Аннотация: (突日風) Повесть о русском японце, юноше по имени Китагава Хикадзе. История начинается весной 2010 года, когда от спикера Миронова поступило предложение праздновать 2 сентября, день окончания Второй Мировой войны. Или День победы над Японией.
Алексей Борисов.
突日風
Ария Солнца (роман).
Главы 1-8
С благодарностью друзьям и близким, моей жене Марине и друзьям Елене, Степану. Отдельное спасибо Мастеру Самиду Агаеву за понимание и терпение, Марине Мясумовне за поддержку и интерес. Свете Дубровской за вдумчивую критику.
Особая благодарность Алексею Кириченко, учёному востоковеду, за внимание к первым пяти главам рукописи и конструктивный подход. Все спорные моменты из истории Японии, как мог, исправил. И, как обещал, принесу полную рукопись, как только закончу весь роман.
Моя душа обёрнута в металл
Взгляд - как удар меча,
А с пальцев брызжет пламя.
Миг смысла совершенного настал -
Нет больше времени,
Отпущенного ками.
Судьба моих врагов предрешена
Я с ними честен -
Мы разделим смерть.
Я отомщу за родину сполна
Ударом ветра,
Проминающего твердь.
Мы слиты с пустотой, не разомкнуть
Я лишь сосуд,
Я воли неба исполнитель
Смотрите, я иду в последний путь
От солнца вниз
Летит мой истребитель.
Китагава Ясуо, (1919-1945)
Глава 1. Мнимое
Поздней ночью, больше похожей на утро, когда по сонному серому небу заалел отсвет солнца, Гоги закончил погрузку. Он вышел из тёплого, душистого цеха пекарни под козырёк и резко толкнул дверь личной газели. В тишине полузаброшенного заводского дворика щелчок металла прозвучал неожиданно громко. Торговец сам не ожидал, что так хлопнет, вздрогнул и поёжился не то от звука, не то от утренней прохлады. Прежде, чем сесть за баранку и отправиться по точкам, Гоги отряхнул со спецовки красную кирпичную пыль, липкий налёт сырой ржавчины и хлебные крошки. Потом прислонился спиной к давно не мытому, облупленному борту машины. Вынул из-за уха помятую сигарету, чиркнул зажигалкой и с наслаждением вдохнул дым первой утренней отравы. Он выдохом направил дым чуть в сторону, в боковое зеркало, нечаянно скосил туда глаза и чуть не выронил курево. Из тени, в ореоле раннего сочного света к автомобилю шёл невысокий, худощавый молодой человек. Немного ошалелые от раннего пробуждения, всё ещё сонные, раскосые глаза смотрели прямо на Гоги. Короткие, непослушные расчёске волосы лежали кое-как.
- Ой, Хика, ты? Чего ж так тихо, а? - буркнул Гоги, совладал с испугом и улыбнулся с блеском золота в зубах. От складок у небритого двойного подбородка он стал похож на доброго, лохматого шарпея.
- Извини, дядя Гога, в другой раз буду шаркать. Вот так, - на последнем шаге Хика звучно шаркнул кроссовкой об асфальт, - Лучше?
Гоги обхватисто, несильно, пожал протянутую руку.
- Ай, шалун, - он удержал в руке тонкие, бледные пальцы, - Да ты замёрз совсем.
- Встал рано, вот и колбасит, - Хика зябко дернул плечами под тоненькой джинсовой курткой.
- Нормально, молодец, - Гоги подтолкнул его к автомобильной двери, - Давай залезай, грейся, поехали. Подброшу до метро.
Пока газель пыхтела и скребла до КПП по битым кирпичам, и водитель с пассажиром, и лотки с промасленным пергаментом на дне ехали рывками, вприпрыжку. Мягкий, тёплый груз в лотках почти неслышно перестукивался, и в салоне волнами гулял душистый аромат пекарни.
- Молодец, молодец. Да был бы у меня такой напарник, вроде тебя, который ради этого дела не ленился бы вставать в пол шестого, я бы тогда, - Гоги профессионально, как-то по особому задорно и небрежно управлял газелью, успевал болтать, дымить сигаретой в окно и даже помахал рукой охраннику в побитой временем, казённо серой будке.
- Вот я бы тогда развернулся, э-эх. А так куда мне, а? Не хочешь пойти в напарники?
Пассажир с раскосыми глазами улыбнулся уголками рта и просмотрел куда-то за окно газели.
- Ты ведь любитель, а? Как говорится, жаворонок, а? Ладно, ладно, молчу. Не хочешь, не слушай старого Гоги, мне просто скучно одному работать. Тебе сколько?
- Шесть давай, мы с Колей сейчас на выставку рванём, у метро кофейку перехватим.
Газель проворно мчалась по пустым, прохладным улицам сонной субботней столицы.
- Рванём? - Гоги невесело хмыкнул, - Ишь, рвачи. Возьми там пакет, в него клади. Дотянулся?
Хика ловко подцепил несколько горячих, податливых бубликов. На джинсы посыпался маковый бисер.
- Шестьдесят, - сказал Гоги и посмотрел на спидометр. Дорожный страж в кислотно-желтой куртке проводил их в поворот внимательным взглядом, но жезла не поднял.
- Но почему?
- Да они меня уже знают, газюку мою в лицо узнают.
