Беатов Александр Георгиевич : другие произведения.

Время Дня: Ночь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В романе Автор попытался нарисовать картину заката советского декаданса - той "золотой" эпохи, которую назвали "застойной". В манере, лишённой "оптимистического пафоса соцреализма" вычерчивается бытовая линия круга, в который попадают различные выходцы из ушедшего в прошлое ХХ-го века. Поиск жизненного смысла, любви, страдание героев, преодоление недугов, преследование властей и противостояние им образуют негативный образ структурной нити, ведущей к сокрытым для первоначального видения горизонтам позитивного преображения читательского взгляда. Роман состоит из пяти частей, названных именами некоторых его героев, с которыми сталкивается Сашка, обыкновенный парень, воспитанный в пролетарской семье, судьба которого прослеживается на протяжении нескольких лет. В первой части описывается всего несколько дней из жизни Сашки,его, приятелей, сокашников по ПТУ, где он учится, и сотрудников по работе на Заводе, ставшем для отравленного официозной пропагандой главного героя романа, как бы, ироническим символом, или синонимом, таких слов, как: Партия, Советский Союз, Армия. Изображение незамысловатого пролетарского быта, в который погружаются герои повествования, оказавшиеся внутри крепости могучего советского государства с жестокими законами предначертанной гражданской судьбы, - является художественным замыслом Автора. Можно было бы поставить точку в конце первой части романа и считать судьбу Сашки, оказавшегося в больнице, законченной повестью, если бы образы героев не задышали живой жизнью и не заставили бы Автора продолжить историю. Так, во второй части повествование сосредотачивается на внутреннем мире и переживаниях героев, сталкивая их с той же бездушной машиной советской действительности, которая фабрикует и выбрасывает социальных уродов в подмосковную психиатрическую лечебницу. Бредовые фантастические выдумки Сашки становятся реальностью, а реальность жизни комформированного сознания рабочего Круглова доходит до фантасмагорического гротеска в его столкновении с всевидящим оком заводского отдела КГБ. Выбравшись из психбольницы, в своих поисках правды Сашка попадает в религиозную секту, где встречает лица, искажённые иной реальностью: негативное противостояние окружающей действительности собирает сектантов вокруг их лидера, пытающегося преодолеть свои комплексы неполноценности, противопоставив официальной религии своё выхолощенное доморощенное учение, подчинённое удовлетворению его тщеславия управлять лишёнными воли бывшими наркоманами и разочарованными в жизни молодыми людьми. В третьей части повествование становится романтически окрашенным, указывая выход из быта: одному герою - через религию к любви, другому через невежество - в дурдом. Четвёртая и пятая части, подобно черно-белому фильму, снятому на цветной плёнке, рисуют уродство душ, обличённых властью и оболваненного пропагандой "потерянного поколения", не способного отличить ночи от дня; а в качестве альтернативы указывает выход в образе мудрого священника, который помогает главному герою найти верное направление в жизни, вырваться из пут сектантов, не пойти на компромиссы с властями, не стать предателем подобно другим описанным в романе персонажам. Автор романа пришёл к мысли, что его образы вовсе не являются какой-то новой выдумкой. Он только обрисовал контуры с тех, с кем столкнулся в жизни; и если таковыми оказались персонажи, может быть, и не достойные уважения читателя, - за недостатком чего-либо значительного, автор попытался из обыденного создать что-то, вырвав у времени никем не замеченное сырьё и даже использовав свою собственную жизнь как материал для творчества. Художник в самом широком смысле - это "плагиатор жизни", с болью для себя поглощающий и переваривающий её пертурбации, чтобы продвинуть вперёд хотя бы немного то, чему мало кто придаёт значение, или, к сожалению, принимает даже свою собственную жизнь за нечто обыденное. Так ли это?.. Автор нарисовал незамысловатую картину жизни в Советском Союзе, навсегда оставшемся в прошлом веке, и даже сделал художественное отступление в будущее, когда "империя зла" развалилась. Тем не менее, Россия, сбросив "неудобоносимое бремя" ответственности, возложенной на её народ "пламенными революционерами" и их коррумпированными потомками, осталась, и даже в какой-то мере обновилась и духовно очистилась. Открылись глаза. Люди поняли, какое долгое время и в каком дневном мраке ночи они пребывали. Через диссидентство и потерю элементарного чувства патриотизма, русский человек возвращается на Родину из советского идеологического рабства. Открываются новые перспективы... Роман "Время дня: ночь" ни в коем случае не следует оценивать, как злопыхание против России. Он относится к веку прошлому, немного наступившему на настоящий. Его фабула - правдивый исторический срез эпохи, ушедшей, будем надеяться, навсегда в небытие, изучение и осознание которой явится залогом того, чтобы никогда к ней не вернуться. Copyright \@ 2012 by Alexander Borisov All Rights Reserved.Library of Congress Registration Number: Txu 1-790-465. Зарегистрировано под старым названием "Родной Завод".Посл.ред.25/5/22.

Александр Беатов



ВРЕМЯ ДНЯ: НОЧЬ



Роман

















  
  

New York 2022

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Copyright @ 2012 by Alexander Borisov
   All Rights Reserved.
   Library of Congress Registration Number: Txu 1-790-465.
   Зарегистроровано под первоначальным названием "Родной Завод".
   Printed in the United States of America.
  

0x01 graphic

  

Авторская аннотация к роману "Время дня: ночь"

   В романе "Время дня: ночь" сделана попытка нарисовать картину заката советского декаданса -- той "золотой" эпохи, которую назвали "застойной". В манере, лишённой "оптимистического пафоса соцреализма" вычерчивается бытовая линия круга, в который попадают различные выходцы из ушедшего в прошлое ХХ-го века. Поиск жизненного смысла, любви, страдание героев, преодоление недугов, преследование властей и противостояние им образуют негативный образ структурной нити, ведущей к сокрытым для первоначального видения горизонтам позитивного преображения читательского взгляда.
   Роман состоит из пяти частей, названных именами некоторых его героев, с которыми сталкивается Сашка, обыкновенный парень, воспитанный в пролетарской семье, судьба которого прослеживается на протяжении нескольких лет.
   В первой части описывается всего несколько дней из жизни Сашки и окружающих его людей: родственников, друзей, приятелей, сокашников по ПТУ, где он учится, и сотрудников по работе на Заводе, ставшем для Автора, как бы, символом и синонимом таких слов, как: Армия, Родина, Советский Союз. Изображение незамысловатого пролетарского быта, в который погружаются герои повествования, оказавшиеся внутри крепости могучего советского государства с жестокими законами предначертанной гражданской судьбы, -- является художественным замыслом Автора. Можно было бы поставить точку в конце первой части романа и считать судьбу Сашки, оказавшегося в больнице, законченной повестью, если бы образы героев не задышали живой жизнью и не заставили бы Автора продолжить историю.
   Так, во второй части повествование сосредотачивается на внутреннем мире и переживаниях героев, сталкивая их с той же бездушной машиной советской действительности, которая фабрикует и выбрасывает психических уродов в подмосковную психлечебницу. Бредовые фантастические выдумки Сашки становятся реальностью, а реальность жизни комформированного сознания рабочего Круглова доходит до фантасмагорического гротеска в его столкновении со всевидящим оком заводского отдела КГБ.
   Выбравшись из психбольницы, в своих поисках правды Сашка попадает в религиозную секту, где встречает лица, искажённые иной реальностью: негативное противостояние окружающей действительности собирает сектантов вокруг их лидера, пытающегося преодолеть свои комплексы неполноценности, противопоставив официальной религии своё выхолощенное доморощнное учение, подчинённое удовлетворению его тщеславия управлять лишёнными воли бывшими наркоманами и разочарованными в жизни.
   В третьей части повествование становится романтически окрашенным, указывая выход из быта: одному герою -- через религию к любви, другому через невежество -- в дурдом.
   Четвёртая и пятая части, подобно черно-белому фильму, снятому на цветной плёнке, рисуют уродство душ обличённых властью и оболванненого пропагандой "потерянного поколения", не способного отличить ночи от дня; а в качестве альтернативы указывает выход в образе мудрого священника, который помогает главному герою найти верное направление в жизни, вырваться из пут сектантов, не пойти на компромиссы с властями, не стать предателем подобно другим описанным в романе персонажам.
   Автор романа пришёл к мысли, что его образы вовсе не являются какой-то новой выдумкой. Он только обрисовал контуры с тех, с кем столкнулся в жизни; и если таковыми оказались персонажи, может быть, и не достойные уважения читателя, -- за недостатком чего-либо значительного, автор попытался из обыденного создать что-то, вырвав у времени никем не замеченное сырьё и даже использовав свою собственную жизнь как материал для творчества.
   Художник в самом широком смысле -- это "плагиатор жизни", с болью для себя поглощающий и переваривающий её пертурбации, чтобы продвинуть вперёд хотя бы немного то, чему мало кто придаёт значение, или, к сожалению, принимает даже свою собственную жизнь за нечто обыденное. Так ли это?..
   Автор нарисовал незамысловатую картину жизни в Советском Союзе прошлого века и даже сделал художественное отступление в будущее, когда советская империя развалилась. Тем не менее Россия, сбросив "неудобоносимое бремя" ответственности, возложенной на её народ "пламенными революционерами" и их коррумпированными потомками, осталась, и даже в какой-то мере обновилась и духовно очистилась. У людей открылись глаза. Они поняли, в каком мраке ночи и как долго они пребывали. Через диссидентство и потерю элементарного чувства патриотизма, русский человек возвращается на Родину из советского идеологического рабства. Открываются новые перспективы...
   Роман "Время дня: ночь" не следует оценивать как злопыхание против современной России. Он относится к веку прошлому, немного наступившему на настоящий. Его фабула -- правдивый исторический срез эпохи, ушедшей навсегда в небытие, изучение и осознание которой явится залогом того, чтобы никогда к ней не вернуться.

0x01 graphic

Ч А С Т Ь П Е Р В А Я

Н И К О Л А Й К Р У Г Л О В

   "Казалось, со всей России сорвало крышу..."

Б. Пастернак "Доктор Живаго"

1. СЕМЕЧКИ

   Весной 1976 года, в конце апреля, когда весь снег уже почти стаял, убогая старуха шла вдоль придорожных городских кустов и собирала пустые бутылки. Несколько штук их уже лежало в её мешке, привязанном к поясу, под старым длиннополым пальто. Утро было пасмурное. В воздухе стояла неосидающая влага -- что-то среднее между туманом и мелким дождём. Бабка приподнимала палкой помои, заглядывала под кусты и в урны, нисколько не обращая внимания на людей. Впрочем, и люди, занятые своим делом, как будто тоже не замечали её: сгорбленная, в заношенном пальто, она ничем не выделялась на фоне мусора, выползшего на божий свет из-под исчезнувшего покрова.
   На автобусной остановке, где было особенно людно в этот час пик, ей сильно повезло. Она нашла сразу пять свежих пивных бутылок, аккуратно выставленных на асфальте, и две винные, рядом, в урне. Старуха как раз извлекла последнюю, когда неожиданно взвизгнули тормоза, и раздался короткий животный крик.
   -- Собаку раздавил! -- сказал чей-то мужской голос.
   -- Вот живодёр! Едет и не смотрит! -- выкрикнула какая-то женщина.
   И бабка, не поднимая головы от урны, переспросила:
   -- Собаку задавили?
   И тут же себе ответила:
   -- Хорошо, что не человека!
   В это время она услышала, как подъехал автобус.
   -- Какой это автобус? Какой это автобус? -- спрашивал другой мужской голос, и ему никто не отвечал.
   -- Какой это автобус?! -- в третий раз выкрикнул он. -- Я слепой! Скажите, пожалуйста!
   И кто-то сказал:
   -- 684-ый.
   Старуха -- сунула бутылку в карман, заглянула в урну ещё раз для проверки и пошла прочь.
  
   Алексей Николаевич Вишневский, человек лет сорока, работал инспектором во Вневедомственной охране одного из районов Москвы. Из-за его пьянства всего несколько дней назад от него ушла жена, и он запил ещё сильней. Он с большим нежеланием отбывал свою службу, и после работы спешил купить вина или водки. Друзей у него не было, и с сослуживцами Вишневский не пил, опасаясь потерять должность. Чаще всего пить приходилось со случайными людьми.
   Как-то раз он надумал навестить свояченицу, Полину Александровну, чтобы через неё, возможно, поправить свои отношения с женой. Для этого Алексей Николаевич заранее купил бутылку водки и одним трезвым днём поехал к родственникам. Пока ехал, надумалось, что одной бутылки может оказаться мало -- если учесть то обстоятельство, что муж свояченицы, Иван Михайлович Волгин, умел выпивать. Выйдя из метро, Вишневский остановился в недоумении. Район, где жили Волгины, был мало знакомый, и требовалось приложить усилие, чтобы вспомнить его хоть немного.
   Сновали прохожие. Рядом с аптекой, расположенной в массивном доме, за что его местные жители звали "Сталинским", для привлечения покупателей, на пустом винном ящике, вместо прилавка, торговка расположила стакан, наполненный семечками, которые непрерывно черпала из полупустого мешка другим стаканом, меньшего размера. Человек семь -- десять непрерывной очереди, приближаясь к ней, заранее оттопыривали свои карманы, и, протягивая десятикопеечные монеты, сразу получали готовый к употреблению продукт.
   И где ж это она такой крохотный стакан выискала? -- подумал Вишневский, наблюдая за проворно снующей рукой торговки и уже протягивая ей деньги. Его рука полезла в карман, пальцы схватили семечку и понесли в рот. Пройдя несколько шагов, он вновь остановился. Приобретение семечек не решило его затруднения. Он начал внимательно всматриваться в прохожих, зная наверняка, что ожидаемый должен появиться с минуты на минуту.
   Он стоял немного поодаль от торговки, в проходе, между зданием, с аптекой, и табачным ларьком, и посматривал то влево, то вправо, то на торговку -- из любопытства проверяя, всё ли так же бойко идёт торговля, и не встал ли ожидаемый тоже в очередь за семечками. Прошла минута, другая. И, наконец, действительно, в потоке прохожих появился человек весьма специфической наружности. Когда он поравнялся с Вишневским, Алексей Николаевич тронул его за рукав.
   -- Отец, где тут магазин?
   Прохожий остановился. Не выходя из потока людей, он начал подробный рассказ о том, как дойти до магазина и что в нём можно купить. По его окончании, в подтверждение своих слов, незнакомец отвёл полу телогрейки, за которой Алексей Николаевич увидел бутылку трёхрублёвого портвейна. Человек был настолько расположен к Вишневскому, что даже предложил распить показанное вино на двоих. Как ни был велик соблазн случайной встречи, Алексей нашёл в себе силы отказаться от этого предприятия, объяснив, что идёт в гости к родственникам.
   Причина оказалась вполне уважительной. Туземец помолчал, деликатно показывая тем самым понимание обстоятельств Вишневского, представился, назвавшись Николаем, и уже как старый знакомый, на прощанье пожал Алексею руку.
   Влившись в поток прохожих, Вишневский последовал указаниям Николая, и, подкармливаясь на ходу продуктом из кармана, сожалел, что не познакомился с человеком ближе и в знак благодарности не дал ему хотя бы пригоршни семечек.
   А Николай, продолжая свой путь, двинулся в пивную, расположенную на расстоянии одной автобусной остановки. Он выбрал пеший путь, и потому очень скоро туда прибыл, занял очередь за кружкой, разменял рубль на двадцатикопеечные монеты, занял другую очередь -- за пивом, сходил в туалет помыть освободившуюся кружку, чтобы как раз вовремя успеть набрать в неё пива и выпить его, не отходя от аппарата, и, не теряя очереди, набрать новую порцию.
   С наполненным бокалом он пристроился у запотевшего окна, протёр небольшой его кусочек, чтобы смотреть на улицу, и, следуя примеру стоящего рядом мужика, примкнул носом к стеклу, время от времени отрываясь от него лишь за тем, чтобы сделать глоток.
   Заглядевшись на улицу, Николай даже забыл про вино, сильно оттягивавшее карман телогрейки. Он видел в окно, как мимо проносились легковые автомобили, маршрутные такси, проезжали автобусы и грузовики. Во всех них сидели люди, и та мысль, что все они куда-то и зачем-то едут да и вроде как даже торопятся что-то успеть сделать, удивила Николая своею необычайною остротою. И он почувствовал неожиданный внутренний подъём, выводящий из мимолётного оцепенения, и решил, не медля, принять небольшую дозу вина и тоже, как все, на чём-нибудь проехать -- хотя бы до дому.
   Слева, по соседству, у каких-то двух парней, которые только что распили точно такое же, что у него, вино, Николай попросил стакан, поддел ключами пробку, налил и быстро выпил. Возвращая ребятам стакан, в знак благодарности он спросил, как их зовут. Они назвались. Одного звали Сашкой, другого -- Игорем. И он, чувствуя согревающий пищевод прилив вдохновения, тогда тоже сказал своё имя, назвавшись дядей Колей.
   Затем все вместе закурили дядин Колин "Беломор". Потом он угостил парней по пол стакана, рассказал про то, как, побранившись с женой, назло ей увёз за город кошку, но кошка всё равно вернулась обратно, хотя и через целый месяц. Ребята рассказали несколько нецензурных анекдотов. Николай посмеялся и стал рассказывать про свою работу.
   Оказалось, что все трое работали на одном и том же Заводе. Парни, заканчивая учёбу в ПТУ, проходили практику радиомонтажниками, а Николай с самой войны слесарил. Несмотря на такое совпадение, ребята быстро утомились от рассказа захмелевшего дяди Коли, попрощались с ним и покинули пивную.
   -- Каков дядя Коля-то, а?! -- ехидно произнёс Сашка, как только друзья оказались на свежем воздухе.
   -- Весьма неплох! -- отозвался Игорь. -- И к тому же -- изрядно ветеранист!
   -- А как он про Родной Завод-то начал пороть! -- продолжал Саша.
   -- Ещё бы! Он, наверное, без него жить не может! -- поддержал Игорь, -- Каждую ночь во сне видит!
   -- Нет! Он вообще не спит! Он всё время работает на Заводе!
   -- Тогда, как же он оказался в пивной?
   -- А он поругался с мастером. Тот не выдал ему спирта. И ему волей-неволей пришлось заправляться пивом. Это ж его топливо! Он на нём работает, как робот!
   -- Он и есть робот! -- отозвался Игорь, шагая в ногу с Сашей. -- А пиво нарочно пьёт, чтобы все думали, будто он -- человек. И живёт он на Заводе в раздевалке, в чьём-нибудь шкафу. Может быть -- даже в нашем!
   -- Что-то я его раньше не встречал...
   -- А он хитрый! Он вылезает из шкафа в шесть ноль-ноль, когда ты только надеваешь штаны. Потому-то он такой именитый на Заводе. Ведь, все думают, что он живой и даже настоящий ударник труда.
   -- Да... Дядя Коля -- оригинал! Надо бы за ним понаблюдать и вывести на чистую воду, -- закончил Сашка игру в "Дядю Колю". потому что ребята уже подошли к метро, и остановились, чтобы попрощаться.
   В магазине было людно. Вишневский встал в конец изогнувшейся змеёй очереди и взглянул на часы. До закрытия оставалось каких-то полтора часа, а продавец куда-то ушёл и всё никак не появлялся. Люди рабочего вида всё подходили и подходили и занимали друг за другом очередь. Постепенно Алексей Николаевич переместился к центру магазина и уже смог даже рассмотреть бутылки сухих вин и дорогих коньяков, которые никто не покупал, выставленные на полках витрины, высоко вверху. Однообразный усиливающийся гул переговаривающихся людей постепенно проник в сознание Алексея, заполнил его безраздельно, так что он совсем уже забыл, как давно и зачем тут находится.
   Неожиданно где-то сзади послышались резкие выкрики, будто на другом языке. И словно по сговору все люди разом прекратили разговаривать, и каждый к чему-то прислушался. В это же время сзади так сильно нажали, что Вишневский оказался почти у самого прилавка, а ящики, стоявшие вдоль стены, где он находился секунду назад, устрашающе закачались над головами толкавшихся. Затем Вишневского оттеснили обратно и, оказавшись в черте опасности, он начал отчаянно сопротивляться, пытаясь протиснуться вперёд. Находившиеся за его спиной, видимо, тоже не хотели получить по голове удар ящиком и толкали Вишневского. Чувствуя такую солидарность, он старался не уступать своих позиций. Ему ещё удалось немного продвинуться вперёд и, сжатый со всех сторон так, что стало невозможно дышать, он затих, затаился, отдыхая в ожидании новой провокации противника, -- когда за его спиной вдруг кто-то вскрикнул матерно, а в следующий миг через его голову и по головам впереди стоящих покатился всё ж таки упавший ящик и рухнул на пол, где-то за прилавком. Там, в ответ на это событие засмеялся, поставленный следить за порядком, подвыпивший рабочий. Сколько ящиков упало за его спиной, и куда они подевались, Алексей не знал, потому что был не в состоянии даже скосить взора. Толпа, набившая магазин, вскоре успокоилась, а Вишневский с удовольствием отметил, что оказался совсем близко к прилавку.
   Торговать всё не начинали. Время от времени из нетерпения кто-то начинал было мелко стучать монетой по пластику прилавка, покуда рабочий не приказывал прекратить. Всё это время рабочий шутливо переругивался со знакомым из очереди, который в шутку пытался схватить его ниже живота. И тот весело смеялся, зажав в углу рта изжёванную папиросу. Алексей Николаевич весь издёргался, глядя на него. Он чувствовал усталость в ногах и какой-то нетерпеливый голодный зуд в животе.
   Наконец, пришла продавщица, толстая баба, с лицом безо всякого выражения. Она бросила амбарную книгу куда-то под прилавок, направила рабочего перекрыть входную дверь, начала быстро торговать.
   Уже через пять минут заметно поредело, так что дышать стало много легче. А ещё через пять минут подтвердилась теория эволюции Дарвина. Ибо как могла безо всякого разумного вмешательства, совершенно стихийно, движимая лишь борьбой за существование, образоваться вторая очередь, которая даже двигалась намного быстрее первой из-за полного отсутствия у её членов бремени пустой посуды, -- оставалось загадкой человеческой природы. Люди из первой очереди ругали тех, кто был во второй и, тем не менее, норовили сами влиться в её ряды. И тем, кто был ветераном первой очереди, не имел "тары", было особенно обидно за такую несправедливость закона выживания сильнейшего. Недовольство медленно зрело, накаляясь в сердцах обиженных бессознательной злобой против теории эволюции. И вот, также стихийно, как родилась вторая очередь, из её чрева изверглось возмущение, и началась новая давка. Задние торопили не успевавших выставлять для пересчёта пустые бутылки, отчего то и дело слышался звон разбитого стекла. Норовившие пролезть без очереди, не давали отойти от прилавка уже отоварившимся, вызывая турбулентность. Некоторые дезертировали, пытались образовать третью очередь. Наконец, какой-то интеллигент высокого роста, с бородой, патриот законной очереди, под прикрытием двух помощников пролез к прилавку, где шла борьба с дезертирством. Наличием своего тела, занявшего стратегическую точку, он не позволял теперь протягивать продавцу деньги со стороны. До его появления Вишневский вовсе не продвигался вперёд. А тут сразу же прошёл на несколько шагов. Через несколько минут продавщица заорала на интеллигента, поскольку не в её интересах проистекал его контроль: те, кто подавали деньги со стороны, не требовали сдачи. И воспользовавшись её возмущением, дезертиры схватили "контролёра" за шиворот и утащили далеко назад, и тот уже не мог найти своё прежнее место в очереди, претерпевшей метаморфозу, пока он боролся за справедливость.
   За всем этим Вишневский с любопытством наблюдал, пока, вдруг, не увидел Ивана Михайловича, который как-то быстро оказался впереди незаконной очереди и громко сказал, обращаясь к продавщице:
   -- Маня, дай мне "беленькую"!
   Какой-то парень из второй очереди возразил:
   -- Куда лезешь, старый?!
   Иван Михайлович с возмущением ответил:
   -- Я -- ветеран войны! У меня ноги нет! Я -- инвалид!
   Парень стушевался. А Иван Михайлович добавил:
   -- Сопляк!
   Аргумент был весомый, и уже через секунду Волгин хромал, протискиваясь к выходу.
   -- Иван! Михалыч! -- закричал Вишневский.
   -- Эге?! -- отозвался тот, останавливаясь. -- Ты как -- здесь?!
   -- В гости -- к тебе!
   -- Иди сюды, твою мать!.. Что там стоишь?! Я возьму! Давай деньги!
   Алексей Николаевич хотел было направиться к своему родственнику, но бросать очередь, в которой провёл более часа, было жалко. И, находя мгновенное решение своего сомнения, он закричал:
   -- Эй, борода!
   Интеллигент, потерявший очередь и бессмысленно толкавшийся поодаль, оглянулся, вопросительно взглянул на Вишневского.
   -- Да, ты! -- Вишневский поманил его рукой. -- Вставай вместо меня!
   На улице Ивана Михайловича ждали двое.
   Все четверо зашли за магазин, во двор, к жилому дому, где сняли с обломленной ветки дерева надетый вверх дном стакан. Двое по очереди выпили, оставили Волгину его долю, ушли. Не долго думая, их примеру последовали свояки, допили остатки и в несколько приёмов -- другую бутылку, после чего отправились на квартиру Волгина, чтобы там, в безопасности, разделаться с той, что Вишневский привёз с собою.
   Далее, Алексей Николаевич плохо запомнил последовательность событий этого вечера и ночи. Лишь ранним утром следующего дня он обнаружил себя, в подъезде, на лестнице неизвестного ему дома.
   Вспоминались лишь редкие фрагменты вчерашнего вечера...
   В гостях у Волгина пили водку, а затем -- серую брагу с дрожжами. Он помнил, как они выцеживали её из огромной бутыли через марлю, которую держал над эмалированной кастрюлей Сашка, сын Ивана Михайловича.
   Хорошо, что он пил тоже! -- подумал Вишневский, пробуя подняться. -- Иначе б выпили всё на двоих...
   Вспоминалось, что он порывался поговорить о своей жене со свояченицей, смотревшей телевизор, лёжа на диване в другой комнате. Но Иван Михайлович всё не давал ему этого, каждый раз уводя на кухню помогать процеживать брагу.
   Затем следовала тёмная пустота, и как Алексей ни пытался пробиться сквозь густую пелену, покрывшую память вчерашнего вечера, ничего не выходило.
   Конец его тщетных попыток воскресить ушедшее в небытие время жизни, положил резкий звук, хлопнувшей где-то этажом выше, двери. Вишневский вскочил на ноги, ринулся к окошку.
   Сверху спустился молодой парень. Из какого-то оправдания, будто отвечая на мысленный вопрос законного жильца: "Зачем ты здесь, в столь ранний час?".-- на всякий случай, Вишневский спросил время. Оказалось, ровно семь. Выбросив из кармана измятую пачку "Шипки" и очистив извёстку с рукава, Алексей Николаевич поспешил вниз. Оказавшись на улице, он обратил своё внимание на то обстоятельство, что фасад дома, где он провёл ночь, сильно отличается от дома Волгиных. Рассуждать о причинах этого явления было некогда. Времени едва хватало доехать до дома, переодеться и успеть на службу.
   Всю дорогу в метро, превозмогая тошноту и головную боль, он не мог отделаться от навязавшейся откуда-то на ум фразы, которая казалась ему рифмованной. И только добравшись до дому, он понял, что в словах: "Московская водка отнюдь небезрвотна". -- нет никакой рифмы.
   В то время как Вишневский торопился на службу, другой человек, Владимир, уже возвращался со своей работы. В свои 35 лет он считал себя свободным художником слова. Поэтому несмотря на высшее образование, работал обыкновенным дворником на Заводе и, по совместительству -- сторожем, в той самой Вневедомственной охране, что и Вишневский. В это утро он ехал с ночного дежурства сразу на Завод. В сутолоке метро сторож едва успел заскочить в закрывавшиеся двери поезда. Народу было много. Поезд нёсся по туннелю, повизгивая ребордами колёс. Отчуждённые от жизни и озабоченные предстоящим рабочим днём пассажиры, как обычно, находились в безмолвии. Временами лампы, в ярко-жёлтых, режущих сонные глаза плафонах, помигивали, будто вагоновожатый от безделья в своей кабине то и дело щёлкал выключателем. То ли в этой связи, то ли, глядя на прилизанную голову маленькой старушонки, прислонившейся к его груди рюкзаком и издававшей запах керосина, чеснока и кислых щей, Володя вспомнил где-то слышанный куплет частушки: "Мотоцикл цыкал- цыкал и старуху задавил". Его губы невольно скривила улыбка. Но он осознал, что куплет циничен, и что ему не следовало бы проводить ассоциацию в своём сознании. И он перевёл взгляд вдаль...
   Володя испытывал умиротворение, глядя по утрам на людей которые ещё только собирались работать, тогда как он уже закончил. И хотя он ехал на другую работу, обе его должности были несравнимы с должностями большинства, так как не требовали от него особой ответственности. Быть ответственным перед государством, правительство которого он презирал, Володя не желал. Так он объяснял себе, почему он ушёл в дворники. Однако, на самом деле, его более всего привлекала именно эта безответственность, пользуясь которой, он мог заниматься своими делами даже во время работы.
   На гладкой белесой пластиковой поверхности потолка отражались перевёрнутые головы пассажиров. Какой-то мальчик, лет пяти, сидел с мамой у изогнутого поручня и сосал лимон. У этого же поручня, упёршись в него задом, спал стоя солдат. Его голова прыгала из стороны в сторону, строго соответствуя покачиваниям вагона.
   -- Станция Беговая! -- прокричал из репродукторов злой женоподобный голос, и двери остановившегося вагона открылись с шипением и глухим стуком. Голова солдата пришла в равновесие, и он шагнул прочь.
   На следующей остановке и дворник выскочил из вагона и на какое-то время исчез в потоке людей. Очевидно оттого, что все вокруг него торопились, невольно, как будто опасаясь куда-то опоздать, заторопился и он, обгоняя тех несчастных, которые не могли торопиться по той причине, что были либо старые, либо с похмелья. И когда Владимир оказался в подземном переходе, то решил поспешить ещё, подозревая, что вот-вот подъедет к остановке троллейбус, и он не успеет на него сесть. И тогда он побежал. И как раз в это время другой человек, помятого вида, торопился в противоположную сторону и, пробегая мимо, оба посмотрели друг другу в глаза, как будто о чём-то догадавшись. Этим человеком оказался Вишневский.
  

2. ГАЙКА

  
   Вспоминая вчерашний день, мысль дяди Коли остановилась на радиомонтажниках, которых он угостил папиросами и вином. Невольно он подумал о том, что у них должен водиться спирт. И его ноги как-то сами повернули к цеху Номер 7. Он увидел обоих ребят, как раз когда они вышли покурить в коридор, подошёл и поздоровался с каждым за руку. Разговор начал издалека, уходя в воспоминания двадцатилетней давности о том, как всё тут было по-другому и совсем не так, как теперь. Когда он почувствовал, что достаточно утомил ребят своим рассказом, тогда, как бы невзначай, сказал, что от вчерашнего вина чувствует себя не очень хорошо, и, потому, нет ли у них, в долг, немного спирту... Спирт действительно был, причём и у одного, и у другого. Ребята пообещали вынести. А Николай при этом сказал, что они его этим очень выручат.
   -- Ты зачем сказал, что есть спирт? -- спросил Сашка, когда они вернулись в цех.
   -- Неудобно... Он ведь вчера угощал, -- ответил Игорь.
   -- Вот и давай ему теперь. Завтра он опять придёт...
   Спирту всё же налили целые пол стакана, взятого из газировочного аппарата, и вынесли в коридор, прикрывая ладонью, в кармане халата. Вместе с дядей Колей ребята направились в заводскую столовую, где ПТУ-шникам выдавали бесплатный обед. Они взяли по тарелке супа и на второе -- гречневую кашу с котлетами. Пока дядя Коля ходил за хлебом, Сашка опустил в свою тарелку с супом гайку, размером в 22 миллиметра, сказав при этом своему приятелю, что это не гайка, а -- лакмусовая бумажка, по которой, де, они определят сейчас, кто есть на самом деле дядя Коля: человек или робот.
   Николай вернулся, положил на середину стола несколько кусков чёрного хлеба, вскинул неожиданно и привычно голову вместе со стаканом, направляемым рукою, и опорожнил его в один приём, задержав лишь на миг дыхание. Сразу же его рука потянулась к хлебу, взяла кусок, поднесла к носу и положила обратно.
   -- На, дядя Коля, -- сказал Сашка, отодвигая от себя тарелку в сторону Николая, -- Закуси супцом!
   -- А ты как же?
   Дядя Коля с сомнением взглянул на парня.
   -- Я не люблю суп...
   Он уже приступил ко второму блюду, воткнув вилку, с загнутыми зубьями, в котлету.
   Все стали молча есть, изредка поглядывая, что происходит, вокруг. Сашка с Игорем многозначительно переглядывались. Когда гайка попалась на ложку, Николай взял её двумя пальцами, посмотрел на свет.
   -- Ишь ты! Хорошо, что крупная попалась! А то можно было б не заметить...
   Он провёл по краю резьбы ногтём и, не особенно удивляясь находке, сунул в карман.
   -- Намедни как раз искал такую для тележки...
   Покончив с супом, он попрощался с ребятами и направился в литейный цех, где у него были два должника, у которых тоже подходило обеденное время. С ними он договорился, чтобы они в качестве компенсации долга принесли бутылку вина. Сам же тем временем отправился на рабочее место, чтобы немного "помозолить" глаза начальству.
   Сашка уже допивал компот, когда, проходивший мимо, ремесленник, по кличке Машка, нарочно слегка пнул его по ботинку. Этого было достаточно, чтобы парень пролил компот на рубашку.
   -- Ты что?! Дурак! -- воскликнул он.
   Машка ничего не ответил, только заулыбался, и уже готовился пройти дальше, когда Сашка сказал:
   -- Стой, ремеслуха!
   Машка остановился, продолжая вызывающе улыбаться.
   -- Ты видишь, что сделал?!
   Сашка поднялся, держа в руке стакан.
   -- Так тебе и надо, падло!
   Несколько ПТУ-шников за соседними столами загоготали.
   Сашка взглянул в стакан. Там ещё оставались фрукты от компота. Он снова посмотрел на Машку. Неожиданно его рука сделала резкое движение, и остатки компота полетели в физиономию Машки.
   Обед был закончен. С лёгким стуком Саша поставил стакан на стол, вызывающе посмотрел на Машку, утиравшегося рукавом рубашки.
   -- Ну?! -- властно сказал он, ожидая ответных действий.
   -- Ах ты, сука!
   Машка бросился на него с кулаками. После нескольких пустых ударов с обеих сторон, они сцепились, упали на пол, повалив с собою несколько стульев. ПТУ-шники повскакивали с мест, окружили дерущихся кольцом, стали улюлюкать. Чья-то тарелка с супом, будто, случайно упала на пол, разбившись вдребезги. Её содержимое растеклось по полу и пришлось как раз на спину Машки, когда драчуны перекатывались, одолевая друг друга по очереди. Вскоре Сашка оказался под своим врагом, стиснутый сбоку колонной, не позволявшей ему вытянуть подвернувшуюся под спину руку. Его противник обхватил его шею мёртвым зажимом и продолжал сжимать всё сильнее и сильнее, так что Сашка замер, выжидая удобный момент, чтобы предпринять попытку освободиться, когда Машка подумает, что он обессилил.
   -- Эх, жалко, сейчас мастер прибежит! -- воскликнул один из ремесленников, -- А то б ногами подзабить хорошо...
   -- А ну, расступись! -- тут же услышал Сашка спасительный голос мастера.
   Видимо и Машка услышал его, потому что на секунду ослабил зажим, и Сашка моментально рванулся, отталкиваясь что есть силы согнутой ногой от пола и локтем -- от колонны. Машка оказался на спине, а Сашка -- на ногах.
   -- Что здесь происходит?! -- закричал пробравшийся в людской круг мастер.
   -- Пиджак упал, -- ответил Сашка фразой из анекдота, -- А в нём -- человек!
   Всеобщий гогот подтвердил Сашкину победу.
   -- Жаворонков! Встать! -- приказал мастер продолжавшему лежать Машке.
   -- Щас бы ногами... -- тихо сказал тот же ремесленник.
   -- Кто разбил тарелку, Волгин?
   Сашка молчал, занятый заправкой вылезшей из штанов рубахи и делал вид что вопрос к нему не относится. Машка всё ещё лежал, строя из себя жертву.
   -- Жаворонков!! -- закричал в раздражении мастер.
   Машка начал медленно подниматься. Его рука, попавшая в объедки, соскользнула, и он распластался опять. Громкий дружный гогот вновь разразился на весь зал столовой.
   Теперь все наблюдали за Жаворонковым, так что Сашку оттеснили за колонну. И он незаметно обошёл её вокруг, оказался за пределами круга, собравшегося вокруг места драки. Осмотревшись, он увидел, что вся столовая прекратила работу и даже продавцы и повара, в белых халатах, вышли из-за прилавка и стояли поодаль, наблюдая зрелище. Десяток рабочих, в синих и чёрных халатах или комбинезонах слились с ремесленниками, дружно с ними смеялись.
   "Молодость вспоминают". -- подумал Сашка, обходя образовавшуюся толпу вокруг.
   -- Будешь всё здесь вылизывать, Жаворонков! -- слышался визгливый голос мастера. -- Стоимость убытка из твоей стипендии вычтут! Чтоб завтра пришёл в училище вместе с матерью!..
   Сашка медленно двинулся к выходу. Было немного жаль Машку, но заводская действительность диктовала свои нормы поведения. И хотя победителей не судят, чтобы под горячую руку не нарваться на неприятности, ему следовало незаметно исчезнуть или, как говорили в ПТУ, "сделать ноги".
   На половине пути к цеху его нагнал Игорь.
   -- Ты вовремя смотался! -- сказал он. -- Летучий ищет тебя! Машка сказал, что ты первый его ударил.
   -- Эх! Жаль, дядя Коля не оказался рядом! -- начал игру Сашка. -- А то б он и Машке и Летучему, заодно, ноги бы враз перебил. За гайку, что я ему презентовал, он теперь любого замочит!
   -- Тебе повезло, что Летучий вовремя прилетел! А то, вон, Парфёнов всё порывался тебя ногами забить...
   -- Он не меня хотел, а Машку...
   -- Ему всё равно -- кого. Помнишь, как у школы недавно Малинкина забили? Даже Летучий не успел спасти. Когда он прибежал, Малинкин уже рыл землю...
   -- А за что его, не знаешь?
   -- А ни за что! За так! Как и тебя, видно, тоже хотели. А может, и до сих пор хотят. Смотри, забьют! Машка теперь в столовой весь пол вылизывает! А тебе лучше б домой смыться. Летучий-то, видать, по пятам идёт... Запорет неминуемо...
   -- Поздно. Он Машку уже запорол. Теперь ему уже ничего не нужно.
   -- Всё равно. Я б на твоём месте домой смотался, пока обед не кончился и проходная функционирует.
   -- Поздно. Осталось пять минут. Её функция постепенно сводится на нет.
   -- Тогда произведи бросок пропуском...
   -- Не хочу рисковать. Запомнят. В другой раз, когда будет нужно, сразу, как завидят, перекроют вертушку...
   Друзья приблизились к цеху, когда Сашка вдруг неожиданно остановился. По инерции Игорь сделал два шага вперёд.
   -- Остановка! -- прокомментировал Саша.
   -- Не велено! -- отозвался Игорь, тем не менее останавливаясь и поворачиваясь обратно.
   -- Просодка! -- добавил Саша.
   -- Работа! -- парировал его приятель.
   -- Рано! -- не унимался Сашка.
   -- Поздно! -- ответил Игорь.
   -- Поздно, -- согласился Сашка, но пояснил. -- Потому как уже стоишь...
   -- Как же так?! -- не зная чем крыть, отвечал Игорь.
   -- Куришь! -- приказал Сашка.
   -- Не имею...
   -- Имеешь! -- Сашка вытащил из кармана пачку "Примы", встряхнул, чтобы сигарета выскочила в прорезь, и протянул Игорю, -- Теперь...
   Игорь стоял молча, играя в то, будто не хочет брать сигарету.
   -- Берешь! -- приказал снова Сашка.
   Рука Игоря медленно, как бы под внушением, потянулась к пачке, пальцы, готовые взять сигарету, сомкнулись, но пачка ушла вниз вместе с Сашкиной рукой.
   -- Не велено! -- констатировал он.
   -- Почему? -- в голосе Игоря послышалось разочарование.
   -- Имеешь свои.
   Игорь заулыбался в ответ. А Сашка уже сунул в рот сигарету, предназначавшуюся было для Игоря, чиркнул спичкой о стену.
   -- Поспешай! Огня больше не дадут!
   Он прикурил сам и продолжал держать зажжённую спичку, пока Игорь вытаскивал из кармана свои сигареты. Его пачка оказалась не распечатанной.
   -- Э-э... -- протянул разочарованно Сашка. -- Видать, не судьба покурить...
   Игорь спешно подцепил ногтём угол пачки, надорвал, вытащил сигарету и уже потянулся к огню, как Сашка бросил всё ещё горевшую спичку на пол. Игорь выпрямился обратно. Возникла пауза. Сашка курил, выпуская дым вверх.
   -- Дай огоньку-то, -- наконец не выдержал Игорь.
   -- Более одной спички на две сигареты никак невозможно... -- ответил Сашка, -- Иначе будет огромный убыток Родному Заводу. И Летучий заставит его возмещать из стипендии...
   -- Ну, дай, ладно уж! А то, ведь, в цех опоздаем!
   Казалось, Игорь просил по-настоящему.
   -- Что дашь взамен?
   -- А что надо?
   -- А что имеешь?
   -- А что нужно?
   -- Ничего.
   -- Тогда как?
   -- Никак.
   -- Никак как?
   -- Как-то. Как-то никак.
   -- Почто как-то?
   -- За так.
   -- Не велено за так.
   -- А как тогда?
   -- Так ...
   Оба замолчали, исчерпав "словарь дурака" до конца.
   -- А-а!.. -- Игорь мотнул головой, будто биясь затылком, но, не доводя головы до стены, как бы не нарочно, заглатывая в себя воздух, тихо проговорил: -- Проклятое ПТУ!
   Сашка выпустил ему в лицо дым.
   -- Поди, покурить хотел...
   -- А-а!.. -- Игорь мотнул снова головой, -- Ничего не нужно! Гори всё!..
   -- Так уж и быть... На, соди!
   Сашка выставил вперёд руку с окурком. Игорь наклонился, начал прикуривать от него. Прикурив, он глубоко затянулся, выдохнул облако дыма, прислонился спиной к стене. Некоторое время приятели молча курили, оставив игру. Минуту спустя Игорь сказал:
   -- Запорол ты меня напрочь. По-настоящему... Вроде игра, а выходит -- не игра...
   Сашка засмеялся. Игорь начал обводить кончиком сигареты замысловатый неприличный рисунок на стене.
   -- Кто это нарисовал, знаешь? -- начал он новую игру.
   -- Не иначе как Летучий ночью...
   -- Не-ет! Энто дядя Коля!
   -- Эва! Не может быть!
   Игорь улыбался, молчал, видимо, не находя продолжения игре.
   -- Экий затейник! -- воскликнул наигранно Сашка. -- Кто б мог от него ожидать!
   Игорь затянулся, выдохнул дым в стену, на рисунок.
   -- Ай-да дядя Коля, озорник! -- продолжал Сашка. -- Когда же он сумел? Ведь кругом люди ходють. Могли ж б увидать!
   -- А он ночью, по пьяному делу...
   -- Не-ет! Не может того быть! -- Сашка вошёл в роль деревенщины, произнося слова нарочно неправильно.
   -- Ещё как может! -- У Игоря игра не клеилась. Он топтался на одном месте.
   -- Дядя Коля по ночам работает. Ему не до шуток! -- добавил Сашка.
   -- Это как же?
   -- А так... Ведь он же робот. А роботы кроме схем ничего рисовать не умеют. Тем боле дядя Коля!
   -- Да, -- согласился Игорь. -- Ты прав. Но дядя Коля и схемы рисовать тоже не обучен.
   -- Интересно, всё ж таки, это ж каку-таку работу он тута делает по ночам?
   -- Он от розетки заряжается всю ночь. А если заканчивает зарядку досрочно, принимает спирту и идёт чинить тележки. Давеча он здорово оплошал. Потерял гайку от тачки. Его чуть не разобрали на части в наказание.
   -- Да, дядя Коля настоящий робот. Причём робот, узаконенный до прав человека. Значит он -- такой же, как мы с тобой. Только зарплата поболе... За выслугу лет... Когда война была, он кого-то порешил, присвоил чужие документы, подогнал маску под фото и стал вовсю жить-поживать, работать и добра наживать...
   -- Нет! Не так! -- прервал Игорь товарища. -- До войны кто-то на Заводе изобрёл робота и даже собрал из сэкономленных материалов. Потом изобретателя забрили на фронт, и он погиб. А робот прижился, и никто не догадывается, кто он.
   -- А знаешь, почему не догадываются?
   -- Почему?
   -- Потому что изобретатель сделал его своим двойником. Его-то самого тоже Колькой звали. И вовсе его не забрили. А посадили в тюрьму за хищение казённых материалов. И только потом уже отправили в штрафной батальон. Там он и погиб.
   -- А как же дядя Коля-то прижился? То бишь робот. Его тогда тоже должны были бы взять. Ведь они оба на лицо, как два сапога -- пара.
   -- А он хитрый. Он же сам и настучал на своего изобретателя. Сказал, что он, де, заслуженный работник и передовик производства, а его, едрёна вошь, напарник-двойник расхитил все запчасти.
   -- Как же никто не удивился, что они -- двойники?
   -- А дядя Коля сперва наперво у него документы выпросил. Дай, говорит, поносить день-другой, побыть человеком тоже. Так что когда пришли и сказали: Предъявите ваши документы! -- то у кого документов не было, тот и загремел. А насчёт того, что похожи друг на друга -- мало ли чего не бывает! Может, подумали, братья. Или от долгой работы на одном Заводе, лица сделались похожи. Или просто -- совпадение, феномен природы, исключение из правил... Да мало ли что? Это их и не волновало. Они другое подумали: почему, подумали, один закладывает другого? И когда напрямую спросили: почто, мол, заложил? -- то дядя Коля, уже ожидавший такой вопрос, так же напрямую ответил: товарищ, говорит, начальник! Я, говорит, живу с ним в одной Стране Советов. Я, говорит, с ним жил в одной коммунальной квартире, в одной комнате. Я, говорит, работал с ним на одном Родном Заводе, в одном цеху. А он, говорит, сука, казённые детали расхитил!
   И Сашка, и Игорь, оба засмеялись. Смеялись долго. Устав смеяться, Саша продолжил свою историю:
   -- Начальники ему, конечно, не поверили. Но ответ дяди Коли им понравился. Мало ли чего не бывает в жизни! Может, захотел один в комнате жить, а может бабу не поделил с братаном. А коли на своего брата настучал, то и дальше будет стучать на всех, на кого придётся. Давай, думают, подсобим...
   -- Как же так! Выходит, дядя Коля -- преступник...
   -- Нет. Он просто -- робот. И ещё -- рабочий. Тут все такие. Чуть что -- заложат или просто забьют.
   -- Стоп! -- Воскликнул Игорь. -- Опять запорол! Хва-а-ти-ит!
   Он снова устало мотонул головой, будто готовясь удариться затылком о стену и упасть замертво.
   -- Не пори больше!
   -- А я и не порю! -- ответил Сашка спокойно. -- Это дядя Коля нас запарывает на расстоянии. Радиоволну посылает. Как, думаешь, он нас на спирт-то сегодня расколол, а?
   -- Хва-тит! -- Снова воскликнул Игорь. -- Надоело! Всё плохо! По-ро-та!!!
   Друзья замолчали. Уже закончился обед, и им давно следовало находиться на рабочем месте. Но они всё продолжали стоять, прислонившись к стене. Хотелось бы присесть, но сидеть было не на чем. А если бы и было на чём, то, наверное, все места были бы всё равно заняты курящими рабочими. Кто-то мудро не позволил установить скамьи для курения, чтобы не упала производительность труда. Но с ПТУ-шников не было спроса. И они пользовались двоевластием мастеров: учебного, по кличке Летучий, и заводского -- без какой-либо клички. И мастера смотрели сквозь пальцы на все их проделки. Наверное, думали, что со временем ребята оботрутся, станут настоящими рабочими, оставят дурость...
   Саша остановил взгляд на лампочке, подвешенной к потолку. А Игорь смотрел в противоположную стену коридора, где было укреплено множество труб, каждая из которых была, по-видимому, важна для жизни Завода...
   ...Казалось, их никто не делал, а они сами, из необходимости в существовании, выросли из стены, поползли по ней, преодолевая в течение многих лет неровности, изгибы и выступы, изогнулись, обвивая друг друга и пропадая в многолетних слоях краски. И сами стены тоже никто не строил. Они здесь были всегда, такие старые, облупленные, "родные"...
   Игорь тронул Сашу за рукав и с лукавой иронией в голосе сказал, выделяя неправильно "я" на конце:
   -- Смотри, каки-я!
   Саша сразу понял юмор и предположил, что в своё время трубы проводил не кто иной, как сам дядя Коля. Игорь не согласился, заметив, что, во-первых, они выросли сами, а во-вторых, в те времена дяди Коли не то, что не было на свете, но даже не было и его изобретателя. Сашка на это возразил категорично, что кто-кто, а дядя Коля-то как раз был. И Игорь никак не смог возразить.
   -- Вообще-то да, -- согласился он. -- Дядя Коля, наверное, был всегда. Но и стены тоже...
   -- И стены тоже, -- повторил за ним Сашка, находя это логичным. -- Иначе никак невозможно...
   -- Невозможно что? -- зацепился Игорь.
   -- Жить невозможно без стен! Хватит! Запорол!
   Как и его приятель, он мотонул головой, но не рассчитал и ударился затылком о стену.
   -- Ах!!! Твою мать! -- воскликнул он, хватаясь ладонью за затылок, -- Проклятый Завод!
   -- То-то! -- засмеялся Игорь, присев на корточки от удовольствия. -- Это они тебя! Уважай, едрёна-матрёна!
   -- За что они так? -- Сашка тёр ладонью затылок.
   -- Бьют -- значит любят! Потому как у тебя нет никого родимей них!
   -- Я же ничего не сказал плохого...
   -- Они знают все твои мысли!
   -- Я же согласился, что они были всегда...
   -- Нет... Поначалу ты усомнился в них! Ты сказал, что их сделал дядя Коля!
   -- Нет! Я про трубы думал...
   -- А стены с трубами -- как родные сёстры! Уважай родню, едрёна-корень!
   Сашка перестал оправдываться, замолчал. Игорь тоже молчал, пока Саша не предложил отправиться на поиски дяди Коли, чтобы у него узнать всю правду про стены. Но Игорь посоветовал этого не делать, так как дядя Коля -- "весьма именит и ветеранист" и очень уважает родные стены. И даже приближение к нему теперь чревато последствиями. Потому как и стены имеют уши. А дядя Коля -- и подавно: у него в ушах даже микрофоны встроены. И в самом простом случае он многозначительно промолчит, а в другой ситуации молча перебьёт ноги кайлом, которое у него всегда имеется в рукаве телогрейки...
   На этом "порка" неожиданно кончилась, так как перед ребятами выросла фигура учебного мастера.
   -- Это кто ж кому перебьёт ноги?! -- спросил он из-за спины Игоря. -- Вот вы где прохлаждаетесь! А я тебя, Волгин, у проходной жду... Неужели, думаю, проскочил? А ты и не думал!.. Вот те на!
   -- Работать надо, Евгений Иванович! -- сказал Сашка, вытаскивая сигареты.
   -- Да, я вижу, как вы работаете!..
   -- Мы только что, Евгений Иванович, покурить вышли! -- подал голос Игорь.
   -- Ты зачем Жаворонкова-то избил, Волгин?
   -- Я его не избивал, -- Саша продолжал держать сигареты в руках, не решаясь прикурить в присутствии учебного мастера.
   -- Так, с чего же начали драку?
   -- Это он начал... А я его только компотом облил случайно...
   -- За что ж ты его компотом-то облил?
   Похоже, мастер был уже полностью осведомлён о случившемся.
   -- Он меня толкнул нарочно, когда я компот пил. И я сам облился...
   -- А может он не специально толкнул?...
   -- Нет, Евгений Иванович, -- вступился за товарища Игорь. -- Машка нарочно его толкнул. Я видел!
   -- Ну ладно! Напишешь объяснительную к завтрему...
   Мастер помолчал, вытащил из кармана сигареты. Сашка быстро чиркнул спичкой о стену.
   Прикурив, мастер достал из кармана бумажку, свёрнутую вчетверо.
   -- Волгин! Ты по объяснительным у нас собаку съел... Скажи, правильно ли тут запятые расставлены?
   Он развернул лист и протянул Сашке.
   "По причине необходимости, в сдачи экзаменов, прошу представить мне учебный отпуск, сроком на три дня". -- прочёл Сашка.
   -- Нет, неправильно, -- сказал он улыбаясь.
   Мастер взял листок и стал всматриваться.
   -- Где? Что неправильно?
   -- Никаких запятых вообще не нужно, -- пояснил Сашка.
   -- А мне казалось, надо, -- неуверенно проговорил мастер. -- Это хорошо, что тебя спросил...
   -- А вместо "представить" нужно написать "предоставить".
   -- Так-так...
   Мастер прислонил лист к стене, прикрыв им неприличный рисунок, начал исправлять ошибки.
   -- В словосочетании "в сдаче". -- продолжал Сашка, -- на конце пишется "е". а не "и".
   -- Ишь ты...
   -- И вообще, я бы всё написал по-другому, -- добавил Саша.
   -- Почему?
   -- Для лаконичности.
   -- Это что такое "для лаконичности"?
   -- Я бы написал так: "Прошу предоставить отпуск (такого-то и такого-то числа) для сдачи экзаменов". -- сходу продиктовал Сашка. -- Вначале говорится о главном -- о том, что нужен отпуск. А потом идёт объяснение -- когда и зачем.
   -- Погоди-погоди... Дай запишу!..
   Мастер стал записывать предложение.
   -- Верно! Так оно звучит проще. Но только как-то неофициально... Могут подумать, что не очень нужно, и не дадут отпуска...
   Он дал Сашке проверить то, что записал. Сашка указал на ту же ошибку в слове "предоставить". Мастер исправил ошибку и, наказав кончать перекуры и отправляться по рабочим местам, ничего не добавив, зашагал прочь по коридору.
   -- Запорол напрочь! -- процедил Саша, когда мастер удалился шагов на двадцать.
   -- Пора отправляться в цеха, -- заметил Игорь.
   -- Это почему же "в цеха"? -- начал новую игру Саша. -- Цех-то у нас с тобой один. И имя у него "Цех Нумер Семь"... Причём, все слова пишутся не с маленькой буквы, а с большой... Так же, как слова Завод и Стены... Потому как Цех -- это его имя, Нумер -- его отчество... То бишь, цехового отца звали тоже Нумером. Он евреем, наверное, был... А фамилия его -- Семь -- происходит от слова семит, а семит -- сродни семье. Это говорит нам о том, что он не один как таковой на свете, а их много -- братьев и сестёр -- в семье Единого и Неделимого Родного Завода... Так вот, он по счёту случайно оказался седьмым... А Летучий теперь составляет объяснительную для самого отца всех цехов. Только боится оказаться с перебитыми ногами , если допустит хотя бы одну ошибку...
   -- Хватит! -- Не выдержал Игорь и двинулся по коридору к цеху.
   -- Только в эту объяснительную вместо слов: "учебный отпуск" он подставит слова: "дядю Колю-робота"... -- Сашка шёл рядом, продолжая говорить, не видя логического конца, чтобы остановиться. -- И тогда получится: "По причине необходимости сдачи металла прошу представить дядю Колю-робота". Это значит, что Летучий хочет дядю Колю порешить. Потому что знаешь, кто был отец-то Летучего?..
   Они вошли в цех, по очереди предъявили охраннику свои пропуска. Сашка подождал секунду-другую, и, пройдя несколько шагов далее, видя, что Игорь молчит, закончил:
   -- Его отец был тем самым изобретателем, что дядю Колю сконструировал. Вот кто! Понял?!
   -- Не пори!! Хватит!!! -- вскрикнул Игорь, не останавливаясь.
   -- Только у него ничего не получится! -- продолжал Сашка, шагая рядом с товарищем нога в ногу, -- Летучий не подозревает, что на самом-то деле его дни сочтены. Потому как цеховой отец покровительствует дяде Коле. Недаром он порешил изобретателя... И даже если Летучий составит объяснительную грамотно, всё равно его порешат...
   -- Это верно, -- вдруг прервал его Игорь, -- Что цех-то не один! Много их кругом! Аж не счесть! Вот почему не цех, а цеха. Понял? Потому как по причине необходимости в работе надоть родные стены уважать и именитых мастеров слушаться... Пока ноги не перебили... Или пока пропуском горло не перерезали... Токмо Парфёнов с Машкой уже на подходе. Летучий пошёл им сказать, что ты всё ещё на Заводе. Когда начнут забивать, он уже не придёт на помощь. Потому как ты выведал его тайну с объяснительной...
   -- Хватит!
   Саша резко повернулся вокруг и пошёл обратно.
   -- Стой! Не велено! -- услышал он сзади голос Игоря.
   Неожиданно почувствовав невыносимую головную боль и усталость во всём теле, Сашка пошёл дальше, не останавливаясь, чтобы поскорее выбраться подальше из цеха, не свалиться тут же на месте и не заснуть беспробудным сном.
   "Побыть просто одному"... -- говорил он себе. -- "И всё пройдёт... Сам себя запорол, бестолочь!"
   В коридоре Игорь догнал его.
   -- Кудыть?! -- Он схватил Сашку за плечо, -- Назад!
   Но Саша продолжал шагать, не обращая на него внимания.
   -- Щас дядю Колю позову! Ноги-то мигом перебьёт кайлом!
   Чтобы отвязаться от приятеля, Саша резко повернул, вошёл в туалет, сразу столкнувшись в дверях с рабочим, застёгивавшим на ходу ширинку. Разминувшись с ним с четвёртого раза, он подошёл к раковине, открыл холодную воду, начал умывать лицо.
   -- Ага! -- Игорь стоял сзади, наблюдая за ним. -- Во, как прихватило-то! И мне что ли умыться, на всякий случай?..
   Пока Сашка протирал глаза, Игорь крутил кран у другой раковины. Вдруг там, где он находился, что-то произошло -- вода ударила фонтаном в потолок, брызнула во все стороны.
   -- Сваливай, пока никого нет! -- крикнул Игорь -- и бросился к выходу. Сашка побежал следом, не успев закрыть свой кран. Оглядевшись по сторонам, друзья скорее юркнули в ближайшую дверь, что вела на лестницу, и остановились под надписью, гласившей: "НЕ КУРИТЬ!"
   -- Вроде никто не видал! -- Игорь вытащил сигареты, -- Сод! -- Он протянул Сашке пачку. -- Мои сигареты -- твои спички!
   -- Не велено, -- Саша показал на надпись. -- Сказано же по-русски: "Не содить!"
   Тем не менее, он вытащил спички, зажёг, протянул приятелю огонь.
   -- Куришь первым.
   Игорь уже поспешил вытащить из пачки сигарету, прикурил... И тут же спичка, плавно, как бы сама, полетела на пол из разжавшихся Сашкиных пальцев.
   -- Ух ты! -- воскликнул Игорь. -- Убыток-то какой! А как же сам?
   -- Бросок... про...пус... -- Сашка проговорил медленно, по слогам и оборвал резко, неожиданно: -- ...ком!
   И тут же, не давая Игорю опомниться, он ринулся вверх по лестнице.
   Игорь рванулся было за ним, чуть не схватил даже за рукав, но остановился, так как бежать было лень, да и за курение на втором этаже могли наказать: Саша знал, что однажды Игоря остановил охранник и отобрал пропуск, так что у того были неприятности сразу с заводским и учебным мастерами.
   Как Сашка и предполагал, Игорь за ним не погнался, и оставшись один под лестницей, кое-как докурил и направился в цех...
   Тем временем Сашка вошёл в раздевалку. Он был доволен, что его трюк с броском пропуска удался: теперь Игорь должен был подумать, что Сашка на самом деле решил сбежать домой...
   Подобно тому, как он выпустил из пальцев горевшую спичку, перед лицом приготовившегося прикурить от неё, -- точно так же, в тот момент, когда охранник, на проходной, готовится взять пропуск, бегун как будто случайно роняет или, скорее, бросает свой пропуск прямо на стол, где обычно их уже скапливается достаточно много, и тогда охранник, как правило, уже не проверяет, имеет ли рабочий право на выход или нет. А бегун знай, не теряйся! Пока охранник соображает -- жми на вертушку, если она ещё не заблокирована через педаль его ногою. И талант заключался в том, чтобы пристроиться за каким-нибудь выходящим рабочим, выронить пропуск как раз в тот момент, когда вертушка ещё в движении... "Стой!" -- кричит опомнившийся вохровец вслед. Но поздно! Смелыми уверенными шагами беглец уходит, не оборачиваясь. И часто-иногда, если охранник проморгал бегуна, то делал вид, что ничего не произошло. И только глупый новичок или же очень желающий выслужиться мог бы выбежать из своей будки, оставив пост без присмотра. А беглец уже хлопает тяжёлой (о счастье!) последней дверью, вдыхает воздух свободы... И подойди к нему сейчас охранник, повтори своё "Стой!". бегун смерит его взглядом: "Тебе чего надо, малый?! Я тебя в глаза ни разу не видел...! Кто ты такой? С Родного Завода, говоришь? Это, с какого такого Завода? Я просто мимо иду... А стрелять не станешь... И пистолет у тебя только для острастки... И самому тебе выходить с "Родного-то" строго запрещено! Потому как кто же из нормальных людей пойдёт на такую поганую работу, как у тебя?.. Только лимитчик, готовый на всё ради московской прописки... И сам ты боишься быть уволенным больше меня... Потому как мне-то терять нечего! Потому как мне ничего не нужно! Потому как я -- ремесленник и ПТУ-шник!.."
   Опасаясь, всё же, что Игорь может догадаться о трюке и последовать за ним, Саша поскорее открыл металлическую дверцу узкого "шкапа", с цифрами "99". где он и его товарищ держали сменную одежду, и... залез в него, сев на специально приспособленное сидение, в виде диеза. Теперь, оставшись, наконец, совершенно один, он мог немного подремать.
  

3. ДВОРНИК

   Троллейбус довёз дворника до самого Завода. Кто-то вывел красным кирпичом на стене здания, где был его участок, надпись: "Хочешь жить -- умей вертеться!" Завхоз приказал, во что бы то ни стало надпись стереть, и Володя занялся этой работой, не став даже мести двор. Он с усердием тёр букву за буквой мокрой щёткой, поневоле прочитывая всю надпись снова и снова, находя в ней меткую издёвку. Он с тщанием тёр пористую поверхность камня, но буквы проступали сразу, лишь только высыхала вода. И казалось, стереть их -- невозможно. Время от времени дворник ходил в туалет, мыл там щётку и набирал в ведро новой воды. Он был в досаде, что не стиралась надпись, что единственный, из шести, работавший кран не давал горячей воды, что, в довершение ко всему, раковина засорилась, наполнилась до краёв холодной водой... Как нарочно, на улице светило яркое солнце, и каждый раз, как он возвращался в туалет, его глаза подолгу не могли привыкнуть к тусклому свету. С досады он плюнул прямо в раковину и пошёл курить.
   Дядя Коля не раз, выйдя из цеха, наблюдал за дворником. Ему казалось, что тот работает дворником неспроста. Он подозревал в этом какую-то тайну, и наблюдать за ним с недавнего времени стало для него основным занятием, исключая, разумеется, необходимость выпить или сделать что-либо по работе.
   Получив после обеда в литейном цехе "компенсацию" и спрятав её в рукаве телогрейки, дядя Коля остановился у двери, облокотившись об одну, закрытую наглухо, створку. Через другую створку непрерывно двигались люди, и когда поток их прерывался, дверь хлопала, и Николай вздрагивал вместе с нею.
   Послеобеденное время тянулось в каком-то блаженном движении, и ему не хотелось нарушать его течение каким-либо избыточным действием, менять позу и место. Потому он терпел временные неудобства ради сохранения внутреннего равновесия, приобретённого вместе со спиртом радиомонтажников.
   Дворник же в этот момент разговаривал с Надей-учётчицей, стоя под лестницей, у стены, с надписью "НЕ КУРИТЬ!" Из их разговора дядя Коля не понимал ничего, но, тем не менее, подслушивал.
   Дворник говорил Наде о том, что он что-то пишет, и жаловался, что никто не будет читать то, что он напишет, потому что то, что он пишет никогда не пройдёт цензуру в официальной печати. Надя советовала ему вступить в какое-то литобъединение, при Заводе; говорила, что это литобъединение выпускает стенгазету и, что для начала, по крайней мере, можно было бы печататься там, а затем, кто знает, может быть, удалось бы куда-нибудь проскочить...
   -- Надя! Что вы говорите! Кто будет меня читать? Неужели он? -- дворник показал в сторону дяди Коли, и учётчица бегло на него взглянула.
   Николай отошёл от двери, не поверив своим ушам, и подумал: "Неужели, говорят про меня?"
   Но дворник и учётчица неожиданно прекратили разговор. Николай, не мигая, стоял в ожидании дальнейших знаков. А дворник продолжал смотреть невидящим взглядом в лицо дяди Коли, пока тот не отвёл глаза в сторону. И только тогда Володя осознал, что слишком долго смотрел на Николая, и это, видимо, было как-то нехорошо...
   Обстоятельства сложились так, что как раз в тот момент, когда дядя Коля от нетерпения шаркнул два раза сапогом, появившийся в дверях завхоз, позвал дворника на двор, чтобы тот помог перенести какие-то стропила с одного места на другое. Николай отправился вместе с ними. В коридоре, поравнявшись с дворником, дядя Коля неожиданно улыбнулся и сказал:
   -- Хороша девка?!
   Дворник ответил как-то невнятно. Дядя Коля промолчал. А Володя подумал, что рабочий обиделся. Николай же молчал до того самого момента, пока завхоз не скомандовал пятерым, подошедшим рабочим, поднять стропила и, -- пока он с дворником не присоединился к ним на помощь. И только тогда, ухвативши обеими руками брус и приблизившись головою к лицу дворника, дядя Коля тихо сказал:
   -- У меня завтра деньги будут: -- выпьем?
   И вышло как-то само собою, что губы дворника ответили: "Выпьем". раньше, чем он понял, когда: завтра или сегодня. Это произошло именно в тот момент, когда стропила опустились на асфальт в нужном завхозу месте.
   -- Ну тогда давай деньги, -- сказал Николай. -- Я -- мигом!
   Володя пощупал себя по карманам, вытащил пачку сигарет "Дымок". спички, но денег не нашёл.
   -- Эх, зараза! -- воскликнул он с досадой. -- Ведь был тут сегодня!
   -- Кто? -- отозвался дядя Коля.
   -- Ленин "юбилейный". .. Видно потерял, когда надпись тёр!
   Дворник выругался, хотя не матерно, но неприлично.
   -- Какую надпись? -- поинтересовался Николай.
   -- Да, на стенке, кто-то написал кирпичом: "Хочешь, мол, жить, так, его мать, -- умей вертеться"... Я тогда устал её тереть, закурил... Видно с сигаретами-то и рубль вытряхнул из кармана...
   -- Эх, едрёнать! -- посочувствовал дядя Коля, -- Ну так и быть! Я угощу!
   В раздевалке, они открыли чей-то шкаф, со сломанным замком, и, прикрываясь его открытой дверцей, выпили, сунули пустую бутылку в вентиляционную трубу, закурили. Всё это видел через щёлку в дверце своего шкафа Сашка, который было там задремал.
   Не зная, с чего завести разговор, дворник заговорил о погоде.
   -- Погодка-то, какая тёплая стала! Скоро лето! А тут всё топят до сих пор...
   -- Вчерась краснецкого тоже выпил, -- ответил Николай. -- Так, ты знаешь, вспотел, зараза, так ночью! Аж весь мокрый был! Во, как жарко было! А от белой так не бывает! Не-ет... Лучше белую пить!..
   -- Лучше вообще не пить, -- заметил дворник как бы про себя.
   -- Это почему ж? Мне без вина жить скучно!
   Дядя Коля несколько раз часто сморгнул.
   -- Не-ет!.. Я не какой-нибудь там алкаш, -- продолжал он, -- Меня на фронте приучили пить. Перед каждым боем всем давали по стопарю -- для храбрости. Главное -- знай меру. Поэтому я никогда не бываю пьян...
   "Вот врёт-то!" -- подумал Сашка, как бы играя мысленно в "Дядю Колю -- робота", -- Конечно никогда не бывает пьян, потому как "корм-то не в коня"...
   -- А ты давно дворником-то? -- перешёл дядя Коля к главному вопросу.
   -- Уже с год, -- ответил Володя.
   -- А отчего ты дворником-то?
   Дядя Коля осторожно затянулся "Беломором".
   -- А так -- больше времени...
   Казалось, дворник ускользал в сторону, почему-то не желая отвечать прямо.
   -- А для чего больше времени?
   -- Чтобы жить...
   -- Э-э... брат!.. Где ж наша с тобой жизень-то?
   -- Как где?..
   -- Да вот же она! Тута! Сейчас! -- Дядя Коля развёл руками в разные стороны, одновременно с этим движением вытаскивая изо рта папиросу. И от этого движения Сашке показалось, что дядя Коля сделался выше своего роста. Он подумал, что просто устал косить глазами в щель, и попробовал повернуться. Однако, в плечах шкаф был немного узок, и соседние металлические стенки от этого движения раздались в разные стороны, издав резкий звук. Позволив ему повернуться, они одновременно снова сжали юношу с обеих сторон.
   -- Ишь! -- услышал он голос дяди Коли. -- Я же говорю: всюду жисть!
   Во даёт, робот! -- подумал Сашка. -- Откуда ж он про жизнь знает?!
   -- Ты мне вот что скажи, -- продолжал дядя Коля, -- Зачем тебе борода?
   -- Борода? -- переспросил дворник и улыбнулся. -- Как зачем?
   Такой вопрос ему задавали уже не раз. Он полез в карман и вытащил газету.
   -- Вот! -- Он развернул её, показал дяде Коле, где читать.
   "Каждый мужчина, достигший преклонного возраста", -- прочёл Николай вслух, -- "Потратил за свою жизнь на процедуру бритья не менее 3300 часов. А если не бриться, то борода может достичь длины почти восемь с половиной метров". ..
   Дядя Коля был озадачен. Дворник опять ускользнул от прямого ответа, подсунув так ловко газету.
   Он перевернул газету, взглянул на число. Газета была свежая. Он попробовал ногтём подцепить жирно отпечатанное название "Труд".
   -- Ты мне одолжи её домой, -- попросил он, -- Тута надоть подумать. -- Он посмотрел дворнику в глаза. -- Покажу своей. А то я, энтого... броюсь-то неругулярно...
   Николай провёл ладонью по щетинистому подбородку.
   "Рассказывай!" -- подумал Сашка. -- "Просто кусачки затупились твою проволоку кусать. А новых не выдают -- срок не вышел для старых". ..
   -- Может, оно, действительно, будет лучше, с бородой-то?.. -- Он сунул газету в карман. -- Почему ж тады все не носють бород-то, коли даже в газетах рукомендують?..
   -- Так ведь кругом одни дураки ! -- подыграл дворник.
   В сознании дяди Коли личность дворника как-то выходила за намеченные рамки. И сейчас она вылезла куда-то за пределы его сознания, пугая непостижимой и вдруг становящейся по-своему понятной правотой. Сдобренный вином желудок, вызвал в нём какой-то хмельной восторг, подобный тому, что захватывает ребёнка при увлекательной игре.
   -- А ты, что, только здесь работаешь али ещё где? -- спросил он.
   Володя насторожился. Дядя Коля не походил ни на работника отдела кадров, ни на какого другого работника. Однако он подумал, что даже если его собутыльник -- стукач, ему незачем скрывать то, что официально известно и что можно выяснить итак при необходимости.
   -- Я работаю в охране ещё... -- сказал он и добавил, -- Сторожем...
   -- Да... Дворникам платють мало, -- как будто посочувствовал дядя Коля.
   -- Я не из-за денег! Мне денег хватает даже на выпивку.
   -- Так отчего ж тогда?
   -- А так больше времени...
   -- А на кой те время-то?!
   -- Для себя...
   -- Так ведь скучно с собой-то!
   -- Мне не скучно. Я люблю быть один...
   -- Да ты что! Небось, неженатый!..
   -- Неженатый.
   -- Энто плохо! -- заключил дядя Коля. -- Сопьёсси...
   -- Ну, уж нет! -- засмеялся дворник. -- Я знаю, что мне надо!
   -- Смотри... Только помяни моё слово: сгинешь...
   Володя ничего больше не ответил. Как ни казалось ему смешным такое пророчество, с которым, как и с вопросами о бороде, он не раз уже сталкивался, -- всё же вероятность спиться всегда остаётся одинокому человеку. Почувствовав какую-то усталость и желание отправиться восвояси, он вытащил сигареты и закурил.
   -- А зимой-то, поди, тяжело снег кидать? -- продолжал донимать дядя Коля.
   -- Ничего... Я снег люблю... Он -- белый...
   Володя старался говорить длиннее, чтобы не показаться скучным собеседником.
   -- А раньше кем был, если не секрет? -- допытывался Николай.
   -- Я раньше учился в институте, -- с нехотью сказал Володя и подумал: "Что если Николай -- на самом деле хитрый стукач?"
   Но это опять показалось ему маловероятным: настолько дядя Коля был непосредствен.
   -- Эва! -- воскликнул дядя Коля. -- Почему же ты -- дворник?!
   -- Я стихи пишу...
   -- Стихи?... Ну-тко, прочти...
   Дядя Коля не успел прикурить, и спичка обожгла ему пальцы. Новую он зажечь не решался или вовсе забыл.
   -- Да я на память плохо помню... Разве что это?.. Я его сегодня сочинил в метро.
   Володя бросил окурок в сторону урны и стал читать:
  
   По улицам мчатся тупо
   Неуклюжие глупые звери.
   И люди в них почему-то
   Сидят. И закрыты двери.
   Троллейбусы, мигайте глазами!
   Сделайте вид, что видите!
   Ведь мы же не знаем сами,
   Куда наши ноги выйдут".
  
   Дворник замолчал. Дядя Коля икнул.
   -- Едрить твою!.. -- выговорил он. -- Молодец! Неужто сам сочинил?
   -- Сам! А то кто ж! -- заулыбался Володя.
   -- Молодец! -- повторил дядя Коля и почувствовал, что у него подкашиваются ноги, будто он выпил лошадиную дозу спирта, и его прошиб дикий хмель, который бывает разве что с непривычки. Стараясь избежать головокружения, он попробовал придать своим мыслям и всему разговору другое направление.
   -- Давечас-намедни, -- начал он, -- я со своей поругался малость... -- Он пожевал что-то во рту, сплюнул густой слюной на пол, -- Так опосля энтого, взял я ейную кошку и -- за город... Оставил тама, значить... Энту самую-то кошку-то... Но та кошка-то, та самая, за ногу её, в... -- (Он выругался нецензурно), -- вернулася! Сама, растудыть её налево вбок!..
   Он взглянул на дворника: нравится ли ему рассказ. Но дворник почему-то не смеялся.
   -- Так старуха, -- продолжал он, -- Опосля энтого развела столько кошек, что стало нечем дышать. И наши соседи, энти, как их... Павнутьевы, сволочи, что живут напротив, начали жаловаться даже. Так она, что ты думаешь, баба, сделала?.. Притащила, ейну мать, в душу, откудавай-то собачонку. А собачонка-то энта, возьми, и вырасти в собаку. Здоро-овая кобелина вышла. Энтот-то самый у ей аж торчком! Всех сучек на улице повздрючил! Быва-ат убежит, вдруг, за дверь... Только что тут был -- ан уже следующий минут в окно слышишь: какая-то сучка заходится... Так вот энта вот собака-кобель, -- ах, ты б знал, тварь кака, -- покусал мене как! Я-нто маненько поддамши, конечно был, и, -- семши на нё, -- не заметил, тварь...
   Дядя Коля засмеялся, окончив неожиданно на этом свой рассказ. Он долго смеялся, как маленький ребёнок, и при этом смотрел в глаза Володе, который тоже улыбался в ответ. Когда же окончил смеяться, то посерьёзнел, устало затянулся папиросой и, оставив её во рту, добавил:
   -- А нонче соседи её раскулачили с ейными кошкими да собакими! Вот так-то!
   -- Это как же они её раскулачили? -- поинтересовался дворник.
   -- А так!.. Долго рассказывать!.. Я помог!
   -- А ведь об этом можно прямо рассказ написать! -- сказал Володя, закуривая новую сигарету. А сам подумал: Не иначе настучал куда-то...
   -- Э-э! -- протянул Николай. -- Объегорил я тобе! Ничего энтого не было!
   И дядя Коля опять засмеялся точно так же, как прежде.
   -- Со мной много разного другого было... Вот об чём бы можно было написать-то!..
   -- А что? -- поинтересовался Володя. -- Необычное что-нибудь?
   -- Отчего ж обязательно необычное? -- Николай вроде как-то обиделся. -- Разве необычное бывает? Наоборот, всё -- обычное!
   -- Ну а что тогда?
   -- Что "что"? А что тебе надо? -- Дядя Коля не знал о чём ещё рассказать , перешёл в атаку на дворника.
   -- Да нет, ничего... Я просто...
   -- А что "просто-то"?
   -- Да так, ничего...
   -- Как это "ничего"?
   -- Просто... ничего?
   -- "Ничего" это как?
   Дворник, припёртый к стенке логикой дяди Коли, замолчал, затягиваясь дымом.
   -- То-то! -- закончил нападение дядя Коля.
   "Эка, дядя Коля тоже умеет!" -- подумал Сашка, на жаргоне деревенщины, используя который они с Игорем и Машкой обычно играли, чтобы посмеяться над заводскими и заодно убить время, -- "Запорол дворника-то!"
   Оба собутыльника помолчали некоторое время. Сашка решил повернуться обратно. Он весь вспотел от жары и духоты. Головная боль перешла в затяжную и тупую усталость. Казалось, ещё немного -- и он или задохнётся, или просто будет вынужден вылезти из шкафа.
   "Авось спугну". -- подумал он, раздвигая плечами стенки, которые сразу издали тот же самый звук -- выгнувшись и вогнувшись.
   Дворник оглянулся, посмотрел в конец коридора, вдоль ряда шкафов.
   -- Что это? -- спросил он.
   -- А кто его зна-ат! -- ответил дядя Коля равнодушно и продолжил:
   -- Хотя бы такой взять случай... -- он многозначительно затянулся папиросой. -- Такой вот пример, к примеру, что я, ты зна-ашь, что?.. -- Дядя Коля взглянул на дворника, ожидая, что тот скажет.
   -- Что? -- не выдержал его собеседник.
   -- В поезде родился! Вот что! -- заключил Николай.
   -- Не может быть! -- выразил удивление дворник, хотя удивлён совсем не был.
   -- То-то! Я, ведь, и до самого Берлину на танке дошёл!
   -- А сколько вам лет? -- поинтересовался дворник.
   -- Ан ты угадай! -- дядя Коля чуть не засмеялся от удовольствия.
   И тут они опять услышали тот же звук из Сашкиного шкафа, повторившийся дважды кряду.
   -- Ишь ты! -- сказал дядя Коля. -- Видать много тама бутылок накопилося. Надоть будет собрать. А то затянет далеко... Навсегда...
   -- Каких бутылок? Где?
   -- В вентиляции. Видал, куды я нашу-то опустил?
   -- Я в газете читал, -- начал дворник свою историю, -- Что по подсчётам одного биофизика из США, стоимость всех компонентов, из которых состоит тело человека, составляет шесть миллионов долларов. И если было бы возможно синтезировать организм, подобный человеческому, из природных материалов -- гормонов, белков и прочего, то эта работа обошлась бы в шесть тысяч биллионов долларов. А уж на сборку клеток в единую систему, её отладку и пуск в действие не хватит всех сокровищ мира!..
   Дядя Коля ничего не отвечал. Было слышно, как хлопала временами дверь внизу, на лестнице, и как где-то за ней, далеко, кто-то одинаково часто стучал молотком по металлу.
   Сашка, услышав историю дворника, невольно снова нажал на стенки шкафа, не замедлившие по-своему одинаково отозваться.
   "Видно и дворник догадался, кто такой дядя Коля!" -- подумал он как-то всерьёз и удивился тому, что это может быть правда. -- "Расколоть хочет. Ан нет! Дядю Колю на мыле не проведёшь!"
   -- Ишь, как их гоняет! -- отозвался дядя Коля. -- Я однажды бутылку нашёл! Полную! Из подъезда как-то выхожу... Глянь в снег: едрё-она вошь! -- Горлышко торчит! Пробка была слегка надорвана только... Ну, знаешь, какая? -- Николай соединил и развёл руки, вращая при этом указательными пальцами вокруг друг друга. -- Я думаю: была-ни-была! Рискну! Видать какой-то алкаш совсем наклюкался и выронил. Отпил глоток... Подождал минуты две... Ничего -- забирает слегка... Тогда уже остальное -- разом! Хорошая была! Имбирная... Зна-ашь?
   -- Это когда ж было?
   -- Недавно... Две али три зимы прошло...
   Сашка совсем очумел от духоты, но вылезти не решался. Он дважды раздвинул стенки, грохнувшие в ответ четыре раза.
   Собутыльники подозрительно посмотрели поверх шкафов.
   --Видать, кто-й-то внутри сидит, -- заключил вдруг дядя Коля, и, решив закончить распитие, сказал, что работает на Заводе 25 лет, а такого случая с бутылкой раньше в его жизни никогда не было. Хвастанул и тем ещё, что он -- ветеран труда. Что на доске почёта висит его фотография. И что можно пойти посмотреть, поскольку ему уже давно пора вернуться в цех -- найти проволоку, чтобы прикрутить к телогрейке оторвавшуюся пуговицу. Да и в шкафу, мол, кто-то совсем истомился -- видать не иначе как с похмелюги...
   Дворник не решился отказываться и пошёл с дядей Колей.
   Внизу, у входа в цех, на доске почёта, действительно висела фотография, на которую раньше он никогда не обращал внимания. Под ней была надпись: "НИКОЛАЙ КРУГЛОВ"
   Дядя Коля был сфотографирован в пиджаке и белой рубашке, весьма контрастировавшими с его смуглым обветренным прожитой жизнью лицом.
  
  

4. "ТРЕТИЙ -- ЛИШНИЙ"

  
   Сашка хотел было уже выбраться из шкафа, как услышал, что кто-то опять вошёл в раздевалку. Он замер, оставаясь в неудобной позе. Кто-то подошёл вплотную к его шкафу и стал заглядывать в щель. Сашка насторожился, боясь пошевельнуться. Кто-то засунул пальцы за верхний угол дверцы и стал её отгибать, стараясь при этом заглянуть в темноту.
   "Неужели, на самом деле, дядя Коля" -- всерьёз подумал парень, -- "Вернулся пришивать?!"
   "Если б это был Игорь". -- продолжал он размышлять, -- "То не стал бы гнуть дверь -- у него, ведь, есть свой ключ..."
   -- Волгин! -- услышал он голос Игоря -- и на душе сразу как-то полегчало. -- Выходи! Я знаю, что ты тут!
   Испуг прошёл. Но, продолжая начатую игру, Сашка молчал.
   "Ну-ну!" -- подумал он, -- "Так ты и знаешь! Чего ж тогда зря дверь-то гнул?"
   Хотя ноги его совсем затекли от неудобной позы, и от духоты болела голова, страдалец мужественно продолжал терпеть, полагая, что Игорь мог быть не вполне уверен, что Сашка -- тут, также он мог забыть ключ в шкафу для чего и пришёл, чтобы как-нибудь открыть дверь.
   Игорь снова начал молча отгибать дверцу, и Сашка усмехнулся про себя:
   "Так оно и есть -- провокация! Меня на мякине не проведёшь!"
   Через минуту неудачных попыток открыть шкаф, Игорь со всей силы пнул в дверь ногой.
   -- Ах ты, сука! Не судьба видать! -- сказал он громко вслух, как бы, самому себе. -- Придётся возвращаться в цеха!
   И Сашка действительно услышал удаляющиеся шаги и посвистывание. Прошла минута. Он всё ещё сомневался, что Игорь так просто ушёл. Он подождал какое-то время и, чувствуя, что больше не в силах терпеть муку, наконец, решился вылезти из своего добровольного плена, нащупал замок на дверце и повернул ручку...
   Однако, не успел он ещё толкнуть дверцу, как кто-то с силой рванул её, и ударил в лицо. Он провалился в глубину шкафа, за висевшие сзади куртки.
   -- Забивай! -- услышал он голос Машки, и удары один за другим посыпались сквозь одежду, сорвавшуюся уже с вешалок ему на голову.
   -- Ногами давай!! -- командовал Игорь.
   И действительно, что-то тяжёлое ударило его по животу, стало часто пинать, давить...
   -- А-а!.. -- заорал Сашка, а нога стала дёргаться ещё чаще, трамбуя его, будто мягкую глину.
   -- Ага! Не нравится! -- услышал он, -- Попался, сука! А ну, падло, вылезай,
   кончать будем!!!
   Сашка стал выкарабкиваться из "шкапа", превратившегося в западню. Ноги так затекли, что, едва выбравшись из темноты и вдобавок -- ослеплённый ярким светом, -- он не смог подняться и упал. И тут же снова чья-то нога ударила ему по груди и хотя не со всей силы, но всё-таки очень больно.
   Он продолжал лежать, корчась от боли в солнечном сплетении, и стоявшие над ним Игорь с Машкой, смеялись, полагая, что он им подыгрывает.
   -- Встать, падло! -- крикнул Машка. -- А то щас взаправду забьём!
   Сашка начал подниматься, но занемевшие ноги не держали -- он снова упал.
   -- Гляди, видать ему дядя Коля ноги-то перебил! -- давясь от смеха, проговорил Игорь.
   -- У меня ноги... занемели... -- выдавил из себя Сашка.
   -- А какого ты там сидел-то? -- продолжал насмехаться Игорь.
   -- Я выслеживал Кольку-робота...
   -- Так мы тебе и поверили! -- сказал Машка, непосвящённый в игру про дядю Колю.
   -- Кольку, говоришь... -- Игорь перестал смеяться. -- Тадыть другое дело!
   Сашка кое-как поднялся.
   -- Зачем больно-то бьёте?
   -- Ага! -- снова засмеялись Игорь и Машка.
   -- Это -- игра такая! -- пояснил Игорь.
   -- Нет! -- добавил Машка. -- Он думает, что с ним играют. А его -- взаправду!
   -- Для того и бьют, чтоб больно было! -- Игорь толкнул Сашку к шкафу. -- Не будешь отделяться!
   -- Я не отделялся... -- стал оправдываться Сашка.
   -- Как же не отделялся? -- отчитывал его Игорь в полу-шутку. -- А кто давеча на лестнице ввел в сомнение с броском пропуска и сделался третьим?!
   -- Как это -- "третьим"?
   -- А так: третий -- значит лишний. Аль не знаешь пословиц?
   -- А раз лишний -- значит надоть забивать! -- вскрикнул Машка и набросился на Сашку, начиная работать в пол-силы кулаками, нанося частые удару в живот. Игорь тут же присоединился к Машке. Хотя били не сильно, однако -- больно, если не удавалось увернуться и подставить для защиты либо руку, либо -- ребро. Били с двух сторон. А с третьей был шкаф. Зажавшись в комок, Сашка сел на корточки. И тогда бить прекратили.
   -- Так-то! -- провозгласил Машка.
   -- Будешь теперь отделяться? -- спросил Игорь властно?
   -- Нет... -- промямлил Сашка, играя роль провинившейся жертвы. -- Больше не буду, ребята! Я же свой... Я тоже из Ремесленного!
   -- То-то! -- наигранно строго сказал Игорь. -- Вставай! Пойдёшь с нами на дело! Теперь ты должен искупить свою вину... Иначе снова воздадим укоризну!
   Игорь направился к выходу. За ним поспешил Машка. И Сашка, захлопнув шкаф шкафа, тоже двинулся прочь из раздевалки.
   Под лестницей, где висел знак "НЕ КУРИТЬ! ", -- все трое закурили.
   -- Вот тебе электролит! -- Сказал многозначительно Игорь и вытащил из кармана халата круглый конденсатор.
   -- А вот тебе лампочка! -- Добавил Машка и протянул Сашке электролампу.
   -- Понял, что надо сделать? -- Игорь пустил дым в стену.
   -- Сделать-то я сделаю, -- согласился Сашка. -- А кто ввернёт?
   -- Ты.
   -- Один не буду.
   -- Забьём...
   -- Могут засечь одного. Нужно всем...
   -- Хочет нас подставить, сука, -- заметил Машка, подыгрывая Игорю.
   -- Ладно, пойдём на дело все, -- снизошёл Игорь. -- Иначе -- не интересно.
   -- А где вворачивать-то? -- спросил Сашка.
   -- Неужто не знаешь, где?
   -- В раздевалке что ли?
   В это время протяжно зазвонил звонок. Ребята спохватились, побежали в цех, чтобы выключить паяльники.
   Рабочий день кончился.

5. ИМЕНИТЫЙ

  
   Когда Саша и Игорь оказывались за пределами заводского бытия и расставались, торопливо пожимая друг другу руки, то сразу же пропадал их интерес как к дяде Коле, как ко всем фантазиям про Завод, помогавшим убить время, так и -- друг к другу. Одновременно с тем, как убыстрялись их шаги, и они физически оказывались всё дальше и дальше от места работы, то и мысли их так же смещались в тот небольшой сегмент личной жизни, который в течение дня был напрочь забыт. Вовсе не помня уже друг друга, каждый наедине с собой, среди множества непохожих одинаковых людей -- они ехали в метро, в троллейбусе или в автобусе... Они приезжали домой, ели, долго сидели в туалете и ложились спать, чтобы успеть выспаться. Вот уже почти с год они ходили на Завод по воле обстоятельств, кем-то ловко устроенных так, что человек, оказавшись в зависимости от них, не сразу осознавал их причину и цель.
   А было так, что сначала они невинно учились в школе, затем -- в ПТУ. Точнее в ПТУ они уже не учились, а только делали вид, что учатся. И им никто не мешал так поступать, потому что тот, кто должен был мешать, сам делал вид, что учит их. Затем они начали работать на Заводе и продолжали играть в ту же игру -- делая вид, что работают. Но судьба их была предопределена независимо от того, как назывались те или иные формы их социальной жизни. Так кто-то положил, и ничего, казалось, нельзя было изменить. Их судьба была запрограммирована без их ведома (ещё когда они не родились) -- какими-то людьми в пиджаках, потому что уже тогда существовали ремесленные училища, заводы, фабрики, армия, законы и права на труд.
   По этим-то законам они и должны были отработать на Заводе определённый срок, пойти в армию и пробыть определённый срок там. Пробыв же в армии -- снова вернуться на Завод, как правило, в родной цех...
   Сашка продолжал бессмысленным усталым взором водить по стенам, останавливаясь на огромных вентилях, въевшихся в тела труб, как грибы-паразиты -- на стволах деревьев, -- и, почему-то, -- под самым потолком... Рабочий день только что начался. Включив паяльники и настольные лампы для видимости дела, они вышли в коридор... Игорь ковырял стенку ключом от шкафа раздевалки, которого было не жалко испортить. Дядя Коля почему-то не появлялся. Ничто окружающее не приносило развлечения, и, напротив, даже подавляло длинной перспективой начавшегося дня.
   Несмотря на то, что Сашка уже выполнил приказ, припаяв конденсатор к цоколю электролампы, Машка отделился, ушёл в цех работать. Игорь пообещал забить в следующий раз его. Не желая возвращаться в цех, друзья всё стояли в коридоре, всё ожидали какой-нибудь скупой новизны.
   Сашка уже поведал Игорю, как вчера, под видом вина дядя Коля, будто бы, выпил в раздевалке с дворником тормозную жидкость. Уже было выдвинуто предположение, что дворник такой же робот, но будучи не уверен в том, кто есть Николай, не решается ему прямо сказать об этом, и ищет случая, расколоть дядю Колю. Кроме этого, предполагалось, что они оба тем не менее -- шпионы и агенты ФБР. Не хватало лишь каких-то существенных деталей, чтобы в этом удостовериться...
   Утренняя заводская жизнь уже вошла в обычный режим. Большинство рабочих находилось на своих местах, и лишь те из них куда-то перемещались, кого Завод вытянул, оторвал от дела в силу какого-то непредвиденного дела или, напротив, дела, которое что-то предвидело -- и потому-то понудило кого-то двинуться по коридору. Почувствовав неосознанный ими ещё верно зов такой же силы, и наши друзья по молчаливому согласию неожиданно оторвали плечи от стены и зашагали прочь. Оба знали, куда и зачем...
   В раздевалке было пустынно и темно. Игорь остановился у входа, а Сашка спешно двинулся в темноте в глубину, вдоль шкафов. Остановившись в нужном месте, на середине небольшой лестницы, в четыре ступени, он нащупал руками винты, что удерживали круглый плафон лампы, и стал их откручивать. Осторожно сняв плафон, он положил его на верхнюю ступеньку, быстро выкрутил лампочку и на её место ввернул конденсатор.
   От лёгкого толчка его ноги, будто мяч, плафон прыгнул на одну ступеньку, хотел было на другую, но не сумел, лопнул, зазвенел стёклами, рассыпаясь на мелкие осколки. Но всего этого ни Сашка, ни Игорь не могли видеть из-за темноты и из-за того, что уже покинули раздевалку, шли, как ни в чём ни бывало по коридору, к лестнице.
   Они спустились вниз, закурили.
   Прошло несколько минут.
   -- Смотри! -- вдруг заметил Игорь.
   -- Что? -- Сашка взглянул туда, куда указывал Игорь.
   По коридору двигался человек, напоминавший всеми своими манерами и обликом дядю Колю. Он вёл перед собой пустую тележку, громыхавшую на неровностях асфальтированного пола и на стыках неизвестно зачем лежавших металлических листов.
   -- Этот человек, -- начал Игорь, -- раньше был танкистом!
   -- Как бы не так! -- отозвался Саша, -- уже обдумывая свою версию.
   -- А, может, и не был, -- согласился Игорь. -- Но на самом-то деле он всё равно -- танкист.
   -- Почему?
   -- У него это написано на лице.
   -- Небось, это дядя Коля ему на лице татуировку вывел...
   Друзья захохотали.
   Человек в телогрейке, испачканной на спине мелом, в сапогах, вытянул перед собой руки, в рукавицах, сжавшие широкую рукоять тележки. Он шёл, не обращая внимания ни на людей, ни на стены, с трубами, ни на потолок, с лампами, от которых почему-то никогда не возникало тени. Он, по-видимому, знал все неровности длинного пола в коридоре: если одна его рука подавалась в сторону, то другая вовремя выправляла движение тележки. Чувствовалось, он проделывал этот путь неоднократно и был до мелочи уверен в своих движениях. И работа увлекала его. Она сходила с его рук и ног и передавалась через тележку и пол коридора всему Заводу.
   -- Сначала он был трактористом, -- сказал Сашка, залюбовавшийся новым персонажем. -- Но началась война -- и поэтому его сразу же забрили в танкисты...
   -- А когда война кончилась, -- подхватил Игорь, -- он поступил на Завод, в ученики к дяде Коле, простым рабочим. И вот, по старой памяти, вместо трактора и танка управляется с тачкой...
   -- А потом он стал именитым ветераном, -- продолжал Сашка.
   -- И единственным хозяином тележки, -- добавил Игорь.
   -- Даже у дяди Коли такой нет!
   -- Это от неё дядя Коля гайку-то открутил -- чтобы насолить Именитому...
   -- А тот хотел было даже за это разобрать дядю Колю на запчасти...
   -- Потому как Именитый знает всё на Заводе, и даже то, кто -- дядя Коля на самом деле...
   -- Да... Дяде Коле приходится с ним считаться и давать откупного, чтобы не заложил...
   В это время к ребятам подошла учётчица Надя с пустой банкой для лака.
   -- Вы что тут ржёте, как ненормальные?
   -- Ты куда, Надя? -- спросил Игорь.
   -- В раздевалку. А потом -- за лаком, через улицу...
   -- В раздевалку? -- переспросил Саша. -- В раздевалку не ходи! Туда нельзя...
   -- Почему?
   -- Там будут делать ремонт...
   -- Так ведь на днях только закончили. -- Надя с удивлением посмотрела на Сашу.
   -- А теперь будут делать по новой!
   Сашка заулыбался, переглядываясь с Игорем.
   -- Правда?..
   -- Там кто-то все стены и потолок испортил, -- добавил Игорь, давясь от смеха.
   -- Похоже на то, -- подхватил Саша, -- Что там что-то взорвали!
   -- Не может быть! -- воскликнула девушка, а ребята переглянулись серьёзно. -- Кому же это было нужно?!
   -- Наверное, ему, -- Саша показал на спину Именитого, как раз только что миновавшего их.
   -- Это -- двойник дяди Коли-робота, по кличке Мнимый, а также Именитый. -- Саше захотелось посвятить Надю в их игру. -- Раньше он был танкистом. Теперь -- простой ветеран. А без войны ему скучно жить. Вот он и устраивает изредка взрывы. Для него это как "эхо войны"...
   Все дружно захохотали.
   -- Нет! Правда! Скажите: что там? Почему нельзя идти? -- недоумевала девушка.
   -- Правда! Говорят тебе, что там взрывы происходят! А ты не веришь! -- вставил Игорь, преодолевая душивший его смех.
   -- Ты постой с нами: ещё не то про Родной Завод узнаешь! -- Саша взялся за банку, в её руках, -- Давай подержу!
   Надя взглянула с благодарностью и протянула Саше банку. На миг их руки соприкоснулись. Саша почувствовал в груди какую-то теплоту. Он забыл даже проследить за Именитым, который почему-то уже "ехал" в обратную сторону, с тележкой, доверху нагруженной пустыми ящиками, и, чтобы они не упали, он придерживал их. Тележка двигалась медленно, оттого что её вели только одной рукой.
   "Быстро управился". -- подумал Игорь, -- "Не иначе как дядя Коля помог..."
   Но вслух он этого сказать не успел, потому что в это время сверху донёсся резкий хлопок, будто выстрелили из пневматического ружья. Танкист вздрогнул и запнулся о край металлического листа. Верхние ящики посыпались с тележки на пол.
   -- Вот! -- сказал Сашка, улыбаясь Наде. -- Мы же говорили тебе! Не веришь -- пойди, посмотри...
   Надя простилась с рабочими и пошла за лаком, не поднимаясь в раздевалку, а друзья-приятели -- по коридору, к другой улице Завода -- чтобы как-то убить время.
  

6. СТРЕКОЗА

  
   Территория Завода была огромна. Казалось, что это -- целый город. Чего только на Заводе не было! Тут была и своя поликлиника, и библиотека. Тут было и несколько столовых и павильонов, где продавали продуктовые полуфабрикаты. Члены общества книголюбов организованно собирали и сдавали макулатуру, получали и разыгрывали талоны и абонементы на книги, покупали и обменивали их. Тут были скверы и аллеи со скамейками, на которых, впрочем, разрешалось сидеть только в обеденное время. На свой страх и риск можно было целыми часами бродить по дорогам, замысловато окружавшим здания и сходившимся вновь в самых неожиданных местах, читать надписи на подъездах и удивляться той силе, которая собрала в заводском мире столько всевозможных причин для создания необходимых кому-то последствий. И казалось, что причин было гораздо больше, чем последствий, и что рабочие трудятся больше для самих причин, нежели для последствий, с невероятным трудом вытекающих из их работы.
   По коридорам и улицам Завода всё время перемещались люди самых разнообразных профессий и должностей. Можно было различить два потока, двигавшихся навстречу друг другу. Люди шли молча, в основном по делу. Даже те, у кого было обеденное время, старались выглядеть сурово, будто обед их был таким же серьёзным делом в ряду тех обязанностей, что служили причиной их занятости.
   В подъездах домов почти никогда не закрывались двери. И было непонятно, зачем они нужны. Люди проскакивали в них, удерживали с трудом и передавали их тяжесть идущим сзади. И если кто-то опаздывал -- тот, кто шёл впереди, конечно, не ждал и бросал дверь. И она хлопала с грохотом, подтверждавшим необходимость того следствия, для которого служила причиной.
   Когда взгляды людей случайно встречались, то через них каждый подавал и находил объяснение: будто оба идут по делу. Основной негласный закон заводского бытия требовал, чтобы во всех поступках, действиях и движениях дело подразумевалось. И это почему-то было важнее, чем само дело.
   И действительно, в любую минуту каждый человек готов был объясниться или оправдаться, независимо от того, делал ли он дело по работе, делал ли своё дело, или ничего не делал. При встречах на перекрёстках, лестницах и в узких проходах, при случайных столкновениях в дверях и на поворотах люди смотрели друг на друга серьёзными говорящими глазами, узнавали или не узнавали друг друга, догадывались или не догадывались о том, куда идёт встретившийся и какая у него специальность...
   Последнее же определялось по тому, как человек был одет или что нёс в руках. И редко не могли определить: если у незнакомца не было ничего кроме пиджака, галстука и брюк. Впрочем, и таковой подпадал под относительное определение: его следовало опасаться потому, как если он не был командировочным специалистом, то легко мог оказаться представителем Первого Отдела, мог остановить, проверить, куда и зачем ты идёшь на самом деле.
   Взглядом осуществлялся этот немой разговор. Взглядом, который побывал почти везде: на всех предметах и людях, который всё изучил, ко всему привык и потому подмечал каждую новую мелочь -- вплоть до трещины на краске стены.
   Но своим глазам почему-то доверяли не все. Случалось так, что на взгляд человек был как человек, а спрашивали -- и он отвечал мастеру одно, а рядовому знакомому работяге -- другое. И, тем не менее, большинство почему-то больше доверяло своим ушам. И даже мастера и начальники были вынуждены верить только ушам, даже если глаза их видели обратное.
   Так, если мастер встречал Сашу или Игоря где-нибудь на лестнице или в коридоре и спрашивал, почему они не на рабочем месте, то у ребят всегда был на подхвате ответ: будто они идут из раздевалки, откуда забыли утром взять инструмент, чтобы поменять в Инструментальной на новый, либо, просто, идут в туалет, или -- покурить, что считалось удовлетворительной причиной, будто курение и пребывание в туалете являли собой один из видов работы, которую следует скармливать вечно голодному прожорливому Заводу. Всегда можно было придумать какое-нибудь объяснение и, в подтверждение сказанному, действительно, вытащить из кармана прихваченные на всякий случай кусачки и предъявить мастеру и даже потом на самом деле пойти и обменять их в Инструментальной на другие.
   Почти каждый день приятели совершали прогулку по территории Завода. Конечным пунктом обычно была свалка, где часто-иногда можно было найти разные ценные радиодетали. Друзья изучили территорию Завода почти досконально, побывав даже там, где было запрещено. И со временем находить новое становилось всё трудней и трудней. Тем не менее, совсем недавно у трансформаторной подстанции, всегда заставленной огромными контейнерами с каким-то забытым оборудованием, они обнаружили тихое и удобное местечко -- рядом с пристройками к складу, между которыми по чьему-то недосмотру существовало одно непростительное излишество -- расстояние, где можно было скрыться от всевидящего заводского ока и сделать что-либо запрещённое: передать агенту шпионские сведения о секретах Завода, распить бутылку, приспособить под одеждой найденную на свалке деталь для выноса через проходную, или совершить ещё что-нибудь нехорошее...
   ...Друзья пробрались по сложному лабиринту между контейнерами, загородили фанерой ход за собою и растянулись на досках, специально для этого ими приспособленных, прикрыли лица от яркого весеннего солнца газетами...
   Саша любил приходить сюда даже один, чтобы, погрузившись в полудрёму, подумать или помечтать о чём-нибудь приятном. Дома и в транспорте думалось лучше. Здесь же, на работе, постоянно что-то мешало. Но он старался противиться этой помехе -- чтобы не превратиться в работягу, одного из тех, что его окружали. Ради этого он жертвовал и без того мизерным сдельным заработком. "Кто у тебя родители, Волгин?" -- неоднократно спрашивал цеховой мастер. И Сашка отвечал, что отец -- на пенсии, а мать -- кассир в парикмахерской. "Странно!" -- говорил мастер и неожиданно возмущался: -- "Будь я твоим отцом..." Он не договаривал, шёл прочь по делам. И действительно, дел у него было слишком много, чтобы тратить время на висевшего обузой на его участке лодыря. Мастер вертелся, как белка в колесе, и, пользуясь тем, что до них не было дела, ПТУ-шники могли бездельничать.
   Лишь только Сашка погружался в сладкую грёзу, к нему подкрадывался сон, который, впрочем, незаметным образом переходил в беспокойные мысли, невесть откуда вторгавшиеся в сознание. Они завладевали им -- и, вот, уже он думал сначала о том, что плохо прикрыл ход между ящиками, и кто-нибудь может обнаружить его пребывание и отвести в Первый Отдел, затем -- о том, как он оправдается, если мастер спросит, где он так долго был... Он начинал думать о том, что могут снова урезать зарплату и что уже следует идти обратно в цех... Мысли возвращались на круги своя. Сна уже как будто и не бывало. Сашка снимал с лица газету, смотрел на часы и обнаруживал, что половина времени, которое он наметил для сна, прошла. И тогда он снова пытался сосредоточиться, подумать о чём-нибудь своём. Но бессознательная тревога незаметно подкрадывалась и вытесняла всё, заставляя думать о Заводе...
   Порою же, случалось, приходила хорошая яркая тема. Она заглушала все заботы и опасения, и Саша предавался мечтанию. Он специально заранее запоминал и даже записывал такие темы. После разговора с Надей, думать о ней стало казаться ему приятным...
   Он попытался представить себе образ девушки: одного с ним роста, плотно сложенная, с русыми небрежно постриженными волосами, в белом халате, как и все в цехе, с широкой улыбкой и большим лбом... Девушка была хорошая, но всё-таки что-то в ней не нравилось Саше. Рост? Ему хотелось бы девушку ростом на пол головы ниже его. Возраст? Он не знал её возраста, но если бы она была младше него, ему бы это понравилось. Телосложение? Он предпочёл бы более хрупкую, чем Надя. Но всё это было внешним. Это ли главное в человеке?..
   Саша открыл глаза и взглянул на часы. Он позвал Игоря. Тот снял с лица газету, спросил:
   -- Что, уже пора в цеха?
   Где-то колотили по металлу, и совсем близко трещал экскаватор, временами задыхаясь от натуги. По небу ползли тучи и дым.
   Вдруг откуда-то вылетела стрекоза и села прямо на Сашину ладонь. Не думая, он сжал её в кулак, и стрекоза забилась внутри.
   Осторожно Саша поднялся и сел, приоткрыл ладонь, и взяв сонную стрекозу за туловище, сложил вместе её крылья... Мелькнула мысль: "Оторвать". Но стрекоза заинтересовала, и он стал её разглядывать...
   -- Смотри, какая! -- сказал он Игорю, всё ещё лежавшему на своей доске.
   -- Не пори! -- обрезал Игорь, полагая, что Сашка начинает новую игру.
   -- Ишь ты! Видать сонная ещё... Вот и попалась, -- продолжал Сашка размышлять вслух в расчёте привлечь внимание Игоря. -- Вот так же однажды и нас накроют здесь. Тоже -- сонных...
   -- Что там у тебя? -- заинтересовался-таки Игорь.
   -- Да так... -- Не поворачивая головы, ответил Сашка, -- Опять механическая стрекоза...
   -- Стрекоза?
   Саша молча разглядывал стрекозу, стараясь не повредить насекомое.
   Игорь поднялся и, шагнув к Саше, сел рядом.
   -- Показываешь! -- приказал он.
   -- Не велено показывать!
   Игорь мгновенно схватил Сашкину руку со стрекозой за запястье.
   -- Показывай, а то сведу на-нет! --
   И он начал сжимать руку, одновременно заводя её в сторону.
   -- Перестань! Улетит!
   -- Свожу на-нет! -- Игорь завернул руку ещё дальше.
   -- Ладно-ладно! -- Закричал Сашка.
   -- То-то! -- Игорь отпустил Сашкину руку.
   -- На, смотри!
   Слегка разжав ладонь и придерживая насекомое за крылья другой рукой, Саша показал стрекозу.
   -- Откуда она? Ведь ещё рано!
   -- "Откуда"? -- передразнил Сашка, -- От верблюда! На Заводе ничего не бывает рано! Всё происходит вовремя. Видишь ящики? -- Показал Саша на контейнеры вокруг. -- Там их должно быть много. Как пчёл -- в сотах. Их тут выпускают... Поточное производство... И микроклимат тут свой... Вот одна пригрелась и вылетела...
   -- Дядя Коля не усмотрел! -- стал подыгрывать Игорь.
   -- Теперь у него из зарплаты вычтут её стоимость!
   -- Да! Не иначе...
   Стрекоза трепыхалась. А Сашка почему-то боялся её повредить. Казалось странным, почему она его не слушается и стремится вырваться на свободу.
   -- Почти как живая! -- сказал он.
   -- Сколько ж их тут понаделали? -- отозвался Игорь. -- И зачем?
   -- Как зачем? У каждой -- своя программа. Залетит к тебе в квартиру, сядет где-нибудь за шкафом и запишет на плёнку всё, что ты говорил...
   -- Значит и наш разговор она записывает сейчас!
   -- Наверное... Придётся её порешить!
   -- Давай её сожжём!
   -- Она механическая, не сгорит!
   -- Тогда -- раздави!
   -- Нельзя! Её сёстры, когда вылетят из ящиков, вытащат из трупа плёнку и всё узнают. Тогда нам несдобровать!
   -- Что же делать?
   -- Я знаю! Пошли!
   Саша вытащил из кармана неполный коробок спичек, сложил у стрекозы крылья, аккуратно засунул её и закрыл.
   В коридоре, у входа в цех, ребята встретили дядю Колю. Тот шёл, как всегда не спеша, и на его правом безымянном пальце блестела шайба.
   -- Смотри-ка кто! -- Заметил Игорь тихо. -- И не ведает, поди, что у нас его стрекоза...
   -- Никак, он собрался жениться? -- Ответил так же тихо Саша. -- Видишь шайбу на пальце?
   -- Нет. Это он только что Именитого забил и трофей взял. Ведь тот хотел его за тачку наказать. Теперь поздно. Дядя Коля только эту шайбу нашёл у него в кармане. Больше тот ничего не имел ценного...
   -- Поравнявшись с дядей Колей ребята хотели было только кивнуть в знак приветствия. Но он почему-то остановился и, не снимая с пальца шайбы, сильно выдававшейся, пожал им руки.
   -- Ишь, -- заметил Игорь, как только они разошлись, -- Помнит добро, хотя и робот...
   -- Ну да! Это он проверку учинил! У него это не просто шайба! А зонд. Теперь он всё про стрекозу знает. Надо поскорее от неё избавляться!
   Цехового мастера в цехе не было. На Сашином рабочем столе стояла Надина банка с лаком.
   -- На ловца и зверь бежит! -- Воскликнул он. -- Смотри!
   Он отвернул крышку банки, вытащил из коробка стрекозу и бросил в лак...
   Некоторое время друзья наблюдали за агонией насекомого. Затем Сашка при помощи пинцета вытащил мёртвую стрекозу и отнёс в электросушильную печь. В течение часа он покрыл насекомое несколькими слоями лака и приделал к нему проволоку, чтобы можно было прицеплять готовую брошь к платью.

7. "РАЗМЕНА НЕТ"

  
   После разговора с дядей Колей, дворник, выйдя из проходной, попал под дождь. Несмотря на это обстоятельство, он решил идти к метро, где находились телефонные будки. Какой-то неприятный осадок оставался у него на душе после дяди Колиных расспросов. Будто тот цинично взял и высосал у него значительную часть психической энергии. И от выпитого вина, как ни странно, лучше не стало, а напротив, незаметно подступила горечь и тоска.
   Он шёл по мокрому тротуару, и всё ему казалось бессмысленным: и то, что среди белого дня горели лампы в целом ряду фонарей; и то, что во время дождя поливочные машины зачем-то продолжали поливать мостовую и при этом ехали с зажжёнными фарами; и торопливая походка пешеходов; и, несмотря на эту их спешку, -- в магазинах и прямо на улице -- очереди, с зонтами и без... Он шёл, и ему было жалко себя, попавшего в этот бессмысленный круговорот. Было обидно -- что он бессмысленно промок. И это чувство казалось ему трогательным и даже приятным -- так что жалость, тоска, горечь и обида приобретали почти счастливую окраску -- ремарковскую "мировую скорбь". Лишь, не хватало чего-то такого, что поставило бы какую-то одну, общую точку над "и".
   "А отчего ты дворник-то?" -- Вопрос дяди Коли всплывал вновь и вновь, и он снова и снова повторял его для себя, так и не находя на него однозначного ответа...
   Разумеется, дворником и сторожем он не родился! Но сделался сам, в силу каких-то неопределённых обстоятельств. Где-нибудь на Западе подобным обстоятельством могло быть движение хиппи, протест против мещанского благополучия. Здесь же было лишь подражание хиппи: потому что терять каких-либо социальных благ не требовалось. Вначале, как и многие нормальные люди, он учился. Окончил институт. Далее работал педагогом в ПТУ, пока вдруг не повстречал советских хиппи, которые ему сказали так: "Зачем работать за 120 рублей целый день и терпеть моральные унижения, когда можно спокойно получать 70, безо всяких вычетов, не работая, ни за что не отвечая, обладая почти полной свободой... Не нужно бороться за увеличение оклада, не нужно опасаться, что тебя подсидят и уволят... Ведь ниже должностей не бывает..."
   Так, Володя сделался дворником. Тратил на работу по одному -- два часа в день. Остальное время проводил с друзьями-хиппи, как и он, свободными художниками и несколькими старыми приятелями, занимавшими разные обыкновенные должности. Однако, слишком много свободы трудно вынести обычному смертному человеку. Да и семидесяти рублей, конечно, не хватало. И тогда он нашёл вторую работу -- сторожа во Вневедомственной охране. Какая разница, где спать: дома, бесплатно, или на работе, за деньги? И всё равно оставалась куча свободного времени, с которым справляться было нелегко. Вот почему дворник выпивал. Впрочем, он выпивал ещё и потому, наверное, что не сложилась, всё-таки его жизнь, как хотелось когда-то... Вот почему он почувствовал жалость к себе, тоску, горечь, одиночество -- после разговора с Николаем.
   Он шёл под дождём прямо по лужам, длинноволосый и бородатый, и некоторые прохожие оборачивались, и смотрели ему в спину. Временами к горлу подступал твёрдый ком. Он проглатывал его вместе со слюною, и становилось немножко досадно, что ком пропадал.
   У метро он решил позвонить кому-нибудь из знакомых, чтобы провести остаток дня вместе. К его большой досаде монеты для автомата -- "двушки" -- у него не оказалось. Во всех ларьках, куда он обращался с просьбой разменять "пятачок". отказывали.
   Тогда дворник пошёл на хитрость. В одном табачном киоске, где на приклеенной изнутри бумаге было написано: "РАЗМЕНА НЕТ!" -- он купил три коробка спичек и получил с "пятака" две копейки сдачи. "Назло всем" он тут же сжёг и бросил в урну один коробок, после чего вошёл в телефонную будку.
  
  

8. МАСТЕР

  
   Саша слегка смутился, когда к нему подошла Надя и спросила что-то про лак, оставленный на его столе. Он протянул ей банку, рассказал про то, что видел дядю Колю с шайбой на пальце, верной примете его неминуемой женитьбы.
   Надя рассмеялась, а Саша добавил, что мысль о женитьбе пришла дяде Коле в голову, когда он выудил эту шайбу из тарелки с супом. Он поведал Наде историю с гайкой, заменив в ней только гайку на шайбу; заключил, что теперь многие подбрасывают дяде Коле в суп всевозможные предметы не только производственного, но и бытового обихода, отчего тот пребывает в неимоверной выгоде.
   Пока Надя смеялась, юноша открыл ящик стола и вытащил стрекозу-брошь.
   -- Держи! Это тебе.
   -- Ой!.. -- Надя взяла брошь на ладонь и стала разглядывать, -- Почти как настоящая! Где ты взял?
   -- Сам сделал, -- сознался Саша, улыбаясь.
   -- Ну, так я и поверила! -- Девушка приблизилась и быстро поцеловала его в щёку. -- Спасибо тебе!.. Пойдём в раздевалку... Там есть зеркало... Ну?.. -- Она взяла Сашу за руку.
   В это время в дальнем проходе, куда Сашка бросил случайный взгляд, показался мастер. Деловой походкой он возвращался в цех. И Саше представился его голос, который вот сейчас начнёт требовать, угрожать, распекать, вежливо, по-рабочему, материться -- не стесняясь присутствия Нади или кого-либо ещё, кто окажется рядом:
   "Где был, тву-мать, всё-ремя?! Почему пайка-плять така-я-пять снов-говно?!..."
   -- Я сейчас не могу, Надя, -- с грустью проговорил Саша. -- Работы много... Ты вот что... -- он замялся, ещё раз взглянул в проход -- мастер уже покрыл половину расстояния, -- Можно мне подождать тебя у проходной?
   Надя перестала улыбаться и серьёзно взглянула на него.
   -- После работы?
   -- Да...
   -- Хорошо.
   И тут подошёл мастер. Это был цеховой мастер, не учебный. И хотя обоим, в сущности, было мало дела до личной жизни своих подчинённых, этот мог чего-то требовать, потому что с него требовали выполнения производственных планов и тоже где-то по-своему распекали. Надя сразу же исчезла, а Саша стал оправдываться, молча слушать упрёки и издёвки... Пошёл разговор о пайке, недоработках, браке, о плане и сдельной оплате. Мастер говорил быстро. В каждом слове предполагалась угроза или предостережение. Но Саша знал, что выслушав и проглотив всё, сядет за свой стол и уже тогда, что-то начав делать руками, будет одновременно думать о предстоящем свидании.
   -- Фу-т'ву-мать! -- Мастер плюнул на пол, махнул в досаде рукой и пошёл куда-то прочь по своему делу.
   Лишь только он отошёл, Сашка услышал за спиной голос другого мастера -- учебного.
   -- Ну, что, Волгин, видать опять придётся вызывать родителей! Почему работать не хочешь? Тебе не стыдно дурака валять! Получишь по практике двойку -- считай, что три года учёбы -- коту под хвост. Выдадут жёлтый билет -- не будет никакой отсрочки от армии...
   Летучий продолжал сыпать угрозами, которым Сашка не верил, но делал вид, что обескуражен и подавлен, сидел за своим рабочим местом, не выпуская из руки паяльник, упёршись взглядом в схему, подвешенную за столом на стальной проволоке.
   -- Ладно, ты вот что скажи, -- неожиданно перескочил Летучий на другую тему, -- Ты вот у нас такой учёный, что как будто разбираешься в радиотехнике лучше других... И даже пишешь грамотно... Тут мне задали такой вопрос на экзамене... Я ведь тоже учусь, только на вечернем... И вот, я не сумел на него ответить... Теперь придётся пересдавать зачёт... Так вот... Вопрос, значит, был такой: что будет, если подать переменный ток на конденсатор?
   Сашка сразу понял, к чему клонит Летучий. И, не задумываясь ответил:
   -- Конденсатор будет работать так же, как сопротивление. В зависимости от частоты переменного тока и величины конденсатора, он будет оказывать переменному току соответствующее сопротивление, которое называется реактивным. Есть даже формула, по которой можно рассчитать реактивное сопротивление...
   Сашка хотел было привести и формулу, но мастер остановил его.
   -- Погоди. А скажи, что будет с конденсатором?
   -- Ничего не будет. Он для того и существует, чтобы работать по переменному току. Например, сглаживать импульсы, если он находится в цепи фильтрации в выпрямителе. А если он в цепи, где присутствует и постоянный ток, то он постоянный ток пропускать не будет, но зато пропустит переменный. Например, в каскадах радиоприёмника или усилителя. Высокой частоте он вообще практически не оказывает никакого сопротивления...
   -- А чем отличается простой конденсатор от электролитического?
   Сашка понял, что дальнейшая демонстрация познаний выдаст его, и сделал вид, что задумался.
   -- Электролитический?.. Да вроде бы ничем особенным... Их, ведь, много бывает разных конденсаторов-то: слюдяные, керамические... Какие там ещё? У них у всех разные диэлектрики между пластинами. Вот и всё... Одни более надёжные, или дорогие. А другие -- так себе...
   -- А что будет, если на электролитический конденсатор подать двести двадцать вольт переменного тока?
   -- Что будет? Наверное, ничего... У него реактивное сопротивление по низкой частоте должно быть высокое...
   -- "Ничего"! -- передразнил его мастер. А вот и неверно! Нельзя его подключать в цепь переменного тока! Иначе взорвётся! Никогда нельзя! А говорят, что ты в радиотехнике лучше других разбираешься! Ладно, работай! Если ещё раз услышу жалобы со стороны цехового мастера -- вызову родителей.
   Не солоно хлебавши Летучий пошёл по проходу к рабочему столу Игоря.
   "Сейчас начнёт его выпытывать про электролит!" -- подумал Сашка, следя за удалявшейся спиной мастера.
   Через минуту Летучий остановился сзади Игоря, и стал молча наблюдать, как работает его подопечный, чтобы подловить на какой-нибудь ошибке и, не давая опомниться, начать допрос. Саше, находившемуся через несколько рядов рабочих мест, сзади, были видны спины обоих: Игоря, в белом халате, и Летучего, в пиджаке.
   "Интересно, удастся ли ему расколоть Игоря?" -- думал Саша, начиная паять. -- "Навряд ли... Это мне было трудно выкрутиться, потому что Летучий знает, что я -- радиолюбитель и не могу не знать, как ведёт себя электролит. А Игорь может просто сказать, что не знает... Впрочем, кто его знает, Летучего-то! Во-на как издалека начал... Будто бы зачёт провалил! Нашёл дурака! Не на того напал... А поймать кого-то надо! Не иначе, заводское начальство доложило в дирекцию ПТУ про взрыв в раздевалке. Кто ещё, кроме нас, ремесленников, мог такое учинить? Ясное дело! А доказать, кто сделал, трудно..."
   Летучий мурыжил Игоря минут десять. Наконец, оставил его в покое и направился к выходу из цеха. Выждав на всякий случай минут пятнадцать, Сашка отложил паяльник, и, убедившись, что заводского мастера поблизости нет, направился к Игорю.
   Игорь, по всей видимости, ожидал появления приятеля. Чтобы создать видимость присутствия, он включил свой паяльник, положил плату, которую до этого "набивал" компонентами, на середину стола, и, не говоря ни слова, направился следом за Сашей к выходу.
   Как обычно, друзья остановились у стены, с неприличным рисунком, и закурили.
   -- Поди, Летучий, тоже хочет взорвать электролит в своём институте за то, что ему не поставили зачёт, -- заметил Саша, -- Да не знает, как...
   -- А что, он и тебя спрашивал? -- Игорь не понял, Сашин юмор. По всей видимости, мастер расспрашивал его напрямую.
   Саша пересказал свой диалог с мастером.
   -- Нет! Меня он просто спросил: что будет, если на электролит подать двести двадцать вольт, -- сказал Игорь.
   -- И что ты ответил?
   -- Сказал, что не знаю. А он спросил, а знает ли Волгин. Я опять ответил, что не знаю, и сам переспросил, что будет. Тогда Летучий сказал, чтобы я узнал у Машки. И добавил, что будет то, что кому-то, мол, скоро будет не до смеха... Видно, Машка раскололся.
   -- Если раскололся -- надоть забить немедля! -- Сашка, снял пепел с сигареты о выступ в стене, который одновременно являлся носом нарисованного человека.
   -- Пошли спросим, -- предложил Игорь.
   Докурив, друзья отправились обратно в цех, прямо к рабочему месту Машки, находившемуся за несколькими рядами, позади Сашиного стола.
   Машка оказался злым. На расспросы Саши и Игоря отвечал неохотно. Наконец, не выдержал и рассказал, что на провокационный вопрос Летучего он ответил прямо, что если электролит подключить к розетке, то он взорвётся. Услышав это, Летучий спросил, один ли он взрывал электролит или вместе с Казанковым и Волгиным. Машка ответил, что он никаких электролитов не взрывал. А Летучий сказал, что Машка врёт, и что, будто бы его кто-то видел, как он выходил из раздевалки. Машка снова сказал, что ничего не знает про взрыв. Летучий пообещал разобраться и поговорить с Машкой серьёзно вместе с директором ПТУ.
   -- Если меня прижучат, -- закончил Машка свой рассказ, -- Придётся сказать, что это сделали вы.
   -- Только попробуй! -- сразу осёк его Игорь, поднося к горлу Машки пропуск, в алюминиевой рамке, с острым краем, специально наточенным напильником так, что его можно было использовать как нож. -- Забьём! Ты уже отделился от нас, когда мы пошли на дело, и, значит, стал третьим.
   -- Тебя бы давно уже надо было забить заранее, для профилактики! -- поддержал приятеля Сашка.
   -- Да пошли вы, куда подальше! -- взбеленился Машка -- Я вас не боюсь!
   -- Дура! -- парировал Игорь, -- Летучий тебе всё равно не поверит. Ты у него уже на крючке. А попробуешь стукнуть -- забьём по-настоящему. Будет хуже вдвойне.
   -- Пошли! -- предложил Игорю Сашка, -- Что с ним разговаривать! Влип, очкарик. Никуда не денется. Давай ещё посодим, пока мастеров нет, и покумекаем обо всём.
   -- Пойдёшь с нами? -- предложил Игорь Машке.
   -- Канайте прочь, суки! -- Машка больно пнул Игоря по ноге.
   -- Ах ты, падло! -- вскрикнул зло Игорь. -- Ну, погоди, тварь! Решил отделиться? Тебе же хуже!
   И больше ничего не сказав, Сашка с Игорем направились из цеха, чтобы обсудить ситуацию и заодно покурить.
   Лишь только они пристроились у стены и начали то и дело очерчивать окурком "Нос Дяди Коли". как они стали называть выступ на стене, неожиданно появился Летучий, прозвище которого не зря оправдывало его появление в самый непредвиденный момент.
   -- Ну, что, долго будем портить заводские стены? -- сказал Летучий так, что Игорь и Саша вздрогнули одновременно.
   Не давая опомниться, мастер сразу бросился в наступление.
   --Жаворонков во всём сознался, -- сказал он равнодушным голосом. -- Всех вас завтра вызывают к директору. Вы -- главные зачинщики, -- мастер замолчал, наблюдая за реакцией ребят, вытащил из кармана сигареты. Сашка услужливо зажёг спичку. Летучий наклонился было прикурить, но Сашка, уронил спичку на пол, сделав вид, будто обжёг пальцы.
   Мастер стал искать в кармане зажигалку, и пока это делал, ни Сашка, ни Игорь больше не предложили своих услуг, а только наблюдали за Летучим, попеременно выпуская дым.
   -- Это Жаворонков нарочно мстит Волгину за столовую. Вы ему не верьте, Евгений Иванович, -- сказал Игорь, будто невзначай.
   -- Что? Значит, правда, он?
   -- А то кто ж!
   -- А вы? Он, что, один взорвал?
   -- Что взорвал? -- удивлённо спросил Сашка.
   -- Как что? Конденсатор в раздевалке.
   -- А я не знал, что это был конденсатор... Мы тогда как раз тут стояли, курили, как обычно. С нами ещё, эта, была, Надя, учётчица. Вы её спросите, если не верите... Вот тогда и взорвалось. А Машки с нами не было... Мы ещё пошутили насчёт эха войны...
   -- Это кто-то из вас сделал! Или вы все вместе! Знаете, что бывает за групповое преступление?!
   -- Да что вы, Евгений Иванович! -- возразил Игорь, -- Это не мы! Это -- не мы! И Машка тоже не стал бы делать такого. Вы только скажите, мы из него выбьем правду -- если он, конечно, знает...
   -- Значит, говорите, не вы и не он... Ну ладно... Разберёмся... Не боитесь, что всю вашу троицу лишат дипломов?
   -- За что, Евгений Иванович?
   -- За то!
   Мастер бросил окурок на пол, под ноги Сашке. И зашагал по коридору.
   -- Эк-ко! -- наигранно воскликнул Сашка, когда Летучий удалился, -- Никак, взяло!
   И друзья весело рассмеялись. Они смеялись долго. А потом закурили по новой сигарете. А когда выкурили, Сашка серьёзно сказал:
   -- Ты зазываешь Машку в раздевалку... Якобы, чтобы забить меня...
   Игорь засмеялся.
   -- Забьём не больно... Вроде бы как в шутку, как бывало раньше... Главное, чтобы понял... Скажешь, что я опять в шкафу сплю... Тогда он ничего не заподозрит...
   -- А где ты будешь, в шкафу?
   -- А где ж ещё? Только меня не забейте...
   Игорь направился в цех, к Машке, рассказать о разговоре с Летучим и о том, что, будто бы, Сашка раскололся, и сейчас пошёл косить в "шкапе". и, что, мол, самое время Сашку забить для профилактики. Сашка же направился в раздевалку, но в шкаф залезать не стал, а, притаился под той самой лестницей над которой взорвался электролит.
   Примерно через двадцать минут Сашка увидел, как, крадучись и тихо, его однокашники, спустились по лестнице, под которой он прятался, и остановились у шкафа, номер "99".
   -- Не иначе, сука, опять здесь спряталась! -- сказал громко Игорь.
   -- Щас забью гада! -- злорадно воскликнул "Машка". -- Сам вылезешь, или помочь?
   -- Погодь! -- сказал Игорь, -- Я открою! Готовься, как в прошлый раз -- ногами!
   Как только Игорь открыл шкаф, "Машка". не глядя, пнул в пустоту шкафа ногой. В это же время Сашка выскочил из-под лестницы схватил Машку сзади за горло, пнул его в зад, так что его жертва тут же ушла головой в шкаф и упала на живот. Последовали удары ногами. Игорь сразу понял, что сила на стороне Сашки, и тоже начал мять ногами Машкино тело.
   После трёх -- четырёх пинков Сашка, отошёл от шкафа, потянул за плечо Игоря, продолжавшего ногой утрамбовывать Машку.
   -- Хорош! -- сказал Сашка. -- Будет знать на первый раз.
   -- Вылезай, сука! -- сказал Игорь, негромко, чтобы не привлечь внимание рабочих, которые могли проходить по коридору, мимо раздевалки, -- А то снова забьём!
   Машка начал медленно выползать задом, на четвереньках.
   -- Лежать! -- приказал Сашка, когда Машка полностью выкарабкался из шкафа. -- Что, сука, будешь в другой раз отделяться? Будешь, падло, закладывать своих товарищей из родного ПТУ?
   -- Нет! Я больше не буду! -- отозвался Машка, подыгрывая интонацией провинившегося.
   -- Он думает -- с ним играют! Видал? -- сказал Сашка, слегка пиная Машку в живот. -- А закладывать своих, что, тоже игра?
   -- Я не закладывал... -- тихо сказал Машка, продолжая стоять на коленях.
   -- Не закладывал -- заложишь! -- Игорь, подражая Сашке, тоже слегка пнул Машку в живот, -- Лежать, сука, когда с тобой разговаривают братья-ремесленники!
   -- Я больше не буду, ребята!
   -- То-то, сука! Осознал? Как будешь искупать вину?
   -- Я не знаю... Я больше... не буду...
   -- Пусть теперь тоже ввернёт конденсатор , -- предложил Сашка, -- Тогда не отвертится, если что...
   -- Ха -- ха -- ха! -- засмеялся Игорь! -- Это здорово! Только не позже, чем сегодня. Вот чего Летучий не ожидает!
   -- Только теперь надо это сделать в другом цеху, там, где Малинкин, например, а?! -- Сашка засмеялся тоже. -- Вставай! -- обратился он к Машке, -- Твои братья из Ремесленного прощают тебя. Но если ты только не оправдаешь их доверия...
   -- Тогда забьём суку по-настоящему! -- закончил за Сашку Игорь.
   Пять минут спустя все трое стояли под надписью "НЕ КУРИТЬ" и курили. Машка глупо улыбался. Время от времени Игорь или Сашка, продолжая ещё играть в ту же игру, похлопывали его по плечу, шутили, грозя укоризной всякому, кто станет третьим. Иногда Игорь или Сашка нападали друг на друга, и Машка тут же поддерживал то одного из них, то другого. У Сашки в рабочем столе, за задней стенкой, куда обычно заваливались потерянные предметы, оказался припрятанным готовый к делу электролит с патроном от электролампы. Все трое направились по коридорам Завода, к цеху, где работал их однокашник Малинкин. Раздевалку Малинкина найти не удалось, и пока Игорь с Сашей стояли на стрёме, Машка ввернул электролит в ближайшем туалете без окон и состоявшим всего из двух кабин. Не дожидаясь того, когда придёт в действие устройство, друзья поспешили покинуть чужую территорию.
   -- Смотри, сука! -- сказал Машке Игорь, шагая по коридору, по направлению к своему цеху -- Только посмей расколоться! Забьём! По настоящему!
   Остановившись покурить, Сашка вспомнил, как забивали Машку.
   -- Машка, -- сказал он, -- Теперь ты -- свой! Повязан одной ниточкой со всеми! Мало того! Смотри! Меня забивали? -- Забивали. Тебя забивали? -- Забивали. А вот некоторых ни разу почему-то не забивали. Кто-то среди нас ходит по лезвию пропуска...
   -- Без причины забивать не велено, -- Игорь сообразил, что Сашка начал тянуть против него.
   -- А если бы я оказался в шкафу, то, небось бы, меня снова забили, и без всякой причины!
   -- Конечно бы забили! -- засмеялся Игорь.
   -- Вот я и говорю! Что можно забить безо всякой причины: "за так". на всякий случай!
   -- Да, Гнатий, -- поддержал Сашку Машка, -- Хэнк верно говорит. Теперь твой черёд! Лучше тебе раздеваться прямо в цехах. Поймаем в раздевалке -- не миновать укоризны.
   -- Небось забыл, какие в ПТУ порядки? -- продолжал игру Сашка. -- Помнишь: Это -- не мы... Это -- не мы...
   Игорь засмеялся, вспомнив историю, произошедшую год назад, когда помимо практики, они учились в Школе Рабочей Молодёжи...
   Сашка с Игорем сидели за одной партой. Как-то раз у них был урок английского языка в кабинете физики, и их парта оказалась неподалёку от стенда с какими-то приборами. Сашкины знания английского были таковы, что на уроках ему было скучно. Даже учитель, по прозвищу Кукумба, никогда Сашу не спрашивал, убедившись один раз, что его знания английского на несколько порядков дальше всех остальных ПТУ-шников. От безделья Сашка стал разжёвывать промокашку и при помощи линейки стрелять мокрыми шариками по стенду с приборами. Шарики прилипали к стене, к радиолампам, к амперметрам и вольтметрам, засыхали и, казалось, оставались там навечно. Игорь тоже присоединился к Сашке. И к концу урока они "уделали" весь стенд. Через неделю у них снова был урок в том же классе. Чтобы никто не догадался, что это сделали они, ребята на этот раз сели за другую парту. И вот, во время урока, в класс входит учебный мастер от группы слесарей и вводит за собой двух ПТУ-шников из соседней группы.
   -- Вот! -- кричит он на весь класс. -- Это вы здесь сидели вчера!
   Ребята молча стоят, не понимая, в чём дело...
   -- Это вы изгадили весь стенд!
   -- Это не мы... -- пролепетал один из них.
   -- Это не мы... -- повторил за ним другой.
   -- Кроме вас больше некому! У вас все уроки были вчера в этом классе.
   -- Это не мы... Это не мы... -- повторил снова один из них дважды.
   -- Позавчера тут ничего не было! -- кричал мастер. -- Чтобы сегодня после уроков вылизали здесь всё! Помоете стены. А за побелку потолка будем вычитать деньги из стипендии! Чтобы завтра явились к директору вместе с родителями!
   Обеими руками он схватил ребят за шиворот и с силой выпихнул вон из класса, и сам вышел за ними следом, не закрыв за собой двери. Из коридора, куда он их вытолкнул, послышались крики. Этого мастера боялись не только его подопечные слесаря, но и радиомонтажники, за то что он занимался рукоприкладством.
   Кукумба приблизился к двери, и закрыл её, чтобы не быть свидетелем избиения. Сашка с Игорем переглянулись. Улыбка растянула их рты. До конца урока они давились от смеха...
   "Это не мы -- это не мы..." -- повторяли они, и им было очень смешно, что никто не подумал на них, а наоборот, попались какие-то ни в чём не повинные ремесленники, которых было почему-то совсем не жалко: то ли потому, что они были из другой группы, да к тому же -- слесаря, которые считались менее привилегированными по сравнению с радиомонтажниками, то ли потому, что многие из слесарей были не-москвичами, жили в общежитии, а значит, были настоящими ремесленниками; то ли потому, что среди слесарей бытовали грубые законы: не раз Сашка с Игорем были свидетелями, как двое ПТУ-шников начинали кулачную драку, и как только одному из них удавалось сбить другого на землю, и тот не мог сразу же подняться, то собравшиеся вокруг подбегали, отталкивая победителя в сторону, и начинали со всей силы пинать побеждённого, "забивать ногами". Их нравы перенимали и радиомонтажники. По крайней мере, Сашка, Игорь и Машка играли в игру, под названием "забить ногами". И хотя били друг друга не больно, но могли легко войти в роль и слегка озвереть. Драка могла вспыхнуть безо всякой явной причины. Их ПТУ, тем не менее, считалось образцовым. В других ПТУ, как знал Саша по рассказам знакомого приятеля, если ты не мог себя защитить, то лучше было не заходить в туалет, где всегда кого-нибудь поджидал тот, кто был не прочь размять мускулы.
   "Это не мы -- это не мы!" -- вспоминали потом часто Игорь и Сашка, и им всегда становилось необыкновенно весело.
   -- Поди, они до сих пор недоумевают, кто это сделал! -- продолжал смеяться Игорь.
   -- "Пребывают в неведении"! -- поддерживал его Сашка, вводя новый термин.
   -- Так и Летучий -- до сих пор "в неведении", кто вворачивает конденсаторы! -- смеялся Игорь.
   -- А наказать-то кого-то надо! Наверняка, кого-нибудь поймает!
   -- "Это не мы... Это не мы..."
   -- "Это не я... Это не я..." -- будет говорить Малинкин, -- Сашка давился от смеха.
   -- А то, как кого-то из нас заподозрят? -- заметил Машка.
   -- Пусть докажут! -- Игорь перестал смеяться.
   -- А помнишь, про решётку! -- предложил Сашка другое воспоминание годичной давности.
   -- А! Решётка!! -- Засмеялся Игорь, даже приседая от новой волны смеха.
  

9. УРОД

   Володя не сумел дозвониться ни до кого, поскольку автомат сразу же проглотил монету. Выйдя под дождь, дворник направился по улице, сам не предполагая, что она приведёт его к очереди терпеливых молчаливых промокших людей, в своём бездействии преследующих единую цель: согреться.
   И не задумываясь долго, столкнувшись с "аскетами". он как-то естественно слился с этими людьми, покуда не оказался уже в метро, изрядно подвыпивший и движимый неясной перспективой какой-нибудь неожиданной встречи.
   Опять вспомнился разговор с Николаем, и он подумал, что в метро совсем нет дворников -- потому что в метро не бывает снега... Что неплохо было бы соединить все дома в городе одной крышей. Тогда бы всем дворникам не пришлось бы кидать лопатами тяжёлый снег, и их работа ограничилась бы лишь уборкой мусора; но платили бы им всё равно те же деньги, потому что меньшей зарплаты не бывает; но тогда у него было бы больше свободного времени; и он бы написал много рассказов...
   Мысль об единой крыше над всем городом показалась ему весьма оригинальной. Он стал развивать её дальше. Он представил себе подземный город, из которого никого не выпускают, потому что у человека может нарушиться психика, если он увидит настоящее солнце...
   Дворнику захотелось записать пришедший в голову сюжет для целого, как он подумал, романа. Но бумаги с собою не оказалось.
   На какой-то станции, в переходе, он увидел пьяного, раскачивавшегося в такт своему внутреннему ритму из стороны в сторону и, по-видимому, не знавшего, куда держать путь. Володя начал рассказывать ему об единой над всем городом крыше. Пьяный всё время его перебивал, восклицая: "Куда же мне теперь идти?!" Володя плохо понимал его состояние (да и своё тоже) и говорил многозначительно о том, что нельзя смотреть на солнце, иначе можно ослепнуть...
   В конце концов, он попросил у него бумаги, на что пьяный сказал, что здесь нет туалета. Дворник стал объяснять, что бумага ему нужна для записи сюжета о крышах . И тогда его собеседник вдруг резко закричал:
   -- Самому нужна бумага! Глаз нечем протереть! Режет невмоготу!
   С этими словами он приподнял левое веко, схватил тремя пальцами свой глаз, вытащил его из глазницы, укусил зубами и засмеялся.
   Дворнику стало не по себе, его чуть не стошнило. Переборов себя, он поспешил прочь от урода, продолжавшего смеяться ему вслед.
  

10. ТЕЛОГРЕЙКА

  
   Шёл дождь, и по улицам торопились люди, с раскрытыми зонтами. Звенели трамваи и рычали автомашины.
   Знакомый охранник пропустил Круглова сходить в магазин. Радостный, он шёл по обочине дороги, хлюпая сапогами по бежавшему навстречу ручью.
   Дорога была неширокая, и машинам приходилось объезжать Николая. И он испытывал почти счастье оттого, что и он, как машина, перемещается по дороге.
   Он чувствовал это сапогами, рассекавшими ручей, телогрейкой, напоминавшей ему корпус автомобиля, в котором он, будто бы, удобно сидит, уткнувшись воображаемыми пальцами ног в свой желудок, и смотрит через глаза на мокрый асфальт.
   Он чувствовал это спиной и затылком, слыша шум нагонявших его машин, даже не сигналивших, а объезжавших его с уважением, которого достойна всякая движущаяся тварь, попавшая на дорогу.
   Он испытывал мир и покой, ощущая себя животом где-то далеко, внутри...
   Как будто не было больше времени, а вместе с весенними ручьями и солнцем наступила вечность; и будто Николай шёл после беседы с Самим Богом в гости к Его Ангелам в Рай...
   Справа, по тротуару, спешили обыкновенные пешеходы, а он, сопровождаемый низким гулом грузовиков, всего лишь пользовался своим телом, подобно тому как другие пользовались своими автомобилями.
   И он радовался, что ощущает себя так необычно. И ему было жаль несчастных пешеходов, не знавших так, как знал он, что каждый из них -- владелец своего собственного тела...
   Николай приблизился к перекрёстку. На светофоре погас зелёный свет и зажёгся жёлтый. Его обогнал грузовик. Не долго думая, и дядя Коля прибавил скорости -- и быстро побежал через перекрёсток. Сзади заскрипели тормоза какого-то осторожного водителя, не решившегося проскочить на жёлтый.
   На другой стороне перекрёстка стоял милиционер. Николай заметил его, лишь когда оказался лицом к лицу. Их глаза встретились, но дядя Коля до сих пор ещё не осознавал, что случилось: счастье чувствовать себя не-человеком противилось грубой действительности.
   -- Тебе что, жить надоело?! -- поинтересовался милиционер и ткнул палочкой Николая в капот.
   -- Я -- в магазин! -- объяснил дядя Коля в два выдоха.
   -- Я тебе покажу магазин! -- не понял его милиционер. -- Плати штраф!
   -- Не надо! Я ведь только того...
   Николай замялся, взглянул на Вишневского (а это был он), уловил что-то в его взгляде, добавил:
   -- Давай мы лучше с тобой... этого...
   Его рука слегка коснулась щеки, почесала её, перешла к подбородку и почесала подбородок.
   Николай добродушно смотрел в лицо милиционеру и, ожидая ответа, уже знал о положительном его результате.
   И Вишневскому вдруг показалось лицо Николая знакомым.
   Где я мог его видеть? -- подумал Алексей Николаевич. -- Никак не припомню... Бывает же такое...
   -- Где-то я тебя видел уже... -- сказал он.
   -- И я, вроде, тоже... -- ответил Николай, пытаясь отделить лицо милиционера от его фуражки и плащ-палатки, и посмотрел куда-то в сторону, на тротуар.
   Мимо промчалось такси, и проехал автобус.
   -- Кажись, я тебя видел в метро! -- предположил Вишневский.
   -- Не-ет... Я в метро не езжу...
   Лицо Николая было так же притягательно незнакомо, как иногда бывает знакомое лицо не особенно притягательно. И, скорее всего из-за этого его качества милиционер оказался в сфере влияния дяди Колиной личности.
   -- А ты, значит, того... -- Николай показал Вишневскому на его одежду.
   -- Да вот, мобилизовали на сегодня в ГАИ. У них -- нехватка кадров. А я, как назло -- с похмелья!
   -- А так-то кем?
   Николай решил немного поиграть.
   -- А так я -- инспектор, в охране. А ты?
   -- Я -- слесарь, на Заводе.
   -- Тебя как звать?
   -- Николаем. А тебя?
   -- Алексеем...
   Далее дядя Коля умело повернул разговор на свои рельсы, и пока он ходил в магазин, Алексей, пользуясь своей милицейской формой, обошёл все дома на перекрёстке в поисках подходящего подъезда. Подъезды оказались во дворах, и с дядей Колей, подоспевшим уже к тому времени, они зашли в первый попавшийся, поднялись на второй этаж и выпили.
   Дядя Коля рассказал Алексею историю про кошку и стихотворение дворника, странным образом осевшее без рифмы в его памяти, дал прочесть заметку о бороде и ничего больше не добавил, потому что забыл, о чем говорил. Потом он сказал, что ему повысили на десять рублей зарплату, но что денег всё равно не хватает, особенно на выпивку. Вот почему он в последнее время подумывает о работе по совместительству сторожем.
   На это Вишневский сказал, что может его устроить к себе в Охрану.
   Дядя Коля деликатно поинтересовался, платят ли сторожам, больше чем дворникам.
   Алексей Николаевич задумался. Он не знал, сколько получают дворники. Но на всякий случай ответил положительно, помолчал немного и, потеряв мысль, заметил, что несмотря на то, что Николаю прибавили десятку, он всё равно не проживёт больше семидесяти лет.
   Дядя Коля, ничуть не обидевшись, обратил внимание собеседника на тот факт, что семьдесят он уже давно разменял, но что пить надо бросать, поскольку денег от зарплаты совсем не остаётся.
   Алексей Николаевич в ответ на это выругался нехорошо и, помянув при этом какое-то матерное имя, процедил:
   -- Не пить, а голосовать!
   Дядя Коля ответил, что он никогда не голосует, поскольку это ему незачем; и что только недавно он понял одну вещь, которую многие ещё не понимают. При этих словах он многозначительно посмотрел на милиционера, вытащил папиросу и прикурил у Вишневского, услужливо протянувшего зажжённую спичку.
   Он выпустил клуб дыма, но опять больше ничего не сказал.
   Тогда Алексей Николаевич заметил, что он, сам, тоже понял это, и понял, к сожалению, лишь недавно -- иначе бы никогда не пошёл работать в милицию.
   Дядя Коля спросил напрямую, что понял Вишневский.
   И Алексей Николаевич пояснил, что понял то же самое, что и дядя Коля.
   Оба замолчали, как будто о чём-то размышляя.
   -- Почему же ты тогда меня остановил? -- вдруг спросил Николай.
   -- Так ведь, могли же задавить! -- воскликнул милиционер.
   Дядя Коля рассмеялся.
   -- Как же ты говоришь, что понял? -- спросил он, лукаво прищуриваясь и, наклонив набок голову, -- Почему ты сам-то не боишься, что задавят?
   -- Так у меня -- милицейская форма!
   -- А у меня -- телогрейка! -- парировал Николай и хлопнул себя по животу.
   -- Твоя форма, -- добавил дядя Коля, -- хороша только супротив контролёров в автобусе!
   И он весело рассмеялся.
   Алексей Николаевич силился понять своего собеседника. Он пробовал уследить за дяди Колиной мыслью, но у него ничего не получалось: его собственные мысли разбегались, и он всё забывал, о чём думал только что.
   Наконец, дядя Коля решил вывести Вишневского из недоумения.
   Он сказал, что у Алексея Николаевича -- милицейская форма, а у него, то есть Николая, -- обыкновенная телогрейка. Но несмотря на эту разницу, главное не это, а то, что у них обоих есть тело; а тело -- это почти то же, что и машина; и что только многие об этом не знают, а как бы просто ходят по тротуару, получают зарплату и даже голосуют; и если бы голосовал он, Николай, то всё равно бы никто ему не остановил, кроме такси, "потому как каженый топерече занят токмо своим делом"...
   На этом их разговор кончился, так как оба изрядно опьянели, особенно Вишневский. Дядя Коля довёл его до автобусной остановки, а сам направился к проходной, потому что до звонка оставалось совсем немного времени.
   Алексей Николаевич с трудом втиснулся в автобус. Кто-то сзади него всё продолжал висеть на подножке, и автобус не отъезжал. Шло время. Водитель вежливо ругался в микрофон. Было трудно дышать, и Вишневский даже испугался, что может задохнуться. Но он не задохнулся. Автобус всё-таки тронулся, вдруг резко затормозил, люди уплотнились, висевший на подножке, проскочил внутрь, двери закрылись...
   На следующей остановке Вишневского вытащили выходившие люди, и он уже "на автопилоте" дошёл до своего дома. Когда же он поднялся к себе на этаж, то, достигнув четвёртого, был немало удивлён, обнаружив странную вещь: пятого этажа, на котором он жил -- не существовало. Он спускался и поднимался вновь и вновь, пока, наконец, не заснул на ступеньках лестницы.

11. ОБМЕН

  
   Николаю удалось благополучно покинуть проходную Завода и вместе с другими рабочими по инерции опуститься в метро. В недоумении он стоял у закрытых вагонных дверей, с надписью: "НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ". у которой кто-то нарочно выскоблил буквы Р, Л, Н, Я, и вглядывался в темноту чёрных стен, с мелькавшими огнями.
   И тут произошла обыкновенная для Николая история: он встретил знакомого. А знакомым этим оказался не кто иной, как дворник. Николай увидел его в поперечном туннеле, когда приближавшийся к станции поезд, вдруг, неожиданно затормозил и остановился на целые пол минуты.
   Не обращая внимания ни на поезд, светивший окнами в полумраке подземелья, ни на дядю Колю, примкнувшего к стеклу, с выцарапанными буквами, дворник увлечённо размахивал лопатой и кидал снег из поперечного туннеля, прямо в стекло двери, через которое смотрел Круглов.
   Поезд резко дёрнулся, стал набирать скорость. У Николая от неожиданности подкосились ноги. Он упал. Кто-то из пассажиров бросился его поднимать. Оказавшись в вертикальном положении, Круглов почувствовал тошноту, и... его обильно стошнило -- прямо на грудь оказавшейся рядом расфуфыренной дамы... Тогда Николая больно дёрнули за шиворот, оттаскивая прочь, и, как бы в ответ, он повторил непроизвольный свой акт, на книгу, прямо через очки, склонившегося над нею мужчины. Кто-то сильный дёрнул его в другой раз, неожиданно отпустил совсем... Круглов хотел было поворотиться, чтобы посмотреть на таскавшего его взад и вперёд обидчика, но неожиданно ощутил страшную боль в том месте, которым он в течение целого дня ещё ни разу не касался какого-либо рода сидения. В следующий же миг он услышал, как за самой его спиной захлопнулись двери вагона, а в другой -- уже больно ударился лицом о мраморный пол перрона.
   Придя в сознание через неведомый для Николая промежуток времени, он сразу же вспомнил о дворнике, так сильно повлиявшем на его самочувствие, и решил немедленно его разыскать, чтобы в отместку спровоцировать на покупку вина. Он попытался спуститься на пути. Кто-то начал как будто бы ему помогать, и скоро он уже оказался на шпалах, упёршись в которые ногами и руками, сразу же превратился в электропоезд и начал быстро перемещаться. Казалось, будто какая-то неуёмная сила сама потащила его вверх под углом, не менее чем в сорок градусов, и неожиданно выволокла прямо на улицу, и напоследок зачем-то больно ударила по лицу.
   Был вечер. Делая вид, что читает газету, хитрый Николай силился вспомнить, удалось ли ему разыскать дворника. Сыпал мелкий дождь. У фонарного столба, со знаком, запрещавшим проезд, стоял человек. Он пристально поглядывал на дядю Колю. С большим трудом переместившись от столба к доске с газетами, незнакомец сказал:
   -- Нельзя смотреть!
   -- Почему ? -- спросил Николай.
   -- Режет!
   -- Кто режет?
   -- Глаз!
   -- Зачем?..
   -- Снег режет... Надо сделать крышу... Чтоб было -- как в метро...
   Николай промолчал, давая понять собеседнику, что он требует уважения.
   -- Дай бумаги! -- вдруг воскликнул незнакомец.
   Дядя Коля, намеренно сбивая неизвестного тем, что смазывал окончания слов, прикинулся пьяным и сказал так:
   -- Есь, но й ни дам!
   Человек продолжал показывать всем своим видом, что ему очень плохо. Дрожащими пальцами он вытащил из своего лица глаз и протянул дяде Коле.
   -- Рупь, -- добавил Николай на лаконском диалекте.
   Другая рука одноглазого стала рыться в кармане. Через некоторое время в ней появился металлический рубль. Дядя Коля взял его молча, приложил к своему глазу, спрятал в кармане и вскорости из этого же кармана извлёк бумажку, оказавшуюся рублёвой, протянул с кратким пояснением:
   -- Обмен.
   Одноглазый начал протирать искусственный глаз. Из подземелья метро доносился вой подъезжавших поездов, вслед за чем из стеклянных дверей начинали валить валом люди, заслоняя окружающий мир бессмысленно-целеустремлённым движением. Порою, один или два человека проскакивали между Николаем и его новым знакомым, успев толкнуть кого-нибудь из них.
   Дядя Коля не выдержал беспокойства и, переместив тяжесть тела в сторону лица, шагнул. Первый шаг подхватил другой -- и таким образом он пошёл следом за убегавшими от него людьми.
   -- Подожди! -- закричал одноглазый, -- Давай меняться обратно!
   Но дядя Коля уже никак не мог остановиться. В его голове созрел план. Он решил проникнуть в метро с другого входа и разыскать-таки дворника. Однако намерению его не дано было осуществиться: он был опознан и вытолкнут в те же двери, что и раньше.
   У доски, с газетами, никого не было. Николай пошёл дольше, куда направлялись все люди, как ошпаренные, выскакивавшие из метро. Неподалёку от угла какого-то дома, под окнами, лежал ничком человек. Люди обходили его, считая, по-видимому, пьяным. Николай наклонился, по отсутствию глаза узнал в окровавленном лице своего нового знакомого и начал его поднимать.
   -- Где мой глаз?! -- хрипел лежавший, пробуя подняться на колени, -- Я его где-то уронил...
   -- Сейчас поищем, -- успокаивал его Николай. -- Ты только, этого, вставай... А то мент сейчас заберёт...
   Глаз найти не удалось. Николай завёл пострадавшего во двор, отыскал подходящий подъезд, прислонил пьяного к радиаторной батарее и отправился восвояси искать нужный для возвращения домой автобус.
  
  

12. УЧЁТЧИЦА

  
   Встретившись после работы с Сашей, Надя, долго не раздумывая, предложила идти к ней домой, так как на улице, хотя и весенний, был дождик, а она жила близко. Слегка промокнув, молодые люди быстрым шагом дошли до Надиного дома и остановились в подъезде перевести дыхание.
   -- Промокла? -- спросил Саша.
   -- Промокла... -- подтвердила девушка.
   Они помолчали. Надя подошла к тёплой батарее. Саше показалось, что она хотела что-то ему сказать. Он последовал за нею, вглядываясь пристально в её лицо, но никак не мог разобрать его выражения из-за отсутствия света. И Саша подумал, что, наверное, сейчас настало самое время, чтобы поцеловать Надю. Именно так, по-видимому, поступают все, когда выпадает подобный случай. Он вспомнил какой-то кинофильм, где заводской парень неожиданно целует девушку, и та не противится ему; вспомнил циничный рассказ одного приятеля о том, как в пионерском лагере тот забрался со своей подружкой на стог сена ("чтобы лучше были видны звёзды") и уже не позволил ей спуститься вниз, не получив своего... Сашке с трудом верилось, что такое возможно. Он думал, что его приятель всё нарочно выдумал...
   "А что, если не выдумал? Что если это возможно, и так же просто?" -- промелькнула у него мысль, и внутри что-то замерло от странного ощущения: так близко от него находилось существо женского пола, мечта о близости с которым, занимает мысли всякого подростка... -- "Вот, только решись -- и бери!"
   Но он не мог решиться. Он боялся быть отвергнутым.
   И тогда Надя коснулась ладонью его щеки.
   -- Тебе холодно, Надя? -- спросили его губы, а ноги шагнули к ней ближе, и руки обняли за плечи... Надя зачем-то попятилась, упёрлась спиной в тёплую батарею... Саша нащупал губами её губы... Молодые люди замерли в поцелуе...
   Прошло с четверть часа. Кто-то спустился на лифте и проследовал мимо. Они целовались молча и страстно, тяжело дышали в промежутках, и никак не могли остановиться. Наконец, Надя не выдержала и вырвалась из Сашиных объятий.
   -- Я замёрзла! -- сказала она таким голосом, будто ничего между ними не произошло. -- Сейчас бы выпить вина, правда?
   -- Правда, -- согласился Саша. -- Хочешь куплю?
   -- Ты долго простоишь в очереди...
   -- А я -- без очереди! Только где мне тебя потом искать?
   -- Я в двадцать второй квартире живу...
   -- А не обманываешь?
   -- Ну да! Какой мне смысл? Глупенький!
   Надя снова прикоснулась к его щеке...
   Счастливый и гордый, Саша выскочил на улицу и, прыгая через лужи, помчался к ближайшему магазину. К счастью, он хорошо знал его местонахождение и в скором времени уже находился в тесном помещении изогнувшейся зигзагом очереди. Ему повезло. Оглядевшись по сторонам, он обратил внимание на бородатого дворника, уже приближавшегося к продавцу...
   Володя не был знаком с Сашей, но поскольку вся очередь состояла из заводских, он разумно предположил, что рабочий мог его знать, и не раздумывая согласился взять для него вина.
   На улице продолжал идти дождь, и дворник предложил Саше составить компанию в распитии. Юноша отказался, сославшись на то, что его ждут. Дворник сказал, что угощает и что он ещё, когда только увидел Сашу в магазине, то уже тогда подумал об этом -- иначе бы ни за что не взял ему вина... При этих словах голос дворника как-то странно дрогнул несколько раз, и Саша, взглянув ему в лицо, заметил выражение необычной то ли тоски, то ли, даже, скорби; а хлеставший дождь делал непонятным, была ли то тоска или скорбь настоящими или дворник попросту морщился. И всё-таки его аргумент оказался весомым, Саша согласился ненадолго зайти с дворником в ближайший подъезд, где они поднялись на второй этаж, сели на подоконнике и при помощи карандаша стали проталкивать внутрь бутылки пробку.
   -- Есть ли у тебя девушка, Володя? -- поинтересовался Саша, когда его знакомый оторвался от бутылки.
   -- В настоящее время -- нет! -- ответил тот с каким-то особым значением в голосе.
   -- А ты любил кого-нибудь по-настоящему?
   -- Э-э, старик, -- Дворник закурил сигарету. -- Что такое любить, да ещё по-настоящему?..
   -- Как что такое? -- удивился Саша, -- Разве у тебя не было первой любви? Ведь у всех бывает первая любовь...
   -- Нет. Первой не было. Зато была последняя... А у тебя?
   -- У меня было две первых любви, -- ответил Саша.
   -- Как так две? -- Дворник перестал затягиваться дымом. -- Так не бывает. Может быть только одна первая любовь!
   -- А вот бывает...
   Саша почувствовал, как вино слегка ударило в голову. И ему захотелось поделиться с дворником своими чувствами. Но он не знал, с чего начать.
   -- Ну, тогда валяй, старик, рассказывай! -- потребовал дворник. -- Я смеяться не буду. Я умею ценить и уважать чужие чувства...
   И тогда Саша сказал, что два года назад он полюбил девушку, а точнее -- девочку, иностранку, совсем ещё ребёнка, полюбил необычайной чистой любовью -- такою именно, которая бывает впервые...
   Дворник выразил удивление насчёт того, что Саша полюбил иностранку. А Саша ответил, что это действительно было именно так. И что самое удивительное в этом было то, что встретил он её совершенно случайно и сначала вовсе не думал влюбляться и даже не подозревал в ней иностранку. А потом влюбился так же сильно, как когда-то, в школе, в одноклассницу. Вот почему у него было две первые любви: обе как бы были чистые, безумно-сильные и неудачные...
   Володя заинтересовался ещё больше Сашиными словами и попросил рассказать подробнее, если, конечно, Саше не больно вспоминать. Почему-то дворник оживился, и юноше понравилось его участие. До сих пор он ни с кем не делился своими чувствами -- не находя отзывчивости.
   -- Нет! Теперь мне уже не больно! -- сказал Саша. -- Всё кончилось... И такой любви больше никогда не будет!
   Он взял с подоконника бутылку и, допив оставшееся вино, начал свою историю.
   Дворник стал проталкивать пробку другой бутылки...
  
  

13. САШКИНА ЛЮБОВЬ

  
   -- Читал ли ты Сэлинджера, "Над пропастью во ржи"? -- спросил Саша и, не дожидаясь ответа, продолжал: -- Так вот, я в то время находился под сильным влиянием этой книги... Я полюбил сестрёнку Холдена, Фиби. Прямо в неё влюбился, будто в настоящего человека, и стал ждать встречи с нею в действительности. Я думал, что должна быть где-нибудь на белом свете похожая на неё девочка! И что вся задача -- лишь только в том, чтобы встретив её, угадать, что это -- она. Пусть, скажем, будет не совсем она, главное -- была бы похожа на неё. Тысячи раз я представлял себе её и то, как бы мы повстречались! И вот, если бы такое случилось, я бы рассказал ей, про всё и дал бы прочесть Сэлинджера... Разве после этого, не стала бы она совсем, как Фиби?.. Так я наивно мечтал тогда и всё ждал и ждал этой таинственной встречи... Я внимательно всматривался в лица людей, не мелькнёт ли среди них её лицо? Но всё никак и нигде не видел даже немного похожей девочки. Иной раз увижу со спины красивую фигурку, обгоню её, посмотрю в лицо: вдруг это -- она? Но всегда было только одно разочарование: всё какие-нибудь не те: или с признаком деградации и тупости, или -- глупая простушка, или что-нибудь ещё, что было бы совсем не свойственно Фиби. А то даже, если я и встречал какую-нибудь похожую девицу, и всё вроде бы у неё было на первый взгляд ладно: и лицо, рост, и фигурка, и причёска, и одежда; но присматривался внимательнее -- и обнаруживал смену выражения на лице, грубоватые манеры, неприятный голос. Тогда я не осознавал, что было со мною. Наверное я просто тосковал по младшей сестре, которой у меня никогда не было, по тёплым отношениям близких людей, просто по любви, как таковой. Хотелось чего-то чистого, несбыточного. Хотелось быть таким, как Холден, брат Фиби, любящим, чувствительным, сердечным, искренним и честным, даже с самим собой. Это чувство, наверное, было не только братским, но ещё и отеческим: хотелось, чтобы у меня была бы благополучная семья, а в семье -- дочка или сестрёнка, похожая на Фиби...
   И вот когда уже я совсем разочаровался и потерял всякую надежду встретить такую девочку, однажды свершается чудо! В это трудно было поверить! Я все-таки её встретил! И это вне всякого сомнения была она! И я понял это сразу!
   Случилось это весной, два года назад. Светило яркое ослепительное солнце, текли ручьи, и оглушительно чирикали воробьи. Я стоял на остановке 119-го автобуса, у метро "Университет" и читал "Анну Каренину". И тут пришла она! Остановилась в двух шагах от меня! В красной куртке и с цветами в руке! На её плече, на длинном ремне, висела сумка. Ей было, наверное, лет двенадцать -- тринадцать И всё было у неё в точности так, как я представлял -- элегантно и одновременно по современному просто, ну, как бы, на западный манер.
   Сначала я вроде бы этого не осознал, попробовал было дальше читать книгу, но кто-то внутри меня прошептал: "Балбесина, это же она!" И оставив чтение, я стал смотреть на девочку во все глаза, разумеется так, чтобы она ничего не заметила. О! Как же она была красива! Всё сходилось в ней с моим идеалом! Я тогда подумал, что наверное и зовут её не иначе, как так же, Фиби. И тогда я загадал: если она ждёт тот же автобус, что и я, то значит это -- сама судьба! И можешь ли ты себе представить? Подъезжает 119-ый -- и она заходит в него, через переднюю дверь, останавливается у кассы... Я же, чтобы она не обратила на меня внимания, залезаю через заднюю дверь -- народу откуда-то подвалило ни с того ни с сего столько, что я едва сумел втиснуться в автобус.
   Мы ехали минут двадцать. Кто-то всё время передавал деньги в кассу и мешал мне рассмотреть, где среди толпы пассажиров была моя девочка. Тогда я пробрался немного вперёд, подальше от задней кассы и поближе к "Фиби". Наконец, увидев снова её, я уже был просто не в состоянии отвести от неё своего взгляда. А она, находясь всё-таки довольно далеко от меня, будто бы почувствовала что-то, вдруг повернулась ко мне и взглянула прямо на меня!
   Наши глаза встретились... Она как бы удивлялась: "Ты правда на меня всё время смотришь, или мне это показалось?" И продолжая смотреть, я тем самым ответил: "Да, правда". И тогда в её взгляде я прочёл другой вопрос: "А почему ты на меня смотришь?". И я ответил: "Ты -- прекрасная, потому что ты -- красивая и юная, потому что сейчас весна, и потому что ты мне нравишься, и потому что я давно ждал встречи с тобой". "Кто же ты?" -- Её взгляд наполнился детским удивлением, она смотрела на меня так, будто бы я сейчас открою ей новый незнакомый мир. И одновременно, будто бы, другой мир раскрывался для меня -- через её взгляд -- мир, подобный роднику чистейшей прозрачной воды, о существовании которого в ней она сама и не догадывалась, которого не осознавала, подобно тому, как дети не осознают своего "я".
   Этот диалог длился всего-то две-три секунды. Но какими долгими и значительными показались они мне! Я внимал её взгляду и не в силах был отвести от неё глаз. Это было какое-то сверхъестественное мгновение, которое остановилось-таки, и мы без слов разговаривали друг с другом...
   На последний её вопрос я ответить не посмел... "Кто я"? Я -- недостойный смерд, осмелившийся посмотреть на тебя взглядом равного человека...
   Не выдержав её чистого детского взгляда, я отвёл глаза в сторону. Но тут же, осознав, что теряю её, лишаю себя этого живого источника жизни, я, как бы, спохватился, поспешно вновь схватил её взгляд...
   Наши глаза снова встретились, мы оба на мгновение будто утонули друг в друге. И в это мгновение я ей ответил: "Я люблю тебя, несмотря на огромную пропасть, разделяющую нас; и я буду любить тебя вечно". И тут, будто бы осознав, что мы перешли какую-то границу приличия, мы оба заставили себя окончательно отвернуться друг от друга. И я обнаружил себя вновь в автобусе, окружённый людьми; и теперь уже будто из другого мира, как бы через мутное стекло, я всё-таки посматривал на девочку время от времени, и чувствовал какую-то не то преграду, не то, наоборот, связь, между нами. И она, кажется, тоже чувствовала, что я всё ещё наблюдаю за ней, но боялась взглянуть в мою сторону, чтобы снова не встретиться со мною взглядом.
   "Фиби" вышла на той же остановке, что и я. Впрочем, это была конечная остановка автобуса, и тут выходили все пассажиры. Но тогда это обстоятельство показалось мне, как бы издёвкой судьбы, толкавшей меня на какие-то новые шаги. И я пошёл следом за девочкой, наверное догадывавшейся об этом, и потому, наверное, ни разу даже не обернувшейся. Стараясь не потерять из виду её красной куртки, я проследил, в каком она живёт доме.
   Почему я не подошёл к ней сразу? Не заговорил? Не познакомился? Трудно объяснить... Наверное это была робость. Может быть, я побоялся, что буду глупо выглядеть: зачем юноше, который лет на пять -- восемь старше, знакомиться с маленькой девочкой? Опять же, кто я такой? -- ПТУ-шник! Отребье из социального низа. Кто мои родители? Они не занимают высоких постов и даже совсем не из числа интеллигенции! Такие, как все вокруг, обыватели. Я стыдился и презирал себя и их. И ненавидел всякого обывателя, потому что мои родители, да и другие родственники, ничем от обывателя не отличались, и более того, даже не хотели отличаться. И это кичливое нежелание отличаться от обывателя, вызывало у меня негативизм и отвращение и в конечном счёте -- комплекс неполноценности...
   Ну, познакомился бы я с ней... А что дальше? Смогу ли я привести её к себе? Что можно увидеть в нашей хрущёвской квартире? Старую мебель, самогонный аппарат на кухне? Пьяного отца? Мать, в старом рваном халате, у телевизора? А я? Чем я лучше? Во что я одет? В полу-самодельную одежду, которую постоянно шьёт и латает моя мать? И ещё: как я посмел бы приблизиться к такому чистому и прекрасному существу, когда я курю и даже пью! Да чем я лучше этого самого обывателя?!
   Как сейчас понимаю, я боялся с ней познакомиться прилично, то есть -- как полагается... Хотя мне очень хотелось... Две противоречивые мысли убивали меня. Я боялся её родителей, потому что знал заранее, что не мог понравиться им, будучи тем, что я есть. И в то же время, я не мог выбросить, из головы, эту девочку, в которую влюбился в тот миг так сильно... Я чувствовал что-то запретное и невозможное в своих чувствах... Я боялся, что если станет что-нибудь реально, то это убьёт всякую возможную надежду... А без надежды, я почувствую себя ещё ниже, и несчастней... Ты знаешь, я где-то читал, будто, почему-то в Японии, очень много молодых людей кончают жизнь самоубийством... Так вот, перед тобой один из таких, кто готов расстаться со своей жизнью...
   "Вот..." -- думал я, -- "Я встретил её, мою мечту... Достаточно с меня и этого! И это -- уже счастье!"
   Да, и действительно! Я уже был счастлив! За какие-то двадцать минут, что я ехал с нею в автобусе, свершилось чудо! Я испытывал невероятный экстаз! Чего же ещё мне нужно? И я упивался свалившимся на меня неожиданно чувством любви!
   На следующее утро я был у её дома. Я ждал, когда она выйдет. Ждать пришлось почему-то недолго... Наверное, у всех рабочий день начинается примерно в одно и то же время. Впрочем, скажу тебе, даже само ожидание, как я вижу это сейчас, было счастьем... Я не поверил своим глазам, когда она появилась в той же красной куртке и джинсах. Она была не одна. С нею был, как я понял, её отец... Они сели в голубой автомобиль и уехали. И этот автомобиль придавил меня ещё более, указав мне, что я ей -- не ровня...
   Что мне было делать в тот день? Удерживать слёзы... А, впрочем, я, кажется, привык уже к этим чувствам и воспринимал всё, как должное... Нет... Не было даже никаких слёз... Разве что потом, вечером, когда я остался совсем один, укрывшись с головою одеялом... Тогда я мог позволить себе и слёзы...
   Я понимал, конечно, что, наверное, ничего не выйдет из моих дальнейших поступков, но гнал эту мысль прочь. Я ни о чём не хотел думать, кроме того, чтобы увидеть мою девочку, чтобы ещё раз встретиться с нею взглядом, как тогда, в автобусе... А там... Вдруг она узнает меня... Остановится... Подойдёт... Скажет:
   -- Это ты?..
   -- Да, -- отвечу я...
   -- Что ты хочешь?
   -- Ты мне понравилась...
   -- Ты старше меня...
   -- Ты мне понравилась...
   И тогда она, маленькая девочка, медленно протянет мне свою руку, и, как взрослая, скажет: "Kommen". ..
   -- Что ты хочешь сказать? "Kommen"? -- прервал Сашу дворник. -- Это, что, по-немецки, что ли?
   -- Как ты догадался? -- удивился Сашка.
   -- Я знаю немецкий.
   -- Да, ну?!
   -- "Да-ну"! Я ИнЯз закончил... Не смотри, что я -- дворник...
   -- А чего ж, ты -- дворник?
   -- А чего, ж ты не немец?!
   Сашка не знал, что ответить. Он был под впечатлением того, что вспомнил, впервые выразив свои чувства тому, кто его слушал, и, как будто, понимал...
   -- Ну, старик, рассказывай дальше, -- Сказал Володя, пригубив вина, и протягивая Сашке бутылку, -- Я тебя понимаю... Как брат...
   -- Так вот, -- продолжил свой рассказ Сашка, приложившись к бутылке, и возвращая её дворнику, -- Они сели в голубой автомобиль... Уехали... Я отправился в своё ПТУ... А на следующий день я ждал её с велосипедом, который одолжил у своего приятеля, объяснив ему всё дело в общих чертах. У него был хороший велосипед, полу-гоночный "Спутник". и я рассчитывал не отстать от голубого автомобиля...
   Тем не менее, я отстал очень скоро, не успев проскочить на светофоре. Но я не терял надежды. Каждое следующее утро я караулил голубой автомобиль на том же месте и в то же самое время, где и когда потерял его накануне, а потом -- снова что есть силы крутил педали...
   Чтобы поближе рассмотреть голубой автомобиль, на другой день я пришёл к её дому... Я заглянул внутрь кабины, чувствуя благоговение от того, что это, действительно, тот самый автомобиль, в котором находилась моя девочка. Вот, ручка, двери, к которой прикасались её маленькие пальчики... Я коснулся её... Завтра она будет снова внутри этого автомобиля... А я, поднявшись на рассвете, приеду заранее, в самый конец Ленинского проспекта и буду смотреть то на часы, то на дорогу... Вот зажжётся вдали светофор, и стая машин начнёт приближаться... Я узнаю её голубой автомобиль из десятка других раньше, чем он поравняется со мною. И когда он будет меня обгонять, я поверну голову и встречусь с ней взглядом... Узнает ли она в сумасшедшем велосипедисте, который едет куда-то по скользкой утренней дороге, того, с кем она ехала недавно в одном автобусе?
   Я обхожу вокруг голубого автомобиля... Сегодня утром таких машин было несколько... Чтобы завтра не ошибиться, нужно запомнить номер... Я смотрю -- и не верю своим глазам... Номер -- дипломатический: D-85-515!
   Саша замолчал. Вытащил из кармана сигареты. Закурил. Володя предложил ему вина. Саша сделал несколько жадных глотков, вернул бутылку.
   -- Что же дальше? -- чувствовалось, Володя был весьма поглощён рассказом Саши.
   -- Дальше... Я всё догонял и догонял её автомобиль... Сам не знаю, для чего... -- продолжал Саша свой рассказ, -- Пока, наконец, не определил место, куда привозил её отец. Это оказалась спецшкола для детей иностранных поверенных работников, расположенная в районе метро Юго-Западная. Впрочем, наверное, там учились не только иностранцы... Тем не менее, мне показалось, будто бы школа эта находилась в другой стране... Я прогуливал учёбу, приезжал к этой школе и ходил вокруг неё целыми часами, ожидая какого-нибудь подарка судьбы... Рядом находился какой-то недавно насаженный лесопарк... Я прислонялся спиной к дереву, смотрел в окна школы и пытался угадать, в котором из них -- моя девочка. Мне представлялось, как неожиданно я снова случайно встречаюсь с ней, и она спрашивает меня, кто я, что мне надо... И я отвечаю, что я -- тот, кто однажды ехал с нею в одном автобусе и встретился взглядом с её замечательными глазами, и хотел бы снова испытать то же самое чувство, что тогда... Я забывался в этих мечтах... Проворачивал в голове вопросы и ответы нашего несуществующего диалога. Я представлял себе её детский голос, интонации, её иностранный акцент... О! Этот акцент! Он сводил меня с ума! Хотя я и не слышал никогда её голоса!..
   Потом тот самый приятель, что одолжил мне свой велосипед, вызвался помочь... Так как я не решался познакомиться с девочкой, а он не видел в этом никакой проблемы, то однажды, он подкараулил её у подъезда, зашёл с нею в лифт, поднялся до самой её квартиры, и рассказал о том, что есть, мол, один юноша, который безумно в неё влюблён, но который не смеет к ней приблизиться. В общем, поведал он моей девочке всё, причём без всякого моего разрешения... Он-то мне потом и сказал, что она -- из Восточной Германии.
   -- А как её зовут? -- поинтересовался я.
   -- А я не спросил, -- ответил он.
   -- Как же ты разговаривал с ней, если она -- немка? -- Я был поражён тем, что ему так просто удалось добиться того, о чём я не смел даже мечтать.
   -- А она прекрасно говорит по-русски, -- ответил он, -- Советую, не терять зря времени! Только она -- маленькая совсем... Зачем тебе?
   Сам он тогда встречался с работавшей у нас в ПТУ лаборанткой химического кабинета, девушкой, только что окончившей десятилетку.
   А я... Я всё продолжал ходить вокруг дома моей возлюбленной... Правда, уже перестал ездить к её школе. Да и к дому её тоже стал приходить реже. Лёгкое знакомство моего приятеля с моей девочкой наложило на мои чувства какой-то неприятный осадок. Будто кто-то коснулся святыни грязной неумытой рукой...
   Однажды, пытаясь выразить свои чувства, я откопал в немецком словаре и написал на асфальте мелом прямо перед её подъездом: "Kommen". А на другой день пришёл под её окна...
   Она жила на девятом этаже двенадцатиэтажной "башни". Я находился довольно далеко, и полагал, что останусь незамеченным. Но неожиданно открылось окно... Я не мог в это поверить -- это была она! И она крикнула мне два раза: "Иди сюда! Иди сюда!".
   Поняв, что не могу скрыться от её взора, я в смущении вскочил с травы, на которой было присел, и бросился прочь! Я позорно бежал...
   На этом окончился мой романтизм. Наступил серый реализм. Да... Я боялся того, чего так сильно желал. Я перешёл границу -- и моя любовь была убита. Впрочем, ещё долго я жил её умершим образом. Но больше никогда не приходил к дому той девочки... Разве лишь несколько раз, вечером, когда было совсем темно, посмотреть на свет в её окнах...
   Володя снова дал Сашке хлебнуть вина.
   -- Да! Я понимаю тебя! -- сказал он, -- Ты -- такой же романтик, как я! Хотя, я не заходил так далеко... Твоя история поучительна. Но, видишь ли, ошибка в том, что ты ждал ответного романтизма. А, ведь, все женщины гораздо практичней мужчин и, как бы, приземлённее. А мы как раз забываем об этом... Ведь иначе и не влюбиться!
   -- Да... Теперь я стал реалистом, -- Саша вдруг вспомнил о Наде, -- Я больше не хочу ничего выдумывать. Нужно воспринимать вещи так, как они есть.
   -- Э-э, батенька! Не впадай в другую крайность! Тогда, ведь, нет смысла и жить. Скучно очень.
   -- Именно в реализме -- смысл...
   -- Мы с тобой, я вижу, пришли к основному вопросу философии...
   -- Что это за вопрос? Я бы, вообще-то говоря, хотел заняться философией, но не знаю, с чего начать.
   -- Я начинал с учебника обществоведения, -- Володя приложился к бутылке.
   -- Да, кое-что там есть интересное. Но, по-моему, это -- не философия. Вот я читал Домбровского "Рассказы о философах". .. Он пишет о разных учениях, и не только материалистов. Хорошо бы почитать сами источники. Например, Сократа. Только где их достать?
   -- Сократ ничего не писал. Всё, что известно о его учении, дошло через Платона, его ученика. Почитай его "Диалоги".
   -- Да, верно. Я вспоминаю... Там об этом говорилось... Но где взять Платона?
   -- Я бы начал не с этого, -- Володя снова приложился к вину, -- Для начала тебе нужен общий взгляд...
   -- Общий взгляд, хотя и примитивный, я получил, прочитав Домбровского...
   -- Нет. Это не то! Ты должен выработать свой собственный взгляд, своё отношение. Иначе философия будет для тебя всё равно, что "тёмный лес". Если не стоять прочно на земле, то любой ветер сдует. У меня кое что есть. Я дам тебе почитать.
   -- А что у тебя?
   -- Потом. Сам увидишь.
   -- Ну, ладно. Тогда приноси на работу.
   -- Нет. Лучше не на работе. Давай встретимся как-нибудь. У тебя есть телефон?
   -- Есть.
   -- Давай. Я позвоню тебе. Ты -- человек моего стиля.
   -- И ты! У нас хороший разговор вышел. Правда?
   -- Да, неплохой. Только... -- Володя слез с подоконника, -- Ты говорил, что у тебя было две любви. А рассказал об одной.
   -- Действительно, две. И я рассказал тебе о второй. А первая у меня была, когда я учился в школе. Но я расскажу тебе о ней как-нибудь в другой раз...
   На самом деле, Саше не хотелось говорить о своей первой любви. Да и что было рассказывать? Как можно передать то робкое чувство, что он испытывал к своей однокласснице? Да и будет ли это интересно его собеседнику?
   И тут Сашка снова спохватился.
   -- Ты меня извини, Володя! Но меня ждут... Очень жаль, что нужно идти. Но я обещал... Впрочем, пойдём со мной. Ведь, я всё твоё вино выпил...
   -- Пустяки! А куда ты меня приглашаешь?
   -- Понимаешь, меня позвала в гости одна девушка. Если мы придём вместе, пожалуй, будет даже лучше. Это объяснит задержку. А потом, ты своим присутствием, так сказать, разрядишь обстановку. Потому как мне будет неловко с ней быть одному в первый раз...
   Саша сильно опьянел. Его качало из стороны в сторону.
   -- Кто она, если не секрет?
   -- Да ты, наверное, знаешь. Это -- Надя, учётчица.
   -- Знаю... -- Володя пригляделся к Сашке внимательнее. -- А ты -- парень не промах! Только, вот, пьян... Но да это -- ничего... Я возьму вину на себя. Мне сейчас тоже что-то плохо одному. Тоскливый какой-то день, хотя и весенний...
   Придя к Наде, Саша стал извиняться, что задержался и представил ей "незваного гостя". Надя, спохватившись, сразу стала вызывать по телефону свою подругу -- для полной компании. Надя пригласила гостей пройти в комнату, включила проигрыватель, с какой-то лёгкой музыкой, стала накрывать на стол. Сашка сильно устал ждать. Ему стало невыносимо скучно и начало клонить в сон. Володя же всё о чём-то ему говорил, не забывая задавать какие-то незначащие вопросы Наде, когда она приходила из кухни, принося что-то для стола. Наконец пришла и её подруга, по имени Галя, которая села за стол рядом с Сашей, своим присутствием заставив его немного взбодриться. Разлили по рюмкам вино. Володя произнёс какой-то тост, и все выпили. Саша не решался ухаживать за Галей, так как полагал, что его девушка -- Надя. И по своему невежеству, разговаривая, обращался только к хозяйке. Вскоре он ещё больше захмелел. И когда Надя вместе с Володей ушла на кухню готовить чай, он едва успел подняться и дойти до туалета, где его сразу же вырвало. Набрав в рот зубной пасты, что он нашёл на раковине, Саша тщательно прополоскал себе рот, вернулся к столу, немного протрезвевший. Однако чай не помог. Саша уснул прямо за столом, положив голову на свои ладони.
   Очнулся он ночью на кухне от странных звуков, доносившихся откуда-то из-за двери. Он долго не мог понять, где он, пока не определил их значение. Он лежал на раскладушке, боясь пошевелиться и не в силах поверить в свою догадку.
   Когда наступила тишина, и он хотел было через некоторое время подняться, чтобы сходить в туалет, за дверью неожиданно прошли чьи-то быстрые ноги, после чего окно, под потолком, связывавшее кухню с ванной осветилось, и послышался шум воды.
   В следующий раз Саша проснулся, когда на улице было уже светло. Он прокрался в туалет, оправился и, чтобы разбудить спавших в комнате, нарочно громко кашлял и спускал воду. Вернувшись на кухню, он нашёл чайник, поставил его на плиту. Напившись чаю и почувствовав облегчение, Саша решился заглянуть в комнату.
   Как он и предполагал, Володя и Надя спали вместе. Оба на спине, у стены, смежной с кухней, прикрывшись одеялом лишь до пояса. Грудь у Нади была небольшая, но приковала внимание юноши, никогда не видевшего до сих пор обнажённой молодой девушки. Глядя на неё, он вдруг почувствовал лёгкое возбуждение, и ему стало обидно, что Надя так легко отдалась Володе. Вернувшись на кухню, он закурил, прилёг на раскладушку, задумался...
   Ему стало как-то по мудрому тоскливо... Нет. Он не чувствовал обиды на Володю, потому что Володино несчастье, наверное, было конкретнее, чем его. Да, ведь, и Саша не был влюблён в Надю по-настоящему, а лишь потянуло было к ней инстинктивно, как к женщине, которая, "сама шла в руки"... И вот, "вор у вора украл дубинку". .. За что же обижаться на "коллегу". собрата по несчастью? Да и сам Сашка виноват, что напился и что притащил с собой приятеля. Дурак -- да и только! Да и кто ему этот дворник? Друг, что ли? Так, знакомый... Да и только! И Сашка ему -- тоже никто... Собутыльник вчерашний и всего-то! Что же было ожидать? Женщина выбрала того, кто был в состоянии удовлетворить её желание... Впрочем, даже хорошо, что у Саши ничего не получилось с Надей... Это даже удача! Как нелепо он сейчас чувствовал бы себя, окажись на Володином месте! Володя-то поопытнее... Ему-то всё легко сойдёт... А он, Сашка, смог бы разве выкрутиться потом из этой истории? Как ему следовало бы потом вести себя с Надей? Играть роль влюблённого, встречаясь с ней каждый день на работе... Или, наоборот, делать вид, что ничего не произошло, а потом приходить сюда к ней... Приходить... Пока однажды не застукать с каким-нибудь другим любовником... Не жениться же на такой, которой всё равно с кем переспать!
   Саша почувствовал облегчение: хорошо, что он вчера напился! Хорошо, что он не изведал того, что, как всякий парень его возраста, так сильно желает! Он сохранил верность своему идеалу... Влечение к Наде было обманом, который так быстро прояснился... Она ведь так далека от его мечты... А вчера казалось, что девушка -- как девушка... Нет... Не достаточно быть просто девушкой. Не достаточно просто нравиться... Даже не достаточно быть просто красивой... Разве его немецкая девочка могла бы быть такой? Никак! И это было понятно с первого взгляда! Вот почему он влюбился в неё сразу же. Всё-таки есть у Саши какое-то чутьё... И нужно верить только ему, своему внутреннему идеалу... Да, ему очень хотелось любви... И подвернулась под руку какая-то Надя и какая-то Галя, которых кругом так много, и, особенно, наверное в ПТУ, и на Заводах... Ах ты, проклятый! Ах ты поганый! Скольких же, ты, сука, безликая, испортил, извратил и загубил! И где он, Сашка, нашёл искать себе пару -- на Заводе! Вот дурак! Разве не понятно, ослу, что на Заводе не может быть ничего хорошего! Не может быть вообще ничего! Ох! Как же хорошо, что ничего не было... Хорошо, что не было ничего...
   Но было опустошение... Тоска о чём-то несбывшемся...
   "А может быть, ничего и не надо?". ..
   Сашка поднялся с раскладушки, прошёл в коридор, нашёл на трюмо нераспечатанную пачку сигарет "БТ". Снова закурил, снова вернулся на кухню, стал смотреть в окно на близко расположенную блочную "пятиэтажку"-"хрущёбу". серого цвета. На первом этаже располагался магазин. К нему подъехала грузовая машина, развернулась задом. Вышли рабочие и начали её разгружать, шуметь пустыми ящиками, выбрасывая их из кузова на асфальт.
   Саша вспомнил, что сегодня -- суббота, а значит не нужно спешить на Завод, и облегчённо вздохнул, будто бы неожиданно ему выдалась какая-то удача. С этим вздохом и все его тягостные мысли сразу как-то отступили на второй план
   То ли от крепкого чая, то ли с похмелья, то ли просто по привычке всё анализировать, мысль не унималась и перепрыгнула на анализ самое себя. Как будто для неё, внезапно отделившейся от Сашиного "я". было без разницы, кто такой Сашка, и почему он стоит на чужой кухне, испытывая головную боль. Мысль эта спросила Сашку, почему он вспомнил о субботе только сейчас, после того, как передумал всё другое. Неужели другое важнее того факта, что сегодня -- суббота, а, следовательно, не нужно идти на Завод? Неужели возможно, проснувшись, не вспоминать сразу же, какой сегодня день и не вычислять при этом, что если -- не суббота, то скоро ли будет суббота? Оказывается, возможно. А если так, то -- в каких случаях? Неужели случилось что-то важное, что Сашка даже забыл о Заводе? Ведь и по субботам, обычно, он вспоминает о нём первым делом. И вроде бы даже радуясь тому, что не нужно отправляться на Завод, сам он не знает, что будет делать весь день. И вот сегодня, он стоит в рассеянности у окна, и не знает тоже, что делать... Уж лучше бы был понедельник!
   "Проклятый Завод! Засрал, отравил все мозги!"
   Сашка уже курил четвёртую сигарету... Отчуждённая мысль лихорадочно скакала в его голове, и он часто затягивался. Он даже не заметил, как открылась дверь за его спиной, и Надя, в домашнем декольтированном халате вошла на кухню.
   -- Ты уже проснулся! -- сказала она громко, -- Ох и накурил же! Открывай окошко проветрить! Сейчас я поставлю чайник...
   Она зачем-то вылила из чайника горячую воду, открыла кран и набрала свежей воды.
   -- Ты не должен на нас обижаться, -- сказала она, видя, что Саша ей ничего не отвечает. Она подошла к нему, положила руку на его плечо и посмотрела в глаза.
   -- Я не обижаюсь, -- ответил Саша, и посмотрел в окно.
   -- Ведь у нас с тобой ничего не было. -- Она отошла от юноши, открыла на плите газ и зажгла его. -- Не будем об это больше... Ладно?
   -- Хорошо...
   -- Я тебя с подружкой своей познакомлю. Она тебе понравится.
   -- Это кто, Галя?
   -- Да. А что? Ты, наверное, вчера и не разглядел её как следует!
   Вскоре появился Володя, серьёзный и хмурый. Надя усадила всех за кухонный стол, принесла откуда-то пол бутылки югославского вермута, а сама упорхнула в комнату.
   Посидев с минуту и не дождавшись возвращения хозяйки, Володя медленно и молча разлил вино по двум бокалам.
   -- Выпьем, старик! -- сказал он, протягивая свой бокал, чтобы чокнуться с Сашей.
   Приятели выпили. Закуски на столе не было. Саша поднялся, налил в свой бокал воды из-под крана и запил. Володя в это время закурил.
   -- Хорошее вино можно не закусывать, -- заметил он.
   -- Я не привык, как ты, -- ответил Саша.
   Володя ничего не ответил. Они молчали с минуту. А потом дворник тяжело вздохнул.
   -- Ты извини, старик, что всё так получилось... Ты ведь знаешь, в таких вещах выбирает не мужчина, а женщина...
   -- Да, так оно к лучшему, -- успокоил его Саша, -- Видать, я не зря тебя повстречал...
   Снова помолчали. Наконец пришла Надя.
   -- О! -- воскликнула девушка, входя, -- Уже всё выпили! А про меня забыли? Пошли в комнату. У меня есть ещё!
   В комнате со вчерашнего вечера на столе стояла неубранная посуда. Надя быстро начала наводить порядок, относить тарелки на кухню. Через несколько минут все трое сели за стол, как вчера. Володя открыл новую бутылку вермута, что поставила на стол Надя, разлил по рюмкам.
   -- За дружбу! -- пояснила Надя.
   -- За мир во всём мире! -- поддержал Володя свою подругу.
   -- Ну что, позвонить Галке опять? -- пошутила Надя.
   -- Нет, не надо, -- ответил Саша, не поняв ни одной шутки.
   Некоторое время спустя Володя предложил отправиться всем в пивную, в которой, как он выразился, бывал не единожды, поскольку там всегда было свежее пиво. В Володиной пивной пробыли почти весь день. Такая пьянка Наде была, то ли в новинку, то ли она делала вид, что её всё забавляет. Тем не менее, девушка пила на равных со всеми. Затем Сашка, увидев в пивной дядю Колю, а, может быть, просто мужика, похожего на него, стал рассказывать истории про Завод, заводские стены, рабочего-робота и его коллегу, по кличке Мнимый. Сначала друзьям понравились Сашкины истории, но потом Володя с Надей почему-то перестали смеяться, и Володя, чтобы переключить Сашино внимание, предложил всем отправиться на поиски вина.
   На улице уже стемнело.
   Как только они вышли из пивной, Володя остановил Сашу и сказал:
   -- Послушай, старик... Я тебя, конечно, понимаю, но ты, в другой раз будь поосторожней. Там мужик один стоял за твоей спиной и всё время слушал... Как бы чего не вышло...
   -- А что я такого сказал? -- удивился Сашка.
   -- Как "что"? Это же открытая антисоветчина! Я сам -- свободомыслящий человек, прямо скажу тебе... И хорошо тебя понимаю... Но в публичных местах о таком громко говорить не советую.
   -- Постой, Володя! -- не понимал Сашка своего приятеля, -- Это же был просто юмор про Завод!
   -- Нет, батенька, не юмор! -- продолжал Володя, -- Это -- "Ирония, издёвка, злопыхательство!". .. Так скажут тебе в Первом Отделе, если туда попадёшь.
   Надя засмеялась, слушая Володю.
   -- Да ты, что? Сдурел что ли? Какое тут "злопыхательство"? -- вступилась за Сашку девушка, -- Это они с Игорем так время рабочее убивают. Выдумывают разные прибаутки про дядю Колю и рассказывают друг другу целый день. И мне рассказывали. Помнишь, про "эхо войны"? -- обратилась она к Сашке. Расскажи Володе ту историю, ты её ещё не рассказывал ему...
   -- Да вы, что, оба не понимаете? Выходит вас уже трое? За это пришьют "групповщину"!
   -- Если ты не заложишь, никто ничего не "пришьёт". -- обиделась девушка.
   -- И откуда вы этих слов-то понабрались? -- удивился Володя.
   -- А ты что, блатного жаргона не понимаешь, -- парировала Надя, -- Детективы надо читать!
   -- Я-то понимаю... Но странно только... У тебя, что, Сашка, кто-нибудь из родных был репрессирован?
   -- Да. А у кого не был?
   -- У меня, вроде никто не был... Наоборот... Отец был военным.
   -- У меня отец тоже был военным. Служил политработником. А, вот, дед был репрессирован. Ну и что? Так и дядя Коля до сих пор работает на Заводе, и никто не знает, что когда-то он выкрал документы у своего двойника...
   Надя засмеялась Сашиной шутке, впрочем, не поняв её до конца.
   -- Сын за отца не в ответе, -- добавил серьёзно Саша.
   -- Как же ты попал в ПТУ? -- вдруг поинтересовался Володя, -- Ты, говоришь такие вещи, что...
   -- Что? Какие вещи?
   -- Да так... Твои ровесники, так не рассуждают...
   -- А ты поговори с Игорем, -- посоветовала Надя. -- Он такой же!
   -- Наверное, это Сашка его научил... Он и философией интересуется и современную литературу знает... Ладно... Мы ещё с тобой поговорим об этом... Потом... Я ведь, тоже точно так же думаю... Не подумай чего... Только я -- старше тебя, и знаю, когда и где о чём говорить можно, а когда не нужно...
   В это время компания приблизилась к винному магазину, и Володя, оставив Сашу с Надей на улице, стал пробираться в магазин без очереди. Сначала его не хотели пускать, но он что-то сказал, ему поверили и пропустили.
   Как только Володя исчез в магазине, Надя приблизилась к Саше.
   -- Поцелуй меня! -- попросила она. -- Мне вчера очень понравилось, как ты меня целовал... Не то, что этот! У тебя, наверное, никого не было? Ты -- совсем мальчик!
   И Саша, вспомнив вчерашнее и не желая думать обо всём, что было позже, не долго размышляя, приблизился, и стал целовать девушку.
   Она отстранила Сашку от себя, как раз за несколько секунд до появления Володи, который всех повёл за собой в какой-то, известный ему, и, как он выразился, "хороший" подъезд. Немного отстав от него с Сашей, Надя шепнула юноше на ухо:
   -- Ты на меня не обижайся! Ты мне нравишься! Хочешь я тебе дам?
   -- А как же он? -- ответил Саша, несколько опешив от такого откровенного предложения, но после поцелуев, чувствуя, какой-то необъяснимый порыв и желание, противостоять которым его рассудок был не в силах.
   -- Ушлём его, чуть погодя снова за вином, и тогда...
   В этот момент они приблизились к подъезду. Володя уже открыл дверь, и ждал, когда Саша с Надей подойдут.
   Они поднялись на два с половиной этажа, остановились у окна...
   В метро Сашка не услышал, как объявили его остановку. Он едва успел выскочить из поезда. Постояв некоторое время на перроне в недоумении, куда подевались Володя с Надей, он направился к выходу и затем -- домой.
  

