Борисов Алексей : другие произведения.

Ария солнца. Главы 1-8

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (突日風) Повесть о русском японце, юноше по имени Китагава Хикадзе. История начинается весной 2010 года, когда от спикера Миронова поступило предложение праздновать 2 сентября, день окончания Второй Мировой войны. Или День победы над Японией.
  Алексей Борисов.
  突日風
  Ария Солнца (роман).
  Главы 1-8
   С благодарностью друзьям и близким, моей жене Марине и друзьям Елене, Степану. Отдельное спасибо Мастеру Самиду Агаеву за понимание и терпение, Марине Мясумовне за поддержку и интерес. Свете Дубровской за вдумчивую критику. Особая благодарность Алексею Кириченко, учёному востоковеду, за внимание к первым пяти главам рукописи и конструктивный подход. Все спорные моменты из истории Японии, как мог, исправил. И, как обещал, принесу полную рукопись, как только закончу весь роман.
  
  Моя душа обёрнута в металл
  Взгляд - как удар меча,
  А с пальцев брызжет пламя.
  Миг смысла совершенного настал -
  Нет больше времени,
  Отпущенного ками.
  
  Судьба моих врагов предрешена
  Я с ними честен -
  Мы разделим смерть.
  Я отомщу за родину сполна
  Ударом ветра,
  Проминающего твердь.
  
  Мы слиты с пустотой, не разомкнуть
  Я лишь сосуд,
  Я воли неба исполнитель
  Смотрите, я иду в последний путь
  От солнца вниз
  Летит мой истребитель.
  
  Китагава Ясуо, (1919-1945)
  
  
  
  
  
