Я опять неподвижно стою у окна, устало наблюдая, как над
Городом медленно воcходит солнце. Меня постепенно наполняет чувство ненависти
к рассвету. В этом процессе нет ничего романтического и красивого, он,
наоборот, неестественно уродлив и омерзителен. Скорее всего это обыкновенное
влияние Города. Мне стыдно и страшно, что я его часть. Хотя скорее страшно,
чем стыдно. Уже три дня как я, отчаявшись, бросил ему своеобразный вызов,
уже три дня как я практически не сплю. Я знаю, я чувствую, я уверен, что
это он ответственнен за все те сны, которые жутки до невозможности, и которые,
что еще хуже, запоминаются до мельчайших деталей. Наверно, я просто боюсь
сойти с ума. Каждый раз, когда я, тяжело дыша, просыпаюсь в пропитанной
потом постели, я ощущаю себя человеком, который смотрит на расстопыренную
ладонь, и видит только четыре пальца. Это одновременно и шок, и боль, и
отказ принять увиденое за реальность. Добавьте в этот букет эмоций обиду
и страх, а точнее панику, когда даже любая мысль о сне вызывает приступ
дикой истерики, и вы получите приблизительную картину той гаммы ощущений,
которые я испытываю каждую ночь уже в течении трех недель.
Хмурые длинные тени, отбрасываемые серыми коробками домов,
медленно уменьшаются, неторопливо двигаясь по двору навстречу бесцветному
утру. Зеленая лужайка с одиноким деревом посередине выглядит абсолютно
неуместно и неестественно посреди океана мертвого бетона. Словно чья-то
глупая ирония или безвкусная шутка.
Я опять начал курить, только без затяжек. Я просто прикуриваю
сигарету, время от времени вынимая ее изо рта, чтобы сбить пепел. Одна
сигарета занимает у меня примерно десять минут. Это слишком малый период
времени, чтобы успеть увидеть сон. Обычно я сразу просыпаюсь от неприятного
запаха горящего фильтра, однако, этой ночью я очнулся только от острой
боли ожога на губах.
Я кидаю взгляд на часы. Кожаные колечки, служащие для
держания ремешка давно перетерлись, и браслет держится сугубо на честном
слове. Уже пол-седьмого. Раньше это было время, когда я безуспешно сражался
с будильником, пытаясь задушить его подушкой, но сегодня тихо, в комнaте
цaрит какая-то синяя тишина. По-видимому, я просто забыл завести его. В
любом случае, надо собираться на работу. Я допиваю остатки холодного горького
кофе, и неуверенным шагом направляюсь в ванную, где я имею честь созерцать
черные мешки под пустыми красными глазами, обожженные губы, и впалые щеки,
окаймленные трехдневной щетиной. Все это формирует угрюмое уставшее лицо
с явным налетом сомнабулической прозомбированности.
- Так будет с каждым, кто захочет сразится с коварным
Городом, - иронизирую я, подсовывая голову под струю холодной воды. Позавчера
и вчера это еще помогало скинуть оцепенение ночи, сегодня уже нет. Из ванны
я выхожу такой же заторможенный, но дополнительно к этому еще и продрогший.
Возвратившись на кухню, я в бессчетный раз готовлю себе
кофе. Уже вся плита густо покрыта толстым слоем "убежавшего" кофе. В ожидании
очередной порции допинга, я сажусь на табуретку, и вытягиваю вперед руки,
широко расстопырив пальцы. Обе руки заметно дрожат.
- Так будет с каждым, - опять повторяю я. Сколько я еще смогу
вытерпеть? Сутки? 12 часов? Тянуть до последнего, пока не сломаюсь, а когда
сломаюсь, то он возьмет меня тепленьким, наслав на меня свою верную шестерку,
жестокого и беспощадного бога сна. Хотя, может тогда мне уже будет все
равно.
Шипящая агония залитого огня, прерывает мои пессимистические
мысли. Я выключаю газ, бездумно рассматривая как струйки черного кофе медленно
тянутся вниз. Совсем как рассвет. Я обнаруживаю, что не могу долго думать
про что-то одно, это становится просто трудно. Временами мне уже начинает
казаться, что за меня думает кто-то другой.
Я заполняю свою большую чашку горячей жидкостью из кофейника,
замечая, что подтеки кофе очень напоминают кровь из моего последнего кошмара,
когда странные дети хладнокровно сдирали шкуру с бездомной собаки. После
этого воспоминания я сильно обжигаюсь кофе, вскакиваю с табуретки, и бегу
к крану. Холодная вода успокаивает боль, но на языке остается неприятный
привкус ожога. Я пытаюсь подуть на кофе, но нахожу это занятие совершенно
глупым. В принципе, просто надо подождать пока остынет кофе. Все очень
просто, все очень просто...
Сон
Нас ровно пять. Все мы первоклассники. Мы знаем друг друга
еще с детского сада, и все правила общения мы перенесли в школу с собой
оттуда. Одно из правил - никогда не называть друг друга по имени, ведь
имя это суть. Мы даже не используем клички. Когда нам надо обратится друг
к другу, мы произносим магическое "Ей, ты". Если случаются двусмысленности,
то, обычно, не мудрствуя лукаво, мы пользуемся указательным пальцем.
Мы все из одного двора, обычного двора, который ничем
не отличается от остальных дворов нашего района. Стоянка для машин, две-три
железки для выбивания ковров, пять-шесть железок, которые когда-то были
детской площадкой, и обязательная песочница с раздолбанными деревянными
краями, возле которой в избытке валяются побитые обломки каменных плит
и покореженные куски арматуры.
Наша школа находится в пяти минутах ходьбы. Это неказистое
трехэтажное здание из темно-красного кирпича с разбитой лестницей и облупившейся
краской на дверях. Внутри оно еще менее привлекательно, чем снаружи. Длинные,
узкие, высокие коридоры, в которых очень легко сойти с ума от однообразия.
Освещение очень неравномерно, а кое где и вовсе отсутствует. Вдоль стен
стоят ряды проржавевших стальных шкафчиков. В моем, насколько я помню,
хранятся старые рванные кеды, коллекция оберток жевательной резинки, и
прочий хлам, который я положил туда в первую неделю учебного года. Это
был единственный раз, когда я воспользовался шкафчиком. Затем, я помню,
как снял с шеи простенький ключик, выданный мне в первый день школы, и
зарыл его в песочнице, Нашей Песочнице.
Хотя мы не пользуемся ни именами, ни кличками, про себя
я пронумеровал нас от одного до пяти. Так сказать, для внутреннего пользования.
Разумеется, что Первый это я. Второй это самый сильный и высокий из нас,
Третий - самый быстрый, Четвертый, мой сосед по парте, самый умный и заодно
самый слабый, и Пятый. Пятому я присвоил оставшийся номер. Он ничем особенным
не выделяeтся, наверно, только что очень редко говорит.
Сегодня к нам в класс привели новенького. Он весь из себя
светился и улыбался, пока наша безликая учительница знакомила его с классом.
Затем, на перемене, он подходил к каждому, и знакомился лично, на что Четвертый
заметил, что здесь так не принято. Когда новичок подошел к нам, и протянул
мне свою вытянутую ладонь, я ответил ему, что он не умеет себя правильно
вести, и что здесь совсем другие порядки.