14. АТМОСФЕРНОЕ ДАВЛЕНИЕ

  
   Весь следующий день, после встречи с дядей Колей, у Вишневского болела голова. Он не мог найти себе места на работе, перебирая какие-то не имеющие смысла документы и создавая видимость деятельности. Одна мысль о вероятности покупки спиртного приводила его в волнение. С трудом удерживая дрожь в руках, он поднимался из-за стола, ходил по кабинету от окна к двери и, успокоившись, садился обратно, пытался сосредоточиться на работе. Но всё валилось из его рук, точно, не несколько лет назад, а будто только что был назначен на эту должность, и не имел ни малейшего представления, что к чему. Не дождавшись обеденного перерыва, он упросил начальника, чтобы тот отпустил его, якобы, для встречи свояка, прибывающего из другого города.
   В магазине, расположенном ровно в двенадцати шагах (каждый шаг, как шутили сотрудники Отдела вневедомственной охраны, стоивший одну копейку, а все вместе -- равнялись старой стоимости одной пустой бутылки), он накупил пива, нагрузив целую авоську. Если б не милицейская форма, то он выпил бы несколько бутылок тут же, на улице. Но пришлось удержаться, дотерпеть, довести мучительную мысль, вместе с головной болью не оставлявшую всю дорогу, до дому.
   И дома всё пиво было скоро выпито, и Вишневскому показалось этого мало. Тогда он решил сдать пустую посуду и купить чего-нибудь ещё. Посуды накопилось достаточно. Переодевшись в штатское, Алексей Николаевич начал было отскабливать этикетку с бутылки, ёмкостью в ноль-восемь, которую у него не взяли в прошлый раз.
   Он подошёл к раковине, и водопроводный кран показался ему каким-то чужим, будто бы Алексей находился не у себя дома. Он начал внимательно его рассматривать, что в нём было не так. Всё было на месте: смеситель: ручки: холодная и горячая; две трубы, уходившие в стену.
   "Куда они уходят?" -- подумал Алексей Николаевич, усматривая в своём вопросе какой-то глубокий, неразрешимый и мучительный смысл. -- "Откуда берётся вода? Ведь я не знаю, а просто подхожу к раковине, поворачиваю ручки, а она -- знай себе -- льётся... Да ещё как сильно! Чудеса!"
   Алексей даже забыл на время про бутылки и про намерение идти в магазин. Чтобы проверить действие воды на практике и как-то отвлечься от своего неразрешимого вопроса, он отвернул "холодную" и налил воды в чайник. Зажёг спичку, повернул ручку на газовой плите, зажёг газ и поставил чайник на огонь.
   "А газ -- откуда?!" -- будто ударило его по голове.
   В этот момент зазвонил телефон.
   "Что такое?!" -- вздрогнул он, испугавшись неожиданного звонка, -- "Кто бы это мог быть?" -- думал он, двигаясь по коридору к телефонному аппарату. -- "Что если это -- проверка: дома я или на вокзале? На вокзале проверить трудно, хотя тоже, наверное, как-то можно... А вот дома..."
   Он не успел домыслить до конца свою думу -- его рука сама собой подняла телефонную трубку.
   -- Алло! -- сказал он.
   -- Алексей, ты? -- спросил мужской голос, очень похожий на начальника.
   -- Вы не сюда попали, -- ответил Вишневский.
   -- Извините...
   Он положил трубку на аппарат. Постоял с минуту, чувствуя, что его сердце готово выскочить из груди. Однако, звонок не повторился. И Алексей подумал о том, что в мире телефонных проводов произошла какая-то непостижимая ошибка, и что он, несмотря на то, что имена совпали, сразу же понял об ошибке и исправил её, разъяснив незнакомцу, что это -- не он.
   "Интересно". -- думал Вишневский, возвращаясь на кухню, -- "Бывают ли подобные ошибки в мире водопроводных и газовых труб? Почему никогда их не путают друг с другом?"
   И этот вопрос показался ему неразрешимым.
   В это время снова зазвонил телефон.
   "А вдруг -- это тот самый свояк, которого я должен был встретить? Вдруг где-то произошло совпадение, и он на самом деле приехал?"
   Свояк, муж третьей сестры жены Вишневского жил в Донецке. И Алексей стал размышлять, зачем тому могло бы понадобиться приезжать в Москву, а тем более, звонить Алексею домой, когда он должен быть на работе. А если он уже звонил на работу, а там ему сказали, что Вишневского -- нет? Выходит-дело, свояк -- засветил его...
   "Ничего". -- подумал Алексей, -- Если спросят, скажу, что разминулся с ним на вокзале... Что, будто бы, поезд прибыл не на ту платформу..."
   Во второй раз телефон звонил долго. Алексей терпеливо ждал, пока тот не умолкнет. И тогда, в громкой звенящей тишине, Вишневский в третий раз вернулся на кухню. Чтобы нарушить эту тишину, он повернул ручку трансляционного громкоговорителя.
   ". ..Погода:". -- услышал он звонкий бабий голос, -- "Сегодня в Москве ожидается погода, с переменной облачностью, временными прояснениями. Атмосферное давление -- семьсот миллиметров, относительная влажность воздуха -- тридцать процентов, местами -- дождь, возможна гроза..." -- Радио говорило без остановки, выплёскивая ненужную для мыслей Вишневского информацию, заставляя размышлять над нею. Информации было так много, что голова Алексея была не в состоянии её обрабатывать, и он почти перестал слышать диктора. -- "Московское время -- одиннадцать часов". -- Поток слов неожиданно прекратился, и чтобы не дать ему возобновиться, Вишневский резко выкрутил ручку громкости, совсем выключил радио.
   -- И тут тоже пугают! -- сказал он вслух, желая услышать свой собственный голос. -- "Атмосферное давление! Гроза!" -- передразнил он диктора. -- "А, плевать я хотел на вас!" -- И он выключил на плите газ.
   "Прежде всего". -- продолжал он размышлять, -- "Важно то, что времени -- как раз одиннадцать!"
   Он порылся в кармане, вытащил юбилейный рубль и посмотрел на изображение Ленина. Рука вождя тоже указывала на одиннадцать часов.
   -- Да! Это, конечно, знак! Что не говори! -- сказал он снова вслух и начал с поспешностью собирать в авоську пустые бутылки.
   На улице горело яркое солнце. Алексей Николаевич шёл, позвякивая бутылками по направлению к гастроному. Уже через несколько минут он увидел длинную очередь людей, загибавшуюся за угол здания. Проходя вдоль очереди, он сказал сам себе:
   -- Эх! Твою мать! До двенадцати будет!
   -- Что? -- переспросил кто-то, обгонявший его.
   Но мучимый следующим вопросом, незаметно подкрадывавшимся к его сознанию ("Что лучше купить: вино или водку"), он ничего не ответил, а лишь прибавил шаг, достиг хвоста очереди, опустил на асфальт свою ношу, вставая следом за тем, кто обогнал его на самом финише.
   Вишневский находился в очереди уже более часа и серьёзно начинал опасаться, что не успеет пройти до обеда, который начинался в магазине в час дня, когда к нему подошёл незнакомый мужчина и тихо поздоровался, так, будто бы, знал Алексея.
   -- Здорово! -- сказал незнакомец, и, переминаясь с ноги на ногу, посмотрел вперёд очереди.
   -- Здорово, -- ответил Вишневский.
   -- Давно стоишь?
   -- Больше часа. А тебе-то что?
   -- Так... А я, вот, мимо проходил... -- неспешно говорил незнакомец, не глядя на Вишневского.
   -- Ну и что? -- не утерпел Алексей долгой паузы.
   -- Да так, -- продолжал мужик, привстав на цыпочки и глядя поверх голов впереди стоявших людей, -- Вижу, ты стоишь...
   -- Ну и что, что стою? Тут все стоят. Почему я?
   -- Вижу, вот, стоишь... Как все тоже... Так я, вот, думаю: дай, думаю, тоже...
   -- Что, "дай"-то?
   -- Дай, вот, думаю, тоже... дай, думаю, как все... -- Мужик взглянул на свои ботинки.
   -- Что "тоже"-то? Что "дай"?
   -- Да, за компанию, тоже, вот, дай-возьми...
   -- Чего взять-то?
   -- Да "ма-аленькую"! Что ж ещё? -- незнакомец наконец посмотрел Вишневскому в глаза, как-то снизу вверх.
   -- Ишь, ты! "Маленькую"! В очереди нужно стоять... Ладно... Давай деньги...
   И все сомнения Вишневского, которыми мучился он всё время, пока находился в очереди, мгновенно решились сами собою: он тоже решил купить себе чекушку.
   Ровно за одну минуту до начала обеда, Вишневский прошёл в помещение магазина, которое перекрыл за его спиной рабочий, не разрешавший более никому проникать внутрь, не внимавший ни просьбам, ни уговорам, бесчувственный к оскорблению, мату и ругани, оставшихся на улице разочарованных людей, безразличный на злобные пинки и стук в дверь.
   Бутылка "ноль-восемь". с неотклеенной этикеткой, "ушла" неопознанной вместе с другими. Это было хорошим знаком, удачей! Вишневский решил не отдавать незнакомцу сдачу -- купил три бутылки, распихал покупки по карманам, и, направляемый рабочим магазина, покинул его самым последним через чёрный ход.
   Незнакомец его поджидал у самого выхода, где, за горой старых пустых ящиков, они незамедлительно выпили "по маленькой".
   -- Ну, я -- домой! -- сказал один из них другому, протягивая руку для пожатия.
   -- Что ж, прощавай! -- ответил другой, сжимая ладонь одного.
   "Здорово, я ему зубы заговорил, чтобы он взял мне без очереди!" -- подумал другой.
   "Небось, не догадался, что я -- милиционер". -- подумал один.
   И оба направились в разные стороны.
   Придя домой, Вишневский сразу сел на диван и устремил взор на небольшую картину, с пейзажем, нарисованную когда-то давно, ещё в детстве, его супругой.
   Пейзаж был необычен: довольно широкий лесной ручей -- почти речка -- деревья, низкие, совсем не размытые берега, с подступающей к самому их краю неподвижной водой, отражающей ветви деревьев и облака на небе, которое на картине было скрыто ограничивающей её рамой.
   "Ну и что?" -- подумал Вишневский, -- "Почему эта дура не нашла холст большего размера?"
   Рядом, на полке, стояли тома его тёзки -- Всеволода, которого он не мог терпеть, но которые преподнесла ему в подарок к сорокалетию его жена.
   Поднявшись, он вытащил том за томом все книги своего однофамильца, и, схватывая за переплёт каждую из них по очереди и помогая себе коленом, стал рвать на части, пока не разделался с каждой из книг и не устал.
   Чтобы перевести дыхание, Алексей откинулся на спинку дивана, погрузился в мучительную думу, вернувшись невидящим взглядом к картине. Отдыхая, он забылся и очнулся оттого, что прямо на его глазах, картина, будто бы не выдержав тяжести его взгляда, вдруг, сорвалась и упала... Сама...
   Алексей вздрогнул. Удивился. Что-то необычное творилось с ним сегодня...
   Сначала, водопроводный кран, трубы, газовая плита, телефон, радио, а теперь -- ожившая картина!
   "Почему она упала?" -- рассуждал Вишневский, -- "Ведь, сколько лет висела, никто её не трогал, и -- не падала... А тут... Ведь никто же не трогал... Почему -- сегодня? Прямо -- на моих глазах?"
   Алексей Николаевич ощущал себя достаточно трезвым. Двести пятьдесят грамм водки создавали лишь привычное настроение. Вишневский встал, поднял картину и начал исследовать причину её падения. Оказалась оборванной леска, на которой картина висела уже немало лет.
   Он бросился к окну. Там было темно, и окна близко стоящего противоположного дома светились унылым светом. Неба не было видно.
   "Чай прогноз сбылся". -- подумал он вслух. И ему сделалось ещё более невыносимо. Он был один. Один на всём белом свете. И ему было страшно, как ребёнку. Страшно до жути. Вишневский бросился к наружной двери, заперся на все замки.
   "Зачем?" -- мелькнула будто бы не его мысль.
   "На всякий случай". -- ответила ей другая чужая мысль...
   Алексей Николаевич Вишневский приехал из Тамбова, когда ещё иногороднему можно было без обмана получить московскую прописку, устроившись "по лимиту" милиционером, строителем или дворником. Получив временную прописку и жилье, и начав работать, он вскоре женился, прописался постоянно и даже в отдельной однокомнатной квартире. Жена была старше на пять лет, жила в Мытищах, в двухкомнатной "хрущобе". с престарелыми родителями, несмотря на то что в паспорте у неё значилась другая прописка -- московская, сохранившаяся от прежнего брака. Ею он и воспользовался, чтобы прочно закрепиться в Москве. Впрочем, он не искал одной корысти в своей женитьбе. Всё свершилось как-то само собой, скоропалительно, будто оба боялись опоздать на отъезжающий поезд и, разместившись в однокомнатном купе только тогда начали разглядывать и узнавать своего спутника. После женитьбы он попытался найти в себе любовь, всячески идеализируя свою супругу, но очень скоро в ней разочаровался и запил.
   Между ними образовалась стена отчуждения. Впрочем, постепенно их отношения урегулировались, и каждый был занят собою в той степени, при которой оставался терпимым их брачный симбиоз. О детях они и не помышляли. Тем не менее, супруга требовала от мужа два раза в месяц денег на ведение хозяйства. Он не противился, отдавал две трети, оставляя себе остальное на пропой. Постепенно процентное соотношение денег, отдаваемых жене и оставляемых для себя, изменилось на противоположное. И уже не было вечера, чтобы Вишневский бывал трезвым. После нескольких раз, когда он пропил все заработанные деньги, супруга решилась на разрыв, к которому внутренне была давно подготовлена.
   Алексей продолжал ходить на работу, которая помогала ему не думать о своей беде. После работы всегда приносил домой бутылку. Пил один, спал, шёл с больною головой на службу. Далее круг замыкался, и выхода из него не было...
   Не раздеваясь Вишневский уснул на не разобранном диване. Ему приснилось, что позвонили в дверь, и он пошёл открывать. На пороге стояла жена и улыбалась. Затем улыбка сошла с её лица, и она закричала:
   -- Опять нажрался! Пьянь! Чёрт!
   А он был рад её возвращению и молчал, понимая, что так оно сейчас нужно, пусть ругает и ворчит. Главное, ведь, что она вернулась.
   Затем ему снилось, что он едет с нею в автомобиле, торопится, будто от этого зависит вся его жизнь. За окнами мелькают поля, перелески, какие-то заборы, столбы, с колючей проволокой, похожие на военную запретную зону, где он когда-то служил, параллельно с ним движется электропоезд. Постепенно поезд обгоняет его: вагоны медленно проплывают в правом окне автомобиля. И вот уже последний вагон показал свой хвост. Стук колёс прекратился. Наступила тишина... И вдруг что-то затрещало -- и автомобиль встал. Алексей выскакивает из него: "А!? Что?! Неужели испортился мотор?!" И тогда Вишневский просыпается.
   Горит забытый свет. Он поднимается, садится и видит, что картина снова валяется на полу. Только теперь уже с разбитым стеклом: он плохо привязал леску.
   Алексей сметает метлой в один угол осколки, разбирает диван, стелит постель, раздевается и ничком падает в подушку.
   "Завтра -- на работу". -- где-то в подсознании объясняет он себе. Слеза сама по себе медленно вытекает из уголка какого-то глаза. И он снова засыпает...
  

15. ПОХОРОНЫ

  
   Васька, сын Александры Ивановны, соседки по двору и бывшей сотрудницы по старой работе Сашкиной матери, был хулиганом. Ему оставалось немного до армии и, не зная, куда себя деть, будто вследствие какой-то дьявольской силы, он искал случая, чтобы сделать какую-нибудь гадость. В одиночку он натягивал проволоку на уровне колена в тёмных проходах между домами, и разместившись неподалёку в кустах, смотрел, как ничего не подозревавший прохожий со всего шага падал в грязь. А в это время проворный хулиган уже натягивал другую проволоку, сзади прохожего, громко свистел, пугая, так что тот, убегая назад, снова падал и терял вещи. Подхватив "трофеи" Васька "заметал следы" через полисадники. В Новогоднюю ночь, под самое утро, он выходил из квартиры с крепкой капроновой верёвкой в кармане, тихо связывал ручки противоположных дверей у соседей, звонил и тут же выкручивал электрические пробки. Спустившись на половину лестничного пролёта, наблюдал, как начинали дёргаться двери, как среди ночи в подъезде поднимался шум, и когда одна из ручек не выдерживала и отрывалась, хулиган убегал прочь и, убегая, выключал в подъезде свет. Затем он отправлялся в другой подъезд, открывал окно на верхнем этаже, сбрасывал помойные вёдра, бил стёкла...
   После восьмого класса он нашёл работу в автобусном парке и, не имея ещё водительских прав, по пьяни угнал автобус и серьёзно его разбил. Его не посадили исключительно потому, что он был досрочно взят в армию, благодаря хлопотам матери.
   Примерно через месяц после того, как Васька ушёл в армию, от кровоизлияния в мозг умерла его тётка, жившая с ними. Только её похоронили, ни с того ни с сего сошёл с ума отец Васьки, Пётр Алексеевич, который начал искать способ покончить собой. Несколько раз его вовремя спасала от петли и газа Васькина мать.
   В ту страшную минуту, когда ему, наконец, удалось привести в исполнение свою затею, Александра Ивановна находилась в комнате. Почувствовав что-то недоброе, она направилась на кухню и увидела, как её муж прыгнул в окно. Случилось так, что зацепившаяся за ручку окна рубашка сумасшедшего на мгновение задержала его падение, и Александре Ивановне удалось схватить его... Никто не кричал. Даже сумасшедший, видимо потерявший дар речи. Разорвавшаяся рубашка уже не мешала ему падать. Лишь Александра Ивановна продолжала держать размахивавшего руками безумца за волосы. Это не могло продолжаться долго. Она крикнула: "Помогите!" -- и выпустила его...
   Васькин отец разбился насмерть, чуть не убив собою какого-то прохожего. В образовавшейся толпе оказался Николай. Прибывшая на место происшествия милиция, вместе со свидетелями и Александрой Ивановной забрала и Круглова, который настойчиво утверждал, что лежавший на мостовой вовсе не мёртв, а просто "принял на грудь слишком много" и что ему надо дать как следует выспаться, а иначе тот на самом деле может "сыграть в ящик".
   В местном отделении милиции какой-то следователь начал допрашивать свидетелей. Николай продолжал настаивать на своей версии. Его устали слушать и отпустили восвояси. Последней допрашивали Александру Ивановну, пребывавшую в шоке, никем незамеченном.
   -- Зачем вы убили своего мужа? -- сразу спросил следователь. -- Свидетели видели, как вы вытолкнули его из окна.
   Александра Ивановна упала в обморок -- пришлось вызывать "Скорую Помощь". На этом расследование закончили, отнеся происшествие в разряд "бытовых несчастных случаев". Вечером, сдавая смену, старший милиционер спросил своего напарника:
   -- Случаем, ты не помнишь, как звали того алкаша, что утверждал, будто пострадавший не умер, а просто спит?
   -- А зачем тебе он? -- поинтересовался напарник.
   -- Для большей отчётности -- чтобы написать побольше "приводов".
   -- Так ему же тогда бумагу на работу отправят...
   -- А и пусть -- ведь пьяный же был.
   -- Нет, не помню, -- ответил напарник, -- Кажись, Николаем звали, -- В ожидании конца смены, он курил, сидя на скамейке, и пытался попасть плевком в другой плевок на полу. -- А напиши любую фамилию. Один хрен...
   -- А как быть с адресом и местом работы?
   -- Напиши адрес покойника, а работа -- Завод. Там много алкашей.
   Старший милиционер посмотрел через стекло приёмной на напарника, сидевшего к нему спиной и, обратив внимание на его круглую лысину, сказал:
   -- Напишу "Круглов".
   -- Напиши "Круглов". -- согласился тот.
   Как будто специально, чтобы не отпускать солдата на похороны, о смерти отца Ваське сообщили поздно. Он принял известие с необычайной для него серьёзностью, ибо жизнь впервые больно задела его. Об утраченном отпуске и не пожалел. Только какое-то мстительное чувство глубоко засело внутри, и он решил ждать своего часа, чтобы свести с кем-нибудь счёты.
   Ждать пришлось недолго. Уже через пол года он был комиссован из-за инцидента с командиром, которого Васька попытался убить. Он попал в психиатрическую больницу в подмосковный город Электросталь, и его стали от чего-то лечить.
   Хоронить Петра Алексеевича помогала семья Волгиных, в лице Сашки и его матери, а также -- новый сосед Александры Ивановны, которого ей подселили в комнату её покойной сестры. Ещё было двое каких-то незнакомых мужчин, которых сосед где-то нашёл, пообещав каждому по бутылке водки.
   Похоронный автобус прибыл с небольшим опозданием к моргу. Загрузив его покойником, двинулись на кладбище, долго петляя по городу, который продолжал жить своей жизнью и ничего не хотел знать о чьей-то смерти.
   Автобус проезжал мимо остановок, с толпившимися людьми, которые видели ехавших через окна и по их лицам вряд ли могли почувствовать "лихо". проезжавшее мимо. Да и лица-то ехавших на кладбище были вполне обычны -- такие же, как и лица во всех других автомашинах, -- бессмысленно скользившие по всему, что творилось за их окном.
   И никто из людей, находившихся вне, не мог ни видеть, ни знать, что на полу автобуса стоял гроб, а во гробе лежало мёртвое тело. Так почему-то принято увозить покойников из городов незаметно. И уже не могло быть для мёртвых иного места, как на полу или в земле -- будто они все были виноваты, что умерли.
   Автобус выехал на какое-то шоссе, повернул в сторону и вскоре оказался на необычно обнажённом свежем кладбище. Остановившись у крематория, долго ждали. Когда подошла их очередь, Сашка, с соседом и двумя мужиками, под руководством энергичной женщины, в чёрном, подняли и внесли в здание крематория показавшийся чрезвычайно лёгким гроб и опустили его на специальный постамент. Из динамиков, расположенных где-то под потолком, заиграла траурная музыка, и служительница храма кремации объявила о том, что настало время последнего прощания с умершим, будто и на самом деле могла распоряжаться даже в таком деле, как смерть. Сашка услышал слабое рыдание Александры Ивановны, целовавшей и гладившей мужа по неподвижному лицу, и невольно почувствовал в сердце неприятное щемящее чувство скорбного сочувствия. Музыка стихла. Сашина мать и сосед отвели Александру Ивановну от гроба. Двое деловых служителей быстро прикрыли гроб крышкой. Под звуки вновь заигравшего траурного марша, вероятно, раздиравшего и душу самого покойника, вместе с постаментом гроб стал медленно уходить под пол, пока совсем не скрылся в образовавшемся прямоугольном отверстии. И Сашке представилось, как в подвале крематория оторвались от игры в домино два "земных ангела". в чёрных халатах, легко и быстро сняли с постамента гроб и без стеснения начали мародёрствовать. Служительница открыла двери и предложила провожавшим удалиться. Выходя, Саша оглянулся и увидел прежний постамент, ожидавший новую жертву, которую уже вносили через другие двери. Даже магнитофон не приходилось останавливать. Под звуки одной и той же мелодии входили одни и выходили другие -- с небольшой, в сущности разницей: первые ещё с вещественным доказательством существования смерти, вторые безо всякой веры в возможность прежней жизни.
   Увиденное сильно подействовало на Сашку. На обратном пути ему вспомнились прежние случаи его встречи со смертью людей.
   Как-то в детстве он проснулся от раннего телефонного звонка, К аппарату подошёл отец, отвечал настороженно и односложно, так что и мать, и Сашина сестра уже совсем проснулись и ждали конца разговора.
   Оказалось, что звонил отцов брат и сообщал ему печальную весть: у их сестры застрелился сын Юра, десятиклассник. Несчастье произошло случайно.
   Придя из школы домой, когда родители были ещё на работе, парень стал заряжать самострел: набил латунную трубку, приделанную к деревянной рукоятке, серой, соскобленной со спичечных головок; зарядил пулей -- металлическим шариком от подшипника. От неосторожного движения приспособление самопроизвольно выстрелило, поразив подростка прямо в сердце. Он ещё был жив, потому что успел добраться до телефона, набрать "03" и отворить входную дверь, рядом с которой его и нашли работники "Скорой Помощи".
   Саша вспомнил поминки двоюродного брата. Во всю длину комнаты стоял длинный стол, невесть из чего составленный, вокруг -- табуреты, с положенными на них досками, и стулья. На середине стола стоял открытый гроб с покойником -- мальчиком, в новом школьном костюме, весь в цветах, со строгим выражением в лице.
   Причина смерти была столь очевидна, что подростка даже не возили в морг и держали несколько дней до похорон дома. И хотя об этом не распространялись, по всей видимости, в эти дни наведывался священник.
   В день похорон приходили одноклассники, человек тридцать, постояли вокруг умершего несколько минут, скорее по обязанности, из приличия, нежели из желания видеть мёртвого.
   Вернувшись с кладбища, взрослые, как и полагается, много пили и ели, будто бы собрались на какой-то праздник. Большую часть времени Саша провёл в маленькой комнате со своими троюродными сёстрами: Надей, Верой и Наташей.
   Другая смерть вспомнилась Сашке...
   Мать Наташи, племянница Сашкиного отца, Лидия, чем-то похожая на певицу Зыкину, была замужем за неприметным мужичком -- Николаем Ивановичем. Шли годы. Они вырастили двух дочерей: Веру и Наташу. То ли потому, что их семья была менее коммуникабельной, нежели другие, то ли из-за начитанности девочек и их воспитанности, то ли по какой-нибудь иной причине, вся родня считала их очень интеллигентной и даже как бы образцовой семьёй. Всё казалось у них благополучным до тех пор, пока не произошло несчастье: повесился Николай Иванович.
   Сделал он это так, будто этим своим поступком хотел как бы всем нанести удар в спину, будто бы желая отомстить за что-то.
   Как рассказывали друг другу полушёпотом родственники, он повесился днём, придя раньше обычного с Завода, где работал инженером, привязав верёвку к канализационной трубе, проходившей над унитазом под углом -- из стены к потолку.
   Сашка был на похоронах со своими родителями и, конечно, слышал все толки и сплетни о несчастных родственниках, заходил в туалет помочиться, смотрел на трубу, на сломанную и пока ещё не починенную щеколду, без всяких слов утверждавшую о том, как происходила трагедия. Все делали вид, что ничего не знают о самоубийстве. И даже присутствовавшие на поминках сотрудники покойного, среди которых был и представитель от парткома, говорили только о заслугах покойного перед Заводом.
   "А может быть его и убил Завод?" -- думал Сашка, вспоминая Николая Ивановича, -- Родной брат того, где я работаю... Вполне вероятно, что какой-нибудь начальник или этот же самый парторг затравил его донельзя, так что не выдержали у человека нервы.
   Сашке вспомнилось, как на богатых поминках, по установленному кем-то плану, первыми посадили за стол сотрудников Николая Ивановича. Обильно полилась водка, и проголодавшиеся люди энергично заработали вилками. Когда бутылки были опустошены, заводские стали подниматься, прощаться со вдовой и уходить, чтобы никогда больше здесь не появиться...
   И новая смерть пришла Сашке на ум из недалёкого детства.
   Однажды он прослышал о существовании какой-то свалки самолётов, где-то рядом с Домодедово. Путь был неблизким, но, тем не менее, без ведома родителей, с приятелем, он отправился туда. По дороге, проезжая на трамвае мимо больницы имени Кащенко, ребята увидели из окна кучку людей, столпившихся на берегу пруда. Из любопытства приятели вышли из трамвая и приблизились к собравшимся. Пробравшись в передние ряды, они увидели на земле закоченевший труп утопленника -- молодого человека, с длинными волосами, лежавший на спине, с руками, наполовину согнутыми в локтях, и ногами -- в коленях. Один из любопытных не побрезговал потрогать утопленника за кисть руки, отчего всё тело мертвеца зашаталось, подобно скульптуре, изваянной из какого-то твёрдого материала. Зрелище так подействовало на ребят, что они передумали ехать на свалку и благоразумно повернули обратно домой. Сашке затем очень долго вспоминался вид закоченевшего утопленника, так что ему стало даже казаться, что он его встречал где-то раньше живым. А сам случай встречи со смертью он расценил позднее, как знак свыше, остановивший его от похода на свалку, где могло что-нибудь случиться.
   Впрочем случилось и так, что сам Сашка бывал, как говорится, на волосок от гибели.
   Однажды в День Победы, на 9 Мая, с одним уличным мальчишкой Колькой они нашли на стройке карбид, заправили им бутылку с винтовой пробкой, залили, как требовалось для реакции, водой и, отбежав подальше, стали ждать взрыва. Но ожидание их затянулось, и, боясь, что весь карбид уйдёт в пузыри, а взрыва так и не воспоследует, они стали кидать по бутылке камнями -- кто попадёт первым. Понятно, что каждому хотелось попасть самому, и в нетерпении ребята начали бесконтрольно приближаться к бутылке. И вот, Колька угодил своим камнем в бутылку, уже и без того готовую разорваться на части. Сашка заметил, как перед его глазами пролетел бутылочный осколок, с болтавшейся бумажной этикеткой. А затем -- взглянув на приятеля он удивился, что тот застыл перед Сашкой с выражением немого ужаса. А несколько секунд спустя Саша почувствовал обильно хлынувшую из его губ кровь. Осмыслив случившееся, он бросился бежать домой, к матери. Колька, чувствуя за собою вину, поспешил за ним следом. Сашина мать услала Кольку на квартиру, где мог находиться отец Сашки, начальник ЖЭКа, где с несколькими своими подчинёнными он ремонтировал их будущую квартиру. Случилось так, что его не оказалось на месте, и Колька поведал о случившемся работавшему на квартире слесарю Юрке, молодому мужику, лет тридцати пяти. Тот скоро нашёл и подогнал к подъезду такси, и Сашку отвезли в Первоградскую больницу, где врачи долго пришивая к челюсти его нижнюю губу, чудом не отрезанную совсем, то и дело давали ему нюхать нашатырь.
   Так "отгремело" для Сашки "эхо войны"...
   Сидя в "катафалке". вместе с погружёнными в свои тягостные думы немногочисленными молчаливыми пассажирами, Саша всё это как-то непроизвольно вспомнил и даже не заметил, как почти что подъехали к Москве. Но не успев переключиться от мыслей, следом за всем этим, вот уже и новое воспоминание завладело им...
   Юра-слесарь вскорости для Саши собрал из найденных на свалке деталей велосипед. И Саша, после снятия швов с губы, стал кататься на нём. Юра даже дал Сашке ключ от подвала, где располагалась его мастерская, чтобы парень оставлял там велосипед, а не поднимался на четвёртый этаж новой отремонтированной квартиры, куда к тому времени переехала Сашина семья.
   Юра был, как говорится, "добрым малым". с бескорыстием делавшим всё, о чём его только ни просили. Причём, он был добр не только к семье Волгиных (Сашкин отец ведь был его начальником). Юра был открытым для всех, и никогда и никому ни в чём не отказывал, обладая поистине искони "русской душою". Разумеется, люди, желая его отблагодарить, подносили ему выпить. И не справляясь со своей натурой, он не заставлял себя долго упрашивать и выпивал. На этой почве у него были частые ссоры с женой, которая, впрочем и сама стала пить. А Юра, не единожды лечившийся от пьянства, начал заикаться и сделался нервным. Тем не менее, недуг не изменил его истиной натуры. Несмотря на то, что многие относились к нему с пренебрежением, он оставался добрым и отзывчивым. Даже мать Сашки всегда называла его "за глаза" не иначе, как "Юркой". которому можно было поручить всякую неблаговидную работу, как то: починить унитаз или перетащить какую-нибудь тяжесть. В сравнении с окружавшими его людьми Юра был неким "Идиотом" из романа Достоевского, хотя и нивелированным до определённого социального уровня советской действительности.
   Для своего начальника -- Ивана Михайловича Волгина -- Юра тем не менее был близким другом, и ни одно подпитие после работы Иван Михайлович не производил без присутствия своего "подчинённого" приятеля. Нелегко понять такую "заурядную" дружбу, если учитывать значительную разницу в их возрасте. По-видимому, как говорится, "за неимением иной пищи" оба человека проводили свой досуг и рабочее время лучше друг с другом, чем с кем-либо другим.
   Как правило, их поездки на рыбалку или за грибами не проистекали без возлияний. Причём, водка (как продукт, дающий максимум действия при минимуме объёма), уважаемая обоими, покупалась заранее -- за день или два до поездки в необходимом количестве. Надо отдать им должное, впрочем, её не покупалось столько, чтобы цель поездки переместилась бы исключительно на предмет выпивки. Их подпитие нельзя даже было бы и назвать пьянством. Они пили между прочим, посвящая свои энергию и ум главному: будь то работа или отдых. По крайней мере, Сашкин отец чётко знал свою, как он говорил, "норму". и никогда не пил больше положенного, даже если оставалось, что пить. Про Юру, видимо, нельзя было так сказать. Наверное, всё же, в какой-то мере умение своего старшего товарища вовремя останавливаться, сдерживало и Юрия. Окажись на месте Сашкиного отца другой человек, оба неизбежно совсем бы спились, забыв и про работу, и про грибы, и про рыбную ловлю.
   Но такого не произошло в их жизни. А вышло всё совсем по-другому...
   Однажды Иван Михайлович и Юра отправились рыбачить в известное обоим место на реке Десне. В солнечный летний день они приятно провели время за удочками. После полудня вытащили из воды охлаждённую бутылку водки и выпили. Незаметно потекло время за разговором. И уже под вечер, совсем свернув свои снасти и переложив незамысловатый улов в целлофановые пакеты, Юре захотелось перед дорогой окунуться в реке. Он попросил Ивана Михайловича подождать, быстро разделся до нога и прямо с берега нырнул в глубинку. Иван Михайлович присел на брёвнышко и только собрался закурить, как услышал с реки неопределённый из-за краткости крик. Взглянув на воду, на мгновение он увидел Юрину голову и поднятую вверх руку. Затем его товарищ исчез под водой.
   Выждав некоторое время и не обнаружив появления друга, Иван Михайлович не на шутку заволновался. Позвав Юру по имени, он как-то странно услышав свой голос со стороны. Никто не отзывался. Страшное предположение не укладывалось в голове Ивана Михайловича. Он подумал, что Юра захотел его разыграть. Но спрятаться на реке было негде, да и к прямому характеру Юрия такая шутка никак не подходила. Иван Михайлович, человек бывалый, кинулся, как мог, бежать по берегу, где, помнилось, находились другие рыбаки. Подоспевшие на помощь два мужика, наскоро разделись и попрыгали в воду, а Иван Михайлович с берега стал кричать, указывая место, где видел Юрия.
   В скором времени тело было найдено. Не без труда его вытащили на берег и прикрыли Юриной одеждой, всё ещё оказавшейся ему нужной. Один из мужиков отправился за милицией...
   Поздно, как никогда, вернулся с этой злополучной рыбалки Сашкин отец, поведал рассказ жене. Нелегко было сообщить печальную новость и жене покойного. По слухам, после похорон Юрия бедная женщина совсем спилась, да так, что как-то незаметно и сгинула. Сашка был поражён происшествием. И в голове его с трудом укладывалась случившаяся нелепая смерть человека, которого он сам недавно хорошо знал и любил. На похороны Саша не ходил, так как был очень подавлен и посчитал, что его желание присутствовать посторонние примут за мальчишечье любопытство, неуместное при такой трагедии. Много думая над смертью Юрия, он пришёл к выводу, что, наверное, он только и был единственным человеком, кто любил покойного. И образ Юрия запомнился ему на всю жизнь: всегда улыбающийся, молодой и добрый, похожий чем-то на космонавта Юрия Гагарина, хотя и заикающийся, будто полуграмотный провинциал, пытающийся выразить какую-то свою мысль неумело, с волнением и не с того конца, откуда следовало бы. И если когда-нибудь идея Федотова о воскрешении предков осуществится, именно этот образ Юрия, может быть, и возвратит его к жизни...
   После этого несчастья, Саша начал часто думать и о своей возможной смерти, которая, как он осознал, неминуема. И он испытывал чувство холодящего страха от одной лишь мысли, что когда-нибудь не станет его "Я". По вечерам, укрывшись с головой одеялом, он молился Богу, сам толком не зная о чём, но чувствуя, что только один Бог в состоянии спасти его от ужаса смерти. У сестры он нашёл кем-то ей данный на время "Новый Завет". прочитал несколько глав Евангелия от Матфея и, найдя там "Отче наш". переписал и запомнил молитву, и никогда больше не засыпал, не прочитав её. Так, полу-сознательно, он, будучи ещё почти ребёнком, сделался в глубине души религиозным.
   Поминки по Петру Алексеевичу Александра Ивановна справлять не собиралась, так как была не в состоянии. Узнав об этом, оба знакомых её соседа, да и сам сосед, вышли из автобуса у ближайшего метро. Остальные пассажиры, -- то есть Александра Ивановна, Сашка и его мать тоже вышли у какого-то метро, поскольку шофёр, определивший, что вряд ли получит "на чай" от нищей вдовы, отказался их доставлять до дома, сославшись на какие-то обстоятельства.
  

16. ВНУТРЕННОСТЬ СООРУЖЕНИЯ

  
   Через неделю после своего визита к Волгиным Вишневский позвонил им по телефону. Трубку сняла Полина Ивановна. Алексей поздоровался, назвался, и как ни в чём ни бывало расспросил о здоровье, об Иване Михайловиче, будто бы не видал их сто лет. И тогда только перешёл к главному: сказал, что плохо живётся без жены, попросил Полину Ивановну о посредничестве в примирении с супругой. И Полина Ивановна пообещала, посоветовав ему "взять себя в руки". навести во всём порядок и, главное, перестать пить. Он согласился, сказав, что она, конечно, права (подумав, однако, что, вот, мол, её-то муж пьёт, как извозчик, и она ему позволяет). Полина Ивановна, как будто прочитав его мысли, сообщила, чтобы он не равнялся на Ивана, так как тот старше его и к тому же -- инвалид, и что пить его приучила война. Он согласился на словах, думая: "Ишь, ты, баба, какая догадливая и хитрая". и попросил передать жене, что он даже готов на то, чтобы лечиться от пьянства, если она захочет, -- только бы вернулась. И что ему очень нужна её поддержка, а иначе -- гибель. И сам не зная почему, сказав такое, он действительно захотел "взять себя в руки".
   После этого разговора он действительно навёл дома порядок и полученную зарплату решил потратить на покупку бельевого шкафа, о котором когда-то помышляла было его супруга.
   До мебельного магазина, на Ленинском проспекте, Вишневский добирался более часа. Он убил кучу времени, чтобы прочесть все ярлыки на шкафах, гласившие: "ПРОДАНО" или: "НА ВЫВОЗ". Так ничего и не купив, по дороге домой неожиданно для себя попал в винный магазин. Там, на возглас: "Кто на троих?". он сразу отозвался: " Я!" -- и распил с какими-то мужиками бутылку водки. При этом деле он пожаловался на плохую мебельную торговлю и рассказал о своей бесплодной поездке, на что один из собутыльников заметил, что так оно -- везде и во всём. Другой мужик подтвердил это суждение и сделал вывод, что всё портится, потому что раньше было лучше. Все трое посетовали на времена. В середине разговора мужик, которого звали Веней, предложил за четвертной и магарыч смастерить Вишневскому шкаф, "не хуже покупного". На этом сошлись, и обменявшись адресами, разошлись.
   Все следующие пять вечеров Вениамин приходил к Алексею со своими материалами и инструментом, колотил и строгал доски. К субботнему вечеру у Вишневского в коридоре образовался шкаф, с антресолями и единственным "недостатком": его нельзя было передвинуть на другое место, так как угол, образуемый двумя стенами, одновременно служил и самоею внутренностью сооружения.
   Алексей Николаевич как следует угостил работника, не забыв и сам одновременно отпраздновать приобретение.
   На следующей неделе Полина Ивановна позвонила Алексею и сообщила о том, что ей удалось поговорить с его супругой, настроить её на примирение, и что теперь Алексею необходимо отправиться к ней "на поклон".

17. ОМОЛЬ

  
   В воскресенье вечером, чтобы развеять тяжёлые впечатления после похорон, Сашка отправился в "Подвал" -- помещение, располагавшееся под жилым старым деревянным домом, где находилась радиомастерская, принадлежавшая заводскому комитету ДОСААФ.
   Начальником Подвала был человек, лет тридцати пяти, по имени Володя Романов, безвылазно с паяльником в руке, сидевший перед каким-нибудь прибором. Он был деловитым, но отзывчивым, хотя и любил покричать на кого-нибудь из подчинённых, чтобы показать свою небольшую власть и развлечься игрой в удачно сложенные сочетания обыкновенных и матерных слов. В Подвал все приходили добровольно, несмотря или, возможно, благодаря такому характеру руководителя подвального радиокружка: кто-то мастерил любительскую радиостанцию, кто-то магнитофон, кто-то электронные часы или усилитель для электрогитары. Саша и ещё несколько молодых ребят собирали, а точнее, повторяли конструкцию приёмопередатчика, которую Романов и несколько взрослых рабочих с Завода, под видом занятий с молодёжью, тиражировали и продавали на стороне, разумеется, используя заводские радиодетали. Все они, включая и Сашку, являлись членами Московского радиоклуба ДОСААФ, что сближало их более, нежели совместная работа на Заводе. Ещё до поступления в ПТУ Саша увлекался радиолюбительской связью, выучил во Дворце пионеров азбуку Морзе и познакомился с Романовым в радиоклубе. Игорь, товарищ Сашки по ПТУ и Заводу, не увлекался радиоспортом и в Подвал не ходил. Все молодые ребята и взрослые члены Подвала испытывали некую солидарность оттого, что каждый был ещё и членом Московского радиоклуба, имел радиолюбительский позывной и даже какую-нибудь полу-самодельную радиостанцию у себя дома, при помощи которой можно было связываться друг с другом и даже со всем Миром. Другие ребята: Саша Наумов, учившийся на первом курсе Института Связи, Слава Потапкин, как и Сашка, ПТУ-шник, учившийся на слесаря, школьник Миша Бакланов, -- все они, приходили в мастерскую много чаще Сашки. Дело было в том, что с некоторого времени, Саше стал ненавистен Завод, и то, чем он раньше увлекался со всей душой -- радиолюбительством -- как-то незаметно, подсознательно, стало как бы продолжением Завода. Саша испытывал некую пустоту оттого, что неясная отрава проникла в его душу, но, всё-таки, будто по инерции, продолжал встречаться со своими знакомыми радиолюбителями, пытаясь вернуть прежнюю привязанность к своему хобби.
   Взрослые члены кружка, кроме Романова, инженер Александр Коваль, электрик еврей Слава Клац, радиомонтажник Юра Веселовский, наведывались в Подвал, как правило, только под вечер, после окончания смены, так как работали на Заводе. Только партийный Романов занимал "блатную" должность "начальника заводского клуба ДОСААФ" и, находясь на окладе от Завода, всегда находился в Подвале.
   Володя Романов был щедр и не скупился отдать кому нужно какую-нибудь дефицитную радиодеталь. Узлы, которые в Подвале не могли изготовить своими силами, заказывались на Заводе. Однако в качестве платы за свою доброту время от времени он требовал выполнения "общественной работы". заключавшейся в том, чтобы ребята мастерили, как он им говорил, "для нужд Подвала" отдельные узлы приёмопередатчика. Все знали, что Володя и другие взрослые рабочие из этих "узлов" собирали воедино и за приличные деньги продавали провинциальным радиолюбителям готовый прибор. "Прибавочная стоимость" с лихвой окупала "издержки производства" и даже подкупала вышестоящее заводское начальство, дававшее возможность существовать Подвалу официально. Потому никто не был удивлён, когда однажды Романов, а вслед за ним Коваль, Клац и Веселовский, приобрели по новенькому автомобилю, и разговоры их между собой стали перетекать из области радиотехники в мир автомеханики и правил вождения автомобиля.
   После работы в Подвале, Володя часто подвозил ребят до метро, жал им, как взрослым, руки, говорил о технических перспективах и планах работы.
   Вот почему в свободное время радиолюбители спешили в Подвал, где от них всегда ждали "общественной работы" и где им изредка удавалось поработать и над своими конструкциями.
   Кроме приёмопередатчика в Подвале изготавливали и другие приборы, которые выставлялись на московских и всесоюзных выставках радиолюбительского творчества молодёжи -- Завод получал призы, в журнале "Радио" публиковались фотографии, патриотическая деятельность заводского Комитета ДОСААФ получала высокую оценку партийной организации, Романов -- денежную премию, повышение оклада, старый Подвал, в деревянном жилом доме, намечали перевести в новый Подвал кирпичного дома.
   Само собой разумеется, праздничные и юбилейные даты отмечались на широкую ногу. Для нужд Подвала, а значит и для подобных торжеств, существовала общественная "касса". из которой всегда можно было занять на выпивку. Кассой заведовал Коваль, храня деньги в круглой металлической коробочке со странным названием "Омоль". Иногда и сам Романов принимал участие в возлияниях, но весьма сдержанно, редко перебирая сверх нормы и всегда предварительно перегоняя свой автомобиль к дому, при помощи непьющего Коваля, который привозил его назад в Подвал для пьянки. Коваль обычно не дожидался конца, и Романов, вместе со всеми остальными, добирался до метро пешком. Иногда за ним приходила жена, получавшая в подвале ставку уборщицы по совместительству, и уводила своего мужа домой раньше времени. В таких случаях рабочие посылали "гонца". за новой партией портвейна или водки, и порою после этого напивались до такой степени, что оставались в Подвале до утра.
   Занимаясь каким-либо делом, друзья вволю матерились, и мат служил для них оригинальной формой самовыражения. Придуманное кем-либо новое выражение быстро приобретало идиоматический или фразеологический статус. Не-матерные слова в подобных выражениях становились неологизмами, скоро переходившими из Подвала в Заводской лексикон.
   Особое внимание обращал на себя какой-нибудь новый анекдот, рассказанный кем-то вдруг среди приостановленной работы. Матерные конструкции, вырванные из контекста анекдота, затем долгое время находились в творческом развитии и применялись к месту, или без, во взаимоотношениях между ребятами и взрослыми рабочими.
   Пришедшего с опозданием дружно встречали, выдав очередь неологизмов, затем открывали их деривационное значение, рассказывая свежий анекдот и наблюдая за реакцией "новичка".
   Придя в Подвал в этот раз, Сашка не избежал общей участи опоздавших. Из любопытства понаблюдать за его реакцией все тотчас же перестали шуметь, а Славка Потапкин, подойдя к новоприбывшему и сбив с его головы шапку, которую тот ещё не успел снять, громко спросил:
   -- А что ж ты, едрить-твою-на-десять, её гвоздиком-то не прибил?!
   Последовало громкое гоготание присутствовавших, а затем Сашке рассказали самодельный анекдот, скупой на фабулу, но щедрый на выражения, о том как милиционер остановил автомобиль, к которому сзади была привязана за ногу старуха; милиционер спросил водителя, почему у старухи нет на голове головного убора; шофёр объяснил, что когда он привязывал свою тёщу, то у неё была на голове шляпа, и что, наверное, она сорвалась по дороге. Далее следовала концовка анекдота -- упрёк милиционера водителю, состоявший из той самой фразы, которой только что приветствовали Сашку.
   Приступив к работе над своей конструкцией, Сашка узнал новость: на днях их Подвал переезжает в новое просторное помещение, в котором будет необходимо навести порядок, оборудовать рабочие места, построить стеллажи для размещения приборов, установить сверлильный станок и тиски.
   -- Жильцы, суки, наконец-то добились своего, чтобы мы отсюда съехали! -- будто бы не радуясь переезду, пошутил Клац, прищурив свой косой глаз.
   -- Надо им под конец какой-нибудь фейерверк, падлам, устроить -- поддержал его Веселовский.
   -- Да! Сколько мы от них жалоб натерпелись! -- подтвердил Романов, -- Если б не они, мы бы давно все на автомобилях ездили! Всю малину нам портили, суки!
   -- А, правда! Что бы нам такое им сделать напоследок? -- У Клаца даже глаз задёргался от волнения. -- Может, дерьма положить в почтовый ящик?
   -- Им мало будет дерьма! -- Романов отложил паяльник, повернулся лицом в комнату.
   -- Петуха им надо пустить, красного, -- включился Потапкин, и выругался матерно.
   -- Нет, это дело уголовное! Дом -- деревянный, сгорит, как щепка, -- Романов снова отвернулся к столу, но за паяльник не взялся, а сидел, уставившись в зелёный экран осциллографа, с бегущей синусоидой. Никто не решался развивать эту тему, зная своего начальника: чтобы получить одобрение на какое-либо внештатное мероприятие, как то: выпивка или какая-нибудь махинация, связанная с неофициальной деятельностью, нужно было, чтобы основная инициатива и развитие дела, исходили от их руководителя. Поэтому все затихли и ждали, скажет ли что-нибудь их начальник ещё, или тема закроется сама собою.
   -- Вот что мы сделаем, -- вдруг сказал Романов минут пять спустя. -- Соберём "глушилку" и спрячем где-нибудь в подвальной стене, где проходит электропроводка. Глушилка будет включаться по сигналу, который время от времени мы будем посылать из нового подвала. Нас уже тут и след простынет, а у них все телевизоры заткнуться, будут вызывать мастеров, те с них деньги начнут качать, но всё будет без толку. Начнут покупать новые телевизоры -- ан и с новыми то же самое. А если и найдут глушилку, то нас никак нельзя будет найти. И мы будем контролировать всё из нового Подвала: нашли они глушилку или нет. Если нашли, то отключили, и помеха от глушилки до нас не будет доходить. Тогда надо будет прекращать игру, чтобы нас никто не засёк по сигналу. Сигнал должен быть коротким -- только чтобы включить реле у глушилки. Глушилка пусть работает некоторое время, на "автопилоте": сама выключится, включится и снова выключится. Надо будет её залить эпоксидкой -- так что если найдут, начнут ковырять, то понять ничего нельзя будет: что ты поймёшь, если у тебя будет в руках кусок дерьма, из которого торчат два провода!
   -- Ну, ты, Романов, даёшь, -- воскликнул Клац и даже причмокнул губами от удовольствия.
   -- Пускай Коваль схему сварганит, -- заключил Романов, -- Клац даст мне список деталей, Наумов с Ковалем займутся сборкой, а все остальные, найдите место, где её установить и замаскировать.
   -- Хорошо б где-нибудь в сортире, где никто не захочет лазить, -- предложил Потапкин.
   -- Вот и отправляйся в сортир! -- вступил в разговор Коваль, до сих пор молча слушавший разговор. -- Не фига время на это тратить! Я -- пас, ничего делать не буду.
   -- Может и пить не будешь с нами вечером? -- поддел его Клац, зная, что Коваль итак выпивает редко, всегда ссылаясь, будто бы, на язву желудка.
   Коваль ничего не ответил, давая понять, что он будет верен своим словам.
   -- Хорошо, инженер, обойдёмся, -- Романов вытащил сигарету, закурил. -- Я сам соберу аппарат -- ребята помогут. У меня и схема есть почти готовая -- та, что мы разработали для сигнализации в автомобилях. И даже пара запасных блоков имеется уже рабочих. Только частоту надо будет изменить, и мощность поднять, и генератор помехи добавить.
   -- Это ты здорово придумал! -- ответил Коваль, не оборачиваясь и продолжая что-то мастерить за своим столом. -- Только, надо найти хороший кусок дерьма, в котором всё это изобретение спрятать. Кто сможет столько его наделать? Вонять не будет слишком сильно?
   -- А мы его гвоздиком прибьём! -- пошутил Потапкин.
   -- К чьей-то умной башке, -- добавил Клац.
   Все засмеялись. Коваль поднялся, снял с вешалки свой плащ и молча вышел из подвала.
   Перспектива технического творчества открывалась необозримая, и разговоры теперь были только о предстоящем переезде. После ухода Коваля настроение радиолюбителей изменилось. Как-то сразу у всех неожиданно кончились сигареты. Школьники Дима Окапов и Миша Бакланов засобирались домой и ушли. Другие продолжали возиться со своими конструкциями. Пришёл Наумов, парень, учившийся к Институте Связи. Ему рассказали новый анекдот и -- про Коваля, которому Романов готовит кусок дерьма, чтобы прибить к его голове гвоздиком. Только успели посвятить студента в новости, как неожиданно вернулся Коваль и, не говоря никому ни слова, уселся за свой стол и надел на голову наушники. Разговоры притихли. Свежую волну внёс Слава Клац, куда-то уходивший и теперь вернувшийся.
   -- Ну, что, вашу мать, хмыри, сидите, как крысы?! Завтра привезут уголки и сварочный аппарат! Будем стеллажи варить!
   -- Eдрическая сила! -- воскликнул Потапкин.
   -- Что? Договорился? -- не оборачиваясь спросил Романов, занимавшийся перестройкой блока автомобильной сигнализации, который он уже начал приспосабливать для новой цели.
   -- "Договорился" -- передразнил его Клац, -- Бутылку пришлось поставить! Так что сбрасывайтесь, у кого сколько есть. -- В хитрых глазах Славки был какой-то необычный блеск.
   -- Ты на машине? -- спросил он Романова.
   -- На машине, -- отозвался Володя, продолжая подкручивать контур в блоке сигнализации.
   -- Тогда бросай эту мутотень и поехали в магазин, а то будет поздно!
   -- А за доставку заплатишь? -- спросил Романов, и это означало, что он согласен.
   -- Заплачу! -- скороговоркой ответил Клац. -- Сбрасывайтесь, мужики, кто будет, -- добавил он, обращаясь ко всем.
   -- А в долю берёшь? -- Романов продолжал заниматься своим делом.
   -- В какую?
   -- Варить...
   -- Ни фига! Ты не договаривался, и им ни фига не делал!
   -- Ну и катись к едрёной фене!
   -- Ну и покачусь без тебя! А ты сиди -- копти потолок!
   Все, кроме Владимира Романова и Александра Коваля, сбросились. Набралось всего пять рублей. Наумов, как самый нейтральный, не присутствовавший в конфликте с Ковалем, подошёл к нему, тронул за плечо. Коваль, по всей видимости, догадывавшийся о его намерении, не снимая наушников поворотился и спросил:
   -- Что надо?
   Наумов повертел пальцами у своего горла и поднял вверх подбородок, задавая, таким образом, известный вопрос.
   Коваль ответил:
   -- Нет. Я не буду.
   -- Знаем, что не будешь, -- закричал Клац так, чтобы Коваль услышал сквозь наушники. -- Гони десятку!
   -- Нету, -- ответил Коваль, как бы не Клацу, а Наумову.
   -- Как "нету"? -- снова вскрикнул Клац. -- Недавно собирал у всех по трёшке!
   Коваль немного помедлил. Затем снял наушники, молча вытащил откуда-то из-под стола банку с надписью "Омоль". отсчитал четыре трёхрублёвые бумажки, отдал Наумову и сказал:
   -- Два рубля -- сдачи.
   Наумов взял деньги и передал их Клацу.
   -- Хрена тебе лысого, а не сдачи! -- сказал Славка Клац, пряча деньги в карман. -- Не твои деньги! Общественные!
   -- Может тоже будешь? -- спросил зачем-то опять Наумов Коваля.
   В ответ инженер молча надел наушники.
   По просьбе коллектива, Володя Романов согласился довести до магазина "гонца". которым добровольно вызвался быть Потапкин. Набрали целый портфель пустой посуды. Романов выключил свой паяльник, неспешно оделся и вышел вслед за "гонцом", который вернулся уже через пол часа с полным портфелем портвейна, но без начальника, уехавшего домой. Коваль к тому времени тоже уехал.

18. "СВОЙ"

  
   В понедельник утром к Сашке подошла Надя и предложила пойти покурить.
   -- Ты же не куришь, -- сказал Саша.
   -- Всё равно. Поговорим о Дяде Коле...
   Сашка поднялся с рабочего места, хотел было выключить "комбайн" -- приспособление, от которого работал паяльник и воздушный отсос, но передумал и оставил его включенным, чтобы создать видимость своего присутствия.
   Остановившись в коридоре, на своём любимом месте, он автоматически закурил и затем, вспомнив, протянул пачку сигарет Наде. Девушка помотала головой, отказываясь.
   -- А тебе, что, моя подружка не понравилась? -- спросила она спустя некоторое время.
   -- Какая подружка? -- У Сашки болела голова после вчерашней пьянки в Подвале, и он соображал медленно.
   -- Ну ты, что, совсем ничего не помнишь уже?
   -- А!! Та... -- Саша, впрочем, не знал, как ему относиться ко всему, что произошло, и как себя вести теперь с Надей.
   -- Она, ведь, хорошая девчонка! Ты не думай... -- Надя испытующе посмотрела Саше в глаза. Он отвернулся, делая затяжку и выпуская в сторону дым.
   -- Вот что, -- продолжала Надя, -- Мы тут сегодня устраиваем сабантуйчик у меня дома. Приходи... Придёшь?
   -- Сегодня? -- лениво переспросил Саша.
   -- Угу... Сегодня... -- Она взяла его за руку.
   -- Голова болит после вчерашнего... -- пожаловался Саша.
   -- А что ты делал вчера?
   -- Да выпили с ребятами в Подвале... -- ответил Саша и подумал: "Пусть знает, что у меня есть с кем и где повеселиться".
   -- Вот и хорошо! Ещё выпьешь! -- Надя засмеялась. -- Повеселимся... Вот всё и пройдёт... -- Она положила ладони ему на грудь.
   -- Я подумаю...
   -- Нечего думать. Приходи -- и всё! Придёшь? Да? Говори!
   -- Ну, хорошо... Приду...
   Саша бросил на пол окурок и наступил на него.
   -- Вот и хорошо! -- весело сказала Надя. -- Мы тебя сегодня растормошим, анахаретишка! -- Она ущипнула Сашку за живот. -- Нечего киснуть! Будь как все, попроще! Романтик!
   Саша глупо улыбнулся в ответ, а Надя строго сказала:
   -- Только тебе задание: купить вина.
   С этими словами она вдруг чмокнула Сашку прямо в губы и быстро упорхнула в цех.
   По окончании работы Саша поехал домой, чтобы умыться, переодеться, занять у матери денег на вино. После вчерашней затянувшейся пьянки, пришлось остаться ночевать прямо в Подвале, откуда утром -- идти сразу на Завод. Дома он принял ванну, и ему заметно полегчало. Долго не мог решить, что на себя надеть: выбор в одежде был небольшой. Наконец, плюнул, натянул на себя какую-то рубаху, напялил старые штаны, выпросил у матери десять рублей, поспешил из дому.
   Времени было уже около семи. Магазин мог закрыться в любой момент. Сашка торопился. Он быстро бежал по улице и ни о чём не думал. Ему и не хотелось думать. Одна лишь мысль занимала его: "Успею ли?"
   Магазин оказался уже закрытым. У дверей стояли мужики и пытались в него проникнуть при удобном случае. Один из них, чем-то напомнивший Саше Дядю Колю, похоже, был "свой". потому что двое других дали мужику деньги, чтобы он взял им вина.
   Рабочий магазина открыл дверь.
   "Сейчас он впустит "своего" и тот возьмёт всем вина". -- подумал Саша, -- "Сейчас -- или не судьба!"
   -- Отец, возьми три красного!
   Мужик молча протянул руку и взял у Сашки деньги.
   Двери открылись совсем. Рабочий впустил "своего" и кого-то ещё.
   Через окошко Сашка видел, как "отец" брал вино, как давали ему сдачу, как он распихивал бутылки по карманам.
   "Удачно вышло!" -- думал Сашка, -- "Только, как с него взять сдачу? А то ведь даже на метро "пятака" не осталось"
   Потом мужик пропал. Как ни рассматривал Сашка через мутное стекло внутренности магазина и людей в нём, мужика видно не было.
   "Неужели ушёл с чёрного ходя?" -- думал он, отходя от окна. -- Не похоже... Такие не обманывают..."
   Саша вспоминал ещё раз внешность мужика и всё более склонялся к мысли о невозможности обмана.
   Рабочий магазина открыл дверь и выпустил кого-то на улицу.
   -- Где тот мужик? -- спросил его Сашка.
   -- Какой?
   Со мной был. Впустили только что. Я ему десятку дал...
   -- Не знаю...
   Сашка полез в дверь, и рабочий, как ни странно, ему позволил. От хмеля он был расслаблен и плохо соображал. Сашка подошёл к продавщице, пересчитывавшей выручку.
   -- Тут мужик, в кепке такой... Я ему десять рублей дал... Он у вас три бутылки брал...
   Сашка отчего-то волновался... Наверное, после вчерашнего нервы развинтились, да и кроме этого, жалко было не столько десяти рублей, а сколько было обидно возможности обмана и потери вина, которого больше достать было негде и не на что.
   -- Это -- Володя, -- ответила продавщица. -- Я не знаю, где он.
   -- Здеся он! -- сказала старуха-уборщица, выметавшая пол, -- Скоро выйдет.
   -- Отойди от прилавка! -- вдруг заорала продавщица. -- Я тута деньги считаю!
   -- Давай отседова! -- закричал опомнившийся рабочий. -- Сколько можно!
   Сашку выпихнули на улицу. Он остался ждать у дверей.
   "Эх! Лучше бы на Пресню сразу поехал". -- думал он. -- "Там в "Высотке" магазин до десяти открыт". ..
   Он ходил у подъезда туда и обратно, не находя себе места.
   "Он просто "свой". -- утешал себя Сашка, -- "Зашёл куда-то внутрь, за прилавок... Он придёт... Ведь такие не обманывают своих..."
   -- Какой мужик-то был? -- спросил кто-то, кого рабочий не пустил в магазин вместе с Сашкой. -- Пожилой хоть?
   -- Пожилой, -- ответил парень.
   Человек потоптался и пошёл, позвякивая пустой посудой, которую не успел обменять на выпивку.
   Наконец мужик появился. Саша разглядел его через стекло. Он был рад, что не ошибся, когда думал: "такие не обманывают своих". Мужик долго ещё говорил с продавщицей, и она, по-видимому, рассказывала ему о Сашке.
   "Надо будет ему сказать, что я, мол, думал, что он не придёт". -- размышлял юноша. -- "Хотя и неудобно так ему говорить... Однако, может быть, это настроит его вернуть мне сдачу..."
   Когда мужик вышел, Сашка сразу же сказал ему это.
   -- Как можно! Вот и сетка моя с картохой, -- ответил он.
   И действительно, на парапете, у окна магазина, лежала сетка-авоська с картошкой...
   "Такие не обманывают своих" -- почему-то опять пробежала та же самая мысль у Сашки.
   Мужик вытащил из карманов бутылки. Сашка составил их рядом, собираясь уложить в портфель-дипломат. Мужик достал два рубля.
   -- Рубель тебе -- рубель мене, -- сказал он
   -- Много... Хотя бы уж полтинник...
   -- Что ж ты хочешь... Посчитай, сколько стоить!
   Сашка начал для вида рассматривать этикетку на бутылке. Цены указано не было. Да если бы и была, то всё равно, всякому известно, что в такой обстановке вино могло идти по завышенной цене.
   -- Ну ладно, -- согласился Саша и стал укладывать бутылки в портфель.
   -- Хороший у тебе портфель-то, -- добавил мужик.
   -- Хороший, -- отвечал машинально Сашка, пытаясь закрыть дипломат. -- Да, только, вот, плохо входят бутылки-то...
   -- Должны войтить... У нас на Заводе робята с такими портфелями брали вино -- так входило... -- Мужик, как будто никуда не спешил, был чем-то доволен. -- Я тута на работу оформляюся... Трудовую, вот, принёс... Так что, я никак не мог не придтить-то... И картоха, вот, моя тута... -- он показал рукой на сетку с картошкой.
   -- Да... Спасибо большое... Тороплюсь я... Ребята меня заждалися, поди, совсем...
   -- Вот... -- что-то хотел ещё сказать мужик.
   -- Счастливо вам!
   И не слушая, что доскажет ему человек, юноша побежал к метро.
   "Такие не обманывают своих" -- повторял Саша про себя засевшую в голове фразу, продолжая спешить по улице. -- "И что же ко мне привязалось это слово: "такие"? Какие это "такие"? И что это значит: "своих" -- Каких "своих"? И чего это я сказал ему: "Ребята меня заждалися, поди, совсем"? -- Будто с Игорем на Заводе начал "порку"... А тута ведь не "порка". а жисть, самая настоящая... Вот уже и сам с собой "порю"... Сам себя запарываю..."
   Открылся проход в метро -- Сашка нырнул в дыру подземного перехода, оттуда -- через тяжёлые стеклянные двери -- к окошку кассира -- разменять рубль; затем -- к автомату, едва успевая пропустить в его прорезь пятак -- скорее на перрон, к поезду, в закрывающиеся створки дверей...

19. "МОЛНИЯ"

  
   Когда Сашка прибыл к Наде, все уже были в сборе. Без лишних слов поспешили к столу, и юноша стал рассказывать о том, с каким трудом добыл вино.
   Сашина история не вызвала особого интереса среди собравшихся. Володя тем временем произнёс один за другим несколько тостов. Вино приятно хмелило, снимало тяжесть вчерашней Сашкиной пьянки. Он несколько расслабился, успокоился. Надя о чём-то шепталась с Галей. Володя увлечённо поедал салат.
   -- Ну, как твои дела, Володя, -- спросил Саша, успевший слегка закусить, -- Как работа?
   -- Да... По-прежнему, -- ответил тот, переставая жевать. -- Вот, всё зубы не могу залечить. Надо коронки делать, а стоит дорого. Хотел взять денег у матери, но она не верит, что сейчас такие цены. Упёрлась -- и не даёт.
   -- Испортится ли сухое вино, если его оставить открытым? -- спросила Надя, обращаясь к мужчинам.
   -- Конечно испортится, -- сказал с уверенностью Володя.
   -- А креплёное? -- продолжала Надя спрашивать, по-видимому "ради пользы разговора".
   -- Креплёное выдохнется.
   -- А водка? -- спросила Галя, чтобы не молчать.
   -- Водка ещё быстрее выдохнется, -- ответил Саша.
   -- А у моих родителей ничего не портится. -- Надя вытащила сигарету из пачки "Столичных". лежавшей рядом с её блюдцем.
   -- Не может быть! -- парировал Володя и полез в карман за своими сигаретами.
   -- Потому что, -- продолжала Надя, -- у них ничего никогда не остаётся! Как сядут оба -- так обязательно всё допьют!
   Вся кампания заметно захмелела. После следующего тоста Володя хлопнул в ладоши и громко сказал:
   -- Внимание! Я прочту вам маленькую юмореску, которую вчера сочинил. Он вытащил из кармана мятую бумажку, на которой большими буквами было написано: "ПРОЕЗДНОЙ". поднялся и начал читать:
   -- "ПРОЕЗДНОЙ" (Инструкция). Правила пользования новым разовым самодельным билетом для проезда в автобусах, трамваях и троллейбусах города Москвы.
   1. Проездной билет обратно не принимается;
   2. Права на бесплатный провоз багажа не даёт;
   3. Без печати действителен;
   4. Запрещается пользоваться в метро;
   Войдя в означенную выше транспортную единицу, пассажир обязан заявить орально о наличии билета, громко провозгласив: "Проездной!". и подняв таковой над своей головой. Цена билета равняется штрафу за безбилетный проезд, в Москве -- 3 рубля 00 копеек. В случае появления контролёра, без наличия у пассажира означенной суммы проездной билет недействителен".
   Володя сел, сразу схватился за свой бокал с вином. Молодежь засмеялась. Допив вино, Володя вытащил из кошелька трёхрублёвку и протянул Сашке:
   -- Это тебе за вино, старик!
   -- Неужели ты перешёл на прозу? -- насмешливо спросила Надя.
   -- Да, вот решил испытать себя и в этом жанре...
   -- Значит, скоро будем ждать публикацию?
   -- Нет, меня при жизни вряд ли опубликуют...
   Надя поднялась, открыла на радиоле крышку проигрывателя, поставила пластинку. Заиграл далеко несовременный вальс. Молодёжь разбилась на пары, стала танцевать.
   Галя сразу же вплотную прижалась к Сашке, и ему стало от этого не по себе. Её стройное живое тело, с изящной талией, спина, с застёжкой на лифе, к которым прильнули его руки, и волосы, издававшие какой-то обворожительный женский запах, -- всё это заставило Сашкино сердце часто забиться, так что он почувствовал прилив крови к вискам.
   Володя с Надей исчезли на кухне. И тогда к Сашиной щеке прильнула щека Галины, их губы встретились, и уже прервав танцевальные движения и забыв обо всех приличиях друг перед другом, оба стали страстно целоваться.
   Володя с Надей всё не появлялись. Саша с Галиной ненасытно целовались. Пластинка кончалась, и звукосниматель начинал скоблить по бумажному кружку, страсть утихала, Галина начинала слегка сопротивляться. Они отрывались друг от друга, чтобы вновь включить музыку. Саша обнимал свою подругу, как бы приготавливаясь к танцу, но тут же замирал с ней в поцелуе.
   -- Ты -- совсем ещё мальчик! Я не хочу тебя портить! -- прошептала вдруг Галина, отстраняясь.
   -- Глупости! -- воскликнул Сашка. -- Ты меня не испортишь!
   -- Нет! Я не хочу тебя портить! -- шептала женщина, прижималась к нему и начинала вдруг страстно целовать в губы, глубоко проникать в его рот своим языком.
   -- Ты так хороша! -- прошептал Сашка, с трудом отрываясь от неё, чтобы перехватить воздух, -- Я люблю тебя!
   -- Х...хы! -- хмыкнула Галина, -- Ты такой молоденький! Только не ругай меня потом...
   Галина жила неподалёку от Нади. Они доехали до её дома на автобусе.
   -- Ты живёшь одна? -- поинтересовался Саша.
   -- Нет, с матерью, -- ответила Галина.
   -- А как она отнесётся ко мне?
   -- Никак.
   Сашу смущало то, что они будут не одни. Но он решил во всём положиться на свою подругу. Ведь нельзя же было отступать назад!
   Они тихо вошли в квартиру. Из комнаты женский голос спросил:
   -- Это ты?
   И Галина грубовато ответила:
   -- А то кто же!
   Она провела Сашку в другую комнату, а сама ушла на кухню. Остановившись посередине, он увидел кровать у окна, с неубранной постелью. Над нею, на стене, -- оскал деревянной лакированной маски чёрта, с рогами. На подоконнике сидела пушистая сибирская кошка и неотрывно глядела на гостя. На письменном столе кучей были навалены книги. Книгами была заставлена и этажерка, стоявшая рядом, и -- несколько стульев. Книги лежали в углу, на полу, и на подоконнике, вокруг кошки. Саша взял со стола одну, в старинном переплёте, и открыв, прочёл на титульном листе: "Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа".
   Вот она, эта книга, которую он давно искал и хотел прочесть! Но как об этом спросить у Галины? Уместно ли это сейчас? И будет ли тем более уместно потом? Он держал в руках книгу и не знал, как быть.
   Пришла Галя с двумя чашками дымящегося чёрного кофе.
   - Это всё твои книги? -- поинтересовался Саша, не выпуская из рук Новый Завет.
   Поставив кофе на край стола, где не было книг, Галя молча вытянула из Сашиных рук Евангелие и положила далеко в сторону, на этажерку.
   -- Нет! Это всё -- моего мужа!
   Она села на кровать.
   -- Мужа?! -- удивился Саша. -- Ты -- замужем?!
   -- Да. -- Галя взяла со стола чашку с кофе. -- Только я теперь с ним не живу. Он от меня ушёл. Вернее, я от него ушла.
   -- И давно?
   -- Только что! Какое тебе дело?! Давай пить кофе. Больше ничего другого нет!
   В её голосе послышались какие-то надрывные отчаянные нотки.
   Сашка стал пить кофе, а Галя, допив свою чашку, -- перестилать постель. Затем она зажгла настольную лампу и погасила верхний свет.
   -- Я пойду умоюсь, -- сказала она, -- А ты -- ложись!
   За стеной работал телевизор. Только сейчас Саша обратил на это внимание. Шёл какой-то военный фильм. Саша взглянул на часы. Было около одиннадцати. Из ванной донёсся шум воды. Он допил кофе, быстро разделся, погасил свет, залез под одеяло и с трепетом стал ожидать появления женщины...
   Под утро Сашке приснился сон, будто он зашёл в заводской туалет, но там вместе с мужчинами оказались женщины. И мужчины и женщины почему-то не обращали друг на друга никакого внимания и делали каждый своё дело.
   "Видимо "женский" на ремонте",-- подумал Саша.
   Женщины, не зная о назначении писуаров, мыли в них руки. А мужчины им ничего не говорили по этому поводу. И Саша всё ждал, когда женщины выйдут из туалета. И когда, как будто, их не стало видно, он, наконец, занялся своим делом. Но всё равно кто-то прошёл за его спиной -- и это была женщина -- совершенно не обращая на него внимания. И Саша, поскорее закончив свою нужду, стараясь не смотреть на причёсывавшуюся у зеркала другую даму, поспешил к выходу, где столкнулся с пожилым мужиком, похожим на Дядю Колю, который остановился в середине прохода и неспешно расстёгивал ширинку на пуговицах.
   Разминувшись с мужиком, Саша выскакивает из туалета, вливается в поток рабочих, который несёт его по коридору. И только тогда вдруг Сашу поражает мысль: он, ведь, забыл застегнуть "молнию" на брюках! Возвращаться в туалет -- поздно! Поднимаясь по лестнице, скрываясь за чьей-то спиной, он ухитряется ухватиться за язычок "молнии" и незаметно поднимает его вверх. Но, вот, ужас! "Молния" -- поломана! Он гоняет язычок вверх и вниз -- всё безрезультатно. Лестница кончается. Он поднимает вверх глаза -- и... просыпается.
   Рядом с ним спит чужая некрасивая женщина. На кухне гремят кастрюлями и посудой. На подоконнике сидит кошка и не сводит с Сашки глаз. Болит голова и хочется пить.
   Стараясь не разбудить Галину, он осторожно выползает из-под одеяла, находит свои брюки, вытаскивает из кармана ручные часы и понимает, что опоздал на работу.
   Выждав момент, когда Галина мать, перестав возиться на кухне, заходит в туалет и закрывается изнутри, он тихо выходит в коридор и, не ответив на вопрос: "Это ты?". -- выскальзывает на лестницу.
   По дороге на работу, с ужасом вспоминая прошедшую ночь, Сашка думал о том, что всё случившееся с ним, -- отнюдь не ново. Он припомнил роман Стендаля "Красное и Чёрное" и подумал, что всё это давно изучено, описано и осмысленно. А потому даже каждое последующее его желание и действие предопределены. И любая его мысль и чувство уже не новы. Всё это имеет название и определение. Как много терминов изобрели люди, и писатели всё это давно описали. Любовь, страсть, похоть -- всё это типично и так банально! И он, Сашка, лишь типическая фигура в типических обстоятельствах!
   А Евангелие! Он даже и не вспомнил о нём после того, как женское тело оказалось с ним под одним одеялом. И он даже не решился с Галиной заговорить ни о нём, ни о ней. Но где же теперь ему найти эту книгу? Нет, не настало, видно, ещё для этого время...
   Весь день Сашка с отвращением и одновременно с похотливым вожделением вспоминал и почти физически, хотя и по памяти, воссоздавал и чувствовал заново все те безумства, которым обучила его за эту ночь опытная женщина. Он был противен и мерзок сам себе. Он чувствовал себя грязным, и эта грязь была не только внешней, но также внутренней. И казалось, что от неё, как от проказы, нельзя теперь будет никогда очиститься. Он, Саша Волгин, совсем ребёнок, который продолжал ещё мечтать о романтической любви, вдруг пал до того, что сознательно провёл ночь с распутной женщиной. Разве сможет он теперь быть достойным своего идеала? "Нет!" -- отвечал он себе, -- "Никогда! Нет мне прощения! Я сам подписал себе приговор и отрёкся от своего счастья!"
   Но одновременно с этим какой-то другой голос ему шептал: "Ты молодец! Теперь ты -- настоящий мужчина! Так и надо! Ни о чём не жалей! Пора оставить детство с глупой романтикой! Спустись на землю и живи полнокровно, как все. И тогда ты будешь счастлив. Вот что такое счастье! Нет, не с Галиной. С другой. Теперь ты будешь смелее и уверенней! И она станет твоей! Представь! Она -- твой идеал -- и вдруг вся твоя, как та, что вчера..." И у Сашки замирало сердце от оживающих воспоминаний вчерашних "физических упражнений". ..
   Вечером дома он побросал в стирку своё бельё, налил в ванну воды и тщательно вымылся. Вчерашняя музыка ныла в болевшей и без того голове. Осадок духовной грязи не давал ни секунды покоя. Он не переставал осуждать и ругать себя, и хотелось, чтобы всего вчерашнего не было. Он пытался оправдать себя, говоря, что так поступают многие. Например, Володя... Но эта мысль не помогала. Что-то безвозвратно пропало, и было до слёз жалко этой потери...
   Позвонил дворник, спросил, болит ли голова. Сашка сказал, что не болит, хотя голова так и не проходила. Володя поздравил его с "боевым крещением" и предложил встретиться в ближайшие дни. Саша согласился и поспешил распрощаться. После разговора с приятелем угрызения совести как-то отошли на второй план. Своим участием Володе удалось сгладить душевные терзания Саши.
  

20. ПРОTИBOГАЗ

  
   В четверг, после работы, Сашка отправился в новое помещение клуба ДОСААФ. Войти внутрь оказалось невозможно, поскольку в новом Подвале стоял такой сильный дым, что нельзя было продохнуть. В нерешительности Сашка остановился у входа, слушая треск сварочного аппарата.
   Вскоре треск прекратился, и из Подвала выскочил, тяжело дыша, Славка Клац, в чёрных защитных очках.
   -- Ух! Пять-на-Десять! -- выдохнул он, увидав Сашку и стаскивая с лица очки.
   -- Чего пришёл? -- добавил он.
   -- Помочь, -- ответил Саша.
   -- Не хрена здесь помогать! Видишь, что делается! Дай лучше закурить!
   -- Нету.
   -- Эх, ты! "Нету..." -- передразнил Сашку Клац, -- А ещё хочешь помогать!
   -- А где все ребята?
   -- Где? А ты у них спроси, где!
   -- Эй, ты, сварщик! -- услышал Сашка позади себя голос Романова, -- Противогаз сними!
   -- Какой ещё противогаз? -- огрызнулся Клац, не включаясь в юмор.
   -- А! Это у тебя не противогаз? Это у тебя лицо такое? -- Володя Романов подошёл ближе. -- А я думал, ты -- в противогазе!
   -- Вместе с Романовым подошёл Наумов.
   -- Сам надень себе противогаз на зад! -- огрызнулся Клац. -- Чего пришли?
   -- В долю берёшь? -- Романов остановился рядом с Сашкой.
   -- Нет! -- Славка натянул на глаза очки, поправил на затылке резинку, их удерживавшую, и шагнул в дымную дверь Подвала, откуда сразу же послышался его кашель.
   Романов и Наумов поздоровались с Волгиным за руку.
   -- Помогать пришёл? -- поинтересовался Владимир.
   -- Да, хотел, вот, было... А он... -- Саша мотнул головой в сторону Подвала, -- говорит, что не надо...
   -- Ему, конечно, не надо! -- Романов сплюнул в сторону со злости. -- Ведь за свою "халтуру" он две сотни хапнет. Зачем ему с друзьями-то делиться! Он лучше подарочек купит своей Леночке!
   -- "Евреи, евреи, кругом одни евреи!" -- ехидно пропел Наумов.
   -- Ну, уж не скажи! -- продолжал Романов. -- Его-то жёнушка -- не еврейка! Смазливая бабёнка! А он, дурак, не понимает, что она ему рога наставляет! Очень он ей нужен, черномазый! А скажешь -- не поверит! Обидится до смерти!
   -- А двусотенную-то перед ней выложит! -- подхватил Наумов.
   -- Бабу на друзей променял сука! -- Романов снова сплюнул на землю.
   -- Ничего! -- Наумов тоже сплюнул, -- Поймёт -- поздно будет!
   -- Да, уж, конечно, она из него вытянет всё до нитки! А потом бросит дурака чернозадого! -- Романов вытащил пачку "Столичных" и, протянув вперёд, предложил обоим ребятам.
   Волгин отказался, а Наумов взял сигарету и закурил вместе с Романовым.
   -- А откуда вы знаете такое про неё? -- поинтересовался Сашка больше из-за того, чтобы поддержать разговор, чем из любопытства.
   -- Откуда?! -- возмутился Романов. -- Да она почти со всем Заводом уже переспала.
   -- А они, что, женаты?
   -- То-то и оно: поженился, дурак, недавно втихоря! Никого из нас даже на свадьбу не позвал. Говорит -- праздновал только с её родственниками. Своей родни у него нет... Он -- детдомовский. Всё это -- с её подачи. Не хочет, блядь, чтобы он с друзьями дружил... Думаешь, он ей нужен? Не он -- а его квартира с автомобилем!
   Романов жадно затянулся несколько раз, тяжело выпустил дым.
   -- Сегодня работы не будет, -- добавил он, обращаясь к Сашке. -- Черномазый всё сварит -- и тогда мы будем доски на стеллажи класть. Я выбью сотню на это дело -- раскидаем между собой поровну, а ему -- хрен!
   -- Правильно! -- согласился Наумов.
   Володя подвёз ребят до метро.
   -- Приходите в Подвал через неделю, -- сказал он на прощанье, приоткрыв окошко своего автомобиля. -- А лучше -- созвонимся заранее, чтобы все пришли одновременно.
   Спустившись в метро, Волгин расстался с Наумовым, так как ехать обоим нужно было в разные стороны.
   "Так он мне и позвонит!" -- подумал Сашка, входя в подъехавший поезд. -- "У них там своя команда сколочена... А меня терпят только лишь так, по старой памяти... И зачем я туда таскаюсь? Хочется доделать радиостанцию, конечно... Но конца работе не видно... Каждый раз придёшь -- не успеешь просверлить двух отверстий -- обязательно требуется работа для нужд Подвала".
   Было жалко пропавшего вечера. Придя домой, Сашка почувствовал опустошение и усталость.
   "Скорее спать". -- подумал он, закутываясь в одеяло, -- "Завтра -- снова на Завод".

21. БОЛВАНКА

  
   -- Володя, а почему ты не ругаешься матом? -- спросил Сашка дворника, неожиданно для себя сделав это открытие.
   -- Матом? А зачем? Русский язык и без мата достаточно богат. Так я считаю! -- ответил Володя и добавил: -- Ведь надо же как-то противостоять! Иначе засосёт!
   -- Что засосёт?
   -- Как что? -- удивился дворник. -- Жизнь!
   -- Значит материться -- это жизнь, и ты противостоишь жизни?
   -- Наоборот. Без мата -- нормально. А мат -- это первобытный век, когда человек не умел или не умеет нормальными человеческими словами выразиться.
   -- Так-то оно так, -- согласился Саша, -- Но с матом как-то веселее! Можно пошутить послаще. К примеру, взять какой-нибудь анекдот. Хотя бы этот: Сидит Петька на рельсах, а к нему подходит Чапаев и говорит: "Что, твою мать, расселся?! А ну, подвинься!" -- Сашка засмеялся. -- Как же тут можно без мата, а? Будет не смешно.
   -- Почему -- не смешно? Ты хотя бы понимаешь соль этого анекдота?
   -- Соль? Так, ведь, вся соль-то как раз в матерных словах: "твою мать..." и прочих!
   -- Эх! Старик! Ничего ты не понимаешь! Это же очень старый анекдот! И соль в нём вовсе не в матерных выражениях, а в том, что тут показывается тупость Василия Ивановича: зачем Петьке двигаться?
   -- Как зачем? Чтобы Чапаев сел рядом с ним.
   -- Зачем, спрашивается, двигаться -- если рельсы -- длинные?
   Сашка задумался.
   -- А ты -- прав! -- согласился он, -- А я об этом как-то и не думал... Наверное и тот, кто рассказал мне этот анекдот, сам не понимал этого... -- Сашка вспомнил, как Славка Потапкин когда-то давно рассказывал этот анекдот, и все в Подвале дружно смеялись над матерными неологизмами.
   -- Вот и получается, старик, -- продолжал Володя, -- Мат занимает главное место, затмевая собою суть! А вообще-то, насчёт анекдотов ты -- прав! -- Володя остановился, чтобы прикурить. -- Например, вот такой анекдот: Носильщик на вокзале видит, что кто-то без его ведома нагрузил на его тележку целых десять чемоданов, и кричит: "На хрена до хрена нахреначили?! А ну, расхреначивай нахрен к хренам!" Вот тебе пример выразительности русского языка, пусть и матерного, в данном случае!
   -- А как насчёт другого анекдота? -- подхватил Сашка, окончив смеяться.
   -- Сидит на террасе князь, с бокалом вина, -- начал рассказывать Сашка, -- . "Князь, не хотите ли чашечку кофе?" -- спрашивает графиня...
   Володя перестал курить. Анекдот был ему незнаком.
   -- Ну? А дальше? -- не удержался он, видя, что Саша нарочно испытывает его терпение, сделав паузу.
   -- А разве ты не знаешь этот анекдот? -- как бы нарочно удивился Саша и продолжил:
   -- Князь, не желаете ли вы чашечку кофэ?" -- спросила снова графиня, подходя ближе.
   -- Отнюдь! -- ответил князь, отодвинул в сторону бокал, после чего оба быстро удалились в другую комнату.
   А в это время на дворе кузнец Иван ковал болванку...
   -- Не желаете ли выпить со мною чашечку кофэ? -- спустя час спросила графиня пожилого барона, сидевшего на террасе и вдыхавшего свежий воздух.
   -- Отнюдь! -- ответил барон, после чего оба быстро удалились в другую комнату.
   На дворе кузнец Иван продолжал ковать болванку.
   На террасе сидел герцог и курил сигару. К нему приблизилась графиня и прошептала:
   -- Герцог, не хотите ли чашечку кофэ?
   -- Отнюдь! -- ответил герцог, поднялся, бросил с террасы недокуренную сигару, после чего оба быстро удалились в другую комнату.
   Сигара, подхваченная порывом ветра, попала кузнецу прямо в лицо и больно обожгла его. Он выпустил болванку и уронил кувалду себе на руку. Болванка упала с наковальни и угодила кузнецу по пальцу босой ноги. Он ухватился другой рукой за больную ногу, начал прыгать на одной ноге и кричать:
   -- Ах! Мать твою на-Десять! Перемать тебя в корыто и надвое-раз-два! И туда вас всех в душу нать-пинать!! Ах ты-растать! Туды вас, гать-и-мать, растуды и всех туда белева-голова-ан-да-и-мунда!
   Сашка выдал скороговоркой набор нецензурной брани и только когда задохнулся ругаться, остановился, что означало неожиданный конец анекдота. Володя не удержался и от души рассмеялся. Смеялся долго, до слёз.
   -- Ну, старик, молодец! -- похвалил он своего приятеля, -- Где же ты раскопал такой анекдот?
   -- Да сам придумал, -- скромно ответил Сашка. -- Я какой-то фильм смотрел про господ, помещиков и крепостных. А потом у меня в голове созрел этот анекдот... Сам собой как-то созрел... Ты первый его понял. Другие не находили в нём ничего смешного. Так что: как же -- без мата? Никакой соли не будет!
   -- Анекдоты -- это особая вещь! -- Володя двинулся дальше по тротуару, где друзья, прогуливались, встретившись после работы. -- Но жизнь -- это не анекдот... Ведь, к примеру, почему ты не ругаешься при женщинах? -- Потому что ругаться -- неприлично, -- сам себе ответил Володя. -- Так почему ж это неприлично при женщинах, и прилично при мужчинах? Нет! Это всегда неприлично! Впрочем, ты можешь ругаться при мне. Я тебя за это не осуждаю. Это твоё право. Но и моё право -- не ругаться, хотя бы из моего уважения к тебе.
   Володя закончил своё нравоучение. Сашка задумался. В словах дворника была доля истины.
   -- Пойдём в кафе! -- предложил Саша.

22. ВЕРНОЕ СРЕДСТВО

  
   Чтобы не тратить лишних денег, друзья купили бутылку портвейна и отправились в "стекляшку" -- кафе, светившее издали большими окнами, завлекавшими проходивших мимо мужиков. Днём оно служило обыкновенной столовой, куда приходили рабочие и служащие, школьники, женщины, дети и красивые девушки. А вечером в кафе открывался буфет, и к нему стекались мужики, по шесть -- по восемь человек занимали небольшие столы, передвигали стулья, вытесняя ещё не успевших доесть свой поздний обед или ужин трезвых людей. Входил в полупустое кафе какой-нибудь трезвенник, становился в очередь за едой, и когда отходил от прилавка с нагруженным подносом, то был немало удивлён произошедшей перемене, долго искал место, где бы съесть свой остывающий ужин.
   После некоторых поисков и ожиданий молодым людям удалось занять угол стола и найти два стула. Для видимости пришлось взять в буфете по 150 грамм портвейна и по тарелке закуски: холодца с хреном.
   -- Ты в армии служил? -- спросил Саша, когда друзья выпили по пол стакана.
   -- Нет. Я всегда ненавидел военных, -- ответил дворник. -- Хотя мой отец и был военным.
   -- А как тебе удалось избежать службы?
   -- Это -- целая история! Чего я только ни перепробовал!
   -- Расскажи мне, пожалуйста, -- попросил Сашка, -- Ведь меня должны скоро забрать, ты понимаешь...
   -- Что тут рассказывать! Сначала я пробовал поступить в ВУЗ. Поступил на вечернее отделение. Тогда с вечернего не брали, хотя и могли всё же взять после окончания: но это было лучше, чем ничего. Тогда я стал "тянуть резину". С одним приятелем мы нарочно "завалили" экзамены и остались на второй год. Но это не помогло. Вышло постановление, что с вечернего можно брать в армию. И тогда я начал "косить". Попробовал со зрением -- не вышло. Кто-то посоветовал -- и я начал пить эфедрин -- он повышает давление -- и жаловаться на сердце. Положили в больницу. Мой товарищ продолжал мне передавать в больницу эфедрин. Конечно, я здорово себе навредил со здоровьем. Но всё равно... Оказалось, что и сердечников у нас забирают в армию. Так что никак мне не удавалось отвертеться!
   -- Что же ты сделал? -- не выдержал Сашка, пока Володя молчал, чтобы промочить горло.
   -- А ничего! Всё оказалось очень просто... для меня... Надо было просто знать законы! Ведь они рассчитывают, что ты -- лопух, и ничего не знаешь. И сами никогда тебе не сообщат о твоих законных правах... У нас по соседству один военный в отставке жил, приятель моего покойного отца. Он мне и подсказал... Прихожу я однажды по повестке в военкомат. Мне говорят: так-мол-и-так, завтра -- с вещами. А я им на стол справку -- бац! А там сказано, что я -- единственный кормилец престарелой матери. У них так и отвисла челюсть! Не ждали! Недобор! Надо срочно кого-то другого искать, чтобы норму выполнить... Что поделаешь, тут -- как на войне: каждый за себя: хочешь жить -- умей вертеться! Знать бы мне сразу -- не губил бы здоровья!
   -- Здорово! -- воскликнул Сашка. -- Повезло тебе! Как же мне-то быть? Может посоветуешь что?
   -- Да... Это дело непростое! -- вздохнул Володя. -- Но есть одно верное средство! Самое верное...
   -- Да ну?! Что же это такое?
   -- Тс-с... -- Володя наклонился к Сашиному уху. -- Могут услышать! Ишь, один мужик, напротив, пасёт... Я давно заметил... На стукача похож...
   Друзья начали разговаривать тихо, то и дело приближаясь ртом к самом уху.
   -- Так что ж это такое за средство? -- Сашка сгорал от нетерпения узнать секрет.
   -- Психушка, -- прошептал дворник ещё тише прежнего, отдёрнулся от Сашки, осматриваясь вокруг, затем снова наклонился к самому уху юноши и прошептал:
   -- Тот самый приятель, что помогал мне косить, смог отвертеться только через неё.
   Володя выделил последнее слово, и в Сашином представлении "она" приобрела какой-то одушевлённый образ.
   -- Расскажи: как?!
   -- А так: приходит он к психиатру и говорит, что верит в Отца и Сына, а, вот, в Святого Духа никак поверить не может и потому прямо не знает, что ему делать и как, мол, дальше жить.
   -- И что ж?
   -- Что?! Сразу же положили в больницу. Я ходил к нему туда с пол года, водку проносил. Вышел с диагнозом: шизофрения. Куда ж такого брать в армию? Так и отвертелся. Лучше всякого ВУЗа.
   -- А в институт сложно поступить?
   -- Смотря в какой. Но только, ведь, это не спасает. Всё равно потом заберут. Тебе сколько лет?
   -- Девятнадцать будет.
   -- А берут до тридцати...
   Володя достал из кармана бутылку, подцепил ключом от квартиры пластмассовую пробку, налил по пол стакана.
   -- А чтобы через психушку закосить, что, всё-таки нужно сделать? -- спросил Сашка, опустошив сразу свой стакан до дна. -- Неужто, если я прямо так сходу скажу про Святого Духа, так и сработает, как надо?
   -- Ты должен сам нащупать про что и как сказать. Что больше тебе подходит... Тут шаблона не может быть. Иначе сразу раскусят... Приди сначала к терапевту... Прикинься простачком, простым работягой. В ПТУ или на Заводе у вас таких полно. Возьми себе кого-нибудь, как пример... Вживись, так сказать, в его образ... Пожалуйся на сердце, на то, на сё... Затем, между прочим, скажи, что страдаешь бессонницей, страхами... Скажи, что стал забывчив и тому подобное... Главное -- не переборщить! Почитай что-нибудь о нервных расстройствах -- чтобы лучше знать. Но только не подавай виду, что понимаешь что-то об этих расстройствах. А то ляпнешь какой-нибудь термин медицинский. И тогда всё пропало...
   Дворник снова приложился к своему стакану, огляделся по сторонам, наклонился опять к Сашке, который сидел неподвижно, забыв про свою выпивку, стараясь переварить услышанное только что и не забыть ничего...
   -- Терапевт направляет тебя к психиатру, -- продолжал дворник. -- Приходишь к психиатру, стараешься казаться подавленным, скованным, будто боишься чего-то. Говоришь то же самое, что и терапевту. Больше жалуешься на общее плохое самочувствие. А дальше от тебя мало что зависит. Будут задавать вопросы, могут учинить специальные тесты. Или тебя сразу отфутболят -- это если ты плохо войдёшь в роль -- или... направят в больницу.
   -- А зачем идти к терапевту? -- Саша взялся за свой пустой стакан.
   -- Если ты этого не просекаешь -- то у тебя вряд ли что получится! -- Володя взял Сашкин стакан и, прикрываясь полой пиджака, наполнил его вином. То же самое он сделал со своим стаканом. Если кто и мог заподозрить молодых людей со стороны в чём-то нехорошем, так мог решить что они просто-напросто распивают принесённое с собой вино, а вовсе не готовят нанести урон советским вооружённым силам.
   -- Ну, скажи, всё-таки, -- упрашивал Сашка. -- Что если я сразу пойду к психиатру? Я не понимаю, зачем идти к терапевту, если мне нужен психиатр?
   -- А затем, что психиатр обязательно спросит, как ты догадался к нему обратиться. Если ты сам догадался, то значит ты -- слишком умный для психа и, стало быть, способен разыграть весь этот спектакль и -- вовсе не псих, а пытаешься закосить. А если -- не сам, то кто тебя направил? Может быть, ты скажешь, что я тебя направил и всему научил? Нужно обязательно иметь косвенное прикрытие и разыграть комедию по порядку, превратиться в шестерёнку большого механизма, который сработает так, как надо, и в своё время. Ты что не смотрел фильм про Штирлица? А? Ну, теперь-то понял?
   -- Понял... Я просто хотел наверняка уточнить... Слишком много для меня пищи для размышления сразу... Да и охмелел я уже порядком... Ты не думай, Володя, что я такой уже тупой совсем... И анекдот про Чапаева я не просёк только потому, что мне его давно рассказали, и потом я никогда не задумывался о его скрытом смысле... Ты меня многому учишь... Раскрываешь, так сказать, глаза на мир... Мне с тобой очень интересно...
   -- Тебя когда должны забрить?
   -- Осенью...
   -- Тогда к врачу нужно идти сейчас.
   -- Почему сейчас, а не осенью?
   -- Потому что там -- не тупые! Они обязательно спросят, когда тебе в армию, и хочешь ли ты служить в армии.
   -- И что же мне отвечать: "Не хочу". или наоборот: "Хочу"? Ведь и так и так нельзя...
   -- Подумай что! Ты должен стать хитрее их всех. Иначе загремишь! И вот ещё что! -- Володя зашептал ещё тише, -- Если что случится, -- ты додумался до всего этого сам! Я тебе ничего не советовал! Иначе оба загремим! Если вскроется, то пойдёшь в тюрьму, а потом -- всё равно отправят в армию.
   -- Да... -- протянул Сашка, -- Я слыхал об этом... Это называется дезертирством.
   -- То-то! Но ты не бойся! Ведь доказать, что ты не псих очень трудно. Если, конечно, сам не признаешься. И не вздумай кому рассказывать всё, что я тебе поведал. И вообще -- никому ни слова, что собираешься закосить. Даже собственным родителям. Узнают -- настучат. Подумают, что для твоего блага, а выйдет наоборот. Просто отправляйся как можно скорее к терапевту, лучше с похмелья, когда трясёт. И никому не верь, особенно там, в психушке. Там будет полно стукачей! Они тебя обязательно попытаются расколоть. Ни под каким соусом ты не должен говорить, почему ты там оказался на самом деле!
   Володя замолчал, откинулся на стуле. Сашка отправился купить закуски. Дворник медленно потягивал вино, будто что-то обдумывая, вспоминая что-то и взвешивая: "Стоило ли направлять Сашку на этот путь? Может лучше таким, как он, идти в армию?"
   Вернулся его молодой приятель. Друзья разлили остатки вина по стаканам. Володя отставил пустую бутылку к окну, прикрыв шторой, так, будто это была совсем не их.
   На стене, рядом с буфетом, находилась надпись: "Приносить и распивать спиртные напитки строго воспрещается!" Он взглянул ещё раз на надпись, отодвинулся со стулом поближе к шторе, где спрятал бутылку, протянул руку и переставил бутылку ещё дальше от себя, затем вернулся со стулом назад к столу и быстро допил остатки вина.
   "Он же сам меня попросил рассказать!" -- завершил он свои сомнения про себя, -- "Всё равно у него ничего не получится..."
   -- В армии плохо, -- будто угадав мысли своего друга, начал Сашка. -- "Старики" травят новичков, издеваются... Муштра... Я этого не вытерплю! Я же -- свободный человек! Итак приходится таскаться на Завод каждый день! А там -- целые два года -- ещё хуже, чем на Заводе! Много хуже! И ведь когда-то не знал, что такое ждёт! Жил, надеялся на лучшее, мечтал...
   В горле у Сашки возник твёрдый ком. Он замолчал, не в силах больше говорить. Дворнику понравилась мысль приятеля. Он был удивлён, что его молодой друг размышлял так зрело, не по годам, совсем, как он, когда-то. Вдруг он проникся к Сашке ещё большей симпатией и подумал: "Я сделал всё, что мог, чтобы помочь бедному парню -- как когда-то и мне помогали".
   Володя почувствовал новый прилив вдохновения.
   -- Знаешь, что сказал Эйнштейн по этому поводу?
   Володя поднял пустой стакан и перевернул его вверх дном.
   "Когда я вижу марширующих военных, я удивляюсь щедрости Господа Бога, который наделил их головным мозгом. Они вполне могли бы обойтись одним спинным". -- процитировал он великого физика.
   -- У тебя есть ещё деньги? -- спросил Саша.
   -- Кое-что осталось.
   -- Возьмём ещё вина?
   -- А не много ли будет?
   -- Нет...
   Володя поднялся и направился к буфету. Минут через пять он вернулся с двумя полными стаканами вина.
   -- Я буду тебе должен, -- сказал Сашка.
   -- Пустяки, старик! Сочтёмся...
   Друзья пригубили стаканы, помолчали.
   -- Ты крещёный? -- вдруг спросил Саша.
   -- Да.
   -- А как?
   -- Как? Да в детстве, мать говорила, что бабка крестила.
   -- А сам-то веришь?
   -- Я? -- Володя не ожидал от Сашки таких вопросов. Чтобы помедлить с ответом, он пригубил вино, а потом ответил: -- В общем-то, как тебе сказать? Скорее "да". чем "нет"...
   -- А ты читал Библию?
   -- Читал...
   -- Я вот-что думаю... Мне бы нужно до армии креститься... Да и вообще, понять, что это всё такое... Ведь, сам понимаешь, можно и не вернуться оттуда.
   -- Так ты, что, думаешь не связываться с врачами?
   -- Я не знаю...
   -- Если б мне не удалось отвертеться через мать, то я бы попробовал через... -- Володя не договорил, стал озираться по сторонам, не подслушивает ли кто их разговора. Он уже тоже изрядно захмелел и забыл об осторожности. Теперь он снова вспомнил, где находится. Впрочем, кругом них были одни пьяные мужики, обсуждавшие свои собственные проблемы. Оценив обстановку и убедившись, что никто на них не обращает внимания, он успокоился.
   -- Я попробую... -- неуверенно сказал Сашка, -- Я обязательно попробую сделать всё, как ты сказал, -- добавил он увереннее. -- Вот, возьму и завтра же отправлюсь к врачу!
   Саша замолчал. Молчал и Володя. Он совсем не предполагал, что его приятель решится на такое.
   -- Только и оттуда можно тоже не вернуться, -- Саша опустил лицо над своей пустой тарелкой, будто разговаривая с самим собою. -- Ты же сам говорил, что можно и загреметь...
   -- Тогда -- другое дело, -- тихо проговорил дворник, глядя в свой стакан, -- Помнишь, мы с тобой говорили о философии?
   -- Помню.
   -- Я тогда сказал, что философий много, и нужно иметь некий общий взгляд...
   -- Ну?
   -- Так вот: религиозный взгляд и является общим взглядом. Я это имел тогда в виду.
   -- Понятно. Только мне от этого не легче, -- Возразил Саша. -- Когда я ещё учился в школе, то нашёл у сестры какую-то религиозную книгу, почитал немного и понял, что такую книгу нужно всё время иметь под руками, чтобы изучать. Там говорилось о чудесах, которые совершал Христос. Я прочитал немного. Но меня так поразили эти чудеса! Мне показалось, что эти чудеса вполне возможны, нужно только уметь их совершать, как Он, Христос...
   -- Например, -- продолжал Саша, -- Я запомнил, как Он раздал хлеб и рыбу нескольким тысячам, и всем хватило. Ты веришь, что это возможно? Ты знаешь, о чём я говорю?
   -- Да. Я знаю. И даже допускаю, что такое возможно... Теоретически...
   -- Я тогда подумал, что когда-нибудь обязательно достану эту книгу и прочту. Но до сих пор она мне не попадалась...
   Сашка вспомнил про Новый Завет, который видел у Галины, но говорить об этом с Володей не хотелось.
   -- У меня есть эта книга, -- сказал дворник.
   -- Не может быть! Это -- правда? Ты мне дашь прочесть?
   -- Дам, конечно. Я ведь тебя очень хорошо понимаю...
   Друзья здорово нагрузились. Утомившись от душного воздуха распивочного заведения, они решили его покинуть.
   На улице, выкурив по сигарете, они направились было к метро. Но на пол пути на Сашку вдруг нашло какое-то затмение. Он закричал не своим голосом протяжно: "А-а-а-а!". бросился на проезжую часть, проскочил перед затормозившим автомобилем и, размахивая над головою руками, с криками, припустился бежать по середине мостовой так быстро, что Володя даже и не подумал его догонять, а только постоял, посмотрел вслед убежавшему и, чему-то усмехнувшись про себя, направился своей дорогой.
   Пришёл в себя Сашка, обнаружив, что стоит на коленях, уткнувшись лицом в ладони, прижатых к полу рук. Откуда-то слышалось пение. В недоумении он приподнял голову и огляделся. Это был совсем не сон. Вокруг него было много людей, и некоторые, как он, тоже на коленях.
   Шатаясь, он поднялся на ноги и, осмотревшись внимательнее по сторонам, с ужасом для себя обнаружил, что находится в церкви, почти у самого алтаря.
   Священник стоит спиною к нему и громко читает что-то на церковно-славянском... Сашка вслушивается, пытается понять... Ему слышится что-то знакомое... Разве он это когда-то читал? Может быть тогда, в книге, что нашёл у сестры?
   ". .. И приступль к нему искуситель рече: аще Сын еси Божий, рцы, да камение сие хлебы будут..."
   Сашка огляделся по сторонам. Стоящие вокруг склонили головы, вникая словам священника. И Саша, не решаясь нарушить порядок, тоже замер. А священник продолжал читать:
   ". ..Тогда поят его диавол во святый град, и постави его на криле церковнем, и глагола ему: аще Сын еси Божий, верзися низу: писано бо есть, яко Аггелом своим заповесть о тебе, и на руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою..."
   Слева от Сашки стояла молодая девушка, в платке. Она держала перед собою руки: правую ладонь в левой, и что-то загадочное было в её облике. Саше припомнился фильм про сектантов "Тучи над Гродно". Но думать было некогда. Он боялся быть обнаруженным в том, что пьян. Кем? Да хотя бы этой же девушкой! "Какой стыд!" -- думал он, превозмогая тупое опьянение, впрочем, прояснявшегося слегка сознания. -- "Потом, потом... я обязательно себя за это накажу!" -- говорил он себе. -- "А сейчас -- поскорее бы сбежать!"
   ". ..Паки поят его диавол на гору высоку зело, и показа ему вся царствия мира и славу их, и глаголя ему: сия вся тебе дам, аще пад поклонишися..."
   Сашке становилось не по себе. Он почувствовал, что сейчас повалится на пол и уснёт мёртвым сном. И чтобы это не произошло, он собрался с силами и мысленно взмолился: "Помоги мне, Господи!" И тут же он услышал, как священник воскликнул: "Аминь". и хор что-то торжественно запел, и люди оживились.
   Опомнившись, Сашка бросился к выходу, сразу наткнувшись на какую-то старуху, которая, перекрестив его, сказала:
   -- Помоги ему, Господь!
   Выбравшись на улицу, Сашка долго стоял, пытаясь сообразить, в каком районе города он оказался, пока не спросил прохожего, как пройти к метро. Рядом оказалась станция Новокузнецкая. Благополучно проскочив через милицейский кордон, он сел в поезд и, заснув, уехал на конечную станцию, в Беляево. Лишь в середине ночи, после долгого пешего пути, он добрался до дома, упал ничком на неразобранный диван и заснул мёртвым сном.

23. БАЛАНС ПРИЯТНОГО НАСТРОЕНИЯ

  
   Оставшись один, Володя направился домой, но не дойдя до метро, вспомнил о существовании совсем новой пивной, открывшейся неподалёку. Войдя в неё, первое, что он услышал, был крик ребёнка, которого держал на одной руке молодой мужик. Поморщившись от кольнувшей головной боли, дворник двинулся вперёд, чтобы пробравшись среди толпы, найти хвост очереди. Гул голосов, забивший тесное помещение почти до отказа, звон пустых кружек и, время от времени, плач ребёнка, -- всё вскоре смешалось до привычного уровня нормы. Володя встал в очередь и задумчивым взором оглядел всё вокруг себя, не останавливаясь на фрагментах, и стал отсчитывать деньги: за это время он понял, что выпьет две кружки.
   Гул смешивался с дымом. Кто-то выдохнул никотин, он повис в пустоте, между головами людей и потолком, несмотря на крик продавщицы: "Да, не курите, вы, черти!" -- и медленно рассеивался в сторону только что вошедшей вслед за дворником целой группы.
   Наступило странное затишье. Все почему-то перестали говорить, будто по какой-то команде. Все, кроме плачущего ребёнка. Перестали на мгновение -- и потом снова атмосфера пьянящего гула пивной вернулась к требуемому уровню и почти заглушила крик ребёнка.
   Потом сзади, где-то справа, кто-то запел и перестал почему-то внезапно, как будто задохнулся или умер, или просто мгновенно устал и передумал. При этом там же, сзади, чокнулись тремя кружками, -- тогда и очередь сразу же подошла.
   -- Две, -- сказал он, и за спиной пронесли плачущего ребёнка.
   Гул поднялся выше.
   "Не доливает". -- подумал дворник, глядя, как на кружке образуется белая шапка пены.
   Заняв обе руки пивом, он стал пробираться куда-нибудь, чтобы можно было поставить кружки. Где-то на подоконнике приткнулся, сделал большой первый глоток.
   "Хорошо!" -- он поставил кружку на подоконник, не выпуская рукоять, затем снова поднял и слегка пригубил. -- "Зря он убежал!"
   Он стоял и осматривался, привыкая к обстановке, как осматриваются, сев в автобус или поезд, готовясь к неблизкой поездке. Попытался вспомнить то, о чём думал по дороге к пивной, но не смог этого сделать. Первую кружку он выпил довольно-таки быстро, чего нельзя было сказать про вторую. Затратив на неё раза в два больше времени, он стал пробираться к выходу.
   "Третью, что ли?" -- пробежала мысль в ответ на то, как он увидел, что очереди за пивом почти что не было.
   Выпив третью и четвёртую, он неспешно вышел, наконец, из пивной и, пережёвывая во рту вкус выпитого, направился к дому.
   Ему нравилась лёгкость, созданная тяжестью выпитого количества; ему вообще нравилась некая точка, медленно проплывавшая по линии баланса приятного настроения; его медленные шаги проплывали во внутренней нерасплёсканной тишине; и было философское настроение -- и он воочию осознавал свою экзистенциальную свободу.
   Да! Ему не нравились громкие слова... Но понятия, стоявшие за ними, не отпугивали. Он научился выплёвывать косточки из гнилого фрукта... И если он опаздывал, то не суетился, что делали окружавшие "пешеходы". не опаздывавшие на самом деле никуда вовсе...
   Володя остановился у газетного стенда, плохо освещённого фонарём, прочитал часть политических новостей, тут же их забыв.
   Вечер кончился.
   В метро было мало народу. Он ехал и строил планы на ближайшее. Они сами возникали в мозгу, и было приятно о их наличии и осуществлении в скором. Правда, они не хотели переплетаться и зависеть друг от друга. Но пустячные детали обдумаются и решатся потом, по ходу дела, сами собою... Главное же было радостно от замыслов и приятно -- приятно так, как в сновидении...
   Наступила его остановка, и на время он остановил себя в мыслях -- нужно было сделать переход на другую станцию -- а потом можно будет ещё думать несколько остановок.
   Но потом уже не думалось: забыл, о чём думал до этого, и, пытаясь вспомнить и что-то объяснить себе, он устал и, когда вышел уже на улицу, то даже немного отрезвел.
   Он прошёл по ночной улице. Было тихо. Он думал, что будет завтра, и что завтра будет, может быть, интереснее, чем сегодня...
   Проехало свободное такси. Промчался пустой троллейбус. Снова сделалось тихо и скучно. В окнах светилось мало. Пугая, чернели подъезды. Не было неба, не было весеннего асфальта мостовой.
   Он, погружённый в своё, скрылся в своём подъезде.
   "Ступеньки". ..
   "Ключ"...
   "Замок". ..
   "Коридор". ..
   "Тихо"...
   "Надо включить свет, а то ничего не видно!". ..
   "Где выключатель?"...
   "Дверь -- закрыть на замок, сразу, пока не забыл!"
   "Не разбуди мать..."
   "Воняет -- опять сходила под себя!"
   "Раздевайся! Завтра разберёшься! Спать!"

24. ЧЁРНАЯ "ВОЛГА"

  
   После пьянки с дворником и милиционером дядя Коля долгое время никак не мог в себя придти. До сих пор с ним не было случая, чтобы он напивался до беспамятства, хотя случалось принимать и большее количество спиртного.
   "Никуда уже здоровье не годится," -- повторял он себе одну и ту же мысль весь следующий день, не в состоянии даже найти силы, чтобы отправиться в пивную.
   С каким-то нездоровым страхом вспоминались фрагменты вчерашних событий. Особенно мучило плохо запомнившееся приключение в метро. Перед мысленным взором то и дело возникало бородатое лицо дворника и -- окровавленное -- одноглазого незнакомца, ещё какой-то труп на мостовой и -- милиция!
   "И как это я выбрался сухим из воды опосля всего?" -- недоумевал Николай.
   В середине дня кое-как почистив мокрой тряпкой пальто, он отправился всё же в пивную. На подходе к ней его ноги и сердце как будто сами собой заработали чаще, отчего в голове усилилась боль. На его счастье заведение оказалось открытым.
   "Да! Пора бросать!" -- подумал он, пригубливая пиво. -- "Опохмелюся -- и будя!"
   Весь следующий день Николай не выходил из дому, смотрел телевизор, спал, а под вечер даже немного почитал какую-то книгу. На удивление своей жене и всю следующую неделю он приходил домой трезвым и с усердием предавался чтению и просмотру всех телевизионных программ, так что она стала подумывать, не приобрести ли им цветной телевизор.
   К концу недели она испекла пирог с капустой, чего не делала уже в течение лет двадцати. Пили чай, и на глазах у старухи время от времени навертывались слёзы.
   -- Как же, Коля, жалко! -- говорила она, -- Володенька-то не дожил! Сейчас бы с нами тута сидел..."
   И оба старика посмотрели на стену, где висела выцветшая фотография молодого человека, в военной форме.
   В следующую субботу Николай сидел, как всегда дома, у телевизора, часто подходил к окну, смотрел на дождь и вдыхал долетавший в открытую форточку запах весенней прели. После обеда, не утерпев, он всё же оделся и отправился на улицу вынести на помойку мусор. Оставив в подъезде пустое ведро, вышел из двора и направился к табачному ларьку, хотя дома у него имелся приличный запас курева. Ничего не купив, Николай ради любопытства завернул к магазину, из дверей которого вытягивалась длинная очередь.
   "Пить я не буду". -- сказал он себе. -- "Только посмотрю, что сегодня продают"...
   Николая не хотели пускать в двери, полагая, что он хочет пролезть без очереди. Всё же ему удалось пройти к прилавку и увидеть витрину. Чего там только не было! И жигулёвское пиво! И дешёвый портвейн "Иверия"! И портвейн "Ереванский". и "777-ой"! И "Русская Водка". и "Херес" за 2-90, и сухое "Арбатское" двух цветов! И даже импортная "Havana Club" всего за 4-20! Не зря люди пришли сюда и стоят в такой длинной очереди! Не зря возмущались не хотевшие пропускать Николая! Ведь теперь он легко может взять без очереди всё, что захочет -- и кому-то не хватит!
   Его рука скользнула в карман брюк, нащупала мятый рубль.
   А хочет ли он?
   Да!!! Хочет!!!
   И были бы у Николая сейчас деньги -- он бы не устоял и обязательно накупил бы всего, что только б мог! И хотя он мог купить две бутылки пива, выпить их тут же и на сданную посуду купить ещё одну, а потом -- упросить продавца дать бутылку пива за оставшиеся 25 копеек с тем расчётом, что, выпив содержимое, он тут же вернёт ему пустую посудину -- и таким образом всего за один рубль выпить целые четыре бутылки пива! -- Николай с мужеством отверг этот вариант, не желая "поганить" рот, размениваться на пиве, когда шла такая ярая торговля настоящим спиртным...
   "Хотя бы знакомого кого встретить!" -- думал он с тоской, выбираясь из толпы с чувством неудовлетворённости и вглядываясь пристально в возбуждённые лица людей.
   Он дошёл до самого угла магазина, где находился конец очереди, но так никого и не встретил. Перед его мысленным взором стояла витрина со всеми видами напитков. Не в силах вернуться к реальности, он остановился, будто собирался вступить-таки в конец очереди, подождал с минуту, пока очередь не удлинилась, человек на десять, и... неспешно двинулся прочь. А люди всё подходили и подходили, будто сами собою рождались прямо из воздуха. И намереваясь обогнуть хвост очереди, он шёл к нему и никак не мог его достичь из-за того, что очередь росла прямо на глазах. За какие-то несколько минут она удвоилась, затем учетверилась и возвелась в степень...
   "Эх! Не повезло!" -- плюнул Николай с досадою. -- "И почему я не взял денег! Теперь никак не успеть, если даже бежать до дому. Всё раскупят враз!"
   Он наконец оторвался от очереди, обвернувшей угол здания, и направился домой с испорченным настроением. И зачем он только пошёл на улицу? Сидел бы себе дома...
   Поднимаясь по лестнице с вонючим ведром в руке, Николай останавился, посмотрел вдаль через окно, туда, где ещё были видны спешившие в магазин люди, тяжко вздохнул...
   "Ну, что ж..." -- сказал он себе, подходя к квартире, -- "Может оно и к лучшему так... Пронесло..."
   Он вытащил из кармана ключ, открыл дверь, направился на кухню, чтобы утолить жажду водой.
   Утром следующего дня, по-весеннему солнечного и бодрящего, Круглов отправился на Новодевичево кладбище, где он давно мечтал побывать на могилах известных мужей.
   От метро он дошёл до Большой Пироговской. Оттуда ему открылся вид на монастырь, сверкавший на солнце золотом куполов. Перед входом стояло с десяток ярких автобусов, с надписью "Интурист". и толпилось много людей.
   "Наверное на кладбище будет ещё больше!" -- подумал Круглов и направился вдоль белокаменной монастырской стены, с боевыми башнями, похожими на шахматные ладьи, то и дело высоко задирая голову, чтобы ещё раз посмотреть наверх.
   "Какая здоровая!" -- говорил он себе. -- "Наверное, по три всадника раньше проезжали по ней! Как, вот, только они через ладьи перелазили? И охота ж была строить!"
   Николай загляделся на творение рук человеческих, а потом глубоко о чем-то задумался, да так, что опомнился лишь в конце Лужницкого проезда, где уже не было ни белокаменной стены монастыря, ни кирпичного забора Новодевичева кладбища. Он повернул назад, к кладбищенским воротам. Слева от них, у витрины цветочного магазина, стояли два человека, в штатской одежде и внимательно наблюдали за Николаем.
   -- Это, что ли, кладбище? -- спросил Круглов у одного из них.
   -- Да, -- ответил один, испытывающе смотря дяде Коле в глаза.
   -- Это правда, что здеся Хрущов похоронен? -- тут же Николай кивнул головою в сторону ворот.
   -- А вы -- кто такой? -- вдруг спросил другой.
   -- Я-то? -- дядя Коля шагнул навстречу, -- Круглов -- моя фамилия, -- и он протянул человеку руку.
   -- Прочтите, -- сказал человек и указал на стену, справа у ворот, где висела какая-то табличка.
   Николай подошёл к ней и прочёл:

ВНИМАНИЕ.

СВОБОДНЫЙ ВХОД НА НОВОДЕВИЧЕВО КЛАДБИЩЕ

ЗАПРЕЩЁН В СВЯЗИ СО СТРОИТЕЛЬНЫМИ РАБОТАМИ.

РОДСТВЕННИКИ ПРОПУСКАЮТСЯ ПО ПРОПУСКАМ.

   Пока он стоял в недоумении, подъехала чёрная "Волга". из которой вышли две женщины, прошли мимо Николая и скрылись в приоткрывшейся металлической двери ворот.
   -- Что, и у них тоже есть пропуск? -- спросил дядя Коля.
   -- Конечно, -- ответил первый.
   -- Иди своей дорогой, отец! Тебе сюда ещё чуток рано! -- засмеялся другой.
   -- Но-но! Сопляк! -- пригрозил дядя Коля. -- Поговори!
   -- Ты что? Неприятностей захотел на свою ж....?! -- Смеявшийся вдруг посерьёзнел и вплотную подошёл к Николаю.
   -- Сейчас же тебя повяжут, дурака! -- Он не мигая смотрел в глаза дяде Коле. -- Видишь, машина уже ждёт! -- И он мотонул головой в сторону чёрной "Волги". и та, как бы отзываясь, дважды уркнула мотором.
   Не раздумывая долго, дядя Коля повернулся вокруг и зашагал прочь.
   -- Ишь! Видать старый не сразу врубился... -- услышал он за спиной тот же голос и смех.
   "Сволочи!" -- прошептал Круглов едва слышно.
   Прежде чем перейти Большую Пироговскую и повернуть к метро, он обернулся, и его взгляд снова упал на яркие, бодрящие взгляд, купола Преображенской церкви. И вспомнив о том, что где-то там один царский изверг, в дремучие времена, гноил свою сестру, Николай в смутной надежде получить удовлетворение за неудачу с посещением могилы Хрущова направился к монастырским воротам.
   Кроме нескольких групп людей, толкавшихся на площади, рядом с автобусами, и, по-видимому, ожидавших гидов, по тротуару прохаживались два милиционера.
   Круглов вошёл в бывший монастырь и, оставив за спиною Преображенскую церковь, пошёл к Смоленскому собору, вид которого вызвал у него необычайное величественное чувство. То и дело поднимал голову вверх, чтобы взглянуть на купол высокого здания колокольни, он шёл по асфальтированной дорожке, по которой вместе с ним двигались иностранные туристы, с фотоаппаратами и улыбающимися физиономиями.
   По какой-то причине собор оказался закрыт. И тогда Николай пошёл к Успенской церкви. Перед нею он остановился у памятника какого-то неизвестного Сергея Фёдоровича Бубнова, с надписью, гласившей: "Ординарному профессору Императорского Университета". Там же Круглов прочёл: "Поступающий по правде идёт к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны". -- и задумался. Долго он стоял, погружённый, как бы, в полузабытье, пока, не подтолкнуло его что-то двинуться далее. Сделав несколько шагов, он снова остановился у другой могилы другого профессора -- уже Московского Университета -- Михаила Васильевича Духовского, который скончался на 54-ом году жизни, -- и Николай высчитал, что пережил его уже на 18 лет...
   Вместе с какими-то молодыми людьми он вошёл в храм, у самого входа в который стояла другая чёрная "Волга". а в ней тоже сидел шофёр.
   Шла служба, и Николай заслушался пением хора, забывшись так, будто пропал совсем, испарившись из своего тела и слившись со словами церковного песнопения.
   Когда отворились Царские Врата и дьякон вышел из алтаря вместе со священником, держа над собою Евангелие, Николай вернулся к действительности и как-то странно почувствовал себя -- так же, как в тот весенний дождливый день, когда он шёл по бежавшему от таявшего снега ручью вдоль обочины дороги и не думал, что на перекрёстке встретит милиционера, а потом напьётся с ним... И мысль, как блудливая кошка, шмыгнула в открывшуюся прореху, и перед Николаем возник трагический образ Вишневского.
   "Хорошо бы его снова повстречать!" -- подумал Круглов. -- "Может, помочь чем смогу... Ведь, пропадёт человек из-за проклятой водки!"
   Всё это как-то вспомнилось и незаметно опять поглотило Николая, но уже по-другому: теперь он никуда не "испарялся". но на душе стало тяжело.
   "Эх, и сам нехорошо живу!" -- подумал он. -- Как же другому помочь смогу?"
   А служба продолжалась... Хор пел "Благослови душе моя Господа..." И Николай опять заслушался...
   Он почти никогда не бывал в церкви, не знал службы, и потому смысл её сейчас он угадывал по-своему: не понимая из неё почти ничего, он испытывал, однако, чувство благоговения и безотчётной неведомой ностальгии по чему-то прожитому, забытому на века.
   ...Он вспомнил детство, мать, деревенскую церковь, где она пела в хоре и куда часто водила его с собой. Затем он вспомнил брата Степана, который умер от какой-то болезни на 16-ом году жизни. Когда его отпевали, мать почему-то не принимала, как всегда, участия в службе, и Коля её спросил: "Мама, а почему ты не на крылосе?" И мать, тогда неожиданно заголосив, зашлась в рыдании, так что женщины увели её под руки в придел, а мальчику дали пожевать хлеба. И всё это неизвестно откуда всплыло, вспомнилось, будто Николай только что стоял рядом с гробом своего старшего брата, которого он пережил на столько много десятков лет.
   Затем Круглову вспомнилась весёлая молодая жена, предвоенные годы, сын, и то, как жена провожала их обоих на фронт, и как по-бабьи ревела, будто знала уже недоброе; как они с сыном ехали в одном эшелоне и почему-то так мало разговаривали друг с другом. Только тогда заметил Николай, что сын курил, и ничего не сказал ему на это, и сам закурил тоже. И оба понимали: война... А потом их распределили по разным поездам, и Круглов уже больше никогда не видел сына. И только он ступил на линию фронта, как сразу же их дивизия оказалась в окружении. Чудом удалось вырваться к своим, и свои поверили, не расстреляли и не отправили в лагерь, а только до самого 47-го ему пришлось работать и ночевать за колючей проволокой на закрытом военном Заводе.
   "Ве-ечный покой подаждь им, Господи..." -- пропел священник, и Николай снова вернулся из прошлого. И тогда он подошёл к "ящику". купил свечку, и, неумело перекрестившись, поставил её на Канон.
   Перед концом службы священник, оказавшийся самим митрополитом, Крутицким и Коломинским Ювеналием, как узнал о том дядя Коля от какой-то старухи рядом, читал проповедь, в которой призывал следовать примеру неких святых великомучеников, много раз сладко повторял слова "надо" и "подобно как".
   Затем под богородичное пение состоялась церемония торжественного ухода митрополита. Какая-то старуха, сгорбившись в три погибели, поспешно раскручивала толстый рулон ковровой дорожки, по другому концу которой уже шествовал митрополит со свитой. Один из свиты забежал вперёд митрополита, остановился перед Николаем и, сказав: "Петь надо! Всем надо петь!" -- повернулся к нему спиной и сам что-то запел. Окружавшие Николая люди тоже запели. Митрополит прошествовал, властно благословляя направо и налево.
   "Вот чья, поди, "Волга"-то стоит у входа," -- подумал Николай, и, потеряв интерес к церемонии, вслед за митрополитом тоже направился в выходу.
   После некоторой задержки, выйдя из церкви, он ощутил в горле твёрдый ком. Безо всякой его воли необычное чувство трагического подступило к нему и, как бы, схватив его, заявило: " Вот она, Коля, какая на самом-то деле жисть!"
   За воротами монастыря он поспешил закурить, не спеша направился по берегу озера, куда-то -- вокруг всего "Некрополя".
  

25. "BERIOSKA" SHOP

  
   Поднимаясь вверх по Лужницкому проезду, у магазина "Берёзка". Круглов остановился, чтобы дать прикурить молодому парню, с длинными волосами. Он угостил подростка "Беломором" и спросил:
   -- Чего не стрижёшься-то?
   -- А зачем? -- ответил парень вызывающе.
   Николай ничего не сказал, помолчал. А парень добавил, как бы оправдываясь:
   -- Хипую я, отец...
   -- А тут, что, только иностранцев пускают, в энтот магазин-то? -- поинтересовался дядя Коля.
   -- Да, только для белых! -- ответил парень, сплёвывая перед собой на асфальт.
   -- И чего ж здеся продают?
   -- Продукты.
   -- Ишь ты! Продукты! -- повторил дядя Коля, доставая себе другую папиросу и тоже закуривая. -- Тоже, поди, люди... То-ж, поди, исть хотят...
   -- Они-то -- люди. А мы, вот, хто? -- парень закашлялся от дяди Колиной папиросы.
   -- Они. Что, особенные какия, что-ли?
   -- Хто? Иностранцы? -- переспросил парень и сам ответил, -- Конечно! Не то, что мы с тобой!
   -- Да не иностранцы, а продукты! -- поправился дядя Коля.
   -- Продукты тоже особенные: не про нас, -- парень бросил недокуренный "бычок" прямо под ноги прохожему, шедшему в магазин. Папироса, подхваченная порывом ветра, испуская искры и опережая прохожего, покатилась по всему тротуару к стеклянным дверям магазина, которые в этот момент открыл было выходивший покупатель. Но то ли от испуга, вызванного искрами, то ли от порыва ветра, он не удержал дверь, и она ударила по его целлофановому пакету, с надписью "Berioska Shop". Послышался звук разбитого стекла.
   -- O! My Goodness! -- воскликнул иностранец и, передав дверь входившему покупателю, остановился, заглянул в пакет, посмотрел на Николая и длинноволосого парня, отчего-то глупо улыбнулся и, заметив слева, у входа, урну, не долго думая, опустил свою покупку туда вместе с пакетом и направился назад в магазин.
   -- Что же ты так бросаисси папиросами! -- упрекнул парня Николай. -- Ведь то иностранцы же здеся!
   -- То-то и оно, что одни иносранцы! -- огрызнулся длинноволосый, -- Развели тут чистоту! И думают, что везде так! Зажрались, небось, у себя, сволочи!
   С этими словами собеседник Николая бросился к урне, вытащил из неё пакет и вернулся к дяде Коле.
   -- Щас мы узнаем, какие продукты тута продают! -- Он протянул пакет дяде Коле. -- А ну-ка, отец, держи за ручки!
   Николай просунул пальцы в дырки пакета и заглянул внутрь, в то время, как парень, начал аккуратно вытаскивать стёкла, покрытые прозрачной жидкостью, растёкшейся по дну.
   -- Водка! -- пояснил парень. -- Целый литр!
   -- Нужно найтить во что перелить, -- отозвался Николай.
   Осторожно, чтобы не повредить пакет, они выбрали самые крупные стёкла и направились к метро, где находилось кафе. Убедившись, что там нет милиционера, они выцедили содержимое пакета в стаканы, купили закусить и, выждав некоторое время, чтобы мелкие стёкла осели на дне, перелили часть водки в пустую бутылку из-под вина, кем-то оставленную на полу, неподалёку от их стола. Проделав работу с переливом несколько раз, наконец, они решились проверить качество напитка и потраченных трудов, выпив за удачное знакомство. Сумку с мелкими осколками и недопитую водку парень забрал себе "на память" и, попрощавшись, ушёл.
   Только когда Николай остался один, он подумал о том, что не следовало пить. Но рассуждать уже было поздно, и, тяжело вздохнув, он вышел на улицу.
   Часы, на столбе, показывали время: половина первого. Выпитая водка согревала, и было как-то особенно приятно снова пройтись неспеша по весенней улице.
   Оглушительно трещали воробьи. Почти весь снег уже растаял, и только в некоторых местах, откуда-то из газонов вытягивались по мостовой тонкие струйки последних весенних ручейков.
   "Как давно я не был на природе!" -- подумал он и услышал рядом с собою чей-то голос:
   -- Скорее! Через пол часа закроется!
   -- А где он здеся? -- автоматически спросил Николай, обгонявших его двух мужиков.
   -- Беги за нами! -- отозвался один из них, не оборачиваясь.
   И Николай последовал за ними, думая на ходу: "Всёрамно ужо сорвалси!"

26. СТАРЕЦ

  
   Ранним утром Сашка Волгин ехал на "Спутнике". что купил прошлым летом, по мягкой тропинке лесной просеки. Солнечные блики, мелькавшие сквозь молодую зелень деревьев, слепили, и он то и дело наезжал на коренья, пересекавшие тропу. Постепенно дорога пошла под уклон. Велосипед разогнался, и Сашка едва успевал выруливать, чтобы не напороться передним колесом на какой-нибудь корень. Тормозить не хотелось, потому что дальше дорога шла в гору, и он думал въехать туда на скорости. Но это не удалось. В самый критический момент он не успел вырулить и наехал на толстый сук. К счастью удар не был сильным, аварии не произошло, но на холм пришлось подниматься пешком. Велосипед показался очень тяжёлым, когда Саша стал тянуть его рядом с собою. Будто кто-то сидел на багажнике, не собирался слезать, а только командовал:
   -- Давай! Вези! Поспешай! Не глазей по сторонам! Надо работать!"
   Зачем и куда ехал Саша? Он не мог ответить. Ничего теперь вокруг не радовало: ни молодой лес, ни весенний воздух, ни яркое солнце... Всё было подчинено бесцельной необходимости в езде ради езды...
   С трудом взобравшись на холм, он был удивлён неожиданно увиденной небольшой церквушке, построенной из нетёсаных брёвен. У паперти стоял седой горбатый старик, небольшого роста, в белой рясе.
   -- Ах, радость моя! Зачем ты привёз его с собой? -- обратился он к Саше мягким голосом и приблизился к нему.
   -- Я на нём ехал... -- ответил юноша.
   -- Не ты, радость моя, а он! Он ехал на тебе! -- Старичок протянул руку и указал за Сашину спину. -- Смотри!
   Саша обернулся и тут же в испуге отшатнулся в сторону. В этот же момент с багажника велосипеда спрыгнуло какое-то голое, до жути знакомое, существо.
   -- Кто это? -- пролепетал Сашка.
   -- Он мешал тебе ехать, -- сказал старик.
   -- Не верь ему! Не верь! -- закричало во весь голос голое существо, и Сашка испугался выражения его злобного лица.
   -- Кто это? -- снова прошептал он в недоумении. -- Откуда он взялся? Я, ведь, был один!
   -- Нет, не один... -- ответил старик. -- Смотри!
   При этих словах он взмахнул правой рукой и провёл ею крест-на-крест по воздуху. И тут же голое существо съёжилось, запрыгало по земле.
   -- Ах так?! -- крикнуло оно. -- Вот вам!
   И оно ткнуло чем-то острым в заднее колесо велосипеда. Послышалось шипение воздуха.
   -- Теперь ты никуда не уедешь! -- злобно прошептал чертёнок.
   -- Прочь! Уходи! -- громко сказал старик, снова властно рассекая воздух рукой.
   И повинуясь ему, чертёнок моментально скрылся в ближайших кустах. Через секунду выглянул оттуда и сказал Сашке жалостным голосом:
   -- Иди ко мне, иди!
   И непонятная тоска мгновенно вкралась при этом в Сашино сердце. Ему стало так жаль расставаться с таким родным и знакомым ему лицом, что он уже готов был последовать за ним. Но тут заговорил старик, и тоска сама собою исчезла, осталось лишь чувство одиночества.
   -- Вот видишь, радость моя, ты был не один. Всю дорогу ты вёз на себе его. И он помыкал тобою. Теперь ты узнал, кто -- ты, и кто -- он... Захочешь -- и он сразу вернётся. И тогда опять повезёшь его и будешь думать, что его нет. Если же пожелаешь ехать без него, то будет легко и свободно...
   -- Как же я теперь поеду? -- прервал старца Сашка, показывая на сдутую шину.
   -- Это дело поправимое, -- ответил тот, -- Садись и езжай!
   Саша сел на велосипед, тронулся и поехал. Он полагал, что прокол не позволит двигаться, но, к его удивлению, велосипед легко полетел по лесной тропинке. Ни одна кочка не попадалась на ней. Солнечные блики мелькали перед глазами. И на душе было так светло и радостно! И он не чувствовал никакой усталости, будто бы совсем даже не крутил педалями, а летел среди молодой зелёной массы по воздуху. Он совсем забыл про старика, и опомнился лишь оказавшись в глубокой траве, на небольшой лужайке, залитой солнечным светом.
   Посреди лужайки возвышался холмик. Саша слез с велосипеда и подошёл к нему. Там была землянка. Он нагнулся, заглянул в тёмный лаз и увидел какой-то огонёк. Приглядевшись внимательнее, он узнал того же старика, который стоял на коленях перед свечой.
   -- Что вы здесь делаете? -- удивился Саша.
   -- Я здесь спасаюсь! -- ответил старичок, перекрестился и стал вылезать наружу.
   -- Ну, как ты чувствуешь себя, радость моя? -- спросил он выбравшись из землянки.
   -- Хорошо... -- ответил Саша.
   -- Будет ещё лучше, радость моя. -- Старец взял Сашу за руку, и он ощутил в груди такое блаженство, что забыл всё на свете...
   Он слушал горбатенького старика, который что-то говорил, и говорил, и говорил, и чувствовал, будто слова не были главным в его речи. А будто они являлись лишь необходимой канвой вокруг необыкновенного узора, менявшегося в сердце Сашки, как в калейдоскопе.
   -- Когда есть умиление в сердце, тогда Бог бывает с нами, -- сказал Старец, -- Запомни это! -- И он ещё раз повторил: -- Когда есть умиление в сердце, тогда Бог -- с нами...
   И Саша понял при этом, что чувствует в сердце то самое неизъяснимое умиление, о котором говорит Старец. И это, оказывается, он не просто говорил, а и делал так, чтобы Саша почувствовал это. И вместе с радостным умилением, он чувствовал благоговение перед совершающимся чудом, перед чем-то огромным, открывающимся ему.
   -- А теперь, пойдём со мной, -- сказал старичок. И они направились к землянке. -- Залезай!
   Сашка полез в неудобный крошечный лаз. С трудом протиснувшись в него, по приказу старика он встал на колени и почувствовал прикосновение к голове мягких ладоней, от которых исходило странное тепло, проникало в голову, во всё тело, в саму душу, которую Саша почувствовал как нечто, существующее отдельно от его тела. И тогда он заснул.
   Проснулся он от шума. Кто-то стучал в дверь и кричал:
   -- Открывай, что ты там делаешь!?
   Саша открыл глаза и обнаружил, что находится в своей комнате, лежит нераздетый на диване, а в дверь стучит мать.
   Он поднялся, открыл щеколду.
   -- Что ты делаешь? -- повторила мать, входя в комнату. -- Я не могу до тебя достучаться уже пол часа!
  

27. СТАРОЕ ПИВО

   Было около одиннадцати утра. За окном громко чирикали воробьи, светило яркое солнце. К удивлению Сашки, голова совсем не болела. Он попытался припомнить, как вчера добрался до дому, но ничего не вышло. Запомнился только лишь разговор с Володей в кафе о психбольнице и религии. Но потом он с ужасом вспомнил про церковь и тут же -- свой сон...
   Он долго сидел на диване, вспоминая детали только что увиденного сна. И чем больше вспоминал, тем более странное чувство рождалось в нём. И ему начинало казаться, что это был вовсе не сон. И напротив, то, как он вчера, пьяный, слушал чтение Евангелия в церкви, как будто было сном. Его недоумение прервал телефонный звонок дворника, который звал его пить пиво.
   Дома сидеть не хотелось, и Сашка согласился. Кое-как перекусив, он вышел на улицу. Радуясь хорошей погоде, юноша дошёл до метро пешком, по дороге купил газету, в которой была огромная статья о вреде алкоголизма. Ее он прочёл в метро.
   "Не иначе, как опять водка подорожает -- подготавливают, гады..." -- подумал он, делая вывод из прочитанного.
   В то время, как Саша подходил к пивной, неожиданно началась гроза. Он подбежал к стеклянному одноэтажному дому, с лаконичной надписью "ПИВО, когда сзади кто-то его окликнул. Он обернулся -- и увидел дворника, стоявшего, сгорбившись под навесом, образованным огромной "П"-образной бетонной плитой, предназначенной для какого-то строительства.
   -- Что ты здесь делаешь? -- спросил Саша, подбегая к нему через начавшийся ливень.
   -- Спасаюсь! -- ответил Володя, тыкая в небо пустой кружкой. -- Залезай сюда, глубже, а то брызги летят!
   -- А почему ты не в пивной? -- Саша забрался под плиту, начал ладонями сглаживать с волос воду.
   -- Такая погода была хорошая, -- отвечал дворник, -- Я-то и не решился там оставаться. Набрал пива и проскочил на улицу, когда у входа никого не было. А то, ведь, взяли теперь моду -- не разрешают выходить с пивом на улицу!
   Саша увидел три полные кружки с пивом.
   -- Это ты, что, на мою долю взял?
   -- Ну да! Я же говорю, что проскочил, когда никого не было... А потом начался дождь... Хорошо, тут эти плиты стоят... Есть где спрятаться от грозы...
   Пиво показалось Сашке горьким.
   -- Вчерашнее? -- спросил он.
   -- Нет... Почему? -- отвечал Володя. -- Свежее пиво... Как никогда!
   -- Горькое какое-то... Видно -- старое...
   -- Ну, ты заелся, старик... А ещё с похмелья! Ты хоть помнишь, как домой-то вчера добрался?
   -- Нет...
   -- Я думал, тебя забрали в милицию...
   -- А как мы с тобой расстались?
   -- Ты убежал! Вот как! Выскочил на дорогу и побежал прямо посреди машин. Руками зачем-то размахивал и что-то орал.
   -- Так и убежал?
   -- Так и убежал.
   Сашка допил кружку и, тяжело вздохнув, задумался. Дождь прекратился, на небо вернулось солнце, но из щели, между плитами, продолжало капать.
   -- Ничего, старик! Не переживай! Не такое бывает! -- Володя прикончил другую кружку, опустил на бетонный пол. -- Сейчас бы за город махнуть...
   -- А что, давай! -- обрадовался предложению Сашка. -- Только, вот, куда? И разве ты можешь надолго? Ведь у тебя мать -- лежачая.
   -- Да я знаю одно место... В этом году ещё там не бывал! А мать привыкла... Я её не хочу баловать... Да, она в последнее время стала и сама понемногу вставать.
   -- А где это место?
   -- За Дедовском. Там красиво... Поехали?
   Друзья допили пиво и отправились на Белорусский вокзал.

28. "ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА"

  
   В то время, когда Володя и Саша сидели в электропоезде, двигавшемся в западном направлении, в другом поезде и в другом направлении от Москвы ехал к своей жене Алексей Николаевич Вишневский, одетый в штатское, выбритый и пахнувший одеколоном "Москва".
   Выбив в кассовом автомате Ярославского вокзала билет до Мытищ, он едва успел сесть в поезд. И уже на ходу, вслед за другими пассажирами, начал проходить в средние вагоны, где должно было быть посвободнее.
   "И куда это все едут в воскресенье?" -- недоумевал он.
   И действительно, людей было много. Все сидячие места были заняты. На полках лежали сумки, объёмистые свёртки, изредка попадались целые чемоданы, а на крючках, между окнами, над головами сидевших, покачивались авоськи и сетки, с торчавшими наружу батонами варёной колбасы.
   Через несколько вагонов, Вишневскому стали попадаться свободные места. Наконец, он увидел одно, у левого окна, и поспешил его занять.
   Поскрипывая, поезд неторопливо стучал колёсами. После дождя, прошедшего за время, пока Алексей ехал в метро, по стеклу с крыши вагона стекали струйки воды и оставляли за собою чистые от пыли косые дорожки. Изнутри стекло слегка запотело, и Вишневский стал протирать его ладонью.
   Проехали "Москву III". "Маленковскую". когда с поездом, в котором ехал Вишневский, поравнялся другой поезд, шедший до Загорска. Он двигался по соседним рельсам, почти на одной скорости с поездом Вишневского, временами то отставая, то снова начиная его обгонять.
   "Надо было на нём ехать". -- подумал Алексей. -- "Не иначе обгонит!"
   В окнах соседней электрички были видны пассажиры. Некоторые переглядывались с Вишневским, как бы играя в игру: "Ну, кто -- кого?" Причём, когда обгонял их Вишневский, они делали вид, что его не видят и заняты чем-то своим. Так же поступал и он.
   И вдруг, когда его поезд стал сильно отставать, пропустив соперника почти на пол состава вперёд, в одном из окон Алексей увидел дядю Колю.
   Тот стоял у открытого окна и уже делал знаки Вишневскому, чтобы он тоже открыл своё окошко. Алексей Николаевич поднялся и начал нажимать на замки, чтобы поднялась оконная рама. Ему это удалось, хотя и не сразу. В вагон ворвался ветер и шум колёс. Алексей высунул голову в окно и услышал знакомый голос:
   -- Дай скорее билет! Контролёры идуть, едрить их за ногу!
   Поезда двигались так близко, что если высунуться из окна, то, действительно, можно было дотянуться руками друг до друга, хотя и с некоторым усилием.
   Вишневский сразу полез в карман, нашёл билет и сильно высунувшись в окно передал его дяде Коле как раз в то время, когда соседний поезд стал немного отставать, и когда в тот же самый момент, сразу после этого между ними промелькнул столб, и Алексей услышал дядин Колин крик. Он взглянул на отставшее от него окно дяди Коли и увидел его, как будто по локоть, без руки, с разорванным рукавом, из которого хлестала красная, как вино, кровь. Вишневскому стало не по себе, и он опустился на своё место.
   -- Во, как его! -- сказала толстая пожилая баба, сидевшая напротив Алексея, с хозяйственной сумкой на коленях. -- Надо билеты покупать!
   Окно, в котором был Николай совсем отстало, его не было видно, хотя Алексей продолжал то и дело подниматься и высовывать голову.
   -- Как же ты теперь будешь без билета? -- спросила баба.
   -- Какого билета! -- воскликнул Вишневский не своим голосом. -- Человеку руку оторвало! Разве не видели?
   -- Надо билеты покупать! Закон один для всех!
   Алексей не стал с ней спорить, потому что окна соседнего поезда вновь начали догонять поезд Вишневского, а вскоре и вагон с окном Николая совсем поравнялся, и Алексей, увидел, как к дяде Коле, сидевшему в позе "как бы ни в чём ни бывало" и на своём месте подошёл контролёр, взял у него голубоватую бумажку из нагрудного кармана пиджака и, прокомпостировав, сунул обратно.
   Николай сидел неподвижно, будто бы в глубоком сне подвыпившего человека, и Вишневский понял: дядя Коля потерял сознание! Рядом с Кругловым других пассажиров не было, и контролёр, по-видимому, не знал, что произошло несчастье. И сидевшие поодаль от Николая, видимо, занятые своими делами, тоже ничего не знали. У какого-то мужика билета, как будто, не было, и контролёр завязал долгий спор, требуя заплатить штраф, так что Вишневский не вытерпел и стал кричать из своего окна контролёру, чтобы он обратил на него внимание. Но контролёр, занятый своим делом, никак не реагировал на Алексея Николаевича, хотя и взглянул в его сторону раза два.
   И тут поезд дяди Коли начал снова отставать, пока совсем не скрылся из виду. Вишневский умолк. Наступила тишина. Только частый стук колёс доносился из открытого окна. Пассажиры, сидевшие рядом, удивлённо смотрели на Вишневского, молчали. И он, почувствовав себя неловко, начал объясняться:
   -- Сволочь! -- воскликнул Алексей. -- Человеку руку оторвало, а этот подонок ещё билет у него проверяет!
   Но сочувствия он не нашёл. Поезд с Николаем больше не появлялся. За окном тянулся какой-то длинный высотный дом. А перед мысленным взором Вишневского сменяли один другого два эпизода: поток крови из рукава и -- Николай, потерявший сознание.
   -- Вы, наверное, ничего не видели! -- обратился Алексей к сидевшему справа от него рослому мужику. А тот неожиданно крикнул:
   -- Да замолкнешь ты, наконец, придурок ненормальный? Или тебе помочь надо?
   Вишневский в своё оправдание только лишь повторил:
   -- Ему же руку оторвало...
   -- А я тебе сейчас голову оторву! -- громко сказал мужик.
   Наступила тишина. Только весёлый стук колёс, врывавшийся с порывами ветра в открытое окно, подчёркивал напряжённость ситуации. Вишневский отвернулся к окну. Ему было чрезвычайно неловко. Все на него смотрели, как на провинившегося ребёнка. И он, уставив взгляд в пол, начал шевелить ботинком, сосредотачивая на нём своё рассеявшееся внимание.
   Через минуту он вновь подумал о Николае...
   Что с ним стало? По-видимому, никому не было дела до его несчастья, и дядя Коля, наверное, потеряв сознание, сейчас истекал кровью. А все пассажиры просто думали, что это спит пьяный, сторонились, брезгуя занять рядом с ним свободное место...
   В Мытищах Алексей побежал через мост на платформу, к которой прибывал ехавший следом поезд до Загорска. Едва открылись двери, выпустившие толпу людей, Вишневский начал "прочёсывать" вагоны, внимательно вглядываясь в лица сидевших по правую сторону.
   Как он и ожидал увидеть, дядя Коля сидел на прежнем месте. Он запрокинул голову и вытянул ноги наискось. Его правая рука безжизненно свисала вниз, а на полу была видна небольшая лужица тёмного цвета.
   Вишневский робко подсел к дяде Коле и тронул его за плечо.
   -- Ась?! -- дядя Коля встрепенулся и быстро сел, как полагается.
   -- Это ты опять? -- спросил он, увидев Вишневского. -- Спасибо, что выручил. С меня бутылка.
   -- Что с рукой-то? -- поинтересовался Алексей Николаевич.
   -- С рукой? С рукой всё в порядке...
   -- А кровь?..
   -- Какая кровь? -- дядя Коля с недоумением смотрел на Вишневского.
   Вишневский кивнул на окно.
   -- А! Энто! -- заулыбался Круглов. -- Так энто не кровь -- вино! Из рукава, стерьва, выскользнула. Я торопился, боялся проедим, и билет у тобе останицца... В другом рукаве -- тоже бутылка... Выкладать всё одно было некода...
   -- А я решил, что тебе руку оторвало!
   -- Ешшо што выдумал! Разве ж я стал бы зря рисковать!
   -- Так ведь долбануло же!
   -- Да ведь не по руке!
   -- Как же не по руке? -- не унимался Вишневский. -- Ведь я ж сам видел!
   -- Как бы не так! -- засмеялся дядя Коля. -- Говорят тобе русским языком: бутылка вы-сколь-зну-ла и ударилась об столб в воз-ду-хе -- произнёс дядя Коля нарочно по слогам. -- И вообще я везучий на железной дороге. Помыкак -- я в поезде родилси! А на войне до саомого Берлину на танке дошёл! Обо мне даже в военной газете писали. Как сейчас помню заголовок: "Танкист Николай Круглов"!
   -- Вот-те-на! -- Вишневский до сих пор не мог поверить в благополучный исход случившегося. -- А мне показалось...
   Он не договорил. Его перебил Николай.
   -- Чтобы не казалось, надо теорию относительности изучать, -- сказал он. -- Я, вот, в "Труде" вчерась прочёл, что на скорости все цвета меняют свою окраску, и всё вообще выглядит иначе, чем нам кажицца. Ты дума-ашь, что стоишь, ан ты на самом деле едешь!
   При этом оба посмотрели в окно. И действительно, оказывается, поезд уже давно покинул Мытищи и медленно ехал.
   -- Едрить твою! -- воскликнул Вишневский. -- Мне ж надо было в Мытищах остаться!
   -- То-то я говорю! Не судьба стало быть! Со мной поехали!
   -- Куда? -- Вишневский, до сих пор не опомнившийся от происшествия, чувствовал себя потерянным.
   Дядя Коля молча поднялся и пошёл в тамбур.
   -- Я сейчас, -- сказал он оборачиваясь и одновременно отодвигая двери в разные сторону.
   Алексей посмотрел в окно. Там мелькали деревья. Желтела прошлогодняя трава, освободившаяся от снега. Вдоль пути тянулась огромная труба, неизвестного назначения, на которой кто-то, не жалея краски, дважды сделал надпись огромными буквами и почему-то на иностранном языке: "POLEVAYA STREET".
   Вернулся Николай со стаканом в руке, поставил его на сидение и сам опустился рядом.
   -- У робят, в соседнем вагоне, занял, -- пояснил он, расстёгивая пиджак и вытаскивая откуда-то из его глубины бутылку вина.
   -- У мене тута в рукавах специальные карманы вшиты, -- объяснил он. -- Энто чтобы в проходной не обнаружили. Бывало, зараз проносил четыре пузыря! И ничего! Два -- в рукавах, а два -- по карманам!
   При этих словах дядя Коля хлопнул себя по бокам, достал ключи и ловко поддел ими пластмассовую пробку. Раздался до боли знакомый звук, и вино полилось в стакан, уже кем-то ранее орошённый красной влагой.
   Вишневский только сейчас подумал, что ему не следует пить и попытался запротестовать, объясняя, что едет к жене, в Мытищи, мириться; что итак задержался с Николаем и что ему придётся теперь возвращаться назад; что пьяным к жене -- нельзя, иначе всё испортится навсегда... Но дядя Коля и слушать не хотел аргументов Вишневского; сказал только, что после того, как он выпьет, пусть идёт, куда ему нужно и что до того времени, как он доберётся до Мытищ, то и запаха-то уже не останется от вина, потому как, если он поедет обратно, то обязательно попадёт в перерыв в расписании движения пригородных поездов города Москвы, да и, кроме того, вино, будто, мол, совсем некрепкое, хотя и жаль-таки разбитую бутылку...
   Пришлось уступить. Алексей выпил стакан и занюхал рукавом.
   -- А ты знашь, -- перешёл дядя Коля к другой теме, -- Откудова повелось занюхавать рукавом?
   -- Нет, не знаю... Откуда?
   -- Щас расскажу!
   Николай налил себе тоже стакан, выпил, так же точно занюхав своим рукавом.
   -- Раньше, -- начал он свой короткий рассказ, -- Когда люди ешшо не привыкли помногу пить, и когда хорошего вина не делали, и когда тоже нечем было закусить, -- вот тогда-то, вот, и делали так...
   Николай поднял вверх указательный палец. Подождал секунду-другую, налил пол стакана, обнажил по локоть руку.
   -- Вишь, -- показал он на свою руку, поросшую весьма густой растительностью, -- Они что делали? -- спросил он, как бы, себя и сам же ответил: -- Древние люди, значить, наливали собе того, что приходилось по тем временам заместо вина в стаканы ли, в горшки ли, али в каку иную посуду... Затем оне чокалися промеж собой, как полагаитца, или ещё что там делали взамен... Выпивали всё до устатку и... сували руку в костёр по локоть!
   Дядя Коля толкнул руку вперёд, будто собираясь ударить Вишневского в живот. Но рука его прошла мимо и вернулась обратно.
   -- Вот так! -- пояснил он. -- Токмо на сукунд, чтобы волос на руке опалить. И вот тады они энтими опаленными волосами-то и занюхавали! Понял?
   Дядя Коля засмеялся.
   -- Дикие они были потому, -- добавил он. -- Но зато лучше всякой закуски было! Любой запах отшибало! Ха-ха! Дак ты, Ляксей, представляшь, значить, каку отраву они пили!
   Вишневский тоже засмеялся. Вино начинало забирать. В голове приятно посвежело. Он взял стакан и выпил.
   -- Захожу я как-то летом с улицы домой, -- начал новый рассказ дядя Коля, -- Глядь -- а на мне комар сидит, впился в левую руку, сосёт кровь и не слетает, зараза! Я его хрясть -- и в смятку! А кровища из него брызни - и прямь мне на майку. Представляшь, скоко крови моей высосал, падлюка! А я и не заметил было аж! Помыкак тоже был поддамши. И комар-от, видать, здорово захмелел от мене, так-что аж и слететь-то сам уже не мог, да и не хотел!
   Круглов засмеялся. Вишневский тоже.
   -- А знаешь ли ты, дядя Коля, кто изобрёл водку-то? -- решил блеснуть своими познаниями Алексей.
   -- Как не знать! Всё они -- наши предки!
   -- Нет! Водку изобрёл наш русский великий химик Менделеев! Увидал он, однажды, какую мы пьём дрянь, и решил помочь: как только ему приснилась во сне таблица химических элементов, так он сразу же и вывел формулу водки.
   -- Пей, пока нет милиции, -- одобрительно сказал дядя Коля, делая вид, что внимательно выслушал своего собеседника, и сразу же налил себе.
   -- Эх, чего там! -- воскликнул Алексей Николаевич и махнул рукой, -- Хорошо винцо! И вовсе не слабое!
   -- Как-то раз, -- продолжал рассказывать дядя Коля, -- просыпаюся я спохмелья... Голова болит, зараза! А опохмелиться совсем нечем. Что делать, думаю... Решил посчитать посуду -- авось наберётся на чекушку. Пошёл на кухню... Смотрю, а посуды накопилося видимо-невидимо! Начал считать... А голова с похмелюги не сообража-ат... Считал-считал, считал-считал, считал-считал... Никак не получается сосчитать! Тогда я плюнул на энто дело, занял денег у соседа, опохмелился как следует и... Что ты думаешь было потом?
   -- Всё сразу сосчитал? -- догадался Вишневский.
   -- Ничего подобного! Всё равно не смог! Ещё больше запутался! Плюнул снова на энто дело и пошёл спать!
   Дядя Коля замолчал, наблюдая за реакцией Вишневского.
   -- Ну и что ж тогда? -- спросил тот, не находя морали рассказа.
   -- А то вот, что когда на следующий день, я всё-таки пересчитал и пошёл сдавать посуду, то оказалось, что я опять зря считал.
   -- Это ж почему зря? -- недоумевал Вишневский, -- Ошибся что ли?
   Нет, не ошибся. За ту ночь моя посуда сама по себе поднялась в цене и стала стоить каженая штука вместо 12 копеек целых 20. Понял?
   -- Нет... Как это так: "сама"? -- Алексей почувствовал, что резко хмелеет.
   -- "Как-как!" -- передразнил его Николай. -- Али не помнишь? Закон тады новый ввели: чтобы на улицах поменьше пустых бутылок валялося, решили на них поднять цену.
   -- Вот-те-на! -- рассмеялся Вишневский. -- Верно... Помню... Значит, здорово тебе тогда повезло!
   -- Ешшо как! -- отозвался Николай. -- Если б я сдал те бутылки накануне, то на следушчий день не пить бы мне коньяку! А везучий я, говорю, оттого, что родилси в поезде... И потому я до самого Берлину на танке дошёл.
   От Мытищ до Пушкино поезд шёл без остановок и так разогнался, что порою при боковом крене даже было трудно усидеть. Некоторое время приятели молчали, посматривая в окно на мелькавшие перроны, дачные дома.
   От Мытищ до Пушкино поезд шёл без остановок и так разогнался, что порою при боковом крене даже было трудно усидеть. Некоторое время приятели молчали, посматривая в окно на мелькавшие перроны, дачные дома.
   -- А куда же ты едешь, дядя Коля? -- поинтересовался Вишневский, после того как Круглов сходил в соседний вагон, чтобы вернуть стакан и отнести в тамбур пустую бутылку.
   -- Да, вот, захотелося на природе погулять! А то всё на Заводе да на Заводе... Сам стал, как машина какая-то. Никакого антиреса ни к чему не проявляитца. Всё хотел выйти где-нибудь, да лесу не было видать. Ишь, как понастроили кругом! А потом тобе встретил...
   -- Давай в Пушкино выйдем, -- предложил Вишневский, -- Там "Запретная зона" есть. Я покажу, как пройти, а сам обратно поеду, к жене...
   -- Дак ведь, в "Запретной зоне"-то опа-асно... -- недоверчиво протянул Николай.
   -- Наоборот! Самое безопасное для этого дела место! -- Алексей щёлкнул себя по горлу пальцем.
   -- Ну, смотри, тобе виднее! -- согласился, как бы, с нехотью дядя Коля. -- А то, вот, я сегодня чуть на кладбище не попал!
   -- Это когда билет-то я тебе передавал в окошко? -- усмехнулся Вишневский.
   -- Да нет! Утром еш-шо... Дай, думаю, схожу посмотрю, где Хрущов похоронен, А то, вот, слухи ходють, будто его вырыли и могилы не стало вовсе. Так ведь нет! Не пущають! Не велено! Только блатным, на чёрных "Волгах" можно!
   -- Это точно! -- согласился Вишневский. -- А то, действительно, выроют!
   -- Да кому он нужон-то, энтот Хрущов?
   -- Как кому? -- переспросил Вишневский и сам же ответил, -- Тем, кто Сталина уважает. Ведь, говорят, будто именно Хрущов его того...
   Незаметно как спутники перешли на шёпот.
   -- Очень может быть! -- согласился Николай. -- Он его того... А энтот того энтого... тоже того... -- дядя Коля мотнул головою в сторону окошка.
   После "Мамонтовской" открылся красивый вид. Оба товарища стали смотреть вдаль, за петли речки, на высотные дома приближавшегося подмосковного города Пушкино.
   -- Подъезжаем! -- сказал Алексей и поднялся со своего места.
   Мужчины прошли в тамбур. Пустой бутылки, что выставил Николай, уже не было. Поезд затормозил и остановился. Они вышли на платформу и вместо "Запретной зоны" направились в магазин купить вина. Затем они вернулись обратно через туннель, под железной дорогой, и двинулись к "Запретной зоне". Оттого, что они шли скорым шагом, то им приходилось обгонять местных жителей, шедших в том же направлении, что и они, а также встречать возвращавшихся обратно. В одном месте, обнаружив лаз в колючей проволоке, они вступили на лесную тропу, которая через пятнадцать минут вывела их к большому красивому озеру.
   Расположившись у самой воды, они вытащили вино и разложили на газете закуску.
   Дядя Коля открыл бутылку, протянул Вишневскому.
   -- Пей! -- сказал он.
   -- Без стакана не могу! -- отказался тот.
   -- Пей, тобе говорят! -- приказал Круглов.
   -- Без стакана не могу! -- повторил устало Вишневский.
   -- Эх, едрить твою! -- воскликнул с негодованием дядя Коля. -- Где ж я тобе его найду.
   -- А где хошь! -- Вишневский криво улыбнулся. -- Мне ведь ещё к жене надо ехать!
   -- Ну, смотри! -- в ответ дядя Коля поднялся и куда-то ушёл. Сев на корточки, Вишневский прислонился спиной к тонкому стволу какого-то деревца, прикрыл глаза и слегка задремал...
   Вернулся Николай. В руках у него была пустая пивная бутылка. Он наклонился над водой и стал её мыть. Затем дядя Коля тщательно вытер рукавом её поверхность, выдернул из ботинка шнурок и дважды обмотал им бутылку посередине.
   -- Держи! -- скомандовал он Вишневскому, внимательно следившему за его действиями.
   Протянув ему один конец шнурка, сам же ухватившись за другой, Николай начал по очереди с Алексеем тянуть за свой конец. Сначала Алексей Николаевич сбивался. Шнурок соскальзывал на горлышко, и приходилось снова налаживать его на прежнее место.
   -- Ничего не выйдет... -- устало сказал Вишневский некоторое время спустя, -- Этот секрет предков прочно утерян для нашего поколения.
   -- Пили, говорят! -- с досадой воскликнул Круглов.
   -- Давай уж так, без стакана, как-нибудь...
   -- Взявшись за гуж, не говори чушь, -- промычал Николай, потягивая за шнурок.
   Затем у них дело наладилось, и когда стекло достаточно разогрелось от трения, Николай быстро окунул бутылку в озеро и в ту же секунду вытащил из воды две её половины.
   -- Ого! -- воскликнул Вишневский. -- Ловко!
   Острый край дядя Коля сточил при помощи осколка кирпича, взятого тут же, на берегу.
   -- С тобой, дядя Коля, не пропадёшь! -- Алексей принял от Николая подарок и подставил его под горлышко бутылки, захлюпавшей вином в руке Круглова. -- Придётся -таки выпить...
   -- Сейчас освободим посуду и сделаем второй! -- важно ответил Николай и добавил, -- Для коллекции!
  
   -- Почему от тебя жена-то ушла? -- спросил дядя Коля Вишневского в электричке на обратном пути.
   -- Пью я... -- ответил Алексей.
   -- Так, ведь, все пьють... -- утешил его Николай.
   -- Все-не-все, а ей не нравится...
   -- А кто она у тобе?
   -- А никто. Есть у неё диплом учителя русского языка и литературы. Но она нигде не работает.
   -- Вот оттого, что не работает, и вся бяда! -- пояснил Круглов. -- Работать надоть ей!
   -- Не хочет...
   -- И детей у вас нет?
   -- Нет...
   -- И детей надо б... Тадыть не до разводов будет...
   -- А у тебя есть дети-то?
   -- Сын... на фронте погиб, -- ответил Николай, помолчал и добавил. -- А больше не захотели потом детей. Чтобы память сохранить...
   -- А у меня, вот, в жизни и памяти-то никакой нет! -- с горечью воскликнул Алексей, -- И жена никакой памяти иметь не желает!
   -- Сам виноват, -- тихо заметил Николай. -- Надоть было уметь выбрать жену-то!
   -- Я на ней из-за пропискм женился... Сам-то я из Тамбова...
   -- Да... -- протянул Николай. -- Я тоже без любви женился. Но моя из богомольных была. И венчались мы с ней чин по чину. Я, вот, сегодня на кладбище-то не попал, а в церкву тамошнюю зашёл... Не просто всё в жизни, Ляксей... Ой, не просто!
   -- Была у меня любовь, -- начал Вишневский, -- В армии. Целый год роман крутил... Нинкой звали. На дембель пошёл -- ребята посоветовали не вешать хомут на шею. А у неё от меня ребёнок должен был... Выхожу я из части с чемоданами. А она меня с папаней своим поджидает -- чтобы прямой дорогой в ЗАГС, значит. А я -- хлоп себя по карманам: документы, говорю, забыл, подождите... Чемоданы, с кирпичами, поставил на землю -- и обратно в часть. А там у меня другой чемоданчик, со всем необходимым. Попрощался с ребятами, посмеялся вместе с ними -- и, через забор, к станции, на поезд. Билет был уже взят заранее...
   -- Да... Ловко... -- сквозь отражение внутренности вагона, освещённого тусклым верхним светом, дядя Коля посмотрел в окно, где в сгущавшихся сумерках мелькали тёмные пятна деревьев.
   -- Вспоминаться всё это стало... -- добавил Алексей. -- Мучает... И что мне теперь делать?..
   Подъехали к Мытищам.
   Вошло много народу, и сразу были заняты все свободные места. Вишневский и Круглов сидели друг напротив друга и тяжело молчали, устремив взгляды в пол, так что можно было подумать, будто они не знакомы. Рядом с Вишневским занял место бородатый молодой человек, с книгой. Поезд тронулся и стал медленно набирать скорость. Дядя Коля поднял голову, посмотрел на бородатого, затем -- на понурого Вишневского и неожиданно вдруг хлопнул его по колену и воскликнул:
   -- Зато какия мы с тобой, Ляксей, антиресные люди!
   Бородач оторвался от книги и посмотрел сначала на Круглова, затем на Вишневского.
   Алексей в упор взглянул на Николая и с горечью в голосе прошептал:
   -- Бесполезные мы люди...
   -- Ну, энто ты брось! -- сразу отозвался дядя Коля, -- Я -- антиресный человек! Во-первых, я родился в поезде! А во-вторых я всем антиресуюся. Вот, к примеру: я очень люблю слушать радио. Ты, вот, любишь слушать радио?
   -- Люблю... -- ответил Вишневский, чувствуя, что у него слипаются глаза.
   -- А какия ты любишь слушать передачи?
   -- "Голос Америки". "Би-Би-Си". .. -- пробормотал невнятно Алексей Николаевич, с полузакрытыми глазами.
   Бородач снова оторвался от своей книги, покосился на Вишневского.
   -- Только, сейчас ничего не услышишь, -- добавил полушёпотом Вишневский, засыпая, -- Всё глушат, сволочи...
   -- Ну, энто ты брось! -- Николай снова ударил его слегка по коленке. -- У нас на Заводе, в двенадцать ноль-ноль обед начинается! Так, чтобы не скучно было тем, кто, значить, остаётца в цехе, включа-ат трансляцию! Сначала играет такая музыка -- заслушаешься! Будто бы во много трубок разных дудят одновременно и быстро! А потом объявляют, эдак торжественно, название программы: "Время! События! Люди!" И снова -- музыка, и такая, как, будто ты взлетаешь на ракете... И кажетца, будто, назвали другое: "Человек! Земля! Вселенная!" Такая, кажись, тоже есь передача... Во, как торжественно! Слышал? И так тогда делатца антиресно... Аж забыва-ашь, что выпить хотелось...
   Голос дяди Коли отдалялся, отдалялся, а голова Вишневского всё опускалась и опускалась, пока, наконец, не упёрлась лбом в кулаки рук, упёртых в колени локтями. Всё моментально потонуло в каком-то мраке. И Вишневский увидел себя маленьким мальчиком в своём родном городе Тамбове, дома, как он украдкой пробирается по длинному тёмному коридору коммунальной квартиры на общую кухню; как подставляет табурет и залезает к газовой колонке; как приникает к отверстию, в котором шипит пламя; и как ему представляется, будто он летит в космическом корабле на далёкую планету. Но в кухню входит мать, неожиданно кричит на него. Он испуганно вздрагивает, готовый умереть от страха, что опять его поймали при запрещённом деле, и -- просыпается.
   -- Вставай! Приехали! -- трясёт его за плечо Николай, -- Москва!
   Вишневский с трудом приходит в себя. Плохо соображая, поднимается и идёт к выходу. Перед мысленным взором его тянется длинная труба, с надписью: "POLEVAYA STREET". Следом за дядей Колей он вступает на перрон и вспоминает, что в Тамбове он жил на улице с таким же названием: "Полевая".

29. БУРЫЙ

  
   Несмотря на воскресный день, в Дедовске Сашке и Володе удалось купить бутылку лимонной водки и, пройдя город насквозь, они вышли за его окраину и направились по лесной дороге, вскоре приведшей их к живописному месту -- на холм, под которым бежал ручей. С холма открывался вид на поле. Где-то там, далеко, можно было с трудом различить какие-то строения.
   Друзья нашли пенёк, расположились вокруг него. Закуски и стакана не было, поэтому пить пришлось прямо "из горла". Сделав несколько глотков, морщась от крепкого напитка, Сашка уткнул нос в правый рукав, не выпуская из той же руки бутылку. Володя взял у него водку, поставил у пенька и, чтобы бутылка не скатилась вниз, со склона, заложил её сумкой.
   -- На, закуси! -- предложил он, протягивая Сашке пачку сигарет.
   Сашка закурил.
   В это время на дороге появились два человека. Через минуту они поднялись на холм. Это были молодые подвыпившие местные парни. Один из них подошёл к Володе и спросил:
   -- Борода, закурить есть?
   Володя достал из кармана сигареты и протянул всю пачку.
   Парень вытащил сигарету.
   -- Возьми ещё, -- сказал дворник, -- Для товарища.
   Парень взял всю пачку.
   -- А вы откуда? Что здесь делаете? -- зло спросил он, засунув в рот сигарету. Володя зажёг спичку и поднёс ему. Тот прикурил.
   -- Да, вот, к другу приехали, а его дома нет, -- соврал Володя.
   -- Какому другу? -- удивился парень, поставив руки в бока.
   -- Сашкой Сивухиным звать.
   -- Не знаю такого... А ты знаешь? -- обернулся он к приятелю, стоявшему поодаль.
   -- Нет, -- ответил тот.
   -- А где он живёт?
   -- Да, в Дедовске, -- неуверенно сказал Володя и бросил на землю докуренную сигарету, обжегшую ему пальцы.
   -- Улица какая? -- продолжал допрос парень.
   -- Ленина, -- ответил дворник, дом 10.
   -- Где там дом 10? -- снова парень обернулся к приятелю.
   -- Не знаю... -- ответил тот.
   -- А сами откуда? -- не унимался парень.
   -- Да мы-то из Москвы приехали, вот... -- Володя полез зачем-то в карман, но ничего там не нашёл.
   -- А-а! Из Москвы... -- протянул разочарованно парень. -- Ну тогда ладно! А я думал -- вы -- деревенские! Ты смотри, наших баб не трожь!
   -- Да нет, старик, что ты!.. -- обрадовался Володя.
   -- Я тебе не старик! -- оборвал его парень. -- Смотри у меня! Урою щас! Будешь здесь в грязи валяться у моих ног! Я -- хулиган! "Бурый"! Понял?!
   -- Понял, -- Володя казался спокойным.
   -- То-то!
   Парень помолчал. Властно посмотрел на Сашку, стоявшему за Володей, выпустил дым, бросил сигарету, повертел в руках дворниковы сигареты, выбил несколько штук и вернул пачку Володе.
   -- На! -- грубо сказал "Бурый". -- Урыл бы я тебя! Но ты -- хороший мужик. Глаза у тебя добрые. А то бы щас ползал у меня тут на карачках!
   Он сунул в рот новую сигарету. Володя сразу же бросился зажигать спичку. Прикурив, "Бурый" сказал:
   -- Смотри! Если кто будет приставать, скажи, что "Бурый" уроет. Меня тут все знают. Понял?
   -- Понял, -- поддакнул дворник.
   -- Я -- хулиган! -- повторил "Бурый". -- Хош? Сейчас урою тебя! Будешь ползать тута на карачках!
   Неожиданно он схватил левой рукой Володю за грудки и размахнулся правой, готовясь нанести удар. Володя стоял, не шевелясь и не пытаясь защититься. Дым от сигареты попал хулигану в глаза. Он оторвал от Володи руку и вытащил изо рта сигарету. Затем снова аккуратно взял Володю за грудки.
   -- Ур-р-р-ою! -- медленно произнёс он, приближаясь к дворнику всем телом.
   -- Перестань, старик, -- сказал Володя спокойным голосом. -- Ты -- хороший парень! И вовсе не хулиган. Зачем бить? Никому пользы не будет. Ведь ты же всё понимаешь!
   Парень опустил руку.
   -- Ладно! -- сказал он. -- Глаза у тебя добрые! Не могу бить... А то бы щас у меня... ползал!..
   -- Пошли! -- бросил он приятелю. -- Не будем трогать. Хорошие ребята.
   Он снова обернулся к Володе и протянул руку.
   -- Если кто привяжется, скажи мне. Ур-рою! Меня все здесь знают. Я -- "Бурый".
   Он повернулся к Сашке и тоже протянул руку. Сашка поспешно пожал её.
   -- "Бурый". -- сказал парень.
   -- Саша, -- ответил Сашка.
   Хулиган повернулся и зашагал прочь. Его приятель поспешил за ним следом.
   -- Надо уходить! -- сказал дворник, когда хулиганы удалились на приличное расстояние, -- А то, как бы, не вернулись...
   -- Ты думаешь, что могут?
   -- Да. Это -- такой народ...
   Володя сунул бутылку во внутренний карман плаща и набросил на плечо свою сумку.
   -- Хорошо, что водку не увидели, -- заметил Саша.
   Приятели не стали возвращаться прежней дорогой, а направились вниз с холма через лес напрямик к городу, в расчёте, что по дороге найдут приятное место, где бы выпить.
   -- Ты -- молодец! Здорово держался с ним! -- сказал Сашка, когда они уселись на поваленное дерево и сделали по глотку.
   -- Знал бы ты, скольких это стоило мне нервов! -- ответил Володя.
   -- Здорово ты про Сивухина-то загнул!
   -- Голь на выдумку хитра! -- Володя поднял с земли заржавелую консервную банку и отбросил в сторону. -- Не стоило, правда, говорить, что мы -- из Москвы. Это могло вызвать зависть. Но они-то, оказывается, опасались, что мы -- деревенские, и пришли за их бабами. И тут Москва наоборот помогла!
   Сашка засмеялся. Водка начинала действовать. Испуг от встречи с хулиганами проходил.
   -- Они-то, тоже -- городские! Куда уж дальше! Оказывается есть ещё и деревенские!
   -- Видишь, оказывается, правильно рассуждаешь! Деревенские у них отбивают баб, потому что своих не хватает. И видно, завидуют, что они -- "городские". Так и эти могут завидовать, что мы -- "городские". ещё более них, потому что мы -- из Москвы... Но видно сейчас это оказалось не самым главным, потому что деревенские им, видно, здорово насолили...
   -- Да, деревенские, видать сильны! -- хихикал Сашка. -- Видать всех баб перетрахали..!
   -- Главное, запомни, через некоторое время добавил Володя. -- Никогда не показывай виду, что боишься. Думаешь, я не боялся? Ещё как! Всегда смотри в глаза... Ему, ведь, нужно было проделать весь этот ритуал, чтобы самоутвердиться. Если бы он увидел, что я боюсь, то наверное бы ударил... Потому что понял бы, что я слабее, и сопротивляться не буду. А тут... я вёл себя не совсем типично... Не так, как он ожидал... Это его смутило и остановило от драки...
   -- А зачем , говоришь, смотреть в глаза?
   -- А затем, что он -- как животное. А когда животному смотришь в глаза, то оно не выдерживает. Потому что чувствует, что ты сильнее его, сильнее психологически. А если ты сильнее -- значит лучше не связываться. Ведь оно не умеет рассуждать и анализировать, как мы сейчас... И если что-то не вписывается в его стереотип, то вызывает подсознательное опасение.
   -- Значит, ты, выходит, загипнотизировал самого "Бурого"! -- воскликнул Сашка. -- И надо ж, верно-то как! И кличка даже у него! Действительно, всё, как в мире животных!
   Друзья рассмеялись.
   Скоро водка была допита и все сигареты выкурены. Молодые люди направились в обратный путь. По дороге дворник сочинил четверостишие, записал его в блокноте и прочитал Саше:
   Будет падать ледяная глыба,
   Оторвавшись от карниза крыши,
   Под которым буду проходить я.
   Промахнётся, думаю, она!
  
