легкий аромат, облака тоже все пахли по-разному. Грозовые были самые приятные -- для меня. А еще лучше -- ночной дождь с грозой. Громом и молнией. Такие ночи я обычно проводила с закрытыми глазами, свесив ноги с балкона и наслаждаясь. С закрытыми глазами лучше чувствовался аромат. Зрение я тоже не очень любила, так же как и речь. По крайней мере не всегда. Да и вообще это слишком неполное чувство, что бы можно было ему верить. Она никогда не даст полной картины. А вот по одному запаху я могла даже определить, полная луна или растущая, или убывающая. Чем луна полнее, тем запах отчетливей. Единственная ночь, запах которой я не любила -- ночь новолуния. Она была настолько темной, что я даже через закрытые глаза чувствовала ее черноту и она давила на меня.

Единственное, что мешало мне в такие минуты -- мысли. Их я, в прочем, тоже не любила. Больше, чем и речь, и зрение, и ноги когда сидишь вместе взятые. Они мешали мне жить больше всего. Иногда я мечтала, чтоб мне ампутировали мозг. Ну или хотя бы его часть, отвечающую за мысли. Чтобы в голове было так пусто. И только играла музыка.

Я сидела и наслаждалась запахом луны. Я закрыла глаза и прислушивалась к тишине. Я чувствовала, хотя и не видела, что луна полная. Я дотянулась до сигареты, хотя даже не знала, где она лежала. Я наткнулась на нее каким-то чудом. Хотя, в прочем, никакого чуда -- это была моя рука, которой всего лишь не двигало мое тело. Я любила это время -- когда мой мозг не управляет мной. Когда эта скотина наконец затыкается. Он так мне мешал... Вот если бы я не могла думать... Может я никогда бы и не узнала, что у меня что-то болит. Если бы я не могла видеть -- никто бы никогда за блеском ложного цвета и фальшивой яркости не спрятал от меня черно-белую правду. Если бы я не могла говорить, я всегда бы выслушала и никогда не сказала того, чего не нужно и того, чего не ожидали услышать. Не солгала бы -- даже если бы хотела. Не выругалась. Не закричала. Не сказала плохого слова. А ведь обычно слова используются именно для этого -- потому что любовь и тепло не нуждаются в воспроизведении буквами.

Я выдохнула дым. Он растворился в лунном свете. В голове вновь заиграла музыка.

* * *

Я не любила больницы. Более того -- я их всей душой ненавидела. Я понимала, почему маленькие дети начинают орать и брыкаться, когда их ведут "к тёте доктору". Не смотря на все уверения матери, что "тётя только посмотрит", что "там игрушек много красивых" -- ребёнка, по-моему, волнует другое. Иногда мне казалось, что я такой же ребёнок. Когда я встречаюсь глазами с грудным младенцем, я читаю в них свои мысли. Да-да, грудные младенцы -- такие же люди. Еще поумнее многих. Они чувствуют жизнь. Не видят, а именно чувствуют, именно такой, какая она есть. Я грудной младенец, которого по ошибке запихнули в тело взрослого человека. Ребёнок кричит и плачет, и всем кажется, что без смысла, а в глазах его -- безысходность и печаль. Такая же, как и у меня. Может по этому я так хорошо могу разговаривать с детьми. Они принимают меня за свою.

В больнице пахло болью. Отчаянием. Болезнью. Запах был настолько сильным, что просто разъедал мозг. О таком говорят -- "нос не чувствует, а глаза слезятся". Я даже кожей чувствовала какое-то неприятное жжение. Иногда мне казалось, что я тоже скоро начну так пахнуть. Или уже пахну. Однако, это ничего не изменяет. Вот то, что больше всего поражало меня. Никто никогда этого не замечал. Все люди, которые снуют туда-сюда, заходят в кабинеты, сидят на приеме, идут по коридору... Они будто ничего не замечают. Нет, на самом деле, ничем особенным не пахнет. Немного запахов медикаментов, новой мебели, еще немного оставшийся запах хлорки от только что помытого пола. Но что-то другое, витающее в воздухе... Запах Смерти. Все слишком загружены своими делами, всем не до этого, они погружены в свои мысли, они не успевают на лифт, покупают нужное лекарство или нервничают, стоя в очереди -- у них и так проблем хватает. И матери, испокон веков удивляющиеся, что дети плачут в больницах, на приеме у врача. А ребенок просто видит жизнь по-другому, и поэтому чувствует. А у вас даже об этом нет времени задуматься.