После школы мы встретили его у выхода. Он по прежнему
улыбался, это просто удивительно, как порой люди бывают слепы. Четвертый
сказал ему, что нам не нравится его поведение, что мы должны научить его
правилам. Новичок ответил, что там откуда он приехал так принято, и что
он не понимает зачем он должен здесь вести себя по другому. И тут я, неожиданно
для самого себя сказал, что так требует Город. Я не знаю откуда я это взял,
но все остальные согласились со мною, утвердительно покивав головами.
На Город надвигалась огромная свинцовая туча. В преддверии
дождя окрестности школы быстро пустели. Подул сильный ветер, и первые капли
весеннего ливня энергично забарабанили по окнам школы.
- Дождь, - неуверенно произнес новичок. - идет дождь.
- Мы в курсе, - сказал Четвертый. - и Город тоже в курсе.
Еще некоторое время мы молча стояли, мокнув под дождем,
не решаясь что-нибудь предпринять. Потом, во второй раз я произнес слова,
которые опять не могли принадлежать мне. Я сказал, что настало время учится.
Затем сверкнула молния, и я вспомнил детсадовское правило, что нельзя бить
по лицу. С первым раскатом грома Второй ударил новичка ногой по коленке,
и крикнул "Научись!"
"Научись! Научись! Научись! Научись! Научись! Научись!
Нау..."
Утро
- Нет! - крикнул я, закрывая лицо руками, пытаясь определить
где я нахожусь. Все двигалось вокруг меня, я куда то падал. В следующую
секунду я больно ударился спиной о пол. Та же кухня, тот же дом, тот же
Город. Я заснул на табуретке, и закономерно свалился с нее. Надо как можно
быстрее подыматься с пола, а не то я опять засну. Глубоко дыша, я встаю
на ноги. Наручные часы показывают без пяти минут семь. Я осторожно пробую
кофе, он уже остыл, и я быстро выпиваю его, продолжая ощущать на языке
неприятный ожог.
Что дальше? Дальше надо идти на работу, и продолжать неравную
борьбу со сном. Потом я опять вернусь домой, и опять настанет ночь, которая
будет труднее, чем все три предыдущие взятые вместе. Сколько человек может
продержатся без сна? Мне сразу вспоминается "Легенда о Уленшпигеле". Только
здесь у меня нет выбора, пытка сном, наверно, более страшна, чем пытка
бессоницей. После трех дней бодрствования внезапно приходит понимание,
что пресловутая свобода воли это всего лишь иллюзия, миф созданный для
удовлетворения человеческого самолюбия. На самом же деле эта свобода настолько
неустойчива и относительна, что даже становится смешно, как много ей уделяется
внимания.
Я одеваю свой рабочий костюм, в котором мне очень неудобно.
Мне всегда казалось, что я выгляжу в нем глупо и неестественно. Особенно
галстук, какая в нем еще может быть свобода? Мысли о костюме постепенно
приводят меня к теме униформы, затем следует логический скачок к школе,
и в мозгу возникает увиденный мною во сне образ школьного здания из красного
кирпича. Затем я вспоминаю двор с песочницей, тяжелый ливень, предсмертные
визги бродячих собак, глаза тех детей. Я понятия не имею где находится
эта школа, этот двор, и кто эти дети, которые по определению не могут быть
детьми. Семилетние дети не могут опериритовать такими сложными понятиями,
как симбиоз.
Я выхожу на улицу, и иду к метро. На небе ни облачка.
Чувствуется, что к середине дня станет очень жарко. На улице подозрительно
мало людей, но меня это не заботит. Я даже относительно рад, что мне не
надо каждую секунду извиняться, наступив кому-нибудь на ногу.
В метро тоже пусто, словно все вымерли. Я захожу в абсолютно
пустой вагон, и понимаю, что садится нельзя, иначе засну. Тогда я начинаю
измерять вагон шагами, двигаясь вдоль него, стараясь при этом чтобы шаги
были одинакового размера. Когда я достигаю противоположного конца, я неодумеваю,
потому что чего-то нехватает. Мысли разбегаются в стороны, кружа мне голову,
заставляя меня обнять поручень, и прижаться к нему щекой. Наконец до меня
доходит, что я не считал шаги. Совершенно неосознавая, что я делаю, я сползаю
по поручню на колени. Коснувшись пола, я замечаю лежащую на полу вчерашнюю,
оставленную кем-то газету.
- Пятница, - шепотом произношу я. Это означает, что сегодня,
кажется, суббота, нерабочий день. Я подымаю газету, и не облокачиваясь
сажусь на краешек сиденья. Заголовок на первой же странице ошеломляет меня.
Крупными буквами, на пол страницы напечатано "Четыре вырванных сердца найдены
вчера вечером в детской песочнице".
Я тупо смотрю на это предложение, медленно перечитываю
его несколько раз, каждый раз произнося вслух слово песочница. Затем я
задаю себе вопрос, почему четыре, а не пять. Затем еще один, а кто закопал?
Я чувствую, что моя способность логически мыслить сильно нарушена 84 часовым
бодрствованием.
Двери вагона закрываются, и поезд куда-то отправляется.
Я непонимающе озираюсь по сторонам, пока, наконец, не соображаю выяснить
куда же мне надо ехать. Для этого мне надо прочесть статью. Все очень просто,
все очень просто...
Сон
Добро пожаловать в школьный актовый зал. Его окна всегда
завешены тяжелыми пыльными бордовыми шторами. Пол выложен грубой имитацией
паркета. Старые дешевые лампы источают нервное, моргающее свечение. Около
сцены стоит расстроенный прогнивший рояль.
Обычно, в актовом зале проходят дисциплинарные линейки,
очень скучное и неинтересное мероприятие. Сегодняшняя линейка, например,
посвящена вчерашнему избиению новичка. Никто ничего не говорит, но очевидно,
что все подозревают нас. Директор трещит об уважении, любви, согласии,
и прочих непонятных и несуществующих вещах. Разве он не знает, что в Городе
все нивелируется? Скорее всего он просто не видит. Он говорит, что им известно
кто избил новичка, но мы то знаем, что он врет, ведь третье правило гласит
"Никогда не признавайтесь", а новичок оказался достаточно способен к восприятию
новых вещей, и вообще, он молодец, молчал все время, терпел, только один
раз вскрикнул, когда Второй ударил его ногой в живот.
Когда эта тягомотина закончилась, директор подошел ко
мне и попросил зайти в его кабинет на пару слов. Вопреки ожиданиям кабинет
директора оказался таким же тусклым и блеклым, как и вся школа в целом.
Застиранные занавески, потрескавшаяся мебель, да и сам директор выглядел
каким-то уставшим. Вот он садится за свой стол, задумчиво жмурится, перебирает
какие-то бумаги. Затем просто спрашивает меня. - Зачем вы это сделали?
- Я люблю свой Город, - спокойно отвечаю я. На лице директора
отражается удивление и непонимание.
- Я тоже люблю город, все горожане любят город. Причем
здесь город? Я спросил тебя зачем вы это сделали?
