Высоко в горах, практически сливаясь с окружающим ландшафтом, сидит Толик.
Грузовик тряхнуло на кочке. Мебель в кузове жалобно скрипнула. Мотор протестующе взвыл и, преодолев последний подъем, мы въехали в наш новый двор. Я жадно разглядывал детскую площадку, которой было суждено стать полигоном для моих детских игр. Водитель, которому, по всей видимости, хотелось понравиться моим родителям, (по своим причинам, в корень коих я даже не собирался вдаваться по причине детской непосредственности), решил озвучить факт, который уже ютился в моем сознании и согревал душу.
- Вот, малыш, здесь теперь ты и будешь жить.
Я повернул голову в сторону его усатой физиономии, еще раздумывая: обидится или нет на ясельное "малыш", когда увидел ее...
В центре детской площадки, возвышаясь и доминируя над окружающими ее домиками, грибочками и прочей, в сравнении, ерундой, стояла она - красная качель. Высокая, в пример, пигмейской соратнице из моего бывшего двора, она манила и обещала море (как я в последствии выяснил точное определение) позитивных эмоций.
Я спрыгнул с родительских коленей, уже воображая себя парящим на встречу земле, небу и в обратной последовательности, когда услышал спокойное отцовское:
- Гаврик, ты не поможешь нам с мамой с вещами? - лишь он один умел так безапелляционно просить.
Такая близкая и желанная, качель отдалилась от меня. Я опустил руки, готовые вцепиться в вертикальные перекладины и подставил их под приготовленный для меня, надкроватный коврик. (Крайне необходимая вещь в семье с ребенком, обуреваемым жаждой росписи по обоям.) Каждый раз, выходя во двор за очередной порцией посильной помощи, я бросал взгляд на статную красавицу, королеву двора. А она никуда не спешила, сдерживая, словно исполинская дамба, обещанное море позитивных эмоций при себе до времени.
Именно тогда у меня впервые закралось справедливое подозрение, что тут что-то не так. День сменился вечером. Детсадовские дети, с которыми мне в последствии предстояло сдружиться, подтягивались во двор и принимались играть в вечные детские игры. С небольшими вариациями в правилах и названиях в эти игры играли дети всех дворов и поколений. Песочница, как ей и положено, оккупирована малыми детьми и девчонками (туда им и дорога). Домик и карусель говорили сами за себя. Невиданный доселе агрегат для выхлапывания ковров, стоящий обособлено, и тот, был густо облеплен ребятишками, водившими вокруг него странную, на первый взгляд, и ставшую в последствии одной из моих любимых игру - "чайник". Но что-то постоянно выпадало из картины всеобщего раскалбаса. Единственным предметом во дворе, не вовлеченным в водоворот детских страстей, была качель. Детский мозг никак не мог сопоставить эту несуразность с реальностью. Это было подобно заброшенной в дальний угол игрушке, подаренной в тот же день.
"Ну ладно, я занят помощью родителям, но вам-то что мешает окунуться в океан гарантированных позитивных ощущений?- немо вопрошал я.
Как будь-то кто-то очень важный и не прощающий непослушания сказал: "жмите все кнопки, кроме красной!" и невдомек мне малому было, что все уже нажали эту кнопку и просто потеряли к ней всякий интерес по своим, но логичным мотивам. Ведь на другой чаше весов находился водоем позитива необозримых размеров.
Стемнело. Материнская перекличка из окон домов закончилась. Дети разошлись по домам. Вожделенная качель предательски пустовала прямо напротив наших окон.
- Завтра. Завтра ты будешь моей!- шептал я ей, упершись лбом в стекло.
Родители еще двигали мебель, когда я заснул, окрыленный верой в светлое завтра. И как вы думаете, что же мне снилось? Правильно! Сами догадались или подсказал кто? Сон! О чем, спросите вы? Нетрудно догадаться.