Весна

Весна, весна! Как воздух чист! Как ясен небосклон!

Евгений Баратынский.

Наверно нужно привыкать -- весна бывает чёрной...

7 раса.

Весна... Ещё и рассказ не начался, а это слово уже прозвучало четыре раза. Волшебное слово, которое притягивает мысли людей, завораживает, зачаровывает, заставляет повторять его снова и снова, как магическое заклинание...

Весна. Вслушайся в это необыкновенное созвучие. Хотя, чего там слушать-то, подумаешь ты. Маленькое короткое слово. Название времени года. Тогда почему оно у всех на устах на протяжение всего времени, спрашиваю я, продолжая диалог. И ты неопределенно пожимаешь плечами. Ну, что я могу тебе сказать... И я не знаю.

Весна! И каких только историй не рассказано про это время года! Сколько стихов ему посвящено! Сколько людей считают его своим любимым временем года! Ну чем она так примечательна? Поставьте ей, чтоли, памятник... Да, видно, никто и никогда не объяснит моему протестующему уму, в чем ее прелесть. Действительно ли она так волшебна, и стоит ли она всех поэм, стихов и стишков, драм, повестей, романов, всех мыслей, улетающих за облака, всех разрушенных и, наоборот, постороенных судеб, всех слёз, пролитых зря... Говорят, весна -- это пробуждение природы. Когда она раскрывает свои слипшиеся от долгого сна глаза, как на деревьях раскрываются почки, как вскрывается река ото льда и как первая птица расправляет крылья... Избитые фразы. Их тоже часто говорят. Про нее сказано намного больше избитых красивых фраз, чем искренних теплых слов. Что подталкивает вас говорить эти приторные словечки, награждать ее красивыми эпитетами, посвещать ей глупые стихи -- неужели любовь? Весна, весна, пора любви... Пора страданий... Пора расставаний... Пора чувств... Пора боли! Такое же время года, как и все остальные... И, всё-таки, что-то в ней есть. Эта частица незрима, но она есть, она как крошечный атом в веществе, из которого состоит мир -- ты никогда не сможешь его потрогать, взять, ощутить... Но ты точно знаешь -- он есть. Так и в весне.

Подсознательно чувствуешь, что что-то здесь не так. Есть одна-единственная микрочастица в пространcтве этого времени, которая отличает его от остальных. И заставляет задуматься, задуматься так, что потом долго приходится приходить в себя. Разжигает в сердце огонь. Или растапливает ледяную корку, так же легко и играючи, как заставляет трещать и ломаться, превращаясь в пыль, лед на реке. Лед на реке жизни.

Весна, откуда в тебе эта магия, эта неугасимая энергия, которой ты так жаждешь поделиться с другими? Почему ты так хочешь расшевелить наши чувства?

Весна! Когда же ты оставишь меня в покое...

Мечта

Посвящается Анастасии Николаевой по кличке Шолах.

"Ты помнишь, это было прошлым летом,

Оно нам прилетело от любви,

И мы, как дураки, смеялись в небо,

В ответ не слыша смех из-под земли."