- Дядя Гога, я не про это. Почему так дорого? На той неделе полтинник был.
Водитель солидно причмокнул губами, неопределённо дернул бровью, промолчал. Хика нахмурился и полез в карман джинсовки. Выудил оттуда мятые десятки, посчитал, поздрызгал по карманом звонкую мелочь.
- Мне тогда на пиво не хватит. Дядь Гога, я же студент, не жмотничай.
Гога посмотрел на пассажира ласково, но твердого решения не изменил. Кивнул, мол, всё понимаю, но следом покивал иначе: извини, дорогой, не уступлю.
Хика не обиделся. Он мог бы попросить всё объяснить и выслушать в ответ ворох честных оправданий про инфляцию, налоги, прочие расходы. А что бы это изменило? Гога не уступит. Будь возможность, он скинул бы немного. На друзьях не наживаются. Хика не без удивления подумал, что ему одновременно и естественно и неуютно. Знакомо до родства, привычно именно такое поведение. Честное, твёрдое, на чей-то посторонний взгляд, пожалуй, непреклонное. Он мысленно отметил эти общие черты. Между собой - невзрачным, неуверенным в себе подростком. И взрослым, ладным, упитанным Гогой.
- А что за выставка? - поинтересовался водитель. Газель как раз притёрлась к тротуару у подземки.
Хика собрался вылезать, а на вопрос пожал плечами:
- Коля сказал, чего-то особенное, что-то про Дальний восток. Так сказать с национальным оттенком. Он хотел сюрприз мне сделать, вот и молчит.
- С национальным? - грузин как-то невесело попробовал на вкус звучное слово, терпкое, с металлическим привкусом, - Ты будь поаккуратней, люди нынче нервные, взвинченные.
- Мне-то чего бояться? - огрызнулся Хика.
Вокруг уютного и вкусного мирка внутри газели редким, сонным ходом шелестели утренние автомашины, а где-то сбоку еле слышно и невидимо пыхтел уборочный трактор. Совокупность города жила своей жизнью, и ей не было дела до двух одновременно близких и непохожих людей. 'А вдруг я его обидел? - подумал Хика, - Неявно, нечаянно, сказал совсем не так, как следовало, или, может, лучше было промолчать? Противопоставил его и себя. А если глубже копнуть, их и нас? И если нас не трогают, относятся к нам с уважением, а за спиной почтительно вздыхают, мол, восток - дело тонкое, то их-то как раз провожают недобрыми, щетинистыми взглядами'. Но что-то менять было поздно. Да и Гога был не такой, чтобы на раз обижаться.
Водитель немного помолчал и отвернулся. Сделал вид, будто не заметил слов Хики.
- Ну, бывай тогда, Китагава-сан, - кивнул Гога и неотложно занялся вознёй с каким-то механизмом под баранкой, сосредоточенно дыхнул табачным дымом вбок, в окно. Сощурился. Руки не подал. Газель о чём-то пробурчала механическим нутром.
Хика подождал немного. Сам руку подать постеснялся.
- Ладно, - шепнул он себе и добавил чуть громче, - Аригато, Какабадзе-сан.
*
Молодой человек по фамилии Китагава знал со слов родителей, что известный японский художник был ему однофамильцем. Будучи подростком, Хика из интереса полистал закладки сетевых энциклопедий. Но факт фамильного родства не повлиял на его самооценку ни раньше, когда он просто улавливал словесную связь, ни позже, в сознательном возрасте. В Японии с раннего детства учат каллиграфии, и худо-бедно рисовать умеет любой японский школьник. Но Хика жил в России, иероглифов не знал, и рисовать, в отличие от знаменитого однофамильца, вдохновителя импрессионистов, не умел. В школе, если дело доходило до задачи совместить руки, карандаш и бумагу, получалась совершенная чушь. Учитель рисования даже сказал его родителям: 'Я данного товарища учить не стану, это просто потеря времени'.
После школы Хика неплохо сдал экзамены и поступил в МГУ на биологический факультет. Там, как ни странно, снова пришлось рисовать, в основном предметы, видимые в окуляр микроскопа. Хика злился, выбивался из сил и старался на совесть, но всё равно получалось неважно. Отсутствием хорошего вкуса он не страдал, скорее, напротив. С раннего возраста родители заботились о всестороннем воспитании сына, водили Хику по манежам и выставкам. Поэтому он умел ценить изящное и любоваться произведениями искусства. И беспросветная никчёмность всех попыток получить руками то, что он, казалось, ясно видит внутренним взглядом, доводила до нервных срывов. Иногда, во время занятий, он со злостью швырял об стену карандаш, краснел в ответ на посторонние, внимательные взгляды. Кто-то смотрел и сочувствовал, кто-то мельком оглядывался, недовольно молчал. Хику с детства приучали контролировать эмоции, и более того, японские корни как бы негласно обязывали быть сдержанным. Потому ему было вдвойне обидно, а людям вокруг - неловко.