Я взлетал. Выше кустов, домов и грибов. С замиранием сердца обрушивался вниз и обратно, зная, что в конце следующей траектории взлечу еще выше. Ближе к утру, утопия плавно перетекла в антиутопию: пришел смуглый мальчуган и, не обращая на меня, ровным счетом никакого внимания, принялся пилить опору качели. Как ни странно, этот факт меня нимало не заботил. Что-то подсказывало мне, что в любой момент я смогу отпуститься и улететь в небо. Беспокоил меня скрип, издаваемый ржавыми зубьями его пилы.
- Толи-ик!- раздался окрик и я проснулся. Скрип стих. Началось светлое сегодня.
Я выглянул в окно. Море позитива плескалось и манило к себе. Перепрыгивая через несколько ступенек и преодолев последний пролет за один прыжок, я оказался во дворе. Более ничего не препятствовало обретению мной толики вселенского счастья. И я, не раздеваясь, как был, простерев руки в попытке объять весь мир, (ухватиться покрепче) кинулся в море и без того долго меня поджидающее... и тут же скривился, как от зубной боли, от скрипа пилы об опору качели. Мир пошатнулся, и я окончательно проснулся оттого, что мама села на кровать разбудить меня.
О великих делах не стоило лишний раз напоминать. Светлое сегодня наступило окончательно и бесповоротно. Я проделал все вышеупомянутое и уже готов был выжать из моря весь позитив до капли, когда снова, на этот раз в реале, раздался скрип. Ожили ночные кошмары. Только в этот раз никакой пилы уже не было. Душераздирающий, зубовыдирающий и просто высаживающий скрип издавала сама качель. Такой засады я ни как не мог ожидать. Красная кнопка оказалась выкрашенной и перевернутой канцелярской. Я даже ни сразу остановился. Испытывая звуковой дискомфорт, но все же не веря своим ушам, я по инерции продолжал качаться, наивно полагая, что все это развеется подобно недавним ночным кошмарам. Куда там. Великое ожидание обернулось не менее, а то и более великим разочарованием. Скрип остановился вместе с качелью. Руки безвольно скользнули вниз по вертикалям. И не было конца, и края этому морю безнадежности.
Из ближайших к качели кустов, медленно, словно рассчитывая эффект от своего появления, выбрался смуглый мальчуган из моего ночного кошмара. Не стоит говорить, что пилы при нем не было. И уж тем более не стоит подозревать, что он оставил ее в кустах.
- Толи-ик!? - как тот тянуще и неуверенно представил его голос из окна, не поддающегося пеленгации из-за маскировки кустами и деревьями,- домой!
Бросив последний ревнивый взгляд, он так же медленно, как и появился, поглотился зарослями. Это отвлекло от красной кнопки. Море высохло. Ну и черт с ним!
Внимание быстро переключилось на ребят, начавших свою, пока еще не веданую мне игру вокруг и на агрегате для выхлапывания ковров. Я отправился к ним.
- Ну, рассказывайте, как тут чайник кипит?
Я был посвящен во все детали и еще до обеда играл не хуже, а то и лучше сторожил двора. А качель, при ближайшем рассмотрении, оказавшаяся проржавевшей с облупившейся краской, растеряв все свои чары окончательно, стояла немым скелетом по среди двора. И даже малые дети обходили ее стороной.
* * *
В детском саду к людям, тебя окружающим, серьезно не относишься. В этом возрасте весь мир - полигон для личных игр. И кто с тобой рядом заботит меньше, чем царапина на игрушечном пистолете. После садика игры не прекращались. Они передислоцировались во двор перед домом. Там и началась моя дружба с соседскими ребятами. В то время, а может и сейчас тоже, дворы были обособлены. И 10-15 ребятишек всегда объединяла дворовая дружба. Я быстро сдружился со всеми. В детстве это проще, чем когда бы то ни было.