Агата Кристи

Знаешь, у меня была мечта. Большая. Нет, разная. То большая, то маленькая. То гладкая, то пушистая. В основном, правда, пушистая -- она любила распушать свой длинный мех и сидеть во мне, нахохлившись. И было тепло. Правда, мы часто не понимали друг друга. Знаете, очень грустно, когда ты не понимаешь свою мечту. Иногда она даже обижалась на мое непонимание, и съёживалась. И становилась такая гладкая, холодная, и маленькая, и -- Ульк! -- ускользала куда-то, и будто бы ее и не было. А я тоже злилась - ну что это такое, право дело -- моя собственная мечта, да еще и съёживается тут на меня! Непорядок. И отворачивалась я в другую сторону от неё, и не ходила ее искать. Вот еще -- я её сама же создала, и сама же и искать должна? А мечта была добрая. Она долго не обижалась, и снова приходила. Издалека так, большими глазами смотрела на меня, а потом поближе подходила, садилась рядом, и распушала мех, и тихо-о-онько так делала -- "Уррррррр". А однажды, я очень сильно разозлилась на нее. Не понимала я, зачем она нужна, не видела её цели, думала -- появилась мечта, и ладно, туда же и уйдет. Не так, не так все было -- мечта -- только она тебя может двигать, поддерживать, направлять, она -- твоя вечная "грелка" и вечный двигатель. А я разозлилась на нее, и подумала, что её больше нет, и вообще, что она была не правдой. Ей, наверное, было очень больно -- ну представьте себя на ее месте, вам бы понравилось, если бы вам просто так взяли и сказали -- "Вы -- неправда! Нету вас."? Нет, то есть, это конечно зависит от того, какой вы философской концепции приверженец, но так или иначе, в глубине души всем было бы не очень приятно. И ей тоже стало неприятно. И она взяла и ушла.

* * *

У неё был свой мир. Знаете, она была покруче всякого специалиста Ассемблера. Она создала собственную вселенную, в которой можно было полноценно существовать -- нет, жить! Там можно было все! Она могла менять что-то по своему усмотрению -- куда там опен-сорсовой операционной системе! Она была настоящим созидателем, не побоюсь даже такого непонятного слова -- богом. От первой травинки до последней звезды, находящейся за такое число световых лет, что не уместится в одной строчке -- она все создала сама. И могла бывать там в любое время, но только она одна, нет, она никого больше туда не пускала.

А мечта, ну вы же знаете -- такое эфемерное образование непонятной природы -- почему бы и не залететь в чужой мир, разве кому плохо будет от этого? Не знала она, что никому туда больше нельзя, это частный мир, и чужие мечты там не гуляют -- но меня не было рядом, чтобы сказать это ей. А она не со зла, правда. Ей просто грустно было, и некуда идти. А в том мире было в тот день солнечно, дул легкий ветерок, и пахло профитролями с корицей.

* * *

Я не знаю, что может делать мечта в чужом мире. В мире, созданном другим. Ведь у мечты тоже есть создатель, она не бывает ничья. И эти два продукта разного происхождения -- мир и мечта -- они не могут контактировать, соприкасаться, взаимодействовать. Не могут поглощать один другого. Это вещи очень субъективные, очень личные, они не используются без притяжательного местоимения -- и когда один человек принимает мечту другого в свой мир -- знаете, это колоссальный труд, это настоящий подвиг. Она может навалиться на него и придавить, может не соглашаться с его мнением, может идти вразрез с его убеждениями, ценностями, идеями, и если он это выдерживает -- ради другого -- этот человек по-настоящему достоин мира во всем его мире.

И, знаете... Когда моя мечта попала в её мир -- неосознанно, сама того не желая -- просто нечаянно забрела -- её приняли. И её приняли так тепло, что она, сначала робко так, распушилась немного, а потом совсем разомлела и сказала "Урррррр..."

А я тогда сразу поняла. Поняла, как была не права -- я была так не права, что все, что я думала -- все было неправдой, до последней самой захудалой мыслишки, а ведь если вылить воду из стакана, до последней капельки -- он останется пустой, и я тоже оказалась пустая, как самый настоящий пустой стакан. А раз я была неправдой, раз я была пустой -- значит и не было меня. А мечта была. Мне очень хотелось перед ней извиниться, что я про нее так плохо думала, но я уже не могла -- меня нету, а она там, в ее мире, в огромном мире человека с огромным сердцем, она большая, пушистая и урчит.