   -- Где же здесь рифма? -- удивился Саша.
   -- А рифма не нужна ответил дворник. -- Я -- автор и поэтому я отменяю все рифмы! Это, старик, называется "белым стихом"!
   Они благополучно добрались до станции, сели в электропоезд и вернулись в Москву. Расставаться не хотелось, и Володя пригласил Сашу к себе домой. Сашка остался у него ночевать, а утром, с увесистым свёртком, в котором была завёрнута Библия, он ехал на работу, заранее уже мечтая поскорее оказаться дома.
   На Заводе он отпросился с обеда, выдумав, что нужно провожать какого-то родственника на вокзал. Забрав свёрток с Библией из заводской камеры храниения, куда он сдал его утром, к вечеру, благодаря большому количеству чая, Саша почувствовал себя в состоянии сосредоточиться на чтении. И в то время, как родители смотрели по телевизору какой-то довоенный фильм, он заперся в своей комнате и стал читать.
   До поздней ночи Саша просидел над Евангелием от Матфея, оказавшемся глубоко созвучным его мыслям и чувствам. Оно тронуло его так, что читая повествование о Распятии, он склонялся над книгой и, как маленький мальчик, тихо плакал. Чувство глубокого сострадания Христу наполняло его душу...
   Юноша ненадолго заснул и, проснувшись по будильнику, ощутил необыкновенную радость -- несмотря на то, что нужно было идти на Завод. И эта радость была связана с тем новым, что он нашёл для себя в ночном чтении и чего ещё не осознал до конца, но что каким-то чудом вошло в его душу и осталось там.
   Весь следующий день он пробыл как бы во сне, механически выполняя работу и не обращая внимания ни на понукавшего мастера, ни на Игоря, пристававшего с шутками и звавшего в коридор покурить.
   И на следующий за этим день, после другой ночи, проведённой за чтением, Саша пребывал в ещё более необыкновенном состоянии души. Как будто снова был влюблён. Но совсем не такою любовью, что испытывал раньше. Это было чувство самого Бога, с которым он как-то существом своей души соединился и от соприкосновения с Ним испытывал необыкновенный экстаз.
   Три дня пребывания в этом возвышенном состоянии души остались навсегда в его памяти. Это было счастливейшее время его жизни, когда он не замечал недосыпов, грубости окружавших сотрудников, однообразной работы, когда он забыл о своих страхах перед мастером и грядущей службой в армии, -- забыл самого себя и свой "комплекс неполноценности ПТУ-шника". -- предавшись одному: вот, сейчас, стоило только подумать о Боге, как Он заполнял Собою всё его сознание и сердце, отдаваясь физическим резонансом всего его существа и приводя душу в безумный и безмерный восторг...
   Саша неожиданно прерывал работу, чувствуя нисхождение Бога, бросал паяльник и выходил из цеха... Он торопился уйти подальше, прочь от всех и вся, прятался в "расстоянии между пристройками". забывался в блаженстве, ходил по улицам Завода, не пытаясь вернуться к действительности... Время раздвигалось до бесконечности... За мгновение он переживал вечное, пребывал в ином измерении и, возвращаясь в своё тело, удивлялся огромному различию двух миров и -- одновременно -- открывшейся для него двери в таинственный и в то же время одинаково реальный мир, никем из окружавших обывателей не замечаемый.
   Но уже в пятницу чувства начали остывать. И теперь не всякий раз и не так сильно мысль о Боге сопровождалась такими острыми ощущениями -- будто воздушный шар, на котором он летел, уже был не в силах подниматься на прежнюю высоту, преодолевать какую-то незримую преграду...
   В воскресенье позвонил дворник. Саше хотелось поделиться с товарищем своей радостью. Они встретились на Володиной работе, которую он совмещал с Заводской, -- в учреждении, где работал сторожем.
   Вместе они обыскали все "укромные уголки" в здании в поисках пустых бутылок и, набрав изрядное количество, отправились в магазин, купили коньяк и дорогое вино (ничего другого дешевле не было).
   Нa обратном пути, в то время как "сторож" ушёл вперёд, чтобы проверить, всё ли в порядке на его "посту". Сашку остановила какая-то старушка и, несмотря на его протесты, насильно дала ему два апельсина, перекрестила Сашку и сказала: "Спаси тебя Господь!" Он пробормотал что-то в благодарность и пока стоял в недоумении, старушка "растворилась" среди прохожих.
   На своём сторожевом посту Володя уже дожидался Сашиного появления. К его немалому удивлению, вместе с коньяком и вином Саша вытащил из сумки апельсины и рассказал, откуда они взялись. Володя Саше не поверил, пожурил его за обман, подумав, что его приятель просто захватил их из дома и зачем-то вздумал его разыграть. Тем не менее, он поблагодарил Сашку и сказал, что его закуска зачтётся ему в качестве компенсации за выпивку. Саша не стал настаивать на своём, но решил, что рассказывать дворнику об испытанном религиозном откровении будет излишним...
   К тому времени, когда коньяк уже был выпит, в дверь постучали. Володя впустил знакомого. Это оказался Сашин тёзка, тот самый, кто увернулся от службы в армии через психбольницу и o ком ему ранее рассказывал дворник.
   Была распита бутылка вина, затем сбегали снова в магазин и принесли ещё что-то выпить.
   Сашка плохо заполнил дальнейшие события. Он был разбужен утром криками и громким стуком в дверь. Оказалось, что он спал на стульях, выставленных вряд. "Сторож" проспал то время, когда ему следовало открыть наружную дверь, и сотрудники учреждения, пришедшие на работу, не могли попасть в здание. Володя не мог найти потерявшийся ключ. Пока он выламывал с разбега дверь, Сашка со своим тёзкой наводили порядок: выбрасывали окурки, стирали со столов липкие круги от вина, расставляли стулья, прятали пустые бутылки. Затем, едва успев укрыться в женском туалете, они выждали, чтобы опоздавшие служащие прошли по своим кабинетам, и по команде Володи, поспешили незаметно покинуть место ночлега.
   На работу Саша не пошёл, так как назавтра решил всё равно отправиться к психиатру. Он решил, что теперь ему терять уже нечего. Все трое, не задумываясь долго над починкой двери, сразу же направились в ближайшую пивную.
  

30. "ЛЕС РУБЯТ -- ЩЕПКИ ЛЕТЯТ"

  
   На следующий день, сославшись в объяснительной записке на плохое самочувствие по поводу вчерашнего прогула, Саша отправился в заводскую поликлинику, со скромным названием "Здравпункт". занимавший целые два этажа одного из массивных зданий, построенных в классическом стиле и времени Сталина. Игорь, посвящённый в цель этого похода, решил составить компанию, подумывая и сам, не последовать ли и ему примеру однокашника, если у того всё сойдёт гладко. По дороге в "Здравпункт" он рассказал старый анекдот про Чапаева, Петьку и антенну.
   ". ..Хорошее имя, Антенна, сказал Василий Иваныч,..". -- закончил анекдот Игорь и рассмеялся, ожидая той же реакции от своего товарища.
   Сашка же, хотя и слушал Игоря и понял суть анекдота, тем не менее, даже не улыбнулся.
   -- Ты что, уже знал этот анекдот? -- обиделся его друг, -- Почему не сказал сразу, что знаешь?
   -- Нет, Игорь, я не слышал такого анекдота раньше, -- ответил Саша, оттягивая тяжёлую входную дверь "Здравпункта" , только что закрывшуюся перед ним, и передавая её своему спутнику. -- Он, вроде как, смешной.
   -- "Вроде как"! -- передразнил Игорь. -- "Вроде..." Что это такое: "Вроде"?
   -- "Вроде"? -- Саша остановился, не решаясь подниматься по лестнице и думая о том, что не следовало ему идти вместе с Игорем. -- "Вроде" -- это означает "В роде Володи" -- то есть, вроде Володи Ульянова -- тире -- Ленина. Он-то ведь шуток не понимал... Так и я сейчас не настроен шутить...
   Игорь не нашёлся с ответом, а только несколько задумался. Он вспомнил о сигарете, которую курил тайком, пряча в рукаве, по дороге к "Здравпункту". бросил недокуренный "бычок" в угол, пошёл следом за Сашкой, вверх по лестнице.
   Начиная со вчерашнего дня Саша непрестанно думал o предстоящем визите к врачу. Он подробно расспросил Володиного приятеля о всех возможных обстоятельствах дезертирства. И хотя тот был скептически настроен к тому, что у Сашки может получиться то, что сделал он, тем не менее его тёзка не без хвастовства поведал ему о многом "из жизни психов" и о том, как надо "косить".
   -- Главное, -- повторял он неоднократно пьяным заплетающимся языком, -- Бойся стукачей! Как тока окажисси там -- можешь пороть о чём хошь! Но тока никода и никому не проговорись, что ты тут потому, что хошь "закосить" от нашей совейской армии..."
   Саша Слепняк, давнишний приятель дворника, несмотря на то, что получил "жёлтый билет". занимал хорошую должность начальника по снабжению в "Институте Физики Земли". Дворник жаловался на него Сашке в шутку, что у начальника должен был быть казённый спирт в немереном количестве. И тем не менее Слепняк, встречаясь с дворником всегда был почти "на мели". всего лишь с несколькими рублями в кармане, которые он выкладывал в самом начале, а потом "проезжал" за счёт других, напиваясь "до усмерти". Иногда, правда, удавалось его "раскрутить" и заставить пьяного притащиться к нему на работу, чтобы выпить спирта. Слепняк уступал редко, из-за опасения потерять работу. К дворнику он тоже приезжал редко, хотя и дружил с ним чуть ли не со школьной скамьи. На этот раз, вчера, он приехал к нему за консультацией по поводу того, как можно вывести триппер, которым заразился, не прибегая к официальным лечебным заведениям.
   Всё это вспомнилось сегодня Сашке, и ему стало противно. От одного воспоминания вчерашней пьянки, начинало мутить.
   -- Не бойся, -- говорил Володя, наливая вино, на которое раскошелился Слипняк, -- триппер передаётся только через кровь или секс. -- Но, всё-таки, ты правильно сделал, старик, что при встрече не подал мне руки... Я сразу понял, что у тебя что-то не в порядке... Уважаешь старых друзей...
   Саша занял очередь к терапевту и начал "прокручивать" в голове последовательность своих жалоб на здоровье, с которыми думал обратиться к врачу.
   Сначала он пожалуется на озноб, на сердцебиение, на плохое самочувствие в целом, неопределённо... Затем, когда врач ничего не обнаружит подозрительного, скажет о тревоге, раздражительности, страхах... Что будет дальше? Будет "судьба" или "не-судьба". как шутили между собой Сашка и Игорь.
   Пока сидели в очереди, то ли от предшествовавшего пьянства, то ли от волнения перед ожидаемым "спектаклем". Сашку начало "колотить" настоящей дрожью. И он решил не мешать этой дрожи делать своё дело, будто в нём стало жить две личности: одна -- прежний Сашка, другая -- новый Сашка, умнее и мудрее первого Сашки, совершенно безразличный к физическому Сашке, который отныне полностью подчинялся своему новому "Я". И это второе большое "Я". узнав о волнении маленького "я". дало ему волю, понимая, что так будет на руку обоим.
   -- Ну, как? -- спросил Игорь, когда Сашка вышел от терапевта.
   -- Во-о-от, -- заикаясь от продолжавшейся дрожи, ответил Саша и протянул товарищу талон с направлением к психо-терапевту. -- Машина начинает рас-к-кру-чи-чива-ться!
   Друзья пошли к другому кабинету. Игорь, видя, что Сашка сам не в себе, заикается и дрожит, помог ему найти нужный кабинет.
   -- Ты со мной больше не ходи, -- попросил Саша.
   -- Это почему? Решил отделиться? -- пошутил Игорь.
   -- Нет... Если я "загремлю под памфары". то тебя начнут "колоть"... Лучше, чтобы ты ничего не знал...
   -- Да. Брось ты пороть! -- возмутился Игорь.
   -- Хорошо! Я не буду пороть... Слушай... -- Саша говорил с большим трудом, и голос его то и дело прерывался от того, что ему нужно было задержать дыхание и побороть подступавшую икоту. Игорь почувствовал, что Сашка впервые заговорил с ним серьёзно, как никогда.
   -- Игорь... Спасибо за твою поддержку... Ты -- настоящий друг... Но мне нужно сосредоточиться... Чтобы всё получилось так, как надо... Жди меня в цехах... Я потом тебе всё расскажу... Иди... А то у меня дрожь пропадает... Все усилия пойдут прахом... Иди...
   -- Ну, что ж! -- с некоторым недоумением глядя на изменившегося товарища, сказал Игорь. -- Ни пуха, как говориться, ни пера... Не буду мешать...
   Сашка не ответил ему: "к чёрту". как полагалось, подумав, что в этом суеверном заклинании отнюдь нет упования на Бога. А Игорь задержался было на несколько секунд, чтобы услышать ответ, но потом повернулся и зашагал прочь к выходу, будто бы обидевшись.
   До начала приёма оставалось минут сорок. Можно было пойти в цех, чтобы показаться на глаза мастеру, окунуться в привычную жизнь. Но уже вчера Саша решил, что ему терять больше нечего. Этим решением он как бы "сжигал мосты". шёл в а-банк.
   "Во что бы то ни стало я должен получить направление в больницу!" -- говорил он себе, сидя в полутёмном коридоре "Здравпункта". -- "Сегодня -- или никогда -- всё должно решиться!"
   "Если не выйдет сразу". -- вспоминал он вчерашние слова Слипняка, -- то не выйдет и потом!... А главное -- бойся стукачей!"
   Стрелки часов, висевших вдали, над выходом к лестнице, дёрнулись.
   Он остановился у двери кабинета с табличкой "НЕВРО-ПСИХО-ТЕРАПЕВТ". Постоял в нерешительности, прошёлся взад-вперёд по коридору, стараясь сосредоточиться на своей дрожи и вызвать прилив волнения. Но дрожь почему-то пропала. Будто он уже выпустил весь пар в кабинете у первого врача и уже не мог найти в себе сил для нового "представления". К тому же и долгое ожидание утомило. Он чувствовал себя вполне спокойно. Вконец устав от ожидания, Саша снова приблизился к двери, постучал и вошёл в кабинет...
   -- Здра-сте... -- сказал он робко, каким-то не своим голосом. -- Можно?
   -- Входите, -- ответила врач, сидевшая за столом и быстро записывавшая что-то в больничную карту. Не подняв головы она добавила:
   -- Одну минуту! Присядьте!
   Саша опустился на край стула, стоявшего у стены, рядом с входной дверью. Врач перестала писать, подклеила в карту исписанный листок, отложила в сторону.
   -- Проходите сюда! -- сказала она, приглашая Сашу на стул, рядом с её столом. -- Садитесь!
   Юноша поднялся, робко прошёл вглубь кабинета, сел и невольно подумал, что со стульями вышло удачно.
   -- Вы у меня уже были, или в первый раз? -- спросила врач, вглядываясь в лицо юноши.
   -- В первый раз... -- Саша смотрел на талон в своих руках. Мысли его смешались и он забыл всё, с чего собирался начать.
   -- Ну, что вы хотите мне сказать? -- врач изучающе всматривалась в лицо пациента.
   -- Вот... -- Почувствовав, что лучше положиться на самотёк, он протянул направление.
   Психиатр легко перешла на "ты". стала сама расспрашивать о его самочувствии. Он отвечал односложно, как бы, вынужденно. Говорил, что стал рассеянным, что чувствует постоянную тревогу, боится мастера, раздражается, стал выпивать, не хочет ходить на работу...
   Саша говорил о своём самочувствии и не лгал, потому что всё это было действительно так, как он говорил. Только до сих пор он не придавал этому такого значения, поскольку не было и острой нужды облекать в слова свои переживания. Да и некому было высказать, чтобы найти сочувствие.
   "Сказанное слово -- серебренное, несказанное -- золотое" Так ли это? Кажется в глубокой древности серебро ценилось выше золота. Не зря говорится: "Есть на серебре". "Есть на золоте" -- как-то не звучит. Впрочем, подобная энантиосемия меньше всего сейчас занимала голову подростка. Не сказал, правда, Саша о том главном, от чего он более всего приходил в болезненный трепет; умолчал о том страхе, из-за которого пришёл сюда...
   Врач выслушала его немногословные жалобы, расспросила о том, как и где он учился. Саша рассказал всё как было на самом деле, а именно, что окончил восьмилетку, затем перешёл в ПТУ, учился в основном на "тройки". Сейчас -- отрабатывает практику на Заводе. Нравилось ли ему учится? Нет, не нравилось, особенно в ПТУ. Почему? Потому что в ПТУ -- всё -- плохо. Где было легче учиться в школе или в ПТУ?
   Хотел Сашка ответить, что в ПТУ, конечно -- легче. Ведь там педагоги не предъявляли никаких требований, и он в буквальном смысле почти не открывал ни одного учебника. Но он ответил, что и в школе и в ПТУ -- всё было для него одинаково. И врач подумала, что Сашкины интеллектуальные способности -- посредственны. Стала расспрашивать о работе. Сашка пожаловался на высокие требования мастера, что плохо справляется с работой и мало зарабатывает. Хотел было сказать, что отрабатывать на Заводе нужно целый год, и что потом -- идти в армию, но побоялся касаться этого вопроса.
   Психиатр поинтересовалась, кто его отец и мать, есть ли сёстры и братья, кому сколько лет. И он отвечал, что отец -- инвалид на пенсии, мать -- кассир в магазине. Сестра была замужем, развелась, вышла снова.
   Наконец, врач спросила то, чего он больше всего боялся: когда юноше идти в армию. И он ответил, что ещё не скоро -- осенью, потому что у него отсрочка из-за учёбы в ПТУ.
   -- А сам-то ты хочешь служить? -- спросила врач напрямую.
   -- Не знаю... -- промямлил парень, не находя лучшего ответа.
   И врач улыбнулась, продолжая внимательно и без отрыва смотреть в его глаза, пытаясь увидеть в них обман. Но Сашка не дрогнул, и в его кристально-чистом взоре психолог не обнаружил обмана. Саша так вошёл в роль, что в эту минуту она стала его жизнью. Или жизнь его на самом деле мало отличалась от той, что он попытался представить врачу...
   -- А теперь не удивляйся и отвечай, как ты понимаешь пословицы, которые я буду называть. Только отвечай сразу!
   И врач спросила, что значит: "Любишь кататься -- люби саночки возить".
   Саша подумал, что если прикинется полным идиотом и сделает вид, что не может пересказать смысл, то врач подумает о том, как тогда он вообще догадался жаловаться на своё душевное состояние. Значит в этом нужно было показаться нормальным. Слава Богу, он уже прочёл один "диалог" Платона. С логикой у него было всё в порядке. И Саша ответил, объясняя по-своему значение пословицы, что если, например, человек что-то делает и оставляет мусор, то ему следует после работы прибраться.
   -- Хорошо, -- сказала врач. -- А это: "Лес рубят -- щепки летят".
   Саша задумался. Он на самом деле никак не мог передать смысл пословицы, которая обобщала разрозненные явления действительности. И он не нашёлся ничего лучшего, как перефразировать пословицу.
   -- Ну, это, когда рубят лес или просто дрова, то щепки-то эти, конечно, летят в разные стороны, и потом их придётся собирать...
   И этот ответ, по-видимому, тоже устроил психолога-врача, убедив её окончательно в "комфортности" пациента, свидетельствующей об отсутствии предполагаемой "суггестивности" корыстных мотиваций?.
   На несколько минут она забыла про сидевшего рядом юношу и неразборчивым крупным почерком стала что-то быстро записывать в его медицинской карте, начиная первую страницу истории Сашкиной болезни. Оставшись довольной составленными ею формулировками, она отложила карту в сторону и сразу же выписала талон, с указанием адреса и времени. Протянув его Сашке, посмотрела в глаза и сказала:.
   -- Вот что, дружок! Ты серьёзно болен. И тебе необходимо лечиться! И лечиться немедленно. Придётся лечь в больницу! Придёшь завтра с матерью в районный психдиспансер, где я тоже принимаю больных.
   -- А как же работа? -- внутренне ликуя и пряча от себя эту радость, спросил Сашка.
   -- О работе не волнуйся, -- сказала врач. -- Никому ничего не говори. Отправляйся сразу домой. В каком ты работаешь цехе?
   -- В "Седьмом". ..
   -- Кто у тебя мастер?
   -- Выходцев.
   Врач записала в Сашкиной карте номер цеха и фамилию мастера.
   -- Я всё сообщу кому следует, -- пояснила она. -- С сегодняшнего дня открою больничный лист. Теперь назови мне свой домашний адрес и телефон.
   Саша продиктовал адрес и телефон, которые психиатр записала на лицевой стороне его медкарты.
   -- Если ты завтра не придёшь, то мне придётся обращаться к твоему мастеру, чтобы он направил тебя ко мне. Я думаю, тебе бы этого не хотелось... Так? -- врачиха испытующе посмотрела на Сашу.
   И он почувствовал, будто какая-то паутина начинает медленно его обволакивать. Но ведь, он знал, что "дыма без огня не бывает". и готов был подчиниться диктуемым правилам...
   -- Так... -- промямлил он, думая про себя: "Всё равно я выиграл игру!"
   А врачиха ещё раз повторила, чтобы он отнёсся ко всему серьёзно и пришёл к ней на приём, потому что он болен, и его нужно лечить от его болезни.
   Хотелось Сашке спросить, что это за такая у него болезнь, но побоялся таким образом проявить свою "суггестивность"...
   Не веря ещё в свой успех, Сашка покинул здание "Здравпункта". прошёл по заводской улице, присел на скамье. Так, наверное, происходила энантиосемия слова "победа": одновременно и беда, и то, что приходило после беды: по-беда. В одном слове уживалось два противоположных смысла, схоластика "consistentia oppositorum" оказывалась неразрывно связанной с противоречиями жизненной реальности.
   "Неужели так элементарно всё делается?" -- думал Саша. -- "А может, я, действительно, болен? Ведь не мог же я так просто провести опытного психиатра? Как теперь всё объяснить матери? Что предстоит дальше?" И он засмеялся...
   Впрочем, его нервный смех продолжался недолго. Не зная, радоваться или печалиться, но чувствуя, тем не менее, удовлетворение от того, что добился своей цели, Сашка поспешил в цех, чтобы поделиться новостью с Игорем.
   Игорь был невероятно удивлён, что у Саши всё получилось. Он молча и серьёзно выслушал его рассказ, забыв даже все шутки про дядю Колю, которые, как правило, присовокуплялись к любой истории, и, казалось, всерьёз призадумался. Ведь, Сашка, будто бы, выскальзывал из крепких лап зверя, который зацепил их обоих своими когтями. А он, Игорь, всё ещё оставался в опасности. И чтобы избежать её, нужно тоже было что-то предпринимать. И это являлось проблемой, нарушавшей беспечное существование, к которому он привык...
   С деловой походкой ребята ходили по заводским улицам, и Сашка в подробностях пересказывал Игорю разговор с психиатром, поскольку и Игорь теперь уже был почти готов последовать по стопам своего товарища.
   Незаметно для себя друзья забрели в незнакомый район Завода, где стоял высотный дом. Желая исследовать новое здание, в которoм ещё никогда не были, они поднялись на лифте до последнего этажа, где увидели двери, с кодовыми замками. Украдкой, они пробрались на предчердачный этаж и обнаружили сложенные коробки, с люминисцентными лампами.
   -- Эк-ка, к-какия! -- воскликнул Игорь с нарочито выразительной деревенской интонацией, начиная игру. -- Кто ж их здеся стоко припас?!
-- Неуж-то не знашь, хто! -- поддержал дурачество Сашка, с радостью чувствуя, что психическая разрядка совсем ему не помешает.
   -- Никак -- сам дядя Коля?!
   -- Нет, не сам!
   -- А хто же еш-шо?
   -- Евойный двойник! Вот хто! С тачкой ездит. Знашь такого?
   -- "Мнимый" что ли?
   -- Самый что ни на есть мнимый!
   -- И что ж энто он, на тачке их привёз сюды?
   -- На тачке засекли бы. Под телогрейкой пронёс. Целый месяц работал.
   -- Они ж длинные!
   -- А он в брючины их продел!
   -- А как же шёл?
   -- Он и не шёл. Его дядя Коля на тачке под покрывалом возил, будто скульптуру именитого рабочего. Мелом натёр -- сошёл за гипсового...
   -- А зачем же ему столько труб?
   -- А затем, чтобы добывать из них гелий.
   -- Гелий! Эва! Хорошее имя: Гелий! А может быть не Гелий, а Амоний? Знашь такого? Тоже именитый рабочий Завода -- по имени старик Амоний...
   -- Нет со стариком Амонием ни "Мнимый". ни дядя Коля дружбы не водят. Потому что он им ни к чему. У них у самих амония хватает. К тому же амоний -- газ нелетучий. А вот гелий -- другое дело! Наполнит "Мнимый" гелием воздушный шар и однажды улетит к едреней матери с родного Заводу.
   -- Куды это улетит?
   -- Туды... За границу. Откроет кодовые двери, стащит секретные чертежи и -- был таков!
   -- А как же дядя Коля? Ведь он же ему помогал трубки таскать!
   -- А дядя Коля -- робот. Ему и здеся хорошо, на родном Заводе. Потому как он тут всё равно что родился, и без Заводу ему никак жить нельзя. Умрёт от тоски -- все микросхемы и вся проводка внутри пересохнут и сгорят...
   -- Хватит! -- крикнул неожиданно Игорь, не желая продолжать игру. -- Запорол!
   -- Так-то -- Сашка достал сигареты. -- А ты думал, что "Мнимый" хуже дяди Коли?
   -- Хватит! Долго!
   Игорь как бы с наигранной усталостью опустился на ступеньку и тоже достал из кармана сигареты. Сашка зажёг спичку и дал ему прикурить.
   Через минуту он спросил:
   -- А ты не боишься здесь курить?
   -- Ты думаешь, могут забрать? -- забеспокоился Игорь.
   -- Забрать или забрить? Вот в чём вопрос!
   -- Какой ещё вопрос?
   -- Это из Шекспира. Ты, наверное, не читал "Гамлета".
   -- Нет, не читал...
   -- Был такой принц датский, Гамлетом звали. Так вот, он, перед тем, как решиться на "мокрое дело" и показать всем "кузькину мать". размышляя о жизни, сам себе сказал: "Быть иль не быть? Вот в чём вопрос." А ещё он сказал так: "Оборвалась связующих дней нить. Как мне обрывки вновь соединить?"
   -- Не пори! -- Игорь докурил, при помощи указательного пальца выстрелил окурком в сторону склада люминисцентных труб.
   -- Гелий взорвётся -- все труды "Мнимого" пойдут насмарку. -- Саша поднялся, подошёл к коробкам, с лампами, открыл одну из них, стал вытаскивать трубки и ставить их на торец к стене.
   -- Зачем ты их выставляешь? -- поинтересовался Игорь.
   -- Хочу посчитать, сколько "Мнимый" принесёт Заводу убытка.
   Выставив штук двадцать трубок у стены и столько же разложив рядом, на полу, Саша с последней лампой подошёл к Игорю, всё ещё сидевшему на ступенях, о чём-то задумавшись.
   -- "Сидит Петька на рельсах". .. -- начал рассказывать старый анекдот Сашка. -- "Подходит к нему Чапаев. Петька, говорит Василий Иванович, ты зачем Антенну-то изнасиловал? А теперь, Петька, говорит, давай, подвинься!"
   Игорь закурил новую сигарету, продолжал молча сидеть спиной к складу ламп и смотреть на зарешётчатое лестничное окошко.
   -- Как в тюрьме! -- процедил он, показывая дымящейся сигаретой на окно.
   -- А поди, хороши амонивые трубки? А? -- Держа в руке люминисцентную лампу, Саша обошёл товарища вокруг, остановился на лестничной площадке перед тремя ступенями, на которых сидел Игорь.
   -- Хороши... -- отозвался Игорь с усталым безразличием в голосе. -- Только, не амонивые, а гелиевые. За такую ошибку дядя Коля тебе коленки перебьёт кайлом.
   -- А какой, хрен, теперь, разница? -- ответил Сашка. -- Не дадим "Мнимому" продать секреты родного Завода! А?!
   С этими словами, неожиданно протянув гласный звук "А-а!.." и переведя его в громкий дикий вопль, Сашка размахнулся и со всей силы метнул трубку в батарею расставленных у стены. Раздался взрыв лопающих и разлетающихся на мелкие осколки люминисцентных ламп.
   Игорь вскочил, закричал: "Амоний! Проклятый Завод!" -- Бросился вниз по лестнице.
   Сашка побежал за ним следом. К их счастью на другом этаже никого не оказалось, и после нажатия кнопки двери лифта сразу же открылись.
   -- Сейчас нас внизу повяжут! -- сказал испуганно Игорь, нажимая кнопку, с цифрой "1". -- На фига ж ты это сделал, псих?! Тебе-то уже всё равно! А что будет со мной?!
   -- Да, дядя Коля не простит! -- съязвил Сашка.
   Внизу было всё тихо. Ребята благополучно миновали охранника, проверившего у них пропуска.
   -- Если тебя потом вычислят, -- сказал Сашка, -- Вали всё на меня.
   На улице попался человек, в костюме, с деловым видом шедший им навстречу и нёсший под мышкой какую-то документацию.
   -- Не подозревает, поди, что мы у него под самым носом сорвали страшнейшую акцию "Мнимого" по переправке за рубеж секретов родного Завода! -- сказал Сашка.
   Игорь не ответил. Он был на самом деле испуган.
   Пройдя мимо длинного бетонного забора, друзья направились на свалку, убедились, что ничего нового туда не выбросили, пошли к цеху.
   Приблизившись к двери, Саша остановился.
   -- Ты чего? -- спросил Игорь, ещё не успев толкнуть дверь.
   -- Производится неожиданный бросок пропуском!
   Саша продолжал стоять, ожидая чего-то от своего друга.
   -- Не велено -- пропуском...
   Игорь повернулся и сделал несколько шагов назад.
   -- Игорь, убери, пожалуйста, мой паяльник. -- А то кто-нибудь сопрёт, пока я буду в психушке.
   -- Ты, что, правда?.. Ты что, правда, псих, что ли?.. Ты куда?.. -- Игорь смотрел на Сашку с недоумением.
   -- Я... Я -- Домой...
   -- Как же так?
   -- Так... Ты, что, до сих пор не врубился? Сейчас произведу бросок пропуском -- и всему -- конец! Функция Завода на долгое время теряет действие.
   Саша протянул руку своему товарищу. Продолжая недоумевать, тот протянул свою руку в ответ. Сашка пожал её и направился к проходной.
   -- Стой! -- опешил Игорь. -- А как же раздевалка? Там же твои вещи!
   -- А ничего не надо! -- отозвался Сашка. -- Я тебе завтра позвоню... -- Он уже отошёл шагов на десять, а Игорь всё стоял, глядя ему вслед. -- И скажу, когда будет совсем полный конец! -- добавил Саша, и уже больше не оглядываясь пошёл дальше.
   Игорь видел, как он вошёл в проходную, и ждал, что может быть Сашка вернётся из-за того, что его не пропустят в неположенное время.
   Но Саша не вернулся.
   Не найдя ничего лучшего, Игорь направился на своё рабочее место.
   Возвращаясь с работы домой в троллейбусе, Игорь уже не думал ни о Сашке, ни о Заводе, ни об армии.
   Он стоял рядом с красивой девушкой, в лёгкой голубой расстёгнутой куртке, из под которой выбивался шёлковый зелёный шарф, и украдкой посматривал на неё.
   На одной из остановок вошло так много людей, что девушку прижали к Игорю вплотную, и его лица коснулись её густые чёрные волосы, и своею правой грудью -- только лишь на мгновение -- она очень плотно прижалась к его груди.
   Игорь почувствовал в сердце необыкновенную сладость. Ему хотелось, чтобы это мгновение продлилось дольше. Но девушку оттеснил какой-то верзила, и Игорь оказался прижатым к поручню, рядом с дверью, где большого труда стоило удержаться, чтобы его не увлекли с собою уже выходившие на следующей остановке пассажиры.
   После того, как стало свободнее, юноша начал искать взглядом свою спутницу, но её нигде не оказалось. И когда троллейбус поехал, он увидел её в окно, а рядом с нею -- верзилу, о чём-то пытающегося с нею заговорить.
   Дома Игорь разогрел вчерашний суп и, поев, поставил на огонь кипятить чайник, а сам, пока не пришли отец и мать, прилёг нa диване.
   Сразу же навалился сон...
   И вот, ему снилось, будто он едет по неровной дороге на скрипящей колёсaми телеге, сидя спиною вперёд, и смотрит на уходящую назад дорогу, с лужами. Слева от него медленно ползут деревья, а справа -- тянется длинная белая бетонная стена. Мелкий осенний дождь тоскливо строчит по лужам...
   И тут вдруг за спиною кто-то ласково приникает губами к его шее, обвивает её руками и слабо пытается повалить его назад. Он подчиняется и падает на спину. Падает долго-долго... В груди растекается сладость... Кружится голова... Над ним мелькает девичье лицо... Наклоняется... Касается чёрными волосами его щеки...
   -- Сынок, пусти папку! -- слышит он -- Папка устал после работы... Дай полежать...
   Игорь мгновенно просыпается -- видит отца, наклонившегося над ним и прикасающегося к его щеке шершавой коричневой ладонью
   -- Опять пьяный пришёл! -- Игорь вскакивает с дивана.
   -- Цыц! Весь в мать пошёл! -- Отец садится на край дивана. -- Сыночек...
   Игорь не слушает, уходит на кухню. Там кипит чайник. Пар, приподнимая крышку, издаёт звуки, похожие на скрип несмазанного колеса.
   Разом вспоминается сон, девушка в троллейбусе.
   Игорь опускается на стул и, уткнувшись в подоконник щекой, начинает тихо всхлипывать.

31. ПОЛУПРОВОДНИК

  
   Вечером Сашка рассказал матери о своём посещении психиатра. Он и прежде не раз говорил ей о том, что желал бы избежать службы в армии, но такие разговоры всегда носили гипотетический характер. Поэтому Полина Ивановна сначала не придала особенного значения словам сына, но когда он сообщил, что назавтра врач назначил встречу, появившаяся проблема взволновала мать.
   -- Ещё чего выдумал! -- воскликнула она, никак не желая уяснить, зачем всё это нужно, -- Ты что? Пойдёшь в армию, как все! И нечего!
   Тогда Сашка стал обвинять мать в нечуткости. В расчёте на материнское самолюбие сказал, что нормальные родители оберегают своих детей от бед и несчастий, не дают им попадать в ПТУ или армию, а заранее устраивают их в институты, чтобы они не служили, не скупятся ради детей даже на взятки.
   -- Откуда нам взять денег на взятки?! -- воскликнула мать. -- Ты видишь, что отец пропивает всю свою пенсию.
   -- Для меня армия будет гибелью! -- отвечал Сашка. -- Ты зачем меня восемь лет учила играть на пианино? Если ты хочешь видеть меня живым, то должна помочь!
   Далее, видя, что мать начала его слушать, он объяснил ей, что ему необходимо лечь в психбольницу, после которой его обязательно комиссуют, потому что никто не захочет нести ответственности, если он в армии что-нибудь натворит, а именно, убьёт кого-нибудь из офицеров, которые будут над ним измываться; или просто сам возьмёт и повесится на армейском ремне от штанов.
   Он повторил ей ту мысль, которую слышал от дворника, что такое в армии случается на каждом шагу, и даже набор производят с учётом несчастных случаев на несколько процентов больше, чем необходимо.
   Полина Ивановна хотя и не была убеждена Сашкиной аргументацией, тем не менее была вынуждена согласиться с необходимостью завтрашнего визита к психиатру.
   -- Я всё расскажу твоему врачу, что ты мне говоришь! Так и знай!
   -- Ты хочешь, чтобы меня обвинили в дезертирстве и вместо армии направили в тюрьму? А после тюрьмы -- всё равно в армию? -- парировал Сашка. -- Ты что, не знаешь законов?! Так ты любишь своего сына? Готова навредить?
   Хотя и было жестоко говорить такое матери и доводить ей до слёз и истерики, однако, "отступать было некуда -- позади Москва". .. "Взявшись за гуж, не говори: "уж" или просто -- не оборачивайся"... "Лес рубят -- щепки летят". ..
   Сашка накапал матери "валерьянки" -- отвёл её к постели, где мёртвым сном уже давно спал пьяный отец.
   Полина Ивановна всю ночь не спала.
   Наутро они поехали в диспансер.
   В очереди к врачу оказалось около десятка человек. Каждый заходил в кабинет и находился там подолгу.
   В помещении было тускло, хотя день был солнечным. Какая-то молодая женщина, с годовалым ребёнком на руках, дожидалась здесь неизвестно чего. И Сашка в шутку подумал: "Неужели может быть болен даже такой маленький ребёнок? Или, его принесли заранее?.."
   Мысль была глупая. Вспоминая вчерашний скандал с матерью, он хотел было уколоть её, сказать: вот, смотри, как хорошие родители заботятся о своих детях и как заранее "отмазывают" от армии.
   Примерно через пол-часа пришла другая молодая женщина, спросила, кто последний и села напротив Сашки, рядом с каким-то подёргивающимся дебилом, дожидавшимся своей очереди. Саше показалось это подозрительным. Женщина могла бы выбрать и другое кресло. Прошло примерно минут сорок. В течение которых Саша с матерью ни о чём не говорил. С собой он не взял даже книги, чтобы как-то случайно не показать своё "благополучное". как он считал, настроение. Однако, если бы у него и была сейчас книга, то навряд ли он смог бы её читать. Мысли его то и дело проверяли всевозможные логические ходы: он вспоминал мельчайшие подробности вчерашнего разговора с врачом и матерью, анализировал, почему врач спрашивала о том или другом, предполагал, о чём она станет расспрашивать мать и как та, вероятно, ответит на тот или иной вопрос. За внешним его спокойствием крылась настоящая одержимость той целью, которую он поставил перед собою. И поскольку игра была начата, и на кон поставлена невесть откуда взявшаяся крупная сумма, то и на средства, оправдываемые рискованной целью, Сашка готов был почти что любые...
   Перед тем, как подошла их очередь, подозрительная женщина, что сидела напротив Сашки, неожиданно поднялась и вошла в кабинет, бросив на ходу Сашкиной матери:
   -- Извините, я на минутку!
   И действительно, она не пробыла в кабинете долго, вышла и "растворилась" в коридоре. А Сашка вспомнил предостережение: "Бойся стукачей".
   Когда мать вышла из кабинета психиатра, Сашка был по макиавелиевски рад, увидев её заплаканное лицо. Вот почему он почувствовал даже некое удовлетворение, когда мать сказала срывающимся на плач голосом:
   -- Оказывается, ты на самом деле серьёзно болен!
   На улице они остановились, посидели на скамье, пока Полина Ивановна не успокоилась и не смогла сказать следующую фразу:
   -- Никогда не думала, что ты так сильно болен! Завтра тебя кладут в больницу!
   -- Да не они кладут, -- возразил сын. -- Я сам этого захотел! Поэтому и кладут.
   -- Нет! -- отвечала Полина Ивановна сквозь всхлипы. -- Я всё рассказала про тебя! И то, что ты не хочешь -- в армию! И мне ответили, что как раз это и свидетельствует в первую очередь о том, что ты действительно болен! Болен не просто, а действительно! Понимаешь? Ведь все нормальные хотят армии!
   -- Хотят?! Нормальные?! -- воскликнул Сашка.
   -- Да, хотят!
   Сашка понимал, что бессмысленно что-либо объяснять и, чтобы переключить разговор на другое, спросил:
   -- Что это у тебя?
   -- Конверт, с направлением! -- ответила мать, снова переходя на плаксивые интонации и поднося к глазам платок. -- Запечатанный... Открывать нельзя...
   "Значит всё! " -- сказал себе Сашка. -- "Решилось!"
   Весь день ушёл на сборы в больницу. Мать несколько раз ходила в магазины, покупала для сына предметы первой необходимости и вместе с ними -- съестное и конфеты.
   Вечером Саша дозвонился до Володи, который оказался пьяным от продолжавшейся до сих пор встречи со своим приятелем, Сашкиным тёзкой, который никак не мог покинуть его жилище, вырывал у дворника трубку, звал Сашку приехать с вином.
   -- Завтра меня кладут в больницу, -- сказал Саша уже не в первый раз, не включавшемуся в разговор Володе.
   -- Какую больницу? -- услышал он пьяный голос приятеля.
   -- Психиатрическую, -- ответил Саша.
   -- Остроумно! -- сказал Володя, не понимая Сашу до конца.
   -- У меня осталась твоя книга, -- сказал Саша.
   -- Какая книга? -- недоуменно спросил дворник. -- Хватит дурака валять!
   -- Психиатрическая, -- пошутил Саша.
   -- Какая?
   -- Возьми бумагу и ручку и запиши, что я скажу.
   -- Подожди...
   Володя надолго пропал. Сашка вслушивался в треск и пощёлкивания в телефонной сети. Наконец, послышался голос его приятеля:
   -- Ну, чего ты хочешь?
   -- Записывай!
   -- Записываю...
   -- Звонил Саша, -- стал диктовать Сашка, -- И сказал, что ложится в больницу...
   -- Какой Саша? -- спросил пьяный голос.
   -- Волгин, -- ответил Сашка и продолжал: -- Библию забери у его родителей. Записал?
   -- Передай ему, -- услышал в ответ Сашка, что он -- сукин сын!
   Саша положил трубку, тяжело вздохнул.
   Утром он проснулся в половине седьмого, как на работу. Появившаяся сразу мысль о больнице не дала уже заснуть, и он поднялся. Умывшись, вернулся в свою комнату, взял Библию и, наугад открыв её, прочёл:
   "Когда же Он приблизился к городским воротам, тут выносили умершего, единственного сына у матери, а она была вдова; и много народа шло с нею из города. Увидев её, Господь сжалился над нею и сказал ей: не плачь, и подойдя, прикоснулся к одру; несшие остановились; и Он сказал: юноша! Тебе говорю, встань! Мёртвый поднявшись сел, и стал говорить; и отдал его Иисус матери его..."
   Саша задумался, пытаясь найти связь прочитанного с его жизненной ситуацией.
   "И отдал его Иисус матери его"... -- повторил он и спросил себя: "Почему так сказано? Кому ещё он мог бы отдать сына, кроме матери?"
   Так и не ответив себе, но решив, что попробует разобраться в этом позже, Саша завернул Библию в большой лист бумаги, перевязал несколько раз крест-накрест бечёвкой и надписал: "Володе".
   После завтрака, услышав в напутствие от отца слова: "Смотри там... Веди себя хорошо!" -- будто он -- маленький мальчик -- уезжал в гости на каникулы к почтенным родственникам, -- они вышли вместе с матерью из дому, поехали на Курский вокзал.
   Точно так же, как и при поездке в диспансер, только уже сидя в пригородном поезде, сын и мать разговаривали мало. Если и начинали было о чём-то говорить, то у матери на глазах моментально появлялись слёзы, которые она долго не могла остановить. Сашка не хотел её переубеждать в том, что он нездоров. "Пусть считает, что болен". -- думал он. -- А то как бы не сказала чего лишнего в психбольнице, если увидит там что-то и испугается..."
   Они вышли из поезда в Электростале и, узнав у местных жителей, куда идти, направились к лесопарку, сквозь деревья которого просматривалась длинная белая бетонная стена, окружавшая территорию больницы.
   Обогнув её, они подошли к металлическим воротам, с будкой для сторожа, который их сразу же пропустил, не потребовав никаких документов.
   "Полупроводник," -- подумал Сашка, предполагая для этой мысли слушателя в лице Игоря, который мог по достоинству оценить этот чёрный юмор, но которого, к сожалению, рядом не было.
   Этим и кончился весь юмор.
   В больнице его донага раздели и заставили вымыться под душем.
   "Как будто перед плаванием в спортивном бассейне". -- подумал Саша, лениво намыливая своё тело затёртой больничной мочалкой. -- "Или -- перед газовой камерой?.."
   Надев полученную затем пижаму и подобрав по размеру тапки, Саша вышел попрощаться с матерью. Слёз у неё уже не было. Наверное, теперь она полагала, что всё будет в порядке: вовремя удалось определить, что сын болен, теперь его должны будут вылечить, и ему не придётся идти в армию, что на самом деле тоже не так уж и плохо...
   -- Видишь, ничего не разрешают своего, -- с досадой сказала она, наверное подумав про себя: "как в тюрьме". -- Придётся всё обратно везти...
   Она поцеловала сына, пообещала приехать через неделю.
   И Сашка покорно дал себя увести туда, куда он шёл, будто на казнь, через которую должен в этой жизни пройти всякий человек по-своему, с тем лишь многоразличием, которое зависит от судьбы, что каждый в какой-то степени выбирает и определяет сам...
  
  

32. ПЛАТЯНОЙ ШКАФ

  
   Длительная пьянка отнимает много энергии и денег... Так бы, наверное, сказал Ерофеев, автор знаменитой книги "Москва -- Петушки". если б написал её продолжение.
   По причине отсутствия финансовых возможностей, необходимых для продолжения серьёзной игры, начатой уже несколько дней назад, после приёма пива, купленного в умеренном количестве, Володе удалось плавно свести на-нет период запоя, расстаться с приятелем, который понял, что денег действительно ни у кого не осталось и даже действительно невозможно ни у кого занять. На прощание дворник пожелал товарищу скорого выздоровления от триппера и, вспомнив, что алкоголь особенно тормозит выздоровлению этого недуга, пожелал другу и воздержания. Руки никто друг другу не подал. Чтобы набраться новых сил и энергии, требовавшихся для того, чтобы управиться со своими двумя работами, где, понятное дело, ему простили "вынужденное отсутствие по причине болезни". следующий день дворник провёл дома за чтением беллетристики.
   За чтением Володю преследовала загнанная в подсознание проблема: где достать денег, чтобы как следует опохмелиться.
   Поскольку в ближайшее время никакой зарплаты не предвиделось, нужно было найти "хитрое решение". Не единожды он кидал взгляд на старый платяной шкаф, функцию которого, казалось, легко могла заменить кладовая в том случае, если в ней приладить "под вешалки" круглую палку.
   "Можно будет приладить и любую другую, не обязательно круглую". -- думал дворник. -- А то и просто набить длинных гвоздей по стене..."
   Придя к такой мысли, он взял несколько листов бумаги и написал: "Продаётся зеркальный платяной шкаф в хорошем состоянии и недорого".
   В понедельник, направляясь со сторожевой работы к дому, Володя остановился у столба, сплошь оклеенного разного рода объявлениями и, выдавив из тюбика канцелярского клея, реквизированного из стола какого-то служащего, прикрепил на чьё-то старое, оборванное, свой листок, с "бахромой" надрезов.
   -- Эй, бядовый! -- услышал он чей-то хриплый голос и обернулся. -- Помоги!
   Володя увидел сгорбленную старуху, протягивавшую ему какой-то клочок бумаги, и узнал в ней местную нищенку.
   -- Прилепи и моё, -- попросила она.
   Володя взял листок, выдавил немного клея и, поместив рядом со своим, прочёл:
   "Сниму угол. Писать до востребования: Москва, Главпочтамт. Ивановой."
   Ещё не дождавшись, пока Володя приклеит её объявление, старуха обошла вокруг столба, проверила содержимое урны, рядом с автобусной остановкой, заковыляла прочь, помогая себе идти какой-то самодельной клюкой.
   Дворник направился по обочине дороги в ту же сторону, что и старуха, памятуя об оставшемся рубле, половину которого он ещё раньше решил истратить.
   Вскоре ему пришлось перейти на тротуар, поскольку он чуть было не наступил на труп собаки, облепленной мухами.
   Володя обогнал старуху, свернул в переулок и вскоре оказался в пивной.
   Время было раннее. Народу ещё было немного. И поэтому он легко завладел пустой кружкой, быстро разменял рубль на "двадцатки". налил пива.
   Выпив первую, наполнив вторую кружку и вернувшись к стойке, он увидел входившую в дверь старуху, ту самую, которой он помог приклеить объявление. Она также, как и он, скоро нашла кружку и, набрав пива, остановилась недалеко от Володи.
   Володя допил вторую кружку. Денег оставалось ещё на целых три. Поколебавшись с минуту, он решительно направился к автомату, поставил под кран кружку и опустил монету.
   Автомат жадно проглотил её и, мигнув огоньком, выплюнул струю пенистой жидкости.
   Володя вернулся на прежнее место, у стойки. Пока ещё никем не занятое, и, прежде чем поставить кружку, немного пригубил.
   К его усам прилипла не успевшая осесть пена. Тыльной стороной ладони он вытер её и, делая новый глоток, взглянул на старуху, стоявшую со своей кружкой на прежнем месте: однако, теперь она была не одна, а разговаривала с уборщицей.
   Дворник невольно прислушался к их разговору.
   -- Вчерась, падла, отнял у мене весь трояк, что я за день набрала, -- говорила нищенка. -- Я и визжала, и в окно милицию звала... Так и не дал, сучий сын. Пошёл и пропил! И ни капли мне не дал!
   -- Ой, сволочь какая! -- кивая головой в ответ, сочувствовала уборщица.
   -- А у мене сегодня день рождения, -- продолжала старуха. -- Домой не пойду... Набяру малость на красное и пойду в метро дремать... Вчерась, ирод, не дал поспать... Всё денег, пьяный, просил еш-шо, да еш-шо... Дума-ат, у мене их мильон!...
   -- Ох, ты, батюшки-светы! -- качала головой её собеседница. -- Жисть-та кака!
   -- Сегодни объявлению написала: "Сниму, мол, угол". Обратный адрес: До востребования в Главпочтамт. Так одна знакомая научила. А то, прям, не знаю, что делать!
   -- А ты пиши мой телефон. Пускай звонють! А то куды ж ты поедешь до Почтапта-то?
   -- А какой он у тобе? Где бы записать на чём...
   -- Вона, у парня спроси!
   Старуха повернулась к Володе.
   -- Милой, есть чем записать, и -- бумага?
   Володя извлёк из заднего кармана помятую записную книжку, порылся в ней, нашёл чистый от стихов листок, вырвал его и вместе с огрызком карандаша, который тоже всегда носил с собой, молча протянул старухе. Та так же молча его взяла и повернулась к уборщице.
   Уборщица продиктовала ей ряд цифр и добавила:
   -- Запиши, как зовут: Клавдия.
   -- Клав- ди- я, -- повторила по слогам старуха, записывая имя.
   -- Если позвонют, я всё узнаю и тебе на следующий день скажу.
   -- Спасибо тебе, Клавдия! Дай те Бог счастья!
   -- Да уж какое счастье! -- махнула рукой Клавдия. -- У самой жисть не лехше...
   Старуха вернула Володе карандаш. Он обнаружил, что третью кружку незаметно как выпил, и пошёл за четвёртой, уже не думая об оставшихся деньгах, полагая, что сегодня или завтра, что-нибудь обязательно придумает.
   Когда он вернулся с пивом на своё место, старуха ещё продолжала разговаривать с уборщицей. Та ей давала совет.
   -- В субботу будет "Родительская"... Приходи в церкву-то. Может кто и посочувствует. Да и денег дадут... Попросишь за ради Христа...
   -- Да... Надо-ть придтить, если сволочь чего не вытворит дома.
   -- А ты если что -- в милицию его!
   -- Да, как же в милицию-то? Ведь сын же!
   -- Какой он тебе сын! Коли такое вытворя-ат над родной-то матерью! Сукин он сын, вот он кто, а не сын! А ты жалеешь!.. Э-эх!
   -- Хоть бы что случилось с заразой поганым! -- плаксиво проговорила старуха, утирая глаза рукой, свободной от кружки, с половиной пива, за которую будто бы держалась, как за какой-нибудь поручень в транспорте. -- Хоть бы прибили где... А всё ж-таки жалко...
   -- Нечего его больно жалеть! Он-то тебя не жалеет!
   Тут Клавдия спохватилась, что ей надо работать и, не попрощавшись ушла.
   Старуха допила пиво, опустила пустую кружку на стойку и направилась к выходу.
   Она подошла к зданию метро.
   Порывшись в кармане, нашла "пятачок".
   Опустила в автомат.
   Спустилась под землю.
   Вошла в подъехавший поезд.
   Какой-то военный сразу же уступил ей место.
   Она села и закрыла глаза.
  
  

Конец Первой Части.

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я

А Л Е К С Е Й В И Ш Н Е В С К И Й

   ...Чем мрак кромешней,
   Тем ярче светит моя нетлеющая лампада...
  
  

1. МАЛЬЧИК И ХОЛМ

  
   Холм был огромным. Яркое летнее солнце -- и Он, заросший высокой полынью и кустами лопухов с колючими и липкими шариками.
   Мальчик быстро карабкался вверх по знакомой ему крутой тропинке до самого верха, поднимался во весь рост и жадно вдыхал лёгкий ветер.
   Отсюда, сверху, были отчётливо видны окна квартиры, в которой он жил и откуда его мать выходила на балкон, чтобы посмотреть на сына и помахать ему рукой.
   Она была ещё молода, а он -- так мал, что оба не мыслили себя друг без друга... Дни тянулись так бесконечно долго для одного и так быстро пролетали для другой, что оба никогда не пропускали случая обменяться взглядами: он -- с Холма, отвлёкшись от своей игры, а она -- с балкона, в промежутках между домашними хлопотами. Между ними ещё существовала та безусловная биологическая связь, которая указывала им на тот момент, когда кто-то хотел помахать другому рукой или просто обменяться взглядом.
   И зимою, когда мальчик садился в санки, чтобы вот-вот съехать с пологого склона по сверкавшему на солнце снегу, что-то толкало женщину взглянуть в окно и проследить, не упадёт ли её ребёнок.
   В любое время, когда кто-нибудь в доме выглядывал в окно, то обязательно видел большой пустырь и на нём -- Холм.
   Холм ненавязчиво влиял на характер и чувства жителей всего дома, перед окнами которого Он жил своею молчаливою загадочной жизнью. Одни любили его, другие терпели, третьим он не нравился. Он был самым настоящим живым существом, с множеством глаз, рук и ног, принадлежавшим одновременно и ему, и жителям дома, чьи окна через свои рамы пристально рассматривали его все дни напролёт, как великолепную картину неизвестного мастера, всегда разнообразную, всегда неповторимую...
   И даже если порою мальчишки старшего возраста в летний вечер разжигали на его вершине костёр, чтобы испечь картошку, которая всегда получалась вкуснее домашней, или -- чтобы расплавить в консервной банке свинец и отлить биту в тщательно вылепленной глиняной форме, -- Холм всегда оставался собою и всегда был неуловимо иным... С костром его сознательная жизнь продолжалась дольше... И уже окончив все домашние хлопоты, люди не могли заснуть, видя в своих окнах огненные блики; находили ещё какие-нибудь дела или просто выходили на балкон и подолгу смотрели на забытый огонь, озаряющий лица давно разошедшихся по домам мальчишек...
   Однажды на пустырь приехали рабочие. Затарахтел бульдозер, начавший выравнивать полосу будущей дороги. И у всех жителей дома бесконтрольно возник вопрос: "Что будет с Холмом?"
   К счастью Холм почти не тронули. Срезали только лишь небольшую Его пологую часть, и стало ясно, что отныне будет невозможно съезжать в этом месте на санках.
   Дорогу заасфальтировали. Вместо неровной тропинки, протоптанной одинокими прохожими, появился тротуар. По нему стали часто ходить пешеходы, а по дороге -- ездить машины, и открылся новый маршрут автобуса. И люди стали ложиться спать сразу после окончания своих дел, и просмотр телевизионных программ стал казаться одним из необходимых дел, и дело это почему-то не приносило отдыха. Редко кто теперь выходил на балкон, чтобы отдохнуть взглядом на одиноком потревоженном Холме. Только мальчишки продолжали по вечерам разводить на прежнем месте костёр, жарить на угольях картошку и отливать биты да пугачи. И мать всё ещё разрешала мальчику бегать на Холм.
   Но на следующий год проложили вторую дорогу и второй тротуар, отрезав у Холма противоположный склон. Движение на дорогах стало односторонним, машин -- больше. Теперь мальчику запретили бывать на Холме, "униженном и оскорблённом" и всё же не потерявшим Своего величия. Но мальчик всё-таки продолжал туда бегать тайком, стараясь скрыться за противоположным склоном Холма от взора матери.
   Ещё через год на пустыре затарахтел экскаватор, вгрызаясь в тучное тело Гиганта, и за несколько дней через весь пустырь прорыл траншею, отчего получилось два Полу-Холма-Близнеца. В траншею заложили огромного диаметра трубы, и бульдозер закопал их, забыв по чьей-то лени сравнять с землёй двух Инвалидов-Обрубков.
   Мальчик и теперь приходил туда, где когда-то находилась сама сердцевина Гиганта. И ребята постарше стали разводить костёр уже не на верху, а, скрытые от посторонних взоров, -- внизу, между Полу-Холмами.
   Они закладывали в костёр черепицу, устраивали взрывы, порою нарушавшие ночную тишину. Кто-то укрепил на одной из вершин канат, украденный со стройки, и ребята одолевали Холм, воображая себя альпинистами или моряками, терпящими кораблекрушение у неприступных скальных береговых утёсов. Школьники тайком от взрослых приходили сюда покурить, взрослые -- распить бутылку, хулиганы -- ограбить школьников.
   Житель первого этажа, пенсионер, по фамилии Палых, не любил Его, особенно после того, как Холм перерезали надвое. Он писал жалобы в различные инстанции с просьбой стереть Холм с лица земли.
   Однажды жена Палого поймала мальчика, когда он при помощи разводного гаечного ключа, взятого у отца, откручивал уличный водопроводный кран, чтобы набрать воды для какой-то игры, и отняла ключ.
   Мальчишки ненавидели Палого и всячески ему мстили. В сад, который он культивировал, загораживая деревьями свои окна от Холма и от посторонних взглядов, они подбрасывали всякий хлам. Как будто заранее предполагая возможную пакость, Палых нарочно не выращивал в своём саду никаких фруктов или ягод, как многие другие жители первых этажей. Он огородил забором и окутал колючей проволокой все возможные к нему подступы. Он разводил только лишь цветы и, будучи врагом мальчишек, приглашал в свой сад только девочек, за игрой которых наблюдал, усевшись с газетой на разогретой солнцем скамейке. И всё равно сквозь листву разросшихся тополей можно было видеть контуры Холма, подавлявшего Палого фактом Своего существования. И, наверное, именно тогда старик первым из всех жителей дома обратил внимание на то, что изуродованное тело его врага обладало одним качеством, мучившим его и одновременно привлекавшим...
   Вот почему однажды, не удержавшись от соблазна давно вынашиваемой мысли, Палых изнасиловал некрасивую двенадцатилетнюю девочку по имени Галя, которую заманил в свою квартиру конфетами, когда рядом не оказалось других детей и его жены. На другой же день пенсионера забрали, а его жена, родители девочки, -- все остались жить в том же доме. Оставался и Холм, со своею трагической судьбою и телом, вдруг превратившимся в помятую грудь поверженной на спину женщины.
   Однажды мальчик ловил бабочек на пустыре. Сачка у него не было, и он выжидал, когда бабочка сядет на цветок, осторожно приближался и накрывал её ладонью. Каждый раз, когда он с замиранием в сердце приближался, бабочка успевала вспорхнуть и перелететь на другой цветок. Так, следуя за нею, мальчик оказался между двумя выпуклостями, в самой сердцевине бывшего Холма...
   И вот... бабочка садится не на цветок, а на осколок от бутылки...
   Мальчик с размаху накрывает бабочку ладонью -- и вскрикивает от боли!
   Из запястья фонтаном бьёт кровь... Мальчик бежит домой, к матери...
   На всю жизнь на правой руке его будет рубец...
   Так Холм начал мстить людям, оставляя следы памяти и на их телах...
   Больше мальчик не приходил к Холму и не помнил уже точно, когда приехал в другой раз бульдозер, и всё-таки сравнял с землёю "Сциллу и Харибду". а на месте пустыря возник цивилизованный бесполый Сквер, со стрижеными газонами и скамейками, где уже в открытую местные мужики начали всё чаще и чаще распивать вино и водку и сквернословить, а их жёны -- прогуливаться с колясками...
  
   "Может быть, с этого всё началось?" -- подумал Саша, приближая к глазам запястье правой руки, где в миллиметре от вены начинался и уходил в сторону шрам.
   Странное состояние, напоминавшее то, когда он был ребёнком, испытывал он сейчас, находясь уже с неделю в больнице.
   Большую часть времени он проводил в постели, стараясь показать, что ему нездоровится, хотя больничный режим и запрещал лежать днём подолгу.
   Полагалось чем-нибудь заниматься: ходить по коридору, читать книги, если больной мог сосредоточиться на чтении, или -- клеить бумажные пакеты. С первого дня Сашку попытались вовлечь в это занятие, посадив за стол с другими больными. Эта деятельность считалась целебной и выгодной и называлась трудотерапией. За неё даже платили какие-то копейки. Однако Саша не мог вытерпеть однообразной работы. Под каким-нибудь предлогом он каждый раз выходил из-за стола, находил тихий угол, чтобы предаться чтению или воспоминаниям и размышлениям, в которые он теперь погружался так, что казалось, будто он видел сон, но при этом всё осознавал и контролировал.
   Каждый день ему делали уколы и давали пить таблетки. Он старался их спрятать под языком, чтобы затем незаметно выплюнуть. Однако действие уколов, которых избежать было невозможно, оказалось таким, что без употребления таблеток начиналась невыносимая головная боль. И вскоре наступил день, когда Сашка "сломался" -- перестал выплёвывать таблетки.
   В их палате было восемь коек. Сначала ему выделили кровать у окна, но на следующий день попросили перейти на другую, рядом с первой, но находившуюся во втором от окна ряду. У окна же "поселился" молодой парень, по имени Борис, с каменным тридцатилетним лицом, который сразу же стал "набиваться в друзья". И Саша вспомнил о том, как его предупреждали: "бойся стукачей".
   На все вопросы Бориса Саша отвечал односложно, стараясь казаться медлительным, подавленным. И когда стукач уставал его донимать и шёл в туалет курить, Сашка думал: "Плохо работаете, суки... Шито белыми нитками..." С самого начала он решил следовать пословице: "Надейся на лучшее -- рассчитывай на худшее". и -- ни с кем, ни под каким предлогом не говорить об истиной причине, почему он -- тут. Вспоминая какие-то фильмы о войне, он представлял себя в концлагере, где каждый заключённый делает всё, чтобы выжить, и где большинство -- трусы и подонки, готовые "пройти по головам" других, следуя правилу: "сегодня умри ты, а я умру завтра".
   По другую, левую сторону Сашиной кровати помещался молодой мужик по имени Анатолий, окончивший Московский Авиационный Институт, раздражительный и едкий на слова еврей, страдавший неусидчивостью. Как "вечный жид" из книги Яна Потоцкого, он всё время "странствовал". только, конечно, не по миру, а -- просто от своей койки до туалета. У его кровати, на тумбочке стояла кружка с водой, к которой он каждый раз "прикладывался". а когда вода кончалась, прихватывал кружку с собой, чтобы наполнить её в туалете, где кроме трёх открытых забетонированных в пол отхожих мест, находились раковина и кран с водопроводной водой. Неусидчивость, которой страдал Анатолий, по всей видимости, являлась побочным явлением какого-то другого, более общего или глубокого психического заболевания.
   Четвёртая в этом ряду кровать обычно была свободна. Её занимал временно вновь поступавший больной, которого затем обязательно куда-нибудь переводили.
   В другом ряду, у окна, располагался пожилой человек, бывший фронтовик, по иронии судьбы с фамилией Смердяков, так же, как и у Достоевского, страдавший эпилепсией. Сашке и другим больным, кроме Бориса, не раз приходилось удерживать его дёргавшиеся в конвульсиях конечности.
   Когда Смердяков чувствовал себя хорошо, то писал низкопробные стихи о войне, с полу-точной и неточной рифмой и без всякого размера, как пишут невежды, не чувствующие законов стихосложения. Он любил читать их вслух, найдя какого-нибудь наивного слушателя из больных, и не отпускал его, пока тот не уставал и не покидал его под тем или иным предлогом. Как-то раз он "взял в оборот" Анатолия. Но тот, послушав его с минуту, без церемоний послал его на "три буквы" и, отпив воды из своей кружки, направился прочь из палаты.
   Следующую от Смердякова кровать, параллельную Сашкиной, занимал тихий мужик среднего неопределённого возраста, который Сашке как-то совсем не запомнился, а далее, параллельно кровати Анатолия -- другой "неусидчивый". по имени Коля, тоже среднего возраста, но в отличие от Анатолия -- толстый. Он тоже до устали ходил по коридору, затем валился на кровать, но не мог улежать и одной минуты, вскакивал, постанывая от боли в пятках, и опять шёл в коридор. В отличие от своего "партнёра по несчастью". кружку он не держал, и утолял жажду в туалете прямо из водопроводного крана.
   На восьмой по счёту кровати помещался молодой парень имя которого Саша не запомнил, поскольку на следующий же день, во время прогулки, парню удалось со снежного сугроба взобраться и перелезть через забор и в попытке утопиться бежать на пруд. Санитары, конечно, успели вытащить его из воды. Больного сразу же перевели в "палату для буйных". помещавшуюся на первом этаже, и откуда уже никого не выпускали ни на какую прогулку и где, по слухам, санитары издевались над больными и избивали из-за малейших пустяков.
   Узнав о случившемся, Сашка подумал: "Наверное, парень решил закосить посильнее, а то, видно, не верят. Может, и мне придётся что-нибудь такое выкинуть?.." Он никак не мог поверить, что всё, что парень сделал, было без разумного контроля: "Ведь знал же он, куда надо бежать, чтобы утопиться". -- думал Саша. -- "Значит заранее запланировал. Если запланировал, то с какой целью? Если, действительно, хотел утопиться, то как он мог рассчитывать, что это получится? Значит, скорее всего, он допускал, что не получится, и потому преследовал целью то, чтобы его перевели к буйным и усугубили диагноз. Значит, недостаточно того, чтобы просто отбыть! Могут сказать, что вылечили -- иди в армию! Как бы не промахнуться!.."
   После того, как восьмая кровать освободилась, её занял мальчик, лет пятнадцати, тёзка Саши, из Кирова, который страдал тяжёлой депрессией, "кочевал" из палаты в палату уже около года. Мальчишка часто жаловался, что ничего не хочет и ни в чём не видит никакого смысла; показывал Сашке шрамы, оставшиеся после попытки перерезать себе вены.
   "Неужели тоже косит?" -- думал Саша. -- "А может быть я только думаю, что хочу закосить, но на самом деле -- такой же, как они, больной? Больной -- на самом деле!?" Но Саша отгонял эту мысль, обессмысливавшую всякое существование, и думал: "Если он действительно считает себя больным, то как же он не найдёт силы в разуме, чтобы сказать себе: Нет, я-то знаю, что я -- не болен! Пусть все думают наоборот... Но только не я! Дайте мне только время!.."
   И Саша ловил себя на мысли, что думает за мальчика по-своему. И всё никак не мог понять того, как можно считать себя по-настоящему больным и согласиться с этим внутренне. И даже если бы человек был болен на самом деле, то его последний шанс -- это отрицать свою болезнь хотя бы внутренне, не соглашаться с этим фактом ни при каком условии, ни при каких кажущихся доказательствах: как приходящих со стороны, так и от собственных чувств, эмоций и мыслей.
   И Саша пришёл к новому умозаключению. Подобно тому, как он поклялся себе ни при каких обстоятельствах не проговориться о цели своего пребывания в больнице, точно так же -- никогда и ни при каких обстоятельствах -- не признавать себя психически больным -- даже перед самим собою.
   Как-то раз Саша из Кирова спросил Сашку, был ли он влюблён. Сашка ответил ему, что был, но не стал распространяться на эту тему, поскольку не хотел, чтобы находившиеся рядом больные слышали. Его тёзка заметил лишь в ответ, что он, мол, и влюблён-то не был, и что вся его жизнь -- сплошная тьма скуки, и потому, что если у Сашки будут лишние таблетки седуксена, то пусть он даёт их ему, так как он их копит...
   -- А зачем ты их копишь? -- поинтересовался Сашка.
   -- Надо... Так... На всякий случай, -- ушёл от вопроса его тёзка.
   "Неужели и этот "овощ" -- тоже стукач?" -- недоумевал Сашка. -- " Хочет войти в доверие, выполняя инструкцию врачей? Или сам делает ход конём наперёд, полагая, что я -- стукач? Или всё -- как есть -- безо всяких домыслов? То есть -- настоящий псих? Но такое не может быть! Почему не может? Ведь я не где-нибудь, а как раз в психбольнице! А раз так, то кто же я?!"
   И снова подкатывало сомнение: не болен ли он тоже на самом деле, "натуральным образом"?
   Несмотря на то, что Саша из Кирова находился в больнице давно, выходило, что ему ничего не помогало, даже сногсшибательные лекарства, которыми тут всех усиленно травили.
   Бедный парень, оставался и после Сашкиной выписки, неизвестно сколько времени, обезличенное несчастное существо, подобное белесому растению, с трудом пробивающемуся к жизни из-под наваленного над ним мусора.
   "Сколько, наверное, таких несчастных повсюду!" -- думал Сашка. -- "И ведь не одна сука, врач, не скажет: "Не верь никому! Ты здоров, мальчик! Ты ещё так юн, чтобы заболеть. Уходи отсюда поскорее прочь и живи! "Юноша, тебе говорю, встань!"
   Сашке хотелось поделиться этими мыслями с несчастным подростком. Но только он пробовал говорить, тот начинал ныть, что он болен. Он не понимал, да если и понимал, то не верил тому, что бы ему ни говорили...
   Ведь кто -- он такой, Сашка? Разве не такой же, как он, больной? А врачи-то -- врачи! Все до одного говорят: "Надо лечиться, детка. А то как бы не было хуже!"
   "Ах, как жалко себя! Что же это за жизнь такая! И ведь раньше всё было не так... Никогда не думал, что буду психом"...
   Эта мысль возникала незаметно, и теперь она возникала и у самого Сашки и повергала в отчаяние...
   Так ныл мальчик, не слушая Сашку, продолжая будто бы свою тоскливую песню, переходящую от всякой мысли или слова в ропот и жалобу. А Сашка думал: "Вот, ведь, сволочи! Гореть им в огне! Изуродовали! Сделали из ребёнка идиота и ещё хотят использовать, чтобы выведывать чужие секреты!"
   И как бы читая его мысли, мальчик, переставал скулить, и вдруг спрашивал: -- А ты хочешь в армию? -- И не получая от Сашки никакого ответа, продолжая свою "песню". добавлял: -- А я, вот, ничего не хочу... Ни в армию, ни домой... А ты?
   Сашка молчал... Смотрел на мальчика...
   -- Ничего... Ты младше меня... У тебя ещё всё впереди... Ты выздоровишь! Выписывайся отсюда! Вот увидишь, всё будет хорошо... Это так всегда бывает, что кажется, будто ничего никогда не будет... И поэтому ничего не хочется... А потом всё меняется. И снова хочешь! И полюбишь ты обязательно кого-нибудь... И тебя полюбят... Только не унывай!
   Саша из Кирова смотрел на Сашку, переводил взгляд на его руки, думал о чём-то своём и по-своему...
   -- А это что такое у тебя? -- он коснулся правого Сашкиного запястья, где у него остался шрам с детства от ловли бабочки. -- Я, вот, тоже себе вены резал... Смотри... -- Саша из Кирова поворачивал свои запястья вверх. -- Видишь?
   Потом он вставал и уходил. Ложился в свою постель. Поворачивался лицом к стене и лежал так долгими часами, каждый день...
   Впоследствии Сашка вспоминал этот их разговор много раз, и каждый раз ему было совестно, что он не решился по-настоящему приободрить мальчика, рассказать ему о Христе...
   В больнице были десятки разных отделений, и в каждом -- много палат. Двери каждой палаты выходили в один большой коридор, с примыкавшими к нему столовой комнатой, одновременно служившей и комнатой отдыха и комнатой трудотерапии -- в зависимости от времени дня. В этой комнате находился телевизор, включавшийся в семь часов вечера и выключавшийся ровно в десять, несмотря на то, что обычно в девять тридцать только лишь начинался какой-нибудь фильм. Смотреть фильмы до конца запрещалось, поскольку они могли вызвать у больных ненужные эмоции. Ещё пол часа отводилось на вечерний моцион, после чего полагалось спать.
   Из больных, находившихся в других палатах, Сашке запомнился старик, по закрепившейся за ним неизвестно почему кличке "Дед Фишка". Говорили о том, что его упекли умирать в больницу родственники, чтобы избавиться от ухода за ним. Это трагическое его положение не мешало издевательствам со стороны молодёжи. Не раз Сашка был свидетелем непристойных сцен. Старика оскорбляли по-всякому. Даже обзывали сложной кличкой: "Во имя Отца и Сына и Святого Духа". -- за то, что он крестился перед сном. Сочетали эти слова с матерщиной, отчего дед начинал дёргаться, брызгать слюной и, не находя иных противодействий, лишь повторял одно: "Богохульники! Богохульники!" -- и уходил прочь, быстро шаркая больными ногами. В туалете, где обычно случались всякие дискуссии между "психами". дед Фишка не раз пытался доказать кому-нибудь из пожилых, что, будто на самом деле нет никакой Заграницы. Что нет ни США, ни Китая и никаких капиталистов, и что, якобы, никто не летает в Космос; а что всё кругом -- обман, который нарочно производят, показывая по телевизору искусно выполненные картинки.
   -- А ты сам-то есть? -- вмешивался в разговор кто-нибудь из молодых.
   -- Я есть! -- переходил на крик старик.
   -- А Бог есть, дед Фишка? -- поддразнивал еврей Анатолий.
   -- И Бог есть! А тебя, вот, нет! -- кричал старик, -- Ты -- как сон, призрак. Сгинь, сатана!
   -- Врёшь ты всё, дед, -- не вникая в суть разговора, говорил заходивший напиться воды неусидчивый Коля.
   -- По башке тхнесну -- тогда узнаешь, сон я или призхнак, -- отвечал Анатолий, картаво произнося "хн" вместо "р".
   -- "Во имя Отца и Сына"... -- начинал дразнить прыщавый блатной наружности рыжий парень из какой-то другой палаты.
   -- Изыди, изыди! -- кричал дед.
   -- Сам изыди, стахный! -- шипел вслед поспешно шаркавшему по кафелю старику Анатолий.
   Спор "об иллюзиях" старик затевал неоднократно, и, как слышал Саша случайно из разговора между медперсоналом, своим "резонёрством" дед хотел создать впечатление, будто болен, и таким образом удержаться в больнице, поскольку дома родственники обращались с ним очень плохо. Несмотря на все издевательства со стороны "психов". он, тем не менее, предпочитал больницу, и врачи, наверное, жалея его, не мешали ему поддерживать эту его "иллюзию".
   Запомнился и скрюченный человек, в очках, страдавший нарушением координации движений и поэтому в качестве профилактики всё время ходивший вдоль стены коридора. Над ним также издевались: ставили на его пути стулья, смотрели, как он преодолевал неожиданно возникавшую преграду, будто подопытная букашка. Чаще всего он не обращал внимания на издевательства, так как задача двигаться была для него важнее. Но иногда, если обойти препятствие было трудно или невозможно (он не мог удалиться от стены или знакомого ему предмета более, чем на расстояние вытянутой руки), больной останавливался и долго дёргался, пока не приходила медсестра и не помогала ему.
   Недели через две познакомился Саша с человеком интеллигентного вида, всегда державшего в руках англо-русский словарь, по которому изучал язык. Более чем о языке этот человек с Сашей не разговаривал. По Сашиной просьбе вскоре мать привезла и ему учебник английского. Саша любил английский ещё со школы, и, вспоминая о том, что некоторые заключённые революционеры, находясь в тюрьмах, не теряли зря драгоценного времени жизни -- изучали языки и науки, решил и он следовать их примеру, и в дальнейшем каждый день сидел с учебником, заучивая на память английские тексты, -- несмотря на трудность сосредоточиться из-за действия лекарств.
   С первых же дней своего пребывания в больнице Саша чувствовал большой духовный подъём и богоприсутствие, подобное тому, которое он испытал в недалёком прошлом. Он оказался, как бы, на краю пропасти... За поддержкой можно было обратиться только к Богу... Он вспоминал и заново переживал чувство своего единения с Ним. Постоянно думал о смысле бытия. Чувствовал, что перед ним раскрывается новый мир, свободный от гнетущего страха перед неизбежной армией. И он думал о том дне, когда выйдет из больницы и поделится со всеми, кого знает, своими мыслями о Боге и убедит их в том, что Он -- есть, и когда они тоже почувствуют Его присутствие так, как он, то наступит небывалое -- вся их и его жизнь переменится. Он проговаривал сам с собой воображаемые диалоги то с Игорем, то с ребятами из Подвала, то с родителями, в которых доказывал бытие Божие, и верил, что сумеет легко убедить их всех до одного в открывшейся перед ним истине и -- о счастье! -- они тоже познают Бога... И он будет переживать вместе с ними их восторг снова и снова!.. И ему уже сейчас не терпелось начать свою проповедь. Он смотрел на окружавших его людей, и не знал, с кого начать, кого из них выбрать: оказывалось, что способных его понять, увы, почти не было...
   Однако как-то раз на прогулке он разговорился с молодым татарином, по имени Рашид, комиссованным из армии. Их разговор как-то сам собою склонился к религиозной тематике. Рашид пообещал переписать для Саши тетрадь, с цитатами из Корана. Рассказал, как его лечат от галлюцинаций: вводят в вену инсулин, который высасывает из крови сахар. При этом больной теряет сознание. Он рассказал, что, будто, в состоянии забытья он сталкивается с дьявольскими силами и когда приходит в себя, то ощущает невыносимую тяжесть своего тела, переживаемую настолько мучительно, что лучше было бы умереть, не приходя в сознание. Этой пытке его подвергали ежедневно. И действительно, Сашка каждый день слышал душераздирающие крики, доносившиеся из специального процедурного кабинета.
   На вопрос, как началась болезнь, Рашид ответил, что с детства очень любил мечтать. Он мечтал так, что порою начинал воочию видеть и слышать субъекты своей фантазии, и это приносило ему особое удовольствие. И вот, однажды, случилось так, что эти субъекты перестали подчиняться его воле. Сначала и это ему нравилось. Но вскоре он стал страдать от галлюцинаций, поскольку из "добрых" субъектов, они вдруг превратились в его врагов, начавших мучить и преследовать угрозами. Тогда он обратился к психиатру. Но психиатр не поверил ему, полагая, что парень хочет избежать службы в армии. И только уже в армии, когда он начал кричать во сне и впадать в невменяемое состояние, обратили внимание на его болезнь и направили на лечение.
   Несмотря на религиозную тематику их беседы относительно Корана, Рашид не вызвал у Сашки особенных симпатий: он плохо и неграмотно говорил по-русски, сам был готов убеждать Сашку в том, что существует и Бог и дьявол; если он и слушал Сашу, то понимал его по-своему. Если бы Саша разбирался в людях получше, то, наверное, Рашид оказался бы ему ближе других окружавших его больных.
   Поняв, что обращать Рашида к Богу незачем, так как он и сам верует по-своему, Саша решил сосредоточить своё внимание на других людях... Ведь, рассуждал юноша, в лечении нуждаются не здоровые, а больные. И хотя все вокруг него, включая и его самого, считались больными, по настоящему больными являлись душевно больные, то есть те, кто не признавал за реальность ни свою душу, ни Бога, её создавшего.
   Так Саша остановил свой выбор на молодом гомосексуалисте, по имени Володя. Они садились в большое кресло, в коридоре, и Сашка, видя, что его вроде бы внимательно слушают, начинал развивать свои идеи. Сам, "без году неделя", ещё даже некрещёный и плохо разбиравшийся в религиозной догматике, он, одухотворённый однажды прочитанным Евангелием, объяснял, что к чему, отвечал на вопросы и... пренебрегал тем, что гомосексуалист старался прижаться к Сашке поплотнее и положить свою ладонь на его колено... Не имея никого другого, кто пытался бы понять его, а, также думая, что его дело -- "бросать зёрна" и не заботиться о том, на какую почву они упадут, Саша слишком поздно понял смысл мудрости, предостерегающей о том, что не следует метать бисера перед свиньями...
   Своею внешностью Володя чем-то напомнил Сашке своего школьного товарища Лёню, еврейского происхождения, за которое старшеклассники его преследовали. Саша испытывал презрение к хамству и цинизму, проявлявшемуся у большинства, назло всем стал дружить с Лёней. Он помнил, как старшеклассники останавливали его товарища по дороге из школы к дому, тащили куда-нибудь в сторону для избиения. Самый сильный сбивал с его лица очки, и, пользуясь беззащитностью своей жертвы, под возгласы собравшихся наносил несколько точных ударов. Лёня падал на землю, подбегало несколько других подонков, начинало куда попало пинать. Затем высыпали содержимое его портфеля на землю, забрасывали портфель либо на крышу трансформаторной подстанции, либо на дерево, и, гордые своей лёгкой победой, удалялись.
   Тогда только находилось несколько человек, не так давно улюлюкавших при избиении, которые теперь снисходительно помогали еврею достать портфель, найти разбитые или ещё не разбитые очки и, как бы, заглаживая свою вину -- даже собрать разбросанные учебники и тетради. К своему стыду, Сашка, оказывался в их числе с той лишь разницей, что не улюлюкал.
   А Лёня был рад и такому виду дружбы, принимал это за норму. Они вместе играли в шахматы, катались на велосипедах, делали письменные задания, проводили в домашних играх вечерние часы.
   Они дружили около двух лет. Но однажды Саша, невольно или по ошибке оскорбил своего товарища, что-то сказав необдуманно. Наверное, он как-то задел его за что-то больное, и Лёня вызвал его на кулачный бой.
   Драка происходила на перемене, в сопровождении одноклассников, особенно радовавшихся тому, что будут драться два друга. Саша без труда сбил с Лёни очки, нанёс ещё несколько ударов и раскровавил ему нос. Сам же получив пару ответных ударов, обиделся. Дружба их после этого прекратилась, хотя они и продолжали ещё сидеть вместе за одной партой.
   Отсутствие в больнице товарища Саша бессознательно решил восполнить, выбрав в друзья Володю, чем-то походившего внешне на Лёню, а недели через две пожалел об этом, так как тот донёс о его "проповедях". о чём Саша понял из разговора с врачом, которая, расспрашивая его о самочувствии, вдруг задала неожиданный вопрос:
   -- А ты, что, говорят, веруешь в Бога?
   -- Видите ли, -- начал Саша и, сам не зная как, нашёлся: -- В философии есть такое понятие: "трансцендентальность". .. Это то, что является для человека, как бы совершенно иным, то есть противоположным другому понятию, -- понятию "имманентности". .. А "имманентность" -- означает что-то изначально принадлежащее предмету, как, например, я -- сам принадлежу себе... И оба понятия эти -- реальны, оба принадлежат реальности... Так вот, для простоты объяснения этих философских терминов, можно понятие "трансцендентальности" заменить словом Бог...
   Саша вдруг резко остановился, почувствовав, что выкрутился, и что сам недоумевает, откуда что взялось сказать.
   Врач выслушала его с недоумением, не нашла, что ещё спросить после такого ответа, который формально её удовлетворил, потому что парень "не полез на рожон" и теперь она могла снять с себя ответственность, не разбирать его дело с главврачом, не менять предварительный диагноз и не назначать новое лечение -- (инсулин?)...
   Тем не менее, случившееся не осталось без внимания -- впоследствии Сашка был подвергнут дополнительным тестам для определения уровня его интеллектуальности, граница которой у всякого больного не могла не смыкаться с маниакальностью... В направлении, с которым он прибыл в больницу, заводской психиатр в предварительном анамнезе характеризовал своего пациента скорее как инфантильного и дебильного депрессионного астеника. Теперь получалось, что в момент предварительного анамнеза, больной находился лишь в изначальной стадии депрессивного цикла, который в условиях больницы перешёл в маниакальную фазу, о чём свидетельствовала скачка оторванных от реальности идей, религиозно-философского оттенка...
   Так к Сашке прицепили ярлык больного маниакально-депрессивным психозом, изменили лекарства на более широкого спектра действия, с повышенной релаксацией.
   После этого случая, Саша начал избегать общения с Володей, хотя тот и продолжал к нему бессовестно "липнуть". Саша ещё раз убедился в верности своей установки: никому не говорить о главной цели своего пребывания в больнице...
   А ведь, мог бы проболтаться, сказать, что он -- не сумасшедший, что он тут, в больнице, совсем по другой причине... Только теперь Саша понял, какую ошибку он делал своей проповедью... Ведь любой мог ему заметить: "Мели Емеля". .. "Врачу, исцелися сам!" И тут вновь вернулись сомнения: уж не болен ли он на самом деле? Не является ли это доказательством того, почему он -- тут?..
   "Невзрачный" пожилой мужик, рядом со Смердяковым выписался из больницы. И сразу же на его место перевели больного с первого этажа. Им оказался не кто иной, как Васька, сын подруги Полины Ивановны, которого комиссовали из армии и направили на лечение после инцидента с его командиром. Васька не узнал Сашу, и Саша, знавший его раньше по школе, где хулиган-второгодник учился с ним в течение года в одном классе, долго пребывал в недоумении: возможно ли такое совпадение: он ли это на самом деле или просто похожий на него парень? Возможно, что и Васька думал то же о Сашке. Начав опасаться каждого человека, подозревая в нём потенциального стукача, Саша теперь избегал какого-либо общения. И от этого становилось не по себе, Саше казалось, будто земля уходит у него из-под ног... Видел знакомое лицо, и в то же время, -- то был как бы двойник Васьки... Уж не выдумал ли он того, что знает его? А если выдумал или если ему это так явно кажется, то не болен ли он на самом деле? И Васька как-то странно посматривал на него...
   Однажды Саша не выдержал и, встретившись с ним в дверях, спросил:
   -- Васька, это ты, что ли?
   -- Я... -- отозвался парень. -- А ты, кажись, Сашка?
   -- Да... А ты как здесь оказался?
   -- Командира, суку, в армии чуть не убил...
   И Васька пошёл дальше по коридору. Опасаясь стукачей и друг друга, больше они ни о чём не говорили. О смерти и похоронах Васькиного отца -- тем более Саша и не подумал заговаривать. Больше между ними ничего общего и не было.
   После каждого утреннего внутримышечного введения нейролептиков, юношу водили длинными коридорами в кабинет, где проверяли его интеллектуальные способности, а вместе с тем, уточняли предполагаемый диагноз и проверяли его "суггестивность мотивированности" -- то есть, не "косит ли" он от армии. Саше задавали вопросы, засекали время, которое он тратил на обдумывание ответа. Саша никак не укладывался в срок. То ли от лекарств, то ли от стрессового состояния, в котором он пребывал с первого дня лечения, его мышление было чрезвычайно заторможено. Впрочем, доверяясь интуиции, юноша всегда находил выход из затруднительных ситуаций. Когда же требовалась чисто интеллектуальная работа, возникали проблемы.
   Какой-то тест заключался в том, что нужно было разложить в две кучки картинки: в одну -- те, на которых изображались одушевлённые предметы, в другую -- неодушевлённые.
   Саша явил здесь верх юродства. Почти все картинки у него оказались одушевлёнными.
   Психолог недоумевала, почему вместе с одушевлёнными оказались: арбуз, корабль, телега и тому подобное. И Саша объяснял, что арбуз -- живое существо, потому что он растёт, меняется сам по себе, и что вообще трудно провести границу между живым и неживым: живая ли амёба, живая ли гидра, рыба, рак, лягушка? Почему же растения должны быть неживыми? И корабль -- одушевлён находящимся в нём капитаном, поскольку он, как бы, является продолжением его рук и ног, повинуется его воле -- точно так же, как наше тело является продолжением нашей души, разума, желаний... И телега была одушевлена тем, что в неё была вложена идея телеги, первоначально пребывавшая в голове человека...
   -- Так, что же, тогда, -- спрашивала врач, молодая, приятная женщина, -- Всё кругом одушевлено?
   -- Выходит так, -- отвечал Саша. -- Я об этом до сих пор не думал... Но сейчас мы вместе пришли к этой мысли... А вы читали Платона?
   Однако вопросы задавала она...
   -- А камень, к примеру, тоже одушевлён? -- продолжала свою линию психолог, не отвечая на его вопрос.
   -- Это спорный вопрос... -- Саша, задумался на пол минуты. -- Пока камень валялся на земле, его можно было бы считать неодушевлённым... Но, вот, как только древний человек взял его в руки и стал использовать как орудие, то камень тут же одушевляется, поскольку он становится носителем идеи человека...
   Саша чувствовал, что заходит слишком далеко в мудрствовании. Но решил, что раз уж так пошло, то пусть будет так. Всё лучше, чем резать вены или бросаться в пруд...
   Последним был такой тест... Врач нарисовала вертикальную линию. Обозначила на ней середину и спросила:
   -- Как ты думаешь, где ты находишься по развитию интеллекта: внизу, в середине или наверху?
   Продолжая юродствовать, юноша задумался с серьёзным видом, ответил, что он мыслит себя почти что перед самой вершиной.
   -- Почему? -- осторожно поинтересовалась психолог.
   -- Потому что мне осталось совсем немного, чтобы оказаться на самом верху интеллектуального развития, -- ответил Саша, как бы подводя итог.
   На этом тестирование окончилось. Сашу повели обратно, а врач вздохнула от облегчения, поскольку устала от пациента более, нежели он от её тестов. Саша же испытывал удовлетворение, будто поиграл в занимательную игру, подобное тому, что было после его визита к психотерапевту на Заводе.
   После этого тестирования, убедившись, что он не попадает в разряд "буйных". Саше разрешили совершать прогулку по так называемому "Большому кругу". -- то есть выходить за пределы больницы и в сопровождении санитара ходить вокруг небольшого пруда.
   Тех, кому разрешалось гулять по "Большому кругу". вынуждали работать -- либо в тарном цехе -- колотить ящики, либо -- в теплице, где выращивались огурцы.
   В тарном цехе, куда поначалу привели Сашку, он к немалому своему удивлению встретил родственника -- мужа сестры матери -- ни кого иного, как Вишневского Алексея Николаевича, самозабвенно работавшего молотком.
   Оба сразу узнали друг друга.
   -- Ты как здесь? -- спросил Вишневский, и в звуке его голоса, Саша почувствовал прикосновение того старого мира, из которого он попал сюда и от которого сильно отвык.
   -- Лечат... -- ответил он, не находя иного объяснения.
   -- И давно лечат?
   -- Скоро будет две недели...
   -- И я столько же...
   Из-за дружного стука молотков работавших, было невозможно разговаривать. Родственники вышли из цеха и остановились на крыльце, под козырьком.
   На улице шёл дождь. Вишневский закурил.
   -- А меня, вот, твоя тётка, падла, упекла сюда...
   -- Как же так? -- удивился Сашка.
   -- А так вот! -- начал рассказывать Алексей Николаевич. -- Поехал я по совету твоей матери, может ты знаешь, мириться с женой, да не доехал... Встретил знакомого в электричке... Сам понимаешь, упоил он меня... Я на это дело слаб... Возвращаюсь домой -- здорово меня что-то развезло, помню... А жена меня поджидает... Сама, значит, приехала... Ну, там, слово-за-слово... Скандал... Я и не заметил, когда она успела их вызвать. Приехали, повязали, и -- в больницу. Продержали сначала в буйном отделении, а потом, видят, что я сам -- милиционер, перевели...
   Вишневский сплюнул на землю.
   -- Понятно, -- сказал Сашка, -- А я сам пришёл к психиатру... Пожаловался на плохое самочувствие...
   -- Зачем? -- Вишневский затянулся дымом.
   -- Как сказать... -- Саша не хотел посвящать Вишневского в тайну, хотя и знал, что можно было не бояться. -- На Заводе, вот, мастер житья не давал... Всё требовал нормы какие-то выполнять... Я не высыпался, пить начал... Да ещё бред какой-то стал плести с приятелем про дядю Колю-робота. Он на Заводе тоже работает... Мужик такой... Так мы про него всякие истории смешные начали выдумывать... Так мне стало казаться будто все те истории -- правда...
   -- Это что за дядя Коля?
   -- Круглов его фамилия... Только мне стало казаться, будто бы он не человек, а робот...
   -- Постой-постой! Так я ж его, наверное, знаю... Этот дядя Коля в сорок пятом на танке до самого Берлина доехал! Хотя же и здорово упоил он меня в последний раз!
   -- Вот-вот! Это он самый и есть! Я тоже слышал, как он говорил, что на танке до Берлина дошёл... Странно всё как-то очень... Много совпадений... Вот и мы как-то вроде случайно тут встретились... Вот я и пошёл к врачу... Мне, ведь, уже восемнадцать лет исполнилось... Знаешь, дядя Лёша, что я имею в виду...
   Родственники замолчали, каждый, испытывая волнение, будто от неловкого положения, в котором оба оказались.
   -- Ну и как сейчас? Лучше? -- прервал, наконец, молчание Вишневский.
   -- Да... Вроде хорошо...
   -- Мать-то бывает?
   -- Каждую неделю гостинцы привозит.
   -- А моя, стерва, пришла было раз... Так я её и видеть не захотел... Ты матери-то скажи, что мы встретились тут... А то, наверное, не знает, куда её сестрица меня упекла.
   -- Да здесь вроде неплохо... -- сказал Сашка.
   -- Так-то оно так... Отдохнуть хорошо... Но что теперь будет с работой-то? Уволят...
   -- А мне всё равно, что с работой будет! Главное, что... -- Сашка не договорил. Он хотел сказать: "Главное, чтоб в армию не взяли". но вспомнил о стукачах...
   -- Что главное? -- переспросил Вишневский.
   -- Главное, чтоб здоровье поправить, -- нашёлся Сашка.
   -- Так-то оно так! -- Вишневский угадал мысли Сашки. -- И машину водить нельзя будет... Получишь "жёлтый билет". .. Не на всякую работу принимать будут... И в институт дорога закрыта... Эх, твою мать! Сколько мы ошибок-то делаем в жизни! Но да не мне тебя учить! Сам -- не маленький! Сам решил... Только б я на месте твоей матери... -- Он не договорил. -- Что ж она тоже считает тебя больным?
   -- Тоже... -- подтвердил Сашка. -- Сразу поверила им! С первого слова!
   -- Ах, дура! -- Вишневский выругался нецензурно. -- Это они обе не иначе как сговорились!
   -- Да, нет, дядя Лёша! -- возразил Сашка, -- Я сам её убедил. Я сам всё устроил!
   -- Если удержусь на своём месте, когда выйду отсюда, то устрою тебя сторожем на хорошем объекте. Денег больших не обещаю, но всё, что смогу, сделаю!
   -- Спасибо...
   -- Да, что там... Ты в каком корпусе лежишь?
   -- Вон, в том... -- Саша показал рукой на здание, крайнее справа.
   -- А я -- во втором, сосед, значит твой...
   -- Странно как-то, что мы здесь встретились, -- заметил Саша.
   -- Да... Мир тесен...--Вишневский докурил, бросил окурок в сторону.-- А жизнь сложна... -- добавил он.
   -- А вам что, нравится здесь ящики-то колотить? -- поинтересовался юноша.
   -- А что ещё делать? Куда-то же надо себя девать!
   -- А мне не нравится. Завтра попрошусь в теплицы. Там тихо...
   -- Мне там скучно... Я был там уже...
   -- А мне не бывает скучно...
   -- Ишь ты!
   -- Я люблю думать, размышлять. -- Саше показалось, что он нашёл собеседника, который его понимает.
   -- Смотри... Дело твоё... Только ты не очень-то того... -- Вишневский покрутил у виска пальцем. -- Если что узнаешь от матери обо мне, сообщи... Я каждый день здесь, в тарном цехе.
   -- Хорошо, дядя Лёша...
   -- Да не говори тут никому, кто я -- тебе... Никогда не знаешь, как и что может обернуться... И сам будь осторожен...
   -- Да, я это понимаю...
   -- Ну, пошли работать...
   Они вернулись в цех и принялись за работу. Работали до обеда, иногда переглядываясь. Но больше не разговаривали. Саша попрощался с Вишневским, который даже пожал ему руку, и через дождь направился к своему зданию.
   Вишневский поглядел ему вслед и неспешно, стараясь не наступать на дождевых червей, оказавшихся на асфальте в большом количестве, пошёл по лужам к другому корпусу больницы.
   Сняв мокрую фуфайку и сапоги, на размер большие, чем нужно, и надев больничные тапочки, он, в ожидании обеда, остановился у окна, погрузился взглядом в мокрое от дождя стекло...
   Пообедав, он не пошёл, как обычно, снова колотить ящики, сославшись на плохое самочувствие. В своей палате, стоя у окна и глядя на стену противоположного корпуса, где помещался Сашка, он погрузился в воспоминания...
   Он вспомнил откровенный рассказ жены после их женитьбы о том, как она была впервые замужем за каким-то научным работником, евреем, который всё время читал политические книги и газетные новости, откуда, якобы, умел извлекать скрытую для обывателя информацию. Вспомнил, как она рассказала ему о том, что вскоре изменила научному работнику из-за того, что он оказался "полу-импатентом". стала любовницей какого-то члена Союза Писателей, "поэта". использовавшего в своей работе кем-то до него состряпанный подстрочник перевода малоизвестных поэтов из далёких советских республик. Он рифмовал подстрочник, получал гонорары, пописывал даже и свои стишки и издавал их отдельными сборниками.
   -- Но я же не прошу тебя об этом рассказывать! -- просил Вишневский. -- Я не желаю этого знать!
   Но, будто назло ему, в другой раз, жена показала фотографию своего бывшего мужа и другую -- бывшего любовника. Вишневский вырвал у неё их из рук, изорвал в клочья, ушёл из дому, хлопнув дверью, так что из-под наличника посыпались куски цемента; вернулся поздно ночью сильно пьяным...
   После этого стоило его жене сказать что-либо, связанное с её прошлым, у Алексея что-то болезненно шевелилось внутри и через день-другой он обязательно напивался.
   Однажды он нашёл на книжной полке книгу стихов с фамилией бывшего любовника жены -- и разорвал её... Жена устроила скандал. Он ушёл в долгий запой. И теперь уже всякий раз начинал пить без повода, сам, не осознавая причин, побуждавших его к этому.
   "Почему она хотела всё это помнить". -- спрашивал он себя. -- "Ведь я зачеркнул в своём сознании всё прошлое... И никогда его не вспоминал... Старался, по крайней мере... А тем более -- рассказывать другим! И кому? Близкому человеку: мужу -- о любовнике!.. Пусть о прошлом... Но если прошлое для неё живо, значит настоящее -- неполноценно. И её воспоминания оскорбляют точно так же, как будто бы она изменила мне в настоящем..."
   "Прав Лев Толстой". -- продолжал думать Алексей. -- "Первый ход делает женщина. Она обрекает на путь страдания и дисгармонии не только себя, но и других -- тех, кто будет вынужден сожалеть о несбывшемся, держа в руках отцветший букет или надкусанное яблоко..."
   Да, он готов ей всё простить, но лишь при условии искреннего забвения ею прошлого, над которым он, увы, не властен... И если она любит его или хотя бы уважает, то она должна это понимать и придти к этому добровольно, сама, отнюдь не кидать ему "перчатку": на, мол, посмотри, какая у меня была жизнь и любовь, на которую ты, ничтожество, не способен..."
   Дождь уже перестал. Тучи разошлись. Солнце, клонившееся к закату, отсвечивало от корпуса больницы, в котором находился Сашка. Какая-то преждевременная муха тыркалась головою в стекло, потеряв обратную дорогу на свет Божий или, народившись тут, в какой-то тёплой щели, и вовсе не знала выхода в большой мир. Вишневский стал её ловить, высыпав в карман пижамы спички и пытаясь накрыть муху пустым коробком. Вскоре ему это удалось. Он подвинул стул, встал на него, и, дотянувшись до фрамуги, открыл коробок с мухой.
   "Глупая". -- подумал он, слезая вниз, -- "Сама-то, небось, не выберешься отсюда..."
   После обеда Сашка, тоже, как и Вишневский, не пошёл работать, а сел у окна писать письмо своему товарищу из радиомастерской Саше Наумову, с которым был более всего дружен и хотел поделиться важными, как он считал, мыслями.
   "Здравствуй, Саня!" -- писал он. -- "Ты, наверное, не знаешь, где я и куда исчез. А я нахожусь в психиатрической больнице! Не буду тебе сейчас объяснять все причины, вследствие которых я -- здесь. Будет другое время для этого, когда я отсюда выйду. Хотя не могу тебе точно сказать, когда это будет. Может быть, ты уже уйдёшь в армию. Будет жаль. Но хочу сообщить тебе, пока ты ещё не забрит, важные мысли, пришедшие мне до того, как я лёг в больницу, и те мысли, которые получили у меня здесь развитие... Это не просто мысли. А это -- прозрение! Иначе не назовёшь! Вот что я тебе хочу сообщить: существует Бог! То, чему нас обучали в школе -- бред и обман! Представь себе сказку -- прекрасную и, казалось бы, неосуществимую, такую, как идеал... И вдруг, однажды, ты узнаёшь, что сказка эта -- не сказка, а настоящая реальность. Причём ты не просто узнаёшь, а сам оказываешься внутри этой Реальности! То же самое и относительно Бога. Повторяю: Он существует! Я это ощутил так же, как если бы был слепым и однажды, прозрев, увидел Солнце, в существование которого до своего прозрения я мог не верить, будучи просто слепым...
   Я жду того времени, Саня, когда выйду отсюда и поделюсь с тобою всеми мыслями, переполняющими меня сейчас. Я жду того времени, чтобы креститься в церкви и узнать всё о Боге, прочитав много разных книг. Одну из них, Библию, я читал не так давно. Ты тоже прочтёшь её и, я не сомневаюсь, почувствуешь то же, что и я.
   Без Бога мы живём всё равно что во мраке или тяжёлом сне... Поэтому мы живём неправильно, делаем много ошибок и зла. Ты и я будем жить скоро по-другому. Только ты верь всему, что я тебе пишу. Это главное! И не думай, что я -- по-настоящему "crazy". Вспоминаю наше пьянство в Подвале, все безумства, которые мы творили... Надо изменяться, совершенствоваться... Тебе будет трудно, когда ты окажешься в армии... Но вера в Бога тебе поможет и спасёт. Вот почему я спешу поделиться с тобой этими мыслями. Пока ты ещё не забрит!
   Начни уже сейчас! Начни с того, чтобы хотя бы не ругаться матом. Это, конечно, трудно в условиях Подвала и армии... Но это важно. Потому что это -- начало. Нужно очистить своё сознание от грязи, чтобы оно заполнилось божественным... Кажется, что мне немножко это удалось. Не потому что я -- такой. Я ничем не лучше других людей. Но почему-то Бог открылся мне...
   Пиши, что ты об этом думаешь. Жду твоего ответа. Тогда поделюсь с тобою ещё многими другими очень важными в нашей жизни соображениями.
   До встречи! Саша.
   P.S. Читаю Л. Н. Толстого. Оказывается он был религиозным. Перечитай "Войну и Мир". Только ничего не пропускай. Те главы, которые кажутся "скучными". на самом деле -- самые главные".
   Саша запечатал письмо и отдал медсестре, попросив её опустить конверт в почтовый ящик. А сам прилёг на постели.
   Ему вспомнилось, как на праздник Победы, 9 Мая, Саша Наумов пригласил его на пьянку. Сам он был с девушкой, которую звали Ольгой. У них был лёгкий роман. В Подвале, среди приятелей, Наумов часто жаловался на подругу, что она никак не хочет нарушить свою девственность. На праздник были приглашены ещё двое радиолюбителей с подругами. А для Сашки, даже не спросив его, хочет ли он этого или нет, Ольга привела свою подружку по школе Люду, неразговорчивую и некрасивую девушку. Было накуплено достаточное количество вина, и, уже изрядно выпив, под грохот какой-то "забойной" музыки, забыв о "минуте молчания" в память погибших, во время которой соседи колотили им по отопительным трубам, -- молодёжь без удержу веселилась. Сашка и не помнил, как он оказался с Людой наедине и целовался с нею поздно ночью, лёжа в газоне, неподалёку от дома, где жил Наумов... Потом они доехали до Людиного дома, но домой она не пошла, а почему-то сразу согласилась провести с Сашей ночь в подъезде -- и они ещё продолжали целоваться на ступеньках, у самого чердака... Если бы на месте Сашки оказался другой, например, такой парень, как Славка из Подвала, хваставшийся, как-то о том, как в пионерском лагере он, под предлогом получше разглядеть звёзды, забравшись на стог сена, заставил свою девушку потерять девственность, -- то Люда бы вышла из подъезда женщиной. Но ничего такого между Сашей и Людой не произошло, и под утро они расстались...
   Впрочем, игра была начата, и оба, не зная её правил, продолжали теперь встречаться на Воробьёвых горах и -- без удержу целоваться... Целоваться было главным в их встречах. Сашка чувствовал себя неловко, не зная, о чём говорить с Людой. Она тоже была немногословной. Поэтому всё время оба молчали. Сашка не любил её, знал, что ничего серьёзного у них быть не может, и не стремился овладеть девушкой по-настоящему, чтобы не обидеть и не разочаровать человека. Однако, следуя какой-то инерции и примеру Наумова, продолжал встречаться с Людой, пока, наконец, не понял, что игра затянулась: девушка была влюблена в Сашку без памяти.
   И тогда он под тем или иным предлогом стал отказываться от встреч, когда Люда звонила ему, чтобы назначить свидание, пока, наконец, не перестала звонить...
   Саше было искренне жаль её. Но он не хотел обманывать ни её, ни себя. Он чувствовал, что лучше обрезать их отношения сейчас, чем потом, когда их связь зайдёт слишком далеко... Ни её, ни его -- никто не обучал, как нужно поступать, чтобы не причинять другому зла и мучений... Приходилось на собственном опыте узнавать законы жизни, любви, страданий, которых для большинства людей не существовало. Как будто двое детей -- мальчик и девочка -- они оказались в одиночестве, на огромном поле, полном бугров и ям, и случайно встретившись, чуть не упали оба в одну из них. И не научившись ещё ходить, взялись было за руки, но из трусости одного, разошлись в разные стороны, чтобы пытать судьбу в одиночку -- падать и вновь подниматься, встречать других людей, чтобы расставаться с ними и, наконец, увидеть свет, выползти из ямы, пойти по узенькой найденной с таким трудом тропке... И это было лучше, нежели они оба до сих пор бродили бы по этому полю или сидели в одной из понравившихся им ям...
   Саша приоткрыл глаза.
   Рядом с его тумбочкой стоял Борис и, вытянув верхний ящик, листал Сашин дневник, полагая, видимо, что юноша спит. Саша не пошевелился и сквозь щёлочки глаз продолжал наблюдать за стукачом...
   Свинцовое вытянутое лицо, без эмоций, с загибом губ вниз, хладнокровно смотрело своими глазами в ящик. Обе руки были наготове: одна -- захлопнуть тетрадь, другая -- сразу же задвинуть ящик, в случае если Саша пошевельнётся. Как давно он читал его дневник -- Саша не знал. Но он решил оборвать его занятие и стал поворачиваться со спины на бок -- в тот же миг Борис оказался на своей кровати. Даже если бы Саша уличил его в чтении, тумбочка была общая, он имел право ею пользоваться...
   "Что он мог узнать такого из моего дневника?" -- подумал Саша. -- "Ведь я и писал-то в расчёте на подобное... И тем не менее... Цитаты из "Войны и мира"... Всё -- о религии... Почему они до сих пор так усиленно наблюдают за мною? Неужели прочли письмо к Наумову?"
   После ужина Саша вытащил дневник и начал перечитывать, начав с первой записи:
  
   "I met a little girl
   Who came from another land.
   I could not speak her language
   But I took her by the hand.
  
   We danced together...
   Had such fun...
   Dancing -- is a language,
   You can speak with anyone..."
   By Edith Segal.
  
   О чём скажет стукачу это стихотворение, которое Сашка запомнил ещё со времён, когда учился в школе? Разве поймёт этот урод то, что сейчас, здесь, в психбольнице, он вспомнил его и записал, думая о той девочке, из Германии, в которую был когда-то влюблён, у которой папа был дипломатом, и которая каждое утро ездила в школу на голубом автомобиле?..
   Саша с ностальгически сладким чувством предавался воспоминаниям того времени, выдумывал не существовавшее, мечтал о том, как, выйдя из больницы, несмотря на то, что он -- такой неблагополучный, соберётся, придёт снова к её подъезду, дождётся, встретит её и всё ей расскажет... Разве не поймёт она его? А потом они возьмутся за руки и пойдут вместе куда-нибудь. Им обоим будет так хорошо! Будет опять весна... Будет таять снег, и по мостовым будут бежать ручьи... Всё будет так, как тогда, когда он впервые увидел её на автобусной остановке...
   Тяжело было возвращаться к действительности после таких погружений в воспоминания и грёзы...
   Саша стал читать дальше:
   "Князь Андрей у Л. Толстого:
   "Как же я могу быть убитым? Я, со своим богатым духовным миром, я, которого все так любят".
   Да и действительно, какое значение может иметь всё это, что может испортиться, сломаться, истереться? По сравнению с тем, что мне нравится и не нравится, что, я знаю, должно быть так и только так идеально, но... чего... нет...
   Мысль не обязательно нужно доказать; мыслью необходимо однажды проникнуться, почувствовать, понять, как аксиому, -- то есть, что это может быть только так и это не подлежит моему сомнению. Поверить нужно. В вере мы увидим тысячу аргументов, которые невозможно выразить, доказать словами, а возможно только интуитивно почувствовать. И это будет больше, чем доказательство, плоское, геометрическое. Это -- сама чистая, ничем не отравленная суть..."
   Саша остановился. Если стукач что-то понял, то следовало ожидать продолжения разговора с врачом". -- подумал он. -- "Как мне ответить на вопрос: верующий ли я? Я ведь и сам ещё не знаю! Ведь я только что уверовал. Ведь я ещё многое не проверил... И со многими вещами не согласен... Но теперь уже всё равно... Пусть читает, подонок! Буду и дальше писать всё, что думаю, всё, что нужно мне! Авось прорастёт в его грязной душе хоть что-нибудь хорошее...
   На следующий день Саша написал Володе-дворнику письмо, объяснил ему, где он находится, пригласил навестить, "подобно тому, как он навещал некогда своего приятеля". Зачем Саша намекнул этими словами о разговоре в кафе? Он и сам не знал. Наверное, хотелось, чтобы Володя проявил такое же к нему участие, показал, что он такой же хороший и верный друг, каким он, был для Сашиного тёзки, прошедшего через психушку.
   Володя приехал через две недели. Намёк в письме был понят, и он тайком передал Саше четвертинку водки, извинился, что не привёз большего количества, поскольку сильно поиздержался и не знает, где достать денег, чтобы заняться лечением зубов.
   Саша поблагодарил Володю, спрятал бутылку в большой боковой карман пижамы.
   "Запретный плод -- сладок!" Он не столько хотел выпить, сколько ему было интересно совершить то, о чём потом можно было бы вспомнить вместе с дворником, поговорить, рассказать кому-то другому...
   Но к Саше Володя относился иначе, чем к своему другому приятелю... Если того он считал здоровым, то Сашу -- нет...
   Об этом он не постеснялся даже сказать, когда они прогуливались по территории больницы. Саша похвастался приятелю о том, как ему удалось обхитрить сначала заводского психотерапевта, чтобы попасть в больницу, затем -- теперешних больничных врачей и психологов на тестировании.
   -- Если бы не твои советы, наверное, у меня ничего бы не получилось, -- закончил Сашка свой рассказ, в котором невольно несколько преувеличил свои "подвиги".
   -- Честно говоря, старик, ты зря радуешься этому, -- ответствовал ему дворник. -- Ты и был не совсем-то здоров, скажу тебе откровенно... Иначе бы у тебя ничего не вышло. Не только я, но даже Игорь так считает... Я с ним как-то раз на Заводе потолковал обо всём... Он мне тогда рассказал одну историю про тебя...
   -- Какую историю? -- опешил Сашка. -- О чём ты?
   -- Да, вот, про то, как ты на Заводе ни с того, ни с сего лампы дневного света начал колоть...
   -- Да, ведь, это была игра! -- возразил Сашка. -- Мы играем в это на Заводе: то кран водопроводный открутим, то "забьём" друг друга в шутку...
   -- Вот-вот! Это и не нормально! Игорь со мной согласен. Он сказал, что ты всегда был инициатором в таких делах.
   -- Так-так! -- Саша замолчал, задумался. Эти слова Володи будто подкосили его. Считать себя больным -- значило зачеркнуть все "заслуги" своей изворотливости и хитрости, исключить весь "подвиг". который, как считал Сашка, он совершал, противостав один на один с государственной бюрократической машиной, в которой, оказывалось, ему было заранее отведено место поломанной шестерёнки.
   -- Ты, не переживай, старик... Каждому -- своё... Вот, Игорь, тоже по твоему совету ходил к психотерапевту после тебя... Так, у него ничего не получилось... Ему так прямо и сказали: "Идите, молодой человек, в армию. Армия снимет все ваши проблемы".
   -- И ты с этим согласен? Зачем же он пошёл следом за мной? Там -- что, дураки? Они же наверняка сразу спросили его, в каком цехе он работает. А следующим вопросом, наверняка был такой: знает ли он Сашку Волгина и где теперь -- Сашка? И что, ты думаешь, он ответил?
   -- Да, действительно, он передал мне свой разговор с психиатром. Он ответил что тебя не знает...
   -- Ему поставили вилку. Но я бы на его месте не врал и ответил бы, что знаю... А дальше "косил" бы, рассчитывая только на себя, на свою игру. Его сразу уличили в нечестности -- поэтому у него ничего и не получилось!
   -- Откуда ты знаешь? Всё могло быть не поэтому. Неужели ты, и правда, думаешь, что сумел всех обхитрить! Сам же сказал, что там -- не дураки!
   -- А твой приятель, разве тоже больной, если сумел "закосить" из-за того, что не мог поверить в существование Святого Духа?
   -- А он и правда, не верит ни в Бога, ни в чёрта...
   -- Поэтому у него получилось?
   -- Послушай, старик, я его знаю много лет! Он окончил институт, он образованный и начитанный! Неужели ты думаешь, что у тебя или Игоря могло всё так легко получиться! Согласен, Игорю не следовало идти к тому же врачу... Ты ему подпортил... Но и с другим врачом у него ничего бы не вышло... А с тобой совсем другая история... Игорь мне рассказывал, что ты, веришь, будто какой-то дядя Коля, что работает на Заводе, на самом деле -- не человек, а робот...
   Сашка рассмеялся. Он вдруг захотел "поддеть" дворника.
   -- Да! Он, правда -- робот! Он мне по радио передал, знаешь что?
   -- Ну, что? -- Дворник остановился, чтобы прикурить. Они уже давно вышли за пределы больницы, на "Большой круг". куда Саше разрешили выйти под подписку Володи.
   -- А вот то! Дядя Коля решил отрастить бороду, потому что все кусачки изломал, откусывать свою щетину, и что он потратил на процедуру бритья три тысячи часов, и что если он не будет бриться, то борода достигнет длины восьми метров. И тогда он сэкономит для Завода огромные деньги. Борода-то у него не простая, а из посеребренной проволоки! И ещё он сообщил, что стоимость компонентов человеческого тела -- несколько миллионов долларов. И чтобы создать организм, подобный его, нужны даже биллионы долларов. А в единую систему, отладку и пуск в действие не хватит всех сокровищ мира!
   -- Постой-постой! -- Володя заслушался Сашкиной болтовнёй, так и не закурив. -- Я где-то обо всём этом читал... Что-то здесь не так...
   Сашка остановился напротив приятеля, силясь что-то вспомнить, он ждал, когда тот зажжёт спичку и закурит.
   -- Ещё дядя Коля стихи пишет. Он собирается их издать в Заводской газете. Хочешь послушать?
   -- Какие стихи? -- Дворник раскурил сигарету, с любопытством смотрел на приятеля.
   -- А вот, к примеру, из последних, что он мне передал вчера:
  
   По улицам мчатся глупо
   Неуклюжие жуткие звери.
   А в их животах почему-то --
   Люди сидят, у двери.
  
   Троллейбусы мигают глазами.
   Делают вид, что видят.
   А мы и не знаем сами,
   Куда наши ноги выйдут.
  
   Сашка, не глядя на опешившего дворника, двинулся по дорожке дальше, продолжая прогулку.
   -- Послушай, старик! Это же мои стихи! Я ведь тебе их не читал! Только у меня там немного по другому... Это что, тебе Круглов, что ли их пересказал?
   -- Да, вчера...
   -- Он, что, навещал тебя, что ли?
   -- Нет. Он не мог меня навестить. Он ведь к Заводу приписан, знаешь, как раньше: были такие посессионные рабочие. У него и документов-то нет. Он с Завода -- ни ногой! Он же робот. А роботам не полагается документы иметь. Те, что были, он давно потерял по пьяни. А документы те он получил от своего бывшего создателя, инженера, который его смастерил из сэкономленных материалов, придав ему свой лик; -- так он того своего инженера-то порешил: стукнул куда надо, чтобы комнатой в коммуналке завладеть. Двойника тогда забрили по его навету -- ещё в тридцатых годах. А потом, когда война началась, отправили в штрафной батальон. Там он и погиб. А дядя Коля-робот по его документам стал жить и работать, совсем как человек...
   -- Слушай, Сашка! Постой! У тебя же шизофренический бред! Ты, ведь болен...
   -- Зачем же ты тогда привёз мне водку, если считаешь меня больным?
   -- Ты же меня просил!
   -- А если я тебя сейчас попрошу разбить этот фонарь? -- Юноша показал на фонарный столб, рядом с бетонным забором, вдоль которого они прогуливались.
   -- Зачем же делать такие сравнения?
   -- Как зачем? Я, вот, лампы на Заводе бил, потому что выражал ненависть к Заводу и знал тогда, что больше его не боюсь, потому что покидал его. А те игры с Игорем, которые ты считаешь ненормальными, были лишь способом защиты, чтобы выжить в той ненормальной заводской обстановке. Я ведь не стану бить лампы у тебя в гостях! А на Заводе -- я был всё равно что в рабстве: это разные вещи. Ведь рабство -- ненормальная вещь! Поэтому-то я и спасаюсь тут от армии, что не хочу оказаться в ещё худшем, чем на Заводе, рабстве. Что там мне останется бить, какие там будут "трубки"? Нет! Там мне дадут автомат! И вот тогда, кто знает, что я сделаю?..
   -- Так ведь видишь! -- перебил его дворник. -- Значит они правильно боятся! Значит, тебе опасно быть в армии!
   -- А тебе? Почему ты сам-то "косил"?
   -- Ну, я -- другое дело! Я -- свободный художник. Кошка, которая гуляет сама по себе... А потом, я только хотел "закосить". только пробовал... И у меня не получилось... Ты же знаешь, что я не пошёл в армию по другой причине, из-за матери...
   -- А если бы, всё-таки, пришлось идти служить?.. И тебе дали бы автомат... Ты стал бы стрелять в людей?
   -- Ну, это -- пустой разговор! Я не знаю... И поэтому я избежал армии...
   -- Это не объяснение! Вот я стараюсь избежать армии, потому что знаю, что стрелять бы ни за что не стал!
   Володя ничего не ответил, промолчал. Приятели вернулись с "Большого круга" и теперь молча шли по дороге, между корпусами больничных зданий.
   -- Большая больница-то! -- заметил Володя.
   -- Да, как Завод, со своими улицами, -- Саша обернулся, посмотрел на ворота через которые они только что прошли. -- Со своими врачами и проходными...
   Володя снова курил сигарету. Саша не выдержал.
   -- Какой же ты друг?! Если считаешь, что я болен, то зачем же ты водку привёз?
   -- Я ведь ехал в такую даль к тебе, -- начал оправдываться Володя. -- И вот те раз! Ты, действительно, наверное, болен, потому, что так болезненно всё воспринимаешь...
   -- Знаешь, что сказано в Евангелии? -- перебил его Саша.
   -- Что?
   -- Не говори "рака".
   -- Ну-ну! Ты, что, изучил его уже? Когда ж ты успел?
   -- Однажды ты поймёшь, -- вдруг Саша остановился. -- Ты поймёшь, что на самом деле, не я болен! А ты! -- Ты ещё этого не знаешь... Но ты болен серьёзно и по-настоящему психически! А я, если и кажусь сейчас ненормальным, то это -- лишь юродство, средство защиты... Вот! Я раскрыл тебе все свои карты! Но когда тебя прихватит по-настоящему, то тебе никакая защита не поможет. А прихватит тебя точно! Я тут насмотрелся на больных! Я знаю...
   Володя засмеялся, поперхнулся дымом.
   -- Вот юмор!.. Ну, ты -- шутник! Больной решил здорового везти! "Врачу -- исцелися сам!"
   Он откашлялся и продолжал:
   -- У меня тоже одно средство защиты есть!
   -- Это что же за средство?
   -- А то же, что у тебя в кармане! Водка! Вот что! И лучшего не найти средства! Небось, любую болезнь снимет!
   Володя спорил как-то по инерции, не желая уступить.
   -- Оно-то тебя и погубит... -- проговорил Саша, взглянув приятелю в глаза, в которых только сейчас заметил какую-то колючую злость.
   -- А тебя уже погубило! -- вылетело у дворника.
   Саша взглянул на него ещё раз. И вдруг осознал, что, как всё глупо. Он не ожидал такого отношения от человека, которого считал другом: быть настолько морально наивным, чтобы выглядеть победителем над товарищем, находящимся в нелёгком положении.
   "Детство какое-то" -- подумал он. -- "Так на него не похоже! А ещё -- старше меня почти на десять лет!"
   -- Да тебе, просто завидно! -- воскликнул Саша. -- Завидно, что у меня вышло, а у тебя -- нет!
   -- Нечему завидовать, старик!
   Приятели долго молчали, каждый думая об одном, но по-своему. Наконец, Володя, как будто, действительно осознал, что ведёт себя глупо, сумел переключиться и изменить направление разговора.
   -- Ты меня извини, если что не так сказал, Сашк, -- проговорил он совсем другим тоном, специально, обрывая конечный звук в имени приятеля. -- Я тебя не хотел обидеть...
   На этом их спор кончился. Сашка больше не стал возвращаться к этой больной теме. Они дошли до входа в больничное здание. Володя передал товарищу книгу "Князь Серебряный". сказав, что этот Толстой будет полезнее в Сашкином положении нежели автор "Войны и Мира". Затем попрощался, сдал "пациента" "с рук на руки" санитару, и, не осознавая того факта, что своим приездом в корне изменил душевное состояние товарища в худшую сторону, готов уже был отправиться в обратный путь, но на выходе его вдруг попросили подождать немного, так как Сашин лечащий врач захотела побеседовать с Володей.

2. "ДЕД ГОНДУРАС"

  
   Минут через пятнадцать к Володе подошла медсестра и попросила пройти за нею. Дворник поднялся с медицинской кушетки, на которой разместился, отдыхая после прогулки с Сашей, и последовал за женщиной. Они прошли несколько длинных коридоров, соединявших корпуса больницы воедино. Каждый коридор заканчивался дверью, которую "проводница" каждый раз открывала специальным "квадратным" ключом.
   Володе стало несколько не по себе.
   "Что если назад не выпустят?" -- подумал он.
   Наконец они дошли до кабинета Сашиного врача. Медсестра открыла дверь, сказала что-то сидевшей за столом и пропустила дворника вперёд.
   -- Здрасте... -- неуверенно поздоровался он, останавливаясь перед врачом.
   -- Добрый день! -- ответили ему. -- Проходите, садитесь. -- Врач отложила какие-то бумаги в сторону, открыла медицинскую карту Сашки.
   -- Я -- лечащий врач Саши... -- она назвала своё имя, отчество и фамилию, которые дворник сразу же забыл. -- Мне бы хотелось с вами поговорить, чтобы лучше понять характер заболевания Саши и определить наиболее эффективный курс лечения... Вас как, извините, зовут?
   -- Владимир Константинович Бондаренко, -- представился дворник.
   -- А кем вы являетесь Саше?
   -- В каком смысле? -- не понял Володя вопроса.
   -- Какие у вас с Сашей отношения? Ну, скажем: родственник, товарищ или сотрудник по работе...
   -- А... Ну, я -- сотрудник по работе... Мы ведь работаем вместе на Заводе...
   -- А кем вы работаете, Владимир Константинович?
   -- Я... Видите ли... работаю на Заводе... дворником... э... временно, так сказать... У меня есть и другая работа помимо этой...
   -- А что это за другая работа, если не секрет?
   -- Вневедомственная охрана.
   -- И что вы делаете во "Вневедомственной охране"?
   -- Охраняю объекты.
   -- А какое у вас образование, Владимир Константинович?
   -- Высшее. Институт иностранных языков -- ИнЯз.
   -- Интересно... А Сашу вы решили навестить, наверное, потому что вас послали из профкома?
   -- Да... послали... Точнее, я узнал от одного из сотрудников Саши, который работает с ним в одном цехе и даже, кажется, немного дружит с ним, что Саша в больнице... Ну и решил навестить его... Так сказать поддержать... Мы, собственно, с Сашей мало знакомы... Встречались на Заводе несколько раз... Вряд ли я смогу вам помочь...
   -- Владимир Константинович, извините, за такой вопрос... А вы бороду носите по каким-либо убеждениям или просто так?
   Врач задавала вопросы, не давая Бондаренко опомниться.
   -- Бороду?.. Какой странный вопрос... Так... Сейчас это модно... Почему вы об этом спрашиваете?
   -- Я подумала, что, может быть, вы -- верующий. Ведь, верующие, обычно имеют бороды...
   -- Нет. Я -- неверующий... Я просто ношу бороду для моды... Как, скажем, Антон Павлович Чехов, который сказал, что мужчина без бороды -- всё равно что женщина -- с усами...
   Врач улыбнулась.
   -- А по какому языку вы специализировались в ИнЯзе?
   -- По немецкому... Но...
   -- Я почему вас расспрашиваю... Поймите правильно... Я пытаюсь определить Сашин круг друзей, понять, что могло его привести к нам... Ведь бывает так, что человек может быть на самом деле клинически здоров, но, испытывая какие-то трудности в жизни, пытается оговорить себя, обмануть других... Он вам не говорил о том, как он считает: болен ли он, или нет. И что заставило его обратиться к врачу за помощью?
   -- Знаете, я как-то его об этом не спрашивал... Боялся, как говорится, задеть за больное. Мы просто говорили на отвлечённые темы: о работе, об общих знакомых...
   -- А раньше, на Заводе?
   -- На Заводе мы тоже ни о чём таком не говорили... Я ведь говорю: я не то, чтобы его близкий друг... О чём можно говорить на перекуре?..
   -- А кто у вас, Владимир Константинович, "общие знакомые"?
   -- Ну, это, прежде всего, Сашин товарищ по ПТУ Игорь Казанков. Затем есть такой ветеран, его все знают на Заводе, Николай Круглов... Дело в том, -- Бондаренко оживился, стал быстро говорить. -- Это, наверное, вас заинтересует... Саша считает... то есть у него по поводу этого Николая Круглова -- как бы навязчивая идея... Например, сегодня он меня пытался убедить в том, что, будто бы, этот Круглов -- не человек, а робот, созданный на Заводе... Саша называет его даже как-то по-родственному: "Дядя Коля". хотя с ним и не знаком почти...
   -- А кто он, этот Круглов? -- врач быстро записывала что-то в медкарту. -- Кто по специальности?
   -- Да, Бог его знает, кто... Рабочий, как и все на Заводе... Может -- такелажник, может -- слесарь... Он всё время тачки катает и -- пьяный.
   -- И сколько ему лет?
   -- Он ветеран войны или труда -- не знаю чего точно... Наверное, ему уже за шестьдесят...
   -- А вам сколько?
   -- Двадцать восемь.
   -- А почему вы проявили такое участие к Саше? Ведь приехали вы, а не его товарищ по училищу... А у вас такая с Сашей разница в возрасте большая....
   -- Да, он меня сам попросил приехать... -- Дворник вдруг сообразил, что врач может знать о письме, которое он получил от Сашки. -- Письмо даже прислал.
   -- А вы случайно не знакомы с другим его товарищем -- Наумовым Сашей?
   -- Нет. Такого не знаю.
   -- Что же вы думаете по поводу Сашиной болезни, Владимир Константинович?
   -- Я... ничего... Раз он здесь, то, наверное, болен... Его товарищ Игорь, с которым он работает в одном цехе, например, рассказывал, что Сашка проявлял себя агрессивно. Как-то раз на Заводе они нашли склад с лампами дневного света. Так, Саша их начал колоть... И всё это, будто бы, в отместку Заводу, который он ненавидит. И этого самого "Дядю Колю" он тоже ненавидит...
   -- А почему ненавидит? Вы ведь говорили, что он его не знает лично...
   -- Он всех работяг ненавидит вместе с Заводом, смеётся и издевается над ними, сочиняет разные истории про них и сам начинает в них верить... Я полагаю, у него произошёл какой-то сдвиг, так сказать, моральных ценностей...
   -- Ну, почему вы так говорите о своём друге? Может то было просто хулиганство с лампами-то?
   -- Может быть... Только и я однажды был свидетелем одного его поступка... Как-то раз мы в кафе были вместе... Вышли... А Сашка вдруг закричал не своим голосом и, размахивая руками, побежал прямо по мостовой, среди машин... На другой день я его спросил, что это такое с ним было -- он не помнил...
   -- Что вы ещё такое знаете, Владимир Константинович? -- врач едва успевала записывать.
   -- А это не навредит Саше -- то, что я вам говорю?
   -- Нет, что вы... Наоборот. Он же болен... Мы будем лучше знать, как его лечить... Не говорил ли он вам о том, что боится службы в армии?
   -- Да... Кажется, было что-то... В армию он идти боялся...
   -- А не знаете ли вы, Владимир Константинович, мог ли кто-нибудь из Сашиных друзей научить его, что, будто бы, можно избежать службы, если притвориться больным?
   -- Нет... Я кроме Игоря, который работает с Сашей в одном и том же цехе, никого не знаю из его друзей... У него друзья, наверное, только из ПТУ могут быть...
   -- А вы сами служили?
   -- Нет.
   -- А по какой причине, извиняюсь?
   -- У меня мать -- престарелая, а я как единственный кормилец был освобождён от службы.
   -- А почему вы после ИнЯза не зохотели работать по специальности?
   -- Я по специальности работал несколько лет... Сначала переводчиком- гидом, потом просто преподавал немецкий в ПТУ. Но потом я понял, что это мне не подходит... Видите ли, я занимаюсь художественным творчеством... Искусство, как говорится, требует жертв и... времени. Моя работа на Заводе позволяет мне иметь больше свободного времени...
   -- Значит вы, так сказать -- свободный художник... Ну, тогда мне понятно... А то, я боялась, что вы могли оказать на Сашу влияние... У подростков, сами понимаете, психика -- неустойчивая, хрупкая... Но ничего... Мы его вылечим... И вот ещё что... Вам профком ничего не поручал передать Саше?
   -- Какой профком?
   -- Заводской.
   -- Нет... Я ведь сам приехал... без профкома...
   -- Значит, вы ничего Саше не передавали...
   -- Нет... Ничего...
   -- Обычно все, кто навещают, привозят какие-нибудь гостинцы, разные передачи...
   -- Впрочем, да... Я передал ему книгу...
   -- Какую?
   -- "Князь Серебряный" Толстого...
   Врач записала в карте: "Кн. Сер."- Толст."
   Возникла пауза. Врач бегло просматривала свои записи. Бондаренко не решался ей мешать, спросить для проформы что-нибудь о самочувствии Волгина, и таким образом увести врачиху в сторону и задержать допрос .
   "Это удачно вышло". -- подумал он, -- "Что я решил оставить Сашке книгу... Жаль, правда, что самому будет нечего читать на обратном пути в электричке".
   Врач, видимо, вычислила то, о чём сейчас мог спросить дворник.
   -- Я предполагаю, что Саша серьёзно болен... -- Она закрыла медицинскую карту, посмотрела Бондаренко в глаза. -- Будем лечить... Я вам благодарна за то, что вы мне поведали... Мы поможем Саше поскорее встать на ноги...
   -- Скажите, какой вы предполагаете диагноз? -- всё-таки спросил Бондаренко, и тут же испугался своего вопроса: ведь проявляя такое любопытство, он показывал, что интересуется, потянет ли диагноз заболевания на тот, который освободит Сашу от службы в армии. Чтобы замять это, он тут же добавил:
   -- Его друг Игорь, будет меня расспрашивать... Как вы думаете, когда Сашу выпишут?
   -- Диагноз пока устанавливается. Могу сказать лишь, что болезнь обратима. Насчёт сроков лечения -- ничего обещать не могу. Всё будет зависеть от Саши. Полагаю, он пробудет у нас месяца четыре... Скажите, а вы часто выпивали с Сашей?
   -- Нет... Было, правда, один-два раза...
   -- А сами? Часто пьёте?
   -- Нет... Что вы! Я -- только по праздникам...
   -- Не советую... Девяносто процентов наших больных -- алкоголики, самых различных возрастов и с различными диагнозами. Особенно не советую это делать с Сашей, после его выписки... Ради него...
   Дворник ничего не ответил. Поворотил головою по сторонам, вздохнул. Врач встала, давая понять, что аудиенция закончена. Протянула ему руку. Поднялся и Бондаренко. Как она и предполагала, ладонь его оказалась вялой и влажной.
   Медсестра, находившаяся в соседней с кабинетом "Процедурной". проводила Сашиного приятеля обратно.
   Оказавшись на улице, он спешно бросился раскуривать сигарету. Получилось только с третьего раза. Руки дрожали. После нескольких глубоких затяжек, дворник немного успокоился, направился к проходной. Сигарета быстро сгорела. За пределами больницы, он раскурил новую сигарету от старой. Бросил окурок к основанию бетонного забора, двинулся через лесопарк к железнодорожной станции.
   "Пусть теперь попробует меня обвинять!" -- подумал он, -- "Как я здорово подыграл Сашке! Больной он или нет -- а в армию теперь вряд ли возьмут... В психиатрии этот допрос, кажется, называется анамнезом -- когда для установки диагноза снимают показания с родственников и знакомых больного..."
   Дворнику было приятно, что он знает такое. Будет о чём рассказать своим знакомым. "Прокручивая" в голове "запись" только что состоявшейся беседы с врачом, он дошёл до перрона, дождался электрички.
   В тамбуре из потайного кармана сумки он извлёк четвертинку, быстро сорвал с неё алюминиевую пробку, приложился к горлышку и опорожнил сразу половину.
   Вместо закуски закурил сигарету. Ехать предстояло более двух часов. Решив поберечь водку, он скрутил из куска газеты некий род затычки, заткнул бутылку, поместил её в нагрудный внутренний карман куртки, раздвинул двери и вошёл в вагон.
   Слева, у стенки с тамбуром, оказалось свободное место. Он сел, извлёк из заднего кармана брюк потёртый блокнот и стал перечитывать свой рассказ, под названием "Повесть о Сером Мыше". В последнее время он увлекался формалистическим направлением модернизма. Ему нравилось нанизывать слова друг на друга так, чтобы смысл сказанного едва улавливался и даже совсем пропадал, а авторские неологизмы и оригинально подобранная их парадигматика расширяла синтагматику, так что произведение росло как бы само из себя. Дочитав "Повесть о Сером Мыше" до конца и сделав несколько удачных поправок, углублявших оттенки, дворник отложил свою работу, чтобы приложиться ещё раз к бутылке.
   Настроение заметно поднялось. Он раскрыл блокнот на чистом месте, написал неожиданно пришедшее ему в голову заглавие нового рассказа: "Дед Гондурас" и задумался, о чём такой рассказ мог бы быть...
   Губы дворника скривились в улыбке... Почему-то вспомнилась Сашкина история про Дядю Колю -- и он стал медленно, аккуратным почерком писать. Чувствовался творческий подъём -- вдохновение посетило его -- такое бывает не часто... Он писал простым карандашом... Для экономии бумаги не зачёркивал ошибки, а стирал их ластиком... Это несколько тормозило технический процесс, но так он успевал лучше продумывать наперёд то, что рождалось под его "пером"... Он даже не заметил, как доехал до Москвы... Творческий процесс пришлось оборвать...
   Переложив пустую бутылку из кармана куртки в сумку и спрятав блокнот в кармане, дворник покинул поезд. Обойдя вокруг здания Курского вокзала, Бондаренко направился к Садовому Кольцу, чтобы разыскать винный магазин: день был тяжёлый, эмоционально насыщенный, и потому требовал "компенсации". В этом районе он бывал редко и не знал точного расположения его "точек". Тем не менее, вскоре ему удалось найти "одну из них" и занять очередь. Вдохновение прошло, и, возвращаясь к грубой действительности, по естественным законам природы творчества, медленно наступало утомление, усталость и пустота. "Отоварившись". он поспешил войти в метро. Нужно было спешить домой, где его ждала мать, недавно выписавшаяся из больницы и нуждавшаяся в уходе.
   Будто какая-то злая сила вселилась в Сашку. Не понимая до конца цели своего предприятия, он теперь искал случая, как бы ему распить бутылку. Ведь сделать это следовало немедленно, поскольку спрятать её было негде.
   Сначала он попробовал в постели, укрывшись с головой одеялом. Он уже открыл пробку и даже глотнул немного, но водка пролилась, и он испугался резкого спиртного запаха, который могли почувствовать другие. Поскорее одевшись, он заткнул горлышко пальцем и, держа руку с бутылкой в боковом кармане пижамы, отправился в туалет. К его удаче там никого не было. Он подошёл к умывальнику, заранее открыл воду, чтобы запить, а затем, как настоящий алкоголик, запрокинув бутылку над собою, быстро выпил до дна. Он поставил пустую посудину на пол, под раковину, поскорее стал запивать водой. В этот момент кто-то вошёл в туалет -- Саша завинтил кран и, как ни в чём ни бывало, направился к себе в палату.
   Прошло изрядно времени, но он не почувствовал никакого пьянения, будто выпил вместо водки простой воды. Только на душе стало как-то скверно, как бывало раньше, на другой день после пьянок. Почему-то припомнилось похмельное утро после ночи, проведённой с Галиной. Он стал вспоминать различные подробности, в результате чего на душе стало ещё мытарней -- и как-то вдруг его одухотворённому состоянию пришёл конец...
   Мысли перескакивали с одного предмета на другой. Нахлынули воспоминания, одно мучительнее другого. Сашке вспомнилось детство, как он подбрасывал с ребятами кирпичи: кто сможет выше? И один раз бросил так, что кирпич упал прямо на голову татарину Ваське... Да, тому самому, что теперь лежал с ним в одной палате! Из Васькиной головы сразу потекли струйки крови. Парень испугался не меньше других и сам убежал домой за помощью. И Сашка думал, что убил его насмерть. Поэтому он побоялся наказания и не последовал за ним, чтобы как-то помочь, и даже не вернулся к себе домой, где, как полагал, родные должны были узнать о случившемся. Испытывая страх и огромное чувство вины, он куда-то далеко ушёл, забрёл в такие районы города, в которых никогда не бывал, и опомнился только поздно вечером, когда стемнело и он невыносимо устал и проголодался. Вернувшись-таки, домой, к своему удивлению обнаружил, что дома -- всё спокойно, и никто ничего не знает...
   Через две недели в школе появился пострадавший -- с перевязанной головой. Оказалось, что он пролежал в больнице с сотрясением мозга. К Сашке относился по-прежнему, будто бы голову проломил ему вовсе не он, и совсем равнодушно выслушал его извинения. Васька сожалел только о том, что неожиданные "каникулы" кончились, и нужно снова учиться.
   "Уж не потому ли он теперь здесь?" -- подумал Саша. -- "Ведь вполне возможно, он стал таким из-за меня..."
   От этих мыслей делалось не по себе. Удивительно было то, что оба они оказались тут, в одной больнице. Считал ли Васька Сашу виновником своего несчастья? Или напротив, только был рад тому, что его комиссовали?
   Вспомнилось и то, как несколько лет спустя вместе с одним своим товарищем Сашка украл из радиоклуба два рюкзака радиодеталей. Дело было поздним вечером. На автобусной остановке к ним привязались двое парней и, угрожая ножом, стали требовать деньги. В этот же момент рядом остановилась милицейская машина. Без разбора всех забрали и повезли в отделение милиции. Понимая, что кража будет раскрыта, как только машина тронулась, Сашка заявил о том, что хулиганы угрожали ножом.
   -- Где нож? -- спросил милиционер, тормозя автомобиль.
   Хулиганы отвечали, что Сашка врёт, никакого ножа не было.
   И тогда Сашка объяснил, что нож хулиганы выбросили на газон, как только увидели милицейскую машину. Один из милиционеров вышел и вскоре вернулся с найденным ножом.
   Был показной суд в каком-то ПТУ, где учились на последнем курсе хулиганы. Обоим присудили большие сроки: пять и семь лет исправительных работ. Сашке было жалко хулиганов. Но было поздно что-либо изменить. Перед самым судом мать одного из них умоляла Сашу отказаться от своего свидетельского показания относительно ножа. И Саша даже попробовал это сделать. Разрушая всю "стряпню" следователя, вытянувшего из него в течение предварительных допросов показания против хулиганов, на суде Саша попытался сказать, что не уверен, был ли это нож на самом деле. Но следователь не дал ему увернуться, догадываясь, в чём дело. Спросил, не оказывал ли кто-нибудь из родственников подсудимых влияния на Сашку, стал угрожать ему, что тот понесёт ответственность за ложные показания, вынудил отвечать односложно "да" или "нет" на задаваемые вопросы и, таким образом вывернул судебное заседание на прежние рельсы...
   Благодаря предприимчивости отца того приятеля, с которым Сашка участвовал в краже, ребятам удалось выйти из воды сухими: по всей видимости, начальнику радиоклуба была дана взятка, и на свой запрос в радиоклуб следователь получил ответ, будто бы, радиодетали были отданы ребятам безвозмездно...
   Так, утопив других, Сашка не завяз сам...
   Не за это ли, по закону кармы, он расплачивался сейчас, и не за это ли, и многое другое, будет ещё много и много платить в своей жизни?..
   Наутро, после принятия лекарств и уколов, Сашке полегчало. Тем не менее, мучительное состояние угрызения совести за вспомнившееся прошлое и, как следствие этого -- навалившаяся подавленность и депрессия -- остались...
   А жизнь в больнице протекала своим чередом. Смердяков и другие эпилептики из-за весны стали по два раза на дню падать в припадке, так что к ним не успевали вовремя подбегать, чтобы держать за дёргающиеся конечности, отчего руки и ноги у них были в синяках.
   Картавый "динамик" Анатолий выписался, хотя и оставался таким же неусидчивым, каким пришёл в больницу. На его место поместили худого мужчину средних лет, который лечился голоданием и которого тоже звали Анатолием. Он пришёл в больницу, поставив врачей перед фактом, что уже держит курс голодания более недели. И его вынуждены были принять и лечить методом голодания, хотя таковой и не практиковали официально. Курс голодания длился двадцать дней, после чего другие двадцать дней его постепенно "выводили". прибавляя в рацион питания больше калорийной пищи.
   Второй неусидчивый "динамик" Коля никак не выздоравливал, а продолжал день изо дня ходить всё больше и больше, так что стоптал все свои ноги, отчего сильно страдал и не давал никому в палате спать.
   И тогда с первого этажа пришли два санитара, уложили его насильно в постель и при помощи полотенец привязали к кровати.
   Он пролежал пол дня, матерно ругаясь и дёргаясь в попытках освободиться. Под вечер Коля присмирел и стал слёзно просить, чтобы его отвязали. Это не помогало. И он снова ругался, угрожал, плевался, требовал позвать врача.
   Пришла врач, та же, что и у Сашки, и Коля долго и сбивчиво рассказывал ей о том, что не может сходить в "утку". и чтобы его отвязали хотя бы на пять минут -- только сходить в туалет. Он вернётся -- и тогда привязывайте его и делайте с ним, мол, всё, что хотите; и он ляжет и успокоится, и будет спать, а в "утку" -- он никак не может... Он клялся Богом несколько раз вподряд, будто бы молился, а не просил врача, божился, что не сделает ничего плохого, а наоборот сделает в десять раз больше хорошего; и больше не будет плеваться и ругаться, не будет кричать, не будет ходить, а будет спать -- всё сделает, чего от него потребуют... Под конец он устал говорить и просил совсем тихо и спокойно -- не то, как в начале, когда почти кричал; видимо он теперь был уверен, что, вот, сейчас, он доскажет до конца о том, насколько ему плохо быть привязанным, его поймут и, конечно, освободят...
   Врач, сидя на краю его кровати, спокойно дослушала его и сказала, что ничего страшного нет, и что нет и никакой возможности его развязать, поскольку в этом заключается его лечение от динамизма. Встав, она попросила у медсестры его дело и удалилась вместе с ней.
   Теперь Коля не кричал больше. То, чего он ждал, на что надеялся как на единственное средство от всех его страданий, -- теперь не существовало... Всё было жестоко просто... Так просто, как ему говорили до этого -- "нельзя" -- но чего он не хотел понимать, чему он не верил; и так же просто, как сказало ему что-то, как сама смерть, холодное, безликое, пустое, то, что называется порядком, -- безапелляционно и кратко провозгласило: "Не судьба!" Оказывается, чтобы его вылечить, не нужно было травить его лекарствами. Необходимо было лишь связать, довести до состояния фрустрации, которой сама жизнь из милости к нему не давала случиться. Но мудрые эскулапы, решив поправить такую ошибку, быстро сломили его волю, вынудили потерять к жизни интерес и доверие, стать безразлично-спокойным, безропотным, безобидным и послушным...
   И как бы на довесок снова пришли два санитара и медсестра. Они проверили, хорошо ли больной привязан, подождали, пока медсестра сделает ему укол, и ушли. И Коля мгновенно заснул, так, будто, его тихо убили, воткнув куда нужно шприц с отравой.
   Весь следующий день его не отвязывали. И только под вечер позволили сходить в туалет, и больше уже не привязывали, поскольку Коля сделался очень спокойным.
   Стукач Борис больше не приставал к Сашке, и был переведён в другую палату. Один раз, правда, произошёл "инцидент"...
   Однажды на прогулке Саша позволил себе вмешаться в разговор двух пожилых мужиков, в котором они слегка покритиковали Брежнева. Сашка, возьми и расскажи сдуру анекдот, сразу привлёкший внимание многих присутствовавших.
   -- Как-то раз в бумаге, подготовленной для Брежнева, редактор сделал ошибку: вместо арабских цифр поставил латинские, с которыми Леонид Ильич оказался плохо знаком. И вот, выходит Леонид Ильич на трибуну и читает: "Дорохые товарышы!" -- подражая брежневской дикции, рассказывал анекдот Саша. -- "Сегодня мы собралися тут..." -- Саша покрутил перед глазами учебник английского языка, воображая, будто это бумага с докладом, -- "Собралися тут..." -- Саша перевернул учебник наоборот, нарочно вглядываясь в него, приближая и удаляя от себя. -- "Шобы встретить... э... э... -- Саша сделал паузу... -- Хэ... Хэ... Единица... Единица... Единица... Съезд... Кэ... Пэ...Сэ...Сэ..."
   Он окончил анекдот, но никто не засмеялся, будто не поняв юмора. Изложение анекдота явно не удалось. Все молча разошлись в разные стороны. И Саша почувствовал, что, как говорится, "дал маху". только сейчас обратил внимание на Бориса, всё слышавшего и видевшего.
   И вот, спустя пол часа Борис подсел к Сашке на кровать и сказал, тяжело и пристально смотря ему в глаза:
   -- Откажись от того, что сказал!
   -- А что я такого сказал? -- решил "свалять дурака" Сашка, несколько испугавшись.
   -- Сам знаешь...
   -- Не знаю...
   -- Про Леонида Ильича!
   Как провинившийся школьник Сашка молчал, не зная что отвечать, и не зная, как быть.
   -- А то будет хуже! -- В голосе Бориса слышалась угроза. -- Ты ведь знаешь, кто -- я!
   Сашка продолжал молчать, как делал раньше, когда стукач к нему приставал с вопросами.
   -- Знаешь?.. -- повторил Борис шёпотом.
   -- Знаю...
   -- Тогда отрекись...
   Чувствуя унижение и опасаясь последствий, Сашка ответил:
   -- Прости, но я не хотел... Я не думал, что это -- серьёзно...
   -- Скажи, что отрекаешься! -- внушительно подсказал стукач, будто кроме них был кто-то ещё, кто слышал их и перед кем Борис держал отчёт.
   -- Я был не прав... -- пролепетал Саша.
   -- Нет! Не так... -- Борис пристально смотрел ему в глаза, -- Колись, падло! -- добавил он тихо, приближаясь к Сашиному лицу своим почти вплотную, -- Ну, сука?!
   -- Отрекаюсь... -- прошептал юноша.
   -- Я же сказал -- не так!
   -- А как?
   -- Повторяй за мной: Я отрекаюсь...
   -- "Я отрекаюсь". ..
   --... от всех своих слов...
   -- ..."от всех слов". ..
   --... своих слов...
   -- ..."своих слов". ..
   -- ...которые сказал...
   -- ..."которые сказал". ..
   --... во время прогулки...
   --..."во время прогулки"..
   -- И больше никогда не буду...
   --"И больше не буду никогда". ..
   --... рассказывать анекдоты.
   -- ..."рассказывать анекдоты".
   -- Отрекаюсь!
   -- "Отрекаюсь". ..
   Борис поднялся.
   -- То-то! И больше не смей так думать!
   Он сделал было шаг в сторону, но тут же вернулся, подсел к Сашке обратно, схватил его за грудки.
   -- Смотри у меня, сука! -- Сказал он тихо, брызгая Сашке в лицо слюной, -- А то заколем, как этого!.. -- Стукач кивнул на дверь. И только сейчас Сашка обратил внимание на истошные крики Рашида, все это время доносившиеся из процедурной комнаты, располагавшейся неподалёку от его палаты. К этим крикам он уже давно привык: ведь сам же Рашид рассказывал, что ему делают инъекции инсулина каждый день после обеда, когда большинство больных отправляется на прогулку...
   Борис выпустил Сашку и быстро вышел из палаты.
   Невольным свидетелем этой сцены оказался Саша из Кирова, на которого мало кто обращал когда-либо внимание, и тем более Борис. Саша из Кирова и в этот раз лежал, повернувшись лицом к стене, на своей кровати, в другом конце палаты.
   После ухода стукача, он подошёл к Сашке.
   -- Не расстраивайся... -- он положил руку ему на плечо. -- Ведь не стоило с ним связываться...
   -- Ты тоже слышал? -- удивился Сашка.
   -- Что слышал?
   Сашка вдруг отчётливо вспомнил, что видел Сашу из Кирова на прогулке, среди больных, когда он рассказывал анекдот. А может быть нет? Может быть ему это показалось? Может быть, он лежал всё утро здесь, на своей кровати, повернувшись, как всегда, лицом к стене... А может быть и сцены со стукачом тоже не было?..
   -- Анекдот...
   -- Какой анекдот?
   Саша вдруг подумал, что Саша из Кирова мог быть вовсе не невольным свидетелем унизительной сцены, только что произошедшей. Он замолчал, не зная, о чём ещё говорить.
   -- Ты не расстраивайся... -- повторил Саша из Кирова. -- Ведь с ним просто не стоило связываться... Правда?
   -- Да... -- согласился Сашка.
   На другой день, столкнувшись в дверях туалета с Васькой, Саша сказал:
   -- Слушай, Вась, ты, ведь, помнишь, как я тебя кирпичом по голове ударил?
   Почувствовав что-то, Саша обернулся -- за его спиной стоял гомосек Володя, тот самый, что донёс на Сашку, когда он пытался ему "проповедовать".
   -- Кирпичом? -- переспросил Васька. -- Да, помню...
   Володя повернулся к Сашке спиной, сделал вид, будто что-то потерял, стал усиленно рыться в карманах...
   -- Ты меня извини за это... -- Сашка снова повернулся к Ваське. -- Ты, ведь, знаешь, что я не хотел...
   -- Да...
   Васька спешил в туалет, и ему вовсе не было дела до Сашки.
   Сашка хотел сказать о том, что, может быть, это он виноват в том, что Васька, оказался в психбольнице, хотел извиниться и за это. Но оглянувшись на Володю, продолжавшего нагло подслушивать, больше не стал ничего говорить, отошёл в сторону, пропуская в туалет "голодовщика" Толю, за которым следом исчез и Васька, по всей вероятности, не испытывавший желания разговаривать с Сашкой.
   В ночь на первое апреля, когда вся страна перевела стрелки на час вперёд, умер дед Фишка. Саша в эту ночь не спал, испытывая какую-то подавленность, начавшуюся ещё с визита к нему Бондаренко, и слышал, как сновавшие по коридору туда и обратно медсестры недоумевали, какое им следует записать время, будто это имело для кого-нибудь хоть какое значение...
   А Саша продолжал вести свой дневник, наблюдая за своим настроением, начав незаметно для себя заниматься "самокопательством"...
   "Настроение физическое, интеллектуальное и эмоциональное". -- писал он, -- имеет свою периодичность, как погода... Кажется, наука не открыла до сих пор детектора гравитационных волн... А возможно ли продетектировать волны человеческой психики?..
   Необходимо на несколько дней прекратить всякое чтение, всякий приток информации. Создать обстановку самосозерцания -- и для этого не есть в течение целого дня...
   Не завтракал, не обедал, но поужинал. Состояние ровное, без изменений. Подъёма ещё нет... Ещё немного времени до заката солнца, за которым наблюдаю в окно... Что ещё будет вечером? Не знаю... Не знаю, зачем я решил вести этот дневник... На потом? Посмотрим, что будет потом... Солнце ещё не село. Я, вот, сейчас только подумал: хорошо, что закат виден из моих окон. То, что я веду этот дневник, в какой-то мере помогает мне подняться... У меня нет животрепещущей темы, о чём бы написать... То, что я записываю сейчас -- это просто рассуждения про себя... Так со мною часто бывает... Только, когда пишешь, то процесс рассуждения замедляется... Солнце скрывается в лесу. Его закат -- не на горизонте, которого мне не видно отсюда. Оно скроется в лесу и будет ещё просвечивать сквозь его деревья... Да, хорошо в такую минуту наводить порядок в голове... Стоя у окна... Но я записываю первое, что взбредает мне на ум... Скрылось... Почти скрылось... Лишь красно над лесом. Лес оказался слишком густым, чтобы пропустить свет солнца. Это значит, что, проведя линию от меня до солнца, мы обязательно натолкнёмся на какое-то дерево... Вроде, и мысли теперь все перевелись... Как я об этом подумал -- так мне кто-то, будто бы и сказал: "Да, перевелись". Но ведь это не так? Лишь солнце одно скрылось... А у него ещё много работы: "светить всегда, светить везде". вращаться, греть, появляться, всходить, заходить, испускать гравитационные и психические волны...
   Когда солнце сядет, то поневоле пристальнее посмотришь на то, что тебя окружает... Лес. Берёзы. За ними -- какие-то другие тёмные деревья. Впрочем, это может быть тоже берёзы. Ветра нет. Деревья не шевелятся. В небе -- краснота, или точнее -- "краснуха"... Рядом на койке негодует один нервнобольной. Пытается разбудить храпящего мужика, лечащегося голодом. Теперь он уже ест и поэтому много спит. Разбудил. Тот перестал храпеть, что-то промычал в ответ. Всё, что творится вокруг, мне так безразлично... Зачем всё живёт, суетится?..
   Где это тихое величие природы? Кругом всё мелко, пошло, больно... Безразлично -- потому что упадок у меня... Пойду, пожалуй, читать и учить английский. Целый день почти спал из-за лекарств... Видимо увеличили дозу... Ничего не сделано ценного... Устал писать... Хватит...
   Я решил теперь каждый вечер во время заката записывать сюда всё, что взбредёт в голову. Закат ещё не наступил, но я начну... Запишу всё, о чём думал ещё днём...
   1. Все мысли мои находятся как бы "прочь" от меня. Я -- будто бы где-то глубже моих мыслей... И они никак не могут согласоваться с тем фактом, что я -- здесь, что я не в силах уйти отсюда, изменить что-то. Они устремлены вперёд, на тот день, когда я выйду отсюда с сознанием, чтобы не думать об этом сегодняшнем дне, который тогда станет уже не "этим" днём, а "тем" днём...
   2. Странное и привычное для меня состояние: находиться мысленно вне реальности, всё время -- в круговороте мыслей, за которым нет места и времени для этой реальности. Я как бы прикрываюсь потоком мыслей от окружающего меня, не осознавая этого. И в то же время -- этот самоанализ! Он не даёт теперь мне покоя... Я всё время думаю и анализирую, почему я сделал что-то так, а не иначе, что явилось причиной того или иного моего действия... Почему я -- здесь?
   3. Дни стали тянуться долго. Может быть оттого, что лекарства начали действовать на меня и приближать к реальности, тем самым, удаляя от того, порою случающегося свободного экзотического мысленного полёта, кружащего в вихре озарений и догадок...
   Написал стихотворение и прочёл его эпилептику Смердякову. Пусть увидит,что такое размер, о котором я до этого ему долго толковал. Но он ничего так не понял,стал мне читать своё рифмоплётство. Вот это моё стихотворение:
  
   Звезда. В воображеньи много звёзд...
   Они бегут, мешаются, стремятся...
   И превращаются в хаос, водоворот,
   И в ясной мысли устремляются обратно.
   Блеснуло, вспыхнуло... Погибло... Безвозвратно...
  
   Забыл... Но что-то есть ещё!
   Оно бежит, стремительно вращаясь...
   И отлетает что-то от него,
   В волшебном вихре заново рождаясь.
   Светло! Так не было! Взошло!
  
   Свет разливается... Кругом -- прохлада...
   Мысль -- ясная. Ну что -- ещё?
   И кажется: уж ничего не надо...
   Всего так много... Много, но -- не всё...
   Круг мысли... Звёзды... Свет... Тепло...
  
   А ты -- один! И "Я" твоё -- ничтожно!
   Оно пропало -- больше нет его...
   В тот миг бывает истина дороже,
   Когда лишь свет остался от неё...
   Что думаешь? Нельзя! Скотина, н-но!
  
   Как в полусне... Но что-то беспокоит,
   Волнует, радует... Но знаешь, пустяки!
   Огромное, прекрасное -- простое.
   Не все, однако, люди -- дураки.
  
   Закат состоялся. Ещё один. Сегодня, несомненно, я поднялся по графику упадка духовного подъёма, если бы такой был. Ведение этих записей стимулирует этот подъем. Впрочем, посмотрим, что из этого получится...
   Вообще, меня удивила сегодня днём одна мысль: как я смог продержаться здесь столько времени? Продержаться, пробыть, когда -- весна...
   Для меня нет весны 1976 года!
   Чем может быть полезен духовный упадок? Душа хочет подняться, но не в силах этого сделать. Она опускается... Земное плотское притяжение... Реальность плоти... Её влияние... Плоть -- прах -- смерть... Или -- жизнь? Жизнь плоти, без души? Так, что же, всё-таки: жизнь или смерть? Смерть -- или, всё-таки, жизнь? Нет смерти, как таковой. Так что же это: то, что мы называем смертью?..
   Когда душа в подъёме своём -- то ей нет дела до смерти. Земное её не интересует. Ей подавай только животрепещущее проявление жизни -- жизни неземной, не скованной плотью, подвластной тлению и смерти...
   И вот когда наступает духовный упадок, то, может быть, тогда необходимо использовать такое время для подобных вопросов?
   Жарко! Уже давно на дворе весна, и там даже тепло. А здесь всё равно продолжают топить... Включили свет, телевизор. Идёт какой-то детектив. Конец дню. Солнце потрудилось и, будет вновь трудиться целые сутки до того, как я увижу вновь его закат. А теперь, довольно, Солнце! Пока... До заката...
   Снова время заката, а заката нет... Тучи. Да, вроде и не тучи, а просто небо -- какое-то серое. Солнце симульнуло. Настроения нет никакого вообще, чтобы можно было как-то о таковом судить. Нет настроения, нет заката... Остро ощутима реальность. Нет того "голубого" состояния души. Всё остро и явно материально.
   Однако розовая полоса над лесом видна сквозь берёзы за забором... А забор -- белый. Когда кругом был снег, его было не так заметно, он не был таким явно реальным... Может, в этом и состоит весь курс лечения: заточение, время, смена сезонов. Смена -- одновременно -- и медленная, и быстрая. Был снег -- и нету. А времени всё-таки много. Так много, что думаешь, хватит на всё, и поэтому всё остаётся ещё впереди, не сделанным; и всего так много, что взяться за "что-то" из этого "всего" невозможно: "всё" объемлет "что-то" и не выпускает ничего из себя. Всё, всё -- впереди. Предстоит. Случайно, попадая рукой в этот комок "всего". может быть, получается что-то с трудом выхватить и сделать из этого что-то, сделать с мучительным усилием, преодолевая рассеивающееся внимание, невозможность сосредоточиться... А как быть со "всем"? "Что-то" -- это что-то очень реальное, конкретное, явное во взгляде на окружающее. А "всё" -- абстрактно, необычно, желаемо, неосуществимо... Зачем тогда это мелкое "что-то". малозначимое по сравнению со "всем"?..
   И тут пробилось солнце! Заката ещё, оказывается, не было. Оно бьёт по глазам сквозь берёзы. Тучи поднимаются над ним и куда-то бегут. Закроют ли? Или оно зайдёт прежде? Наверное, закроют... Посмотрим...
   Это третий закат, при котором я записываю эти размышления, глупые впрочем...
   Мне нужен какой-то толчок, исходящий из жизни...
   Солнце не закрывается тучами. Большая туча течёт над ним, не задевая. А оно само по себе садится в другую тучу, внизу... Вот уже почти всё село, как за гору. Туча -- гора. Я никогда не видел гор...
   Всё! Спряталось. Теперь ещё ждать целые сутки. Когда, интересно, будет первая и настоящая гроза с молниями? Эти мои сантименты я буду когда-нибудь потом перечитывать, пытаться на досуге вспомнить моё теперешнее настроение. Будет ли такое?
   Интересное дело -- вести дневник. Им занимаешься для какого-то интеллектуально-культурного времяпрепровождения. Вести его можно только когда делать что-либо другое совершенно нет возможности. Записал -- и вроде бы дело сделал. Не понимаю, как Лев Толстой мог писать его на протяжении почти всей своей жизни. Закат состоялся и в этот раз.
   Не нужно ждать другой жизни, как не нужно ожидать и будущего. А нужно жить сегодняшним. Придёт завтра -- будешь жить этим "завтра" завтра. Нужно полюбить эту сегодняшнюю жизнь, какой бы она ни была; полюбить страдать, нести свой крест. Только тогда можно быть счастливым по-настоящему..."
  
   На этом дневник закончился, потому что Сашу выписали из больницы.
   Ему выдали запечатанный конверт для психотерапевта, который направлял юношу на лечение. И когда на следующий день он передал письмо по назначению, то врач, быстро пробежав по нему глазами, пробормотала:
   -- Что они там, сдурели, что ли?
   Она взглянула на пациента. И сомнение: "Не ошиблась ли она?" -- мелькнуло в её глазах: "Как же так?" -- подумала врач, -- "Почему такой диагноз: маниакально-депрессивный психоз на почве интеллектуальной суггестивно-ментальной диспропорции. Откуда они взяли такие наукообразные доморощенные формулировки?!"
   -- Ты не встречал там однофамильцев? -- спросила она.
   Саша вспомнил Вишневского, но тут же сообразил, что хотя он ему и родственник, но фамилия у него совсем другая.
   -- Нет...
   -- Наверное, напутали... Как же можно так работать! Это же просто издевательство! Не направлять же тебя снова на переосвидетельствование! Они вывели совсем противоположное!
   Саша играл ту же роль, что и прежде: робко сидел на краю стула и тупо смотрел на стену, как бы никуда не спеша и ко всему равнодушный.
   -- Как ты себя чувствуешь? -- Врач отложила письмо, всматриваясь в глаза юноше. От действия лекарств он, действительно, был не в себе, и играть роль было вовсе не трудно. Он чувствовал "отстранённость" от окружающей действительности, пребывал в "сладком" лекарственном "комфорте". И вопросы врача мало его интересовали. Он знал, что изменить что-либо она уже не в силах. Если и поняла, что он "провёл" её, то дальше будет лишь подыгрывать. Ведь, не станет же поднимать шум; иначе, что она за психиатр, когда какой-то ПТУ-шник так легко протянул её за нос...
   -- Ничего, -- ответил Саша и добавил, -- Когда пью лекарства...
   И врач ухватилась за последнее: "Лекарства! Сейчас она пропишет ему такие дозы, что вышибет у него всю его "интеллектуальность" навсегда! И он действительно сделается таким "идиотиком". каким прикидывается! Если не смогли этого сделать в больнице -- то она наверстает упущенное!"
   И более ничего не спрашивая, она начала выписывать рецепты, а потом объяснять, как и когда принимать таблетки, начертила таблицу, где по вертикали обозначила: утро, день, вечер, а по горизонтали названия лекарств: мелипрамин, трифтазин, циклодол, аминотриптилин, радедорм...
   -- Явка каждые три дня! -- строго закончила она объяснения. -- Я продлеваю твой больничный! Они тебя совсем не вылечили! Наверное, придётся снова направлять в больницу!
   Саша вышел из кабинета...
   "Как тут убедить кого-либо, что я -- здоров?" -- подумал он. -- Наоборот, всем теперь нужно, чтобы я был больным. Иначе они будут неправыми: как же признаться самому себе в своей неправоте? Лучше утопить другого..."
   Стоя в очереди в регистратуру, чтобы поставить печати на рецептах, ему вспомнилось, как ещё только вчера он находился в больнице, а потом -- как ехал с матерью домой. Необычное чувство он тогда испытал -- как только прошёл через "полупроводник" в обратном направлении и оказался за пределами бетонного забора! Наверное, то же самое хотел передать Лев Толстой, описывая, как взлетевший голубь чуть было не коснулся щеки Катюши Масловой, только что выпущенной на свободу...
   ...Весна уже окончилась!.. Было утро и начало лета! В воздухе -- свежесть... Вместе с матерью он вошёл в электричку... Саша осматривался по сторонам... Вокруг сидели люди, нормально одетые, с вещами. И его осенило: пока он лежал в больнице целые два месяца, эти люди всё это время жили настоящей человеческой жизнью! Такой же, как сейчас! Такой жизнью, к которой Саша возвращался! Но он возвращался уже другим и в другую жизнь! Потому что больше не было и больше не будет гнёта от угрозы армии, под которым он пребывал последние несколько лет!
   ...Солнце, как на картинах Куинджи, пронизывало вагон насквозь; он ехал неспешно, покачиваясь на рельсах, среди стены свеже-зелёных ранне-июньских деревьев. И когда стена обрывалась -- открывались просторы полей. И от смены чувств и этих острых впечатлений у Саши захватывало дух; он чувствовал необыкновенный экстаз, ощущаемый физически всем телом. Вдруг ставшим каким-то лёгким и почти невесомым; и от неясных перспектив, которые теперь раскрывались перед ним, в груди щемило от счастья...
   "Что тут необычного?" -- пытался он проникнуть мыслью в свои чувства и осматривался по сторонам. -- "Такое же солнце, такие же деревья, что я видел из окна палаты..."
   Однако другими были люди... Выражение их лиц было нормальным. Они все были разными, не то, как там, в больнице...
   "Там?" -- мелькнуло у него в мыслях. -- Значит я уже не там! Я -- тут! И я больше никогда не буду там!
   И эта мысль тоже наполняла его радостью...
   И теперь, стоя в очереди в регистратуру и вспоминая слова врача, он вновь ощутил подкатывающий к душе холод...
   Значит ещё не всё кончено! Нет, как будто, больше угрозы армии, но вместо неё -- другая угроза!
   "Ведь теперь я должен буду регулярно сюда являться и пить лекарства!" -- подумал с ужасом Саша. -- " А иначе они могут обратно упечь в психушку! Лучше ли это, чем армия?"
   Он протянул в регистратуру рецепты и больничный лист, получил их обратно, вышел на улицу...
   И всё-таки теперь он был свободен! Он даже не знал, куда ему направиться: домой или на Завод, чтобы сдать больничный лист и получить деньги за два месяца... Или направиться в аптеку за лекарствами... Или просто -- гулять? Так и не решив, что делать, Саша дошёл до Ленинградского проспекта и сел в троллейбус, с надписью конечной остановки: "Больница МТС". где он только что находился...
   Троллейбус долго не отъезжал, но Саша никуда не торопился. Он уже забыл прокатившийся по душе холодок, и, будто бы, летнее солнце, моментально согрев его душу, навеяло чувство блаженства, растянуло время до вечности, в которой он пребывал и не желал ничего менять. Но троллейбус тронулся, и -- время вместе с ним потекло, разрезая пространство и изменяя всё вокруг и изнутри...
  

3. БРЕЖНЕВ

  
   Через две недели после поездки в "Запретную Зону" Николай Круглов снова решил серьёзно попробовать бросить пить. Чтобы занять себя, он стал ездить за город, удить на речке рыбу. С пива он перешёл на квас, который теперь покупал всегда с запасом, приносил в трёхлитровых бутылях домой и держал в холодильнике.
   За месяц, в течение которого Николай не выпил ни капли спиртного, он заметно изменился внешне: пополнел, лицо его округлилось, а в глазах появился какой-то живой осмысленный блеск.
   В связи с этим однажды в электричке с ним вышел казус.
   Как обычно, в воскресенье, он возвращался с рыбной ловли в город. Рыбы он почти никакой не поймал, а ту, что поймал, за ненадобностью выпустил. Не чувствуя ещё усталости, Николай сидел на крайнем сидении в начале вагона, зажав коленями удилище, не снимая со спины сплюснутого пустого рюкзака.
   На одной из остановок в вагон ввалилась пьяная компания молодых людей в количестве пятерых или более. Поскольку рядом с Кругловым и напротив него места были свободны, то молодёжь их сразу заняла. Один из компании, полный парень, с бородой, заиграл было на гитаре, но неожиданно перестал, уставившись на Николая.
   -- Здравствуй, Брежнев! -- неожиданно воскликнул он и протянул Николаю пухлую ладонь.
   Николай ничего на это не сказал, а только в недоумении посмотрел по сторонам -- сидевшие неподалёку пассажиры уже смотрели на него, отчего Круглову стало как-то неловко.
   -- Здравствуйте, Леонид Ильич! -- повторил парень приветствие.
   -- Здравствуйте... -- ответил Николай не своим голосом. -- Но я -- не Брежнев.
   Наступила пауза. Кто-то с соседнего места приподнялся, чтобы разглядеть Круглова получше.
   -- Ну, я понимаю... -- продолжал бородач, -- Я же понимаю, что ты, это, как его... ну, того... инкогнито... -- парень как будто нарочно сделал ударение на "и".
   В вагоне почти никто не разговаривал, прислушиваясь к происходящему. Только стук колёс продолжал свою мерную общесоциальную работу.
   -- Ведь на рыбалку-то тоже, поди, хоца! -- громко провозгласил парень.
   Круглов молчал, не зная, что ему ответить.
   -- Ты же такой же человек, как и мы! Ведь, правда? -- бородач посмотрел по сторонам, как бы ища поддержки от своих компаньонов.
   -- Правда, -- подтвердил Николай, продолжая оставаться в недоумении. -- Только я -- не Брежнев...
   -- А кто же ты? -- не унимался хулиган.
   -- Я -- Круглов... Вот я кто... Круглов -- моя фамилия...
   -- Нет! Всё ты врёшь! Без бумажки-то и выдумать ничего не можешь! Это я -- Круглов! А ты... Ты -- не иначе как сам Брежнев, мать твою... Вот ты кто! Понял?
   Николай промолчал, находя спорить бессмысленным.
   -- Брежнев, а Брежнев! А хочешь выпить? -- не унимался парень.
   -- Нет, -- сказал Николай. -- Я не пью: бросил.
   -- Не пьёшь?! Значит, точно, ты -- Брежнев. У тебя, ведь, говорят язва... Завязал, значит... Помрёшь скоро...
   -- Нет у мене язвы! -- воскликнул в негодовании Николай. -- Что пристаёшь? Никакой я не Брежнев!
   -- А покажи свои документы!
   -- А кто ты таков, сукин сын, чтобы я тобе их стал показывать?! -- воскликнул Николай.
   -- Кто я? -- отозвался бородач. -- "Диссидент" моё имя! Понял?
   В это время другой парень, сидевший у окна, напротив Николая, откуда-то вытащил начатую бутылку портвейна и гранёный стакан, наполнил его до самых краёв и протянул Николаю.
   -- Пей! -- сказал бородач. -- Пей и не обижайся!
   Николай взял стакан и привычным жестом опрокинул его содержимое в себя.
   -- Так-то, гражданин Круглов! -- сказал бородач. -- А то мы и в самом деле было подумали, что ты -- Брежнев, ети его за ногу! Очень уж похож! Скажи? -- он толкнул локтём сидевшего рядом дружка.
   -- Как две капли водки! -- отозвался тот.
   -- Давай ещё выпьем! -- парень взял у приятеля бутылку и налил Николаю ещё пол стакана.
   -- Пей, а то больно серьёзный, прямо, как он!
   Николай выпил, поблагодарил и неожиданно для себя стал рассказывать о том, как он хотел посетить Новодевичево кладбище. Опомнился, когда приехали в Москву. Собутыльники сразу же растворились в толпе, заполнившей платформу, и Николай, немного захмелевший после долгого воздержания, остался один.
   Начался сильный дождь, и он сильно вымок, пока вместе с медленно шедшей по перрону толпой дошёл до входа в метро. Дождь его отрезвил, и он стал сетовать, что опять не удержался и выпил.
   "Ети их мать!" -- думал он в сердцах. -- Это ж надо такому быть! Брежневым голову заморочили!"
   Выйдя из метро, он обнаружил, что дождь кончился.
   У бочки с квасом столпилась длинная очередь. Николай почувствовал смелость и решил напиться квасу без очереди. Он подошёл к продавцу и сказал:
   -- Я -- ветеран войны. Налейте мне большую кружку.
   В это время подошли двое парней высокого роста.
   -- В очереди надо стоять, молодой человек, -- сказал один из них Круглову, в то время как другой протягивал знакомому продавцу деньги за квас.
   -- Какой я тебе "молодой человек"?! -- взорвался Круглов. -- Сопляк!
   И тогда другой парень, отходя от бочки уже с двумя полными кружками, ему нагло ответил:
   -- А если не молодой, то встань в очередь, как все!
   -- "Молодым везде у нас дорога..." -- пропел другой.
   -- "Старикам везде у нас почёт... -- закончил первый.
   -- Блатные! -- проворчал кто-то в очереди.
   -- Скажите там продавцу, -- раздался чей-то другой голос -- Если будет отпускать без очереди, то сейчас живо напишем жалобу!
   -- Я -- участник войны! -- сказал Николай. -- Имею право!..
   -- А предъяви удостоверение! -- потребовал кто-то.
   Николай вытащил из нагрудного кармана документ и поднял его над головой. Ему налили кружку кваса и, выпив её без всякого удовольствия, он направился к дому.
   "Завтра надоть набрать бутыль, " -- подумал он, забыв, что завтра уже будет понедельник, и он пойдёт на Завод...
  

4. ПОХМЕЛЬНЫЙ СИНДРОМ

   Вечером Саша встречался с Володей. Он назначил свидание с ним в кафе "Мороженое". на Ленинском проспекте. На место встречи пришёл раньше на целый час и заказал себе пол-литра "Хирсы". креплёного вина, которое в те времена с небольшой наценкой подавали во многих кафе.
   Саша и раньше бывал не раз в этом месте. Он приходил сюда, выпивал граммов триста портвейна и шёл пол дороги до дому пешком, а другую проезжал на автобусе. За рюмкой он впадал в сентиментальные размышления, грёзы, в основном касавшиеся его романтической неразделённой влюблённости.
   "Вот уже минуло два с лишним года, как я впервые увидел её..." -- думал и сейчас Саша, в ожидании дворника. -- "Сколько произошло за это время перемен! От любви остались лишь светлые воспоминания... Я даже не ходил под её окна после того, как вернулся оттуда! И вот я снова здесь, как когда-то..."
   Когда он здесь был в первый раз? Это было в тот день, когда мать отвезла кошку в ветеринарную лечебницу, где её умертвили.
   -- Зачем ты её там оставила?! -- кричал он матери.
   Она отвечала, что так посоветовали врачи, которые определили болезнь неизлечимой.
   -- Как ты им могла поверить! -- возмущалась в один голос с Сашкой его сестра, тогда ещё незамужняя и жившая с ними.
   -- Ты и меня бы так же оставила, если б тебе сказали врачи?! -- говорил Сашка, обвиняя мать.
   -- Сам бы поехал с кошкой и разговаривал бы с врачами! -- оправдывалась мать, утирая слёзы.
   -- Совсем рехнулась! Своего ума-то нет! -- подливал масла в огонь отец, находя повод, чтобы уколоть жену.
   Полина Ивановна начала всхлипывать и плакать, вдруг осознав, что она сделала непоправимое. И детям было её жалко. Только отец не унимался и "запарывал":
   -- Вот, дурёха! Ума не нажила! Такая кошка была хорошая, ласковая!
   -- А тебе-то что? -- огрызалась мать, нападая на отца. -- Будто бы тебе дело было до кошки! Только одна бутылка на уме! А что кошка, что без кошки -- так же будешь пить!
   -- Я и пью из-за твоей же дурости!
   -- Последний ты значит человек, раз пьёшь. Сам должен иметь свой ум и свою дурость!
   -- Хватит вам! -- кричал Саша. -- Ведь нашей Киси больше нет! А вы... Всё одно и то же! Хоть бы ругались по-разному...
   -- Что с них взять! -- поддерживала Сашу сестра, и он был рад её солидарности, потому что редко она выступала на его стороне. Какая-то вражда тянулась с давних времён между сестрой и братом, будто оба являлись соперниками из-за места под солнцем, которого не хватало в их семье.
   Отец долго брюзжал, чувствуя, что теперь есть и ему в чём упрекнуть жену, постоянно унижавшую его репликами по поводу алкоголизма. Наконец, уверившись в том, что теперь он заслуженно имеет право выпить с горя по погибшей кошке, Иван Михайлович доставал из заначки припрятанные на "чёрный день" деньги и уходил из дому, не скрывая своей цели и хлопая, не тихо и не очень, правда, громко, наружной дверью.
   Всё в доме умолкло... Каждый переживал всё по-своему, разойдясь по своим углам. И то, что на этот раз скандал был из-за погибшей кошки, а не из-за какой-то ерунды, принижал значение трагедии, которая всё же не исчезала. И мысль об утрате маленького любимого существа мучила, не оставляла в покое...
   В тот день Саша не усидел дома. Как и отец, он вышел из дому и пошёл, "куда глаза глядят". бродить по улицам, дошёл пешком до этого кафе и напился...
   Мысли его побежали дальше, и Саша вспомнил, как он пришёл сюда в другой раз -- в период своей романтической влюблённости.
   В его душе запела мелодия, почему-то связавшаяся у него с образом немецкой девочки. Это была песня Саймона и Гарфункеля "Oh, Sesilia!". с пластинки, которую он купил как-то, возвращаясь из-под окон дома, где жила его возлюбленная, и мелодия, под названием "Полёт орла". и другая их песня "Миссис Робинсон". .. Все эти мелодии остались в его душе. И когда случалось ему позже, даже несколько десятков лет спустя, услышать где-нибудь их, всё разом всплывало в его памяти, и отдалённый отголосок блаженства растекался в его груди...
   Наконец, пришёл Володя, заказал себе вина.
   Саше не хотелось вспоминать плохое. И он будто забыл о его посещении в больнице. Теперь, радуясь встрече и тому, что можно было с кем поделиться мыслями и переживаниями, Саша много рассказывал товарищу о своем пребывании в психушке. Поведав о том, как он выписался и оказался дома, Саша спросил и о новостях в Володиной жизни.
   -- Да, какие тут новости! -- ответил дворник, уставший от Сашиного рассказа. -- Вставить зубы -- требуется много денег. Мать не даёт. А у меня, сам знаешь, они не водятся. Зато я могу тебя порадовать вот чем... Один мой знакомый сказал, что где-то на улице Мархлевского, прямо рядом со зданием КГБ, есть костёл, единственный в Москве. Собираюсь туда в воскресенье. Пойдёшь со мной?
   -- Пойду. А что это такое: костёл?
   -- Костёл -- это польская католическая церковь.
   -- Ну и что? Почему -- католическая? -- не понимал Саша.
   -- Как что? Есть церковь католическая, а есть православная. Чему тебя в школе учили?
   -- Меня этому не учили. А какая разница между ними?
   -- Ну, старик, скажем разница, наверное, небольшая с одной стороны... Однако... -- Володя задумался. -- Пожалуй, я не смогу тебе этого сейчас объяснить. Нужно почитать кое-какую специальную литературу о религии. Я, честно говоря, сам не такой уж большой знаток в этой области... Сходим -- и узнаем!
   -- Хорошо...
   В этот вечер они долго разговаривали, делясь накопившимися за время разлуки новостями. И Саше показалось, что Володя больше не считает его больным. Володя рассказал о своих планах на лето: о том, что со своим старым товарищем по школе, Сергеем, едет в путешествие на остров Валаам и на Соловки. А на обратном пути, по возвращении в Москву -- сразу дальше -- в Карпаты. У него выходило целых два месяца отпуска, ему удалось скопить сто двадцать рублей, и если путешествовать скромно -- где "зайцем" проехать, где -- автостопом, а где и переночевать "под кустом". то можно было уложиться в эту сумму. Для экономии Володя собирался питаться "гематогеном" -- очень калорийным питательным препаратом из аптеки, которого он уже накупил впрок в достаточном количестве...
   Саша предложил составить компанию в его "южной" части путешествия -- по Карпатам, а на время "северной" поездки Володи, попросил ещё раз Библию. На том и порешили.
   Кафе закрывалось. Расплачиваясь с официантом, друзья купили ещё бутылку "на вынос". Саша не дождался, пока официант принесёт вино, и поспешил выбежать на улицу, где его стало тошнить. Мгновенно у него разболелась голова. На вино, которое вынес Володя, Саша больше не мог и смотреть. Он не чувствовал опьянения, подобно тому, как когда-то, в больнице. Так Саша ещё раз убедился в законе диалектики: ни в коем случае нельзя употреблять алкоголь вместе с психотропными препаратами.
   В воскресенье друзья посетили костёл, довольно необычное здание, находящееся бок о бок с КГБ. Служба шла по латыни. Очень старый священник, литовец, как узнал позднее Саша, отец Станислав, с большим трудом прочитал по бумажке примитивную проповедь по-польски и по-русски. Чем-то западным и экзотическим дохнуло на Сашу из всей церковной обстановки -- начиная с рядов скамей, на которых можно было сидеть во время службы; затем -- с фрески Преображения Господня, расположенной над алтарём;-- со скульптуры Девы Марии и Святого Иосифа, выражающие средневековое отчуждение от всего земного и в то же время такие по земному сентиментальные; -- с витражей на окнах; и -- кончая людьми, в большинстве не русскими, по-праздничному хорошо одетыми и в основном молодыми или среднего возраста.
   "Что если и она ходит сюда?" -- подумал Саша, вспоминая немецкую девочку. -
   "Однако, прошло уже столько времени, как я ни разу не проходил мимо её дома". -- думал он дальше. -- "Наверное, она уже давно в Германии..."
   Выйдя из костёла, друзья медленно шли по мостовой, возвращаясь к Площади Дзержинского.
   -- Мне здесь нравится! -- заявил Володя. -- Особенно -- скамьи. Можно приходить до начала службы и заниматься медитацией.
   -- Заниматься чем? -- переспросил Саша.
   -- Медитация -- это молитвенное умозрительное самоуглубление.
   -- А... -- издал Саша звук одобрения.
   Друзья перешли на другую сторону улицы, двинулись вдоль здания, с серой каменной стеной и телекамерой на высоте двойного человеческого роста.
   -- По сравнению с православной церковью, -- продолжал Володя, -- Тут ощущается какой-то покой. Ты чувствуешь себя свободным. И как культурно тут собирают деньги! Чтобы не шуметь, не мешать службе, всё делается быстро!
   -- И кладут-то не медяки, а всё бумажными! -- поддержал Саша.
   -- В православной-то церкви все вокруг будто бы выполняют какую-то повинность... Отбивают поклоны, открещиваются... И старухи шепелявят на тебя: "Ишь, ты, молодой еш-шо! Зачем сюды пришёл, грешник?" -- передразнил Володя воображаемую бабку. -- И чувствуешь себя обязанным всё время что-то делать... Будто спортзал какой-то, а не церковь! -- добавил он, -- Нет, мне в костёле определённо понравилось!
   -- А для колен -- видел? -- специальные подставки! -- вспомнил Саша.
   И тут кто-то сзади обратился к ним.
   -- Извините...
   Молодые люди обернулись. Перед ними стоял человек среднего роста, лет двадцати пяти, с чёрными усиками и аккуратно постриженной шевелюрой, прилично одетый в какой-то импортный плащ.
   -- Я увидел вас в костёле, -- начал он. -- Там я не решился подойти...
   Саша обратил внимание на его произношение, слишком правильное, не похожее на московское. Молодой человек долго объяснял, что он приехал из Польши, где у него отец -- епископ, и в Советском Союзе он ищет знакомства с верующими людьми; что у него есть литература, которую он хотел бы передать по назначению, но, к сожалению, никого здесь не знает и боится, что не успеет, так как на днях возвращается домой. Он дал номер своего телефона в гостинице, где остановился, и в свою очередь записал телефоны, адреса и фамилии Володи и Саши. Поблагодарил за знакомство, обещал позвонить и даже прислать по почте из Польши посылку. Свой же польский адрес так и не дал, пообещав указать его в первом же письме. Он был очень энергичным, говорил много и быстро, не давая опомниться.
   Так же стремительно, как появился, молодой человек быстро попрощался, сославшись на нехватку времени, и спешно исчез, юркнув в подземный переход метро.
   Некоторое время друзья стояли молча, будто что-то переваривая, то поглядывая в сторону подземного перехода, то далее -- на памятник героям Плевны, то вдаль, через бульвар, на здание гостиницы "Россия". Затем, медленно, они двинулись вокруг Политехнического музея в сторону магазина "Детский Мир".
   -- Что-то он не похож на поляка! -- заметил вдруг Володя.
   -- Ты думаешь?
   -- Больно хорошо говорит по-русски...
   -- Ну и что?
   -- А то, что, кажется, мы с тобой "засветились"!
   -- Как "засветились"?
   -- А так! С самого первого раза! Подтвердили, что интересуемся религиозной литературой и дали свои адреса и телефоны.
   -- Кто же он тогда? -- недоуменно спросил Саша.
   -- Стукач из КГБ! Кто же ещё?
   -- Неужели?! Вот тебе и костёл! Недаром он расположен в самом пекле!
   -- Конечно! Как я сразу об этом не подумал?! Они тут иностранцев выслеживают... И всех, кто с ними вступает в контакты...
   -- Да-ну!
   -- Вот тебе и "да-ну"!.. Теперь, "как пить дать". заведут на нас дело!
   -- Похоже, что ты -- прав...
   Друзья долго ещё обсуждали происшедшее, вспоминали различные фразы и слова разговора с "поляком". обстоятельства и детали встречи, предполагали возможные последствия.
   Не дойдя до "Детского Мира" они повернули обратно, прошли мимо памятника защитникам Плевны, спустились по аллее бульвара до нижнего входа в метро "Площадь Ногина" и, полностью убедившись в своих догадках и посетовав на себя, что совершили такую непростительную глупость, с испорченным настроением и затаившимся в глубине души страхом перед "всемогущим КГБ". расстались.
   -- Пусть звонят! -- заключил Володя. -- Я исчезаю. Завтра отправляюсь в путешествие.
   Он посоветовал и Саше ни за что не выходить на связь с "поляком" и тоже готовиться к поездке в Карпаты, куда они отправятся вместе через месяц, по возвращении Володи с Севера.
   Все последующие вечера Саша посвятил чтению Нового Завета. Он так глубоко проникся им, что стал его переписывать. Целый месяц, до самого возвращения Володи, он был увлечён только этим. По радио он "ловил" зарубежные станции и, слушая религиозные передачи, постоянно задавался вопросом: вправе ли он считать себя верующим? И не чувствуя в себе уверенности, не знал, как ответить на этот вопрос, несмотря на радио-проповеди, в которых давалось быстрое и лёгкое его решение...
   "Сейчас же, у ваших радиоприёмников". -- вещал убедительный голос проповедника из Финляндии Ярлу Пейсти, -- "Преклоните ваши колени и скажите Господу: Воистину, Боже, Творец неба и земли, верую... Прими меня в число твоих овец!.."
   Но Саша не мог совершить над собою насилия, да он и не чувствовал, что все его сомнения будут моментально разрешены. Ему хотелось прибавить к словам проповедника одно "но": "помоги моему неверию". Это неверие сидело где-то в подсознании и удерживало от того, к чему стремилась душа. Несмотря на религиозный экстаз, испытанный ранее, экстаз, в котором Бог открылся ему безо всяких условностей -- считал ли он себя верующим или нет, был ли он грешен, крещён -- или нет, -- и даже то, что Бог открылся до такой степени проникновения в существо его "Я". как никто и ничто доселе; -- тем не менее, оставалось это сомнение: так нелегко повергнуть "кумиров". которым поклонялся с рождения -- следуя примеру предков; и так просто сказать "верую" Саша не мог...
   Через месяц, как и планировал, вернулся из поездки Володя с Сергеем, чтобы занять у кого-то из знакомых денег на новое путешествие и "захватить" с собой для компании Сашку, уже взявшего на Заводе отпуск. К компании присоединилась сестра Сергея -- Нинка, молодая весёлая девица, лет двадцати пяти.
   После больницы Саша был вынужден употреблять психотропные лекарства и теперь, в поездке, ему было особенно тяжело сочетать с этим частые возлияния вина. А без вина не обходилось и дня... Пили в поезде от Москвы до Ивано-Франковска, пили в живописных карпатских кафе, пили по вечерам, собравшись в палатке на ночлег, пока не обнаружили, что всего за несколько дней спустили больше половины денег. И тогда было решено покинуть соблазнительные Карпаты и двинуться в Литву. Напоследок устроили пьянку в местном кафе-харчевне, под названием "Колыба". после которой Сашке запомнилось лишь то, что в тайне от своего брата, Нинка увела Сашу на улицу, где они стали целоваться. Оставив Сергея с Володей в харчевне, они направились к палатке и, пока были одни, продолжали "развлекаться" до самого прихода своих спутников. Нинка разрешала Сашке многое, но границы не перешла, хотя, по всей видимости, легко могла бы, если бы не опасение, сорваться и отпустить "поводья". которые Сашка мог бы ей не возвращать долгое время.
   Наутро начали считать деньги. Растрата оказалась весьма непропорциональной их возможным последующим расходам, особенно у Сашки. Простившись с Карпатами, сели в ночной поезд, направлявшийся во Львов, купив билет лишь до ближайшей станции, чтобы только войти в общий вагон и как-нибудь спрятаться от проводника. Володя с Сашей забрались на третьи полки, а Сергей с Нинкой поленились, понадеялись быть незамеченными среди других пассажиров. Но проводник их выловил и заставил сойти с поезда. Во Львове, дожидаясь прибытия отставших, Саша испытал тяжелейший похмельный синдром. Пересчитав ещё раз деньги, он убедился, что их едва хватало на обратный билет до Москвы. Володя и прибывшие вскоре Сергей и Нинка натолкнулись в местном магазине на модные замшевые куртки и хотя знали о Сашиной финансовой проблеме, купили их для себя и даже отправили посылками в Москву. Поэтому дать денег взаймы отказались, заявив, что не хватает и самим. И Сашка, обидевшись на них, без лишних слов зашагал прочь. Он надеялся, что у его спутников проявится совесть, но никто из них его не окликнул и не остановил.
   Разузнав, как доехать до вокзала, он сел в трамвай, где его тут же оштрафовали за безбилетный проезд. После покупки билета до Москвы, у него оставалось всё же около рубля мелочью, и на какой-то станции он даже купил бутылку "сидра" -- шипучего безалкогольного напитка и, видя завистливый взгляд мужика, сидевшего напротив него, угостил его, хотя сам едва ли мог утолить жажду таким малым количеством. Утром его сосед заказал себе чаю. У Сашки оставалось всего пять копеек на метро. Попросить у соседа "на чай" постеснялся...
   От поездки на душе остался неприятный осадок. Особенно он винил себя за поведение с Нинкой. Оставшиеся дни своего отпуска он безвылазно проводил дома, в уединении: читал Евангелие, слушал религиозные радиопередачи, молился, записывал приходившие в голову мысли и... всё сокрушался о своей печальной участи грешника, не способного смело сказать "верую".
  