- Я повторяю, мы сделали это потому, что мы любим свой
Город, - говорю я, смотря прямо перед собой. Внезапно, что-то неуловимо
изменилось во взгляде директора. Теперь настал его черед удивлять меня.
- А что вы знаете про Город?! Его же нельзя любить, ему
можно только поклоняться. Им нельзя командовать, ему нельзя приказывать,
у него нельзя просить, ему нельзя сопротивляться, иначе он уничтожит, -
выпалил на одном дыхании директор.
- Город дал, Город взял, - отвечаю я на это, пытаясь определить,
что именно изменилось в его глазах.
- Льстец, - усмехнулся директор, вставая из-за стола.
- Городу нравится когда ему льстят, одно из правил.
Сейчас директор мне кажется чем-то непостижимым. Я молча
стою, решив, что Город мне сам все объяснит когда посчитает нужным. Директор
отворачивается, и смотрит в окно. На некоторое время в кабинете воцаряется
тишина. Затем директор садится обратно за стол, опять перебирает бумаги,
после чего вздыхает, и говорит. - Ну не знаешь, так не знаешь. Что с тобой
делать? Иди.
Я послушно выхожу из кабинета, невдалеке меня ожидает
четверка одноклассников. Чувствуется, что они напряжены.
- Он ничего не знает, - успокаиваю их я.
- Это все? - спрашивает Четвертый.
- Город сообщил нам новое правило, - отвечаю я после долгой
паузы.
Утро
Я опять отключился, на сей раз в пустом вагоне метро.
Такое чувство, что Город просто смеется надо мною, что все мои попытки
убежать от этих сновидений были обречены на провал с самого начала. Вроде
ничего особенно противного в этот раз не было, но все равно остается неприятное
чувство отвращения, которое обычно возникает после прикосновения с гнилью.
Статья, я еще не прочитал статью. Метро, куда я тут уже заехал? Куда я
вообще еду? Ах, да, надо прочесть статью.
Я поднимаю с пола, выпавшую из моих рук, газету, и начинаю
медленно читать, стараясь даже не пропускать никому не интересные эмоции
пьяных дворников, и ехидные вопросы муниципалитету о снижении преступности.
Из адреса я нахожу только улицу, ничего не говорящее мне имя какого-то
полководца.
После этого я выхожу на ближайшей остановке, и первым
делом бегу в киоск за путеводителем по городу. Заодно я покупаю сегодняшнюю
газету. Затем, оккупировав скамейку, я изучаю путеводитель,, где обнаруживаю,
что нужная улица находится в совсем другом конце города. Хорошо еще что
без пересадок. Тогда я возвращаюсь в метро, сажусь в нужный поезд, и принимаюсь
за газету. Сердцам посвящен достаточно обширный материал на двух листах.
Откуда-то ко мне неожиданно приходит второе дыхание, сонливость улетучивается,
и я читаю колонку за колонкой, ощущая себя этаким Шерлоком Холмсом. Из
коктейля версий и домыслов удается понять, что сердца были закопаны совсем
недавно, и что никто не знает кому они принадлежат, вернее принадлежали.
Ко всему этому кто-то проговорился, что сердца детские. Какой-то доктор
утверждает, что сердца не вырваны, а аккуратно вырезаны. Всевозможные секты
и оккультные организации дружно опровергают какую-либо связь с этим происшествием.
Все очень шокированны, и никто ничего не может понять.
Я заканчиваю читать про сердца, и автоматически перелистываю
газету на спортивные страницы. Сегодня оказывается центральный матч тура.
Некоторое время я изучаю таблицу чемпионата, словно редкую антикварную
книгу.
Конечная остановка метро, где я должен пересесть на автобус.
Я подхожу к автобусной остановке, и изучаю график. Расписание показывает,
что ближайший автобус надо ждать 15 минут. Тогда, убивая время, я глазею
по сторонам. Шеренга одинаковых домов уходит за горизонт. Иногда мимо проезжают
заблудившиеся машины. Я никогда не был в этой части города, и мне почему-то
кажется что здесь Город сильнее. Одинокая скамейка манит меня, но я отталкиваю
от себя соблазн присесть. Вместо этого я подхожу к маленькому магазинчику,
и осматриваю выставленные на витрине вещи. Товар абсолютно непривлекателен:
пыльный фарфор низкого качества, какие-то тряпки неясного назначения, одним
словом, типичное для таких магазинов барахло.
«Один из форпостов Города.» - думаю я, смотря на часы.
Скоро уже девять, до автобуса осталось где-то десять минут. В кармане пиджака
я нахожу несколько монет, которых должно хватить на проезд.
Вертя монеты в лaдони, я возвращаюсь к мыслям о форпосте.
Можно ли понять Город? Для этого надо определить что это такое. Я отхожу
назад к остановке, и издалека рассматриваю свое отражение в витрине. Я
же в костюме, чтоб его. Сделав это открытие, я снимаю галстук, прячу его
в карман, затем расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки. Уже лучше.
Определить Город, дать ему характеристику. Для этого надо
знать каковы его желания, какая у него цель. Я этого не знаю. Тут я понимаю,
что я вообще ничего не знаю про Город. Все что мне о нем известно, я почерпнул
из снов. Наверно, тогда Город не надо понимать, его надо ощущать. О, Город,
как я устал.
Из-за поворота громыхая выезжает долгожданный автобус.
Он медленно подкатывается к остановке, и остановливается рядом со мною,
раскрыв передние двери. Я протягиваю угрюмому кондуктору приготовленную
мелочь, получаю взамен билет, и сажусь на первое попавшееся место. Двери
закрываются, и автобус неторопливо продолжает свой путь. В салоне самое
настоящее пекло, и я безуспешно пытаюсь открыть окно, но оно, очевидно,
запаяно на зиму. Сколько же ехать? Надо спросить у кондуктора. Все очень
просто, все очень просто...
Сон
Все таки новичок проговорился, он все забыл, и ничему
не научился. Поэтому нас оставляют после уроков, и рассказывают, что есть
хорошо, а что есть плохо. Стихи, ха-ха. Занудно и неинтересно. На все вопросы
мы отвечаем простодушным идиотским молчанием. Они все равно ничего не поймут,
а если Город захочет, то он сам им все расскажет.
Кстати, у нас не возникло никаких вопросов, мы прекрасно
знаем, что мы должны сделать. Единственное, что мы обсуждаем, это детали,
где, когда, хотя мне кажется, что это лишнее, ведь все детали давно известны
и все роли расписаны по нотам.
Для таких, хотя если обобщая, то для всех обсуждений мы
обычно собираемся возле песочницы. Она для нас это одновременно и языческая
святыня, и жертвенный алтарь, и духовный наставник, и много много всего
остального. Мне иногда кажется, что это миниатюрная модель Города, без
дна, без четких границ, то что нельзя объять, но когда можно прикоснутся
к ее поверхности. Достаточно пройти по ней всего один раз и песчинки, микроскопические
составляющие одного целого, остаются с тобой надолго, проникая и завоевывая,
часто без малейшего сопротивления. Хотя сопротивляться-то, как раз, и не
рекомендуется. Даже если потом получится отчистить одежду и обувь от налипшего
песка, незаметные, прогрессирующие изменения окружающего мира уже нельзя
будет остановить. Какие именно мутации сознания произойдут после этого
не знает никто, однако, результат каждый раз остается неизменным.