Пешеходов почти не было, да и откуда им было взяться ранним весенним утром на аллее возле метро 'Кропоткинская'? Хика подыскал себе лавочку - дожидаться друга. Нашёл где теплее. Солнце уже выкатилось из-за косогора разномастных крыш и задорно прогревало местность, блёклую и сыроватую после ночной прохлады. От контраста света и тепла с бесцветной сыростью Хика поёжился и поплотнее затянул шнурок у ворота джинсовки. Из мягкого, душистого пакета с бубликами, припрятанного под курткой, по телу разливалось уютное тепло. Редкие фигуры-тени пешеходов шелестели по насыпанному гравию аллеи, смазывали галерею из цветных афиш. Хика рассудил о людях на афишах: им везет. Они нашли себя в жизни, у них уже есть профессия, и более того, им ничего не стоит находиться тут и сейчас, влиять на постороннее внимание. Они одновременно и в обществе, и вне. Словно запечатанные в панцирь с неодолимым запретом на обратную связь. Неприкасаемые? Хика припомнил что-то из истории и поправился. Нет, не так. Неприкосновенные.
От прикосновения холодной, сырой скамеечной доски, он снова вздрогнул. Втянул голову в плечи, положил ногу на ногу и расслабленно склонил голову вниз. Хика собирался всего лишь погреться, но не заметил, как заснул.
- Эй, просыпайся!
От голоса и настойчивой встряски Хика очнулся, открыл глаза и попытался сфокусировать свой взгляд на раздражителе.
- Не спи, зима приснится, уши отморозишь.
Хика невольно приложил пальцы к ушам, но так и не понял, что холоднее. Бублики за пазухой почти не грели.
- Я заснул что ли? - он наконец-то совладал со зрением и увидел друга. Присмотрелся и проговорил: - Эй, ты что с собой сделал?
Николай Кузнецов, однокурсник, и, вдобавок, бывший одноклассник, всю жизнь, сколько Хика его помнил, имел тёмно-русые волосы. Правда, было в его внешности что-то восточное, с привкусом монголо-татарской дружбы народов, как сказал однажды учитель истории. Не в целях обидеть, а с точки зрения этногенеза. Наверное, внешнее сходство и сблизило подростков. Среди знакомых сверстников у каждого было по несколько приятелей, но лишь друг друга они могли бы назвать друзьями.
- А по-моему, прикольно, - Коля провел рукой по ярким, почти белым волосам, - В стиле манга.
Хика фыркнул, но в уме признал: к смугловатому лицу и рыжей куртке новый цвет - в самый раз.
- Тебя же предки уроют.
- Меня? - Коля хмыкнул, достал из кармана пачку 'LM' и закурил, - Хик, да они с тех пор как мне шестнадцать стукнуло, не лезут. Выдрессировал. И тебе советую.
Хика отмахнулся от дыма и добавил:
- А я вот бубликов купил.
Друг выпустил дым кольцом, округлил от удивления глаза и протянул:
- М-да-а. Ты маньяк. Ты тут с семи утра что ли? Дядька этот твой, грузин, он же в шесть по точкам разъезжает?
- С половины восьмого.
- Мамочки! - Коля взмахнул руками и чуть не выронил сигарету, - Ты тут два часа уже, совсем обалдел? - он схватил Хику за руку, - Ну-ка пошли кофе жахнем, а то реально околеешь. Бублики это круто! У твоего Гоги лучшие бублики в Москве, мягкие, свежие, с корочкой!
Друзья облюбовали пластиковый столик-поганку под навесом у киоска. Солнце не скупилось, припекало в полную силу, но над площадью напротив Храма Христа Спасителя погуливал задорный, прохладный ветер. От его налётов ткань навеса дергалась и щёлкала. Колины волосы вели себя, как им вздумается, лезли в глаза, в пластиковый стаканчик с кофе, а Хика посмеивался. Его короткой стрижке ветер был ни по чём.
- Хватит ржать, - обиделся Коля, - У вас, японцев, волосы жестче, я знаю. Слушай, от чего в анимэ волосы всегда так красиво развиваются, а в жизни - нет?
Хика пожал плечами.
- Вообще-то ты у нас японец, мог бы знать. Ты, кстати, в сетку не лазил, не смотрел, во сколько выставку откроют?
- Нет. Тогда бы я знал, что за выставка.
- В смысле? - Коля нахмурился и не донёс до рта полу-бублик.
- Ты хотел устроить мне сюрприз. А так, сюрприза бы не получилось.
- Ты что, серьезно? - вообще-то Коля не был удивлён. Он и прежде замечал за другом странную манеру поведения. Не свойственную коренным носителям русской культуры.
- Иногда я поражаюсь твоему спокойствию, такому, знаешь ли, непрошибаемому, - Хика слышал что-то подобное дюжину раз, он промолчал, - Прямо настоящий самурай.
- Ну-ну, - пробурчал Хика себе под нос и возразил, - Самураи умели стихи писать, иероглифы всякие, рисовать. На мечах умели драться. Да, и еще, - Хика привёл основной аргумент, - Они знали японский. А я? В прошлом семестре половина троек.
Коля допил кофе, с хрустом смял стакан и запустил в урну. Ветер сдул бесформенный снаряд, и он со скрипом запрыгал по асфальту.
- Ну значит, ты самурай на троечку.
Хика спрятал выражение лица за поднятым стаканом. Он знал, что друг не хотел его обидеть, да он и не обиделся. Но чтобы не молчать на скользкой теме, он высказал мысль.
- Вот интересно, если я доел бублик, то куда делась дырка?
- Дырка?
- Ну да. Она куда-то делась. Как с ней быть-то?