5. ПРОТОПЛАЗМА

  
   По истечении трёх месяцев лечения, примирившегося с женой Вишневского, выписали "на поруки". Всю дорогу домой он едва выносил её болтовню, предпочитая привычное теперь для него молчание и отвечая ей односложно. А она, будто чувствуя вину, старалась заполнить пустоты бесконечными житейскими россказнями.
   Дома Алексей обнаружил большие изменения. Везде были поклеены новые обои. Шкаф, сколоченный Вениамином, покрылся "морилкой". что делало его похожим на настоящую мебель. В комнате Алексей обнаружил зеркальный платяной шкаф.
   -- У алкаша с рук купила! -- похвасталась жена.
   -- Почему у алкаша? -- поинтересовался Вишневский.
   -- Пьяный был и с бородой. Отдал дёшево, да ещё задаром помог перетащить, дурак! -- пояснила она.
   -- Ты и рада: "задаром"! -- передразнил он жену, прошёл в другую комнату и увидел пять книжных полок, поставленных друг на друга и заполненных всей имевшейся в доме литературой. На верхней полке снова стояло новое собрание сочинений Всеволода Вишневского.
   -- Это откуда ж ты всё, Люба, взяла? -- удивился Алексей, останавливаясь перед полками.
   -- Откуда? -- переспросила жена, появляясь в дверях. -- Из магазина.
   -- И книги тоже? -- недоумевал он.
   -- И книги... По блату достала! В обмен на дефицит, что недавно поступал в наш магазин.
   -- А зачем опять Вишневского? Кто ж его читает? Лучше б классику какую или детективы... Ведь ты же -- филолог по образованию!
   -- Как зачем?! Ведь однофамилец же! -- пожала она плечами.
   -- Так однофамилец-то, небось, не твой... -- Алексей по больничной привычке хотел сунуть руки в боковые карманы, но, поняв, что он -- не в пижаме, запихнул руки в карманы брюк и сжал их там в кулаки.
   -- Как не мой? И мой тоже... Ты ему должен, может быть, даже благодарен... Я как увидела в списке фамилию "Вишневский" -- так сразу вспомнила о тебе... Вот, думаю, знак! Пора, думаю, тебя брать из больницы. Купила книги -- и сразу за тобой поехала...
   -- Ведь ты не захотела менять фамилию -- свою оставила! -- продолжал гнуть свою линию Алексей, не желая подыгрывать жене, зная, что она любит "накручивать" истории, чтобы извлечь из них преимущество.
   -- Я один раз уже меняла до тебя! Хватит! -- обиженно парировала она, переходя в наступление.
   -- Так вот что! -- Вишневский заметно стал нервничать. И голос его дрогнул. -- Раз взяла меня на поруки, то пойди-ка теперь, Любаша, в аптеку и накупи мне мази...
   -- Какой ещё мази? -- она широко раскрыла глаза, не понимая Алексея.
   -- Как какой! Однофамильца Вишневского! Я ведь теперь без лекарств не могу!
   Люба отвернулась, чтобы не видеть появившегося на лице мужа выражения злости.
   -- Хорошо! Я сейчас! -- Она выскользнула в коридор, и скоро Алексей услышал, как хлопнула наружная дверь.
   -- Дура! -- выругался он ей вслед. -- На самом деле, что ли, пошла в аптеку?
   Он долго ходил по квартире, стараясь успокоиться. Через некоторое время он забылся, погрузившись взглядом в окно, бессмысленно смотря на скупой пейзаж, ограниченный противоположным домом, отражавшим в себе подобие того, в котором жил Алексей.
   Вернулась жена.
   -- Вот, купила! -- Она вытащила из сумки-авоськи три банки, поставила на стол. -- Хватит три?
   -- Что купила? -- Он обернулся от окна, с руками за спиною, посмотрел на женщину, прервавшую его мысли, содержание которых мгновенно улетучилось из его головы.
   -- Мазь Вишневского! Как ты просил. Забыл что ли?
   Алексей подошёл к столу. Взял одну банку и прочёл вслух:
   -- "Мазь Вишневского". -- Он взглянул на жену -- Вишь, Люба, какая у меня фамилия знаменитая! А ты пренебрегаешь ею! -- Он взял все три пузырька, подошёл к полкам и стал выставлять мазь рядом с книгами тёзки, поворачивая этикетками, с красными буквами, вовне. -- Только, вот, знай, -- добавил он, -- Что хотя он и однофамилец, терпеть его не могу, со всеми его оптимистическими трагизмами!
   -- Хотела приятное сделать... -- Люба не знала, что сказать. -- Может, не будем больше ссориться?
   -- Приятное ты мне уже сделала! Всё лето приятно было колоться и всякую ерунду глотать!
   -- Но ведь, ты же Полине-то говорил, что готов лечиться... Вот мы и решили с ней...
   -- Решили?! -- взорвался Алексей. -- А меня вы спросили? Хочу я или нет? -- Алексей, поперхнувшись, закашлялся. -- А ты и рада была! -- продолжал он. -- Полина-то и сына родного готова упечь! Не то что меня, дальнего родственника! Небось, тебе-то не сказала, что Сашку своего тоже в психбольницу уложила! От армии спасать!
   -- О чём ты говоришь? -- прервала Люба мужа. -- Я Сашку на днях видела у них дома!
   -- Так его только что выписали! Он же со мной вместе был! Спасатели, тоже мне, нашлись!
   -- Она мне говорила, что Сашка уезжал куда-то на практику... -- в растерянности проговорила Люба.
   -- Какая, к чёрту, практика! Он уже давно своё ПТУ окончил. Ты, вот, её спроси! Интересно, что она тебе ещё соврёт! -- Алексей в возбуждении мерил шагами комнату. -- Только ни меня, ни Сашку там ни от чего не вылечили! -- воскликнул он. -- Так и знайте! -- он резко остановился посреди комнаты. -- Наоборот! Искалечили! Я, вот, теперь неполноценным человеком стал! Ненормальный!! Пятно на всю жизнь!!
   Алексей сильно разволновался.
   -- А! Чего уже теперь! -- махнул он рукой и, протиснувшись мимо жены, стоявшей в двери, пошёл на кухню, где лежали лекарства, выданные в больнице на несколько дней вперёд.
   -- Вот!! Теперь без лекарств не жилец! -- крикнул он оттуда.
   -- Лучше с лекарствами, чем с водкой-то -- ответила ему жена, взглянув на банки, с мазью, рядом с книгами.
   -- А ты Полину спроси, что она думает по этому поводу... Сын-то её теперь тоже того... судьбой не вышел... Одна дорога -- в дворники...
  
   -- Почему ты никогда не поёшь? -- спросила Люба Алексея, освобождаясь от его объятий.
   -- Потому что я -- псих! -- сказал он и сел на край кровати.
   -- Ну, перестань! Я тебя, правда, спрашиваю!
   Она поднялась и тоже села.
   В зеркале платяного шкафа её обнажённое тело, без абриса, показалось Алексею толще обычного.
   -- Не знаю... А зачем обязательно петь?.. -- Алексей встал и набросил на плечи халат. -- Пойду покурю...
   Он вышел на лестницу. Было по ночному тихо. Вишневский поднялся на половину пролёта и сел на верхней ступени.
   "А действительно, почему я никогда не пою?" -- подумал он
   От ночной тишины и тусклого света, пробивавшегося из-под пыльного плафона, было тоскливо и одиноко.
   Каждый звук усиливался, отражаясь размытым гулким эхом.
   Вишневский чиркнул спичкой и закурил.
   "Эх!" -- тяжело вздохнул он, вслушиваясь в отзвук своего голоса.
   "Наверное, я не пою потому, что не запоминаю слов песен". -- продолжал он думать. -- "Ведь для этого нужно делать усилия, напрягать память... А я так давно устал от жизни, что уже ничего не хочется. Да и настроение-то редко бывает хорошим, чтобы петь... Так... влачишь существование зачем-то... Тенденция к импотенции... Вот она -- преждевременная старость приходит... Психушка ускорила её приход... Никакой стимулятор не поможет..."
   Не заметив как, Вишневский выкурил всю сигарету до самого фильтра, бросил её куда-то вниз, в пролёт между лестницами, и закурил новую.
   "Какие тут могут быть теперь песни!" -- продолжал он свою думу. -- "Самое важное в жизни выскальзывает прямо из-под пальцев! А я буду песни заучивать! Вот, ведь, скажет тоже!.. Только, вот, когда это началось? Ведь я с детства почему-то не мог запомнить ни одной стихотворной строчки... Может быть, это началось с петуха?.. Это... Что, вот, только что это такое это?.."
   И Алексею припомнилось детство...
   Вот он, маленький мальчик... Ему всего четыре года... Он с родителями живёт в деревне, у дальних родственников, на втором этаже старого деревянного дома, покосившегося на один бок и потому подпёртого под углом длинным бревном. Отец -- целый день на работе, с которой возвращается домой всегда пьяный и всегда поздно вечером, когда мальчик уже спит. Алёша -- целый день с мамой. Выходить погулять на двор он не любит, потому что очень сильно боится огромного хозяйского петуха, который это чувствует, и, завидев Алёшу, сразу же бросается за ним, чтобы заклевать. Мальчик с криком убегает, прячется... Мать загоняет петуха в курятник... Алёша снова бродит по грязному двору... Ему очень скучно... У него нет ни одной игрушки... Он пробирается вдоль плетня, окаймляющего чей-то огород... Приближается к сараю... Что там -- внутри? С трудом открывает дверь -- и в ужасе застывает. Прямо перед ним, на деревянном протезе, стоит одноногий лысый мужик -- хозяин дома. Он поворачивается к мальчику -- и Алёша видит, что мужик -- совсем голый. А сзади мужика, в глубине сарая -- испуганное лицо матери. Мужик страшно кричит, хватает с верстака топор! Алёша в ужасе бежит прочь, домой, к маме... Но мамы дома нет... Он забирается под кровать, трясётся от страха... Мать ещё долго не приходит. Алёша засыпает... И когда мать его находит и вытаскивает из-под кровати, то оказывается, что одноногий мужик ему привиделся во сне... Многие годы спустя этот сон с какой-то настоятельной закономерностью повторяется, заставляет просыпаться в холодном поту среди ночи. Перед его глазами стоит одноногий мужик, с топором и деревянным обрубком, вместо ноги...
   Сигарета незаметно сгорела, обожгла пальцы. Вишневский бросил окурок в пролёт между лестницами, чиркнул спичкой, чтобы снова закурить. Сделав затяжку и не давая погаснуть спичке, он осветил ею торец перил: там, куда не попала краска, перила обнажились жёлтым цветом...
   "Ишь, сколько раз красили, и каждый раз ни разу не догадались торец покрасить..." -- подумал он.
   Спичка погасла. Алексей затянулся сигаретой ещё раз -- и его мысли побежали дальше...
   Ему припомнилась Нина, с которой у него был армейский роман. Он вспомнил молодую, смеющуюся девушку, с тонкой фигуркой, простую, вот-вот готовую запеть и закружиться среди белых берёз...
   "Так, вот почему я не пою!" -- будто ударило Вишневского по голове, и он увидел вдруг рощу, где они встречались, и вспомнил разом те ощущения, которые он испытывал, покоряя девичью невинность своему ненасытному солдатскому желанию. Как сильно разнились те ощущения и чувства с сегодняшними! И что самое главное! Ведь, оказывается, были чувства! И ещё какие! Почему же он решил тогда, что не любит её?
   "Дурак!" -- сказал он вслух и сплюнул на ступеньки.
   И ему стало невыносимо тошно от мысли, как цинично он обошёлся с Ниной. И ведь не предполагал тогда, что спустя много лет будет сидеть ночью на лестнице и с горечью вспоминать и сожалеть о прошедшем, которого невозможно вернуть. Не думал, что на самом-то деле он любил её, хотя и такою неумелою любовью, что не смог понять и разобраться в себе...
   "Может быть, моё разложение-то началось с того самого момента, когда я оставил её с чемоданами..." -- подумал Алексей. -- "Может быть, из-за этого-то низкого поступка я несчастлив и подавлен на протяжении вот уже многих лет? И только, вот, сейчас понял это?"
   Алексею припомнился разговор с дядей Колей, когда он поведал ему свою историю с Ниной.
   "Почему Николай сказал ему тогда: "Здорово ты их надул!" -- размышлял Вишневский. -- "Да... Главное для меня тогда было надуть, выиграть, победить и даже унизить... И всё это -- следуя нормам поведения окружавшей меня солдатни -- должно было превознести меня до уровня героя... И покидая армейскую часть навсегда, я знал, что оставляю за собой историю, которую будут после меня вспоминать и передавать из года в год, как анекдот про "бравого солдата"... А получилось наоборот... Я проиграл...
   Неужели в победе -- одобрение? Почему победителей не судят? Нина, ведь, даже не попыталась меня разыскать... А ведь могла бы... Наверное, и Николай не решился судить... Или не захотел задевать моих больных струн... Потому и ответил так, будто одобрил мой поступок... А ведь при этом не улыбнулся даже... Другой бы долго смеялся... Я, наверное, хотел именно этого от него... Тогда бы я смог как бы списать с себя ещё раз ответственность: ведь, если одобряют, то вроде как прав... Может быть, я и задумался-то над этим теперь по-настоящему и серьёзно только оттого, что Николай не засмеялся... Да, непростой он мужик!.."
   И Алексею припомнился образ Николая... Смуглое морщинистое небритое лицо, часто улыбающееся... Узкие щёлки глаз... Неспешная уверенная в себе походка, будто бы -- моряка, несмотря на пьяное состояние... Практическая смекалка, какая-то природная изворотливость и, вот теперь -- это его новое качество, незаметное на первый взгляд: глубокая человечность и понимание -- безо всякой попытки осудить...
   "Хорошо бы его ещё раз повидать!" -- подумал Алексей. -- "Только опасно встречаться -- обязательно с ним напьёшься!"
   Открылась дверь. Появилась жена.
   -- Алексей, ты чего сидишь? Я уже успела заснуть! Времени, знаешь, сколько?!
   -- Иду-иду! -- Вишневский бросил в сторону окурок и стал спускаться вниз.
   -- Вот что, Люба, -- сказал он, закутываясь в одеяло, -- Надо бы мне отдохнуть от всего... Уехать куда... Возьму-ка я отпуск...
  
   Всю ночь Вишневский провёл в бессоннице из-за комаров. Приходилось несколько раз подниматься, включать свет и, с тапком в руке, выискивать хитрых тварей, притаившихся на тёмных предметах мебели, потолке и стенах. Но сколько Вишневский ни умерщвлял насекомых, оставляя кровавые пятна на месте их гибели, -- когда выключался свет и он оказывался в постели, -- вновь слышалось комариное гудение; Алексей прятался с головой под одеялом, но долго там пробыть не мог и высовывался подышать свежим воздухом... Комары не медлили сесть на лицо. Вишневский хлопал себя ладонью, ему казалось, что он попадал в цель, но комары, тем не менее, не переводились... Ворочаясь с боку на бок, он то и дело невольно будил жену, которую комары почему-то не кусали, пока, наконец, не понял, что этой ночью спать ему решительно не дано.
   И Алексей поднялся в который раз с постели, надел халат и открыл балконную дверь. Звёздное небо, плескавшееся за окнами, хлынуло в комнату. Не дожидаясь, чтобы оно всё вытекло, Алексей поскорее перешагнул через порог и закрыл за собою дверь.
   Он долго стоял, запрокинув голову вверх и пил небесную протоплазму, пока от напряжения не заболела шея. И тогда, очнувшись от забытья, он как-то остро осознал то, что больше не находится в больнице. Кроме этой мысли в его голове роилось множество других, но все их перевести на человеческий язык было нелегко. Да и не хотелось. Одна лишь была о том, что он снова принадлежал себе, вдохновляла и чертила захватывающую перспективу. Алексей снова и снова запрокидывал голову, глядя на звёзды, и упивался рождавшимися странными ощущениями.
   Медленно небесная протоплазма опускалась через его темя, заполняя собою всю голову, весь мозг, вытесняя его "Я" из сознания и проникая в самое сердце. И когда она доходила до сердца, он, будто, просыпался, и частица его былого "Я" вылезала откуда-то из пяток и трепетала, готовая раствориться. И тогда, словно, разряд молнии пронизывал всё его существо, по груди растекалось неизъяснимое блаженство, а его "Я" выплёскивалось через голову вместе с протоплазмой обратно в Космос, но потом сразу вновь волной возвращалось обратно, уже каким-то другим, сильным и могучим...
   Вдруг Вишневский не выдержал, упал на колени и его губы зашептали:
   "О, Боже! Помоги мне, помоги!.."
   Когда он вернулся в комнату и лёг, комары больше его не беспокоили, как будто его успокоившаяся душа создала вокруг себя защитное поле. Он ещё лежал некоторое время без сна, под впечатлением новых чувств. А когда стал засыпать, то увидел дорогу, такую, что была двадцать лет назад, когда он спешно шагал по ней к железнодорожной станции, с лёгким чемоданом, то и дело оглядываясь назад...
   Проснулся Алексей от сильного гомона птиц. В глазах чувствовалась тяжесть ночной бессонницы. Вместе с птичьими криками и светом возвращалось беспокойство. Алексей поставил на попа подушку и лёг в неё затылком, так что его уши оказались закрытыми ею. Но сон уже не шёл. Промаявшись так с пол часа, Вишневский прямо в трусах отправился на кухню. Звёздное небо было к хорошей погоде: взошедшее солнце приятно грело через открытое кухонное окно. И он вспомнил о том, что произошло с ним ночью. И тогда он попробовал снова почувствовать пережитое. Но это оказалось невозможным, будто бы всё ему просто приснилось. Он продолжал стоять у окна, погрузившись взглядом в противоположный дом, пока проснувшаяся жена не подошла сзади.
   -- Ты чего чайник не ставишь?
   -- Что-то я не выспался, -- ответил Алексей. -- Пойду ещё полежу...
   И он вернулся в постель, и скоро снова задремал. Ему приснились какие-то инопланетяне-андроиды, предлагавшие ему улететь на другую планету. Он уже дал им своё согласие, сел в ракету и услышал рёв двигателей, как неожиданно проснулся.
   Из коридора доносился шум пылесоса. Алексей поднялся, подошёл к окну. По небу бежали не то тучи, не то мокрый заводской дым. И он отправился на кухню пить чай. А вскоре за окнами начал накрапывать дождь. Казалось, что утреннее солнце тоже приснилось. Алексей вышел на лестницу покурить и тогда снова отчего-то ему вспомнился Николай, "запретная зона", -- и на душе тоскливо защемило...

6. КОЛХОЗ

  
   Наступила осень. Волгина, Казанкова, Машку и ещё десятка два рабочих из их цеха неожиданно послали в колхоз на заготовку картофеля. С большим трудом удалось занять денег и, прежде чем их посадили в автобус, успели-таки запастись выпивкой. У Игоря в заводской камере хранения оказался портативный магнитофон, который он только что починил для кого-то. Поэтому в автобусе рабочие ехали под музыку, курили, рассказывали анекдоты, матерились во весь голос и пели блатные песни, не обращая внимания на двух молодых работниц из их цеха.
   Ехали долго. Саша и Игорь, отделившись от работяг, заговорили о религии. Саша пересказал товарищу ново-заветную историю, растолковал некоторые евангельские притчи. Игорь внимательно слушал, забыв про свой магнитофон, с которым забавлялась рабочая молодёжь. Он живо заинтересовался Сашиной проповедью, стал задавать разные вопросы. Саша пытался, как мог, доказать бытие Божие, находя убедительные доводы и аргументы на все вопросы друга. Игорь, впрочем, и не спорил, а впитывал, как сухая губка.
   По приезде в колхоз их беседа была вынуждена прерваться, поскольку всех рабочих определили по разным участкам на переборку картофеля.
   Стояла пасмурная погода. Рукавиц не хватило. Тем не менее, стоя около ленты немудрёного конвейера в грязи по самую щиколотку, принялись за работу.
   Временами конвейер со скрежетом останавливался, и, приставленный следить за порядком колхозник, спешно кидался к рубильнику -- поскорее выключить машину, чтобы не дать сгореть двигателю. Рабочие отходили поболтать и перекурить. Дело двигалось медленно. Выбив кайлом из передаточных роликов застрявший булыжник, механик включал машину и звал всех занимать свои места. Не сразу, после нескольких понуканий, побросав докуренные сигареты, рабочие лениво вставали вокруг ленты и на время замолкали. Изредка кто-то шутил по поводу работы или пытался поддеть двух приунывших девиц.
   После очередного перекура, когда они снова оказались у ленты, Игорь, приоткрыв куртку, показал Сашке отрезок ржавой трубы.
   -- Зачем тебе это? -- спросил Сашка.
   -- Затем, что пить пора! -- ответил Игорь, криво улыбаясь.
   -- Пить-то давно пора, а труба зачем? -- не понял Сашка.
   -- Сейчас узнаешь...
   Воровато оглядевшись по сторонам, Игорь вытащил трубу и аккуратно положил её поперёк нижней ленты конвейера, которая понесла её к передаточным роликам. Одновременно он бросил на ленту булыжник, сразу потерявшийся среди картошки.
   -- Ты думаешь, почему мы так часто курим? -- ехидно заметил он, сразу начиная усердно перебирать картошку. -- Пока ты отдыхал в больнице, нас с этой картошкой уже достали...
   -- Так это ты, что ли делал это всё время? -- удивился Сашка.
   -- Нет! Не я! Дядя Коля!
   -- А знаешь, что будет, если узнают?!
   -- Конечно, знаю! Ноги перебьют кайлом!
   Игорь засмеялся -- и в это же самое время раздался лязг, скрежет и протяжное циркумфлексное завывание мотора.
   Колхозник метнулся к рубильнику. В наступившей тишине, отходя от ленты и закуривая, рабочие улыбались, слушая отборный мат механика.
   -- Смотри! -- сказал Игорь, закуривая. -- Сейчас он найдёт камень, застрявший в шестернях, точно так же, как до этого. Выбьет его своим кайлом и подумает, что поправил дело. И только он включит машину, как труба войдёт под ролики ещё дальше. И тогда наступит полный конец!
   Так оно и вышло. После того, как машина остановилась во второй раз, сколько колхозник ни пытался найти причину поломки, ничего у него не выходило. Никто из разбредшихся работяг не предлагал ему помощи. Решив, что сгорел двигатель, он приказал перебирать картофель вручную, отчего все категорически отказались. Самому колхознику, по-видимому, тоже не очень-то хотелось работать, и он пошёл докладывать о случившемся начальству. Больше его никто не видел.
   Рабочие разделились на группы, стали распивать водку и закусывать. Игорь, Сашка и Машка и ещё трое их компаньонов разместились в каком-то полу-развалившемся сарае и стали разливать водку по стаканам, взятым навсегда из заводской столовой. Закуски было мало -- все быстро захмелели. Вскоре различные группы рабочих стали соединяться. Начались общие разговоры, шутки. Батарейки в магнитофоне сели, и звук начал здорово "плыть". будто бы и магнитофон опьянел. Не выключая его, Игорь зачем-то положил его в авоську и направился к выходу. Выходя из сарая, на доске, лежавшей в грязи, он потерял равновесие и, чтобы не упасть, стал балансировать авоськой с завывающим в ней магнитофоном. Это не помогало. Его продолжало кренить на спину. Игорь вытянул одну ногу вперёд, будто солдат, готовящийся к маршу, и стал раскручивать рукою авоську, пытаясь избежать падения.
   -- Смотри! -- крикнул кто-то. -- Сейчас грохнется!
   Наступила мгновенная тишина, разговоры разом прекратились, и все рабочие разом посмотрели на Игоря. А он с таким усилием пытался удержать равновесие, что, заваливаясь на спину, всё ещё продолжал раскручивать авоську, уже навытяжку, всею рукою, и никак не мог остановиться, усугубляя тем самым своё положение.
   Наконец, авоська со всего размаха ударилась о косяк сарая, а Игорь, под дружный гогот рабочих упал в грязь. Некоторое время он не мог подняться, продолжая как-то странно дёргаться. Лишь когда ему удалось перевернуться на живот, к нему подошёл Сашка. Он, как и другие, не сразу сообразил, что его товарищу нужна помощь.
   После удара магнитофон перестал работать -- как его ни трясли рабочие в эгоистическом инстинкте ещё повеселиться, несмотря на Игоревы протесты. Кто-то из пожилых, пожалев доведённого до слёз парня, поднёс ему пол стакана водки. Игорь выпил и, совсем захмелев, успокоился, притих с сигаретой. Рабочие, и Сашка с ними, продолжали пить ещё -- вплоть до того самого момента, когда настало время ехать. Только тогда хватились, что нет Игоря.
   Нашли его через пол часа. Он сидел в подёрнутой льдом луже, прислонившись спиною к опоре конвейера, кем-то избитый в кровь.
   Рабочие стали его поднимать, но у них ничего не выходило. Никто не хотел пачкаться о его грязную одежду. Игорь совсем закоченел и был в беспамятстве. Чтобы как-то его растормошить, начали слегка пинать, но так увлеклись, что кто-то нарочно сильно пнул его в живот, со злобой сказав: "Щас он у мене подымедца!"
   Но Игорь не поднимался, а наоборот завалился набок. И если б не Сашка, решивший вмешаться в дело, неизвестно, чем бы всё закончилось. Сашка поругался с работягами, весь перемазавшись об Игоря, затащил его в автобус и уложил на полу. И водитель, оказавшийся трезвым, дал ему какую-то ветошь, чтобы укрыть пострадавшего и даже согласился проехать мимо Игорева дома, потому что всё равно это было по дороге.
   Сашка дотащил товарища до его квартиры, сдал родителям, а сам каким-то образом ухитрился проскользнуть незамеченным для милиции в метро и тоже благополучно добраться до дому.

7. В ЛИФТЕ

  
   По соседству с Николаем Кругловым жил скромный щуплый мужик, маленького роста, лет на двадцать младше его, Сергей Тишин, с женой и двумя детьми, парнями-подростками, хулиганившими незаметно где-то на стороне. Николай занимал квартиру с балконом, на четвёртом этаже. Сергей жил прямо под ним, на первом. Не раз Круглов, да и все обитатели их дома, были невольными свидетелями частых скандалов, доносившихся снизу, из квартиры Тишиных, возникавших вследствие частого подпития её хозяина. Его жена, толстая безликая баба, по имени Нюра, постоянно сидевшая на скамейке, у входа в подъезд, и всегда интересовавшаяся контингентом, посещавшим его, а также -- известного рода новостями, перетекавшими из уст в уста её товарок, -- по-видимому, была противницей алкоголизма.
   Наверное, поэтому из их квартиры довольно часто доносился её крик. Казалось, будто она выступала в "Театре Одного Актёра" и разыгрывала спектакли сама с собою, потому что в паузах между её громогласными визгливыми репликами и возгласами, отражавшимися эхом от стен и окон противоположного дома, во дворе стояла обыкновенная тишина, а Сергея Тишина будто бы вовсе не было или он, следуя этимологическим принципам своей фамилии, попросту игнорировал глупую бабу, упорно ничего ей не отвечая.
   Но однажды скандалы прекратились, и вскоре жильцы не только подъезда, но и всего дома, узнали печальную новость: у Серёги Тишина обнаружился рак лёгких и одновременно -- цирроз печени. Новость уложила и самого больного в постель, причём, похоже было, навсегда, да так, что он при этом даже совсем перестал выпивать -- несмотря на соблазны, возникавшие при посещении его его приятелями и сотрудниками с работы.
   Не забыл о соседе, с которым не раз доводилось коротать досуг за бутылкой, и Николай.
   Посещение больного, который за короткое время вдруг так сильно изменился, что его трудно стало узнать, произвело на Круглова сильнейшее впечатление, после которого в новый раз он серьёзно решил покончить с дурной привычкой.
   Тянулись дни, дававшие счёт неделям. Николай держался аскетом. Посещая больного, он ещё более укреплялся в той идее, что следует жить "в среде умеренности и аккуратности". и эта идея обнаруживала в нём настоящий стоицизм.
   Несмотря на все приуготовления, последовавшая смерть Серёги была для Николая подобна неожиданному удару по голове. Вот почему, умудрённый опытом жизни, на поминках он всё-таки напился, да так, что оказался не в силах подняться на свой этаж и провёл ночь в подъезде, чего с ним никогда раньше не случалось.
   Всю следующую неделю Круглов не прекращал запоя. Как будто смерть соседа разрешала его долгий пост, и потому он, даже будто против своей воли каждый новый день, отдавая дань покойнику, начинал с опохмелья, необходимого как лекарство, приуготовляемое загодя.
   С Вишневским Круглов встретился там же, где в первый раз -- у метро. Только теперь шёл скучный осенний дождь...
   Дядя Коля двигался от магазина к дому, с двумя бутылками вина, напевая себе под нос: "Эх, мороз-мороз, не морозь меня..." И Алексей остановил его тем же манером, что весной, тронув за рукав телогрейки.
   Хотя Вишневский вёл себя сухо и сдержанно, как подобает милиционеру, дядя Коля был очень рад встрече.
   На предложение выпить Алексей Николаевич сразу отказался, сообщив, что теперь совершенно не пьёт.
   В это с трудом верилось, и Николай пригласил его только поприсутствовать при распитии, поскольку обоим было о чём поговорить, да и само присутствие, даже без распития, как заметил Круглов, укрепляло волю к дальнейшему воздержанию.
   Николай повёл Алексея по незнакомым дворам, и Вишневский сразу же почувствовал лёгкий внутренний подъём от завораживающей неизвестности, которая всегда связана с риском распития бутылки. Даже косвенное участие в кампании, тоже увлекало, отрывало сознание от суетного потока, в котором оно двигалось вместе с его телом до того момента, как он повстречал старого знакомого.
   И незаметно для себя он начал думать и чувствовать так же, как и его спутник, влекомый жаждой к безопасному месту уединения.
   Несколько раз он пытался остановить дядю Колю, указывая на подходившие для их цели места и говоря: "Вот, здесь -- неплохо!" или: "Тут совсем безопасно! Тут ни за что не заберут!"
   Но дядя Коля его не слушал. Влекомый интуицией, он пробирался между домами, входил в подъезды и тут же выходил обратно, с досадой махая рукою, пока, наконец, они не подошли к одному, где на дверях был кодовый замок.
   Круглов нажал на кнопку вызова диспетчера. Через минуту из динамика послышался неразборчивый голос, в ответ на который дядя Коля закричал с досадой:
   -- Открывай, ядрена мать! Зачем сделали, если ни черта не работает?!
   -- Какой код? -- спросил женский голос диспетчера.
   -- Два -- Семьдесят Две! -- выкрикнул Николай.
   -- В какую идёшь квартиру?
   -- В двадцатую!
   И тогда замок щёлкнул. Рука Николая была наготове -- и сразу же повернув ручку, толкнула дверь.
   -- Эй! -- закричал из репродуктора бабий голос. -- Какой назвали код? Такого кода нету!
   Ничего не отвечая, как ничего не отвечают обманутой жертве преступники, получившие от неё ключ к тому, ради чего решились нарушить закон, друзья шагнули в подъезд.
   В доме оказался лифт. Дядя Коля уверенно ткнул пальцем в кнопку, на стене, принуждая его опуститься. Пропустив Вишневского вперёд, Николай вошёл в кабину, и, не глядя, нажал кулаком сразу на несколько кнопок. Двери лифта закрылись за его спиною -- и кабину потянуло вверх. Выждав некоторое время, дядя Коля неожиданно для Вишневского нажал на кнопку "Стоп". -- и лифт немедленно остановился...
   -- Что случилось? -- удивился Алексей Николаевич.
   -- Ничего! Пить щас будем! -- улыбнулся в ответ Круглов, вытаскивая из кармана бутылку и немедля начиная надпиливать ключом от квартиры край пластиковой пробки.
   Пробка плавно соскользнула с горловины и упала на пол кабины. Дядя Коля закинул голову и стал жадно глотать. Он выпил ровно половину, крякнул и протянул бутылку Алексею.
   -- Пей!
   -- Нет-нет! Я не буду... -- возразил Вишневский.
   -- Пей, говорю! А то в милицию сдам!.. Жаль, вот, закусить нечем...
   Николай усиленно внюхивался в рукав.
   -- Да, я бросил, дядя Коля! -- взмолился Алексей. -- Я в больнице лежал, лечился...
   -- Я те дам -- бросил! Тут один недавно бросил -- сейчас расскажу -- так помер сразу! Пей! А то сейчас лифт кто-нибудь вызовет... Небось, ещё не доводилось в лифте-то выпивать?..
   Николай рассмеялся, добродушно, по-детски радостно глядя в глаза Вишневскому.
   -- В лифте -- нет...
   И Алексей стал пить... Точно так же, как только что его спутник... С каждым глотком, вспоминая забытые вкусовые ощущения, он становился в своих действиях всё более уверенным... Под конец он крякнул, как Николай, и, перевернув бутылку, стряхнул остатки вина на пол.
   Круглов подхватил у него посудину и спрятал под телогрейкой. А Вишневский вдруг почувствовал хмельную зарождающуюся радость, которую почти успел забыть из-за долгого воздержания.
   Затем, сами собой, они поехали вниз... Когда двери лифта открылись, перед ними оказались какие-то люди, готовившиеся было войти в кабину, но отпрянувшие от неё, в удивлении глядя на неожиданных пассажиров.
   Посмеявшись над ними, приятели поднялись на второй этаж лестницы пешком и закурили. Николай рассказал про смерть Серёги Тишина, заключив суждением о том, что покойник был тихим и потому достойным человеком, не то, что его баба, и, что если б не она, то он бы не пытался зря бросить пить, а мог бы и перешибить свой недуг...
   -- Да, -- согласился Вишневский. -- Я тоже слышал, что многие скоро умирают, если резко завязывают. Даже короткий анекдот такой есть: "ОРЗ" -- что означает: "Очень Резко Завязал"... -- И Алексей поведал дяде Коле о своих злоключениях, случившихся сразу после их поездки в "Запретную Зону". а также -- о посещении Нины, от которой недавно вернулся...
   Нина оказалась замужем... У неё -- двое детей. Старший сын, судя по фотографии, очень похож на Алексея. Дети уже имеют свои семьи и живут отдельно. Замуж Нина вышла в тот же год, когда Алексей её бросил, и муж её не догадывался, что ребёнок не его. Нина ни о чём не жалела, зла не помнила. Напоила Алексея чаем, поблагодарила за московские подарки -- конфеты и духи -- и поспешила с ним распрощаться, пока не воротится с работы муж...
   -- Наверное, она ему изменяет, -- сказал в заключение Алексей. -- Иначе бы не боялась...
   -- Ну, уж ты, того! Не мерь своей меркой! Да и не тебе судить её! Главное -- радуйся -- простила! Небось, отпустило?
   -- Да, вроде того, как... -- промямлил Вишневский, сам ещё не успевший об этом подумать.
   Затем они спустились на первый этаж, к лифту, и повторили тот же номер, чтобы распить вторую бутылку. Самое интересное в этом деле было то, что лифт могли вызвать в любой момент и неожиданно, и, когда это таки случилось, они замолчали, поехали вниз в полной тишине, с ребяческой улыбкой поглядывая друг на друга в предвосхищении "сюрприза" и ожидая увидеть реакцию жильцов, вызвавших лифт, от их неожиданного появления в кабине...
   Вишневский с непривычки сильно опьянел. Запомнилось, как дядя Коля рассказывал про какой-то трансформатор, который он вызвался вынести с Завода за бутылку, и как его пытались задержать охранники, и как ему пришлось "сбросить груз" и бежать, едва успев метнуть пропуск в окошко так, чтобы он упал в кучу других, не разложенных, и смешаться с ними. Ещё запомнилось Алексею то, как приятели стояли в очереди под самое закрытие магазина и, благодаря какой-то новой хитрости дяди Коли, успели-таки взять ещё несколько бутылок вина...
   Очнулся Алексей ночью от холода на берегу какого-то пруда. Светила яркая полная луна. Рядом с ним, в грязи, валялись мокрые пиджак и рубашка, а он был в одной майке и со снятыми наполовину брюками.
   "Наверное, хотел купаться, дурак!" -- подумал он, одеваясь.
   Хмель ещё не прошёл, и его шатало из стороны в сторону. Помочившись, он направился к черневшим неподалёку избам. Избы оказались нежилыми. Он зашёл в одну из них и, пристроившись где-то в углу, ненадолго заснул. Не выдержав холода, он скоро поднялся и, стуча зубами о зубы, двинулся прочь. Светало. Он выбрался на какую-то дорогу. Проехала милицейская машина, притормозила, но, не остановившись, поехала дальше, не обращая внимания на то, что Вишневский тянул руку изо всех сил.
   "Ах! Кабы на мне была форма!" -- подумал он, продолжая шагать по обочине.
   Вскоре ему повезло: на его счастье неожиданно рядом остановилось такси, которое затем вывезло его из района новостройки, куда неведомыми путями завела Вишневского недобрая сила.

8. ПОДАРОК МАСТЕРУ

  
   Саша и Игорь молча стояли у стены с надписью "Не курить!" Игорь курил.
   -- А может всё-таки закуришь? -- спросил Игорь после продолжительного молчания.
   -- Нет. Я бросаю, -- ответил Саша.
   -- Так, ведь, бросаешь -- не бросил ещё...
   -- Нет, не хочу.
   -- Небось, и сигарет своих нету...
   -- Нету, потому как они теперь мне ни к чему.
   -- А, вот, если б ты сам у меня попросил, когда б хотел покурить, то я бы вряд ли тебе дал... -- криво улыбаясь, говорил Игорь. -- А вот теперь предлагаю и то только потому, как говоришь, что бросаешь...
   Игорь проглотил "потому как" и вышло, как у пьяного, вроде "помыкак". Произнёс он так не специально, а случайно, и сам того не заметил. Саша улыбнулся на это. Игорь же подумал, что он добился своего по поводу курения, чем и вызвал у Сашки улыбку.
   -- Нет. Не соблазнишь! -- ответил Саша.
   -- Да ну?! -- среагировал резко его приятель -- Я не соблазню -- так, поди, сам соблазнишься... А? -- Он вытащил из кармана пачку "Примы". подбросил слегка вверх, чтобы в прорезь пачки выскочила сигарета.
   -- А, знаешь ли ты!.. -- Сашка вдруг особенно глубоко осознал типологичность юмора товарища, -- Знаешь ли... Ведь ты сейчас говоришь не сам от себя!
   -- Эва! -- наигранно продолжал тем же тоном Игорь. -- Как же это так может быть?! -- Он перестал втягивать дым и замер, держа его в себе.
   -- А так! В тебе сейчас говорит сам дьявол!
   -- Эк-ко! -- Выдохнул он дым одновременно с междометием. -- Сам, говоришь, дьявол?
   -- Ты находишься в зависимости от него. Он внушил тебе исполнять правила его игры. Вот, ты и шутишь всё в одном и том же стиле. Это называется "чёрным юмором". знаешь? И ты, как раб его, не можешь уже разговаривать по-человечески, нормальным языком...
   -- Это где ж ты, никак на Заводе, услыхал о нормальном-то языке? Может у дяди Коли программа испортилась, и он стал говорить по-человечьи?
   -- Да, не преувеличивай, ты! Я согласен, что на Заводах трудно говорить по нормальному. Мы сами придумали этот язык, точнее преувеличили, или выпячили тот, который тут в обиходе среди работяг и ремесленников... Но ведь, мы это придумали, как бы, невольно, в целях защиты от него. А вышло, что сами же запарываемся от этого и страдаем!.. Мы должны сопротивляться! Иначе совсем засосёт, и мы никогда не сможем друг с другом разговаривать о серьёзных вещах!
   -- Ну, хорошо! -- Игорь вдруг переменил тон. -- Как же тогда надо?
   -- Ты, ведь, Евангелие не читал... -- начал Саша серьёзно, делая какое-то внутреннее усилие, чтобы не перейти на ядовитый язык, не сорваться на циничную иронию, к которой оба приятеля привыкли, считая её занятной игрой и даже формой самозащиты.
   -- Нет, не читал...
   -- А вот там говорится, как дьявол искушал Христа. Только Христос выдержал и не поддался всем его соблазнам, потому что с ним был Бог. А вот мы с тобой находимся под властью сатаны, когда играем в эти глупые игры. Сами себя запарываем, и ещё смеёмся, когда другому становится невмоготу.
   -- Так-то оно так, -- ответил Игорь, действительно посерьёзнев. -- Однако ж без этого будет совсем скучно... Ты покаместь был в больнице, мне тут приходилось только с Машкой пороть. А он, сам знаешь, "третий -- лишний". наших шуток не понимает -- родной Завод шибко уважает...
   -- Это просто -- как дурная привычка. Надо придерживаться внутренних принципов. Надо работать над собой. И нельзя внешне быть одним, а внутренне -- другим. Постепенно сделаешься одинаковым и снаружи и изнутри. Только ты сам можешь выбрать сейчас, пока ещё не поздно, каким быть: таким, как ты снаружи, как все, -- и тогда огрубеть внутренне; или наоборот -- изменить внешние привычки и следовать своему внутреннему голосу. А иначе будешь, как он... -- Саша махнул рукой, указывая на человека, в телогрейке, с папиросой во рту, стоявшего неподалёку на коленях и "починивавшего" радиатор отопительной батареи.
   -- Дак, то ж дядя Коля! -- воскликнул Игорь!
   -- Никакой не дядя Коля! А только -- очень похож.
   -- И, правда! Наверное, это -- его двойник! -- засмеялся Игорь.
   -- Хватит... -- устало отозвался Саша. -- Прямо ж сказать ничего нельзя -- сразу начинаешь порку! Один и тот же юмор... Одна и та же работа!.. Одни и те же люди!.. Один и тот же Завод!..
   -- Э!.. Ты Завод не тронь! Завод не просто один -- он един и неделим!
   -- Запорол! Хватит! -- взмолился Сашка.
   -- Ага! -- улыбнулся Игорь. -- Ладно! Это я только так, для проверки. Какой-то ты сегодня не такой! -- Игорь бросил в сторону докуренную сигарету. -- Пошли прогуляемся!
   Товарищи направились в туалет. Рабочий день был в разгаре, поэтому даже там никого не было. Отойдя от писсуаров, они стали мыть руки. Краны на раковинах были разболтаны. Из пяти работало только три.
   -- Смотри! -- воскликнул Игорь.
   С этими словами он открыл посильнее воду и ловко отнял открученную от смесителя изогнутую трубку.
   Брызнула струя воды, ударив в потолок
   -- Атаз!! -- закричал Игорь и, прихватив с собой трубку смесителя, ринулся к выходу.
   Оказавшись за дверями, в коридоре, друзья резко перешли на спокойный шаг и, как ни в чём ни бывало, направились к раздевалке.
   Там Игорь показал Сашке "трофей". вытащив трубку из-под халата.
   -- Видал? -- похвастался он. -- Больше не увидишь!
   Он подошёл к чьему-то шкафу, отогнул угол металлической дверцы и просунул в образовавшуюся щель трубку. Трубка загремела, ударяясь о внутренние стенки шкафа и пол.
   -- У него их теперь целых три штуки! -- добавил Игорь гордо.
   -- У кого?
   -- У Тольки, мастера моего. Я каждый день туда ему что-нибудь опускаю в подарок!
   -- Так, значит, и с остальных смесителей ты трубы посвинчивал? -- догадался Саша.
   -- Конечно!
   -- Но ведь их нечем заменить! Краны и раковины -- старые, нестандартные... Придётся всё менять напрочь...
   -- Вот-вот! Пусть полностью весь сортир ремонтируют! Убыток-то какой! -- Игорь засмеялся, намекая на фразу некогда сказанную их учебным мастером -- Летучим, когда ещё, будучи в ПТУ, он подловил Сашку, сбившего решётку с окна, так что три группы ремесленников, пробежав по ней ногами, превратили её в кучу разрозненных щеп.
   -- Так, ведь, это же подло... -- робко заметил Саша, продолжая одновременно играть роль праведника, и в то же время, на самом деле не желая соглашаться со своим товарищем.
   -- Ха-ха-ха! -- хохотал Игорь, согнувшись пополам от смеха. -- Подло? А ты как хотел? Если б не подло было, то не стоило бы и делать!
   -- Сашка ничего не ответил. Он поднялся по небольшой лестнице, в три ступени, над которой некогда приятели ввернули электролитический конденсатор вместо лампочки, посмотрел на плафон, теперь уже закрытый намертво металлической решёткой, подошёл к столу и сел на него.
   -- Вот! Видишь? -- Игорь указал на лампу. -- Защищаются, суки! Кого-то заставили сетку поставить, чтоб больше никому в голову не пришло электролиты вворачивать! Ха-ха-ха!
   -- Нельзя, Игорь, так больше! -- Начал Сашка, подождав, когда Игорь успокоится от душившего его смеха. -- Зря мы подлости эти делали... Хоть это всё и смешно, всё-таки это плохо... Грешно...
   -- Грешно?! -- Игорь подошёл к лестнице и облокотился о перила. -- А не грешно этому Тольке заваливать меня работой?
   -- Да, но только зло надо пресекать в корне. Иначе мы его передаём дальше, размножаем. И уже другие люди, такие же как мы, страдают. Ведь ты же сам завтра придёшь в сортир руки мыть! И ещё пошутишь, скажешь: "Ах, суки, краны все посвинчивали! Проклятый Завод!" -- Ты пошутишь, сам с собой или передо мной. А другой человек уйдёт с грязными руками и испорченным настроением. И может быть это будет твой мастер, и со злости он задаст тебе же вздрючку. Так что зло-то, в конечном счёте, обернётся против тебя самого. Вот почему Евангелие учит подставлять другую щёку, если тебя ударили. Это не значит, что стой и терпи. Это -- идея о том, что лучше пострадать, чем позволять злу распространяться.
   Саша умолк, проглотил слюну.
   -- Не знаю... Может ты и прав, -- согласился сконфуженно Игорь. -- Только трудно иначе... Трудно терпеть...
   -- Вот, тебя в колхозе избили... -- продолжал Сашка. -- А за что, знаешь?
   -- По пьяни...
   -- Да нет, не по-пьяни... Думаешь колхозник не заметил, кто трубу подложил в конвейер? Ему самому, конечно, не хотелось работать... Он пошёл к начальству доложить о поломке. А там его вздрючили, за убыток зарплату урезали. Вот он со злости-то вернулся и подловил тебя, когда ты поссать вышел...
   -- А откуда ты знаешь?!
   -- Я не знаю, а просто догадываюсь, как было дело... А как ещё иначе? Кому тебя надо было избивать? Не своим же заводским...
   -- Всё равно трудно это... терпеть-то... Да и надо ли? Ведь ты ничего этим не изменишь... Наоборот, насядут ещё больше...
   -- А почему ты не откажешься от работы, когда заваливают? Боишься? Чего? Ведь всё равно не уволят до самой армии... Ты просто мстишь своему мастеру и безликому Заводу... Мстишь неизвестно кому, исподтишка...
   -- Да брось ты... пороть! Сам-то кому мстил, когда трубки колол?
   -- Это же было давно... После этого многое изменилось...
   -- У тебя изменилось! А мне в армию идти! Погоди ещё! Смотри -- и тебя забреют! Окажется, что зря косил...
   В этот момент послышался звонок на обед. Игорь отправился в столовую, а Сашка -- на улицу, чтобы побродить и поразмышлять.
   Размышлять наедине с собой стало для него теперь самым любимым занятием, и как только выдавался случай, он не медлил им воспользоваться. После возвращения из отпуска, Саша жил особенной внутренней жизнью. Он много читал и даже записался на искусствоведческий факультет Подготовительных Курсов при МГУ, которые стал посещать после работы почти каждый день. Домой он приходил поздно, молился и сразу ложился спать, чтобы успеть выспаться. В молитвах он просил о том, чтобы креститься в Церкви и познакомиться с людьми, близкими по духу.
   В МГУ было интересно. Несмотря на хронические недосыпы, Сашка с жадностью посещал занятия. Особенно ему нравились лекции по истории и литературе. Как-то раз он пригласил на лекцию Игоря. Большого труда стоило его приятелю, чтобы не заснуть, в то время как Саша едва успевал конспектировать. По дороге из Университета с сожалением выслушивал он скептические высказывания товарища по поводу услышанного материала относительно позиции автора в романе "Отцы и дети".
   -- Что ж, выходит, что Тургенев -- противник нигилистов? -- удивлялся Игорь.
   -- И да, и нет! Его Базаров -- вовсе не во всём полностью положительный герой, хотя у читателя к нему все симпатии. То же самое и с Лермонтовским Печориным. У автора -- своя позиция... Она не должна обязательно совпадать с его героями, какими бы они ни казались хорошими или интересными...
   -- Так зачем же нас учили в школе и ПТУ иначе? Выходит, все врут кругом напрочь... -- возмутился Игорь. -- Кому ж верить-то?
   -- Пойми, -- отвечал Саша. -- То, что ты услышал сегодня, верно. Ведь, в Университете -- научный подход к вопросу. А в школе и ПТУ из нас стремились сделать просто хороших работяг для Завода, которым не нужно быть шибко грамотными...
   -- Не знаю я, кто врёт! Но всё это не по мне! Надоело учиться и в школе, и в ПТУ! Нет сил вникать во все эти премудрости и переучиваться. Загадили все мозги, так что уже не очистишь! -- Игорь в сердцах сплюнул.
   -- Вот-вот! Этого они и хотели! Нельзя складывать руки! Надо грести! Ведь это же даже интересно: узнавать новое! -- Торопливо говорил Сашка, боясь, что не успеет всё сказать, поскольку друзья уже приближались к метро, где должны были расстаться; и тогда у Игоря не пробудится интереса к лекциям, и он больше не составит компании...
   -- Ни к чему это всё! Очень уж заумно! В жизни от этого не будет никакой практической пользы... Ну, будешь ты знать, что Тургенев был противником нигилистов! Ну и что? А я буду думать наоборот. Что изменится?..
   -- А то изменится, -- отвечал с горечью Сашка, -- Что не только ты будешь так думать! А ещё так же будет думать и дядя Коля!
   -- Ну и пусть! Тебе же хуже! Ни я, ни дядя Коля, тебя не поймём! А ты, вот, спорь без толку, доказывай, плюй против ветра...
   -- А я не собираюсь метать бисер... -- Сашка вдруг остановился, испугавшись, что может обидеть товарища, если доскажет до конца евангельскую цитату.
   -- Ты знаешь, что такое "метать бисер"? -- спросил он после некоторой паузы.
   -- Какой ещё "бисер"? -- Не пори! -- огрызнулся Игорь.
   -- Это из Нового Завета... Дядя Коля этого тоже не знает... Помыкак на Заводах вся жисть прошла...
   -- Ты бы лучше дал почитать, чем зря пороть!
   -- Мне самому дали... Но я, правда, переписал многое... Могу принести...
   -- Принеси, конечно...
   Товарищи дошли до метро.
   -- В военкомат не вызывают ещё? -- спросил Саша.
   -- Нет, пока...
   Игорь взглянул на часы и поёжился от ветра, дунувшего с проспекта, от Воробьёвых, или Ленинских, гор.
   -- А тебя?
   -- Тоже нет. Только мне-то уже ничего не грозит...
   -- Это ещё неизвестно... Возьмут и забреют...
   -- Да... Ни на что нельзя полагаться, конечно...
   Приятели пожали руки и распрощались. Времени до их следующей встречи на Заводе оставалось менее восьми часов, а ещё надо было доехать до дому, поужинать и главное -- поспать.

9. ПОВЕСТКА

  
   Следующим вечером, в перерыве между лекциями, к Саше подошёл незнакомый парень, небольшого роста, своим обликом очень похожий на молодого Гоголя, и сходу предложил познакомиться. Его Звали Володей Черепановым. После двух-трёх фраз Володя неожиданно спросил, не верует ли Саша в Бога. Удивившись неожиданному вопросу, Саша, тем не менее, ответил утвердительно.
   -- Так я и думал, -- сказал Володя. -- У тебя глаза -- намоленые -- сразу видно. Сам-то я -- неверующий. Но у меня есть друзья, которые веруют по-настоящему. Вот, я и подумал... Хочешь, познакомлю тебя с ними?
   Черепанов Володя пообещал поговорить о Сашке со своими друзьями, чтобы те назначили встречу. Так у Саши появился товарищ, с которым по дороге к метро теперь можно было поговорить об искусстве, литературе, религии. Володя оказался более эрудированным, чем Саша, и очень интересным собеседником. И Саша удивлялся, как можно, достаточно хорошо понимая истины религиозного верования, оставаться неверующим; и как Бог через человека, называющего себя неверующим, помимо его сознания и воли, отвечал Сашке, исполняя его просьбу...
   На Заводе мастер ушёл в отпуск. Год отработки ещё не истёк, и, пользуясь удобным моментом, Сашка решил уволиться. Он написал заявление об уходе, подписал у временного зама и отнёс бумагу в отдел кадров. Томительно тянулись две недели, необходимые на увольнение. В последний день вышел на работу мастер. К Сашиному удивлению, мастер не сказал ни слова упрёка по поводу его ухода, а, напротив, пожелал ему "всяческих благ" и совсем не сетовал на потерю работника.
   -- Никто нас, оказывается, тут не держит! -- сообщил Саша Игорю о своей догадке. -- Просто, они обязаны нас терпеть, и не имеют права увольнять... Но если сам уходишь -- скатертью дорога! Так что, бери с меня пример и -- следуй за мной!
   -- Нет... -- ответил Игорь. -- Отсюда только одна дорога! В армию!!
   -- Почему?
   -- Потому что: вот! -- Игорь вынул из кармана бумагу, сложенную пополам. -- Повестка!! В военкоматы!! Конец всему!!!
   Ровно неделя ушла на поиски новой работы. Ребята из Подвала порекомендовали Саше обратиться во Дворец пионеров на Ленинских горах, где требовался работник в слесарную мастерскую, который бы следил за школьниками, приходившими туда что-либо помастерить.
   А тем временем и о Сашке кто-то вспомнил в военкомате, в длинном списке подчеркнул: "Волгин А. М." -- и... допризывник получил по почте повестку.
  
  

10. ВОЕНКОМАТ

  
   Перед посещением военкомата, утром, Сашка принял двойную дозу нейролептиков и транквилизаторов, так что к моменту прихода он уже ощущал определённое состояние, которое в просторечии можно было бы назвать "кайфом".
   Всех допризывников, а их было около пятидесяти человек, собрали в зале, со старыми поломанными стульями, объявили порядок предстоящего мероприятия, который заключался: во-первых, в прохождении медицинской комиссии и, во-вторых, в получении новой повестки -- для явки с вещами ровно через три дня.
   Кто-то из новобранцев наивно пошутил, предложив изменить порядок на противоположный, за что был грубо одёрнут офицером, с пачкой уже новых повесток в руке, начавшим ими размахивать и едва сдерживаться, чтобы не заматериться.
   После резко наступившей тишины шутить больше никто не осмеливался. И сейчас, офицер, с пачкой повесток в руке, много говоривший о почётном долге службы в рядах доблестной армии и о самоотверженной защите отечества, напомнил Сашке их мастера, не стеснявшегося для красного словца выматериться перед аудиторией из двадцати ремесленников-парней и -- двух ремесленниц-девиц. Офицер говорил много, и Саша не запомнил ровным счётом ни йоты, ибо совершенно был уверен, что эта чаша должна миновать его. И если не минует, и каким-то образом он получит новую повестку, уже заранее выписанную ему, то всё равно, хотя он и явится с вещами, он будет игнорировать приказы, косить и прикидываться дураком, так что рано или поздно снова окажется в дурдоме.
   Лица допризывников были разными... Тут были и лица неокрепших подростков, "очкариков". с еврейской внешностью, которым придётся нелегко... Были лица пустые и в этой пустоте -- безумные, лица потенциальных подонков, готовых исполнить любой приказ. Были -- уверенные, с развитым телосложением, готовые на любой отпор ближнему. И таких было большинство...
   "Да, такие тоже подготовились к армии". -- подумал Сашка. -- "А "очкарики" -- тоже имеют свои козыри, как я, и, наверное, только ждут удобного момента, когда их выложить... Только много ли у "очкариков"- то козырей? Наверное, нет совсем... Один лишь "козырь" -- вера в патриотизм... Надолго ли её хватит?..
   И Саша вспомнил о том, как однажды посетил воинскую часть, в Сокольниках...
   С детства он увлекался радио... Знакомый его сестры, пытавшийся за нею ухаживать, подарил Сашке книгу "Юный радиолюбитель". руководствуясь которой он начал собирать радиоконструкции. Радиолюбительство стало его страстью, радиодетали -- святыней, особенно "загадочные" радиолампы... В районной библиотеке, куда Саша наведывался каждую неделю, чтобы обменять книги, в основном приключенческого характера, он обнаружил полку с технической литературой, а в одной из книг -- тайник, в котором кто-то обменивался записками. Одна записка оказалась подробным описанием нелегального средневолнового радиопередатчика. Саша собрал этот радиопередатчик и связался по радио с радиохулиганом. По эфиру договорились о встрече и -- встретились... К удивлению обоих оказалось, что радиолюбители живут в одном и том же доме, только что в разных подъездах. Стали дружить. Радиохулигана вскоре запеленговали, судили и конфисковали "до нитки" все радиодетали, что были у него дома. После этого тот "взялся за ум". получил официальное разрешение на работу в эфире через Московский Радиоклуб. По его стопам направился и Саша, а заодно стал посещать классы во Дворце Пионеров на Ленинских Горах по изучению азбуки Морзе, которые вёл один известный бывший полярник. Как только Саше исполнилось шестнадцать, он и сам получил официальное разрешение на работу в эфире. Поскольку он был одним из отличников во Дворце пионеров, его рекомендовали в спортивную сборную группу, которую готовили для выступления на общесоюзных соревнованиях по радиомногоборью. Он ещё учился в ПТУ, когда его по просьбе радиоклуба, освободили от летней практики на Заводе, чтобы он мог участвовать на сборах по подготовке к выступлению на соревнованиях, на которых их сборная юниоров потом заняла третье место, а Сашке после этого открылась прямая дорога служить в армии в спортивной роте "радиомногоборцев". причём не где-нибудь, а в самой Москве, в Сокольниках, куда Сашу как-то и пригласили в качестве экскурсии...
   Приехал он в Сокольники, на улицу "Матроской Тишины". где в непосредственной близости с воинской частью и по сей день находится известная тюрьма. Встретил его и провёл через проходную любезный низкорослый офицер, в фуражке, стал водить по казармам по каким-то помещениям и канцеляриям, что-то показывать, рассказывать о распорядке жизни в их военной части, -- выполняя приказ того, кто пригласил Сашу через радиоклуб для ознакомления с местом, где ему предстояло служить. Удовлетворив любопытство подростка, офицер уже проводил было его к выходу, но, вдруг, неожиданно забыв о Сашке, остановился над каким-то солдатиком, ползавшим по полу на коленях с мокрой тряпкой, и стал его матерно распекать за то, что тот его не заметил и не отдал чести. Солдатик вскочил, вытянулся в струну, замер... Замер и Сашка, поражённый лицемерием офицера... Контраст был слишком велик: как любезно вежливо тот обращался с Сашей -- и каким зверем он обернулся со своим подчинённым...
   "Вот оно как!" -- подумал Саша, выходя из проходной. -- "Это он вежливый со мной, покуда я ещё не в его власти. А как забреют -- не миновать расправы за малейшую оплошность".
   В тот же самый момент, по дороге от Сокольнической воинской части к метро, юноша и решил, что приложит все усилия, чтобы его миновала "сия чаша". даже, пусть, как бы "блатная" -- "московская" -- особая -- спортивная, заслуженная его победой, хотя и на третьем месте, на всесоюзных соревнованиях...
   "Нет! Мне ихнего не надоть!" -- подумал Саша, проговаривая про себя мысленно на "деревенском арго". сейчас, после того, как, казалось, уже на самом деле, приложил все усилия для избавления от ига, и, тем не менее, снова оказался в военкомате, где, ещё не ведали о его мытарствах в психбольнице и всё ещё прочили Сокольническую спортроту...
   Да, впрочем, не у всех новобранцев чувства были похожи... Большинство испытывало даже приятное волнение от приближающейся неизвестности в перемене их жизни. Допризывники живо реагировали на плоские армейские шутки офицера, всё продолжавшего говорить об армии, не думали о том, что находятся на конвейере, и завтра их место займёт другая сотня ребят, которых будут "околпачивать" теми же красивыми словами... И видимо им так было легче -- не думать и не знать.
   "Для таких в незнании -- спасение". -- подумал Саша. -- "Как этот офицеришка похож на того, из Сокольников! Неужели армия делает их одинаковыми?"
   "Все должны быть одинаковыми!" -- вспомнил Саша то, как кричал военрук, в ПТУ, распекая какого-то ремесленника за то, что он был одет не в казённую форму. А Сашка с Игорем, выглянув из-за колонны, завопили тогда протяжно в два голоса: "А-а!" И военрук, забыв о ремесленнике без формы, бросился к ним и начал распекать и их, но Сашка повернулся и пошёл по коридору прочь, не обращая на крики военрука: "Стой, Волгин! Стой! Я мастеру доложу!"
   "Да, там можно было издеваться над педагогами, -- продолжал рассуждать допризывник. -- Тут этого не получится... Тут надо действовать хитрее... Мать... их!.."
   "Лекция" кончилась. Всех врачей допризывники проходили по очереди, определённой неведомым и заботливым хозяином их судеб. Причём, о логике, коей руководствовалась его длань, оставалось только гадать, поскольку алфавитный порядок здесь был свой, так что Сашка, со своей фамилией на "В". оказался почему-то в самом конце.
   Наступил день, прошло время обеда, во время которого никого из новобранцев не пропускали, а очередь всё никак не кончалась. Пришлось Сашке принять вторичную дозу заранее припасённых "на всякий случай" лекарств, -- чтобы психиатр обратил своё внимание, когда дойдёт очередь Саши. Догадываясь, что в последний раз приходится унижаться, терпеливо он одевался и вновь раздевался до трусов и до нога, давая осматривать себя людям, именовавшимся врачами, отвечал на вопросы, открывая и закрывая рот, высовывал язык, показывал зубы, таращил глаза, напрягал слух, раздвигал ягодицы, безропотно позволял руке, в резиновой бессменной перчатке, трогать в паху. Вся эта церемония была знакома ему, потому что уже не первый раз, каждый год, он получал повестки и всякий раз -- отсрочку по той или иной причине. И церемония эта походила на ту, что описывал Майн Рид, когда его благородные герои были свидетелями бездушной продажи чернокожих рабов, коверкавшей судьбы, разлучавшей с близкими. И, наверное, те торговцы живым товаром также говорили много слов и одно из них имело оболочку, напоминавшую чем-нибудь о долге, службе или своего рода патриотизме...
   В отличие от других медосмотр у психиатра, последнего по счёту, был недолгим. Допризывники выходили из его кабинета довольные тем, что пришёл конец долгой волоките, и что они могут теперь поставить печать на повестке и, получив новую, отправляться восвояси на целые три дня, за которые им следовало успеть уволиться с работы, утрясти все другие дела, если таковые имелись, и -- главное -- хорошо погулять на проводах.
   Когда подошёл Сашин черёд, психиатр начал равнодушно задавать стандартные вопросы... Спросил о том, на какие оценки юноша учился в школе; не было ли в детстве головных травм; какая у него семья; кто родители и так далее... Подобные вопросы уже не раз задавали ему. И Саша всё ждал главного: "Находился ли он на лечении в психиатрической больнице?" Но почему-то этот-то именно вопрос ускользнул от внимания врача, уже утомившегося под конец дня. И испугавшись, что сейчас ему скажут: "Всё в порядке, можешь идти!". -- Саша начавший было отвечать на вопрос, почему у него была отсрочка от армии в прошлом году, вдруг остановился...
   -- Ну же?! -- Врач оторвался от медицинской карты, куда механически записывал одно и то же для всех допризывников, взглянул на новобранца с раздражением.
   -- Учился в ПТУ...
   -- Тебе было уже восемнадцать, когда закончил. Почему не взяли весной?
   -- У меня отсрочка была от Завода... Завод -- военный...
   -- Ну, тогда понятно! -- и врач хотел было захлопнуть медкарту.
   -- Только... вот... -- промямлил Сашка.
   -- Что "только"? -- врач внимательно посмотрел на юношу.
   -- Я, вот, только, в больнице лежал...
   -- Какой больнице?
   -- Психиатрической...
   Наступила пауза. Другой врач, или помощник, сидевший поодаль, оторвался от своих бумаг:
   -- Ну вот! Теперь всё пиши по новой! Что же ты, сразу не сказал?
   -- Я же его спрашивал про травмы! -- возмутился первый.
   Сашка молчал.
   -- А в какой именно больнице?! -- глаза врача теперь внимательно изучали Сашку. -- Ты ничего не выдумываешь? Смотри, если решил накрутить чего! За это можно пойти под суд!
   -- Я не знаю, в какой... Она в Электростали находится. Под Москвой.
   -- И когда ты там лежал? -- спросил другой, включаясь в допрос.
   -- Весной...
   -- Так... -- Первый врач вырвал несколько страниц из медкарты, только что им исписанных, скомкал и бросил в урну.
   -- А сейчас ты, что, под наблюдением? -- участливо и деликатно спросил второй, откладывая в сторону бумаги.
   -- Да.
   -- Где?
   -- В диспансере.
   -- В каком?
   -- Не знаю. Он -- при больнице МПС, номер двадцать.
   Первый стал вклеивать в медкарту новые чистые страницы и что-то спешно записывать.
   -- А почему не в районном? -- спросил второй.
   -- Потому что я лёг в больницу, по направлению от санчасти, по месту работы, то есть от Завода, где я тогда работал и где у меня тогда была эта... отсрочка...
   -- Стоп-стоп! -- прервал Сашу второй и задал ещё какой-то вопрос, потом -- ещё и ещё, всё более убеждаясь, что подросток не обманывает...
   И Саша, раздетый до трусов, дрожа то ли от холода, то ли от страха перед тем, как решится сейчас его судьба, давал ответы...
   Наконец, второй спросил:
   -- Ты лекарства пьёшь?
   -- Да.
   -- Какие? Назови...
   -- Мелипрамин, трифтазин, аминотриптилин, циклодол, радедорм...
   -- А сегодня пил? -- врач пристально смотрел в Сашины глаза. И Саша понял, что всё, что было до сих пор, включая психбольницу, и всё, что он только что говорил, ровным счётом ничего не значило. Его судьба решалась именно теперь, в зависимости от его ответа... Ведь врач хотел узнать, обманет ли он его. Если он ответит "нет". -- значит, он -- не лечится, и всё, что он говорил, весьма сомнительно; даже если он и лежал в больнице -- можно отправить его вместе со всем потоком -- пусть другие разбираются потом... Отправить его за новой повесткой? Ведь если не лечится, значит нет опасности и не придётся отвечать, что пропустил больного... А если ответит "да". то слишком нужно быть наглым, чтобы так врать -- значит -- не врёт, а болен на самом деле...
   Наступил Сашкин черёд положить приготовленный заранее козырь...
   "Но зачем мне обманывать?" -- мелькнуло у него в голове. -- "Скажу как есть. Для того и пил сегодня эту отраву... Ведь игру я веду подлинную, без декораций..."
   И он сказал:
   -- Да.
   Саша вышел из кабинета. Последний оставшийся парень, из породы "очкариков". совсем замёрзший в ожидании своей очереди, поспешил пройти в дверь.
   В коридоре, на банкетке, куда Саша вернулся, лежала его одежда. Кое-как, непослушными дрожащими руками, он стал одеваться.
   Перед глазами, на стене, висел какой-то военно-патриотический плакат с изображением фигур в военной форме различной субординации. В середине стенда красовалась большая красная звезда.
   В ушах всё ещё звучало: "А сегодня пил?" -- "Да."
   И тут Сашка почувствовал, будто жестокая рука судьбы, поднявшаяся было опять для удара, в бессилии опустилась. У него защекотало в носу, и он, не успев прикрыть или зажать его пальцами, вдруг неожиданно чихнул, да так сильно, что изо рта его вырвалась густая мокрота и повисла прямо на звезде, бессознательно вызвавшей эту неожиданную аллергию.

11. ТЕПЛУШКИН

  
   Верующие друзья Володи Черепанова назначили встречу с Сашей не где-нибудь, а в том самом костёле, который он однажды посетил вместе с дворником.
   Уже были сумерки, когда вместе со своим университетским знакомым Саша вошёл в храм. Они сели на последней скамье, где было очень темно, рядом с каким-то человеком. Черепанов стал с ним шептаться и спустя некоторое время, сделал Саше знак уходить. На улице выяснилось, что встреча расстроилась по каким-то неясным причинам. Тем не менее, Володя сообщил, что Сашу будут ждать на том же самом месте ровно через неделю.
   Дождавшись положенного срока, Саша пришёл на свидание, только теперь уже один, сел на ту же скамью, по соседству с тем же человеком.
   Шла тихая будничная месса на польском языке. Людей было не более десятка. Саша не решался заговорить с незнакомцем и тот, как будто, был углублён в молитву, участвуя в службе, время от времени опускаясь на колени, вздыхая и поднимаясь обратно, чтобы сесть. Саша начал уже сомневаться, тот ли это самый человек, и состоится ли встреча, когда незнакомец вдруг обратил на него внимание: повернулся и приблизился лицом к самому Сашиному левому уху.
   -- Вы от Черепанова? -- спросил таинственный человек шёпотом.
   -- Да...
   -- После службы встретимся за воротами, -- торопливо прошептал он и, быстро отпрянув на своё место, сразу опустился на колени, одновременно со звуком колокольчика, донёсшегося со стороны алтаря. Саша последовал его примеру, а когда снова зазвонил колокольчик и верующие поднялись с колен, он поспешил тихо выскользнуть из храма.
   По известной причине, сформировавшей до- и после-военный менталитет советского человека, родители Сашиного товарища по Университету, родители дворника, а также -- и незнакомца из костёла, по-видимому, не блистали особой фантазией и, называя своих детей, ничего другого, как "вроде Володи". придумать не смогли или не захотели. А поскольку все они в прямом родстве не состояли и не находились "в роде Володи". да и фамилии у них оказались не Ульяновы, а совсем разные: так, и у незнакомца из костёла была -- Теплушкин и совсем не подходила к его экстравагантной внешности хиппи: он был одет в самодельный плохо перекроенный поношенный длиннополый суконный плащ-балдахон, неимоверного размера, обладал длинными рыжеватыми волосами до плеч, бородой в пол-локтя. Теплушкин представился Вовой. Он был старше Саши лет на семь-восемь. Познакомившись, они молча вернулись на церковный двор, прошли мимо костёла, вышли через задние ворота и направились к Кузнецкому Мосту. И тогда только Вова спросил, как Саша стал верующим, крещён ли он, какую читает литературу.
   К таким вопросам Саша готов не был, поскольку сам ещё не знал, считать ли себя верующим или нет. Поэтому он ответил, что он -- не крещён, и прежде чем креститься хотел бы найти ответы на многие религиозные вопросы, которых он не нашёл в Евангелии.
   -- Конечно, -- заметил Вова, -- Евангелие было написано много лет назад и для современного человека, с его секуляризированным сознанием, во многом остаётся непонятным... Требуется его толкование... На Западе существует много книг... Есть и у нас, в Советском Союзе... Но в основном они находятся под негласным запретом. Поэтому, как правило, познание религиозных истин является достоянием немногих... Но есть и другой путь к Богу -- через веру...
   Казалось странным то, что Вову не интересовало, где Сашка работает и какая у него зарплата, на какой факультет МГУ он собирается поступать, когда пойдёт в армию, кто родители, какая квартира -- обычные вопросы, которые, как правило, задают простые люди, с которыми впервые знакомишься. Не позволяя Саше более ничего спрашивать, отмалчиваясь на Сашины вопросы или уводя разговор в нужную ему сторону, Вова, как-то часто вздыхая, будто бы через силу делая не в первый раз одну и ту же работу, стал излагать свою религиозную мысль, сначала неуклюже, с трудом подбирая нужные слова, но потом постепенно увлёкся своим монологом и даже воодушевился...
   Прежде всего, он рассказал об "основной проблеме религии". которой, как, оказалось, была проблема множественности различных вероисповеданий, как внутри христианства, так и вне его; как во всём мире, так и в отдельно взятой стране -- Советском Союзе.
   Поскольку именно этот вопрос является самым соблазнительным для секуляризованного сознания, говорил Вова, то и необходимо найти его решение. Поэтому-то, мол, в последнее время, как это ни странно, но однако -- факт -- именно в атеистической среде нашей советской действительности, нежели в религиозной, зародилось совершенно необычное новое и, тем не менее, по-настоящему религиозное движение, которое называется "экуменическим" -- от греческого слова "ойкумена". что значит "Вселенная" -- то есть движение, которое ставит своей целью реальное объединение церквей, как в духе, так и физически, как христианских, так и не-христианских. Ибо Бог -- один над всей Вселенной: католики, православные, пятидесятники, баптисты, лютеране должны объединиться внутри христианства, а затем христианство должно объединиться с другими мировыми религиями: с иудаизмом, исламом, буддизмом... Более того, наше движение готово сотрудничать и вести переговоры для объединения не только с религиозными людьми, но даже с теми, кто считает себя неверующим, но в глубине души является "человеком доброй воли". то есть тем, кто, даже, ещё не зная Бога, исполняет его волю, живёт по совести и кто согласен идти вместе, чтобы противостоять "князю тьмы" и бороться с "мерзостью запустения" -- исторической погрехой современности, религиозной, моральной и духовной разобщённостью, которую возникла настоятельная необходимость исправить...
   Далее Вова начал рассказывать о конфессиональных различиях между католичеством, православием и протестантизмом, между христианством и иудаизмом, мусульманством, буддизмом. Последние две религии как-то у него сливались, и Саша не ясно понял разницу между ними. Но Вова не останавливался на частных аспектах и продолжал...
   -- Миллионы людей уходят в ад! -- Он уже не вздыхал так тяжело, как в начале своего монолога, а воодушевлённый и окрылённый тем, что роль проповедника, труд которого он взял на себя, удавалась, и что идея была очерчена верно, и что пришедшее вдохновение явилось подтверждением успеха и своеобразной наградой.
   -- А что сделали мы, христиане, кроме молитв и свечек в церкви?! -- продолжал он. -- Государство оболванивает людей, убеждая, что никакого Бога нет! Кругом ложь и, как сказано в Библии, "мерзость запустения"! Разуверившиеся в коммунизме старики дошли до крайности, превратившись в последних алкоголиков, не способных осмыслить азбучных человеческих истин! Молодёжь -- также глушит своё сознание вином и наркотиками -- только бы не думать о том, что жизнь -- это серьёзная вещь, дарованная Богом! Телевидение каждый день подсовывает жвачку -- сплошную пропаганду, превращает людей в стадо послушных кроликов!.. И перед лицом всего этого безумия -- ты... твоя бессмертная душа... и -- Бог, Единый для всех Творец: и для дикарей, и для мудрецов, и для сектантов и для... всех других верующих и для... неверующих...
   Неожиданно Вова остановился, воздел руки вверх, к тёмному вечернему небу, освещённому уличными фонарями.
   -- Он с тоской взирает на нас... -- проговорил он, не обращая внимания на шарахнувшегося в сторону прохожего. -- Кто же услышит Его и последует Его зову?!..
   Вова замолчал. Некоторое время они шли молча. Саша не знал, будет ли продолжение проповеди или наступил конец. Но, похоже было, что его знакомый поставил на этом точку и теперь ждал, какая воспоследует реакция.
   -- А как вы понимаете бессмертие души? -- поинтересовался Саша.
   -- Что? -- Вова сбился с шага. -- Бессмертие души... -- начал он, -- Дело в том, что все мы обладаем бессмертными душами. Такими нас сотворил наш Господь. Это факт. И многие в это не верят. Или просто ещё не задумывались над этим вопросом. Но однажды мы предстанем перед Богом и должны будем дать ответ за свою жизнь, проведённую на земле, и вот тогда, всё тайное станет явным... И уже будет поздно что-либо изменить... А ведь всё дело заключается в вере. Можно не верить в бессмертие души, так и жить, и даже не чувствовать своей собственной души... Представь себе, что ты заболел и твоё тело оказалось парализованным так, что ты перестал его чувствовать. Точно то же происходит с большинством людей -- с теми, кто не верит в бессмертие своей души... Они не верят потому, что она у них парализована! Они просто её не чувствуют! Тело чувствуют, окружающие предметы чувствуют, а душу -- нет! В тело верят, а в существование своего "Я" и самой собственной души не верят. Не верят -- потому и парализованы...
   Он снова тяжело вздохнул, помолчал, а потом добавил:
   -- А ведь бессмертие -- это не то, что будет когда-нибудь потом, после смерти. Оно начинается здесь, сейчас, ещё пока мы живём в этом теле. Мы уже бессмертны!.. Это хорошо, что ты над этим задумался... Это и привело тебя к Богу...
   -- Это вы правильно сказали! Я ещё не думал так -- то есть, что мы уже бессмертны! Это действительно подтверждает то, как я чувствую Бога, то есть -- через самого себя. Но, вот, только, ещё, Володя! -- подхватил Саша. -- Я не понимаю того, как будет происходить воскресение плоти...
   Несмотря на то, что он слушал его проповедь весьма внимательно и даже был рад тому, что нашёл в ней согласие со многими своими собственными мыслями, Саша обрадовался, что монолог закончился, и теперь можно просто поговорить.
   -- Я тоже не мог сразу же найти решение на все вопросы, -- отвечал Вова. -- Нужно время и духовный опыт. Мне трудно будет сейчас объяснить... Да и не это главное в вере... Если будешь верить, то постепенно тебе станет всё ясно... В том числе и то, как будет происходить воскресение плоти. Объяснить всё человеческим языком невозможно... Существует высшее знание, которое открывается только через веру...
   -- Но пока я не осмыслю ключевых вопросов, я не могу сознательно пойти на воцерковление, -- возразил Саша. -- Хотя я и хочу этого... Но это было бы не честно по отношению к самому себе...
   -- Нужно верить... -- Володя остановился, повернулся к Саше лицом, взялся за пуговицу, на его куртке. -- Вера выше знания. Потом придёт и оно. -- Он отпустил Сашину пуговицу, снова тяжело вздохнул, будто от усталости. Теперь он говорил как-то медленно, с трудом находя нужные слова. Вдохновение явно покинуло его.
   -- Нет ли у вас чего-нибудь почитать обо всём этом? -- Саша не обращал внимания на реакцию Вовы. Он не помнил и себя -- ведь долгожданная встреча с верующим человеком, который мог ему открыть новый мир, наконец, состоялась, и должно было быть какое-то последствие этой встречи. И однако, Саша боялся, что их разговор придёт к логическому концу, они попрощаются, чтобы уже больше никогда не встретиться...
   "Неужели за этим не будет ничего большего?" -- думал он. Ведь свой взгляд на жизнь Володя изложил: на, бери, используй... А Саша хотел, чтобы ему открыли какой-то новый и загадочный мир, со своей особенной напряжённой жизнью, приближенной к Богу, мир, с интересными людьми и необыкновенными делами, в которые эти люди должны были быть погружены...
   "Неужели у меня не завяжется с ними контакт?" -- думал Саша. -- "Если он даст мне что-нибудь на прочтение, то у нас произойдут ещё встречи... Значит необходимо обменяться телефонами"...
   Они оказались на Пушкинской, перед самым входом в метро.
   -- К сожалению, у меня нет телефона, -- сказал вдруг Вова, будто угадав Сашины мысли. -- Встретимся там же через неделю, после мессы.
   -- У меня есть телефон, -- обрадовался Саша. -- Я сейчас напишу...
   Он полез в карман за карандашом и блокнотом. Затем, написав свой номер телефона, Саша вырвал страницу и протянул своему новому знакомому. Вова взял бумажку, спрятал её в карман.
   -- Хорошо. Если что, то я позвоню... по водопроводной трубе. -- Он поднял правую руку, с вытянутым вверх указательным пальцем. -- С Богом! -- произнёс он и зашагал прочь.
   Саша так опешил, что не успел ни понять шутки, ни ответить как-нибудь на прощание. И когда Вова исчез в стеклянных дверях метро, он медленно направился следом за ним, поскольку и ему надо было ехать на метро.
   "Почему он поспешил распрощаться сейчас?" -- удивлялся Саша, спускаясь под землю на длинном эскалаторе. -- "Ведь мы могли бы ещё поговорить по дороге..."
   Несмотря на все странности Вовы, Саша был чрезвычайно рад знакомству с ним и едва распрощавшись, уже с нетерпением ждал новой встречи.

12. ПЕРЕПЛЁТ

  
   Уже был конец осени. Падал снег -- и сразу же таял. Дул сквозной мокрый ветер. Страшные апокалиптические тучи неслись среди крыш. Крыши были мокро-красные. Сорванные листья прилипали к ним и к асфальту. Они были уже мертвы, и снег погребал их, а Сашка, ёжась от холода, шагал по ним. Он не выспался. В утреннем сумраке он испытывал отчаянное нежелание совершать какие-либо действия, и, тем не менее, против воли продолжал шагать.
   -- Днём будет немного светлее, -- думал в нём кто-то, пока Сашка соображал, как лучше пройти через грязь.
   -- А вдруг сейчас не утро, а вечер?
   -- Этого никто не знает... -- ответил кто-то в голове бесстрастным голосом Буратино.
   -- А кто должен знать?
   -- Никто.
   -- Почему?
   -- Так..."
   Мысли, ненужные, сумасшедшие, навязывались для размышления, а думать ни о чём не хотелось.
   -- Ничего нет... Ничего не надо!.. Н-ничего!! -- продолжало чеканить слова Буратино.
   -- Не надо! -- взмолился кто-то ему в ответ
   -- Не надо-надо... надо... надо... надо... -- быстро ответило эхо голосом Буратино.
   На автобусной остановке стояла целая толпа.
   "Влезут ли? -- подумал Сашка.
   -- Влезут. Потому что всем надо! -- ответило Буратино и выразительно добавило по слогам: На-до!"
   Подошёл автобус. И все влезли. И Сашка влез. А кто не влез, тот остался. Наверное, он не относился ко всем или ему ничего было не надо. А все стояли и ехали. Друг к дружке стояли -- впритык. Кто -- на одной ноге, кто -- на обеих. Кто-то даже передавал деньги за проезд.
   "Как пло-хо! -- взмолился кто-то внутри.
   -- И им ведь всем пло-хо! -- ответил он же себе.
   -- Ан едут, всё равно едут..."
   Появились лозунги, плакаты, мокрые и красные. Будто все дома упали набок и вытаращились своими крышами. Значит -- метро. Все ринулись к выходу. Кто не хотел или кому было не надо -- даже сопротивлялся, чтобы зачем-то остаться в автобусе. Но потом другие, обратно, в два раза больше, набились, сами. И опять кто-то передавал деньги. А касса выдавала один билет на три раза. Люди разрывали его на две части, и кто-то один всё равно ехал без билета.
   Книжка, под плащом, смялась и больно давила углом в грудь. Саша хотел её поправить, но руки были плотно прижаты к бокам, и освободить их было невозможно. Будто во сне -- хочешь, а не можешь.
   Поворот на Ленинский проспект заставил всех завалиться на одну сторону, и переплёт книги, вылез и надавил на горло. Саша подцепил его подбородком и продолжал так его удерживать, в то время как Буратино весело шептало ему, повторяя одно и то же: "Переплёт! Переплёт! Переплёт..."
   "Университетский проспект!" -- оборвал его репродуктор.
   Саша выбрался из автобуса и большими шагами, как бы навёрстывая упущенное, попытался было идти.
   По тротуару семенили люди, и от снега он был мокрый и скользкий.
   Саша прошёл мимо закрытого книжного магазина, вышел на аллею. В её начале громоздился трёхэтажный плакатище с изображением Брежнева. Косой снег разбивался об него и сразу же таял.
   "Дождь и снег -- вода". -- подумал Саша. -- А среди этой воды в небе -- птицы носятся в поисках пищи. Ночью на чердаке спали, в доме, там им было тепло, а теперь им хуже, днём-то..."
   Сашкино тело быстро шагало по асфальтированной аллее, обходило лужи, переступало через скучившиеся листья.
   -- Ишь, и этим, видать, теплее быть вместе! -- подзадоривало Буратино. -- И чего тебя вынесла нелёгкая из дому?!
   -- Не пори! -- огрызнулся Сашка, -- Сам знаешь, что надо! А листья эти, наверное, дворники смели вместе, чтобы собрать и выбросить.
   -- А чего ж не собрали -- не выбросили? Поди, ветер теперь разметёт! -- возражало Буратино.
   -- Потому как не успели вчера собрать: стемнело больно быстро и дождь со снегом начался...
   -- Ан нет, не потому! Надоело вчерась дворникам работать. Бросили мётлы и пошли водку пить. Ведь листьев-то энтих ещё нападает -- всё равно все не собрать...
   -- К тому же они ведь мёртвые совсем -- ишь как их распластало каждого по асфальту... Метлой-то не поддеть...
   -- Автомобили, грузовики, автобусы... Все несутся куда-то. И всем тяжело. А ты... Ты -- как зерно, упавшее на асфальт... Не раздавило бы...
   Поскользнулся -- упал. Поднялся. Рука -- в грязном снегу, правая часть ладони ободрана об асфальт до крови. Стряхнул снег -- и поскорее в карман.
   Вперёд! Мимо смеющегося Брежнева! Скорей бы до работы дойти уж...
   Далеко впереди блестит куполами церковь.
   Через девять часов -- свобода. Долго ещё, правда... Но ничего: половина и половина -- как бы в два раза меньше...
  
   Сашке приснилось, будто он связан. Во рту -- кляп, и, будто бы, его больно пинают бесы. А он словно онемел, хотя и кляп уже вылетел изо рта. Путы развязались от пинков -- он хочет подняться, убежать... Но нет сил! Как будто не его это тело. Просто он случайно оказался внутри него. И руки, и ноги -- не его, отказали...
   "Как же быть?" -- думает он в страхе. -- Я ли сам, я ли -- не больше тела? Почему не так, как хочу?!"
   Просыпается...
   Но вот не успел он проснуться, и снится ему снова, будто он заперся у себя в мастерской, на работе, во время обеденного перерыва, расставил стулья, подвинул стол, чтобы не видно было через окно, и лёг. Лёг и спит. Спит, лёжа на стульях, ощущая расстояния между ними и заклёпками на сиденьях. И снится, что, вот, ему не спится -- очень уж неудобно лежать. Снится, что не спит, а лишь хочет заснуть и никак не получается, и что обидно -- время идёт -- скоро кончится перерыв...
   И вдруг он слышит, что кто-то дёргает дверь!
   "Значит пора вставать! Видно обеденное время истекло, и начальник хочет войти, проверить его!"
   "Встать!" -- говорит себе Сашка.
   Но у него ничего не выходит...
   "Ну! Ведь я спал. Уже проснулся. Ну же!"
   Ничего не получается...
   "Ну! Я -- не я, если сейчас не встану!
   Удалось!
   Саша чувствует себя ещё более усталым, чем до сна. Тело затекло. Голова болит, как после пьянки. И тут он осознаёт, что спал на стульях в обеденный перерыв и ему приснилось всё в точности то же самое: как он спал на стульях в обеденный перерыв и что, как будто, кто-то дёрнул дверь...
   Саша подходит к двери, проверяет...
   Нет! Не дёргали! Иначе бы она сместилась на два миллиметра. Он знает. Он специально прижал её перед тем, как лечь. Значит ещё обед! Значит можно ещё поспать! Саша смотрит на часы. Он спал всего пять минут.
   Снова ложиться и думает, что, наверное, он не спал, а просто умирал. Незаметно для себя вышел из тела и глядел на себя со стороны. Ещё бы немного, и он уже никогда бы не проснулся... Но добрый Бог "постучал" в дверь... Значит ещё не пришёл его час...
   Саша немного успокаивается, но заснуть боится... А спать ужасно хочется, просто слипаются глаза... Голове низко -- нужно бы выписать со склада салфеток пачки три... Наконец, он незаметно для себя погружается в забытье и оттуда слышит, как по коридору приближаются чьи-то шаги. Они приближаются, и, кажется, что сейчас дёрнут со всей силы дверь, а замок не выдержит и откроется! Но шаги проходят мимо, удаляются...
   Снова он засыпает, снова просыпается. И так несколько раз.
   Наконец, действительно, кто-то дёргает дверь. Теперь нельзя ошибиться.
   Сашка тихо встаёт. Слышно, как за дверью, кто-то медлит, переминает ногами, удаляется. Конечно, это Сашкин начальник -- Ерохин.
   Голова гудит... Снова на пол дня муки...
   -- Жить хочу!
   -- Нельзя! Не велено! Живи, как все.
   -- А так жить -- не жить! Ведь все живут, как во сне. Реальности не замечают...
   -- Притворяются...
   -- Слепые.
   -- Боятся: "как бы чего не вышло"...
   -- Правду не скажут!
   -- И ты боишься!
   -- Наверное, и я боюсь...
   -- Чего боишься?
   -- Сочтут за сумасшедшего...
   И Сашка вспомнил, как в метро какой-то человек начал громко вслух "разглагольствовать". будто бы юродивый. Говорил, что приехал с Гавайских островов и знает, как лечить рак. Говорил много, но из-за шума поезда его было плохо слышно. А пассажиры оживились, притихли: прислушиваются... Потом кто-то громко провозгласил:
   -- Пьяный!
   Другой:
   -- Нет! Ненормальный!
   Женщина, сидевшая рядом, повернулась к Сашке:
   -- Сумасшедший, наверное, правда?
   Ей очень хотелось, чтобы с ней согласились. Ведь если на непонятное повесить ярлык, то можно сразу успокоиться. Но ярлык-то надо повесить подходящий, удобный для всех, такой, чтобы не бросался в глаза, не выделялся, не высовывался, как этот странный пассажир... А то "как бы чего не вышло". ..
   -- Не знаю, -- ответил ей Саша, и понял, что не так следовало ответить. А потом подумал: А следовало ли или, вообще, нужно ли было отвечать? Кому нужно и кому отвечать?..
   -- Ничего! -- прервало Сашкины воспоминания Буратино. -- Надо так, как все!
   Саша ещё пока один... Стоит открыть дверь -- и всё кончится. Мысли разбегутся. Мысли, которые надоели до тошноты. Но с ними почему-то всё равно, кажется лучше... Ведь когда-нибудь они должны привести его к какому-то однозначному решению!
   Откуда-то доносится фортепьянная музыка...
   Саша прошёлся по квадратным плиткам линолеума, прислонился лбом к ребру полки пустого, никому не нужного казённого стеллажа.
   "Отчего это так? "Я" -- что это?
   Музыка что-то выговаривает, рассказывает о чьей-то жизни с её переживаниями и мыслями, создаёт настроение мыслей композитора, но не говорит, что это были за мысли...
   Бывает музыка хорошая и плохая. Бывают мысли хорошие и плохие. Мучение... Существование глупых, никому не нужных обязанностей, и -- немного времени для твоей личности... Забота о чём-то неудавшемся, не дающемуся ежедневно... Страх за духовное бесплодие...
   Саша остановился у окна и стал смотреть на дерево, качающееся в разные стороны от сильного ветра, будто в такт музыке.
   Та же музыкальная фраза... Та же, как твоя голубая мечта... Она повторяется в десятый раз и каждый раз по-иному, никак не получается... Кто-то никак не сыграет правильно всего лишь несколько тактов... Надо разучивать по частям... Может тогда получится?..
   Саша открывает дверь и возвращается к окну.
   -- Скоро домой... А что дома?
   -- Что-то дома... -- отвечает тут же Буратино.
   -- Ненадолго. А потом -- спать.
   -- Будет утро... -- утешает Буратино.
   -- И снова -- вечер...
   -- А уже скоро вечер!
   -- Вот-вот...
   -- Скоро -- домой...
   -- А завтра, с утра, снова на работу!
   -- Потом...
   -- Да-да, потом, то есть снова потом...
   -- Послезавтра...
   -- То же самое...
   -- Будет суббота и воскресенье...
   -- Чтобы "отойти"...
   -- А зачем "отходить". для чего?!
   -- Да, для чего, если потом всё снова...
   -- Ненужное, бессмысленное, тупое...
   -- Да-да! И я говорю: по плану, с повышенными обязательствами...
   -- Одно за одним...
   -- И требуют, и требуют...
   -- И требуют с того, кто требует...
   -- И с него тоже.
   -- Средство ради средства: "для-для"!
   -- Это ж какая "Критика чистого разума" получается!
   -- На душе-то как неспокойно!
   -- И, кажется, лучше не жить, чем так!
   -- А куда денешься?
   -- И всё ищешь, и ищешь лазейку...
   -- Не находишь...
   -- А думаешь...
   -- Что не может быть...
   -- Должно быть!
   -- Ан нет...
   -- И висит огромное, бесформенное, пустое, страшное, непонятное, тяжёлое, гнетущее!!!
   -- Раздавит...
   -- Сомнёт...
   -- Неужели?!
   -- А жить хочется!
   -- Неужели?!
   -- И ведь в детстве не думал, что будет так всё нелепо!
   -- Неужели?!
   -- Надеялся, мечтал, любил...
   -- Неужели?!!
   -- А тут -- всё! Отсекли!
   -- Неужели?!!
   -- Ноги перебили!
   -- Калека!!!
   -- Сумасшедший!!!
   -- Не жилец!!!
   -- Ха-ха-ха!!!
   -- Ха-ха-ха!!!"
   И утро, и вечер одинаковы. И тот же снег -- всё падает, и его не становится больше. Тот же автобус, такие же люди, только усталые или пьяные.
   -- Скорее домой! Скорее!
   -- Зачем?
   -- Там делом займусь. Важным. Моим любимым делом. Не пропадать же совсем с потрохами!
   -- Нет. Там просто теплее: поешь, телевизор и -- спать!
   -- Нет! Никакого телевизора не будет! Дело!
   -- А нет дела-то! Придумал себе игрушку. Незачем это всё...
   -- Не я придумал... Другие люди... Раньше меня... Мудрецы...
   -- Хоть и не ты. Тем более -- обман. Надо ли это тебе-то? Будь, как все другие люди... Посмотри на них, оглядись вокруг себя... Сойди на остановочку раньше, расслабься, пройдись медленно по скверу, мимо ларьков, машин, магазина...
   -- Какого магазина?
   -- Как какого? -- Винного.
   -- Было бы с кем пить...
   -- Как с кем? -- Найдём с кем! А то и на одного можно... Сам с собой, дома... А?
   -- Не хочется... У меня -- дело...
   -- Не хочется? Со своими-то мыслями?
   -- С какими мыслями-то? Нет их. Все вышли...
   -- Как нет? А это что? Кто, по-твоему, сейчас мыслит?
   -- Нет! К чёрту! Дьявол! Сатана! Прочь!
   -- Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!! Ха-ха-ха!!!"
   Конечная остановка. Выходя, Саша читает над дверью надпись: "НЕТ ВЫХОДА".
   Он проходит между домами и шагает напрямик через двор по грязи, не заботясь о ботинках. Дома он быстро и жадно ест всё, что даёт мать. Долго сидит в туалете, несколько раз умывается, чтобы снять сонливость. Потом садится за письменный стол, выдвигает ящик, начинает думать. Он хочет что-нибудь написать. Но о чём же написать? Саша никак не может сосредоточиться. Висит неразрешимая проблема, о которую все мысли до единой разбиваются. Проблема, в которой желание изменить всю свою жизнь коренным образом. Но сколько он ни думает, ни на йоту не приближается к решению. Оказывается, что он -- раб. И встаёт вопрос: чей?
   За стеной родители смотрят телевизор. И Саша осознаёт, что нет его, вдохновения-то. Давно уже нет. И теперь так будет всю жизнь...
   "Круг". -- сказал он вслух. -- А вдруг, действительно, так всю жизнь?! Ведь лучше не жить тогда... А что, если -- конец, а? Наверное, до этого примерно тупика дошёл тот мальчик из психбольницы, его тёзка, из города Кирова, который копил снотворные таблетки... Нет! Будет же лучше! У меня -- депрессия после больницы. Придётся снова попринимать лекарства...
   Но тут снова заговорило Буратино:
   -- А зря не купил бутылочку-то. Теперь-то уже поздно. Так-то! Уже не купить! Магазины-то все закрыты! Не судьба!
   -- И не надо! Завтра куплю... С дворником выпьем... Лучше, чем на одного-то...
   -- На троих?
   -- На двоих!
   -- Нет, всё равно на троих...
   Саша забирается с ногами на диван и берёт книгу. Достоевский. Прочитывает страницу и видит, что ничего не понял. Снова... А мысли мешают -- и почти ничего не остаётся в памяти. Кое-как одолевает десяток страниц...
   "Хорошо. Ведь так лучше, чем ничего!"
   А глаза слипаются, и спать хочется.
   Двенадцать часов -- рано. Он включает "Голос Америки". слушает последние известия и "Передачу для полуночников".
   "А там хорошо, в Америке-то... Наверное, всё не так, как тут..."
   Саша выключает радио...
   "Что ж, сейчас поспим..."
   Саша погасил свет, и тихо вроде стало...
   "Посплю сейчас..." -- думает он.
   Снег ударяется в стекло и тает. Сверху капает на подоконник, и на душе от всего этого делается неспокойно. Одеяло кажется коротким. Лежать неудобно, простыня прилипает к потным ногам, и трусы прижимают в паху.
   -- Жарко...
   -- Надо батарею было перекрыть...
   -- Неохота...
   -- Тогда всю ночь промаешься и опять не выспишься!
   -- Всё равно промаюсь и не высплюсь...
   -- Смотри сам...
   Сашка идёт на кухню за плоскогубцами. Зажигает свет, пьёт воду. Возвращается, закручивает кран батареи. Слышно, как тикают часы.
   Без десяти два...
   Лёг -- и мысли снова...
   Где-то утром с трудом всё-таки засыпает.
   "Будильник!!!"
   -- Ещё немного...
   -- Пора!
   -- Ещё...
   -- Пора!
   -- Ещё минуту...
   -- Пора!
   -- Встаю...
   -- Ну!
   -- Ещё...
   -- Опоздаешь!
   -- Всё равно...
   -- Не дури!
   -- Сейчас...
   -- Давай: раз -- два -- три!!!
   Поднялся. Встал на холодный пол. Носки -- с батареи. Тапки. Рубашка. Брюки. Пиджак. Умываться. "Н-но, коняга!"
  

13. МЕСТО

  
   Снега стало больше, но он продолжал таять. Летали птицы и изредка покрикивали вороны. Было в первый раз кругом всё бело: снег лежал на крышах, на деревьях и даже на асфальте. День начинался, и казалось, он был светлее вчерашнего. Наверное -- от снега.
   После работы Сашка в МГУ не пошёл, а встретился у пивной с дворником. Они долго пробирались между столиками в поисках свободных кружек. Затем Володя встал в очередь менять деньги. В воздухе повисал единый гул голосов. Даже те, кто разговаривал рядом, однообразно тонули, вливались в него, как пиво в немытую кружку.
   Саша стал пробираться к мойке, где работал только один кран. Там была очередь, многие были раздражены, почему не пускали вперёд себя даже тех, кто просто проходил мимо.
   Подошёл Володя стал что-то рассказывать. Саша лениво слушал его, временами отвлекаясь и начиная думать о чём-то своём, надоевшем. Друзья набрали пива, и пробираясь среди людей, Сашка прислонил кружку к чьей-то спине, и пена от пива оставила на ней след.
   "Высохнет". -- цинично подумал кто-то в Сашкиной голове.
   " Но ведь, это же плохо!" -- возмутился другой.
   "Пусть тогда мне сделают то же самое -- отвали!" -- ответил им обоим Сашка и стал пробираться дальше.
   Вскоре приятели нашли столик. От него только что отошли двое, освободив место.
   -- Держи место! -- скомандовал дворник, а сам, оставив свою кружку, куда-то исчез.
   Саша стал разглядывать соседей. Слева, за его столиком, качался из стороны в сторону подвыпивший "ветеран". чем-то напоминавший дядю Колю. По-видимому, он находился в пивной чуть ли не с самого утра и "законно". а потому и уверенно занимал здесь свой край стола. Время от времени он перебрасывался редкими фразами с соседом, человеком неопределённо-среднего возраста, по лицу частенько "поддающим". но очень старающимся "держать себя в руках" и "не терять своего достоинства" даже тут, в рядовой пивной. Этот человек, прислонясь к колонне, лениво разглядывал зал, с множеством людских перемещений, происходивших в поисках освободившихся кружек. Когда его спрашивали, нельзя ли у него занять кружку, он не отвечал, а лишь крутил головою. По всей видимости, ему нравилось быть прислонённым спиною к колонне, и чтобы не нарушать его комфорта за пивом ходил "повторять" для него его немногословный сосед-ветеран.
   У третьей стороны стола в неудобной позе расположились двое молодых парней рабочего вида, ругались матом через каждое слово, громко придирались друг к другу по пустякам, находя в этом развлечение.
   Володя уже вернулся и продолжал о чём-то рассказывать. Саша слушал его, сразу же всё забывая. Он давно уже решил для себя "просеивать информацию". и если чувствовал, что она не имела характера выше нейтрального по степени значимости, новизны, оригинальности и тому подобному, то он старался её не запоминать. Где-то он прочёл, что человеческий мозг, хотя и обладает огромным потенциалом, тем не менее, его объём не безграничен. Он научился даже помнить часть информации только что услышанной, и мог ответить собеседнику на ряд его вопросов, но через некоторое время старался напрочь забыть всё, что не имело "информационно-позитивного статуса".
   Вот и сейчас, слушая дворника, он одновременно продолжал думать о своём... В мозгу вертелось: "Не надо было мне сюда приходить... Зачем я пью?.. Я ведь не такой..." И, тем не менее, по какой-то инерции, будто запрограммированный кем-то заранее, он продолжал стоять и сосать пиво, уже третью кружку... Всё надоело... Будто во сне всё кругом теряло очертания, растворялось... Для всех, стоявших за столом, весь мир их был это место: стол -- доска, на толстой металлической ноге, с кружками -- по краям, с блюдцем -- вместо пепельницы, в середине, и -- с чьей-то разодранной воблой, на газете.
   Кто-то начал "травить" анекдот. И весь "стол" бросил разговаривать, стал слушать... После дружного смеха сразу заговорили, обращаясь друг к другу, снова смеясь по поводу рассказанного.
   Скинулись... Один из "работяг" сбегал в магазин. Кто бегал -- разливал, грубо, неточно. Пили из одной кружки, по-мужицки, стараясь поскорее заглотнуть всё вино, не прерывая дыхания. Кто-то отходил от стола и приходил, сразу жадно допивал пиво, шёл "повторять". возвращался и слушал, что говорили, долго не прикладываясь к своей кружке, с трудом вникая в смысл нового для него разговора.
   Время как-то исчезло. Сашка о чём-то разговаривал с "ветераном". и тот делал ему комплименты, уверяя его, что Саша -- хороший скромный парень, которого он был бы рад женить на своей дочке. Сашка, сам не зная зачем, записал номер телефона, который продиктовал ему "ветеран" и рядом с номером -- имя его дочери, которую звали Людой. Номер начинался с цифр 135, и показался Саше знакомым. Силясь что-то вспомнить, он не заметил, как все соседи за столом вдруг незаметно исчезли, как и выпитая пустая бутылка, только что стоявшая на полу у его ног. А потом вместе с дворником Саша оказался на улице, где был свежий воздух.
   Солнца не было, как и днём. Сильно хотелось спать. Пройдя немного по тротуару, Саша слегка "ожил".
   -- Забавная компания! -- заметил его приятель. -- И ведь хорошие, в общем-то, мужики и даже -- люди... Ищут по своему свою правду... Жаль, только, нас они не поймут...
   -- Они не станут нас слушать... -- согласился Саша.
   -- Да... Нужно говорить на их языке, пусть простом и примитивном, но тоже по-своему человеческом...
   -- Это -- на матерном что ли? -- пошутил Сашка.
   -- Ну, зачем же обязательно на матерном? -- Вроде как обиделся Володя. -- Разве ты не заметил, что я ни разу не перешёл на мат, хотя они только и делали, что ёрничали.
   -- Ну, тогда с ними не о чем разговаривать... У них весь смысл разговора -- заключается в том, как поудачнее употребить то или иное крепкое словцо.
   -- Помниться, старик, что ты сам недавно был таким!
   -- Не спорю. Стараюсь быть твоим достойным учеником. Вот, даже "ветеран". обратил внимание -- назвал меня хорошим, скромным парнем и снабдил телефоном собственной дочки...
   -- Интересно! А ты спросил, сколько ей лет?
   -- Нет. Не хватало ещё с девицами знакомиться через алкашей! Разве может выйти что-нибудь хорошее из пивной?
   -- Что-то ты злой стал какой-то, старик. -- Володя остановился, чтобы закурить. -- Лечить надо нервы-то, -- добавил он, выпуская дым.
   -- Ты это, что, серьёзно?! -- возмутился Сашка, не ожидая такого поворота.
   -- Конечно, серьёзно! Спроси Нинку с Серёжкой... Они такого же о тебе мнения... Ничего не сказал, повернулся -- и зашагал прочь по Львову... Что нам за тобой бежать надо было что ли, уговаривать?
   Саша вспомнил, как Володя приезжал к нему в больницу и как тогда сказал, что считает Сашу действительно психически нездоровым.
   -- Сами вы все хороши! -- воскликнул он. -- Жмоты и эгоисты! Накупили барахла! Когда вместе гуляли в "Колыбе" -- то, небось, не считали, кто платил! И ведь знали, что у меня денег совсем не осталось! Даже одолжить отказались!
   -- Это Нинка была против. Она запретила тебе одалживать, чтобы ты нас не спаивал.
   -- Брось пороть! Она со мной целовалась после "Колыбы". ..
   -- Ах, сучка! Значит, она испугалась, как бы не закрутилось с тобой... Решила от тебя избавиться... Не давать же сразу двоим...
   -- Это кому -- "двоим"? -- удивился Сашка.
   -- Кому-кому... Мне и тебе... С тобой, значит поиграла, и бросила... Оно, конечно, со мной ей было сподручней... Знала, что мы с Серёжкой -- друзья, и что я лишнего с ней не позволю... Выходит, с самого начала была ошибка. С бабой всегда трудно -- поэтому ты, как говорится, и не вписался в коллектив... Всё из-за неё! Скажу честно, я хотел было тебя тогда догнать, но Нинка не разрешила...
   Приятели остановились у винного магазина.
   -- Пить будешь? -- с ноткой отчаяния и зло спросил Сашка.
   -- Пить не буду! -- Дворник оглянулся на дверь магазина. -- А вот выпить не откажусь!
   За бутылкой вина, точно такого же, что в пивной, которое они распили в подъезде жилого дома, произошло примирение. Сашка поведал о новой работе, о своей депрессии, о знакомстве с верующим человеком. Последнее известие вызвало у Володи особенный интерес, и Саша был рад, что этим сумел привлечь его внимание.
   -- Конечно, старик, тебе надо воцерковиться, -- заметил Володя. -- А то ты вконец можешь свихнуться.
   -- Ну, уж я-то не свихнусь! -- заявил Саша. -- Скорее ты сойдёшь с ума!
   -- Это почему же?
   -- В отличие от тебя -- у меня богатый опыт: я прошёл через психушку. Там меня поили и кололи лекарствами. А я вот жив! И даже выбрался оттуда всего за два месяца. А другие лежат там годами. Привыкают... Выписываются, а потом просятся обратно. Недавно моей матери звонила мать одного парня, что лежал в соседней палате... Спрашивала, не собираюсь ли я назад... Жаловалась, что её сын после больницы оказался совсем неприспособленным к жизни, хочет вернуться... Так что, если меня и прихватывает иногда, то я знаю, что это -- всего лишь определённое состояние психики, которое сегодня есть, а завтра -- нет. Когда же ты "загремишь под памфары". то будешь подобен упавшему за борт и не умеющему плавать!
   -- Ха-ха-ха! -- рассмеялся дворник, слезая с подоконника, на котором сидел. -- Это ты верно подметил! Я ведь действительно не умею плавать! Только это не относится к психическим водам. В них я чувствую себя, как хозяин дома. Стоит открыть пробку -- и вся вода вытечет. Нужно только знать, когда...
   -- А не часто ли приходится открывать пробку-то? -- Саша указал на недопитую бутылку, к которой дворник согласно своей очереди всё это время собирался приложиться.
   -- А что? Это -- хорошее лекарство от всех болезней. Особенно -- от психических. Мало того -- это для меня является творческим допингом. Ты не читал Хэмингуэя "Праздник, который всегда с тобой"? Так вот, там он описывает, как он занимался творчеством: целая книга -- и вся о том, что он приходил в парижское кафе, заказывал вино и начинал вдохновенно работать... Художники, в отличие от смертных имеют право себе позволить... Иначе не подняться над серой толпой...
   -- А те, с которыми мы только что в пивной пили -- тоже пьют для вдохновения? По-моему, они пьют не для того, чтобы подняться над себе подобными, а наоборот, чтобы слиться с ними...
   -- Одна и та же вещь -- для одних лекарство, для других -- яд...
   -- Это кто так считает -- он?
   -- Кто "он"? Так считаю я!
   -- "Я" в данном случае -- это "он". Они оба очень легко сливаются в одно целое.
   -- Сливается вода... А вино... вино -- выпивается... -- дворник сделал, наконец, долгий глоток, отдал бутылку Сашке. Он вдруг резко захмелел, потерял нить разговора, закурил сигарету и, будто бы задумавшись о чём-то и прислонившись затылком к стеклу окна, стал медленно курить. Саша допил вино, в целях конспирации отнёс пустую бутылку на этаж выше, оставил её там, под другим подоконником. Спорить больше не хотелось. За окном стемнело. Всему приходит конец. Пришёл конец вину -- и спор потерял значение. Приятели вышли из подъезда, молча добрели до метро, благополучно прошли мимо милиционера, спустились под землю, распрощались и разъехались по домам.
  

14. МУЖИКИ В ТЕЛОГРЕЙКАХ

  
   ...Пройдут годы... Вспоминая "золотой" век советского времени из будущего столетия, придёт Автору на память такая картина...
   Дело было в старом двухэтажном здании, Номер 17, по улице Покровке, на её пересечении с Чистопрудным Бульваром, где рядом с трамвайными путями, располагалась небольшая пивная, так что люди, выходя из трамвая, могли сделать всего два-три шага, чтобы сразу же оказаться внутри "Заведения".
   Однажды, я был свидетелем, как в ту пивную вошли три мужика в телогрейках, взяли каждый по пол-литровой кружке пива и расположились вокруг круглого стола -- стойки. Один из них ушёл и в скором времени вернулся с тремя пустыми кружками. Каждый вытащил из своего нагрудного кармана по пол-литровой бутылке "Московской" водки, с зелёной этикеткой, ныне, по всей видимости, коллекционной, а в те времена -- просто стоимостью в 3 рубля и 62 копейки. Затем они открыли пробки, с алюминивыми хвостиками, а затем -- каждый вылил свою бутылку полностью в свою же пустую кружку. После этого все трое подняли бокалы с водкой, осторожно, чтобы не расплескать, чокнулись и стали медленно, не отрывая уст, пить -- до тех самых пор, пока не испили свои чары до самого дна, кто-то раньше, кто-то чуть позже...
   Выпив водку, они тут же запили её пивом, теперь, правда, не сразу, а в несколько глотков. Постояв немного, не сговариваясь, дружно, один за другим, они вышли из пивной и -- через окно было видно -- как они сразу же поднялись в трамвай, в это же время как раз остановившийся и раскрывший для них свои двери...
   Всё происходившее совершилось без слов, как знакомый и привычный для его участников ритуал...
   Глядя из века нынешнего в век минувший, невольно задаёшься "проклятыми вопросами": "Кто они такие были, эти три мужика в телогрейках?" "Куда держали свой путь?" "Куда они сгинули?" И: "Что зрели их очи через окна трамвая?"
   Чистые пруды... Бульвар... Памятник Лермонтову...
   0x01 graphic
   Трамвай тот ходил почти через всю Москву... Неужели то были аборигены знаменитой в те времена Таганки, вынужденные каждый день совершать один и тот же долгий маршрут: утром, с головной болью, чтобы побыстрее -- на метро, а вечером -- не спеша -- на трамвае... И Номер того трамвая, Автор уже не помнит точно... Может быть, то был "37" Номер? А мужики, в телогрейках, наверное, то были рабочие с Завода?..
   Не так давно Автор этих строк, оказавшись в Москве после многих лет отсутствия, забрёл на тот перекрёсток... Старое двухэтажное здание было там же. Но трамвай теперь, похоже было, не останавливался в том месте. Даже рельсы, будто, больше не пересекали Покровку. И пивной уж, конечно, не существовало...
   Был конец декабря, и чтобы не замёрзнуть, в каком-то полуподвальном коммерческом магазине я купил бутылку коньяка, ветчину и пластмассовые стаканчики, и мы расположились на скамейке, за тем самым старым зданием, у трамвайного круга конечной остановки.
   Из-за мороза нам пришлось сесть на спинку скамейки, а ноги поставить на сидение... Человек, с которым я гулял по Москве, ничего не знал о моих воспоминаниях, о мужиках, в телогрейках, уехавших тридцать пять лет назад на трамвае. Мы выпили по пол-стаканчика, съели всю ветчину. Я спрятал бутылку в карман куртки, и мы двинулись по бульвару к бывшей станции метро Кировская, а ныне -- Чистые Пруды.
   Я приехал из Америки, чтобы встретиться в Москве с моей невестой, прибывшей на свидание со мною из другого города. Мы дошли до памятника "Мужику в пиджаке". попросили каких-то иногородних, как мы, людей сфотографировать нас на его фоне, направились по бывшей улице Кирова к Лубянке, на улицу Мархлевского, где находился тот самый костёл, который когда-то посещал Сашка.
   Уже наступили сумерки, когда мы вошли в пустой храм, где было всего два человека: монахиня, охранявшая здание, и спавший молодой человек, нашедший в тот морозный вечер кратковременный приют на одной из скамеек церкви.
   После долгой прогулки от Елоховского собора, откуда мы начали в тот день поход, нам требовался отдых. Мы посидели в храме с пол часа. Я поблагодарил Бога за всё хорошее и, кажущееся мне плохим, плохое, без которого не могло бы быть хорошего, и мы вышли на церковный двор. Не считая грехом -- смущать было некого -- не выходя за церковную ограду, ещё раз согрелись при помощи коньяка, а затем прошли мимо всё ещё существовавшего 40-го магазина, оставили Лубянку, здание бывшей Прокуратуры СССР, и оказались на Кузнецком Мосту...
   Всё как будто было на месте, но всё было иным, чем тогда, в ностальгическом веке двадцатом, "золотом". ..
   Вспомните хотя бы этот замечательный фильм "Покровские ворота". ..
   Москва... Семидесятые годы... Кажется, это было только вчера...
   Хотя, что это: почти тридцать пять лет назад?..
   Стоит только прикрыть глаза -- и я отчётливо вижу...

15. "БЕГУНОК"

  
   Игорь Казанков прошёл через медкомиссию военкомата и теперь спешно увольнялся с Завода.
   Получив в Отделе Кадров "бегунок" -- длинный перечень мест, где требовалось побывать и поставить подписи, -- он решил начать с Инструментальной Кладовой, памятуя, что Сашке потребовалось несколько дней, чтобы развязаться с недостачей инструментов. Так как у него, как будто, всё было в порядке, Игорь полагал, что "Инструментальную" он пройдёт сразу. Однако там выяснилось, что у него отсутствует несколько отвёрток, пассатижи и даже паяльник, -- всё это когда-то "сведённое на-нет". в азарте игры с Сашкой и Машкой, когда друзья, не щадя "заводских ценностей". в шутку, попросту брали один у другого какой-нибудь инструмент и на глазах у его владельца уродовали. Это казалось смешным, ибо тогда они полагали, что будут работать на Заводе, как бы, "всегда". Но то, о чём забыли рабочие, помнил Завод. И теперь наступил черёд Игоря держать перед ним ответ.
   "Да... -- думал Игорь в досаде, выходя из Кладовой "не солоно хлебавши". -- Даже в армию не просто уволиться! Видать Завод посильнее всех армий!"
   И он направился в электроцех, где тоже нужно было поставить чью-то подпись. Там Игорь неожиданно встретил дядю Колю.
   Дядя Коля стоял в окружении четырёх-пяти рабочих, у какого-то распределительного электрощита, с предохранителями, и громко говорил:
   -- Так вот, энтими двума пальцами я замеряю двухфазное! А энтими трема -- вот так! -- дядя Коля вытягивал вперёд руку, будто собирался перекреститься,-- Пробую трёхфазное, то бишь, все 380 вольт!
   -- Брешет! -- воскликнул один из рабочих.
   -- Включай! -- скомандовал дядя Коля, и другой рабочий-электрик повернул рубильник.
   Загудел трансформатор. Круглов приблизился к щитку с предохранителями и коснулся средним и указательным пальцами двух клемм.
   -- 220, -- сказал он. -- А вернее, все 240 будуть!
   -- Брешет! -- повторил тот же рабочий.
   -- Покажь ему! -- снова скомандовал дядя Коля. -- И электрик, взял патрон, с лампой и двумя оголёнными концами проводов, и коснулся тех же самых контактов, что только что трогал дядя Коля.
   Лампа ярко загорелась.
   -- Держи! -- сказал Николай и снова коснулся контактов, но уже поверх проводов.
   -- Ух, ты! Во даёт! -- воскликнуло несколько голосов сразу.
   -- А вот тута, -- продолжая держать контакты, сказал Круглов, -- Должно быть 380, -- и он положил большой палец на третью клемму. -- Так и есть!
   Дядя Коля отнял руку.
   -- Долго не могу! -- пояснил он и добавил: -- А ну, проверь!
   -- Нельзя проверить! -- ответил рабочий с лампочкой. -- Лампа сгорит!
   -- Ничё! -- заметил "Фома-Неверующий". -- Сгорит -- ввернёшь новую! Небось -- не своя!
   Тогда проверяющий коснулся других двух клемм. Лампа ослепительно вспыхнула и сгорела. А дядя Коля в подтверждение ещё раз приложил пальцы поверх проводов, прижав их к клеммам предохранителей.
   Все стояли молча, не зная, как прокомментировать феномен дяди Коли.
   -- Давай пол-литру, коли проиграл, -- сказал Круглов, отходя от электрощитка.
   "Фома" полез под фуфайку, вытащил бутылку.
   -- На, получай! Твоя взяла!
   Дядя Коля спешно спрятал посудину в рукаве телогрейки.
   -- Я ж те говорил: не спорь никода! -- заметил он добродушно. -- До тыщи вольт могу производить замер! Ты не первый, кто проиграл!
   Рабочие засмеялись. Один из них потянул козырёк кепки "Фомы" вниз.
   -- Во, дядя Коля, даёт! -- воскликнул другой. -- Во, молодец! Переходь к нам в цех работать!
   -- Не... У вас хлопотно... Да и опасно... Говорят, током убить может.
   Рабочие снова дружно засмеялись. Заулыбался и "Фома".
   Но тут, вдруг, откуда ни возьмись, появился какой-то начальник -- и все мгновенно "растворились" среди электрических агрегатов. А дядя Коля, как ни в чём ни бывало, деловито зашагал по проходу к выходу. Игорь засеменил за ним следом.
   "Эх, жалко, Сашки нет!" -- подумал он.
   -- Здравствуй, дядя Коля! -- приветствовал он робко Круглова, догоняя на выходе из электроцеха.
   -- А! Здорово! -- отозвался тот, не прекращая целенаправленного движения.
   -- Хорошо ты его, дядя Коля, объегорил с напряжением-то! -- Игорь шагал рядом, заискивающе посматривая на ветерана.
   -- Я его не объегаривал! -- ответил Николай. -- Он сам виноват... Я предупреждал: не спорь, говорю! Всё одно -- проспоришь! Нет, не верил...
   -- Так ты, и, правда, можешь напряжение держать?!
   -- Могу... -- нехотя ответил Круглов, не прекращая ходьбы.
   -- А я, дядя Коля, -- совета спросить... -- без всякой паузы перешёл Игорь к делу. -- Я, вот, увольняюсь... В армию забирают... Через два дня -- с вещами надо быть... А тут кладовщица "бегунок" не подписывает... Прям, не знаю, что делать...
   -- Ах, хлесть твою мать! -- воскликнул Николай матерно. -- Энто что ж она, гадина, издева-атца? А ты сказал, что -- в армию?
   -- Да... Не слушает... Гони, говорит, отвёртки или приходи с мастером. А мастер -- в отпуске... А я и не помню, откудова они взялись у неё в списке...
   -- Покажь "бегунок"-то,.. -- Дядя Коля остановился, взял у Игоря бумажку, посмотрел, поморгав глазами несколько раз.
   -- Я тобе подмогу... Токмо у мене условие: знашь, какое?
   -- Какое?
   Дядя Коля покрутил у шеи двумя пальцами.
   -- Да, я бы рад, дядя Коля,.. -- расстроился Игорь. -- Только у меня с собой всего полтинник...
   -- Да, я не про деньги! -- возмутился Круглов. -- Рази не видел, шо я токмо что выграл пол-литру?
   Игорь ещё не совсем понял, что хотел выразить Николай, но на всякий случай сказал, что согласен на все условия.
   Рабочие направились в цех Номер Семь, к столу табельщицы Нади. Её на месте не было.
   -- Ox, да чего ж испорченна девка! -- заметил дядя Коля, выдвигая ящик Надиного стола.
   -- Почему? -- заинтересовался Игорь. -- Вроде, так себе -- ничего...
   -- Да, чухается со всеми мужиками! -- Николай взял несколько разноцветных шариковых ручек. -- Вот такой, например, был с ней случай в прошлом годе. -- Круглов огляделся по сторонам и, убедившись, что рядом никого нет, стал рассказывать...
   -- Работал тут тогда мастером таперешний начальник Первого Отдела Пыжкин. И заметил он, что каженый день, в девять часов утра пять человек рабочих исчезают поочерёдно в одной и той же последовательности минут на 10, а вместе с ними -- всегда табельщица. При том табельщица оставля-ат рабочее место первой, а возвраща-атся последней. Долго Пыжкин наблюдал за энтим явлением, пока не просёк, что рабочие уходят и возвращаются в алфавитном порядке, -- то есть согласно их фамилиям. А в тот день, когда у табельщицы отгул или когда ещё по какой причине её не быва-ат на работе, -- дак в тот день никто из них энтого порядка не соблюда-ат, али вобще никуды не ходють...
   Залез как-то раз он в стол табельщицы-то, будто бы по работе что-то искал, как мы топерь. Глядь! Ан тама -- анкета! А в анкете той -- таблица-график, с алфавитным перечнем фамилий тех рабочих, и супротив ихних фамилиев -- цифры какие-то и нумера. И каженный новый день цифры и нумера добавлятца...
   Стал Пыжкин еш-шо пуш-ше следить за Надькой и рабочими. И вот, однажды выследил-таки, куды они ходють, и засел заранее в одном подвальном помещении, куды оне все по очереди должны были придтить, приготовилси, значит, наблюдать, как Надька будет удовлетворять всех, как он было порешил тогда, не чем иным а самым натуральным сексом -- согласно графику, что он обнаружил в столе учётчицы.
   И вот -- глянь -- приходит сначала табельщица, следом за ней -- один рабочий, потом другой, третий, четвёртый и пятый... Каженный при энтом быстро сыма-ат штаны, а табельщица берёт его за энто самое, что-то дела-ат некоторое время, а потом...
   -- Что?! -- не выдержал Игорь.
   -- А вот что: размер сыма-ат при помощи штангель-цыркуля: длину и диаметр, -- и результаты заносит в таблицу.
   -- А зачем?! -- удивился Игорь.
   -- Оказалось, у рабочих возник спор: у кого длиннее и толше. Дак тот, у кого за всю неделю -- длиннее и толше, спор выигрыва-ат, и другие четверо скидываюца на две пол-литры. Так каженную пятницу, вместе с Надькой, шестером, поддавали, значит, причём Надька и тот, кто выигрывал, пили бесплатно...
   Играли они, значить, уже так несколько месяцев, пока Пыжкин не раскусил, чем они заниматца. Он тогда их игре мешать не стал -- но первым делом отравился в Первый Отдел, сообщить об энтом безобразии кому надоть.
   А в то время в Первом Отделе шёл ремонт. В связи с энтим секретарши на месте в приёмной не было, и мене позвали менять радиатор. Трубы-то я раскрутил, в обеих комнатах и стену вокруг труб продолбал, так что стало слыхать, что деитца и в кабинете, и в приёмной.
   Приходит, стало быть, Пыжкин к тогдашнему начальнику -- Серов его фамилия была ... Закрываютца оне в кабинете и начина-ат Пыжкин закладывать Надьку и всех пятерых рабочих. Так, мол, и так, раскрыл развратный заговор, который производитца нелегально в рабочее время. Во избежание распространения растленного влияния -- надоть всех шестерых немедля засечь.
   А времени на часах -- как раз около девяти... Бросаются Серов с Пыжкиным из кабинета, чтобы засечь всю группировку на месте. А про мене забыли, что я ковырялся в приёмной, за столом, у радиатора, и двери на замки позакрывали -- так что я никуды выйти не мог...
   А надоть сказать, что я про все энти Надькины замеры давно уже слыхал: пили мы как-то с одним из тех работяг, дак он всё сетовал, что его хрен -- самый длинный, по всем дням недели, окромя пятницы, и потому ему всегда приходитца скидыватца Надьке на водку.
   Пожалел я девку тадыть... Дай, думаю, выручу, пока их не застукнули...
   Кидаюся к дверям -- ан оне заперты... К телефону -- а у него номеронабирателя нет -- закрытый такой, специальный, секретарский -- чтобы принимать звонки можно было, а звонить -- нельзя. Тадыть я бросаюся в кабинет начальника -- ан нет -- уходя, он дверь-то тожа захлопнул...
   "Не на того напали, падлы!" -- думаю.
   Беру ножницы со стола секретарши, подымаю трубку того телефона, что без циферблата, откручиваю крышку с телефонной розетки и начинаю закорачивать ножницами винты, к которым провода подступают: сначала два раза, а потом два раза по три. И получатца, что я набираю номер Надьки -- прям в Седьмой цех: "233".
   Подыма-ат, значить, она трубку -- я ей в двух словах объясняю суть дела, советую скорее уничтожить все протоколы. Едва успел сказать -- видит Надька: в конце цеха появлятца Пыжкин с Серовым и двумя сотрудниками, и направлятца прямо к ней. Она тадыть -- шасть -- с пачкой своих протоколов к тиглю (знашь, печка така электрическая, чтобы просушивать лакированные платы). Кладёт она туды свои таблицы -- и скорее назад, на своё место, как ни в чём ни бывало. Тут к ней подходют -- и начинатца обыск...
   А я тем временем кой-какой струмент нашёл в своём хозяйстве, поддел легонько замок на входной двери -- и был таков, будто мене тама и не было, в приёмной-то, и будто б я ничего не знаю, и никого не предупреждал...
   -- Вот и вся история! Рабочие вместе с Надькой опосля для мене скинулися на бутылку коньяку, в знак благодарности, значить, что, мол, выручил их. Токмо коньяк тот мне не шибко пондравился -- клопами пахнет. Белая она всё ж таки лучше! Так-то! -- закончил дядя Коля рассказ, и начал вытаскивать из стола табельщицы разноцветные шариковые ручки.
   -- А зачем Надьке всё это нужно было? -- полюбопытствовал Игорь.
   -- Вот и я её спросил опосля тоже самое. Говорит, проводила научное исследование... Прочла, мол, где-й-то, что к концу недели у человека почему-то уменьшается рост, и тогда предположила, что не токмо рост должон уменьшатся но и энтот самый, хрен-то, мол, тоже должон меняться в порядке какой-то пропорции, по длине и в диаметре. А если бы было не так, то энто означало б, что наш рост меня-атця не почему-либо другому, а из-за чрезмерности в работе: за выходные-то мы отдыхаем, -- следовательно, вытягивамся обратно. Так ей и не дал Пыжкин, значить, закончить исследование-то... А на самом деле, я так считаю: просто Надька -- развратна девка. Да и глупа! Никто её ничему хорошему в жизни не обучал, вот она и стала бесстыжей совсем. Я бы тобе энту историю рассказывать не стал, если б ты не уходил с Заводу. А таперече -- можно! А то случись, вернёсси опосля армии, мене тута уж, может не быть, -- помру -- а она, случись, будет сидеть в начальниках где-нибудь, секретуткой какой-нибудь в Первом Отделе... Так ты, вона, остерегайси таких... Думашь, почему вышла сухой из воды?..
   -- Так это ж ты, дядя Коля, предупредил её по телефону...
   -- Э... Да ничего ты не понял! Тута не токмо я... Кое-кому еш-шо она тапереча мерки-то сыма-ат...
   Испробовав все ручки на каком-то бланке, Николай взял Игорев "бегунок" и быстро расписался и за кладовщицу, и за мастера Седьмого Цеха, и за профком, и за библиотеку, и за местком, и ещё не менее чем за пятнадцать мест -- используя разные цвета ручек и даже карандаши, благо их было много в столе у табельщицы.
   -- Если где расписался по лишнему, скажешь ошибси кто-й-то. Тебе, мол, почём знать... Вот токмо за Первый Отдел рука не подыма-атца ставить подпись. -- Сказав это, Николай протянул "бегунок" Игорю и стал складывать авторучки обратно в стол, -- Придётца тобе самому туды сбегать, к самому Пыжкину, значит...
   -- Это как, к Пыжкину? -- удивился Игорь, -- К тому самому?
   -- Да... К тому самому... Его обойтить трудно... Иначе в Отделе Кадров тормознут,.. -- дядя Коля с шумом задвинул ящик стола.
   -- Это ничего, дядя Коля! -- обрадовался Игорь.
   Рабочие, выйдя из цеха, зашагали по коридору.
   -- А не заметит Пыжкин-то подделки? -- засомневался Игорь.
   -- Нет. У мене глаз -- шило! А ежели придерётся -- знать кто-й-то успел донести.
   Дядя Коля резко остановился у лестницы с вывеской "НЕ КУРИТЬ".
   -- Покаместь я тута куру, ты вертайся в раздевалку, да смотри -- с закуской!
   -- Хорошо, дядя Коля! Я -- мигом!
   И Игорь побежал во весь дух вверх по лестнице на второй этаж и, лавируя между встречным и прямым потоками людей, понёсся по длинному коридору к другой лестнице, ведшей к уединённому тихому кабинету на последнем третьем этаже...
   Ему удалось сразу попасть к начальнику. Сидя за полупустым столом, тот долго и молча смотрел на юношу, будто бы с трудом пытаясь отвлечься от какой-то глубокой думы. Его лицо выражало странную печаль и тоску, смутно напомнив Игорю образ какого-то персонажа, в немецкой форме, из многосерийного фильма про советского разведчика. Наконец, обратив на него внимание, начальник смерил рабочего взглядом, молча взял из его протянутой руки "бегунок" и надолго упёрся в него изучающим взглядом.
   -- Почему пришёл в последнюю очередь? -- лениво спросил он.
   -- Да я... -- опешил слегка Игорь, -- Так оно вышло... Я, это, в армию ухожу, -- добавил он. -- Я так -- потому, чтобы поскорее...
   -- В армию, говоришь? -- Начальник снова измерил взглядом подростка. -- А на Завод после армии вернёшься?
   -- Да, конечно!
   -- Ну, тогда, ладно... Валяй... -- начальник взял авторучку из чернильного прибора, приблизил её к "бегунку". -- Только не забудь сказать Круглову, -- вдруг добавил он, что он -- сукин сын. И я ещё покажу ему Кузькину и Надькину мать всех разом!
   Начальник размашисто расписался на "бегунке" поверх нескольких чужих подписей.
   -- Иди!
   Игорь подхватил "бегунок". промямлил еле слышно "спасибо". выскользнул из кабинета.
   После столовой, куда он забежал, чтобы взять несколько кусков хлеба, парень поспешил в раздевалку. Там его уже поджидал Николай.
   -- Ну, как? -- встретил тот его вопросом.
   -- Подписал! -- радостно рапортовал Игорь. -- Только он, по-моему, догадался обо всём!
   -- Об чём догодалси? Давай, рассказывай, как было дело!
   Игорь пересказал Николаю слово в слово, разговор с Пыжкиным.
   -- Эх, твою мать! -- выругался дядя Коля неприлично. -- Надоть было тобе к нему сначала сбегать, а уж потом бы я подмахнул все подписи. Но ничего! Для тобя таперича -- один хрен! А вот, что он затеить решил супротив мене -- это антиресно!
   -- А почему он, дядя Коля, сказал, что покажет Кузькину и Надькину мать? -- поинтересовался Игорь участливо.
   -- А потому что ревнует он девку -- и в столе у ней микрофон поставил. А я-то про то совсем забыл и всё тобе про неё выложил тама. Дядя Коля в сердцах сплюнул. Что-й-то у мене с тобой настроение какое-то говорливое сегодни! Небось, из-за тока, что я пальцами мерил. Давеча тоже так было... Разговорился с одним милиционером -- сам не помню, как до дому добралси "на автопилоте"... Ну, таперь уж чего там! Семь бед -- один ответ!
   С этими словами Николай вытащил бутылку и мягко, не повредив, снял пробку, с аллюминиевым язычком.
   -- Закусь принёс? -- спросил он, наполняя стакан, откуда-то сам собою возникший.
   Для прикрытия от возможного появления непредвиденного посетителя Игорь открыл дверцу своего шкафа, где все ещё висел Сашкин халат. Выпив по пол стакана, некоторое время рабочие молчали, наслаждаясь согревающим жжением в желудке, заедали остроту напитка чёрным хлебом.
   -- Значит, забирают тобя... -- сказал дядя Коля, чтобы нарушить затянувшуюся паузу.
   -- Да... -- Игорь продолжал понемножку жевать хлеб.
   -- А приятеля твово ужо забрили что ль? Чевой-то не видать давно...
   -- Нет. Его не забреют. Он хитропопым оказался.
   -- Как это?
   -- Закосил... Психом прикинулся... Отлежал в больнице, уволился с Завода. Сейчас во Дворце Пионеров работает. Говорит, скоро совсем комиссуют.
   -- Ну и дела! Раньше за такое б расстреляли!
   -- Я тоже хотел... Пошёл к врачу... Но у меня ничего не вышло... Видать Сашка -- и впрямь больной.
   -- Вроде не похож был на психа-то... Круглов вытащил пачку "Беломора". протянул Игорю, угощая. Игорь отказался, достав свои сигареты -- помятую "Шипку". Оба закурили. Помолчали с пол минуты, затягиваясь дымом.
   -- Хорошая водка-то! -- одобрил Игорь, -- Здорово забирает!
   -- Да...
   -- А ты, дядя Коля, как научился ток-то замерять пальцами? -- поинтересовался Казанков.
   -- Да, энто целая история! -- оживился Круглов. -- Слушай, расскажу.
   Он затянулся ещё несколько раз вподряд, затушил докуренную папиросу о кафельный пол и отнёс в урну, у лестницы. Вернувшись, начал...
   -- Было это лет десять назад... Понадобился мне сварочный п-парат. Кто-й-то оставил его на улице, не окончив работы -- видать, напились и забыли. Потому что когда стал я его подымать, из-под низу выскочила чекушка. А я, надоть сказать, тоже был выпимши, и наступил на чекушку-то. Погода была мокрая. Бутылка -- скользь из-под сапога, а я -- шварк -- на землю, прямо спиной, дьявол! И падамши, ухватись за какой-то провод... А энто был -- высоковольтный, что шёл к сварочному агрегату. И въ-он, как назло, окажися спорченным , да под током!
   Ох, и долбануло ж мене крепко! Не то, что 380, а из-за мокроты, да на голой земле -- аж как вся тыща получилась! Небось, зна-ашь по "Технике безопасности". .. Упал я, значит, а как провод энтот быв повреждён в изоляции, дак я прямь в том месте за него и ухватимшись. А он, провод-от другим своим местом упамши мене на горло -- хорошо еш-шо, что изоляцией, а то б сразу -- конец! Лежу я, значит, и дергаюсь, а провод-от выпустить никак не могу. И так оно до-олго... Вокруг собралися рабочие. Стоят, кричат друг на дружку, а подойтить боятца: как бы и их не захватило! Шибко грамотными оказались, стервецы! Думали, невесть какой тама ток! Если б кто понимающим быв, дак взямши б за изоляцию, да и отвёл бы провод-от от мене... Да куды там!
   Как так случилось -- токмо вдруг я сумел всё сам понять и найтить невесть откель силы: схватил левой-то рукой тот провод-от и дёрнул-от в сторону. Тут он и выскользни...
   От тока я хотя и слобонилси, но поднятца никак не могу -- лежу собе, боюсь пошевелитца, как бы снова чё не задеть. И сердце так заходило во мне, что думаю, всё одно щас настанет каюк... В голове всё помутилося совсем... Но потом ничего... отошло. Лежу так и думаю: пора вставать. Но тут слышу, будто кто-й-то мне этак ласково говорит: "Полежи, Коля, еш-шо, может сердце выдержит". Испугался я, замер, лежу, как мёртвый. И снова слышу голоса. Только уже не изнутри, как тот голос, что был ласковым, а -- снаружи. А голоса те -- рабочих, что вокруг мене собралися -- аж цельная толпа.
   -- Не трожь его! -- кричит один. -- Он уже откинул копыта! Нарвёсси -- потом по судам затаскают!
   -- Тама рядом с ним вся земля под током! -- говорит другой.
   -- Отпил, видать, своё, бедолага! -- сказала какая-то баба.
   -- Таперече ему уже всё равно не помочь! -- говорил ещё какой-то умный.
   Даже прибежавшие электрики с мастером строили какие-то свои предположения, пока не послали кого-то искать главный рубильник, чтобы обесточить всю линию.
   А я всё лежу и слушаю, что говорят. Антересно как-то стало! Ну, думаю, потом: будя! Пора их удивить! И вот, значит, хочу я подняться -- и тут-то вижу, что на самом-то деле не могу! Будто тело вдруг стало не своим вовсе! И вижу я сам собе как-то сверху: лежит, значит, моё тело-то, раскинув руки в разны стороны... И провод, с порватой изоляцией -- всего в двух сантиметрах от моей правой ладони. "Как бы опять не задеть". -- думаю. А в ногах -- та самая чекушка валятца. Выходит, будто, я её и выпил! А самому-то мне как-то легко, хорошо, да весело! Но всё ж-таки, думаю, надо вставать, а то щас начальники прибегут, подумают, что энта бутылка -- моя, и тады не видать больничного! Дай, думаю, снова попробую встать... Попробовал... И снова -- ничего...
   Дядя Коля вытащил из Игорева шкафа бутылку, налил пол стакана, отпил сам, снова налил для Игоря, и только потом закусил хлебом.
   -- Что же было дальше? -- Игорь вернул Круглову пустой стакан, а тот, спрятав его вместе с бутылкой в шкафу, на всякий случай прикрыл дверцу, с цифрой "99".
   -- А дальше, -- продолжил свой рассказ дядя Коля, -- Мене, будто, кто-й-то толкнул в спину и, как бы, сказал: "Ступай, Николай, назад. Еш-шо, мол, не пришло твоё время. Должон ты, кое-что еш-шо сделать в жизни". И в сей же минут я очнулся -- пришёл в собе -- снова оказалси в собственном теле, в своей телогрейке, в сапогах. Токмо стало как-то невыносимо тяжко и больно, будто побили. И тады я снов потеряв сознание, но уж ненадолго. А как пришёл опять в собе, так сразу сев, поднялси, стал что-й-то говорить, осматриватца: вижу -- кругом люди, дерево; его, правдать, потом спилили зачем-то... Ну, тута мене все обступили, стали хлопать по плечам: живой, мол, курилка! А я всё никак не опомнюся... А как опомнимшись совсем, дак так понёс на электриков! Что, говорю, ядрена мать, вашу так! "Технику безопасности" не соблюдаете?! Давайте на пол-литру, а то, мол, весь кайф ваше лепиздричество вышибло, а тапериче мене надоть подлечитца, как никода. Иначе, говорю, щас дело на вас открою и по судам затаскаю, как сидоровых коз!
   Ну, они, знамо дело, испугались... Поняли, что я могу их прижучить... Их начальник мне сразу выдал червонец: "На, Коля, го-рит, подлечися... Я тобе сочувствую и понимаю... Но и ты пойми нас -- мы тоже -- люди..."
   Всё энто, правда, чуть погодя было, с глазу на глаз. А когда я поднялси со свово одра-то, почти что смертного, то говорю собравшимся ротозеям: "Платите, говорю, за преставление! Из-за вас, мудаков, чуть в ящик не сыграмши! Так, поверишь мне или нет, -- кто по двадцать копеек, кто даже и полтинник не пожалел, кто по пятачку -- а набралося как раз на портейный...
   Собрамши дань, я -- прямиком в санчасть -- бюллетень оформлять. Начальник электроцеха подсобил -- выдали без звука. Я сразу -- в запой. Долго тады пил. Всё никак не мог опомнитца: оказыватца, смерти-то нету! Вона как! Так что ты, тама, в армии-то не боись! Энто говорю тобе я -- Николай Круглов, одной ногой побымавши тама... И честно скажу тобе, парень, жисть-то тама лутче... Вот токмо никак не могу еш-шо понять, чего я такого в энтой жисти еш-шо не сделал -- коли мне не дали умереть...
   Дядя Коля прервал свой рассказ для того, чтобы испить ещё некоторую, теперь уже малую дозу, горячительного напитка. Занюхав хлебом, он продолжал свою историю.
   -- А в то время, пока я бымши на больничном, про энтот случай узнали в заводской редакции. Ихний корреспондент долго мене не мог выловить. Он и домой приходил, у подъезда поджидал, соседей расспрашивал -- всё для того, чтобы взять с мене интервью. Не сумемши мене найтить, он, стервец, расспросил очевидцев, а те наплели с три короба. И он написал статью в заводской газете под названием "Николай Круглов -- Феномен Электричества". Статья энта кому-то пришлась в жилу, и её опубликовали в газете "Труд". Токмо имя моё зачем-то изменили...
   -- Что же, дядя Коля, там написали, в статье-то? -- Игорь, хотя и устал изрядно от дяди Колиного рассказа, не мог не участвовать в разговоре.
   -- А вот, то-то и оно, что написали, будто, мене шибануло молнией, и, будто, опосля энтого у меня открылися всякие там нечеловеческие способности, и что я могу замерять пальцами электричество. Так вот, из-за энтой статьи вышел у мене однажды по пьяному делу спор с одним электриком. Сам не знаю, зачем, возьми я и скажи, что, действительно, могу такое деить. И пришлося мене снова касаться тока. И вот тадыть-то и оказалося, что ток мене и не берёт!
   -- Так-то! -- закончил свой рассказ Круглов -- Давай еш-шо по чуть-чуть -- и я отведу тобе в Отдел Кадров "бегунок" сдать.

16. "ТЕХНИКА БЕЗОПАСНОСТИ"

  
   По дороге к Отделу Кадров проходили мимо "Расстояния между пристройками". После того, как Сашка уволился, один, Игорь тут уже не бывал.
   -- Дядя Коля! -- обратился он к своему спутнику. -- Дай-ка я тебе на прощание раскрою одну заводскую тайну...
   -- Ну-кась... -- откликнулся шагавший рядом Николай. -- Что энто у тобе така за тайна, да я не знаю? Быть такого не могёт!
   -- А вона! Поди сюда! -- И Игорь шагнул в сторону контейнеров.
   Пробравшись по замысловатым проходам между ящиками, коллеги оказались в просторном "Расстоянии между пристройками".
   -- Вот-те на! -- воскликнул Круглов, сразу смекнув в чём дело. -- Что ж ты мене раньше не показал такого чуда? Энто же надоть такому быть! -- Дядя Коля прошёл вдоль по "Расстоянию" взад и вперёд. -- Тута прям жить можно!
   -- Главное, безопасно! -- заметил Игорь. -- Ни один вохровец не догадается! Мы тут с Сашкой каждый день по нескольку часов проводили. Ни разу не застукали. Только, когда сюда залезешь, ящиками и фанерами вход прикрывай за собой. То же самое -- когда покидаешь место.
   -- Сколько лет на Заводе! А не знал, что существуют таковские тайны природы! -- Николай присел на корточки. -- За энто тобе, Игорёк, моё огромное спасибо!
   -- Да, за что спасибо-то, дядь Коль? -- Игорь тоже присел рядом. -- Я, ведь, всё одно ухожу в армию... Последний раз я тут... Сашка стращал... Говорил некоторые не возвращаются...
   -- Ну, некоторые -- значит не ты. И раз так... -- Николай вытащил из рукава недопитую поллитровку -- Давай еш-шо обмоем: твою отправку и моё... новоселье...
   Только Круглов распрощался с Игорем и вышел из Отдела Кадров, где он оставил призывника, как его остановили два человека в штатском, чтобы проверить пропуск.
   Дядя Коля почувствовал недоброе...
   -- Да, вы, что, робяты, никак новенькие... Я ж тута, на Заводе, четверть века работаю, и никто еш-шо не проверял так, чтобы прям на улице...
   Но лица штатских были слишком серьёзными, и Николай "прикусил язык".
   -- Придётся пройти в "Отдел". -- мрачно сказал один из них, долго вертевший в руках пропуск, не зная, к чему придраться: "зайчики". "птички". кружки и квадратики, с точками и без, пестрели на тыльной стороне пропуска, обозначая, что почти что нет такого места на Заводе, куда дяде Коле был запрещён доступ.
   -- На каком основании?! -- возмутился Николай.
   -- Вам объяснят на месте, -- пояснил другой сотрудник.
   -- Следуйте за мной... -- приказал первый, повернулся и двинулся к подъезду.
   Его напарник слегка подтолкнул дядю Колю в бок, едва не задев всё ещё не допитую до конца поллитровку в его левом рукаве.
   Круглов последовал за провожатым. А его напарник -- следом. Так они вошли в здание, стали подниматься по лестнице.
   "Плохи дела!" -- подумал дядя Коля. -- "Видать кто-й-то настучал. Надоть что-й-то делать..."
   Перед его мысленным взором живо представился весь путь, который необходимо было проделать от Отдела Кадров до Первого Отдела.
   "Антиресно, токмо, куды оне ведут?" -- думал он. -- "Прям к начальнику али в их филиал, что тут, недалече?"
   "Нет... В филиал -- вряд ли..." -- продолжал рассуждать Круглов, -- "Тама они давече подслушивающее оборудование установили. Вряд ли еш-шо успели наладить и замаскировать, как надо. Знамо, пойдём через весь Завод коридорами..."
   Они уже поднялись по лестнице на второй этаж, повернули в проход и влились в поток рабочих, шедших по служебным или по своим делам и не понимавших, что человек в телогрейке, с небритым лицом, которое знали весьма многие, двигался сейчас среди них отнюдь не по служебной и не по своей надобности. И только тот, кто проработал на Заводе с четверть века, как дядя Коля, и повидавший немало, повстречав двоих, в штатском, и -- "третьего". послушно шествующего с ними, мог догадаться, в чём дело: то ли поймали шпиона, то ли диверсанта, то ли вредителя, то ли просто: один из своих оказался "врагом народа". Таких вот "третьих -- лишних" обезвреживали незаметно, без лишнего шума. Бывало, он работал рядом долгие годы... По выходным вместе со всеми ездил за грибами, вместе пил "на троих". смеялся и шутил, как все... И даже случалось, получал грамоты за хорошую работу... Как все советские люди, имел семью и даже детей... И государство давало ему бесплатное жильё и всё необходимое для жизни... Но однажды он проходил по коридору в сопровождении двух людей, в штатском, и исчезал навсегда. И тот, кто по наивности спрашивал на перекуре: "Куда девался такой-то: заболел или уволился?" -- своим неосторожным вопросом обрывал разговор и смех, и даже сам перекур. Рабочие бросали недокуренные папиросы, ссылались на работу, спешили в цех и работали ещё усерднее, чтобы по ошибке кто-нибудь не подумал про них что-нибудь, и другой перекур пропускали -- на всякий случай...
   Подобные воспоминания и мысли набежали дяде Коле на ум.
   "Едрить твою!" -- подумал он, мотая головой, чтобы рассеять воспоминания и хмель. -- "Ведь уже не те времена! Не могёт такого боле быть!"
   Но кто-то ему сказал: "И тогда так думали."
   И эта мысль, будто чужая, отрезвила его вконец.
   Перед его мысленным взором замелькали коридоры и лестницы, которыми ему предстояло идти до Первого Отдела. Он стал вспоминать все детали: изгибы труб, люки в полу, вентиляционные решётки, двери, ведшие в те или иные отделы или цеха, тупики, туалеты, урны, места для перекуров, -- всё, где можно было бы исчезнуть, незаметно пропасть -- пока его ещё не довели до места назначения... Его мозг лихорадочно вычислял возможные комбинации, варианты продвижения: с выходом на улицу для сокращения пути, и без выхода...
   "Нет... На улицу они не пойдут..." -- размышлял Николай. -- "А вдруг дам дёру?.."
   И вдруг его мысль что-то нащупала, будто бы сама по себе, без всякого усердия со стороны Николая -- остановилась на одном месте, которое они должны были скоро достичь...
   Это был людный поворот из коридора на лестницу и подъём на третий этаж. И на этом повороте, на самой лестничной площадке, слева, должна была находиться урна! Обыкновенная урна, решавшая все проблемы Николая разом! Это был его последний шанс, чтобы избавиться от криминальной информации. Его мозг ещё продолжал вычислять и другие возможные варианты и даже прорабатывать предстоящие вопросы и ответы в Первом Отделе, но внутренне дядя Коля уже успокоился, глубоко осознав, что теперь всё должно быть в порядке и волноваться, как вначале, уже совсем нет никакой необходимости...
   ...В тот момент, когда они повернули на ту самую лестничную площадку, дядя Коля, будто бы, оступился, сделал пол шага вправо и шаг влево, к урне, тут же столкнувшись "лоб-в-лоб" с каким-то встречным мужиком. Его правая рука описала круг и залезла мужику за пазуху, прямо в нагрудный карман. Мужик схватил дяди Колину руку за запястье и замер. Человек в штатском, шедший сзади, увидев это, схватил обоих за руки, тоже замер и позвал на помощь напарника, ушедшего вверх по лестнице на несколько шагов.
   -- Пусти! -- вскрикнул дядя Коля, пытаясь освободить правую руку и начиная дёргаться.
   -- Это что ж это такое?! -- взорвался встречный мужик.
   -- Стоять! -- процедил оперативник. -- Обои -- стоять!!
   -- Пропуск! -- закричал подоспевший его коллега и стал толкать всех троих и загонять в угол, где находилась урна, чтобы отделить их от смешавшихся встречных людских потоков.
   Мужик отпустил руку Николая, полез в карман за пропуском.
   В это время дяди Колина левая рука повисла над отверстием урны, и бутылка с водкой со стуком ударила в её металлическое дно. Николай, предвосхищая этот звук, уже заранее отвёл ногу и одновременно со звуком упавшего предмета, нанёс горизонтальный удар по урне, так что её верхний выступающий край пришёлся как раз по колену "встречного" мужика, не замедлившего вскрикнуть и осесть от внезапной боли.
   Оба оперативника подхватили "встречного" под руки, прижали к стене. Дядя Коля не успел осознать, как его освобождённая рука сама собою нашла свой пропуск в кармане первого оперативника, повернувшегося к нему спиной. Не долго думая, он и пропуск опустил в ту же урну.
   "Пустая". -- подумал он, прислушиваясь к звуку из урны. -- "Менять будут не скоро".
   Уже через несколько минут, подоспевшие добровольцы из числа проходивших молодых рабочих, помогли унять начавшего было горячиться "встречного". а затем обоих повели дальше: сначала вверх по лестнице, затем снова по длинному коридору третьего этажа.
   В Первом Отделе дядю Колю и "встречного" сначала обыскали. У дяди Коли ничего кроме гайки, что он когда-то выловил из супа, не обнаружили. У "встречного" же нашли иностранную авторучку, с изображением голой девки, просвечивавшей через прозрачную поверхность, внутри которой находилась какая-то жидкость с пузырьком воздуха -- так-что девка внутри авторучки плавала вверх и вниз, если её переворачивали. Его обеденное время, обозначенное на пропуске, не совпало с реальным. Мужик уже больше не пытался буянить, а смирно сидел на стуле, в углу, потупив взгляд. По должности "встречный" оказался интеллигентом, и дяде Коле стало его жалко: "Свой бы работяга как-нибудь выкрутился -- а энтого, поди, уволют..." -- подумал он мимоходом.
   Несмотря на всё случившееся, дядя Коля, напротив, выглядел так же беззаботно, как обычно: поглядывал, будто бы, просто так, по сторонам, сам же тем временем, не переставал интересоваться различными деталями, его окружавшими, на случай если они пригодятся в качестве информации... Таким образом, информация, будто бы, сама по себе, безо всякого участия дядя Коли, сходила с потолка, вместе с неоновым светом, с окна, без решётки, потому что был третий этаж; -- со стен, выкрашенных когда-то белой, но теперь пожелтевшей краской, в которой утопал ряд телефонных проводов, с двери, обитой дерматином для звукоизоляции и... -- со стеклянной таблички, со зловещей надписью: "ПЕРВЫЙ ОТДЕЛ".
   ...Информация продолжала просачиваться в мозг Николая со всего окружающего -- прямо через глаза -- и оседать где-то в глубине его бессознательного "я" так что дядя Коля только успевал поворачивать головою то вправо, то влево, -- стараясь ничего не упустить. И уши его тоже сами собою улавливали звуки, передавали их через мозг куда-то на тот уровень, где они переводились в синкретическую информацию, пределом ниже, чем нули и единицы, и где всё подвергалось сравнению и анализу с получаемыми одновременно зрительными образами. Бессознательно Круглов производил ретроспективный анализ, вспоминая, что и как на Заводе было раньше: год, пять, десять и даже двадцать пять лет назад, когда ещё у руля власти стояли Сталин, Берия...
   Его ввели в кабинет начальника... Пыжкин озабоченно и серьёзно разговаривал по телефону, отвечая односложно, будто бы виноватый в чём-то; пытался вставить какие-то оправдания и после каждой короткой реплики вынужденно умолкал и долго слушал.
   Такое обстоятельство давало Николаю некоторое время для того, чтобы осмотреться и примериться и к этой новой обстановке.
   На столе начальника крутился трехлопастный вентилятор, сгоняя со лба своего хозяина проступавший пот. Неоновый свет с потолка, стекавший с частотою в пятьдесят герц, взаимодействуя с лопастями вентилятора, дробился, создавал эффект, будто, лопасти одновременно вращались с большой скоростью и, в то же время, будто бы, замерли почти неподвижно, да так, что Николай мог видеть их все три уха, отклонявшиеся медленно то вперёд, то назад.
   Это живо напомнило ему случай, когда он ехал в поезде, и его знакомый милиционер Алексей передавал ему через окно другого поезда билет. Окна вагонов тоже то удалялись, то приближались... Да, с Теорией Относительности Николай был знаком не понаслышке, и даже не из книг!
   Так и теперь... Будто бы зависшие на месте, уши вентилятора одновременно дробили воздух и в то же время говорили Круглову о том, что скорость их вращения была кратной пятидесяти герцам! Зажги начальник вместо неонового света настольную лампу, -- и ничего подобного бы не было!
   "У Штирлица, небось, было достаточно времени раскладывать и смешивать свои спички, чтобы отработать нужную версию!". -- подумал Николай, -- "Но окажись в комнате, где его заперли, обыкновенный вентилятор и неоновый свет, -- поди, не пришлось бы так долго томить себя и томящего Мюллера! Наверное б сей же минут забарабанил в дверь... Токмо они отсталые тогда были, немцы-то... Даже, поди, и не знали, что такое люминесцентные лампы! Потому и проиграли войну..."
   Николай не стал утруждать себя пересчётом угловой скорости вентилятора в частоту его вращения. Без всякого математического анализа было ясно, что если умножить пятьдесят герц на некое число "N" и на число ушей вентилятора, то, как раз получалась искомая скорость их вращения. И этой-то скорости хватало Николаю с избытком...
   Так примерно рассуждалось дяде Коле одною половиной его сознательной части, тогда как другая, бессознательная, уже давно выдала решение...
   Использовать "подручные средства" было привычкой Круглова. Всякая, казалось бы, на первый взгляд "ненужная" вещь, в руках дяди Коли находила самое неожиданное применение. Вот и сейчас, глядя одним прищуренным глазом через крутившиеся уши вентилятора, а другим -- непосредственно на пожелтевшую краску стены, ему удалось произвести мгновенный анализ. Через один глаз он разогнал скорость своего процессора в 50 раз, а через другой аж в 1500, и таким образом в долю мгновения вышел на уровень квантовой механики, где, как известно, мелкие частицы могли проявлять себя непредсказуемо и даже одновременно находиться в двух разных местах, игнорируя всякие бинарные законы исчисления. Благодаря такой скорости он сумел транспонировать световое излучение неонового света в рентгеновские лучи и произвести скачку информации, накопленной под многолетними слоями краски заводских стен. Информация мгновенно стекла через зрачки дяди Коли и осела в ячейках памяти. При этом эффект Доплера, возникший из-за того, что скорость вентилятора незначительно колебалась то в одну, то в другую стороны, сыграл главную роль.
   Конечно, разгонять процессор до такой скорости было опасно точно так же, как весьма неблагоразумно было герою Шолохова Соколову употреблять один за другим три стакана водки. Однако Николай находился на Родном Заводе, а не в немецком плену. Тем не менее, его человеческая судьба тоже была на грани жизни и смерти: перегреть процессор и ячейки памяти можно было только так!
   Но и это успел принять к сведению Круглов прежде чем приступать к ускорению. Как раз благодаря принятому незадолго небольшому количеству спиртного, скорость процессора сильно разгонять и не требовалось: Дядин Колин глаз проникал вглубь стен, как алмаз, и без всяких "подсобных средств"!
   Пока начальник разговаривал по телефону, используя законы физики и закон на языке квантовой механики, носивший название "свободного поведения электрона". а на языке у дяди Коли вызывавший приятное жжение, подобное тому, что возникает при его соприкосновении со спиртом, Круглову удалось сохранить внешнее равновесие и не подать повода "рыкающему льву" заподозрить, что одна половина Николая пребывает на квантовом уровне, тогда как другая -- на материальном.
   Начальник положил трубку, медленно опустил кулак на застеклённую зелёную суконную поверхность стола. Некоторое время, от произведённого разговором впечатления, будто пьяный, он никак не мог сосредоточить своё внимание, всматривался невидящим взглядом в стену, за спиной Круглова. У Николая же перед его мысленным взором всё ещё продолжали мелькать цифры, уравнения и формулы. Наконец, сумев переключиться, начальник взглянул на дядю Колю.
   -- Ну, здорово, Круглов! -- рыкнул он.
   -- Ась? -- Николай всё ещё продолжал пребывать в искривлённом пространстве. Две параллельные прямые почти уже сошлись... Лобачевский, как будто, был прав... Но до конца в его геометрии Николаю удостовериться не удалось: нужно было возвращаться к грубой действительности, срочно произвести перезагрузку программного обеспечения, да так, чтобы начальник не заметил задержки во времени.
   -- Здорово, говорю, Круглов, -- повторил Пыжкин.
   Николай молчал. Вся оперативная память была занята. Требовалось время... Мобилизуя альтернативные ресурсы, он шагнул было вперёд, затем назад, скоблонул сапогом по затёртому паркету, сунул в карман правую руку, вытащил назад, вытер ладонью со лба пот...
   -- Здравствуйте... -- мягко ответил Николай, останавливаясь посреди просторного кабинета.
   -- Зачем же, ты, едрить, позоришь меня перед мальчишкой?
   За его спиной замер оперативник, отобравший у него пропуск.
   -- Выйди! -- кивнул он оперативнику и продолжал:
   -- Приходит ко мне этот, как его, из ремесленного паренёк, и говорит: "Вот, мол, некий Круглов, напоил водкой, которую обманным путём выиграл в споре с электриками". -- Начальник поперхнулся, засмеялся, вытащил из стола папиросы "Казбек". закурил и, выдохнув дым, добавил:
   -- Зачем подписи подделываешь на "бегунках"? Почто ведёшь поклёп на табельщицу? Тебе, кажется, давно пора на пенсию...
   Дядя Коля засмеялся. Неспешно приблизился к начальнику, взял папиросу из коробки, зажёг о застеклённую поверхность стола спичку, которую двумя пальцами вытянул из какого-то порванного шва, на рукаве, закурил и присел на край стола....
   -- Ты, Семён, скоко на Заводе работа-ашь? -- спросил он с усмешкой.
   -- Как сколько? -- опешил начальник, не ожидая такой перемены в поведении Николая. -- Вот уже почти двадцать три года...
   -- А-а! -- протянул Николай! -- "Почти". значит! -- передразнил его дядя Коля, -- А я, -- добавил он, -- Поболе твово!
   -- Ну и что?
   -- А вот что! -- продолжал Круглов, -- Кое-что ты не застал в те давние годы... Помнишь ли того, кто до тобе сидел в энтом кресле?
   -- Ну, помню...
   -- Как его, бишь, фамилия-то была? Наверно, скажи честно, забыл...
   -- Нет, не забыл! Как не помнить? Товарищ Серов...
   -- Так вот... Помню, что опосля ареста Берии работа почти совсем замёрзла... Вместе с разоблачённым министром внутренних дел исчезло всего лишь несколько его ближайших сотрудников... А новый министр... Ты его фамилии тоже не помнишь ли случаем? -- Николай выдохнул дым в сторону начальника, и клуб дыма повис над головой сидевшего, который раскрыл было рот, но не решался ответить, а только пыжился под пристальным дяди Колиным взглядом, пока, наконец, не решился выдавить:
   -- К-к-круг-г-г-г-лов...
   -- "Круглов". значит, говоришь, -- дядя Коля затянулся папиросой, -- Тожа, вишь, Круглов... Сечёшь, Степан?..
   -- Так вот, -- продолжал Николай, как ни в чём не бывало, получив необходимый ответ и проглатывая с воздухом новую крепкую затяжку папиросой. -- Новый-то министр, товарищ-то Круглов, к сожалению, в то время в разведке разбирался плохо, а его заместитель Серов только начинал принимать дела... -- Николай оторвался от стола, прошёл по кабинету туда и обратно. -- А зна-ашь, Семён, в каком товарищ Серов таперича сидит кресле? -- Дядя Коля вдруг резко остановился напротив Пыжкина.
   -- Ну... -- замялся начальник, потому что не знал точно, куда ушёл его предшественник, но, не желая оплошать, ответил: -- Знаю!
   -- Так вот! -- дядя Коля затянулся опять папиросой, не спеша выпустил дым и, опершись обеими руками о край стола и приблизившись лицом к лицу начальника, вдруг улыбнулся и тихо, но торжественно, проговорил:
   -- Скоро тебя, Семён, снова позовут на место товарища Серова!
   Николай отошёл от стола, начал снова прохаживаться по кабинету.
   -- Да не уж-то?! -- опешил начальник, подавшись всей своей тучной фигурой вперёд.
   -- Молодец, Семён! -- добавил Николай. -- Хорошо работает новая п-паратура! -- Николай подошёл к самому окну. -- Бдительность -- прежде всего! Бдительность и... -- он обернулся, встретился взглядом с глазами начальника и повторил:
   -- Бдительность и проверка бдительности! -- Николай приоткрыл штору, посмотрел влево, вправо -- на пожелтевшую от времени краску на рамах, повернулся снова лицом к начальнику и добавил:
   -- Хотя мы и на пенсии, но всё равно продолжаем нашу неукоснительную работу по проверке!
   Николай сделал несколько шагов от окна.
   -- Ты, Семён, только, вот что... Сделай ремонт... Больно краска кругом старая... Пыли много что-й-то... Небось, несколько лет не красил... Всё был занят... А то мене опосля придётца...
   -- Да... я... -- замялся начальник, и вдруг вскочил с кресла, выбежал из-за стола и закричал в сторону двери:
   -- Воротков!
   В ту же минуту в двери показался оперативник.
   -- Верни товарищу Круглову пропуск! -- приказал он, и, повернувшись к Николаю, ласково заговорил:
   -- Вы, товарищ Круглов, извините! -- он шагнул к нему навстречу. -- Я, ведь, не знал... Сами понимаете... Бдительность -- это верно... А всё это потому, что бдительность... Вы ведь верно сказали... Ведь так?..
   -- Ладноть! -- Николай шагнул к двери, на ходу деловито проговорив:
   -- Хорошо, что быстро разобрались и всё поняли! Мужика отпусти. Перестарались твои робяты. -- Он остановился перед оперативником, шарившим по своим карманам, в поисках пропуска.
   -- Что? Нету? -- усмехнулся дядя Коля. -- И не будет! -- Он бросил докуренную и уже погасшую саму по себе папиросу в корзинку для бумаг, рядом со столом начальника.
   -- Да, он тут был, Семён Иваныч! -- оперативник с недоумением смотрел на своего начальника, не переставая рыться в карманах. -- Я ж их всегда кладу в правый карман...
   -- Нету его у тобе уже давно! -- сказал Николай твёрдым голосом, как бы вынося приговор. -- Мои люди изъяли!
   С этими словами он шагнул в дверь и кратко бросил через плечо:
   -- Бывай!
   Дядя Коля двинулся в обратный путь, в сторону Отдела Кадров. Чтобы сократить дорогу, он спустился вниз, вышел на улицу, направился через территорию Завода так, чтобы выйти к той точке, где произошла стычка со "встречным".
   Накрапывал дождь. По небу плыли не то тучи, не то дым. Из трубы небольшого здания, с баком аммония, снаружи его, била высоко вверх струя белого газа. Где-то сзади того же здания с натугой и взахлёб, будто бы на пределе своих последних сил, рычал экскаватор. В промежутках, когда его рык прекращался, был слышен надрывный крик вороны, сидевшей на дереве, к которому медленно приближался Николай. Миновав дерево, Николай повернул к центральной заводской улице и вскоре вошёл в здание и влился в поток людей, который затем вынес его к желанному повороту на лестнице.
   И пропуск, и бутылка, с остатками водки, предусмотрительно заткнутая пластмассовой пробкой от вина, оказались на месте, в урне.
   "И хорошую ж мене ихняя краска, на стенках, подсказку дала!" -- подумал дядя Коля. -- Токмо, надолго ли удалось облапошить? Главное -- ввёл в сомнение... А проверить, что да как, -- им ужо будет не просто... И где ж мене теперь выпивать, коли всё кругом прослушиватца... Остаётца токмо в новом месте..."
  
  
  

Конец Второй Части

Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я

А Н Д Р Ю Ш И Н А О Л Я

   Подобно свече, освещающей дом,
   Безумно горела любовь...
   Но пламя накрыли пустым колпаком,
   И мир опрокинулся вновь...

1. СНОВИДЕНИЕ

   Пришла зима. И ездить в автобусах в часы пик стало опять тесно. Потому что каждый надел на себя зимнюю одежду. Люди по часу дожидались на остановках свой транспорт, ругали шофёров за редкую езду, хотя те ездили так же редко, как и раньше. А водители сами того не понимали или не решались ответить через микрофоны, что они, де, тут ни при чём, а лучше бы люди поскидывали свои "польта" да "фуфайки". и тогда бы не было никакой давки. А шофёрам было тепло в их кабинах и всё равно до людей, повисавших на подножках, не позволявшим закрыться скрипевшим дверям и вовремя отъехать от остановки.
   Школьники раскатывали на тротуарах длинные дорожки льда, и пешеходы, боясь сломать руки и ноги, которые никогда уже не срослись бы по-настоящему из-за их старости, обходили лёд стороной и ворчали.
   -- Ишь, раскатали, стервецы! -- проговорила старуха, волочившая за собой сумку на колёсах, которая громыхала пустой посудой. -- И куды эйто дворники смотрят!
   -- Иди, иди, старая! -- ответил ей молодой верзила, нагнавший сзади, бросил окурок в сугроб и добавил с усмешкой: -- А то свалишься!
   Резко оттолкнувшись, он заскользил мимо бабки по ледяной полоске, оставляя старуху и нескольких других прохожих далеко позади себя.
   -- У! Сволочь! -- проворчала старуха, не прекращая ходьбы, и с испугом подумала, что может опоздать до закрытия магазина, и тогда ей придётся тащиться с сумкой назад.
   А сзади неё, на остановке "пыхнул" тормозами автобус, и толпа людей бросилась к нему, хотя автобус ещё не остановился, и его продолжало нести по скользкой дороге. Шофёр отпустил тормоза, давая колёсам сделать пол-оборота, снова затормозил, при этом, намеренно задевая ребром обода за бордюр обочины. И толпа, перемешиваясь, ринулась в другую сторону, чтобы оказаться поближе к дверям машины.
   -- По "684-му" маршруту! -- громко прохрипели репродукторы, -- По "684-му"!
   И половина людей начала выбираться из толпы назад, кто в снег, кто на раскатанный гололёд тротуара.
   Смеркалось. Сашка уже с пол часа дожидался свой автобус, чтобы доехать с работы. Он давно уволился с ненавистного Завода, и был рад, что больше не приходится ездить на метро. Теперь он работал в слесарной мастерской во Дворце пионеров на Ленинских Горах и домой добирался наземным транспортом.
   Юноша не торопился осаждать очередной автобус вместе со всеми. Ему было неприятно участвовать в этой эгоистической "борьбе за существование". Он выждал, чтобы последний пассажир поднялся на нижнюю ступень и тогда только сам повис на ней, втиснув куда-то одну ногу и, ухватившись правой рукой за внутреннее ребро открытой двери, рассчитывая на то, что она закроется легче, если он, втискиваясь в салон, будет тянуть её за свою спину. Но кто-то, такой же, как он, "хитрый". рассчитывая на то же самое, протолкнул Сашку в глубину, нажал, как следует на дверь, и та наглухо закрылась. На следующей остановке дверь открыться уже не смогла, как ни стучали и ни дёргали за неё с улицы, желавшие войти.
   Проехав лишнюю остановку, до самой конечной, где волей-неволей все пассажиры освобождали автобус, Сашка дошёл до своего подъезда, наскоро поужинал и вновь поспешил из дома, уведомив мать обобщением, будто бы у него имеются какие-то дела. Полина Ивановна, смотревшая телевизор, лёжа на диване, уже давно привыкла к его вечерним отлучкам, ничего не стала уточнять, а только была рада, что сын не попросил денег. И полупьяный отец, подавно не поинтересовался, куда направлялся сын. "Лишь бы не пил!" -- подумала мать, заметившая, что в последнее время её Саша стал возвращаться домой трезвым.
   А Саша поехал на религиозное собрание, которое регулярно проводили его новые знакомые. Конечно, встреча была законспирирована и назначена заранее. И всё это время он с нетерпением ожидал сегодняшнего дня, ради чего даже пожертвовал вечерними лекциями в МГУ. Сегодня его новый знакомый, Вова Теплушкин, обещал познакомить с главным лидером религиозной группы. И чувствуя, как раздвигаются перед ним горизонты, Саша с радостным чувством постижения нового тянулся к людям, с осторожностью приоткрывавшим свои тайны...
   Так, уже после нескольких встреч, однажды, Теплушкин пригласил Сашу к себе в гости, чтобы вместе помолиться. Предложение было столь странным, что Саша не посмел отказаться.
   Володя жил с отцом в маленькой двухкомнатной квартире двенадцатиэтажной "башни", под самой крышей. Когда молодые люди вошли, его отец находился в соседней комнате и смотрел по телевизору хоккей. Володя зашёл к нему, о чём-то поговорил, после чего громкость передачи резко понизилась. В крошечной комнате, куда ему было предложено войти, Саша обнаружил строгий простой порядок: у окна находился низкий столик, будто бы журнальный, подростковый диванчик и книжный шкаф. На стене висел незамысловатый по содержанию религиозной символики рисунок. Саша стал его разглядывать, пытаясь понять смысл. Подобные скупые на юмор картинки он не раз видел в последней колонке газеты "Труд". Тут, у Теплушкина был изображён старик, с нимбом, по всей видимости, символизирующий Бога, на каком-то пустом поле. Впрочем, поле было не совсем пустым... Вокруг "старца" находилось несколько учёных или мудрецов, о чём свидетельствовали их одеяния, очки или бороды. Все они смотрели в разные стороны, повернувшись к "Богу" спинами. Ближе всех к "старичку" находились мальчик и девочка, высунувшиеся из-за холмика и разглядывавшие "Бога" с любопытством....
   -- Что это значит? -- спросил Саша, указывая на рисунок.
   -- Да, это, видишь ли, так... -- польщёно заулыбался Володя, вероятно ожидавший вопроса. Походив по комнате несколько минут, он остановился перед Сашей. -- Видишь ли, все мудрецы мира из поколения в поколение, из века в век,.. -- Володя вздохнул поглубже, -- философы, теологи, учёные, -- все пытаются понять мир, Вселенную, Бога... Ищут, где Он, Творец всего мироздания... Вот они! -- Володя показал на группу мудрецов. -- И все они, -- продолжал он, -- до сих пор не только не нашли Бога, но даже зашли так глубоко, что повернулись спинами и не видят, и не понимают друг друга. И только, вот, дети, с их сердечной простотой и не умудрённым сердцем оказываются способны увидеть Его... Вот они, тут -- показал он на детей, выглядывавших из-за бугорка, -- Сидят и смотрят себе...
   Володя замолчал. Саша больше не нашёл, о чём спросить, получив столь исчерпывающий ответ.
   -- Хочешь чаю? -- прервал затянувшуюся паузу его товарищ.
   -- Хорошо... Да... -- ответил Саша невпопад.
   Оставив его в комнате, Вова вышел на кухню, но через несколько минут вернулся с заварником, чашками, сахарницей. Поставил всё на столик, который закачался. Однако чай не пролился, так как чашки были предусмотрительно налиты лишь до половины.
   -- Садись, -- сказал Вова, указывая на стол.
   Саша с недоумением посмотрел вокруг -- стульев в комнате не было.
   -- Ах, да! -- как бы спохватился хозяин и с этими словами вытащил из-за дивана два крошечных раскладных туристических стульчика.
   Молодые люди сели на них, так что их колени оказались выше уровня стола. Только Саша хотел пригубить чаю, как Володя тихо сказал:
   -- Помолимся, брат Александр... -- и поднялся.
   Саша опешил. Поставил чашку назад и тоже встал.
   -- Дорогой Бог! -- Начал Вова, тяжело вздохнул и... умолк... Молчал он примерно целую минуту, потом вдруг продолжил: -- Спасибо Тебе за этот вечер, этот чай... За то, что ты вывел брата Александра из мира и открыл ему твою премудрость... Благослови его на новом поприще веры и служения Тебе... Пребудь с нами в этой молитве, как Ты сказал, что там, где двое или трое соберутся во Имя Твоё, то там и Ты будешь... посреди... посреди нас... сейчас... здесь, со мной и с братом Александром... Благослови, Господь, наших братьев и сестёр, кто находится в других местах, городах, странах... Благослови всех верующих в Тебя и всех людей доброй воли. Аминь!
   Володя перекрестился по православному и опустился на свой стульчик. Саша последовал его примеру. Затем они начали пить чай, разговаривать о религии.
   Саша задавал много вопросов, и под конец Володя дал ему бледную машинописную копию книги, без автора, под названием "Происхождение религии". сообщил, что эту книгу написал один современный священник, книга была издана на Западе и по советским законам является криминальной. На прочтение Вова дал ровно неделю, а потом пообещал познакомить Сашу с человеком, который сможет взять над ним шефство в плане религиозного просвещения.
   И вот, сегодня Саша ехал на новую встречу, от которой ждал чего-то необычного, способного повлиять на всю его жизнь. За несколько дней он прямо "проглотил" книгу, которую дал ему Вова, и даже успел ознакомить с нею дворника, который заинтересовался новыми Сашиными знакомыми.
   С Вовой Теплушкиным Саша встретился у метро "Проспект Мира". а затем молодые люди поехали на "89"-ом автобусе куда-то в район Щербаковской.
   -- Я использую этот долгий маршрут, -- пояснил Вова, когда друзья вышли на улицу, -- Чтобы не навести на след. Пока еду -- поглядываю: нет ли "хвоста". Ты в будущем можешь доезжать на метро прямо до "Щербаковской" -- так быстрее.
   -- Почему? -- не понял Саша своего спутника. -- Ведь и за мной могут тоже следить...
   -- У тебя не такая экстравагантная внешность, как у меня!
   Саша оценивающе взглянул на Вову: длинные волосы, перевязанные лентой на лбу чем-то, вроде резинки, а сзади -- в пучок-косу; борода, самокройное пальто-балдахин. Действительно, всё время, пока они ехали вместе, Саша заметил немало любопытных взглядов, направленных на Теплушкина.
   -- Почему же ты не изменишь свою внешность? -- Саше показалось, что облик человека -- вещь не столь значительная по сравнению с таким делом, как необходимая конспирация. -- Ведь так можно однажды погореть!
   -- Видишь ли, -- ответил Вова, прошагав с пол минуты молча. -- Я, ведь, -- бывший хиппи... Трудно как-то порвать со всем прошлым разом... Я же и так многое бросил: я, ведь, и пил, и курил, и кололся...
   -- Правда? -- удивился Саша. -- Наркотиками?
   -- Это Санитар меня вытянул... -- добавил Вова, открывая дверь подъезда и поднимаясь по лестнице.
   -- Санитар? Кто это? -- продолжал Саша.
   Они подошли к двери квартиры на третьем этаже.
   -- Это тот, кого ты сейчас увидишь, -- прошептал Вова и постучал монеткой по стене, рядом с кнопкой звонка.
   -- Не работает? -- поинтересовался Саша, тоже шёпотом, показывая на кнопку.
   -- Нет. Как раз напротив -- работает, -- тихо сказал Теплушкин и пояснил: -- Это -- чтобы соседи не услышали... Тут -- коммунальная квартира... Могут настучать...
   В это время дверь отворилась.
   -- Проходите, пожалуйста! -- сдержанно, по-деловому проговорил маленький человек, лет сорока пяти, с острой бородкой, похожей на ленинскую, отодвигаясь в сторону и, готовясь закрыть дверь за входившими.
   Не останавливаясь в прихожей, гости шагнули из коридора, уходившего куда-то в глубину квартиры, сразу вправо, в большую комнату. Хозяин тоже вошёл следом, закрывая за собою дверь.
   -- Я пригласил вас специально на пол часа раньше, -- начал он. -- Чтобы мы успели немного поговорить наедине. А потом начнут приходить другие братья и сёстры, и тогда мы уже проведём общее молитвенное собрание...
   Он говорил уверенно, как привыкший руководить человек, и с каким-то прибалтийским акцентом, делавшим его речь слишком правильной.
   Санитар предложил всем раздеться, любезно принял одежду и нащупав по гвоздику на двух разных стенах повесил на них Сашино пальто и Вовин "балдахин".
   -- Прошу садиться! -- предложил хозяин, указывая на "копию" того, что Саша уже видел в квартире Вовы Теплушкина.
   Все сели на такие же туристические раскладные стульчики. В отличие от Володиной комнаты, здесь стульчики были уже расставлены вокруг столика.
   -- Как вас зовут? -- спросил хозяин, обращаясь к Сашке.
   -- Саша... -- ответил юноша.
   -- Санитар, -- представился хозяин.
   Саша кивнул в знак понимания и не решился переспросить или уточнить, настоящее ли это имя или -- подпольная кличка, полагая, что все такие детали ему откроются со временем, а проявление любопытства -- вещь неблаговидная.
   -- Сейчас я принесу чай... -- Санитар поднялся из-за стола.
   -- Спасибо,.. -- начал было Саша неуверенно. -- Но чай -- не обязательно... Лучше мы поговорим, раз у нас не много времени.
   При этом Володя, сидевший справа от Саши, закашлялся. Санитар, остановившийся уже у двери, взглянул сначала на него, затем на Сашу.
   -- К сожалению, я всё равно должен выключить чайник. По-видимому, он уже кипит.
   С этими словами Санитар тихо выскользнул за дверь. Вова, не сказавший ни слова, с тех пор, как они пришли, глубоко вздохнул, как он это делал прежде, что-то рассказывая Саше.
   Через пол минуты вернулся хозяин, без чайника, сел на прежнее место. И Вова снова выразительно вздохнул.
   -- Мы будем пить чай, когда придут все остальные, брат Вова, -- сказал Санитар, улыбаясь. -- Ты не возражаешь?
   Бывший хиппи заулыбался в ответ, качнулся на стульчике, наклонился вперёд, но опять ничего не сказал.
   -- Можно я перейду "на ты"? -- предложил Санитар и проницательно взглянул Саше в глаза.
   -- Да, конечно! -- поспешно согласился Волгин, не зная, однако, как ему самому обращаться: просто "Санитар" или "Брат Санитар".
   -- Брат Вова, -- продолжал Санитар, -- Рассказал мне о вашем общении... Учитывая твой повышенный интерес, брат Александр, к теоретической, так сказать, части религии, мы решили, что будет лучше, если руководством над твоей душой займусь я.... Конечно, если ты не будешь возражать...
   Санитар замолчал. Саша смотрел на него широко раскрытыми глазами, едва успевая переваривать информацию. Руки хозяина лежали на столике, без движения, опираясь локтями на колени, поскольку столик являлся слишком лёгкой для них опорой. Только сейчас Саша обратил внимание на свечу, стоявшую в центре стола, на чайном блюдце, и -- чётки, лежавшие рядом, в этом же блюдце. За спиной Санитара находился какой-то топчан, похожий на медицинскую кушетку. Над ним, на стене, висела пожелтевшая от древности страница, непривычно большого размера, с каким-то текстом. Все остальные стены были пусты. Лишь за спиной Саши находился старый платяной двустворчатый шкаф. И у батареи радиатора, под окном, расположенном между шкафом и топчаном, на полу стоял транзистор "Спидола". старой модели, с вытянутой и обломленной антенной.
   Вся эта обстановка, его манера говорить, кличка, акцент Санитара будто бы заворожили Сашу, лишили его способности рассуждать. Он сидел, затаив дыхание, в затянувшемся шоке и недоумевал, как это вдруг он попал сюда: ведь только что они с Вовой шли по улице, поднимались по лестнице, и вдруг оказались в этой странной квартире, в этом необыкновенном мире, где жил этот обаятельный человек! Будто бы кто-то выдернул Сашу с улицы за волосы и посадил в этой комнате. И от этой резкой перемены он никак не мог придти в себя...
   -- Хорошо... -- сказал он, сам не зная на какой отвечает вопрос. -- А что это? -- Саша указал на стену с листом.
   -- Это страница из старинного Евангелия, -- ответил Санитар.
   -- Можно я посмотрю?
   -- Да, пожалуйста...
   Саша поднялся, вышел из-за стола, подошёл к стене и попробовал прочитать по старославянски:
   "Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, -- да уверует мир, что Ты послал Меня."
   Вчитываясь, Саша не удержался и опёрся коленом о край топчана, прикрытого тонким покрывалом. Топчан был твёрд, как деревянная скамья. Вернувшись на своё место, он то и дело поглядывал то на страницу Евангелия, старославянский текст которого пока ещё не достиг его сознания, то на топчан, пытаясь понять, действительно ли там ничего нет кроме тонкого покрывала.
   В это время где-то глубоко из стены, рядом с дверью, раздался лёгкий стук.
   Санитар поднялся.
   -- Извините...
   -- Он спит на этом? -- поинтересовался Саша, обращаясь к Вове и указывая на топчан, когда Санитар вышел открывать дверь вновь прибывшему.
   Теплушкин кивнул головой.
   Вошли две молодые женщины. Одна -- высокого роста, лет тридцати пяти, другая, напротив низкая, неопределённого возраста в промежутке между восемнадцатью и двадцатью пятью, -- обе со странным печальным выражением лиц.
   Санитар взял у одной пальто, у другой -- куртку, за неимением достаточного количества гвоздей в стенах, положил на кушетку.
   Первую женщину, с цыганскими чертами лица и сухогрудой, сутулой фигурой звали Татьяной. Другую, с непомерно развитым торсом и лицом, чем-то напоминающим маленькую и добрую ручную обезьянку, звали Ириной.
   Обе сели за стол, рядом с кушеткой, там, где только что находился Санитар.
   -- Сейчас должна подойти ещё одна сестра, -- сказал Санитар, -- И тогда мы начнём...
   Наступила пауза.
   -- Брат Александр, -- вдруг прервал молчание хозяин, обращаясь к вновь прибывшим, -- Будет посещать нашу группу.
   -- А как же быть с Никаноровыми? -- робко спросила Татьяна.
   -- К сожалению, с ними не совсем всё ясно, -- ответил Санитар. -- Они ещё, как бы, не решили, где им быть. Тем не менее, мы будем общаться с ними, но по другим дням.
   Санитар повернулся к Саше.
   -- Чтобы не привлекать внимание властей, -- пояснил он, -- Мы должны ограничивать количество посещающих до пяти человек. -- Он посмотрел на Вову, -- Что-то сестра Оля задерживается...
   Вова пожал плечами.
   -- Подождём ещё пять минут, -- добавил Санитар.
   Прошло с пол минуты. Хозяин кашлянул.
   -- Пока есть немного времени, я поясню брату Александру, как бы, кто есть кто...
   Саша обвёл взглядом присутствовавших. Все внимательно слушали Санитара и с каким-то затаённым ожиданием смотрели на него.
   -- Сестра Татьяна, -- продолжал Санитар, -- посещает католический храм, наша старая и верная помощница в экуменической работе... -- Татьяна смущённо опустила глаза, заулыбалась. -- Она -- хранительница нашей небольшой религиозной библиотечки. Если к нам поступает новая литература, то мы всё передаём в её руки.... Татьяна в прошлом -- художник, как и Вова... -- Все взглянули на Вову. Тот заулыбался, как того требовала обстановка, а Санитар продолжал:
   -- В следующий понедельник мы соберёмся на её квартире, если Татьяна не возражает...
   -- Нет-нет! -- поспешно ответила женщина.
   -- Вот и хорошо! -- продолжал Санитар. -- Если кто не сможет придти, то связь держите через меня.
   -- А что, можно позвонить? -- удивился Саша.
   -- Да, конечно...
   -- Можно я запишу телефон?
   -- После собрания...
   -- Хорошо...
   Саша почувствовал себя неловко. Он подумал, что проявил излишнее любопытство.
   -- Сестра Ирина, -- продолжал Санитар. -- Пришла к нам из мира совсем недавно. Однако, проявила себя пламенной христианкой. Хотя она была крещена в православной церкви ещё в детстве, сейчас сестра посещает костёл.
   Ирина сидела в скромной сгорбленной позе, втянув голову в плечи, спрятав руки под столом, и пока о ней говорили, не переставала улыбаться.
   -- Ну, а брата Вову, все уже знают... -- продолжал Санитар. -- Он тоже -- православный. Но чаще всего посещает костёл хотя ради спасения заблудших душ наведывается и к другим братьям-христианам, например, к пятидесятникам и баптистам. Он -- мой первый помощник. Проводит общение с неофитами, то есть с такими людьми, как, например, брат Александр, впервые услышавший от Вовы слово Божие. Вот, сестра Ира, тоже вышла на него, найдя общее в беседе на тему об иконописи. Брат Вова, как добрый пастырь, не замедлил привести сестру Иру ко Христу, сумев разъяснить разницу между искусством иконописи и молитвой посредством иконы. Вот и теперь Вова привёл к нам нового брата -- Александра, который тоже неисповедимыми путями шёл ко Христу через знание, полагая, что оно способно заменить веру...
   Санитар остановился, поднял голову, посмотрел поверх Сашиной головы, куда-то на шкаф, где находился будильник; и Саша только сейчас ясно услышал его громкое тиканье.
   -- Мы все, -- продолжал Санитар, -- глядя на Сашу, -- собрались тут во имя Христово, найдя в Нём единственный источник спасения в этом обезумевшем мире, -- единственную альтернативу сегодняшней политической и безыдейной ситуации, в которой оказалось наше разуверившееся в былых идеалах общество. Мы -- люди разных вероисповеданий, превозмогаем нашу конфессиональную разобщённость, через Христа объединились в экуменической общине. Христос -- это главное лицо, которое нас собрало сегодня вместе, вдохновило и вооружило орудием молитвы против сил дьявола... Большинство людей живет, не отдавая себе отчёта, зачем они пришли в этот мир. Они не верят ни в Бога, ни в дьявола, тысячами уходят прямо в ад. И дьявол торжествует. Папа Павел Шестой сказал, что беда нашего общества в том, что многие не верят в существование дьявола. Тогда как он так же реален, как и Бог. Вот почему даже христиане, посещающие Церковь по традиции, оказываются подверженными его воздействию, ошибочно полагая, что зло -- это лишь недостаточность добра... Но о таких нас уже предупреждал апостол...
   ...Саша слушал речь Санитара, находя её созвучной со многими собственными мыслям и вылавливая из неё вопросы, которые раньше у него не возникали или на которые пока не знал, как ответить.
   "Действительно". -- думал он, слушая импровизацию своего нового знакомого -- "Это удачно, что Санитар будет учить меня... Ведь Вова, видно, и многих слов-то таких не знает..."
   -- Перед лицом пропасти, у которой оказалось человечество ХХ века, -- продолжал Санитар, -- Единственный путь для сохранения мира на земле -- это движение за объединение всех церквей. И христиане, и мусульмане, и буддисты -- и даже ещё неверующие в Бога люди доброй воли -- такие как брат Александр, например, (Санитар снова взглянул на Сашу), -- Должны собраться воедино, ради всеобщего спасения... Так, давайте же помолимся за спасение мира и всех заблудших, за властей и правителей, чтобы Бог вразумил их воздержаться от зла и преследования тех, кто возлюбил истину...
   В это время послышался лёгкий стук в стене.
   -- Это, по-видимому, сестра Оля, -- Санитар поднялся, взглянул на часы, направился к двери.
   "Почему он сказал, что я -- неверующий"? -- подумал Саша.
   Вова выпрямился, глубоко вздохнул. Другие последовали его примеру, приводя в некоторое движение занемевшие от не совсем удобной позы сидеть суставы.
   Вошла девушка, лет двадцати, высокая, с плотным телосложением, в длинном приталенном зелёном пальто; стала расстёгивать пуговицы, начиная с нижней.
   -- Я прошу прощения..., -- тут же сказала она.
   -- Ничего, мы как раз успели обсудить некоторые вопросы, -- тем же мягким спокойным голосом сказал Санитар, взял у неё пальто и аккуратно положил на кушетку, поверх другой одежды.
   -- У вас тут как тепло-о! -- сказала девушка, а точнее пропела с какой-то необычной интонацией, подходя ближе к собравшимся и отыскивая глазами место, где сесть.
   Санитар вытащил откуда-то ещё один стульчик и поставил рядом со своим.
   -- Проходи, сестра Оля! -- сказал он, продолжая улыбаться.
   Девушка прошла за спинами Татьяны и Ирины к окну, села рядом с Сашей. За нею последовал Санитар. Когда, наконец, все расположились, хозяин чиркнул спичкой о коробок, неизвестно откуда уже оказавшийся в его руках, зажёг свечу.
   -- Брат, погаси, пожалуйста, свет, -- сказал он проникновенным голосом, -- и Вова, поднявшись, прошёл через всю комнату к двери и щёлкнул выключателем.
   Стало темно. Пламя свечи нервничало, никак не приноравливаясь к своей работе. И затихшие люди вокруг него, будто бы ждали, когда оно успокоится, прекратит потрескивать. Саше сделалось как-то неловко.
   "Что это!? Зачем такая показуха!?" -- заколотилась его мысль -- "Расчёт на то, что я -- новичок? Но нет же! Я им не покажу виду! Буду молчать, как все!"
   И всё же, Саша почувствовал, как напряглась на его виске и часто запульсировала какая-то жилка. Он готов был уже поменять позу, вздохнуть и что-то спросить -- как вдруг Санитар громко прошептал:
   -- Ирина...
   И тут же Ира, будто ожидая этого мгновения, тихо заговорила:
   -- Если принёс ты дар свой к жертвеннику и вспомнил, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, -- она сделала выразительную паузу, -- И пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой... Ибо Бог хочет милости, а не всесожжений...
   Саша осторожно огляделся вокруг. Все сосредоточенно смотрели на свои руки, в которых держали чётки. Лишь Санитар был без чёток, хотя его голова была так же склонена, и взгляд направлен мимо края стола, в пол.
   -- ...Да пусть Сам Дух Святой ходатайствует за нас Своими воздыханиями неизреченными... Аминь, -- услышал Саша конец молитвы.
   И все повторили хором: "Аминь!"
   Но это оказалась только вступительная молитва. Дальше у всех в руках задвигались чётки: хором прочли "Верую". затем три раза те самые слова, со страницы Евангелия, что висела у Санитара на стене: "Да будут все едино..." А потом заговорила Татьяна:
   -- Тайна первая! -- провозгласила она. -- "Благовещение". И после небольшой паузы начала о чём-то сбивчиво молиться, повторяясь и оговариваясь, но всё же с трудом продвигаясь к какому-то логическому концу, никак не связанным ни с Богородицей, ни с явлением Ей Ангела. Вместо "Аминь" Таня начала читать "Отче наш". и сразу же все подхватили и стали молиться хором, внеся этим какое-то странное оживление. А затем все начали повторять одно и то же: "Господи, Иисусе Христе, помилуй нас". и усиленно прощупывать шарики на чётках, пока по неизвестной Саше последовательности не добрались до "Тайны второй". называвшейся "Посещением". которая по очереди досталась Вове.
   Вова молчал минуты две, потом тяжело вздохнул и помолчал ещё с пол минуты. И видимо, так и не сумев найти нужных слов, перешёл к "Отче наш". И все послушно подхватили молитву, заглушив Вову, который, будто бы отступил в тень и вовсе пропал из мысленного поля зрения.
   После "Отче наш" и десятикратно повторенной молитвы "Господи, Иисусе Христе, помилуй нас". все неожиданно замолчали. Саша долго не понимал причины возникшей паузы, пока, вдруг, Санитар, не произнёс:
   -- Тайна третья: "Рождество". -- и затем тихо добавил:
   -- Брат Александр...
   Саша подался всем телом вперёд, вдруг осознав, что молитвы читаются по кругу, и, оказывается, наступила его очередь -- вот почему возникло некоторое недоумение: все полагались на самотёк, и только Санитар, зная, что случится, решил как бы "проверить" неофита на сообразительность.
   Сначала у юноши всё в голове смешалось, оттого, что он должен был молиться вслух. Он попробовал сосредоточиться, поменял позу, сел поудобнее и вдруг, сам не зная как, начал:
   -- Подобно тому, как Ты, Христос, пришёл в этот мир беспомощным Младенцем и должен был пострадать за нас, людей, так и мы -- ещё более беспомощны в этом жестоком мире без Твоей поддержки... Ты твёрдо веровал в Пославшего Тебя Отца, и эта вера дала Тебе мужество пройти через все грядущие страдания... Мы веруем в Тебя... Помоги же возродиться заново духовно, как Ты говорил Никодиму; и не терять присутствия Святого Духа в наших душах. Аминь.
   Опять наступила тишина. Саша окончил молитву, довольный тем, что всё у него вышло гладко -- видимо он, сам не заметно для себя поднапропитался радио-проповедями. Не зная, что делать дальше, он взглянул на Санитара. И тогда тот начал читать "Отче наш". и все следом поддержали его хором. Поглощённый впечатлением от преодоления какого-то своего внутреннего барьера, Саша не запомнил, о чём молилась затем Оля, и как закончился весь "молитвенный круг". Он пришёл в себя, когда Вова неожиданно зажёг верхний свет, а Санитар задул свечу.
   Некоторое время все сидели молча, будто ошеломлённые чем-то необычным, что у каждого бессознательно выражалось каким-то особым выражением на лице. Саша силился понять, что такое случилось, и тоже не мог осмыслить того факта, что на самом деле произошёл нелегальный коллективный религиозный ритуал молитвы.
   Наконец собравшиеся стали понемногу приходить в себя. Санитар, кашлянул и, поднявшись из-за стола, сказал:
   -- Сейчас мы будем пить чай!
   Всё оставшееся время, проведённое за спонтанным разговором на различные темы, Саша, тем не менее, продолжал пребывать в каком-то странном внутреннем оцепенении, хотя и живо участвовал в разговоре: спрашивал и сам вставлял реплики, пробуя показать, что тоже осведомлён во многом, касающемся религии.
   Покидали собрание так же по очереди. Первыми ушли Татьяна с Ириной, затем -- Оля, и спустя минут пять -- Саша с Вовой. Однако, на автобусной остановке они все встретились, молча ехали, рассредоточившись по разным местам салона и только изредка обмениваясь понимающими взглядами, как бы внутренне оправдывая свою неловкость необходимостью в конспирации. Они друг за другом вошли в метро, доехали до станции "Площадь Ногина". Перекинувшись напоследок многозначительными взглядами и подняв кверху указательный палец, расстались.
   Оля с Татьяной поехали в сторону Текстильщиков, Ира с Сашей и Вовой -- по Калужской ветке. Продолжая неловкое молчание, Саша почувствовал, что ему немного жаль, что не Оля, а Ира, оказалась его попутчицей. Он поймал себя на этой мысли и тут же спросил себя, мог бы он полюбить Олю? Но вопрос показался ему глупым в сравнении с тем, что итак уже многое открывается перед ним. Теперь ему предстояло ждать целую неделю до следующей встречи с Санитаром, но он уже сейчас сгорал от нетерпения, зная заранее, как тяжело будет это ожидание.
   Оказавшись дома уже в первом часу ночи, счастливый, он поспешно юркнул под одеяло...
   Ему стали вспоминаться отдельные фразы Санитара, сказанные с его неподдельным акцентом...
   "К сожалению, я должен выключить чайник... Мы будем пить чай, когда придут остальные братья и сёстры... И если ты не будешь возражать, то... да будут все едино... Поэтому... я... сплю на этом... И ещё одна сестра... И когда всё будет ясно... мы... как бы... начнём... Но по другим дням... А пока... есть немного времени и для брата Александра... А в следующий понедельник... мы положим его в нашу экуменическую библиотечку... Если Татьяна не возражает... И это -- единственная альтернатива перед лицом пропасти и существования дьявола... Чтобы мы успели поговорить наедине... Пока не пришла Оля...
   Саша уже погружался в сон... Какие-то странные лица мелькали перед ним, но среди них не было одного. И лишь совсем уже засыпая, он увидел её.
   "У вас тут как тепло-о! -- сказала она и взглянула на Сашу.
   И последний звук этой фразы, пропетый со старо-украинским акутовым ударением, уже перешёл в сновидение, сразу увлёкшее его в реальность, так похожую на сказку, неведомую и привлекательную, ради которой готов на любые жертвы -- лишь бы соприкасаться с нею... и даже быть обманутым сознательно...
  