Толик всегда держался особнячком. Именно особнячком. Он был смугл и хмур как низкое осеннее небо. Невысок, нелюдим и неулыбчив. Позже я услышал: "не ладно скроен, да крепко сшит". Это про Толика. Улыбка редко посещала его лицо. Для своих лет он был чересчур мрачен. Это качество он сохранил и с годами. И даже приумножил. В одежде его, так же преобладали мрачные тона. Активных игр со сверстниками он чурался, предпочитая им уединенные прогулки по двору вдоль дома под прикрытием кустарника. Незаметно и бесшумно. Детство - не то время, когда стремишься залезть другому в душу. Мы и не лезли. Когда Толик оказывался на игровой площадке, продравшись сквозь кусты, мы обычно смолкали и поворачивались в его сторону.
-Толик, будешь играть с нами?
Редкий случай, когда он соглашался. Так же молчаливо садился рядом. Но любая игра быстро затухала в его присутствии. Чаще же он безмолвно ретировался сквозь кусты обратно. И препятствие это, он преодолевал без присущей детям энергичности. Казалось, он не продирался сквозь заросли, а угрюмо наваливался на них и они расступались пред ним, цепляясь за одежду и смыкаясь за его спиной, отделяли его от внешнего мира.
Про Толика нельзя было сказать ничего с уверенностью. Никто из нас, его не знал толком. Да и не стремился узнать. Я уже говорил: детство не то время...
Самое яркое воспоминание, связанное с ним, произошло зимой подготовительной группы детского сада. В те зимы снег выпадал обильнее, чем сейчас и отвалы вдоль дороги достигали двух метров. (Ну, или мне так казалось). Мы с друзьями все время рыли в них тоннели и сидели там со свечками или карманными фонариками. (С вечно дохнущими на морозе батарейками). В одну из таких посиделок, под шутки и смех, снежная стена обрушилась, а за ней оказался Толик и нора, которую он прорыл в одиночку. Оказалось, он копался рядом все это время. (У Толика был талант оставаться незамеченным). Все разом смолкли и удивленно уставились в его сторону. Его толстые пальцы, с частыми бородавками, залезли в варежки и Толик, безмолвно развернувшись, оставляя свою норку навсегда, выполз наружу.
"Наверное, копать в другом месте"- подумали мы. Все просто молча смотрели ему вслед.
Правда, было то, чему Толик отдавался всей душой и телом. Все время. Предметом приложения его сил была старая качель. Ржавая и скрипучая до ужаса. Подшипники давно стерлись или их никогда и не было. Короче, это была противная перекладина с облезшей краской, к которой никто не подходил, разве что поиграть через нее в бадминтон или волейбол. В такие моменты, толик, бесшумной тенью скользил рядом и дожидался когда все уйдут. Качель - это была его вотчина. Никто, кроме него, на ней не качался, даже малые дети. Не потому что не любили, просто скрип, сопутствующий процессу, был способен свести с ума кого угодно. Исключение могли составить лишь глухие, если бы водились в округе и, конечно же, Толик. Заслышав душераздирающие звуки, не глядя в окно, можно было с уверенностью сказать:
-А-а, Толик в космонавты готовится. Так он и получил свое прозвище: "Толик-космонавт".
-Ну, если человек целыми днями на качели качается, ясное дело, в космонавты готовится.
-Была бы "центрифуга", он бы и ее оккупировал.
-А он в другой двор ходит на ней крутиться!
Так все и было.
* * *
К нашему двору примыкала свежепостроенная школа. Не самый престижный район, отсутствие репутации и то, что школа новая, сказалось на работающих в ней кадрах. На собрании для родителей будущих первоклашек, перед первым сентября, неимоверно-толстая, необъятная как наша родина, директриса, высоким, часто срывающимся голосом вещала:
- Наша школа, хоть и молодая и не имеет ни одного выпускника, но уже обладает своими славными традициями: по четным дням девочки носят черные фартучки, а по нечетным - белые!