Пути Города неисповедимы. Не знаю зачем ему это надо.
Наверно, чтобы проверить нас. Вернее нас четверых, потому что Пятый отказался
участвовать. Участвовать в чем? Участвовать в совершении возмездия. Нет,
не правильно. Город не мстит, а учит. Неважно, какая разница, нет никакой
разницы, ничего нет кроме Города. Город это реальность, единственная и
безальтернативная реальность. Пятый отказался, заявив, что Города нет,
что все это сказки, игра слишком далеко зашедшего воображения.
Нельзя предавать Город. Ну нельзя, ну как это объяснить?
Хотя бы потому, что это невозможно. Иногда бывает сложно объяснить вещи,
которые не объясняются. Нельзя сомневаться в том что реально, в том во
что веришь, в том что чувствуешь. Я чуть не плачу от злости и обиды. От
обиды за, за Город? За себя? Нельзя предавать Город. Нель...
Я пытаюсь схватить Пятого за школьный пиджак, но он легко
уклоняется, и сбоку бьет меня кулаком по лицу. Скорее от неожиданности,
чем от силы удара, я теряю равновесие, и падаю на песок, едва успев выставить
перед собой руки. Мой заряд злости разорвался не достигнув цели. Обидно
настолько, что даже не хочется вставать. Шум возни за спиной внезапно замолкает,
и рядом со мной падает Пятый. Вернее даже не падает, а стремительно рушится
на землю лицом вверх. Следом за ним на колени, держа в руке увесистый острогранный
булыжник, опускается Второй. Он сосредоточенно замахивается, придавая времени
свойства резины. В это время я хватаю Пятого за руку, чтобы он не смог
заслониться. Кто-то наступает на другую руку. Стон, всхлип, полукрик, удар,
еще удар, много ударов.
Когда рука Пятого обмякла, песок под ним стал медленно
разжижаться, постепенно засасывая тело, обыденно принимая новую жертву.
- Даже легче, чем собак, - делится своими впечатлениями
Второй, засовывая булыжник Пятому за пазуху. Затем он окунает покрытую
кровью кисть в серый песок, который облизывает ее, оставив на ладони на
память несколько песчинок.
Песочница приняла Пятого так же легко, как и все остальное.
День
Кто это так пронзительно кричит? Почему меня хлестко бьют
по щекам? Что это за толчки, заполняющие все пространство гулким оглушающим
шумом?
После секундной паузы восприятие, словно изображение уставшего
телевизора, возвращается ко мне, принося с собой ответы на возникшие вопросы.
Кричу я, по щекам меня бьет кондуктор, толчки и создаваемый ими шум это
удары моего сердца.
Кондуктор, увидя мои открытые глаза больше из уверенности,
чем из необходимости, продолжает шлепать меня по щекам. Он явно напуган,
и прекратил приводить меня в чувство только после того, как я прикрыл свои
горящие щеки ладонями. Затем он гнусаво спрaшивaет куда я еду. Ему приходится
повторить вопрос несколько раз пока до меня доходит, что я куда-то еду.
Я нагинaю голову, крепко сжав виски кулаками. Кондуктор начинaет нетерпеливо
теребить мое плечо, с каждым разом все сильнее и сильнее, что совершенно
неожиданно заставляет мои мозги работать.
- Песочница, - неуверенно произношу я, непомерно удивляя
кондуктора, который после моего ответа грубо сжимает моё плечо, пытаясь
поставить меня на ноги.
- Школа! Я еду в школу! - озаренно отвечаю я кондуктору,
стремительно раздражаясь от его бесцеремонности. Несмотря на мой ответ,
он не оставляет попыток поднять меня с кресла, для большего удобства взявшись
за мой пиджак уже двумя руками. От его резкого рывка, пиджак стонет всеми
ниточками. Животная волна ярости захлестывает меня. Внезапно раздражение
перескакивает через порог допустимого, и я взрываюсь глупой агрессией.
Сначала я отбиваю руки кондуктора в стороны, затем с минимальным временным
интервалом наношу ему удары в нос и живот. Если бытъ более точным, то сначала
в живот, а только затем в нос. Водитель, заметив чем мы занимаемся, резко
остановливает автобус. Я успеваю зацепиться за верхний поручень, кондуктор
же, по инерции, беспорядочно махая в воздухе руками, несется в начало салона,
путается в своих ногах, и громко ругаясь падает на грязный, наверно, никогда
не мытый пол. Понимая, что в этом автобусе дольше оставаться становится
просто опасно, я бросаюсь к средней двери, и нажимаю, расположенную над
ними, кнопку аварийного выхода.
Оказавшись на тротуаре, я как можно быстрее стараюсь исчезнуть
из поля зрения моих новых знакомых. Самое странное, что я ощущаю себя очень
приподнято. Даже последний кошмар, который невольно стал причиной возникшего
конфликта как-то померк, поблек на фоне происшедшего.
Пройдя несколько дворов, перед моим уставшим взором предстает
здание до боли знакомой школы, которое наяву я созерцал впервые. Она выглядит
точно так же как и во снах, такая же неприглядная, такая же облезлая, такая
же гнетущая.
«Вот он, символ Города, его главный штаб.» - странные
мысли всплывают неизвестно из каких глубин сознания. Ко мне приходит необъяснимая
уверенность, что внутри я найду ответы на все интересующие меня вопросы.
Попробовав проанализировать причины этой уверенности, на меня опять наваливается,
уже ставшие привычными, сонливость и усталость. Недавний выброс адреналина
в кровь к сожалению оказался чрезвычайно кратковременным.
- В школу, так в школу, - бормочу я себе под нос, и направляюсь
к ней. Несмотря на всю ее неказистость, в ней есть что-то притягивающее.
Темно-красный цвет выделял ее из общей серости, придавая ей воистину зловещий
оттенок. Она выглядела, как горящая рана, оставленная на спине кнутом.
- Это наверно даже не штаб, а сердце Города, - усугубляю
я. - одно из его многочисленных сердец.
Я подхожу к входным дверям, абсолютно не сомневаясь, что
как только я войду вовнутрь, все три этажа обрушатся, погребая меня под
собой. На всякий случай я шарю по карманам, где нахожу свой помятый галстук,
который я одеваю так бережно, словно бы это был древний магический амулет.
Затем, сделав глубокий вдох-выдох, я вхожу в школу.
Явь - (монолог Фуфика)
Меня часто спрашивают зачем мне все это нужно, какая мне
от этого польза, какие у меня цели. Много всего спрашивают, но все таки
вопрос 'Зачем' я слышу намного чаще, чем все остальное вместе взятое.
Так значит Зачем? Вы слыхали чего-нибудь про такую штуку
как симбиоз? Ах да, сейчас же все образованные. Это раньше был полный мрак,
полнейшая безграмотность. Хотя и сейчас кое-где наблюдаются перегибы на
местах. Вообще, обхохочешься иногда с вами. Знали бы вы, как иногда ваши
просьбы ставят меня в тупик. Одна бабка на прошлой неделе корову просила.