0x01 graphic

2. КРУТОЙ СПУСК

  
   С этого дня Саша начал регулярно посещать собрания. Вскоре он привёл к Санитару Володю-дворника, которого определили в "пятёрку". собиравшуюся по другим дням. В ту другую группу перевели и сестру Олю. С дворником Саша, тем не менее, продолжал встречаться, как раньше, хотя и реже, но по старой привычке -- в пивной. Он всё ещё не мог избавиться и от приёма лекарств. Уже более не боясь армии, в Университете Саша стал бывать всё реже и реже. Хотя к собраниям он по-прежнему относился серьёзно, перемещение Оли в другую группу его сильно разочаровало. Он давно был морально и духовно готов креститься, но Санитар не советовал обращаться в официальную церковь, обещая, что скоро выдастся случай провести Крещение тайно, без регистрации. Чтобы лучше подготовиться к ожидаемому таинству, Саша стал встречаться с Санитаром наедине.
   Однажды он встретил у него и Олю. У неё был печальный вид. Санитар провёл общение с обычным молитвенным розарием и чаепитием, вдохновил молодых людей какими-то яркими мыслями, своими воспоминаниями и даже шутками, в чём у него был особый талант, и отпустил их уйти вдвоём.
   Был солнечный морозный день. Они вышли из подъезда. И чтобы не поскользнуться, Оля сразу подхватила Сашу под руку. Так они отправились к автобусной остановке. После общения с Санитаром печаль у девушки несколько развеялась. Саша испытывал радость от встречи с нею, и, может быть, даже Оля почувствовала это?
   "Какой, всё-таки, мудрый и замечательный человек, Санитар!" -- подумал Саша, -- "Зная, что у Оли какие-то неприятности, он сделал так, чтобы я её проводил, и, может быть, тоже, как-то подержал её". ..
   -- Давно ты знаешь Санитара? -- поинтересовался Саша.
   -- Нет. Около месяца. А ты, брат Саша? -- ответила Оля, сразу входя в роль "сестры". Саша почувствовал игру и не поддался, продолжая разговаривать серьёзно.
   -- И я недавно... А как ты вышла на него?
   -- В Костё-оле познакомилась, -- она пропела звук "о". как делала это всегда.
   -- Ты тоже в костёл ходишь?
   -- Да...
   -- А ты крещёная?
   -- Да... Меня ба-абушка в детстве крестила. -- Оля пропела "бабушку". как-то ласково, и Саша почувствовал от этого её "пения" странное душевное тепло и расположение к девушке, как если бы, она была ему любимой сестрой. Саша взглянул на неё -- Оля улыбалась.
   -- По-огода какая хорошая! -- добавила она. -- А ты -- крещёный?
   -- Я -- нет... Мои родители -- неверующие... Я совсем недавно пришёл к Богу.
   -- Правда? Расскажи, как! Наверное это -- Санитар?
   -- Нет... Я сам уверовал... Поэтому и вышел на Санитара... Точнее, Бог меня вывел на него через разных людей... Потому что я... ну... просил познакомить меня с настоящими верующими ...
   -- Невероятно! Я думала, что только Санитар всех обращает... Мои родители неверующие то-оже... Я тебя понимаю! -- Она произнесла это так, будто бы это не было чем-то неприятным. -- Мой отец -- большая шишка!
   -- Мой -- тоже партийный, -- вставил Саша.
   -- А мой устроил меня по блату в Университет! -- продолжала Оля, -- А я взяла и бросила!
   -- Правда? -- удивился Саша. -- А я как раз хочу поступить в Университет... Вот, хожу на Подготовительные Курсы.... Почему же ты бросила?
   -- Бросила почему? Ненавижу их с их комсомолом и историей КПСС! А зачем же ты-то собираешься туда поступать?
   -- Знаешь, Оля... Я ведь ПТУ окончил... От армии открутился... Но пока я учился в этом ПТУ, мне так стали отвратительны все эти тупые болваны, что учились вместе со мной, что я решил вырваться из этого болота, чтобы не быть таким, как они, и как все!.. А теперь, боюсь, что всё равно не поступлю... Всё, что помнил со школы, запустил в этом ПТУ. Пытаюсь выучить, запомнить, а ничего как-то в голову не лезет...
   -- И не нужно! Неужели тебе не противно станет учить политэкономию и материализм?
   -- Противно. Только как же ещё выучить всё остальное?
   -- А что ты хочешь выучить?
   -- Я люблю литературу. Хотел бы знать английский...
   -- Английский?! -- воскликнула Оля. -- Я его обожаю! А больше -- не английский, а американский! О, брат, Саша! Если бы ты знал, как я хочу уехать в Америку! Я обязательно уеду! Ты веришь мне?
   -- Ты, правда, хочешь уехать? -- удивился Саша и вспомнил свои детские мечты о том, как на самодельной подводной лодке он пересекает то ли Белое море, то ли Финский залив, чтобы убежать сначала в Финляндию, затем -- в Швецию, а оттуда -- в Америку! О! Америка! Страна Марка Твена и Сэлинджера, которых он обожал.
   -- Ты любишь американских писателей?
   -- Конечно!
   -- Ты читала Сэлинджера?
   -- Нет.
   -- Жалко. Хочешь дам прочесть?
   -- Да-авай... -- пропела Оля звук "а" со своей неподражаемой интонацией, остановилась и взяла Сашу под руку сильнее, чем прежде. -- Я вижу, брат, мы очень с тобой похо-ожи! -- Оля прижалась на секунду своим плечом к его плечу.
   У Саши защемило от радости в сердце. Кровь прихлынула к его вискам. И шальная мысль озарила его: "Да, ведь, я люблю её!" Саша посмотрел Оле в лицо.
   -- Мне показалось, что ты была такая печальная у Санитара, когда я пришёл...
   -- Да, у меня неприятности... -- Оля отвела взгляд, добавила: -- С родителями и с властями... из-за института... Я советовалась с Санитаром...
   -- Он что-нибудь посоветовал?
   -- Как тебе сказать... Разве ты не советовался с ним о том, следует ли тебе поступать в Университет?
   -- Нет... А почему об этом следует советоваться?
   Молодые люди уже давно подошли к автобусной остановке и продолжали разговаривать в ожидании его прибытия. Как раз в это время он подъехал и остановился. Саша почувствовал, разочарование в том, что их разговор должен прерваться.
   -- Ты придёшь завтра в костёл? -- спросил Саша.
   -- Да.
   -- Во сколько?
   -- Я прихожу к одиннадцати, -- Оля направилась к передней двери автобуса.
   -- Почему к одиннадцати? Ведь месса -- в двенадцать...
   -- Я пою в хо-оре... -- Оля стала подниматься на первую ступеньку, Саша следом за ней, боясь, чтобы кто-нибудь не влез между ними. -- Хочешь, я возьму тебя в хор?
   -- Да. А никто не будет возражать?
   -- Не-ет! Наоборот! Там петь некому. -- Они поднялись на переднюю площадку. Оля снова взяла Сашу под руку. -- Приходи к одиннадцати. Встретимся внизу. А если потеряемся, то поднимайся в хор и спроси Олю Андрюшину, то есть меня...
   В автобусе было тесно, и они оказались рядом, плотно прижатыми друг к другу. Оля, будто бы держась за Сашу, слегка обняла его, на что он так и не решился и стоял себе "балбесом" и всё размышлял, имеет ли он право позволить себе влюбляться, тогда как оба они принадлежат экуменическому братству. И поскольку это так, то нужно ли вообще задаваться этим вопросом. Разве он итак не счастлив от одного общения с нею и с Санитаром, который всех их ведёт к лучшей жизни. А ведь, стоит поддаться чувству, и охватит смятение, горячка... Он не сможет себе найти места, как это было с ним, когда он был влюблён в одноклассницу, а затем -- в немецкую девочку... А если, вдруг, любовь его окажется безответной? Так, зачем же шагать в эту бездну? Ведь уже случалось ему падать в неё... И вот, он, наконец, нашёл людей, которым удалось вырваться из этой пропасти разочарований и найти совсем иную дорогу -- дорогу к духовному совершенству. И поскольку он и Оля, -- оба на этой дороге, оба полагаются на Санитара, то не будет ли лучше оставить всё так, как есть... Ведь, в конце концов, не хочет же он с Олей -- в постель... Напротив! Если такое бы случилось, то как было бы возможно дальше оставаться у Санитара?..
   -- Оля, -- вдруг обратился Саша к своей спутнице. Она оторвала свой вновь опечаленный взгляд от окна, взглянула на Сашу. И он осознал только сейчас, что Оля на пол головы выше его ростом и, наверное, на несколько лет старше... Действительно, роль "старшей сестры" была ей к лицу.
   -- Оля, ты доверяешь Санитару? -- спросил он, как бы продолжая свою думу.
   -- Да, конечно... -- Она попробовала улыбнуться, но во взгляде у неё, будто бы, промелькнул испуг.
   Саше было достаточно этого ответа, чтобы рассеять свои мимолётные сомнения, услышать это косвенное подтверждение своим мыслям. И он внутренне успокоился.
   Молодые люди расстались в метро на "Площади Ногина". и всю дорогу домой он вспоминал детали их разговора, и время от времени чувствовал, как лёгкая волна счастья накатывала на его душу. А от мысли, что уже завтра он вновь увидит Ольгу, эта волна превращалась в мощный прилив экстаза. Дойдя до дому, он уже не сомневался, что влюблён.
   Яркое солнце, напоминало о не скором приходе весны. На самом деле была ещё самая середина зимы. Дома Саша не мог найти себе места, снял со стены свой "Спутник". и, несмотря на мороз и снег, поехал в сторону Ленинских гор, не обращая внимания на слякоть и грязь растаявшего от дорожной соли снега и -- на сигналы автомашин, с опасением объезжавших странного зимнего велосипедиста.
   Он проехал мимо своей работы, пересёк Воробьёвское шоссе и стал осторожно спускаться по крутой дороге, ведшей к самой Москва-реке.
   На половине спуска из-за отсутствия соли на дороге тормоза оказались бесполезными, и его понесло вниз по льду. Однако, Саша не испугался и продолжал выруливать, и время от времени отпускал тормоза, давая провернуться колёсам, чтобы удержать равновесие и не упасть.
   Он так сильно разогнался, что спровоцировать падение с целью остановиться, было бы уже безумием, хотя лететь дальше, вниз, было безумием ещё большим. И, тем не менее, в каком-то слепом восторге, он нёсся вниз, смутно надеясь лишь на то, чтобы на нижней дороге, на которую он должен был вылететь пулей, не оказалось бы случайной машины или людей.
   Когда он выехал на это место -- открытый пешеходный переход между станцией метро "Ленинские Горы" и обзорным эскалатором -- скорость была такой, что он уже не смел прикоснуться к тормозам. В противном случае падение было бы неизбежным и, скорее всего -- смертельным. К его счастью никакой машины в этом месте не оказалось, да и не могло быть из-за льда, покрывавшего асфальт. В этой "зоне отдыха" даже летом редко проезжал транспорт. Однако несколько человек неспешно переходили дорогу. И Сашка, увидев их, протяжно заорал: "А-а-а!". И этот крик спас от неминуемого увечья кого-то из двух иностранных туристов, с фотоаппаратами на шеях, едва успевших отпрянуть в разные стороны и проводить взглядом безумца...
   А он всё летел вниз... И зачем-то ещё раз повторил свой крик... Дорога несколько поднялась и выровнялась за оставшимся сзади переходом, благодаря чему скорость чуть-чуть упала, но теперь вновь пошла под уклон. Сколько раз "пролетал" точно таким же способом по ней Сашка! Он знал каждый её изгиб! Но то было летом.... А сейчас... Что ждало его дальше?
   Юноша знал, что внизу дорога разветвляется: правая часть пойдёт дальше, где упрётся в набережную реки; а левое ответвление уйдёт в тупиковую поляну, наверняка, заснеженную. И нужно было бы свернуть влево, хотя на такой бешеной скорости даже летом это трудно было сделать. И вот -- миг спустя -- он уже на этом месте. Но никакого разветвления нет! Левый проход к поляне завален сугробом! И нет выбора!: он несётся дальше, к набережной! А там -- впереди -- он с ужасом видит это только сейчас -- вместо дороги, вместо набережной -- нагромождение льда -- огромные угловатые глыбы!
   Каким-то чутьём он догадывается, что сделать. Саша слегка поворачивает руль влево, ближе и вдоль сугроба, но это ничего не меняет -- колёса скользят по голому льду сами по себе. И тогда он освобождает левую ступню из ремня педали, слегка касается ногой дорожного льда -- и этого оказывается достаточным, чтобы его велосипед резко повело в сторону и бросило в сугроб снега... Сашка вылетает из седла, его переворачивает через голову, и -- неожиданно -- о чудо! -- он лежит на спине, в мягком снегу, а вокруг -- необыкновенно тихо...
   Саша пробует подняться и видит, что цел и невредим! Вытаскивает велосипед из снега... Проверяет... Странно! Даже велосипед оказывается в порядке, лишь руль свернулся на бок... Он поправляет его, спускается вниз, к набережной, ведя велосипед рядом, чтобы посмотреть на глыбы льда, на которых он мог принять смерть. Убедившись в своей возможной неминуемой гибели, он поворачивает назад, поднимается вверх...
   Достигнув пешеходного перехода, где он чуть не сбил двух иностранцев, Саша вдруг ощущает необыкновенную усталость.
   Напитанный влагой, с реки, морозный ветер пронизывает его промокшую насквозь одежду. Юноша торопится скорее дойти до эскалатора, поднимается в гору, с трудом двигая рядом с собой велосипед. Он заходит в здание: там немного теплее -- нет ветра. Вспоминает о лекарствах, вытаскивает одну таблетку циклодола, и одну -- мелипрамина. От мысли, что должно полегчать, находит силы и вступает на движущиеся ступени лестницы, которые подхватывают и несут его вверх.
   Он выходит на улицу. Солнца будто бы не было.
   "Дурак!" -- ругает он сам себя, -- "Ненормальный!" -- И торопится перейти Воробьёвское шоссе.
   Затем он садится на велосипед и едет по Проспекту Вернадского, проезжает мимо арки, ведущей к новому зданию гуманитарного отделения МГУ...
   "Тут она училась..." -- думает он, с каким-то усталым безразличием, оставляя все чувства на потом и забывая, что ещё и сам продолжает посещать Подготовительные Курсы, расположенные в этом же здании... Затем он выезжает на Ломоносовский Проспект и... совсем не скоро, превозмогая себя, -- на улицу Дмитрия Ульянова...
   Наконец он дома! Мать приносит ему чай с малиной -- прямо в ванну, ругается... Уходит... Наступает тишина... Саша старается вытянуться во всю длину своего тела... Приходится поднять вверх над водой ноги, которые никак не может отогреть. Закрывает глаза... Снова опускает ноги под воду, долго лежит без движения... В голове -- тяжесть...
   Он вспоминает свою поездку, начиная с крутого спуска. Ясно выделяются различные детали, воссоздавая обратный путь к дому... Вот, он, будто бы, сворачивает с Проспекта Вернадского и въезжает в университетскую арку ворот... И дальше -- мысленно -- уже идёт пешком... Уже нет вокруг снега. Давно наступило лето. И рядом с ним -- Ольга, держит его под руку, что-то говорит... И лицо у неё всё такое же печальное... Они подходят ко входу МГУ и на прощание она подаёт ему руку. Он смотрит некоторое время ей вслед -- до тех пор пока её высокая стройная фигура в зелёном пальто не исчезает в стеклянных дверях...
   И тогда он снова садится на свой велосипед и едет домой, и... приезжает, наконец, весь промёрзший насквозь, и... поскорее залезает в ванну, и... мать, ругаясь, приносит ему чай с малиной...
   Саша открыл глаза.
   Чтобы вернуться к реальности, требовалось усилие.
   Он поднялся.
   Сел.
   Закрутил воду.
   Стало совсем тихо.
   "Как хорошо дома!" -- подумал он, с наслаждением чувствуя, как тепло проникает в глубину его тела. -- "И какой дьявол понёс меня туда? Лежал бы сейчас в морге..."
   Саша потрогал свой живот, колени, свёл вместе кисти рук, прикрыв ими бесчувственный пенис.
   И ему показалось, будто всё тело уже не принадлежит ему.
   "Такое молодое, сильное тело". -- он положил правую ладонь на сердце, -- "И когда-нибудь состарится, умрёт... А я останусь... Где я буду тогда?"
   Несоразмерность этой мысли с жизнью -- страшит...
   "Почему мне не хочется думать об этом?" -- подумал он. -- "Ведь мыслью возможно преодолеть всё... И страх смерти тоже!"
   Он поднялся, стал вытираться полотенцем.
   "Что такое со мной? Какое-то безумие! Я, видно, на самом деле болен... Неужели я, и правда, сумасшедший?!"
   И ему снова становится не по себе.
   "Как же она может полюбить такого?" -- будто кто-то прошептал ему на ухо.
   Саша вышел из ванной. Прошёл в свою комнату. Поскорее залез в постель и закрыл глаза...
  

3. ЭФИОП

  
   На следующее утро, напившись крепкого чаю, он поспешил на свидание. Болело левое плечо -- видимо, всё-таки ударился обо что-то, когда падал. В поезде метро Саша разместился в углу, подальше от посторонних глаз. На всякий случай он вложил миниатюрное западное издание Нового Завета, подаренного Санитаром, в "Настольную книгу атеиста". Этот справочник он всюду возил с собою, порою находя в нём интересные сведения о различных религиях. То и дело посматривая на появлявшихся новых пассажиров, он читал Новый Завет.
   В какой-то момент в вагон вошло большое количество людей. Прикрыв книгу, Саша потеснился, уступая место женщине с сумками. Поезд тронулся. Саша взглянул в темноту дверного окна и увидел странное отражение пассажира, стоявшего за его спиной: все люди, отражаясь в тёмном окне, приобретали как бы негативное отражение. Пассажир же за Сашиной спиной имел лишь странный абрис, темнее негатива. Саша обернулся и увидел перед собой темнокожего иностранца. Негр заулыбался.
   -- Эфиопия! Советский Союз! Дружба! -- сказал он юноше.
   -- Эфиопия? -- удивился Саша.
   -- Куфлу, -- негр протянул руку и, видя, что его не понимают, добавил: -- Мой имя -- зовут Куфлу. Патрис Лумумба. Русский язык. Карашо!
   Поезд начал тормозить. Эфиоп выпустил Сашину руку.
   -- До свидани-я! -- сказал он и направился в открывшиеся двери, вместе с другими пассажирами.
   В вагоне стало пусто. Саша занял своё прежнее место у поручня. Не успел он вернуться к чтению, как услышал рядом с собой голос:
   -- Разумеешь, что читаешь?
   Оторвавшись от книги, юноша увидел перед собой пожилого худощавого человека невысокого роста.
   -- Да...
   -- В какую ходишь Церковь? -- незнакомец кивнул на Евангелие, которое Саша старался спрятать от его взгляда.
   -- В разные... А почему вы спрашиваете?
   -- Приходи к нам, на Малый Вузовский. Знаешь, где это?
   -- Нет, не знаю...
   -- К православным не ходи! Они иконам поклоняются вместо Бога. Символам!..
   -- Символам?..
   -- Да. Надо только Богу молиться
   -- Да... Но, ведь символ -- это не Бог... Это -- как буквы. -- Саша взглянул на дверь с надписью: "НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ". -- При помощи символов мы можем узнать о Боге... Вот и Евангелие... Оно, ведь, буквами написано...
   -- Ну, тогда -- с Богом! -- И незнакомец спешно выскользнул в открывшиеся двери.
   "Что за чудеса?!" -- подумал Саша, когда поезд поехал дальше. -- "И откуда они взялись -- сначала эфиоп, а потом этот, как его, какой-то "мало-вузовский? Из института, что ли какого религиозного? Неужели и такие есть? Я и не знал..."
   Выйдя из метро на "Площади Дзержинского". Саша повернул на улицу Мархлевского и неожиданно увидел Санитара и Олю, медленно шедших по тротуару в сторону костёла. Будто почувствовав его присутствие, Санитар обернулся, увидел Сашу, но взгляд его скользнул мимо, ничем не выдав того, что они знакомы. И Саша, хотевший было нагнать их, сбавил шаг и поплёлся следом.
   Оля была в том же зелёном пальто, Санитар -- в лёгкой куртке и джинсах, совсем не шедших к его возрасту.
   Не дойдя до церковных ворот, они остановились. Саша приблизился, взглянул на ручные часы. Было без десяти минут одиннадцать.
   -- Слава Иисусу Христу! -- мягким голосом приветствовал его Санитар.
   -- Здравствуйте, -- ответил по-светски Саша. -- Вы тоже -- рано?
   Оля смотрела куда-то поверх головы Санитара, жмурилась от яркого солнца, и будто бы не замечала Саши.
   -- Да, -- ответил Санитар. -- Оля должна подготовиться... Она в хоре поёт.
   -- А со мной такой странный случай только что был! -- начал Саша, и тут же рассказал о встрече в метро с негром и с "мало-вузовцем". -- Что это такое: "мало-вузовский". ты не знаешь, Санитар? -- окончил он свой рассказ вопросом.
   -- Есть такой переулок в Москве, брат Александр, -- Санитар слегка подтолкнул своих спутников в сторону ворот, и все вошли на церковный двор. -- Называется "Малый Вузовский". Там находится дом Евангельских Христиан Баптистов. Разве ты ещё там не был?
   -- Нет...
   -- Тогда мы сможем пойти туда после мессы.
   -- Правда?! -- обрадовался Саша тому, что сможет узнать ещё что-то новое в открывающемся ему мире религии. Но тут же спохватился, подумав о том, что если пойдёт с Санитаром к баптистам, то потеряет возможность проводить Олю. -- А ты, Оля, была там? -- обратился он к девушке.
   -- Да... была... Мне там не нравится. -- Оля посмотрела в сторону костёла.
   -- Встретимся на этом же месте, брат... -- Санитар внушительно взглянул Саше в глаза, повернулся к нему боком и увлёк Ольгу в сторону. Они отошли на несколько шагов и продолжили какой-то свой разговор, которому, по всей видимости, Сашка помешал.
   Юноша направился к церкви, поднялся по ступеням, окропил правую руку святой водой из раковины, перекрестился, остановился у левой центральной колонны. Саша решил, что Оля его не сможет не заметить, и когда войдёт в храм, то легко найдёт его, если он останется тут её ждать.
   Прошло несколько минут, и вдруг Саша почувствовал, что кто-то потянул его за рукав. Это была она. Саша последовал за девушкой, которая подвела его к незаметной арке, за которой начиналась крутая лестница.
   -- Только не говори никому, что ты ещё не крещёный, -- прошептала она ему на ухо, коснувшись его щеки прядью своих волос, вылезших из-под вязаной шапочки.
   Саша молча последовал за своей проводницей.
   Они поднялись на просторный балкон, откуда открывался вид на алтарь и фреску, над ним, с изображением картины Преображения. Разделись. Оля оказалась в белом свитере, изящно облегавшем её стан, и в чёрной гофрированной юбке, по старой моде -- ниже колен. Она представила Сашу регентше, русской полячке. Хор состоял всего из нескольких старушек. Регент исполняла органную партитуру. С появлением Саши у них прибавился мужской голос, и его попросили петь басом, настолько, насколько ему бы это удалось. Рукописных партитур на всех не хватало. Поэтому Оля, вплотную придвинув свой стул, села рядом с Сашей и как-то запросто, будто родная сестра, без какого-либо ложного стеснения прижалась к нему левым плечом и коленом.
   По команде регента хор запел "Gloria". Загипнотизированный таким близким её присутствием, Саша с трудом пытался сосредоточиться на латинском тексте и меняющихся нотах. Он неверно выводил звуки, часто опаздывая и выделяясь из общего пения. И тогда его подруга то и дело толкала его в плечо своим плечом, указывая на ошибки. И ему это так нравилось, что он готов был всё время ошибаться. Тем не менее, всё оказалось не так плохо для первого раза. Регент похвалила Сашу. Повторили ещё раз "Gloria". Потом пропели "Credo". Больше времени на репетицию не оставалось: начиналась служба...
   Стараясь исполнить свою партию как можно лучше, на время забыв даже о присутствии Ольги, Саша впервые в жизни пел в церковном хоре, в торжественной тишине костёла, полного людьми, под звуки органа, и чувствовал, что этим самым служит Богу... Счастье наполняло его душу. Всё слилось воедино: Бог, любовь к Богу, к сестре Оле, к органной музыке, к латинским молитвам...
   Когда они вышли на улицу, у него было так радостно на душе, что он совсем забыл о Санитаре, который его уже поджидал немалое время. Они попрощались с Олей, подняв вверх указательные пальцы, повернули в проулок, обходя костёл с другой стороны, и направились в сторону метро "Кировская".

4. ДОКТОРСКАЯ КОЛБАСА

  
   -- Санитар, -- спросил Саша, после того, как они прошли шагов двадцать. -- А как ты пришёл к Богу? Расскажи мне о себе...
   -- Вопрос непростой! -- ответил Санитар не сразу. -- Видишь ли, брат Александр, я родился в Латвии уже после того, как туда пришли красные. Мама крестила меня в детстве. Она -- глубоко верующая женщина. Когда я повзрослел, то начал распутную жизнь. Я многое познал. И однажды наступило пресыщение, и я понял, что такая жизнь не приносит счастья. Я был в отчаянии. Хотя я и слышал о Боге от верующих людей, однако, не придавал значения их словам. И тем не менее, что-то повело меня однажды в Церковь...
   Как-то раз я сидел в пустом костёле, и мне открылся Христос и сказал, что нужно делать. И я отказался от своих привычек, порвал связи с приятелями, покаялся и уехал в Москву, чтобы начать новую жизнь. Многие надо мной смеялись, думали, что я сошёл с ума...
   -- И как давно это было? -- поинтересовался Саша, видя, что его спутник замолчал.
   -- Около десяти лет назад... И вот только недавно, удалось чего-то добиться, создать небольшую экуменическую группу... Ведь наша община -- совсем молодая... Многие приходили, загорались, но скоро отпадали, не в силах порвать со своими мирскими привычками, принять Христа в глубину своего сердца... И я их не виню. Потому что сам был таким. И обо всех молюсь, чтобы Господь вывел их на истиный путь.
   -- Как же тебе удалось прописаться в Москве?
   -- Господь всё устроил...
   -- А твоя мать жива?
   -- Да. Она живёт в Риге.
   -- Почему ты выбрал Москву?
   -- Видишь ли, брат... Хотя тут рядом и Политбюро и КГБ... Тем не менее, Прибалтийская интеллигенция испорчена духом шовинизма, они ненавидят советскую власть. И политика для них оказывается важнее религии. Они закрыты для проповеди Христа. В Москве же очень много людей, готовых для восприятия Бога. Ибо Москва -- это новый Вавилон, каким некогда был Рим... Люди, испытавшие все удовольствия и разочаровавшиеся в идеалах коммунизма, нуждаются в пастыре, который указал бы им путь к истине... Плод уже созрел и готов упасть в руки ловца душ человеческих или -- в пропасть... В Москве можно многое сделать... Поэтому я оставил родину... Ведь сказано же: "Нет пророка в своём отечестве"...
   Они дошли до здания метро, с афишей кинофильма "Москва слезам не верит". прошли мимо памятника Лермонтову -- на Чистопрудный Бульвар, двинулись по его правой ветви.
   -- Здесь уже недалеко, -- пояснил Санитар. -- Всего три трамвайные остановки. У нас ещё есть время, и лучше пройдём пешком...
   -- Санитар, а как тебе открылся Христос? Ты сказал, что это произошло в Церкви, когда ты молился?
   -- Видишь ли, брат, я не могу тебе это передать... Я дал себе слово никому не рассказывать, как это было...
   Посреди бульвара, по которому они медленно шагали, образовалась подтаявшая полоса, с выступившим мокрым асфальтом
   -- Видимо, тёплые трубы отопления проходят под землёй, -- заметил Санитар, переводя разговор на другую тему.
   -- Ты знаешь, Санитар, мне тоже открылся Бог, когда я ещё работал на Заводе, -- продолжал Саша, не обращая внимания на феномен тёплых труб. -- Это было такое чувство, в котором присутствовали все доказательства Его бытия. Я находился в каком-то экстазе целые три дня!
   -- О, брат Александр, не искушайся! Ведь, ты тогда вышел из психбольницы... Не забывай об этом... Это могло быть следствием лекарств... Тебе необходимо духовное руководство...
   -- Нет, Санитар! Я работал на Заводе ещё до больницы! И это было как раз до больницы! Я никаких лекарств тогда ещё не знал!
   -- Правда? -- Санитар поворотил на него голову, посмотрел в лицо, не переставая шагать по подтаявшей полоске. -- А мне показалось, что ты уверовал после больницы... Мне и Володя -- дворник, твой друг, так говорил... Разве не он открыл тебе Христа через Евангелие?
   -- Нет, Санитар! Больница и дворник не имеют никакого отношения к тому, что я когда-то начал искать Бога, и однажды Он открылся мне... -- Саша почувствовал досаду, что Санитар хотел увидеть некую обусловленную причину его религиозности. -- Разве Бог не сам выбирает того, кому открыться?
   -- Да, конечно, брат... Каждому Он открывается по-своему... Вот, к примеру, братья баптисты, к которым мы идём, воспринимают Его через песнопения... Иногда это выглядит так наивно... -- Санитар заулыбался. -- Но это тоже хорошо... Ведь все люди разные...
   -- Да. И у католиков тоже почти вся месса основана на песнопениях.
   -- Всё это так, брат. Но у евангельских христиан по-другому. Ты увидишь... Может быть, тебе это понравится и ты даже захочешь креститься у них... Но мне, кажется, тебе всё-таки, ближе католицизм, с его аскетическим духом. А пение в хоре -- это больше подходит для девушек, таких как Оля... Они по-своему милы... В этом есть романтика... Но не влияние ли это внешнего, которое так сильно мешает нашему духовному развитию?.. Нам порой бывает важнее внешнее, чем внутреннее! Ты, ведь, наверняка, думал об этом... Это -- некий сентиментализм, который закрывает нам глаза на реальность и прячет от нашего внутреннего взора подлинный духовный мир... Помнишь, что сказано у Апостола Павла? "Есть тело душевное, а есть и тело духовное". .. Так вот, романтика, влюблённость -- это не для воина Христова. И ты увидишь, что у евангельских христиан эта сторона сентиментальности очень сильна, особенно у старушек, которые будут плакать от душещипательной проповеди пресвитера. Но пусть это тебя не пугает, как, наверное, испугало сестру Олю. У них есть, конечно, дух сектантства, замкнутости, но у них также проявляется сила последовательности и даже, я бы сказал, фанатизма... Многие у них считают, что спасётся ограниченное количество верующих, в которое войдут именно они, благодаря их исключительности. Поэтому многие из братьев баптистов и пятидесятников не воспринимают проповеди экумены. Возможно, это -- от интеллектуальной близорукости, возможно -- из ложного самоутверждения и даже тщеславия... К сожалению, человек слаб... И мы должны быть к ним снисходительны. Так что, не суди их строго. Многих людей отпугивает от Бога первое посещение молитвенного дома баптистов... Как это ни парадоксально, почему-то Господь не открывает глаза братьям баптистам на это. Они продолжают настаивать на своём... Конечно, тут играет роль и антирелигиозная пропаганда в нашем воспитании... Ты не помнишь, случайно, такой фильм про сектантов, называется "Тучи над Гродно"?
   -- Да-да! Помню! -- Саша устал слушать монолог Санитара и был рад ответить на вопрос.
   -- Этот фильм, конечно, далёк от реальности... Поэтому пусть тебя не пугает внешняя обстановка, в которой ты сейчас окажешься... Смотри, слушай и думай, подходит ли это для тебя...
   -- Хорошо, Санитар! Спасибо за предупреждение.
   Они уже прошли одну остановку. Снега стало больше, и подтаявшая дорожка пропала под ним.
   -- А давно Оля... -- начал было Саша, но ступил в рыхлый снег, уступая утоптанную тропинку Санитару.
   -- Видно власти нарочно отключили отопление, чтобы к молитвенному дому затруднить подход, -- пошутил Санитар.
   -- Скажи, Санитар, -- не унимался Саша. -- А давно Оля... -- он снова остановился со своим вопросом не решаясь спросить. -- Давно Оля пришла к нам в группу? -- И произнося "к нам". он подумал, что даёт понять, будто для него важнее группа, а вовсе не Оля.
   -- Нет. Оля пришла недавно... Санитар будто не хотел говорить на эту тему, и продолжал шагать молча.
   -- А почему она выбрала костёл, а не православную церковь?
   -- Брат Александр, -- начал Санитар свой ответ. -- Пути Господни неисповедимы. Многие люди приходят к Богу в поисках своих ложных идеалов. Так, и сестра Оля, пришла в костёл, чтобы найти там человека, выйдя замуж за которого, смогла бы уехать из Советского Союза. Но Богу было угодно устроить так, чтобы она вышла на меня, и чтобы я смог передать ей Его слово истины. И я пытаюсь это делать. Что же из этого получится -- не мне судить. Моя задача -- сеять зёрна. А что, и как, и где взойдёт или погибнет -- не моя забота...
   Санитар замолчал, но потом добавил:
   -- К сожалению, Оля, хотя и замечательная, и по-своему добрая женщина... -- он сделал паузу, выделив тем самым слово "женщина". -- она, всё же, не оставляет своей надежды выйти замуж. К тому же у неё и роман уже случился с каким-то американцем -- ещё до того, как она пришла к нам. Она-то надеется по наивности на замужество... А американским мужичкам разве этого надо, когда они приезжают по туристической путёвке в Россию? Жаль её... Я стараюсь, конечно, ей помочь... Она сильно страдает... И наверное, только наша группа даёт ей единственное утешение... Она поругалась с родителями, бросила учёбу, готовясь в Америку. А жених уехал и не возвращается. Мы же без лицеприятия принимаем всех в нашу группу. Только многие очень скоро отпадают... Я стараюсь ей помочь, и если ты сможешь тоже... увлечь её духовной стороной в религии... Может быть, однажды она сделает выбор и решит оставить свою идею...
   Они миновали вторую остановку. Из-за не расчищенного снега пришлось покинуть сквер, перейти трамвайные пути и улицу. Саша сильно озяб и промочил ноги. В голове у него как-то слегка помутилось из-за услышанного об Ольге и он, чувствуя подкативший к горлу твёрдый ком, не заметил, как они повернули в тот самый "Малый Вузовский переулок". прошли через досчатый туннель, сколоченный вдоль вечно ремонтируемой стены углового дома, и вошли в подъезд похожего на клуб здания, с двумя указателями, гласившими о расписании служб: одной для Евангельских Христиан Адвентистов Седьмого Дня, другой -- для Евангельских Христиан Баптистов, -- деливших одно здание на двоих, как бы на практике показывая свою религиозную терпимость друг ко другу.
   Санитар и Саша поднялись по ступеням и вошли в Молитвенный Дом.
   Сашин провожатый был знаком со многими людьми, которые то и дело приветствовали его. Следуя за ним по замысловатому коридору, с трансляционными громкоговорителями на стенах, и -- по лестнице, Саша поднялся на второй этаж, где находилось специальное место для гостей. Отсюда юноша увидел огромное скопление людей внизу, в зале, и -- на двух огромных балконах, тянувшихся слева и справа.
   "Вот, оказывается, куда многие ездят по воскресеньям!" -- подумал Саша с неким недоумением. На одном из балконов, левом, оказался и он, со своим провожатым. А сзади, на третьем балконе, поменьше, размещался хор, который молчал, потому что в это время читалась проповедь на сцене-амвоне -- через весь зал -- напротив хора. На левой от амвона стене находился рисунок -- разворот книги, справа -- надпись, гласившая: "Бог есть любовь". Никаких фресок, никаких украшений.
   Саша осмотрелся вокруг с неким удивлением, улавливая отдельные евангельские цитаты, выстреливавшие из проповеди человека, в строгом чёрном костюме и галстуке... И какое-то странное чувство стало подкатывать изнутри...
   Вся обстановка очень сильно напоминала митинг или партийное собрание. Только, вся разница, выходило, была в предмете, о котором говорилось с трибуны...
   Рядом с Сашей находились довольно молодые люди, внимательно слушавшие проповедника, а внизу, в "партере". похожем на вокзальный зал ожидания, со множеством скамей, -- старухи и старики, и люди прочего возраста, многие с продуктовыми сумками, которые они держали на коленях или рядом с собой, на полу.
   При эмоциональных подъёмах проповеди, снизу раздавались ответные возгласы типа: "Да, да!" или "Да, Господи!". или "Слава Тебе, Господи!" И Саша видел, как неожиданно какая-то женщина вдруг начинала качаться из стороны в сторону, всхлипывать и затем заходиться в рыданиях. Когда проповедь достигала особенного накала, то рыдавших становилось больше и, проповедник неожиданно замолкал, а вес зал громогласно восклицал: "Аминь!".
   За своей спиной Саша услышал шум отодвигаемых стульев, оглянулся и увидел, как дирижёр-регент, человек с какими-то странно выпученными глазами, взмахнул руками, а хор стал петь... И все рыдания внизу прекратились, как по команде. Хор пел слаженно, профессионально, не в пример тому, как костёле и во многих православных храмах, где бывал Саша. Юноша слушал песнопение, но смысл его не проникал в его сознание, как и смысл только что слышанной проповеди. Будто бы, через его уши лили воду, как через дуршлаг...
   Перед его мысленным взором всплывало лицо Ольги, с выражением какой-то кривой ухмылки и одновременно -- печали... Она смотрела в окно автобуса загадочным взглядом Моны Лизы... Волосы, стянутые сзади в пучок, уходили под воротник зелёного пальто... За окном мелькал яркий солнечный свет...
   Хор резко умолк. Наступила тишина, длившаяся недолго -- ровно столько, чтобы никто не успел издать никакого постороннего звука. И вдруг -- снова запели новый куплет гимна. И Саше вновь привиделась Ольга, только уже в белом свитере, плотно обтягивавшем её стан, и в длинной гофрированной юбке... Она сидела рядом с Сашей, и рот у неё был полуоткрыт, потому что она пела долгий звук "о-о" в слове "Gloria". и весь мыслимый Сашиным воображением хор в это время держал глубокую паузу... А затем, на словах "In excelsis Deo". хор включился, а Оля, переведя дыхание, посмотрела на Сашу и улыбнулась, ловя его восхищённый взгляд...
   Неожиданно пение закончилось, и Саша обнаружил вокруг себя множество незнакомых чужих лиц, устремлённых мимо него, к амвону, на который в этот момент поднимался другой проповедник.
   У Саши помутилось в голове. Он подался в сторону, делая шаг к выходу, но всё вокруг смешалось ещё более, и... неожиданно он потерял сознание...
  
   Он пришёл в себя от нашатыря, который давал ему нюхать Санитар. Саша лежал на какой-то кушетке, в маленькой квадратной комнате. Рядом стоял старик, которого он встретил сегодня в метро, и говорил Санитару:
   -- А он мне говорит, что всё, мол, кругом есть одни только символы...
   -- Видите ли, -- отвечал Санитар, поднося во второй раз к Сашиному носу склянку, -- Всё дело -- в вере... Каждому Господь открывается по-своему. И главное то, что Он всех нас объединяет и делает братьями... Братьями во Христе... Ибо Господь -- Един для всех...
   Саше снова сделалось дурно, но он, превозмогая подступавшую тошноту, запустил руку в карман куртки, вытащил пузырёк с лекарствами и прошептал:
   -- Санитар... Одну белую и одну коричневую... Я их сегодня не принимал, чтобы...
   -- "Скорая" сейчас подъедет, -- прервал его старик. -- А ты ему лучше не давай ничего. Мало ли что с ним такое... У нас тут разное бывало...
   -- Нельзя "Скорую". .. -- прошептал Саша. -- Упекут...
   И тогда Санитар взял у Саши лекарства, открыл баночку и положил ему в рот две разные таблетки.
   Саша поскорее проглотил жгучий мелипрамин, а циклодол, с отвратительным вкусом нафталина, разгрыз и развёз по нёбу -- чтобы побыстрее наступило действие.
   Минуту спустя ему стало лучше. Он поднялся.
   -- Нельзя! -- воскликнул старик. -- Сейчас "Скорая" будет!
   -- В туалет! Скорее! -- промычал Сашка, и старик посторонился, давая ему выйти и что-то бормоча вслед вслед.
   Шагнув из двери по коридору вправо, сам не зная, куда он его выведет, и, слыша за собою чьи-то шаги, Саша стал пробираться между людьми, стоявшими вдоль стен с репродукторами, из которых доносилась надрывная проповедь. В паузах между фразами наступала тишина, и был слышен лёгкий, с потреском, электрический фон переменного тока.
   "Заземление плохое на входе усилителя и, наверное, микрофонный шнур старый..." -- подумал Саша мимоходом и натолкнулся на какую-то женщину, с хозяйственной сумкой, из которой торчал батон докторской колбасы.
   "Наверное, приехала из Подмосковья". -- зачем-то отметил про себя Саша, с трудом протискиваясь между женщиной и стенкой коридора. -- "Утром отстояла в очереди за продуктами, а потом пришла сюда..."
   Вдруг справа от него открылся проход, юноша увидел входную дверь. Он быстро шагнул к ней, а за спиной услышал голос старика:
   -- Молодой человек! Вам не туда! Надо прямо!
   Но Саша, не обращая ни на кого внимания, ринулся вон из здания. Оказавшись на улице, осмотрелся. Машины "Скорой помощи" нигде видно не было. И он побежал налево, к деревянному туннелю...
   "Кажется, успел!" -- подумал он и в это время увидел двух мужчин, в белых халатах, двигавшихся навстречу ему.
   Чтобы пропустить их мимо себя, юноша потеснился к стене, а затем, выйдя из переулка, увидел и машину, с красным крестом. И тогда, не долго думая, он припустился бежать по мостовой в сторону Кировской, ни мало не заботясь о Санитаре, который, наверное, отстал ещё где-то в коридоре Молитвенного Дома. Он пробежал все три трамвайные остановки. Афиша нового кинофильма, на здании метро, показалась ему плакатом, со своим обобщённым смыслом вступавшим в противоречие надписи, что он видел на стене амвона.
   "Да! И правильно она делает!" -- подумал он, ещё раз прочитывая название рекламируемого фильма, -- Что хочет драпануть отсюда!"
   Вдруг он почувствовал предельную усталость и свернул в подворотню. Там был туалет, и он надумал туда зайти. Но туалет оказался закрытым, и на его дверь мочились сразу два мужика. Саша отпрянул назад, и бросился уже не бежать, а шагать дальше, пока не дошёл до людной Кировской улицы. Поворотив на неё, он зашагал спокойней, смешавшись с прохожими.
   Он медленно побрёл по направлению к Площади Ногина, постепенно приходя в себя.
   День клонился к концу. Солнце уже спряталось за домами.
   Через пол часа он ехал в поезде метро. Лекарство вступило в действие, и его тревога начала рассеиваться, и, вспоминая о случившемся, он радовался, что избежал встречи с санитарами скорой помощи.

5. ВРАГ НАРОДА

  
   Дома мать сразу же спросила:
   -- Кто такой Санитар?
   -- Знакомый один, -- ответил Сашка.
   -- Это что же за знакомые, с такими именами? -- удивлённо воскликнула Полина Ивановна.
   -- А это -- вроде клички, -- Саша торопился проскользнуть в свою комнату.
   -- "Клички"?! -- возмутилась мать. -- Я покажу тебе "клички"! Это с кем же ты связался? Отвечай! Где был?!
   -- Я в церкви был... -- Саша отвечал спокойно, не желая вызвать скандала.
   Полина Ивановна уже давно приметила перемены, произошедшие с её сыном и обнаружила у него религиозную литературу. Да и сам Саша не скрывал от матери, что бывает в церкви и верует в Бога.
   -- С сектантами связался! -- Мать была "сама не своя". кричала так, что в любую минуту была готова перейти на истерику. -- Вот, что значит -- психбольница! Ненормальным совсем стал! Я всё скажу твоей врачихе! Пусть опять тебя положат лечить! Наглотался таблеток -- совсем одурел! А всё книг начитался идиотских! Всё сейчас повыбрасываю! -- И в бессилии повлиять на сына она ринулась на кухню. -- Сначала все твои лекарства выброшу!
   И Сашка услышал, как она выгребла из аптечки разом все лекарства, накопившиеся за несколько месяцев из-за того, что Саша избегал их принимать, и начала открывать одну за другой баночки и сыпать содержимое в мусорное ведро.
   Он не знал, что предпринять. К тому же чувствовал себя очень плохо. И не нашёл ничего лучшего, как пройти к себе в комнату, закрыть дверь и повалиться на диван.
   Мать продолжала ещё что-то кричать. Но он накрыл голову подушкой и зажал ладонями уши.
   -- Господи, прости, ибо не ведает, что творит... Помоги, Боже... -- прошептал он.
   "Откуда она узнала про Санитара?" -- подумал он. -- Наверное, он звонил, беспокоился обо мне... Только, зачем надо было называться?"
   От усталости он не додумал свой вопрос, мгновенно погрузился в глубокий сон...
  
   Он проснулся от стука в дверь...
   -- Саша, к тебе пришли! -- услышал он голос матери, такой, будто бы она совсем не кричала на него только что.
   Он протёр глаза, приподнялся, сел на край дивана.
   Дверь отворилась. В комнату вошла она. Саша вовсе не ожидал её. Это была не Оля, и даже не немецкая девочка, имени которой он не знал... Это была девочка из его класса, Лебедева Лена, из-за неудачной любви к которой он, как бы назло своей судьбе, бросил школу и -- назло самому себе -- поступил в ПТУ.
   Хотя он проучился с нею в одном классе целых восемь лет и два месяца, она никогда не приходила к нему. Лишь он был у неё дома один раз, когда был совсем маленьким, и приходил возвратить прочитанную книгу "Приключения Буратино".
   Лена была замечательна... В такой же, как всегда, школьной форме, с аккуратно выглаженными воланчиками фартука.
   -- Здравствуй, Саша! -- сказала она, остановившись в дверях. -- Ты так долго болеешь, что, наверное, совсем запустил учёбу... Я принесла тебе домашнее задание...
   -- Ты... сама... пришла? -- Саша почувствовал сладкое блаженство, растёкшееся в груди.
   -- Нет... Меня Нина Борисовна послала...
   -- Кто такая Нина Борисовна?
   -- Это же наш классный руководитель... Разве ты забыл?
   -- Ах да! Но ведь она была в восьмом классе... А ты сейчас уже в десятом?
   -- Нет. Я уже давно закончила школу...
   -- Закончила? Совсем? А где ты сейчас?
   -- Я -- в институте...
   -- Тогда... Почему ты тогда пришла?
   Лена молчала. И Саше стало неловко оттого, что он, видимо, спросил что-то не то... Он почувствовал недоумение, напрягся, пытаясь понять, в чём дело... Стал всматриваться в лицо Лены, засиявшее каким-то странным ярким светом, исходившим из окна, за Сашиной спиной, и когда он всё понял, то проснулся.
  
   В дверь стучали.
   -- Тебя к телефону! -- услышал он голос матери. И по её интонациям понял, что она будто бы успокоилась.
   -- Одну минуту, пожалуйста, -- отвечала она вежливо в телефон. -- Сейчас он подойдёт.
   Это звонил Санитар, уже во второй раз, беспокоясь, всё ли благополучно. Саша отвечал ему односложно, зная, что мать подслушивает. Согласился с приглашением Санитара встретиться завтра вечером.
   -- Мы проведём маленькое общение, -- пообещал Санитар, и у Саши появилась смутная надежда, что он снова увидит Ольгу.
   Положив трубку, он почувствовал, как недавняя депрессия медленно откатывает.
   Вернувшись в комнату, он вспомнил свой сон, оставивший какое-то светлое и тёплое чувство, будто бы Лена на самом деле только что здесь побывала.
   "Так вот почему она приснилась..." -- подумал он, радостно улыбаясь, и постояв некоторое время, чтобы удержать в сердце вернувшуюся забытую радость, направился на кухню, поставил на плиту чайник и зажёг газ.
   На улице уже совсем стемнело, но Саша не почувствовал тревоги, которую обычно испытывал выглядывая из окна в холодные ночные сумерки. Приготовив чаю, он поспешил к себе в комнату. Закрыв дверь на щеколду, он поставил чашку с чаем на низкий самодельный столик, зажёг свечу, сел на диван, служивший ему кроватью, раскрыл Новый Завет и погрузился в чтение...
  
   Высыпав все лекарства в пустое помойное ведро, Полина Ивановна опорожнила его в унитаз и спустила воду. Вернувшись на кухню, она остановилась у окна и призадумалась. Глядя на улицу, она постепенно успокоилась, пожалела было, что так обошлась с больным сыном, лишив его лекарств. "Ничего!" -- сразу же успокоила она себя, -- "Сходит лишний раз к врачу". На глаза снова навернулись слёзы. Она почувствовала жалость к себе, что такое несчастье -- больной сын -- постигло её, и что теперь, новая беда -- какая-то тёмная жизнь юноши -- его неожиданное увлечение религией, ассоциировавшейся в её сознании исключительно с покойниками и сектантами -- изуверами. Больше всего теперь тревожили её Сашины новые знакомые, о которых он избегал с ней говорить, но влияния которых она не могла не замечать: он вынес из своей комнаты почти всю мебель, положил на диван фанерный щит, постелив "для мягкости" лишь тонкое покрывало, поставил свечу, в чайном блюдце, и положил рядом с ней страшную вещь -- чёрные чётки! Он оклеил одну стену чёрной бумагой, повесил на ней самодельный деревянный крест, начал в одиночестве подолгу запираться в своей комнате и находиться там в полнейшей тишине на протяжении многих часов. И ещё она обнаружила у него религиозные книги, и одна из них была издана в Брюсселе!
   "Опутали! Вовлекли в секту! Иностранцы!" -- Эти мысли повергли её в бессильное волнение. -- "Неужели это коснулось нашей семьи?" -- думала она. -- "Почему? Уж лучше бы пил, как раньше!"
   Но думать об этом не хотелось. Она обманывала себя, говоря: "Наверное ошибаюсь... Всё объяснится..." И тем не менее, Полина Ивановна не могла не видеть, что её сын стал каким-то чужим... Он перестал что-либо спрашивать, будто заранее знал, что ему ответят. И сам ни о чём не разговаривал, ничем не интересовался, пропадая в своей комнате. Какая-то стена неожиданно выросла между ними. И разрушить её уже было нельзя вовек. Она это чувствовала. И понимала, что ни он, ни она не уступят друг другу своих идейных позиций.
   "И как это так!" -- возмущалась она в душе. -- "Отец -- коммунист, бывший фронтовик -- подполковник! Я -- комсомолка, вольнонаёмная, защитница Родины, всю войну мёрзла на крайнем Севере! Ради чего?! Чтобы родной сын стал врагом народа, спутался с сектантами?!"
   Она ходила по кухне, не находя себе места.
   "Поговорить с отцом? Пустое дело! Тот всегда возвращается домой пьяным... Обратиться самой в милицию или сначала -- к врачихе?"
   Полина Ивановна увидела на кухонном столе пустые пузырьки от лекарств. Собрала их и опустила в помойное ведро. В это время зазвонил телефон.
   "Ничего!" -- продолжала она свою думу, направляясь в коридор. -- "Буду пока наблюдать... И однажды всех выведу на чистую воду!"

6. СПИРАЛЬ

  
   В самый разгар зимы Николай простудился и здорово заболел. Он получил больничный, попытался лечиться народными средствами, но почувствовал себя хуже, и тогда перешёл на прописанные антибиотики.
   Через неделю он пошёл на поправку и подумывал уже, не отправиться ли на прогулку до магазина, как однажды утром его так неожиданно скрутило, что он едва добрался от кухни до кровати.
   Целый день и ночь Круглов пролежал, не в силах повернуться от боли, пронизывавшей весь его организм изнутри.
   "Вот она, смерть, подошла..." -- подумал он с тоской, позвал жену, стал давать советы, что ей делать после его кончины.
   Вызвали врача. Тот пришёл лишь к вечеру, пощупал дяди Колины бока, послушал стетоскопом его дыхание, предположил камни в печени, посоветовал поставить для начала клизму и ушёл.
   С горем пополам сделали клизму с подсоленной водой. Немного полегчало, Николай уснул.
   Утром, пока он ещё спал, жена ушла в поликлинику к своему врачу. И когда он проснулся, то с трудом поднялся, сходил в туалет, вернулся в постель. Боль из всего тела перешла в левый бок и вместо острой стала тупой и постоянной.
   Дядя Коля лежал и, вспоминая умершего Сергея Тишина, задавался вопросом: то же ли самое тот чувствовал, когда его прихватило в первый раз, и жалел, что не решился расспросить, пока тот был жив.
   Чтобы отвлечься от тягостных мыслей, он включил трансляцию. Передавали его любимую программу: "Время. События. Люди."
   "Уже обеденное время, значит". -- подумал он и представил как на Заводе, под звуки трансляции, наполняющей цех торжественной музыкальной заставкой, он движется по коридору, со знакомыми трубами, въевшимися в многослойную краску стен, к выходу, направляясь к своему секретному месту -- Расстоянию между пристройками, где можно без опаски выпить и спокойно подремать на досках, несмотря на зиму, ибо снег в этом заводском оазисе никогда долго не лежит, благодаря микроклимату, созданному отопительными подземными трубами, так что там всегда пахнет сырой прелой землёй, напоминая о весне...
   Музыка кончилась. Началась передача о вреде курения и алкоголизма. Она отвлекла Николая от воспоминаний, вернув к грубой действительности...
   Дослушав передачу до конца, дядя Коля с трудом поднялся, отправился на кухню, чтобы выпить воды, что советовал делать вчерашний врач.
   Глядя в окно на пасмурное небо, он как раз выпил целый стакан кипячёной воды, когда обратил внимание на усилившиеся крики брани, живших над ним соседей -- мужа с женой -- скандаливших почти каждый день. Николай хотел было двинуться назад, как его слух привлёк резкий звук захлопнувшегося окна -- и прямо перед его глазами пролетел какой-то предмет. Дядя Коля сделал шаг назад -- к подоконнику.
   На голых ветках дерева, прямо под самым окном Николая, продолжая ещё раскачиваться, висел странный предмет, по форме напоминавший пружину, выдранную из матраса Гулливера.
   Дядя Коля приблизил лицо к холодному стеклу, прислонился к нему лбом. От его дыхания стекло сразу же запотело, и рассмотреть предмет не удалось. Он протёр окно кухонным полотенцем, начал опять всматриваться.
   Брань наверху усилилась. Послышался топот, хлопанье дверей, резкие визги и выкрики. Дядя Коля пошёл в прихожую и через наружную дверь услышал шаги нескольких человек, быстро поднимавшихся вверх, мимо лестничной площадки Круглова. Затем до его слуха донеслись частые звонки в дверь верхних соседей, сразу притихших.
   Дядя Коля подошёл к двери, некоторое время стоял прислушиваясь и, наконец, желая получить какое-то недостающее для связи двух событий количество информации, приоткрыл дверь -- и сразу увидел перед собою человека в милицейской форме, который одновременно нажал кнопку звонка. От неожиданности Круглов вздрогнул.
   -- Извиняюсь, товарищ! -- сказал громко милиционер. -- Мне необходимо пригласить вас в качестве понятого.
   -- Что? -- переспросил Николай.
   -- Понятым, пожалуйста, гражданин! Пройдёмте наверх! -- скомандовал милиционер.
   -- Ась? -- Николай прикинулся, будто опять не понял.
   -- Пожалуйста, оденьтесь, гражданин! -- приказал милиционер. -- И пройдёмте!
   -- Я, энтого... болен... -- пролепетал Николай. -- На антибиотиках...
   -- Ничего... -- ответил милиционер. -- Я тоже -- на антибиотиках. Сейчас многие не здоровы.
   Дядя Коля, не закрывая двери, повернул назад в квартиру, начал одеваться.
   "Хорошо, что болею". -- подумал он, -- "А то бы и меня застукали, если б был пьян..."
   Он оделся, положил ключи от квартиры в карман, вышел в прихожию.
   "Хотя, ведь, если б не болел". -- продолжал он размышлять, -- "То был бы щас на Заводе..."
   Он захлопнул за собой дверь, направился вверх по лестнице, следом за милиционером и соседкой Кузьминой, которую уже тоже взяли в качестве понятой.
   "Эх, не надо было мне открывать дверь!" -- думал про себя Николай, -- "Лежал бы себе в постели..."
   Дядя Коля чуть не плюнул с досады.
   Подходя к квартире, куда его вели, он успокоил себя: "Ну таперече-то уж мне ничего не грозит... Понятым -- так понятым... "
   -- Глянь, дядя Коля! -- завопила жена Ивашки, Нюрка, когда Николай вошёл. -- Житья не даёт, стервец! Совсем упился! Вся фатёра провоняла первачом! С работы вчерась уволили за пьянство!
   -- Заберите его в тюрму, к чёртовой бабушке! -- продолжала горланить баба, уже обращаясь к милиционерам, остановившимся в прихожей. -- Гляньте, вона, на кухне, сколько энтого дерьма нагнал!
   Один из милиционеров прошёл на кухню, вернулся с бланком протокола, развёрнутого на планшетке.
   -- Будем составлять протокол... А где же сам виновный-то? -- спросил он.
   -- Да вона! В комнате! -- на той же ноте прокричала баба. -- Спрятался! Страшно стало, как вы пришли... А то всё храбрился! Думал, я токмо пужаю милицией-то... А вот, те, выкуси! Получай теперь!!
   Все прошли в комнату, точную копию дяди Колиной, с тою лишь разницей, что кроме чёрно-белого телевизора и дивана, на котором, поджавшись, сидел Иван, мужик, лет тридцати, в ней больше ничего не было.
   Милиционер, с протоколом, начал задавать вопросы. Иван был пьян, отвечал невпопад, впрочем, больше прикидываясь пьяным и, как бы, беспомощным, нежели был на самом деле. За него больше говорила жена, обвиняя его почти во всех смертных грехах. Под конец вспомнили о понятых, до сих пор стоявших в стороне, никак не участвуя в происходившем.
   -- Подпишите, товарищ! -- обратился милиционер к Круглову, протягивая авторучку и планшет с протоколом. -- Как будет ваша фамилия-то?
   -- А почём я буду подписываться? -- вдруг возразил дядя Коля, дождавшийся, наконец, своей очереди.
   Милиционер вскинул на него взгляд, сдвинул брови.
   -- Вы что, гражданин, не знаете, что это -- ваш гражданский долг -- выступать в качестве понятого?
   -- Я не отказываюся от долга, -- ответил Круглов. -- Токмо почём я буду подписывать, если никакого криминала не вижу?
   Иван, всё сидевший до сих пор на диване, с благодарностью посмотрел на Николая.
   -- Как не видишь?! -- закричала Нюрка на дядю Колю. -- Глянь! Вся кухня заставлена самогоном!
   -- Покажь! Тады, может, подпишу, если то правда самогон...
   Иван опустил голову ниже плеч, покрутил ею, что-то про себя пробормотав.
   По приказу милиционера он поднялся, и все, следуя за "хозяином" отправились на кухню.
   Там, на подоконнике, стояло с десяток бутылок из-под водки, все "под завязку" наполненные прозрачной жидкостью. Ивана снова усадили на единственный на кухне стул.
   -- Ты что, не чуешь, как тута воняет кругом? -- снова вступила в брань Нюрка, подходя угрожающе к Николаю.
   -- А, может, энто от тебе так воняет! -- парировал дядя Коля.
   -- Спокойно, товарищи-граждане! -- милиционер сделал шаг, встав между Николаем и Нюркой, готовой в него вцепиться.
   -- Сейчас мы предъявим товарищу вещественное доказательство, -- продолжал милиционер.... Подержи-ка Степан, протокол, -- обратился он к своему коллеге, протягивая ему планшетку.
   Через минуту милиционер уже подавал Николаю стакан, доверху наполненный самогоном.
   -- Вот! Что это, гражданин?
   Дядя Коля осторожно взял стакан, поднёс к носу, понюхал, приподнял выше, посмотрел на свет.
   -- Прозрачная, как вода! -- сказал он. -- Токмо ничем не пахнет. Я, ведь, на больничном, уж как вторую неделю. Ничего не чувствую... Антибиотики...
   -- Не чувствуешь -- так попробуй на скус! -- взорвалась баба.
   -- И то верно! -- Дядя Коля осторожно макнул в стакан мизинец, облизал, обвёл взглядом присутствующих, внимательно за ним наблюдавших. Все в ожидании его дальнейших действий молчали. И тогда дядя Коля, приподняв вверх плечи, поднёс стакан ко рту, стал медленно пить...
   Никто не посмел прервать, пока он не допил весь стакан до дна, и совсем не поморщившись, отдал его Нюрке.
   -- Ну, что? -- не выдержала она, кривясь в улыбке.
   -- Мене врач говорил давеча, -- начал дядя Коля, -- Пей, говорит, побольше воды, а то, говорит, у тебе, наверное, камни в печени...
   Наступила пауза. Дядя Коля ничего больше не добавил, хотя все ждали его суждения.
   -- Так что ж, гражданин, вы подтверждаете, что выпили самогон в нашем присутствии? -- не выдержал милиционер, переходя в нападение.
   Дядя Коля удивлённо посмотрел на него в ответ.
   -- Какой самогон? Энто? -- он показал глазами на пустой стакан, в руках Нюрки. -- Вы смеётися! Энто ж вода! На боржом старый похожа, тока без газу. Ежели б самогон был, то должон бы сразу забрать! А энто вовсе не самогон! Вода! Говорил я Ивашке: не умеешь ты самогон варить! И не пробуй! Потому как утерян предками настоящий рецепт! А он всё хотел разыграть меня: могу, говорит, настоящий первач нагнать!..
   Милиционеры переглянулись друг с другом.
   А дядя Коля продолжал:
   -- И не стыдно тобе, Нюра, поклёп на родного мужа наводить? Его ж в тюрьму посодют! А ты сама нигде не работа-ашь... На что будешь жить? Мужик он хороший, работяш-шый! Будь с ним поласковей, так и он изменитца! И про самогон забудит... Ты посмотри на мою старуху! Сколько лет мы вместе! Я, грешным делом, хошь и зашибаю часто, ан никогда не услыхал от ей плохого слова... Потому как любит! А вы самое главное в жизни потеряли! И в милицию человека сдаёте! И вся жисть -- насмарку! Какия времена мы пережили! Войну прошли! Знамо-дело, и он родился не в лёгкое время... Да и ты... Голодали... Без отца-матери... Детдомы, шпана... Знаю!
   Николай выразительно замолчал.
   Нюрка заморщилась, стала утирать ладонью слезу, вылезшую из глаза, всхлипнула.
   -- А ты, Иван, -- продолжал Николай, переходя на самогонщика. -- Глянь! Много ли ты нажил? Чего ты добился в жизни? Голы стены одне! Помрёшь -- что опосля тобе останитца? Никто и не вспомнит! Токмо ты еш-шо молодой... И пока еш-шо не поздно всё изменить... Встань! Когда с тобой старшие говорят! -- вдруг закричал Круглов -- и мужик, сидевший с понуро опущенным в пол взглядом, будто уже раньше почувствовал, что хотел от него Николай, быстро подпрыгнул, как на пружинах, выпрямился, поворотил взгляд куда-то вбок, к углу, где ничего не было.
   -- Не лёгкое у вас у обоих было детство! -- продолжал Николай свою речь. -- И сейчас не легко! Токмо никто вам не поможет -- никакая милиция -- ежели сами не поможете себе... Ежели не ухватитеся крепко друг за дружку!.. -- дядя Коля свёл вместе свои руки и переплёл между собою пальцы, -- И тогда токмо сможете выстоять!
   Он опять замолчал, взглянул на милиционера, с планшеткой, поворотившего свой взгляд куда-то к окну, мимо ряда бутылок, на подоконнике.
   -- А ты, сержант, -- сказал он, обращаясь к нему, -- придёшь домой опосля работы... Жена подаст ужин... Сядешь за телевизор... И что? Даже не подумаешь, что этот, вот, бедолага в энто время будет валяться на нарах с клопами... И всё из-за чего?
   -- Но-но, товарищ! Я -- на работе! -- милиционер было поперхнулся, но вовремя проглотил слюну.
   -- А ты, -- продолжал дядя Коля, -- ежели не веришь, попробуй сам: вода -- не вода, но и не самогон это...
   -- А что, Василий, -- обратился к сержанту его напарник, -- Давай проверим?
   Василий посмотрел в окно, не решаясь дать согласия. И тогда дядя Коля, сняв с сушилки, над раковиной, два гранёных стакана, проворно наполнил их доверху из початой бутылки.
   -- Говорю вам, вода это! -- повторил он. -- Вода и есь вода! А воду пить можно и на работе...
   Василий взял стакан, понюхал раз, другой, шмыгая носом всё сильней, чтобы учуять запах. Но, как будто ничего не уловив, он проделал всё то же, что и Николай: и посмотрел через стакан на свет, и обмакнул и облизал палец, и, наконец, так же медленно выпил до дна...
   Продолжая держать в руках пустой стакан, он с недоумением посмотрел на Степана.
   -- И правда, вроде ничем не пахнет, -- проговорил он. -- Попробуй... А то я, на антибиотиках тоже... Плохо чувствую...
   -- Я тоже болею... -- заметил его напарник, не заставляя себя долго ждать. Он понюхал свой стакан -- и быстро выпил до дна.
   -- Вода... -- подтвердил он, подошёл к раковине, открутил кран с холодной водой, наполнил пол стакана, выпил. -- Один к одному...
   -- Так что, товарищи, -- включился сразу в дело Николай. -- Вода -- дело не беда! А вот ежели б это был действительно самогон... Тo перво-наперво, откуда б он тута был? Ведь Ивашка мог бы его и купить... Ишь, голь перекатная! Всё пропил на свете! Но, токмо в энтом никакого криминалу нет... И человека за энто в тюрьму сажать нельзя! Вот, ты мне покажь самогонный ппарат... Тады был бы криминал... И тады б я подписал протокол...
   И говоря последние слова, дядя Коля внушительно посмотрел в глаза Нюрке. Та было встрепенулась, мелькнула взглядом на окошко, но потом как-то со страхом посмотрела на Николая:
   -- Ой! -- воскликнула она. -- Не надо, дядя Коля! Я ведь не хотела! Прости! И она обняла своего мужа. -- Ваня! -- И зашлась в рыдании.
   -- Верно он говорит! -- дождалась и своей роли понятая Кузьмина, молчавшая до сих пор. -- И я ничего подписывать не буду! Обычная семейная ссора, и никакого криминалу тута нету!
   При этом она повернулась и смело направилась к выходу.
   -- Будя! -- добавила она на ходу.
   Следом за ней и Николай поспешил прочь, пока милиционеры не опомнились и не надумали чего-нибудь и снова не завладели ситуацией.
   В дверях он обернулся.
   -- Ты, Нюра, заходи вместе с Ваней, -- сказал он мягко. -- Ведь, соседи же, не волки...
   Дома он первым делом подошёл к окну, посмотрел на спираль, всё ещё висевшую на дереве.
   -- Информация! -- сказал он вслух сам себе и, вспомнив цитату: "Кибернетика -- буржуазная лженаука". когда-то прочитанную в газете или услышанную на каком-то заводском собрании, -- и усмехнулся...
   -- Ан нет! Не так! -- проговорил он опять вслух и тут только почувствовал, как благотворный хмель даёт о себе знать. Он потрогал свой левый бок -- боли будто бы и не было!
   "Хорош первач!" -- добавил он мысленно, глядя на раскачивавшийся от ветра змеевик, и почувствовал голод и аппетит, отсутствовавшие всё время, пока он болел. И Николай стал вытаскивать из-под окна, где был самодельный холодильник, ящик, с картошкой, чтобы до прихода жены приготовить обед.
   Вечером пришёл протрезвевший Иван, в знак благодарности принёс бутылку самогона. Он рассказал, что милиционеры, действительно, совсем не захмелели, хотя после ухода "понятых". ещё пробыли целых минут пятнадцать, пока его жена извинялась перед ними за беспокойство, заворачивала в газету подарки -- каждому по бутылке. И те от подарков не отказались, хотя и говорили, что зачем им, мол, вода...
   -- Что-то ты, дядя Коля, с ними сотворил такое?! Они стали, вроде, как роботы замороженные... -- продолжал свой рассказ Иван. -- Ходили туды-сюды, пока Нюрка их не довела до двери.
   -- Энто твой самогон их сделал такими! -- констатировал дядя Коля. -- Видать, не утерял ты секретов производства...
   -- Змеевик у меня больно был хороший -- заметил Иван. -- А кроме того, Нюрка мне сказала, что ты ей мысленное передал сообщение!
   -- Энто какое ж тако сообщение ? -- засмеялся Николай.
   -- А такое: когда ты стал говорить про самогонный аппарат, то она, подумала: "А, вот, возьму". -- думает, -- "И всё равно упеку в тюрьму! И никакой, мол, дядя Коля не поможет... "
   "Вот". -- думает (это она потом мне рассказала), -- "Как скажу, сейчас, что змеевик-то висит на дереве, прямо под окном. И тогда, мол, будет вам криминал!"
   -- Ну и что? -- переспросил дядя Коля.
   -- Но только она так подумала, -- продолжал свой рассказ Иван, -- Как услыхала твой, дядя Коля, голос. Только голос-то этот раздавался внутри её головы, в то самое время, когда ты посмотрел ей прямо в глаза.
   -- И что же энто был за голос? -- Николай открыл бутылку, принесённую в подарок Иваном, взял со стола два стакана. Иван прикрыл один из них ладонью, отодвигая в сторону. А дядя Коля, не возражая наполнил свой до половины.
   -- "Ежели ты, мол, Нюра, скажешь про спираль, что висит под окошком," -- продолжал рассказывать Иван. -- "То, ведь, всё равно, нельзя будет доказать, что Иван её туда бросил. Тем боле, мол, что самогон весь твой я уже превратил в воду..."
   Иван помолчал и добавил:
  
   0x01 graphic

  
   -- Тут она так испугалась, что сразу бросилась в слёзы и стала меня обнимать. Помнишь? А ты тогда и ушёл..." -- закончил Иван.
   -- Видать, совесть проснулась, -- сказал дядя Коля, выпил, закусил кусочком чёрного хлеба и добавил:
   -- Ты ей скажи, Ваня, энто не я ей сказал. Энто она услыхала голос своей совести. А я -- дядя Коля посмотрел в пустой стакан. -- Кто я такой? Я, Ваня, -- грешный человек... И,.. -- он помолчал немного, -- И -- пьяница! Но я -- старый... И для мене твой самогон -- действительно -- как вода! Ты же -- молодой! Неча тобе пить так сильно! Ты войны не видал, как я! И самогон тапереча не вари совсем! Больше выручать не стану... А завтра... Приходь на Завод. Я поговорю со знакомым мастером. Он тобе на работу возьмёт.

7. МДП

  
   На следующее утро Саша почувствовал себя разбитым и, так как лекарств у него совсем не стало, то решил отправиться к психиатру за новыми. Ничего не сказав матери, он вышел из дому, будто бы на работу. Его давно уже перевели на учёт в районный психдиспансер по месту жительства, так что теперь не нужно было ездить в другой конец Москвы.
   Через пол часа Саша находился в очереди, из десяти человек на приёме к участковому психотерапевту.
   Когда он вошёл в кабине к новому врачу, полной черноволосой женщине, с азиатским разрезом глаз, на её столе зазвонил телефон, и она схватила трубку. Медсестры почему-то не было. Врачиха заправляла приёмом больных в одиночку. Следуя жесту, указывающему на стул, юноша прошёл в кабинет и сел сбоку, у стола его хозяйки.
   -- Почему ты не поедешь сама? -- продолжала врачиха по всей видимости прерванный ранее какой-то телефонный разговор.
   -- Возьми мою машину...
   -- Тогда -- на такси...
   -- Ну, я не могу долго разговаривать -- у меня пациент... Всё! Пока! -- она бросила трубку на аппарат, издавший своей чашечкой звонка, слегка тронутой язычком зуммера, робкий писк.
   Некоторое время -- смотрела перед собой, на стол, с бумагами, из-за каких-то взволновавших её новостей с другого конца провода, по-видимому, не в силах сосредоточиться на работе.
   Наконец, взглянула на юношу, нашла его медицинскую карту.
   -- Ну, как дела? Почему не на работе?
   -- Я себя плохо чувствую...
   -- Что случилось?
   -- Я таблетки вчера потерял... Всё время с собой носил... А вечером хватился -- нет... -- Сашка говорил жалующимся голосом. -- И ещё мне вчера плохо было... Голова закружилась, и я потерял сознание...
   -- Тебе какие лекарства выписать? -- Врач быстро листала его медкарту... -- "Потерял ли сознание на самом деле или немного превысил дозировку -- какая мне разница.... Пусть ходит чаще... Больше оборота -- больше фондов отпустят из Минздрава...
   -- Как обычно... Все те же лекарства... Вы знаете,.. -- ответил юноша, не желая показывать своё знание всех замысловатых названий таблеток, что ему когда-то прописали.
   Врач нашла последнюю запись, начала выписывать рецепты.
   -- Я сегодня на работу не пошёл, -- промямлил её пациент.
   Она никак не отреагировала на его замечание. Её дочка попросила выписать сильнодействующие наркотические средства, якобы для больного отца её мужа... "Темнит... Неужели для своего муженька?.. Или для себя самой?... Просит передать лекарства через каких-то третьих лиц... Уже не в первый раз... Придётся выписать на этого Волгина... Открыть больничный... Может быть потом, для усугубления диагноза, уложить в стационар..."
   Покончив с рецептами, начала что-то быстро писать в медкарте, посмотрела на Сашку, взглянула на часы. Сегодня она явно не успевала управиться с пациентами раньше срока...
   -- Придёшь через три дня! Я открываю тебе больничный! Принимай лекарства! Всё!
   -- Спасибо, Мирель Даниловна! -- Саша взял рецепты. -- До свидания!
   -- После того как поставишь печати в регистратуре, -- ответила врачиха, -- вернёшься ко мне... Пройдёшь без очереди... Мне нужно проверить, всё ли правильно делают в регистратуре... Не забудешь?
   -- Нет, не забуду...
   -- Ну, хорошо... -- Она подняла телефонную трубку и сразу стала набирать номер.
   С чувством облегчения на душе оттого, что так просто оказалось получить освобождение от работы, Саша вышел из кабинета, стал спускаться по лестнице.
   На втором этаже он неожиданно столкнулся с Вовой Теплушкиным, выходившим на лестничную площадку.
   -- Это -- ты?! -- удивился Сашка.
   -- А это ты! -- парировал Вова, улыбаясь. -- Мир тесен!
   Вместе они направились вниз. Вместе же встали в очередь, из пяти человек, в регистратуру.
   -- Как самочувствие? -- поинтересовался Теплушкин. -- Мне Санитар рассказал, что случилось...
   -- Ничего... Всё нормально... -- ответил Саша нехотя. -- Зачем он, только, назвался Санитаром... Это, ведь, вызвало у моей матери подозрение...
   -- Санитар не идёт на компромиссы... Не все так могут...
   -- А ты? Ты так же поступил бы?
   -- Не знаю, как бы поступил я... -- Вова тяжело вздохнул. -- У меня имя обыкновенное... Я как-то его не решился поменять. Впрочем, раньше некоторые мои бывшие приятели меня называли Хиппи. Но теперь такая кликуха мне ни к чему...
   -- А какое у Санитара настоящее имя?
   -- А разве ты не знаешь?
   -- Нет. Я как-то не решался его спросить.
   -- Да такое же, как у тебя, только, на западный манер -- немного иначе звучит. Сначала все звали его по имени, но потом стали называть Санитаром, наверное из-за того, что он работает санитаром в больнице. И ещё потому, что он общество наше, как настоящий санитар, очищает... Обращает к Богу таких, как мы с тобой... Меня, вот, вытащил из наркоты... Со мной ещё одного хипаря -- Сергея... Ты пока ещё с ним не знаком... Он, между прочим, крестился у баптистов и это как раз он стал так называть Санитара...
   -- А как это, ты говоришь, на западный манер? Что-то я не пойму...
   -- Потом поговорим, -- шепнул Вова, кивнув на стоявшего перед ними в очереди старика. -- Везде уши...
   Друзья умолкли, и так стояли минут пять, пока не подали в окно рецепты для печатей. Сашка вдобавок получил больничный лист. Вова проводил взглядом листок, который его товарищ аккуратно сложил вчетверо и спрятал в нагрудном кармане.
   -- Ой! -- опомнился Саша, вытаскивая назад бюллетень. -- Меня врач просила зайти на минуту без очереди. Подождёшь?
   Вова вздохнул, улыбнулся, показывая вынужденное согласие.
   Саша побежал назад, вверх по лестнице, на третий этаж.
   Войдя в кабинет, он застал врачиху одну, без пациента, продолжавшую говорить по телефону:
   -- Смотри! Чтобы это было в последний раз! Больше выручать не буду! -- Она протянула Сашке руку за рецептами и больничным листом. -- Подожди меня в коридоре! -- приказала она, прикрывая ладонью микрофон трубки.
   Саша вышел за дверь. Очередь состояла из тех же шести человек, которые находились после Сашки: два молодых толстых парня, вызывающе одетая девица, пожилая женщина, с красной сыпью на лице, два мужика неопределённого возраста.
   Через пол минуты открылась дверь. Врачиха протянула Сашке рецепты:
   -- Больничный лист остаётся у меня. Если не придёшь через три дня, будет прогул.
   -- Кто -- следующий? -- обратилась она к очереди.
   Саша направился к выходу. Вместо пяти рецептов, он обнаружил в своих руках только четыре. Убедившись, что лекарства те же самые, которые ему выписывали раньше, он поторопился вниз к ожидавшему товарищу.
   Друзья вышли на улицу.
   Погода была пасмурной. Мороза не было, с крыш капало, и сильные порывы ветра, дувшего с Севастопольского проспекта, не предвещали резкого похолодания, а, напротив, даже были приятны. Два человека, один -- с бородой и длинными волосами, связанными сзади в пучок тесьмой, другой же -- просто с длинными волосами до плеч, медленно зашагали по тротуару, обходя незамысловатую придиспансерную "зону отдыха". с редкими, недавно посаженными деревцами, и заваленными снегом скамейками.
   Саша пересказал Вове воскресное "приключение". не забыв про эфиопа и "мало-вузовского" старика, негативно отозвался о баптистском доме.
   -- Это очень интересно! -- заметил Вова. -- Какое совпадение! Прямо символика какая-то... Эфиоп... "Разумеешь ли, что читаешь". .. А что было дальше в Деяниях, помнишь?
   -- Крещение евнуха было... -- ответил Саша. -- А потом, кажется, забили камнями кого-то из учеников... Стефания или Андрея...
   -- Видишь: "крещение"! -- подхватил Вова. -- А баптисты -- это как раз те, кто крещение ставят во главу угла. У них "Крещение" считается самым главным в жизни человека. Они -- тоже христиане, наши братья...
   -- Да, я не спорю с этим, -- согласился Саша. -- Только я чувствую, будто соприкоснулся с каким-то чужим миром... Придя к ним сразу после костёла, как будто, попал из городского дворца в деревенский клуб или на заводское партийное собрание...
   -- На самом деле, -- не соглашался его спутник, -- Это -- твои грехи отпугивают тебя от братьев-баптистов и закрывают перед твоими глазами свет... У евангельских христиан очень много такого хорошего, чего не хватает нам, православным или католикам... А именно -- харизматического духа, горения сердца... Может это тебя так испугало? У них всё открыто... Они ничего не прячут. Так же, вот, и Санитар не стал скрываться от твоей матери и назвался так, как все его называют... Ты, главное, не бойся... Наступит момент, когда то, что тебя испугало, покажется тебе ничтожным. Главное -- молись, чтобы Господь открыл тебе свет истины... И чтобы все тоже поняли, что Бог -- един, и что мы все -- Его дети...
   -- Я понимаю, -- продолжал настаивать на своём Саша, -- Однако, это совсем другое... Конечно, я вижу, что они -- тоже христиане и даже лучше, чем я. Но их обряд мне чужд. Я чувствую Бога по-своему. И они даже вряд ли смогут понять меня... Я же ведь очень много наслушался их проповедей по "Радио Монтекарло". Они интересны, наводят на размышления, могут даже вызвать слёзы... Но во всём этом нет глубины, тайны... Их отношения с Богом какие-то будничные...
   -- Ну, ничего... ничего, -- Вова решил перевести разговор на другую тему. -- Я ведь тоже выбрал католицизм. И православие мне очень нравится. Для нас, людей с художественной натурой, конечно ближе Апостольская Церковь. А среди евангельских христиан, как правило, больше людей простых. Но Бог открывается вовсе не тем, кто чрезмерно много мудрствует... Я тоже теперь стараюсь искать во всём простоты, детскости... Женщины, престижная работа, деньги, роскошь, -- всё это от дьявола...
   Они повернули на Севастопольский проспект, перешли на другую его сторону.
   -- А я, ведь, знаешь, зачем сегодня приходил сюда, в диспансер? -- поменял тему разговора Вова. -- У меня сегодня была ВТЭК.
   -- А что это такое? -- поинтересовался Саша.
   -- ВТЭК -- это Врачебно-Трудовая Экспертная Комиссия, -- пояснил Вова. -- Хотят переосвидетельствовать и лишить инвалидности.
   -- Правда? -- удивился Саша. -- Так ты инвалидность имеешь?
   -- Я целые восемь месяцев косил в больнице!
   -- Много! Я отделался всего двумя.
   -- Смотри, ты, я вижу, больничный сегодня взял... Не перестарайся! А то если просидишь больше четырёх месяцев, то непременно отправят на ВТЭК.
   -- А у тебя какая статья?
   -- 4 "Б" -- шизофрения. А у тебя?
   -- 3 "А" -- МДП.
   -- А что это такое?
   -- МДП -- это Маниакально-Депрессивный Психоз.
   -- Тоже неплохо...
   -- И что теперь будет с тобой после этого ВТЭКа?
   -- А ничего... То же самое... Рецепты на лекарства будут бесплатные. Я, ведь, тоже больничные беру время от времени. Если совсем не жаловаться, то могут снять с учёта. И тогда загремишь в армию. Но такое редко случается. Не станешь являться в диспансер, как положено, придут на дом. Захотят -- могут и в больницу упечь. Им пациенты нужны... Это ихняя работа...
   Вова говорил лениво, медленно, с трудом подбирая слова.
   -- Послушай, как ты думаешь... А это не грех, что мы "закосили"? -- вдруг спросил Сашка. -- Ведь вместо нас с тобой кто-то отдувается там, в армии, и даже может погибнуть...
   Вова остановился. Некоторое время не знал, что ответить. Порывы ветра раздували полы его самокройного балдахина. Он повернулся боком к ветру. Саша обошёл его, чтобы оказаться напротив.
   -- Всё зависит от того, кто будет решать, -- сказал Вова. -- Я думаю, Христос простит... -- он тяжело вздохнул, будто вынужденный отвечать на такой вопрос, помолчал с пол минуты и, собравшись с мыслями начал:
   -- ...Это государство... действительно... сделало своих граждан в какой-то мере больными... Всех! Посмотри на наших отцов... Почти все кругом алкоголики... А мы, которые осознали это и не хотим участвовать в этой "мерзости запустения" -- мы для власть имущих -- "сумасшедшие"! Поэтому для них даже лучше не допускать нас к ихним ключевым постам... И тут наши желания совпадают! Не хотят -- не надо! Так что, я думаю, я сделал правильное решение, что "закосил". Они... не предоставляют таким, как мы, людям с тонким художественным или религиозным складом души, другого выбора... Ведь, есть же в западных странах, например, такая альтернативная служба... И вот... мы сами находим себе альтернативу, сознательно идём на лишения, надевая на себя одежду сумасшедшего клоуна... Ведь, ясно, что дальнейшая дорога для нас закрыта: ни учёбы, ни ответственной работы, ни водительских прав! И я даже согласен работать дворником и оставаться внутренне свободным человеком, нежели терпеть унижения от партийного заводского начальника!
   -- Ты тоже -- дворник, как мой знакомый Володя? -- перебил Саша начавшийся монолог.
   -- Да. И он -- тоже дворник, как я -- парировал Вова. -- Только для того, чтобы стать дворником, ему пришлось окончить институт, а потом вернуться к нулевой точке. А я дозрел до этого сам по себе, без какого-либо вуза.
   -- Володя не считает себя сумасшедшим... И в психушке не лежал...
   -- А разве ты считаешь себя больным? А разве есть на свете здоровые люди?
   -- Иногда я действительно испытываю депрессию... Вот и к лекарствам в больнице приучили. Пытался не употреблять -- начинаю плохо себя чувствовать...
   -- Значит они тебя посадили на иглу...
   -- А как ты? Употребляешь?
   -- Нет... Только для видимости, когда надо получить больничный.
   Неожиданно к остановке, неподалёку от которой остановились друзья, подъехал 684-й автобус.
   -- Это -- мой! Прямо до дома! -- крикнул Саша и побежал к остановке. -- С Богом! -- добавил он, поднимая вверх указательный палец правой руки.
   Оглянувшись на бегу, он увидел, как Вова ответил таким же знаком, и как он смотрит, успеет ли Саша добежать.
   Водитель специально подождал несколько секунд, пока юноша добежал до задней двери и впрыгнул сразу на вторую ступень, -- и тогда только поехал, закрывая на ходу двери.
   В заднем окне, к которому Саша подошёл, он снова увидел Вову-Хиппи, который уже шагал прочь от остановки, к своему дому.
   Вова жил от диспансера всего в пяти минутах ходьбы.

8. ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ

  
   Вечером Саша встретился с Санитаром на его квартире. К его досаде Оля приглашена не была, и они провели вечер вдвоём за молитвой и беседой о религии.
   Санитар, по-видимому, опасался, что посещение баптистского дома могло отпугнуть Сашу от религии вообще, старался приободрить его, говорил об экуменизме, который выше всяких конфессий, так как ищет не то, что разъединяет, но то, что объединяет. Саша уверил Санитара, что он отнюдь не отшатнулся от Бога и прекрасно понимает разницу между Богом и тем, как люди могут искажённо понимать Его и служить Ему в соответствии со своей ограниченностью.
   Они пили чай, когда Саша решил признаться Санитару в том, что волновало его больше всего -- в своей влюблённости...
   Санитар не ожидал от своего ученика такого поворота и был весьма удивлён.
   -- Видишь ли, брат Александр, -- сказал он, выслушав Сашу, -- Я думал, что в твоём сердце безраздельно поселился Христос... Сестра Оля -- хорошая женщина... Но ты уже знаешь, что она ждёт своего американского жениха... Поэтому вряд ли что у тебя получится... Я надеялся на то, что она переборет свои плотские чувства и в конечном счёте примкнёт к экумене, предав себя Небесному Жениху... Но теперь я вижу, что возникло ещё больше проблем, в том числе и с тобой. Мало того, ты даже теперь можешь помешать и ей обратиться к нам по-настоящему... Всё настолько хрупко и без этого... А теперь... Я, честно говоря, не ожидал от тебя такого...
   Санитар говорил медленно, не отрываясь, смотрел Саше в глаза, так что ему начало становиться немного не по себе от такого давящего взгляда своего наставника: Санитар как-то вдруг неожиданно переменился: из лёгкого весёлого -- в серьёзного и озабоченного человека.
   -- Я бы хотел, чтобы ты, брат, Александр, внимательно посмотрел в своё сердце и выбрал: кто для тебя важнее: Христос, отдавший ради твоего спасения всего Себя без остатка, или малознакомая женщина, добиться любви которой у тебя, к тому же, нет никаких шансов...
   Что-то возмутилось у Саши в душе от этих слов. Но он не подал виду.
   "Как он смеет так говорить!" -- подумал он. -- Именно из-за того, что добиться её любви не то что трудно, но и невозможно, как раз, именно от этого я испытываю ещё большую любовь! И если моя любовь останется безответной, то она отнюдь не потеряет своей силы! Что может остановить моё чувство?"
   -- Санитар! -- проговорил он с дрожью в голосе. -- Я так сильно её люблю, что мне совсем не нужно близости с ней. Мне достаточно её иногда просто видеть, думать о ней всю неделю, ожидая новой встречи... Мне даже не нужно, чтобы она знала о моей любви! Ведь если она и я, оба, принадлежим одному братству -- то разве нужно нам что-то ещё?! И я тоже хотел бы, чтобы она не уезжала в Америку и осталась с нами...
   Санитар оживился. Сашина влюблённость теперь показалась ему не такой опасной. Напротив, если правильно управлять, то можно было употребить её с пользой до полного обращения обоих молодых людей.
   -- Ну, это совсем другое дело! -- сказал он, улыбаясь, и становясь прежним: весёлым и жизнерадостным. -- А то мне показалось было что ты -- из той категории ловеласов, которые так и думают, как бы ухлестнуть за женщиной и соблазнить её. Ведь это не так?
   -- Нет, конечно! Я -- не такой... -- прошептал Саша, ещё не придя в себя после внушающего тяжёлого взгляда Санитара и захлестнувших его эмоций.
   -- Всё-таки, как ни казалось мне, что я умудрён опытом, -- продолжал Санитар, -- Я подумал было что ошибся в тебе, и было бы жаль расставаться... Но теперь вижу, что твоя любовь к сестре Оле не опасна. Ведь и Христос заповедал нам любить ближних, как самих себя... И если твоя любовь не стремится ко греху, то в ней нет ничего пагубного для души и для всех нас...
   -- Ты знаешь... -- продолжал Санитар немного погодя, после того как оба помолчали, каждый осмысливая положение вещей, -- Когда Вова рассказал мне впервые о тебе, то ты представился мне этаким толстым высоким молодым человеком, который любит пиво, женщин и всё такое... Но когда я увидел тебя, то понял, что ты совсем другой человек, что... -- Санитар сделал паузу, передохнул, -- Что несмотря ни на что, в твоём сердце всё-таки поселился Христос... Давай, брат помолимся!
   И вдруг он опустился на колени! Саша никогда не видел, чтобы его наставник так делал. А тот сразу же начал молиться вслух: о брате Александре, о сестре Ольге, об экуменическом братстве...
   Саша, конечно, не запомнил всего, о чём Санитар просил Бога -- слишком был возбуждён, и мысли его прыгали с одной на другую, -- но он знал одно: Санитар хочет добра, и что нужно во всём на него полагаться. Лишь бы и Ольга хотела того же...
   -- Готовься к Крещению! -- сказал Санитар на прощание. -- В следующее воскресенье приезжает один ксёндз из Польши... Ты, конечно, знаешь на память "Апостольский Символ Веры" и "Отче наш"... Все твои прошлые грехи будут прощены. Тебе нет необходимости говорить о них на исповеди... Ведь, ты вступаешь в новую жизнь! С момента Крещения -- ты сможешь по праву называться христианином. Христианство -- это не только богоизбранничество, через которое Господь вводит тебя в Своё Царство и обещает вечную жизнь. Это также ответственность... Ответственность с честью выполнять долг христианина, следовать заповедям нашего Спасителя... Это -- начало пути, на который ты вступаешь; пути самоусовершенствования, избавления от греховных страстей, помыслов, привычек... Несмотря на таинства Покаяния и Причастия, к которым ты теперь сможешь прибегать, как к целебному источнику, силы дьявола не будут бездействовать. Напротив, они способны немало навредить твоей очищенной душе. Поэтому будь особенно бдителен именно в это время... Готов ли ты, брат?
   -- Да, Санитар! -- отвечал Саша, чувствуя, что наконец-то дождался этого дня, -- Я готов! Скажи, что я должен сделать, чтобы ещё лучше подготовиться?
   -- В среду и пятницу ты можешь воздержаться от пищи... -- Санитар говорил медленно, то и дело останавливаясь. -- А главное, подготовь в своём сердце место, которое займёт Христос навсегда и безраздельно... Молись нашим экуменическим розарием... Ты, ведь, знаешь, что сам папа Павел Шестой благословил его... Положи себе за эту неделю полностью прочесть Послания Апостолов... Помни, брат Александр, что перед Крещением силы зла ополчаются особенно. Будь готов к различным искушениям. Если ты выстоишь перед ними сейчас, то в будущем сатана не посмеет к тебе легко подступиться. -- Санитар улыбнулся и продолжил своё увещевание. -- Я помню случай с одной сестрой... Она никак не могла креститься. Потому что каждый раз, именно в день Крещения, с ней что-нибудь случалось: то она сломала ногу, а затем ждала пол года, пока выздоровеет; то просто заблудилась в метро, и когда прибыла на место, то священник уже уехал. В конце концов она отпала от нас и вернулась в мир... Некоторых людей дьявол не отпускает от себя, и они погибают навсегда...
   -- Где же меня крестят, здесь, у тебя? -- поинтересовался Саша.
   -- Нет. У меня слишком опасно. Недавно опять звонили, приглашали зайти в КГБ...
   -- Правда? И что же ты сделал?
   -- Я попросил прислать повестку... Ведь так полагается по закону.
   -- И что? Прислали?
   -- Нет! Они просто звонят чтобы запугать: угрожают, ругаются матом...
   -- Ты никогда не говорил об этом раньше! -- Саша несколько опешил. -- Значит, там знают, кто -- ты?
   -- Я -- христианин. Это они знают. И я этого не отрицаю.
   -- И чем же кончился разговор?
   -- Когда начали ругаться, то я просто повесил телефонную трубку. Главное -- быть с ними вежливым. Не давать повода, ищущим повода...
   -- Они и раньше звонили?
   -- Да. Это уже не первый случай... Но... Господь -- защита моя. Чего убоюся? Так, кажется, звучит в русском переводе... Вот ещё что... За эту неделю, в качестве подготовки -- почитай псалмы Давида, особенно пятидесятый... Даже если тебе и не нужно исповедоваться в прошлых грехах, я бы на твоём месте, брат, вспомнил всё, что было в жизни... Для того, чтобы не повторять свои старые грехи в новой жизни -- когда ты станешь настоящим христианином...
   Собеседники снова помолчали некоторое время.
   -- Так где же будет Крещение? -- нарушил паузу Саша.
   -- Мы встретимся в воскресенье в метро, на Площади Ногина, у первого вагона, как ехать ко мне, сразу после утренней мессы. По телефону созваниваться больше не будем...
   -- Хорошо...
   -- Да... И если ты захочешь, то при Крещении ты можешь взять себе новое имя... Подумай об этом.
   -- Хорошо, Санитар! Я подумаю и... начну сразу же готовиться...
   Санитар поцеловал Сашу в щёку, одновременно пожимая ему руку.
   -- Мужайся! -- добавил он на прощанье. -- "Я победил мир!" -- сказал Христос. -- С Богом! -- Он подошёл к двери, открыл, вышел в тёмный коридор "коммуналки". Саша проскользнул мимо него, исчез в темноте неосвещённой лестницы.
  

9. "НИТЬ АРИАДНЫ"

  
   После ухода Ивана Николай не утерпел и допил всю бутылку. А на следующий день снова почувствовал себя нехорошо. Болела голова и печень.
   "Видать совсем старый стал..." -- думал он отпиваясь водой. -- "Надоть на самом деле бросать. Токмо, ан, никак не получается из-за всяческих обстоятельств". ..
   Николай промучился весь день, и приняв твёрдое решение больше не пить, действительно не пил всю следующую неделю. А через неделю, уже совсем выздоровев, отправился на работу.
   После долгой болезни было нелегко снова включаться в трудовую жизнь. Поэтому большую часть времени он проводил в Расстоянии между пристройками. По дороге к своему убежищу, якобы для работы, Николай частенько прихватывал из своего или попутных цехов то доску, то старую раму, то что-нибудь ещё, оставленное без присмотра или забытое. За неделю он, незаметно как, смастерил в Расстоянии между пристройками дверь, застеклённую крышу, удобную лежанку и даже стол.
   "Редкая у мене должность". -- с удовольствием подумывал он, лёжа под окном, в потолке, и жмурясь от солнца. -- "Видать, кто-й-то наверху забыл про мене: никакого начальника и никаких обязанностев... Числюсь себе где-й-то и деньги получаю... И работаю по коммунистически -- исключительно ради удовольствия..."
   Дядя Коля закурил папиросу, перевернулся со спины на бок.
   "Не иначе, как с Первым Отделом и Отделом Кадров связано..." -- думал он. -- "Никак, какая-то конкуренция, плюс -- воровство в крупном масштабе... Причём, у каженного своё собственное... А раз даже Первый Отдел боится навесть справки, значит дело пахнет заграницей... Не иначе как -- странами третьего мира... И не иначе как, проданной секретной технологией..."
   Дядя Коля погрузился в свои мысли. Уже давно погасла забытая папироса. Но он продолжал сосредоточенно думать, пытаясь вытянуть схваченную логическую нить, отмежевать её от мусора, который вылезал вместе с нею по мере того, как он тянул её из своего подсознания.
   "Нет! Не то!" -- Он сел, хлопнул себя по лбу. -- "Иначе б меня давно ликвидировали! Тут дело обстоит иначе... Нужно искать пассивное преступление. Тут должно быть другое: видать, кто-й-то из них, наоборот, утаивает секрет от всех. Кому-й-то хорошо заплатили, чтобы какая-то секретная разработка была заброшена. Не иначе, это связано с вредительством... Токмо каким же боком я оказался замешан?!"
   Николай потрогал свой ноющий бок.
   "Надоть копнуть в памяти... Лет за двадцать... Потребуется время..."
   Он снова прилёг на здоровый бок, зажёг и раскурил новую папиросу. Ариаднова нитка дальше не давалась. Её конец утопал во мгле иррационального, непереводимого ни на какой язык.
   Взглянув на стену, образуемую несколькими ящиками, размером с человеческий рост, Николай подумал: "Надоть повесить что-нибудь полезное: календарь или Мону Лизу какую-нибудь... А то -- одна скука..."
   И он закрыл глаза, решив немного подремать, чтобы снять напряжение усталости, возникшей после мыслительного труда.
   "Совсем уже старый стал". -- подумал он, погружаясь в дрёму. -- "От всего уставать начинаю..."
  

10. КРЕЩЕНИЕ

  
   По конспиративным причинам Сашу крестили на квартире Володи-дворника, поскольку он был старым знакомым Саши и в случае чего мог послужить, как бы, формальным прикрытием, при ответе на вопрос, почему Саша оказался у него дома. Присутствовало только несколько человек: сам Саша, Володя-дворник, спровадивший по этому поводу свою мать куда-то к соседям, Вова-хиппи, Санитар и -- ксёндз-поляк, понимавший немного по-русски, но говоривший только по-польски.
   После долгой коленопреклонённой молитвы Сашу крестили по католическому обряду, на польском языке, под именем Андрея, на котором он остановил свой выбор после недельного раздумья. Юноша не запомнил из всей церемонии ровным счётом ничего, и проповедь ксёндза, которую переводил Санитар, тоже не осела в его сознании.
   Сразу после церемонии все стали спешно расходиться. Сначала ушёл Вова-хиппи, в расчёте на то, что его экстравагантная внешность привлечёт внимание слежки, если таковая имелась, и уведёт её за собою. Затем Санитар и ксёндз поспешили покинуть место, где только что нарушили Уголовный Кодекс СССР.
   Когда Саша остался один с Володей, психологическое напряжение ушло. Их привычный стиль общения занял место. И они заговорили друг с другом тоном, сформировавшимся ещё до их знакомства с Санитаром. Оба чувствовали эту диспропорцию, но ничего не могли с собою поделать.
   -- Да! Люблю я, чёрт возьми, польский язык! -- воскликнул дворник, возвращаясь из коридора после того, как закрыл за ушедшими дверь. -- Я старался понять проповедь... Так много похожих слов! Но значение у них совсем другое... И это как раз путает. Ты ищешь сходство с русскими словами, но его нет. Поэтому славянские языки не так просто изучать!
   Саша не знал, как ему быть. Он совсем не предполагал такого конца церемонии и чувствовал смутное разочарование. Володя, видимо, догадывался об этом.
   -- Ты знаешь, старик, жаль, конечно, что все разбежались так сразу... Но, сам понимаешь, нужно соблюдать конспирацию. Бережёного Бог бережёт. Я так даже припас на всякий случай "горючего"! Представь себе, что если бы в самый разгар заявилась милиция! Ведь остановить обряд нельзя... Священник продолжал бы его... В дверь бы ломились... Замок у меня слабый... Разнесли бы его через несколько минут... -- Володя прошёлся взад вперёд по комнате. -- Так я, вот что придумал на этот случай, -- продолжал он. -- Пока бы взламывали дверь, я бы в другой комнате выставил на стол бутылки с вином, закуску... Разлил бы всё по бокалам... И когда бы вошли, то ничего особенного не увидели: никакого тебе криминала -- обыкновенная пьянка! А почему ксёндз? -- А откуда мне знать, что он -- ксёндз! Только что познакомились на улице с поляком, из дружественной социалистической страны...
   -- Ты думаешь, Санитар стал бы в это играть? -- возразил Саша.
   -- А почему нет? -- Володя сел за стол.
   -- Он не стал бы ничего скрывать. Наоборот, он потребовал бы объяснить, по какому праву взломали дверь и потребовал бы ордер на обыск. -- Саша тоже сел напротив приятеля.
   -- Да? -- Володя взглянул на Сашу, отвёл глаза. -- Может, ты и прав... Он, конечно, опытнее... Только ты пойми: я ведь здорово рисковал, согласившись на такое мероприятие. Хотел как лучше... Чем могу -- помогу... Купил, вот, вина... Заодно, думал, отпразднуем все вместе твоё крещение...
   -- Чего же ты никому не предложил раньше?
   -- Я предложил. Я спросил, нельзя ли как-то отметить это событие... Но Санитар сказал, что я, как твой близкий товарищ, могу отметить с тобой, но он, мол, торопится по делам. Его, конечно, можно понять... Ведь на его ответственности ксёндз...
   Приятели помолчали. Сашино разочарование перешло в тоску, граничившую с какой-то обидой, вкравшейся незаметно в его душу.
   "Почему всё как-то не так?" -- думал он. -- "Почему Санитар ушёл? Хотя бы предложил пойти с ним, поучаствовать в его делах... Может быть, они отправились крестить кого-нибудь ещё? Или -- на общение, где встретятся с другими братьями и сёстрами... Может быть, там будет Оля... Ведь, теперь я стал совсем "свой". после крещения... И теперь мне можно доверять больше...
   Саша только теперь разжал ладонь, посмотрел на подаренные ксёндзом чётки, привезённые из Ватикана: прозрачные многогранные камушки, нанизанные на мелкую металлическую цепочку, сверкали огнём даже от слабого света, падавшего на них.
   Володя попросил посмотреть. Он долго рассматривал подарок. Возвращая, он пожал Саше руку.
   -- Поздравляю, старик! От всего сердца! Я сейчас... -- добавил он и куда-то вышел.
   Саша подумал, что Володя тоже хочет что-то ему подарить. Но Володя вернулся с бутылкой вина и двумя бокалами. И как ни думал Саша, что не стоило бы пить после такого события, тем не менее, он уже понял, что не избежать ему этого соблазна, коли его бросили, оставив наедине с человеком, любая встреча с которым заканчивалась распитием бутылки...
   "Ведь знал же Санитар! Я же говорил ему об этом когда-то! -- продолжал Саша свою думу, пока дворник разливал вино и приносил с кухни закуску. -- Почему же он ушёл? Значит у него -- что-то поважнее меня, мальчишки...
   -- Всё-таки мне не стоило бы пить сразу после крещения, -- заметил Саша, обращаясь к Володе. -- Ведь, завтра я буду впервые причащаться в костёле...
   -- Брось, старик! Что за ханжество! -- ответил Володя бодро. -- Я, правда, думал, что ксёндз причастит тебя сразу. Но, видимо, он опасается иметь при себе лишние предметы культа. Это, разумеется, правильно. Иначе, можно очень здорово погореть. А Господь не обидится на тебя, если ты немного расслабишься. Ведь согласись, Он предпочёл бы, чтобы ты был весел и радовался по случаю того, что произошло. И если гора не идёт к Магомету, то, сам знаешь, Магомет идёт к горе... -- Володя поднял бокал. -- За твоё обращение! -- произнёс он торжественно.
   И Саша взялся за бокал...
   "Эх, если бы она была сейчас тут!" -- подумал он с тоской, -- "Пришла бы, невзирая ни на что... Села бы за этот стол... Улыбнулась бы и поздравила... Всё бы тогда было иначе! Как бы всё было тогда по-другому!"
   Володя что-то говорил, подливал вино. А Саша погружался в свою думу всё более и более, совершенно не слушая своего приятеля.
   "Я думал, что крещение всё изменит... Что всё станет по-другому..." -- думал он про себя, -- "Но чуда не произошло... Может быть, ксёндз был не настоящим?.. Или я в чём-то ошибаюсь?.. Конечно, тут дело во мне, а не в ксёндзе... Это я -- какой-то неприкаянный! А может быть...
   И Саша вспомнил слова дворника, когда тот посетил его в психиатрической больнице, -- о том, что он на самом деле болен...
   Саша взглянул на замолчавшего вдруг приятеля, жевавшего кусок колбасы, перевёл взгляд на свой бокал. Он был пуст. И тогда Саша сам взял со стола бутылку, налил стакан доверху и медленно выпил до дна.
   Поднявшись из-за стола, он молча направился в коридор. Володя отреагировал на его поведение по своему: налил себе тоже вина, выпил и занялся закуской, полагая, что его гость пошёл в туалет. Но Саша, оказавшись в прихожей, подхватил своё пальто с вещами, как-то удачно легко открыл накладной замок на двери и, не желая связываться с лифтом, побежал вниз по лестнице.
   Когда он оказался на втором этаже, то услышал, как дворник позвал его, но он ничего не ответил, а быстро пролетел сквозь двери подъезда и оказался на улице.
   Натянув на себя пальто, он медленно зашагал к метро, полагая, что вот-вот догонит его товарищ, и тогда он вернётся с ним обратно и расскажет ему обо всём...
   Но этого не произошло.
   Так Саша дошёл до метро и доехал до дому.
  

11. РОЖДЕСТВО

  
   Рождество встречали на квартире Никаноровых, о которых Саша много слышал с самого своего прихода в группу Санитара, но с которыми до сих пор ещё не встречался.
   До их квартиры, расположенной в районе метро Каширская, Саша добрался вместе с Вовой-хиппи. По дороге тот сообщил, что Владимир Никаноров по профессии -- математик-программист, с двумя высшими образованиями, пришёл к Богу через познание и, придерживаясь экуменической ориентации, тем не менее, посещает не костёл, как многие из группы Санитара, а -- православный храм и даже, как бы, тайно прислуживает в алтаре. Узнай про это власти -- он сразу лишится своей престижной работы. Вот почему один известный в своём роде священник, отец Алексей, очень ему доверяет в своих делах. Вместе со своей сестрой Оксаной, тоже с высшим образованием, оба снимают квартиру, так как собственного жилья в Москве не имеют.
   Никаноровы жили в большой трёхкомнатной квартире. Все приглашённые, включая Санитара, Олю, Ирину, Татьяну, Володю-дворника, двух незнакомых братьев Рихарда и Валерия, прибывших из Прибалтики, и -- скромную молодую девушку с Украины, сестру Соню, были уже в сборе. Провели торжественное собрание, с долгой молитвой из трёх кругов розария. Санитар произнёс вдохновенную проповедь, в которой помимо религиозной тематики прозвучала и критика советской власти, которая пришлась елеем по сердцу прибалтов, сразу заметно оживившихся и, после проповеди, начавших живо свидетельствовать о положении верующих в Эстонии, Латвии и Литве.
   Оля оказалась от Саши в другом конце комнаты, была очень серьёзна и, по-видимому опять в расстроенных чувствах. Сразу после торжественной части она пошепталась о чём-то с Санитаром и незаметно для всех, кроме Саши, удалилась. И он не решился последовать за нею, успокоив себя тем, что завтра увидится с ней в костёле.
   Началось чаепитие. Саша прошёлся по комнате, обратил внимание на несколько книг, западного издания, лежавших стопкой на письменном столе. С одной из них он уже был знаком. Это была книга "Происхождение религии". которую некогда ему давал на прочтение Вова. Тогда это была пятая или шестая, бледная, едва читаемая копия машинописного самиздата, без имени автора. Теперь же, взяв в руки другие несколько книг, Саша обнаружил на титульном листе имя писателя -- некоего Ивана Крестова. Не выпуская книг из рук, юноша подошёл к их хозяину, чтобы попросить их на прочтение.
   Владимир Никаноров, человек лет тридцати, маленького роста, с бородкой, прихлёбывал чай, дискутируя с Санитаром на какую-то религиозно-политическую тему. Незаметно разговор перешёл к вопросу о том, как было в России до революции. Никаноров отстаивал монархические принципы. Он стал утверждать, что до революции в России не было понятия провинции.
   -- В любом городе была своя интеллигенция, -- говорил Никаноров. -- И никто не стремился проникнуть в столицу ради прописки, потому как прописки, как таковой, не было.
   Он привёл в качестве примера город Белёв, Тульской области, откуда сам был родом.
   -- Белёв когда-то был замечательным городом, -- говорил Никаноров, -- Всего в трёх верстах от Белёва родился замечательный поэт, переводчик, родоначальник русского романтизма -- Василий Жуковский, воспитатель Александра Второго, царя -- освободителя, убитого революционерами. Белёв славился на всю Европу своей яблочной пастилой, которую экспортировали из России. Теперь же там -- одна "мерзость запустения"! -- заключил Владимир и резко умолк, уступая место прибалтам, ставшим доказывать обратное, утверждая, что у них всё вовсе не так, что они не считают себя ничьей провинцией, хотя "мерзости запустения" и у них предостаточно, но не было бы совсем, если бы не советская власть...
   Никаноров не стал спорить с гостями, предпочтя глубокомысленное и молчаливое чаепитие. Он несколько остыл после своего монолога. В этот момент к нему и обратился со своим вопросом Саша.
   Владимир оказался весьма отзывчивым и с радостью согласился дать Саше на прочтение книги Ивана Крестова, но только не все сразу, а для начала какую-нибудь одну. Он попросил Сашу оставить свой телефон, предупредил об осторожности и соблюдении необходимой конспирации. Саша поблагодарил нового знакомого и до конца собрания уже больше не выпускал из рук одну из книг, предвкушая радость от предстоящего чтения.
   Расходились по двое. Саша с Володей-дворником уходили последними. Ожидая лифт, дворник сообщил, что в целях конспирации он кое-чем запасся.
   -- Зачем ты опять? -- Саша только что запрятал поглубже под пальто книгу. -- Я не могу. Я -- на таблетках.
   -- Дело твоё, старик... Я думал, ты будешь рад... Рождество всё-таки...
   Открылись двери прибывшего лифта. Саша и Володя вошли в кабину. Дворник нажал на кнопку -- лифт двинулся вниз, но скоро остановился. Открылись двери -- дворник и Саша вышли из лифта.
   -- Почему мы не на первом? -- удивился Саша.
   -- Тут -- поспокойнее... -- хладнокровно ответил его спутник, делая шаг в сторону.
   Спустившись на половину лестничного пролёта, Володя остановился, сразу начал расстёгивать свою сумку.
   -- Я не заставляю, старик! -- добавил он, извлекая из неё бутылку. -- Только составь компанию. И всё!
   И он начал отковыривать пластмассовую пробку, работая ключами от квартиры, как пилой.
   Вермут, за рубль девяносто две, в бутылке "ноль восемь". сразу же "ударил по мозгам".
   "Главное, не потерять книгу!" -- повторил про себя несколько раз Саша, -- "Хорошо, что я не пил сегодня лекарств... Почему же она всё-таки ушла раньше?"
  

12. ЛЫСАЯ ГОРА

  
   Саша продолжал посещать религиозные собрания. Время от времени состав их участников изменялся, как менялись и места, где они происходили. То встречались у Татьяны, то у Санитара, иногда у Володи-дворника. Но с Ольгой Саша никак не мог пересечься. Лишь только в костёле он продолжал петь в хоре вместе с нею, но до сих пор у него не получалось проводить её хотя бы до метро. Какая-то внутренняя преграда мешала ему преодолеть барьер, возникший вследствие того, что он узнал о романе Ольги с американцем. Он говорил себе, что достаточно того, что он её любит и видится раз в неделю. А остальное -- дело рук Божиих.
   Однажды Санитар предупредил о возможных обострениях с властями, сообщил о вероятных обысках и попросил уничтожить всё лишнее, что может быть инкриминировано. Срочным порядком нужно было сдать в его руки все копии самиздатского экуменического журнала, чтобы Санитар переправил его на хранение в надёжное тайное место. У Саши этого журнала не было. Однако, у него оказалось много западных брошюр и перепечатка статьи о Фатимской Божией Матери, которая, по словам Санитара, являлась криминальной, так как Божия Матерь, возлагала большие надежды на религиозное возрождение России, через которую вместе с Россией спасётся и весь западный мир, тоже находящийся в духовном кризисе. Хотя статья о Фатимском явлении Богородицы на первый взгляд являлась чисто религиозной, по словам Санитара, КГБ относило её к разряду антисоветской пропаганды.
   В тот же день позвонил Никаноров, срочно потребовал вернуть книгу.
   После встречи с ним, дома, Саша, стал проверять содержимое своих книжных полог, в каком-то страхе рвать на клочки одни статьи и записи, откладывать в сторону другие, более ценные, чтобы потом куда-нибудь их перепрятать. От большого количества бумаги засорился унитаз. Саша долго его прочищал. Только поздним вечером, упаковав в пластиковые пакеты остававшуюся "криминальную" литературу, с лыжами в руках и рюкзаком за спиной, он вышел из дому.
   На последнем "41-ом" автобусе он доехал до конечной станции. Почти на ощупь, в темноте, приладив к ботинкам лыжи, вошёл в Зюзенский лес (ныне -- Битцевский парк, -- прим. Автора). Его путь лежал через весь лесопарк, где он раньше, до больницы, не раз проводил выходные дни. Затем лыжник намеревался пересечь овраг, по дну которого протекал ручей -- сток от какого-то близлежащего Завода, -- и войти в лес, как таковой, которым кончалась предлежащая ему зона отдыха, -- чтобы уже там, в глухом месте, сделать тайник.
   Юноша хорошо знал дорогу. Поэтому ориентируясь по проложенной лыжне, просекам и знакомым ему поворотам, он вскоре достиг большого поля, двинулся через него по направлению к "Лысой Горе" -- местному названию огромного склона, ограниченного тем самым оврагом, где кончался лесопарк и начинался лес...
   Саша прошёл на лыжах половину поля, почувствовав усталость, остановился, вытащил из рюкзака термос с чаем -- всегдашний атрибут его лыжных поездок, -- присел на корточки, чтобы отдохнуть, налил чаю и стал пить. Подкрепившись, он уже собирался было двинуться дальше, когда вдруг услышал какой-то медленно приближавшийся сзади звук.
   Догадываясь о его происхождении, Саша быстро сошёл с лыжни, не снимая лыж, быстро отошёл боком в сторону, присел на корточки, а затем тихо повалился на бок, в снег, превращаясь для постороннего взгляда в неопределённый тёмный ком, сливающийся с фоном чернеющего за ним ночного леса.
   Вглядываясь в полумрак, вскоре юноша увидел тень лыжника, проплывшую по тому самому месту, где он недавно находился, которая исчезла в темноте так же быстро, как и появилась.
   Дождавшись тишины, Саша поднялся, нашёл лыжню и продолжил свой путь.
   "Неужели -- слежка?" -- подумал он. -- "Быть того не может! Небось у кого-то тоже шухер!" -- пошутил он про себя. -- "Иначе, что же ещё зимней ночью делать лыжникам в лесу?! Разве что существуют такие чересчур спортивные, что им всё равно: день или ночь..."
   Боясь невольно нагнать ночного туриста, Саша медленно продвигался, то и дело останавливаясь, чтобы прислушаться: "А что если у "туриста" тоже имеется термос с чаем?"
   В конце поля лыжня поворачивала вправо, уходя на Лысую Гору. Полагая, что "турист" не стал сходить с проторенной колеи и поехал дальше, Саша смело покатил вниз по медленно набиравшему крутизну склону, туда, где находился ручей. Он хорошо знал все детали этого склона, и не боясь летел по нему почти вслепую, с трудом узнавая впереди тёмные очертания деревьев приближающегося леса, среди которых открывалось узкое пространство, куда предстояло ему влететь и, успев затормозить на небольшой поляне внизу, в глубине оврага, как раз оказаться перед самым ручьём. Опасения упасть и сломать лыжи оказались напрасными. Отработанным давно способом Саша остановился почти у самого ручья, медленно двинулся вдоль его берега, отдыхая от кратковременного перенапряжения эмоций и мускул.
   "Как тогда, на Ленинских Горах..." -- подумал Сашка. -- "Опять повезло... И зачем я снова рисковал?"
   Юноша дошёл до знакомого мостика и перешёл через него на другой берег. Здесь он остановился, чтобы снова попить чая. Затем он двинулся в гору, преодолевая другой склон оврага. Здесь уже кончалась зона лесопарка, начинался лес. Некоторое время тут ещё была проложена лыжня, но затем она уходила влево, по просеке. Справа начинался глубокий снег, новый овраг. Саша знал эти места хорошо не только потому, что бывал тут не раз зимой на лыжах, но и летом, на велосипеде. Поэтому сейчас он смело свернул с лыжни, направился в сторону оврага.
   Овраг этот окружал кусок леса со всех сторон. Однажды, давно, Саша тут даже заблудился, оказавшись в зимние сумерки на этом своеобразном острове. Он долго ходил по кругу, вдоль оврага, в поисках выхода, пока не догадался о "ловушке" и не перешёл овраг. Именно сюда и лежал его путь в эту ночь. Даже по выходным дням редко кто из "туристов" забредал сюда, тем более, зимой. Оказавшись на этом "острове" новички катались по кругу, пока не понимали, как выбраться. Никто из них не вздумал бы пробираться вглубь "острова". густо заросшего соснами.
   Приблизившись к оврагу, окаймлявшему сосновый остров, Саша остановился, снял лыжи и, прихватив с собою только лыжные палки, полез в овраг, по пояс утопая в снегу. Оказавшись на сосновом острове, он долго бродил по кругу, пытаясь найти какие-нибудь ориентиры, по которым впоследствии будет возможно найти тайник. Наконец, юноша заприметил огромный дуб, отсчитал от него в глубину леса сотню шагов, выбрал густую ель, полез на неё, пачкаясь в смоле и обдирая лицо колючими иглами.
   Спустя час-другой Саша вернулся к тому месту, где оставил лыжи. Каково же было его удивление, когда вместо своих лыж он обнаружил чужие, причём одна из них была сломана.
   "Неужели "турист" выследил?" -- подумал он.
   Светало. Допив остатки чая, Саша обратил внимание на следы, шедшие в сторону, к внешней стороне оврага, окаймлявшего сосновый остров. Саша направился по ним и, пройдя всего с десяток шагов, увидел, что следы приводили к разлапистой ели, нижние ветки которой были потревожены, без снега.
   -- Эй! Есть кто-нибудь!" -- негромко сказал Сашка, удивляясь странному звучанию своего голоса в лесной тишине.
   Никто не отвечал. Предполагая найти свои лыжи, Саша приподнял нижние ветки ели и в наступавших предрассветных сумерках увидел какой-то чернеющий предмет-свёрток, подвешенный у самого ствола за нижнюю ветку.
   Добравшись до дому спустя несколько часов, Саша не нашёл сил, чтобы даже развернуть найденное. Он спрятал свёрток за диваном и, сбросив мокрую насквозь одежду, скорее полез в ванну, где и заснул.
   "Опять пьяный пришёл!" -- услышал он голос матери и проснулся. В дверь стучали. -- "Открывай!"
   -- Я не пьяный! -- отозвался он. -- Сейчас открою...
   Саша вылез из остывшей воды, поскорее вытерся.
   "Где тебя носило всю ночь?" -- услышал он за своей спиной, поскорее прячась в своей комнате и торопясь надеть что-нибудь тёплое.
   -- Я на лыжах катался! -- ответил он, забираясь под одеяло.
   -- Ночью-то?
   -- Да, в Зюзенском лесу... Я там ещё ни разу не был ночью...
   -- Совсем рехнулся?! А лыжи где?
   -- Украли лыжи...
   И поняв, что отвечать на вопросы бессмысленно, Саша умолк, закрыл голову подушкой, чтобы ничего не слышать.
   Он выждал, когда мать затихнет, поднялся, вытащил из-за дивана находку. Предполагая найти много денег, осторожно стал вспарывать ножницами пластиковый пакет.
   В свёртке оказались книги -- и все одного и того же писателя -- Ивана Крестова! Среди них находилась и та самая, которую он только вчера вернул Никанорову, -- в той же самой обёртке, из газеты "Труд". сделанной самим Сашей .
   Он долго сидел перед пакетом, в недоумении перебирая и рассматривая другие книги.
   "Не может такого быть!" -- думал Саша про себя. -- "Наверное, действительно, у меня что-то не в порядке с мозгами! Как же он решился их спрятать так ненадёжно, под ёлкой? Ведь всё размокло бы! Никакой пластиковый пакет не спасёт! Я-то свои подвесил высоко на дереве. Да и ценность в моих -- лишь та, что они -- криминальные. А эти-то -- западные! Похоже, что он просто решил избавиться от них... Только зачем надо было ехать ночью в лес? И ведь какое совпадение! И как же нам обоим пришла в голову одна и та же мысль, где сделать тайник! Вот кто, оказывается, был ночной лыжник! Наверное, Никаноров тоже знаком с Зюзинским лесом... Значит, тогда, и тайник мой -- вовсе не тайник..."
   Совпадение было столь ошеломляющим, что Саша не знал, что ему теперь делать с книгами: не отправляться же обратно в Зюзино. А если рассказать обо всём Санитару или Никанорову -- как бы не получилось так, что ему не поверят! Вдруг подумают, что он нарочно выследил Владимира...
   "Надо же!" -- думал он. -- "Выходит так, что нельзя даже быть откровенным ни с кем!"
   И Саша решил оставить книги у себя.
   "Всё равно бы пропали в лесу!" -- подумал он в утешение. -- "Что же это всё значит с точки зрения Божественного Провидения? Ведь, не могло же это всё быть простым совпадением! Что-то в этом есть! Какой-то смысл или знак?.."
   Он походил по комнате взад-вперёд.
   "Уж больно он труслив, этот Никаноров, раз не пожалел таких книг! И зачем он потребовал, чтобы я вернул ему одну из них? Может быть, испугался, что если я попадусь, то заложу его?"
   Саша взглянул в окно. Погода была пасмурной, без намёков на солнце.
   "Такие книги на лыжи старые променял!" -- подумал он, продолжая размышлять. -- "Ну и поделом! Будут мои! А лыжи куплю новые когда-нибудь..."
   Саша развернул как следует свёрток, снял газетную обложку с одной из книг, вырезал ножницами из каждого титульного листа слова: "Издательство YMCA PRESS". поставил все пять томиков на книжную полку, на самом виду.
   "Волков бояться -- в лес не ходить!" -- подумал он и улыбнулся. -- "Это не то что когда-то меня спрашивали: "Лес рубят -- щепки летят". А может быть... Это и есть как раз "щепки"? Как бы то ни было, если кто теперь скажет, что издание -- западное -- пусть попробует доказать. Скажу так: буквы -- русские, значит и книги -- русские. А то, что западные или не-западные -- так, ведь, об энтом нигде в энтих книгах не сказано!" -- И Саша улыбнулся, представляя дядю Колю.
  

13. НАТЮРМОРТ

  
   Из-за боли в боку волей-неволей Николай стал воздерживаться от выпивки. Он дождался прихода весны и был рад, что до сих пор жив. Глядя на весеннюю капель за окном, он чувствовал, тем не менее, что жизнь проходит как-то мимо него. И особенно его мысли угнетал всё ещё висевший у самого его окна змеевик.
   "Хоть бы ветром сорвало!" -- ворчала его жена, видя в какой соблазн вводит её мужа один вид этого прибора.
   Но как его ни раскачивало ветром, змеевик так прочно засел на ветке, что казалось, теперь стал органической частью дерева и скоро должен был пустить почки.
   Странное влияние оказывал змеевик на весь уклад жизни семьи Кругловых, да и, пожалуй, других соседей. И хотя Николай почти что теперь не пил, какая-то тоска выедала ему сердце. Однажды он понял, что развеять эту печаль сможет лишь устранение змеевика, ибо один вид его сделался навязчиво-довлеющим: Николай давно поймал себя на том, что каждое утро, как бы ни торопился на Завод, он не забывал проверить: всё ли ещё змеевик висит за окном. И окажись однажды, что змеевика нет, он бы почувствовал будто чего-то лишился...
   Дни проходили за днями. И однажды, спустившись с лестницы на первый этаж, Николай остановился, опешив от удивления: в их грязном подъезде, на радиаторе отопления, кто-то оставил настоящую картину-натюрморт, с изображением стола, обставленного бутылками вин, так хорошо известных Николаю.
   Он приблизился к натюрморту, попробовал ногтём выступавшие слои масляной краски, начал рассматривать...
   Тут был и портвейн "Три Семёрки". и "33-й". и початая "Иверия". рядом с которой находился стакан, с налётом розового цвета на стенках. На столе лежала нераскрытая банка консервов с этикеткой "Завтрак туриста". ..
   Николай долго рассматривал натюрморт, пытаясь проникнуть мыслью в замысел автора.
   "Видать, приспичило, что пил без закуски". -- подумал он, переводя взгляд с одной детали на другую.
   "И откудова же столько вина?" -- продолжал он любоваться полотном. -- "Да причём -- разного... Ведь ежели б -- алкоголик, то купил бы одного сорту, чтоб голова не болела утром... А тут..." -- Николай задумался: -- "Неужто художники пьют всё подряд?"
   Он обратил внимание на солнечные блики, отражавшиеся на стекле другого стакана, не орошённого вином, однако тоже органически вписывавшегося в натюрморт.
   "Ишь, ты!" -- продолжал созерцать Николай. -- "Знать только утро еш-шо... Стало быть опохмелился кто-й-то один. А другой всё еш-шо спит... Видать, хороша была пьянка, если стоко вина осталося! И кто ж такой тот, кто всё еш-шо спит?"
   И как бы в ответ на возникший вопрос, дядя Коля увидел ключ, одиноко лежавший рядом с пустым стаканом, на самом краю стола.
   Ключ этот почти что сливался с поверхностью стола, несмотря на яркий луч света, отражавшийся в непочатой бутылке "777-го" портвейна.
   "Нет!" -- сказал себе дядя Коля. -- "Видно, что он не спит, а еш-шо ночью ушёл куда-й-то... А может, то был вовсе не он, а она?"
   Наверху хлопнула дверь. Дядя Коля заволновался. Не долго думая, он подхватил картину и направился вверх по лестнице.
   Поздоровавшись с соседкой, спускавшейся сверху, и загораживая натюрморт своим корпусом, чтобы она не заметила, Круглов тихо проскользнул мимо, остановился у своей квартиры, стал спешно отпирать дверь.
   Картину он повесил на доселе пустой стене, специально вбив гвоздь. Долго смотрел, усевшись на стуле.
   "Это же надо было суметь поместить сюды столько мысли!" -- воскликнул он в голос. -- "Видать, художник немало пережил в своей жисти! Токмо почему ж он её выбросил просто так? Неужто допился до ручки?"
   От волнения дядя Коля не смог усидеть на месте, поднялся, прошёл на кухню. Там, в окне, находился другой "натюрморт". с названием "Змеевик". И вид спирали, застрявшей на ветке, был ещё более жизнен, чем только что обретённое на лестнице произведение искусства, занявшее почётное место в квартире Круглова. Чувствуя, что двум искусствам не бывать, сам не осознавая того, зачем он делает это, дядя Коля открыл окошко, высунул швабру по направлению к змеевику, и сразу же подцепил его...

14. ЗЕЛЁНОЕ ПАЛЬТО

  
   С наступлением весны Сашка ощутил странное душевное беспокойство, которое не позволяло ему ни на чём сосредоточиться. Он не находил себе места. И мысли его постоянно вращались по одному и тому же кругу: он всё время думал об Ольге. Он не знал, куда себя деть. И поняв, что деваться некуда, решился на объяснение: позвонил и назначил свидание.
   Перед встречей с Ольгой, Саша зашёл в магазин и купил бутылку вина.
   "На всякий случай, пока не закрылись магазины..." -- сказал он себе, как бы оправдываясь.
   Встреча состоялась в метро. Ольга направлялась в МГУ, чтобы забрать оттуда документы. И Саша вызвался её проводить. По дороге он робко поинтересовался о том, как у неё обстоят дела с "отъездом".
   -- А откуда ты знаешь об этом? -- Оля вскинула на Сашу взгляд, удивлённая его осведомлённостью.
   -- Санитар сказал... -- Саша подумал, что "закладывая" Санитара, он показывает ей, что она ему дороже... И тогда, может быть, это сблизит их немного, и он сможет признаться Ольге в том, что любит её.
   Ольга помолчала немного, потом ответила. Она рассказала о том, как власти чинили ей препоны: не давали её жениху въездную визу; как на её отца "давили" через партком; на неё -- через деканат МГУ, который она была вынуждена бросить. И тем не менее, она не теряет надежды. И если придётся, то пойдёт даже на фиктивный брак, который никак не одобряет Санитар. И всё -- лишь ради того чтобы выбраться заграницу к своему возлюбленному...
   При этих словах она с интересом взглянула на Сашу. Но он не заметил этого, подавленный тем, что Ольга не оставляла ему надежды.
   Поговорили о том и о сём, и Саша понял, что было бы глупо сейчас заявлять о своих чувствах, когда Ольга расстроена своими неудачами.
   Поэтому у входа в здание МГУ он попрощался с нею, чувствуя, в горле какой-то ком и туман, обволакивающий сознание.
   Ольга протянула Саше руку.
   Полуденное весеннее солнце будто насмехалось, отражаясь в улыбке Ольги, будто бы не понимавшей, в каком состоянии она оставляет юношу.
   -- У тебя красивое пальто... -- сделал Саша неумелый комплимент. -- Оно тебе очень идёт...
   -- Да... Я люблю зелёный цвет! Хоро-о-шее, правда?
   -- Правда...
   И она стала подниматься по длинной цепи ступеней. А ему показалось, будто всё это уже было, и он переживает свою вторую жизнь, как видно, такую же несчастную, как предыдущая. Саша смотрел на стройную фигуру девушки до тех пор, пока она не исчезла в стеклянных дверях.
   Она даже не обернулась...
   А он всё стоял, и не знал, что теперь делать...
   Он пришёл в себя, почувствовав, что голова его так раскалывается -- как будто бы из-за яркого весеннего солнца, с утра горевшего во всю силу -- что готова разорваться на части. Саша сделал шаг к дороге, ухватился было за свой велосипед, вроде бы стоявший неподалёку...
   Но оказалось, что велосипеда не было -- его левая рука сделала пустое движение в воздухе.
   И тогда он вспомнил, что пришёл сюда вместе с Ольгой, которая недавно ещё держала его под эту же руку, а теперь вдруг исчезла.
   Он поймал себя на том, что уже давно стоит здесь и что Ольга может вернуться, если быстро получит свои документы. И тогда его нервы вряд ли выдержат.
   И Саша спешно зашагал прочь -- к арке ворот.
   "Если я проживаю свою вторую жизнь, то как, интересно, закончилась первая?" -- думал он печально, подходя к метро. -- "Всё ли в ней повторяется один к одному? Или можно всё-таки что-то изменить?"
   "Почему она даже не обернулась?" -- продолжал он свою думу. -- "Ведь, не глупая, должна была догадаться обо всём..."
   Длинноволосый юноша вошёл в метро. Опустил в автомат "пятак" и, не глядя, когда зажжётся стрелка, шагнул под землю.
   Завыл, подъезжая, поезд. Пустые глупые двери раскрылись со стуком. Презирая их, он вошёл и, как матрос, широко расставив по ходу движения ноги, остановился посередине вагона. Репродуктор сквозь шум набиравшего скорость поезда проговорил скороговоркой обычное: "Осторожно, двери закрываются!"
   Неподалёку от него никак не мог устоять на месте подвыпивший мужичок. Он качался из стороны в сторону, еле удерживаясь на ногах, пока поезд не остановился, и у дверей, рядом с поручнем, не освободилось более удобное стоячее место. Мужика повело туда, и, упёршись в поручень задней частью пальто, он замер и, как будто, даже задумался, а потом так и заснул...
   В это время в закрывавшиеся двери вошёл человек такого же роста, как и уснувший, в таких же точно шапке, шарфе и пальто. Он занял место уснувшего и стал, как бы, плясать, не зная, как устоять и удержать равновесие, пока поезд набирал скорость.
   0x01 graphic
   Когда на следующей остановке освободилось другое стоячее место у поручня, напротив спавшего, второй пьяный с поспешностью его занял и, тоже сразу же закрыл глаза, готовясь дремать.
   Под гул и грохот, нёсшегося по туннелю поезда, головы обоих пьяных, как бы, по чьему-то дистанционному внушению медленно склонялись... Поезд тормозил... И -- вздёрнув, они поднимали их и устанавливали в нужном положении... Затем начиналась боковая качка... Не торопясь, вагон ехал, покачиваясь и скрипя. Головы пьяных раскачивались с невероятной амплитудой и, казалось, вот-вот с них упадут и перепутаются одинаковые шапки, и мужики никогда уже не поймут, которая была их собственной.
   Слева, в стороне, сидела женщина с сыном, показывала ему на забрызганные грязью штаны Сашки сразу двумя пальцами -- указательным и средним -- и что-то говорила сыну на ухо. Забыв о руке, она продолжала тыкать ею в его направлении. И до Сашкиного слуха донеслось слово "хиппи".
   Когда женщина заметила, что Сашка наблюдает за нею, а не за мужиками, с одинаковыми шапками, то она заулыбалась, как бы, извинительно. При этом у неё обнажился вставной, сверкающий золотом зуб. Саша посмотрел на её сына -- тот тоже улыбался, сверкая таким же зубом... И тогда Саша тоже улыбнулся, удивлённый художественной типологии наблюдаемой ситуации...
   На станции Юго-Западная он вдруг осознал, что ехал не в ту сторону. Он перешёл платформу и снова сел в поезд. Домой ехать не хотелось. Не дождавшись кольцевой линии для пересадки, Саша выскочил из поезда на станции "Ленинские горы". Недавно он чуть не разбился здесь на велосипеде -- его снова зачем-то потянуло сюда...
   И вот, он -- на набережной Москва-реки. Ледяных торосов уже нет, но и прохожих -- ни души. От быстрой ходьбы Саше стало жарко. Он остановился у заграждения, погрузил свой взгляд в воду, не замечая своего отражения. На воде прыгали какие-то деревяшки и качалась грязь...
   Когда он вытянул взгляд из-под мутной воды, то увидел на ней свою трепещущую вместе с набережной тень, а рядом -- солнце. Он обернулся.
   Это была Ольга, в том же ярко-зелёном пальто! В это нельзя было поверить!
   Она подошла, остановилась.
   И он сказал: "Здравствуй!"
   "Я здесь гуляла!" -- ответила она.
   "И я". -- ответил он.
   Потом говорили о пустяках, продолжая идти. Он не замечал себя, потому что был не один, и лишь временами говорил себе: "Потом буду вспоминать".
   Когда он наконец хотел сказать ей то, что каждый раз ускользало, вытекая в простое, неважное -- кто-то спросил закурить.
   Он обернулся.
   Был вечер. Закурить не было. И ему захотелось закурить. Сразу вспомнил про вино...
   Тогда он стал пробираться по рыхлому талому снегу через заросли кустарника вверх по холму. Выбрав среди деревьев место поглуше, он извлёк из сумки бутылку и в несколько приёмов опорожнил её. Выбрасывать "посуду" не стал, а сунул обратно в сумку и пошёл к метро, напрямую, снова через снег и кустарник, -- чтобы поскорее доехать до магазина и купить ещё вина.
   Он не чувствовал себя пьяным. Только лишь слегка потеплело на душе. В метро тягостные мысли трансформировались в какие-то незначительные, постоянно меняющиеся пустяки для размышления.
   Но потом вспомнилось, как сегодня, встретившись с Ольгой, он ехал вместе с нею в метро, сидя друг против друга в одиночных креслах, в конце вагона, и как он глупо ей улыбался и держал отломанный кем-то до него поручень от кресла, в котором он сидел. Покидая вагон, он чуть было не унёс поручень с собою, но вовремя опомнился и положил его на кресло, где сидела Ольга. При этом она засмеялась, а он -- улыбнулся... А когда они на станции метро "Университет" поднимались на эскалаторе, она рассказала, как её вызывали в милицию, и человек в штатском, грубо с нею разговаривал и кричал: "Что, тебе русских парней мало?!" Обзывал проституткой, предлагал подписаться на сотрудничество...
   "Я не хочу в этой стране иметь детей, потому что они будут здесь несчастны". -- вспоминал Саша слова Ольги. -- "Я должна выйти замуж только за иностранца и уехать отсюда!"
   И в тот момент, как она сказала это, эскалатор вынес их на поверхность земли... А затем они дошли до МГУ, и Оля ушла, даже не оглянувшись...
   Напротив Саши сидела молодая пара, с мальчиком, лет четырёх, который, обливаясь соком, сосал лимон. Все трое молча смотрели на Сашу. И он вспомнил сына и мать, с золотыми зубами, и снова улыбнулся. И все трое тоже улыбнулись и отвели любопытные взгляды от хиппи.

15. СИЛА ИСКУССТВА

  
   Когда супруга Николая увидела на стенке "шедевр искусства". то реакция у неё оказалась обратной от ожидаемой Николаем. Она подняла такой крик, что даже Нюрка, жена покойного Сергея Тишина, прибежала с первого этажа, полагая, что происходит что-то чрезвычайное.
   Дядя Коля едва успел вырвать полотно из рук непросвещённых баб, уже переломивших одну из реек подрамника и готовившихся изорвать в клочья сам холст. Прихватив с кухни змеевик, Николай выскочил на улицу, обернул его шарфом, поспешил к магазину, где купив без очереди бутылку водки, направился к Заводу в надежде найти в родных стенах убежище.
   -- Что это? -- спросил дежурный вахтёр, увидев картину, которую Николай зажимал под мышкой.
   -- Стенгазета к "8-му Марта"! -- ответил дядя Коля.
   -- Покажь... -- попросил вахтёр, выдавая пропуск.
   -- Не готова еш-шо! Видишь -- рейка поломана! -- парировал Николай, пряча пропуск в кармане телогрейки.
   -- А это что? -- вахтёр обратил внимание на змеевик.
   -- Что -- "что"? Не видишь? -- отвечал Николай. -- Спиралевидный змеевик!
   -- А зачем? -- Не догадываясь о подвохе, охранник уже нажал на педаль, позволяя Николаю привести в движение вертушку.
   -- Зачем - "зачем"? -- Дядя Коля надавил на вертушку так, что обратного хода быть не могло. -- "Самогон гнать! Вот зачем!"
   -- Ишь ты! Шутник! -- не поверил охранник.
   Вступив в заводское пространство, дядя Коля поспешил прямо к Расстоянию между пристройками, где у него имелось достаточное количество инструментов для починки сломанной рамы.
   Выпив немного для настроения, он приступил к реставрации, и когда окончил работу, с молотком в правой руке подошёл к стенке. Ему не требовалось примерять картину, ибо дядин Колин взгляд был лучше всякого измерительного инструмента. Он выбрал нужную точку, воткнул в подгнившую доску гвоздь и ударил молотком, полагая вогнать его сразу наполовину. Однако расчёт оказался неверным. Молоток пробил гнилое дерево и, выскользнув из руки Николая, последовал за гвоздём, пропадая в пустоте ящика, ударяясь в его глубине о какие-то металлические предметы.
   -- Едрить твою! -- воскликнул Круглов. -- Придётся подать на расширение жилплощади!
   Он взял кайло и начал расшатывать доски. Некоторые из них оказались крепкими, и дядя Коля немало потрудился, прежде чем сумел полностью вскрыть стенку, для чего неединожды прикладывался к бутылке.
   В глубине открывшейся пустоты, подвешенный на мощных пружинах за все восемь углов, покачивался другой ящик, размером с человеческий рост.
   Подняв найденный молоток, дядя Коля задумался: "Уж не это ли причина, почему обо мне забыли на верхах?" -- проскочила ошеломляющая догадка в его мозгу, и, как будто, уже другой человек, любопытный на всё тайное, вдруг проявился в нём, затмив прежнего Николая, который совсем теперь пропал, оставив лежать в стороне и картину, и змеевик, и даже початую бутылку водки.
   Освободив ящик от пружин, Николай с трудом втянул его в комнату -- Расстояние между пристройками, на самом деле, как теперь выяснилось, оказавшимся пространством между контейнерами с ящиками, внутри которых, несомненно, находилось нечто весьма хрупкое. Дядя Коля осторожно начал вспарывать доски ящика...
   Вскоре его взору открылась человеческая мумия, в позе "Мыслителя". обвитая промасленной ветошью. Недоумевая, что это может быть, Круглов стал разматывать ткань...
   То ли солнечный свет, то ли лучи прожекторов, мягко проникали через окно, в потолке, освещая пространство Расстояния между контейнерами, где друг напротив друга в позе Роденовской скульптуры сидели двое: один из них -- на самодельной кушетке, другой -- на специальном приспособлении, в форме диеза, выполненного из досок, слегка тронутых тлением времени. Между обоими "мыслителями" находился стол, единственной принадлежностью которого являлась бутылка с водкой. Первый был в телогрейке и грубых рабочих штанах, второй -- почти голым, что не мешало ему и его напарнику сидеть неподвижно и неотрывно смотреть друг на друга. И если бы кто-нибудь проник в тайную комнату дяди Коли и взглянул на лица обоих, то был бы немало удивлён, обнаружив в обоих существах почти что полное сходство.
   Прошло немало времени, пока, наконец, Круглов не пришёл в себя. Он поднялся с кушетки, обошёл вокруг своего двойника. В задумчивости положил ладонь на его лысую голову -- и в тот же миг что-то щёлкнуло, -- двойник неожиданно выпростал из-под промасленной ткани, всё ещё прикрывавшей нижнюю часть его тела, правую руку, которая мгновенно протянулась вперёд, ухватила бутылку с водкой и, не успел Круглов его удержать, как напиток забулькал, пропадая в горле ожившей "мумии".
   Дядя Коля робко двинулся к выходу, но не успев продвинуться и на пол шага, был грубо схвачен за шиворот и усажен обратно на кушетку.
   -- Мне нужна твоя телогрейка, штаны и пропуск! -- проговорил металлическим голосом "Мыслитель". так легко изменивший своей классической позе.
   Облачившись в одежду Николая и положив в карман телогрейки его пропуск, робот вручил ему кайло и приказал разбирать другие контейнеры, снимать с пружин ящики и вскрывать их.
   В следующем ящике оказалась точно такая же мумия. Размотав ленты с тела своего собрата, "Мыслитель" активировал его, точно таким же способом, как Николай -- коснувшись рукою головы. И тут же второй двойник, выпростав свою руку, ухватил со стола пустую уже бутылку. Не удовлетворив своей потребности, он опустил посудину обратно на стол и замер, не имея для дальнейшего движения достаточной энергии.
   Дядя Коля тоже обессилел, выронив из рук кайло, опустился на пол, рядом со вторым двойником. Видя это "Первый". поднял кайло и начал сам орудовать, проламывать стену другого контейнера. Работая усердно, робот быстро извлекал всё новых и новых двойников и усаживал в одну линию. Уже Николай сбился со счёта, сколько их наполнило комнату, когда-то называвшейся мудрёным названием: "Расстояние между пристройками". Двойники уже не помещались в имевшемся пространстве и "Номер Первый". смело орудуя в дяди Колиной одежде, стал затаскивать их обратно в пустоты, образовавшиеся от сломаных стен. Спутав Николая с одним из своих, он чуть было не лишил его жизни, грубо схватив и отодвинув в сторону.
   Потом пошли маленькие ящики, и дядя Коля увидел роботов-детей. Это были двойники ремесленников, среди которых он без труда узнал Игорей и Сашек.
   "Мать твою!" -- воскликнул он про себя. -- "Что же теперь будет?!"
   Когда все двойники были извлечены из ящиков и освобождены от промасленных лент, "Номер Первый" вернулся к столу, взял с него пустую бутылку, стал внимательно рассматривать этикетку. Не получив достаточной информации, пытаясь найти дядю Колю, он заскользил взглядом по головам собратьев, но отличить его от других, к радости Круглова, неподвижно замершего в углу, не успел: взгляд его неожиданно наткнулся на картину с натюрмортом, вперившись в которую он вдруг замер...
   Прошло изрядно времени. Николай всё не решался пошевелиться, пока не догадался, что у его двойника истощились энергетические ресурсы. Тогда дядя Коля слегка пошевелил для проверки сначала рукой, потом ногой и, убедившись, что двойник совершенно поглощён созерцанием натюрморта, тихонько стал пробираться к выходу...
   На Заводе уже давно наступила ночь. По безлюдным улицам, освещённым сторожевыми прожекторами вдоль и поперёк, Круглов что было сил припустился бежать к проходной.
   Дремавший охранник совсем не ожидал появления голого человека в столь неурочное время и не успел выскочить из своей будки. Дядя Коля одним духом перепрыгнул через вертушку, преграждавшую ему проход, крикнул на ходу:
   -- Спасайся, кто может!!!
   Он был бы уже на городской улице, если бы не ночь...
   А ночью проходная запиралась, потому что Завод был секретный. И Николай совсем про это забыл. Иначе бы нашёл другой способ, чтобы его покинуть.
   Подоспели другие охранники, окружили Круглова, схватили и потащили в подсобную комнату, где связали казёнными ремнями, с собственных штанов, и, решив, что человек не в себе, вызвали Скорую помощь.
   0x01 graphic
  
   Прошёл месяц, и начальник Первого отдела, как и пророчил ему дядя Коля, пошёл на повышение. Его место занял лысый человек, полный тёзка Круглова, даже и внешностью своей почти ничем от него не отличавшийся. И все, знавшие Николая, подумывали: то ли это он, то ли нет? Если он, то почему перестал узнавать тех, с кем не раз вместе выпивал; а если не он, то куда делся прежний дядя Коля?..
   Судьба змеевика весьма интересна... Каким-то образом оказавшись на заводской свалке, он был найден и опознан Иваном, соседом дяди Коли, которого в своё время тот устроил работать на Заводе. Трудно сказать, точно ли то был тот самый змеевик и точно ли тот самый Иван, или и тот и другой были просто одной и той же конструкции или просто очень похожи один на другого. Однако в скорости змеевик был опробован в действии прямо на территории Завода, на том месте, где находились пустые контейнеры от какого-то оборудования.
  
   Тёзка Николая Круглова, оценив по достоинству ударный труд рабочего Ивана, поставил его начальником нового цеха, повышенной секретности, который долгосрочно эксплуатировался до самой Перестройки 1987 года.
   Как и дядя Коля, его тёзка тоже не мог жить без водки... В своём кабинете, в углу, за сейфом, на свежевыкрашенной стене, он поместил картину-натюрморт, работы неизвестного мастера. На вопросы непосвящённых дилетантов, интересовавшихся произведением искусства, начальник отговаривался шуткой, отвечая кратко:
   -- Информация.
   И никто не решался уточнить, что он имеет в виду. А своим провинившимся в чём-либо подчинённым, указуя на картину, он не раз говаривал:
   -- Ты, что?! Программу забыл? Так пойди -- загрузись инфой!
   И подчинённый застывал на несколько минут перед картиной, будто заворожённый... Начальник его в это время бывало вкручивал громкость трансляционного громкоговорителя... А там -- декламировали стихи какого-то заводского поэта-современника, недавно помещённые в стенгазете, одновременно загружая параллельной инфой сотни радиослушателей...
  
   Идут часы -- я не считаю
   Часов на цифирном кругу --
   Программу партии читаю,
   Вникая в каждую строку...
  
   И невозможно оторваться
   От слов, что за сердце берут:
   "Коммунистическое Братство",
   "Свобода". "Равенство" и "Труд". ..
  
   Долго сотрудники Первого Отдела находились в прострации... Информация стекала отовсюду: через пятидесяти-герцовый свет люминесцентных труб, на потолке; -- через их отражение от лакированного стола; -- через солнечные лучи, разрезанные двадцать два раза жалюзями окна; -- через краски стен и натюрморта, помнившие мысли каждого, кто бывал в этом кабинете; -- и, наконец, через кодированные звуки стихотворения, передававшегося по трансляции...
   Подобно полному бокалу со свежим пивом -- и памяти наступал предел... Ещё немного -- и пена, окутывающая кружку пышной шапкой, начнёт переливаться через края...
  
   ...Так отдадим своей Отчизне
   Энергетический заряд!
   "Мы будем жить при коммунизме!" -
   Нам коммунисты говорят!
  
   Это был полный предел! Большего напряжения выдержать было невозможно...
   Начальник возвращается в действительное время... Выкручивает громкость на-нет.. Его подчинённый с трудом вытягивает свой взгляд из натюрморта, выходит из кабинета... Через некоторое время он возвращается, с дипломатом, битком набитым "информационно-энергетическими ресурсами". ..
   -- Ну-тко, сделай краткий доклад позитивной ориентации! -- требует начальник.
   -- Из каждых двухсот рабочих, -- начинает подчинённый, -- Должон быть наказан хотя бы один, что в среднем будет равно всего лишь целой пол-голове с каждой сотни, -- а экономия на ресурсах -- размером с месячный оклад...
   Молодец! -- хвалит начальник, принимая внутрь себя и угощая своего сотрудника "экономическим ресурсом". извлечённым из дипломата. -- Продолжай дальше в том же стиле...
  

16. СВЕТЛЫЙ КРУГ

  
   На религиозных собраниях больше Саша не встречал Ольгу, так как по распоряжению Санитара она стала посещать другую группу, которую теперь возглавлял Вова-Хиппи. По-видимому Санитар опасался углубления их взаимоотношений. Тем не менее, Саша виделся с Олей по воскресеньям в хоре. Он никак не мог перестать постоянно думать о ней и всё время ожидал каждой новой встречи. Отправляясь в костёл, он обещал себе не подниматься в хор, но не удерживался и -- целые полчаса, соприкасаясь плечом с плечом девушки, благоговел от близкого присутствия возлюбленной. Он по прежнему горячо молился Богу, ощущал Его живое присутствие и благодарил за счастье любви, которое Он послал ему.
   Проходила неделя за неделей. Стараясь не думать об Ольге, юноша заставил себя вновь посещать Подготовительные Курсы Университета. Но помимо воли в его голове творилось что-то неладное, и после лекций почти ничего не оставалось в памяти...
   В хоре, рядом со своей подругой, он испытывал повышенное сердцебиение, чувствовал, как неестественно приливает к его вискам кровь, и руки начинают потеть, так что становилось неловко перед девушкой. А расставшись с Ольгой и придя домой, он впадал в депрессию, длившуюся до середины недели, после чего он снова начинал надеяться и ждать следующей встречи.
   Так не могло продолжаться долго. Наконец, однажды он нашёл в себе силы не подняться в хор. И сразу после причастия поспешил домой, даже не повидав Ольгу... А вскоре он взял отпуск и по адресу, которым снабдил его Санитар, поехал в небольшой провинциальный городок, под Киевом, чтобы как-то развеяться, переключиться, перенять что-то полезное из чужой духовной жизни...
   Он остановился у тайной экуменистки, сестры Сони, с которой когда-то встречался на рождественском собрании. Соня жила со старой бабкой в двух крошечных комнатках, расположенных в подвале какого-то прицерковного здания. Худенькая маленькая девушка, скорее похожая на полячку, чем на украинку, Соня работала органисткой в той же церкви, при которой жила, и на скромный свой заработок содержала свою старую бабку.
   В первый же вечер устроили общение, на которое пришёл брат Анатолий -- другой тайный экуменист-католик, работавший на украинском Заводе. Оба ожидали от московского "посланника" каких-то новостей. Но юноша передал лишь приветствие и несколько книг от Санитара.
   Саша чувствовал усталость и опустошение после дороги. Его клонило в сон...
   ...В поезде он познакомился с каким-то парнем. Денег у Сашки было мало, но его попутчик оказался щедрым, принёс вина из вагона-ресторана и начал угощать. Ночью он куда-то исчез и больше не появлялся, оставив Сашке полную бутылку. Оказавшись в Киеве, Саша решил побродить по городу. К концу дня он сильно устал. Не найдя лучшего места для ночлега, перелез через какой-то забор и оказался на территории небольшой заброшенной православной церкви. Устроившись на полу, среди битого кирпича, чтобы согреться, он приложился к бутылке, уснул...
   Настало утро. Саша открыл глаза...
   С чудом уцелевших до сих пор икон, расположенных высоко на стенах, грозно смотрели четыре евангелиста. Возникло искушение: забраться и снять одну икону -- ведь церковь всё равно разрушается, пропадает...До икон никому нет дела... А он -- верующий... Ему, вроде как, нужнее...
   Саша вспомнил рассказ дворника о том, как тот, путешествуя по Северу, со своим приятелем Сергеем, купил у кого-то за самый бесценок иконы, оказавшиеся в руках местных жителей после того, как их церковь разрушили большевики. Поделив их между собой с Сергеем, дома, в Москве дворник развесил их по стенам.
   -- Ты знаешь, старик, -- рассказывал он Сашке, показывая свои ценности, -- Там столько старины пропадает! Местным это никому не нужно. Один мужик всего за бутылку водки стащил икону у своей бабки и отдал нам. А другой завёл нас на чердак своей избы... Чего только там не было! На следующий год нужно совершить специальный поход... Ведь всё равно всё пропадёт! Атеистическая пропаганда сделала своё дело... Даже старые бабки поснимали всё из красных углов...
   Дворник рассказывал с энтузиазмом, убедительно, и даже заразил Сашку идеей: собраться вместе в поход за пропадавшими сокровищами...
   И вот сейчас, оказавшись в пустом, разрушенном храме и обратив внимание на уцелевшие иконы, Саша стал серьёзно подумывать, не осуществить ли и ему такое дело... В церкви валялось много старых досок. Из ни можно было бы соорудить подобие лестницы, подобраться к иконам и снять хотя бы одну...
   Саша поднялся... Прошёл по храму... С обколотых фресок купола смотрел Лик Спасителя... И Саше стало стыдно...
   "Как же я вдруг посмел, любя Бога, подумать о таком! Обокрасть его храм!.. Да, ведь, после этого жить не захочется! Даже если храм разрушается! Как же можно довершать его разруху? В целом Киеве за все годы гонений на Церковь не нашлось такого вора! Всё побили, разграбили... А до евангелистов руки не дошли... Высоко оказались... И что? Я своими руками захотел довершить начатое безбожниками!.. И откуда так легко влезло в меня такое кощунственное желание? Наверное, дворник повлиял, своим примером..."
   Саше стало тошно оттого, что он помыслил обокрасть Храм и, наверное, готов был бы осуществить кражу -- окажись иконы пониже, доступнее... Или он всё-таки осознал бы вовремя свои грешные намерения и не сделал бы этого?...
   В планы Сашки входило не только посещение сестры Сони, но также он намеревался наведать своего товарища по Заводу -- Игоря, отбывавшего воинскую повинность как раз в тех же краях.
   Набив свою дорожную сумку достаточным количеством вина, прикупив на остававшиеся деньги колбасы и хлеба для закуски, на городском транспорте парень направился к окраине города, чтобы, оказавшись на западном шоссе, поймать попутную машину. Ему быстро повезло, и вскоре он уже ехал на КАМАЗе, в кабине водителя, развлекая его своими ответами на вопросы: откуда он едет, куда и зачем...
   Без утайки Саша поведал о том, что едет из Москвы в воинскую часть, чтобы навестить друга; ответил на какие-то типичные вопросы о том, кто он, где и кем работает, какую получает зарплату ...
   -- А что же ты на попутной добираешься? -- поинтересовался шофёр. -- Ведь тут автобусы ходят... междугородние...
   -- Да, денег мало, -- отвечал Саша, намекая тем самым, что заплатить за проезд ему будет нечем. -- Вот, для друга вина купил на последнее... Пусть парень душу отведёт... Наверное, ему не легко там, в армии-то приходится... А я, вот, приеду, так, может, дадут увольнение на несколько дней...
   -- Должны дать три дня, -- сочувственно заметил шофёр, забывая о своей корысти. -- И тебе дадут какой-нибудь номер в гостинице.
   -- Э...э... На номер у меня денег нет. Переночую где-нибудь в лесочке, под деревом...
   -- Должны бесплатно дать... Назовись родственником... Братом, к примеру... Есть у него брат какой-нибудь, у друга-то твово?
   -- Да, как раз брат и есть у него...
   -- Так и сделай!
   -- Спасибо за совет. Точно так и сделаю...
   -- А вино не свети... Спрячь где-нибудь на подходе, в кустах. А потом занесёшь в гостиницу...
   -- Верно говорите...
   -- А сам-то почему не в армии? -- задал, наконец, водитель вопрос, который Саша уже давно ожидал. Все незнакомые люди, с которыми доводилось разговаривать, спрашивали об этом.
   -- Да, у меня со здоровьем не всё в порядке, -- уклончиво ответил Саша и приготовился к следующему вопросу, о том, что именно не в порядке у него со здоровьем. Большинство людей всегда интересовалось и этим. И Саша всегда ссылался на "шумы в сердце".
   Однако, водитель оказался не из любопытных или по-своему деликатным, поскольку прекратил расспросы, задумался о чём-то своём, потому что больше ни о чём с Сашей не разговаривал почти всю оставшуюся дорогу.
   "Может, осуждает за дезертирство..." -- подумал Саша.
   Через некоторое время машина остановилась.
   -- Приехали! -- объявил шофёр, пробуждая задремавшего парня. -- Пойдёшь в том направлении, -- он указал на уходившую вдаль дорогу. -- Может, кто-нибудь ещё подбросит...
   -- Спасибо вам большое! -- Саша выскочил из кабины, подхватил свою тяжёлую поклажу. -- Счастливо!
   -- Бывай!
   КАМАЗ заревел, дёрнулся, стал медленно набирать скорость...
   Было далеко за полдень, когда юноша, следуя какому-то указателю, с номером, как было у него записано в адресе Игоря, свернул с асфальтированной дороги на просёлочную. Предстояло прошагать около десяти километров. По обеим сторонам широкой просеки находился лесной массив. Впереди небо и земля сливались в одной линии.
   Час спустя лес отступил, и путешественник оказался в поле, с травой выше пояса. Лишь уезженная дорога, уходившая куда-то вдаль, фактом своего бытия молчаливо свидетельствовала о какой-то целесообразности в своём существовании. Если бы ни тяжёлая сумка, Саша бы не скоро впал в уныние. Но теперь он начал сомневаться в правильности выбранного пути: не повернуть ли обратно, пока не поздно? А то, как бы не пришлось тут заночевать...
   "Ничего! У меня винища полная сумка!" -- уговаривал себя Сашка. -- Авось не пропаду и ночью... Надо будет только загодя где-нибудь ночлег подыскать: нарвать побольше травы, чтобы хватило подстелить и укрыться..."
   Неожиданно он услышал сзади шум мотора, остановился, всматриваясь вдаль дороги. Вскоре появился и, поравнявшись с ним, остановился военный "газик". в котором находилось двое: за рулём -- рядовой солдат, а рядом с ним -- офицер в фуражке.
   -- Ты куда это держишь путь? -- спросил офицер Сашку.
   -- Я -- в военную часть номер "NN". Приехал из Москвы... Не сможете ли подбросить?
   -- А к кому приехал?
   -- К брату... навестить...
   -- Как фамилия брата?
   -- Казанков Игорь...
   -- А этот... Радист... Ладно... Хотя и не положено, но подвезём... Садись!
   Саша забрался на заднее сидение.
   -- Спасибо большое! А то совсем умаялся идти по жаре...
   -- Только мы тебя раньше высадим, чтоб никто не видел, -- пояснил офицер.
   -- Да, конечно...
   "Газик" тронулся. Сашку здорово тряхнуло.
   -- Из Москвы, значит, прямо?..
   -- Да... Сначала на поезде доехал до Киева, -- говорил Саша для того, чтобы говорить о чём-то. -- Потом на попутной добрался до поворота с шоссе... А дальше -- пешком иду...
   Саша прижал сумку поплотнее к сидению, чтобы бутылки не гремели на колдобинах, через которые перелетал "газик". водитель которого не жалел казённых рессор и колёс.
   -- И давно идёшь?
   -- Да. Уж часа два или три...
   -- И что же, никто тебя не взялся подвести за это время?
   -- А никто до сих пор не проезжал.
   -- Ишь ты! -- удивился офицер. -- А где ж тогда этот пидер?! -- нецензурно выругался он о ком-то, обращаясь к солдату, за рулём.
   Солдат ничего не ответил, видимо, не имея права просто так вступать в разговоры.
   -- Значит, никого, говоришь, не видел? -- он обернулся наполовину к Сашке. -- И грузовика никакого не видал?
   -- Нет... Иначе бы я проголосовал.
   -- Так бы он тебе и остановил! -- усмехнулся офицер. -- Это я могу... А им не положено, -- и он кивнул на шофёра. -- Ух и покажу я этому пидеру кузькину мать, если он ещё не вернулся в часть!
   Он немного помолчал. Потом снова заговорил.
   -- Значит, к Казанкову приехал? Ладно... Дадим ему отпуск -- раз такое дело. Только смотри, чтобы не напиваться! -- И он кивнул на Сашкину сумку.
   -- Нет, что вы! Всё будет в порядке! -- смутился Саша.
   -- Скажешь, Васильев разрешил, когда придёшь оформляться... Казанков -- хороший парень, скромный... Пусть слегка оттянется покаместь...
   Сашу высадили, не доехав до ограждения, за которым находилась воинская часть, метров за триста. "Газик" двинулся дальше, проехал через ворота, которые за ним закрылись, исчез из виду. Через четверть часа и Саша добрёл до проходной, откуда его направили к какому-то зданию, находившемуся внутри территории воинской части. Это оказалась специальная гостиница для приезжих. Памятуя совет водителя КАМАЗа, Сашка спрятал свою сумку в кустах, неподалёку, и только затем вошёл в здание для того, чтобы оформить для Игоря разрешение на отпуск.
   День клонился к концу, и Саше посоветовали оформлять документы на Игоря завтрашним числом, чтобы у него вышло три полных дня увольнения. Ему же без каких-либо вопросов выделили комнату, с одной койкой. Прежде чем расположиться на ночлег, Саша вернулся на улицу за сумкой, благополучно разместил её содержимое в тумбочке, наспех разделся -- и сразу же заснул мертвецким сном.
   Ранним утром следующего дня Саша проснулся от стука в дверь. Догадавшись, что это -- вероятнее всего его товарищ, он подошёл к двери и, нарочно меняя голос на хриплый спросил:
   -- Кто там?
   -- Это я -- Игорь!
   -- Какой Игорь?
   -- Витька, это -- ты?
   -- Фамилию назови!
   -- Казанков! Вить, это ты, иль нет?
   -- Нет... Энто дядя Коля с родного Заводу приехал тобе проведать! -- И открыв дверь, Сашка увидел удивлённую физиономию своего друга. -- Пропуск имеешь? -- Продолжая шутить, Саша уже протягивал руку для приветствия солдату в затёртой военной форме.
   За пределы воинской части Игорю выходить запретили. Да и по самой территории во избежание непредвиденных встреч с командирами гулять у него не было никакого желания. Поэтому он был рад тому, что у Сашки оказалось вино.
   Не успел он ещё придти в себя от сюрприза, расспросить о жизни, как в дверь постучали. Хорошо, что не успели ещё открыть тумбочку с бутылками -- нежданным гостем оказался не кто иной, как сам командир Игоря, тот самый офицер, по фамилии Васильев, что подвёз вчера Сашку.
   Объяснив Саше, что полагается и что нет делать солдату в увольнении по случаю прибытия родственников, он предложил гостю совершить небольшую экскурсию по воинской части, дабы у того по возвращении в Столицу у него не сложилось превратное впечатление о том месте, где защищает Родину его родственник.
   Отказываться было невозможно, и все трое тут же вышли из здания.
   Около часа Васильев водил ребят по территории воинской части, в основном состоявшей из жилых домов командного состава, столовой, нескольких официальных зданий и казарм, оказавшихся в стороне от намеченного офицером маршрута. Тем не менее, Васильев ухитрился пройти по улицам военного городка раза три, по два раза объясняя назначение "внутренних объектов". будто Игорь был здесь новичком, а Сашке предстояло остаться тут навсегда. Обойдя вокруг гостиницы несколько раз и видя, что его не приглашают вернуться внутрь, в конце концов Васильев взглянул на часы и, обращаясь к Саше сказал:
   -- Ну, а теперь проверим, всё ли в порядке на посту без твово брата. -- И при этом, открыв калитку в каком-то заборе, он шагнул в чистое поле, начинавшееся сразу же за ней.
   Игорь, с выражением тоски на лице, взглянул на своего псевдо-братана, последовал за командиром...
   Минут двадцать трое спутников молча шагали по пыльной украинской дороге, пока не приблизились к одинокому полевому вагончику, рядом с которым располагалась мачта антенны и громко гудел дизельный генератор, вырабатывая электроэнергию.
   Васильев поднялся по раскладной лестнице, из нескольких ступенек, и оказался внутри помещения. Игорь, не испытывая желания заходить туда, где каждый день был вынужден с утра до вечера или с вечера до утра убивать время, предпочёл остаться снаружи. Сашка же последовал за офицером, дабы проявить любознательность, которая подобает родственнику военнослужащего.
   Оказавшись внутри, он увидел радиоаппаратуру, с некоторой из которой он был знаком, благодаря своему хобби, когда он активно увлекался коротковолновой радиосвязью. Тут находился военный связной радиоприёмник Р-250ММ -- мечта всякого коротковолновика, занимавший целый стол. В углу гудел металлический шкаф -- мощный радиопередатчик. На другом столе, перед которым до их прихода сидел на стуле солдат, теперь вытянувшийся "в струнку", находился металлический ящик, с кварцами -- коричневыми пластмассовыми цилиндрами, при помощи которых задавалась частота настройки аппаратуры.
   Саша выразил свой интерес, заметив, как много кварцев находится в ящике, и спросил о цели всей радиоустановки.
   -- О цели сказать не могу! -- ответил Васильев. -- Помыкак сам не знаю... А ежели б и знал, то не сказал бы, помыкак то -- военная тайна!
   Помолчав некоторое время, он добавил:
   -- Наша задача: в определённое время согласно таблицам и часам, менять в радиоустановке частоту при помощи этих вот кварцев... Каженый день -- новая таблица доставляется особой почтой. Иногда поступает команда: отступить от правила и срочно поменять частоту настройки аппаратуры, вопреки таблицам и времени. Вот для этого у нас тут -- круглосуточные дежурства: изо дня в день и ночь, из года в год...
   -- Да... Интересно... Значит, секретная коммуникация, -- заметил Сашка. -- Я-то, ведь, тоже -- коротковолновик-любитель. Разбираюсь в технике... Приёмник этот очень мне нравится...
   -- Коммуникация, конечно, секретная... -- ответил офицер, не обращая внимания на последние слова Сашки. -- А может быть и вовсе не секретная... Даже мы не знаем, какая идёт через нас информация.... Или дезинформация, -- Васильев ухмыльнулся. -- Короче говоря, коммуникация коммуникации рознь! Это тебе не любительская связь! Чтобы враг никогда не мог догадаться ни о чём -- вот наша задача! -- Вытерев платком пот со лба, он шагнул к выходу. -- Жарко, однако...
   Саша вышел за ним следом.
   -- Аппаратура больно сильно греется! -- заметил Васильев. -- Днём ещё жарче будет нашим солдатикам... Ну, вот так-то... Пойду теперь другие посты проверять, -- он махнул рукой в поле, где вдали виднелся другой вагончик с антенной. -- А вы сами дойдёте назад...
   -- Спасибо за всё! -- поблагодарил Саша.
   -- Бывайте! -- и снова вытерев свой лоб, Васильев зашагал прочь.
   -- Похоже, что сам себя запорол! -- заметил Игорь, минуту спустя, переходя на заводской жаргон, -- и засмеялся.
   -- Да! -- согласился Сашка, улыбаясь. -- Поди, ему скучно одному-то расхаживать по части...
   -- Да нет... Распечёт кого-нибудь -- повеселеет... Это при тебе он не решился запороть Иванова... Ну, того солдата, что был в вагоне... А то бы орал -- будь здоров!
   -- А что, и на тебя орёт?
   -- Ещё как!
   -- А за что?
   -- А за что хошь! Увидит ящик с кварцами открытым, как сейчас, распечёт за то, что кварцы пылятся и что враг может подглядеть и частоты запомнить. А если увидит, что ящик закрыт, то может распечь за то, что закрыт: не успеешь, мол, вовремя найти нужный кварц и поменять частоту...
   -- Так, ведь, на кварцах частоты не написаны! Они же все под условными номерами! Нужно, небось, в специальную таблицу смотреть!
   -- Ты с ним не поспоришь, когда распекает!
   -- Выходит, он тут у тебя похлеще "Летучего". ..
   -- А это и есть "Летучий"! Его старшой брательник...
   Пройдя через калитку в заборе, товарищи прошли мимо жилых домов, у одного из которых сидела маленькая собачонка, сначала злобно зарычавшая на Сашку, а потом затявкавшая.
   -- Чьи тут собаки-то? -- поинтересовался он, оглядываясь.
   -- А тут как раз семья моего командира живёт: жена и ребёнок. -- ответил Игорь. -- Они все в первую очередь в столовую ходят с заднего хода. Вытянут всё мясо из котла -- а солдатам одна бурда остаётся... Ты меня подожди вон там... -- И он указал на какой-то стенд, на площади, куда вела улица, по которой они шли. -- Я смотаюсь в столовую прихватить кой-чего... -- И Игорь направился в боковой проулок, между заборами.
   Минут через десять он вернулся, пряча под гимнастёркой какой-то свёрток и сразу передавая его Сашке.
   -- Держи, чтоб никто не видел...
   Наконец они снова оказались в гостинице, закрыли за собой дверь на ключ.
   В свёртке оказались два гранёных стакана и буханка чёрного хлеба. Так как хлеб был черствее того, что привёз с собой Саша, то в первую очередь решили расправиться с ним. Наполнив стаканы доверху, выпили за встречу. Не дожидаясь действия вина, сразу выпили по второму, а потом принялись за протухшую слегка колбасу, что привёз в собой Сашка, и Игорев чёрствый хлеб.
   Через пол часа Игоря "забрало".
   -- Спасибо, что приехал, Хэнк... -- пробурчал он, располагаясь на топчане. -- Ты меня извини... Я теперь хотя бы высплюсь немного... Разбуди меня, к вечерней поверке...
   Ночевать солдат был обязан в казарме.
   На второй и третий день повторилось то же самое: как только Игорь приходил утром из казармы в гостиницу, они усаживались за стол, выпивали по два стакана вина, а потом Игорь отключался на целый день. Вечером Сашка будил его, давал ему ещё немного выпить, и солдат отправлялся обратно в казарму. Весь день, пока его друг спал, Саша маялся, не находя, чем заняться. Вечером третьего дня, прикончив всё остававшееся вино, друзья попрощались. Саша проводил сонного полупьяного солдата до какого-то забора, через который тот перелез, чтобы сократить расстояние, а потом навсегда исчез...
   На обратном пути к гостинице через воен-городок неожиданно сзади на Сашку набросилась та самая маленькая собачонка, что рычала на него два дня назад, и, больно укусив за пятку, убежала прочь.
   Мучаясь от боли, переночевав последний раз в гостинице, утром юноша пустился в обратный путь. Сумка его теперь была почти пуста, и, хромая, он всё-таки преодолел обратную дорогу, добрался до шоссе, остановил попутную машину и к концу дня добрался до города, где жила Соня...
   ...Саша едва дождался, когда Анатолий отправится домой. Соня поместила "брата Андрея" в своей комнате. А сама ушла ночевать в другую -- к бабке.
   Утром девушка, вместе с бабкой, уходя в церковь, попросила Сашу соблюдать конспирацию: приходить в костёл некоторое время спустя, а после службы постараться вернуться домой никем не замеченным.
   Месса была на польском языке. И порядок её несколько отличался от московского. На причастии все прихожане встали в два ряда, и ксёндз обходил весь храм, причащая каждого. Несмотря на то, что в церкви было не меньше сотни людей, подойдя к Саше, священник обратил на него внимание, неожиданно спросил по-польски, крещёный ли он. Саша понял вопрос и ответил тоже по-польски, сказав: "Tak". -- и тогда ему сунули в рот облатку, не дождавшись, пока он высунет как следует язык.
   Эта заминка привлекла к Сашке всеобщее внимание. Чтобы не навести никого на след, он поспешил покинуть храм, и чтобы зря не беспокоить Соню с её бабушкой гулял по городу почти весь день.
   -- Брат, тебе не следовало причащаться! -- упрекнула его девушка, когда он вернулся, робко взглянув Саше в глаза и смущённо отводя взгляд. -- Все обратили на тебя внимание... И ксёндз потом меня спросил, кто ты такой...
   -- Извини, Соня... -- Саше стало неловко. -- Всё было так неожиданно... Все выстроились в два ряда... Я просто не знал куда деться... Если бы я не стал причащаться, тогда бы на меня обратили внимание ещё больше... -- Смотря на Соню, мысли юноши терялись -- Соня была красивой. -- Что же ты ему ответила?
   -- Я сказала, что ты -- мой брат, из Москвы, -- ответила Соня. -- Ведь это же так и есть на самом деле... Ведь ты мне брат во Христе...
   Они сидели за крошечным самодельным столиком -- копией того, что был в Москве у Санитара, Вовы, Сашки и, наверное, у всех других экуменистов, даже у тех, с которыми Саша ещё не был знаком... На столе тоже стояла свечка, на чайном блюдце, рядом лежал коробок спичек, чётки... Саша и Соня сидели на таких же, как у всех их единомышленников, туристических раскладных стульчиках...
   Соня принесла Саше чаю и чёрного хлеба. Больше, по-видимому, у неё ничего не было из еды.
   -- Ты извини, -- сказала девушка, -- Сахара нет... Я его не ем...
   Саша отхлебнул чаю, оказавшимся совсем прозрачным.
   -- А что ксёндз тебя спросил? -- поинтересовалась Соня.
   В комнате было очень тихо. От близости земли пахло сыростью. Окошко, под самым потолком, за спиной Саши превращало день в сумрак вечера. На одной из белёных стен висел деревянный крест. На другой -- страница из древнего Евангелия, того же, что была у Санитара, но только с другим текстом.
   -- Он спросил, крещёный ли я. -- Саша опустил чашку с чаем на стол. -- А я не растерялся и ответил по-польски: "Tak".
   Соня печально улыбнулась.
   -- Да, брат, Андрей! Тут ведь не Москва... Всё на виду, все друг друга знают... Кто-то уже сообщил ксёндзу, что ты здесь...
   -- Ну и что?! -- воскликнул Саша. -- Разве к тебе никто не может приехать?
   -- Может-то-может... Только за мной и так следят! А теперь пойдут кривотолки... -- Соня вздохнула. -- Меня, ведь, не раз вызывали в милицию... Почему, мол, молодая, а работаю в церкви? Почему не иду, как другие, на Завод? И в самой-то церкви я -- как "белая ворона". .. Если б не моя бабушка... -- Соня замолчала, смахнула набежавшую слезинку. -- Она -- старая... И я, как бы, при ней,.. -- девушка выделила "старая" и "при ней". сглотнула слюну. -- А больше, ведь, у нас -- никого, кто понимал бы так, как вы, московские... Только, вот, Анатолий один. И всё!
   -- Почему бы тебе не уехать отсюда? -- Саша почувствовал жалость к этой несчастной хрупкой девушке. И ему хотелось как-нибудь проявить своё сочувствие. Но он не знал, как... Ни обнять, ни положить руку на её руку он не решался, боясь, что она истолкует такой жест неверно.
   -- Что ты! -- воскликнула Соня, -- У меня, ведь, бабушка! Да и как же я уеду? Должен же кто-то оставаться и здесь! В Москве и вас хватает. Мы с Анатолием пытаемся раскрыть людей для Христа. Ведь, большинство из них ходит в церковь либо по традиции, либо по националистическим мотивам...
   -- Санитар говорил, -- вспомнил Саша, -- Ты бывала в Польше...
   -- Да... Ездила несколько раз, -- скромно ответила Соня.
   -- У тебя там родственники?
   -- Как тебе сказать... -- замялась она. -- "Как бы" родственники. -- Она выделила "как бы". улыбнулась.
   -- Я бы тоже не отказался там побывать...
   -- Хочешь, я попрошу, чтобы тебе прислали вызов?
   -- Хочу...
   -- Ты только дай мне свои анкетные данные. А я напишу в Польшу... Через месяц -- другой ты получишь письмо, "как бы" от дяди. Пойдёшь с ним в УВИР и оформишь поездку.
   -- Наверное, это дорого стоит?
   -- Я беру с собой золотое кольцо и там продаю. Это окупает дорогу, и ещё я привожу много литературы. Один раз привезла целую сумку с Библиями. И меня ни разу не проверили. Думают: молодая девчонка -- никак не повезёт ничего такого... А я им ещё улыбаюсь, да спрашиваю нарочно: как, мол, ребята, вы тут без девчат живёте? -- Соня засмеялась, застенчиво взглянула Саше в глаза. И он тоже заулыбался, слушая девушку, немного повеселевшую. От взаимных улыбок их глаза как-то привыкли, подружились, и молодые люди уже без боязни смотрели друг на друга.
   -- Ты всегда жила с бабушкой? -- спросил Саша то, что давно хотел.
   -- Нет... -- Соня оторвала от него взгляд, опустила его вниз, перестала улыбаться. Помолчав некоторое время, чтобы собраться с мыслями, она сказала:
   -- Отец нас бросил рано. Я его и не помню: маленькая была. Мы жили вместе: я, мама и... -- Соня вдруг как-то поворотилась, посмотрела в угол, где в каменной стене находилась печная заслонка.
   -- И кто? -- не выдержал Саша.
   -- И другая я... -- Как бы, не слыша вопроса добавила девушка. -- То есть, вдруг опомнилась она, взглянув на своего слушателя, -- Моя сестра-тёзка... Ой. Нет... Не тёзка! Как это называется... Короче говоря, мы с ней были двойняшками... Всё у нас было хорошо... Мы тогда жили в Киеве... Но однажды... -- Соня говорила, с трудом находя слова, часто оговариваясь, не зная, как рассказать о том, о чём, наверное, давно ни с кем не говорила.
   -- Однажды, -- продолжала девушка, -- Моя сестра утонула в Днепре. -- Соня проговорила это шёпотом, как-то медленно ворочая языком, -- И Саша увидел какой-то ужас, на мгновение застывший на лице девушки, сделавшимся вдруг совсем некрасивым.
   Соня снова покосилась на печную заслонку, потом продолжила свою историю.
   -- Я тогда сильно заболела, -- тихо проговорила она. -- Мне казалось, что, будто, на самом деле это случилось не с ней, а со мной... -- Соня взглянула на Сашу с каким-то страхом, и добавила: -- Что будто бы Света -- жива...
   И снова она посмотрела на печную заслонку.
   Наступила пауза. Соня погрузилась в себя, впала в какое-то оцепенение. Саша не решался что-либо спросить или сказать. Наконец он не выдержал.
   -- И что же было потом? -- выдавил он из себя вопрос.
   -- Меня положили в больницу... А мама сошла с ума и наложила на себя руки... Когда я выздоровела, то оказалась тут, у бабушки... Так вот, и живу уже несколько лет... -- она снова помолчала, а потом робко добавила: -- Теперь я совсем здорова! Бог помогает...
   Саша, не зная, что ответить, тоже посмотрел на печную заслонку, и Соня, поймав его взгляд, резко поворотилась, чтобы опять туда взглянуть.
   -- Nech benje pohvalony Jesu Christi!" -- проговорила она.
   -- Давай, помолимся, сестра, -- выдавил из себя Саша, чувствуя, что ему становится не по себе.
   Он вытащил из кармана свои чётки. Соня молча зажгла свечку, взяла свои чётки и, видя, что девушка готова к молитве, Саша начал: -- "Во имя Отца и Сына и Святого Духа,.." -- перекрестился, и.. они оба стали шептать вслух: -- "Верую во Единого Бога Отца, Вседержителя..."
   Порою Соня сбивалась, переходя на польский язык, но потом возвращалась, повторяла за Сашей по-русски. Когда дошла очередь до "сквозной молитвы". у экуменистов обращённой ко Христу, Соня уже не слышала Сашу, но молилась на католический манер -- Деве Марии: -- "Sventa Marie, Matka Bozka..."
   Как-то на одном дыхании они прошли весь круг Розария. Наступила тишина, которую никто долго не решался нарушить, даже часы, которых в комнате не было. Лишь свечка, слегка потрескивала воском и золотом играла на Сониных волосах; и светлый овальный круг её пламени освещал полумрак маленькой комнаты, трепетал и подёргивался на стенах тенями двух склонившихся друг перед другом людей. И когда Саша осознал, что молитва окончилась, необъяснимое умиление сошло на его сердце, он почувствовал братскую любовь к существу, сидевшему напротив, за маленьким столиком, мешавшим приблизиться к девушке и ласково погладить, как ребёнка, чтобы и на её сердце стало так же тепло.
   -- Ты знаешь, Соня, -- сказал он, -- Я тоже был, вроде как, болен... Чтобы избежать армии, я лёг в психиатрическую больницу. Меня приучили к лекарствам. И теперь я всё время хочу спать... Часто испытываю подавленное настроение... Ты меня извини, что я такой скучный... Это -- поэтому... -- Саша протянул руку, и Соня протянула свою...
   Они лишь едва коснулись друг друга. Саша хотел было пожать её маленькую ладошку, но девушка вдруг отпрянула. Её рука оказалась под столом, и Саша прочёл в глазах Сони испуг.
   Перед его мысленным взором вдруг отчётливо встала картина: будто бы он делает то, на что никогда бы не решился: зажав её маленькую ладошку в своей, он встаёт и тянет девушку к себе... Лёгкий столик переворачивается, катится по полу блюдце, и свеча, обливаясь воском, гаснет...
   И будто увидев, что он прочёл её мысли, Соня вскочила -- и выпорхнула из комнаты...
   Вечером, после окончания заводской смены, пришёл Анатолий. Все трое снова помолились по Розарию. Узнав, что Саша знает по латыни, Анатолий попросил записать для него молитвы.
   -- Я буду на Заводе напевать вслух -- и никто не поймёт, что я открыто молюсь! -- пояснил он.
   Уроженец Белоруссии, русский по национальности, много проживший в разных республиках СССР, переезжая с одного Завода на другой, Анатолий плохо говорил как по-белорусски, как по-русски, как по-украински, как и по-польски. Казался косноязычным грубым мужиком, на самом деле в душе был добрым и бескорыстным. Он признался Саше, что хочет выучить молитвы по латыни ещё и потому, что намерен поступить в Рижскую Семинарию, чтобы стать священником.
   Время пролетело незаметно. Сославшись на то, что завтра рано просыпаться, чтобы поспеть на Завод, скоро Анатолий попрощался и ушёл.
   Из-за Саши Соне было некуда деться. Стоило ей уйти в соседнюю комнату, как оттуда начинало доноситься ворчание бабки. И она возвращалась обратно, не находя себе места. И Саша чувствовал неловкость из-за того, что нарушил порядок её жизни своим непрошеным приездом.
   -- Ты завтра в костёл не ходи! -- попросила девушка, покидая в конце концов свою комнату, чтобы отправиться спать вместе с бабкой.
   Ворочаясь на жёсткой кушетке, Саша долго не мог заснуть.
   "Пожёстче, чем у Санитара". -- подумал он. -- "Ведь тут голые доски!"
   Он вспомнил облик хрупкой девушки.
   "Ах, если бы не Оля -- я бы влюбился в Соню!"
   Однако, к чувству симпатии примешивалось что-то такое, чего Саша никак не мог понять. От Сони веяло холодом... И он испытывал к ней странное смешанное чувство братской и, как бы, даже отеческой любви, вместе с состраданием, от которого становилось на сердце одновременно и тепло и тоскливо...
   В комнате была непроглядная тьма. Ни одного звука не доносилось ни из-за окна, ни из-за двери.
   "Как в склепе..." -- продолжал думать юноша. -- "Жалко бедняжку... Как она может тут жить?"
   Хотя он чувствовал что-то обворожительное в этой провинциальной обстановке, так сильно отличавшейся от столичной, эта же экзотика и отпугивала чем-то чуждым всему его внутреннему существу.
   Лёжа с открытыми глазами, и ничего не видя в темноте, Саша мысленно представил облик комнаты; вспомнил все её небогатое убранство, и почему-то его мысль остановилась на печной заслонке, являвшейся как бы одним из немногочисленных предметов обстановки.
   Он повернул голову, посмотрел в глубину комнаты... Его глаза уже привыкли к темноте, и Саша отличил в окружающей тьме нечто белое, будто повисшее в том самом углу, где была печная заслонка.
   Недоумевая, что это за свет, он начал усиленно всматриваться в темноту. Кругом должны были быть неровные белёные известковые стены. Но они сливались с окружающим мраком.. Лишь только странный свет в углу будто бы повисал между полом и потолком. Саша повернулся, чтобы посмотреть в окно. Но окна он не увидел. Он снова посмотрел в светлый угол и обмер: светлый овал, вытянутый от пола к потолку, медленно приближался...
   Он достиг середины комнаты, остановился, -- и Саша увидел фигуру...
   Это было существо, похожее на Соню.
   И чем дальше Саша всматривался в него, тем отчётливее начинали прорисовываться отдельные его черты. Заворожённый таким превращением, юноша не мог оторвать взгляда. На мгновение ему припомнилось то, как он недавно, полупьяный, очнулся и увидел святых апостолов, с укором взиравших на него из под купола полуразрушенной церкви. Вспомнилась головная боль, с которой он проснулся в то утро; боль вышла из прошлого, проникла в настоящее и осталась...
   "Её сестра!" -- осенила догадка. -- "Приведение!"
   Сердце само собою заработало с такой силой, что он, услышал его стук; прилив крови к вискам отдался резким болевым спазмом, и он почувствовал, как волосы на голове зашевелились, будто наэлектризованные. И голос, прозвучавший откуда-то изнутри сознания, вдруг его успокоил:
   "Не бойся! -- сказало светящееся существо, -" Это я, Соня!"
   И действительно, то был голос Сони, с тем же характерным для неё украинско-польским провинциальным акцентом...
   Призрак приблизился так, что Саша оказался внутри его свечения... Головная боль сразу пропала -- и чувство блаженства, которое он недавно почувствовал, когда молился вместе с Соней, наполнило его душу и поглотило так, что он забыл себя, будто бы умер...
   Он пришёл в себя в поезде, когда уже приближался к Курскому вокзалу...
   Как ни пытался он вспомнить, что было после этого ночного видения -- всё было безрезультатно. Он собирался поведать обо всём Санитару, спросить, возможно ли такое чудо -- или это всего лишь его бред, но перед его мысленным взором возникал облик хрупкой девушки, с умоляющим взором, будто бы говорящим:
   "Не говори никому об этом... Тебе никто не поверит... Тебя сочтут больным... Даже он, Санитар..."
   "Но тогда зачем ты открыла мне такое?" -- думал он.
   И Соня отвечала на его мысли его же мыслями, но своими:
   "Ты скоро узнаешь, зачем..."
   Чувствуя неимоверный духовный подъём, Саша решил, что, теперь или никогда, по возвращении домой, он будет должен объясниться с матерью, рассказать ей о настоящем чуде, только что с ним случившемся; и рассказ этот не сможет оставить его мать равнодушной -- она обязательно и сразу же обратится к Богу... Он познакомит её с Санитаром... Они будут вместе по воскресеньям ездить в костёл... Потом он договорится с Санитаром о её крещении... Впрочем, наверное, будет лучше, чтобы мать крестили в церкви, а не на квартире, как его... Для старых людей важна каждая мелочь... А то, вдруг усомнится, что всё -- инспирировано Западом...
   С такими надеждами юноша возвращался домой... Он был почти что уверен, что стоит ему только рассказать обо всём, что он чувствует, стоит только суметь всё правильно выразить в нужных словах, -- и мать его сразу поймёт и пойдёт за ним, забыв обо всех предшествовавших разногласиях...
   Но этого не случилось из-за того, что сразу же по его приезде жизнь повергла его в беспросветный и нескончаемый ряд бед...
  