Коля шмыгнул носом и потер подбородок.
- Будь мы на пляже, я бы сказал, что ты перегрелся. А так? Отморозил себе мозг? - на недоверчивый, недоуменный взгляд Хики он широко, задорно улыбнулся, - Будь ты реальным пацаном, знал бы, что делать с дыркой.
Хика порывисто смял стакан, метнул в собеседника, тот увернулся. Ответный пинок от Коли он пропустил, но в долгу не остался. Их смешливой, дружеской потасовке помешал продавец из киоска.
- Да вы что, сдурели? Вы мне стол сейчас уроните.
Они с трудом уняли смех, но баловство прекратили. Хика дружелюбно помахал продавцу на прощание: 'не обижайся', и друзья направились к Дому Журналистов.
- Сказать, что за выставка?
Хика кивнул и ткнул Колю кулаком под ребра.
- Эй, ну хорош уже! Хватит! Там фото-выставка с Курильских островов. Обалденно красивые пейзажи. Тебе понравится.
Хика дернул бровью и сказал:
- Спасибо, что не галерея акварели.
- Да ладно, не кисни! Было раз, и забыли. Я ж не со зла, я просто не подумал.
За давностью случая Хика не мог припомнить, как звучали Колины слова. Он помнил только, как сам их слышал: 'посмотри, и может быть, научишься'. Но если и тогда обида была слабой, теперь её вовсе не осталось. Друг шутил и задирался, но Хика видел - он до сих пор переживает и винится. Хик успокоил Колю понятливой улыбкой. А ещё мысли почему-то возвращались к феномену бублика. Неприкосновенная, неприкасаемая часть. Мысль вильнула в поворот, и Хика надумал позвонить Юле. Сегодня же, но чуть попозже, после выставки. Ему стало неуютно от цепочки рассуждений и ассоциаций, он покраснел и тихо выругался.
- Хика, - Коля по-своему истолковал молчание друга, - Прости, я никогда так больше не буду!
- Да нет. Я не о том. Юльку надо было бы позвать.
- А-а-а, Юльку, - отозвался Коля безразлично и снисходительно: раз она - его, девушка, ему и решать, - Ну так, чего не позвал?
- Да она бы всё равно не пошла. Попробуй, разбуди её в такую рань. Тем более - в субботу.
Коля пожал плечами, и указал кивком на вход. Там охранник в синей форме и с белой кошкой на шевроне лязгал замком стеклянной двери.
- Не такая уж и рань. Десять тридцать. Гляди-ка, мы прямо к открытию.
*
На светлых стенах, на гранях прямоугольных колонн ровными рядами висели фотографии. Просторный павильон со сложной планировкой создавал впечатление обширной экспозиции, хотя на самом деле, экспонатов было не больше тридцати: все крупного формата и без рамок, с узкими бумажками - подписями. Буквы неровного машинописного шрифта напоминали обрывки слов со старых пожелтелых телеграмм. Все фотографии датировались 2009 или 2010 годом, но из-за подписей от них неистребимо веяло прошлым. Прошлое витало в воздухе.
Кроме двух студентов ранних посетителей было немного. Пожилая дама в пёстрых шерстяных одеждах, разукрашенная лаком-макияжем и с гламурно-недовольным выражением лица. Она кривила губы в разговоре со спутником. Седовласый, подтянуто компактный очкарик в ладном костюме и с нелепым полосатым шарфом отвечал ей и постоянно улыбался. Голоса звучали приглушенно. Хика с любопытством прислушался, но без толку, говорили на каком-то незнакомом иностранном языке. Особняком прогуливался старый, возрастом скрюченный тип в бесформенной ветхозаветной одежде. Он часто хмурил седые кустистые брови под натянутой на лоб балоньевой шапочкой. Трогал пальцами шейный ремень и поглаживал корпус длинного старинного фотоаппарата.
- Стильный дедок, стимпанковский, - оценил с уважением Коля, и Хика согласился.
Он смотрел на фотографии, и видел странный мир. Вне рамок принятых стереотипов, словно вне времени. На фотографиях северных островов примятая ветрами, низкорослая растительность перемежалась ржавыми остовами военной техники, брошенной в августе 1945-го. Замшелые, утопленные в зарослях белесые черепахи-доты слепо грозили побережью темными провалами бойниц. На фотографиях с юга от земли взмывали к небу лопухи многометрового роста, нереальные, как декорации постъядерного фильма. Сквозь заросли проглядывали приземистые дымные шапки - вершины живых, активных вулканов. Казалось, там в воздухе витает еле уловимый, сероватый флёр, со вкусом-запахом пепла. Особый мир - субтропики. Уходили вдаль извилистые, изрытые траками гусениц, тягуче бесформенные топи-дороги. Их устилал белесый утренний туман, больше похожий на сценический эффект или фантазию о неземной природе, чем на реальное явление природы. Пустыми окнами смотрели в изукрашенное облачным узором небо перекошенные, будто скошенные ветром, деревянные стены брошенных домов. Реальность неживых, позабытых посёлков перемежалась нереальными находками, едва различимыми в тени и под гнётом разрушительного времени: темнели симметричными узорами надгробия, и тонкой паутиной сверху вниз стекали полустёртые иероглифы.
- Чего-то я не понимаю, неужели нельзя было цветные фото сделать? - с недоумением заметил Коля.