Ну откуда я ей достану корову? Я же не материален. Ну пойди, укради, одолжи,
я то тут при чем? Вселит-ся ночью в чужую корову, перепрыгнуть с разбегу
через забор, и прибежать к бабкиной хате? Так и бабку утром кондрашка хватит,
и у коровы крыша поедет, однозначно. Разве это решение? Конечно, если бы
эта бабка была бы одна такая, нуждающаяся и ничего не делающая, то я бы
еще и подумал. Однако, таких как она, что порядком угнетает, миллиарды.
Так вот, про симбиоз вы знаете, а про проект Симбиоз?
Разумеется, нет. Гигантский размах, масштабы напрочь отбивающие воображение,
дух захватывает о-го-го. Таким простым смертным, как вы и я, это постичь
не дано. Почему я смертный? Потому что мое существование полностью зависит
от вашего. Я пользуюсь вашими слабостями, вы пользуетесь моей силой, хотя
моя сила это одновременно и моя слабость. Классический симбиоз. Нравится
нам или нет, а существовать мы можем только вместе.
Насколько важен симбиоз в нашем сосуществовании? Попробую
ответить на это другим вопросом. На какое отношение к себе других людей
может расчитывать мизантроп ведя себя как мизантроп? Как говорится не хочешь,
не надо, никто не заставляет. Жертвовать собой во имя черт знает чего тоже
никто не собирается. Отрицая других людей, отрицая меня, ты одновременно
отрицаешь себя. В результате или Вильям Вильсон Эдгара По, самоубийственные
разрушения, или медленное угасание, которое еще никогда ничем хорошим не
заканчивалось в стиле Эшеров все того же По. Если исчезнете вы, то исчезну
и я. Соответственно, также верна и обратная взаимосвязь. Проектировщики
для большего шухеру вложили в вас всяких ненужных прибамбасов, поэтому
мне время от времени надо срываться и нестись сломя голову или чего там
у меня, чтобы влиять на ваши недоделанные мозги, чтобы вы чего доброго
не уничтожили себя, а заодно и меня. В принципе, они мне втирали, что смерти
не существует, что количество энергии всегда остается неизменной, но меня,
честно говоря, не прельщает пылиться в виде чистой энергии. Мне намного
больше нравится быть таким каким я есть.
Так про что я? Про проект. Эти парни если захотят, то
и кролика со шваброй скрестить смогут. Вот у них и спрашивайте, зачем им
все это надо, а я просто живу, существую, участвую в качестве такого же
подопытного кролика наравне с вами, занимаясь в свободное от спасения мира
и выслушивания ваших жалоб время наведением порядка и поиском гармонии.
Шучю, шучю, гармонию это только они ищут, искатели хреновы.
День
Преступив порог школы, я оказался в полуосвещенном обшарпанном
вестибюле. У дальней стены неопределенного цвета за деревянной партой сидела
дежурная неопределенного возвраста. Она что-то быстро вязала на спицах,
разумеется, такое же неопределенное. Заметив меня, она остановилась, вопросительно
наблюдая за мной. Скребя щеку, я подошел поближе, размышляя что собственно
я должен ей сказать. Наверно, я должен был с ней поздороваться.
- Вы к кому? - поинтересовалась дежурная, с нескрываемым
интересом, поставив меня вопросом в тупик. Я сглотнул, поморгал, и еще
чуть-чуть почесал щеку.
- Вы на родительское собрание пришли, правда? - настойчиво
продолжала допытываться дежурная, недождавшись моего ответа. Я не нашел
ничего лучше, как утвердительно кивнуть.
- А какой класс? - ее дребезжащий голос уже начал действовать
мне на нервы. Я молчал словно двоечник, плавающий у доски, который и рад
бы соврать, но который даже не представляет о чем. Мне захотелось просто
заткнуть уши пальцами, а затем, закрыв глаза и надув щеки, медленно и торжественно
удалиться.
- Первый? - ткнула дежурная, по-видимому оценив мой возвраст
и внешний вид. Я опять кивнул, уже и не надеясь чего-нибудь сказать.
- Первые классы у нас находятся на первом этаже, то есть
дальше по коридору. Вам нужно будет пройти два поворота направо. Там темно,
поэтому не споткнитесь... - надо отдать должное, инструктор из дежурной
был отменный. Несмотря на это, все ее указания задерживались у меня в голове
от силы несколько секунд. Затем они все куда-то бесследно исчезали. Я отчаянно
бросался на их поиски, но они были проворнее и хитрее меня, изворотливо
прячась в подполье. Тогда я устраивал на них облавы, а они просачивались
мне через пальцы, и уходили сквозь землю в направлении государственной
границы, партизанить, принуждая меня внедрять в их ряды тайных агентов
и поливать все вокруг напалмом. Когда я, наконец, находил их, то это были
уже просто пустышки, выжатые лимоны, незаслуживающие никакого внимания
и необладающие никакой полезной информацией.
Дежурная уже привыкла к моему постоянному покачиванию
головы, принимая это за интерес сосредоточенного слушателя. Она что-то
говорила, а я все кивал и кивал, отмечая что мне надо идти вправо, в тот
темный коридор, где легко можно обо что-то споткнуться.
«Как странно звучит ее голос. На каком языке она говорит?»
- думал я, пристально вглядываясь в ее узкое лицо. Длинный нос дежурной
становился все длиннее, ее глаза пульсировали, то сжимаясь до узеньких
щелочек, то расширяясь до необъятного космоса. Я кивал, а она все говорила
и говорила.
Затем я невежливо повернулся, и неоглядываясь назад направился
в коридор. Зайдя за угол и убедившись, что меня никто не видит, я прижался
спиной к стене, заткнул уши пальцами, надул щеки и закрыл глаза. Так я
простоял минут пять. В голове у меня гудел пронзительно звенящий голос
дежурной. Когда он выветрился, я продолжил свой путь по узкому темному
коридору. Повернув второй раз направо, я увидел расположенный вдоль стены
длинный ряд ржавых металлических шкафчиков.
При виде шкафчиков, мне сразу захотелось посмотреть на
содержимое того шкафчика, который однажды проскользнул в одном из моих
кошмаров. Я прошел вдоль шкафчиков, пытаясь вспомнить какие-нибудь зацепки
могущие помочь мне найти искомый экземпляр. Несмотря на то, что кошмары
вспоминались практически без усилий, именно с этим эпизодом возникли определенные
осложнения. Перед глазами всплывала только картинка закрывающейся дверцы
с характерными царапинами в районе замочной скважины. Я прокрутил этот
фрагмент несколько раз и каждый раз царапины выглядели по-разному. Чем
дольше я пытался вглядеться в них, тем причудливее и сложнее становился
формируемый ими узор.
У меня закружилась голова, ноги стали ватными, из носа
пошла кровь. Я сполз по стене, и задрав голову, оперся затылком о стенку
крайнего шкафчика. Неслушающими руками я пошарил по карманам, но носового
платка не было.
Царапины грациозно двигались, плавно сменяя друг друга
как в калейдоскопе. Они были на любой вкус, парад царапин, инвазия царапин,
карнавал царапин, фиеста царапин.
- Может у них спросить какой шкафчик я ищу? - меланхолично
думал я, рассматривая бесконечный хоровод царапин. Царапины весело подмигнули
мне, призывая присоединиться к ним.