  
  
  
  

Конец Третьей Части

Ч А С Т Ь Ч Е Т В Ё Р Т А Я

О Т Е Ц А Л Е К С Е Й

  
  
   Мир, чтоб не был столь ужасным, тараканы и клопы
   Не умеют звуков гласных издавать из темноты.
   Человек лишь может страшный крик поднять среди ночи,
   Потому что лишь согласных не пытают палачи.
  
  

1. КРАЖА

  
   А случилось так, что как только ранним утром, первого июля 1977 года, Саша ступил на порог, вместо приветствия, мать обрушилась на него с потоком обвинений. Оказалось, что за время его отсутствия их квартиру обокрали, и его родители, заявив об этом в милицию, сообщили и свои подозрения относительно воров. А именно, они предположили, что квартиру обокрали Сашины "дружки-сектанты". "втянувшие" их сына в свою "шайку".
   Так как взлома двери не было, а преступники проникли в квартиру, открыв её ключами, то это обстоятельство убеждало всех ещё более в той версии, будто "сектанты" под каким-то предлогом выманили у Сашки ключи, сделали копии, узнали у него, когда никого не бывает дома, самого парня отослали с каким-то заданием в другой город и преспокойно обчистили его же квартиру.
   Узнав от родителей обо всех их домыслах и поругавшись с ними, Сашка хлопнул дверью, заперся у себя в комнате.
   -- Собирайся в милицию! -- услышал он из-за двери голос матери. -- Нечего дверьми хлопать! Теперь всех на чистую воду выведут!.. Сволочи!..
   В этом "сволочи" прозвучало стопроцентное убеждение в своей правоте. Особенно больно ударило по сердцу то, насколько велика была реальная дистанция, которой он до сих пор не придавал значения, между ним и матерью...
   И он почувствовал, что на него наваливается неумоверный груз, не давая опомниться после долгой дороги и подминая под себя то прекрасное состояние души, которым его наполнила Соня.
   "Сволочи" -- говорило и о том, что, действительно, нельзя будет избежать допроса и -- о, ужас! -- Саша понял: у него будут допытываться о том, кто его друзья, и даже могут сделать обыск... Если, впрочем, уже не сделали...
   Он начал осматривать книги... Новый Завет он возил с собою, и он ещё находился в его дорожной сумке... Но книги Ивана Крестова! Где они? Их не было!
   "Влип, очкарик!" -- сказал сам себе Сашка и тяжело опустился на диван.
   А за дверью отец уже с кем-то разговаривал по телефону...
   -- Вернулся... -- услышал Саша. -- Да... Только что...
   Мысли смешались... Он не знал, что предпринять, чувствуя нарастающие неприятности.
   -- Сейчас... -- услышал он, как отец сказал кому-то по телефону, и затем громко -- через дверь -- сыну:
   -- Тебя к телефону! -- И постучал в дверь. -- Следователь из милиции -- товарищ Невмянов!
   У Саши в комнате находился свой аппарат, подключённый параллельно к основному. Он поднял трубку.
   -- Алло...
   -- Что? Вернулся?.. Твою мать!... -- услышал он грубый голос, ударивший матом. Саша опешил, не знал, что отвечать.
   -- Алло! Ты слышишь меня?!
   -- Да...
   -- Немедленно приходи в Девяносто Первое отделение!
   -- А это -- кто?
   -- Хрен в пальто! Там узнаешь! -- Последовала нецензурная брань.
   -- Я не понимаю вас... -- ответил Саша. -- Почему вы ругаетесь?
   -- Что?!! -- Мат полился потоком.
   Саша вспомнил слова Санитара: "Я попросил прислать повестку -- начали угрожать, ругаться матом..."
   -- Теперь понял? -- услышал он.
   -- Пришлите, пожалуйста, повестку, -- стараясь быть спокойным попросил Саша и, не дожидаясь ответной реакции, положил трубку.
   Наступила тишина. К голове прихлынула кровь. Он откинулся на диване. Пытаясь унять дрожь, он приблизил свои пальцы к глазам, наблюдая, как они сами собой подёргиваются.
   "Только не надо бояться..." -- сказал он себе. -- "Иначе пропал!"
   Минут через десять в коридоре за дверью зазвонил телефон...
   Сашка слышал, как отец поднял трубку, многократно дакая и соглашаясь, односложно кому-то отвечал. Под конец разговора, спросил:
   -- А в какое время дня?
   Ему что-то ответили. И отец переспросил:
   -- Ночь? -- и услышав ответ, сказал:
   -- Хорошо... Я понял: в пять часов...
   Отец положил трубку и через дверь стал упрекать сына, что тот "нехорошо" разговаривал со следователем, который "на самом деле" -- очень и добрый человек и который будет ещё раз звонить завтра днём и просит, чтобы Саша был дома... Что сегодня, "на самом деле" у него -- очень много дел и уже нет времени для разговора с Сашкой... Отец повторил дважды то, что следователь будет звонить завтра днём и что, будто бы, сегодня очень занят...
   Саша взглянул на часы. Было около пяти вечера.
   "На всякий случай не помешает смотаться!" -- подумал он -- "А там будет видно, что делать..."
   Саша выждал, когда отец ушёл из коридора, подхватил на плечо велосипед, всегда находившийся в его комнате, и, не заботясь о наружной двери, оставленной открытой настежь, побежал вниз по лестнице.
   Ехать пришлось через всю Москву. Он выехал на Загородное шоссе, погнал вдоль трамвайной линии, мимо больницы Кащенко, Даниловского кладбища, Шаболовской башни, а далее -- по Садовому Кольцу -- до Проспекта Мира, по самому Проспекту, пока не доехал до дома, где жил Санитар.
   Был вечер, но на улице ещё -- светло... Прежде чем войти в подъезд, Саша объехал вокруг дома, проверяя нет ли "хвоста". И в подъезде он долго стоял на первом этаже, стараясь прийти в себя, отдышаться после долгой езды и успокоиться.
   0x01 graphic
  
   Наконец, он поднялся вместе с велосипедом на третий этаж, условно постучал по стенке наконечником от трубки велосипедного насоса. Ожидая появления хозяина, Саша успел заправить её обратно в насос и прикрепить его к велосипедной раме.
   Санитар открыл минуты через две, когда Саша почти что собрался уходить, полагая, что никого нет дома; впустил его вместе с велосипедом. Он был не один в своей комнате. За столиком сидела незнакомая худая женщина, лет тридцати пяти, с подтёками у глаз, какие бывают от постоянного переутомления и недосыпов.
   Санитар представил даму, назвав её сестрой Ниной, предложил чаю. Саша был голодным и от чая не отказался, заметил, что ему необходимо серьёзно поговорить с Санитаром.
   Нина будто бы не замечала Сашу, продолжала молча сидеть. Да и Сашке было вовсе не до неё. И пока Санитар ходил на кухню за чайником, они не обмолвились ни единым словом.
   Саша выпил одну чашку, другую... Прошло минут пятнадцать. Он односложно отвечал Санитару на его вопросы общего порядка, догадываясь, что Нина -- "непосвящённая". и что отвечать следует так, чтобы не сказать ничего лишнего.
   Неожиданно гостья поднялась, что-то пробурчала Санитару и двинулась к выходу.
   -- Я позвоню -- ты ещё раз подумай! -- сказала она, останавливаясь за спиной Санитара, всё ещё сидевшего за столиком.
   -- Что же, сестра Нина... -- ответил он. -- Ты, конечно, позвони. Но, боюсь, что я не скажу тебе ничего нового относительно твоего предложения...
   Он поднялся, снял со стены пальто, висевшее на гвозде, поднёс Нине. Она позволила ему помочь его надеть, подошла к двери, в ожидании, пока хозяин отворит её перед нею и проводит.
   -- Ты извини, что я не вовремя, -- сказал Саша, когда Санитар вернулся в комнату и сел на своё место.
   -- Ничего, брат Андрей, -- ответил Санитар, -- Вот, сестра Нина, тоже пришла без звонка... -- Он немного помолчал и добавил: -- Представь себе: работает на телефонной станции по ночам... И уже давно начала подключаться к моим разговорам и даже сама звонить... А вот сегодня навестила... Говорит, что влюблена. Просит, чтобы я на ней женился...
   -- Вот так номер! -- удивился Саша. -- Так прямо с первого раза и предложила?
   -- Да... -- Санитар мягко улыбнулся. -- Только, ведь, тут дело шито белыми нитками...
   -- Ах, вот оно что! -- догадался Саша.
   -- По всей видимости что-то типа того... -- Санитар вздохнул. -- Впрочем, очевидно, что её заставили... Она то и дело как-то оправдывалась, жаловалась, что у неё никого нет, что живёт одна с маленькой дочкой, ради московской прописки работает по лимиту...
   -- По лимиту на телефонной станции? -- удивился Саша. -- Я такого не слышал...
   -- И я тоже... -- согласился Санитар. -- Однако... -- он снова вздохнул, -- Просящему отказывать нельзя... Я рассказал ей о Господе... Кто знает, ведь, порою и гонители становятся исповедниками Христа...
   -- Это чистой воды провокация! -- не согласился Саша .
   И не выдержав более, он изложил Санитару о том, что случилось у него дома. Стали соображать, не завязаны ли преследования Санитара и Саши в один узел...
   -- Видимо, нет, -- заключил Санитар. -- Ведь, Нина начала звонить давно... В КГБ много департаментов. Чтобы связать одно дело с другим, им необходимо больше информации. Её-то они и попытаются у тебя добыть...
   -- Лучше всего держаться одной версии и на все вопросы отвечать в соответствии с этой версией, -- продолжал рассуждать Санитар. -- "Кто обокрал?" -- Вот первый вопрос, который они зададут, сначала, возможно, вежливо...
   Саша внимательно слушал Санитара, стараясь внутренне собраться, сосредоточиться, чтобы быть готовым ко всем неожиданностям его ожидающим ни сегодня -- завтра.
   -- Затем начнутся угрозы, запугивания... Главное, не верь ни одному их слову. Знай, что они только пугают. Но если поймут, увидят, что испугался, то станут давить ещё сильнее... Знай, что любое давление на тебя -- это нарушение Закона, Конституции, Международных Прав Человека... Они могут, конечно, их нарушать... Они, ведь, это делают все шестьдесят лет... Но и у них есть какой-то предел, за который они боятся переступать. Ведь сталинские времена уже прошли. Теперь не так-то легко упрятать человека без суда и следствия. Они должны будут придерживаться какой-то формы... Кража, на самом деле, их мало интересует. Они попытаются узнать, куда ты ездил, у кого останавливался, будут требовать перечислить всех, кого знаешь...
   Санитар замолчал. Молчал и Саша, ожидавший подсознательно от Санитара мгновенной помощи, такой, как, например, предложение остаться у него, не возвращаться домой, или, может, он посоветует уехать в другой город, спрятаться где-нибудь в тайном глухом месте и начать настоящую подпольную жизнь, ещё более опасную, но и более активную. И, кто знает, быть может, сейчас он ухватился бы за это и последовал бы всем инструкциям Санитара...
   -- А что если мне исчезнуть? -- робко предложил юноша.
   -- Я бы так не поступал, брат Андрей, -- сразу ответил Санитар, видимо ожидавший такой вопрос. -- Это вызовет у них ещё больше подозрений. Рано или поздно они тебя найдут. И тогда будет всё выглядеть намного сложнее... Главное, чувствуй за собой правоту. Знай, что ты ничего не совершал незаконного, хотя они постараются тебя убедить в обратном...
   Саша устало вздохнул. Последняя надежда хоть как-то оттянуть неминуемые неприятности отпала.
   -- Знай, брат, что все мы будем о тебе молиться. Господь не оставит в беде. И даже если случится самое худшее, скажем, будут оскорблять, бить, издеваться,.. даже если посадят в карцер, -- не забывай, что ты -- прав, что ты страдаешь, защищая Христа. И это придаст тебе силы. Вспомни Его слова: "Меня гнали, будут и вас гнать"... "Претерпевший же до конца, спасётся"... И ещё Он сказал: "Мужайтесь. Я победил мир!"
   -- Зверь Апокалипсиса бьётся в агонии, брат Андрей, -- продолжал Санитар, -- И он пытается увлечь за собой в пропасть всех, кто рядом... Ты встал на его пути... И путь этот усеян терниями. Он ведёт к узким вратам спасения. То, что случилось, должно было случиться. Мы -- воины Христовы, должны быть готовы к любым испытаниям, даже к смерти... Всегда помни, что бы ни произошло, это ещё не конец. Помни и то, что впереди ждут новые испытания, -- даже если всё закончится благополучным образом сейчас. Это -- лишь первый урок, через который нужно пройти с достоинством...
   Ещё долго Санитар наставлял своего ученика. Под конец они стали молиться...
   Горела на столе свеча, как совсем недавно, за тысячу километров к югу от Москвы, в маленьком украинском городке. И тихий летний вечер окутывал сошедшими сумерками склонившихся друг перед другом, таких разных людей. И хотя за окном доносился транспортный шум Москвы, оба человека не обращали на него внимания... Порою лёгкий порыв ветра врезался в угловую стену, с пожарной лестницей, рядом с открытым окном Санитара, потеряв силу, влетал в комнату, но уже был не в силах задуть даже свечку, игравшую своим пламенем на сосредоточенных лицах единомышленников, и лишь отбрасывал их исковерканные тени на стены, со старыми незатейливыми обоями...
   И вдруг Саша успокоился. Горячка, что охватила было его мозг, спала. Он попрощался с Санитаром, медленно поехал домой, наслаждаясь тёплым ночным воздухом, поднимавшимся от ещё не остывшего асфальта, и -- посвежевшим запахом, источаемым листвой деревьев, ещё не успевших покрыться прочной летней пылью, задохнуться от переработки углекислого газа в кислород.
   "Кто знает". -- думал он, -- "Вот сейчас, наедут сзади, собьют... Несчастный случай! -- Ничего не докажешь..." -- Но, мысль эта показалась ему теперь отдалённой. На душе было удивительно спокойно. Он "их" больше не боялся. -- "Нет, не этого им надо... Я им нужен пока что живой... "
   Так думая, он вдруг вспомнил, что забыл спросить у Санитара о том, что если упекут в психушку?
   "Может, и не придётся больше прогуливаться по Москве, тем более, на велосипеде..."
   Несмотря на эти тревожные мысли, то ли от усталости, то ли оттого, что, действительно, Санитар успокоил его, придав некоторую ясность предстоящим событиям, -- Саша со спокойной душой благополучно добрался до дому...
   Он вошёл в квартиру, когда родители уже спали. Мать, тем не менее, вышла, ворча, что-то, приготовила из еды, позвала сына на кухню. Но Саша ничего не ответил из своей комнаты,прилёг на диван.
   "Похоже, что ещё не приезжали". -- подумал он. -- "Значит, будут утром..."
   Мать ушла спать. Он тихо поднялся, вышел в коридор.
   "Посмотрим, как вы будете ломиться, будить соседей в пять утра!"
   Саша отсоединил электрический провод от звонка, над дверью, тихо вытащил ключ из замка, положил его под телефонный аппарат, в коридоре.
   "Пока ищут ключ, успею позвонить дворнику."
   Он прошёл на кухню, погремел там посудой, чтобы мать подумала, будто он всё-таки ест её еду. Но не притронувшись ни к чему, вернулся к себе, разделся и снова лёг.
   Саша долго лежал с открытыми глазами. Уже часы, за стеной, пробили час ночи. Слёзы навернулись на глаза.
   Он подумал о том, что мир -- всё один и тот же. В своей слепоте родители предают родных детей... Что же удивляться предательству Иуды?
   Сон никак не шёл. Он слышал, как из-за стены доносился храп отца.
   "Что ему там может сниться?" -- продолжал юноша свою думу. -- "Молодость? Служба в армии? Сталин на трибуне? А завтра... Нет, уже не завтра, а сегодня, через четыре часа, -- и меня попытаются сделать Иудой!"
   Слёзы стекали из его глаз, катились по щекам. И он не утирал их. Он чувствовал себя огромной частицей Вселенной, удостоившей его внимания, чтобы продолжить человеческую Историю. И от этих слёз делалось на душе легче...
   Он не заметил, как всё-таки заснул.
  
  

2. МЕТЛА

   "Шуршит, шипит, метёт Метла...
   У неё - длинная Рука...
   К Руке привязана Метла...
   Метла с Рукою суть одна..."
  
   Саше приснилось, что он проснулся...
   Он открыл глаза... Его комнату освещал яркий золотой свет, искрился, отражаясь от изумрудов, выступивших из рисунка обоев. Он услышал какую-то смесь звуков, будто говор множества людей на разных языках. С чувством ожидания чего-то необычного, он поднялся с постели, выглянул в окно...
   Сначала ему показалось, что там -- праздничный салют. Но в следующую секунду его осенило: "Нет! Случилось то, чего он ждал и знал, что это когда-нибудь наступит!"
   Небо сверкало множеством огней, а над крышей соседнего дома медленно опускался огромный космический корабль в виде тарелки.
   Ещё по-прежнему существовали СССР, КПСС и КГБ, но уже было ясно, что отныне их будто бы больше нет, потому что теперь они потеряли всякое значение: ведь в один час изменился весь мир: прилетели они -- пришельцы из Космоса!
   И чувство безмерного ликования, экстаза, наполнило душу так, что Сашка не утерпел, закричал во всё горло: "Ура-а!" -- и услышал, как его крик отозвался множеством подобных криков людей, высунувшихся в окна и смотревших в небо на гигантский иноземный предмет, окружённый огнями, исходившими от сотен сопровождавших его летательных аппаратов и ярких крылатых существ, похожих на жар-птиц с человеческими лицами.
   -- Ур-р-ра-а!!! Га-га-ри-и-ин!!! -- услышал Саша чей-то крик из соседнего дома.
   -- Это не Гагарин! -- закричал соседу Сашка, высовываясь в окошко и всматриваясь в человека, стоявшего на балконе, в одних трусах и майке.
   Но человек, показавшийся очень знакомым, не слышал Сашу. Он продолжал вопить "ура". потрясать правой рукой, с зажатыми в кулак пальцами.
   "Никогда не думал, что дядя Коля живёт в соседнем доме!" -- подумал Саша и, снова посмотрев в небо, понял, что ошибся, приняв за космический корабль кумач, с изображением Брежнева, развёрнутый в небе.
   Саша прикрыл окошко. Стало тихо. Только мерные звуки от метлы дворника, гнавшего по асфальту в известном одному ему направлении мусор, проникали в комнату через остававшуюся открытой форточку:
   "Ш-ши... -- ши... Шъ-шшш -- шшши-и-и-и...
   Шъ-ши... -- шию.. Ш-шши-и -- шишши-и...
   Ш-ше- ллес-ст -- Подгорный...
   Шш-елест -- Наго-орный...
   Маз-зуров -- Поля-анский...
   Руденко -- Подлянский...
   Муденко -- Семичастный
   Микоян -- Громыко...
   Микоян -- Малиновский...
   Малиновский -- Капитонов...
   Капитонов -- Наумов...
   Наумов -- Невмянов... " -- говорила Метла, и... --
   "Шъ-шш-шши-шишишшши-ииии!" -- зашуршали диффузоры репродукторов по всей стране многомиллионным шорохом рукоплесканий...
   И, выделяя последнее слово, густой голос Левитана объявляет:
   -- На трибуну торжественно поднимаются товарищи:
   "Ш-ши... -- ши... Шъ-шшш -- шшши-и-и-и...
   Шъ-ши... -- шию.. Ш-шши-и -- шишши-и... -- глушит голос диктора Метла.
   Но Левитан настойчиво повторяет, акцентируя фразу на другом слове:
   -- На трибуну торжественно поднимаются товарищи:
   "Ш-ши... -- ши... Шъ-шшш -- шшши-и-и-и...
   Шъ-ши... -- шию.. Ш-шши-и -- шишши-и... -- продолжает глушить диктора
   Метла.
   А Левитан с новым выражением повторяет:
   -- На трибуну торжественно поднимаются товарищи...
   И неожиданно Метла умолкает, уступая-таки Левитану...
  
  
  
   -- Брежнев -- Шелепин -- Шелепин -- Подгорный -- Подгорный -- Нагорный...
   "ШЪ-шЪ-шшш-ши-ши-ши-шшшшь-ь-ь-ь..! " -- снова вступает в работу Метла, заглушая голос диктора и сливаясь с шумом рукоплесканий.
   А Левитан настойчиво продолжает своё:
   -- Демонстрантов торжественно приветствуют товарищи:
   Бабель -- Бебель,
   Бебель -- Гегель,
   Гегель -- Гоголь,
   Гоголь -- Моголь..."
   Голос диктора ускоряется до дикции Буратино, продолжает без устали перечислять:
   -- Суслов -- Тихонов, Тихонов -- Мазуров, Мазуров -- Шелепин, Шелепин -- Капитонов, Капитонов -- Нагорный... -- скорость мгновенно падает ниже нормальной, и перечень продолжается тягучим устрашающим басом:
   -- Осё-о-л... Подъ-го-о -о -о-ръ-ны-и-й -- Ко-зё-о-о-л... На-го-о-ръ-ны-и-й...
   Вдруг диктору возвращают его собственный голос, и он продолжает настоятельно перечислять:
   -- Косыгин -- Черненко... Черненко -- Косыгин... Совок -- Идиот... Идиот -- Урод... Везёт -- Не везёт... Не везёт -- Заметёт...
   "Надо подождать, когда кумач заметёт". -- подумал Сашка, прибавил громкости на репродукторе и стал внимательно вслушиваться, как работает дворник...
   "Заметёт на привод... Привод -- в расход... В расход -- на развод... В развод -- на Завод... На Завод -- Завод... Завод -- на Завод... Завод -- в Завод... Кругом Завод... Один Завод... Течёт Завод... Родной Завод... Опять Завод..." -- запела Метла бабьим голосом Зыкиной.
   Так и не дождавшись конца передачи, Саша выключает радио, снова открывает окно...
   На улице было тихо. Никаких огней, никаких космических кораблей, летательных аппаратов, птиц... Не было видно и кумача с Брежневским ликом.
   Только звуки метлы усилились, будто дворник продвинулся из-за угла соседнего дома и вышел в зону прямой видимости.
   И Саша снова высунулся из окна, посмотрел на балкон, где недавно скандировал дядя Коля.
   И там никого не было...
   Вдруг Саша увидел милицейский "газик". проехавший мимо мусорных контейнеров и дворника, прервавшего свою работу и отошедшего на обочину, чтобы пропустить машину.
   "Вот, значит, куда он гнал мусор!" -- догадался Саша. -- "Конечно, к контейнерам! Чтобы потом ближе было носить..."
   "Газик" скрипнул тормозами, повернул за дом, объезжая вокруг, взвизгнул в утренней тишине шестернями не вошедшего сцепления.
   "Значит уже пять часов!" -- подумал Сашка -- и бросился вон из комнаты в коридор, оттуда -- за дверь, на лестницу, вбежал на пролёт вверх, распахнул окно...
   У его подъезда только что остановился "газик". Из него вылезли два милиционера, с двойным эхом, отразившимся от здания школы, что напротив, хлопнули вразнобой дверцами.
   И тут откуда-то снизу до Сашиного слуха донёсся тот же смешанный многоязычный говор, будто неожиданно распахнули дверь квартиры, полной гостей, чтобы впустить кого-то ещё, вновь прибывшего.
   Не долго думая, Сашка бросился вниз по лестнице, навстречу голосам и... милиционерам, уже вошедшим в подъезд и поднимавшимся вверх, чтобы его арестовать.
   На лестничной площадке третьего этажа действительно оказалось много людей, по праздничному пёстро одетых, возбуждённых, что-то оживлённо говоривших друг другу. Саша поспешил смешаться с ними, войти в квартиру, из которой они вышли.
   Когда он оказался внутри и оглянулся на дверь, через которую только что прошёл, то увидел, как двое, в фуражках, потеснили столпившихся людей на лестничной площадке и, нисколько не обращая ни на кого внимания, прошли мимо, стали подниматься выше.
   Саша сделал ещё шаг вглубь квартиры и натолкнулся на человека, который взял его за руку и приветствовал по-английски: "Welcome то America!"
   И тогда Саша проснулся.
  
   Было утро 2 июля 1977 года.
   Из открытого окна доносился тот же мерный, как ход часов, громкий шелест метлы дворника. А за дверью его комнаты, в коридоре, кто-то дёргал и толкал наружную дверь.
   Разом всё вспомнилось. Саша взглянул на будильник. Было пять минут шестого.
   "Значит, и правда, сговорились! Предали!" -- кровь бросилась в голову.
   Он кинулся к своему телефону, стал набирать номер дворника.
   Долго никто не поднимал трубку.
   "Эх! Надо было с вечера предупредить, что буду звонить!" -- подумал Саша, и услышал, как в коридоре захромал отец.
   -- Сейчас! Я сейчас открою! -- прохрипел он, кашляя. -- Куда ж, это, ключ подевался?! Сашка! Твоя работа?!"
   Наконец трубку подняла Володина мать.
   -- Он спит! -- сказала она. -- Кто звонит?
   -- Скажите, что звонил Саша, -- сказал юноша, стараясь говорить тише.
   -- Какой Саша? -- сонный старческий голос готов был оборваться, пропасть за короткими гудками.
   -- Волгин Саша! -- проговорил Сашка громко. -- Скажите, что за мной пришли!
   И выделив "пришли". он понял, что не понять этого нельзя, что понимать больше и не нужно, и что того, что он сказал вполне достаточно. И тогда повесил трубку.
   Каким-то образом отец нашёл ключ, видимо другой, свой, и Саша услышал, как открылась наружная дверь.
   Сразу же в его комнате оказались два милиционера.
   -- Волгин Александр Иванович? -- спросил один из них.
   Саша, стоя в трусах и майке, молчал.
   -- Собирайся в 91-ое!
   В этот момент зазвонил телефон.
   -- Что это? Кто?! -- всполошился милиционер и вопросительно взглянул на Ивана Михайловича, стоявшего в коридоре.
   Сашкин отец пожал плечами.
   Саша догадался, что звонит Володя.
   -- Проверка! -- пояснил он, вспомнив вдруг свой заводской юмор, когда он с Игорем и Машкой открывали друг у друга столы и смотрели, что у кого появилось нового со свалки; и когда находили что-нибудь, то ради шутки, не взирая на протесты хозяина, "сводили на нет" находку -- портили или корёжили радиодеталь при помощи кусачек или отвёртки...
   И будто поверив ему, милиционер схватил трубку телефона.
   -- Алло! Романов слушает!
   Но ему никто не отвечал.
   "Немая сцена": трое в полутёмной комнате, едва помещаясь: Сашка, в трусах и майке, два милиционера в фуражках; через дверь, в коридоре -- родители: мать, в халате, отец, в наспех натянутых брюках и майке, -- освещённые светом из прихожей; -- все ждали развязки...
   -- Всё в порядке! -- сказал Сашка с издёвкой в голосе. -- Аппаратура работает нормально!
   -- Какая аппаратура? -- удивился милиционер, продолжая держать трубку. Он взглянул на полу-самодельный телефон без корпуса, на ворох проводов, без дела лежавших рядом с ним, на катушечный магнитофон и радиоприёмник. -- Небось всё под током? -- кивнул он на провода, аккуратно положил трубку обратно на рычаги, сделанныe из детского конструктора, взглянул на юношу. -- Кто звонил?
   -- А у вас документы есть? -- спросил Саша.
   -- Какие документы?
   -- Ну... такие... Как они там у вас называются?... Ордер на обыск... Или на арест... Или хотя бы повестка...
   -- В милиции выпишут! Одевайся! -- пришёл в себя мент. -- Мне приказано тебя доставить в Отделение!
   Саша стал одеваться. За окном всё так же мела метла, уже удалившаяся за дом, прочь от контейнеров, туда, где несколько минут назад проехал "газик". скрипя тормозами и визжа шестернями сцепления.
   "Нет... Всё-таки я был не прав..." -- подумал Саша. -- "Куда же дворник теперь денет весь мусор? До помойки-то, поди, далеко таскать... Загонит, видно, на какой-нибудь газон.."
  

3. ДОПРОС

  
   В 91-ом отделении милиции Сашку поместили в полутёмной камере, с двумя пьяными мужиками, которые громко храпели на нарах, установленных вдоль одной стены, под крошечным зарешеченным окном у потолка. Саше почему-то сразу сильно захотелось спать. Он долго не решался лечь на нары, рядом с пьяными. Потом, всё же, присел на край, попробовал подремать сидя, но долго не выдержал и повалился поперёк нар, поджал уставшие от вчерашней велосипедной езды ноги.
   Однако, не успел он погрузиться в сон, как был потревожен: один из заключённых пожелал выйти по нужде, поднялся и начал стучать в железную дверь кулаком.
   Через несколько минут он вернулся, покуривая сигаретой. Проснулся другой сокамерник. Оба мужика начали знакомиться. Сашка притворился спящим, хотя больше уже не мог спать, невольно слушая разговор "коллег". оказавшихся уже как-то знакомыми друг с другом.
   -- Тебя за что? -- спросил один.
   -- А! -- отвечал тот. -- Проститутку одну изнасиловал... Вон она, в соседней камере, паразитка, клопов кормит... Так ей и надо! Тоже замели... -- Он засмеялся, поперхнулся дымом.
   -- А тебя? -- полюбопытствовал он, откашлявшись.
   -- У матери денег хотел взять. Подняла крик, дура. А соседи, суки, милицию вызвали... Ничего! Скоро отпустят... Никуда не денутся!
   -- А это кто? -- заметил Сашку второй мужик. -- Вроде бы его тут не было...
   -- Недавно привели, -- пояснил куривший. -- Я слышал... Сосунок какой-то.
   Сказав это, он подошёл к Сашке, толкнул его в плечо.
   -- Эй! Ты кто?
   Саша поднялся, сел.
   -- Ты кто, едрёна вошь? -- засмеялся мужик, глядя на Сашку.-- Тебя за что захомутали? -- не унимался он, всё более и более расходясь, после долгого сна на нарах.
   -- Не знаю... -- буркнул Сашка.
   -- Это как "не знаю"? Говори, падло, кто ты есть? Вдруг подсадной -- откудова мне знать!
   -- Не знаю я, -- повторил Сашка. -- Пришли ночью, собирайся говорят, в Отделение... Недавно нас обокрали, и родители заявили на меня...
   -- Ишь ты! -- ухмыльнулся "Первый" -- Видать, они тебе шибко любют, родители-то твои! -- И он рассмеялся. Смеялся долго. Отошёл от Сашки к своему знакомому, похлопал его по плечу, как бы выспрашивая одобрения. -- А?!
   -- Любят -- как не любить! -- одобрил "Другой". -- Родители-то... -- Он посмотрел на догоравший окурок в руке "Первого" и попросил: -- Дай-ка докурить, Пашка...
   Пашка отдал окурок, повернулся к Сашке, перестал смеяться.
   Будут, паря, тя колоть! -- серьёзно сказал он и, будто, потеряв всякий интерес к Сашке, стал в пол голоса пересказывать с подробностями своему дружку свои вчерашние приключения.
   Саша снова повалился на нары. Но вдруг увидел десятки клопов, сновавших по доскам. Только теперь осознав причину своей чесотки, от которой он страдал всё это время, парень вскочил, начал выпрастывать из штанов рубашку, стараясь вытряхнуть насекомых из-под одежды.
   Двое его сокамерников стали гоготать и долго умирали со смеху, глядя на него. Наконец он успокоился, опустился обратно на нары. Теперь он сидел на самом краю, до тех пор пока стая клопов не начинала приближаться. И тогда парень поднимался, делал несколько шагов в сторону, в ожидании, когда людоеды отползут назад к стенам. И это стало теперь его главным занятием. Странное дело, клопы ничего не боялись и в то же время были совсем равнодушны к Сашкиным сокамерникам.
   Проводя теперь большую часть времени на ногах, он стал размышлять о предстоящем; предполагать возможные вопросы, строить ответы на них и смотреть, к каким новым вопросам его ответ может повлечь. Так, незаметно для себя он сформировал концепцию, следуя которой, мог бы без боязни, как ему показалось, ответить на любой возможный вопрос.
   "Надо отвечать правдоподобно и -- не договаривая". -- думал он, -- "Даже когда нечего опасаться." Они ухватятся за цепочку, подумают, что я проговорился, начнут тянуть -- распутывать... Дотянут до конца -- а там ничего нет... И новый ответ наведёт их на другой вопрос. И опять я отвечу... И так, пока они не окажутся ни с чем, и пока им не надоест приходить в тупик...
   Мысли Сашки вертелись по нескольким кругам. Схема разрасталась, усложнялась. Как Штирлиц, раскладывая спички, прорабатывал возможные версии, выдумывал алиби, так и Саша не мог уже остановить поток своих мыслей, углубляясь всё более и более в детали своих возможных ответов на вероятные вопросы.
   Хулиганов по очереди выпустили. Позже всех отпустили и "проститутку" из соседней камеры, громко матерившуюся "на чём свет стоял". Саша остался один... Он мерил камеру шагами, вспоминал фильмы про заключённых: "Граф Монте Кристо". "Камо". ..
   "Да". -- думал он, -- "Никакие революции никогда не уничтожат камер, тюрем, лагерей... И всегда они будут одними и теми же... И человек всегда будет чувствовать себя в них униженным, подавленным, оскорблённым... В этом их назначение. И я, понимающий это, должен быть выше своих эмоций. И даже испытывая их, подобно философу, должен с любопытством наблюдать за собою, как бы, со стороны: чем закончится этот эксперимент: победой ли философа или -- монстра, вынуждающего меня жертвовать своими чувствами, физическими и душевными силами, временем моей жизни, а возможно и самой жизнью..."
   Размышления Сашки были неожиданно прерваны звуком металлических замков и скрипом открывающейся двери...
   Его повели по коридору первого этажа. Затем по скрипучей деревянной лестнице он поднялся на второй этаж, прошёл по другому коридору, с дверьми кабинетов по обе стороны, вошёл в один из них, с лаконичной надписью: "ПЕРВЫЙ ОТДЕЛ".
   Двое людей в штатском о чём-то громко говорили, смеялись. В кабинете, с закрытыми наглухо окнами было так накурено, что Сашке сразу стало трудно дышать.
   Ни на него, ни на милиционера, приведшего Сашку, не обращали внимания целых минуты две. И только когда один из штатских закончил что-то говорить, другой, взглянул на вошедших.
   -- Иди, Васнецов к... Андрею Поповичу... -- сказал он, присовокупив рифмованную нецензурную брань, -- и оба засмеялись по-видимому какой-то им одним понятной шутке. Милиционер, с фамилией известного живописца, молча удалился, прикрыв за собою дверь.
   И снова штатские стали разговаривать между собой, дымить сигаретами, на Сашку не обращая никакого внимания добрых минут пять.
   В одну из возникших пауз юноша не выдержал.
   -- Извините... -- решил он обратить на себя внимание.
   Оба начальника резко поворотились к нему, взглянули, будто бы только сейчас заметили в своём кабинете присутствие чего-то одушевлённого. Тот, что занимал центральное место за столом, смерил Сашку взглядом.
   -- Я хотел бы знать, почему меня арестовали... -- сказал Саша, уже вынужденный договорить.
   Главный начальник медленно поднялся, вышел из-за стола, приблизился.
   -- Садись, -- сказал он мягко, указывая на стул, одиноко стоявший у стены.
   Саша повиновался.
   -- Я следователь. Моя фамилия Невмянов. -- представился он. -- Я занимаюсь уголовным делом, возбужденным против тебя, в связи с кражей.
   Упёршись задом в свой стол, он вдруг грубо спросил:
   -- Почему не явился сразу по вызову?!
   -- А это вы звонили? -- робко спросил Саша.
   Следователь выматерился, давая понять, что это само собой разумеется.
   -- Ты почему отказался явиться по вызову? -- повторил он.
   -- Я не знал, что это вы меня вызывали...
   -- Ах, ты не знал!.. -- Он снова выругался. -- Я, оказывается, забыл представиться! Тебе, что, родители не сказали?
   -- Они со мной ругаться стали, как только я пришёл... И тот, кто звонил, ругался...
   -- А откуда ты пришёл?
   -- Я уезжал отдыхать...
   -- Куда?
   -- В Киев.
   -- С кем ездил?
   -- Один.
   -- Врёшь!
   Саша опешил.
   -- Я не вру.
   -- Врёшь! Тебя соседи видели в день кражи.
   -- Неправда! Я тогда был в Киеве.
   -- А откуда ты знаешь, когда?
   -- Как откуда? -- Сашка удивился, как плохо играл свою роль следователь, пытаясь подцепить его, придраться к словам, как он топорно работал, следуя своему "оперативному опыту".
   -- Мне, ведь, родители сказали, как только я приехал, что нас обокрали пока меня не было. Ведь, вы же должны это понимать...
   -- Хорошо... -- Невмянов прошёлся по комнате. -- Значит сознаваться не хочешь... -- Он сделал ещё несколько шагов. -- Тогда разговор у нас будет другой!
   Саша почувствовал угрозу в его голосе.
   "Что он может сделать?" -- промелькнула мысль. -- "Я знаю, что я прав. Не запугает!"
   Следователь ушёл к себе за стол. Но в своё кресло не сел, как раньше, а, нагнувшись, поднял с пола и поставил на стол... ботинки.
   -- Узнаёшь? -- сказал он, стоя за столом.
   Саша присмотрелся, узнал свои синие ботинки, в которых ездил в Киев.
   "Значит, всё-таки, приходили, когда я навещал Санитара". -- подумал он.
   -- Экспертиза показала, -- продолжал Невмянов, -- Что следы от этих ботинок были оставлены вором.
   -- Так ведь я же там живу! -- Сразу же раскусил ловушку Сашка. -- И мог оставить следы ещё перед отъездом.
   -- Ага! -- ухватился следователь, -- Значит, мог оставить! Значит, не отрицаешь, что это твои следы?
   Саша решил не отвечать, коли его ловили на словах и передёргивали мысль.
   -- Отвечай, сука!
   -- Я вам ответил уже, что я живу в той же квартире, где и мои родители.
   -- Экспертиза показала, -- продолжал Невмянов, -- Что даже слой пыли на ботинках соответствует времени кражи. Ты дурака не валяй! Это -- улика, от которой тебе не отвертеться! Не захочешь выдать сообщников, будешь отвечать один за всех и на всю катушку! Им-то, ведь, этого только и надо было! Нашли дурачка -- козла отпущения!..
   Сашка молчал, догадываясь, что как раз дурака-то хочет найти в нём кагебэшник: кто мог меньше, чем за одни сутки сделать экспертизу с ботинками? И решив следовать своей теории, выработанной во время пребывания в "предвариловке" с клопами, -- позволяя инквизитору поглубже "завязнуть". он ничего не ответил: "Пусть думает, что я поверил ему и, будто бы, усомнился в честности своих друзей". -- подумал Сашка. -- "Тем стремительней потом рассыплется его "карточный домик". -- когда он поймёт, что работал в холостую, что на самом деле меня не сломать -- попросту лишь потому, что "ломать" не в чем..."
   -- Кроме всего прочего, -- продолжал следователь, -- Соседи, из квартиры, что напротив, видели тебя именно в этих ботинках!
   "Вот дурак!" -- сказал себе опять Сашка. -- "Видно с логикой у него не всё в порядке: если они меня итак узнали, то неужели им было важно обращать внимание на мои ботинки... Явная "липа"...
   Но Саша опять промолчал.
   "Мели Емеля..." -- подумал он про себя.
   Кагебэшник, видно, почувствовал, что его доводы не убедительны.
   -- Говори, сукин сын, с кем ездил! -- Взорвался он, снова подходя к своей жертве.
   -- Я же сказал вам...
   -- Врёшь! -- оборвал его Невмянов. -- Называй всех своих сектантов!
   Другой начальник, до сих пор молчавший, поднялся из-за стола, подошёл к Сашке.
   -- Вот что, парень... -- задушевным голосом начал он, после паузы, которую предоставил ему, первый экзекутор. -- Мой тебе совет: отвечай на вопросы товарища Невмянова так, как он требует... Не то тебе придётся плохо. Я знаю твоего отца ещё с тех времён, когда он был начальником ЖЭКа... Он -- бывший военный! Ветеран войны! Инвалид! Очень хороший и добрый человек! Скольким людям помог! Я всегда считал, что и сын у него будет достойным. Неужели я ошибался?...
   Он замолчал, прошёлся перед Сашкой взад -- вперёд. Невмянов стоял рядом, ожидал, как Сашка среагирует, видимо, чтобы продолжить запугивать, после того, как его коллега закончит играть свою партию "добренького дяди".
   -- Ты знаешь, парень, -- продолжал "добренький". -- Я тут работаю начальником Отделения больше двадцати лет... Я многого навидался... Ещё никому не удалось отвертеться... Особенно, если его удостаивают вниманием такие высокопоставленные Органы, откуда специально из-за тебя прибыл товарищ Невмянов... Ты понимаешь, о каких Органах идёт речь? -- Он остановился перед Сашей.
   -- Понимаю... -- ответил Саша тихо, в лад елейной речи начальника милиции.
   -- Ты, наверное, смотрел фильмы про чекистов и наслышан о том, как обращаются с теми, кто попадает на Лубянку? -- так же спокойно задал он вопрос и замолчал в ожидании подтверждения.
   -- Да... -- ответил юноша.
   -- Наверное, ты наслушался о "правах человека". думаешь, что будешь кому-то нужен... -- продолжал начальник всё тем же тоном. -- Вся жизнь у тебя, парень, ещё впереди... А тут -- всё перечеркнёшь... Сгноят в психбольнице... И ведь никуда не денешься... Даже родители теперь тебе не в силах помочь... Всё равно из тебя вытянут всё, что нужно. Лучше говори сейчас. Там разговор будет короткий. Попадёшь туда -- конец. Это я тебе говорю. Я знаю! Я сам работаю в этой системе. Поверь мне, парень... Я очень уважаю твоего отца... Иначе бы не стал с тобой так разговаривать... Я понимаю, что по молодости ты мог запутаться, подпасть под чьё-то влияние... С кем не случаются ошибки?.. Мы хотим помочь тебе во всём разобраться... Тебе и твоим родителям, которые незаслуженно пострадали... Если ответишь на наши вопросы, то сразу же отпустим домой...
   "Как же! Отпустите так сразу! " -- подумал Саша, -- "Так я и поверил! Нет, вы ещё не весь спектакль разыграли! Ведь ещё не было серьёзных угроз!"
   И Саша почувствовал, вдруг, даже какое-то разочарование от того, что представил себя выходящим из милиции с чувством совершённого предательства и возвращающимся домой, к родителям, которые тоже его предали... Нет! Ему вовсе не хотелось сейчас возвращаться домой! Нет! Теперь не может всё так легко обойтись!
   -- ...И тогда на этом, я тебе лично обещаю, дело против тебя будет закрыто... -- продолжал увещевать начальник милиции. -- И товарищ Невмянов тебя отпустит домой... Так ведь? -- Он вопросительно посмотрел на кагебэшника.
   Но его товарищ почему-то даже не подыграл коллеге, не сказал "да". считая, видимо, что сломить Сашку должен отнюдь не какой-то начальник районного Отделения милиции.
   "Ах, вот оно что!" -- Сашку только сейчас неожиданно и со всей очевидностью озарила догадка. -- "Они же хотят инкриминировать кражу всем моим друзьям, раскрутить громкий процесс, очернить и дискредитировать верующих, выплыть на гребне поднятой волны, выслужиться перед начальством, заработать лычки на погонах! А из меня сделать стукача и лже-свидетеля! Уж тогда-то точно, не отпустят... Тогда-то буду бегать, как шавка, по их первому зову... Сам-то по себе я им даже и не нужен... Они хотят подцепить Санитара, о котором, видно, сообщила мать... Полагают, что я должен перед ними трепетать, умирать от страха...
   Саша внутренне возмутился, но удержался, чтобы среагировать на змеиные уловки, и следуя своей теории защиты, снова промолчал, лишь настроился внутренне на худшее, приготовился вытерпеть всё и до конца -- как бы ни повернулось дело. Ему вдруг стало любопытно, чем всё может закончиться: захотелось испытать себя, кто он: человек или мразь. Не так часто жизнь предоставляет такой классический случай, так хорошо иллюстрированный в фильмах про стойких революционеров, брошенных в жандармские застенки, или про пытки советских пленных в гестапо...
   Эта параллель, пришедшая юноше в голову, невольно вызвала у него улыбку: "Вот, теперь, и он -- как все они, до него... "
   "Кто же тогда эти?" -- подумал он и взглянул на Невмянова, -- "Жандармы? Фашисты?"
   -- Ах, тебе, блядь, смешно!!!" -- и кагебэшник, всё это время пожиравший глазами свою жертву, вдруг неожиданно поднял кулак и опустил его Сашке на голову -- так, как со злости или от досады ударяют по столу. И тут же, не медля ни секунды, он нанёс другой удар: его кулак больно ударил по правой Сашкиной скуле, отчего голова его метнулась и треснулась затылком о стену; кулак же соскользнул -- прошёлся ещё и по горлу.
   От боли Саша схватился было за шею, но быстро отпустил руку, не желая показывать, как ему больно, положил назад, на колено.
   "Ах, вот как?!" -- подумал он, глядя, как оба начальника замерили комнату шагами, а он, однако, продолжал сидеть, не издав ни звука. -- "Нет, вы не жандармы и не фашисты! Вы хуже! Вы -- чекисты!"
   -- Ну! Будешь говорить?! -- Невмянов снова стоял рядом, согнувшись перед Сашкой и приблизив жирное лицо, с азиатским разрезом глаз, к Сашиному.
   "Так ведь я этого ждал!" -- подумал Саша. -- "Иначе и быть не могло! Главное не показывать вида, что боюсь и что мне больно. Иначе -- пропал!"
   -- Что вы хотите от меня?
   -- Называй, кто твои сообщники! Называй имена всех твоих знакомых, друзей! К кому ты ездил в Киев? Адреса... Имена... Телефоны... Кто звонил, когда пришли тебя арестовывать? Где был вчера? Куда уезжал на велосипеде?
   -- У меня нет сообщников... Я не обкрадывал своих родителей...
   -- Врёшь!
   -- Нет, не вру. Я врал бы, если бы стал говорить то, что вы от меня требуете!
   Невмянов схватил Сашку за волосы, стал трясти, больно мотать голову из стороны в сторону.
   -- Говори, сучий сын! Сгною! Живым не вернёшься, падло!
   Он бросил Сашкину голову, особенно рванув напоследок волосы, отошёл.
   -- Ну?! -- грозно повторил он, резко возвращаясь и уставившись волчьими глазами в глаза Сашки.
   Подследственный, не моргнув продолжал смотреть в лицо зверя. Он уже научился выдерживать взгляд психиатра, когда на вопрос: "А сегодня ты пил таблетки?" -- отвечал искренне: "Да". потому что действительно их пил, хотя и специально для этого случая". и потому не отводил глаз от пожиравших его зрачков врачихи...
   Невмянов выпрямился, шагнул в сторону, резко дёрнул дверь.
   -- Васнецов!
   Через пол минуты вошёл молодой милиционер, что привёл Сашку.
   "Небось, недавно только Школу Милиции закончил". -- подумал Саша. -- "Думал, верно, что будет защищать людей, стоять на страже законности, заниматься благородным делом..."
   Милиционер взглянул на Сашку.
   -- Увести! -- приказал кагебэшник.
   Саша поднялся и направился к двери.
   Его продержали в той же камере ещё несколько часов. Саша потерял счёт времени. Однако, решив дотерпеть до конца, он даже не испытывал чувства голода. Лишь в голове творилось невообразимое. Всё это время его мозг не переставал прокручивать детали прошедшего допроса, прочно засевшие в памяти до мелочей, включая интонации прокураторов. Голова болела от утомления, усталости, недосыпа. Тело чесалось от клопиных укусов, болела шея после нанесённого удара...
   Взглянув на окно, под потолком, ему вспомнилась комната Сони. Пришла на ум где-то слышанная фраза: "Лучше в тюрьме со Христом, чем без Христа на свободе". Неужели они полагают, что он выдаст им хотя бы одного человека?..
   Саша закрыл глаза и ему отчётливо привиделось то, как он молился вместе с Соней. Как пламя свечи играло по стенам их тенями...
   "Брат, тебе не следовало причащаться..." -- всплыл в его сознании робкий упрёк девушки.
   "Вот почему всё так обернулось!" -- подумал он. -- "Сначала хотел икону унести из храма, а потом, не покаявшись, причастился! И девушку подвёл... Уехал, а она там осталась... "
   Саша стал мерить камеру шагами.
   "Соня!.. Соня!.. Ведь она же -- святая!.."
   Второй допрос проходил наедине с Невмяновым в другой большой полу-тёмной комнате-зале, вероятно предназначенной для летучек или общих собраний сотрудников.
   Кагебэшник опять угрожал, тряс парня за волосы, выкладывал перед ним лист бумаги и карандаш.
   -- Пиши явки! Немедленно! -- кричал он.
   Сашка сидел молча. Не отвечал, не двигался. И Невмянов подходил, бил по голове наотмашь, скользящим ударом.
   "Это, чтобы следов не оставалось". -- говорил про себя Сашка, продолжая сидеть молча. -- "Знает, как надо, гад..."
   Эта сцена повторилась раз пять. И "в бессильной злобе" один раз Невмянов зачем-то даже скомкал пустой лист бумаги, бросил под стол, но затем опомнился и положил перед Сашкой новый.
   Парень уже устал бояться. И на вопрос: "Что же, у тебя совсем нет друзей?" -- вдруг ответил:
   -- Почему нет? -- Есть...
   Следователь аж встрепенулся. Опять подбежал к нему. Хлопнул по листу ладонью.
   -- Пока всех не запишешь -- не уйдёшь!
   -- Я не могу вам никого называть.
   -- Почему, твою мать?!..
   -- Видите ли, -- вежливо, как ни в чём ни бывало, отвечал Саша, будто бы фашист, что находился с ним в одной комнате, вовсе не избивал его только что.
   -- Я не могу вам никого назвать, потому что следом за этим вы приведёте моих друзей сюда, точно так же, как меня. И будете так же с ними обращаться, как со мной, и -- заставлять говорить о том, чего не было.
   -- Ах ты, блядь! -- выматерился Невмянов, но уже не стал трясти парня за волосы или бить, обошёл вокруг своего стола.
   -- Кроме этого, -- добавил вдруг Саша, -- Мне не позволяет это делать моя религиозная совесть.
   Невмянов сел в своё кресло, закурил, время от времени, метая разъярённые и одновременно недоуменные взгляды на Сашку.
   -- Я отправлю тебя в психушку, -- тихо сказал он. -- Твои родители будут не рады, что заявили на тебя. Но будет поздно...
   Докурив сигарету, он снова подошёл к Сашке.
   -- Но до этого я тебя изуродую, -- сказал он, приблизив свою физиономию почти вплотную.
   -- Признавайся! -- закричал он опять. -- Где был вчера? Кто научил, как себя вести? Только знай: это тебе не поможет!
   Он опять отошёл, стал ходить по комнате. Чувствовалось, что и он устал. Разница между усталостью обоих заключалась в том, что следователь ничего толком не знал, в отличие от Сашки; он мог только угрожать. И работал он "по обязанности". тогда как Сашка защищался "по необходимости". И эта мысль вдруг напомнила юноше случай в дороге, свидетелем которого он был, когда добирался автостопом до города, где жила Соня.
   В то время, как с десяток машин, в одной из которых ехал Саша, вытянулась в одну колонну, следуя за шедшим впереди трактором, а множество встречных не позволяли обогнать этот трактор, -- вдруг появилась откуда-то сзади "Волга" и вклинилась прямо перед ними. Сашкин водитель выругался, но притормозил. Едва пропустив встречную машину, "Волга" обогнала следующую и перед самым носом другой встречной опять успела вклиниться в колонну. Обогнав также и трактор, она понеслась вперёд и скрылась из виду. А через пять минут, когда уже не было встречного потока, появился целый эскорт милиции на мотоциклах и легковых машинах, по всей вероятности гнавшихся за той самой "Волгой".
   "Не догонят!" -- засмеялся водитель. -- "Убегать быстрее, чем догонять!"
   -- Неужели ты и вправду веришь? -- вдруг спросил Невмянов, усевшись за своим столом, будто на перекладине буквы "Т". у подножья которой, у торца другого стола, с листом чистой бумаги и карандашом, сидел Сашка.
   -- Да. Я верю. -- ответил он, возвращаясь к действительности.
   -- Ну, и как же ты себе представляешь Его, Бога-то?
   -- Ну, конечно, -- отвечал Саша, -- Это не старик на облаке, как обычно думают многие. Бог -- это всё равно что абстракция. Он невидим. Его нельзя увидеть так, как мы видим материальные предметы, например, этот стол, лист бумаги... О Его присутствии можно только догадываться...
   -- Абстракция! -- усмехнулся "Понтий Пилат". -- Значит Его нет!
   -- "Абстракция" -- это лишь слово, -- спохватился Саша. -- Я просто хотел сказать, что Бога можно понимать подобно тому, как мы понимаем предметы абстрактной реальности... Например, законы математики или радиоволны, которые мы не можем воспринимать нашими органами чувств... Но сам Он -- вовсе не абстракция... А лучше сказать -- Реальность... И Его реальность более реальна, чем человеческая реальность... Потому что Он находится даже внутри каждого из нас...
   Неожиданно следователь вскочил, подбежал к Сашке, схватил его за волосы и с особой яростью стал трясти и дёргать.
   -- Называй, сейчас же, сукин сын, свои явки! -- кричал он. -- Я тебя сгною в психбольнице! Что ты, думаешь, я шутки шучу? Я тебя, как Иисусика твоего распну, падло!.. -- Он заматерился потоком ругательств, потом, наконец, перестав рвать Сашкины волосы, ударил его лбом по поверхности лакированного стола, добавил: -- Посмотрю, что ты тогда запоёшь!... -- Снова вернулся на своё место, в который раз закурил.
   -- Вот я и говорю, -- продолжал Саша, как ни в чём ни бывало, глядя в глаза следователю, -- Хотя увидеть Его нельзя, но, ведь, это же не значит, что Его вовсе нет... Он есть. И это факт, от которого никуда не деться...
   Юноша замолчал. Кагебэшник долго смотрел ему в глаза с каким-то тупым удивлением.
   Вдруг он не выдержал взгляда, поворотил свои глаза вбок, и не глядя на Сашку, уже как-то по инерции, как заевшая пластинка, упавшим голосом повторил:
   -- Называй явки... С кем ездил? У кого останавливался? Кто звонил утром? Кто научил, что отвечать? Пиши все имена...
   Более Саша не удостоил его никаким ответом.
   Прошло минут пять полной тишины.
   Докурив сигарету и посидев ещё несколько минут в безмолвии, Невмянов медленно поднялся, открыл дверь.
   -- Васнецов! -- крикнул он. -- Уведи!
   Часа через два Сашку повели на допрос в третий раз. Он оказался в том же кабинете, где был утром, таком же накуренном. За столом находился начальник Отделения, игравший роль "добренького".
   Он сказал, что сейчас Сашку отпустят домой, но перед этим -- по закону -- он обязан заполнить протокол.
   И начальник стал быстро писать свидетельский протокол показаний Сашки по делу о краже. Он задавал вопросы, записывал ответы Сашки -- то есть делал то, что следовало бы сделать в самом начале и чем следовало бы закончить... В конце протокола он записал:
   "Имею крест и религиозные книги, занимаюсь радиотехникой, являюсь католиком-бабтистом (ошибочное написание слова "баптист" сознательно сохраняется в том виде, как было записано рукой начальника 91-го отделения милиции, -- примечание Автора). Учусь на Подготовительных Курсах МГУ. Работаю во Дворце пионеров и школьников с детьми. Хожу в церковь и костёл."
   -- Прочти и напиши: "С моих слов записано верно" -- подпись и дата! -- приказал начальник.
   Саша хотел было сказать, что некоторые сведения относятся скорее к его личной жизни, чем к делу о краже, но подумал о том, что он "засвечен" уже итак "по уши". -- так что подпись его дела не изменит; да и, кроме того, пусть видят, подумал он, что он не скрывает своих убеждений и готов под ними расписаться.
   И молча сделав это, он тем самым показал, что все попытки склонить его на сотрудничество в будущем будут тщетны.
   -- Подожди в коридоре! -- сказал начальник, пряча протокол в столе. -- Товарищ Невмянов хочет тебе кое-что сказать. -- Он поднялся, обошёл вокруг Сашки и сам открыл перед ним дверь.
   Оказавшись в ярко освещённом электрическим светом коридоре, хотя ещё и в здании милиции, но уже будучи свободным человеком, Саша почувствовал облегчение, глубоко вздохнул. Он прошёл к лестнице. Там было несколько стульев. Чувствуя утомление и усталость, он сел. Какие-то люди поднимались и спускались по лестнице, проходили мимо Сашки. На втором этаже находился паспортный стол, начинавший свою работу вечером. И те, что приходили сюда для оформления прописки, вряд ли подозревали, что в кабинетах, рядом, избивают ни в чём неповинных людей, а на первом этаже находится карцер, с нарами и клопами.
   Сашка не заметил, как к нему подсел Невмянов.
   -- Ну, ладно, парень... -- начал он, -- Ты на меня зла не держи! Такая у меня работа.
   Сашка молчал. Теперь ему более, чем раньше, было не о чем с ним разговаривать.
   -- Мой тебе совет: держи язык за зубами, что было. Не то будет хуже, -- перешёл Невмянов на прежний галс. -- С работы, я бы на твоём месте ушёл. С такими убеждениями работать в детском учреждении нельзя. Подумай об этом серьёзно. Люди, как ты, обычно идут в дворники, сам знаешь. Не говоря уже о высшем образовании. Тебе оно ни к чему... Ты меня понял?
   Сашка презрительно молчал, не удосуживая преступника в законе ответом.
   Наконец, тот понял, что больше не добьётся от парня ни единого слова, поднялся и пошёл прочь.
   А Сашка, посидев ещё с пол минуты, встал и медленно побрёл к выходу. Когда он прошёл половину пролёта, на лестничной площадке его внимание привлекла знакомая фигура, с опозданием отвернувшаяся от Сашки лицом к окну.
   Это было оно -- лицо, без эмоций, которое когда-то, властно уставившись, говорило: "Ну, колись, падло!" -- а затем потребовало отречься от своих слов; -- лицо, без всякого сомнения, принадлежавшее стукачу Борису, из психбольницы. И находился он тут, по всей очевидности, для того, чтобы опознать Сашку.
   "Вот зачем им нужно было, чтобы я задержался в коридоре!" -- догадался он.
   Саша прошёл мимо, остановился у окна дежурного, чтобы получить обратно свои вещи: часы, зачем-то надетые утром по инерции на руку, ремень от штанов. В дополнение ему даже выписали повестку.
   -- А печать? -- спросил Сашка, взяв затёртый клочок бланка, с неразборчиво надписанной его фамилией.
   -- Ты, что, твою мать, парень, назад захотел?!... -- ругнулся в ответ милиционер. И Саша вспомнил его голос. Это был тот, кто, арестовывая его, спросил: "Небось всё под током?"
   -- Конечно! -- ответил, как и раньше, Сашка и пошёл к выходу...
   "Много ли советскому человеку нужно, чтобы испытать действительное счастье?" -- думал он, отходя от здания участка. -- "Одной бумаги, которую удастся выправить, когда она очень нужна -- для получения квартиры, устройства на работу или для похорон... Какого-то клочка, с печатью и чей-то подписью, может быть достаточно, чтобы он испытал "чувство глубокого удовлетворения". .. Генсеку Брежневу, обожавшему эту фразу, не понять такого блаженства... А если вдруг удастся советскому человеку получить ту нужную бумагу без проволочки, без фразы, ограничивающей её действие... Если справку выдадут ему с готовностью, поспешностью, любезностью, -- что уж вовсе неправдоподобно, -- то, выйдя из конторы, не впадёт ли "маленький человек" в эйфорию? Не подвинется ли умом? Не скажет ли жене, делясь радостью: "Это ж, какие, всё же, Нюра, у нас хорошие есть люди! Вот, если бы все такими были..." От простой бумажки, с печатью, он получит небывалый заряд энергии и вдохновения, который подвигнет его на трудовые подвиги и достижения!.. Однако, государство заботится о своих гражданах... Не нужно подвигов. Пусть лучше будут одни убытки... Только бы граждане не обезумели ненароком от избытка эмоций..."
   И Сашка, всё ещё державший в руке повестку, разорвал её пополам...
   Лёгкие клочки, подхваченные ветром, полетели под колёса проезжавшего трамвая, но как-то проскользнув под ними, понеслись через рельсы вдогонку "67-го" автобуса, шедшего в сторону "улицы Нагорной". и даже, может быть, к тому самому клубу, о котором так весело поёт Владимир Высоцкий... И Саше представилось, как ветер несёт их ещё дальше, через овраг, и под звуки гитары и хриплый голос барда выбрасывает на Севастопольский проспект... Ветер треплет повестку, и, пролетая мимо псих-диспансера, каждый клочок её разрывается ещё пополам и начинает множиться; и уже сотни тысяч повесток вылетают из окон диспансера и несутся по адресам; без помощи каких-либо почтальонов, сами собою, влетают в подъезды, залезают в почтовые ящики своих абонентов...
   Неожиданный скрип тормозов разбудил заснувшего было на ходу парня.
   Из окна высунулся водитель и что-то закричал, как будто по-английски. Сашка опешил, стал обходить автомобиль с дипломатическим номером сзади...
   Что-то смутно вспомнилось: где он уже мог слышать сегодня английскую речь? Уж не сходит ли он понемногу с ума -- после того, что с ним произошло? После всего, что было, едва успел глотнуть воздуха свободы -- и чуть не погиб по глупой случайности...
   Так и не вспомнив, когда и где он слышал английскую речь, Саша двинулся дальше. Ещё долго, целых минут двадцать, предстояло ему добираться до дома... Где был теперь его дом?.. Ему не хотелось возвращаться туда, откуда его увезли сегодня утром и где его предали собственные родители... И если бы он знал другое место, где можно было бы остаться и никогда больше не возвращаться назад, то он неминуемо направил бы свои стопы туда.
   Смеркалось... Он медленно перешёл улицу Дмитрия Ульянова, миновал здание вытрезвителя, откуда доносилось пение какого-то не унывавшего пьяницы. А далее -- мимо двенадцатиэтажных "башен". в одной из которых жил его школьный товарищ Лёня, тот самый, кого начали избивать много раньше Сашки другие подонки; тот самый его одноклассник, с которым на уроках географии Саша строил планы о том, как на самодельной подводной лодке они сбегут сначала в Финляндию, потом из Финляндии -- в Швецию, а оттуда доберутся до далёкой Америки...
   Миновав детскую поликлинику, Саша приблизился к дому. Не дойдя до своего этажа, он остановился у окна, сел на подоконник. Идти домой не хотелось. У него даже не было с собой ключей от квартиры. Надо было звонить в дверь, ждать пока откроют. Просидев на лестничной площадке с пол часа, он почувствовал, что если не заставит себя подняться, то заснёт прямо тут. Тяжело вздохнув, он медленно встал, приблизился к двери -- единственному месту, куда, несмотря ни на что, он пока всё-таки ещё возвращался. Его правая рука потянулась к дверной ручке, а левая -- к кнопке звонка. Кнопка оказалась на месте -- звонок зазвонил, а ручки на двери не было -- оторвали милиционеры.
   Дверь открыла мать. Он молча вошёл и сразу же направился к себе в комнату. Отец, из коридора, начал что-то говорить про Невмянова, который, будто бы, опять звонил по телефону. Саша скинул с себя одежду, поставил подушку торцом, лёг на неё затылком так, чтобы её края закрыли ему уши, натянул на себя одеяло и сразу уснул.

4. СВИДАНИЕ

  
   По совету Санитара Саша "ушёл на дно". Из опасения слежки, он больше не участвовал в регулярных общениях, а лишь изредка встречался с Санитаром "с глазу на глаз". как бы случайно, после мессы.
   Однажды ему дали понять, что о нём помнят. Это был телефонный звонок. Саша поднял трубку -- никто не отвечал. Он хотел уже её положить, но услышал:
   -- Узнаёшь?
   -- Алло! Кто это? -- спросил Саша.
   -- Это я! -- И Саша узнал голос Бориса.
   Сразу же вспомнилось каменное лицо, с парой внимательных глаз, вдруг резко отвернувшееся на лестнице, и отражённое тёмным абрисом в мутной пелене сумерек оконного стекла.
   -- Кто это? -- Сашка притворился, будто не узнал стукача.
   -- Что, заело?.. Не помнишь? -- медленно со скрытой угрозой спросил стукач.
   -- Не-ет...
   -- Электросталь... -- подсказал Борис, намекая на месторасположение больницы.
   -- Ну... И что? -- выдавил из себя Сашка, чувствуя какой-то ужас, подкатывающий изнутри, и подумал: "Неужели ещё не всё?"
   -- Психбольница...
   -- Что надо? -- резко спросил Саша, желая поскорее развязки.
   -- Ты так со мной не разговаривай, сука! -- ответил стукач. -- Забыл?
   -- Что?
   -- Вспомнишь скоро, "что"!.. -- И Саша услышал короткие гудки.
   Он бросил трубку, желая поскорее выпустить её из вспотевшей неожиданно ладони, как будто это была змея или что-то хуже этого, по глупости схваченная им и только что смертельно ужалившая его прямо в грудь, где сразу же заколотилось сердце, отдаваясь болью в висках. Трубка упала мимо аппарата. И Сашке показалось, что связь ещё не оборвалась, хотя короткие гудки будто бы чьим-то грубым кулаком продолжали стучать по голове. И эти звуки напомнили о том, что они имеют свою причину и своё определённое значение. Он поднял с пола трубку, опустил на аппарат, присел на стул. Был вечер...
   И было утро, 3 августа, когда он, без звонка, снова поехал за советом к Санитару. Его не оказалось дома, несмотря на ранний час. И тогда Саша вспомнил разговор с Вовой-хиппи, который говорил о том, что Санитар работает в какой-то больнице.
   Он сидел на лестнице, не зная, что ему делать дальше: дожидаться возвращения Санитара с работы или ехать самому к себе на работу, куда он ещё успевал.
   "Санитар никогда не рассказывал о себе! Оказывается, он так рано уходит на работу... Я ничего не знаю о его личной жизни..." -- подумал Саша.
   Действительно, только обрывки, услышанные случайно, создавали неясное представление о нём. И как-то сложилось так, что расспрашивать его о чём-то личном, не относящимся к религии, было не принято. Да и было ли у Санитара что-либо более личное, чем религия? Вера занимала главное место в его жизни. Вот почему всё остальное, как то: семья, работа, зарплата, учёба, -- всё в их кругу считалось несущественным, не являющимся предметом, достойным внимания... Но порою что-то проступало, становилось очевидным, как теперь, псевдоним Санитара, видимо, косвенно связанный с его должностью, а прямо -- с задачей, поставленной им перед самим собой: очищать людей от их заблуждений, помогать избавиться от духовных болезней...
   "Где труп, там соберутся... санитары". -- пошутил мысленно Саша, перефразируя цитату и, как бы, подытоживая свои рассуждения...
   Сашин начальник оказался в отгуле, и в пустой мастерской Дворца пионеров, он долго не находил себе места. Он решительно не знал и не мог ничем заняться, ходил из конца в конец комнаты, перекладывал с места на место инструменты, пока ему в голову не пришла идея позвонить Ольге, которую он не видел уже более месяца.
   "Раз Санитара не оказалось дома, значит можно"... -- размышлял Саша, придумывая себе оправдание на запрет общаться с кем-либо из группы, -- " Мне же нужно с кем-нибудь из своих поговорить"...
   Саша не стал додумывать до конца свою "мысленную оговорку". Телефон Оли он знал на память -- семь цифр, звучавших музыкой в его голове.
   Всё было так просто: Ольга оказалась дома -- и так приятно было услышать её голос!
   -- А, это ты! -- радостно воскликнула девушка. -- Санитар говорил мне о твоих "неприятностях". ..
   -- Оля! Давай встретимся! -- перешёл Саша сразу к делу, опасаясь, что если телефон прослушивается, то одной фразой девушка сразу выдавала много "лишней" информации.
   Он представил мгновенно, как Невмянов, дёргает его за волосы и кричит: "Кто такой Санитар?! "Неприятности". говоришь? Значит, мы идём по правильному пути! Она тоже с вами за одно?" И Борис, оказывающийся рядом, потрясает кулаком, слегка касаясь Сашиного носа и шипит: "Колись, сука!"
   И чтобы найти причину для встречи, он добавил:
   -- Ты прочла Сэлинджера? Я тебе давал когда-то, помнишь?
   -- Да, брат, Андрей! -- Оля произнесла "брат Андрей" с интонациями Санитара, что было смешно, если, опять же, к телефонной линии никто не мог бы подсоединиться. -- Подъезжай к Текстильщикам... Встретимся у метро...
   Не вдаваясь в суть надуманной "причины" (встреча родственника на вокзале), заместитель начальника с лёгкостью отпустил Сашку с работы. И уже через час юноша был на месте, поднимался по эскалатору, выходил из метро и ждал опаздывавшую девушку.
   Был летний полдень. Безучастно Саша наблюдал за прохожими. Из-за бессонной ночи он воспринимал действительность будто сквозь какую-то пелену, то и дело впадая в мимолётный сон, во время которого успевал что-то увидеть, где-то побывать, но после пробуждения ничего не в состоянии воссоздать в памяти.
   По тротуару мимо него прошли дети, лет десяти-двенадцати: два мальчика и девочка. Мальчики шли с боков, как полагается настоящим кавалерам, и внимательно слушали свою спутницу, что-то с энтузиазмом им рассказывавшую.
   "Они оба в неё влюблены". -- подумал Саша, -- "Хотя сами этого не понимают". ..
   Дети прошли мимо Саши. Он уловил обрывок речи девочки:
   " ...ровно через год, на этом же самом месте, в двенадцать часов дня..."
   В этот момент она посмотрела прямо на Сашу, и ему показалось, что девочка сказала это ему. Пока он соображал, дети прошли мимо, остановились у телефонной будки. Мальчишки остались снаружи, а девочка, вошла в будку, стала набирать номер. Через несколько минут она вышла. Саша услышал, как хлопнула тяжёлая дверь за её спиной. Мальчишки взяли её за руки, и все трое, стали переходить дорогу. На другой стороне улицы дети вошли в стеклянное здание кафе. Саша видел, как девочка раньше других прошла вдоль ряда столиков, села у окна, стала смотреть на улицу. Мальчишки пропали в глубине здания и долго не появлялись. Если бы Саша не проследил за ними с самого начала, то не знал бы сейчас, кто сидит в кафе за столиком у окна. Но стоя на тротуаре и время от времени посматривая через дорогу, он представлял себе хрупкую фигурку девочки, в лёгком ситцевом платье, милое личико с каштановыми волосами по плечи.
   "Интересно, смотрит ли она на меня?" -- думал он, -- Или ей нет дела до длинноволосого идиота на тротуаре..."
   "Конечно, нет никакого дела". -- сказал он себе, когда увидел, что к столику подошли двое мальчишек с подносами и начали выставлять тарелки. -- "А что, если это она мне назначила свидание через год? Что, если взять и придти? Вдруг будет чудо? Вдруг она тоже придёт?... И вспомнит "идиота на тротуаре". .. И скажет в удивлении, увидев меня:
   -- Это вы?.. И вы, правда, поверили и пришли?
   -- Да... -- отвечу я. -- Я ждал ровно год -- как вы мне сказали... Ведь, я догадался, что из-за нашей разницы в возрасте год назад вы не могли быть моей... Но своею чистой душою вы страстно полюбили с первого взгляда одинокого юношу... И вот теперь нам ничто не мешает признаться в любви..."
   -- Брат Андрей! -- услышал Саша знакомый голос, вздрогнул от неожиданности, пробуждаясь, -- и увидел перед собой Ольгу.
   Девушка была в пёстрой рубашке, с рюшечками на плечах, и гофрированной чёрной юбке.
   -- Ну, рассказывай! -- сразу начала Ольга, ухватив юношу под руку и увлекая его куда-то прочь от метро, мимо кафе и мимо девочки в окне, наклонившейся над тарелкой, но всё же поднявшей голову и посмотревшей на улицу, когда Саша проходил мимо.
   И Саша рассказал все свои злоключения, начиная с возвращения в Москву и кончая вчерашним звонком. Он умолчал об издевательствах в отделении милиции, но проницательная девушка, догадавшись, спросила:
   -- Они тебя били?
   -- Били... -- подтвердил Саша, и добавил: -- Не то, чтобы очень, но всё равно -- унизительно...
   -- Ой, брат! -- сочувственно проговорила Ольга, сжимая его локоть. -- Теперь они хотят тебя запугать ещё больше! Но ты не сдавайся! Не падай духом! Они ничего тебе не сделают! Если бы хотели, то могли бы уже тогда... -- Девушка замолчала, видимо, не зная, как ещё успокоить юношу.
   Молодые люди прошли молча несколько минут.
   -- И кто же мог обокрасть квартиру? -- прервала паузу Оля.
   -- Понятия не имею! -- Саше уже надоела эта тема. На самом деле ему хотелось встретиться с девушкой вовсе не для того, чтобы выслушивать слова утешения. -- Мало ли кто? Воры...
   -- Да... -- вздохнула Ольга. -- И у меня тоже всё не сладко...
   Она не стала дожидаться, пока Саша станет расспрашивать о её делах и начала сама...
   Девушка рассказала о том, что она перезванивалась с женихом из Америки. Что он сообщил ей о своих тщетных попытках получить въездную визу и предложил ей фиктивный брак со своим знакомым, который, возможно, скоро приедет в Советский Союз. Ей это, конечно, не нравится, а выхода нет. Но и надежд мало даже на фиктивный брак из-за множества неопределённостей.
   -- Американцы не любят обманывать своё Правительство, -- заключила она свой рассказ.
   Саша внимательно слушал подругу, и на сердце его "скребли кошки" из-за того, что Ольга совсем не думала о его отношении к ней и только терзала его чувства и растаптывала даже всякую надежду, играя роль подруги и товарища по несчастью.
   Внимательно вглядевшись в лицо девушки, Саша только сейчас заметил, что оно сегодня было некрасиво: усталое, с отёками под глазами, по всей видимости -- от бессонницы.
   -- Ты выглядишь утомлённой, -- заметил он.
   -- Да, не удивительно... Ещё бы! -- согласилась Оля.
   Они поравнялись с кинотеатром, где шла французская комедия "Зануда". Увидев афишу, девушка предложила посмотреть фильм. Сеанс как раз начинался. Саша взял два билета, и молодые люди поспешили в зал, где после закончившегося киножурнала, только что погасили свет. В темноте они сели на какие-то пустые места и, сразу забыв о своих проблемах, погрузились в жизнь Запада.
   Ольга обхватила Сашину руку, прижалась к его плечу и прошептала:
   -- Ой, как мне хочется быть там!...
   Фильм оказался очень смешным, хотя и о наёмном убийце, всё время пытавшимся застрелить какого-то политического деятеля; но его случайный сосед по номеру в гостинице, в честь которого и назван фильм, сам того не ведая, никак не давал ему этого сделать.
   В зале весело смеялись. Смеялась и Ольга, и её спутник. И когда зажёгся слабый свет, и титры пошли по экрану, а зрители начали вставать с мест и спешить к выходу, -- обоим не хотелось покидать кинотеатр, возвращаться в мир, откуда удалось ненадолго сбежать.
   Они выходили самыми последними, своей медлительностью, видимо, действуя на нервы билетёрше, готовившейся закрыть за ними выходную дверь металлической скобой. Оказавшись на улице, они остановились.
   Вечер ещё не наступил. Но солнце уже было где-то за домами. Они пошли по улице, вспоминая и обсуждая только что увиденные смешные эпизоды, чтобы хотя бы таким способом продлить удовольствие и оставаться "там". Но вскоре они исчерпали все сцены. И тогда действительность приступила, молча давя и напоминая о том, что она -- неизбежна.
   Ольга остановилась у аппарата с газированной водой.
   -- У тебя нет "трёшки"? -- спросила она. -- Пить очень хочется.
   -- Есть.
   Саша вытащил из кармана "мелочь". Поддерживая снизу Сашину ладонь с деньгами, девушка стала искать трёхкопеечную монету. Её движения показались Саше замедленными, будто он продолжал смотреть фильм, только фильм этот уже был другой, про его собственную жизнь. И что-то в ней испортилось. Вот почему фильм прокручивался с другой скоростью...
   Целую вечность девушка искала нужную монетку, а потом мыла стакан... Наконец, Саша увидел, как её рука, обнажённая почти до самого плеча, опустила "трёшку" в прорезь аппарата, как, примерно, пол часа спустя мигнул свет, и ещё через час потекла струя пенистой белой жидкости... И текла она целую вечность... Затем аппарат загудел, выплюнул порцию газа, с остатками воды, и замер. А Ольга медленно поднесла стакан ко рту и, закрыв глаза стала жадно пить...
   -- Моих родителей сегодня нет дома, -- сказала она, выводя Сашу из полусонного оцепенения.
   Они всё ещё стояли у газировочного аппарата.
   -- Ты живёшь где-то тут, недалеко?
   Саша не ожидал от Ольги приглашения и не мог в него поверить. Кроме того, он только сейчас осознал, что у него давно болит голова, и сейчас боль усилилась. Нервное переутомление и бессонница давали о себе знать.
   -- Да, -- ответила девушка. -- Вот мой дом! И Ольга указала на девятиэтажную "коробку". перед которой они только что остановились. -- Зайдёшь?..
   Они молча вошли в подъезд, остановились в ожидании лифта. Ольга нажала на кнопку с номером "7". и взглянула на юношу как-то сверху вниз, и улыбнулась. И лифт плавно тронулся. И они поднимались ужасно долго. И Саше было неловко молчать. Но и найти, что сказать, он никак не мог.
   Она первой вышла из дверей, пересекла лестничную площадку, открыла дверь квартиры. Саша вошёл следом. Девушка скинула туфли, закрыла дверь на ключ.
   -- Проходи... Будь -- как дома! Я сейчас заварю чай, да?
   И не дожидаясь ответа, она прошла по коридору на кухню, и Саша услышал шум наливаемой в чайник воды.
   Он прошёл в большую гостиную комнату, с красивой мебелью. Остановился у окна. В квартире было тихо. Лишь часы на застеклённом серванте, с хрустальной посудой внутри, тихо потикивали. Обе стрелки, слившись в одну линию, перешли за шестёрку.
   -- Пошли в мою комнату! -- позвала Ольга, проходя по коридору с подносом.
   В небольшой узкой комнате, самой последней по счёту, куда вошёл Саша вслед за своей подругой, из-за опущенных штор, было сумеречно.
   Хозяйка попросила включить свет, и Саша повернул выключатель на стене.
   Зажглась люстра. Саша осмотрелся по сторонам.
   Слева -- зеркальный шкаф. Справа на стене, над диваном, висел ковёр с каким-то восточным орнаментом. Впереди у окна -- письменный стол. Другая стена была занята книжными полками.
   Саша прошёл мимо девушки, остановившейся с подносом, приблизился к письменному столу.
   -- Это... он? -- спросил Саша, кивая на цветную фотографию какого-то улыбающегося парня, приставленную к настольной лампе.
   -- Да... -- Ольга опустила поднос на журнальный столик, рядом с диваном, зажгла торшер. -- Садись! -- как-то вдруг резко скомандовала она.
   -- Чай -- это то, что мне как раз нужно! -- признался Саша. -- Голова разболелась... Если можно, я сразу буду пить. -- Он поскорее сел на диван.
   Оля опустилась рядом с Сашей и тоже, как он, обжигаясь, начала прихлёбывать из чашки.
   -- Хороший чай! -- заметил гость в перерыве между глотками. -- А анальгина у тебя нет?
   Девушка сходила куда-то, вернулась с таблетками.
   -- Ну как, полегчало? -- с участием спросила она минуту спустя, после того, как Саша разжевал таблетку и поставил на стол пустую чашку.
   -- Нет... -- прошептал он, прижимая пальцы к вискам.
   Ольга положила обе руки ему на голову.
   -- Так лучше? -- прошептала она.
   -- Лучше... -- тихо ответил он.
   -- Подожди...
   Она оторвала руки.
   Поднялась.
   Обошла вокруг стола. Погасила верхний свет, вернулась...
   На этот раз она села так близко и обняла Сашину голову таким образом, что нос его чуть не уткнулся ей прямо в грудь. И то ли лёгкий запах французских духов, что, оказывается, присутствовал всё это время, но Саша не осознавал этого, то ли просто так пахло её тело, -- всё это помимо рассудка продиктовало Саше, что делать, -- и он обнял девушку... И сам не веря вдруг такому чуду, прильнул к её шее.
   -- Подожди! Подожди! -- зашептала она. -- Что я скажу моему жениху?! -- Она отпрянула. Локон выбился из её причёски -- падал через лоб на левую щёку, завиваясь на конце.
   -- Я... люблю тебя! -- Саша силился притянуть её обратно. -- Ты же знаешь это, Оля!
   -- Да... Но как же он? -- Вытянув руки, она продолжала удерживать Сашу на дистанции.
   -- Он так далеко... Ты уверена, что всё ещё его любишь?
   -- Да... -- она отодвинулась ещё дальше, холодно, с обидой, посмотрела на Сашу. И тогда он бросил последний козырь:
   -- А он?..
   Чувствуя, что это действительно его последняя карта, она ничего не отвечает, и, не в силах преодолеть жажду, помедлив, соглашается на поражение и опускает руки.
   -- Нам обоим так тяжко! -- шепчет она, и, принимая это объяснение за достаточное, подчиняется...
   Их движения ускоряются, переходят в необузданную борьбу... Но в тот момент, когда остаётся преодолеть последний барьер, она, будто одичавшая лошадь, падает, подминая под себя неопытного наездника, и, как раненый зверь в поисках спасения, ползёт прочь от места опасности... Правой рукой она хватается за край стола, дотягивается до фотографии... Из-за того, что всё происходит не на самом деле, а только снится обоим, она слишком медлительна... И он, сумев оправиться от удара, вдруг настигает её... Фотография выскальзывает из пальцев...
   -- Н-не-ет! -- кричит она, опускаясь лицом к самому полу, и вдруг, повернувшись к Саше спокойно говорит:
   -- Газировка совсем несладкая!
   Она опускает стакан в мойку аппарата.
   -- Моих родителей сегодня нет дома, -- повторяет она, окончательно выводя Сашу из оцепенения.
   -- А где они?
   -- У родственников, на юбилее. Вернутся не раньше ночи.
   Они всё ещё стоят у газировочного аппарата.
   -- А твоя сестра? -- спрашивает Саша для того, чтобы что-то сказать.
   -- И она поехала с ними.
   -- А ты... Почему ты не поехала?
   -- Я не люблю их "мероприятия". Сначала выпьют, потом будут петь песни... Скучно! -- Оля посмотрела Сашке прямо в глаза и добавила: -- А потом, я же договорилась с тобой!
   -- Ты живёшь где-то тут, недалеко?
   -- Да. Вот мой дом! Зайдёшь?
   Конечно, он знал, что это -- её дом. Ведь однажды, когда они были в хоре, Ольга выронила из сумки конверт, с американскими марками, и, подняв, чтобы подать его ей, пока Ольга поправляла пальто, Саша прочёл и запомнил её адрес. А на другой день он уже ходил вокруг дома, чтобы по номеру квартиры определить месторасположение её окна.
   -- Где же твои окна? -- Саша обвёл взглядом сотни окон, в большинстве уже освещённые.
   -- Вот те, на седьмом этаже! Видишь, которые не светятся? -- Ольга вытянула руку перед Сашиными глазами так, что коснулась предплечьем его щеки.
   -- Да, вижу...
   -- А те, со шторами -- моя комната!
   Саша взглянул девушке в лицо. Она улыбалась, ожидая его ответа. И почему-то вдруг Саше вспомнилось, как он когда-то пришёл ночью на квартиру Галины, подружки учётчицы, с Завода.
   -- Что с тобой?! -- воскликнула Ольга, подхватывая юношу под локоть.
   -- Голова закружилась... -- сказал Саша, чувствуя, будто у него подкашиваются от усталости ноги. -- У меня она уже давно разболелась, -- пояснил он. -- Ты меня извини, Оля! Я лучше поеду домой...
   Он не запомнил, как они простились, как он добрёл до метро, где долго сидел на парапете у входа под землю...
   Ему вспоминались пять окон на седьмом этаже, и в одном из них он будто явственно видел свет, пробивающийся из-за тяжёлой шторы. Потом он посмотрел через дорогу, на окна кафе, в одном из которых три часа назад видел девочку и двух мальчиков. Кафе было ярко освещено изнутри. Все столы были заняты пьяными мужиками. Днём кафе работало как столовая, вечером оно становилось забегаловкой.
   Саша поднялся, начал медленно спускаться в метро. Кругом торопились люди, обгоняли его, толкали. Всем не терпелось после работы поскорее оказаться дома.
   "Я же не спросил, понравился ли ей фильм," -- подумал Саша, проталкивая "пятачок" в автомат.
   Остановившись на перроне в ожидании поезда, он подумал, что ещё вовсе не поздно вернуться к Ольге.
   Он взглянул на электронные часы, над чёрной дырой туннеля, с уходящими вглубь темноты огнями. Табло высвечивало: 18:33.
   Завыл, подъезжающий поезд, своим появлением как-то разом решая все сомнения...
   В обоих поездах, которыми он добирался до дому, ему посчастливилось занять сидячие места и, несмотря на дичайшую усталость, вдруг навалившуюся на него, не проехать своей остановки.
  
   Расставшись с Сашей, Оля медленно побрела к дому. Странное чувство тоски и одиночества охватило её. Только что виденный фильм о недоступной западной жизни, знойный летний вечер, и всё та же самая жизнь, без надежды на то, что всё в ней однажды решительно изменится, повергали в уныние. Необъяснимый отказ Сашки зайти к ней, поболтать немного за чашкой чая о чём бы угодно, лишь бы ещё ненадолго уйти от реальности, убить время, спастись от самой себя, -- добивал её, и повергал в отчаяние.
   "Ведь, кажется, он ко мне не равнодушен!" -- думала она, поднимаясь на лифте. -- "Если даже и ему я не нужна, то что же говорить о..."
   Она не решилась даже додумать свою мысль до конца. Американец, пообещавший жениться, мог просто устать ждать, найти другую... Отказ в визе -- надуманный предлог, чтобы "спустить всё на тормозах". .. Проверить свои подозрения она не может. Тянутся месяцы... Жизнь утекает сквозь пальцы... Она живёт одними надеждами... Может быть -- пустыми?..
   Остановившись у зеркального шкафа, она стала переодеваться. Глядя на себя в зеркало, девушка расстегнула ворот модельной рубашки, плотно закрывавшей половину её шеи, затем -- все кнопки, сверху -- вниз, и -- на рукавах... Не снимая рубашку совсем, она освободила от бюстгальтера грудь, распустила волосы, стянутые сзади.
   "Монашка!" -- сказала она вслух, желая услышать, как прозвучит это слово.
   Она закрыла глаза, вспомнила его... И от одного воспоминания о том, что случилось однажды в гостинице "Россия". будто бы электрический ток прошёл по всему её телу.
   "Он был такой большой и сильный!" -- прошептала девушка. -- "Он так меня обнимал!..." -- она отняла свои ладони от двух упругих полушарий груди, отошла от зеркала, разделась совсем, ещё раз окинула взором будто бы чужое отражение в зеркале, взяла домашний халат и, быстро надев его, упала ничком на диван.
   Слёзы потекли как-то сами... Она плакала несколько минут, но вскоре успокоилась, затихла и не заметила, как погрузилась в сон...
   Ей привиделся снова John, сильный молодой улыбающийся парень. Будто, они вышли из кинотеатра и идут по улице. И прохожие, видя, что он -- иностранец, с уважением уступают им дорогу. Он о чём-то с нею болтает, конечно, по-английски. И она всё прекрасно понимает. И John понимает всё, что она ему отвечает. Она -- в восторге от него, от экзотики языка, от того, что вот-вот перед нею откроется сказочный огромный неведомый запретный мир. Они входят в подъезд её дома, поднимаются на лифте, подходят к двери её квартиры...
   -- My family is not at home right now! -- торжественно произносит она и зачем-то нажимает кнопку звонка.
   Дверь открывается, и на пороге своей квартиры она видит... Санитара, и... просыпается...
   Кто-то звонит в дверь...
   Удерживая полы не застёгнутого халата, Оля бежит в коридор, открывает замок на входной двери...
   -- Здравствуй, Оля!
   Он стоял, в ожидании приглашения войти.
   -- А! Брат Вова! -- воскликнула Оля. -- Входи... Я -- сейчас...
   Затягивая потуже пояс на халате, она кинулась в ванную комнату, чтобы немного привести себя в порядок.
   -- Проходи, будь -- как дома, -- проговорила она на ходу. -- Я сейчас заварю чаю...
   В ванной комнате Ольга скинула халат, чтобы придти немного в себя, присела на биде, посмотрела на себя в зеркало.
   "Принимать душ некогда!" -- подумала она и, открыв кран на раковине, стала кое-как умываться...
   Володя тем временем прошёл в гостиную, остановился.
   На шкафу как-то часто тикали часы.
   Уставившись в них невидящим взглядом, будто в оцепенении, он замер, погружённый в какие-то свои мысли...
   В комнату вошла Ольга.
   Володя глубоко вздохнул, обернулся.
   -- Пойдём в мою комнату...
   Большой заварник на подносе, что Ольга держала в руках, будто неотъемлемая часть туалета, прикрывал декольте её халата. Ольга повернулась, и Володя, прежде чем последовать за нею зачем-то снова взглянул на часы, но опять так и не понял, какое время показывали слившиеся в одну линию стрелки.
   Солнце спешило на Запад, быстро падало за невидимый из-за домов горизонт, наводя на город сумерки. Красным заревом оно всё ещё отсвечивало от облаков, над Заводом, дымившим трубами.
   Мужик неопределённого возраста, в майке, вышел на балкон, облокотился о перила и закурил. Он щурился от дыма, попадавшего в глаза, но продолжал курить и смотреть на облака.
   "Хорошо, что нет войны!" -- подумал он, и, будто в ответ на его мысль, откуда-то из соседней квартиры донёсся протяжный женский крик: "Н-не-ет!.."
   Докурив папиросу, мужик проследил взглядом за полётом окурка, исчез в квартире.

5. ФОТОГРАФИЯ

  
   Несколько дней спустя, встретившись с Санитаром, Саша поведал ему о звонке стукача. Санитар успокоил своего ученика, объяснив, что это -- обычный метод запугивания инакомыслящих. При этих словах он приподнял покрывало на кушетке и вытащил тоненькую книгу.
   -- Вот, прочитай это, брат Андрей, -- он протянул её Сашке.
   На титульном листе вместо названия стояли цифры: "1984". Саша не сразу понял, что это и было название книги.
   "Джордж Орвел". -- прочёл он имя автора.
   Хотя книга была тоненькой, количество страниц было немалое, как и во многих изданиях, прибывавших в СССР из-за рубежа нелегально.
   -- Будь осторожен! -- пояснил Санитар. -- Читай только дома. За хранение такой литературы власти дают сроки. И хотя мы не занимаемся политикой, наше дело -- служение Богу -- мы не можем закрывать глаза и должны знать правду...
   -- Автор этой книги -- англичанин, -- продолжал Санитар. -- Она написана, кажется, ещё до войны. Он предрекает будущее Англии, но похоже ошибается. Его пророчество, скорее, относится к Советскому Союзу... Впрочем, ты сам это увидишь, когда будешь читать..
   Саша спрятал книгу во внутреннем кармане пиджака, хотя ещё не собирался уходить, предполагая обсудить другой, мучивший его вопрос.
   -- Я хотел бы, Санитар, поговорить с тобою ещё об одном деле, -- начал он неуверенно.
   Санитар приготовился внимательно слушать. Как обычно, он сидел за столиком, со свечкой на блюдце, на туристском раскладном стульчике, спино к окну. И Саше приходилось всматриваться в его лицо против света. А Санитар, как будто, не придавал значения этому неудобству для своего гостя и не предлагал пересесть. Впрочем, и Сашке не приходило в голову эта мысль, тем более, что в его голове хватало иных забот.
   -- Видишь ли, брат... -- Саша помолчал, не зная с чего начать, наконец продолжил: -- Я уже говорил тебе о сестре Оле...
   -- Да. А что именно? Напомни, пожалуйста.
   Выходило, будто Санитар забыл их разговор, когда Саша поведал ему о своей влюблённости.
   -- Дело в том, -- продолжал Саша, -- Что я постоянно впадаю в искушения... Мысленный блуд... Ты понимаешь?.. Это происходит помимо моей воли... Мне так явственно видятся такие нескромные вещи, разные детали... Я даже физически страдаю... -- Саша говорил, опустив взгляд в пол.
   -- Ты исповедовался в этом? -- участливо поинтересовался Санитар.
   -- Да, конечно...
   -- Тогда зачем ты говоришь мне об этом? Ведь я же -- не священник.
   -- Да... Но я думал... -- Саша неуверенно замялся, -- Я думал, что могу тебе сказать... Ведь ты же... -- Саша не знал, как выразить свои чувства.
   -- Я -- не священник, брат Александр...
   -- Ведь ты говорил, брат, что сам папа Павел Шестой благословил наше движение... И я подумал, что, может быть...
   -- И всё же, брат, я -- не священник...
   -- Ведь у баптистов нет священников, а они исповедуются...
   -- Да. У них -- пресвитеры...
   -- Я, ведь, не могу в костёле рассказать о том, кто такая Оля, да и отец Станислав, там, плохо по-русски даже понимает...
   -- Ах, вот оно, что... -- Санитар вдруг выпрямился. -- А я подумал, что ты... -- он не договорил, помолчал, а потом договорил: -- Я подумал, что ты хочешь узнать: есть ли у меня сан священника... -- Он снова немного помолчал и продолжал: -- Значит, всё дело в сестре Оле... -- Он снова замолчал, и они долго сидели, каждый погружённый во что-то своё. Наконец, Санитар заговорил.
   -- Хорошо! -- он вздохнул, будто сбрасывая с души какой-то груз. -- Я подумал... И решил, что всё же ты готов к этому... Видишь ли, -- продолжал он опять после небольшой паузы. -- Я не мог посвятить тебя в это раньше. Ты, ведь, совсем недавно пришёл к нам. Да и опасно было, как видишь. И хотя сейчас ещё более опасно, тем не менее, видя твою искренность и затруднения, я считаю, что могу открыть тебе тайну и помочь кое в чём...
   Саша, весь в напряжении, внимательно слушал. Он не ожидал, что вдруг ему откроют какую-то новую тайну. Неужели это будет связано с подпольной деятельностью, более активной, чем молитва и розарий?
   -- Ты мог заметить, что в нашей группе сформировалось некое ядро, -- продолжал Санитар. -- И хотя оно совсем небольшое, всего несколько человек, тем не менее, все они -- надёжные проверенные люди. Я поговорю с ними о том, чтобы и ты вошёл в их число. Полагаю, что никто из членов нашего Ордена не будет против...
   -- Ордена?! -- удивился Саша.
   -- Да! Экуменического Ордена! -- подтвердил Санитар.
   -- Не может быть! Это правда?! -- Саша просиял, не в силах спрятать улыбку.
   Санитар молчал.
   -- Кто же входит в его состав? -- не зная, какой задать вопрос, спросил Саша, -- И какая его главная задача? Какие принципы?
   -- Пока достаточно информации, брат Андрей, -- хладнокровно ответил Санитар, -- Сегодня ты узнал итак многое... Сам понимаешь, если власти... -- Он не договорил, помолчал, дожидаясь, когда улыбка спадёт с Сашкиного лица. -- Но ты достаточно мужественно проявил себя на допросе в милиции. Мы все тебе доверяем!
   -- Спасибо! -- прошептал Сашка.
   -- Кстати, -- Санитар пристально посмотрел ему в глаза. -- Сестра Оля... Она тоже...
   -- Оля? -- удивился Саша, прерывая своего собеседника. -- Она -- тоже? Она -- член Ордена?
   Санитар сделал какое-то движение головой и телом, как будто бы подтверждая Сашину догадку.
   -- Только боюсь, что ей будет трудно выдержать обет послушания... Несколько дней назад Оля была в кино...
   Санитар взял со стола чётки, будто готовясь к Розарию. Он редко держал что-либо в руках без дела. И Саша решил, что они скоро будут молиться, полез в карман за своими чётками. Ему не хотелось говорить о встрече с Олей.
   -- Ты, ведь, тоже был с ней, не так ли?
   -- Да... -- прошептал Саша, чувствуя, что Санитар всё знает, хотя и недоумевал, каким образом. Саша проглотил слюну и добавил: -- Мы смотрели "Зануду". А как ты узнал?
   -- Видишь ли, Саша, -- Санитар положил чётки на место, к свече. -- В нашем братстве ни у кого не должно быть тайн. Если ты хочешь, чтобы я помог в борьбе с твоими искушениями, ты не должен ничего от меня скрывать. Подумай об этом до того, как вступать в Орден. Рассказывая обо всём мне, ты поможешь себе и одновременно другому человеку, например сестре Оле, которой сейчас очень нелегко... Конечно, не всякому такое под силу -- обет бедности, воздержания и послушания... И если ты решишь, что не можешь, то я попрошу тебя забыть наш сегодняшний разговор. И будем считать, что ты ничего не узнал из него нового... Конечно же, мне будет очень жаль, что в этом случае ты не достигнешь того духовного совершенства, что возможно лишь при монашеской жизни...
   -- Вступление в Орден -- это очень серьёзный шаг. -- продолжал он. -- Ты встаёшь перед лицом Божиим наедине и клянёшься следовать Его заповедям. Это ко многому обязывает... Это нелегко... Но ты не будешь один, брат. Хотя нас мало, но мы -- все вместе. И там, где одному невозможно пройти, поддерживая друг друга, вместе, мы преодолеем препятствия на пути в Царствие Божие...
   Санитар говорил много и долго, не отрывая своих глаз от Сашиных. И Саша был не в силах оторвать своих. Да и не хотелось ему этого. Ему было хорошо. Ему было легко. Он чувствовал, что этот человек -- берёт на себя все его заботы. И поэтому все мучения, терзавшие его, исчезали. Делалось легко, как во сне. Вот почему всегда, возвращаясь домой после встречи с Санитаром, Саша чувствовал облегчение и даже вдохновение. Как будто, Санитар брал ушат воды и промывал всю грязь, накапливавшуюся в его мозгах, а вместе с этим избавлял и от надоевшего самокопания и самоанализа. И Саша становился, будто бы, совсем другим человеком. Даже родители, порою, замечали какую-то перемену в его лице, будто бы это уже был не их сын. Впрочем, наверное, именно это их и настораживало, пугало, настраивало враждебно...
   Так и теперь Саша забыл о существовании своего ничтожного "я". Да и было ли оно? Если и было, то что оно из себя представляло? Сгусток греховных помыслов... Стоит ли жалеть, если операция прошла успешно? И какая удача, что у Сашки есть врач, готовый ему помочь и исцелить от всех душевных недугов!..
   -- Сначала я хотел повидаться с тобой, Санитар, -- оправдывался Сашка. -- Но в тот день тебя не оказалось дома. Мне очень нужно было хоть с кем-то поговорить об этом звонке стукача...
   -- И ты позвонил сестре Оле... -- как бы догадался Санитар.
   -- Да... Заодно я хотел забрать у неё книгу Сэлинджера, которую я когда-то давно дал ей на прочтение.
   -- Что это за Сэлинджер? -- поинтересовался Санитар.
   -- Это писатель... Американский...
   Санитар кивнул в знак одобрения.
   -- Мы встретились... Но про книгу Оля, видно, забыла и не принесла. Всё говорила о своём американском женихе...
   -- Теперь, брат, она обручена с другим женихом, -- прервал Санитар
   -- Как другим? -- удивился Саша. -- С каким другим? Ты имеешь ввиду фиктивный брак?
   -- Нет... Я имею в виду Небесного Жениха, -- пояснил Санитар. -- Хотя, как я вижу, она всё ещё никак не может забыть своего американца...
   Санитар помолчал, затем добавил:
   -- Ты должен понимать, брат, что пора влюблённости проходит для того, кто даёт обет целомудрия, бедности и послушания... Ведь, кажется, ты читал "Цветочки" Францизска Асизского?.. Так вот: эти добродетели -- краеугольный камень устава нашего Ордена!
   -- Да... Да... -- прошептал Саша. -- Я и не догадывался... И думал, что она приглашала меня к себе за другим...
   -- Каждый искушается своей собственной похотью, брат... Однако, Оля мне не говорила, что приглашала тебя к себе.
   -- Да, видно, она приглашала из вежливости, и поэтому сама не запомнила... И я хорошо сделал, что не пошёл...
   -- Да?... -- Санитар смотрел на Сашу вопросительно, будто ожидая от него какого-то дополнения.
   -- У меня в тот вечер после кинофильма голова очень разболелась... -- Саша не знал, чего ещё хочет от него услышать Санитар, -- И мне захотелось поскорее вернуться домой...
   Оба собеседника помолчали ещё какое-то время. И вдруг Санитар сказал:
   -- Я тоже никогда не был дома у сестры Оли... Ты, ведь, знаешь, у неё родители -- партийные... Наверное, у неё дома много книг... Она же любит читать, правда? Особенно американских писателей. -- Он смотрел Саше в глаза, будто вытягивая из них что-то невидимое, но осязаемое ими обоими. -- Такие романтические девушки, как Оля, не любят яркого света... Наверное, её окно всегда зашторено... Она включает торшер даже днём... -- Санитар помолчал, взглянул куда-то поверх Сашиной головы, на дверь.
   -- Скажи мне брат, как ты думаешь, а та фотография -- всё ещё на столе? -- вдруг спросил он, приковывая своим взглядом юношу.
   И Саша, сам не зная, почему, ответил:
   -- Да...
   -- Затем он опомнился и поправился:
   -- Я не знаю, Санитар, но я тоже представлял, будто бы у неё на столе обязательно должна быть фотография... Ты имел в виду -- американца?
   Почему-то Санитар ничего не ответил.
   Помолчав ещё некоторое время, он вздохнул, как бы пробуждаясь, выпрямился.
   -- Теперь мы помолимся о сестре Оле... Взяв на себя нелёгкий обет целомудрия, она тоже переживает тяжкое бремя искушений, на которые дьявол столь изощрён... Помолимся же, брат, о том, чтобы Господь избавил и тебя от искушений, и указал путь для спасения...
   После молитвы Санитар проводил Сашу, ободрил на прощание напоминанием о том, что скоро в его жизни произойдёт перемена, и он, наконец, определит для себя чёткое направление...
   Оказавшись на улице, юноша почувствовал душевный подъём, зашагал к автобусной остановке. Казалось, что все его проблемы разрешены, и более того, скоро перед ним откроется что-то новое, загадочное. О телефонном звонке стукача теперь он и вовсе не думал, будто, его даже не было. А Ольга показалась для него более таинственной и желанной. И хотя она всё ещё держала на столе фото американца, как полагал он сам и Санитар, в том числе, всё же, думал Саша, если даже и Оля вступила в Орден, то он и подавно должен сделать то же. И тогда, в кругу избранных он сможет видеться с нею чаще....
   Саша забывал, впрочем, о том, что мог бы в любое время позвонить своей возлюбленной и договориться о встрече, как он это сделал несколько дней назад, и для этого не нужно было принадлежать никакому кругу. Он забывал ещё и о том, что в глубине своего естества, ему хотелось бы близости с девушкой не только душевной, но и физической. А для этого-то как раз всякий "круг" был лишним... И тем не менее по какой-то инерции, будто зомбированный, теперь он всеми своими помышлениями стремился в том направлении, куда его умело направил Санитар.
  
  

6. ИВАН КРЕСТОВ

  
   Саша продолжал регулярно встречаться с Санитаром, теперь много чаще: дважды в неделю. И даже -- трижды, если учитывать встречи в костёле, каждое воскресенье. Ни с кем более Саша не виделся, даже с дворником, которому, по всей видимости была дана инструкция от Санитара, чтобы тот тоже не проявлял излишней инициативы в виду опасности "засветиться".
   Как-то раз, обсуждая предстоящее рукоположение в Орден, Саша спросил о Никанорове и дворнике Володе.
   -- Нет, -- ответил Санитар, -- Хотя Никаноров довольно активный брат, но он, подобно "трости, колеблемой ветром". ещё не определился, что ему ближе православие или экумена. Ну, а относительно Володи-дворника ты, наверное, сам понимаешь... Таких, как он, апостол назвал "тучами, носимыми ветром". И я бы тебя остерёг от общения с обоими. Я имею в виду, что хотя и тот и другой -- наши братья, но пока они для нас подобны людям из внешнего мира.
   -- Я давно хотел тебе рассказать одну историю... -- начал Саша, -- Но всё не решался. Больно всё в ней странно очень...
   -- Что же это за история? -- Санитар будто схватился за Сашины слова. -- Я твой наставник. Не скрывай от меня ничего...
   -- Я и не скрываю... Только в ней столько странных совпадений... Я боялся, что ты мне не поверишь, подумаешь, будто я всё выдумал или -- ещё хуже -- нарочно выследил Никанорова...
   -- Что же такое, брат Андрей? Ты меня заинтриговал!
   И Саша поведал ему всё, что произошло зимней ночью в Зюзинском лесу.
   -- Где же теперь эти книги? -- спросил Санитар после того, как его ученик закончил свой рассказ.
   -- У меня дома! Их при обыске было изъяли, но потом вернули, вместе с ботинками, потому что, наверное, не поняли, что они -- западные: я, ведь, нарочно вырезал ножницами название издательства "YMCA PRESS" и решил оставить у себя. Как ты думаешь, плохо это или хорошо? Ведь мы, вроде, как бы, поменялись... Он взял мои лыжи, а я -- его книги...
   -- Да! -- согласился Санитар. -- Хотя, ведь, книги-то те вовсе не его... А что же стало с твоим тайником? -- Он смерил Сашу взглядом, видимо, с трудом веря его рассказу.
   -- Не знаю. Надо бы проверить. Наверное, всё ещё там. Я с тех пор больше не был в Битцевском парке.
   -- Постой-постой! -- усомнился Санитар. -- Ты, кажется сказал, что дело было в Зюзинском лесу.
   -- Это и есть Зюзинский лес. Так раньше весь лес назывался. А потом ту часть его, что ближе к Москве, превратили в лесопарк. Ну, там, где конечная остановка "41-го" автобуса, который идёт от самого моего дома. Летом там даже можно гулять по асфальтированной дорожке. Но дальше, где дорожка кончается, начинается большое поле, которое кончается "Лысой Горой". С неё зимой хорошо на санках и лыжах кататься -- прямо в огромный овраг, где протекает ручей, или речка Чертановка. И вот, как раз там, за оврагом, куда цивилизация пока ещё не пролезла, начинается или продолжается Зюзинский лес. Как-то так получилось, что хотя всё переименовали в Битцевский парк, многие продолжают звать это место по старинке Зюзинским лесом. Если пройти через него по просеке, то можно выйти на Варшавское шоссе, к Чертаново. Там-то и живёт Никаноров. Он, наверное, оттуда доехал по Балаклавскому проспекту до Севастопольского и вошёл в лесопарк почти что следом за мной.
   -- Севастопольский проспект? -- заметил Санитар, -- Там, ведь, и Вова живёт!
   -- Да! До него там недалеко.
   -- Я никогда ничего не слышал об этом месте...
   -- В этом лесу, с другой стороны, ближе к Калужскому шоссе, находится Санаторий "Узкое". -- не успокаивался Саша, довольный блеснуть своими познаниями. -- Я где-то читал, что именно в этом санатории скончался какой-то известный русский философ или учёный. Только, вот, забыл его имя...
   -- Это -- Владимир Соловьёв, -- восполнил пробел Сашкиных знаний его учитель. -- Он не только философ. Он, можно сказать, первый русский экуменический религиозный мыслитель.
   -- Да- да! -- Обрадовался Саша. -- Кажется я читал об этом в "Вестнике РХСД". что ты мне когда-то давал.
   -- Хорошо, что ты рассказал мне эту историю, -- Санитар как будто был удовлетворён Сашиным подробным объяснением. -- Только, точно ли ты уверен, что одна из книг, именно та самая... Мог ли то быть кто-нибудь другой, кроме Никанорова?
   -- Да! Точно! Она была в той же обвёртке, из газеты "Труд". Я сам её сделал, когда взял у него книгу. И возвращая, не стал снимать, решив, что так лучше для конспирации.
   -- Всё-таки, больно уж много совпадений! -- снова засомневался Санитар. -- И откуда Володя Никаноров мог тоже знать об этом "острове". окружённом оврагами?
   -- Если он неподалёку живёт и любит кататься на лыжах, то мог знать...
   -- Но почему он так плохо спрятал книги? Ведь почти что бросил под ёлкой?
   -- Я так думаю, у него лыжа сломалась, когда он с Лысой Горы съезжал, -- размышлял вслух Саша. -- Тогда я не подумал, а сейчас вижу, что сначала он мимо меня проехал и даже напугал немного, а потом я проскочил мимо него с той горы... Тогда, наверное, уж и он испугался! -- Саша рассмеялся. -- Ну а дальше он решил добраться кое-как на одной лыже. Другую же выбрасывать не стал. Может, думал, пригодится, чтобы потом крепление снять. Так он добрёл до "острова". но дальше, через овраг не пошёл. Больно уж там было много глубокого снега... А может быть мои следы обнаружил... Но скорее всего, просто сильно устал. И когда, вдруг, случайно натолкнулся на мои лыжи, то решил вернуться. Книги оставил, потому что, видно, совсем умотался и замёрз... После падения, если снег попадёт под одежду, легко промокнуть... А тут ночь... Один... А если, к тому же, он услышал шум, который я, наверное, произвёл, возвращаясь, то ему просто могло стать страшно. Взял мои лыжи и рванул назад! -- Саша снова засмеялся.
   Рассмеялся и Санитар.
   -- Да, у страха глаза велики! -- проговорил он. -- Впрочем, тогда все опасались возможных обысков. И ты, как я вижу, тоже...
   -- Кроме Никанорова больше никто не мог там быть... -- заметил серьёзно Саша. -- Я много размышлял об этом. Но потом, после истории с кражей, как-то забыл. А ведь это нетрудно проверить! Стоит лишь спросить, есть ли у него лыжи. И если да, то попросить на время. Наверняка будут мои!
   Санитар снова рассмеялся. Сашка остановил свою речь, посмотрел на своего старшего брата в недоумении.
   -- Да! -- продолжал улыбаться Санитар. -- Ещё лучше предложить ему лыжную прогулку по Зюзинскому лесу и при этом привести его к тому самому месту... Не так ли?
   -- Да! -- воскликнул Сашка в восторге. -- Это было бы неплохо! Привести к той ёлке, где висит мой тайник. Он подумает, что это его тайник каким-то чудом поднялся так высоко... Полезет, снимет, а там совсем другой криминальный материал...
   -- Только... -- Санитар взглянул на Сашку серьёзно.
   -- Что "только? -- не выдержал его собеседник.
   -- Только сейчас не зима! Вот беда!
   -- Ах, да! -- согласился юноша, посмотрел в окно на всё ещё зелёные макушки тополей, снова заулыбался. -- Но всё равно. Как-то можно проверить иначе... А что, если устроить собрание в лесу, на том самом месте?
   Санитар не ответил, замолчал, о чём-то соображая. Саша понял, что его наставник о чём-то напряжённо думает, и что мешать ему нельзя. Так бывало и раньше. Старший брат неожиданно переставал смеяться, улыбка сменялась напряжённым выражением мыслителя. Несколько томительных минут -- и после этого он обычно переходил к делу, объяснению чего-то важного. Вот и сейчас, после пяти или семи минут глубокой паузы, во время которой Саша неспешно допил весь свой чай, Санитар, наконец, вернулся к действительности и сказал.
   -- А, ведь, выходит, что ты не зря пошёл прятать свои материалы... Скажи, а что было у тебя?
   -- Книга о Фатимской Божией матери, -- начал перечислять Саша, -- Несколько журналов "Логоса". "Вестник". "Самиздат" -- не помню, какой, но больше политический, чем религиозный...
   -- Жалко книги... Но сейчас их лучше там и оставить...
   -- Да... Ты прав...
   -- А знаешь ли ты, брат Андрей, кто автор тех книг, что попали тебе в руки таким странным образом?
   -- Иван Крестов, -- ответил Саша.
   -- Нет. "Иван Крестов" -- это лишь псевдоним, -- пояснил Санитар. -- На самом деле их написал священник отец Алексей, в приходе которого находится Никаноров. -- Санитар на секунду задумался и добавил. -- Я бы хотел, чтобы ты рассказал ему эту историю от начала и до конца, показал или вернул ему эти книги...
   -- Священнику? -- удивился Саша. -- Или Никанорову? Но это, вроде бы, не очень хорошо... Одно дело я рассказал это тебе, как своему духовному руководителю... Но другое дело... -- Саша замялся. -- Это получится вроде доноса...
   -- Видишь ли, брат, мы с отцом Алексеем делаем одно дело. И он, и я доверяем многое, полагаясь на людей. Поскольку он -- духовный руководитель Никанорова, мне кажется, будет лучше для них обоих выяснить кое-какие вещи. Прежде всего, мне не хотелось бы, чтобы отец Алексей посчитал, будто я переманиваю от него людей... Ведь, Володя Никаноров, будучи православным, вдруг увлёкся католичеством. И не только он. Мне кажется, что обо мне сложилось превратное мнение в православных кругах: будто бы я переманиваю христиан из православной церкви и перекрещиваю их в католичество. Твой рассказ может прояснить кое-что относительно Володи Никанорова. Не хотел бы ты поехать со мной к отцу Алексею?
   -- Да, конечно, Санитар! А когда?
   -- Завтра, если можно...
   Саша был рад возможности познакомиться с автором таких замечательных книг, одна из которых в своё время произвела на него неизгладимое впечатление и даже больше -- открыла ему подлинное видение духовного мира. Однако, он не хотел показать этого Санитару из опасения, что тот истолкует это за любопытство и в последний момент воспрепятствует знакомству, подобно тому, как он не позволяет Саше так просто встречаться с Ольгой.
   -- Встретимся на Ярославском вокзале, под табло... -- И он назначил время.
   Отпросившись с работы, утром четвёртого сентября Саша отправился на Ярославский вокзал.
   Час пик прошёл. Но в метро всё равно было людно. Проезжая через застеклённую станцию "Ленинские горы". он залюбовался открывшейся взору панорамой речного изгиба Москва-реки и за ней -- Нескучного Сада. Деревья на берегу уже подёрнулись желтизной, но всё ещё в общей массе оставались зелёными. Яркое утреннее солнце ничем не напоминало о приближении осени.
   "Как давно я там не был!" -- подумал Саша. -- "Хорошо было бы побродить по шуршащей листве..."
   Поезд въехал в туннель, с жёлтыми скучными огнями, возвращая мысли пассажиров в прежний порядок. Пейзаж ещё некоторое время оставался у юноши перед мысленным взором, но затем стёрся, заслонённый осознанием самодовлеющего течения времени. Саша осторожно вытащил из внутреннего кармана книгу Орвела и, удостоверившись в отсутствии любопытных глаз, стал читать...
   На станции Фрунзенская в вагон вошла целая толпа людей, так что книгу пришлось тут же спрятать. Среди них было много военных, вероятно, из Академии имени Фрунзе.
   "Какая разница между моим и их самосознанием?" -- размышлял Саша, всматриваясь с открытые простые лица. -- "Видно, их здорово обработали". -- думал Сашка. -- "Ничего своего не осталось. Да и было ли? Задумываются ли они о жизни и смерти, о Боге? Такие вопросы, наверное, им кажутся пустыми, бессмысленными... И заикнись при них о чём-то духовном -- сочтут за сумасшедшего! Какая же бездна между двумя мирами! А всё же есть люди, которые могут меня понять, и которых я понимаю! Санитар... Отец Алексей... Кто он? Что за человек?.."
   "Если он написал такие книги, издал их на Западе". -- размышлял далее Саша, -- "Почему до сих пор его не посадили? Неужели КГБ ещё не проведал? Поистине, нас не так много -- тех, кто знает такие вещи... И стоит "погореть" одному... И эти единицы погибнут... И останутся лишь одни военные, с простыми лицами и плоскими мыслями..."
   Хотя он мог доехать до Комсомольской напрямую, на станции Парк Культуры по ошибке Саша сделал пересадку на Кольцевую линию.
   В другом поезде военных оказалось будто бы меньше из-за большого количества обычных пассажиров. Многие были с тяжёлыми сумками, чемоданами -- приезжие, перебиравшиеся с одного вокзала на другой. Другие -- налегке, по-видимому, прибывшие в Москву для основательного прочёсывания столичных магазинов.
   На станции Комсомольская, оказавшись в гигантском подземном зале, Сашка двинулся в толпе людей к видневшимся вдали ступеням. Он не любил эту станцию, всегда людную и -- без эскалатора. Невольно, как и многие, он задирал голову, чтобы взглянуть на открывавшуюся на потолке одну за другою мозаику оптимистического соцклассицизма Корина, игравшую яркими, хорошо освещёнными красками.
   Невольно поражала мощь, потребовавшаяся для создания этого подземного капища, одного из полусотни. Посещение таких "капищ" не было для граждан ни обязательным, ни добровольным. И тем не менее, все посещали их, проводя под землёю от часа до двух в день, добираясь на работу и домой.
   "Хорошо, что в самих вагонах не вешают плакатов!" -- подумал Саша. -- "А то бы совсем некуда было деться! Наверное, всё же, кто-то и это продумал. Иначе бы всех бы воротило от этой "краснухи". и фрески на потолках не воздействовали бы на иностранцев и приезжих обывателей из провинции. А так, вернётся какой-нибудь Степан в родное село... -- Где был, Стёпа? Что видел? -- спросит жена. -- Был тута, -- ответит Степан, -- Тама... А еш-шо в метре ихнем ездил... Какия тама картины на потолках! Вот бы нам в клуб! -- Что же на картинах-то? -- спросит жена. -- А на картинах тех, -- ответит муж, -- Мы, как есть! Колхозники и рабочие, и вся наша жисть! Прям как в кино! И всё-то Советска Власть нам даёт!.. Токмо работать надоть еш-шо лучше..."
   Сашка усмехнулся образу колхозника, созданного воображением, прошёл мимо освещённой прожекторами статуи Ленина и, поднимаясь по лестнице подумал: "Как на Заводе, в коридорах : из-за множества ламп от человека нет даже и тени."
   Длинный подземный переход пошёл в гору. Куда бы он ни вёл, полагаясь на его создателей, все шли -- в едином направлении.
   "И почему не сделать эскалатор?" -- подумал Саша, чувствуя усталость в ногах. -- "Ведь есть же эскалаторы, и короткие, и длинные! Нет... Тут советский человек может пройти своими ногами, потому что не так тут ещё круто! Эскалаторы полагаются только там, где на "своих двоих" ему никак ни подняться -- ни спуститься!"
   И будто делая небольшую уступку, переход заканчивался входом на эскалатор, где поток людей замедлял движение, приводя всякого в ещё большее уныние от образовавшейся вдруг людской толчеи.
   "Когда же конец?!" -- с возмущением подумал Сашка, как, вероятно, и все его окружавшие люди, большинство с багажом в обеих руках. Толпа медленно вливалась в русла двух конвейерных лестниц, каждая из которых пожирала сразу по два человека. Третья линия не функционировала.
   "Почему не включить все?" -- размышлял Саша, почти останавливаясь в уплотнившейся людской массе.
   И будто уловив его мысли, дежурная диспетчер вышла из застеклённой будки, стала отцеплять заграждение с бездействовавшего подъёмника. Тут же людское коловращение выбросило несколько добровольцев, смело зашагавших по ступеням, ещё не приведённых в движение. Диспетчер поспешно вернулась в свою будку, чтобы нажатием кнопки облегчить усилия людей выбраться на свободу...
   Наконец, Сашка оказался в наземном зале здания метро, поспешил прочь, на вокзальную площадь, автоматически забывая эту обыкновенную, скупую на новизну, подземную жизнь города.
   Санитар уже ожидал его. Они поспешили к поезду, готовому вот-вот отправиться.
   В это поутреннее время, после часа пик, электричка оказалась полупустой. Поэтому спутники заняли места друг против друга, у окна, в середине вагона, как раз, когда поезд дёрнулся и начал набирать скорость. На окне ещё не было установлено второй, зимней рамы, и через открытую фрамугу звук от стука колёс, отражённый от другого поезда, ворвался в салон.
   -- Ты не возражаешь, если мы закроем окно? -- спросил Санитар.
   -- Нет, конечно. -- И Саша, поднявшись, начал поднимать фрамугу. Справившись с нею, он сел.
   -- Спасибо, брат! -- Санитар как всегда говорил спокойно. -- Ты -- повыше меня ростом. Я бы не смог сделать это так легко.
   -- Пустяки! -- И Саша подумал: "Почему он иногда придаёт значение таким косвенным житейским вопросам, тогда как можно сразу говорить о более важных делах?"
   Не ответив себе на эту мысль, и другой не задавшись: какие дела считать важными, а какие нет, -- он спросил:
   -- До какой станции мы едем?
   Санитар назвал станцию, и Саша понял, что это -- не близко.
   Минут десять ехали вокзальными задворками, с унылыми промышленными картинами, пока поезд не остановился на станции Маленковская, где жил Санитар.
   -- Почему мы не встретились тут? -- поинтересовался Саша. -- Ведь, ты едешь из дома?
   -- В целях конспирации, брат. -- Санитар обвёл взглядом полупустой вагон и добавил: -- Ты видишь, никто не вышел и никто не вошёл. При желании нас легко было бы выследить.
   Поезд снова тронулся. Справа потянулся лесопарк.
   -- Я люблю здесь гулять. -- Санитар указал на дорогу вдоль леса. -- Там есть одно раздваивающееся дерево, в форме креста... Вон оно! Смотри!
   Саша попытался разглядеть дерево среди деревьев, но не сумел. Поезд набрал скорость, пролетел в туннеле, под окружной дорогой, на какое-то мгновение погрузив пассажиров в темноту, после которой снова ударило по глазам светом утреннего солнца. По левой стороне потянулось бесконечное здание многоэтажного массива.
   "Как люди, живущие тут, обходят свой дом вокруг?" -- подумал Саша. -- Наверное, впрочем, подъезды -- на обе стороны выходят..."
   Бесконечное здание утомило взгляд, переключило мысли от внешней панорамы на тот вопрос, с которым Саша и его спутник ехали к священнику. И, будто бы, уловив эту перемену, Санитар сказал:
   -- Я полагаю, брат, тебе будет очень интересно познакомиться с отцом Алексеем... Он -- единственный православный священник, который близок нам по своим взглядам и по своей деятельности. Несмотря на то, что он вынужден придерживаться ограничений, налагаемых патриархатом, по мере своих сил, отец Алексей пытается провести модернизацию, научить людей мыслить по-новому. Благодаря его книгам, многие из, так называемой, советской интеллигенции, серьёзно обращаются к религии. Несомненно, отец Алексей -- человек, уловивший дух, носящийся в воздухе.
   -- Почему же он не входит в нашу группу? -- Саша внимательно слушал своего спутника, теперь совсем не обращая внимания на то, какие пригородные картины открывались в окнах.
   -- Ведь, совсем не обязательно входить в группу организационно, брат, -- ответил Санитар. -- Достаточно быть едино духовно.
   -- Почему же тогда мы организуемся? -- Саша выделил "мы".
   -- У нас, брат, другая миссия... -- Санитар наклонился к Саше ближе, понизив голос. -- Мы считаем, что победить зверя можно созданием сети ячеек Домашней Церкви. При этом организация, как таковая, одновременно, как бы, присутствует и отсутствует. При условии, что только один член одной ячейки знает только одного члена другой ячейки, организация отсутствует для властей. Но фактически, она существует для её членов. И случись, даже, порвётся и эта связь между группами, -- всё равно структура сохраняется из-за духовной связи через Бога. И вскоре снова одна группа найдёт другую, снова все будут едино...
   Санитар помолчал, затем добавил:
   -- Отец Алексей -- выдающаяся личность. Ты мог бы общаться с ним в будущем... Только в твоём теперешнем положении это было бы нежелательно... Впрочем, в силу того, что он -- священник, занимающий официальную должность, в таком контакте, с одной стороны, нет ничего криминального... Хотя, конечно, с точки зрения Конституции, нет ничего криминального и в нашем с тобой общении... Это -- по человеческому разумению. Но по разумению властей, сам знаешь, всё выглядит иначе...
   -- Наверное ты везёшь меня к нему не только из-за книг? -- Саша спросил то, что давно вертелось у него на уме.
   -- Всё может случиться, брат, -- ответил Санитар. -- В любой момент мы можем потерять друг друга... И в этом случае, я хочу, чтобы ты знал, что есть и другой человек, открытый для Бога.
   Санитар выпрямился, продолжал сидеть напротив Саши, смотрел ему в глаза, как-то проницательно и в то же время -- с некоторой тоской во взгляде.
   -- Кроме того, -- он снова наклонился к нему, -- Кроме того, брат, Андрей, я хотел бы выяснить точнее насчёт Никанорова: либо он -- с нами, либо -- с отцом Алексеем. Видишь ли, если у Никанорова есть духовный отец, то он не может входить в нашу группу, точнее, в наш Орден. Сам же Володя пока что не сказал мне ясно о своих намерениях... -- Санитар снова отпрянул от Саши, подумал о чём-то некоторое время и спросил: -- Ты захватил с собой книги?
   -- Да. -- Саша похлопал ладонью по сумке, что была у него на коленях.
   -- Покажи, пожалуйста...
   Санитар стал рассматривать книгу за книгой, перелистывать, останавливаясь на отдельных местах. Саша тоже погрузился в чтение одной из них. Прошло минут двадцать.
   -- Я тоже видел эти книги у Володи, -- сообщил Санитар, возвращая последнюю книгу Саше. -- Хотя ничего особенного нет в том, что он их тоже решил захоронить, однако, не проще ли было просто вернуть их отцу Алексею? Ведь книги редкие и очень ценные, особенно для верующего человека.
   Неожиданно за окнами открылась живописная панорама. Поезд выехал на высокую насыпь, сбавил скорость. С обеих сторон открывался вид на долину -- гигантский овраг, по дну которого текла неширокая извилистая река. Справа, вдали, высились высотные дома. Но они были так далеко, что совсем не портили вида. Слева, за лесом, показался купол церкви. Своим присутствием она одна, будто, балансировала разрастающийся по другую сторону город. И Саша вспомнил изречение о том, что если в городе найдётся хотя бы один праведник, то и весь город спасётся. Он попробовал вспомнить библейский миф, но так и не смог ответить себе на вопрос, нашёлся ли тогда праведник. Спросить же Санитара не успел. Поезд уже въезжал в город, неожиданно заслонивший своим привокзальным захолустьем только что виденную картину.
   -- Это была та самая церковь, куда мы едем, да? -- спросил он Санитара, ступая на перрон.
   -- Нет. -- Его спутник вышел из поезда следом, поравнялся с Сашей. -- Впрочем, отец Алексей служил когда-то и в той церкви. Теперь его приход -- в маленькой деревянной церквушке, совсем по другую сторону, за городом... Так, наверное, властям кажется лучше, -- то есть, чтобы к нему поменьше ездили из столицы...
   -- Мы можем проехать на автобусе, -- добавил он, шагая по перрону. -- Но пока мы его дождёмся, выйдет то же, что если мы пойдём пешком.
   -- Да, пойдём пешком! -- с радостью согласился Саша. -- Погода замечательная!
   Спутники вышли на привокзальную площадь, прошли мимо автобусной остановки, булочной, занявшей угол первого этажа жилого хрущёвского дома. Уже через пять минут они обогнули рыночный забор, двинулись по асфальтированной дорожке через местный парк отдыха, с бездействовавшими аттракционами. Оставив за спиной здание райкома, с красным флагом, ларёк, с квасом и очередью с бидонами, -- друзья ступили на дорогу, своим видом сообщавшую о том, что именно здесь проходит граница провинциального города и деревни: по правой стороне высились современные многоэтажные дома, по левой -- приседали частные деревянные, с вызывающим для цивилизации видом погружённые в золото осенних деревьев.
   -- Здесь уже наступила осень! -- заметил Саша.
   -- Да, -- согласился его спутник. -- Вот что значит Север. Всего каких-то двадцать километров от окружной дороги -- и такая разница!
   Вскоре городские дома отступили куда-то в сторону. Дорога пошла под уклон, в овраг, через мостик, над ручьём. На другой стороне, после подъёма, путники повстречали ещё несколько сельских домиков, с заборами и цветниками... Потом они прошли мимо пепелища, оставшегося от сгоревшего дома, оказались в поле, выбритом тракторами загодя, к зиме и будущему посеву. Посередине поля из конца в конец протянулись две огромные трубы, в утеплителе. Тропинка, по которой двигались Саша и Санитар, упиралась в них, вела дальше, через специально сколоченный шаткий деревянный помост, в несколько ступеней.
   -- Это -- как раз половина пути, -- пояснил Санитар, перебираясь через препятствие.
   -- Ничего, я не устал, -- отозвался Сашка, двигавшийся следом.
   Перейдя поле, путники вступили в какой-то посёлок, из кирпичных домов, сменившийся вскоре ещё одним полем, поменьше, на другой окраине которого виднелись ветхие деревянные дома.
   -- Вот, за этой деревней будет шоссе, -- объяснил останавливаясь Санитар. -- А там, левее, видишь? -- купол со звёздами? -- Это и есть тот храм...
   Обогнув сельмаг, сзади которого оказались путники, и перейдя шоссе, они прошли сотню метров по асфальтированной тропинке вдоль деревенских заборов, и, наконец, достигли перекрёстка и приблизились к церковной ограде, у которой стоял небольшой автобус старого образца -- с острым носом; прошли через ворота, поднялись на паперть, увенчанную колокольней с голубым куполом и золотыми звёздами...
   Саша услышал пение -- средней глубины бас священника:
   ". ..Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего... ...О еже проститися... всякому прегрешению вольному и невольному..."
   Саша не мог разобрать всех слов... Войдя в храм, он увидел в центре людей, окружавших гроб с покойником и понял, что автобус на улице был ни чем иным, как катафалком, привёзшим умершего на отпевание.
   Священник, на амвоне, стоял лицом к Царским Вратам, спиною к вошедшим, крестился, вёл заупокойный молебен. На правом крошечном клиросе несколько старух, с нескладными голосами, составляли хор, то и дело после возгласов священника начиная пение и умолкая, чтобы затем снова уступить ему ведущую роль.
   Саша давно не бывал в православном храме. Несмотря на то, что пение хора далеко не являлось образцовым, он заслушался, стал рассматривать иконы, выполненные в какой-то простоватой форме, по всей видимости, обыкновенными ремесленниками.
   Вдруг юноша уловил, как что-то запели с особенным воодушевлением и подъёмом. Даже священник включился в пение, чтобы своим басом скрасить недостаток голосов.
   ". .. Идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная..." -- уловил Саша последние слова песнопения.
   Кто-то из родственников умершего склонился над лысой головой покойника, закрыв его от Сашиного взгляда. В это время Санитар тронул за рукав, и Саша направился следом за ним к выходу. Они остановились на паперти.
   -- Служба уже закончилась, -- объяснил Санитар. -- Сейчас идёт отпевание. Оно тоже заканчивается. Мне показалось, что там одни родственники умершего и, чтобы их не смущать, наверное, нам лучше побыть тут.
   Постояв некоторое время, они сошли по ступеням и медленно двинулись вокруг храма. Обходя его справа, по асфальтированной дорожке, Саша остановился у приоткрытого окна, оказавшегося как раз над его головой. Оттуда доносился голос священника, уже не певшего, а говорившего проповедь, причём говорил он так, будто бы беседовал, излагал свою мысль простым языком, которого Саша никогда не слышал ни в одной московской церкви, где иконы являли собою шедевры искусства, а хор был профессиональным, чуть ли не из самой консерватории, но где слащавые проповеди пестрели сусальными штампованными фразами, отскакивавшими от мозгов, как сухой горох. Саше показалась странной речь священника -- он прислушался...
   Отец Алексей говорил громко. В паузах наступала мгновенная тишина, прерываемая лишь воркованием голубей, разгуливавших где-то за спиной, около паперти. Санитар, ушедший было вперёд, вернулся, стал тоже слушать...
   ". ..Что такое смерть?" -- услышал Саша. -- "Это -- физическое уничтожение тела... Означает ли это полное уничтожение того человека, которого мы знали?.. Вы только что слышали трогательные слова церковного песнопения, которые, если перевести на современный язык, будут звучать примерно так: "Только вчера я беседовал с вами, а сегодня видите меня, лежащим безгласным и бездыханным..." Какое несоответствие в мире! Сегодня я живой, радуюсь или огорчаюсь, а завтра меня нет... Но так ли всё это на самом деле? Если, вдруг, перегорает электрическая лампочка, и наступает мрак, -- значит ли это, что света не стало из-за того, что перестал поступать электрический ток?.. Куда уходит человеческая душа после смерти тела? Все мудрецы мира с древних времён пытались ответить на этот вопрос... И только Один сумел дать ответ -- Тот кто после своей смерти восстал из мёртвых -- Христос, наш Спаситель... Он показал, что человеческий дух бессмертен... Что веруя в Бога мы становимся богоподобны...
   Вспомним, хотя бы, геройские подвиги из истории нашего Отечества. Например, подвиг Александра Матросова, закрывшего своим телом немецкий пулемёт. Что двинуло его на это? Ведь, по всем законам природы, по животному инстинкту самосохранения, разве мог бы человек пожертвовать собой ради спасения других, ради идеи? Нет! Значит есть что-то, что важнее тела и земной жизни! И за такими примерами далеко не нужно ходить. Вся история человеческая пестрит именами, навсегда вписанными в книгу жизни: Сократ, Ян Гус, Джордано Бруно, Сам Христос -- наш Бог и Спаситель...
   О чём нам всё это говорит? Это говорит нам о величии человеческого духа, о его бессмертии. И что такое на самом деле смерть? Подобно бабочке, сбрасывающей кокон, однажды и человеческая душа освобождается от телесных оков и, рождаясь заново, вступает в иной мир...
   Смерть, где твоё жало? Сам Христос спустился в ад и восстал из мёртвых. В Нём -- наше спасение, вера и надежда... "
   Отец Алексей вышел из храма минут через десять. Увидев Санитара, он пригласил его в сторожку -- маленький домик при церкви. Все трое поднялись на крыльцо.
   На крошечной проходной кухонке, у газовой плиты, хозяйничала старушка. Священник прошёл вперёд, исчез за какой-то дверью. Санитар и Саша направились в гостиную, с небольшим столом и двумя диванами, где уже находилось несколько человек.
   Неопределённого возраста тощая девица в очках, сидела на одном из диванов, справа, в глубине комнаты, в напряжённой позе, пренебрегавшей комфортом. У неё ничего не было в руках, которые она, будто, послушный ребёнок, держала на коленях, подчёркивая тем самым то, что она со всею очевидностью пребывает в долгом ожидании. Она сосредоточенно смотрела в стену, напротив себя, абсолютно не реагируя на появление новых людей. На другом диване, у самого прохода, слева, восседал высокого роста молодой человек, чем-то напоминавший Александра Блока и своим поведением являя полную противоположность девицы. У него также ничего не было в руках, которыми он держался за колено, заброшенной за ногу ноги. Он взглянул на вошедших, приветствуя их кивком. У стола, с книгой в руках сидела пожилая женщина, оторвавшая взгляд от чтения и сурово взглянувшая на вошедших. На стенах находилось несколько картин евангельского содержания. Два окна, напротив двери, были закрыты -- с улицы не доносилось ни одного звука.
   -- Слава Иисусу Христу! -- приветствовал всех по католически Санитар. Ему никто не ответил, видимо не найдя нужных слов. Лишь молодой человек как-то было дёрнулся, будто, хотел подняться, но раздумал.
   Пройдя в комнату, Санитар выбрал стул, сел за столом, напротив пожилой женщины. Саша постоял немного в дверях, прошёл дальше, разместился на диване, рядом с молодым человеком, так что ему была видна вся комната ожидания, проход на кухню и дверь священника.
   -- Отец Алексей пришёл с вами? -- спросила женщина.
   -- Да, -- ответил Санитар, -- Он прошёл в другую дверь.
   -- Там его комната, -- пояснила женщина, выделив слово "его". -- А вы -- католик?
   -- Христианин, -- быстро ответил Санитар, будто уже был готов к этому вопросу.
   Женщина отвела взгляд от Санитара, погрузила его снова в книгу. Лишь минуту спустя она не вытерпела, снова оторвалась от книги, посмотрела на Сашу, внимательно рассмотрела его и, видимо, не найдя ничего примечательного для себя, вернулась к своему чтению.
   С кухни, пробуждая аппетит, доходил запах щей, слышался стук посуды. Минут через пять Саша увидел, как старушка-повариха, открыла дверь, за которой находился священник, и с тарелкой супа скрылась за нею. На кухне наступила тишина, которая продолжалась сравнительно долго.
   Санитар, со спокойствием необходимого ожидания сидел в прежней позе: он держал руки, с переплетёнными пальцами, на столе, которые явно искушали чем-то читавшую женщину, то и дело посматривавшую на них мимо книги. Девица, на диване, будто умерла, пребывая в той же позе. Саша посмотрел на неё, удивляясь выражению её невидящего взгляда, через очки.
   "Не иначе, наглоталась колёс," -- подумал он, обратив внимание на её неестественно расширенные зрачки.
   Молодой человек то и дело менял позу, перебрасывая ногу с одного колена на другое. Наконец, устав от этого, он поднялся и куда-то ушёл из сторожки.
   В это время дверь комнаты священника открылась, выпуская старушку, с пустой тарелкой, и вслед за этим на кухне снова зашумела посуда; а через минуту появился и сам отец Алексей, прошёл к ожидавшим его людям, обвёл всех взглядом, остановился на девице, в очках, под его взглядом сразу закачавшейся своей тощей фигурой, готовясь уже подняться. Но взгляд священника переметнулся на Санитара.
   -- Начнём с вас... -- сказал он, обращаясь к нему и одновременно широким жестом руки, с открытой ладонью, приглашая и Сашу следовать за собой.
   Санитар поднялся, позвал взглядом Сашу, пропуская его впереди себя.
   Следом за священником они прошли в крошечную комнатушку, с окном, столом, книгами на полках, расположенных по всем трём стенам, иконами и кушеткой -- оставлявшим крошечный пятачок места, где едва можно было разойтись двум людям. В комнате ещё пахло только что съеденными щами.
   Гости уселись на кушетке, с нависающими над головой книжными полками, тогда как отец Алексей -- сбоку стола, в старинном вольтеровском кресле. Следом вошла старушка, поставила перед батюшкой чай, в подстаканнике, с изображением морского якоря.
   -- Чай, отец Алексей, -- сказала она и тут же вышла, закрыв за собою дверь.
   -- Спасибо, Мария Витальевна, -- поблагодарил священник. -- Вы меня извините... -- кивнул он на стакан, обращаясь к гостям, -- Нам придётся быть краткими. Вы видели -- несколько человек уже ждут, другие ещё не подошли. Поэтому я буду вас слушать и одновременно пить чай...
   Прежде всего Санитар представил Сашу, назвав его "братом Андреем". затем стал беседовать с батюшкой о чём-то, что у Саши не отложилось в памяти. Он только понимал, что это пока не относилось к нему и рассматривал обстановку комнаты, всматривался в лицо священника, и то и дело задавал себе вопрос: неужели возможно так полностью посвятить жизнь религии? Неужели тот, кто написал эти удивительные книги, что он держал сейчас в сумке, и есть этот человек, в рясе попа?
   Шокированный некогда нетипичной обстановкой в комнатах Вовы и Санитара, Саша полагал, что это те люди, которые превзошли мирские соблазны и уже вступили на путь святости. Теперь он был шокирован заново. Оказывается, есть другой человек, который не только умеет служить, проповедовать и писать, но также и живёт согласно тому, о чём пишет и проповедует. И хотя он видел отца Алексея впервые, ему было ясно воочию, что это именно так. В отличие от намеренно убогой обстановки в комнатах Вовы и Санитара, здесь было чрезвычайное разнообразие предметов. Прежде всего, множество книг по всем стенам; иконы, распятия, включая нагрудный крест, к которому отец Алексей во время беседы время от времени притрагивался, будто бы это был некий источник его мыслей и чувств. И ещё какие-то сугубо православные предметы культа, названия и назначение которых Сашка, конечно, не знал, наполняли пространство, органически уживаясь в этой келье-сторожке с её хозяином.
   -- Возьмите это... -- священник едва приподнялся с кресла, протянул руку, взял с полки, над головой Сашки, какую-то книгу и тут же отдал её Санитару.
   Саша узнал синий корешок журнала "Логос".
   -- Это последнее, -- добавил отец Алексей. -- Только что получил оттуда. Можете не возвращать...
   -- Спасибо, -- поблагодарил Санитар.
   -- Лучше, когда эти книги всё время в обороте... Больше пользы и меньше опасности. -- Отец Алексей допил чай, поставил стакан на стол. -- Ну, а что вы хотели мне сообщить, молодой человек? -- обратился он к Саше.
   Не зная, с чего начать, Саша замялся. Не сумев сразу найти нужных слов, он стал открывать сумку, извлекать книги.
   -- Вот... -- он протянул книги отцу Алексею. -- Это, ведь, ваши, верно?
   Священник взял книги, мельком взглянул на них, но ничего не ответил.
   -- Дело в том, -- поддержал Сашку Санитар, -- Что это -- книги Володи Никанорова... -- И в двух словах он поведал Сашину историю про ночную лыжную прогулку.
   -- Действительно, -- заметил отец Алексей, выслушав внимательно рассказ, -- Странная история! Тем более, что Володя мне ничего об этом не рассказывал. И что это, вдруг, за психоз прятать всё подряд? Почему он опасался обыска? Я не давал ему никаких инструкций по этому поводу. Да, ведь, и ничего криминального нет в хранении религиозной литературы. Официально у нас свобода вероисповедания...
   Отец Алексей помолчал. Прикоснувшись к нагрудному кресту, он сказал:
   -- Что ж, будем молиться о нём. Всё в руках Божиих...
   Он ещё помолчал некоторое время, обдумывая что-то. Затем, взглянув на Санитара продолжил:
   -- Бог дал человеку свободу. Это -- нелёгкая ноша. И было бы величайшим злом, если Бог заставлял нас быть такими, какими Он хочет нас видеть... Солнце светит для всех одинаково: как для праведных, так и для грешных. За нами, людьми, право выбирать. И в то же самое время, на нас же и ответственность за свой выбор. Свобода -- это величайший божественный дар. Только, мы не всегда умеем правильно употреблять этот дар, верно его осознать. Человек может ошибаться, может делать зло. В этом мире мы должны пройти через горнило испытаний, и научиться ценить этот божественный дар свободы, чтобы в другой раз, сделать правильный выбор... -- Отец Алексей помолчал несколько секунд, затем перевёл взгляд на Сашу и продолжал:
   -- Один христианский философ Николай Бердяев, сказал: "Свобода привела меня к любви, и любовь сделала меня свободным." Вдумайтесь, друзья мои! Какие замечательные слова! Недаром Бердяева кто-то назвал Апостолом Свободы!..
   -- Точно так же, -- продолжал говорить батюшка, -- Надо различать страх Божий от любви к Богу. Многие верующие живут страхом наказания за грехи. Они запуганы адом, и в их сознании не остаётся места для любви.
   Отец Алексей снова перевёл взгляд на Санитара.
   -- Вы знаете слова блаженного Августина: "Люби Бога -- и поступай как знаешь". Мы, христиане, не можем жить страхом -- каким бы то ни было. И если Христос учит нас, как преодолеть страх Божий любовью, тем более, мы не должны испытывать страха перед миром,.. -- он снова перевёл взгляд на Сашу. -- И перед властями у нас есть Защитник... Настало время быть не рабом, но другом. Сам Христос называл своих апостолов друзьями... А это значит, что любовь превосходит страх. В противном случае, как же мы можем называть себя христианами?.. Крестившись, мы сделали выбор... И сделали это свободно. Так ведь?
   -- Так... -- согласился Саша.
   Отец Алексей посмотрел на Санитара, перевёл взгляд на книги, лежавшие на краю стола.
   -- Ну что ж, помолимся, друзья! -- и поднявшись, он быстро прочёл по церковно-славянки молитву, осенил крестным знамением сначала Санитара, затем Сашу.
   -- А эти книги,.. -- священник на секунду как будто задумался, -- Оставьте их себе... -- И распахнув дверь своего кабинета, он вышел, Санитар и Сашка -- следом за ним.
   -- До свидания, -- сказал Саша, но ответа не услышал, потому что священник уже стоял на пороге гостиной, обводя взглядом десяток ожидавших его людей.
   Назад до станции добирались на полупустом автобусе, как-то неожиданно подъехавшем к остановке, мимо которой путники проходили. Санитар взял билеты и от десяти копеек, которые Саша попытался отдать ему за себя, отказался. Они прошли на переднюю площадку, сели за спиной водителя.
   Автобус ехал быстро, изредка останавливаясь по требованию немногочисленных пассажиров. Скоро он свернул с шоссе, въехал в город, где начал останавливаться много чаще. Салон как-то быстро наполнился, так что совсем не осталось сидячих мест.
   На одной из остановок какая-то бабка, с кошёлками, задерживая всех, долго поднималась по ступеням передней двери.
   -- С задней площадки надо заходить, мамаша! -- громко сказал какой-то парень, и две девицы, сидевшие рядом с ним, засмеялись.
   Санитар быстро поднялся. Поднялся и Сашка, чтобы выпустить его.
   -- Садитесь, пожалуйста, -- предложил Санитар.
   Бабка протиснулась мимо, опустила сумки на сидение, молча села, заняв сразу два места.
   Через несколько остановок была конечная. Народ повалил к выходу.
   С пол часа ждали электричку. От переутомления Саше хотелось спать, и оттого что приходилось превозмогать своё состояние, как обычно, у него разболелась голова. И хотя он предпочёл бы не разговаривать, тем не менее, спросил:
   -- Как же насчёт Никанорова: мы, что, разве зря ездили? Ведь ты ничего не спросил у отца Алексея.
   -- Почему зря? -- ответил Санитар. -- Отец Алексей всё понял без лишних слов. -- Он помолчал, слегка опёрся одной рукой о белёную каменную изгородь перрона. -- Володя сам должен решить, как ему быть... -- добавил он.
   -- Почему мы ехали ради этого?
   Саша решил облокотиться об ограждение.
   -- Осторожно! -- спохватился Санитар. -- Ты можешь испачкаться! Это ограждение побелено.
   Саша отпрянул от изгороди.
   -- Скоро должна подойти электричка. -- Сказав это, Санитар помолчал, а потом добавил: -- Хотя Отец Алексей во многом рассуждает по православному... Тем не менее, он, как я тебе уже говорил, один из немногих, кто понимает по-настоящему наше экуменическое движение. Я бы не хотел, чтобы между нами возникли какие-либо разногласия по поводу Володи... Сам факт нашего посещения, сказал ему о многом... Кроме этого, мы ездили к отцу Алексею не только из-за Никанорова... Я хотел познакомить тебя, брат Саша, с отцом Алексеем, потому что ты не раз в наших беседах цитировал его книги...
   Саша не совсем отчётливо понял мысль своего наставника. Но уточнять не решился из-за утомления и чего-то такого, что он сам ещё отчётливо не осознавал.
   Прибыл битком набитый поезд. Им едва удалось втиснуться. Пол пути ехали в тамбуре, каждый сам по себе. Оказавшись в вагоне, Саше удалось разместиться у крайнего левого окна и в качестве опоры прижаться лбом к закрытой фрамуге. Санитар остался где-то сзади, плотно стиснутый другими пассажирами.
   За окном мелькали деревья пролесков, крыши домов или дач, шлагбаумы дорог, с машинами, ожидавшими прохода поезда. Вскоре местность начала терять провинциальный характер. Потянулась гигантская труба, с надписью по-английски: "POLEVAYA STREET".
   Она привлекла Сашино внимание.
   "Почему по-английски?" -- подумал он. -- "Кто сделал эту надпись? Ладно бы написали что-нибудь антисоветское... Саша задумался, что бы он написал на трубе...
   В вагоне было тихо. Поезд ехал не скоро, раскачиваясь, скрипя вагонами.
   "А что можно было ещё написать? Может быть, по латыни: "Laudetur Jesus Christus"? Но вряд ли тот, кто писал был верующим. Что же ещё можно было написать такое, что на следующий бы день не стёрли, вместе с трубой, и что бы осталось надолго?.. Видно ничего не пришло в голову... И написал просто название улицы... А то, что не по-русски -- в этом-то и вся изюминка: хоть как-нибудь выразить свой протест: нате-ка, читайте и думайте, обыватели: почему не по-русски?! А потому -- что за это нельзя ни в чём обвинить! Всё легально! Точно так же, как книги, что у меня в сумке, с вырезанным названием издательства..."
   И Саше захотелось достать одну из книг и начать читать в открытую.
   "Пусть какой-нибудь "ветеран" удивится". -- подумал он. -- "Только что трубу разглядывал в недоумении и говорил себе: "Етина мать! Нет на них Сталина!" Ан тут, как увидел бы западное издание -- совсем отпал бы!"..
   Саша оглянулся. Кругом стояли равнодушные и утомлённые люди. И трубу, с надписью по-английски, даже если и заметил кто, то вряд ли придал какое-то значение, как Сашка.
   "Комформизм сознания..." -- вспомнил юноша слышанное от Санитара определение. -- "Их ничем не удивишь и не тронешь". -- продолжал он думать. -- "Даже, явись заново Христос -- они и распинать его не будут... На то найдутся другие палачи... Будут просто по-прежнему ходить каждый день на работу, смотреть телевизор и по вечерам играть в домино..."
   Поезд въезжал в город... Проехали под мостом окружной дороги, на две секунды, погрузившись во мрак. И, догадавшись, что Санитару сейчас удобнее выйти на его станции, Саша оглянулся -- и увидел, как тот, тоже, решив попрощаться, поднял правую руку, с указательным пальцем вверх и стал пробираться к выходу.
   Оставшись один, Саша начал вспоминать сегодняшний день...
   Перед его мысленным взором как-то сразу вдруг отчётливо предстал образ отца Алексея, священника, в чёрной рясе, стоящим лицом к алтарю, потом подпевающим, чтобы помочь хору... Вспомнилось, как он целеустремлённо прошёл от храма к сторожке, на секунду перебросившись словом с Санитаром; как остановившись на пороге, он приглашает Сашу лично войти к нему в кабинет; и вдруг неожиданно -- Саша уже находится совсем рядом, в каком-то полуметре от этого удивительного человека!
   "О! Кто из вас, обывателей, может представить себе такое!" -- подумал Сашка, приходя в какое-то восхищение и окидывая взглядом понурые лица пассажиров. -- "Можно ли представить себе такое: быть современником Пушкина или Серафима Саровского -- и ни разу с ними не встретиться и не поговорить! А таких были миллионы... Впрочем, и сам Пушкин, похоже, даже и не слышал о своём святом современнике..."
   И он снова и снова вспоминал детали сегодняшней необыкновенной встречи: слова, интонации, жесты, выражение глаз, взгляд отца Алексея... Его фразы -- точные, лаконичные, со взвешенными словами, за которыми чувствовалась его глубокая убеждённость; жесты -- естественные и необходимые для дела; взгляд -- добрый и понимающий. Чёрные волосы с небольшой сединой... Борода... Большой приплюснутый нос... Улыбка всего лица, и очень живые, разговаривающие сами по себе глаза... И крест, на груди, к которому он время от времени прикасался рукой...

0x01 graphic

7. ПЫЛЕСОС

  
   В окна трамвая N26 бил косой осенний дождь. Колёса переговаривались друг с другом через стыки рельс.
   "Так-так?" -- спрашивали передние. И задние отвечали: "Не -так!"
   Саша сидел впереди на скользком пластмассовом одиночном сидении трамвая венгерского производства, уже совсем вытеснившего на этом маршруте все старые, отечественные. Он ехал в местную командировку, куда его отправил начальник, зам-зав Отдела техники, Ерохин, лицемерный и самодовольный рыжий лысеющий пятидесятилетний мужик, который сразу начал использовать Сашку, заставляя выполнять собственную работу: посылать по мелким поручениям, перепечатывать на машинке какие-то отчёты, планы, перечни товаров и материалов по снабжению.
   Однажды, пригласив к себе в кабинет и отчитав за что-то для начала, он попросил своего подчинённого перепечатать его рукописную речь для предстоящего партсобрания. Объясняя что-то по тексту, он пригласил Сашу присесть с ним рядом, за стол, и вдруг, как бы между прочим, положил руку на его колено и так держал её с пол минуты, слегка пошевеливая пальцами, пока Сашка резко не поднялся, догадавшись, что это значило, и не направился к двери.
   -- Стой! -- крикнул начальник вдогонку.
   Саша остановился, повернулся. Злоба и ненависть кипели в нём.
   -- Вы не имеете права заставлять меня делать свою работу! -- воскликнул он. -- И если вы ещё раз попробуете, я пойду к начальнику Отдела и скажу ему всё!
   -- Стой, Волгин! -- Едва успел ответить начальник, не ожидавший такого выпада.
   Но Сашка крепко хлопнул дверью, вернулся к себе в мастерскую.
   -- Подонок! -- воскликнул он, оказавшись один.
   Зажегши верхний свет, он подошёл к окну, остановился, глядя на дождь, бивший под косым углом по стеклу.
   В пустом тёмном окне противоположного крыла здания -- одного из десятка подобных, соединявшихся между собой посредством главного корпуса -- архитектурной находки времён Хрущёва -- он увидел отражение своей фигуры, а в другом окне, этажом выше -- отражение своего начальника, всё ещё находившегося за своим столом. Саша перевёл взор на деревья, на скорчившуюся ворону, на ветке, сидевшую там, несмотря на дождь и ветер.
   "Такая же архитектура была в психушке..." -- подумал он, снова возвращаясь взглядом к противоположной части здания. -- "Содом и Гоморра!" -- Он отошёл от окна, зашагал по комнате между верстаками. -- "Там, где должны быть педагоги, блюстители чистых детских душ, воссели развратники и алкоголики!" -- Он вспомнил другого начальника Отдела Техники -- Степанова, к которому, вероятно, должен был направиться Ерохин, чтобы опередить Сашку. Сухощавое пропитое лицо, совершенно не интересующегося своей работой человека... Саша начал перебирать в памяти других сотрудников, педагогов... Все эти люди, без специального образования, брались воспитывать детей... А сам он... кто -- он такой?! "Выходец из ПТУ". дезертир, закосивший через психушку... Что он сделал тут, в мастерской, чтобы послужить детям? Ведь, это, слава Богу уже не Завод! Можно было бы проявить инициативу, сделать что-нибудь полезное! Место ли мне тут?" -- спросил он себя, снова подходя к окну...
   Заснувшая ворона, неожиданно свалилась от порыва ветра, спохватившись, заработала крыльями, набирая высоту и улетая куда-то за крышу.
   Впрочем, Саша знал одного нормального человека, когда-то работавшего в их Отделе Техники. То был его бывший преподаватель азбуки Морзе, Баранов, солидный мужчина, в прошлом -- военный моряк, внушавший уважение и одновременно -- боязнь -- из-за угроз выгнать навсегда того, кто будет вместо "морзянки" слушать по радио "вражьи голоса". .. Но он тут больше не работал... Кому-то не угодил, перешёл дорогу, и его тихо "выжили" с работы, к которой он относился слишком творчески, с энтузиазмом. Без него всё стало блекло. Его должность занял безразличный молодой мужик Клевцов. Коллективная радиостанция "UK3AAB" теперь почти-что не выходила в эфир... Всего несколько школьников посещало занятия... Да, прошло то время, когда Саша ещё учился в средней школе и приходил во Дворец пионеров, как на праздник, горя энтузиазмом и мечтая в будущем стать радистом-полярником... А ещё раньше тут даже прыгали на парашюте со специальной вышки, до сих пор возвышавшейся неизвестно зачем перед главным входом.
   И всё-таки педагоги, как таковые, были ещё "ничего" в сравнении с начальниками, использующими Дворец в качестве трамплина к лучшей должности.
   "Когда-нибудь я опишу сегодняшнюю сцену". -- подумал Саша, -- "И нарочно оставлю фамилию Ерохина подлинной, без изменения! И кто-нибудь, читая, узнает, что тут творилось. Это будет моей местью подонку перед вечностью! Ведь сказано: "Рукописи не горят"! Если эта свинья как-нибудь изловчится оправдаться перед Богом, то, быть может, единственно за моё правдивое описание он получит соответствующее наказание! Я соберу "горящие уголья" над его рыжей плешивой башкой!"
  
   Миновало обеденное время. Успокоившись, Сашка сел за стол, вытащил из портфеля книгу Орвела, положил её в ящик стола, который в случае опасности можно было быстро задвинуть... Скоро придут школьники, начнут строгать и пилить свои поделки. Вся его обязанность состояла в присутствии и технической помощи, если таковая возникала в слесарном деле. Ребята почти не обращали на юношу внимания. Они сами знали, где находятся тиски, напильники, отвёртки и плоскогубцы. Редко кому нужно было что-нибудь просверлить или выточить на токарном станке. Только в этих случаях Сашка принимал участие, опасаясь, как бы подростки случайно не поранили себя. А в остальное время, чтобы не скучать он развлекался чтением...
   Ему вспомнилось, как недавно Санитар посвящал Сашу в экуменический Орден...
   Санитар говорил о том, что в вычищенное жилище с большей силой стремится проникнуть всякая нечисть и зло... И теперь, вставая на путь аскетической жизни, нужно быть готовым ко всякого рода искушениям и напастям...
   Вступая в Орден, Саша давал монашеский обет воздержания сроком на год. Затем, если он выдержит, то может дать новый обет -- уже на три года. А дальше -- полное предание своей жизни Богу... Жизнь в смиренном послушании своему наставнику, бедность, аскеза, молитва...
   Посвящение происходило недалеко от Третьяковской галереи, на квартире Григория, человека, которого Саша до сих пор ни разу не встречал, но который уже давно входил в экуменическое общество Санитара, несмотря на иудео-христианские убеждения.
   Саша в первый раз узнал, что существуют такие огромные квартиры, с комнатами, в количестве целого десятка. Григорий жил с красивой маленькой женой, недавно родившей девочку, и -- тёщей, по словам Санитара, известной писательницей Л-ой.
   В обряде участвовали: Санитар, Григорий, Вова-хиппи, Оля, Наташа, Ира и одна незнакомая девушка Аня, из другой "пятёрки". Все они, кроме женатого Гриши, уже раньше Саши вошли в Орден. Таким образом, теперь, вместе с ним, в Ордене состояло семь человек в Москве, плюс один брат в Эстонии, и двое на Украине -- Соня и Анатолий.
   После общей молитвы по Розарию Санитар возложил на Сашу руки, торжественно-тихим голосом произнёс:
   -- Посвящаю тебя, брат Андрей, в экуменический Орден, исполняя возложенную на меня от Бога волю и исполненный доверием моих братьев и сестёр, дабы осуществились слова Господни об единении всех, истинно верующих, в невидимой Церкви Христовой... Пусть твоя душа, как малая капля, сольётся с другими душами, пребывая в Божией благодати и милости; и Дух Святой сойдёт на тебя Своим неизречённым воздыханием, благословляя тебя на поприще, в преддверие которого ты вступаешь ныне... И да наполнится Христова Церковь многоводными реками, текущими в жизнь вечную... И да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я -- в Тебе; Да уверует мир, что Ты послал Меня..."
   Завершив проповедь цитатой из Евангелия, Санитар сделал Саше знак подняться с колен, обнял по-братски и троекратно поцеловал. Все присутствовавшие начали подходить с поздравлениями. Последней была Оля.
   -- Поздравляю тебя, брат Андрей! -- Она улыбнулась, пожала ему руку, но вдруг приблизилась и... поцеловала в щёку...
  
   Вспомнив это, Саша будто заново почувствовал поцелуй и лёгкое прикосновение к левой щеке её локона...
   Он потрогал свою щёку рукой, посмотрел в окно...
  
   Всё тот же косой дождь бил в стекло, за которым мелькали деревья сквера...
   Трамвай ехал быстрее, и колёса отстукивали новую фразу:
   "Вернись -- ко мне! -- Иди -- ко мне!"
  
   После этого поцелуя Саша будто бы стал сам не свой. Не будь его, кажется, весь обряд был бы незавершённым. Но вместе с тем, из-за этого самого поцелуя с Сашкой сталось нечто, что вносило для него ясность в отношении к Ордену: едва вступив в него, он вдруг осознал, что безумно влюблён в Ольгу и теперь сделает всё, чтобы вместе с нею покинуть Орден.
   "Пусть это будет ровно через год, чтобы не нарушать обет!" -- думал он, сидя в квартире Григория за богато убранным столом и ничего вокруг себя не слыша и никого не видя кроме неё, сидевшей напротив, рядом с Вовой-хиппи...
  
   Саша поднялся, сделал несколько шагов. Подошёл к окну... Ворона сидела на ветке в той же позе, будто никуда не улетала. И он опять вернулся к столу и сел, и, пытаясь сосредоточиться на чтении, выдвинул ящик, с книгой...
   Оставалось совсем мало времени, когда в мастерскую станут приходить школьники, начнут пилить, просить его включить сверлильный станок, точило, -- самое невыносимые для Волгина несколько вечерних часов...
   Не успел он ещё найти нужную страницу в книге -- неожиданно в двери появился Ерохин -- Сашка резко задвинул ящик стола.
   -- Что это?! -- начальник кинулся к нему. -- Что у тебя в столе?! -- повторил он.
   Волгин поднялся.
   -- Ничего...
   -- Что ты держишь в столе? Показывай! Порнография? Знаешь, что тебя ждёт за совращение малолетних?!
   -- У меня нет никакой порнографии!
   -- Тогда что?! Показывай!
   -- Это мои личные вещи! Вы не имеете права требовать!
   Ерохин не выдержал -- рванул стол, поворачивая к себе. Но Сашка успел лечь, прикрыть его телом и ухватиться руками за противоположный край, так что ящик было уже невозможно выдвинуть, как ни дёргал его нахал, пока Волгин не двинул резко локтём по его грудной клетке.
   Начальник отскочил, выпрямился. Он с трудом дышал. По его лбу стекал пот.
   -- Ах, так?! Рукоприкладство?! На рабочем месте! -- воскликнул он. -- Сейчас обо всём узнает Степанов! Уволю по статье!
   -- Пошёл вон, гомосек! -- процедил Сашка, выпрямляясь во весь рост.
   Он увидел вспышку в глазах Ерохина, и это было ни чем иным, как страхом. Животное беззвучно и быстро исчезло за дверью.
   Отдышавшись после борьбы, юноша бросился к ящику, вытащил книгу Орвела, поискал взглядом, куда можно было бы её спрятать, и не найдя ничего лучшего, разорвал пачку новых бумажных салфеток, запихнул книгу в них и положил на полку, у раковины. В ящик же стола он поместил "Повести Белкина". раскрыв их где попало посередине. Сразу же зазвонил телефон -- Ерохин снова вызывал Сашу к себе.
   Не ожидая ничего хорошего, закрыв дверь на ключ, юноша вышел в коридор. Поднимаясь на третий этаж, он встретил комсорга Наталью, девицу, в очках, одного с ним возраста...
  
   Когда он уже закончил ПТУ, Володя-дворник посоветовал ему стать комсомольцем для того, чтобы потом было легче поступить в институт. Пытаясь всеми способами застраховаться от армии, Саша, сторонившийся комсомольских работников ещё со времён средней школы, тогда, вдруг, изменил своим убеждениям, пошёл на компромисс с совестью и разыскал комсорга ПТУ, а тот только и был рад отвезти "добровольца" в райком, где ему тут же вручили членский билет. После этого, собрав необходимые документы, Волгин отправился в приёмную комиссию Института Культуры -- вуз, в который он мог бы поступить, не обладая большими талантами...
   На собеседовании, после нескольких вопросов, к его разочарованию, документы были возвращены, так как оказалось, что "выходцам из ПТУ" поступать на дневное отделение вузов запрещалось, до тех пор пока таковые не отбудут положенное время в армии. Таким образом круг замыкался.
   -- Если бы ты окончил своё училище с отличием, -- говорил ему какой-то чиновник в канцелярии института, -- То имел бы право... Вот, на, почитай... Тут всё сказано... -- И он протянул Волгину листок с текстом о правилах приёма абитуриентов.
   Да, действительно, Саша пробежал глазами текст, из которого выловил фразу, особенно резавшую глаза из-за слов "выходцы из ПТУ".
   -- Ты, конечно, можешь поступать на вечернее отделение... -- продолжал чиновник долбить своё, -- Но, ведь, оно тебе ничего не даст... С него тебя всё равно заберут в армию. Так что, советую зря времени не терять. Ведь гарантии, что примут в институт тоже нет, с таким средним баллом, как у тебя в дипломе...
   В тот же день на кухонной газовой плите новоявленный молодой комсомолец сжёг до тла свой членский билет ВЛКСМ... Поступая на работу во Дворец пионеров, Сашка заявил, что в комсомоле не состоит, и поэтому, к нему сразу же начала приставать комсорг, пытаясь привлечь Волгина к вступлению в ряды комсомольцев. Он старался избегать с ней встреч, каждый раз заканчивавшихся одним и тем же вопросом: когда он напишет заявление?
  
   Как ни странно, встретившись теперь на лестнице с Сашкой, Наталья проскочила мимо, едва взглянув на него.
   "Неужто от Ерохина?!" -- подумал он с иронией. -- "Никак на задание пошла..."
  
   -- Присаживайся, Саша, -- как-то дружелюбно сказал Ерохин, указывая на стул, почему-то развёрнутый наоборот -- спинкой к окну. Сам же продолжал по-деловому перекладывать какие-то бумаги, стоя с другой стороны своего стола.
   Когда Саша сел, Ерохин посмотрел на подчинённого, улыбнулся.
   -- Вот что! -- сказал он мягко. -- Ты меня извини... Я погорячился... Давай забудем всё, что было... Я не буду ничего сообщать Степанову. Хорошо?
   -- Хорошо, -- сухо и тихо ответил Сашка, явно ожидавший худших последствий инцидента.
   -- Ну, вот и хорошо, Саша! -- Ерохин присел на другой стул. Его пальцы ещё раз потеребили какие-то бумаги, на столе. Он зыркнул на юношу, а потом за его спину -- в окно.
   -- Едрёна вошь! -- выругался он, как бы между делом. -- Где же она? Ах, вот!... -- И он подал юноше какой-то листок, лежавший на самом виду. -- На, посмотри...
   В это время зазвонил телефон.
   -- Да! -- Ерохин резко схватил трубку.
   -- Ничего такого нет! -- услышал Саша громкий голос комсорга.
   Местная подстанция работала лучше, по сравнению с городской. Звук в телефоне отличался отменной громкостью. Ерохин прижал трубку к своему уху так плотно, что больше Сашка ничего не смог услышать.
   -- Подожди! Я сейчас приду! -- Не в силах вытерпеть громкого звонкого голоса Натальи, он бросил трубку на аппарат.
   -- Ты ознакомься... -- Он засунул свой толстый мизинец в ухо, у которого только что держал трубку, потыкал им туда -- обратно, -- С этим текстом... Скажи... Грамотно ли составлен документ? Сможешь ли его перепечатать? Только одними большими заглавными буквами...
   И отошёл от стола.
   -- Прочитай его пока... А я скоро вернусь... Меня срочно вызывают по делу.
   И больше ничего не говоря, начальник быстро вышел из кабинета.
   Саша услышал, как в замке повернулся ключ.
   -- Сволочь! -- сказал в пол голоса Сашка. -- Запер! Однако, посмотрим, кто из нас хитрее! -- усмехнулся он.
   С третьего этажа, из окна начальника так же было видно соседнее крыло здания. Из-за плохой погоды, наступили ранние сумерки, и во многих классах уже зажгли свет. И только два окна были погружены в полумрак. Эти окна находились как раз напротив тех двух, где располагалась хорошо освещённая изнутри мастерская, и в них, как в зеркале, было видно всё, что происходило этажом ниже.
   Саша увидел комсорга Наталью, у своего стола, а затем, -- как туда вошёл Ерохин и стал нервно сновать между верстаками, то и дело выдвигая ящики и открывая дверцы шкафов, где хранился инструмент.
   -- Так оно и есть! -- воскликнул Сашка, стал следить за ними. -- Только бы не пошёл к раковине...
   Ерохин довольно долго копошился в углу, где находился стол Волгина, видимо проверяя не только его, но и содержимое Сашиного портфеля. Затем фигура начальника снова стала перемещаться по комнате, обозревая всё вокруг, в поисках возможного тайника.
   Не дожидаясь, когда тот "унюхает" местонахождение спрятанной книги, Саша поднял трубку и набрал местный номер своей мастерской. В отражении окна он увидел, как Ерохин дёрнулся, направился к Сашиному столу, где находился аппарат. Волгин уже был готов надавить на рычаг, но не делал этого, ожидая, когда Ерохин поднимет трубку. В последний момент какая-то догадка осенила начальника -- он остановился, трубку поднимать не стал, а медленно поворотился и посмотрел в окно. Затем он резко бросился к двери, сказал что-то на ходу Наталье, быстро вышел.
   Саша подождал, пока пройдёт ещё один гудок, повесил трубку, повернулся к окну спиной, стал читать документ, с которым его оставил Ерохин.
   Не успел он прочесть двух строк, как услышал в коридоре тихие шаги, остановившиеся у самой двери. Вдруг дверь открылась -- вошёл Ерохин, кинул взгляд на телефон, на Сашку, подошёл к столу.
   -- Ну, значит, договорились... -- Он вытер со лба пот платком, который держал в руке, сунул платок в карман пиджака. -- Можешь теперь идти... Там уже, наверное, школьники тебя заждались... К завтрему напечатай...
   Саша вышел в коридор. С облегчением выдохнул воздух. Стал спускаться по лестнице, пробираясь через группу подростков, спешивших навстречу...
  
   "Больница Кащенко!" -- объявили репродукторы, возвращая юношу к действительности...
   Он посмотрел в окно, за деревья, где виднелся бетонный забор известной психиатрической больницы. Какая-то бабка, с сумками, вышла из передней двери и, пока трамвай стоял, как полагалось, обошла его спереди, двинулась по дороге к воротам.
   "Чья-то мать или жена?.." -- подумал Волгин. Но трамвай тронулся, отвлекая от полу-оформленной случайной мысли, быстро подъехал к следующей остановке.
   "Завод Стеклоагрегат". -- с неестественно правильным ударением произнесли репродукторы. Несмотря на эту особенность, на остановке никто не вышел и не вошёл. Трамвай поехал дальше, мимо искусственного пруда, где когда-то давно выловили утопленника, вдоль старого потемневшего забора, провозя Сашку сквозь хлёсткий дождь, через мелкие конторы, склады и невесть что выпускающие фабрички, выстоявшие тут чуть ли не со времён НЭПа...
  
   А бабка, что вышла из трамвая, дотащилась до ворот больницы. Но дальше идти не смогла. Остановилась отдохнуть. Потоки воды, лившие навстречу по уклону дороги, по которой она поднималась, не оставляли места для поклажи. Тем не менее, придерживая ногой, она опустила свои сумки на парапет, давая отойти затёкшим от тяжёлой ноши пальцам. Отдышавшись, она двинулась дальше, прошла ворота, вошла в подъезд проходной...
   В приёмной она долго копошилась с сумками, вытаскивая пакеты, отирая с них припасённой специально тряпочкой капли дождя, приводя в порядок свою передачу. Наконец, она отдала её приёмщице.
   -- Что же ты, бабуля, фамилию-то не пометила? -- спросила та. -- Куды передавать-то? Кому? В какую палату?
   -- Николаю Круглову, милая! -- Бабка напрягла память. -- А какая палата, -- не помню... Его токмо давеча перевели в другую, для тихих...
  
   Сашка уже проехал мимо Даниловской церкви, за которой когда-то давно, в его детстве, были огромные овраги, с ручьями летом и хорошим лыжным спуском зимой. Теперь их завалили мусором, сравняли, и всё равно, кроме мелких грязных штамповочных фабрик там ничего не построили. Только Даниловская церковь, с кладбищем и окружавшим их пролеском, остались такими же...
   Вспомнилось, что если за Церковью спуститься вниз со склона холма, то натолкнёшься на промышленный водосток, где в одном месте, на крошечном островке -- памятник, с надписью о том, что здесь трагически погибло несколько детей... Сгорели заживо... Как могло такое случиться среди воды? Ответ приходил сам по себе... Завод, питающийся продукцией множества мелких фабрик, выпустил из своего чрева ручей горючей жидкости... И дети, балуясь с костром на острове, ничего об этом не зная и желая потушить огонь, вместо воды из ручья подлили в него масло... И несмотря на то, что рядом находилась Церковь, кому-то пришла мысль поставить на острове памятник. Зачем тут, а не на кладбище? Что если души сгоревших детей из-за этого самого памятника мучаются и не могут покинуть это страшное место -- промышленный сток среди живописного вида на церковь, с лесом? Так и будет это страшное место пугать всякого, оказавшегося тут, много лет спустя, и даже в XXI -ом веке...
   Саша вышел из трамвая у кинотеатра, двинулся в сторону Шаболовской башни, разглядывая на столбах и заборах объявления, не требуется ли где-нибудь сторож или дворник...
  