Хика не согласился с другом. Он как раз считал удачной черно-белую гамму. Такие, обманчиво бесцветные фотографии сильнее, прицельнее ловят момент, вырывают реальность из потока времени, и оставляют неподвластной его течению. Создают неприкосновенную реальность.
- Граница миров, - шепнул Хика.
- Как-как? - переспросил его друг.
- Здесь соприкасаются Восток и Запад. И проникают друг в друга. Живая, зыбка граница, - Хика смотрел на фото со старинным надгробием, потом повернулся к другой фотографии - там серели старым, обескровленным тёсом пустые дома.
Коля тихо присвистнул.
- Значит, сегодня ты философ. На тебя это вообще-то похоже, - он рассмеялся, и Хика ответил ему смущённой улыбкой, - Слушай, а вот интересно, что там?
Он указал кивком на дальний угол, где в тени угадывался коридор с чередой узких ступенек. Они вели на второй этаж.
- Продолжение экспозиции? Тогда чего так темно?
- Они бы указатель повесили, - пожал плечами Хика.
- А может у них там какая-нибудь подсобка. Пошли, посмотрим, интересно же!
- А то! - Хика подмигнул другу и поправил воротник джинсовки - натянул его выше, до самого носа. В школе они часто играли в сыщиков, лазали по чердакам и подвалам, делали маски супер-героев из подручных средств. После игр им доставалось от родителей за порванные куртки и растянутые свитеры, но что взять с предков? Они вечно чем-то недовольны.
Коля накинул на голову капюшон и прицепил медицинскую маску. 'Мама дала, чтобы в метро зараза не цеплялась', - объяснил он другу.
Две нелепо разряженные фигуры медленно двинулись в сторону коридора. Охранник посмотрел на них без интереса. Он-то и не таких странностей перевидал, мало ли, кто как одет?
Друзья выбрали момент, когда охранник отвернулся, и шмыгнули в затенённый коридор.
- И куда теперь? - растерялся Коля, когда рукав ветровки звучно распоролся о случайный гвоздь. Контуры ступеней, параллельные серые линии, сливались во тьму.
Хика по сторонам не смотрел, а всё своё внимание сосредоточил на том, что впереди. На темноте. Его глаза понемногу привыкли.
- Погоди, там что-то есть, - Хика нащупал перила и подал другу руку, - Иди за мной.
Они прошли один пролёт. На повороте лестницы наверх и вправо Хика нагнулся, пощупал предметы, приставленные к стенам. Плоские, ровные поверхности.
- Кажется, тут еще - фотографии. Посмотрим? - с неподконтрольной дрожью в голосе спросил Хика.
- Это, должно быть, с прошлой выставки. Меняли экспозицию, а увезти не успели, - рассудил Коля.
- Вот и проверим.
Хика достал телефон. Голубой прямоугольник ярко высветил буквы в себе, но вокруг разбрасывал совсем немного света. Друзья склонились ниже, к самым полотнам, чтобы хоть что-то разглядеть.
Отсвет телефона выхватил поверхность фотографии с каменной плитой. Им показалось, похоже на памятник или надгробие. Экран телефона погас, как всегда, не вовремя, пришлось опять жать кнопки.
- Я пойду взгляну, что выше, - сообщил Коля. Вместо телефона он вытащил плеер - его экран горел ярче.
Хика не ответил. Он снова посветил на фотографию.
Родители Хики, русскоязычные японцы, по вероисповеданию православные, едва могли связать три слова на языке этнических предков, и о том, чтобы самим учить сына японскому, не могло быть и речи. Репетитор стоил дорого, а интереса изучению странного и сложного языка Хика почти не проявлял. Однажды, правда, мальчик спросил, как пишется его имя иероглифами. Отец пожал плечами и дал ему номер телефона двоюродного дяди. Тот выгадал время для встречи с родственником и удовлетворил интерес: нарисовал на бумаге два иероглифа. Хика мог бы поклясться, что в точности запомнил, как они выглядят.
Японское надгробие, серо-голубое под экраном телефонного окна, темнело замшелой, глубоко утопленной во времени, немой, неподвижной массой. Несколько символов, едва не стёртых до невидимости, надрезали камень зловещим значением. Острые, резкие, похожие на след от удара меча. Хика перевел взгляд на ландшафт, запечатлённый вокруг надгробия. Неведомо, сколько тут стоял этот изъятый или непригодный экспонат. Поверхность фотографии запылилась, но там, где темнела надпись в камне, пыли не было. Неужели, её сбросил свет? А эти иероглифы, символы? Два знака, один из которых простой, его ни с чем не спутать, а второй - посложнее. Нет, этого не может быть. Невозможно, чтобы там было написано его имя. Или возможно? Почему бы нет?
Юноша протянул вперед руку - удостовериться касанием, совместить реальность руки и зрения. Должно хватить мгновения, прикосновения.
- Эй, недостойный! Я пришёл взять твою жизнь! - зловещий шёпот раздался из темноты, - Встань, смертный, твой час пробил!
Хика понял, что затеял друг. И он был не готов к азартной, ребяческой шалости. Такой рингтон поставить в телефон - люди вокруг перепугаются. Но у Коли не телефон, а плеер. Что стоит запустить простенький трэк?