- Ребята, я тут шкафчик ищу, - поделился я с ними своей
проблемой, вливаясь в веселье, которое принимало все более необузданные
формы.
- Круто! - искренне восхитились царапины. Симпатичная
царапинка схватила меня за руку, и куда-то потащила что-то горячо шепча
мне на ухо, голосом дежурной.
- Мне бы шкафчик, - радостно пуская слюни, опрадывался
я ей, чувствуя себя законченым идиотом.
- Фи,. - презрительно скривилась она, теряя ко мне всякий
интерес. Затем она брезгливо оттолкнула меня, и исчезла, навсегда растворившись
в толпе царапин.
- Ты чего к нашим девушкам лезешь!? - раздалось где-то
совсем рядом. Меня схватили под руки, кто-то самозабвенно начал мстить
за местных девушек, и за девушек вообще, осыпая мои плечи градом ударов.
- А почему не в челюсть? - изумленно спросил я. За этим
последовал сильный удар в челюсть, и я отключился.
Явь - (монолог разработчика)
Вооот. Проект Симбиоз говорите. Это наша гордость, на
это брошены наши лучшие умы. Вооот.
Коротко о сути. Субстанция А это носители излучающие поле.
Субстанция Б это поле излучающее носителей. Чувствуете взаимосвязь? Ощущаете
последствия? Очень, очень сложный проект, но этим то он как раз и интересен.
Вооот.
Время от времени мы добавляем небольшие детали, и наблюдаем
как эти усугубления изменяет систему. Любая такая интервенция извне всегда
вызывает ярко выраженные колебания системы, однако, до сих пор механизм
саморегуляции срабатывал безотказно. Всякий раз, когда достигается относительное
равновесие, стабилизация системы, мы опять чего-нибудь добавляем, и все
начинается сначала. Вооот.
Зачем нам это надо? Ну как это зачем? Эксперимент интересен
в следующих ракурсах. Во-первых, это концепция одиночества, простите за
каламбур, круговорот одиночества в природе. Одиночество носителей, одиночество
поля, одиночество их симбиоза. Во-вторых ,это концепция изменений. Аналогично
изменение поля, влечущее за собой изменение носителей, что в свою очередь
влечет за собой изменение поля. И так далее до бесконечности. Эти колебания
постоянны, в них никакой саморегуляции предусмотренно никогда и не было.
Вооот. И в третьих, это концепция противоречий, жестоких знаете ли противоречий.
Когда разные носители конфликтуют между собой, и изменяют соответственные
участки излучаемого поля. В результате получаются враждующие участки одной
общей материи. Должен вам сказать, что мы получаем воистину бесценную информацию.
Вооот.
Хотелось бы специально сконцентрироваться на субстанции
Б, поле излучающем носителей. Очень сложная компонента с феноменальной
мультифункциональностью. Мы ее за глаза называем Фуфиком. Мы с ним столько
возились, что он нам уже почти как родной. Вооот.
Кстати, скоро будет готова модель его подружки, Пипы.
Дезайн уже подтвержден наверху, в ближайшем будущем начнется ее имплементация,
но мы планируем интегрировать ее в систему не раньше седьмой фазы проекта,
то есть когда носители осознают ответственность за излучаемое ими поле,
то есть когда мы войдем в стадию осознанного симбиоза. Вооот.
Мы надеемся, что Пипа усилит в системе фактор противоречия.
Так же мы расчитываем, что она хоть как-то компенсирует Фуфику его столь
долгое одиночество. Он ведь там словно космонавт в открытом космосе. Ему
же, в приниципе, там должно быть невероятно скучно. Он нам уже столько
раз жаловался, что его никто не понимает. Так что с Пипой у нас связаны
большие, далеко идущие творческие планы. Вооот.
Вооот. Коллектив у нас как видите дружный. Если надо,
то работаем сверхурочные, и вообще мы тут все в основном, извините за выражение,
упертые энтузиасты. Вооот.
Сон
Никогда не подозревал, что дышать бывает так больно.
Нас было четверо против девяти, не считая новичка. Сначала
мы, после продолжительных поисков, окружили новичка, а потом оказалось,
что это они окружили нас, использовав новичка в качестве приманки. В результате
мы оказались в чужом дворе, прижатые к стене дома.
- Сейчас посмотрим, поможет ли вам ваш Город или нет,
- ухмыляясь, произнес новичок, расскованно прохаживаясь за их спинами.
- Как ты там тогда сказал? Настало время учиться? - продолжал
скалиться он, обращаясь ко мне.
- Да, именно учиться, - подтвердил я. - если бы ты захотел,
то ты бы смог стать одним из нас, частью Города.
- У тебя с головой все в порядке? - дружный смех развеял
все сомнения относительно их намерений.
- Вы ничего не сможете нам сделать, - прервал их гогот
Четвертый, стараясь говорить как можно убедительнее. - Мы сильнее, а вы
трусы. За нами Город, а за вами пустота. У нас есть цель, у нас есть вера.
Мы практически бессмертны. Мы...
Новый, еще более сильный взрыв смеха заглушил последние
слова Четвертого, заставляя его замолчать.
О бессмертии ты, конечно же, немножко загнул, но в остальном
вы ведь представляете высшую расу, правда? - новичок наклонил голову, вопросительно
созерцая нашу растерянную четверку.
Насколько я понимаю, то трусы это когда десять на четверых,
а когда пятеро на одного, то конечно это уже Учителя. Или как вы там себя
называете? Горожанами? - продолжил он, наслаждаясь своей увереностью и
нашим молчанием.
- Для нас понятие имени несуществует. Оно нам не нужно.
Есть только Город и мы, его верные последователи. Зачем нам имя? - осторожно
ответил Четвертый.
- Действительно, зачем? Только эгоистам не нужны имена.
Ну может еще таким больным, как вы. Хотя вы наверняка считаете, что вы
то как раз здоровые, а вот все остальные вокруг вас неизлечимо больны.
Вас даже не учить надо, а лечить, - холодно ответил новичок.
Затем ему по-видимому надоело прятаться за спинами, он
подошел ко мне, и смотря мне прямо в глаза, произнес, - Ну что ж, давай
лечиться, - и резко, без всякого размаха ударил меня в солнечное сплетение.
День
Обоняние это одно из тех чувств, которое с достаточно
большой достоверностью помогает установить насколько реален окружающий
мир. Или насколько нереален. Это кому как нравится, принципиальной разницы
в этом нет. По крайней мере для меня это чувство пока еще работает. Зрение,
слух и осязание уже давно продались виртуальным мирам. Вкус медленно, но
уверенно двигается по их стопам, в чем я смог лишний раз убедится, слизнув
с верхней губы капельки крови, и не почувствовав ее солоноватого вкуса.
Слабенькая надежда со второй попытки найти носовой платок
скоропостижно умерла, и мне пришлось утирать, добравшуюся до подбородка,
кровь многострадальным галстуком. Затем я тщательно обнюхал галстук, мучительно
вспоминая как же он должен пахнуть. По всей видимости, он не подходил на
роль лакмусовой бумажки реальности. Металлическая стенка шкафчика тоже
не источала никаких определенных запахов.