На кухне

Этот и следующие два рассказы написаны в тринадцать лет. В те года, когда я дала их почитать подруге, она сказала, что я стану её любимым писателем.

Теперь я что-то сомневаюсь.

Ты сидишь на кухне и пьёшь чёрный кофе, горький, как твоё существование. Ты сидишь на кухне, смотришь рекламу Орбита без сахара, а думаешь о тех, кто слишком далеко, чтобы быть рядом. Ты сидишь на кухне, перед глазами мельтешат ничего не обозначающие, тупые кадры, шлифуя твой страдающий мозг и заставляя тебя понимать, что завтра в твоей полуразрушенной квартире непременно появится архиважный предмет -- жвачка Орбит без сахара и солнце засияет с двойной силой, как, в прочем, и твои зубы, только вот тех, о ком ты плачешь, остается только вспоминать, как в одноименной песне поётся. Ты сидишь на кухне и думаешь об этом. Ты сидишь на кухне и пытаешься сконцентрировать болезненно соображающий мозг на чём-то более важном. Ты сидишь на кухне, мысли не идут в голову, ты кричишь, ты опрокидываешь кружку с горячим кофе на колени и ошпариваешь их, ты молчишь. Кухня. Спрошлая грязь. Ты сидишь на кухне, кровь бежит по изрезанному запястью левой руки, слёзы капают со слипшихся ресниц и текут по щекам, капают на руку, слёзы и кровь смешиваются с кофе, медленно стекая с твоего колена. Ты сидишь на кухне, ты берёшь в ослабевшие руки книгу, буквы сплетаются в причудливые вензели в воспалённых глазах, бледные, тонкие пальцы роняют книгу на пол, в лужу из крови, слёз, кофе и пыли, толстым слоем лежащей на полу в запущенной квартире. Ты сидишь на кухне, ты хочешь закричать, не в силах ждать, когда же это сердце наконец разорвётся, но из прокуренных лёгких вылетает лишь сиплый стон. Ты сидишь на кухне. Ты сидишь на кухне. Сидишь на кухне. Сидишь. Сидишь. Сидишь.

Ты шепчешь, глотая слёзы.

А кухня всё слушает. Всё. Не веришь? А ты попробуй. Она всегда готова выслушать. А мы, пожалуй, заткнём уши.

Очки

Тонкие прозрачные стёкла. Чёрная элегантная оправа. Чехол, сделанный под крокодиловую кожу. Красиво, правда? Ты держишь в руках очки. Ты хочешь лучше видеть.

Возьми их в руки, широко распахни окно в мир, высуни голову и смотри! Мир был размытым, нечётким, а теперь ты увидишь мельчайшую его деталь, стоит только одеть очки. Исправь же своё зрение!

Рука тихо потянулась к чехлу и аккуратно достала маленькие, тонкие, хрупкие очки. И вот у тебя есть два окна. По одному для каждого глаза. Смотри, как красив мир!

На твоём лице испуг. Всё такое чёткое! Всё такое резкое! Всё такое колючее! Каждая вещь теперь имеет чёткие очертания, свой цвет, форму, размер. И вовсе он не такой, каким ты его себе представлял. Он на самом деле так уродлив! Ты увидел столько изъянов там, где их раньше не было. Лучше было, пока этого не было видно! Все углы такие острые, так и тянутся, чтобы уколоть тебя! Оказывается, всё не такое уж и розовое, чёрного тоже довольно много. Где привычные глазу приглушённый свет и пастельные тона? Как же так? И то, что раньше казалось красивым, на самом деле уродливо. Правдивое лживо. Прекрасное ужасно. Мягкое колюче. Лёгкое сильно бьёт, тупое остро режет.