Надо бы опомниться, сказать - не время. Но правила игры однажды заданы, их нельзя менять, иначе игра теряет смысл. Если нет смысла в игре, то жизнь становится скучной.
- Бах-Бах-Бах, - звук из динамика плеера.
Не так громко, как из телефона, но в тишине подсобки оглушительно, правдоподобно. Три выстрела.
Хика смотрит на лестничный пролёт. Коля стоит в ореоле свечения плеера, с поднятой рукой, с расставленными пальцами. Хантер Ди, Ван-Хельсинг, кто-нибудь ещё? Стоял бы точно так же над поверженным анти-героем.
- А-а-а, - и дальше всё по правилам игры.
Хике не важно, видно в темноте, или нет. Серебряные пули в сердце, или титановые, или алмазные - без разницы. Он хватается рукой за грудь и делает вид, что падает.
Падает.
Оступается.
- Блин, - воскликнул Хика, но - поздно.
Он потерял равновесие, в попытке хоть за что-то ухватиться, скользнул рукой по пустоте, по скользкой плоскости, под пальцами прохладно промелькнуло шершавое, чужое.
А в следующий миг он кубарем скатился вниз по лестнице, прямо под ноги сердитому охраннику.
- Эй, шпана, вы там чего? - ещё звучал серьезный, недовольный голос, но охранник осёкся. Хика едва не сшиб стража, и тот отпрыгнул назад. Коля выскочил на свет следом за Хикой, снова хрустнула пропоротая ткань ветровки - вредный гвоздь опять сорвал охотничий приз.
Бледный охранник нахмурился, растопырил на щеках смешные рыжие бакенбарды. Он напомнил Хике злого, непричёсанного спаниеля - такая же тоскливая физиономия. Правда, немного необычно, когда спаниель смотрит сверху вниз. В холёных руках с рыжей порослью охранник неуверенно держали тонфу. Да неужели спаниель умеет драться?
- Вы что там делали? Чем щёлкали? Тут съемка запрещена!
- Мы з-заблудились, - Хика опёрся на Колину руку, медленно поднялся на ноги. Осторожно сделал шаг назад, подальше от сердитого охранника. Слух уловил шипучий шёпот сбоку - 'идиото'. Это ворчала недовльно-гламурная тётка в многоцветной шерсти.
- У нас только плеер и телефон, - пролепетал в оправдание Коля.
- А, ну-ка марш отсюда! - прикрикнул охранник и нахмурил рыжие брови над маленькими голубыми глазками. Коля порадовался, что маска на месте. Смешной охранник, невозможно удержаться. Хику тоже распирало от желания смеяться, но помогла кровь японских предков - сдержался.
- Мы уходим, уходим, - заверил Хика.
- Проваливайте! А то милицию позову!
'Спаниель без милиции и пальцем не пошевелит', - подумал Хика. Он обернулся в полутёмное пространство, из-за которого вывалился, и где в буквальном смысле нашёл приключений на пятую точку. Росчерком мелькнула рыжая нитка на перилах. 'Это не я, не от меня оторвалось', - осознал Хика, хотел ещё раз посмотреть, но недовольный синий торс перегородил обзор.
- Рукаву хана, - шмыгнул носом Коля на выходе, - Но ничего, дырку можно заклеить.
'Но дыркой она всё равно останется' - к чему-то невпопад решил Хика.
Друзья покинули выставку и даже не обернулись. Старик в болоньевой шапочке взглянул им вслед, прищурился из-под густых бровей. И поднял руки. Тихо щёлкнул затвор фотокамеры.
*
Идти в метро и разъезжаться по домам не хотелось. Чтобы как-то сгладить испорченное настроение, друзья решили прогуляться по бульварам до Арбата. Хика долгое время молчал, а Коля слушал плеер. Наконец, душа не выдержала тишины сомнений, и Хика поделился с другом.
- Вон ты чего придумал! - Коля стянул бледно-зеленую маску и капюшон, расхохотался, - Там, на фотографии плиты - твоё имя? Ты дату посмотрел?
- Там даты не так они ставят, год такой-то эры, ну и всякое такое. Я не помню, какая там эра была. Но точно не Умиротворения, ведь шла война.
- Ты не помнишь? Ха! Да сейчас уже никто не помнит, война была сто лет назад.
- Не сто, а в прошлом веке.
- Ну и?
- Ну и.
- Ладно, Хика, о войне, тебе, возможно, и видней. Но согласись, у тебя не самое редкое имя. А фамилия? Ты ещё скажи, фамилию разглядел! - Хика подавленно молчал, - То-то и оно. А то, что пыль стёрта, вообще ясное дело. Их там сортировали, какие вешать, какие нет. Там же в полутьме и разбирали. Смахнули пыль, проверили, что там - на фото. Ничего ценного? Так и лежи себе.
- Могли бы, - Хика осёкся.
- Что могли? Специально для тебя пыль обратно насыпать? Хика, ты прости, но по-моему, это гон чистой воды. Тебе какая-то мистика мерещится.
- И что?
- Да нет никакой мистики, это всё в фильмах выдумали. Байки под стать Деду Морозу.
Хика хотел возразить, но неожиданно раздался голос.
- Эй, молодежь, ну-ка стоять.