   Оказавшись неожиданно для себя в больнице и придя в себя после "белой горячки". Николай начал обдумывать план, как выбраться. Первое время он буянил и ругался, так что его привязывали к кровати. Но поняв, что такое поведение ни к чему не ведёт, он решил обхитрить врачей.
   Как только его отвязывали, он начинал беситься пуще прежнего опрокидывал тумбочку, разбрасывал постельное бельё, кидался с кулаками на санитаров. Его быстро усмиряли при помощи транквилизаторов, привязывали заново. Однажды, когда его снова отвязали по какой-то надобности, к удивлению санитаров, Николай остался спокойно лежать, лишь только повернулся со спины на правый бок, лицом к стене. Для профилактики ему "всадили" дополнительно успокоительное лекарство и оставили лежать не привязанным. Имитируя глубокую депрессию, дядя Коля не вставал с кровати целых два дня, за исключением естественной нужды. И тогда через две недели его перевели в другую палату для лечения от депрессии и начали колоть другие лекарства.
   "Так-так..." -- говорил себе Николай. -- "Всё -- путём... Всё -- по плану... Всё -- как надоть..."
   На новом месте контингент больных оказался более "интеллектуальным", впрочем, в большинстве своём состоявший из алкоголиков. С Кругловым сразу же сошёлся какой-то очкастый молодой человек, по имени Михаил. Он сразу поведал о том, по какой причине попал в больницу...
   Как он сказал, лечили его не от чего-нибудь, а от диссидентства. Николай поинтересовался, что это за болезнь. И чтобы его новый товарищ правильно его понял, Михаил заменил незнакомое для дяди Коли иностранное слово русским: "инакомыслие".
   -- Как-как, ты сказал?! -- удивился Николай. Хотя "термин" был русский, Круглов всё-таки опять не понял его значения до конца. -- "Икономыслие?" А что энто такое?
   -- Да, не "иконо". а инако! -- пояснил Михаил.
   -- И как же оно лечится? Небось тоже инако? -- спросил Круглов. -- Неужто без уколов?
   -- Уколы бывают поначалу, -- пояснил "диссидент". -- А потом, если всё хорошо, переходят на одни таблетки.
   -- И сколько ж ты здеся уже?
   -- Да уж кажись с пол года...
   -- И как, помогает лечение-то?
   -- А кто его знает... Если б кто знал от чего лечат -- тогда другое дело...
   -- Небось зашибал сильно... -- догадался Николай. -- Я как-то раз такого, как ты, в электричке встретил. Он меня с Брежневым спутал... -- Дядя Коля чуть было не засмеялся, но вовремя спохватился, посерьёзнел. -- Думал, будто он это -- я, а я это -- он... Ну, ты понял, кто... Но потом, оказалось, пошутил так, чтобы я, значит, выпил с ним вместе...
   -- С кем выпил? -- не понял Михаил.
   -- Как с кем? С ним, стало быть, с самим... Он, понимаешь ли был инкогнито... На рыбалку ездил... Тоже ведь человек, как все... Ну, мы с ним и того... -- Дядя Коля щёлкнул себя по горлу пальцем. -- Заложили, по всей программе... Прям в электричке...
   -- Да ну?! -- удивился Михаил.
   -- Вот те и "ну" -- "баранки гну"!
   -- А потом что?
   -- А ничего... Проснулся -- Москва, Ярославский вокзал. Вышел на перрон -- а его и след простыл... Потому как инкогнито... Понимаешь? Вот какие бывают дела! Со мной часто всякие истории случаются. Я потом тобе расскажу... Про бороду, например... Или про живых роботов... Но главное энто то, что я, скажу тобе по секрету... Знаешь что? -- Дядя Коля приблизился поближе к своему собеседнику...
   -- Что?
   -- А то, что я в поезде родился! -- И дядя Коля посмотрел в глаза Михаилу, ожидая от того удивления или выражения какой-либо иной эмоции.
   Выждав с пол минуты и видя, что собеседник его -- не слишком развит эмоционально, дядя Коля сказал:
   -- Выхожу я, как-то раз из подъезда зимой... А кругом снег, ветер, сугробы... Зябко -- одним словом. А я глянь -- а в сугробе поллитровка стоит нераспечатанная! И даже нисколько нет льда внутри! Вот что значит -- спирт! Я её хвать -- и обратно в подъезд. Кто-й-то, видать, спьяну обронил у самого крыльца. Хорошо -- не разбилась... А прямо в сугроб попала... Хорошая была... Вот тебя чем надо лечить! Вот это так инако...
   -- Да ты, батя, не понял! -- возмутился Михаил.
   -- Чего не понял?
   -- Ну, как же! Представь себе, что ты мне говоришь: "Наша страна -- самая лучшая в мире!". Что я должен тебе на это ответить?
   -- Как что? -- удивился Николай. -- Не понимаю...
   -- Ты думаешь, что я должен сказать, как все: "Да, наша страна -- самая лучшая, а все другие -- дерьмо. -- Михаил помолчал, покрутил перед лицом Николая указательным пальцем. -- Ан, нет! Я скажу другое: Ты, батя, неправ! Мы с тобой, батя, ни что иное, как глисты в ж..е! И вот один из нас выползает наружу... Глядь -- а там солнце, голубое небо, огромный мир! -- Братцы, кричит он, оглядываясь, -- Где же мы всё это время были? -- Где-где? -- отвечают ему сзади, -- А то не знаешь? В ж...е! Лучше сиди и не высовывайся!
   -- Ух ты! -- воскликнул Николай, поднимаясь с кровати и попадая ногами в тапки. -- Ишь ты, куды махнул! Энто мы здесь, в больнице, как глисты. Нет от нас никакой пользы, один вред. Работать надо! Вот что, парень!
   Его собеседник, полулежавший до этого на своей кровати, тоже сел.
   -- Вот скажи мне, батя, что-нибудь, к примеру, а я тебе отвечу, как диссидент, всё, что думаю.
   -- А ты не боисси, что тобе посодють за энто?
   -- Так ведь нас уже итак посадили!! -- засмеялся дядин Колин сосед. -- Ты что, разве по свободе гуляешь в этих тапках?
   -- Едрить! -- согласился дядя Коля. -- Так-то оно так, однако...
   -- За что, тебя, батя, упекли-то? Расскажи! -- Михаил подсел поближе. -- Может, чем смогу подсобить...
   И дядя Коля поведал своему собеседнику о том, что раскрыл секретное производство роботов-двойников, за что его эти роботы чуть не порешили...
   Михаил внимательно выслушал Николая, расспросил о разных деталях его истории.
   -- Надо, батя, об этом на Запад сообщить! -- заключил он. -- Ты домой-то не торопись... Ещё чего доброго там тебя пристукнут. Тут оно спокойнее, хорошо... Дают лекарства... Кормят бесплатно... Нету над тобой ни начальника, ни КГБ, ни даже самого Брежнева...
   -- Однако ж, не всю же тут жисть проводить! -- не согласился Круглов.
   -- А почему и нет?
   -- Как почему? -- Николай поёрзал тапками по полу. -- Ведь надоть энтого... Работать надоть...
   -- Э-эх, отец! -- Михаил встал, прошёл через палату к выходу. -- Не быть тебе диссидентом вовек!
   -- Почему?
   -- Потому что ты не можешь мыслить инако!
   -- Энто я-то не могу? -- Николай тоже встал. -- Да я, если б ты знал, всё могу! Да я еш-шо не из таких передряг выходил! Я -- бывалый! Я в поезде родился! Я их всех, сук, того!.. Я , их мать, энтого!...
   В это время в палату кто-то вошёл -- и Михаил мгновенно исчез в коридоре.
   -- Круглов! -- услышал Николай голос медсестры. -- К тебе жена пришла! Вот, на, передачу. Убери покаместь в тумбочку. Пошли, я тебя провожу к ней.
  
   На захолустном складе Саша получил объёмистую коробку, в которой, находился пылесос для Ерохина. Чтобы наверстать время, назад Волгин поехал на метро. Он вошёл в здание радиальной ветки Станции "Октябрьская". ступил на полупустую лестницу эскалатора, которая понесла его вниз, вместе с его грузом.
   Встречная лестница пестрила суровыми взглядами битком набившихся на неё людей, замерших в озабоченных позах ожидания. В этот час почему-то много больше людей спешило к выходу, нежели опускалось под землю.
   Когда дневной свет за спиной померк, сменившись электрическим, Саша вдруг увидел и едва осознал, что на встречной лестнице ехала Ольга. Несомненно, то была она! Девушка читала книгу и не могла увидеть Сашу. Пока он соображал и думал, окликнуть ли её, их разнесло в разные стороны. И он было окликнул её. Но Ольга не услышала из-за включившихся репродукторов, начавших назидательно о чём-то оповещать "граждан пассажиров".
   "Неужели она так и уедет?!" -- вдруг с каким-то ужасом подумал Волгин. -- "Ведь встретить случайно в метро знакомого человека -- большая редкость! Не могло же это произойти просто так! Это -- шанс, который даёт мне Бог!"
   Саша окинул взглядом путь, что прошёл его эскалатор: всего пятнадцать или двадцать метров... И пассажиров, стоявших за его спиной -- немного...
   Каждая секунда разлучала их всё более и более..
   "А, гори всё!" -- мелькнула у него мысль...
   Когда лестница с усталым гулом своих шестерён, будто против своей воли, довела вверх, то, протискиваясь между набитыми доверху сумками какой-то бабы, только что ступившей на эскалатор, Саша вспомнил об уехавшей вниз коробке с пылесосом... Но он уже проскочил с обратной стороны автомат, лязгнувший за его спиною резиновыми лапами, услышал, как где-то сзади пронзительно засвистел в свисток диспетчер, и -- выскочил через болтавшиеся по инерции стеклянные двери, даже, не тронув их рукой.
   Оказавшись на улице, Волгин огляделся, увидел Олину голову, почти готовую уже исчезнуть в подземном переходе. Колени налились свинцом, не желая держать тело на ногах. Из последних сил он едва продвигался следом за девушкой, пока всё-таки, наконец, не догнал её уже на другой стороне Ленинского проспекта... Ноги подкашивались... Саша едва мог дышать или говорить...
  
   -- Вот, Коля... -- сказала ему жена, протягивая какой-то конверт, когда они остались вдвоём в пустом коридоре, расположившись на медицинской банкетке.
   -- Что это? -- Он взял, распечатанный конверт, увидел иностранные буквы и марки.
   -- Володя наш нашёлся! -- вдруг вырвалось у жены, и, закрыв ладонями лицо, она заплакала.
   -- Что ты, Маша?! Что ты?! -- запричитал Николай, обнимая жену, стараясь отнять силой её руки, чтобы увидеть глаза. -- Что ты?..
   Скоро старуха справилась с приступом и, приложив к глазам ту же тряпку, которой протирала мокрые пакеты с передачей, прошептала:
   -- Ты почитай... Почитай... письмо-то!.. Тут, вот, еш-шо одно, официальное... Потом покажу...
   Николай стал внимательно разглядывать конверт, со множеством штемпелей, но своего имени и адреса на нём не нашёл. В левом верхнем углу конверта был какой-то иностранный адрес, справа, под двумя американскими марками, изображавшими один и тот же самолёт, шла смесь английских и русских слов, среди которых пугающе смотрелось: "Министерство Иностранных Дел СССР".
   "Вот дура!" -- подумал Николай. -- "Видать, тоже свихнулась из-за мене..."
   Он раскрыл конверт, вытащил сложенный пополам лист письма, исписанный по-русски мелким почерком.
   "Дорогие, Папа и Мама!" -- начиналось письмо.
   "Неужели -- правда?!" -- подумал Круглов, чувствуя, как к его голове приливает кровь. -- "Может ли такое быть на самом деле?!"
   Он стал читать дальше, но то ли от волнения, то ли из-за действия лекарств, никак не мог сосредоточиться. Едва он прочитывал все слова до конца предложения, как тут же забывал весь его смысл.
   -- Не могу понять! -- пожаловался он, возвращая письмо жене. -- Что-й-то у мене с глазами не то... Перескажи мене, Маша, по-своему...
   Его жена взяла письмо, аккуратно сложила листок и сунула в конверт.
   -- Володя наш -- в Америке... -- начала она. -- Министерство Иностранных Дел переслало его письмо нам... Пишет он о том, что во время войны попал в плен к немцам. Бежал... После войны долго скитался. Сначала жил в Германии, потом во Франции. Много бедствовал. Затем оказался в Америке. Пытался нам писать, но ответа не получал. Потом получил какое-то официальное письмо, где говорилось, будто ты погиб в немецком плену, а меня, будто, тоже в живых нет... Прошло много лет... А недавно, пишет он, смотрел Володя какой-то фильм -- военную хронику. И ему, вдруг, показалось, что в том фильме он узнал тебя. Тады он снова решился писать, вести розыски... На этот раз ему ответили, что мы живы... Оказывается, таких как мы, родных людей, потерявших из-за войны друг друга, много. И где-то возникла специальная комиссия... Ну, чтобы, помочь друг друга найти...
   -- Откуда ж ему знать было, что опосля окружения, взамен лагеря мене продержали на Заводе... -- прошептал Николай -- и слёзы потекли из его глаз сами собой...
  
   Ольга была очень рада Саше. Она подождала, пока он отдышался, и они пошли в сторону Садового Кольца. Девушка направлялась в ЖЭК, откуда недавно уволилась с должности уборщицы, чтобы забрать трудовую книжку.
   -- Почему ты делаешь это? -- поинтересовался Саша.
   -- Бо-ольше не хочу терпеть унижений, брат Андрей, -- обворожительно-своеобразно она пропела букву "о" в слове "больше". -- А как у тебя дела? Власти не трогают?
   -- Власти -- пока нет... -- Саше было приятно, что девушка обнимает его руку. -- Только, на работе -- мерзко... Тоже приходится унижаться. Я ищу, куда можно перейти. А как твой жених? Слышно что-нибудь?
   -- Видишь ли, после того, как мы дали обет... -- Оля замолчала, сбавила шаг, -- Я, право, не знаю, как мне быть... Санитар обещал, что может освободить от него... Если я не выдержу... Но и от Джона нет вестей... А тут ещё... другое...
   Оля не договорила, ускорила шаг.
   -- Что такое? Какие-то неприятности?
   -- Да... -- Оля помолчала, не зная, видимо, что ответить, но потом добавила: -- С родителями, как всегда... У тебя, ведь, тоже с родителями нелады?..
   -- Да, тоже... -- Они свернули в какой-то двор. -- Если бы они узнали про Орден, сразу бы упекли в психушку.
   -- Ещё бы! -- согласилась Оля. -- Ты меня подождёшь? Я быстро! -- И она исчезла в подъезде жилого дома, где располагалась контора ЖЭКа.
   В ожидании своей подруги Саша вспомнил о пылесосе, увидел телефонную будку и решил позвонить начальнику.
   -- ...хин у телефона! -- услышал он обрезанную провалившейся монетой фразу.
   -- Вячеслав Петрович! -- начал Сашка. -- Это звонит Волгин... Я потерял ваш товар!..
   -- Как потерял?! -- воскликнул Ерохин и выругался нецензурно.
   -- В метро... Там было очень много народу... Верёвка оборвалась... Коробка упала... А толпа меня потащила из поезда... Я хотел обратно, но двери закрылись, и он уехал вместе с коробкой...
   -- Где это случилось?! Ты обратился к дежурному по станции?!
   -- Это случилось на Октябрьской... Я поехал на следующем поезде до ВДНХ... Везде смотрел... Но коробки не увидел... Видно, кто-то взял...
   -- Ну, ты у меня за это ответишь, идиот проклятый! -- выругался Ерохин и, забыв приказать Сашке возвращаться на работу, бросил трубку.
   Выйдя из будки, Саша увидел Ольгу, рассказал ей о коробке.
   -- Иначе бы я тебя ни за что не догнал, с этим пылесосом! -- закончил он свою историю. -- А начальник в другой раз не станет меня использовать!
   -- Что же теперь будет?! Он может вычесть стоимость из твоей зарплаты...
   -- И не подумает! -- возразил Саша. -- Тогда в бухгалтерии узнают, что он для себя пылесосы выписывает и своих подчинённых использует в личных целях!
   -- Всё равно он тебе теперь какую-нибудь пакость сделает. Пошли, спросим у диспетчера. А что, если коробка где-нибудь там? -- Ольга подхватила юношу под руку, будто старшая сестра, увлекая вперёд. -- И надо же так! И это ты из-за меня?!
   Они вернулись в метро. Ольга взяла дело в свои руки, объяснила диспетчеру, что из-за неё юноша совсем "потерял голову". забыл про багаж, бросился вдогонку...
   -- Что было в коробке-то? -- спросила диспетчер, обращаясь к Сашке.
   -- Пылесос...
   -- Его начальник послал получить со склада, -- добавила девушка.
   -- Подождите здесь! -- сказала женщина и вошла в служебную дверь.
   Через пол минуты она вышла с коробкой, поставила её на пол.
   -- Как название склада, где ты его получил? -- спросила она, глядя в квитанцию, извлечённую из коробки.
   Саша назвал склад и адрес.
   -- Верно! -- Диспетчер сунула квитанцию назад в коробку. -- Забирайте! И чтоб больше скрозь автоматы наоборот не бегал! -- добавила она. -- А то, я свищу, а он бежит, не слышит, будто! Ишь, как его захолонила! -- Она взглянула на Ольгу. -- Забирай свово влюблённого, и больше не ездите врозь! А то он ещё что-нибудь "ценное" потеряет!.. Тогда уж никто не поможет!..
   Они вышли из метро. Дождь кончился. Из разбегавшихся облаков то и дело выглядывало солнце. И Оля вызвалась проводить Сашу до его работы.
   В полном людьми автобусе, с красным номером "165". они стояли, плотно прижатые друг ко другу, и Саша, забыв снова про пылесос, оставленный где-то на полу, у кассы, придерживал Ольгу за талию. Автобус ехал быстро, экспрессом, останавливаясь лишь на главных остановках. Солнечные блики, пробиваясь сквозь мелькавшие пространства между крыш домов, отражались от ветровых стёкол автомобилей, ехавших по параллельным полосам Ленинского проспекта.
   Саша почувствовал счастливое опьянение. Ему хотелось, чтобы автобус никогда не доехал до места назначения, и люди из него не выходили. Ему представилось, будто бы он с Ольгой и вместе с другими пассажирами, и даже вместе с автобусом, танцуют головокружительный вальс, без музыки, без пространства и времени. Но потом он вспомнил о том, что он и она, оба, теперь -- монахи. И время вдруг сразу свернулось, и автобус неожиданно остановился.
   Выйдя у магазина "Тысяча Мелочей". по Воробьёвскому шоссе они направились ко Дворцу пионеров.
   -- Как есть хочется! -- пожаловалась Оля.
   -- Пойдём во Дворец -- там есть столовая! -- обрадовался Саша тому, что его счастье может продлиться ещё.
   -- Пошли... -- устало вздохнула девушка.
   Оставив коробку с пылесосом у пустого столика, молодые люди направились к прилавку.
   "Четверг -- рыбный день." -- Гласил плакат, растянутый под потолком.
   -- Разве сегодня четверг? -- подумал вслух Саша, подавая своей спутнице пустой поднос.
   -- Нет. Пятница, -- ответила она, проходя вперёд, к очереди, из нескольких человек.
   -- Что ты будешь есть? -- Саша встал следом.
   -- Я, знаешь, хотела бы что-нибудь молочное... А ты?
   -- Я? -- Саша задумался. Хотя он и чувствовал голод, тем не менее, сейчас ему было совсем не до еды. Он не мог себе представить, что будет тратить эти счастливые мгновения жизни на жевательный процесс.
   "О! Если бы ты знала, какое это блаженство быть с тобою рядом!" -- подумал он. -- "Ведь когда-нибудь потом я буду вспоминать это..."
   И он ответил:
   -- Я не знаю... Что-нибудь... Вообще-то я не голоден...
   Ольга поставила на свой поднос три пачки сливок, а он взял бутылку минеральной воды и... стакан чаю.
   -- Бери что-нибудь ещё! -- посоветовал он. -- Ведь ты -- хотела есть.
   Но девушка ничего не ответила, прошла дальше, к кассе.
   -- Я заплачу, Оля, -- засуетился Саша, видя, что его подруга остановилась.
   -- Спасибо, Саша. Я потом тебе отдам. -- Она направилась к столику, где они оставили коробку с пылесосом.
   -- Тебя Ерохин везде ищет! -- услышал Волгин вдруг за своей спиной и, обернувшись, увидел комсорга Наталью, с подносом, наполненным несколькими тарелками.
   -- Пусть ищет! -- нашёлся Сашка. -- У него такая работа... выискивать...
   Подойдя к столику, утопавшему в обильном солнечном свете, он увидел, как Ольга жадно пила сливки, уже приканчивая первую пачку.
   -- Хочешь минералки? -- предложил Саша.
   -- Зачем?
   -- Сливки запить...
   -- Нет, спасибо! -- Девушка выдавила содержимое второго треугольного пакета в стакан.
   -- Ты любишь сливки?
   -- Нет... -- Она отпила сразу пол стакана. -- Но у меня, знаешь, нечто вроде изжоги...
   Саша стал пить чай. Чай оказался без сахара. Возвращаться к прилавку за сахаром не хотелось. Комсорг села за соседним столиком.
   "Пусть видит, очкастая мымра, с какой я красивой девушкой!" -- подумал Саша.
   Локон, которым Ольга коснулась его, целуя, когда поздравляла со вступлением в Орден, повисал у её левой щеки, покрытой каким-то неестественным румянцем, заметным сейчас, при ярком солнечном свете, усиленным стеклянными окнами. И будто специально стараясь забелить этот румянец, девушка жадно пила белые сливки... Только сейчас Саша обратил внимание на то, что лицо Ольги несколько изменилось, стало округлым, и вся она, будто, поправилась и даже пополнела, стала совсем другой, нежели той, с которой два месяца назад он смотрел "Зануду".
   И будто почувствовав что-то, Оля сказала:
   -- Санитар против того, чтобы мы с тобой виделись.
   -- Но, ведь, теперь, когда мы в Ордене, разве не изменилось что-нибудь?
   -- Нет, брат... -- Она посмотрела ему в глаза. -- Точнее, изменилось... И мы не должны больше видеться... Ты многого не знаешь...
   -- Если ты боишься за меня... -- Саша допил чай, опустил пустой стакан на стол. -- То ведь мы дали обет... И пока не истечёт год... опасаться не нужно... Я, Оля, могу ждать... Я буду ждать сколько нужно. И если мы оба будем знать об этом, то сможем вытерпеть. Но почему мы не можем видеться -- я не понимаю. Ведь, это же, наоборот, духовная поддержка...
   Саша запутался. Пока они ехали в автобусе, он думал, не сказать ли Ольге прямо о своей любви, однако боялся услышать отказ и поэтому сейчас не находил слов. Он, как бы, обманывал себя, утешаясь надеждой, что наступит момент, когда Ольга вспыхнет к нему такой же безумной любовью, что испытывал он, и тогда он сделает ей предложение, и оба будут так счастливы, что этого счастья им хватит до самого конца их жизни... А сейчас у него не поворачивался язык сделать то, что приведёт к концу их теперешние отношения.
   -- Нет, брат Саша! -- твёрдо сказала девушка, выдавливая последний пакет сливок в стакан. -- Ты многого не знаешь... -- Она протянула и положила свою руку на его. -- Ты меня извини, Саша... Но я должна общаться только с Вовой.
   -- Но, ведь, мы все вместе в одном Ордене... -- возразил Саша.
   -- Я не... в Ордене, -- прошептала Оля. -- Она отпустила его руку, стала пить сливки.
   От яркого солнечного света, Саше вдруг сделалось жарко. Он почувствовал головную боль, схватившую как-то разом всю черепную коробку.
   Ольга допила сливки, вытащила откуда-то бумажный рубль, протянула Саше.
   -- Спасибо, тебе, брат. Это за сливки.
   -- Нет, не надо! -- спохватился Саша. -- Да, ведь, это же и много!
   -- Ты меня не провожай, не надо... -- Она оставила деньги на столе, поднялась. -- Не забудь про пылесос. -- Девушка сделала шаг в сторону. -- Прощай...
   -- "Прощай"? -- переспросил Саша, и этот вопрос как будто повис в воздухе, и в зале наступила тишина, будто его уши заткнули ватой, и солнечный мрак растёкся вокруг.
   -- Обед кончается! -- разрезал тишину чей-то голос. -- Ерохин снова будет искать. -- Комсорг поднялась из-за своего столика, направилась к выходу.
   Сразу ли за этим или какое-то время спустя Саша увидел артикулирующий рот начальника. Ничего не понимая, он медленно поднялся, пошёл прочь.
   -- Идиот, проклятый! -- проговорил Ерохин ему вслед. -- И уволить даже нельзя! -- Он подхватил и сунул в боковой карман пиджака рублёвую бумажку со стола и -- коробку с пола, пошёл за Волгиным следом. Оказавшись в коридоре, он был удивлён тем, что Сашки нигде не было. За такое короткое время он не мог никуда уйти. Он обернулся, окидывая взглядом зал столовой, но и там его не увидел, хмыкнул, зашагал по коридору, по вестибюлю главного здания, к своему кабинету. Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как он несёт казённый пылесос, намеченный им для домашнего пользования.
  
   На следующий день, при обходе, дядя Коля сообщил врачу, что хотел бы с ним поговорить.
   -- Говорите, Круглов. Я слушаю. -- Психоневропатолог остановился в явном нетерпении.
   -- Я бы хотел поговорить наедине, -- пояснил Николай.
   -- Что ж, если вы, Круглов, так желаете, то мы обязательно потолкуем! -- Он окинул палату взглядом. -- Я вас вызову...
   Через два часа после окончания утренних процедур, Николай сидел в кабинете врача и протягивал ему через стол, заваленный бумагами, письмо из УВИРа, адресованное Николаю, в котором помимо прочего сообщалось, что гражданин США, Владимир Николаевич Круглов, просит разрешить ему въезд в СССР с целью выяснения родственных отношений с гражданами СССР Николаем и Марией Кругловыми.
   Врач внимательно прочитал письмо.
   -- Кто вам это передал? -- резко спросил он, хмурясь.
   -- Жена передала вчерась... -- Николай подвинулся к переднему краю стула. -- Вы, наверное, ужо знаете обо всём! Ведь о таких случаях, когда родственники находятся после войны, даже по телевизору говорят...
   -- А знаете ли вы, товарищ Круглов, что вашему здоровью вредны какие-либо эмоциональные перегрузки?
   -- Так ведь то же сын! Пропал... А тапереча нашёлся! -- робко возразил Николай.
   -- Сын-то сын... А вдруг окажется не сын? Вдруг -- ошибка? Что тогда? У вас, Круглов, тогда сердце может не выдержать от расстройства и разочарования. И всё лечение пойдёт насмарку. А это -- мой прямой долг и обязанность: заботиться о вашем здоровье, лечить, так сказать... -- Врач закурил сигарету, выпустил дым, помолчал. -- Скажите мне, Круглов, как вы думаете, почему вы здесь оказались?
   -- Да, как вам сказать... Перепил малость... Моча, извиняюсь, в голову двинулась... Видать, пора завязывать совсем...
   -- Моча, говоришь, двинулась, -- врач вдруг подвинулся вперёд, выпуская дым носом. -- А как насчёт секретного оружия, Круглов?
   -- Какого оружия? -- Николай выпрямил спину.
   -- Ты, ведь, на военном Заводе работаешь, не так ли?
   -- Да...
   -- И давно?
   -- Да, с самой войны...
   -- Ты, ведь, в Первом Отделе подписку давал о неразглашении военных тайн, так?
   -- Может и давал. Я щас не помню, -- парировал Николай, начинавший злиться.
   -- Так почему же ты, сукин сын, мне сейчас сознался, что работаешь на военном Заводе? -- врач поднялся, пристально глядя на Николая.
   -- Так, ведь, всякий знает, где я работаю...
   -- "Всякий" -- это значит кто?
   Николай не знал, что отвечать. Молча опустил взгляд.
   Игра не клеилась... Он полагал, что прочитав официальное письмо, врач порадуется вместе с ним, поздравит, ускорит выписку из больницы. Но выходило иначе...
   -- Как насчёт роботов, что хотели тебя убить? -- продолжал врач.
   -- Это, каких таких роботов? -- Николай посмотрел на врача вызывающе.
   -- О которых ты рассказывал Михаилу!
   -- Так, ведь, он сам начал какую-то чушь пороть... -- ответил Круглов, а сам подумал: "Ах, ты, сука, стукач!" -- Надоть было что-й-то выдумать в ответ... А то, вроде, как выходило, будто он -- больной, а я -- здоровый...
   Врач вышел из-за стола, стал шагать по кабинету, заходя за спину своего подопечного. Выпуская дым, он несколько раз окидывал Николая взглядом, вычисляя, по какой модели строить здание, в основании которого оказался заложен смутный психологический облик его пациента.
   -- Не хотелось обижать парня, -- добавил Николай. -- Он, ведь, похоже, на самом деле немного того... этого...
   Врач молча мерил шагами кабинет, и дядя Коля чувствовал себя неловко.
   -- А как же вы, энтого, узнали, что я ему говорил? -- спросил он, помолчав немного, -- Вроде бы никого рядом не было...
   Докурив сигарету и неспешно размяв окурок в пепельнице, каким-то хриплым голосом врач ответил:
   -- Наша задача -- всё знать. -- Он сел за стол. -- Ступайте, Круглов, к себе в палату. Я подумаю, какое вам назначить лечение. И главное, не волнуйтесь. В своё время повидаетесь со своим сыном. Если это... на самом деле... сын...
   Николай вышел из кабинета, тихо закрыв за собою дверь.
  

Конец Четвёртой Части

Ч А С Т Ь П Я Т А Я

С Т А Р Ш И Й Б Р А Т

  
   "Порвалась дней связующая нить.
   Как мне обрывки их соединить!"
   В. Шекспир "Гамлет"
  

1. ШКОЛА КОММУНИЗМА

  
   Все члены Ордена продолжали регулярное общение. Лишь только Вова и Оля не посещали общие собрания. Как Саша понял из объяснений Санитара, Вова руководил другой "пятёркой". куда в частности, входили дворник, Никаноров, Оля и какие-то ещё неофиты. Впрочем, Вова-хиппи, как первый помощник Санитара, иногда участвовал в собраниях их пятёрки. И Саша не пропускал ни одной встречи, каждый раз в глубине души надеясь встретить Ольгу. Но увидеть её удавалось лишь по воскресеньям, в костёле, куда она стала приходить только вместе со своим наставником Вовой-хиппи. И в хоре она почему-то больше не пела. Саше только иногда удавалось поздороваться с девушкой. Опасаясь предполагаемой слежки и стукачей членам Ордена запрещалось каким-либо образом показывать, будто они знакомы друг с другом. Только Вова и Оля, и, отдельно от них -- Наташа и Ира, всегда ходили вместе.
   Однажды у костёла к Саше подошла молодая женщина, что-то спросила не по-русски.
   -- Что такое? -- переспросил он.
   -- А! Вы говорите по-русски! -- воскликнула женщина и хлопнула в ладоши от восторга.
   -- Да... -- удивился Саша, -- Я -- русский.
   -- Русский?! -- кислая гримаса пробежала во её лицу, -- Я думала, что вы -- швед,.. -- она не знала, что сказать, сконфузилась. -- Или -- поляк...
   -- Нет. Я -- католик.
   -- Католик?! -- удивлённо воскликнула незнакомка.
   -- Конечно! Ведь это церковь -- католическая. Я вы... Кто вы?..
   -- Да? Католическая? -- Женщина не находила слов, но и не хотела прекращать знакомство.
   -- Я бы хотела узнать побольше о... религии,.. -- сказала вдруг она. -- Я видела вас несколько раз... Давно хотела подойти, заговорить,.. -- она будто бы говорила сама с собой. -- Мне показалось, что вы -- иностранец... Но это -- ничего... Я видела, как вы молились... Если вы мне поможете... Я хотела бы тоже окреститься в церкви.
   Волей неволей Саша был вынужден отвлечься от своих дум, выбраться из депрессивного состояния, в котором пребывал особенно глубоко после его разговора с Ольгой в столовой Дворца пионеров. Он внимательнее присмотрелся к незнакомке и теперь увидел, что женщина одета несколько необычно, вычурно, говорит с южным акцентом.
   -- Да... Хорошо... -- Саша не знал, что с ней делать, но понял, что это -- как раз тот случай, когда он сможет исполнить свой миссионерский долг. Даже не нужно искать, кого обращать! Язычница сама готова креститься. Нужно только объяснить ей, что всё это значит, затем постепенно вовлечь в группу, познакомить с Санитаром. Только, сначала придётся её вести самому, пока он не удостоверится, что она имеет серьёзные намерения...
   Все эти мысли мгновенно пробежали в голове Сашки. И хотя ему не хотелось выползать из своей "скорлупы". он понял, что это необходимо...
   Чтобы не мозолить глаза стукачам, Саша решил увести незнакомку прочь и приступить к её обращению немедля, пока что-нибудь или кто-нибудь не помешал. Они обошли костёл, вышли на улицу Мархлевского.
   -- Вы не крещёная? -- начал Саша.
   -- Нет... Но я очень хотела бы окреститься... -- Она была ростом немного ниже Саши и несколько моложе, нежели ему показалось сначала. Девушка шла рядом, не сводила с него глаз.
   -- Прежде всего, вы должны по-настоящему верить в Бога, -- продолжал Саша.
   -- Да! -- воскликнула она и даже остановилась. -- Я верю!
   -- Тогда... -- Саша не думал, что всё будет так просто и легко. Он полагал, что ему придётся выдвигать ряд логических построений для доказательства бытия Божия. Но это оказывалось ненужным, -- и он был несколько озадачен, -- Тогда... Вы... А вы читали Евангелие?
   -- Нет... А что... Что это такое?
   "Всё понятно!" -- подумал Саша. -- "Это -- неосознанная вера, и знание ещё не сыграло никакой роли для её укрепления. И какая удача, что девица так просто и случайно вдруг вышла на меня! Такая вера очень легко может угаснуть и пропасть... Ведь, сколько кругом грязи, лжи, обмана... Когда-то и меня неосознанно потянуло к Богу.. В такое время перед тобой разверзается загадочный, таинственный мир... Ты входишь в соприкосновение с Богом... Сначала тебе протягивается рука для поддержки. Ты бесконечно счастлив от близости Бога. Но потом привыкаешь, начинаешь ходить сам, и невидимая рука вдруг тебя отпускает... Тяжело бывает такое возвращение на землю... Равнозначно падению. Но затем поднимаешься, и уже идёшь сам, чтобы встретить таких же, как ты, взяться с ними за руки и вместе идти дальше... И по дороге, может быть, подхватить кого-то, кто ещё не прозрел, чтобы и ему показать эту единственную, скрытую для большинства, тропу... И тогда понимаешь, что обратного пути нет... Да... Религия -- это не развлечение, как, может быть, кажется сейчас этой женщине, из смутного неосознанного желания решившей, как она говорит, "окреститься"... Она поймёт позже, что дорога, на которую вступает, покрыта терниями..."
   -- Хорошо, -- сказал Саша. -- Я вижу, что вас необходимо во многом просветить.
   -- Что нужно? -- переспросила женщина.
   -- Прежде чем принять обряд Крещения, -- продолжал юноша, -- Нужно знать, что этот обряд означает. Ведь, кроме Крещения существует много других обрядов... -- Саша начал вдохновляться. Его проповедь потекла сама по себе, без всякого, казалось бы, усилия: будто бы кто-то за него говорил такие простые, слова, которые, связанные вместе, давали почувствовать человеку, впервые слышавшему подобные мысли из уст смертного, что ему приоткрывается нечто запретное и тайное...
   -- Их много, -- продолжал он, -- Это -- Крещение, Исповедь, Причастие, Брак, Миропомазание, Священство, Соборование... И все эти обряды связаны друг с другом глубоким смыслом. Через них мы соприкасаемся с Богом. Это -- не просто чисто поверхностные действия, когда священник кадит кадилом, говорит малопонятные слова, а старушки бьются лбом и крестятся... Это -- таинства, через которые открывается Бог. Но Он открывается не для всех. А только тем, кто способен Его воспринять, вместить. И чтобы развить в себе эту способность, не достаточно лишь посещать церковь, не достаточно участвовать в этих обрядах. А прежде всего, нужно понимать Бога, чувствовать Его, общаться с Ним и жить согласно с Его заповедями... Многие не верят в Бога и полагают, что те, кто верят -- лицемеры, такие же, как они. Но это не так! Есть истинно верующие люди, жизнь которых в корне отличается от той жизни, которую мы привыкли видеть... Да, есть святые, которые взяли на себя ответственность исполнения воли Божией! Весь мир, с его техническим прогрессом, полагает, что он движется в верном направлении... Но это не так. Он катится в бездну, в ад... И только некоторым открывается Бог и указывает путь, по которому нужно идти, чтобы обрести спасение... Одна церковь обвиняет другую, что она неверно истолковывает учение Бога. И уже люди забывают о самом Боге. Для них становится важнее борьба друг с другом. Католики -- с протестантами, протестанты -- с католиками и православными; и те и другие враждуют с мусульманами... А всё на самом деле очень просто, -- Саша остановился. Остановилась его спутница, слушавшая с удивлением. -- Бог един! -- провозгласил юноша, уже забыв о том, что от самого костёла за ними мог следовать какой-нибудь стукач. -- Он -- Творец всех нас! -- продолжал Саша. -- И -- католиков, и православных, и мусульман, и протестантов, и буддистов, и баптистов и... вообще -- всех вещей на свете...
   Саша умолк, двинулся дальше. Его спутница -- тоже.
   -- Это так просто, и в то же время у большинства, будто бы, шоры на глазах. Они этого не понимают...
   -- О! Это верно! -- согласилась женщина, почувствовав, что Саша закончил свою речь. -- Только... Кому же верить? Почему вы -- католик? Ведь, вы же -- русский. А все русские -- православные.
   -- Прежде всего, -- ответил тут же Сашка, -- Я -- христианин. А католик -- поскольку мне нравится католическая Церковь, её Литургия, западный стиль... В католическом храме я могу лучше сосредоточиться...
   -- "Ликугия". .. А что это?
   -- Это -- служба в церкви... Обряды... Всё, что вы видели и слышали сегодня в храме, -- начал объяснять Саша, но спохватился, что уходит в сторону от своей главной мысли. -- Вы это узнаете позже... Я потом объясню...
   -- Ой! Правда? Вы?! -- она захлебнулась в восторге, не зная, что сказать. -- Вы, правда, объясните, да?!
   -- А насчёт того, кому верить, -- продолжал Саша, -- Вы должны верить своему сердцу. И если оно вам скажет, что в этом или в том -- истина, что в этом или в том нет лжи, -- значит там Бог. И через своё же сердце вы начнёте слышать голос Бога. Вы научитесь отличать хорошее от плохого, белое от чёрного. Вы увидите, что чудеса существуют на самом деле...
   Они дошли до метро Кировская, прошли на Чистопрудный бульвар, по которому когда-то Саша, вместе с Санитаром, шёл к баптистскому дому.
   "Сводить её туда?" -- подумал он и тут же ответил себе: "Нет. Это может только повредить..."
   Он вспомнил рассказ Санитара о том, как тот обратил Ольгу. И ему показалось символическим то, что теперь он тоже обращал какую-то незнакомую женщину.
   "Может быть, однажды я стану, как Вова, другой "правой рукой" Санитара... -- подумал он. -- Начну вести свою группу... Почему бы и нет? Могу попробовать..."
   -- Как вас зовут? -- спросила девушка.
   -- Что?
   Саша пришёл в себя, увидел перед собой незнакомку, внимательно посмотрел ей в лицо, и только сейчас понял, что это -- вовсе не молодая женщина, как ему показалось сначала, а, скорее, девушка, с рыжими волосами и веснушками на щеках, примерно одного с Сашкой возраста.
   -- Как вас зовут? -- повторила она и добавила: -- Меня -- Люда... Хотя все зовут -- Людочкой. С самого детства.. И мне так больше нравится... Я привыкла...
   -- Меня -- Саша, -- ответил он и понял, что полностью исчерпал свои эмоциональные силы. Какая-то тяжесть навалилась на его голову. Что-то внутри него спешило возвратить его мысли и чувства назад, в ту щель, из которой его вытянула реальность окружающего, которой он сопротивлялся, чтобы не слиться с нею. Но уйти обратно в привычное самоуглубление было нельзя. Этому мешала она -- незнакомая девица, невесть откуда взявшаяся.
   -- Встретимся в следующее воскресенье, там же, после службы, -- сказал Саша, поднял вверх указательный палец и добавил:
   -- С Богом!
   -- Ох! -- воскликнула Люда в ответ, шокированная таким жестом.
   А Саша, зная, что всё другое теперь будет лишним, быстро зашагал прочь, к метро...
  
   ...Он пришёл в себя, стоя в очереди, в кассу за билетом на междугородний автобус. Было туманное утро и было зябко. Две женщины, впереди, разговаривали.
   -- Вы слышали: жена убила мужа! -- сказала одна.
   -- Лучше бы развелась, -- ответила другая. -- Зачем убивать-то?
   Подъехал автобус. В кассе открылось окно. Начали выдавать билеты.
   В автобусе он сел у окна, стал наблюдать за людьми, на площади перед кассой. Многие, с каким-то тупым усталым безразличием толкались без дела или рассматривали тех, кто заходил в автобус. Некоторые сидели прямо на асфальте, и другие обходили их вокруг. Ни у кого не было вещей.
   -- Все эти поедут в другом направлении, -- сказала женщина из очереди, оказавшаяся с Сашкой по соседству.
   Вошёл контролёр. Люди подавали ему билеты, он подолгу изучал каждый, всматривался в лица пассажиров.
   -- Не иначе, кого-то ищут, -- заметила соседка.
   Саша посмотрел на свой билет -- это была чистая бумажка. Он взглянул на неё с обратной стороны. Там тоже ничего не было.
   В это время впереди поднялся шум.
   -- Поймали! -- сказала женщина. -- У них не проскочишь!
   Саша увидел, как из автобуса выводят какого-то парня.
   -- Кто это? -- спросил он.
   -- Стукач! Вот кто! -- ответила женщина, -- Хотел к нам примазаться!
   Контролёр вернулся, продолжил проверку. В это время к автобусу подошёл хромой мужик, будто бы, подвыпивший.
   -- Христос воскрес, едрить твою мать! -- громко сказал он и стал забираться в двери.
   -- Матом-то -- грех! -- сказал кто-то из пассажиров, впереди.
   -- Я воевал... -- мужик с трудом стал подниматься по ступеням. -- А Бога люблю... Мне можно...
   Он подал контролёру билет, прошёл за Сашкину спину и занял свободное место.
   Саша взглянул налево, в соседнее окно. Там, через дорогу, находилось стеклянное здание пивной, со множеством лиц, прильнувших сплюснутыми носами к мокрым стёклам.
   -- Это его жена-то убила? -- спросила шёпотом соседка, у сидевшей через проход от неё женщины, указывая куда-то вперёд.
   Саша последовал за ней взглядом и увидел впереди молодого человека, уже отдавшего контролёру свой билет. Затем Саша снова взглянул в своё окно, на площадь, перед кассой. Прислонившись спиной к столбу, на асфальте сидел какой-то парень. Лицо его показалось Саше знакомым. Он присмотрелся и узнал его. Это был Васька, татарин, с которым он лежал в психиатрической больнице и отца которого когда-то помогал хоронить.
   В это время подошёл контролёр. Саша протянул ему свою бумажку.
   -- Вы должны покинуть автобус! -- услышал он.
   -- Ишь, повезло! -- сказала его соседка. И другая ей ответила:
   -- Кто знает, повезло ли...
   Оказавшись на площади, он снова увидел Ваську.
   -- Здорово! -- приветствовал он его.
   Васька поднял голову, посмотрел какими-то мутными глазами, будто бы не узнавая Сашку, и ничего не ответил.
   -- Как ты здесь оказался? -- Саша присел на корточки напротив.
   Васька долго молчал, вроде бы плохо понимая вопрос. Потом, медленно ворочая языком, ответил:
   -- От одной проститутки замужней убегал... В окно выпрыгнуть пришлось...
   Васькина голова сама собой опустилась, ударившись о грудь подбородком.
   В это время автобус зарычал, двинулся прочь.
   Сашу кто-то хлопнул по плечу -- он обернулся -- и проснулся.
   Подняв голову, он увидел человека в фуражке.
   -- Вот наши билеты! -- Люда протянула контролёру две бумажки.
   Она сидела у окна и тоже было задремала. Они только что приехали в Каунас ночным поездом и пересели в автобус, который должен был доставить их в одну литовскую деревушку, куда они держали путь по рекомендации Санитара, чтобы навестить католического священника-монаха отца Станиславаса.
  
   Прошло пол года с тех пор, как Саша познакомился с Людой, начал часто встречаться с нею, объяснять вопросы религии, чтобы подготовить её к Крещению.
   Люда работала "по лимиту" уборщицей в гостинице "Космос". имея через это временную московскую прописку и место в общежитии, где жила с двумя девушками той же профессии. Она приехала из Симферополя около года назад. Срок лимита истекал. И ей нужно было выйти замуж, чтобы остаться в Москве. И хотя Саша сразу дал ей понять, что между ними не может быть ничего, кроме братских отношений, Люда не упускала случая, чтобы с ним встретиться, побродить по улицам и прослушать его комментарии по поводу прочитанной религиозной литературы, которой юноша её снабжал.
   Раздвигая шаг за шагом новые горизонты для Люды, постепенно Саше, как будто, удалось переключить её интерес с замужества на религию. О своей миссионерской работе он докладывал Санитару, который давал ему различные советы.
   Сначала Саша опасался, как бы Люда не оказалась стукачкой из КГБ. Но после нескольких встреч он снял свои подозрения и для начала решил познакомить её с Володей-дворником.
  
   Встреча была запланирована и обставлена заранее. К назначенному времени, когда должны были придти гости, Володя выпроводил свою мать к соседям, встретил Сашу и Люду, облачённый в свою лучшую одежду -- замшевую куртку, купленную когда-то в Прикарпатье, и -- с крестом на груди. Ничего кроме шока, произведённого этим крестом, старой хоругвью, на стене, и бородатой физиономией дворника, не последовало. Разговор оказался искусственным. Дворник явно не соответствовал взятой на себя роли, и Саша поспешил увести Люду прочь.
   -- Зачем ты меня к нему привёл?! -- возмутилась Люда, когда молодые люди вышли на улицу. -- Ты хочешь избавиться от меня? Думаешь, я не понимаю? Кто это такой?
   -- Людочка, да, это мой старый знакомый! -- оправдывался Сашка. -- Я думал, тебе будет интересно... Он тоже верующий...
   -- Да, какой он, к бису, верующий! Он -- лицемер! Сразу видно! А я думала, ты на самом деле знаешь кого-то!
   -- Знаю! Только я не могу тебя пока с ними знакомить... Ты пока ещё не готова к этому...
   -- Нет! Так и знай! У тебя не получится от меня так просто отделаться! Пообещал окрестить -- я от тебя не отстану!
   И Саша смирился. Людочка не оставляла его в покое. Регулярно требовала встреч, во время которых они бродили по Москве, разговаривали о религии. Девушка впитывала Сашины идеи, как губка. Он и не подозревал, что стал для неё многое значить. Однако сердце юноши было занято Ольгой, и Люда даже не догадывалась о том, как Сашке на самом деле было тяжело на душе.
   Наступила зима. Бродить по улицам стало холодно. И однажды Саша пригласил Люду к себе. По-видимому, девушка давно ожидала это.
   Был будний день. Подходя к Сашиной двери, она с трепетом подумала, что её месячные только закончились. Посмотревшись в зеркальце, Люда поправила что-то в причёске, позвонила.
   Саша помог ей снять пальто, провёл к себе, сам же вышел на кухню, чтобы принести чаю.
   Войдя в его комнату, Люда сначала ничего не поняла. Она просто была шокирована, увидев крошечный столик, с Новым Заветом и свечкой на блюдце, два раскладных стульчика -- на полу, транзистор "Океан 203" -- на подоконнике, распятие -- на стене, диван, ...
   Она продолжала стоять в дверях, даже не заметив, как Саша подошёл сзади, с чайником и чашками, и вдруг увидев его, отпрянула в сторону.
   -- Проходи, Людочка! -- сказал Саша
   Как-то по дикому озираясь вокруг, девушка проскочила в комнату.
   -- Садись... -- Поставив на стол чашки и на пол -- чайник, Саша вытянул для неё из-под стола стульчик.
   Люда вдруг поняла, что секса с Сашей не только не получится сегодня, но его не будет никогда. Выходило, что всё, что он рассказывал ей о Боге и религии являлось для него главным, и что он, действительно, во всё это верил. Сашка стал ей сразу отвратителен и ненавистен.
   Тем не менее, сделав над собой усилие, она села, но не на раскладной стульчик, а на диван, через столик -- напротив Саши, и, сев было вдруг подскочила, будто ошпаренная: диван оказался жестким из-за фанеры, прикрытой сверху тонким покрывалом.
   -- Лучше садись на стульчик, Людочка! -- посоветовал Саша.
   -- Нет! -- прошептала она, чувствуя, как ненависть и негодование всё сильнее и больше поднимаются из глубины её существа.
   Она снова опустилась на диван, задрав повыше колени, оказавшиеся на уровне Сашиных глаз, и обнажая верхние утолщения своих ног.
   Саша отлично понимал, чего хотела его подруга. Он вдруг мысленно представил, как делает всего один шаг, чтобы подойти к женщине, и как она встаёт ему навстречу, оба начинают страстно обниматься, а затем она покорно опускается под ним и, несмотря на твёрдость ложа, даёт ему сделать с собой всё...
   "Потом придётся только снять эту фанеру навсегда..." -- ответил Саша мысленно искусителю, -- "И всё будет потеряно тоже навсегда..."
   -- Помолимся, сестра... -- сказал он треснувшим слегка голосом и поднялся.
   Люда продолжала сидеть.
   "Не "въезжает"..." -- в шутку подумал Сашка. -- "Неужели всё это так сильно подействовало?"
   -- Дорогой Господь! -- начал Саша, -- Ты собрал нас вместе, чтобы мы -- Твои дети -- ещё раз вспомнили о Тебе, о Твоей жертве, что ради нашего спасения Ты принёс нам... Прости же нам наши грешные мысли и пожелания, которые противны Твоей воле... Помоги нам очиститься и покаяться, чтобы мы смогли войти в Твоё Царство... И пошли нам Твою благодать, чтобы мы почувствовали, что где двое собрались во Имя Твоё -- там и Ты посреди... Вот... Сейчас... Я и сестра Людмила, оба -- перед Тобою, и, вот, Ты, через Духа Святого, -- тоже рядом с нами..."
   Саша перешёл к чтению "Отче наш". а затем опустился на свой стульчик.
   Оба долго молчали. Саша начал пить чай. На подоконнике, рядом с радиоприёмником, тикали часы.
   Вдруг Люда не выдержала -- бросилась вон из комнаты. Саша дёрнулся от неожиданности, опрокинул неустойчивый столик. Поднимая одну чашку, затем подбирая несколько крупных осколков от другой, он замешкался и, оказавшись в коридоре, увидел только спину девушки, с пальто в руках выбегавшей в наружную дверь.
   -- Людочка! Что ты?! Вернись! -- закричал он.
   Но девушка уже бежала вниз по лестнице. У неё не было слёз. Она просто сильно испугалась, как пугаются маленькие дети, поверившие в страшную небылицу, только что им рассказанную.
   Недели три Люда не появлялась в костёле и не звонила Саше. И он подумал было что она "отпала" -- так выражались в таких случаях у них в группе.
   С одной стороны Саша чувствовал облегчение от того, что теперь не нужно тратить время на встречи и обдумывание того, как преподносить религиозный материал; что можно снова вернуться к своему созерцанию, хотя и депрессивному, но зато привычному; и что снова можно взяться за свои религиозно-философские записи, которые он бросил вести после того, как начал встречаться с Людой; -- а с другой стороны было жалко, что не удалось обратить заблудшую душу.
   "Нет, не быть мне таким, как Вова!" -- думал он. -- "Нет у меня миссионерского таланта..."
   О своих переживаниях он поделился с Санитаром. Уже поставив было совсем крест на отпавшей душе, Саша переключил свой интерес на другую проблему...
  
   Уже не раз он задавался вопросом, куда пойти учиться: ведь не стоило же подчиняться следователю Невмянову, который сначала "посоветовал" идти в дворники, а потом приставил в МГУ, куда Саша снова поступил на Подготовительные Курсы, стукача, начавшего набиваться в друзья, из-за чего ему пришлось бросить Курсы. Как-то раз Саша спросил своего наставника, не продолжить ли ему обучение. Оказалось, однако, что в этом вопросе Санитар придерживался той же точки зрения, что и следователь...
   -- Но как же так?! Почему не стоит учиться в вузе?! -- удивился Саша, услышав странный ответ.
   -- Видишь ли, брат Андрей, -- отвечал Санитар, -- Поверь мне, я, ведь, окончил Литературный институт... Я добился многого на этом поприще. Мои стихотворения даже начали печатать... Я мог легко стать членом Союза писателей... -- Он посмотрел Саше в глаза своим проникающим властным взглядом. -- Но однажды, как и ты, я встретил Христа... И Он сказал мне: "Ты хочешь мирских знаний и благ? Ты хочешь жить, как все? Ты хочешь сотрудничать с властями?" -- И я ответил: "Нет, я хочу следовать за Тобою, как последовали за Тобою апостолы..." Ибо какая польза, брат Андрей, оттого, что я приобрету весь мир, а душе своей поврежу? Ведь нельзя служить одновременно двум господам... Разве не так, брат?..
   Санитар продолжал смотреть Саше в глаза и молчал... Молчал...
   -- Так... -- согласился Саша.
   И дождавшись его ответа, Санитар сразу же продолжал:
   -- Если соль земли потеряет силу, что сделает её солёной? Останется её выбросить на попрание свиньям. Не мы выбрали Господа, а Он -- нас... Двое в поле: один берётся, другой оставляется... Человеку спастись невозможно, но Богу всё возможно... И чтобы войти в Царствие Небесное, мы должны оставить... должны избавиться от верблюда... Ибо широкие врата ведут к погибели... Надо ли мне, брат, тебе повторять все эти евангельские истины, которые ты знаешь не хуже меня?.."
   -- Но, Санитар... -- робко возразил Саша после того, как его собеседник отвёл от него взгляд... -- Ведь, вот, Никаноров, кажется, имеет целых два высших образования. А отец Алексей пишет книги...
   -- Брат! -- прервал Санитар. -- Разве ты не знаешь, что когда ты станешь подавать документы, первый анкетный вопрос, который вызовет у тебя трудности, будет: состоишь ли ты в ВЛКСМ.
   -- Я отвечу: нет, -- парировал Саша.
   -- А так ли это?
   -- Да. Я сжёг свой билет.
   -- Ты сжёг... Но заявил ли ты открыто, что выходишь из членства?
   -- Нет...
   -- Вот, видишь... Значит, на самом деле ты сжёг его только для себя, чтобы успокоить свою совесть... А для них -- ты всё ещё комсомолец. Твоя фамилия занесена в их книге учёта.
   Саша хотел было что-нибудь ответить, но в его голове как-то всё, вдруг, перепуталось.
   Санитар поменял позу, пересев поудобнее, и продолжал:
   -- Второе, брат Андрей, на что тебе придётся отвечать: служил ли ты в армии? И когда ты ответишь, что нет, -- последует следующий вопрос: почему?
   -- Но так ли это всё важно? -- продолжал возражать Саша. -- Я могу ответить, что не служил, потому что был болен. Ведь, с формальной точки зрения всё именно так. Люди, с больным сердцем, калеки, без ноги или руки -- я помню одного мальчика, который потерял ногу из-за несчастного случая... Разве он не сможет поступить из-за этого в вуз? Он был отличником в школе. И я думаю, он давно учится или уже окончил какой-нибудь институт, несмотря на отсутствие ноги.
   У Саши в горле перехватило. Он почему-то разволновался, вспомнив из далёкого детства мальчика, который попал на школьной стройке под перевернувшуюся бетонную плиту, лежал целый час, истекая кровью, пока случайно какая-то женщина не увидела его из окна того самого дома, в котором жил Саша. Поистине, Бог заставил взглянуть её в окошко, да ещё суметь разглядеть ребёнка среди строительных блоков и мусора!
   -- Брат Андрей! -- отвечал Санитар. -- Больное сердце и отсутствие ноги -- совсем другое дело, нежели психбольница. Но даже, допустим, что ты пройдёшь через отбор, что вряд ли получится -- ведь тебя даже не на всякую работу примут с такой статьёй, -- другой вопрос ждёт тебя: членство в профсоюзе... -- Санитар подождал немного, а затем спросил:
   -- Что ты ответишь?
   -- Ты знаешь, брат, -- неуверенно начал Саша, -- Я, ведь, член профсоюза... А что в этом такого? Ты никогда не говорил, что это плохо... Я понимаю: комсомол -- против религии... Но профсоюз, ведь, поддерживает интересы трудящихся... Идеологически он нейтрален...
   -- Разве? -- Санитар снова помолчал немного, потом добавил с каким-то проникновенным сожалением в голосе: -- В профсоюзном билете на каждой странице написано: "Профсоюзы -- школа коммунизма".
   Саша молчал. Он не знал, как возразить. Разумеется, было ясно, что коммунизм -- против религии. И выходило, что несмотря на то, что он, как бы, избавился от комсомола, тем не менее, всё равно оказывался чуть ли не членом компартии...
   -- Ведь, профсоюз нужен только для оплаты больничных... Я же болею иногда... Да и в диспансере мне нужно появляться время от времени... -- робко стал он оправдываться. -- Ведь, иначе не заплатят всех денег...
   -- Нельзя служить двум господам... И особенно, -- Санитар пристально посмотрел Саше в глаза, -- Маммоне.
   -- А что, брат Вова... Я знаю, что он тоже берёт больничные в диспансере... Разве он -- не состоит в профсоюзе?
   -- Брат Вова -- дворник. А дворникам, даже тем, кто -- в профсоюзе, платят одинаковую минимальную зарплату: 65 рублей.
   -- А ты? Разве и ты -- не в профсоюзе?
   -- Нет. -- Санитар отвёл взгляд, посмотрел на свечку, давая понять, что разговор на эту тему себя исчерпал.
   -- Что же делать? -- Саша проглотил слюну. -- Значит я зря посещал Подготовительные Курсы...
   Санитар поднялся, взял с пола пустой чайник.
   -- Кстати, -- он подошёл к двери. -- Тебе больше не звонит тот стукач?
   -- Который? Из психушки или с МГУ?
   -- Всё равно...
   -- Да, вроде, перестали...
   -- Это хорошо... -- Он, будто, задумался, держась за ручку двери. -- Значит, мы можем кое-что предпринять... Сейчас я вернусь, и мы обсудим одно дело...
   Возвратившись минут через пять, с кипятком в чайнике, которого хватило ровно на две чашки, Санитар сказал:
   -- Мы можем организовать свой собственный вуз, экуменический, -- начал он. -- Я, ты, сестра Наташа, Никаноров... -- Он задумался. -- Пожалуй, пока и хватит. Все мы сможем начать углублённое изучение Евангелия и, поскольку, я знаю, что ты интересуешься философией, мы будем изучать даже богословие. Нам не нужен будет никакой диплом об окончании. Потому что не ради бумажки, как это водится в мире, мы станем изучать эти предметы... Но, как сказано, "возлюбите чистое словесное молоко". -- мы будем делать это ради познания Христовой истины. Ведь, сказано также: "Познаете Истину, и Истина сделает вас свободными..."
   Санитар вдруг остановился, слегка закашлялся.
   -- В общем, брат, я подумаю о том, как помочь тебе в твоих поисках... Видишь ли, тем не менее, ты должен помнить, что "мудрость мира сего есть безумие перед Богом". И мы не должны сливаться с миром, жить по его законам. Мы пришли, чтобы победить мир, и не можем идти на компромиссы с властями. Мы не можем протягивать им хотя бы палец... Ибо, как тебе известно, рыкающий зверь ищет повода... Так, не будем ему давать повода, подставлять свой лоб, для отметины, из трёх шестёрок... -- Санитар помедлил и вдруг предложил:
   -- Давай попробуем узнать, что нам ответит Господь. Открой, брат, Новый Завет наугад и прочти первое, что придётся.
   Саша взял со стола Библию, зажал пальцем большую часть её страниц, раскрыл и прочёл сами собой попавшие на глаза строки:
   ". ..Ибо лучше, нежели погибнет один из членов твоих, нежели всё тело твоё будет ввержено в геенну..."
   -- Вот нам и ответ, -- заметил Санитар, о чём-то задумавшись. -- "Разумеешь, что читаешь?"
   -- Ты только что говорил о пальце... -- попробовал пошутить Саша.
   -- Пальце? -- переспросил Санитар. -- Каком пальце?
   -- Наверное, ты имел в виду пословицу: "Дашь палец -- откусит руку". .. Может быть стоит пожертвовать профсоюзу палец, и всё тело не будет ввержено в геенну...
   Санитар улыбнулся.
   -- Да, брат, Андрей! Ты -- софист! -- Он вдруг посерьёзнел. Как-то по-новому посмотрел на Сашу, отхлебнул чаю. -- Значит, Людочка больше не появляется... -- Он опустил чашку на стол.
   -- Наверное, я перегнул палку... Мне не следовало молиться при ней.
   -- А молился ли ты о ней? О том, чтобы Господь обратил её душу?
   -- Нет...
   -- Почему?
   -- Честно говоря, Санитар, я очень устал от общения с ней.
   -- А разве нам выбирать, кого посылает нам Господь?
   -- Я понимаю... Однако, я говорил тебе о сестре Оле... С ней мне легко... Вот, если бы мы с Вовой поменялись... Если бы я руководил Олей, а он -- Людой... Ведь, Людочка всё больше со мной спорит... Хотя, потом соглашается и даже извиняется...
   -- Тем не менее, брат Андрей, Людочка -- твой долг. И если она вернётся, ты не должен упускать этот, может быть, последний шанс, чтобы обратить её душу. Я готов тебе помочь. Мы можем встретиться вместе.
   -- Хорошо, Санитар...
   -- Так давай же о ней помолимся...
  
   Контролёр пробил билет, вернул его Люде. Молодые люди продолжали сидеть молча, ожидая отправления автобуса. По вокзальной площади разгуливали голуби. Перед кассами толкались люди. Солнце ещё не пробило своим светом утренний сумрак. Саша закрыл глаза...
  
   В тот день, прежде чем покинуть комнату Санитара, Саша помолился с ним о спасении души сестры Люды, -- а на следующий день она нашла его в костёле, села рядом и, не обмолвившись ни единым словом, прождала всю мессу. А по окончании, догнала юношу и так же молча пошла рядом и шла, пока он не выдержал, остановился и сказал:
   -- Ты меня извини, Люда... Я "перегнул палку"... Почему ты убежала?
   -- Ой!.. -- воскликнула девушка. -- Ты извиняешься? Почему? Ведь, это же я виновата!
   -- Я думал, что виноват я... -- Саша посмотрел на неё, улыбнулся.
   -- Я чем-то тебя напугал, -- добавил он. -- Но я не хотел. На самом деле, всё не так, как тебе показалось... Хочешь, я познакомлю тебя с одним человеком, из нашего круга? Я уже говорил ему о тебе...
   -- Нет! -- твёрдо ответила девушка. -- Я не хочу. Давай лучше пойдём куда-нибудь...
   -- Хорошо... -- Саша испугался, что снова "перегибает палку". -- Только, куда?
   -- Куда хочешь...
   Они дошли до Политехнического музея, через подземный переход, вышли к памятнику героям Плевны, двинулись под уклон по левой развилке бульвара.
   Саша нарочно не говорил с нею больше о религии. Он рассказывал о том, как в детстве проводил каникулы у бабушки в Николаеве, на Украине. И хотя Люда не была там, они оба вспоминали юг, тепло, купание в море, реке. У Люды в Симферополе осталась мама. Здесь, в Москве, была одинокая тётка, которая не разрешала ей поселиться в огромной квартире сталинского дома, на Ленинском проспекте. Ещё у девушки была какая-то родня в Киеве. А в Москве -- больше никого, кроме этой тётки, двух подруг, в общежитии, и его, Сашки...
   Как ни трогательно это звучало, Саша боялся быть пойманным на удочку. И опять предложил поехать в гости к "одному человеку".
   -- Посидим, попьём чаю, -- убедительно говорил Саша. -- А то холодно гулять.
   -- Ну, что ж, поехали... -- согласилась Люда.
   Саша не зря вывел её к Китайской стене. Как раз там была конечная остановка автобуса, который уже через тридцать минут довёз их прямо к дому Санитара...
   Стук монеткой по стене -- вместо звонка, необычная обстановка в комнате, вежливый маленький человек, с ленинской бородкой, его прибалтийский акцент и, конечно, обаятельные манеры, умение пошутить и вдруг задеть за самые потаённые струны, -- всё это не то, что потрясло или шокировало девушку; -- она была очарована, опьянена, одурманена, влюблена, -- все её чувства смешались так, что когда они с Сашей вышли, она не удержалась от восторга, обняла его неожиданно и расцеловала.
   -- Спасибо, тебе! Я никогда не забуду! О! Я так счастлива! Когда я смогу его снова увидеть? А?! Как я тебе благодарна!..
   Саша вдруг почувствовал какой-то сердечный укол, что-то вроде ревности: ведь только сегодня она говорила ему о том, что Саша для неё один из близких людей... Как легко женское сердце может изменить свою привязанность, любовь, передвинуть одного на ранг ниже, превознести и поставить впереди всех другого...
   После знакомства с Санитаром, Людочка почти забыла Сашу. Теперь она искала повода, чтобы только ещё и ещё раз встретиться с обоявшим её человеком. Она ходила вокруг его дома, разглядывала, не мелькнёт ли его силуэт в единственном окне его комнаты. И когда он всё-таки назначал ей встречу, девушка была "на седьмом небе" от счастья, часами засиживалась с ним за чаем..
   Всё это продолжалось до тех пор, пока однажды Санитар не объявил, что она готова к крещению. Девушка сама не заметила, как изменилась внутренне настолько, что и Саша, встретившись с нею как-то раз, удивился свежести её мышления и новизне логики. Всего за какие-то две-три недели общения с Санитаром она впитала основы христианского мироощущения. И Саша с сожалением думал о том, что ему далеко ещё до того, чтобы обращать других к Богу...
   Поскольку Санитар наотрез отказался, Люда выбрала в крёстные Сашу. Нашли какую-то старуху в костёле -- в качестве крёстной. И в один будний день Людочка крестилась в московском костёле и, растрогавшись тем, что она -- такая молодая, священник подарил девушке редкое Брюссельское издание Нового Завета.
   Несмотря на все эти обстоятельства, Саша продолжал надеяться на встречу с Ольгой. И хотя она почему-то перестала посещать костёл, он полагал, что пройдет время, они вновь встретятся, и девушка изменит своё отношение к нему. На его вопросы, как поживает Оля, Вова-хиппи прямо отмалчивался, а Санитар говорил, что у неё -- много проблем семейного характера.
   -- Что, может быть, она "отпала"? -- спрашивал Саша.
   -- Нет... -- отвечал вежливо Санитар.
   -- Может быть, объявился американец?
   -- Нет, брат...
   Санитар был немногословен. Расспрашивать далее было нетактично и излишне. Саша молился и надеялся на будущее.
   Одной из его надежд была организация "Экуменического Университета". идею о котором ему подал сам Санитар. Он полагал, что если такой "Университет" начнёт регулярную работу -- будут читаться лекции, вестись конспекты и проводиться экзамены, -- то все члены группы, и тем более -- Ордена -- не смогут обойти такого важного начинания. И тогда-то он снова будет видеться с Ольгой...
   Но Санитар никак не проявлял особенной инициативы в организации "Университета".
   -- Если мы станем организацией, -- говорил он, -- То власти неминуемо узнают об этом. И тогда всё дело экумены потерпит крах...
   -- Разве мы сейчас -- не организация? -- спрашивал Саша.
   -- Нет...
   -- А как же Орден? Ведь это -- больший криминал, чем какой-то "Университет". ..
   -- И тем не менее, брат, наш Орден благословлён самим папой Павлом Шестым...
   -- Хорошо, Санитар, -- не унимался юноша. -- А что, если мы получим благословение и на "Экуменический Университет"?
   И Санитар был вынужден согласиться. Он, Саша, сестра Наташа, -- начали встречаться втроём раз в неделю у Санитара и изучать современную философию по предложенной Сашкой критической обзорной советской книге, под редакцией некоего Богомолова. Неотомизм, экзистенциализм, фрейдизм, неореализм и тому подобное... Правда, только один Саша вёл конспект, подробно прорабатывая главу за главой и, фактически редактируя книгу, отбрасывая из неё все антирелигиозные выпады.
   Однажды Наташа не выдержала, перестала посещать занятия. А после двух-трёх занятий Саши наедине с Санитаром "Университет" как-то сам собою заглох.
   И когда Саша напомнил об этом Санитару, то он предложил юноше другое: начать серьёзную катехизацию Люды. Для этого он предложил ему свозить девушку к литовскому священнику патеру Станиславасу, передать ему экземпляр экуменического самиздатского журнала, поведать об их группе и предложить сотрудничество в евангельской деятельности... По их возвращении Санитар обещал Саше заняться серьёзной организацией "Экуменического "Университета" с привлечением Никанорова...
   "Пусть только попробует опять замять!" -- подумал Сашка. -- "Он думает, что я забуду об "Университете"... Но, однако, посмотрим..."
   Саша забыл уже, что главным движителем в идее об "Университете". было его желание видеть Ольгу. И теперь его идея сделалась, как бы, его знаменем или символом. И случись, если Санитар снова "спустит всё на тормозах", -- это даст ему право на какой-нибудь решительный шаг... Какой шаг? Он ещё сам не знал, что сделает в этом случае... Он что-то чувствовал вперёд и делал так, как подсказывало ему его чутьё. Вся логика и поступки были вторичны. И несмотря на их обусловленность обстоятельствами, они должны были вступить в противоречие с самими обстоятельствами. Но они не могли противоречить без обусловленности самого противоречия. И чувство, а точнее, какая-то интуиция, руководили Сашкиной болезненной логикой, чтобы выстроить события в той последовательности, которая привела бы к разрыву замкнутой цепи.
   И когда Санитар пообещал серьёзно заняться организацией "Университета" после Сашиного возвращения из Прибалтики, юноша почувствовал себя в роли Гамлета, отправляемого отчимом в изгнание. И тогда же он решил, что будет дальновиднее Санитара...
  
   Саша открыл глаза... Автобус уже выехал за город, ехал по шоссе. За окном мелькали высокие стройные сосны старого леса. Людочка, прислонившись лбом к окну, дремала. Он вытащил из сумки тетрадь, где был набросок его рассказа, стал перечитывать.

2. "ДЯДЬКА"

  
   Анна Алексеевна готовила на кухне. Скоро Новый Год, а столько ещё предстояло сделать! В комнате был беспорядок, и дочь Анны Алексеевны -- девятилетняя девочка -- увеличивала его, вырезая из гофрированной бумаги "снежинки". склеивала их между собой и обрезки бросала на пол. На тумбочке стояло блюдо с грецкими орехами и конфетами вперемешку. По обеим стенам, на полках, размещались книги -- многотомные собрания сочинений. Во всём чувствовался уют и трепетное ожидание новогоднего праздника, хотя ёлки в комнате ещё не было. Николай Николаевич, муж Анны Алексеевны, задерживался. Он "доставал" к празднику продукты.
   В это время Волгин ждал автобус. На остановке он нашёл среди мелочи в кармане "пятак". зажал его в ладони и поскорее надел перчатку. Было много людей, и когда подъехал автобус, все в беспорядке бросились -- кто к передней, кто к задней двери. Волгин не торопился. Ему было неприятно участвовать в этой борьбе за место. Только когда осталось несколько человек, он ухватился правой рукой за дверь и повис на ступени. Кто-то сзади нажал, и, не обращая внимания на "пятак". врезавшийся ребром в пальцы, Волгин подтянулся и перехватил поручень. Сзади нажали ещё раз, и двери с трудом закрылись за человеком, втиснувшимся после него. Автобус поехал. А через несколько остановок Волгин оказался у кассы, вспомнил о "пятаке" и взял билет.
   Народу стало меньше. Молодой человек ехал и размышлял. Что-то странное и страшное творилось в его душе вот уже долгое время. Он пробовал анализировать, отчего это с ним, но ничего не получалось, а наоборот, он только вредил себе этим ещё больше, так что даже спрашивал себя, не сходит ли он с ума. Он находил множество причин своего душевного недуга, сплетшихся друг с другом так, что, казалось, распутать их и сказать, которая главная, было невозможно.
   "Как это случилось?" -- думал он, -- "Когда? Что-то неожиданно изменилось во мне. И я перестал быть самим собой..."
   На заднем сидении, лицом к кассе, уткнувшись виском в заиндевелое стекло, сидел пьяный парень. Его шапка, готовая сорваться с головы и упасть на грязный пол, далеко слезла с широкого лба, сморщенного как будто от сильнейшей головной боли. Рядом с ним в неудобной позе, но с безучастным видом, ехал пожилой мужчина в точно такой же шапке. Одной рукой он ухватился за поручень, другая сжимала ручку объёмистого портфеля, стоявшего у него на коленях.
   "Всё окружающее стремится сделать из меня обывателя..." -- продолжал думать про себя Волгин. -- "Но поставленное когда-то правило: оставаться верным себе, -- не даёт меня засосать и поглотить... Я барахтаюсь и не знаю, как выбраться из омута. Чего-то жду и на что-то надеюсь. Может быть, надеюсь на то, что когда-нибудь настанет свободное для моей личной жизни время?"
   Волгин вылез из автобуса. Был вечер и сквозной ветер. Напрямик, по сугробу, он пошёл к недавно выстроенным высотным домам, всматриваясь в большие цифры, временно выведенные чёрной краской на углах стен .
   Из лифта он вышел не на том этаже, и ему пришлось долго ждать, чтобы электрическая память вспомнила о нём, и тогда вместе с какими-то людьми он доехал до первого этажа, а потом с другими -- до необходимого ему, десятого.
   "Сколько тут людей!" -- думал он, -- "И все работают... "Иначе не проживёшь" -- говорят. Может, нужно быть, как они? Чтобы с работы -- домой, а из дома -- на работу: кормить семью, и ни о чём больше не помышлять..."
   Он позвонил. Ему открыла Анна Алексеевна. Он спросил Николая Николаевича. -- "Его нет..." -- Тогда он стал объяснять, по какому пришёл делу. Анна Алексеевна не дала договорить и пригласила войти.
   Он досказал. Без Николая Николаевича ничего нельзя было поделать. Он будет в восемь, сейчас было около шести...
   -- Как же быть? -- спросил Волгин.
   -- Да уж не знаю, -- сказала Анна Алексеевна. -- Без него -- никак.
   -- Да. Я понимаю. Придётся зайти к вам в восемь.
   -- Да. Хотя нет смысла ехать обратно. Как раз время уйдёт на дорогу.
   -- Да. Но я поеду. Что же делать...
   -- Вы, конечно, можете его подождать. Но смысла нет ждать два часа.
   -- Да. Спасибо. Я приеду к восьми.
   Раздался звонок в дверь.
   -- О! Это он! Вам повезло!
   Анна Алексеевна поспешила открыть дверь. Звонок ещё выдал какую-то весёлую дробь, и вошёл человек, высокий, улыбающийся, увидел Волгина. Они поздоровались. Анна Алексеевна быстро разъяснила ситуацию. С делом, по которому пришёл Волгин, выходила какая-то неувязка. Нужно было позвонить начальнику Волгина и, как выразился Николай Николаевич, "провести консультацию". Он попросил это сделать Анну Алексеевну.
   -- Я ничего не хочу делать для этого Ерохина! -- возразила она. И Волгин вспомнил, что Анна Алексеевна когда-то тоже работала во Дворце пионеров в их Техническом отделе, на пару с Николаем Николаевичем -- обучая школьников "искусству пайки".
   "Значит и ко мне она относится, как к постороннему, как к "человеку с работы". И я ей неприятен. Впрочем, она права. Я тоже не хотел бы, чтобы кто-нибудь с работы приходил ко мне домой..."
   Пока звонили по телефону, Волгину предложили пройти в комнату и присесть. Стул выдвинули из-под стола, и он сел на него посреди комнаты.
   Девочка занималась с клеем и кисточкой и не обратила внимания на вошедшего. Она понравилась Волгину, и он стал наблюдать за ней. В её непосредственных движениях он почувствовал немые интонации и жесты, невольно обращённые к нему.
   У девочки были по-домашнему распущены волосы. Волгин подумал о том, что он не спросил, можно ли -- в ботинках, но решил, что этого не спрашивают, когда приходят по делу. И тут же, подумав об этом, вспомнил, о том, когда он был маленьким и то, как он относился к людям "с работы". которые приходили по делу к его отцу, в то время возглавлявшим местное жилуправление.
   Он вспомнил, как однажды какой-то человек пришёл к ним домой и говорил с отцом о какой-то "аварии на участке". Он не раздевался и не проходил в комнату. Его не приглашали за стол, хотя в это время семья ужинала. По скорому отец с ним договаривался, что-то улаживал, давал инструкции, и человек уходил. Волгин вспомнил, как он спросил мать, почему так. И она сказала: "Это -- чужой дядька". И ему было жалко этого дядьку, потому что они сидели в тепле, за столом с едой, а он в это время выходил на улицу, поздно вечером, в дождь, один...
   Как-то раз пришли знакомые, и мальчик спросил мать: "А среди них нет ли чужих?" Ему со смехом говорили: "Нет! Тут все -- свои!" Отец выпивал с ними, о чём-то громко разговаривал в табачном дыму на кухне, смеялся.
   Мальчик не любил "чужих дядек". И знакомые родителей ему тоже казались чужими, несмотря на то, что они подзывали его, давали конфету или, смеясь, трепали по голове. Настоящие же "чужие дядьки" вызывали у него неприятное сочувствие, и он всегда ждал, чтобы они поскорее ушли.
   Девочка отложила пузырёк с клеем и стала промывать кисть в стакане с водой. Затем она выдвинула ящик письменного стола и вытащила коробку с акварельными красками.
   Они были одни в комнате. И Волгину следовало бы спросить, как её зовут и чем она занята. Но существовала какая-то грань, которую ему никак не хотелось перешагивать. Хотя девочка и была ему симпатична, она оставалась чужим ребёнком из далёкого недоступного мира.
   А девочка нарочно не замечала его, и от этого не было неудобно молчать и чувствовать себя здесь лишним. Наверное и он, когда был маленьким, делал всё так же, как этот ребёнок, следуя интуитивному чутью в своём непосредственном детском поведении.
   Вопрос, по которому пришёл Волгин, разрешился телефонным звонком Николая Николаевича к начальнику. Молодой человек извинился за беспокойство и, уходя, спросил хозяев, как легче добраться до автобусной остановки. Анна Алексеевна долго и любезно разъясняла. Он говорил, что понял, благодарил, но она объясняла подробнее, как бы, радуясь оказать любезность. Она пригласила его даже подойти к кухонному окну, откуда всё было видно.
   Волгин ещё раз поблагодарил и сам открыл замок на двери, на что Николай Николаевич сказал, что, да, он его правильно открывает. Наконец, он совсем попрощался, прикрыл за собою дверь и, когда там взялись за замок, отпустил ручку и пошёл к лифту.
   Он снова остался один. Сделалось вновь легко и тоскливо. Хотелось поскорее домой. В темноте он надел перчатки, нащупал кнопку лифта и нажал.
   Кнопка "запала" и выпрыгнула с жёстким щелчком, лишь когда прибыл лифт. Сам не зная зачем, он отметил это про себя и, когда вошёл в лифт, сразу же забыл о своём деловом визите, потому что понял: настало его время.
   "Не думать легко". .. -- думал он на автобусной остановке. -- "Ах! Как хочется ни о чём не думать!.."
   "Дядька" ехал в автобусе. Потом он ехал на метро. Потом снова на автобусе. Потом пришёл домой. Потом сел за стол и начал что-то записывать.

3. ИНСУЛИН

  
   Весной Николая перевели в другое отделение и назначили усиленный курс лечения. Помимо таблеток стали делать дополнительные уколы, от которых рассудок дяди Коли мутился, отказывал служить, -- несмотря на весь его прежний алкоголический опыт. Он подолгу спал, приходил в себя, бродил по палате, как тень, пытаясь вспомнить и понять: кто -- он и зачем он здесь находится. И всё-таки он не забывал о сыне, и чего-то ждал. Встречаться с женой часто отказывали, ссылаясь на его прогрессирующую невменяемость и опасность эмоциональных перегрузок.
   Впрочем, как-то раз, после того, как ему сделали какой-то укол, два санитара вывели Николая в коридор, где ждала его супруга -- но лишь для того, чтобы бедная женщина убедилась в том, что "врачи -- всегда правы".
   Чтобы погасить "очаг возбуждения, вызванный шизофреническим бредом о, якобы, нашедшемся сыне". -- как записали в его "больничном деле". -- Круглову назначили ещё одно новое "лечение". В специальной "процедурной комнате" больного привязывали к койке и вводили в вену инсулин. Лекарство действовало таким образом, что вступая в химическую реакцию, поглощало из крови сахар. Подопытный проваливался в бездну, будто бы терял сознание. Однако -- не совсем, ибо истошные крики свидетельствовали о том, что он всё ещё что-то чувствовал. Возвращали в прежнее состояние путём введения в кровь глюкозы.
   -- Мы лечим вас от галлюцинаций! -- пояснял доктор, когда в очередной раз Николай умолял не начинать процедуру.
   -- Но у меня нет галлюцинаций! -- возражал Круглов вслед врачу, закрывавшему за собой дверь.
   -- Вот, для того, чтобы их не было совсем, эта процедура необходима, -- вставала на защиту своего коллеги медсестра, оказываясь рядом, со шприцем в руке. -- Нам предписано исполнять распоряжение главврача, -- как бы оправдывалась она. -- Вы запишитесь к нему на приём... Может быть, он что-нибудь сможет изменить...
   Однажды, во время прогулки в маленьком дворе, закованном в бетонные стены, куда по весенним солнечным дням начали выпускать больных из двух смежных палат, к Николаю подошёл человек. Он сел на лавочке, рядом, долго молчал.
   -- В Бога веруешь? -- вдруг спросил он тихо, когда рядом никого не было.
   -- Что-сь? -- удивленно воскликнул Николай, полагавший, что незнакомец просидит молча до тех пор, пока их не станут загонять обратно по палатам.
   Рядом появился кто-то из больных -- и человек ничего не ответил. Он продолжал молчать и когда рядом никого уже не стало. Молчал и Николай. Ему не хотелось вступать в контакт. Он помнил, к чему привела однажды его болтливость.
   -- Я -- тоже на инсулине, -- вдруг сказал незнакомец, -- Но они поняли, что это не помогает... Потому что там (он выделил слово "там") я получаю поддержку. Расскажи, что ты видишь там...
   -- Знамо дело, -- начал дядя Коля, -- Дьяволов, змиев разных... Они таперича не токмо там, а уже и тут, по ночам душу рвут на куски...
   -- Читать можешь? -- быстро прошептал человек, поворачиваясь в сторону и щурясь на солнце, потому что к ним как раз приближался больной, гулявший по кругу, вдоль забора.
   Круглов подождал, пока тот не удалился на некоторое расстояние.
   -- Токмо с утра, до имизина могу, -- так же тихо ответил он.
   -- Завтра принесу кое-что... -- его собеседник повернулся к Николаю. Их глаза встретились. И Круглов почувствовал какое-то расположение и тепло, исходившее от его взгляда. -- Это тебе поможет... А пока.... -- продолжал человек, -- Когда снова окажешься там, постарайся разглядеть свет... И как только распознаешь, то двигайся только к нему. Чем ближе будешь к свету, тем меньше будет демонов... А потом они отступят совсем... Только не заходи далеко... Иначе умрёшь... Просто жди, когда потянет назад...
   И он положил руку сверху на ладонь Николая. А Круглов, снова взглянув в лицо собеседника, почувствовал ещё большее тепло, но уже вдруг в самом своём сердце, и ещё -- где-то в животе, будто бы он только что принял стакан водки.
   На следующий день был дождь. Прогулку отменили. Ни через день, ни через неделю, -- никогда более незнакомец не появлялся на прогулке.
   "Видать, перевели кудай-то, где хужее...", -- подумал Круглов, сидя в очередной раз на лавочке и вспоминая разговор с пропавшим навеки товарищем по несчастью.
   Каждый раз, когда его привязывали к койке, Николай пытался вспомнить советы незнакомца...
   "Постарайся разглядеть свет..." -- повторял он его слова. Но проваливаясь в бездну, всё забывал. Его обволакивало какой-то трясиной, появлялись страшилища и начинали мучить. Открыв глаза и почувствовав боль в костях, опустошение, измождение во всём теле и головную боль, хуже всякой, что бывает при страшном похмелье, он был рад избавлению. И только потом, в палате, он снова вспоминал о советах незнакомца.
   Однажды, когда Николая уже привязали, в процедурную вошёл врач. Он бегло просмотрел медицинскую карту своего подопечного.
   -- Сегодня увеличим дозу в два раза, -- сказал он медсестре. -- А для усиления эффекта, добавишь ниаламид.
   Сердце упало у Николая, страх прокатился от самых пяток до головы. Он прямо ощутил, как его волосы, будто наэлектризованные, поднялись.
   -- Но, доктор... -- возразила медсестра. -- Мы уже достигли гипогликемического состояния. Если случится то же самое, что с...
   -- Делай, что я говорю! -- грубо оборвал её врач. -- Я знаю, что надо! Введёшь глюкозу раньше обычного... Материал -- отработанный, пропадает зря... А нам нужны показатели и статистика...
   "Господи!" -- взмолился про себя Николай. -- "Помоги! Токмо на Тобе моя надёжа!"
   Слеза потекла из одного его глаза. Но он этого не чувствовал. Он сосредоточился на своей молитве и даже не заметил, как воткнули шприц в его всюду исколотую и посиневшую вену...
   Как только он начал проваливаться в бездну, кто-то вдруг подхватил его сзади, стал тянуть куда-то в сторону...
   -- Смотри! -- сказали ему, -- Постарайся разглядеть свет!
   И Николай стал всматриваться... И вот, действительно, маленькая белая звёздочка света, мелькнула где-то сбоку. Он силился зацепиться за неё взглядом, но его всё уносило куда-то вниз, в сторону. Мелькали подступавшие чудища, заслоняя собой всё вокруг. И тогда кто-то снова помог ему, поворотив его голову, куда нужно, так что звезда снова появилась перед его взором. И он заметил, что она начала приближаться, расти, а его падение в бездну замедлилось. Мимо проносились какие-то зверообразные тела, с человечьими лицами, криком пытающиеся увлечь его за собою, и это всё продолжалось до тех пор, пока свет не сделался ярким. И тогда падение остановилось совсем, и он начал двигаться прямо к свету...
   -- Дальше не ходи! -- услышал он предостережение -- и увидел рядом с собою незнакомца, которого встречал как-то на прогулке. -- Найдёшь то, что я обещал, под матрацем," -- добавил он.
   Николай хотел что-то спросить, но не смог произнести ни единого слова, потому что в это время какая-то сила, будто ударила по голове и потащила назад. И, как ни пытался он удержать свой взгляд на свете, тот стал удаляться и удаляться, пока совсем не погас, превратившись в маленькую точку, подобную той, что появляется на экране выключенного старого телевизора. И тогда он очнулся.
   -- Ну, слава Богу, обошлось! -- сказала медсестра.
   Окончательно Круглов пришёл в себя на кровати. Он ожидал привычной, после подобных процедур, боли в руках и ногах, но этого не было. Николай сел, стал шарить ногами тапки, на полу. Их не было на месте. Заглянув под кровать, он увидел их с другой стороны, поднялся, обошёл кровать вокруг. Осмотревшись, он обнаружил, что находится в другой палате. Подошёл к окошку. Там был вид на тот же двор, только под иным углом.
   "В смежную палату перевели..." -- догадался он. -- Видать неспроста... Извести задумали... Надоть что-й-то срочно придумать, я-не-я, вашу мать!.."
   Зверски хотелось есть. И он направился к выходу, через коридор, туда, откуда был слышен звон посуды на фоне людских голосов.
   Кругом него оказались люди, с незнакомыми лицами, такие же чужие и безразличные, как в прежних палатах, где он бывал.
   Он знал, что теперь делать. Мысль как-то сама пришла ему в голову, как только он понял точно, что ему угрожает серьёзная опасность гибели, и знание, будто бы, само овладело его мозгом и подчиняло теперь себе все его действия.
   Николай подошёл к холодильнику и начал в нём что-то искать.
   -- Эй! Ты! -- завопила нянька, присматривавшая за больными. -- Твово добра ещё не принесли!
   -- У мене тута еда была... -- сказал Николай. -- Я исть хочу!
   -- Иди сюды! Щас нальють борща.
   Николай медленно, как тень, отошёл от холодильника, побрёл следом за нянькой.
   Съев суп, он снова направился к холодильнику. Открыв его, начал искать ту еду, которую когда-то приносила ему жена, но которую он съел уже месяц назад, будучи ещё в другой палате. Он знал что еды здесь быть не могло, но одновременно что-то подсказывало ему искать её, и он старался найти то, что от него требовал его внутренний голос, хотя и знал, в то же самое время, что ничего найти не получится. Главное же был -- сам процесс поиска. Каким-то интуитивным чутьём он понял это и старался исполнить повеление открывшегося ему знания, подобно какому-то императиву в борьбе за выживание.
   -- Тебе сказали, -- снова услышал он за спиной, -- Твово тута ничяво нету!
   -- Я исть хочу, -- сказал он.
   И ему дали второе блюдо: пюре, с двумя зелёными котлетами.
   Съев блюдо, Николай снова направился к холодильнику и продолжал повторять своё "я исть хочу" каждый раз и теперь всегда, даже когда врач заговаривал с ним о его состоянии здоровья и о том, что он думает о своём нашедшемся сыне.
   В этот день, когда его перевели в новую палату, накормили борщом и зелёными котлетами с пюре а потом насилу отвели от холодильника, дали проглотить таблетку транквилизатора и уложили в постель, Николай чувствовал себя неспокойно, но в то же время, как на войне, необыкновенно трезво...
   Дядя Коля закрыл глаза... Всё, что произошло во время процедуры, удивительным образом запомнилось. И он даже знал теперь, что в другой раз сумеет не потерять из вида светлую звезду в окружающем мраке бездны.
   "Ты найдёшь то, что я обещал, под матрацем..." -- вспомнил он вдруг услышанные в другом мире слова.
   Пока в палате никого не было, он стал проверять свою постель. Заглянул под кровать, увидел свои тапки. Слез на пол, приподнял матрац -- и, действительно, тут же обнаружил школьную тетрадку, с таблицей умножения на обороте. Тетрадка была исписана мелким почерком. Открыв одну из страниц наугад, он прочёл:
   "Я -- Свет, который на всех. Я -- всё: всё вышло из Меня, и всё вернулось ко Мне. Разруби дерево, Я -- там; подними камень, и ты найдёшь Меня там".
  
  

4. ХУТОР

  
   Автобус зарычал. Двинулся прочь, оставив вне времени Сашу и Люду на незнакомой просёлочной дороге, у столба, с указателем на литовском языке, гласившем: "Paberze". Уже солнце было над головой. В его зное чувствовалось скорое лето. Шоколадные борозды слегка подсохшей колеи приглашали направиться через поле, намекая на единственный выход из положения. В тишине, проступившей из растворившего автобус пространства, зажурчал в небе жаворонок. Единство земли и воздуха ещё не было расторгнуто зноем. Но едва позеленевший неподвижный лес, за дорогой, уже знал о близком конце юности и терпеливо ждал своего часа, несмотря на остановившееся время. Преждевременная усталость, блаженная лень, жизнеобильная ранняя вечность завораживали, умиротворяли, звали прикоснуться к земле, заснуть и умереть, растворившись в райской природе. Лишь факт существования дороги звал к движению, понукая верить в необходимость жизни.
   Дорога вела вверх, на самую середину гигантской коричневой подушки. Достигнув её высшей точки, путники увидели перелески полей, с одиноким хутором, в виде добротного амбара, дома, с забором и залаявшей собакой. У забора возился с чем-то человек. Приблизившись, Саша спросил по-русски, как пройти к церкви. Мужчина, уже раньше разглядевший шедших по дороге, даже не поднял головы, продолжая что-то делать руками у самой земли, под забором. На крыльце дома продолжительно-напряжённо всматривалась в прохожих старуха, лет сорока пяти. Не дождавшись ответа, молодые люди двинулись дальше.
   -- Дикость какая-то! -- заметила Люда, когда они отошли метров на сто. -- Наверное, по-русски не понимают. Или не хотят понимать.
   "Они просто здесь живут". -- подумал Саша в ответ, но ничего не сказал.
   -- Слава Иисусу Христу! -- приветствовал он лысого человека, в чёрной рясе, появившегося на крыльце прицерковного домика, к которому путники приблизились пол часа спустя.
   -- А! Заходите! Заходите... -- с радостью ответил хозяин и сразу же, ничего не спрашивая, начал показывать своё жилище, объяснять, что и где находится, какой у него распорядок дня.
   Через кухню, все четыре стены которой были сплошь закрыты коллекцией старинных медных кастрюль, тазов и прочих поварских принадлежностей, священник провёл гостей в довольно просторную гостиную; далее -- в небольшую комнату, с камином и книгами. Затем он вернулся назад, показал кладовую комнату, с запасами еды, разложенной по полкам, свою комнату, примерно такого же размера, как гостиная, тоже, со множеством книг; нашёл несколько на русском языке, отдал их Саше, быстро вывел назад, извинился, сославшись на строгий режим и время, предназначенное для сна и.., закрыв дверь перед гостями, остался в своей комнате.
   В доме стояла та же тишина, что окружала весь хутор. Не зная, что делать, молодые люди начали осматривать необычную обстановку, которая состояла полностью из самодельной мебели. Поражало обилие труда, времени, мастерства и кажущейся лёгкости исполнения каждого предмета. Во всём чувствовалась целеустремлённость, даже утилитарное назначение, ради которого была создана та или иная вещь: будь то полка, шкаф, стол, подсвечник из латуни. Особенно -- подсвечники... Они были всюду... Их было множество. И Саша вспомнил, что Санитар говорил, что отец Станиславас сам изготавливает их и обязательно дарит каждому гостю на память. Всё выглядело просто и незатейливо. И в то же время удивляло то, что всё это сделал своими руками одинокий человек...
   "Ради чего?" -- спрашивал себя Саша, обходя дом. -- "Зачем ему всё это нужно?" -- И ответа не находил.
   У них была с собой кое-какая еда. Тем не менее, Люда, обнаружив в кладовой корзинку с яйцами, стала готовить яичницу. Саша вышел из дому.
   За оврагом, в трёхстах метров он увидел кладбище. Слева, через дорогу, огибавшую дом священника, сельская церковь, будто бы, не вмещалась в её лёгкую ограду. Саша направился было туда, но вышла Люда и сообщила, что еда готова.
   В пять часов священник вышел из своей комнаты и позвал всех в церковь.
   -- Обычно люди приезжают ко мне для реколлекции, -- сказал он, вошёл в храм, преклонил колени у алтаря. Молодёжь последовала его примеру. Отец Станиславас замер в молитве, будто вовсе забыл о своих подопечных. Это продолжалось довольно долго, минут пять, за которые ноги у Саши начали ныть, и в голове засвербило: "К чему эта показуха?"
   После короткой литургии и причастия священник подошёл к молодым людям, сел с ними рядом, в первом ряду и долго молчал.
   В тишине храме Саша почувствовал что-то таинственное, опустившееся из-под купола, через немоту, что творил храм, ограждая от окружающего мира своими стенами. И хотя сама сельская местность не была наполнена шумом, тем не менее, абсолютно ничто, даже трель жаворонка, оставшегося где-то далеко в небесном поле, уже не могла здесь помешать сосредоточенной молитве. Тем не менее, лишь на мгновение почувствовав что-то особое, Сашино сознание само собою снова устремилось в Москву. Он говорил себе: "Да, тут хорошо... Я хотел бы тут поселиться и умереть... Но как же быть с Олей? Я так хочу увидеть её! И зачем мне снова навязали эту Людочку? Ах, если б тут вместо неё была она! Тогда бы я смог слушать и понимать, что говорит этот священник!.."
   Он старался почувствовать то, что отец Станиславас хотел передать в своей медитации, которую начал тихим и сладким голосом, но... никак не мог сосредоточиться, отвлечься от своих мыслей... Его мысли разбегались... Он видел перед собой её лицо, её стройную фигуру, слышал её голос...
   -- Я хочу войти, говорит Христос, я стучу... Отворите Мне дверь,.. -- говорил священник, -- Я, ведь, не могу открыть её без вашего согласия... Оставьте ваши попечения... Положитесь на Меня... Я -- ваш добрый пастырь...
   "Да... Я всё это понимаю умом". -- думал Саша. -- "Это всё верно... Но я не могу это почувствовать, пока там не решено..."
   И ему смертельно захотелось убежать из этой церкви. Он уже не мог дождаться конца медитации и совершенно перестал слушать священника. Появилось даже какое-то внутреннее раздражение.
   "И стоило ехать в такую даль, чтобы услышать то, что я итак знаю!" -- подумал он.
   Вернувшись в дом, патер сказал, что он может провести ещё только две реколлекции. А потом приедут другие люди, и он будет очень занят, -- будто, он уловил, почувствовал и понял, что Саша не воспринимает его, и потому не считает нужным тратить зря своё время....
   "И кому тогда нужны эти "реколлекции"?" -- думал Сашка. -- "Ведь сказано: "Я пришёл лечить не здоровых, а больных". Или это значит, что я -- здоров, или -- не в коня корм... А может быть, я просто -- свинья, перед которой не следует метать бисер? Ну, тогда пусть он проводит свои "медитации" для Людочки... Или она -- того же поля ягода, что и я?"

5. АВОСЬКИ

  
   Дядя Коля уверовал в Бога как-то сразу и неожиданно. То, что он считал верой до этого, оказалось в его душе подобно бурьяну, который мгновенно как-то сам собою сгнил, и он увидел под ним настоящую почву, почувствовал, что на ней может и должно расти что-то совсем другое.
   Это знание пришло к нему после прочтения тетради, оставленной незнакомцем.
   Как он узнал от своих соседей по палате, тот, кто раньше занимал его койку, неожиданно умер, а на их языке просто "сыграл в ящик". Никто не видел, как пришла смерть, но все знали, что не вернувшийся из процедурной был сразу переправлен в мертвецкую, и для того, чтобы никого не пугать, его койку тут же сдали другому.
   Лечение Николая снова изменили, прекратив инсулин, однако продолжали внутримышечные инъекции, а также таблеточную терапию.
   Каждый день Николай подходил к холодильнику и, раскрыв дверцу, подолгу смотрел на продукты. И хотя он видел свои, теперь регулярно передаваемые женой, тем не менее, он продолжал делать вид, что не может их найти, пока уборщица или нянька не помогали ему.
   Соседи по палате придумали ему кличку, и теперь все звали дядю Колю "Исть-Хочу". потому что он повторял одну и ту же фразу к случаю и без случая, даже жене, навещавшей его раз в неделю. Встречая его в туалете, больные издевались, говоря: "Эй! "Исть-Хочу", давай закурим!" Он делал вид, что не понимает их издёвок, и отзывался на свою кличку, будто бы безо всякой обиды.
   Захватив что-нибудь из небогатой на литературу библиотеки -- коробки со старыми журналами и газетами, -- Николай отправлялся в уборную, медленно делал своё дело и спешил к кровати. Он вкладывал тетрадку, с которой теперь почти не расставался, внутрь журнала и, читая её, одним глазом, другим следил за дверью.
   Если кто-то в шутку спрашивал, о чём "старый" читает, то он отвечал, что читать разучился, и поэтому в журнале ищет только знакомые буквы.
   Однажды санитар привёл Николая в вестибюль, где его ожидала жена.
   -- Исть хочу! -- сказал он, увидев её, и грузно опустился рядом, на медицинскую кушетку.
   -- Коля! Здравствуй! -- услышал он родной голос, откинулся головой, больно ударился затылком о стену, закрыл глаза.
   Санитар, выждал с пол минуты, двинулся прочь, оставив Круглова с женой.
   Они долго сидели молча. Николай открыл глаза, посмотрел кругом и повторил:
   -- Я исть хочу...
   -- Я, Коля, тебе тут принесла много еды,.. -- сказала жена. -- Мне теперь Володя хорошо помогает. -- Мария подняла с пола авоську. -- Но, говорят, тут, очен-но много... Что, мол, тебе нельзя стоко... А Володя обещался приехать уже на днях...
   -- Исть хочу! -- застонал Николай.
   -- А и правда, ты болен, Коля?! -- Мария всхлипнула, утирая глаза рукавом и доставая откуда-то из кармана платок.
   -- Скажи им, дура, что я исть хочу, поняла? -- прохрипел он и вдруг резко поворотившись к жене, посмотрел в глаза. -- Поняла?!
   -- Поняла, Коля... Что?
   -- Смотрють за нами -- вот что... -- прошептал он тихо-тихо, и громко опять:
   --Исть хочу!
   -- Ой! -- она уже не могла вытерпеть, закрыла лицо руками. И подошедший тут же санитар, взял Николая и повёл его по длинному коридору.
   Через две недели Круглова выписывали. Мария расписалась в поручительстве, вышла в вестибюль, где её ожидал сын, высокий, стройный, хорошо одетый мужчина, со светлым лицом и седыми волосами.
   -- Обещались скоро привесть... -- сказала она, подходя к нему. -- Только уж не знаю, как мы таперича с ним будем управляться, с больным-то...
   -- Ничего, мама... -- ответил сын, выделяя "го" в первом слове
   -- "Ничево". -- поправила его она.
   -- Ни-че-во- -- повторил он, улыбаясь.
   Они долго ожидали. Сначала им выдали две авоськи с одеждой и прочей поклажей Николая. Затем в вестибюль вошло несколько человек, в пиджаках, разместились на стульях, развернули газеты. И тогда же вывели Круглова.
   Николай остановился. Мария бросилась к нему.
   -- Коля! Это -- Володя!
   Круглов поднял руки, соединил их перед собой, стал теребить пальцами.
   Сын подошёл, обнял за плечи отца. Николай оборотился, посмотрел на дверь, откуда вышел только что.
   -- Коля! -- Мария взяла его за руку. -- Это же Володя! Разве не узнаёшь?
   Круглов дёрнулся, отступил обратно к двери, взялся за ручку.
   -- Коля! -- Мария последовала за ним.
   -- Папа... -- сказал сын.
   -- Погодь! -- бросила ему через плечо мать, подходя к мужу.
   -- Коля, пойдём со мной домой, милой!
   Он оторвался от двери, поворотился к ней.
   -- Исть хочу... -- сказал он. -- Я исть хочу...
   Слеза потекла у него из левого глаза. Мария сразу же вытерла её своим платком, обняла мужа, повела к выходу. За ними последовал было сын. Но медсестра, всё наблюдавшая, остановила его.
   -- Авоськи-то с вещами возьмите!.. Искать будете потом... Мне они ни к чему...
   Читавшие газеты переглянулись, поднялись, одновременно, следом за иностранцем направились к выходу.
   Откуда-то появился врач.
   -- А всё-таки жалко человека,.. -- прошептала медсестра.
   -- Перестань! -- ответил врач. -- Отработанный материал... Иначе бы не выпустили... Я буду ждать тебя в машине, как всегда...
   Мария усадила Николая в такси сзади и села рядом. Владимир, уложив авоськи в багажник, который неспешно раскрыл таксист, сел впереди.
   Автомобиль тронулся, поехал неспешно под уклон, пропустил трамвай, повернул направо, поехал вдоль трамвайных рельс, снова повернул направо, снова пересёк трамвайные пути, проехал мимо Дома Аспирантов.
   -- А эти, что, с вами? -- спросил таксист, оборачиваясь.
   -- Кто? -- удивилась Мария.
   -- "Волга" чёрная... Не отстаёт... И -- с антенной на крыше...
   -- Энти таперича не отстанут! -- Николай вдруг приподнялся и, не в силах более сдерживаться, обнял сына, как мог, несмотря на мешавшую спинку его сидения и ограниченность пространства. -- Ну! Здравствуй, сынок!
   -- Коля! -- воскликнула Мария. -- А я-то думала, дура, что ты -- больной!

6. КРАСНЫЙ АБАЖУР

  
   Священник ложился спать рано. Он предупредил гостей, что ночью уходит молиться в храм, и что это -- его монашеский обет. Среди книг, что он дал Саше, оказалась "Философия Свободного Духа" Николая Бердяева. Натолкнувшись впервые на этого мыслителя, Саша погрузился в чтение с головою, и обнаружил столько мыслей, созвучных его собственным, и столько неожиданных выводов, до которых он ещё не додумывался, что совсем забыл про свою подругу, задремавшую в кресле, у камина.
   -- До того, как я встретила тебя и Санитара,.. -- вдруг сказала Люда, -- Я и представить себе не могла, что буду тут, в глухом литовском хуторе, у иеромонаха... Ведь, я была совсем другая...
   Саша оторвался от книги. Огонь в камине слегка потрескивал. За окнами было темно. Он взглянул на ручные часы. Было два часа ночи.
   -- Он действительно ушёл в церковь, -- сказала Люда. -- Я слышала.
   -- Да. Он же говорил об этом...
   Люда ничего не ответила, помолчала, и вдруг спросила:
   -- Ты знаешь, как я потеряла девственность?
   Саша ещё был погружён в чтение и не сразу переключился. Он оторвал глаза от книги, взглянул сначала на пламя огня, в камине, потом -- на Люду.
   -- Я познакомилась с одним шведом, ты знаешь... Думала, что женится, заберёт с собой... Но... Какое там! Он был в какой-то командировке целый месяц. Так я у него в номере почти каждый вечер бывала. Он уж от меня не знал, бедный, как отвязаться... Пока, наконец, не сказал, что женат и имеет двух детей. Только я не поверила. И тогда он показал мне фотографии...
   Люда говорила тихо, медленно. Видимо, обстановка располагала её на откровенность. Ей хотелось поделиться своими мыслями, выговориться.
   -- Я тогда долго сама не своя была... -- продолжала Люда. -- А потом он уехал... Я хотела даже покончить собой. Вены резала. Вот! -- Она придвинулась к Сашке, показала шрамы на запястьях.
   -- Только я девственность не с ним потеряла... -- Она снова села поглубже в кресло. Саша сидел за столом, на стуле, неподалёку. Он отодвинул от себя книгу.
   В голове вертелась последняя прочитанная фраза, которую он не успел ещё переварить: "Распятая правда не насилует..."
   -- Сначала тот хмырь Наташку охмурил, -- Людочка как-то пристально смотрела на Сашу. -- Она со мной в общежитии живёт... Мы вместе работаем, ты знаешь... Она в гостинице у него в номере убиралась тогда...
   -- Он, что, тоже иностранец? -- Саша с трудом включался в то, о чём начала рассказывать его спутница.
   -- Нет. Не знаю, кто... Спортсмен какой-то... Тренер...
   Люда помолчала с минуту, потом продолжала:
   -- Так он убедил её, что быть девственной -- плохо. Что это вредно для здоровья... Что она, будто бы, не развивается, как женщина... Что у неё грудь не растёт, как нужно, без этого дела... Нервы -- тоже не в порядке. И тому подобное... И что, кому она такая, мол, нужна... И никто её замуж не возьмёт такую... Так что, кончится, мол, лимит, и -- "пишите письма"... А он, мол, может ей помочь. Он, дескать, опытный мужчина. Сделает всё, как полагается. Даже больно не будет... Говорил, что, девушке очень важно в первый раз -- с опытным партнёром дело иметь. Иначе останется психический след и тому подобное... В общежитии мы с ней заспорили... Помню, потом пришли к нему вдвоём на следующий вечер. Там такой абажур красный был... Он всё говорил-говорил... Только я ему не верила. А Наташка рядом была и тоже слушала. И зачем я тогда пришла туда? Сама не знаю... "Ну, что, говорит он в конце, девчонки? Надумали или нет? Только двух сразу, говорит, не могу. Другой придётся на следующий день. И я согласилась... Не потому, что он убедил... А просто, как будто, назло кому-то. Ведь, когда-то надо же было начать... Наташка ушла, а я осталась...
   Пока Люда рассказывала, Саша едва сдерживал себя, чтобы она не заметила его возбуждения. Рассказ её сильно искушал его.
   -- Людочка! Ты зачем мне это всё рассказываешь? -- прошептал он.
   -- Так... Вот, в камин смотрела... Огонь такой же красный, как тот абажур...
   Она вздохнула.
   -- Ну, а потом уже я в моего шведа втюрилась... А он уехал... И тогда ты появился... Сначала я тебя хотела оженить на себе. А как ты меня с Санитаром познакомил, так я про это совсем забыла. И теперь мне это уже не нужно... Теперь я -- совсем другая... Да и замуж-то мне на самом деле нельзя...
   -- Почему нельзя? -- Саша справился кое как с непроизвольным возбуждением.
   -- Потому! -- грубо сказала Люда. -- Ты не поймёшь! Зачем тебе объяснять!
   -- Почему не пойму?
   -- Нельзя и всё! -- Людочка замолчала. Потом, подумав немного, добавила:
   -- Детей у меня никогда не будет -- вот что! У меня, вроде как, рак матки. Вот! Понял?!
   -- Нет... Правда? -- Саша просто опешил от такого потока откровенности. -- А вылечиться нельзя?
   -- Нет... -- печально прошептала Людочка. -- Я уже замуж никогда не выйду. Поскорее бы в Москву! Я так хочу увидеть Санитара! А тебе меня не понять! Ты, ведь, никого никогда не любил!
   -- Откуда ты знаешь?! Я тоже хочу в Москву! Я только ради тебя поехал в эту даль. И ещё -- чтобы развеяться. Потому что я Ольгу люблю. А Санитар против этого. Он нарочно меня заслал сюда, как отчим Гамлета, от греха подальше... Но ничего! Я вернусь -- и тогда он узнает!
   -- Что узнает? Ты, правда, влюблён? А я-то думаю, почему ты всё время такой... Только ты Санитара не тронь! Что ты хочешь сделать?
   -- Не скажу. Он нарочно тебя заслал со мной.
   -- Ах, вот как! Ну и глупый же ты! Я бы сказала тебе всё, но не могу...
   Люда поднялась из кресла, вышла из комнаты, и Саша услышал, как в другой комнате заскрипели пружины на диване.
   Посидев некоторое время за столом, он попробовал вернуться к чтению. Глаза его натолкнулись на фразу: "Свобода привела меня к любви и любовь сделала меня свободной". Повторяя про себя прочитанные слова и пытаясь проникнуть в их смысл в том контексте, который открыл ему Бердяев, Саша вышел на улицу, сходил в туалет, вернулся в дом. Проходя мимо дивана, где лежала Людочка, он подумал: "Несчастная! Сама себе жизнь испортила... И до чего ж всё типично! Будто б я где-то уже слышал о подобном. Что же вы все так падки до иностранцев?"..
   Ему стало тошно. Он прилёг на диван в каминной комнате. Огонь медленно догорал.
   "Вот она, свобода, о которой пишет Бердяев". -- продолжал он рассуждать. -- "Надо через эту свободу изжить зло. Потому что зло находится в свободе. Но без свободы нет и добра. Совершенное добро может быть достигнуто через свободу, через преодоление зла свободы... Я никогда не думал о том, что понятие свободы так многолико и неоднозначно... Как это относится ко мне лично, к моей судьбе?... Она, Людочка, возможно преодолела зло через познание зла, через искушения и грех... А я? Я вовсе не готов к обету, что взял на себя... Ведь, меня тянет к Оле. Я хочу быть с нею. Значит, я не изжил в себе этого... Чего "этого"? Страсти? Или любви? Или свободы?.. Но любовь -- это совершенство, это -- Бог... Это -- истинная свобода... "Свобода привела меня к любви... И любовь сделала меня свободным"... Значит, нельзя любовь изживать, как зло. Наоборот, через любовь достигается совершенство. И ведь разве не ради совершенства принимаются обеты и делается всё лучшее? Почему Людочка в своей любви не достигла совершенства? Видимо, потому, что место подлинной любви заняла похоть плоти... И теперь она преодолела это! Может, теперь она открыта даже для большей любви -- духовной, любви без расчёта на выгоду... Любви ради любви... Просто любви... А так ли у меня с Олей? Конечно, я хотел бы близости с ней. Но всё же, главное совсем не в этом. Ведь, я испытывал экстаз только от того, что был с нею рядом. Мне этого вполне достаточно. Это ли не совершенная любовь? Что может быть чище и лучше такой любви?.. Выше может быть, конечно, жертвенная любовь... Но разве не готов я пожертвовать всем ради Ольги? Я... готов... Да... Я готов..."
   Придя к этой логической точке, юный мыслитель успокоился, глаза его сомкнулись, он уснул.
   За окном светало.
   В дом вошёл патер, сразу прошёл к себе в комнату, чтобы поспать два часа.
  
   Они возвращались в Москву снова ночным поездом. Люда спала на второй полке. Сашке места не было. И он забрался на багажную полку. Матрацев в общем вагоне не было. Голове мешала толстая труба, в пыльном утеплителе, укорачивая и без того короткую полку своим объёмом. Он подложил под голову локоть, попробовал уснуть...
   Патер был так сильно занят, что уделил молодым людям очень мало внимания: всего три медитации. Всё остальное время он работал на дворе с каким-то литовцем: таскал брёвна, стучал молотком в мастерской, изготавливая подсвечники, уходил в храм для треб, когда приходили какие-то люди, куда-то надолго уезжал на телеге, возвращался, что-то съедал, приготовленное его привратницей -- старухой, жившей где-то в пристройке, по соседству, уходил спать, уединялся несколько раз в церкви.
   Днём молодёжь гуляла по окрестностям... Перейдя через овраг, они посетили очень прилизанное сельское кладбище, с резными деревянными национальными фигурами, видимо, традиционно языческими.
   "И когда у него на всё хватает времени?" -- задавал себе всё тот же вопрос Сашка. -- "Неужели жёсткой организацией своей жизни можно получить удовлетворение от такого ремесленного творчества?"
   Они с Людой осматривали кладбище... Фигурка Девы Марии, святого Йонаса, выкрашенные в яркие цвета, резные столбики, с латунными солнышками, -- всё это чем-то напоминало русскую хохлому, которая Саше не нравилась, как нечто рудиментарное, не имеющая под собою смысла, застывшая традиционная форма без содержания...
   Они прошли по живописному лугу, вдоль ручья, под обрывом, обошли вокруг весь посёлок. Хотели найти какой-нибудь сельмаг, но такого здесь и в помине не было.
   "Вот глушь несусветная!" -- подумал Саша. Что-то в этой глуши было одновременно очаровательное, но и отталкивающее: бытовщина довлела над экзотикой. -- "Видимо, в своём ремесленном творчестве он спасается от быта". -- рассуждал юноша. -- "Для настоящего творчества не остаётся места... Примитивность предметного окружения, с одной стороны создаёт ясность для мысли; с другой же стороны ограничивает мышление, низводит до утилитаризма..."
  
   "Не знаю, как насчёт духовности и религиозности". -- думал Саша, поворачиваясь на полке и подсовывая под голову другую руку, -- "Возможно, для того, чтобы стать святым -- там, в глуши, самое подходящее место... Однако, правильно ли это? Или только со стороны возможно так рассуждать? А он живёт себе, так же, как тот хуторянин, что ковырялся под забором и не хотел меня понимать..."
   "Конечно, это его родина". -- продолжал рассуждать Сашка, -- "И это -- его судьба... Он честно выполняет своё призвание... И в этом он свят... Поэтому к нему едут люди, чтобы посмотреть, как на достопримечательность... И ведь, наверное, он это понимает... Ведь, многое создано напоказ, как в музее... Тогда где же суть? Где та экзистенция, о которой говорит Бердяев?.. Надо же такому случиться: в таком захолустье я обнаружил для себя нечто: "Философию Свободного Духа"! Содержание абсолютно противоположное форме и быту, в которых эта книга неизвестно как оказалась... Кто-то, видно, хотел патеру что-то сказать этой книгой... Но его дух не воспринял творческой религиозности русского философа... Или он просто его не понял?.."
  
   Он вспомнил, что гуляя, они далеко ушли от посёлка. И на обратном пути их подвёз на телеге какой-то пьяный беззубый мужик. Мужик поглядывал на Люду, и матерился по-русски. Обитые железным обручем колёса телеги подскакивали на булыжниках, которыми, будто специально, вопреки здравому смыслу, была посыпана хорошо укатанная дорога. От такой езды мозг внутри черепной коробки трясло вверх и вниз, и разговаривать было опасно, потому что можно было нечаянно откусить себе язык.
   Пьяному же мужику всё было ни по чём. Он что-то говорил по-литовски, понукал вонючую лошадь. И хотя ехали лишь немногим быстрее, чем шли до того, тем не менее, путникам не хотелось отказываться от услуги мужика и экзотики езды, далёкой от поэзии...
   Много позже, читая Пастернака, Сашка подметил, что художник тоже, наверное, ездил на телеге по такой же дороге и вовсе не из головы взял аналогичный эпизод в своём известном романе.
  
   Поезд стучал колёсами, покрывая километры, и Москва становилась всё ближе и ближе, а мысль будто бы отторгалась городом от экзотического хутора всё более и более. И вот, она уже перепрыгнула в Каунас, куда Саша с Людой вчера вернулись от патера на том же автобусе и остановились у одной литовской полячки, старой девы, по имени пани Ванда, адресом которой их снабдил Санитар.
   К удивлению Саши в доме пани Ванды проживал Анатолий. Оказывается, он бросил Завод, оставил Соню ради высокой цели: переехав в Каунас, он усиленно готовился для поступления в Рижскую Духовную Семинарию. Его комната, которую пани Ванда сдавала ему бесплатно, была завалена богословской литературой. По-видимому, в Каунасе он нашёл круг единомышленников, и его хозяйка, будучи одной из них, служила ему, чем могла, подобно Марфе.
   Люда была очень удивлена тому, что Саша был знаком с Анатолием. На её лице он заметил даже некий знак уважения за это. Ему было немного смешно, что такие внешние обстоятельства могут так сильно воздействовать на людей, как она.
   "Что это?" -- спрашивал он себя, ворочаясь на полке. -- "Знак власти? Восхищение перед тем, что у меня есть какие-то тайные знакомства с людьми, из других городов. Если оказавшись случайно, где-то в Литве, я вдруг встречаю знакомого человека, который живёт чуть ли не на полулегальном положении и готовится стать священником, то, наверное, у меня ещё много подобных связей... Не подобно ли это тому же восхищению перед "запретным плодом". что испытывала она от связи со шведом? Не этим ли самым "тайным" и "неопределённым" восхитился и я, вступив в Орден? Как легко, однако, можно манипулировать людьми, используя случай, иезуитскую мысленную оговорку, двусмысленность, рассчитывая на то, что человек поверит в большее, чем есть на самом деле, привяжется к тебе, станет слушаться, подчиняться, исполнять твою волю..."
   Среди литературы у Анатолия оказалась ксерокопия перевода книги Дейла Карнеги, с грифом: "Для внутреннего пользования партийными и руководящими работниками". Книга называлась: "Как приобретать друзей и оказывать влияние на людей". За ночь Саша прочёл её и для памяти даже сделал выписки тезисов.
   А утром проверил один из трюков американца на Людочке.
   Обычно, она начинала спорить, когда Саша делал ей какое-либо замечание. А он чувствовал себя вправе делать ей нравоучения, полагая, что в этом-то как раз и заключается его миссия, на которую его послал Санитар в путешествие с неофиткой: учить её: "как надо". К тому же она часто раздражала его своими "нелогичными". как ему казалось, поступками и манерой поведения.
   И вот, наутро, он вошёл к ней в комнату, чтобы разбудить, и увидел, что девушка уже проснулась, но лежала в постели и читала Новый Завет.
   Он хотел было выдать целую тираду: "Нас ждёт пани Ванда на кухне. Ты же знаешь, что должна придти какая-то девушка, которая поведёт нас на экскурсию по Каунасу. Анатолий тоже уже на кухне. Почему ты ещё в постели? Вставай быстрее!"
   Но вспомнив прочитанную книгу Карнеги, он быстро выбрал способ правильного воздействия на свою подопечную...
   -- Ты знаешь, Люда, -- сказал Саша, улыбаясь, впрочем кривой усмешкой -- зная, что используя "трюк". поступает не совсем честно -- До того, как я встретил Санитара, я был очень не собранным, неряшливым и ленивым. Я всех раздражал. Особенно моих родителей. Но теперь я стараюсь быть более логичным, думать больше о других людях...
   Людочка вперилась в Сашку взглядом, не понимая, к чему он клонит.
   -- Там пани Ванда и Анатолий, на кухне, ждут девушку, которая поведёт нас с тобою на экскурсию в Каунас...
   Саша ожидал, что Люда ответит: "Скажи им, чтобы меня не ждали. Я приду позже".
   Вместо этого Людочка вскочила с постели, сбросив с себя одеяло, но опомнившись, что оказалась перед своим наставником в одном нижнем белье, схватила назад одеяло и, прикрываясь им, тихо прошептала:
   -- Я сейчас... Я иду...
   Саша вышел из комнаты, потрясённый действием первого пришедшего ему на ум приёма, выхваченного из прочитанной книги.
   "Я, ведь, использовал трюк!" -- подумал он. -- "Это -- нехорошо... Ведь я добился цели, того, что хотел. Я подавил право на свободу, применив приём, работающий на подсознательном уровне..."
  
   "Нет... Я больше не буду так поступать с другими..." -- подумал он, переворачиваясь на другой бок и подкладывая другой локоть под голову. -- "Потому что не хотел бы, чтобы так поступали со мной... Но зато теперь я буду знать, когда другие используют эти трюки в своих целях... И хотя в книге той сказано, будто это -- не набор трюков, а "новый и целостный образ жизни и поведения", мне такой стиль поведения неприятен... Не напрягай меня напрасно, -- скажу я такому "трюкачу", что начнёт со мной игру по Карнеги, -- Я не собираюсь гадать, "целостный" ли то у тебя "новый образ жизни" или тебе просто от меня что-то нужно... А скажи, друг, прямо: что так и что не так... "
  
   Во время завтрака, действительно, пришла молодая красивая девушка, с полной корзиной овощей для пани Ванды, одетая в лёгкое красное платье. Анатолий воспользовался случаем и удалился к своим книгам: времени до предстоящих экзаменов оставалось не очень много. А Саша, в сопровождении двух молодых дам вышел из дому.
   Девушку звали тоже Олей!
   "Сколько же Олей кругом!" -- подумал Саша. -- "Только я, упрямый козёл, влюблён в одну..."
   И новая Оля чем-то Саше не понравилась. Как ему показалось, несмотря на усталость, она неестественно и постоянно улыбалась, будто, следовала руководству Карнеги, в котором он призывал: "Улыбайтесь -- и вы расположите к себе вашего собеседника". Будто бы через силу, по обязанности, и, наверное, как и Саша в этом путешествии, она выполняла чьё-то поручение, может быть, считая его своим "христианским долгом" -- показать двум москвичам-бездельникам свой город.
   Оля была русская. Говорила по-русски очень правильно, с литовским акцентом. Её отец был каким-то советским военным должностным лицом. Она родилась в Литве, закончила школу, медицинское училище, недавно поступила работать в госпиталь, где часто дежурила по ночам, познакомилась с верующей молодёжью, сама уверовала, вступила с родителями в конфликт, ушла из дома...
   Они доехали на автобусе до центра города.
   -- Я поведу вас в музей Чюрлёниса! -- объявила девушка. -- Это мой любимый художник!
   И Саша заметил, что улыбка, на её лице, будто, стёрла всю усталость, с которой она пришла в дом пани Ванды.
   -- "Я поведу тебя в музей, сказала мне сестра," -- съехидничала Людочка, процитировав советского поэта, из детского школьного учебника, когда Оля прошла вперёд по тротуару несколько шагов и не могла её услышать.
   -- А что это за музей? -- поинтересовался Саша, догоняя Ольгу и не обращая внимания на Люду.
   -- Ты не знаешь?! -- удивилась девушка. -- Это известный литовский художник.
   Хотя Саша, как и Люда, не любил никаких музеев, тем не менее, полагаясь на своего гида, он последовал за Олей.
   Они вышли на площадь, где перед зданием музея возвышалась современная конструкция, из бетона, с колоколами разных размеров.
   -- Эти колокола подсоединены к клавишам, -- стала объяснять Оля. -- И на них исполняют музыку Чюрлёниса, которую он специально написал для колоколов.
   -- Ты же сказала, что он -- художник! -- Люда совершенно не испытывала желания идти в музей. Да и Оля ей не нравилась из-за какой-то бессознательной женской ревности.
   -- Да! -- Оля как-то высокомерно взглянула на неё, словно чувствуя перед собою слабую соперницу. -- Чюрлёнис есть художник в самом широком смысле.
   Они вошли в необычное современное здание... Посетителей было достаточно много. Молодые люди поднялись по лестнице, стали ходить по залам, с полотнами картин. В какой-то боковой комнате Люда увидела людей, с наушниками на головах и спросила, что они слушают.
   -- Как что! Они музыку Чюрлёниса слушают, -- объяснила Оля.
   -- Ну, тогда я тоже пойду послушаю..
   Людочка шагнула в сторону.
   -- Людочка! -- обратился ей вслед Саша. -- Ты только не потеряй нас!
   -- В случае чего, встретимся у входа! -- добавила Оля громко, так, чтобы девушка их услышала.
   Люда как-то поворотила на бок голову, ничего не ответила и вошла в комнату-студию...
   -- А это полотно Чюрлёниса -- самое загадочное! -- заметила Оля, указывая на одну из картин, когда они с Сашей вошли в следующий зал. -- Смотри! Видишь: под гребнем волны -- инициалы художника, едва различимые...
   -- Да... -- Саша всмотрелся в картину и действительно сумел различить две буквы.
   -- Ведь Чюрлёнис утонул... Точнее, он сам утопился...
   -- Правда? Почему?
   -- Многие великие люди умирают раньше времени или кончают собой, разве ты не знаешь?
   Саше не понравилось такое обобщение. Но спорить он не стал, чувствуя своё невежество в области искусства, истории и культуры вообще, к которым он тянулся, но, как ему казалось, пока вместить и разложить по полкам своего сознания был не в состоянии.
   -- Мне кажется, -- продолжала девушка, -- Он предчувствовал это... Он очень любил море... Видишь, -- она обвела взглядом зал, -- Как много картин посвящённых морю! У него есть даже симфония. Называется "Поэма Моря". Он, как бы, растворил своё творчество и самого себя в море... Представляешь? Сначала растворился духовно, а потом и физически...
   Они ещё долго бродили по музею, переходя из зала в зал. Где-то внизу, у выхода, Оля купила пластинку с "Поэмой Моря" и "Поэмой Леса".
   -- Это тебе! -- сказала она протягивая Саше конверт с пластинкой...
  
   Вспомнив о Людочке, они вернулись в комнату-студию. Но девушки там не было. Они начали её всюду искать, пока не догадались снова спуститься вниз, к выходу. Но и там её не было. Они ещё прождали её некоторое время. Саша снова обошёл все залы музея, вернулся к Оле.
   -- Наверное, она давно вернулась в пани Ванде, -- предположила Оля.
   -- Я не знаю... -- Саша, действительно, не мог понять, что случилось. -- Она очень взбалмошная. Иногда на неё что-то находит такое...
   -- А кто она тебе? -- Оля пристально посмотрела Саше в глаза. -- По вам не видно, что вы -- влюблённые.
   Саша улыбнулся.
   -- Я -- её крёстный отец. -- Ты знаешь, кто такой Санитар?
   -- Нет...
   Саша был удивлён. Он подумал, что Анатолий и пани Ванда должны были контактировать только с теми, кто так или иначе был связан с Санитаром. И если это не так, то почему они не предупредили его, что с Ольгой следует быть осторожным, не говорить обо всём, или, по крайней мере, о Санитаре.
   "Или здесь, в Литве," -- думал Саша, -- "Такие предосторожности излишни, а может быть даже вовсе не нужны?.."
   Саша задумался, молча смотрел через площадь, на здание Радиозавода...
   "И тут тоже Завод,.. -- будто помимо своей воли и, как бы, с юмором продолжал он размышлять. -- "Если он и тут тоже,... тадыть нужна конспирация... Иначе дядя Коля перебьёт кайлом ноги... А если, наоборот, она тут не нужна , то и там тоже -- не обязательна... Зачем же она нужна ему, Санитару?..
   -- Кто же он такой, этот Санитар? -- переспросила Оля, отрывая Сашу от мыслей.
   -- Он послал меня с Людочкой в эту поездку, чтобы я показал ей, как живут верующие христиане на Западе, чтобы это на неё подействовало и чтобы она побыстрее выбросила из своей головы дурь. Она, ведь, только недавно обратилась.
   -- А ты? Ты -- давно?
   -- Как сказать? -- Саша задумался. -- Немного больше года, если считать формальное воцерковление.
   -- Ты знаешь, тут в одном селе, -- вдруг как-то возбуждённо начала говорить Оля. -- Одной женщине является Богородица. Её пытались лечить. Держали на лекарствах в психиатрической больнице, но когда выпускали, то Богородица снова ей являлась. Там, у себя дома, в одном хуторе, она такой алтарь сделала. К ней люди едут со всех концов Литвы. И власти ничего не могут поделать. Хочешь, съездим туда?
   Девушка выпалила всё это на одном дыхании. Глаза её горели каким-то блеском, стали совсем другими, нежели были утром.
   -- Хорошо... Только как же быть с Людой?
   -- Ничего с ней не будет! Тут всего-то один автобус до пани Ванды. Она, наверное, уже давно там! -- И подхватив Сашу под руку, девушка потащила Сашу куда-то через площадь, к автобусной остановке.
   Они вышли на конечной остановке, у самой черты города, направились по шоссе, пробуя остановить попутную машину. Очень скоро их "подхватил" какой-то пожилой литовец, на "Жигулях". Оказавшись в автомобиле, Оля что-то спросила у него по-литовски, о чём-то поговорила, по всей видимости, ради приличия.
   Они сидели сзади. Теперь, благодаря "балласту". состоявшему из двух пассажиров -- Сашки и Ольги -- автомобиль, набрав приличную скорость, хорошо держался на трассе.
   -- У вас хорошие дороги в Литве, -- заметил Саша, обращаясь неизвестно к кому.
   -- У нас всё хорошее! -- нейтрально ответил водитель.
   Ольга прильнула к Сашиному уху и тихо прошептала:
   -- Я сказала, что ты -- мой брат, из Москвы...
   -- Вы, наверное, едите в... -- шофёр назвал что-то по-литовски. -- Так ведь?
   -- Да... -- ответила Оля. -- А как вы догадались?
   -- Я в райкоме партии работаю, -- ответил водитель. -- Честно вам скажу... Конечно, я -- крещёный, и детей своих крестил... Таков у нас на Литве обычай, традиция... Хотя это мне и не полагается по должности... И всё же, я вам скажу: в Бога я не верю! Вот так! И что вы думаете, действительно, Богородицу там увидеть? Нет... Ничего вы там не увидите кроме больной женщины...
   -- Есть определённые лица, -- продолжал он некоторое время спустя, -- Которые заинтересованы разогревать эти суеверия... Не попадайтесь на их удочку... Вы ещё молоды... Не тратьте зря своё драгоценное время... Вот вам мой совет...
   Больше за всю дорогу он ничего не сказал. Да и путники, не решаясь спорить, тоже притихли, сидели молча, наблюдая пейзажи, разворачивавшиеся перед ними, и лишь изредка, тайком, поглядывали друг на друга.
   "Если б я не был влюблён!" -- думал Саша. -- "Или если б со мной была она, другая Оля... Что же это за наваждение такое!"
   Он почувствовал вдруг какое-то блаженство, растекавшееся в груди. Полотна картин Чюрлёниса, так похожие на то, что он видел сейчас за окном, поэзия, переданная в них художником, фрагмент симфонической музыки, что он услышал в музыкальной студии, когда заходил туда в поисках Людочки; и эта девушка в лёгком красном платье, "с волосами цвета льна". с ярким блеском оживших глаз, с экзотическим акцентом речи, сидевшая рядом и вдруг неожиданно как, будто, сама собою появившаяся в его судьбе вопреки тому, что в его сердце проистекала невыносимая борьба тоски и жажды жизни, -- всё это привело юношу в состояние экстаза...
   Впрочем, экстаз длился лишь одно мгновение, -- прихлынул к сердцу, а в другое мгновение расчётливый мозг, испугавшись чего-то, непроизвольно подавил зарождавшееся чувство.
   "Ты не можешь в неё влюбляться!" -- сказал он Сашке -- "Ты больше не должен хотеть влюбляться!".
   И всё же это мгновение было таким долгим, что многие годы спустя, слушая ли музыку Чюрлёниса, глядя ли на конверт пластинки, с репродукцией его картины -- той самой, где морская волна готова вот-вот захлестнуть инициалы художника, -- увидев ли ландшафт, чем-то напоминающий литовский, -- Саша всегда вспоминал яркое солнце, мелькающие за окном поля, одинокие хутора с амбарами и мельницами, и -- лёгкое красное платье незнакомой доброй и отзывчивой девушки, словно и по сей день, такой же юной и красивой, сидящей с ним рядом и, как ангел-хранитель, везущей куда-то, чтобы поделиться с ним большой радостью, открывшейся ей когда-то и, наверное, тоже неожиданно...
   Он не выдержал прикоснулся было к её руке, но подумал, что, наверное, она отдёрнет руку и отодвинется. А девушка продолжала сидеть рядом и, напротив, коснулась своим плечом его плеча.
   -- У тебя красивое платье, -- тихо сказал Саша, боясь, что водитель услышит.
   Она не успела ничего ответить, потому что машина затормозила, сворачивая с шоссе на пыльную просёлочную дорогу, по которой они потом ехали ещё, наверное, целые пол часа. Водитель подвёз их к самому месту назначения.
   -- Я еду в Вильнюс, -- сказал он, прощаясь. -- Могу заехать на обратном пути. Это будет через несколько часов.
   -- Спасибо вам большое, -- благодарил Саша, выходя из машины. -- Я даже не знаю, как вас благодарить...
   -- Мне денег не нужно, -- пояснил водитель. -- Всё равно буду возвращаться. Вы не подумайте, что если партийный, так обязательно хочет чего-то...
   -- Ачю, -- скромно поблагодарила Оля по-литовски, вышла следом за Сашей.
   Автомобиль развернулся и запылил в обратном направлении, оставив молодых людей неподалёку от какого-то деревенского дома, к которому они и направились...
   Как и обещал, водитель заехал за ними через несколько часов. Уже смеркалось. Саша очень устал от болтовни женщины, которая рассказывала о своих видениях по-литовски. Оля переводила на русский, хотя всё было об одном и том же...
   Какой-то столп света, запечатлённый даже на фото... Саша рассматривал фотографию, но ничего особенного, кроме белой полосы от некачественной проявки, не увидел... Якобы этот свет сходил с неба и падал как раз на то место, где во время войны был убит какой-то солдат... Женщина повела молодых людей за дом, к полю, указала на деревянный крест в земле, обложенный цветами... Тут, оказывается, и было явление самой Богородицы. Потом она привела молодёжь в импровизированную часовню -- бывший хлев, с низким потолком, где, находился самодельный алтарь, заваленный цветами. Повсюду горели свечи так, что оставлять их без присмотра было бы весьма опасно. Вот, собственно, и все, за исключением намёка на пожертвование, которым никто не гнушается, оттого, мол, тут столько цветов и свечей, которые служат во славу Пресвятой Девы...
   У Саши почти не было денег. Он отдал женщине пять рублей, поспешил выйти наружу. Болела голова. И то чувство экстаза, что он испытал раньше, теперь, казалось, не было реальным и быть не могло оттого, что навалилась усталость и даже депрессия, будто, кто-то высосал из него все силы. И преодолеть это состояние было так трудно, что даже присутствие девушки, которое ранее радовало, теперь было в тягость.
   Он был рад, когда они доехали до города. Водитель, наверное, тоже был утомлён и не повёз их, как днём, до самого места назначения, а выпустил где-то в удобном для всех месте, так что из-за позднего часа пришлось взять такси.
   "Я даже не решился спросить у неё адрес," -- подумал Саша и начал слезать с полки.
   Поезд раскачивало из сторону в сторону. В вагоне было тихо. Саша двинулся по коридору в сторону туалета.
   "Литовские националисты на День Победы обещали убивать всякого, кто будет носить одежду красного цвета," -- вспомнил он слова Оли, когда они подъезжали в такси к её дому.
   -- Почему же ты носишь красное платье? -- спросил он. Но девушка ничего не ответила. Лишь положила руку на его руку. И держала до тех пор, пока машина не остановилась.
   "Надо будет написать Анатолию и попросить Олин адрес..." -- решил он, -- "Или послать письмо на адрес пани Ванды для Оли..."
   Саша вернулся в купе. От мысли, что не всё потеряно, как-то сделалось легче. Он забрался опять на свою полку...
   Когда она вышла из такси, он просто сказал:
   -- До свидания, Оля...
   Испытывая усталость, он даже не нашёл никаких больше слов. Хотелось поскорее оказаться в постели и забыться. Назвав таксисту другой адрес, Саша со страхом взглянул на счётчик. Там было всего-то каких-то шестьдесят копеек. А в кармане оставалось чуть больше одного рубля, и то мелочью.
   Чтобы уточнить, хватит ли денег, Саша тихонько стал подсчитывать монеты на ощупь. Ему не хотелось, чтобы водитель заметил это. Но мелочь звенела, как ни пытался он быть осторожным.. Узнав улицу, где жила пани Ванда и убедившись, что на счётчике уже около рубля, Саша попросил остановить машину, протянул всю мелочь, сколько у него было.
   -- Сосчитал?! -- сказал шофёр презрительно и, взяв деньги, швырнул куда-то вниз, на пол.
   -- Там должно быть больше рубля, -- сказал Саша.
   Он хотел добавить: "У меня больше нет". -- но вместо этого вышел прочь.
   "Да, кто он такой, чтобы ещё оправдываться!" -- с горечью думал он, шагая по ночной улице и вглядываясь в дома
   "Было просто неразумно ехать в такую даль!" -- думал он, залезая под одеяло, оказавшись в гостеприимном доме пани Ванды.. -- "Оля положилась на меня... Наверное, у них в Литве люди всегда при деньгах... А у меня в кармане -- "кот наплакал". .. Придётся у Анатолия занимать на обратный билет..."
   От боковой качки вагон скрипел. Казалось, что совсем ничего ему не стоит взять и завалиться на бок и увлечь за собою под откос весь состав...
   "А я, мальчишка, полагался на неё... Что было б, если добрый партиец не подвёз бы назад?.. Или потребовал бы денег..."
   На следующий день они собирались уехать с утра. Попрощавшись с гостеприимными хозяевами, Саша и Люда отправились на вокзал. Билеты удалось купить лишь на ночной поезд. Людочка злилась на Сашку, несмотря на то, что он рассказал ей всё, как было, и даже выразил сожаление, что она не поехала с ними.
   -- Если б я не смоталась от вас, вы бы вообще никуда не поехали! -- воскликнула Людочка, выхватила у Сашки свой билет и, как иногда бывало раньше, что-то проговорила по-шведски, зашагал прочь. В своё время девушка приобрела шведский разговорник и проштудировала его от корки до корки.
   Оставшись один, Саша отправился в город. Без копейки в кармане он целый день болтался по улицам, "исколесил" их вдоль и поперёк, посетил все встречные церкви, дошёл до самого Немана, сел отдохнуть на каменной набережной, свесив ноги над водою...
   Возвращаться в Москву не хотелось.
   "Вот бы остаться тут навсегда!" -- подумал он, глядя на воду.
   Он вытащил из кармана билет на московский поезд, посмотрел на свет пробитую мелкими дырками дату.
   "Взять и бросить в воду... Пусть едет одна... Вот будет номер!.."
   Вместо этого он вытащил из кармана полоску старых автобусных билетов, надорвал два их края до середины и, перекрутив, получил подобие греческой буквы "Альфа".
   "Интересно, можно ли так же легко сделать и "Омегу"?" -- подумал он.
   Неожиданно порыв ветра выхватил у него из рук бумажку и она закружилась в воздухе вокруг своей оси, превратившись в живое трепещущее существо, которое полетело над водою и скоро совсем скрылось от Сашиного взора...
   Вечерело...
   Он отыскал "пятачок". который с Москвы ещё сберёг для проезда на метро, бросил в реку.
   Помедлив немного, отправился к вокзалу...
   Зашумели просыпающиеся пассажиры...
   Он открыл глаза...
   Было утро.
   Поезд подъезжал к Москве.
  

7. "БЕЛАЯ ВОРОНА"

  
   Шёл мокрый снег. Был конец февраля. На голом дереве сидела голодная ворона. Она думала...
   Неверно считать, что животные совсем не думают. Они не думают человеческими словами, потому что не знают их, но думают своими, в данном случае, вороньими мыслями.
   То, что чувствовала ворона в своих мыслях, можно перевести так: "Что это все ищут? Зачем им это надо? Пищу ищут. Ради одной пищи и живут. И нет им покоя. Только и знают, что набить брюхо. И так всю жизнь..."
   Внизу, на слежавшемся снегу, толкались воробьи вокруг куска хлеба, брошенного кем-то из окна. Воробьёв было много...
   "Махонькие". -- подумала ворона и пересела на ветку потолще, потому что подул ветер. -- "Много ли им надо? Не то, что нам, воронам, мне... Я -- такая крупная... Сколько съесть нужно, чтобы не быть голодной!.."
   "Подлететь, схватить кусок -- и снова -- на ветку". -- продолжала думать ворона, -- "Правда, этого будет мало, но потом ещё где-нибудь увижу..."
   Было лень изменять положение; так хорошо было сидеть на ветке и смотреть на всё сверху, -- потому ещё, что ей нравились эти суетливые воробышки, нравилось слушать их чириканье. Доброе тоскливое чувство испытывала ворона к этому не знающему, зачем существует, птичьему люду. И ей стало их жалко.
   Задул ветер. Снег сделался сухим, стал попадать в глаза. По небу быстро перемещались тучи. Похолодало.
   Несчастье... Везде чувствовалось несчастье. Потому что над всей природой изогнулся абстрактный вопросительный знак.
   Нельзя было увеличивать несчастье. И вороне не захотелось лишать маленьких птах радости -- куска хлеба, через который они видели смысл жизни.
   Она взмахнула крыльями, задев за ветку и, хлопнув нечаянно себя по телу несколько раз на подъёме, закричала, закаркала, улетая прочь, развевая тоску потоком встречного, с колким снегом, воздуха.
   Было утро. По улицам бежали машины и люди. Люди ёжились, замедляли бег и смотрели под ноги, чтобы не поскользнуться. Они лезли в квадратные дыры, в земле, и тут же вылезали и, казалось, вылезали другими; пропадали в домах, где зажигался свет и начиналась какая-то возня.
   Людей было много.

8. ВОЗВРАЩЕНИЕ

  
   Сашка посмотрел вниз. Убедился, что там никого нет, стал слезать.
   Люда спала, прикрыв от света своими рыжими волосами глаза. Он тронул её за плечо, чтобы разбудить, и направился к тамбуру, чтобы занять очередь в туалет
   По прибытии в Москву Людочка всё ещё злилась на Сашу и разговаривать с ним не желала. Они молча дошли до метро, и Саша, вспомнив об отсутствии денег, остановился. Людочка смешалась с толпой людей, исчезла из виду. Чтобы добраться до дому, пришлось ехать "зайцем" на трёх автобусах.
   Было воскресенье, 8 мая, воздух -- свежий и чистый, утро лишь вступало в свои права. Подходя к дому, он встретил бывшую одноклассницу, Лену, его первую любовь, из-за которой бросил девятый класс и ушёл в ПТУ.
   -- Здравствуй! -- сказал он.
   Девушка вздёрнула носик, отвернулась, прошла мимо, ничего не ответив.
   Что-то шершавое повернулось в его душе, возбуждая забытую боль. Он уже справился с нею, подавив спасительным грузом лет, что прошли после разрыва со школой. Саша вошёл в свой подъезд, стал подниматься по ступенькам на четвёртый этаж.
   "Сколько прошло времени, как я бросил школу?" -- стал вспоминать он. -- "73-й, 74-й..." -- Он загнул все пальцы на левой руке. -- "Наверное, она учится в каком-нибудь вузе... Ведь, она была отличницей в школе... Не то, что я, ПТУ-шник..."
  
   И тут он вспомнил об идее организации религиозного "Университета"...
  
   "Сейчас помоюсь, поем, возьму у матери денег на метро и поеду в костёл... Там будет Санитар и..." -- Сердце у него подпрыгнуло. Он подумал, что может встретить Олю. Его поездка, действительно, произвела какой-то сдвиг в его сознании: он почти не вспоминал об Ольге уже несколько дней подряд. -- "Этого-то как раз он и хотел!" -- с горечью подумал Саша. -- "Но не тут-то было! Я покажу им, что такое настоящая любовь!"
   Он поднялся на второй этаж, заглянул в почтовый ящик своей квартиры. Там ничего не было. Поднимаясь дальше, снова вспомнил о своей школьной любви...
   Как много лет он любил эту гордую девочку! Чего только он ни делал, чтобы завоевать её сердце: стоял под её окнами, ждал часами у подъезда, не сводил глаз во время уроков, писал послания в стихах... Но всё отвергалось... Она проходила мимо, не замечала его, швыряла скомканные стихи в лицо, пока однажды...
   Это было в восьмом классе, когда он совсем уже сходил от неё с ума... Она вдруг обратила на него внимание. Как-то неожиданно для неё самой в душе вспыхнуло ответное чувство, будто бы он, наконец, достучался до её сердца. Она пришла на школьный вечер с новой причёской. Саша в первый миг, даже не узнал её, а встретив её гордый взгляд, ответил таким же образом. Это, видимо, сильно задело девочку, и чувство её усилилось..
   Он танцевал с нею всего один раз в тот вечер. А потом она исчезла. Может быть убежала и ждала его где-нибудь? Или испугалась того, что с нею происходило, и поспешила домой? Он ждал, когда она появится. Но её не было, и не было...
   А на другой день, во время уроков, встречаясь с нею взглядом, он видел, что она испытывает то же, что и он! Возликовав в глубине своего сердца, он опустил в её почтовый ящик ещё одно письмо со стихами...
   Может быть, она ждала от него более решительных действий? Но уже слишком долго длился его роман... Он привык к тому чувству постоянного счастья, что испытывал, будучи просто вблизи от неё каждый день, сначала, до самого шестого класса -- за одной партой, потом -- просто в одном классе, хотя и за разными партами... Теперь... Теперь, когда следовало бы признаться ей в своей любви открыто, он ничего не предпринимал серьёзного. Разве лишь звонил по телефону, чтобы услышать её голос, и ничего не говоря, вешал трубку. И Лена, так и не дождавшись никаких действий, однажды не выдержала, сама позвонила ему и, лишь Саша поднял трубку, сказала:
   -- Не смей мне больше звонить! Не смей писать свои дурацкие послания! Ты мне совсем не интересен!
   Длительная эйфория чревата параличом сознания, развитием инфантильности. Лишив своим звонком его привычного экстаза, Лена повергла Сашку в депрессию. И лишь много позже он понял, как был наивен, глуп и труслив. Ему следовало бы забыть обиду, гордость, насмешки одноклассников, косые взгляды учителей и родителей. Ему следовало заявить о своей любви открыто, никого не стесняясь и ничего не боясь. Но он смалодушничал, испугался того, что о его любви узнают другие, будто бы любовь его была чем-то позорным, грязным или запретным... Да, такова была советская мораль, бессознательно им впитанная через отца и мать, через семью и школу, мораль и обязанности гражданина и патриота... А сам он, привыкший зачитываться приключенческими романами, жил в выдуманном мире, и случись такое, о чём он мог только мечтать -- окажись он наедине со своей любимой девочкой -- то не сумел бы связать и двух слов из-за переполнявшего чувства. Ведь так часто под влиянием своего экстаза, он глупел и, разговаривая с Леной, едва мог задать какой-нибудь вопрос, если заранее не продумывал, о чём спросить...
   На этом их отношения оборвались. Лена нашла в себе силы подавить своё чувство и уже совершенно перестала замечать Сашку.
   Так наступила весна 73-го... Учебный год подходил к концу. Чтобы остаться вместе с Леной и поступить в девятый класс, Сашка "взялся за ум". засел за учебники. И как ни странно, вдохновлённый таким стимулом, блестяще сдал выпускные экзамены, и его с большим нежеланием приняли в девятый класс, с математическим уклоном, куда, конечно, должна была пойти учиться и его возлюбленная. Лена, по всей видимости, не сумевшая ещё вполне оправиться от своего любовного увлечения, хотя и считалась первой отличницей в школе, экзамены сдала весьма посредственно. Несмотря на это, её, конечно, приняли в девятый класс. Осенью, когда начались занятия, Саша, всё лето ожидавший встречи с ней и всё ещё надеявшийся на что-то, встретил каменное выражение лица и презрительный холод, которого раньше никогда не бывало. Казалось, что-то страшное произошло во всём мире. Парень затосковал, совсем запустил учёбу, "нахватал" огромное количество "двоек" и однажды просто перестал ходить в школу...
  
   В костёле он действительно встретил всех, кого ожидал, даже Людочку, ревниво взглянувшую на него. Кроме Санитара там оказались Ира и Наташа. Ольга с Вовой находились порознь. Почему-то она уже давно перестала подниматься в хор, и теперь сидела на боковой скамье, за колонной, откуда алтарь был закрыт для взгляда. Причащаться она не пошла.
   После службы все встретились на пол пути к метро Дзержинская, направились мимо Политехнического музея к Площади Ногина. Догадываясь, что Людочка уже рассказала Санитару о их поездке и преподнесла его не в лучшем свете, Саша лишь вкратце поведал о том, как они посетили патера, где он прочёл книгу Бердяева, как у пани Ванды встретили Анатолия, где он нашёл и прочёл другую книгу -- Дейла Карнеги; рассказал о знакомстве с Олей, которая устроила экскурсию в музей Чюрлёниса и поездку в глухую деревню, где одной женщине является Богородица... Почему-то все остальные поотстали и шли сзади на дистанции. Санитар, обычно участливый в беседе, ничего не расспрашивал, будто бы чем-то озабоченный. Остановившись у метро, он дослушал рассказ Саши до конца. Наступила какая-то неловкая пауза. Вся группа продолжала стоять поодаль, время от времени поглядывая на Санитара и Сашу. Не зная, что ещё сказать, Саша вдруг спросил Санитара о том, что он думает по поводу "Альтернативного Университета". Санитар, видимо, не ожидал такого резкого перехода и, будто бы, не услышав Сашиного вопроса, спросил что-то о Каунасе, Анатолии и пани Ванде.
   Спустившись в метро, их группа распалась совсем. Люда увязалась за Санитаром, Ира уехала с Наташей, а Оля -- с Вовой. Саша остался один.
   "Почему все так быстро разбежались?" -- подумал он. -- "Обычно подолгу обсуждают разное... И почему Оля поехала с Вовой? Ведь ей нужно совсем в другом направлении... Ведь, Ире нужно было поехать с Вовой, а она поехала с Наташей..."
   Догадка вдруг озарила его...
   Прошло лишь пол минуты, как все разошлись...
   Саша побежал в середину зала, к переходу, считая колонны. Он перебежал на платформу встречной ветки, отсчитал нужное их количество, стал поджидать поезд...
   Когда двери подъехавшего поезда раскрылись, он встретился взглядом с Ольгой. Она стояла у противоположной, закрытой двери. Вова Сашку не видел, потому что стоял лицом к Оле, держась одной рукой за поручень, а другою... за плечо девушки. Он что-то ей говорил, но, вдруг, поймав её удивлённый взгляд, обернулся -- и увидел Сашку. В это время двери закрылись и Саша почему-то заулыбавшись в ответ, поднял вверх палец. Опешивший Вова даже не догадался ответить таким же знаком. Сквозь замелькавшие окна Саша видел, как уезжая, Вова переглянулся с Олей, спросил её что-то, и они пропали в туннеле.
  
   "Все ехали на собрание, и он почему-то был лишним..."
  
   "Ну и пусть!" -- подумал Сашка. -- "Пусть теперь знают, что и я знаю... Небось сразу донесут о том, как я ловко угадал, куда и в каком они поедут вагоне..."
   Вернувшись домой, он почувствовал какой-то тревожный гнёт. И зная, что это -- предвестие депрессии, поспешил выпить нейролептики.
   Он лежал на диване в своей комнате и чувствовал, что ничего не хочет делать. Это состояние отсутствия интереса, он часто испытывал после больницы, старался его избегать, чем-нибудь увлекаться. Но стоило потерять под ногами почву -- и всё обессмысливалось. То, что раньше казалось важным, увлекательным, больше не интересовало и делалось в тягость.
   С большим трудом Саша поднялся, долго шатался по квартире, не находя себе места. Он мучился от нависшей проблемы: что ему делать дальше? Он перебирал в голове одно дело за другим, но не мог ни на чём остановиться. Хотелось сделать что-нибудь полезное, но представив себе последовательность операций, он отвергал идею из-за казавшейся сложности.
   "Меня давно что-то гнетёт". -- думал он. -- "Как будто вылетело одно звено... Цепь порвалась, и я лечу куда-то вниз с обрывком в руках... Я всё чего-то ожидаю... Чего? -- Не знаю... Только я всё хочу что-то решить, что-то большое, что сразу решить невозможно,.. что-то непонятное, но главное в жизни,.. что-то слишком абстрактное, чтобы понять, что оно есть такое...
   А может быть вполне, что этого нет вовсе... Я просто привык быть в какой-то заботе... Уже предмета заботы давно нет, но я остался озабочен..."
   "Сознание человека предметно... Оно может мыслить только предметами". -- рассуждал он, -- "Поэтому оно легко подпадает под их влияние, опредмечивается... И многие предметы мира обладают магической силой. Вместе со своей предметной формой, они имеют, скрытое предметное значение, опасное для сознания... Сознание пропускает через себя предмет... И не замечает скрытого предметного значения... И вот, однажды предмет перестаёт существовать... И хотя предмета этого уже нет, в сознании остаётся его след: потому что незаметно для себя сознание уже надело маску, со значением этого предмета, и начинает смотреть на весь мир через неё. И другие люди начинают видеть тебя в этой маске и относиться к тебе совсем по-другому. И беда в том, что человек даже может не подозревать, что маска прилипла к его сознанию и даже срослась с ним. Он страдает и мучается от недоумения и не знает, что с ним произошло...
   Вот, я разочаровался в первой любви... И дальше всё стало противно... Потом -- ПТУ, Завод, психушка, стукачи, кагебешники... Я думал, что, наконец, встретил настоящих людей... Полюбил... И вдруг снова наступаю на грабли, будто бы, кем-то ловко подставленные. Всё это наносит на сознание раны -- маска покрывается новыми и новыми слоями, которые оторвать от лица души становится невозможно... Всё это тяготит, раздражает, пугает, повергает в бессознательный ужас депрессии... Новые разочарования искажают лицо, надолго застывающее в болезненной гримасе. Кто ж такого урода теперь полюбит? ПТУ, Завод, страх перед армией, вместе с их насилующей объективной предметностью впрыснули в мою кровь отраву: тягость, гнёт, страх. И вот, уже нет ПТУ, но осталась тягость; нет Завода, но есть тревога; нет угрозы армии, но есть страх... Нет психбольницы, но осталась лекарственная зависимость... Даже сейчас я осмысливаю это, докапываюсь в психоанализе до скрытых корней зла, благодаря тому, что принял дозу лекарства. А иначе бы мои мысли кружились по замкнутому кругу: почему я стал не нужен экуменистам? Неужели Людочка успела передать наш разговор у патера?
   Человеческое сознание неполноценно из-за его предметности. Его так легко повредить, измять, исказить, придать ему любую форму... И так трудно всё исправить, вылечиться... Понимая это, я, по крайней мере, уже в начале пути к выздоровлению. Тот болен, кто не способен осмыслить этот механизм. Но осмысливший и преодолевший это, практически становится совершенен: "Над силой той, что естество связует, себя преодолевший торжествует..."
   Вспомнив эту Гётевскую фразу, Саша вдруг понял, что депрессия отступила. Ему захотелось что-то делать, куда-нибудь двинуться...
  
   Он подхватывает на плечо велосипед, выходит из квартиры, едет к трамвайной линии, к Нагорной улице, в сторону Зюзенского лесопарка...
   Лекарства незаметно вступают в действие -- он уже не понимает и не чувствует ни обиды, ни тревоги, ни заботы. Он доезжает до парка, катится по дорожкам в сторону санатория "Узкое". где провёл свои последние дни поэт и философ Владимир Соловьёв; туда, где парк кончается и начинается лес.
   Он едет по лесным тропинкам...
   Солнце пробивается сквозь молодую листву!
   Как всё здорово! А вот, нельзя больше ехать -- и он слезает с велосипеда и переходит по бревну ручей, идёт дальше пешком, легко катит рядом велосипед...
   Как необыкновенно хорошо идти и катить рядом велосипед!
   Он выходит на поляну, ложится на прошлогоднюю сухую траву, с проблесками молодой зелени, расстёгивает рубашку, открывает бутылку лимонада, прихваченную из дому, и пьёт...
   Его губы примкнули к горлышку бутылки, и лимонад течёт через горло в живот. Его грудь дышит, он остро чувствует всё это и осознаёт...
   "Как хорошо лежать, смотреть в небо, на поле, далеко за него, где церковь, в лесах, на деревья!.."
   Пейзаж чем-то напоминает литовский. Но его мысль на этом не останавливается. Её будто притягивает что-то другое...
   Саша вытаскивает из кармана Новый Завет, открывает Псалтирь, в конце книги...
   "Ложусь я, сплю и встаю, ибо Господь защищает меня". -- читает он.
   И Саша чувствует Его. Он осознаёт Его. Он сливается с Ним. Он входит через его мозг, через осознание им Его и становление Им. Это настолько невероятно, удивительно, что делается страшно, будто он стоит на краю пропасти и собирается сделать шаг, но только не знает, полетит ли вниз или, как птица, по воздуху, сначала прямо, потом -- вверх...
   И он делает этот шаг и, чувствуя, как летит, будто на крыльях, испытывает невообразимый экстаз. Место страха заполняет космическая любовь! И реальность богоприсутствия исцеляет, вытесняет без остатка всё остальное, что есть не Он.
   Снова звенья соединены воедино!
   "Я -- есмь! Я -- вечен! Я -- сейчас! Я -- всегда! Я и Бог -- Одно!"
   Он не выдерживает долгого полёта, опускается, затем садится на велосипед и каким-то другим путём возвращается домой.
  
  

9. ФИКТИВНЫЙ БРАК

  
   Стараясь отвлечь Сашку от Ольги, Санитар переключил его на Никаноровых. Сам же теперь встречался с ним редко, только по воскресеньям, в костёле.
  
   "Во избежание жёсткого конфликта необходима постепенная смена объектов внимания".
  
   С Никаноровыми Саша неожиданно для себя подружился. Он решил не вспоминать историю с книгами: мало ли чего не бывает в жизни. Один раз ездил с ними на службу в церковь к отцу Алексею.
   Чаще всего он встречался с ними у них на квартире, где, как правило, оказывались другие люди, друзья и знакомые Никаноровых, в основном прихожане отца Алексея. Эти общения вовсе не имели обязательного характера, даже не планировались специально. Кто-то звонил другому, договаривались о встрече... Саша приезжал к Володе, где всегда была его сестра Оксана, пили чай, обменивались литературой, обсуждали религиозные новости.
   Однажды вечером, когда Саша немного припозднился с уходом, Володя неожиданно предложил выпить.
   -- Я вообще-то не пью, -- оправдывался он, но сегодня мне на работе преподнесли бутылку в качестве благодарности за одну публикацию...
   -- А кем ты работаешь? -- поинтересовался Саша, никогда до сих пор не спрашивавший Володю об этом.
   -- Я -- математик-редактор.
   -- А твоя сестра кто?
   -- А я -- никто! -- входя на кухню, сказала Оксана и засмеялась.
   -- Она имеет в виду то, что нигде не работает, -- ответил за сестру Володя.
   -- Я бы тоже предпочёл нигде не работать, -- заметил Саша.
   -- Я бы наоборот хотела работать, -- Оксана перестала улыбаться, села за стол, за которым находился Саша. -- Но у меня нет московской прописки.
   Володя поставил на стол бутылку сухого вина, три бокала. Все выпили. Незаметно как их разговор оживился. Саша поведал о своей идее организации "Альтернативного Университета". пожаловался на Санитара, что тот с ним не соглашается. Рассказал о Людочке, о поездке в Литву.
   Володя принёс вторую бутылку. Оксана ушла в другую комнату. За окнами стемнело. И Володя неожиданно попросил Сашу об услуге.
   -- Ты не мог бы помочь Оксане с пропиской? -- спросил он. -- Если оформить фиктивный брак, то она смогла бы устроиться на работу. Понимаешь?
   Саша, как будто согласился, но высказал сомнение, что вряд ли имеет право делать это без согласия Санитара, потому что он принял монашеский обет.
   -- Да, ты что?! -- опешил Никаноров. -- Неужели?!
   И Саше пришлось поведать о том, что он состоит в Ордене. Слово за слово -- и вскоре Никаноров был посвящён и в Сашины сердечные дела, и даже в то, что он хочет порвать с Санитаром, поскольку чувствует себя затянутым в его группу и, как бы, связанным "по рукам и ногам" так, что не имеет права свободно общаться с теми, с кем хотел бы, не вступая в противоречие с неписаными законами Ордена.
   -- Ну и дела! -- Володя опустил свой бокал на стол. -- А я и не предполагал такого! Это хорошо, что мы познакомились и ты рассказал мне обо всём. А то, ведь, и я, грешным делом, дурак, чуть не оказался затянутым в секту...
   -- Секту? -- переспросил Саша. -- Ты, правда, думаешь, что это -- секта?!
   -- Очень похоже на то. По крайней мере, по твоему описанию... А ты знаешь, почему Санитар разрешил тебе встречаться со мной?
   -- Почему?
   -- Чтобы ты поскорее покинул его. А ещё это значит, что и меня он тоже не особенно жалует, чтобы принять к себе. А я было "варежку разинул"... Подумывал даже о том, чтобы перейти в католичество...
   Товарищи выпили ещё. Было совсем поздно. Володя предложил Саше остаться на ночлег. Саша согласился, и они продолжили разговор, в котором перешли на предмет Сашиной влюблённости. Узнав некоторые детали, Володя сказал:
   -- Судя по тому, что ты мне рассказал, а также исходя из того, что я сам замечал, общаясь с Санитаром и Вовой, я бы на твоём месте плюнул на все условности и запреты, что на тебя наложили, и завтра же поехал бы к Оле и признался бы ей в любви. Я полагаю, что тут дело выглядит так: или ты -- или Вова. Вовсе не Санитар и не Орден. Они тут ни при чём. Если ты её по-настоящему любишь, то должен, сломя голову, нестись к ней завтра же!
   -- Но, ведь, я не просто состою в Ордене, -- возражал Саша. -- Я же дал обет Богу!
   -- Я так считаю, -- отвечал Никаноров, -- Всё это, насчёт Ордена, Санитар нарочно придумал, чтобы манипулировать вами... Он собрал вокруг себя неблагополучных девочек, которые смотрят на него снизу вверх, как на старшего брата. Кто ещё из мужиков, кроме тебя и Вовы, входит в его близкий круг? Остальные -- одни девицы! Конечно, он не выпустит из рук своей добычи! Ишь, ты! Захотел вырвать Дюймовочку! Он терпел тебя рядом, пока ты был послушным паинькой, пока ты лил воду на его мельницу. Но лишь только ты стал проявлять инициативу, как только он почувствовал, что ты -- личность, вы невольно вступили на тропу конфликта. Тут дело совсем не в Оле и не в идее об "Университете". Это -- психология самца, лидера... Ты -- его соперник. Ты перешёл дозволенную границу. Ты больше не вписываешься в его узкий внутренний круг. Знаком ли ты с "теорией социальных групп"?
   -- Нет... А что это?
   -- Это изучают в институте, по психологии. -- И Володя начал излагать теорию малых социальных групп...
   Саша слушал внимательно и, конечно, находил множество подтверждений своим мыслям, гипотетический характер которых теперь переходил в реалистический.
   -- Совсем другое дело в нашем приходе, -- после некоторой паузы продолжал Володя. -- Я бы тебе посоветовал поговорить с отцом Алексеем о твоих проблемах. Я к нему пришёл, когда мне тоже было плохо. Он -- выдающаяся личность и сразу же поможет во всём разобраться. А иначе остаётся одна дорога...
   -- Какая дорога?
   -- А такая! -- Володя как-то смело взглянул в глаза Сашке. -- В сумасшедший дом! Вот какая!
   -- Я бы не хотел отвлекать отца Алексея от его работы... -- выразил сомнение Саша. -- Ведь если все начнут приходить к нему с такими делами, то когда же он будет писать свои книги? Да и кто я такой, чтобы он на меня обратил внимание?
   -- Нет, старик, ты глубоко не прав! -- отвечал его собеседник. -- Во-первых, как раз его работа как священника и заключается в том, чтобы помогать людям. Во-вторых, он бы, может, и книг не написал, если бы не было тех, кто приходит к нему со своими проблемами. А в-третьих, перед Богом все равны. И я считаю, что у тебя как раз такой случай, что ты можешь обратиться к нему за помощью. Да и отнюдь не все идут к нему. Многие даже его не любят за его смелые взгляды... -- Никаноров, вздохнул устало, взглянул на Сашу. -- Однако, сначала ты должен разобраться с Олей. Если вы оба порвёте с Орденом, то, я думаю, он примет вас к себе... Завтра -- среда. У него -- две службы: утром и вечером. Если хочешь, я поговорю с ним. Я как раз туда собираюсь.
   -- Хорошо, спасибо тебе...
   За окном светало. Сашка очень утомился, хотел спать. Никаноров соорудил на кухне импровизированный матрац из подушек от дивана, и Саша сразу же уснул.

10. РАЗРЫВ

  
   Утром Саша поехал прямо к Санитару. Он даже не позвонил своему новому начальнику Алексею Николаевичу Вишневскому, чтобы предупредить, что, наверное, не сможет придти вечером на свою сторожевую работу. Он подумал, что это совсем теперь не важно.
   Саша решил просить Санитара снять с него обет. И тогда он свободно и с чистой совестью сможет объясниться с Ольгой и убедить её последовать за собой.
   Санитара не было дома. И Саша стал ждать на лестнице, когда он вернётся с работы.
   "Тебе обязательно нужно идти учиться," -- вспомнил он вчерашние слова Никанорова. -- "Как раз этого не хотел бы Санитар потому, что любой грамотный человек, рядом с ним, это его потенциальный соперник..."
   "Неужели это правда?" -- думал Саша. -- "Я так полагался на него!.. И Оля тоже ему верит... Мне будет очень трудно переубедить её! Ведь Санитар в её глазах -- большой авторитет. Да, он умеет "вить верёвки". .. Видно, хорошо проштудировал Карнеги в своё время..."
   Саша услышал чьи-то лёгкие шаги, обернулся -- встретился с Санитаром взглядом, поймал его отражение, жёсткое и колючее.
   Они вошли в его комнату. Хозяин был вежливо сдержан, как всегда предложил Саше чаю. Но Саша отказался.
   Они сели за стол. И тогда юноша сказал:
   -- Я пришёл просить тебя, чтобы ты снял с меня обет и вывел из Ордена.
   -- Могу я спросить, почему? -- без какой-либо паузы, тут же, среагировал Санитар, будто бы заранее знал, что привело к нему Сашку.
   -- Видишь ли, Санитар, -- начал Саша. -- Я неоднократно говорил тебе об "Университете". .. Но эта идея тебе не нравится... Хотя ты мне определённо обещал в его организации до моей поездки в Литву... Ты, наверное, думал, что я забуду... В общем, я считаю, что я больше не могу находиться в Ордене... Если нет альтернативного обучения, то я буду поступать в вуз.
   -- Хорошо! -- сказал Санитар. -- Я освобождаю тебя от твоих обещаний.
   -- Правда? -- Саша не думал, что это будет так просто. Он ждал, что Санитар добавит что-нибудь. Но он молчал.
   -- И это всё? -- спросил Саша. -- Разве не нужно никакого обряда?
   -- Нет... Обряда не нужно...
   Санитар был немногословен.
  
   "Если б знать раньше, что всё этим кончится..."
  
   Сашка ещё помолчал. К его горлу подступил твёрдый ком. Только теперь он осознал, что не просто освобождается от обета, но и разрывает с группой Санитара навсегда, фактически расстаётся с теми, к кому всё ещё действительно искренне привязан; и это означало, что он больше никогда в жизни не придёт сюда ни за советом, ни за поддержкой... Неужели он это сделал сам? Почему? Как? Зачем?
   "Теперь уже поздно что-либо..." -- подумал он. -- "Я уже разрубил узел..."
   И ему захотелось поскорее покинуть эту комнату, чувствуя, что струна натянулась так сильно, что готова лопнуть.
   "Почему он не остановит меня, не начнёт объяснять, не скажет, что я ошибаюсь, что я -- не в себе, не призовёт образумиться, успокоиться; не предложит помолиться... Разве он не видит, в каком я расстройстве? Разве можно этого не замечать и не чувствовать?!" -- думал он, всё ещё надеясь на то, что возможно отступление.
   Но его отпускали на свободу.
   Санитар молчал. Молчал до тех пор, пока, наконец в последний раз Саша не взглянул ему в глаза и не прочёл в них беспощадный приговор: "Ты мне не нужен! Ты -- изменник!"
   Он молчал до тех пор, пока Саша медленно не поднялся и не сделал два шага к двери...
   -- Я надеюсь на твою порядочность... -- услышал Саша и подумал: "Сейчас он начнёт об Оле... О том, чтобы я оставил её в покое..."
   И чтобы уйти от этой темы, ответил:
   -- Я по-прежнему верю в Бога, Санитар! Ты можешь не беспокоиться: конечно, я не настучу в КГБ про Орден...
  
   И услышать такое заверение оказалось важнее, чем какая-то Оля.
  
   -- Прощай... -- услышал Саша.
   Он взглянул ещё раз на Санитара, всё ещё сидящего за столиком. Его согнутая спина отражалась в зеркале гардероба. Он держал руки на столе, перед незажжённой свечкой на блюдце с чётками. В комнате висела напряжённая тишина, даже шум с улицы не проникал через раскрытое настежь окно.
   "Отпал-таки..."
  
   И Саша вышел.
   В тёмном коридоре он долго ощупывал замок, на наружной двери. Обычно, провожая гостей, Санитар всегда выходил вперёд и сам открывал дверь. Теперь такая любезность была излишней.
   Когда Саша оказался на лестнице, он глубоко вздохнул, оглянулся на захлопнувшуюся дверь и... побежал вниз, чувствуя, будто, какая-то тяжесть вдруг свалилась с его души.
  
   "Что же он теперь предпримет?.."
  
   Выбежав из подъезда, Саша поспешил к автобусной остановке. Всё ещё испытывая какое-то волнение и в то же время ощущая на душе лёгкость от того, что теперь весь мир снова раскрыт перед ним, он торопился поскорее добраться до Оли, чтобы поделиться с нею новостью, попытаться объяснить ей о своём и её заблуждении относительно Ордена и роли Санитара, и, наконец, чтобы признаться в своей любви.
  

11. ТАБЛО

  
   Ему повезло. Ольга была дома. Она впустила Сашу в квартиру, провела в свою комнату.
   Всё, что он увидел, выглядело совсем иначе, чем он себе представлял. Прежде всего, он обратил внимание на беспорядок. Вещи были разбросаны по разобранному дивану-кровати, нелепо занимавшему пол-комнаты. Какая-то молочная посуда, на подоконнике, на столе, прямо рядом с дверью -- пакеты со сливками. Вместо воображаемых Сашей стеллажей, с книгами, -- всего лишь небольшая открытая полка, прибитая за какие-то проволочные крепления к стене.
   Ольга была в лёгком коротком пёстром зелёном халате, забралась с ногами на диван, стала пить сливки, прямо из пакета.
   Саша прошёл к балконной двери, сел на какой-то подвернувшийся под руку стул.
   -- Я только что от Санитара, -- сказал он, отдышавшись.
   -- Правда? -- она оторвалась от пакета, улыбнулась.
   -- Я сказал ему, чтобы он освободил меня от обета и... -- Саша помедлил секунду, добавил: -- И... от Ордена... Знаешь, что это значит?
   -- Я, ведь, тоже больше не в Ордене, -- сказала Оля.
   Она пила сливки маленькими глотками, сидя к Сашке боком, подвернув под себя ноги, согнутые в коленях, открытых для его взора коротким халатом, с большим отворотом на груди, куда, свиваясь, свисал её длинный локон, облегая пухлую румяную щёку. Поймав его взгляд, девушка улыбнулась.
   -- Я разговаривал с Никаноровым, -- продолжал Саша, пробуя сконцентрировать свои мысли на главном. -- Он сказал, что отец Алексей готов принять нас обоих... Потому что... ведь... это не простой случай... Он может нам помочь... Ведь мы с тобой оказались вовлечены в секту... Ты меня понимаешь, Оля?..
   Она перестала пить сливки, смотрела на него всё так же, улыбаясь. А он, желая сказать как можно больше и сразу, пока она не начала возражать, продолжал:
   -- Как только Санитар мне сказал, что я свободен,.. я спросил: "Почему так просто? Почему не нужно обряда?" Значит, это всё было не по-настоящему! Вот почему! Он использовал наше невежество в религии, культуре,.. жизни... И всё -- лишь ради того, чтобы быть лидером... Он внушает нам, чтобы мы шли в дворники, сторожа, уборщицы, чтобы мы потеряли всякие социальные связи, чтобы весь окружающий мир и даже родные сделались нам ненавистны, и... тогда ему легко нами управлять, лепить из нас всё, что угодно: забыть свою личность, свои интересы... всё на свете подчинить ему, будто бы Богу...
   Саша перехватил дыхание, проглотил слюну и снова продолжал говорить:
   -- Но Богу этого не нужно... Он хочет от нас как раз обратного. Чтобы мы развивались, учились, любили... Он вовсе не хочет видеть нас ущербными, несчастными, пришибленными, какими делаемся мы так скоро, как только подпадаем под влияние Санитара, начинаем подражать ему во всём, вплоть до интерьера в своей комнате... Вот, посмотри на Людочку, к примеру! Как он быстро её обработал! Прямо на моих глазах! Прикажет -- и она умрёт за него...
   Именно такие ему нужны. Те, кто смотрит на него снизу вверх и кто боготворит его. Но ты и я -- не такие... У нас есть ещё что-то своё...
   Оля вытащила из-под себя ноги, опустила их на пол, повернувшись к Сашке в пол-оборота спиною, так что через натянувшийся отворот створки халата, упруго выдавленного её бюстом, Саша увидел белесо-румяную грудь, такую же сливочную, как и щека, уже без локона, оторвавшегося и зацепившегося за её плечо.
   "Как сильно она потолстела!" -- подумал он. -- "И почему она так любит эти сливки?"
   -- Ты всё ещё находишься под его влиянием, как и Людочка... -- продолжал Саша. -- И Вова, тоже желая быть лидером, обрабатывает тебя... Посмотри, ведь он тоже потерял свою личность. В своё время Санитар отобрал её у него. Ведь, даже дома у него такая же обстановка, как у Санитара. Все подражают Санитару, отказываясь от всего личного, от плохого и хорошего... Когда человек начинает осознавать это, -- Саша не вытерпел, встал со стула, подошёл ближе к Ольге, -- То он вступает в конфликт с лидером. И это неизбежно. Потому что человек должен раздвигать свои горизонты. Нельзя сидеть в теплице, прятаться за спиной вожака. Очень скоро загниваешь, тупеешь... Если дунет ветер, то тепличное растение сразу погибает... Ты была совсем другой, Оля, когда я впервые тебя увидел... Но что-то произошло... И я всё пытаюсь понять это, "что". .. И только теперь я понял, что это -- его влияние. Он, будто бы заморозил нас, как Снежная Королева в сказке Андерсена. Но, вот, я проснулся и пришёл за тобой, чтобы отогреть и оживить твоё сердце... Пока не поздно... Мы можем всё поправить...
   -- Как? -- вдруг она повернулась к нему, и лист, на текстуре её халата, до сих пор удерживавший его створку, будто бы оторвался от неожиданного порыва. И Саша на миг увидел тёмную вишню, что раньше только слегка выступала сквозь ткань материи, -- и, будто ничего не случилось, прикрывшись ладонью, красивое дерево повернуло другой лист на халате, укрывая в тени созревший плод...
   -- Мы поедем к отцу Алексею... Он поможет нам во всём разобраться. Если, конечно, ты хочешь ехать к нему... со мной... Ты, ведь, никогда у него не была... А по дороге я тебе ещё многое скажу, что хотел сказать давно...
   И сев на край дивана он протянул Ольге руку.
   Помедлив, она отпустила свою руку от груди и протянула её, обнажая солнечную долину среди листвы.
   Их глаза встретились, и он почувствовал, как волна счастья захлестнула его мозг, и он утонул в её голубых бездонных глазах. Он видел, что эта волна не исчезала, а, отхлынув, отразилась в её взгляде, и что Ольга испытала то же. Он держал её за руку. Ещё секунда -- и он сказал бы сейчас, не откладывая, что он её любит, приблизился бы и поцеловал. Но она, вдруг, выдернула руку.
   Какая-то безуминка мелькнула в её глазах.
   -- Я не могу, Саша! -- Она отодвинулась от него и попробовала прикрыть колени полами халата.. -- Как только ты от него ушёл, он позвонил мне... Он предостерегал... Он говорил, что ты сошёл с ума...
   -- И ты веришь ему? -- Почему до сих пор эта мысль не пришла ему в голову? Конечно, Санитар должен был ей позвонить! -- Он не хочет выпускать тебя из своих сетей! Ты должна решить: или ты с ним, или... ты...сама... Сама выберешь: с кем ты...
   Она снова взглянула на Сашку. И та же дикая безуминка снова вспыхнула в её взгляде. На мгновение она стала тою, которой была когда-то. И этого мгновения было достаточно.
   -- Тогда пошли быстрее, пока не пришёл Вова...
   Она поднялась, и порыв ветра сорвал все листья раньше, чем она убежала в другую комнату.
   -- Я сейчас! -- крикнула она на ходу.
   А он представил, как там она легко сбрасывает халат, надевает ту длинную зелёную юбку и рубашку, с длинным воротом, в которых он увидел её впервые...
   -- Почему должен придти Вова? -- спросил он через дверь. -- У него же нет телефона.
   -- Не знаю, -- услышал он её голос, -- Он может придти...
   -- Ты этого боишься?
   Ольга не ответила.
   Всё шло так удивительно легко, что это "может" показалось Сашке малосущественным: разве не достаточно того, что он сумел убедить Олю, и она согласилась с ним поехать? Причём здесь теперь какой-то Вова? Даже если он и придёт...
   "Пусть придёт". -- подумал он. -- "Я и ему всё объясню!"
   Ольга вернулась быстро. На ней было лёгкое ситцевое платье. Вместо зелёного стройного дерева -- пасмурный куст серого цвета.
   Пока она надевала туфли, Саша вышел из квартиры, чтобы вызвать лифт.
   Он услышал шорох быстрых шагов на верхнем пролёте лестницы, после чего всё затихло, будто кто-то замер в ожидании.
   Саша нажал кнопку на стене. И когда заработал мотор, кто-то наверху сделал ещё несколько шагов.
   Прибыл лифт.
   -- Оля! -- тихо позвал Саша, удерживая дверь лифта и опасаясь, что тот, кто наверху, может спуститься в любую секунду и остановить её.
   Наконец она вбежала в кабину, и они поехали вниз.
   -- Я записку для Вовы оставила, -- сказала она, -- Чтобы он не ждал.
   Она стояла против него совсем рядом. Он хотел спросить о том, как Вова сможет прочесть записку -- разве у него есть ключ от её квартиры? -- но мысли спутались. Раньше Ольга казалась ему выше его ростом.
   "Наверное, была на каблуках". -- подумал он. -- "Теперь она их, видно, не носит... Санитар с Вовой обломали..."
   Саша понял, что получился каламбур, но даже не усмехнулся этому и тут же забыл.
   Он взглянул туда, где солнечная долина отражала свет волнами дикого ручья и где под серой тенью покрова скрывались две зрелые вишни, и почему-то подумал, что это -- их последняя минута -- когда они одни...
   И тогда он делает шаг, обнимает девушку и целует в губы, которые только ждали, чтобы ответить так же страстно. Он прижимается к её молочной щеке, нащупывает кнопку "СТОП" и возвращает лифт туда, где их кто-то поджидал, но кто теперь бежит вниз по лестнице, чтобы опередить... По дороге назад, к её квартире, оба уже решив, что сейчас будет, и, чтобы не опомниться от безумия и не вернуться к реальности -- ещё всё так же страстно целуются, пока, наконец, лифт не останавливается, и они не выходят из кабины...
   Они оказываются на улице... У Саши страшно болит голова... У подъезда стоит такси с погашенным зелёным огоньком. Они идут к метро. Он что-то продолжает говорить ей о Санитаре, о Никанорове и чувствует, что солнечный мрак, как когда-то рождает в его сердце холод, отчаяние, тревогу.
   "Почему я не поцеловал её в лифте, когда мы были одни?" -- думал он, -"Почему я не признался ей во всём?" -- думал он, когда их поезд метро уже подъезжал к станции Комсомольская. -- "Ведь она этого хотела... Будто кто-то парализовал мою волю!.. И отчего эта неожиданная депрессия? Ведь и сейчас Ольга рядом... Я должен быть счастлив... Сейчас мы сядем на пригородный поезд и уедем вон из Москвы... Мы снова будем одни... Мы пойдём через поля, мимо деревенских домиков... Дойдём до церкви... Там, в сторожке, нас угостят чаем... Потом мы всё решим... Потом мы будем возвращаться обратно... Потом мы снова окажемся одни... Потом мы снова поедем на лифте. И тогда я поцелую её и нажму на кнопку "СТОП". .."
   Он поймал себя на мысли, что прокручивает это в голове, не переставая с того самого момента, как они вышли из лифта. Лишь время от времени он повторяет Ольге уже сказанное ранее. И она его слушает, и соглашается, и тоже жалуется на головную боль...
   Он оставил Ольгу у табло, с расписанием отправления поездов, всего на какие-то несколько минут, чтобы купить в автомате билеты на электричку. И когда вернулся, то увидел серый куст, с поникшей макушкой, в окружении других, очень похожих существ, имена которых странным образом ещё оставались в его памяти под названиями: Санитар, Людочка, Наташа, Ира. Ему даже показалось, будто кто-то ещё стоял поодаль и слушал, как одно из них назидательно говорило:
   -- Ты не должна была этого делать! Разве ты забыла, что обещала? Как ты можешь снова возвращаться к старому?
   Они обступали её кругом и не давали Саше приблизиться.
   -- Оля! -- Он уже понял, что всё потеряно, но отчаянно сопротивлялся. -- Вот билеты! -- Он поднял над головою руку с билетами. -- Их только два! Едем!
   Она робко посмотрела на Сашу и тут же с боязнью отвела взгляд в сторону, куда-то под ноги сновавших вокруг людей.
   Хищники угрожающе молчали. Фактом своего присутствия и количеством они брали верх. Он был из другого мира -- они его не видели.
   -- Нет... -- робко сказало растение, поворачиваясь к нему отпиленными ветками. -- Я не поеду...
   -- А я -- да! -- воскликнул в отчаянии Сашка. -- И никто не посмеет мне запретить! -- крикнул Сашка. -- Потому что я духовно свободен! Сейчас я пойду и продам кому-нибудь этот лишний билет!
   Удерживая её в кольце, стая двинулась прочь, уводя жертву с собой.
   Будто и он, продолжая выполнять чью-то волю, действительно, направился назад, к автоматам, нашёл того, кто купил у него билет, вышел обратно к табло, постоял, недоумевая, как такое случилось, бросил в сторону свой билет. Ветер подхватил его и понёс куда-то, вместе с мусором. Не зная, что дальше делать, Саша побрёл за какими-то людьми, с тяжёлыми сумками, к поездам, вошёл в полупустой вагон. Двери сразу же закрылись за его спиной, и поезд поехал.
  
  

12. ШОКОВАЯ ТЕРАПИЯ

  
   Электричка довезла его до Загорска, где он опомнился, разобрался, куда попал. Обратного поезда ждать пришлось долго. Но время, будто, сжалось, и Саша снова пришёл в себя, лишь увидев знакомое лицо священника, с которым столкнулся на крыльце приходской сторожки.
   Отец Алексей сразу узнал его, хотя видел только раз -- когда Сашка приезжал с Санитаром.
   -- А! Это вы! -- воскликнул священник добросердечно. -- Я всё знаю! Володя мне рассказал. Заходите... -- И он пропустил Сашу, сказавшего в ответ "Здравствуйте!". вперёд, а кому-то из людей, собравшихся у крыльца сообщил, что им придётся немного подождать.
   Саша прошёл мимо газовой плиты и старушки, что-то на ней варившей, прямо в комнатку священника и сел на то же самое место, как когда-то. Отец Алексей легко опустил своё большое тело в кресло, у окна, бегло взглянул на юношу, как бы оценивая его душевное состояние по лицу и, будто, собираясь с мыслями, задумался...
   Всё тут выглядело так же, как прошлым летом; даже запах плесени плохо и не регулярно отапливаемого помещения, напоминал Саше, что он здесь уже был. Новой была лишь какая-то особая тишина. Она возникла сразу, неожиданно, как только отец Алексей разрешил ей тоже войти. И через эту тишину Саша почувствовал, как душевное спокойствие и умиротворение мгновенно завладели его сердцем.
   -- Да... -- серьёзно заговорил отец Алексей. -- Я понимаю, в каком вы расстройстве... Но иногда Господь нам указывает дорогу и таким вот образом... Это хорошо, что вы пришли ко мне... Орден Санитара не для вас...
   -- Я не буду для вас обузой, -- сказал Саша. -- Я понимаю, как много у вас важных дел...
   -- Вы -- моё дело! -- Отец Алексей улыбнулся, и блеск его глаз не мог не проникнуть Саше куда-то глубоко, в самую душу и отозваться там согревающим теплом.
   -- А как быть с тем, что я крещён по католически? Смогу ли я у вас причащаться? Ведь Крещение -- одно.
   -- Да, конечно, "Едино Крещение". .. Вам только нужен дополнительно небольшой обряд...
   -- Обряд? Какой?
   -- Какой? -- повторил отец Алексей, и тут же ответил, будто бы, сам себе: -- Мне ещё не приходилось переводить кого-либо из католичества в православие. Конечно, для этого требуется особое разрешение от патриарха. Но учитывая ваше положение, нам не следовало бы афишировать случившееся. Я думаю, что обряд Миропомазания -- вполне уместен в сложившейся ситуации. После этого вы можете считать себя православным. Впрочем, это нужно больше вам, а не Богу. Вы можете исповедоваться и причащаться и без этого обряда. Я сообщу через Володю Никанорова, когда и как мы это устроим.
   Священник снова задумался, не сводя взгляда с юноши. Его зрачки будто в соответствии с его мыслями то увеличивались, то уменьшались в размерах, пока, вдруг, он не спросил:
   -- А что, та девушка, так, значит, и не приехала с вами?
   -- Нет... -- Саша хотел было рассказать, обо всём с самого начала: о его визите к Санитару, к Ольге, о том, как её "перехватили" на вокзале, но решил, что всё это теперь лишнее, что его короткий ответ и сам факт его прихода сюда итак исчерпывающе всё объясняют.
   -- Ну, ничего... -- Отец Алексей придвинулся к Саше поближе. -- Всё перемелется... Вы читали Цвейга? У него есть такой рассказ... Называется "Амок". ..
   И Саша действительно вспомнил этот рассказ.
   -- Да, читал... -- ответил он.
   -- Я так и знал! -- продолжал священник. -- "Амок" -- это состояние шока. -- В медицине тоже, кстати, применяется так называемая "шоковая терапия". наверное, знаете... Когда боль проходит, человек начинает видеть все вещи иначе. Многим людям это не помешало бы... Но с ними ничего не происходит... Их жизнь -- будто один серый пасмурный день. Потому что они -- духовно мертвы... Не пугайтесь того, что случилось. Вам больно -- значит вы -- ещё живой человек. Случилась беда, зло... К сожалению, таков мир... Настоящий христианин не тот, кто избегает или боится зла, а тот, кто умеет извлечь из неблагополучной ситуации урок, кто превозмогает боль, обращая зло в добро. И это чудо мы с вами вместе вполне можем совершить...
   Отец Алексей поднял руки, прошептал что-то, что Саша не успел разобрать. Затем опустил свои ладони на его голову, снова что-то заговорил скороговоркой по-церковно-славянски и, закончив молитву и благословение, поднялся из кресла.
   -- Теперь идите! -- Священник помолчал. И когда Саша тоже встал, отец Алексей распахнул дверь, вышел из тесной комнатки на кухню и добавил: -- И держите меня в курсе ваших дел.