"Ну вас нафиг с такими традициями!"- подумала мама и отдала меня в школу подальше, но менее "традиционную." Рано или поздно, все родители, заботящиеся о будущем своих чад, перевели детей в другие школы. Толик-космонавт окончил школу по соседству. И так, наверное, носил по четным дням темные рубашечки, а по нечетным - светлые. Или наоборот.
Возвращаясь из удаленной школы, я уже видел Толика-космонавта за любимым занятием. Ранец с потрепанными учебниками валялся рядом, а сам герой повествования, во весь опор раскачивал любимую игрушку, наслаждаясь издаваемым лязгом, неиначе. До сих пор не понимаю, каким человеком надо быть, чтобы не свихнуться от подобного саундтрека. Видимо, надо быть Толиком.
Под "аккомпонимент" качели я делал домашнее задание. И "пение" ее смолкало лишь ночером, дабы начаться на следующий день. Не стоит говорить, что с такой учебой, шансы Толика поступить, куда бы то ни было, были ничтожно малы. Да он и не стремился. И Толик-космонавт, год проболтавшись, не забывая про "скрипучую шарманку" конечно, ушел в армию. Как всегда, это событие, как впрочем, и любое, связанное с Толиком, прошло незаметно. Никто о нем и не вспоминал. Разве что, обратили внимание, что стало тихо во дворе и качель качает только ветер.
* * *
Толик вернулся. Прошло полтора года. Или около того. Вернулся, по старой привычке, тихо, незаметно. Я часто видел его, выходя из дома или возвращаясь обратно. Всегда издали. Мы так с ним и не сталкивались лицом к лицу. А кричать через двор... Мы не были такими большими приятелями. Но и без этого было ясно: Толик пил. И пил серьезно. Качель его больше не интриговала. Каждый день он курсировал только за алкоголем. Так, наверное, и пил в одиночестве. Одиночестве и тишине.
Однажды, направляясь домой, в тени козырька соседнего подъезда я обратил внимание на клубок дыма, огонек сигареты был скрыт ладонью. Более ничем, не выдавая своего присутствия, пошатываясь, стоял Толик. Мы поздоровались. Он безрадостно протянул руку. Чтобы хоть как-то заполнить звуковую пустоту, провисшую в пространстве между нами, чем-нибудь кроме табачного дыма, я принялся рассказывать про себя: где учусь, чем увлекаюсь. Толик, как-то странно улыбаясь мыслям и образам, встающим пред его внутренним взором, рассеяно кивал, иногда не в такт. В левой руке его дымилась очередная сигарета L&M. Толик докуривал ее до фильтра, нервно затягивался в последний раз и щелчком отправлял ее в темноту. Тут же доставал следующую. Пальцы его стали тоньше, с них исчезли бородавки - вечные спутники детства и они мелко дрожали. Внезапно Толик оборвал поток моего ниочемного бреда и сказал:
- Жди здесь,- коротко сказал. Беспрекословно. Как приказ. И шагнул в свой подъезд. Через минуту появился и сунул мне в руки, спиленный с винтовки СВД-40, приклад. (Снайперская винтовка Драгунова, модель - 40, плакат с ее разрезом висел над доской на военной кафедре моего университета.) Я держал в руках увесистый кусок дерева. На отполированной заводом и засаленной временем, поверхности, ножом были сделаны зарубки. Я начал считать, ведя по ним пальцем.
- 50,- буркнул Толик.
Так же неожиданно забрал приклад и хмыкнув, что примерно можно было перевести как: "Вот так-то..."- ушел.
Я еще долго стоял, молча, глядя ему в след, как тогда, в снежной пещере.
- Ты чего здесь стоишь?- окликнул меня сосед Сева, проходивший мимо. Я рассказал.
- Мы то думали: он в космонавты готовится, а он в Чечню снайпером подался,- ухмыльнулся Сева.
- Заткнись...
Перед глазами только стояла картина:
Далеко в горах, бескрайних как одиночество, под хмурым, молчаливым небом, так же молча и хмуро сидит Толик.