'Шагу не сбавляй', - шепнул Коля. Он прежде краем глаза уловил троих мужиков, которым явно было нечем заняться в трезвый субботний вечер. От скуки да здоровой удали недобрых с недопоя бездельников лучше держаться подальше, это вчерашние школьники усвоили давно, ещё с начальных классов. Тогда им доставалось от старшеклассников, теперь - иная весовая категория. И может быть хуже.
- А ну стоять, кому сказано!?
Быстрые, хрусткие от гравия шаги, звучали ближе и ближе. Ещё мгновение, и чья-то сильная, бесцеремонная рука схватит за плечо, рванёт, обернёт. И тогда.
Коля остановился, обернулся. Хика последовал его примеру.
Из троих бездельников особо выделялся один, самый высокий. Одетый в блестящую коричневую куртку, модные джинсы с цепью и остроносые туфли, он широкоплече топорщил руки в карманах и злорадно, широко улыбался неожиданно здоровыми, белыми зубами. Глаз не было видно. По самые ноздри свисал широкий козырёк бесформенной кожаной кепки, такой же белой, как зубы бездельника. Ни дать, ни взять откормыш-борзой, наглый, холёный, не хватает шипастого ошейника. Второй гражданин в запылённом плаще жевал жвачку, от чего ходуном ходили мощные, небритые челюсти. Он и глазками ходил туда-сюда, точно пытался поспевать за люфтом челюстей. Рука в байкерской перчатке по-серьезному крутила вверх и вниз пластинчатый браслет из белого металла. Вверх-вниз-клац, вверх-вниз-клац. Третий, злобный тип пронырливо бомжацкого вида, курил сигарету без фильтра и смотрел на мир с единственной мыслью во взгляде: надо поправить здоровье. Свора под командованием борзой несколько секунд нетерпеливо молчала.
- Ну, куда бежим, якудза? - спросил белый в кепке.
Вверх-вниз-клац.
- Вован, прикинь, они тут вынюхивают. Гляди, это ж натуральные япошки. Особенно этот, белбрысый. Я хентай смотрел, так там они любят краситься, - Вверх-вниз-клац.
- Они там любят не только краситься, - заметил белый в кепке.
Бомжеватый сплюнул на гравий и заявил:
- Они в этот, в дом журиков ходили. Там фотовыставка с Курил.
- Курил? Чего ещё ты курил?- вверх-вниз-клац.
- Ну-ка давайте карманы наружу, трубки, тугрики, сюда. Быстро, - скомандовал белый в кепке.
- Да-да, делитесь-ка, котята, а то напомним, как 'над границей тучи ходят хмуро', - с хрипотцой, через кашель, проговорил бомжеватый, - Ишь, чего захотели, Курилы им подавай.
'Бежим', - шепнул Коля. Вдвоём всегда смелей и легче. А главное - проверенный способ.
Друзья бросились в разные стороны.
- Стоять, косоглазые! - крикнул борозой, но кепка мешала обзору, и он споткнулся. Бомжеватый спёкся на втором или третьем вдохе, и только гражданин в плаще представлял собой реальную угрозу. Хика слышал за спиной ритмичный, тренированный бег. Тут белый в кепке крикнул неожиданно окрикнул.
- Да ну их нахрен!
Топот сбавил ритм и стих за спиной. Хика пробежал ещё немного и обернулся. Погони не было. С противоположной стороны бульвара в два прыжка через ограду, примчался Коля. Он запыхался, утирал со лба пот рваным рукавом и облизывал губы.
- Вот гады. Ну, ничего, оторвались, теперь бояться нечего.
Хика вздохнул. По-своему, Коля прав. Или прав, да не совсем? Может, теперь и надо бояться? Чего? Хика пытался сформулировать конкретный, ощутимый вид угрозы, причину страха, но форма ускользала. И от бесформенности страх становился сильнее.
Глава 2. Антипатия
- Тебе срочно надо встряхнуться, - объявил Коля, едва друзья отдышались и прошли несколько дворов - подальше от опасного бульвара.
- Да уж, спасибо. С утра встряхиваюсь.
- Эй, я не о том. Видел бы ты себя со стороны. Весь белый да взъерошенный. Короче, Хика, надо дёрнуть пивца, иначе каюк субботе, весь викенд коту в лоток.
Хика похлопал себя по карманам, потряс пакетом из-под бубликов. После встряски пакет бессильно улетел в урну, но Коля с пижонским видом подтянул молнию на куртке, заправил лоскута-оборванца в дыру и закурил сигарету.
- Тихо, самурай, в дрейф не ложимся. Бабосы у меня есть.
На борту киоска с разнокалиберной цветной обоймой под стеклом синел спасательный круг с цифрой 18. Законная преграда вызывала опасения в успехе предприятия, будь у сотрудников торговли въедливый нрав и нервное настроение. По паспорту молодым людям не полагалось ни пива, ни сигарет. В иных местах, давно протоптанных студенческими толпами, проблем не возникало. А, тут, в многолюдном центре с патрулями и дружинниками, дела обстояли серьезней. Но Хика подозревал, что находчивый друг и тут не растеряется.