13. КЛИН

  
   Выйдя из сторожки, Саша остановился.
   Лёгкий порыв ветра принёс какой-то запах, показавшийся знакомым и вызвавший в душе приятное чувство. Но чувство это, оставшись неосознанным, сразу же ушло, подавленное действительностью, к которой он возвращался. Пытаясь удержать это состояние, Саша направился через площадь, обогнул круглую клумбу, пошёл на прицерковное кладбище, где никого не было.
   У него всё ещё не укладывалось в голове случившееся. Сознание помимо его воли выбрасывало защиту: он испытывал обострённое чувство восприятия действительности, и мысли его, как ни странно, вдруг, вырвались из замкнутого круга: "Санитар -- Орден -- Секта". Проходя мимо кладбищенских могил, среди высоких берёз, он вдруг представил себе, будто он давно умер и лежит под толщью земли на этом кладбище, а оставшийся сгусток его сознания просочился и бродит вокруг живых людей, пытаясь понять, кто он и что...
   Поймав себя на этой мысли, Саша немного отрезвился.
   "Что со мной? Так и с ума недолго сойти!" -- подумал он и повернул обратно.
   Выходя на двор, он обернулся. Сквозь деревья, едва покрытые свежей зеленью, просматривались могилы; за ними, далеко на горизонте, освещённый ярко-синим, висел салатовый образ леса.
   Юноша посмотрел налево, и ему показалось, что церковный купол растворился в небесном поле, оставив лишь блестящие на солнце яркие золотые звёзды.
   Десяток прихожан, разделившись на три группы, что-то обсуждали. На крыльце вновь появился отец Алексей, окинул взглядом людей, позвал кого-то к себе и, пропуская человека в дверь, мельком взглянул через двор на Сашу. Из храма вышли двое, подошли к Саше. Это оказались Никаноров Володя и его сестра. Увидев их, несколько молодых людей, из прихожан, отделились от других и тоже подошли. Володя позвал всех куда-то в гости на чай...
   Группа людей вышла за церковную ограду, медленно направилась к шоссе, распавшись по двое, по трое, растянулась, влилась на узкую асфальтированную тропу, что потянулась вдоль деревенских домов, с разномастными заборами.
   Сашу удивила беспечность, с которой люди шли и обсуждали религиозные вопросы, не опасаясь ни стукачей, ни того, что хотя и редкие, прохожие могли услышать такие слова, как "Христос". "Церковь". "Самиздат". "Запад". "КГБ". "Власти". -- все вместе или по отдельности, -- обратить внимание и что-нибудь сделать... Он почувствовал, что здесь не -- Москва; здесь больше свободы не только физической, но и духовной. Что-то в этом было такое, что совсем недавно он заметил в Литве...
   И всё же он спросил Никанорова:
   -- А не опасно нам так -- всем вместе?
   -- Вообще-то нехорошо, конечно, -- ответил Володя, шагая рядом. -- Батюшка просил зря не привлекать внимание... Но ничего... Сегодня будний день. В КГБ много другой работы. -- Он помолчал немного и с участием спросил:
   -- Ну, а как твои дела?
   И Саша поведал ему обо всём том, о чём не решился рассказать отцу Алексею: о разговоре с Санитаром, о том, как тот легко и просто освободил его от обета, отпустил из Ордена. Рассказал о своём визите к Ольге, о том, как ему удалось обратить её. Поделился он своими чувствами и переживаниями, изложив, и то, что случилось на вокзале. И чувствуя, что его мысли, будто пришедшие в равновесие после разговора с отцом Алексеем, снова возвращаются "на круги своя" и вызывают сердечную боль, чтобы закрыть эту тему он спросил:
   -- А куда мы идём?
   -- А что сказал тебе отец Алексей? -- не услышав его вопроса, поинтересовался Никаноров.
   -- А! Да! Спасибо тебе, Володя! -- Саша вдруг вспомнил, как многим обязан своему товарищу. -- Он меня принял к себе... Он сказал, что мне только нужно пройти обряд Миропомазания... Ну, это... для того, чтобы я стал по-настоящему православным. Ведь, я же крещён как католик... Ты знаешь...
   -- Нет... Я не знал... Разве ты -- католик?
   -- Ну, да, католик. Только, отец Алексей, сказал, что всё это не имеет значения для Бога, кто я: католик или православный. Это, скорее, важно для меня. Поэтому он обещал сообщить через тебя о том, когда он сможет совершить обряд моего воцерковления в православие.
   -- А я, признаться, мечтал перейти в католичество! Вот те и на! А тут -- всё наоборот! -- Володя сбился с шага, отстал, пропуская заодно нагнавшего их сзади
   мужика, в кепке.
   -- Так, куда же мы идём? -- повторил свой вопрос Саша.
   -- Сейчас зайдём в магазин купить что-нибудь к чаю, -- ответил Володя, когда спина мужика удалилась на несколько шагов. -- А потом пойдём в "домик". Мы так называем место, где снимаем комнату у одной деревенской бабки. Скоро -- Вечерняя ... Нужно немного отдохнуть...
   Они пересекли шоссе как раз в том месте, где находился сельский магазин -- небольшой одноэтажный дом. Все остановились, снова слившись воедино и продолжая обсуждать какой-то вопрос. Володя и Саша вошли в двери магазина. Они встали в очередь, человек из пяти, людей, с тем незамысловатым отпечатком быта на лицах, которые чаще всего можно встретить в провинции. Мужик, в кепке, обогнавший их несколько минут назад, стоял в другой очереди, состоявшей из него одного, и ждал, когда продавщица выдаст ему необходимое.
   Получив деньги с очередного покупателя, она подошла к нему, взяла протянутую "трёшку". положила на прилавок боком бутылку портвейна, стала отсчитывать сдачу.
   "В Москве бы сдачи не дали," -- подумал Саша и поделился своим замечанием с Володей.
   Тот, видимо, также наблюдавший за происходившим, сразу понял, о чём речь, но перевёл разговор на другое.
   -- Однако, ты дал Санитару хорошую "сдачу"
   -- Что ты имеешь в виду?
   -- А то, что теперь он не будет сманивать людей из нашего прихода.
   -- А разве он кого-то сманил?
   -- Слава Богу, нет... Но чуть было не сманил...
   Никаноров замолчал, видимо, обдумывая, кого Санитар мог сманить кроме него.
   -- Я сегодня батюшке на исповеди покаялся. Грешен, говорю... Хотел от вас уйти в секту. Но теперь, благодаря одному человеку, всё осознал и больше соблазну не поддамся... Потом я поведал ему твою историю, попросил его принять тебя. Грамотный, говорю, парень... Бердяева и Платона читает, хочет учиться в Университете, а ему запрещают...
   Володя замолчал, продвигаясь вместе с очередью на пол шага.
   -- Спасибо тебе, -- Саша шагнул тоже вперёд.
   -- Ничего, брат. И тебе спасибо... -- Володя как-то запыхтел носом, видимо разволновавшись от откровенного разговора. И чтобы как-то его закончить, добавил: -- Мы ещё с тобой подумаем, какую этому Санитару пилюлю подкинуть...
   Их очередь подошла, но он, будто, не видел этого, пока не закончил:
   -- Чтобы и другие от него отпали, стервеца!..
   Продавщица безучастно выждала конца фразы и, когда после этого Никаноров быстро перечислил ей всё, что хотел купить, она молча стала выкладывать на прилавок: пачку грузинского чая, пачку сахара-рафинада, три батона белого хлеба по двадцать копеек, пол кило молочной колбасы...
   Наконец она взглянула на счёты, косточки которых откидывала каждый раз, когда товар оказывался на прилавке, и коротко сказала:
   -- Три семьдесят четыре.
   Володя протянул ей "пятёрку". И взяв деньги, она снова откинула несколько раз, туда -- сюда, косточки счёт, а затем выдала сдачу...
   Сашу удивило, как легко и быстро Никаноров изменил к Санитару своё отношение. Несмотря на то, что Саша вступил в конфликт с Санитаром и пострадал, даже он не решился бы обзывать "стервецом" человека, с которым так долго была связана его судьба.
   "Почему же Никаноров, как "пятая вода на киселе". имевший отношение к Санитару, вдруг стал таким яростным его противником?". -- подумал Саша.
   Эта мысль как-то проскользнула у него в голове, пока он смотрел на акт купли -- продажи.
   "Теперь мне и в костёл дорога закрыта!" -- подумал он и, вдруг, только сейчас понял это. -- "Куда же мне теперь?.. Только сюда... Они будут продолжать собираться по квартирам, вместе трапезничать, обсуждать последние события -- обо мне... Качать головами... "И как же это так случилось: -- отпал? Так, ведь, вроде, долго был с нами... А всё соблазн, искушение, дьявол... А тут ещё этот Никаноров подвернулся, подлил масла в огонь... Санитар, наверное, уже всё вытянул из Оли, узнал, о чём мы с ней говорили, склонил обратно на свою сторону... Она снова с ними... Всё, в чём я убедил её, кануло, растворилось... Наверное, всем объяснил так, что я, будто, слегка спятил, "шизонулся". сдвинулся. "Ведь он, кажется, в психбольнице лежал". -- скажет Наташа. "Не он первый, не он последний," -- подумает Санитар...
   Соберутся, возможно, сегодня же, экстренно, будут молиться по Розарию очень долго, в печали, будто я умер для них, и благодарить за то, что мне не удалось соблазнить их сестру Ольгу. Потом, в конце, будут творить экуменическое причастие: передавать друг другу большую облатку, что в костёле стали недавно продавать, и каждый, отломив от неё кусочек, скажет: "Маран -- афа"...
   И почему Санитар выбрал это слово: "Маран-афа". в качестве слова, которым обмениваются при их причастии? Ведь, оно означает то же, что "анафема". а вовсе не "Господь грядёт". как он утверждал...
   Вот и будут теперь каждый раз на своих собраниях предавать меня анафеме"...
   И Саша поймал себя на том, что уже давно мыслит о них в третьем лице...
   Они обошли магазин, пересекли канаву с водой от растаявшего недавно снега, направились вглубь деревни всё дальше и дальше от шоссе, туда где шёл другой ряд домов, победнее, поубоже, прошли этот ряд насквозь, повернули налево, вдоль огромного луга, с жёлтой прошлогодней травой, за которым шёл третий ряд домов. Но там была уже совсем другая деревня. Миновав несколько домов, двинулись по узкому проходу между двумя заборами, обогнули ветхий дом, подошли к его заднему крыльцу, расположенному прямо на огороде, со старухой, что-то ковырявшей в земле детским совком.
   -- Здравствуйте, баба Маня! -- сказал Володя.
   Старуха, будто бы, не слышала, продолжая заниматься своим делом.
   Молодёжь вошла на веранду, оттуда -- в узкую длинную комнату, с огромной печкой посередине и небольшим оконцем в самом её конце. В комнате было два старых дивана, стол, несколько стульев, -- всё такое же молчаливое и ветхое, как их хозяйка.
   Чтобы подогреть воду, Володя принялся растапливать печку. Продолжая всё тот же разговор, урывки которого уловил Саша по дороге сюда, молодёжь разместилась вокруг стола. Молодые люди обсуждали очередную беседу митрополита Антония Блюма, передававшуюся в прошлое воскресенье по радио "ВВС" в религиозной передаче. Саша не слушал радио в последнее время. Да и в разговор вступать у него сейчас не было желания. И он стал помогать Володе. И тот, видя, что у Саши это получается лучше, направился к колодцу, чтобы принести воды...
  
   ...Вернулся с водой Никаноров... Вскипел чайник... Разговоры временно прервали... Хором прочитали "Отче наш"... Никаноров, привыкший быть инициатором, продолжил:
   -- Очи всех на Тя, Господи, уповают, ибо Ты даеши ны пищу во благовремение... Отверзаеши Ты щедро руку Твою... Благослови, Господи нашу трапезу... Во имя Отца и Сына и Святаго Духа...
   -- Аминь... -- подтвердили все хором...
   ...Принялись разливать по чашкам чай, резать хлеб. Сашу никто ни разу не спросил, кто он и откуда, будто это было нормой -- что мог появиться новый человек, незаметно слиться со всеми, стать своим...
   ...Разговор снова вернулся к религии, спонтанно перетекая с одной тематики на другую. Постепенно и Саша увлёкся, стал участвовать в беседе. И когда вдруг Володя объявил, что наступило время отправляться в храм, и все стали выходить из-за стола, Саша почувствовал, как ему тут хорошо и уютно, как не хочется прекращать увлёкшую его беседу, снова возвращаться к действительности...
  
   Не заметив как, постепенно он узнал имена всех. Худую, скромную и замкнутую в себе девушку, в очках, он встречал раньше, в сторожке, в очереди на беседу с отцом Алексеем, когда он приезжал с Санитаром, звали Машей. Она заканчивала Медицинское Училище. Другую, круглую, маленькую, но по темпераменту -- полную её противоположность, звали Юлей. Третья, высокая, красивая, но отчуждённая -- Ирина. Четвёртой девушкой была, сестра Никанорова. Мужскую половину составляли: высокий и полный Михаил, который говорил больше всех; щуплый очкастый тёзка Никанорова, всё время споривший с Михаилом; и -- скромный, заикающийся тёзка Саши -- Саша...
   Да... Оскудел словарный запас имён после октябрьского переворота... И современному писателю приходится трудно. Либо он должен отступать от действительности и выдумывать свою, либо оставаться ей верным и незамысловатым... Но тогда читателю труднее разбираться среди тех, кто вроде Володи, Оли, Саши...
  
   ...Все поднялись, стали выходить из домика. Никаноров наскоро убирал продукты -- чтобы мыши не съели...
  
   ...А Саша... Саша выдернул из розетки провод электрической плиты, что принёс недавно из дому, наполнил чайник остававшейся в ведре водой, чтобы в следующий раз было меньше забот, взглянул на часы...
  
   ...Было около пяти. Время пролетело так же незаметно, как однажды, в электричке, когда он, потеряв навсегда Ольгу и порвав с Санитаром, сел не на тот поезд...
   И он вышел из домика...
  
   Уже не чувствовалось угнетавшего днём зноя. Приближающийся вечер, будто, засасывал зной и тот был вынужден отдавать ему свои силы. Стояла та неопределённая пора летнего дня, когда из-за того, что день ещё не отошёл, а вечер не наступил, воздух был неподвижен и тих; и всё живое, будто, спало, ожидая, когда весы придут в движение и увлекут за собою. И когда этот миг настал, до слуха донёсся далёкий звон колокола; он, будто, повис в воздухе, медленно утекая туда же, куда дневной зной; и лишь когда совсем растворился, другой звук, полетел следом; а за ним -- чаще -- третий, четвёртый, пятый...
   Колокол звонил и звонил, пробуждал от сладкого забытья, куда-то звал... И тишина всё-таки окутывала его звон, и одновременно давала возможность звуку лететь и доноситься до самых краёв деревни, переливаться через них, чтобы даже за третьим рядом домов могли его услышать..
   И люди выходили по одному, по двое, шли по тропке, что вела через зелёный луг, разделявший обе деревни и, слушая не перестающий, приближающийся колокольный звон, сливались вместе с молодёжью, забросившей свои обычные разговоры; и все молча проходили мимо колодца, высохшей канавы, магазина; пересекали шоссе, церковную ограду,.. поднимались на паперть,.. входили в церковь... Прикладывались к иконам... Передавали и зажигали свечи... Слушали чтение "Апостола". .. Молились... Ожидали, когда, наконец, выйдет священник и таинственно возгласит:
   -- Слава Святей и Единосущней и Животворящей и Нераздельней Троице, всегда, ныне и присно и во веки веков...
   И хор, захватив дыхание, помедлит немного и потом торжественно прогремит:
   -- Аминь!..
   И священник пойдёт кадить всю церковь... А хор запоёт "Благослови, душе моя, Господи..." А потом: "Блажен муж..." Затем начнётся "Малая Ектинья". "Свете Тихий". "Сугубая Ектинья". "Просительтная". .. И потечёт -- потечёт, будто весенний ручей летом, увлекая за собою всё, что способно плыть...
   А вот уже начинается "Утреня". выходит чтец, долго звучит "Шестопсалмие". "Ектинья Великая". "Полиелей". .. Наконец, читается Евангелие... И так далее... И так далее... И кажется, уже не будет конца службе... Но все терпеливы... Жалуйся на себя -- если не знаешь или не помнишь порядка службы; а значит -- и смысл её ускользает... Хорошо, если есть смирение, а если его не хватает, будто путник, сбившийся с дороги, начинаешь оглядываться по сторонам, нервничать: всё кругом незнакомое: -- "Куда меня ведут? И когда же, наконец, -- конец?"..
   Долги православные службы! Что греха таить! Человек устаёт, думает о том, как бы поскорее всё закончилось. Но потом, через день-другой вспоминаешь о тех нескольких минутах отрады, что испытал во время службы.. И это воспоминание греет душу долгие годы... А тягость и усталость забываются, будто их и не было. Может, так и должно быть?..
   Наконец, все прикладываются ко Кресту, получают благословение, крестятся, выходят из храма. Местные жители расходятся по домам. Москвичи ждут автобус, который довезёт их до вокзала; старые и молодые, чувствуют себя равными, одинаково внимательны друг ко другу: каждый из них вышел из тёмного леса заблуждений по-своему, но все они теперь на одной узкой тропке, по которой впереди идёт отец Алексей, высоко подняв над собою светильник...
   Вот, пожилая женщина, которая говорит так быстро, что, порою, удивляешься, как она успевает проговаривать слова. Она обсуждает с Никаноровым какую-то статью её покойного мужа, которую Володя отредактировал и пытается издать при помощи своих знакомых в каком-то журнале. Сашин тёзка, скромный молодой человек -- со своей матерью. Она -- детский врач, появилась здесь, в приходе, совсем недавно, узнав об отце Алексее от своего сына. Как бы хотел Сашка, чтобы его родители оказались не такими твердолобыми. Но о таком и мечтать невозможно. Там -- твёрдая сталинская закваска: "Броня крепка и танки наши быстры". .. А вот ещё: пожилой мужчина, с интеллигентной бородкой. Саша видит его тут каждый раз, но ещё не познакомился. Он разговаривает с другим бородачом, с густой шевелюрой, в очках, -- прихожанином, который выполняет роль дьякона, помогая на службе отцу Алексею. Как Саша слышал, он по профессии -- компьютерщик и зовут его также, как многих -- Владимиром. Какая-то девица, маленького роста, в синем берете, всегда записывает на магнитофон проповеди отца Алексея, разговаривает с Андреем, высоким молодым человеком, каким-то научным работником. Ещё люди, которых Сашка не знает... Все приехали сюда из Москвы, где так много красивых просторных церквей, с профессиональными хорами, театральными службами, но где почти что нет ни единого священника, способного понять исковерканную душу и не отпугнуть церковным формализмом...
   Появляется отец Алексей, с тяжёлым объёмистым портфелем, в обыкновенном тёмно-сером костюме и широкополой шляпе... Подъезжает такси, из которого выходит один из знакомых уже Саше молодых людей. Отец Алексей благодарит его за услугу, машет всем ожидающим автобус на прощание рукой, садится на заднее сидение. С ним усаживается девица, с магнитофоном, и дьякон Владимир. Хотя оба живут в Москве, а Отец Алексей -- около Загорска, они могут в дороге поговорить, решить какие-то дела... У отца Алексея совсем нет времени, чтобы остаться одному...
   И когда он только успевает писать книги, находить каналы, чтобы тайно издавать их на Западе, организовывать распространение религиозной литературы, посещать умирающих на дому, принимать людей, беседовать с ними, вселять надежду отчаявшимся, укреплять веру! А ведь, мог бы спокойно сидеть у себя дома, как большинство... Поистине, этот человек не знает отдыха... Хорошо, что люди, собравшиеся вокруг него, понимают это. Хотя и не все... Многие пользуются его открытостью, приезжают со своими проблемами, превращают исповедь в психотерапию...
   Такси отъезжает... Одновременно прибывает полупустой автобус. Люди долго его наполняют, занимают все имеющиеся места, и всё равно половина из них едет стоя...
   Постепенно автобус наполняется и местными пассажирами. Теперь взгляд натыкается всё больше и больше на чужие отстранённые лица. Те, немногие, заряженные энергией отца Алексея, возвращаются в мир... И на перроне, в поезде, все они теперь почти растворяются среди незнакомых людей, как будто мгновенно поглощающих всё и вся... Но нет... Каждый уносит маленькую или большую частицу заряда, что получил в Церкви. И случится, встречаются прихожане в Москве, -- все знают, что они -- из того узкого круга, который не для всех... "Вы -- свет миру"... Все ли смогут светить и всегда ли смогут?.. И вот, каждый уходит в ту жизнь, из которой нет-нет выйдет новое лицо, и очередь на исповедь к отцу Алексею станет ещё длиннее, и времени для книг и жизни у него останется ещё меньше...
   "И как, это, люди не понимают?" -- думал Саша, возвращаясь в Москву в переполненном поезде. -- "Почему им не достаточно самого таинства Исповеди? Все норовят побеседовать с отцом Алексеем наедине... Неужели у всех такие большие проблемы, что нельзя справиться без его помощи?.."
   Первое время он старался осмыслить новую для него религиозную концепцию православия. Он часто приезжал в будние дни в сторожку, чтобы поговорить с отцом Алексеем наедине. И Саша заметил, что чаще всего в очереди к нему находились одни и те же люди. И он назвал их про себя "кровососами". И чтобы не стать одним из них, после того, как отец Алексей совершил над Сашей обряд Миропомазания, он перестал бывать в сторожке, а заходил туда лишь, чтобы взять у священника на прочтение новую книгу...
  
   Поезд едет по знакомой Ярославской дороге, по иронии судьбы каждый раз проезжает станцию, где живёт Санитар, приближается к Москве... А Саша всё ещё не может забыть случившееся... Снова и снова он вспоминает тот день, когда окончательно "отпал" от экуменистов -- под электронным табло расписания движений поездов...
  
   Прошло уже три месяца с того дня... В тот день, когда он вернулся в Москву, вечером, ему позвонил дворник, участливо расспрашивал о том, что произошло. Саша не захотел с ним разговаривать по телефону. Они встретились через несколько дней на Новокузнецкой, поднялись из метро в город, прошли мимо храма "Всех Скорбящих Радостей". направились к центру города.
   Саша рассказал Володе о последних событиях, связанных с перехватом Ольги на вокзале, критически оценил поведение Санитара, резко заявил о том, что его группа -- не что иное, как новая секта, откуда он только что "сделал ноги" в православие и не к кому-нибудь, а именно к самому отцу Алексею.
   -- Ого! -- воскликнул дворник. -- Здорово ты шагнул! Как говорится, "из грязи -- в князи"! А теперь, конечно, нужно всех нас облить помоями!"
   -- Почему "всех нас"? -- зацепился Сашка за слова. -- Разве ты -- с ними? Ведь, ты всегда оставался в стороне. Ты даже не знаешь многого. И они тебе никогда не скажут. Потому что не всякому доверяют свои тайны. Ведь, тебя держат на дистанции, знают, что ты им не подходишь. Разве не ясно, что раз ты пьёшь, ты не можешь быть равным со святошами! И лишь когда ты нужен, тебя позовут, как собачку: "На, пойди, вынюхай! Что он теперь собирается делать? Оставит ли Ольгу в покое? Или ему мало, что "отпал" сам?!". .
   -- Так скажи им, -- продолжал Саша возбуждённо, -- Что не оставлю в покое! А покажу "кузькину мать"! В КГБ стучать не стану. Я не такое дерьмо, как они полагают. А вот напишу книгу! Нет, не из мести. А просто, чтобы другие поняли и не попадались на подобную удочку. Я изложу в этой книге чистую теорию. Подвергну критике саму идею экуменического движения как нового вида изощрённого сектантства! И тогда их секта развалится сама по себе.
   Дворник молча шагал рядом, но вдруг остановился, чтобы закурить. Саша замолчал, взял у него сигарету. Оба прикурили от одной спички.
   -- Вот что, старик, -- начал Володя, зашагав дальше. -- Во-первых, я на самом деле знаю многое. И даже больше, чем ты. Ты думаешь, я не знаю, что ты был в Ордене? Думаешь, не знаю ничего про сам Орден? Хотя мы общались с Санитаром в разных группах, тем не менее, не все такие, как ты, скрытные. Люди есть люди. И не все умеют держать язык за зубами... Санитар, конечно, со своим Орденом по лезвию ножа пошёл... И я тебя понимаю. Может быть, ты и вовремя "сделал ноги"... Но с другой стороны, будь почеловечнее... Ведь он тебе ничего плохого не сделал. Кто ты был? ПТУ-шник, который бил трубки и ломал водопроводные краны на Заводе... Или -- попросту -- психически больной -- после дурдома...
   -- Нет! Я никогда не был больным! -- прервал его Сашка. Это у него я стал больным! Потому что ему-то как раз такие и нужны. Кто из вас здоровый -- первый брось камень!
   -- Хорошо, -- продолжал дворник. -- Пусть я буду тоже больной, хотя в психушке никогда не лежал...
   -- Ещё всё впереди! Ляжешь!
   -- Хорошо! Лягу... Я вот что хочу тебе сказать, старик... -- Дворник помолчал немного, удостоверяясь, что Сашка больше не спорит. -- Я хочу тебе кое-что сказать про Ольгу... Ведь, наверное, ты не знаешь, что у неё -- роман...
   -- Как не знаю? -- Знаю! Только там всё заглохло, с американцем-то...
   -- Нет... -- отвечал дворник. -- Не заглохло... И совсем не с американцем... Ты знаешь, что у неё будет ребёнок?
   -- Как ребёнок? -- Саша остановился. -- У неё?!.. У Оли?!... От кого?.. Чей?..
   -- "Чей?" -- передразнил дворник, помедлил немного и добавил: -- Вовин!
   Саша долго молчал, переваривая услышанное. Наконец переспросил:
   -- Вовин?! Хиппи?! Как?! Не может быть!..
   Саша затянулся, обжёг пальцы сгоревшей сигаретой, уронил её; но его товарищ тут же участливо подбросил свою пачку с новой, выскочившей в прорезь сигаретой, и Саша вытянул её и закурил опять.
   -- Вот почему она всё время сливки пила... -- тихо проговорил он. -- Как же я, дурак, сразу не понял этого! Почему мне никто не сказал обо всём прямо?!
   -- Это было так очевидно... Я думал, что ты знаешь... или догадываешься...
   -- Ведь, Вова был только её наставник, так же, как я -- для Люды... Так же, как Санитар для тебя и меня... Как же он мог? Как же они оба могли войти в Орден после этого?
   -- Наверное в Ордене особенно приятно грешить -- попробовал пошутить Володя.
   -- Откуда ты-то всё это знаешь? Ведь ты же и про Орден не должен ничего знать...
   -- Я-то? -- Дворник замялся, бросил свою сигарету и также закурил новую. -- Мне Вова во всём открылся самому первому. Он уже был в Ордене, а она ещё нет. Её потом приняли, чтобы обоих усмирить. Но куда там! А тут ты ещё начал карты путать, отбивать от Вовы. Тогда и тебя приняли в Орден...
   -- Как же она своего американца разменяла?
   -- А так же. И Вову бы разменяла с тобой, если б Санитар на вокзале не перехватил.
   -- Неправда! Она не такая! -- У Сашки слёзы навернулись на глаза.
   -- Э-э, старик! Ты не знаешь баб! Разве ты не читал "Крейцерову сонату"?
   -- Нет, не читал. А про что там?
   Но дворник не ответил а ускорил шаги...
  
   ...Поезд стучит колёсами, приближаясь к Москве. Саша стоит в тамбуре, курит...
  
   В тот день они пришли в пивную, долго и много пили пиво. Потом взяли вино, и Сашка напился, как никогда. А через пару дней, после встречи с Никаноровым, которому поведал о том, что стало ему известно, памятуя его слова: "Клин клином вышибают". -- он выпросил у матери денег и поехал в Каунас...
  
   Пани Ванда жила теперь одна. Её квартирант Анатолий уехал поступать в Рижскую Семинарию. Конечно, Саша не стал посвящать хозяйку дома во все свои перипетии. Узнав телефон Ольги, девушки, с которой он познакомился, когда был тут вместе с Людочкой, он позвонил ей и вечером встретился в музее Чюрлёниса.
   Прошло всего несколько месяцев, со времени их встречи. Но время как-то сильно переменило девушку. Они стали ходить по залам музея, как когда-то, останавливаться у картин. Но теперь она, будто бы, не видела картин. Она посматривала на Сашу, нервничала, часто не находила нужных слов, глупо улыбалась. Когда они вышли на улицу, Ольга положила ему на плечо правую руку.
   -- Всё так нелепо... Ты -- очень хороший! -- сказала вдруг она. -- Но я -- нет... Ты, пожалуйста, меня прости... И... постарайся понять...
   Она всё продолжала улыбаться. А Саша никак не мог переключиться после музея. Что-то новое в её лице раздражало его. И вот, вдруг только сейчас он понял, что это был прыщик на её левой щеке.
   -- Короче говоря... -- продолжала Ольга. -- У меня появился... парень...
   Всё сразу стало ясно. Скорее -- обратно! И какого лешего его сюда принесло, дурня! "Клин -- клином"! Вот, ведь, смех! Нарочно не придумаешь! Поистине: "Клин" и ещё раз, вдобавок "клином". да причём опять по голове!
   -- Правда?.. -- сказали его губы. -- Поздравляю...
   -- Хотя это и так, -- зачем-то продолжала девушка. -- Только он -- неверующий... И я не знаю, получится ли у меня с ним... В общем, ты... ты такой чистый,.. хороший... Помолись за меня, пожалуйста!..Всё так нелепо...
   И она, как птица, нечаянно задевшая крылом его щёку, быстро чмокнула Сашку и навсегда исчезла.
  
   "И почему мне так не везёт?!" -- подумал он, выпуская дым. Пустая пол-литровая бутылка какого-то литовского портвейна местного разлива стояла на полу, в углу. И хотя поезд сильно качало, она не падала, не катилась по полу. -- "И вовсе я не "хороший" и вовсе я не "чистый". -- сказал он, бросил окурок в щель, между полом и дверью, где мелькала земля, и направился обратно в вагон.
   Пассажиры уже собирали вещи, готовясь покинуть поезд. У Саши вещей не было. Он сел на своё место и стал смотреть в окно...

14. ЗАВОДНОЙ МЕХАНИЗМ

  
   Поезд замедлил скорость, хотя до Москвы ещё было не так близко. Стук колёс стал редким и назойливым. Впрочем, скоро и это стало привычным и незаметным фоном передвижения в пространстве и времени, подобно тому, как бывает в лёгком фильме, когда явное допущение или неправдоподобность сюжета сразу принимаются зрителем за некую "художественную условность" и вовсе не мешают восприятию.
   Как-то невольно Саше припомнился тот сон, что привиделся ему в автобусе, когда он с Людой ехал к патеру Станиславасу. Что заключалось в нём?
   Билеты, касса, автобус... Всё это, понятно, было мотивировано окружающей действительностью. Но почему убитый женой муж? Почему, вдруг, привиделся хулиган Васька?
   По возвращении в Москву, в какой-то один из дней, когда Саша переживал свой разрыв с Санитаром, к нему пришёл его товарищ по школе Валера Шалашов. Саша учился с ним вместе до восьмого класса. Затем, бросив школу из-за своей неудачной первой любви, он записался в ПТУ. Валера же поступил в техникум. Прошло несколько лет, за которые они встречались случайно несколько раз. Саша отлежал в психбольнице, а Валера закончил техникум и тоже каким-то образом избежав службы в армии, стал где-то работать. И вот, без звонка неожиданно он пришёл к Сашке домой с бутылкой вина.
   Выпив немного, Валера сказал:
   -- Я слышал, что ты стал верующим, -- начал он.
   -- Да... -- Саша удивился его осведомлённости. А откуда ты знаешь?
   -- Соседи говорили родителям... Может быть твой отец кому-то сказал, когда в домино играл во дворе... -- Валера помедлил немного и продолжил дальше.
   -- Мне, Сашк, не с кем посоветоваться... Вот, думаю, если ты -- верующий, то, может, ты знаешь, что подсказать...
   -- Конечно,.. -- согласился Саша. -Если, смогу...
   -- Дело было так, -- начал свой рассказ Валера. -- Ты знаешь Ваську... Ну, того, у которого отец выбросился из окна. Твоя мать знает его мать...
   -- Ну... -- подтвердил Саша.
   -- Так вот... -- Валера выпил вторую рюмку. -- Недавно мы с ним вроде как подружились... Стали выпивать вместе, гулять... -- Он взял бутылку, наполнил свой и Сашин бокалы, пригубил... -- И вот как-то раз вечером, на автобусной остановке к нам мужик какой-то привязался, пьяный... Собственно, он даже и не привязывался... А так... прилип, стал называть нас "сынками". .. В общем, чуть ли ни лез целоваться. Мы могли бы от него спокойно уйти, но Васька, вдруг, ударил его... Мужик схватил меня... Я стал от него освобождаться и тоже ударил. Потом смотрю... Мужик лежит на спине, руки раскинул... И глаза его открыты, как у мёртвого.. А Васька -- шарит по его карманам.
   -- Чего стоишь?! -- вдруг говорит Васька. -- Делай ноги! Если что -- я тебя не видел и ты меня -- тоже...
   Я припустился бежать домой. С самого Ленинского проспекта бежал. Уже и на автобус боялся сесть, чтобы чего не вышло...
   На следующий день мы с Васькой встретились.
   -- Ты чего мужика-то убил, дурак! -- сказал он.
   Я удивился. Я думал, что это он ударил мужика. Но помнил всё плохо. И Васька стал мне рассказывать, как всё было... Выходило так, что, будто бы, я ударил мужика в пах, да так, что тот сразу же окочурился...
   -- Правда? -- спросил Саша, притрагиваясь к своему бокалу.
   -- То-то и оно, что на самом деле, я не знаю... Я, ведь, пьяный был... А Васька, наверное, соврал. Сам убил, а меня на крючок взял, чтобы я боялся... Я тогда поверил ему... Просил, чтобы он никому не говорил... Он пообещал...
   Валера снова выпил. А затем продолжил свой рассказ.
   -- Прошло несколько месяцев. Я заканчивал учёбу. У меня появилась девчонка. Викой звать... Был мой день рождения. Я позвал в гости её и ещё несколько ребят и девчонок из техникума. Одна девчонка оказалась без парня. И я позвонил Ваське...
   Валера рассказывал свою историю плохо: язык у него не был подвешен достаточно хорошо. И теперь, в поезде, приближающемуся к Москве, вспоминая рассказ товарища, Сашка живо представил...
  
   Пьянка. Магнитофон. Танцы под "Led Zeppelin". Какая-то пара уединилась на кухне. Целуются... Валера сидит с Викой, разговаривает, улыбается. И Васька подсаживается к ним. Без спроса у Валеры приглашает Вику потанцевать. Валера наблюдает, как Васька плотно прижимает её к себе. Даже он не позволял себе такого. Закурив сигарету, он идёт на лестничную площадку...
   Вика, окончив танцевать, начинает искать Валерку. И тогда Васька незаметно для других растворяет в бокалах с недопитым вином две таблетки седуксена...
   Когда молодёжь стала расходиться по домам, Валера пошёл проводить свою девушку. Васька, как "лучший друг" идёт с ними вместе, чтобы потом отвести пьяного Валеру назад, домой. По дороге с Валерой случается странное. Он, вдруг, дичает, начинает буянить и, чтобы отрезвить парня, Васька его бьёт по лицу. И Вика, которая должна быть на стороне Валеры, вдруг поддерживает Ваську, пытается удержать Валеру, говорит что-то такое, от чего он, вдруг, приходит в отчаяние и бежит прочь...
   Вместе с Васькой они долго бродят по ночным улицам в поисках Валеры и, оказавшись рядом с домом Васьки, заходят к нему, чтобы позвонить по телефону...
   Снотворное уже давно вступило в действие. И Васька справляется с девчонкой очень легко. Поначалу она пытается вырваться из его объятий. Но он так крепко держит её, что она быстро уступает...
   Светает... Седуксен ещё действует. Среди золотых измятых волос, на подушке -- красивое лицо юной женщины, погубившее счастье её обладательницы.
   Васька вылез из-под одеяла, вышел на балкон...
   Уже наступил понедельник, и по тротуару торопились пешеходы. Он взял с подоконника механизм от какой-то испорченной детской игрушки, завёл пружину, бросил вниз...
   Ударившись об асфальт, механизм не сломался, а ещё долго продолжал жужжать, корчиться, медленно выворачивая из своего чрева пружину. Мимо прошёл один пешеход, другой, третий... Почему-то никто не обращал на механизм никакого внимания.
   "Вот дурни!" -- подумал Васька. -- "А вдруг это -- бомба?"
   Откуда-то вышла кошка, стала наблюдать за механизмом. И когда завод кончился, она медленно приблизилась, понюхала и, не учуяв съедобного, медленно отошла прочь.
   Васька бросил в кошку ключом от заводного механизма и попал. Кошка взвизгнула и убежала в кусты.
   Васька вернулся в комнату, постоял немного, глядя на Викино лицо.
   "Красивая!" -- подумал он.
   Татарская кровь снова заиграла. Он начал будить девушку.
   -- Ну-ка! Давай ещё!
   Она больше не сопротивлялась. Напротив, почувствовав вчерашнее, её тело стало отвечать и работать, как требовало от него другое тело.
   "Ведь, теперь всё равно". -- оправдывала она себя, а через пол часа, принимая душ, думала: "По крайней мере, Васька -- настоящий мужчина! Валерка даже целоваться не умеет..."
   Был тихий летний вечер. Вика медленно брела по скверу, где на лавочках алкаши втихоря распивали вино и провожали взглядами её красивые, ещё совсем детские, ноги.
   Подходя к своему дому, она встретила соседа, с собакой на поводке.
   -- Ты туда больше не ходи! -- сказал он собаке, оттягивая её в сторону от полисадника, с забором.
   "Почему "не ходи"?" -- подумала Вика. -- "Ведь, собаки не ходят, а бегают..."
   Поднявшись к себе на пятый этаж, она вошла в квартиру и сразу -- в ванную.
   -- Где ты шлялась?! -- услышала она голос матери.
   Ничего не отвечая, она включила воду. Ванна начала наполняться. Женщина разделась, села в тёплую воду, согнула и обняла свои колени и, уткнувшись в них лицом, укрыла их золотыми волосами...
  
   -- Мы не должны больше встречаться! -- сказала она. -- Я тебя не люблю!
   -- Ты хочешь порвать со мной?
   -- Да! Я люблю Валерку!
   -- Если ты это сделаешь, я всё расскажу ему!
   -- Нет! Не смей!
   -- На одном условии...
   -- Что ты хочешь?
   -- Тебя!
   Он приблизился, положил руки на её плечи. Она не знала, как ей поступить. Он требовал от неё того, чему она сознательно сопротивлялась, но чего подсознательно желала. Именно это желание, а не желание какой-то ясности, привело её сюда снова. В ней совершалась внутренняя борьба. И Васька, не отпуская рук с её плеч и не отводя взгляда, терпеливо ждал, которая чаша перевесит.
   -- Тогда, -- проговорила она робко, -- Это будет в последний раз. Обещаешь?
   -- Хорошо. Если ты так сама хочешь...
   Поводья были отпущены, лошадь понесла, продираясь сквозь вереск и колючий кустарник, всё дальше и дальше, не в силах остановиться, несмотря на боль и кровь... И увидев эту самую кровь через два дня, на его подмосковной даче, куда захотела приехать Вика, Валера подумал: "У неё никого до меня не было!"
   -- Ой, больно! -- лгала она. -- Я больше не могу! -- И видя, что Валера испугался за неё, зашептала: -- Ничего... ничего... Уже лучше... Не слушай меня...
   Она старалась всеми силами почувствовать то же, что было с Васькой, но что-то было не так: будто бы её чрево, подобно глине, приняло ту форму, что задал ему гончар, с длинными руками.
   -- Ты не боишься забеременеть? -- спросил Валера.
   -- А ты боишься этого?! -- парировала она.
   -- Нет... Но пока, может быть, ещё рано? Ведь мы ещё не поженились...
   -- А ты готов на мне жениться?
   -- Да! Я люблю тебя, Вика!
   -- Правда?
   Она не ожидала такой лёгкой победы и задумалась. Васька вовсе не был намерен жениться на ней. Он даже не ухаживал за нею, как Валера. Она сама прибегала к нему. И сейчас она задумалась, будет ли она и дальше, после замужества жить этой раздвоенной жизнью или сумеет порвать с Васькой. Она знала, что иначе не стоило выходить замуж за Валерку.
   "Разве лишь повидаться с Васькой ещё раз?.."
   При этой мысли, будто через всё её нутро прошёл сладкий электрический ток. Почти физически она ощутила Васькино тело, его сильные ловкие руки, которые обладали каким-то собственным знанием...
   -- Что с тобой, Вика? -- спросил Валера, возвращая её к действительности.
   Она вздрогнула. Резко поднялась.
   -- Поехали домой! Я хочу домой!
  
   Всё решилось в один из последовавших дней. Васька сильно напился и заставил свою любовницу перейти в сексе "пределы её моральной допустимости".
   -- Я больше к тебе не приду! -- крикнула она, радуясь, что нашла повод.
   -- Посмотрим... -- промычал пьяный.
   И она действительно больше не пришла.
   И тогда Васька привёл свою угрозу в исполнение. Валера бросился на него с кулаками, но сам оказался избитым. Не удовлетворившись этим, хулиган облил растворителем для краски лифт в подъезде Вики и поджёг. Лифт сгорел. Но легче никому не стало. Последовало объяснение. Вика плакала, умоляла Валеру простить её, обвиняла во всём Ваську. И вот, не зная, что делать, Валера пришёл к Сашке за советом...
  
   -- Что я могу тебе сказать... -- начал Саша после продолжительного молчания. -- Я не могу тебе сказать: женись. И я не могу сказать: не женись... -- И сам подумал: "Кто я такой, чтобы решать за него? Премудрый Соломон? У самого -- неразделённая любовь, то одна, то другая, то третья... Не отвечать же парню словами Сократа: "Как бы ни поступил, всё равно будешь раскаиваться!"
   -- Представь себе, Валерка, продолжал он, -- Что я посоветую тебе жениться... Ты последуешь моему совету и потом окажешься несчастлив... И тогда однажды скажешь: "Во всём виноват Сашка. Если бы он не посоветовал так, то я бы не женился." И наоборот: положим, что ты не женишься по моему совету, а потом будешь жалеть...
   Валера молчал и слушал.
   -- Дело совсем не во мне! -- Саша пригубил вина, поставил бокал на стол. -- Бог со мной! Пусть я буду виноват! Я сейчас не стараюсь остаться в стороне и не потому говорю тебе, что не хочу дать тебе совета, что, будто, боюсь, что ты меня потом обвинишь... Дело в твоём счастье... В твоей судьбе... В судьбе твоей девушки... И решать свою судьбу ты должен сам. Ты сам должен придти к решению. Это трудно. Я понимаю. Но я не советовал бы тебе слушать никого, даже самых близких тебе людей. Ты должен найти ответ в своём собственном сердце. Задумайся и проверь своё чувство. Если ты любишь её и если ты ей веришь -- а только настоящая любовь может тебе подсказать верный ответ -- тогда женись. Если же ты чувствуешь, что в тебе нет к ней любви, что ты не сможешь простить случившееся, то жениться не надо. Но решить это можешь только ты сам...
  
   Вспоминая свой разговор с Валеркой, Саша пожалел, что в то время он не был знаком с мыслями Николая Бердяева. А если бы было так, то он сказал бы ему: конечно о том, что легче переложить ответственность на кого-нибудь другого. Но легче -- вовсе не значит правильно. Это -- твоя свобода. Свобода выбора. Не путай свободу с облегчением. Настоящая свобода -- совсем не лёгкая вещь. Свобода -- это ответственность. И не пытайся её переложить на чужие плечи. Иначе будет только хуже. Иначе будет не свобода, а безвольное рабство...
  
   А тогда... Не найдя лучших слов для Валеры, Саша замолчал. Друзья долго сидели в тишине. Валера больше не притрагивался к своему бокалу, что-то обдумывая.
   Саша хотел было посоветовать, чтобы он попробовал молиться, но не сделал этого. Чувствуя, что разочаровал товарища в его ожиданиях, он лишь предложил:
   -- Я знаю одного замечательного священника, который, возможно, что-нибудь посоветует... Если хочешь, я договорюсь с ним о встрече.
   -- Нет, Сашк, -- вдруг прервал молчание Валера. -- Я пойду... -- Он поднялся. -- Спасибо тебе...
   -- Что, ты? -- Саша тоже поднялся. -- Я ведь ничего тебе не посоветовал... Ты подожди... Посидим ещё... Допьём вино...
   -- Нет... Я пойду... Вот... Правда, ещё... Это -- паспорт... Того мужика... Васька отдал... Я не знаю, что мне с ним делать... Я, ведь, правда, не виноват... Я, ведь, поэтому к тебе ещё пришёл... Чтобы рассказать... Ты, ведь, верующий, говорят...
   -- Ты бы, Валера, в церковь лучше сходил. Ведь, я же -- не священник. -- Саша взял паспорт, не зная, зачем, повертел в руках.
   -- В церковь не хочу. Священник может донести... Да и не верю я... в Бога твоего...
   -- Что же мне-то делать с этим паспортом?
   -- Я не знаю... Только мне так было бы легче... Может, придумаешь что-нибудь...
   -- Что же ты его просто не выбросил, не сжёг?
   -- Я не знаю... Я и об этом хотел с тобой посоветоваться...
   -- Ладно, Валерка! Я отдам его матери. Она в магазине работает. Ей алкаши приносят свои паспорта под заклад, когда деньги занимают, а потом не приходят. У неё два чьих-то паспорта лежит. Она давно собиралась отнести их в милицию. Так я подложу и этот к ним.
   -- Спасибо, Сашка! -- Валера вышел в коридор, стал сам открывать наружную дверь.
   -- Ты заходи, если что... -- Саша последовал за ним. Валера ничего больше не сказал, растворившись в тёмном лестничном пролёте, где, по всей видимости, перегорела электрическая лампочка.
   Саша вернулся в свою комнату. Вина оставалось с пол бутылки. Он наполнил свой бокал, выпил, сел на диван, задумался обо всём услышанном от своего бывшего одноклассника, раскрыл невзначай паспорт и увидел фотографию человека, показавшегося ему знакомым.
   "Николай Иванович Круглов..." -- прочёл он. -- "Русский... Родился... 20 февраля 1905 года... Тульская область, Чернский район, деревня Бунаково..."
  
   Через два месяца Валерка женился. Сашку на свою свадьбу не пригласил...
  
   Показались вагоны на запасных путях. Рельсы разветвлялись, множились. Неподвижных поездов тоже становилось всё больше и больше. Поезд замедлил движение и, наконец, совсем замер. Пассажиры, вытерпевшие тяготу заточения, стремительно начали покидать вагон. И когда никого не осталось, Саша поднялся и, тяжело шагая, вышел на перрон...
  
   А и зачем он, прежде чем отправиться в Каунас не испросил благословения у отца Алексея?! А теперь что-то надломилось внутри... И он чувствует какой-то гнёт, усталость -- несмотря на то, что, кажется, нашёл место, где можно, как говорится, "преклонить голову"...
   Неужели все женщины таковы?
   И он решил больше не искать женщин и даже сторониться их, чтобы случайно не прилепиться сердцем к какой-нибудь, которая снова обманет его надежды...
  
   "Нет". -- думал он, наблюдая, как пассажиры спешат поскорее покинуть электричку, -- "А ведь этот циник дворник -- не может быть прав... Не все таковы... Проблема во мне самом... Я просто не подхожу тем, которые трепещут перед одолевающей силой самца... К сожалению, таких большинство..."
   На перроне он снова оказался вместе с Никаноровым...
   -- Ты меня извини, Володя! -- Саша зашагал с ним рядом. -- Я спросил моих родителей насчёт фиктивного брака... Они категорически против... У нас вышел сильный скандал... Сказали что согласия на прописку не дадут. Мол, квартиру свою они добыли с большим трудом и тому подобное... Я табуретку даже пнул со злости. Нога до сих пор болит. Видишь -- хромаю...
   -- Ну, что ж! -- Никаноров, видимо не очень и надеялся на удачу. -- Это не меняет наших с тобой отношений. Не стоило из-за этого ссориться с родителями-то...
   В метро они расстались. Саше было по дороге с Еленой Александровной, женщиной, что говорила очень быстро. Всю дорогу она о чём-то беспрерывно рассказывала. За шумом поезда Саша, совсем потеряв нить разговора, лишь продолжал ей поддакивать и кивать. И так уже совсем не понимая её, он вышел на своей станции, а она, вдруг резко замолчав, уехала дальше одна...
   Уже прошло некоторое время после его вторичной поездки в Каунас, и душевные раны снова начали заживать.
   Приближалась зима...
  

15. БАТОН ХЛЕБА

  
   После разрыва с Санитаром, Саша снова стал посещать Подвал. За долгое время, что он здесь не был, почти ничего не изменилось. Володя Романов всё так же сидел с паяльником. По всем стенам размещались стеллажи с разнообразными приборами. Саша Наумов работал за другим столом. Инженер Коваль тоже был занят чем-то своим. Все собирали различные узлы всё той же радиостанции, и не одной, а сразу нескольких, благодаря специализации и распределению труда.
   Саша поздоровался с каждым по очереди за руку, как это было принято у заводских, поинтересовался у Володи о его автомобиле.
   -- Если ты хотя бы немного ударил машину, -- отвечал тот Сашке, после некоторой паузы, -- То все подвижные части смещаются. Мотор начинает работать с трудом, пожирать много бензина. Эксплуатация такой машины становится нерентабельной. Понял? Твою мать, налево, едрёна вошь, раз эдак тебя!
   Завершив своё объяснение этой концовкой, он замолчал, углубившись в своё дело. Потом, чувствуя объяснение не вполне достаточным, добавил:
   -- Я новую машину купил. А ты, где, твою мать, был всё это время?
   -- Да, как сказать... -- Саше не хотелось ничего рассказывать о себе. Он и не мог сообщить ничего такого, что было бы интересно и понятно этим людям. Выходило, будто, чуть ли не больше года он ничего не делал...
   -- Работы разные менял... Меня теперь не везде принимают из-за "жёлтого билета". ..
   -- Мне Наумов говорил... -- сочувственно сказал Романов. -- Ты в больнице был вроде?...
   -- Да...
   -- И где ты сейчас?
   Подошёл Наумов, оторвавшись от работы. Остановился рядом, заулыбался.
   -- Я сторожем работаю во Вневедомственной охране.
   -- Э! Неплохо! -- парировал Романов. -- Вот, Наумов у нас тоже в "Охране" работает, только не во Вневедомственной, а наоборот -- в Ведомственной...
   -- Правда? -- переспросил Сашка, лишь бы сказать что-то. -- А что это за Ведомственная Охрана такая?
   -- Да, он так... треплется! -- ответил Наумов, не желая продолжать разговор на эту тему.
   -- Ну, а всё-таки? Где это? Чем там занимаешься?
   -- Да так, есть одно место...
   -- И что же это за место? Может быть, меня устроишь по знакомству?
   -- Нет. Тебя туда не возьмут... Короче, не спрашивай -- не отвечу. Нельзя. Понял?
   -- Хорошо. Нельзя -- так нельзя! -- В неопределённом ответе товарища Саша смутно почувствовал что-то отталкивающе-знакомое и почему-то вспомнил, как в психбольнице стукач говорил ему: "Догадываешься, кто -- я?"
   И наверное, почувствовав напряжённость возникшей ситуации, Наумов вдруг засмеялся:
   -- А ты помнишь, Шура, как мы праздновали День Победы, слушали "Jesus Christ -- Super Star"?
   -- Помню... Как не помнить...
   -- А помнишь, как мы попали под проливной дождь и вымокли до нитки и шли от самого Садового Кольца до Подвала в одних трусах!?
   -- Помню! Здорово было! Весело!
   -- Эх, Шурка, друг!! -- Наумов обхватил Сашку за плечи, похлопал рукой по спине.
   -- Да, Саня! -- ответил Сашка. -- Было время -- не вернуть... Ну а тут как у вас всё? По-прежнему? А где все другие ребята? Как ты, инженер? -- Саша обратился к Ковалю, до сих пор не проронившему ни слова.
   -- Я всё так же! -- ответил тот, не отрываясь от своего дела.
   -- Он всё так же не пьёт -- пошутил Романов. И Наумов засмеялся.
   -- А что -- Потапкин?
   -- А Потапкин твой -- сукой оказался! -- вдруг встрепенулся Романов и бросил паяльник на стол. -- Наумов поспешил его поднять и уложить на подставку.
   -- А что такое? -- удивился Сашка.
   -- Иуда -- предатель! Вот что! -- Романов вытащил из кармана пачку "Столичных" закурил.
   Выпустив дым, он продолжал:
   -- Юрку помнишь? Был тут один тоже! Так вот они, оба, суки, захотели меня подсидеть! Короче, заложили. Но не тут-то было! Они, дерьмо, не знали, что у меня есть свои люди на Заводе. Теперь им обоим пинка под зад дали. И оттуда и отсюда. Если встретишь кого, пошли обоих на...!!!
   Выматерившись смачно, он снова взялся за паяльник, продолжая курить.
   -- Ну и дела! -- посочувствовал Саша. -- Видать много воды утекло, пока меня тут не было... А что с Баклановым и Окапой? А что с Клацем?
   -- Окапа и Мишка Бакланов тут бывают часто... -- ответил Наумов.
   -- Это с каким ещё таким Клацем?! -- прервал его Романов, поворачиваясь снова к Сашке и ехидно улыбаясь. Наумов при этом хмыкнул и затем издал какой-то неопределённый звук.
   -- Ну, тот, что сваркой тут занимался, -- пояснил Саша, удивляясь, что его не понимают.
   -- А! Это тот еврей черномазый, что ли? -- Романов всё ещё улыбался, продолжая курить. -- Покажи ему, -- кивнул он Наумову, -- Чернозадого...
   Наумов потянул Сашку за рукав. Они обошли вокруг стены, отгораживавшей пол- комнаты, и Саша увидел Клаца...
   Он лежал на составленных в ряд стульях, мертвецки пьяный. Очки съехали с его лица, готовые оторваться и упасть. Одна рука свисала до пола. Грязные ботинки, в глине, оставались на ногах. Он был в испачканном известью пальто. Под столом валялась пустая бутылка из-под водки и батон белого хлеба.
   -- Что же его так забрало здорово? -- спросил Сашка Наумова.
   -- Баба... -- ответил тот.
   Они вернулись к Романову.
   -- Видел, что бывает! -- заметил тот. -- А ведь, говорили ему: "Брось свою шлюху!" Не слушал друзей! Теперь, вот, остался без квартиры, без машины и без штанов...
   -- Что же он теперь? -- Саша не знал, что сказать.
   -- А ничего! Проспится -- за бутылкой побежит... -- Романов снова погрузился в работу.
   -- А я, вот, совсем забыл радиотехнику... -- начал Саша о главном, ради чего пришёл. -- Что можно бы поделать тут?
   Но Романов ничего ему не ответил, занятый пайкой. Наумов тоже отошёл к своему столу. Саша потолкался, походил по комнате, рассматривая приборы, на стеллажах, снова вернулся к Романову, спросил, не нужно ли чем помочь.
   -- Ах, блин! Твою мать! Налево! Ты не видишь, растудыть, что люди заняты!? Работать захотел?! А где ты был всё это время?! Вон там -- комната другая! Ни одна сука не хочет ничего делать! Все приборы на полу уже целый месяц лежат! По стеллажам ни одна падла не желает расставить! Уваливай отсюда! К едрёней воши! Чтобы я тебя тут больше не видел!
   Саша, слегка опешив, вышел из комнаты. Он хотел было совсем уйти. Но вспомнил, что с Романовым случались и раньше такие приступы матерного невоздержания, направился в другую комнату, посмотреть, что же это за приборы, о которых тот упомянул.
   Там, действительно, на полу стояла различная аппаратура: осциллографы, генераторы, блоки питания и прочая техника, с которой Саша и знаком не был. И подумав немного, он стал их передвигать, поднимать, ставить один на один, делая из них подобие лестницы, чтобы было легче поднимать каждый следующий и водружать по очереди на первый, второй и третий уровень стеллажей. Так когда-то древние полинезийцы поднимали своих каменных идолов на острове Пасхи, о чём он читал в книге Тура Хейердала. Часа через два, когда пол был свободен от техники, юноша прошёл в туалет, где натолкнулся на пьяного Клаца. Увидев Сашку, он, конечно, его не узнал, но в качестве оправдания громко сказал заплетающимся языком:
   -- Я -- позор еврейской нации! -- И задев его плечом, вышел.
   Помыв руки, и Саша тоже вышел прочь, прощаться ни с кем не стал, поднялся из Подвала на улицу.

16. ТРУСЫ

  
   -- Вот тебе несколько трусов! -- сказала мать, подавая Сашке какие-то тряпки. -- От тётки, -- добавила она, -- Остались... Лёшкины, пропойцы. Она его теперь навсегда бросила, пока он не загнулся совсем!
   -- Я не буду носить чужие! -- возразил Сашка.
   -- Не дури! Они -- новые совсем. Ни разу не надёванные. Отцу тоже половину дам. Пусть носит...
   -- Но, ведь, это ж Вишневского трусы-то! Надо отдать! Ей-то что? Ушла -- так ушла. А трусы -- отдай! Зачем же пакостить?
   -- Он ей -- чужой теперь! Зачем чужому отдавать? А мы -- свои, родные...
   -- А он -- мой начальник! Что если узнает?
   -- Ну и пусть узнает, пьянь! Небось ещё сто раз пожалеет, что потерял жену-то...
   -- Я эти трусы носить не буду!
   -- Не хочешь -- не носи. Отцу все пойдут. Всеравно берёте с одной полки...
   -- Мне тоже чужого не надо! -- появился в дверях Иван Михайлович. -- Ты, Сашка, возьми все эти трусы и отдай Лексею на работе, когда увидишь.
   -- Ну и носите оба старьё, дураки! -- Полина Ивановна повернулась, пошла на кухню. -- Я вам новые не буду шить! Ишь, какие честные нашлись! Алкаша защищать!
   Сашка взял пачку трусов, брошенных матерью поверх телефонного аппарата.
   -- Я, наверное, его сегодня увижу, -- сказал он отцу, до сих пор стоявшему в коридоре и раскуривавшему папиросу. -- Он придёт проверять мой пост.
   Иван Михайлович, выпустив дым, захромал обратно, в комнату, ничего не говоря, видимо, считая разговор исчерпанным.
   -- Смотри! -- донёсся с кухни голос Полины Ивановны. -- Он плохо кончит, этот Лёшка-то! Вон, у Александры Ивановны-то муж, помнишь, из окна выбросился? Так, теперь и сын -- Васька -- тоже! А всё -- по пьяни!
   -- Как -- Васька? -- Саша пошёл на кухню. -- А что -- Васька-то?
   -- "Что -- Васька?!" А вот, он от проститутки убегал, пьяный... В окно прыгнул. Помер в реанимации вчера...
   -- Не может быть! -- Саша остановился в проёме из коридора на кухню. -- Я же во сне видел это... Будто, он сидел на площади, прямо на асфальте... Я подхожу к нему, спрашиваю: "Почему, мол, ты здесь?". .. А он отвечает мне: "Да, вот, мол, от одной замужней проститутки убегал и, мол, пришлось в окно прыгнуть"... А там, на площади, все ждали автобус... И ему билет, кажется, не давали. Я тогда в автобус-то сел... Мне билет-то дали... А пассажиры были те, кто уже умерли. И когда пришёл контролёр и стал проверять билеты, то меня из автобуса-то выставил... И тогда я как раз Ваську-то снова увидел и спросил, а он ответил именно это: убегал, мол, от проститутки, и пришлось выпрыгнуть в окно... Только сон-то этот мне давно приснился... Весной ещё, когда я в Литву ездил... Помнишь? На майские праздники... Я и забыл тот сон-то... Ты Александре Ивановне не рассказывай, что Ваське билета не дали. Там, на площади много таких, как он, было. Толпа целая. Все чего-то ждали... Он, Васька-то, человека убил... Николая Круглова... Я сейчас... -- Сашка пошёл в свою комнату, нашёл среди книг, паспорт, что отдал ему Валерка, принёс его матери. -- Вот! Это Валерка мне отдал! Он видел, как Васька убил его... Этот мужик со мной на Заводе работал... И ещё Васька невесту Валеркину изнасиловал...
   -- Ты, видать, свихнулся, совсем! Опять таблеток, наглотался что ли? -- проговорила Полина Ивановна в остолбенении.
   -- Причём тут таблетки? Сон-то, говорю, ещё в мае приснился. А потом Валерка, недавно приходил ко мне с бутылкой вина, мне всё рассказал про Ваську. А ты телевизор свой смотрела -- ничего не знаешь! Не веришь, что ли? Я бы не вспомнил, если б не те же слова: "От проститутки убегал -- в окно прыгнул". Откуда ж такое совпадение?
   -- Ты, что, дружил, что ли, тоже с Васькой?
   -- Нет, не дружил... Но, ведь, мы же в одной школе учились... Он хулиган был большой... И ещё в больнице оказались вместе. Я, ведь, ему когда-то голову кирпичом пробил случайно. Может, поэтому он стал таким...
   -- Не иначе, ты опять таблеток напился...
   Саша заметил на глазах матери слёзы. Она не выносила откровенных разговоров и не хотела верить в то, что он рассказал, потому что чувствовала, что это -- неприятная правда, и, скорее, готова была счесть всё за бред, вымысел, сумасшествие сына, чем воспринять его рассказ соответственно.
   И Сашка, почувствовав, как мать замкнулась, не желая больше говорить на эту тему, молча, в какой-то, будто бы, прострации занялась кухонными делами, -- и пожалелв о том, что проявил необычную откровенность, он молча направился в свою комнату...

17. МОЛИТВОСЛОВ

  
   С "Площади Ногина". где у Сашки был дежурный пост в одном учреждении, доехать до Ярославского вокзала было намного ближе, чем от дома. Поэтому он поспал на целые пол часа больше, хотя и пришлось лежать на составленных вместе стульях. Ещё было совсем темно. Дворники уже посыпали песком и солью тротуар, по которому мелкая позёмка сразу же наметала новый снег. В этом году осень сдала свои позиции неожиданно, и зима, будто давно заждавшись своего часа, надвинулась ранними сумерками, ветром, холодом, снегом.
   Добежав до метро, где при входе его сразу согрели тёплые струи обогревателей, замерзшими пальцами Саша стал искать в карманах деньги. Мелочь была. Но он решил разменять рубль, чтобы потом в вокзальном автомате было легче взять билет на электричку.
   Пустой долгий эскалатор понёс его вниз. Не желая мириться с такой судьбой, юноша побежал вниз по лестнице сразу через две ступени. Это было весьма рискованно. Его рука несколько раз тормозила такой быстрый бег о резиновую ленту поручня, и тогда его прыжки через ступени сбивались, переходили на обычный шаг.
   В это раннее воскресное утро город ещё спал. Лишь редкие пассажиры куда-то неспешно держали свой путь. Поезд подъехал не сразу; редко стуча колёсами на рельсовых стыках, он вынырнул из туннеля, остановился и лениво раскрыл свои двери. И лишь пол минуты спустя репродукторы объявили: "Станция Площадь Ногина". Наступила тишина. Лишь через другие пол минуты прозвучало: "Осторожно: -- двери закрываются! Следующая станция -- "Кировская". .. И поезд медленно поехал, вползая в туннель, повизгивая ребордами колёс.
   Саша вытащил из сумки молитвенник. Он ехал к отцу Алексею на исповедь, и следовало приготовиться к ней: прочитать "Молитвенное Правило".
   Православный молитвослов, польского издания, что он держал сейчас в руках, подарила ему мать отца Алексея, скончавшаяся прошедшим летом. Ветхая больная старуха, она в последнее время жила в деревенском доме, рядом с церковью, где служил её сын, и, подобно старице Елизавете, не пропускала ни единой службы. В молитвослове было такое количество опечаток, что, казалось, было невозможно им пользоваться. Однако, Саша, вооружившись чёрной шариковой ручкой, все их выправил, и молитвослову-инвалиду были не только отпущены все грехи, но и возвращена жизнь, и теперь он помогал своему новому хозяину.
   Как-то раз, читая молитвослов в полном народом вагоне метро, Саша решил не остерегаться. И вскоре краем глаза увидел, что какой-то парень, с типичной физиономией комсомольца, заглядывает в его книгу. Саша, тем не менее, решил не придавать этому значения, постарался сосредоточиться на молитвах. Но парень неожиданно обратился к нему:
   -- Скажи: это ты как читаешь: с чисто познавательной точки зрения, да?
   -- Нет! -- ответил Саша дерзко. -- С точки зрения чисто религиозной!
   В тот момент двери открылись. Была Сашина станция -- и он вышел из вагона, оставляя недоумка в смятении...
   Теперь же, тоже не успев прочесть до конца одну из молитв, Саша покинул поезд, направился к выходу. На вокзале было людно. Он миновал табло, под которым когда-то навсегда потерял Ольгу, взял в кассовом автомате билет на загородный поезд, отправлявшийся в 06:50, поспешил на перрон.
   Та же позёмка мела по асфальту, загоняя снег во все щели, углы, тупики, медленно и целеустремлённо наметая-таки сугробы.
   Из-за отсутствия ветра, в вагоне, казалось, было теплее. Из сумки, заметно похудевшей после того, как Саша отдал Вишневскому пакет с трусами, он снова вытащил молитвослов, продолжил чтение, не замечая уже того, как вагон стал наполняться пассажирами, как поезд тронулся, стал набирать скорость, унося его из городских будней за пределы рутины, тоски, отчаяния, несбывшихся надежд, страха, непонимания, варварства, хулиганства, цинизма, невежества, жестокости, -- всего-всего, с чем он успел столкнуться за эту неделю, обо что его душа испачкалась, отяжелела, огрубела, сделалась бесчувственной и... грешной...
   Поезд стучит колёсами... Как повернётся язык признаться? Но исповедаться нужно... Иначе, не будет прощения... Не будет облегчения... А с тяжестью на сердце невозможно чувствовать Бога... И молитва превращается в лицемерие...
   "Владыко, Господи Иисусе Христе, Боже наш, Источниче жизни и бессмертия, всея твари видимыя и невидимыя Создателю, безначальнапод хого Отца соприсносущный Сыне и собезначальный, премногия ради благости в последния дни в плоть оболкийся и распныйся, и погребыйся за ны неблагородныя и злонравныя, и Твоею Кровию обновивый растлевшее грехом естество наше. Сам, Безсмертный Царю, приими и мое грешнаго покаяние, и приклони ухо Твое мне, и услыши глаголы моя. Согреших бо, Господи, согреших на небо и пред Тобою, и несмь достоин воззрети ся высоту славы Твоея: прогневах бо Твою благость, Твоя заповеди преступив и не послушав Твоих повелений. Но Ты, Господи, незлобив сый, долготерпелив же и многомилостив, не предал еси мя погибнути со беззаконьми моими, моего всячески ожидая обращения. Ты бо рекл еси, Человеколюбче, пророком Твоим: яко хотением не хощу смерти грешника, но еже обратися и живу быти. Не хощеши бо, Владыко, создание Твоею руку погубити, ниже благоволиши о погибели человечестей, но хощеши всем спастися и в разум истины приити. Тем же и аз, аще и недостоин есмь небесе и земли и сея привременныя жизни, всего себя повинув греху и сластем поработив, и Твой осквернив образ: но творение и создание Твое быв, не отчаяваю своего спасения, окаянный, на Твое же безмерное благоутробие дерзая, прихожду. Приими убо и мене, Человеколюбче Господи, якоже блудницу, яко разбойника, яко мытаря и яко блудного; и возьми мое тяжкое бремя грехов, грех вземляй мира и немощи человеческия исцеляяй, труждающися и обремененныя к Себе призываяй и упокоеваяй, не пришедый призвати праведныя, но грешныя на покаяние; и очисти мя от всякия скверны плоти и духа, и научи мя совершати святыню во страсе Твоем: яко да чистым сведением совести моея, святынь Твоих часть приемля, соединюся святому Телу Твоему и Крови и имею Тебе во мне живуща и пребывающа, со Отцем и Святым Твоим Духом. Ей, Господи Иисусе Христе, Боже мой, и да не в суд ми будет причастие Пречистых и Животворящих Таин Твоих, ниже да немощен буду душею же и телом, от еже недостойне тем причащатися; но даждь ми, даже до конечного моего издыхания, неосужденно восприимати часть святынь Твоих, в Духа Святаго общение, в напутие живота вечного и во благоприятен ответ на страшнем судище Твоем; яко да и аз со всеми избранными Твоими общник буду нетленных Твоих благ, яже уготовал еси любящим Тя, Господи, в них же препрославлен еси во веки. Аминь."
  
   Поезд подъезжает к станции. За окнами всё ещё темно. "Правило" до конца так и не дочитано. Однако, надо выходить...
   Оказавшись на перроне, Саша спешит к автобусу, который, будто живой, знает сам, что нужно подождать опаздывающих прихожан, что он должен привести к самой церкви. А может быть то не автобус, а водитель, сердобольный и неиспорченный советской пропагандой, у которого, может быть, мать или бабка ходит в ту же церковь...
   Людей набирается довольно много. Среди них уже встречаются знакомые лица прихожан отца... Но каждый погружен в своё... Сейчас, перед исповедью, не хочется ни с кем разговаривать. И зная это, никто не спешит узнавать друг друга.
   Пока автобус доезжает до шоссе, быстро светает. Саша выходит на одну остановку раньше. Он знает, как срезать путь: наискось, через деревню, мимо "домика". мимо магазина -- прямо к церкви. Почему-то, несмотря на всю его "доброту". автобус у церкви не останавливается: кто-то "впереди-смотрящий" всё продумал заранее, и от остановки до церкви требуется идти минут десять. И хотя Сашке получается идти дольше, по гипотенузе, зато он уже идёт по ней, пока другие ещё едут, и потом будут ещё идти по шоссе, гуськом, друг за другом. Зато он идёт один с той скоростью, с какой хочет идти; зато не нужно вступать в разговоры, терять молитвенного настроя... И хотя у других путь короче -- он всё равно их обгонит. Ведь до исповеди остаётся всего два часа! А столько людей встанет в очередь к Отцу! Кто хочет успеть -- выходи раньше из-дому. Иначе едва успеешь к Евхаристическому Канону.
   Засунув руки в карманы куртки, юноша быстро шагает по тропе, едва проступающей из свежего снега, сдуваемого то и дело порывами ветра. Какая-то фигура двигается следом за ним. Кто это? Кто-то из прихожан, такой же догадливый, как он? Возможно... Но это не имеет сейчас никакого значения. Он идёт быстро, и человек едва успевает за ним, отстаёт, но иногда почти догоняет...
   И вот Саша пересекает, наконец, шоссе, видит позади себя вереницу тех, кто вышел из автобуса остановкой позже него, подходит к церкви, поднимается на паперть...
   В церкви читают "Часы"... Потрескивают свечи... И в правом приделе, где будет исповедь, выстроилась очередь , человек из пятнадцати. Все, в основном -- москвичи. Местные подойдут позже. Их батюшка пропустит без очереди. У них проблемы -- другие, простые и короткие... А москвичи сгрудились, ревностно поглядывают друг на друга: "Кто сколько отнимет времени у моего отца? И как много останется мне от его благодати?". .
   Местные, старухи или женщины без возраста, несколько мужчин, постепенно заполняют храм. Кто-то покупает свечку, передаёт, и все повторяют одно: "К Празднику" или : "Божией Матери". или просто: "Угоднику". И люди трогают тебя слегка по плечу, повторяют то же напутствие, передают свечу вперёд, к иконам, к Алтарю, провожают её взглядом, будто то была их собственная свечка.... Кто-то усиленно крестится, бьёт поклоны... То местные... Москвичи эту традицию потеряли; перенимают с трудом; стоят столбом, лишь изредка крестятся, будто поневоле. Кто-то прикладывается к иконе "Праздника". что расположена в центре Храма. Вот, кто-то входит сзади, останавливается за Сашкиной спиной. И он догадывается, что это тот, кто следовал за ним. Сашино лицо отходит от холода, он вытаскивает из сумки молитвенник, засовывает в неё шапку, чтобы освободить руки, продолжает чтение "Правила". что прервал в электричке.
   Наконец появляется священник, в чёрной рясе. Он легко проходит сквозь расступающуюся массу людей, как-то незаметно успевших наполнить храм в этот ранний воскресный час.
   -- Дорогие мои, -- обращается священник к своей пастве, -- Вы пришли в Храм, к этим святым иконам, чтобы приобщиться к благодатным Дарам, которые даёт нам всем Церковь... Только... Только с чистой совестью ли вы приступаете к Таинству Исповеди? К сожалению, я не смогу выслушать каждого... Поэтому сейчас будет общая исповедь. Я буду называть грехи... А потом, вы будете подходить ко мне, и если у вас будет на душе такое, чего не было сказано в общей исповеди, то... будем отпускать и эти грехи ... Итак, Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа....
   Священник стал говорить Общую Исповедь. Конечно, он делал это уже двадцать с лишним лет. И перечислял все возможные человеческие грехи. И говорил он так, что, хотя то и была Общая Исповедь, но звучала она из его уст для каждого так, будто бы все грехи, в той или иной степени относились к слушавшему их исповеднику. Священник молился и исповедовался за каждого своими устами и брал на себя ответственность в том, чтобы отпустить и освободить каждого от тех пут, в которых разобраться не всякий-то и мог...
   Местные подходили для разрешения и спешили на Литургию; москвичи склоняли голову под епитрахилью, предварительно побеседовав с батюшкой каждый, минут по десять, а то и по двадцать. Как Сашка ни торопился бежать по утреннему снегу, оказались более расторопные прихожане, которые ради такого дня вовсе не уезжали в Москву, а ночевали тут, в деревне, и пришли сюда спозаранку, чтобы быть первыми...
   -- Ну, Сашенька, как у вас дела? -- прикрывая от всего мира ладонью, мягко коснувшейся его плеча, начал отец Алексей, когда Саша приблизился к нему.
   -- Как сказать... Отец Алексей... -- Саша потерял было все мысли, что были у него в голове. Но вдруг, успокоившись и сосредоточившись, стал говорить: -- Грешен... Всё в том же... Опять... И таблетки пью... Без них не могу никак...
   -- Ох, прости, Господи! -- шепчет отец Алексей, и помедлив секунду, будто за Сашкиной спиной нет ни единого ожидающего своей очереди исповедника, тихо говорит:
   -- Случалось ли вам когда-нибудь переходить мост и не останавливались ли вы на нём и, глядя в воду, не приходила ли такая мысль: "А что, если сейчас взять и прыгнуть?!" Но вы не прыгали, а спокойно переходили на другую сторону берега и даже не вспоминали потом об этой сумасшедшей мысли. Так ведь?
   -- Так... -- согласился Саша.
   -- Значит, не всякой мысли, что приходит нам в голову, мы следуем! Ведь, так?
   -- Да...
   -- А значит, мысль сама по себе, не является грехом... Другое дело, если мы разрешаем этой безумной мысли овладеть нашим "Я". так что теряем над собою контроль и даже самую свою личность... Что же, значит, давай бросаться с моста в реку?! Нет! ...
   Священник замолчал. Он мочал чуть ли ни целую минуту.
   -- Я хочу, чтобы вы забыли о своём грехе... Будто бы его не было вовсе. И чтобы вы спокойно перешли через мост... Представьте: огонь в печи, -- продолжал он. -- Вы приходите с холода, как сегодня, в тёплый дом, подходите к печи... Огонь греет... Он приносит пользу... Если правильно им пользоваться... Но что случится, если кто-то начнёт вынимать уголья и разбрасывать по полу? Сгорит и дом, и вы вместе с ним!...
   Человеческая страсть подобна огню. В ней нет ничего плохого. Это -- от природы. Так задумано Творцом. Только мы, люди, должны правильно пользоваться этим огнём... Огнём Прометея...
   Человек... Человек -- это звезда, которая должна источать свет! Всё в нём должно быть совершенно! Посмотрите! -- Отец Алексей вдруг отошёл на шаг, будто забыв о том, что за его спиной стоят человек двадцать и все ждут своей очереди. -- Он поднял руки, изображая звезду, вернулся к Сашке, приблизился к его лицу, обнял его слегка за спину. -- А таблетки... Я бы постарался их не принимать... Вы -- здоровый человек! Вам они ни к чему. Они действуют так, что лишают вас собственного "Я". Это, может быть, необходимо для лечения психических болезней, но и то, только, временно. Принимать же их всё время или хотя бы долгое время -- это не давать своей личности расцвести...
   Закончив наставление, отец Алексей поворачивается, давая юноше понять, что сказал всё, что хотел. Саша опускается на колени. Священник возлагает на его голову епитрахиль, быстро читает молитву и, благословив, отпускает...
   И кто-то другой уже занимает его место, пока Саша выбирается из придела через плотную толпу, чтобы оказаться поближе к Алтарю, где другой священник уже давно ведёт чин Литургии.
   На душе всё ещё какая-то тяжесть... Но Саша вдруг осознаёт, что он прощён! И в сердце спускается волна счастья! Прощён полностью, без остатка! Теперь он снова с Богом! "О, спасибо, Господь!" -- шепчет он про себя. -- "Ты так милосерд! Благодарю Тебя за всё! Я постараюсь больше не грешить..."
   Наступает Евхаристический Канон. В это время даже Исповедь прекращается. Отец Алексей поворачивается лицом к иконам, крестится: сейчас Сам Господь принесёт Себя в жертву -- что может быть важнее? Грешники никуда не денутся. Ещё с десяток он успеет исповедовать так, чтобы они успели к Причастию... А пока...
   -- Станем добре, станем со страхом... -- провозглашает священник. -- Вонмем... Святое возношение в мире приносити...
   Хор молчит секунду, другую, за которые проносятся целые две тысячи лет, над пустынями и лесами, морями и полями, городами и деревнями.
   И наконец, наступает сегодня:
   -- Милость миру, жертву хваления! -- возвещает хор.
   Священник входит в Алтарь и, повернувшись к лику, всех благословляет:
   -- Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и причастие Святаго Духа буди со всеми вами...
   И Саша чувствует в сердце тепло, невидимо проникающее изнутри.
   -- И со духом твоим... -- отвечает хор, а прихожане поднимают наклонённые головы, разъединяют сложенные вместе руки.
   -- Горе имеим сердца...
   -- Имамы ко Господу...
   -- Благодарим Господа...
   -- Достойно и праведно есть... -- поёт хор, и почти весь храм преклоняет колени, хотя по церковному уставу в Воскресенье это делать не обязательно, -- Поклонятися Отцу и Сыну и Святому Духу, Троице Единосущней и нераздельней,.. -- поёт хор размеренно, без лишних эмоций.
   -- Победную песнь поюще, вопиюще взывающе и глаголюще... -- Священник проговаривает нараспев, медленно, торжественно...
   -- Свят, свят, свят, -- отвечает хор. -- Господь Саваоф! Исполнь небо и земля славы Твоея! Осанна, в вышних! Благословен грядый во имя Господне! Осанна в вышних!...
   Кто-то смеялся над необразованными местными деревенскими жителями, будто они, не то, что московские, вместо "Осанна в вышних". якобы думают что в церкви поют: "Оса на вишне". .. И надо ж такой соблазн... Вместо того, чтобы проникнуться богослужением, в голову лезут всякие глупости. Саша отметает из головы этот вздор. Хотя часть службы незаметно проскользнула мимо... Но вот наступает самое главное, самое важное:
   -- Приимите, ядите, сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов...
   Смертная тоска проходит по сердцу!
   Вот, сейчас, среди бела дня, совершается великое жертвоприношение! То же, что когда-то...
   -- Аминь... -- равнодушно подтверждает хор.
   -- Пийте от нея вси, сия есть кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов...
   -- Аминь, -- так же безучастно констатирует этот факт хор старух, стариков и молодых, уставших стоять на клиросе.
   -- Твоя... от Твоих... -- продолжает терзать душу священник. -- Тебе приносяща... о всех... и за вся... !!! -- О! Зачем же эта пытка, растянутая на два тысячелетия ночь?!
   В наступившей тишине гремит гром безмолвия: свершилось! Время остановилось! Бог снова вернулся на землю, чтобы через хлеб и вино принести всем верующим в Него прощение... Превратить ночь в день...
   Хор поёт медленно, лицемерно...
   -- Тебе поем... Тебе благословим... Тебе благодарим... Господи... и молим Ти ся... Боже наш...
   И свет во тьме светит, и ночь не объяла дня...
   Тихо, невидимо, рождается ночью Младенец под холодным дневным небом, -- и сразу же приносится в жертву -- ради кого? -- Сашки?... Смешно... Кто он такой? Однако, это так... Неужели, возможна такая безмерная любовь???!!!
   Он приходит в себя, когда все начинают подниматься с пола, когда хор поёт хвалу Богородице, и время вновь начинает двигать стрелки часов. Но главное уже случилось... И хотя Причастие ещё предстоит, Бог уже вошёл в его сознание и душу, очистил и освятил.

18. ЛЫЖИ

  
   Однажды после Литургии отец Алексей пригласил Сашу в сторожку. Вместе с ним там оказались две молодые девицы, Маша и Юля, с которыми Саша уже был знаком через Никанорова. Машу, закомплексованную девушку, лет двадцати шести, отец Алексей занял работой по созданию рождественской композиции из нескольких имевшихся у него слайдов. Юле и Саше священник поручил помогать Маше. Таким образом все трое оказывались при деле. Саша, конечно, сразу понял, суть дела, но ради того, чтобы занять девиц, от их общения не отказался, хотя ни та, ни другая не были в его вкусе. Благословив на "богоугодное дело" молодёжь, батюшка отпустил всех троих с миром.
   Был декабрь. Вьюжило. Снежная позёмка заметала сузившееся шоссе. Юля подхватила Сашу под руку, Маша пошла сзади одна, не позволив себе такой вольности поведения. Юля стала расспрашивать Сашку, о том, как и откуда он узнал о приходе отца Алексея, как он уверовал, чем занимается. Саша рассказал в двух словах о своих "поисках истины". сообщил о том, что работает сторожем, хотел бы поступить учиться в Университет и найти другую работу. Оказалось что Юля как раз недавно окончила филфак МГУ, нигде не работала, жила с родителями. К отцу Алексею попала в приход благодаря одной знакомой после того, как развелась с мужем, оказавшись в сильном душевном кризисе.
   На автобусной остановке в беседу включилась Маша и поведала немного о себе. Она сказала, что веровала в Бога, в отличие от Юли, с детства, поскольку её мать -- верующая и при чём -- давняя прихожанка отца Алексея. Маша приехала из Ростова в Москву два года назад, поступила в медицинский институт на вечернее отделение, работает в госпитале медсестрой.
   Молодёжь доехала до станции, села в электричку, где стала обсуждать задание отца Алексея, связанное с рождественской композицией.
   -- А хотите... -- вдруг предложил Саша. -- Ничего делать не надо. У меня уже есть готовый рассказ на Рождественскую тему... Только слайды, наверно, окажутся лишними.
   -- Но как тогда быть со слайдами, что дал Отец? -- Маша вытащила из кармана пластиковый пакетик, и все трое по очереди начали смотреть на просвет диапозитивы.
   Поезд стучал колёсами. Через заиндевелые окна в вагон проникал матовый свет морозного дня. Слайды были в картонных рамках, с иностранными надписями.
   -- Откуда они? -- поинтересовался Саша.
   -- Оттуда, -- тихо сказала Маша. -- Это кадры из западного фильма Зеферелли "Иисус из Назарета".
   -- А где же сам фильм?
   -- Его кто-то другой делает... А это остатки... То, что не вошло в главную композицию. Я их выпросила у отца Алексея, чтобы тоже сделать что-то.
   -- Ах, вот в чём дело! -- воскликнула Юля.
   -- Но, ведь, тут не поймёшь что... -- Саша досмотрел последний слайд. -- Все настолько разные, что я не знаю, как тут можно объединить их одной темой, да ещё рождественской.
   -- А у меня дома есть ещё слайды! -- вдруг включилась в разговор Юля. -- Поехали ко мне!
   -- Поехали... -- согласился Саша. Ему было интересно познакомиться с девушками ближе, хотя у него и болела голова от недосыпа и утомления.
   Юля жила в Лялином переулке, недалеко от Сашиного места работы. Все трое поднялись на второй этаж. Дверь открыла маленькая пожилая женщина, похожая на персонаж из фильма "Вечера на Хуторе близ Деканьки". которая, следуя своему прообразу, сразу же начала кричать, будто бы к ней в "хату" пришла не дочь, а пьяный мужик-хохол.
   -- А! Опять привела своих богомольных! И чего вам надо?! Ненормальным! Где опять болталась, стерьва?! Опять в свою церкву ходила?! Нечего сюды шляться, грязь таскать! Небось полы не моешь, сучье отродье!
   Сашка опешил. Он подумал, не повернуть ли назад, но Юля подтолкнула его вперёд, и он прошёл мимо продолжавшей материться хозяйки. Следом за ним молча вошла Маша, а Юля, грубо закричала:
   -- Замолчи! Не твоё дело!
   По коридору все трое прошли мимо нескольких комнат. Юля открыла какую-то дверь, и они оказались... в кладовке, с маленьким окном, под потолком.
   -- Это -- моя комната, -- сказала Юля. -- Располагайтесь! Раздевайтесь! Садитесь...
   В крошечном пространстве, где жила эта маленькая женщина, едва помещался диван, какой-то стул и миниатюрный столик, с печатной машинкой. Повесив пальто на гвоздь, вбитый в дверь, гости сели на диван. Для ног места на полу не было -- пришлось снять обувь и залезть на диван с ногами.
   -- Я сейчас приду... -- Юля сразу же исчезла за дверью.
   Через минуту послышалось громкое ворчание матери. Она продолжала ругаться и богохульствовать специально так, чтобы гости слышали каждое слово. Часть простенка, у двери, состояла из другого окна, под потолком, по всей видимости, выходившим в туалет или ванную. Оттуда послышался шум воды, громыхание какими-то тазами или вёдрами.
   -- А ну, катись отсюда, сволочь! -- услышали гости крик Юли, -- Пока не пришибла!
   В это же время дверь открылась, Юля вошла с горячим чайником, поставила его на свободный кусочек пола, опять исчезла и скоро вернулась с чашками, пачкой чая и коробкой сахара -- рафинада.
   -- Заваривайте, пока не остыл! -- скомандовала он
   Стали пить чай. Разговор не клеился.
   -- Не стесняйтесь! -- сказала хозяйка. -- Она ушла на кухню. Больше мешать не будет. Давайте обсуждать нашу работу...
   Попытались снова рассматривать слайды. В комнате было темно, и у них ничего не вышло.
   -- А где твои слайды, о которых ты говорила? -- поинтересовалась Маша.
   -- Сейчас поищу...
   Девушка поднялась, стала проверять содержимое коробки, под столом, с печатной машинкой.
   -- Наверное, они там, -- она показала взглядом на дверь. -- Я в другой раз найду.
   -- Да, не легко тебе тут живётся, -- заметил Саша. -- Мои родители -- тоже неверующие. Однажды настучали на меня в милицию. Там меня били и требовали написать имена всех, кого я знал.
   -- А ты? Не написал? -- поинтересовалась Маша.
   -- Нет, конечно! Я юродивым прикинулся...
   -- А я из-за моих родителей с мужем развелась... -- пожаловалась Юля. -- Разве можно жить в кладовке?
   -- У вас, ведь, как будто, большая квартира... -- Саша кивнул на дверь.
   -- Большая!..
   -- Как же ты думаешь дальше?
   -- Не знаю... Хочу, как Машка, пойти работать в больницу. Там общежитие могут дать. Только у меня уже есть высшее образование. В училище не примут...
   -- Ну, мне пора ехать! -- вдруг прервала разговор Маша. -- Давайте в следующий раз встретимся у меня... Я живу у бабушки, в Беляево... Приноси свой рассказ про Рождество...
   Саша допил чай, вслед за Машей поднялся, стал надевать пальто.
   -- Давайте встретимся завтра. Иначе ничего не успеем. -- И она стала объяснять, как найти её дом.
   Юля продолжала молча пить чай, и когда гости открыли дверь, она поднялась, прошла вперёд, чтобы проводить.
   -- Ух, сволота проклятая! Проваливайте поскорее, ироды вонючие! Дьяволы! Убирайтесь в свою церкву темяшить лбы... -- послышалась вслед ругань.
   Дверь захлопнулась. Двое стали спускаться по широкой лестнице.
   На улице их ослепило яркое солнце. Снег перестал. Но дворники то тут, то там, уже сдвигали его -- пока прохожие не успели затоптать.
   На следующий дeнь у Маши гостей ждал необычный сюрприз...
   Саша встретился с Юлей в метро. Вдвоём они легко нашли Машин дом, поднялись на лифте на девятый этаж. Дверь открыла гостеприимная бабушка, стала помогать снимать пальто, размещать на вешалке, подавать тапочки.
   Гости вошли в гостиную, посередине которой находился стол, уставленный угощениями.
   -- Здравствуйте! -- приветствовала их Маша, появляясь откуда-то из другой комнаты. -- Моя бабушка решила нас угостить ...
   Маша пригласила всех к столу. И бабушка тут же, появившись с кастрюлей, вдруг начала разливать по тарелкам суп. Ни Юля, ни Саша не посмели отказаться от угощения. Следом за первым блюдом появилось второе: жаркое с пюре. Затем -- десерт: какая-то запеканка, с подливой, компот, чай, с домашним пирогом и конфетами...
   Когда пир закончился, за окном уже стемнело. Выглянув на улицу, Саша заметил крупные хлопья снега, мелькавшие сквозь фонарные брызги света. Далеко внизу было видно шоссе, с разрезавшими темноту фарами автомобилей и ярко освещёнными окнами автобусов.
   -- Как же мы будем рассматривать слайды? -- заметил он. -- Уже стемнело...
   -- А мы не будем! -- парировала Маша. Всё равно без сюжета мы ничего не сделаем. А где твой рассказ? Ты обещал принести...
   -- Какой сюжет! -- Юля посмотрела в упор на Машу. -- Отец просто решил нас, как детей, свести вместе, чтобы мы придумали, как развлечь друг друга.
   -- Как? Неужели мы бросим слайды? -- Маша улыбнулась, подняла руку, чтобы поправить очки, но нечаянно сбила их со своего лица. Очки упали на пол. Она скорее подняла их. Одно стекло треснуло.
   -- Ой! -- сказала она с опозданием. -- Ничего... У меня есть другие...
   Юля молча ковыряла ложкой запеканку. Саша вернулся от окна к столу, сел.
   -- Ничего у нас не выйдет, -- сказала Юля. -- Саша прав. Слайды слишком разные. Лучше придумать что-нибудь другое.
   -- Другое? -- удивилась Маша. -- А что другое?
   -- А давайте поедим кататься на лыжах! -- вдруг предложил Сашка. -- Посмотрите в окно -- какой снег! Завтра будет ещё больше!
   -- Ты что? -- Маша надела очки. Вместо одного глаза у неё теперь была трещина. -- Ведь, это же совсем не то!
   -- Почему "не то"? -- Юля, наконец, осилила запеканку, проглотив последний кусок. -- Как раз то! Я -- "за"!
   -- Тем более, у меня уже и рассказ есть готовый, -- поддержал Юлю Саша. -- Ведь одно другому не мешает... Завтра или после завтра я всё равно пойду на лыжах в Зюзино!
   -- Ой! -- вспомнила Маша. -- А у меня лыж-то нет...
   -- И у меня... -- печально сказала Юля.
   -- Но я куплю... -- Маша поправила очки.
   -- А я, пожалуй, не буду. -- Юля обвела всех взглядом.
   -- Почему? -- удивился Саша.
   -- Потому что я кататься на них не умею. У меня в школе двойка была по физкультуре за прогулы.
   -- А я завтра куплю лыжи... -- будто про себя сказала Маша.
   -- Ну, что ж... -- сказал Саша после паузы, тогда я подожду...
   -- Уже темно... -- Юля поднялась из-за стола.
   -- Спасибо, что пришли! -- Маша не знала, что ответить, но чувствовала себя неловко и, как Кролик, из мультфильма про Вини-Пуха, была рада, что мероприятие подошло, наконец, к концу.
   -- Спасибо за ужин! -- Саша отошёл от окна.
   -- Это -- бабушке. Не мне!
   Вместе с Юлей Саша дошёл до метро. Она большей частью молчала. Саша тоже оказался не словоохотлив. У него снова болела голова -- как остаточное явление после напряжения быть в роли гостя.
   -- И зачем она нас так накормила? -- сказал он, когда они вошли в поезд метро. -- У меня почему-то голова разболелась...
   -- У меня тоже, -- согласилась Юля. -- Одиноко ей, Машке-то, в Москве одной. Кроме бабки никого нет...
   -- А у тебя?
   -- И у меня нет... Но я не пропаду...
   Поезд стал тормозить. Двери открылись. Саша шагнул на перрон.
   -- Пока!
   В ответ Юля грустно улыбнулась.
   Поезд тронулся, стал медленно отъезжать. В окно Саша увидел, как девушка быстро шагнула от двери и опустилась на ближайшее сидение.
  

19. СТАТУЯ

  
   В пятницу вечером Саша должен был сторожить новый "объект" -- "Бюро по Туризму". Встретившись с начальником на старом своём посту, вместе с ним он пошёл на новый пост, где Вишневский представил его другому сторожу -- пожилому мужику по имени Сергей Иванович. Пост был ответственный, и на нём полагалось держать двух сторожей. Время от времени Вишневский переставлял сторожей с одного "объекта" на другой. И получавшаяся неразбериха позволяла ему держать несколько "мёртвых душ". зарплата которых шла ему в карман. Сергей Иванович был старым матёрым вохровцем сталинской закалки. Он сразу раскусил махинации Вишневского и потребовал либо выплаты двойной ставки, либо -- второго сторожа.
   -- Противный мужик! -- пояснил Алексей Николаевич своему родственнику, когда направился с ним по зданию, показывать, какие двери и окна являются "слабым звеном в охране здания". -- Ты с ним будь начеку!"
   -- А что он? -- поинтересовался Саша.
   -- Да ничего... Суёт нос не в свои дела! Надо от него избавляться... Ты мне найди кого-нибудь из молодых, надёжных ребят.
   -- Хорошо. Я попробую...
   Вернувшись на проходную, где занимал своё место за столом сторож, Вишневский сказал: -- Ну вот, Сергей Иваныч! Я показал... молодому человеку (он скрывал о том, кем являлся ему Сашка) весь объект... Так что, желаю, как говорится, отдежурить смену без происшествий, не ударить в грязь лицом и сохранить объект в полном порядке!
   -- Хорошо-хорошо, Лексей Николаич! Всё будет в полном порядке, как всегда! -- прохрипел старик. -- Тепериче нас тут двое! Удержим пост, как надо, как, значит, полагается! Ничего не произойдёт! Воробышек не пролетит! Ворон ворону глаз не выклюет! -- И он засмеялся сиплым смехом.
   -- Будьте начеку! Возможна проверка! -- напутствовал Вишневский своей обычной фразой подчинённых и ушёл.
   Старик, не обращая внимания на Сашку, сразу же вкрутил погромче трансляцию, развернул газету, вытащил ломоть сала, стал резать перочинным ножом по кусочку и медленно жевать.
   Юноша зашёл в маленькую комнатку, без окон, где стояла медицинская кушетка, электрообогреватель, вешалка, с пальто охранника, какие-то коробки, ведро со шваброй, метла.
   "Как тут ночь коротать вдвоём?!" -- подумал он. -- "Придётся идти в какой-нибудь кабинет, на втором этаже..."
   Он сел на кушетку, вытащил из кармана Новый Завет, но, покосившись на дверь, спрятал книгу обратно. Вместо неё он вынул чистую тетрадь, в клеточку, и карандаш. В последнее время он вёл некий "дневник". куда записывал самые различные мысли, большей частью религиозно-философского и психологического характера. Иногда туда попадали наброски или сюжеты к рассказам. Но сейчас, в этой непривычный обстановке ничего в голову не шло. Посидев с минуту, он оторвал взгляд от тетради, огляделся по сторонам и обратил внимание на дверь в стене. Эта дверь как-то чрезвычайно его заинтересовала, потому что Вишневский, хотя и провёл его почти по всему зданию, тем не менее, не удовлетворил "профессиональное" любопытство сторожа, упустив из внимания такую, возможно, даже важную часть "объекта".
   Он подошёл к двери, открыл её и обнаружил ступени, шедшие вниз, по которым и стал спускаться.
   Откуда-то снизу поступал слабый свет. Оказавшись в просторном подвале, Саша понял, что свет проникал из окон, выходивших наружу через ниши, расположенные ниже уровня земли, метра на полтора.
   Что-то Сашке напомнило Завод. Он взглянул на стену и ему показалась чья-то тень, похожая на профиль ПТУ-шника Машки.
   -- А где же сам Машка? -- спросил Саша будто бы Игоря. -- Тень есть, а Машки нет!
   -- Это -- не тень, это -- память, -- ответил Игорь. -- Заводские Стены, едрёна вошь, помнят каждого и даже тех, кого уже нет в живых... Например, дядю Колю...
   -- А где же твоя тень?
   -- Это и есть моя тень! -- ответил Игорь. -- Посмотри внимательнее...
   Саша присмотрелся к рисунку на стене и действительно узнал в этой тени Игоря.
   Приглядевшись ещё внимательнее, он вдруг увидел на стене выключатель и зажёг свет.
   В подвале оказалась мастерская, где располагались станки, верстаки и стеллажи с различными материалами. Одновременно тут работали: художник-оформитель, слесарь, он же, по всей вероятности, и токарь и плотник; так же тут был стол с электрооборудованием, принадлежавшим, наверное, электрику.
   "И зачем это всё нужно какому-то "Бюро по Туризму"? -- недоумевал Саша, проходя по подвалу и осматриваясь.
   На столе электромонтёра лежал распределительный щит с рубильниками. У слесаря -- какие-то вентили. В тисках -- зажата короткая полдюймовая труба, с резьбой на одном конце. На огромном столе художника -- стоял деревянный позолоченный Ленин-карлик, с вытянутой вперёд, указующий куда-то в "светлое будущее". рукой; лежала небольшая свеже-изготовленная деревянная рамка.
   "Неплох!" -- подумал Сашка, приближаясь к статуе идола. -- "Видно, художник, он же и столяр, вырезал и разукрасил его для души, а не по обязанности". ..
   Карлик стоял на углу стола, прислонённый спиной к одной из металлических опор, поддерживавшей потолок подвала. Его лысую башку покрывал небольшой слой пыли.
   "Наверное, скульптор -- в запое или на больничном," -- подумал Волгин. -- "А электрик и слесарь его не любят, потому что оба, в отличие от него, -- беспартийные. Поэтому и зарплата у них меньше, и столы -- в тёмных углах..."
   Пройдя немного дальше, Саша обратил внимание на необычный станок. Это было автоматизированное устройство для перепиливания металла. В тисках, расположенных под полотном пилы, была зажата стальная чурка, диаметром сантиметров в десять.
   "Эка штука!" -- сказал Сашка вслух, вспоминая Завод и жалея, что рядом нет Игоря, который бы мог оценить обнаруженный аппарат с надлежащим юмором. -- "Небось руку-то может враз отпилить!" -- продолжал он разговаривать с собою, воображая, будто, рядом находится Игорь.
   "Это дядя Коля изобрёл такой во время войны... Смотри! Тут даже обозначено аж сорок четвёртым годом!.."
   На приклёпанной металлической бирке значился год выпуска: "1944". А на другой бирке, большего размера стояло загадочное слово: "СМАСКА".
   "Что бы это значило?" -- подумал Саша. -- "Если имеется в виду, что надо регулярно смазывать, то почему "С" -- вместо "З"? Или в сорок четвёртом была другая грамматика, или изобретатель был неграмотным?.."
   -- Это ж был дядя Коля! -- сказал Игорь.
   -- А ведь верно! -- согласился Сашка. -- Как же я не догадался?
   -- Потому как на родном Заводе не бываешь... Забыл, поди, откудова вышел в люди...
   -- Откуда?..
   -- А слова песни помнишь: "И заводская проходная, что в люди вывела меня..."
   -- Помню...
   -- Как не помнить! -- Игорь чиркнул спичкой по болванке, закурил сигарету.
   -- Хорош агрегат! -- заметил Саша, продолжая рассматривать машину, изучать её устройство.
   -- Да... А руку-то и впрямь перепилит, небось! -- согласился Игорь.
   -- Да... Я тоже об этом подумал... -- Саша вытащил из крепления болванку, опустил её на пол. -- Тяжёлая!
   -- А ну-ка! Вставляешь руку! Попробуем, как оно должно быть! -- скомандовал Игорь.
   -- Ты что?! Не велено!
   -- Проба! Проверка! Иначе щас на самом деле заставлю!
   -- Ладно -- ладно... Мне самому интересно... Это, ведь, хорошо от армии... Чтобы не забрили. Без руки-то, поди, не возьмут!..
   -- Вот-вот! Готов?
   -- Да...
   -- Включаешь! Сам! Другой рукой!
   Взревел мотор. Полотно пилы задёргалось, стало опускаться вниз, постепенно приближаться к руке...
   -- А-а! -- закричал Сашка.
   Но уже было поздно -- пила въелась в кожу, сняла всего лишь немного, но уже вернулась обратно, и, вот, снова пошла вперёд, внедряясь дальше, в самое мясо.
   -- А-а! -- вопил Сашка.
   -- Ага! Поди больно! -- заметил Игорь.
   Пила уже въедается в кость, без всякого усилия, не обращая на истошные крики Сашки, легко перепиливает её...
   Неожиданно кто-то грубо отталкивает Сашку. Рука, свободная от локтя, остаётся в зажиме...
   -- Что ты, падла, наделал?! -- кричит сторож, нажимая на красную кнопку, со словом "СТОП".
   Саша осматривается по сторонам... Приходит в себя... Игоря будто бы и не было... Он видит перед собой Сергея Ивановича, который в одной руке держит безрукую статую Ленина, а другую сжимает в кулак и -- больно бьёт Сашку по лицу, так что он отлетает на несколько метров и ударяется затылком о стену... Сторож запирает его в подвале... Прибывают милиционеры, увозят Сашку в отделение милиции. Только утром появляется Вишневский, чтобы вызволить на свободу.
   -- Зачем же ты, едрёна-матрёна, Ленина-то перепилил? Это ж Сергея Иваныча Ленин! Он его всем показывает, говорит, будто, сам Сталин подарил. Хотя, конечно, врёт! Он же в "Бюро по Туризму" работает в мастерской! Наверное сам его и выпилил...
   -- Я не знал, что это -- его...
   -- А хоть бы и не его! А хоть бы и не знал! Что -- с того? Это ж -- Ленин! Тебя же за это могут посадить! Уж чего я только не наплёл про тебя в милиции! Сказал, что ты больной... Иначе б не выпустили! Взял тебя под свою ответственность...
   Они зашли в какую-то столовую. Вишневский взял две тройные порции пельменей. Принёс два стакана. Извлёк из портфеля бутылку портвейна.
   Выпив, Сашка почувствовал себя лучше, стал более разговорчив.
   -- Больно уж хорош был станок! -- сказал он. -- Я никогда такого не видел, даже на Заводе! "СМАСКА" -- называется. Пишется через "эс"! И Ленин -- тоже -- "такой молодой". как в песне про "юный Октябрь, впереди"! А ещё ты, ведь, дядя Лёня, говорил, что хочешь избавиться от этого мужика... Он сало жрал и трансляцию вкрутил на полную катушку, гад! Я сам не знаю, как всё это вышло... Он меня ударил, нос разбил вкровь...
   -- Ударил, говоришь? -- Вишневский как-то внимательно посмотрел на Сашку. -- А я думал -- это тебя в милиции отделали... А ведь верно! Он тебя избил и сдал в милицию, сволота! Теперь-то мы его подденем! -- Вишневский налил ещё по пол -- стакана. -- Сейчас пойдём на один из наших постов, -- он выпил, опустил пустой стакан на стол. -- Там напишем "Объяснительную Записку"... Надо его опередить, пока он на тебя не наклепал... Иначе уволят по статье, да и мне попадёт...
   Сашка захмелел, продолжал болтать о своём друге -- Игоре, с которым когда-то вместе учился в ПТУ и работал на Заводе и который не вернулся из армии... Но Вишневский Сашку не слушал. Он вычислял все возможные варианты случившегося в свете того, как они могли ему послужить, чтобы раз и навсегда уволить старого вохровца.
   Они дошли до одного из "объектов". находившихся в ведении Вишневского. Была суббота, и учреждение не работало, только -- его "охрана". А именно, сегодня была смена дворника Володи, которого когда-то по Сашиной протекции Вишневский устроил на это "тёплое место".
   Алексей Николаевич продиктовал Сашке содержание "Заявления". из которого следовало, что сторож Сергей Иванович Стуков, пренебрегая исполнением своих служебных обязанностей, будучи в нетрезвом состоянии, избил сторожа Александра Ивановича Волгина, обвинил его в поломке личного имущества, запер, в тёмном подвале, вызвал и сдал в милицию....
   С изложением различных деталей "Заявление" получилось на целые две страницы. Вишневский прочитал его, приписал внизу крупными буквами: "ПОДТВЕРЖДАЮ". Затем он написал "Заявление" от своего имени, где изложил жалобы на Стукова со стороны других работников, относившиеся к другому времени, предложил уволить его "в связи с несоответствием с занимаемой должностью".
   В продолжении этой работы на столе оказалась ещё одна бутылка портвейна, извлечённая Вишневским из его объёмистого портфеля. Третье заявление было написано дворником.
   -- Поскольку он работает у нас по совместительству, с ним церемонится не станут! -- заключил Вишневский -- Пусть в своём "Бюро Туристов" дальше плотничает... А мы его ставку между собой поделим... Только, вы ребята, найдите, мне ещё одного парня для поддержки "объекта". После случившегося мне тебя, Сашок, туда поставить не разрешат... Придётся временно кинуть на подмогу Володю...
   Охмелевший Сашка засмеялся, как-то сдержанно и недоверчиво. Он догадывался, что предполагаемой ставки никто, кроме Вишневского не увидит. Дворник тоже ухмыльнулся.
   -- Да, я пошутил, ребята! -- спохватился Вишневский. -- Мы и сами справимся. У меня на других объектах полно старух, которые этого старого хрена тоже терпеть не могут. Только и вы помогите. Прижмём этого червя к ногтю! Прошли его времена! Будет знать, сволочь! Из-за одного такого гада вся комбинация разваливается, вся система постов нарушается. Все от него мучатся. И вам, приходится удерживать лишние "точки" из-за нехватки кадров...
   Вишневский поднялся, походил взад вперёд по кабинету, где они располагались, взглянул на часы, спохватился.
   -- Ну, мне пора! Я должен опередить этого стервеца -- завести в контору бумаги. -- И, подхватив со стола "документы", он быстро вышел, забыв на прощание сказать своё обычное напутствие с предостережением о возможной проверке.
   -- Зачем же ты на старика-то поклёп устроил? -- заметил дворник, когда они остались вдвоём.
   -- Он -- старый стукач и сталинист. У него статуя Ленина, что я распилил, которую чуть ли не сам Сталин ему подарил!
   -- Ну и что? У тебя же отец -- тоже сталинец...
   -- Что "что"! -- передразнил Сашка. -- Он меня ударил...
   -- А зачем ты его статую-то испортил?
   -- Зачем "зачем"! Сам не знаю зачем! Взял и порешил! -- и Саша рассказал дворнику про Игоря...
   -- Это -- глюки! -- Дворник сидел теперь на стуле Вишневского, курил сигарету.
   -- Какие ещё глюки?!
   -- Галлюцинация. Пить надо меньше!
   -- Я уже давно не пью...
   -- Тогда у тебя -- ОРЗ.
   -- А что это?
   -- ОРЗ -- это значи: "Очень Резко Завязал".
   -- А что если это всё-таки был Игорь?
   -- Это как? Дух что ли? Приведение?
   -- Да... Ведь ты знаешь, что он -- погиб.
   -- Может быть оно и так... Только... -- Дворник, вроде бы, задумался. Докурив сигарету, он взглянул на часы, поднялся.
   -- Так или иначе, -- сказал он, -- Но время приближается к одиннадцати. Ты уже принял и до меня, а мне -- мало. Поэтому между нами есть некая разница и недопонимание.
   Одевшись, приятели вышли на улицу, направились к магазину. Саша уже давно избегал встреч с дворником. Но теперь их связывала сторожевая работа. После ухода Саши от Санитара их отношения стали поверхностными. И всё-таки, встретившись с дворником, по старой памяти или привычке, Саше никогда не удавалось избежать выпивки....

20. ОСТАНОВКА

  
   Прошло несколько дней. Позвонила Маша, сообщила, что купила лыжи и отдала их в мастерскую для установки креплений к ботинкам; спросила, когда Саша отправится с ней кататься.
   -- А как же Оля? -- поинтересовался юноша.
   -- А она не хочет! -- с раздражением в голосе ответила девушка. -- Я с ней разговаривала... А давай пойдём одни!..
   И они договорились завтра встретиться на троллейбусной остановке, недалеко от метро Новые Черёмушки.
   Был солнечный морозный день. Забрав из мастерской лыжи, молодые люди направились к остановке троллейбуса номер "28". Ожидая его немного поодаль от столпившихся пассажиров, Саша рассказал девушке про статую Ленина, приукрасив историю деталями, которые поворачивали её так, будто "сталинист" "получил своё по заслугам".
   Щурясь от яркого солнца, Маша как-то криво улыбалась, пока слушала своего спутника. На ней был платок, какие носят старухи в церкви, длиннополое пальто, очки, с трещиной на одном стекле.
   Подъехал троллейбус. Люди начали заходить. Маша уже была внутри, когда Саша изо всех сил пытался втиснуться в двери. С лыжами в руках -- это было нелёгкое дело. Пассажиры ворчали, что лыжник задерживает отправление. Водитель же боялся закрыть двери, пока спина юноша не исчезнет из поля его зрения в боковом зеркале. Наконец кто-то потеснился, и Сашке удалось втиснуться внутрь -- двери закрылись за его спиной, троллейбус начал набирать скорость...
   Едва он успел разогнаться, как вдруг резко затормозил, так что на задней площадке вдруг стало совсем пусто -- из-за инерции, которая бросила пассажиров вперёд. Кто-то вскрикнул, кто-то выругался. А когда троллейбус совсем остановился, наступила глубокая тишина, длившаяся чуть ли ни целую минуту. Затем люди начали робко переговариваться. С минуту Саша недоумевал, что произошло, пока из разнообразных реплик пассажиров не понял, что сбили человека...
   Открылись двери. Люди начали выходить -- прямо в глубокий сугроб, на обочину.
   Пробравшись сквозь снег, юноша прошёл вперёд и увидел на шоссе, чьё-то тело, а чуть поодаль -- грузовик, развёрнутый боком, поперёк дороги. Этот самый грузовик, как выяснилось позднее из разговоров пассажиров, обгоняя троллейбус, сбил девочку, которая перебегала перед ним дорогу.
   Водитель грузовика стоял на коленях и приподнимал голову девочки, которая всё ещё дышала. Саша видел, как часто вздымалась её грудь. Кровь была видна на её губах. Какие-то мелкие игрушки или конфеты валялись на выступившем из-под коричневого грязного снега асфальте.
   Подошёл водитель троллейбуса. И тогда тот, что всё ещё держал голову девочки, уже переставшей трепетать в короткой агонии, опустил её, поднялся, шагнул к троллейбусу, упёрся в него лбом и закрыл руками лицо...
   Саша перевёл взгляд на тело девочки. Голова её повернулась набок. Она больше не дышала.
   Водитель троллейбуса взял её на руки и понёс к обочине. Ему что-то сказал человек, вышедший из неизвестно откуда появившейся легковой машины. И девочку понесли туда, открыли дверь, положили на заднее сидение.
   "Почему они всё делают так медленно?!" -- подумал Саша. Он полагал, что легковая машина теперь спешно понесётся в больницу. Но почему-то никто не спешил что-либо предпринимать.
   Подъехала милиция -- пассажиры троллейбуса стали расходиться. Некоторые направились назад, к предыдущей остановке, а большинство -- вперёд. Туда же двинулся и Саша со своей подругой, хотя расстояние до следующей остановки было явно больше.
   Они шли довольно долго и молча.
   -- Если бы я с этими дурацкими лыжами не задержал троллейбус, -- вдруг выразил Саша пришедшую неожиданно ему в голову мысль, -- То ничего бы не произошло!
   -- Перестань! -- резко отозвалась Маша. -- Ты ни в чём не виноват!
   Но он думал дальше:
   "Мы могли бы задержаться в мастерской и опоздать на троллейбус... Мы могли бы встретиться в другой день... И зачем только я предложил тогда эту лыжную прогулку?! Девочка перебежала бы дорогу и осталась бы живой... Полюбила бы какого-нибудь юношу... Вышла бы замуж, была бы счастлива, родила бы много детей... А теперь это всё невозможно! И всё из-за меня!.."
   Они дошли до следующей остановки. Погода вдруг странно изменилась. Хотя всё ещё светило яркое солнце, тут, на возвышенном месте, куда они поднялись, сильно дул ветер и было холодно.
   -- Он должен был обогнать троллейбус здесь! -- Саша указал лыжами на дорогу перед собой.
   -- Откуда ты знаешь?! -- Маша резко взглянула на Сашу через полу-заиндевелые очки. -- Ты, наверное, никогда не видел, как умирают... У меня в больнице каждый день -- cмерть...
   -- Каждый день?!
   -- Да...
   -- В больнице, наверное -- другое дело... А тут... Посмотри: какое солнце, погода, почти что весенняя... Была... там... -- Саша кивнул в ту сторону, откуда они пришли, почувствовал какую-то жуткую усталость в теле, в мыслях... Ему захотелось закрыть глаза и уснуть. И сразу же последовала головная боль, накатившая медленно и завладевшая всем его состоянием. -- И потом, -- добавил он, -- Разве можно привыкнуть к смерти?
   -- Я... привыкла... -- тихо ответила Маша
   Саша взглянул ей в глаза. Он вспомнил, как однажды, в "домике". где молодые прихожане отца Алексея не раз собирались для чаепития в ожидании службы, он нашёл на полу упаковку циклодола, в которой не хватало одной таблетки. "Неужели -- мои?!" -- подумал он, пряча таблетки в карман, и нащупывая в нём свои...
   "Чьи это могут быть?!" -- подумал Саша. -- "Значит, не я один здесь такой! Чьи же это?" -- Саша окинул взглядом присутствовавших. Вместе с ним всех собравшихся было шесть человек: Никаноров, его сестра, Ирина, Сашин тёзка и Маша...
   -- Скажи, Маша, а ты не пьёшь таблетки? -- спросил он тогда.
   -- Какие таблетки?
   -- Успокаивающие... Циклодол, например?
   -- Циклодол?
   -- Да... У тебя нет, случайно? Я забыл свои дома...
   -- Нет... У меня нет... -- ответила Маша.
  
   Они стояли ещё некоторое время... Прибыл следующий троллейбус. Тот на котором они ехали, с опущенными рогами, всё ещё был виден вдали, на шоссе, откуда они пришли. Маша вытащила из утопавших в снегу концы своих лыж, оставивших подтаявший след и направилась было к троллейбусу.
   -- Ты меня извини, -- вдруг остановил её Саша. -- Я не смогу ехать дальше. У меня жутко разболелась голова. Давай, лучше, вернёмся.... Не нужно нам было затевать ничего...
   -- Что?! Ты, может, хочешь сказать, что и отец Алексей виноват в этом -- раз всё началось со слайдов? -- парировала Маша.
   Саша ничего не ответил, стал переходить шоссе.
   На 198-ом автобусе Саша поехал дальше, а Маша вышла у Новых Черёмушек. Оказавшись у метро Академическая, юноша сразу зашёл в аптеку, чтобы купить анальгин.
   Разжевав две таблетки, он вышел на улицу, где всё так же ярко давило на глаза весеннее солнце, мелко семенили многочисленные прохожие, боявшиеся поскользнуться на льдистом утоптанном снегу и ничего не знавшие о случившемся...
   -- Семечки! Покупайте семечки! -- кричала торговка, с мешком и стаканом, на пустом ящике из-под бутылок, в качестве импровизированного прилавка. Человек пять стояло в очереди. Торговка брала деньги, опорожняла стакан в чей-то оттопыренный карман, черпала из мешка новый... И новый прохожий уже подходил, выступая прочь из потока людей, и вставал в конец непрерывной очереди...
   "А девочка, всё ещё в легковой машине лежит!" -- вдруг подумал Саша, вспоминая картину, виденную всего десять минут назад, когда он, возвращаясь обратно на "198-ом" посмотрел из автобуса в окно через плечо Маши на то место, где произошла трагедия.
   Он вошёл в поток прохожих, который понёс его по тротуару, завернул за угол "cталинского" дома к другой остановке.
   Подъехал какой-то автобус со странным номером чужого маршрута.
   -- Скажите, какой это автобус? -- спросил Саша старуху с сумкой пустой посуды, не решавшуюся взойти в двери, переполненной машины.
   И будто-бы услышав Сашкин вопрос, водитель прокричал в микрофон:
   -- По 684-му! Машина следует по 684-му маршруту!
  

Конец Пятой Части

0x01 graphic

Э П И Л О Г

  

КОМЕТА

  
   Если бы у Сашки Волгина не было прообраза, то, наверное, наше повествование можно было бы на этом закончить. Но дело в том, что пока эта история писалась, на судьбу нашего героя наслаивались новые и новые жизненные коллизии. Конечно, описывать все их невозможно, да и неразумно. Лучше начать новую повесть или роман и не перегружать читателя. Иначе, можно подумать, что если накручено так много событий вокруг одного персонажа, то не выдумано ли всё это... Вот почему, наверное, Пушкин оставил свою попытку продолжить "Евгения Онегина". сделать из него декабриста... Что бы стал описывать Лев Толстой после того, как Пьер Безухов женился? Значит и "герою нашего времени" не мешает вовремя уйти со сцены... Так обстоит дело с литературными персонажами, исключительными и одновременно типическими образами, такими, например, как дядя Коля... Совсем другое случается в жизни...
   Сашка Волгин -- вовсе не примечателен, как, например, ничем особенным не примечателен Доктор Жеваго, который не пытался переменить мир, в отличие от Стрельникова, а, "просто хотел жить" и, может быть, поэтому в конце своего страдальческого пути опустился и умер обыкновенным образом, и не где-нибудь в постели, как его автор, и не так трагически, как Александр Галич, посвятивший Борису Пастернаку одно из своих стихотворений, а просто -- в трамвае. И автор этих строк -- тоже заурядная личность, за рутиной обыденности, пытающаяся найти смыслополагающую цель, оправдать своё бесполезное существование творчеством. Вот почему и он -- один из образов этой повести, как бы, герой за кадром, безликий закулисный рассказчик... И если читатель думает, что догадался, кто этот повествователь -- то автор смеет заверить, что читатель ошибается... Но об этом -- позже... И даже сейчас, перед близким концом этой истории, он всё ещё не решается раскрыть свой секрет. Сделает ли он это? Когда? Ответить трудно, пока не поставлена последняя точка. Вот почему он призывает читателя набраться терпения и продолжить чтение этого правдивого жизнеописания.
   Если некоторые главы этой повести оказались не совсем удачны и даже скучны и нелепы -- это не вина автора... Такова наша жизнь. И то, что излагается тут -- всего лишь её слепок, возможно и не очень удачный, поскольку не всё в жизни, может быть, достойно описания.... По крайней мере, через это повествование читатель будет знать, как не должно быть...
   Впрочем, ведь, не всё в жизни негативно! Так? Проверим это на дальнейшей судьбе Сашки Волгина -- бросим его на несколько лет вперёд, скажем, в год Орвела -- опустим следующий рулон плёнки в проявитель, и вместе с лучом света проникнем сквозь неё на экран прошедших человеческих жизней...
   Итак, прошло несколько лет. Сашка поступил в институт, женился. Да! Конечно, на одной из прихожанок отца Алексея. Удачно? В нашем дальнейшем изложении это -- вопрос, не имеющий значения. Сашка становится отцом... Его жена -- одна из тех, что мимолётом попадалась взору читателя предшествовавших страниц. Это -- женщина в синем берете, не расстававшаяся с портативным магнитофоном, при помощи которого записывала каждое слово отца Алексея.
   Почти все приходят к этому выдающемуся священнику с надломленной судьбой... И он всех принимает, утешает, "берёт под своё крыло". И благодарные этим вниманием, люди становятся преданными ему "до жизни" или "до смерти"...
   Так, после неудачного брака, оставленная любовником, она -- тоже не исключение. Из жалости или из какого-то иного, неведомого нам наития, "прочитанную книгу" с рук на руки передают приятелю, чтобы тот, будучи религиозным доброхотом и филантропом "выручил" обоих. Так "Настасья Филипповна" оказывается всё ещё кому-то нужна... А именно -- утешителю многих скорбящих в этой мирской юдоли -- необыкновенному священнику, из подмосковной деревни...
   Почему она выбирает Сашку? Может быть, чтобы "выбить клин клином" или показать своему "бывшему". что и она "не лыком шита". Впрочем, неисповедимы пути Господни...
   Религиозная деятельность отца Алексея разворачивается. Он находит связь с Западом, откуда получает и распространяет запрещённую властями литературу, магнитофонные записи, диафильмы; налаживает контакты с баптистскими активистами, к нему "валит валом" интеллигенция, вдруг начавшая видеть в христианстве выход из тупика, в который их загнала советская идеология. Его прихожане создают целую "сеть", так называемую, "домашнюю церковь". Всё это происходит, как бы само собою, без специальной организации. Мыслящие и жаждущие, утомлённые бесплодными поисками, люди сами собираются вокруг выдающегося интеллигентного мыслителя, и ему волей-неволей приходится ими управлять, стараться удерживать их, порою, безудержные порывы, граничащие с антисоветской деятельностью и диссидентством...
   К тому времени, когда начинается волна религиозных преследований, коммунальная квартира, где живёт Саша Волгин, благодаря активности его супруги, становится, одним из центров, где каждый день собирается верующая инакомыслящая интеллигенция для общения, обмена и распространения религиозной информации.
   Наступает год 1984-ый... Кто-то позднее скажет: "Слава Богу! Пророчество Орвела не сбылось!" Неправда! Если не сбылось, то где такие люди, как Варлаам Шаламов и отец Алексей?!
   ...84-ый год пришёл незаметно ещё раньше! И продлился дольше: для "отмывания" сегодняшней истории, именно после 84-го, органически перелившегося в "перестроечную" эпоху, начинают убивать и убирать передовых журналистов, священников, всех неугодных, цинично прямо и беззастенчиво открыто... Но всё это ещё впереди, сравнительно не скоро... А пока...
   Сначала забирают Никанорова... В последнее время Саша с ним виделся редко. И только после его ареста, неожиданно узнал о том, что Володя без благословения отца Алексея тайно принял сан католического священника, развил активную деятельность по перетягиванию прихожан отца Алексея из православия в католицизм, организовал религиозную школу для детей. За это последнее дело ему грозил большой срок. Поэтому, наверное, он "раскололся" сразу, предпочёл заложить "всех и вся" в обмен на свободу и выезд за границу на "Постоянное Место Жительство". Поскольку расстричь священника, тем более католического, КГБ не имело возможности, такая сделка оказалась взаимовыгодной.
   Вторым "загремел" другой активист по распространению ксерокопий, некий Марк Сергеев. Он получил три года лагерей за "антисоветскую агитацию и пропаганду". но вскоре был освобождён в обмен на обличительную статью в газете "Труд", направленную против отца Алексея.
   Третьим "полетел" один их баптистов, часто посещавших Сашину квартиру и сотрудничавший с его женой в распространении звукозаписей.
   Четвёртым -- оказался Санитар.
   Пятым кандидатом должен был быть отец Алексей...
   В связи с этим весы советского "правосудия" под предводительством КГБ не миновали вновь накрениться против Сашиной судьбы. Кто-то, без лица, в пиджаке и галстуке, достал из сейфа папку с делом Волгина и начал сопоставлять факты...
   Прежде чем вызвать его в КГБ, "безликий" снова нашёл стукача из психбольницы, Бориса, который опять начал названивать, угрожать, напоминать... Затем "безликий" вызвал дворника и, запугав, узнал от него всё, что хотел. Дворник "поплыл" не хуже Никанорова.
   Наступал черёд Сашки. Как таковой, он мало интересовал КГБ. Но как многие его предшественники, он мог послужить -- дать информацию на более крупных "птиц": Санитара и отца Алексея. В это время Санитар, как поётся в известной песне Высоцкого, уже "в тюряге маялся". ожидая несколько месяцев суда и следствия. Против него, как и против отца Алексея не хватало прямых улик. Их религиозная деятельность, хотя и чрезвычайно активная, не противоречила Конституции, и их допрашивали каждый день без предъявления обвинения -- одного в качестве обвиняемого, другого -- как свидетеля, готового тоже перейти в ранг обвиняемого.
   Сначала Сашку вызвали в КГБ просто по телефону, как когда-то давно его уже вызывали в милицию. И как тогда, он вежливо попросил прислать повестку. Повестку принёс на квартиру курьер. Но Саша не открыл дверь. Он решил оттянуть своё посещение КГБ сколько было возможно.
   "Я не позволю им обращаться со мной, как раньше!" -- думал он. -- "Мои предшественники пришли по первому вызову и тем самым показали свой страх. А дальше их ничего не стоило запугать и расколоть. Если им придётся меня арестовать насильно, то разговаривать будут только по делу и формально. Обвинять меня не в чем, и на все вопросы, не относящиеся ко мне лично, я просто смогу не отвечать."
   Он понял, что уже "попал в сети". и рано или поздно ему придётся посетить КГБ. Преодолевая страх перед безликим "зверем". он всё ещё дёргался, пытаясь увильнуть от его "укусов".
   На следующий день, на новой работе -- в "Детском Музыкальном Театре". где он занимал должность техника по звукоусилению, в кабинете начальника, куда он пришёл с "Заявлением" об отпуске, раздался звонок.
   -- Да. Это -- я! -- сказал начальник в телефонную трубку.
   -- ...
   -- Из Прокуратуры?!
   -- ...
   -- Волгина?.. А он как раз сейчас у меня -- оформляет отпуск...
   И Сашке пришлось взять трубку -- и пообещать немедленно явиться в Прокуратуру... И начальник, конечно, для этого отпускал его с работы...
   -- Если не явишься, -- напутствовал начальник, -- Будет прогул. В твоём положении -- не советую. Отдел Кадров уволит по статье.
   "С завтрашнего дня начинается отпуск!" -- рассуждал Саша, выходя из кабинета. -- "Ухватили прямо за хвост... Через час-другой начнут звонить, выяснять: куда делся... Что же делать?!."
   Вместо того, чтобы войти в метро и поехать в центр города, в Московскую Прокуратуру, Саша сел на автобус, который скоро привёз его к психдиспансеру.
   "Ход конём -- вилка!" -- ухмылялся он, входя в подъезд и останавливаясь у окна регистратуры. -- "Что вы с психа возьмёте? Не уволите -- не расколите!"
   Час спустя он снова находился у окна регистратуры, чтобы поставить печати: на больничном листе и на рецептах.
   Дома он отключил телефон и на самом деле принял лекарства: игра должна быть правдоподобной.
   -- Почему ты не идёшь, как другие, сам? Трус! -- нервничала жена. -- Ведь, рано или поздно всё равно придётся! Ты хочешь, чтобы арестовали и меня?!
   -- Тебя не тронут: у тебя маленький ребёнок. Разве не знаешь законов? -- отвечал он и продолжал. -- А "другие" -- это кто: Никаноровы и Сергеевы? ! Хочешь, чтобы я тоже "поплыл"?
   -- Нет! Но отец Алексей, ведь, не бегает от них! Ходит на все допросы. Каждый день!
   -- У нас разные весовые категории, -- говорил Сашка, чувствуя, что его не понимают. -- Отец Алексей выбрал тактику, которая соответствует его положению. Меня же либо сразу начнут бить, как уже было однажды, либо упекут в психушку... Пойми, -- продолжал Сашка уверять жену. -- Чем дольше я с ними играю, тем меньше у них остаётся козырей. А это значит, тем меньше они сумеют из меня вытянуть, когда возьмут. Я их вымотаю. И взять меня для них станет важнее, чем вытянуть из меня информацию. Им же надо закрывать дело. И на меня просто не останется времени. Ведь, это же -- бюрократия, машина, безликий безмозглый зверь. Ему всё равно, что съесть. Пока он кормится всем, что ему попадается. Когда он меня настигнет, он уже будет сыт...
   И действительно, зверь в пиджаке не оставлял в покое других: каждый день то одного, то другого прихожанина вызывали то в КГБ, то в Московскую Прокуратуру. Однажды позвонил дворник, сказал, что хочет сообщить что-то очень важное. Они встретились в пивной, и Саша ещё не догадывался о том, что дворник давно "плывёт".
   -- Послушай, старик! -- говорил дворник, -- Из-за тебя тормозится следствие, и Санитар сидит в предварительном заключении. Думаешь, ему там нравится?
   -- А что, ты думаешь, ему больше понравится в лагере, как Сергееву?
   -- Но, ведь, из-за тебя ему не начисляют срока! А значит, он выйдет позже...
   -- А ты хочешь, чтобы ему дали поскорее срок?!
   -- Нет, конечно! Но будь реалистом. Ведь его уже взяли! И вряд ли ему теперь удастся отвертеться.
   -- Слушай! Ты на чьей стороне? -- возмутился Сашка. -- Если на его, то почему побежал в КГБ по первому зову? Если на моей, то почему поёшь в их дуду? Если же на их -- скажи прямо...
   -- Что же ты будешь делать дальше-то? -- уходил от ответа дворник. -- Ведь, всё равно повяжут. Ещё сам срок получишь...
   -- Я пока что не нарушил закона. Я до сих пор не получил на руки повестку. Так, можешь им и передать... Пусть сами не нарушают законы!
   -- Я ничего передавать не собираюсь... -- отвечал дворник, начиная нервничать. -- Нашёл кого призывать к законности! У тебя когда отпуск-то истекает? В тот же день, наверное, и получишь повестку на руки...
   -- Не тут-то было! -- Сашка забыл об опасности. -- Мой отпуск ещё и не начинался!
   -- О чём ты говоришь?! -- дворник отхлебнул пива. -- Ты же в отпуске!
   А откуда ты знаешь?
   -- Я на работу тебе звонил...
   -- А может быть -- от них?
   -- Да, и от них тоже! Из-за тебя они и меня тягают зазря! Они сказали, что арестуют прямо на работе -- сразу как придёшь из отпуска.
   -- Долго же им придётся ждать! Месяц... А то -- два или четыре... -- Сашка пива себе не взял. Он готов был уйти в любую минуту.
   -- Брось, старик! Не морочь мне голову...
   -- Я правду говорю: я, ведь -- на больничном! Разве ты не знаешь, что я -- псих? Закончу болеть -- тогда начнётся отпуск. Устанут ждать! Закроют дело без меня! А то, ишь, улик захотели подсобрать! А ты знаешь, что показания психически больного человека не являются действительными? Если не знают Уголовного Кодекса, пусть прочтут. Я, вот, недавно не поленился -- проштудировал от корки до корки. Не поверят, что -- псих, так я им свежий больничный лист покажу -- со штемпелем психдиспансера!
   -- Ну, ты, старик, опасную затеял игру! Вот -- что я могу сказать,.. -- дворник залпом осушил всю кружку до дна, закурил сигарету.
   На мгновение его взгляд встретился с Сашкиным. Что-то злое сверкнуло в глазах дворника. Отвернувшись, он выпустил дым в сторону.
   -- Моё дело было тебя предупредить, старик! -- сказал он тихо. -- А там -- смотри сам. Тебе виднее... Сам знаешь... От них можно ожидать всего... Не забывай. Что у тебя -- семья и маленький ребёнок...
   -- Ну и дерьмо же ты! -- Сашкина рука будто бы сама, без участия его воли, схватила дворникову пустую кружку за ручку и метнула её прямо в его лицо. К счастью дворника, кружка ударила ему в руку и выбила сигарету, которую он в этот момент вставлял в рот.
   Но Сашка уже шёл прочь, к выходу, и жалел, что кружка оказалась пустой и не достаточно тяжёлой, и не облила дворника пивом.
   Входя в метро, он вдруг понял, что вся его "блестящая" игра с КГБ теперь будет смазана.
   "Если куда-нибудь исчезнуть, то объявят розыск, подумают, что испугался", -- рассуждал он, входя в вагон поезда. -- "А больничный уже завтра нужно продлевать... Успею или нет? Сколько верёвочка ни вейся -- наступает конец..."
   Этим же вечером снова приходил милиционер с повесткой. Но Сашина жена его не впустила, сказав, что её мужа нет дома.
   -- Долго это будет продолжаться?! -- спрашивала он Сашку. -- Поезжай к отцу Алексею, спроси, что делать.
   -- Меня могут выследить, и тогда свяжут оба дела -- Санитара и отца Алексея -- вместе. Пока что я иду свидетелем только по делу Санитара.
   -- Откуда ты знаешь?
   -- Дворник сказал. Его раскололи, как Никанорова и Сергеева.
   -- Кому ты нужен, чтобы за тобой следить! Ты и твой приятель дворник -- оба в штаны наложили. Мужества не можешь набраться!
   -- Причём тут "мужество"?! -- возмутился Саша. -- Ты меня не понимаешь совершенно! Это же -- тактика! Рано или поздно меня вынудят явиться. Тогда будет слово за мной. Тогда будем говорить о мужестве. А сейчас -- хитрость и тактика. Это вовсе не трусость!
   -- Ну- ну!..
   -- Почему ты со мной споришь? На чьей ты стороне? Разве не видишь, что мне итак не по себе? Вместо поддержки ты расстраиваешь меня ещё больше! Да, ты меня не любишь!
   -- Я и говорю: в штаны наложил!
   -- Да, как ты можешь?! Как ты не понимаешь?! -- Сашка вышел из комнаты, прошёл через полумрак коммунального коридора, оказался на лестнице. Постояв с минуту и видя, что жена даже и не думает выходить, чтобы вернуть его назад, он пошёл вниз по ступеням.
   "И к чему всё?!" -- думал он в отчаянии, шагая по тротуару тридцать шагов, на расстоянии которых от подъезда, где он жил, в том же здании находился вход в метро. -- "К чему всё?! Если нет любви... Может быть, Никанорова и Сергеева тоже никто не любил? Может быть поэтому они пошли на предательство? Никто не оценит этого бессмысленного "геройства"! Даже близкий человек, не желая понять, считает, будто я избегаю встречи с КГБ из трусости, а вовсе не из лучших намерений -- не выдать лишней информации, не подвести человека, оказавшегося в лубянских застенках... Она считает, что я -- мальчишка, затеял игру "в прятки"! Дура!"
   Подойдя к стеклянным дверям, ведущим в подземный переход и в метро, Саша посмотрел через перекрёсток на площадь, где вздымалась гордая статуя Маяковского -- "певца революции". освящённая снизу прожекторами. И как-то сама собою в его голову пришла мысль: поехать немедленно к отцу Алексею и, действительно, посоветоваться, правильно ли он поступает, растягивая игру с властями.
   "Ведь, он может не знать, что почти все кругом него предатели!" -- думал он, спускаясь по эскалатору под землю. -- "Надо предупредить и договориться о том, что мы друг друга не знаем".
   Когда он сел в электричку, уже был девятый час вечера. Погода была пасмурная -- лето подходило к концу. Он был в рубашке с короткими рукавами, сильно озяб.
   "Это всё не имеет значения". -- говорил он себе. -- "Пусть будет вдвое холоднее -- деваться некуда..."
   Он вытащил из кармана брюк брюссельское издание "Нового Завета". открыл наугад, стал читать третью главу Евангелия от Иоанна, о том, как фарисей Никодим тайно ночью посетил Христа, чтобы услышать загадочные слова: "Если не родишься свыше, то не сможешь увидеть Царства Божия... Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рождённым от Духа...."
   Поезд прибыл на станцию, когда совсем стемнело. Саша оказался единственным, кто вышел на безлюдный перрон, слабо освещённый несколькими фонарными лампочками. Раньше он бывал у отца Алексея дома несколько раз по делам, связанным с самиздатом. Впрочем, однажды отец Алексей пригласил Сашу проехать на такси от церкви до его дома. По дороге они говорили о религии, литературе, философии. Уже ознакомившись с Сашиным творчеством, священник заметил, что религиозно-философское направление у Саши удачнее литературно-художественного. Саша был несколько озадачен, поскольку несколько заметок о религии и философии, что он дал на прочтение священнику, вместе со своими рассказами, были написаны "без вдохновения". лишь на "чистом разуме".
   "И тем не менее". -- говорил отец Алексей, -- "Это у вас удачнее... Я бы продолжал работать только в этом плане..."
   Саша поднялся с перрона по лестнице на возвышение, пошёл по узкой асфальтированной тропе, утопавшей во мраке наступающей ночи. Минут через десять, с некоторым трудом добравшись уже в полной темноте до места, где жил батюшка, почти на ощупь Саша отыскал в заборе калитку и электрический звонок.
   Где-то в глубине залаяла собака, зажёгся свет и кто-то подошёл к забору.
   -- Кто там? -- услышал Саша знакомый голос.
   -- Это я, отец Алексей! -- отозвался Саша. -- Саша Волгин. Мне нужно с вами поговорить!
   Удерживая лаявшую собаку, хозяин открыл калитку, впустил Сашу внутрь.
   -- Извините, пожалуйста, что я беспокою так поздно...
   -- Ничего-ничего... Проходите, Саша.... Юноша вошёл в дом, поднялся по ступеням сеней, которые были заставлены кипами всевозможных журналов, следом за хозяином повернул в какую-то тёмную комнату -- веранду.
   -- Садитесь, Саша! -- предложил отец Алексей, указывая на стул и, усаживаясь на другой, спросил: -- У меня уже все спят. Поэтому мы поговорим тут... И свет зажигать не будем... На всякий случай... Что случилось?
   Сбивчиво, Саша начал излагать последние события. Священник слушал, иногда что-то переспрашивал, уточнял. Наконец, когда Саша спросил, как ему следует дальше поступать, отец Алексей помолчал некоторое время, обдумывая что-то, наконец сказал:
   -- Здесь трудно советовать... Сказано: не думайте о том, что отвечать... Бог подскажет в трудную минуту, что говорить... Вы, ведь, знаете Писание: "Дух дышит, где хочет..." И тем не менее, конечно, нужно взвешивать каждое своё слово... Прежде всего, вы правы, нам не нужно, чтобы они знали, что мы, как-то связаны... Они меня спрашивали: знаю ли я Волгина... Но я сыграл на недоразумении... Я ответил, что да, знаю одного дьякона Александра Волгина -- вашего двойного тёзку, но что этот Волгин никакого отношения к интересующим их вопросам не имеет... К сожалению, Никаноров, действительно, сообщил чрезвычайно многое -- даже такие детали, о которых можно было бы не говорить... Однако, перейдя в католичество, он, разумеется, тем самым перестал быть моим прихожанином. А это значит, что я не могу нести ответственности за его деятельность и за всё, о чём он решил заявить... Впрочем, боюсь, он сообщил всё, что знает о вас и о Санитаре. Поэтому будьте готовы к худшему варианту. Тем не менее, я полагаю, вам опасаться абсолютно нечего. Кто вы такой? Что вы сделали? Единственно только то, что были знакомы с Санитаром, Никанорровым, Сергеевым. И только! Мало ли людей было знакомы с ними? Ведь, всех не будут за это сажать! Поэтому спокойно можете отправляться и давать показания. В конце концов, это, ведь, ваш, так сказать, "гражданский долг". ..
   -- Отец Алексей, -- прервал его вдруг Саша. -- Дело-то вовсе не в этом! Я опасаюсь одного: если начнут допрашивать, то сам факт допроса, а затем подписи протокола, может быть повёрнут таким образом, что это послужит во вред Санитару. Они перефразируют мои ответы так, что это будет выглядеть уликами против него. Ведь Никаноров -- не глупее меня! Однако, ведь, как всё вышло!
   -- Ну, это уже как получится! -- ответил священник. -- На то воля Божия. Ваше дело -- не сказать ничего лишнего, не оклеветать... По крайней мере сознательно... Отвечать как можно проще, формальнее, ничего не уточняя. Можно всегда сослаться на память. Ведь прошло несколько лет с тех пор, как вы прекратили с ним встречаться... Положитесь на Господа... Он не оставит... Мы сейчас не можем предположить всего, что они захотят узнать... Хорошо, что вы пришли... Вы правы: будет лучше, если они не станут связывать дело Санитара с... другими делами... Если завтра меня снова о вас спросят, то скажу, что мы не знакомы... Да и на самом деле, разве так уж часто мы с вами виделись в последнее время? Раз в месяц... У меня в храме бывает много людей... Я не обязан всех помнить... Теперь нам на самом деле лучше воздерживаться от контактов... Если случится что-то чрезвычайно серьёзное -- дайте знать через вашу жену... Однако, вам опасаться нечего...
   С этими словами отец Алексей поднялся, благословил юношу, проводил его до калитки.
   "С Богом!" -- услышал Саша из темноты, за спиною, уже шагая в сторону от забора, к асфальтированной тропе, что должна была быть где-то впереди, за деревьями...
   Несколько минут Саша искал дорожку. Наконец, споткнувшись об её выступавший край, он зашагал к станции, то и дело останавливаясь из опасения оступиться и сойти на землю.
   "Если бы КГБ захотел, легко бы мог на этой тропе сделать всё, что угодно, и с отцом Алексеем, и сейчас -- со мной..." -- подумал он.
   Вскоре глаза его стали привыкать к темноте и различать очертания дорожки. Зашагав более уверенно, он неожиданно услышал сзади какой-то шум, резко остановился -- и сразу же кто-то сзади толкнул его в спину.
   -- Ах! Твою мать! -- услышал он. -- Кто тут?!
   -- Я... -- Саша не нашёл, что сказать лучше.
   -- "Я". .. -- передразнил его грубый мужской голос. -- Головка от хреня!"
   Чья-то тень обошла его и, не сказав ничего больше, двинулась вперёд, оставляя Сашку в испуге и недоумении.
   Некоторое время он ещё неуверенно шагал вперёд и, когда понял, что грубый дух аборигена растворился, исчез бесследно в той среде, откуда появился, всё ещё чувствуя себя неловко, Саша пошёл быстрее.
   На перроне, у самого спуска с лестницы, стоял мужик в телогрейке.
   Отступать было глупо и нелепо. Саша направился мимо него.
   -- Это ты, что ли, был там? -- спросил мужик показывая рукой в сторону темноты, откуда пришёл Саша.
   -- Да...
   -- Закурить есть?
   -- Нет. Не курю...
   Он двинулся по перрону туда, куда предполагалась прибыть головная часть поезда.
   Остановившись поодаль он оглянулся. Мужик остался стоять на том же месте.
   "Рашшина!" -- вспомнил он анекдот из жизни, рассказанный как-то Санитаром о каком-то своём знакомом, русском длинноволосым хиппи, который, однажды встретив где-то коротко стриженного молодого парня в пиджаке, с презрением обозвал его "рашшиной"...
   Но тут мысли его снова вернулись к действительности...
   "И как он может жить тут, в такой глухомани?!"
   Было тихо, будто всё умерло навеки. Чтобы нарушить эту тишину, юноша шаркнул ногой -- и услышал эхо, отражённое от противоположного перрона.
   "Почему все думают, что я боюсь КГБ?" -- продолжал он свою думу. -- "Ведь на самом-то деле, как говорит отец Алексей, мне совершенно нечего опасаться. И я это знаю. Поэтому и играю с ними "в прятки". А вот отцу Алексею и моей жене, действительно, есть чего бояться. Ведь им могут очень легко "пришить" дело... Они ошибочно думают, что и я боюсь... А боюсь ли я?"
   Саша прошёл ещё вперёд, до самого конца перрона, поёжился от холода, стал растирать голые замёрзшие локти.
   "Отец Алексей мне даже чаю не предложил... Просидели целый час в холодной тёмной комнате... У меня зуб на зуб не попадал от холода -- а он, видно, подумал, что это -- от страха!" -- Саша ухмыльнулся. -- "Наверное, он про чай не подумал, так же, как и я, выйдя из своего дома: ведь всё это не имеет значения по сравнению с тем, что происходит... Неужели он тоже боится? Ведь это так не похоже на него, всегда вдохновлявшего нас своим примером... Нет! Это невозможно! Он -- не такой!"
   Вдалеке, над уходящими в темноту рельсами, показался далёкий мерцающий свет. Будто огромная комета сорвалась с тёмного неба, упала на рельсы и катится, сметая всё на своём пути. Скоро она сожжёт Сашку вместе с перроном и мужиком в телогрейке, и покатится дальше, к Москве; влетит туда, сомнёт Ярославский вокзал, разметёт вокруг поезда, раздавит электронное табло с расписанием их прибытия и отправления, железобетонное здание с кассами; перескочит через Проспект, накроет Казанский вокзал, полетит дальше, через Садовое Кольцо, к центру, пока, наконец, не достигнет Лубянки...
   Поезд неожиданно остановился, несколько десятков метров не доехав до конца перрона.
   Саша опомнился -- бросился по перрону назад. Уже мужик в телогрейке вошёл в свой вагон. А Саша всё ещё бежал, разрезая локтями холодный жгучий воздух. Наконец, он ворвался в передние двери, закрывшиеся с шипом за его спиной, обернулся, прислонился лбом к металлическим прутьям, на окнах, закрыл глаза, всё ещё вместе с огненным шаром продолжая лететь дальше...

РУКОПИСЬ

  
   На следующее утро, войдя в кабинет психиатра, он услышал:
   -- Вот он! Явился-не-запылился! -- Участковый психиатр, толстая чернявая женщина, неопределённого возраста, с пронырливыми восточными глазами, даже поднялась из-за стола.
   -- Садись! -- скомандовала она. -- Давай больничный!
   Выхватив бюллетень из Сашкиной руки, она вернулась на своё место, положила лист в ящик стола.
   -- А теперь отправляйся к следователю! -- сказала она властно, пронизывая юношу взглядом. -- Принесёшь от него справку, с печатью, что прошёл допрос. Тогда получишь назад больничный.
   -- Я не знаю, что это за следователь,.. -- залепетал Сашка. -- Мирель Наумовна! Мне кто-то звонил, угрожал, ругался... Я плохо себя чувствую и без этого... Я не знаю, куда идти и зачем...
   -- Вот -- телефон! -- Она вырвала из календаря неиспользованную страницу, стала записывать номер. -- Позвонишь -- договоришься. Тебе скажут, что нужно делать. -- Она протянула Сашке листок.
   "Следователь Тихомирнов" -- прочёл про себя Саша фамилию под рядом цифр.
   -- И как ты посмел поставить меня в двусмысленное положение! -- возмутилась врачиха. -- Выходит, будто я тебя покрываю!.. Скажи прямо, что у тебя там такое?
   -- Я не знаю... Мне ничего не говорят... Вызывают на какой-то допрос...
   -- Ладно! Это -- не моё дело! Только если вызывают, то обязан явиться! Ты что, законы не знаешь? Ведь за это тебя могут привлечь к уголовной ответственности! Короче: моё расписание ты знаешь! Не придёшь через три дня, закрою больничный сегодняшним днём!
   -- Я, Мирель Наумовна, как раз хотел вас просить об этом...
   -- О чём?
   -- Закрыть больничный...
   -- Как закрыть?
   -- Закрыть сегодня. А завтра я пойду на работу...
   -- А как же Прокуратура?
   -- Я сегодня туда пойду... Что поделаешь... Раз такое дело...
   -- Ну, что ж... Это -- другое дело... Только болел-то ты всего три дня! Что скажут обо мне?! Ты об этом не подумал! Выходит, что я тебе потакаю... Надо хотя бы недельку протянуть. Да и чувствуешь ты себя не ладно. Я по глазам вижу. Приходи через три дня -- тогда посмотрим...
   -- Нет... Я не могу... У меня на работе будут неприятности. Они туда тоже звонят. Мне нужно вернуться на работу завтра.
   -- Хорошо. У тебя ещё есть время. Сходи в Прокуратуру. Вернёшься ко мне сегодня -- получишь больничный. Я должна им позвонить и сообщить, что направила тебя...
   Саша поднялся со стула, направился к выходу.
   -- Не забудь принести справку о том, что прошёл допрос! -- услышал он за своей спиной.
   -- Вилка! -- сказал он сам себе вслух.
   -- Что? -- переспросил какой-то бритоголовый парень, ожидавший своей очереди. -- Какая вилка?
   Саша двинулся по коридору, начал спускаться по лестнице.
   -- Эй! -- услышал он вдруг чей-то оклик, обернулся и увидел улыбающуюся физиономию Вовы-хиппи.
   -- Мир тесен! -- сказал Вова. -- Снова встретились!
   Они пошли вместе вниз, оказались на улице.
   -- Как у тебя дела? -- спросил Вова. -- В КГБ вызывали?
   -- Вызывают... -- ответил Саша. -- А тебя?
   -- Да. Я уже был там три раза.
   -- По делу Санитара?
   -- Да...
   -- Он всё ещё в "предвариловке"?
   -- Да... Они никак не соберут достаточного количества улик. Хотят пришить "антисоветскую агитацию и пропаганду".
   -- Ты знаешь, что они раскололи дворника? -- Саша остановился.
   -- Нет... -- Володя внимательно посмотрел Саше в лицо. -- Я только вчера с ним виделся... Он мне ничего не сказал такого...
   -- А что он должен был сказать?
   -- Так... Ничего... Мы с ним встречаемся иногда... По литературным делам... А с Санитаром я тоже давно порвал. Сразу почти что после тебя... Ты наверное, знаешь...
   Сашка почему-то вспомнил стукача Бориса. Почему-то он перестал звонить в последнее время. Наверное, кто-то его очень хорошо подменяет...
   -- Да. Дворник мне говорил... -- ответил Саша. -- Как Оля? У вас всё хорошо?
   -- Да... Спасибо... Ждём третьего ребёнка...
   -- А ты, что, всё ещё сюда наведываешься?
   -- Сам знаешь... Больничные надо брать иногда... Иначе можно инвалидность потерять... А ты?
   -- А я "закосил" от Прокуратуры.
   Они двинулись дальше, к Севастопольскому проспекту.
   -- Ты печати не забыл в регистратуре поставить? -- Вдруг Саша подбросил хиппи ход к отступлению и подумал: "Неужели и он -- тоже?"
   -- Нет... Мне закроют потом... Сразу... А ты сейчас -- куда?
   -- Я-то? -- Саша поднял воротник, пряча шею от сильных порывов ветра. -- Я -- в Прокуратуру. Прямым ходом. Иду давать показания...
   -- Тоже, значит, не избежал...
   -- Да... Нет смысла больше избегать. Достали-таки. Больничный не закрывают... Тебе, может быть, тоже поэтому не закрывают? А ведь, кто-то "стукнул". что я "кошу"? Как ты думаешь, кто бы это мог быть?
   -- Не знаю... Меня, вроде бы как, оставили в покое... Пока...
   -- А ты -- куда сейчас, домой? -- Саша посмотрел в ту сторону, где был дом хиппи.
   -- Да... Мы ведь теперь живём у меня... Ты знаешь, отец-то мой помер...
   -- Правда? Я не знал... Тесно, наверное, с тремя детьми?
   -- Да... Но ничего... Мы стоим на очереди в Исполкоме как многодетные... На расширение...
   Порыв ветра оглушил Сашку. Они остановились.
   -- Давно не виделись, -- сказал Володя.
   -- Что? -- переспросил Саша.
   -- Давно, говорю, не виделись... -- повторил хиппи.
   -- Слушай! -- вдруг вспомнил Саша. -- Это про тебя рассказывал Санитар или про кого другого?..
   -- Что ты имеешь в виду?
   -- "Рашшина". ..
   -- А! -- Вова заулыбался. -- Да... Это со мной было! Он потом многим это, как анекдот подавал. Он умел это делать... То есть анекдоты -- из жизни... выуживать... А ты как догадался?
   -- А я иногда о многом догадываюсь, и даже заранее... -- Он не знал, как закончить, замолчал.
   Они вышли на Севастопольский проспект, направились к автобусным остановкам. Теперь ветер дул им в спину с постоянной силой и непрерывно.
   -- Я слышал, ты работаешь в театре? -- поинтересовался Вова.
   -- Да... По ремонту радиотехники...
   -- А билеты на спектакль можешь достать?
   -- Могу... Только теперь не до билетов... Видно, придётся увольняться...
   -- Пьёшь? -- вдруг спросил Вова.
   -- Иногда...
   -- Портвейн?
   -- Портвейн. А ты? Что?
   -- И я -- портвейн... иногда... Пошли -- выпьем?
   Сашка покосился на хиппи.
   -- Пошли...
   -- Нет! Я пошутил!
   -- Я так и думал!
   Они остановились на ближней автобусной остановке, спрятавшись от ветра за одной из её стен. Оба замолчали, будто бы устав друг от друга, исчерпав всё, о чём можно было ещё поговорить.
   Подъехал Сашин автобус.
   -- С Богом! -- сказал он, запрыгивая в открывшиеся двери.
   Вова хотел было что-то ответить, но не решился. Лишь поднял вверх ладонь. Хотел, будто, свернуть пальцы, вытянуть, как когда-то, указательный -- вверх, но остановился, опустил руку вниз и долго смотрел вслед уезжавшему автобусу.
  
   Если бы психиатр закрыла и отдала ему больничный лист, то Саша мог бы всё равно не появляться в Прокуратуре, потому что с завтрашнего дня у него начался бы отпуск. Впрочем, итак он мог бы исчезнуть на две недели, и Прокуратура ничего бы не смогла с ним поделать, пока бы он не вернулся на работу. Были бы затруднения с получением больничного за предшествовавшие отпуску дни, но в конце концов, в его лечебной карте была запись, и в последствии он мог бы получить хотя бы какую-нибудь справку.
   И всё же, взвесив положение, Саша решил окончить игру. Он вспомнил об отце Алексее, который сегодня должен был снова идти на допрос. Его положение было много труднее и опаснее. И если Саша не объявится сейчас, они, возможно, уцепятся сильнее за отца Алексея, станут выяснять, знакомы ли они. И кто знает, вдруг начнут копать дальше, доискиваться, выяснять детали... А то ещё снова дёрнут дворника, хиппи, Никанорова, Сергеева... И те с испугу выложат что-нибудь такое, чего ещё не успели... Или, действительно, вызовут жену, устроят обыск...
   Выйдя из автобуса у метро, Саша поспешил к телефону-автомату, набрал номер следователя... Трубку никто не поднимал, и Саша поехал домой. Из дома он позвонил снова. И снова никто не ответил. Не отвечали и на следующий день. И Саша стал беспокоиться. Выходило, будто теперь он сам, как шавка, желал прибежать, чтобы дать показания...
   Не желая "ждать у моря погоды" после безуспешных попыток дозвониться, Саша прибыл в Прокуратуру, чтобы оставить у секретаря заявление-жалобу о том, что следователь тов. Тихомирнов незаконно мешает ему проходить лечение и заставляет психически больного человека давать показания по не известно какому делу, тем самым нарушая такую-то и такую-то статьи УК РСФСР.
   Заявление у него приняли, но сообщили, что поскольку у него нет инвалидности и он -- работает и даже учится, то и показания давать в состоянии; пообещали, что завтра следователь будет на месте.
   Так, на третий день Саша сумел-таки дозвониться до своего преследователя.
   -- Следователь Тихомирнов у телефона, -- услышал он в трубке.
   -- Здравствуйте, -- сказал Саша. -- Моя фамилия -- Волгин. Мне сообщили, что вы желаете со мной поговорить.
   -- Да, товарищ Волгин! Наконец-то вы объявились... -- забормотал злой голос. -- Знаете, где Прокуратура находится?.. -- И не дожидаясь ответа, он начал объяснять: -- Доедите до Новокузнецкой, выйдите к трамвайной линии, перейдёте на другую сторону улицы... С проходной позвоните по этому же телефону...
   Но Саша не слушал. Он знал, где находится Московская Прокуратура. Совсем недалеко от неё располагался Подвал, где он когда-то мастерил приёмо-передатчик. Теперь Подвал прикрыли. Кто-то из нового высокопоставленного руководства на Заводе заметил, что начальник Подвала поменял вторую машину и приобрёл дачу, и однажды решил убрать его с "тёплого места". Сколько верёвочке не виться -- один конец... В Подвале открыли курсы авто-вождения, а всю радиоаппаратуру свезли на свалку. Да, как будто совсем недавно, одним летним днём мимо этого старинного здания, бывший владелец которого, наверное, канул в Лету истории Октябрьской революции, Сашка Волгин, его приятель-тёзка Наумов, после проливного дождя, вымокнув до нитки и раздевшись до трусов, весело шагали по направлению к Подвалу, не обращая внимания на охранника в воротах, смеялись и шутили...
   "И зачем он мне "пудрил мозги". объясняя, как доехать, будто бы ничего не знает о моём заявлении?" -- думал Саша, стоя в поезде метро. -- "Видно, пар уже вышел... Устали гоняться... Больше не торопятся... Поняли, что от "психа" мало будет проку... А впрочем, напротив, может, раскусили мою игру, делают вид, будто я им не особенно нужен... Но жалоба -- всё-таки какой-никакой, но -- козырь. Пусть видят, что я знаю законы, и что допрос должен быть по форме..."
   Войдя в кабинет следователя, Саша сразу перешёл в наступление.
   -- Прежде всего, -- сказал он, -- Я хотел бы знать, по какому делу вы меня вызвали.
   Следователь улыбнулся.
   -- Да-да! Конечно, -- ответил он вежливо, -- По делу Александра Виры. Знакомы вы с ним?
   -- Нет.
   Саша знал, что настоящее имя Санитара -- Александр Вира. Но он решил сделать вид, будто знаком с Санитаром не настолько глубоко, чтобы знать его фамилию.
   -- Ну, давайте не будем, товарищ Волгин! -- воскликнул следователь. -- Нам достоверно известно, что вы в течение долгого времени общались с Вирой.
   -- Я не знаю такого человека.
   -- Хорошо. Знакомы ли вы с Владимиром Бондаренко?
   -- Да.
   -- Встречались ли вы с ним четыре дня назад?
   -- Да.
   -- Говорил ли он вам о том, по какому делу его вызывали в Прокуратуру?
   -- Да.
   -- Так по какому делу его вызывали, скажите пожалуйста.
   -- А вы уверены, что его дело относится к тому, по которому пришёл я?
   -- Да. Уверен.
   -- Хорошо. Его вызывали по делу некоего... Санитара.
   -- Ага! Вот оно что! И вы, товарищ Волгин, не знаете, что настоящее имя Санитара -- Александр Вира?
   -- Нет.
   -- Хорошо. Будем называть Александра Вира Санитаром.
   -- Стало быть, вы меня вызвали по делу Санитара?
   -- Так точно, товарищ Волгин.
   -- Могу я тогда спросить?..
   -- Да, конечно, товарищ Волгин.
   -- По какой статье обвиняется товарищ Санитар?
   -- О! Товарищ Волгин! Давайте не будем!
   -- Почему? Вы должны мне это сообщить, согласно Процессуальному Кодексу.
   -- О! Давайте не будем! -- Следователь откинулся на спинку стула.
   -- Хорошо. Тогда я тоже вправе не отвечать на ваши вопросы.
   -- Вы знаете, товарищ Волгин,.. -- следователь снова придвинулся к столу, -- Мне бы не хотелось, чтобы у вас были неприятности... Я доподлинно знаю, что если сейчас, пока вы находитесь здесь, я отдам распоряжение на обыск в вашей квартире, то он доставит мне столько улик, что вы из свидетеля перейдёте в обвиняемого. И тогда я посмотрю, как вы станете отвечать на мои вопросы...
   Саша ничего не ответил. Конечно, вынудив его сюда придти, они с него просто так не слезут и теперь вытянут всё, что им нужно. Именно этого-то он и опасался больше всего. И хотя он знал, что обыск -- лишь запугивание, что в его квартире нет ничего "криминального" (он давно уже вывез и передал в надёжные руки все западные издания книг, самиздат, ксерокопии, звукозаписи), -- всё же, если устроят обыск и ничего не найдут, то просто подбросят нужный им компромат, и приглашённые понятые подтвердят всё, что будет нужно... Конечно, следователь понимал, о чём догадывался Сашка. В этом-то и заключался расчёт запугивания. И Саша решил изменить тактику: из нападения перейти в оборону.
   Следователь выждал с минуту, и видя, что его подопечный "проглотил" информацию и более не возражает, положил перед собой бланк протокола и начал допрос...
   После ряда формальных вопросов, он перешёл к главным...
   -- Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Александром Вирой, по кличке Санитар?
   -- Это -- не кличка, -- возразил снова Саша. -- Это -- его профессия. Он работал санитаром в больнице. Поэтому его все так звали.
   -- Все? Кто -- "все"? -- ухватился следователь.
   -- Меня познакомил с ним дворник.
   -- Какой дворник.
   -- Дворник -- его так тоже прозвали за его должность дворника -- это Владимир Бондаренко, о котором вы говорили.
   -- Кто ещё?
   -- Другой Владимир. Фамилию не помню. Он тоже был дворником. Но мы его звали хиппи, потому что он носил длинные волосы.
   -- "Мы" -- это кто?
   -- Я, Санитар и дворник.
   -- Ещё кто?
   -- Это, пожалуй, все, кого я знал...
   -- Хорошо, -- следователь вытащил из стола сигареты, закурил и снова спросил: -- Когда и как вы познакомились с Александром Вирой?
   -- Я помню, что познакомил меня с ним дворник после того, как я вышел из психбольницы. Это было в 1976 году. Я тогда очень плохо себя чувствовал. И дворник сказал, что Санитар может мне помочь.
   -- Ну и как же он помог?
   -- Я не знаю, помог ли он мне. Но мы стали встречаться, разговаривать о философии, религии, литературе.
   -- Кто ещё был на этих встречах?
   -- Не помню. Иногда -- дворник. Иногда -- хиппи. Но чаще мы встречались одни.
   -- Что вы знаете об экуменическом самиздатском журнале?
   -- Такого журнала я никогда не видел.
   -- Говорил ли вам Вира об экуменическом движении?
   -- Я не помню... Я читал о таком движении в книгах...
   -- В каких книгах?
   -- Например, в "Карманном справочнике атеиста" или в "Настольной книге атеиста". В "Критике буржуазной философии и религии". У меня дома много такой литературы...
   -- Так-так... -- Следователь отбросил авторучку, прекратил вести протокол, закурил новую сигарету. Помедлив, он сказал:
   -- Я знаю, что ты поссорился с Вирой... И в отместку написал целую книгу, где обвинял его в создании секты. Если ты хочешь, мы можем опубликовать твою книгу большим тиражом. Почему ты его защищаешь? Ведь, он тебе -- враг...
   -- Почему враг? Нет... Мы просто разошлись по идейным соображениям. Я был не согласен с его точкой зрения на философию Владимира Соловьёва и Николая Бердяева. Мы просто перестали встречаться. И только... А той книги у меня нет. Я что-то писал по поводу взглядов Санитара, но это было очень наивно и в очень обобщённой и, скорее, отвлечённой форме... Я потом выбросил ту рукопись...
   -- Неправда! Я знаю, что она у тебя осталась. Ты хочешь, чтобы я на самом деле выписал ордер на обыск? Поверь мне, в этом случае я найду не только эту книгу!
   Саша молчал. Рукописи у него действительно уже давно не было. Начав писать её по совету Никанорова, чтобы твёрже укрепиться в своих новых взглядах на религию, после разрыва с группой Санитара, Саша завершил эту работу, а потом в первую очередь отдал книгу на прочтение отцу Алексею. Отец Алексей -- передал ей Никанорову, чтобы узнать его мнение обо всём случившемся и сложить свой собственный взгляд. Когда Саша спросил у своего духовника о своей книге, то услышал следующее:
   -- Знаете, Сашенька, у меня в саду, есть такое место, которое я называю "Голгофой". Вы ведь, знаете, что то место, где распяли нашего Спасителя, когда-то служило свалкой, где сжигали городской мусор. От этого и возникло там возвышение, где потом начали казнить преступников. Так вот, можете ли вы себе представить, сколько своих черновиков и неудавшихся работ я сжёг на той своей "Голгофе". в саду?..
   На следующий же день, Саша взял лыжи и с Виталием, мужем сестры, с которым был в хороших отношениях и который был посвящён во многие его дела, направился в Зюзенский лес -- чтобы "убить двух зайцев": покататься, отдохнуть, посидеть у костра, слегка выпить и главное -- сжечь свою неудачную книгу...
   Прошло уже несколько лет с того дня...
   "Нет рукописи -- напишем!" -- подумал Саша. -- "Долго ли состряпать?"
   Наверное о том же подумал и следователь.
   -- Хорошо, -- тихо пролепетал Саша. -- Я поищу... Возможно она где-нибудь ещё лежит...
   -- Так-то лучше! Приятно иметь дело с догадливым человеком! -- Следователь снова придвинул к себе протокол и начал в нём что-то быстро писать.
   -- Прочти и подпиши, -- сказал он, наконец, отрываясь от бумаги и протягивая её Сашке.
   Он начал читать. В основном всё было нормально -- точно так, как он на самом деле отвечал на вопросы следователя. Однако он попросил убрать слово "кличка". перед "Санитаром". и слова "много разных" в предложении: "На квартире Александра Виры я встречал много разных людей". Следователь сделал приписку в конце протокола, оговаривавшую Сашины поправки, но слова в тексте остались без изменения. Саша подписал протокол, спросил о справке для диспансера. Следователь вытащил бланк повестки, с печатью, поставил дату и расписался.
   -- Жду тебя завтра в это же время, -- сказал он, поднимаясь из-за стола.
   -- До свидания, -- ответил Саша, подхватывая со стола повестку, превратившуюся в справку, и направляясь к выходу.
   Оказавшись на свободе, чтобы придти в себя, он решил пройтись пешком до Садового Кольца и направился вдоль трамвайной линии.
   "Подонки!" -- с горечью думал Саша, шагая, -- "Заложили всё до мелочей! Даже про книгу настучали. Уж, казалось бы, чего надо: на нет -- спросу нет. Нечего сказать -- молчи. Зачем же стучать о том, о чём никто больше не знает и не узнал бы?.. Какую же теперь "куклу" подсунуть вместо сожжённой книги? Вот дурак! Думает, я на самом деле рукопись отдам! Даже если б она у меня была! Да, ни за что на свете! А ещё -- следователь! Хотел сыграть на мелком тщеславии! Думал, я обрадуюсь поводу выместить обиду... Такие, как он, не в состоянии понять, что несмотря на все мои обиды и разногласия с Санитаром, -- он мне во сто крат ближе, чем все вы, блюстители законов, вербовщики стукачей, предатели! И ведь, уверен, подонок, что напугал меня до смерти угрозой обыска! Неужели, он, каналья, полагает, что я такой дурак, что не понял сразу, что он блефует? Наверное, большинство на самом деле пугаются, и страх не даёт им возможности трезво размышлять и притупляет не только умственные способности, но и человеческую совесть! Да, иди, сука, обыскивай! Самому тебе будет дороже -- всё одно ничего не получишь!"
   Дома он стал перебирать книги, рукописи рассказов, черновики, конспекты лекций из МГУ. Неожиданно в руках оказалась толстая тетрадь конспекта книги некоего Богомолова "Критика современной буржуазной философии и религии". Когда-то он, Санитар и Наташа встречались, изучали эту книгу, обсуждали её главы. Санитар выслушивал толкование Саши, мнение Наталии, давал свою трактовку проблем. И хотя Саша уже прочёл ту книгу от корки до корки, перед встречей он делал конспект каждой следующей главы, отбрасывая атеистические выпады автора, оставляя оригинальные цитаты философов, подвергаемых в той книге критике. Таким образом на основе атеистической книги получилась рукопись, которую Саша назвал: "Обзор современной зарубежной философии и религии".
   Не долго думая, юноша оторвал титульный лист с названием рукописи -- конспекта и перед самым началом первой главы написал:

АЛЕКСАНДР ВОЛГИН

"КРИТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ НА ЧАСТНЫЕ ВОПРОСЫ СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОСОФИИ И РЕЛИГИИ"

   -- и поставил дату: "1977".
   "Пусть почитает придурок!" -- усмехнулся он. -- "Может, что-нибудь в его просовеченных мозгах повернётся в другую сторону..."
   Отдавать конспект было жалко. Столько труда было потрачено. Тем не менее, это была "находка для шпиона" -- хорошая "кукла". -- то, что вполне должно было сойти за желаемое.
   "Поди -- докажи, что обманул! Ведь, всё написано моей собственной рукой! Захочет -- пусть сличает почерк!" -- Улыбался сам себе Сашка, подходя на другой день к зданию Московской Прокуратуры. -- "Или пусть вызывает дворника и Никанорова проверять та ли эта самая рукопись, что они держали в руках семь лет назад! Завязнет, устанет от волокиты! Вот будет номер! Сейчас, через несколько минут, этот идиот обрадуется: -- "Наконец-то заполучил в руки то, за чем так долго гонялся!" Засядет за чтение... Закурит сигарету, выпустит дым, предвкушая удовольствие... Ведь тут целые 200 страниц, не меньше! Начнёт читать... "Ба! Едрёна-Матрёна! Что это тут за абстрактная заумь такая?!"
   Следователь сам вышел к проходной.
   -- Принёс?
   -- Да... Вот... -- Саша вытащил из-за пазухи тетрадь и подумал: "Наверное, точно так же время от времени сюда приходят всякие стукачи и тоже передают что-нибудь."
   Следователь взял рукопись, быстро провёл ногтём по краю, обнажая плотно испещрённую текстом клетчатую поверхность страниц.
   -- Ого! -- удивился он объёму материала.
   -- Когда вы мне сможете её вернуть? -- поинтересовался Саша, зная заранее, что не получит рукописи обратно, потому что сам не захочет для этого новой встречи.
   -- Позвони через недельку или лучше через две. Я теперь буду очень занят...
   -- Хорошо.
   И следователь пошёл назад, через проходную и двор, в здание старинного особняка.
   -- Вот тебе, сука! -- Вслух сказал Сашка, отходя прочь, и плюнул на мостовую. -- Ещё не догадываешься пока, что провели! Пригодился ж-таки "Экуменический Университет"! Может не зря я так на нём настаивал? Неужели тогда уже всё было предопределено?"
   Через две недели Саша набрал номер следователя Тихомирнова.
   -- Товарищ Тихомирнов?
   -- Да. Я слушаю.
   -- Товарищ Тихомирнов, вас беспокоит Волгин... Вы меня помните?
   -- Да.
   -- Я -- насчёт моей рукописи... Когда я могу её получить обратно?
   -- ...
   -- Вы сказали, что через две недели я смогу её забрать...
   -- Да! Приходи! Можешь забрать! Это не то, что мне было нужно!
   -- Хорошо... Спасибо... Я заеду...
   -- А другого у тебя больше ничего нет?
   -- Нет. Я только это тогда написал...
   Трубку повесили. За рукописью Сашка и не подумал приезжать.
   "Пусть теперь держит у себя". -- смеялся он. -- "И выбросить не посмеет, пока срок свой не вылежит. А вдруг объявлюсь и потребую?! Вдруг ещё одну жалобу напишу?!.."
   Так закончились Сашкины "неприятности" с Московской Прокуратурой...
   Не так удачливы оказались другие преследуемые...
   И всё же, после многочисленных допросов, не сумев ни в чём уличить, расколоть или завербовать, многих перестали беспокоить. Только несколько человек остались с камнем на совести до конца своей жизни. На несколько лет власти перестали отравлять жизнь отцу Алексею и его прихожанам. Саша вновь начал посещать его церковь. Никаноров с сестрой уехал на постоянное жительство в Швецию, где, как католическому священнику, ему сразу же предоставили приход. Некоторые прихожане по своей наивности ещё продолжали даже с ним переписку, ошибочно полагая, что его вынудили эмигрировать, как некогда Бердяева, Галича или Солженицына... Дворник спился, вошёл в группу диссидентствовавших художников в качестве осведомителя и продолжал регулярно доносить. Время от времени он настаивал на встрече с Сашкой, чтобы исподволь узнать хотя бы что-нибудь для отчёта в КГБ. Вскоре он связался с бандитами, которые сначала посадили его "на иглу", затем заставили подписать необходимые документы, и, лишив квартиры, выкинули на улицу.
   Тяжкая судьба постигла также Санитара.
   Не сумев инкриминировать уголовного дела -- вопреки или из-за показаний Сашки и других людей -- о том лишь известно следователю Тихомирнову и Богу -- "Долгая дорога в дюнах" для Санитара обернулась принудительным лечением в спец-психбольнице, расположенной где-то за Уралом, под Благовещенском. Там он пробыл около трёх лет, и был освобождён по требованию международной общественности и лично -- Маргарет Тэтчер только при Перестройке, да и то не сразу, а лишь где-то в 1987 году, после чего он навсегда уехал на родину в Латвию.
   Одновременно с Санитаром приговорили к нескольким годам лагерей Софью, ту маленькую хрупкую украинскую девушку, у которой однажды Саша был в гостях. Дальнейшая её судьба осталась для Саши неизвестной.
   Отец Алексей был зверски убит ранним сентябрьским утром 1990 года в нескольких шагах от калитки своего дома, когда он спешил на воскресную службу.
   Сашка, получил в Американском Посольстве статус беженца, после того, как изложил факты своего преследования властями, и вскоре с женой и детьми навсегда покинул Советский Союз.
   Но то -- уже новая история, переходящая из двадцатого века в двадцать первый.

От Автора

  
   Когда-то, лет тридцать назад, юноша, начитавшись Марка Твена, Жюля Верна, Майна Рида, Вальтера Скотта, Райдера Хаггарта, Чарльза Диккенса и других писателей, задумался о том, как эти замечательные люди сумели найти сюжеты для своих произведений. В поисках ответа на этот вопрос, он стал делать дневниковые записи и даже писать короткие рассказы, питаясь сюжетами, которые преподносила ему его собственная, скупая на новизну, жизнь. Потом он забросил своё творчество или возвращался к нему лишь иногда, делая некоторые записи по мере того, как узнавал что-то новое или находил какую-нибудь мысль, до сих пор нигде не читанную или не слышанную. А может быть он занимался этим из-за того, чтобы развивать своё мышление, испытывать творческие способности, задаваясь вопросом: "А могу ли и я тоже, как они, создать хоть что-нибудь интересное?" Он подражал М. Твену, Дж. Сэленджеру, Н. Гоголю, Л. Толстому, Л. Андрееву, М. Булгакову, Николаю Бердяеву и другим писателям, которых открывал для себя на определённых этапах своей жизни. Забывая о своей тайной страсти, он увлекался спортом, путешествиями, радиотехникой, философией, религией, но, тем не менее, возвращался к творчеству -- чистому сияющему белым светом листу бумаги, на письменном столе, как в мультфильме Норштейна, про Серого Волчка. И вот, однажды, как-то невольно, он вдруг перестал подражать другим и начал писать по-своему, не подпадая ни под чьё влияние, нащупав что-то своё, неповторимое... Много позже он прочитал Ивана Бунина и Андрея Платонова, и обнаружил удивительное сходство в образах их и его персонажей. Каким образом сошлись дороги в художественном видении писателей -- загадка русской души...
   Прошло много лет. Юноша стал совсем другим человеком, поселился в другой стране, стал говорить на другом языке. И однажды этот другой человек вспомнил о том, которого предал забвению; нашёл забытые юношей рукописи и стал их читать и перечитывать... Поначалу ему захотелось многое исправить, изменить, сделать, как ему казалось, лучше. Но рука не поднялась на исправления... Он решил, что не имеет на это право, будучи человеком, совсем другого миросозерцания, нежели Автор, попавших в его руки манускриптов, написанных в далёкие годы эпохи тяжёлого советского Возрождения, происходившего тайно, скрыто, с риском попасть в застенки КГБ. И тогда, чтобы оказавшееся в его руках творческое наследие, не пропало, он решил его поставить на Интернет, и даже сначала назвать их "плагиатическими". .. Ведь лучшее оружие защиты - нападение. В конце концов, не зря же тот юноша, что канул в небытии прошлого века, потратил столько сил... Как это ни называй: "плагиат" или "раздвоение личности" -- а до читателя надо донести - под тем или иным соусом. Так, что это такое -- "плагиат", или нет? А может быть -- советское "барокко"? "А кто не пьёт?" -- спрашивает "художник слова", Аркадий Велюров, устами артиста Броневого, в фильме "Покровские Ворота". А разве бывает что-нибудь иное, чем "плагиат"? Ведь, "как мы дышим, так и пишем". Разве что-нибудь по праву может принадлежать человеку? Он -- лишь инструмент в руках Провидения. Тем более -- тот, кто решился на творчество, кто попробовал заглянуть в бездну колодезя, обнаруженного в своей собственной душе, кто в процессе творческой объективации субъективировал через объективное...
   Наверноне, не следует прислушиваться к откликам читателей, обнаруживших свои прообразы в образах героев... Автор, по доброте душевной, может быть, был бы и рад угодить и изменить написанное... Но, увы... Того, Автора, кто написал это всё когда-то, того "Дядьки", или "Белой Вороны", уже нет... Его просто не существует... А тот, кто издаёт под его псевдонимом "софистический плагиат", изменить что-нибудь по существу не в праве; ибо, по сути, не является Автором, как и всякий художник, и, по сути, выступает лишь орудием, или инструментом.
   Вот почему -- с одной стороны "плагиат". А тот, кто его присвоил, единственно позволил себе некоторую редакторскую правку по части грамматики и пунктуации; заполнил некоторые логические пробелы и, поставив псевдоним того самого юноши, решил дать ход тому, что оказалось в его руках, уже давно забывших, как держать карандаш, хотя и научившихся бегло набирать текст на компьютере.
   К сожалению, этот другой человек уже совсем исписался: новая действительность двадцать первого века отнюдь не вдохновляет его на художественное творчество...
   Иван Бунин, находясь в эмиграции до конца своей жизни, не сумел написать ничего, посвящённное эмиграции. Он ностальгически продолжал описывать жизнь в России, которая тогда уже сильно изменилась. Его произведения, несмотря на живые мастерски нарисованные картины быта, сейчас можно было бы обозвать "чернухой". И всё-таки зачем-то Бунин продолжал своё бытописание, будто бы был до смерти болен неблагополучем своих соотечественников.
   Так и автор предлагаемых для прочтения произведений чувствует моральный долг перед ушедшим в небытие юношей, и пытается завершить, начатую им работу. Питаясь, подобно вампиру, плагиатом того, кто остался в прошедшем веке, он тешит своё писательское самолюбие и выдаёт своё творчество за чужоё, накручивая обман на обман в своём псевдо-авторском тщеславии, преследуя цель снять чрезмерную авторскую тенденциозность... Впрочем, эти термирны - только для посвящённых в литературоведческие премудрости. Материалов, доставшихся от того юноши по наследству, оказалось предостаточно, чтобы обрабатывать их и набирать на компьютере до конца эмигрантской жизни: зачем создавать что-то новое, если старое до сих пор не реализовано? "Время разбрасывать камни и время собирать камни". ..
   В предлагаемом материале читатель найдёт образ того самого юноши, о котором только что было сказано. "Это было недавно... Это было давно..." Где он, тот Сашка? Где он, тот Андрей? Канули в небытие?
   А может быть, однажды, проступят из этого экскурса в советское готическое барокко их прообразы?; -- через сознание читателя, бессознательно, помимо воли, постепенно, -- проникнут в жизнь, исправят кривды, когда-то свершённые; и простятся им тогда их грехи... Может быть, так, и только так, можно осуществить идею Федорова о воскрешении предков -- через художественное творчество?
   Что же, на самом деле, выше: жизнь или искусство? -- мучительный и вечный вопрос для художника... Вот, ведь, проступил из мрака небытия погибший донской казак в образе Григория Мелихова, со всеми его правдами, неправдами, заблуждениями и самобытностью, -- благодаря плагиату Шолохова... Так, пусть читатель не судит строго того юношу, что успел записать и оставить для вечности те осколки своей жизни, которые были, как видно, отнюдь, не только радостными; но и описал тех, с которыми свела судьба, -- хороших , плохих и -- прочих разных; -- так, как они ему тогда, давно, привиделись и какими показались и какими остались... навсегда...
   А может быть, всё-таки, те люди -- уже не те самые, что были когда-то?.. Прообразы сначала зажили призрачными образами героев, как и тот, вместе с ними, кто создал их и описал их... когда-то... И эпоха, и страна, в которой происходят действия, тоже - призрак прошлого... Теперь, в новое время и в новой стране, хотя и той же самой территориально, живут люди совсем другие; даже те, кто перешагнул "рубеж веков", но ещё не отошёл в мир праотцев, -- тоже совсем другие...
   Будем надеяться, что, действительно -- другие, и потому не будут в обиде, обнаружив в творчестве Автора ожившие тени прошлого. Иначе, надо ли им воскресать реально, на самом деле?
   Впрочем, Автор обладает и такой силой... Хотя... Переходя от образного языка к приземлённой прозе, для минимального удовлетворения любопытства тех, чьи прообразы не явились жизненным сырьём для творчества -- вот объяснение: по сути жизненного бытия, любое заимствование, любое использование своей или чужой жизни, как сырья для искусства -- задача нелёгкая... Это восхождение на иной уровень бытия того, что само по себе не достижимо эволюционным путём. Этот уровень возможен лишь путём Откровения. Но открывается только открытому. И -- нелёгкая эта задача открыться и разрешить той силе войти в твою душу и пропустить через неё всё хорошее и плохое... Торчество сравнимо с мистикой. Оно -- одной с нею природы. Пропуская через себя "информацию", художник сообщает, то сокровенное, что обыватель обыкновенно скрывает даже от самого себя; делая это, художник одновременно меняет и образ своей собственной души. И просиходит чудо -- художник преобразует объективное, свою жизнь и даже жизнь других... От "плагиата" до "барокко" , а затем до "готики" -- вовсе не один шаг, точно так же, как следует много пережить и пройти, чтобы превратиться из диссидента в эмигранта, а затем в патриота, переживающего и ностальгически осмыливающего историю и судьбу своей Родины...
   Автор родился в России. С 1991 года живёт в провинции города Буффало, США, штат Нью-Йорк. По иронии судьбы работает на американском Заводе, который, как и всякий Завод, родственный по своему существу всем Заводам, своим тождеством и одновременно отличием вызывает глубокое чувство отчуждённой ностальгии к той единственной проходной, что вывела когда-то "в люди", а теперь приводит даже к некоему "катарсису" души, связующему непрерывной нитью Ариадны прошлое и будущее Парки. Литературным творчеством занимается с начала 70-х. Окончил филологический факультет Московского Педагогического Интитута имени Лукича в 1984 году, на свежевыкрашенной стенке туалета которого, возмущённый нежеланием администрации сделать капитальный ремонт столь важного "заведения", "ваш преданный слуга" когда-то имел честь собственноручно нацарапать такое двустишие, с неточной рифмовкой: "Под этой краской вековой покоится История, и нашей партии родной о ней бы помнить стоило...", -- после чего деревянные перегородки отсеков, несмотря на только что проведённый косметический ремонт покраской, были заменены на кирпичные, на которых стало невозможно оставлять никаких эпитафий... Впрочем, Автор той исторической надписи помимо диплома Народного Учителя Русского Языка и Литературы впоследствие приобрёл и другие дипломы и прочий опыт, совсем уже в иной области знания... Об этом можно прочитать в романе Автора: "Имя Софии". который хронологически явлется продолжением романа "Время дня: ночь".
   Другие работы: "Чувство Святости", "Незаконченный дневник" находятся в процессе редакции. С ними и другими произведениями можно ознакомиться на:
  

www.samlib.ru/editors/b/borisow_a_g/

  
   Образы героев, включая образ Автора, не следует приравнивать к их прообразам.
  

For commercial publishing proposals contact at: beatov@gmail.com.

0x01 graphic

Вариант обложки со старым названием романа

  

ОГЛАВЛЕНИЕ

   Авторская аннотация к роману "Время дня: ночь" 4

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

НИКОЛАЙ КРУГЛОВ

   1. Семечки . . . . . . . 7
   2. Гайка . . . . . . . 13
   3. Дворник . . . . . . . 23
   4. "Третий -- лишний" . . . . . 30
   5. Именитый.. . . . . . . 32
   6. Стрекоза . . . . . 35
   7. "Размена нет" . . . . . . 39
   8. Мастер. . . . . . . . 40
   9. Урод . . . . . . . 48
   10. Телогрейка . . . . . . 49
   11. Обмен . . . . . . 52
   12. Учётчица. . . . . . . 53
   13. Сашкина любовь . . . . . 55
   14. Атмосферное давление . . . . 66
   15. Похороны . . . . . . 71
   16. Внутренность сооружения . . . . 78
   17. "Омоль" . . . . .. . 79
   18. Свой . . . . . . . 84
   19. "Молния" . . . . . 87
   20. Противогаз . . . . . . 91
   21. Болванка. . . . . . . 92
   22. Верное средство . . . . . 94
   23. Баланс приятного настроения . . . 100
   24. Чёрная "Волга" . . . . . . 102
   25. "Berioska" shop . . . . . . 106
   26. Старец . . . . . . . 108
   27. Старое пиво . . . . . . 110
   28. "Запретная зона" . . . . . 111
   29. Бурый . . . . . 120
   30. "Лес рубят -- щепки летят" . . . . 124
   31. Полупроводник . . . . . . 133
      -- Платяной шкаф . . . . . . 137
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

АЛЕКСЕЙ ВИШНЕВСКИЙ

  
   1. Мальчик и Холм . . . . . . 140
   2. "Дед Гондурас" . . . . . . 162
   3. Брежнев . . . . . . . 177
   4. Похмельный синдром . . . . . 179
   5. Протоплазма . . . . . . 184
   6. Колхоз. . . . . . . 190
   7. В лифте . . . . . . . 192
   8. Подарок мастеру. . . . . . 196
   9. Повестка . . . . . . . 200
   10. Военкомат . . . . . . 201
   11. Теплушкин . . . . . . 206
   12. Переплёт . . . . . . . 210
   13. Место . . . . . . . 216
   14. Мужики в телогрейках . . . . . 220
   15. "Бегунок" . . . . . 222
   16. Техника безопасности . . . . . 230

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

АНДРЮШИНА ОЛЯ

   1. Сновидение . . . . . . 238
   2. Крутой спуск . . . . . . 248
   3. Эфиоп . . . . . . . 253
   4. Докторская колбаса . . . . . 256
   5. Враг народа . . . . . . 261
   6. Спираль . . . . . . . 264
   7. МДП . . . . . . . 271
   8. Признание в любви . . . . . 276
   9. "Нить Ариадны" . . . . . . 278
   10. Крещение . . . . . . 279
   11. Рождество . . . . . . 282
   12. Лысая гора . . . . . . 284
   13. Натюрморт . . . . . . 287
   14. Зелёное пальто . . . . . . 289
   15. Сила искусства . . . . . . 292
      -- Светлый круг . . . . . . 297
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

ОТЕЦ АЛЕКСЕЙ

  
   1. Кража . . . . . . . 310
   2. Метла . . . . . . . 315
   3. Допрос. . . . . . . . 319
   4. Свидание . . . . . . . 331
   5. Фотография . . . . . . 339
   6. Иван Крестов . . . . . . 344
      -- Пылесос . . . . . . . 359
  

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

СТАРШИЙ БРАТ

   1. Школа коммунизма . . . . . 376
   2. "Дядька" . . . . . . . 389
   3. Инсулин . . . . . . . 392
   4. Хутор . . . . . . . 395
   5. Авоськи . . . . . . . 397
   6. Красный абажур . . . . . . 399
   7. " Белая ворона" . . . . . . 411
   8. Возвращение . . . . . . 402
   9. Фиктивный брак . . . . . . 416
   10. Разрыв . . . . . . . 419
   11. Табло. . . . . . . 421
   12. Шоковая терапия . . . . . 424
   13. Клин . . . . . . . 426
   14. Заводной механизм . . . . . 435
   15. Батон хлеба . . . . . . 441
   16. Трусы . . . . . . . 444
   17. Молитвослов . . . . . . 445
   18. Лыжи . . . . . . . 451
   19. Статуя . . . . . . . 455
      -- Остановка . . . . . . 460
  

ЭПИЛОГ

   Комета . . . . . . . 464
   Рукопись . . . . . . . 472
   От Автора . . . . . . . 484
   Оглавление . . . . . . . 486
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

2

  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"