Что, неужели тебе не нравится такой мир? Но ведь это твой мир, самый настоящий, такой, какой есть на самом деле. Почему же ты так его боишься?

Дёрнулась от страха голова, слетели очки. Прощально блеснул в солнечном свете металлический блик чёрной оправы и тихо звякнуло стекло, разбиваясь об асфальт. И твоё лицо осветила безмятежная улыбка. Мир снова стал хорошим.

И уже вроде не так уж и плохо, что всё такое размытое, правда? Всё теперь такое пушистое, доброе. Острое снова стало мягким. Страшное -- красивым. А правда снова сладкой.

Выкини же и чехол в окно, чтобы ничего не напоминало о том, что у тебя были очки. Сожги рецепт на очки, сожги справку, этот приговор. Очки? Какие очки? У тебя их и не было никогда.

Выбросьте, люди, свои очки. Это больно.

Падал новогодний снег

Новый год. Что это? Праздник? Знаменательное событие? Что-то неземное? Или просто ночь с тридцатьпервого на первое, такая же ночь, как и все в году? Нужно ли вообще чего-то от этого ждать? И все же, чего-то мы от этого ждём? Чего?

Снега? Слякоти? Ветра? Ливня? Солнца? Мороза? Тепла? Салюта на озере? Или пространственно-временного смещения? Просто счастливого дня? Или чего-то грандиозного, запоминающегося на всю жизнь? И чтоб каждый год так-этак на всю жизнь, а? Или так совершенно по-детски: ёлочки, игрушек? Или совершенно не по-детски уйти в загул: пить, кутить, тусоваться, а выйти числа пятнадцатого... мая?!

А, может, сбычи мечт? А мечт-то много, а ночь-то всего одна, а ударов-то всего двенадцать... И потом, когда та самая сбыча не произойдет, пожимать плечами и говорить c'est la vie? И так каждый год -- пожимать, пожимать, пожимать, пока плечи к ушам не прирастут и из тебя не получится какой-то рукоухий пень? Или пока из тебя не получится депрессивное создание, которому нет места в этом мире, где серые дни сменяют розовые сны? Или просто можно сказать себе: "Сбыча мечт? Да какой еще Новый год?! Тут все в моих руках!" и тихо и мирно опустошить бокал шампанского?

Или все совсем не так возвышенно? Или...подарков? Что есть подарок? Дар? Подношение? От чистого сердца и грязной души? Или привычка делать это по праздникам? Ты ждёшь недокуренного бычка и недопитой бутылки водки? Или новый смартфон, медиаплейер, ноутбук, а желательно еще и кабриолет Maserati за миллионы баксов?

Чего мы, собственно, вообще ждём? Следующего Нового года? Или следующего Дня Рождения, поздравлений и подарков от всего маленького городка? Или просто завтрашнего дня? А что же будет? А будет ли вообще? Или вы сидите на диване, пьёте растворимый кофе, пялитесь в рекламу и ждёте, когда начнется любимый сериал? Или сидите в тёплой ванной с распоротыми венами и ждете последние секунды жизни? Или читая этот "поток сознания", вы ждёте, что в самом конце а вас найдет какое-то божественное озарение? А, может, ждете вдохновения и думаете, что после прочтения этого произведения за 15 минут 00 секунд накатаете такое эпохальное произведение, что все вас будут боготворить, отольют памятник при жизни, а после смерти вы найдете себя в гробу, окруженного цветами и бедными родственниками, с надеждой заглядывающими в ваши мёртвые глаза и ждущими чтоб получить хоть малую часть вашего огромного наследства, сколоченного многочисленными гонорарами?

А если подумать, чего мы ждем? Зачем вообще ждать? И ждать ли хоть чего-то?

Он не ждал. Он падал. Падал новогодний снег.

Огоньки

Посвящается понемногу всем тем,

кто и зажигал, и тушил их,

большие и маленькие,

лампочки, сигареты, сердца, искры...