- Э, - начал Коля длинным звуком, а потом загомонил в окно киоска на каком-то невообразимом тарабарском языке. Хике показалось, он расслышал несколько знакомых слов: 'йок', 'магарык', 'дай', 'сука'. В конце проникновенной речи Коля вывалил в блюдце два свежее мятых полтинника и внятно объявил о желаемом товаре, даже ткнул для гарантии пальцем в витрину. Продавщица, затараторенная до ступора девица в синем фартуке, веснушках и с косичками, выполнила просьбу, и вряд ли вспомнила спросить у покупателя паспорт. Хмуро поглядела ему вслед и пробурчала с акцентом: 'Понаехали'.
- Учись, - победно объявил Коля, и сдвоенным салютом щёлкнули два шипучих выстрела.
Хика уважительно кивнул, и с удовольствием отпил холодного пива. Друзья приметили надстройку возле подземного перехода и уселись на ней.
- Жаль, мы им не показали, - вздохнул Коля, - Правда, их реально было больше, да и с виду они посильнее. Особенно тот, в плаще.
- Ага, а потом пошли бы жаловаться завучу, - съязвил Хика.
- Не дури! Пошли бы в ментовку, написали заявление. Долго ли умеючи? У тебя паспорт с собой? И у меня! Выходит, мы законопослушные. Правда с нашей стороны.
На мысли друга Хика не придумал возражений. Думать вообще не хотелось. Он встал ни свет, ни заря, раньше, чем иной раз в универ вставал к первой паре. И теперь, от беготни и выпитого пива потянуло в дремотное, созерцательное состояние. Коля, напротив, выглядел бодрым, он энергично изливал в пространство колкие доводы.
- Они думают, им всё можно? Если трое, да вокруг никого? Уроды. Ты как хочешь, а я так думаю. Надо срочно получать разрешение на ствол, и если какая тварь только тявкнуть вздумает - сразу на мушку. И ба-бах, - Коля наглядно показал, как дрогнет рука после отдачи. Кисть мелькнула перед лицом у Хики.
Тот тряхнул жестянкой - булькало уже на самом дне.
- Ты давай, это, руками, аккуратней, - сказал он другу.
- А что?
- А ничего, ты чуть не задел меня.
- Я тебя? Да если хочешь знать, это ты меня задел.
Хика прищурился в недоумении. Промолчал.
- Этот гад на меня наехал. А за что? Кто из нас двоих, япошка, а?
Коля видел, как друг медленно, с силой, сжал пальцами жестянку. Банка хрустко сложилась, растопырилась острыми краями. Они до боли врезались в пальцы, но Хика едва обратил внимание.
Он встал, отбросил банку в сторону. Коля говорил ещё что-то. Бессвязно, сумбурно, то ли оправдывался, то ли наоборот. Хика не стал его слушать.
- Иди ты, - сказал собеседнику.
Хика понимал - с Колей бывает. И скажет невпопад, и сделает не в кассу. Не со зла, по простоте или по глупости. Откуда он мог знать, где предел, граница? Банка пива, всплеск эмоций? Хика не мог найти ответа. Да он его найти и не пытался. Каких-то пять минут назад он спокойно сидел на солнышке, пил пиво. Рядом - друг. А теперь?
Пространство подземного тоннеля встретило его шаги податливой, холодной тишиной. Отозвалось раскатами громкого эха.
- Хика, постой! - донёсся голос Коли.
'Стой, стой, стой', - насмешливо гулял подземный звук. Он продолжал звучать, когда Хика вышел из-под земли на другой стороне улицы. Тёплый ветер бросил в лицо пыльное, колкое, и Хика невольно смахнул с лица рукой. От одиночества и ветра глазам стало больно и горячо.
*
Хика шёл куда-то мимо перекрёстков и домов. Бесцельно и без оглядки на время. Лишь бы не стоять на месте, а идти. Чуть позже он вытащил мобильный и решил набрать Юле.
Хика с удовольствием вообразил её в мыслях. Она - высокая, кареглазая брюнетка, про таких, как она, говорят - кровь с молоком. Иногда - отзывчивая, горячая, яркая, а иногда чем-то ужасно озабоченная. Особенно, когда в институте много задали. Они встречались уже полгода, гуляли, катались на зимних аттракционах, а когда темнело, шиковали в Арбатских кафе. Однажды вечером к ним подошёл продавец роз и предложил Хике букет для его дамы. Юля улыбнулась Хике так, как раньше никогда не улыбалась. Он впервые видел на чьем-то лице такую смесь ожидания счастья, надежды и кокетства. В тот вечер Юля не выглядела озабоченной. В тёмном блеске её глаз, полных живого, горячего обещания, сверкали отражения ночных витрин. В тот вечер они впервые целовались под холодным, мокрым мартовским небом. Ночь была ещё холоднее. За три бордовые розы Хика выложил последние деньги, и потом шел домой пешком - на метро не осталось. Но он не чувствовал ночного холода. Он согревался тайной, запечатлённой прикосновением губ и памятью. Но память обманчиво перебирала ворох ощущений, и к утру он уже не мог с точностью сказать, что было наяву, а что родил поток воображения.
'Любишь ты воображать', - со смехом упрекала его Юля. Она дозволяла держать себя за руку, целовать и провожать до дома. Все, кто знал их, считали - он её парень, она - его девушка. Но, так ли это? Да и что за важность - в наименованиях? Но как понять, насколько это всё серьёзно, и надолго ли? Хика не задался бы таким фундаментальным вопросом, будь у него чуть побольше самоуверенности, ощущения собственной значимости в мире вообще и в мире Юли в частности.