Подмышки! У меня же есть подмышки! Последущую минуту я
становлюсь похожим на птицу, прячущую голову под крыло. Как же я раньше
недооценивал запах пота. Можно даже сделать философский вывод, что если
ты потеешь, то ты реален.
Убедив себя в том, что я не сплю и что мир реален как
никогда, я задался вопросом, а что собственно я делаю в этом неосвещенном
коридоре. Ответом мне была тишина.
Кровотечение уже прекратилось, и я смог продолжить свой
поиск неизвестно чего. На втором этаже я обнаружил полузатопленные, пахнущие
сероводородом, туалеты. На стене одного из них висели остатки замызганного
зеркала. Я умылся, смыл с лица кровь, тщательно протер глаза холодной водой.
Горячей воды там, наверно, никогда и не было. Почему-то вспомнился произшедший
в автобусе инцидент. Подумалось, что может действительно не помешало бы
сходить к песочнице.
Выйдя из туалета, я еще раз проверил содержимое карманов,
и неожиданно для себя все-таки нашел этот проклятый носовой платок. Пока
я его тупо рассматривал, размышляя, что платок нельзя выкидывать в окно,
так как он просто возьмет и убежит, а надо законсервировать в контейнер
для биохимических отходов, и опустить на дно океана, рядом со мной лениво
пробежала огромная жирная крыса. Она провела по моей ноге своим длинным
хвостом, нагло взглянула на меня своими хищными глазками, красноречиво
покрутила пальцем у виска, и тихо скрылась в глубинах темного коридора.
- Сама такая, - обиделся я, слегка удивившись такой бесцеремонности.
Затем я тряхнул головой, и опять понюхал подмышки, решив, что надо быстрее
отсюда сматываться пока крыса не привела своих друзей, и они не начали
трясти у меня сигареты.
Я направился к выходу, подмечая, что закурить действительно
не помешало бы. Мимо дежурной, которая по прежнему вязала в вестибюле,
я постарался пройти как можно быстрее.
На пороге школы, я широко зевнул, затем вынул из внутреннего
кармана пиджака сигареты и спички. Спичечный коробок был пуст, сигарет
же оставалось ровно две штуки. Одну из них я засунул себе за ухо, а другую,
несмотря на отсутствие спичек, я поместил между зубами в правом уголке
рта.
Этот район я заочно знал, как свои десять пальцев. До
песочницы оставалось пройти всего лишь два квартала. Можно было двигаться
вдоль дороги, а можно было укоротить путь идя дворами. Я избрал второй
вариант.
Когда я добрался до двора, часы показывали скорое наступление
полдня. Территория вокруг песочницы была огорожена высоким деревянным забором
с множеством щелей. Я подошел поближе, и посмотрел в одну из них. На месте
песочницы красовалась глубокая яма. В непосредственной близи с ямой находились
бетономешалка и экскаватор, рядом с которыми трехметровой горкой возвышался
выкопанный песок.
Раздвинуть составляющие забор щиты, и пробраться на огороженное
пространство не составило никакого труда. Я подошел к яме, и заглянул внутрь.
Яма как яма, ничем не отличающаяся от миллиона таких же вырытых ям. Дважды
обойдя ее, я присел на небольшой выступ выкопанной горки. Спускаться вниз
мне не хотелось, вместо этого я откинулся на спину, и проверил состояние
находящейся в зубах сигареты. Она уже была порядочно измята, но списывать
ее было еще рано.
Я зевнул, и откуда-то донёсся монотонный шум прибоя. Я
зевнул еще раз, и мягкий бриз принес соленный запах моря. Тот же бриз мягко
закрыл мне глаза, и легионы голодных чаек заполонили все небо, заслоняя
своими крыльями солнце.
Сон
Все медленно рушится, погибает. Город медленно отторгает
нас. Наши жертвы не имеют никакого эффекта. Четвертый утверждает, что нас
кинули, и он как всегда прав.
Но ведь так не честно! Мы же делали все, как он хотел,
мы ни на миллиметр не отступали от его указаний. Мы слепо шли за ним, мы
несли его знамя. Мы были готовы умереть за него без малейших сомнений.
Зачем тогда ему это было нужно? Во имя чего? Мы же... ведь мы же...
Затравленные и отверженные мы пришли зализывать раны к
песочнице. Приятно видеть, что наше поражение на нее никак не повлияло,
она такая же как и раньше. Настоящие ценности остаются неизменными независимо
от обстоятельств.
Четвертый ложится на спину в центр песочницы, подложив
под голову руки. Я усаживаюсь рядом, молча перебирая серый песок. Он медленно
просачивается сквозь пальцы, оставляя после себя в ладони небольшие разноцветные
камушки.
- А ведь Город... - Четвертый запнулся, нахмурился, потер
лоб, и продолжил начатую мысль, - Он такой же как и мы, одинокий и уставший.
И то, что мы пошли за ним это исключительно наша вина, и только наша. А
песочница это только один из ведущих к нему порталов, один из множества.
- Множества? - удивленно перебил его Третий.
- Да, множества. Только я подозреваю, что все порталы
сугубо уникальны, то есть только мы можем пользоваться песочницей, и только
песочница может быть использованна нами.
- Так что будем делать? - нетерпеливо спросил Второй.
- А что нам остается? - ответил Четвертый вопросом на
вопрос.
- Молиться? - хмыкнул Третий.
Четвертый сел, стряхнул налипший на пиджак песок, и недолго
думая начал молитву.
- О, Город. Ты велик...
На секунду Четвертый замялся, сглотнул, сплюнул, погрузил
пальцы обеих рук глубоко в песок, и продолжил.
- В поисках вечного мы приняли твою веру, в поисках силы
мы приняли твою сторону...
Затем он замолчал, и опять улегся в песок.
- Молитва еще не окончена? - утвердительно спросил Третий.
Четвертый глубоко вздохнул, и ничего не ответил.
- Не хорошо, надо закончить. - задумчиво сказал Второй.
Я прокашлялся, встал на ноги, и сделав суровое лицо, громко
произнес.
- О, Город, ты все что у нас есть. Прости, и не оставляй
нас. Пожалуйста.
С последним сказанным словом песок забурлил, создавая
широкую воронку, засасывая нас в свои бездны.
Явь (интервью с конкурентами)
Реальна ли реальность, или насколько реальна реальность?
Сразу же договоримся о корректности формулируемых проблем. Реальность и
ее восприятие неразделимы. Мы говорим реальность, а подразумеваем ее восприятие.
Обьект наших исследований это разнородность восприятия однородной реальности.
Реальность и ее восприятие определяются разными вещами:
химией, физикой, философией, числом атомов в поношеных носках, числом пи
и так далее. Список можно продолжать практически до бесконечности.
Первичная реальность воспринимаемая разными субстанциями
различается по своему составу. Несмотря на то, что есть похожие восприятия
реальности, мы еще ни разу не обнаружили совершенно одинаковых восприятий.
В данный момент ведутся работы по клонированию восприятий реальности.
Как ни странно, восприятия реальности поддаются классификации.
В первую категорию попадают восприятия максимально приближенные к первичной
реальности. Во вторую, самую многочисленную категорию попадают восприятия
воспринимающие только отдельные аспекты реальности, так сказать, подреальности.