Это когда ты ругаешься с любимым человеком. Кричит, и у тебя внутри всё просто раздирает. Кажется, что тебя сейчас вырвет твоими же нервами. И нога трясётся. И рука. А потом уже тебя всю трясёт. И огоньки...

Или когда ты режешь маленький засохший кусок колбасы. Наверное, он себя чувствует глупо, но должен быть горд. Что он в данный момент является единственным представителем своего "вида" и поэтому играет очень важную роль. Даже слишком важную. Человек, который взял на себя слишком много дел, будучи единственным, кто имеет возможность их делать. И который сломался под их грузом. Маленький, чёрствый, почти окаменевший кусочек колбасы в пустом холодильнике, который разрезаешь на много маленьких частей, чтобы создать иллюзию большего количества. Он такой твёрдый, что очень острый нож скользит по нему, и ты нечаянно отрезаешь себе палец. И огоньки... Те, что перед глазами.

Или вот, за окном. У кого-то напротив лампочка на балконе. Горит каждую ночь. Твоя давно перегорела, или её вообще не было никогда. И поток ассоциаций, хаотичных воспоминаний без всякой связи. Почти вчерашнее лето, идиотские разговоры, кружка кофе на кровати, ночь, огоньки. Фонари за окном, а в сердце -- как звёзды. И лампочка -- огонёк.

Хоровод идиотских мыслей. Моменты, когда ты не можешь сосредоточиться. Вроде думаешь об одном, но потом мысли сразу перескакивают, и ты уже не знаешь, о чём ты думаешь в этот момент. Наверное. если эти мысли записывать, то получится просто странный бессвязный набор слов. И вот теперь в мозгу ты уже не можешь придать им никакую форму, а ведь всего пару секунд назад это было чуть ли не главной идеей твоей жизни. Перед глазами как будто хоровод огней, ярких лампочек, карнавал в хаосе, торжество беспредела. И вот среди этих огней ты и теряешь своё будущее. Или вновь обретаешь его.

Или когда голова вообще пустая. Сидишь, пишешь рассказ, а все мысли, которых казалось так много, вдруг пропадают. Резко. И ты сидишь и чувствуешь себя опрокинутым стаканом. Кока-кола со льдом. Задетый локтем стакан, и всё на ковре. Пытаешься ухватить пальцами кусочки льда, но они быстро тают и впитываются в ковер. Так -- пытаешься поймать мысль за хвост, но она ускользает. И ты сидишь, как дурак, с чистым листом бумаги, и не можешь выдавить из себя ничего. Так оно и остается -- все чистая случайность. И забывается.

Или еще когда ты наедине с любимым человеком. И это "наедине" становится таким всеобъемлющим, как будто вы во всей Вселенной одни. И тебе вдруг хочется столько всего сказать, столько тёплых слов, и как ты любишь, и как каждый раз скучаешь, и как всегда будешь, и никогда не отпустишь... Даже если кто-то до тебя уже говорил это, хочется, чтобы эти слова звучали искреннее всех. Но ты почему то это не говоришь. Потому что надеешься, что он в этот момент читает твои мысли. И если это так и есть, значит это правда. И у тебя в руке сейчас -- сердце, огонёк, который для тебя ярче всего на свете, и который будет гореть дольше, чем Вечный Огонь на Могиле Неизвестного Солдата. Потому что это сердце, которое одно на двоих.

И вот эти огоньки -- их много, но все они горят в твоей душе, эти огоньки -- то, что составляет твою жизнь. Они маленькие, эти огоньки, и может быть даже не заметны глазом. Но они -- это ты. Мелочи, которые слишком велики, чтобы их можно было описать словами.

Оставить комментарий © Copyright Даканца Борис (thesin.ka666@gmal.com) Размещен: 12/10/2016, изменен: 12/10/2016. 31k. Статистика. Статья: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Рассказы, написанные в период с 13 до 17 лет.

Даканца Борис : другие произведения.

Старые рассказы