Наконец, в последнюю, третью категорию восприятий попадают восприятия так
называемой сюрреальности. Я их называю испорчеными восприятиями. Кое-кто
пытается перекроить уже имеющиеся стандарты, пытаясь добавить четвертую
категорию. Они называют ее категорией оторванных восприятий. Очень неважный
термин для определения вещей, существование которых более чем спорно.
Кстати, первичная реальность сама по себе никого не интересует.
Ее можно сравнить с многогранным бриллиантом, красиво, а достойного применения
нету. Стекло резать это несерьезно, разве это применение? Давайте переменим
тему, пожалуйста.
Наши конкуренты? Ха. Эти псевдомыслители, решающие проблему
материальна или нет первичная реальность, ничего в этом не смыслят. Они
даже не могут правильно сформулировать, что же такое первичная реальность.
Пройдохи! Прохиндеи! Неучи! Они самый настоящий позор для науки. За последнее
время мы добились таких успехов, каких им и во сне не снилось. Этот их,
так называемый, проект Симбиоз самая настоящая профанация, дилетантство,
натуральное очковтирательство. Мое мнение то, что там все высосано из пальца,
притянуто за уши. Эти их теории, это просто ужас, дикость. Вопреки всей
методике, вопреки здравому смыслу! Поля полями, но нельзя же так безответственно
моделировать реальность! Категорически нельзя! Они ведь добавили в отношении
полей обратную связь, это же как ножом по живому. Если, допустим, я передам
свое восприятие реальности крысе, то это просто убьет ее, она же элементарно
сойдет с ума. Их аргументы о какой-то там приспосабливаемости восприятий
не выдерживают никакой критики. Управы на них нет!
Жулики! Проходимцы! Позор! Позор!
Полдень
На моем умиротворенном лице ютилась легкая улыбка. Собравшаяся
в уголке рта слюна медленно преодолела барьер губы, и прозрачная струйка,
повинуясь силе притяжения, устремилась вниз по подбородку, заставив меня
открыть глаза.
Яркий, желтый кругляшок в центре бесконечно голубого неба
источал тепло и спокойствие, придавая дню эпитет 'великолепный'.
Я широко зевнул, и остатки изжеванной сигареты выпали
из моего рта. Хорошо потянувшись, и вытерев подбородок, я посмотрел на
часы. Ровно половина первого.
Сбоку раздалось робкое мяуканье. Из-за гусеницы экскаватора
на меня недоверчиво смотрела небольшая голубоглазая кошка. Ее шерстка была
окрашена в серебрянно-серые тона.
- Кис, кис, кис. Хорошая киска, иди сюда, я тебя поглажу,
- ласково позвал я кошку, по идиотски вытягивая губы, и производя рукой
зовущие жесты. Погримасничав несколько минут, я вынул из-за уха сигарету
и помахал ей в воздухе, надеясь хоть так заинтересовать зверюшку. Огонек
любопытства зажегся в ее умных глазах, и она медленно, шаг за шагом стала
приближаться ко мне. Казалось, что пройдет вечность пока ее любопытство
перевесит мучащие ее сомнения, и она позволит мне погладить себя.
- Зачем ты это делаешь? - думал я, уже устав махать руками
и вытягивать губы, - Я то знаю зачем я тебя зову, а что тебе нужно от незнакомца?
Все равно, кроме этой сигареты мне нечего тебе дать. У нас черезчур разные
вкусы и взгляды на жизнь.
Наконец, она подошла ко мне, и я смог взять ее на руки.
Вопреки ожиданиям ее шерстка была жесткой и грубой. Пока я гладил ее, она,
мурлыча от удовольствия, несколько раз больно царапнула меня за руку своими
острыми коготками.
- Эй, эй, потише, мне же все-таки больно. Если уж пришла,
то и веди себя соответственно, а если не нравится, что я тебя глажу, то
зачем надо было приходить? Или ты пришла ко мне только для того чтобы царапаться.
А обо мне ты подумала? Мне же так тоже не нравиться, - упрекал я кошку,
надеясь, что она спрячет свои когти, и определиться со своей позицией,
но очевидно, что все мои упреки ей были по барабану.
- Не хочешь, не надо, - подумал я, вставая на ноги. Затем
я, как заправский баскетболист, красивым крюком закинул кошку в отверстие
бетономешалки. Через мгновение оттуда выскочило что-то совершенно дикое
и разъяренное. Мне пришлось резко уклониться, чтобы не попасть под ее горячую
лапку. Легкой царапиной в этот момент я бы точно не отделался. Приземлившись
на землю, она быстрыми скачками добежала до забора, в один миг вскарабкалась
по нему, после чего пропала из поля моего зрения, скорей всего убежав к
своим настоящим хозяевам.
Если бы она кинула меня в бетономешалку, то я бы так легко
оттуда не выбрался. Может еще когда-нибудь увидимся, и я с улыбкой буду
вспоминать, как гладил тебя. О чем ты будешь думать в этот момент я и понятия
не имею, главное чтобы без зла. Прощай, киска.
Я отряхнулся от налипших песчинок, осторожно потрогал,
оставленные кошкой царапины. Было не сколько больно, сколько неприятно,
и я решил, что все кошки законченые эгоистки, хотя наверняка не имел права
так сильно обобщать. Хотя зачем мне кошки, у меня же есть песочница.
Я нагнулся, набрал полную пригоршню песка, и насыпал его
во внутрений карман пиджака. Затем я пошел домой, отсыпаться.
Явь (комментарии Фуфика)
Ну надо же так. Только в седьмой фазе. Ну как же так.
Даже слов нет. Западло. Повторяю. За-пад-ло! Сидишь тут, паришься, горбатишь,
а они только в седьмой фазе.
Много они там понимают в этой реальности. Реалисты нашлись.
Первичная, вторичная, третичная. Уже давно могли додуматься, что все зависит
от порталов, и только от них. Как они ее покажут, такой она и будет. Если
все вокруг будут думать, что черное это белое, а белое это вообще никакое,
то так и будет. Враги народа, доказывающие, что это не так, попросту не
будут поняты. Если в дальнейшем, врагам удастся подточить устои портала,
и доказать, что белое это белое, а черное это черное, то их теория все
равно будет содержать пункт, запрещающий красное, как цвет, морально разлагающий
личность. Из-за этого спектр потом сильно обижается. Вчера зашел ко мне,
опять жаловался, что его никто не понимает. Хотя у спектра свои бзики.
Возомнил себе, что он начало всех начал и ноет об этом на каждом углу.
Впрочем, достаточно напомнить ему о спектральном анализе, как он сразу
остывает, и уходит в себя.
Реальность все время меняется, а порталы строятся соответственно
именно той реальности, которая существует в момент их возведения, и в последствии
эти самые порталы остаются неизменными. На них ни влияет ни дождь, ни снег,
ни общественное мнение, ни занудство спектра, ни эти последователи. Тоже
мне последователи, на них нажали, они и стухли. Чур меня от таких последователей.
Ладно, мой друг, забудь весь этот бред, который я сейчас
сказал, яйца курицу не учат, лучше пошли со мной, я угощу тебя вином, у
меня как раз в погребе стоит бочонок отличного Амонтильядо.