  
  Глава 1. Мнимое
  
  Поздней ночью, больше похожей на утро, когда по сонному серому небу заалел отсвет солнца, Гоги закончил погрузку. Он вышел из тёплого, душистого цеха пекарни под козырёк и резко толкнул дверь личной газели. В тишине полузаброшенного заводского дворика щелчок металла прозвучал неожиданно громко. Торговец сам не ожидал, что так хлопнет, вздрогнул и поёжился не то от звука, не то от утренней прохлады. Прежде, чем сесть за баранку и отправиться по точкам, Гоги отряхнул со спецовки красную кирпичную пыль, липкий налёт сырой ржавчины и хлебные крошки. Потом прислонился спиной к давно не мытому, облупленному борту машины. Вынул из-за уха помятую сигарету, чиркнул зажигалкой и с наслаждением вдохнул дым первой утренней отравы. Он выдохом направил дым чуть в сторону, в боковое зеркало, нечаянно скосил туда глаза и чуть не выронил курево. Из тени, в ореоле раннего сочного света к автомобилю шёл невысокий, худощавый молодой человек. Немного ошалелые от раннего пробуждения, всё ещё сонные, раскосые глаза смотрели прямо на Гоги. Короткие, непослушные расчёске волосы лежали кое-как.
   - Ой, Хика, ты? Чего ж так тихо, а? - буркнул Гоги, совладал с испугом и улыбнулся с блеском золота в зубах. От складок у небритого двойного подбородка он стал похож на доброго, лохматого шарпея.
   - Извини, дядя Гога, в другой раз буду шаркать. Вот так, - на последнем шаге Хика звучно шаркнул кроссовкой об асфальт, - Лучше?
   Гоги обхватисто, несильно, пожал протянутую руку.
   - Ай, шалун, - он удержал в руке тонкие, бледные пальцы, - Да ты замёрз совсем.
   - Встал рано, вот и колбасит, - Хика зябко дернул плечами под тоненькой джинсовой курткой.
   - Нормально, молодец, - Гоги подтолкнул его к автомобильной двери, - Давай залезай, грейся, поехали. Подброшу до метро.
   Пока газель пыхтела и скребла до КПП по битым кирпичам, и водитель с пассажиром, и лотки с промасленным пергаментом на дне ехали рывками, вприпрыжку. Мягкий, тёплый груз в лотках почти неслышно перестукивался, и в салоне волнами гулял душистый аромат пекарни.
   - Молодец, молодец. Да был бы у меня такой напарник, вроде тебя, который ради этого дела не ленился бы вставать в пол шестого, я бы тогда, - Гоги профессионально, как-то по особому задорно и небрежно управлял газелью, успевал болтать, дымить сигаретой в окно и даже помахал рукой охраннику в побитой временем, казённо серой будке.
   - Вот я бы тогда развернулся, э-эх. А так куда мне, а? Не хочешь пойти в напарники?
   Пассажир с раскосыми глазами улыбнулся уголками рта и просмотрел куда-то за окно газели.
   - Ты ведь любитель, а? Как говорится, жаворонок, а? Ладно, ладно, молчу. Не хочешь, не слушай старого Гоги, мне просто скучно одному работать. Тебе сколько?
   - Шесть давай, мы с Колей сейчас на выставку рванём, у метро кофейку перехватим.
   Газель проворно мчалась по пустым, прохладным улицам сонной субботней столицы.
   - Рванём? - Гоги невесело хмыкнул, - Ишь, рвачи. Возьми там пакет, в него клади. Дотянулся?
   Хика ловко подцепил несколько горячих, податливых бубликов. На джинсы посыпался маковый бисер.
   - Шестьдесят, - сказал Гоги и посмотрел на спидометр. Дорожный страж в кислотно-желтой куртке проводил их в поворот внимательным взглядом, но жезла не поднял.
   - Но почему?
   - Да они меня уже знают, газюку мою в лицо узнают.
   - Дядя Гога, я не про это. Почему так дорого? На той неделе полтинник был.
   Водитель солидно причмокнул губами, неопределённо дернул бровью, промолчал. Хика нахмурился и полез в карман джинсовки. Выудил оттуда мятые десятки, посчитал, поздрызгал по карманом звонкую мелочь.
   - Мне тогда на пиво не хватит. Дядь Гога, я же студент, не жмотничай.
   Гога посмотрел на пассажира ласково, но твердого решения не изменил. Кивнул, мол, всё понимаю, но следом покивал иначе: извини, дорогой, не уступлю.
   Хика не обиделся. Он мог бы попросить всё объяснить и выслушать в ответ ворох честных оправданий про инфляцию, налоги, прочие расходы. А что бы это изменило? Гога не уступит. Будь возможность, он скинул бы немного. На друзьях не наживаются. Хика не без удивления подумал, что ему одновременно и естественно и неуютно. Знакомо до родства, привычно именно такое поведение. Честное, твёрдое, на чей-то посторонний взгляд, пожалуй, непреклонное. Он мысленно отметил эти общие черты. Между собой - невзрачным, неуверенным в себе подростком. И взрослым, ладным, упитанным Гогой.
   - А что за выставка? - поинтересовался водитель. Газель как раз притёрлась к тротуару у подземки.
   Хика собрался вылезать, а на вопрос пожал плечами:
   - Коля сказал, чего-то особенное, что-то про Дальний восток. Так сказать с национальным оттенком. Он хотел сюрприз мне сделать, вот и молчит.
   - С национальным? - грузин как-то невесело попробовал на вкус звучное слово, терпкое, с металлическим привкусом, - Ты будь поаккуратней, люди нынче нервные, взвинченные.
   - Мне-то чего бояться? - огрызнулся Хика.
   Вокруг уютного и вкусного мирка внутри газели редким, сонным ходом шелестели утренние автомашины, а где-то сбоку еле слышно и невидимо пыхтел уборочный трактор. Совокупность города жила своей жизнью, и ей не было дела до двух одновременно близких и непохожих людей. 'А вдруг я его обидел? - подумал Хика, - Неявно, нечаянно, сказал совсем не так, как следовало, или, может, лучше было промолчать? Противопоставил его и себя. А если глубже копнуть, их и нас? И если нас не трогают, относятся к нам с уважением, а за спиной почтительно вздыхают, мол, восток - дело тонкое, то их-то как раз провожают недобрыми, щетинистыми взглядами'. Но что-то менять было поздно. Да и Гога был не такой, чтобы на раз обижаться.
   Водитель немного помолчал и отвернулся. Сделал вид, будто не заметил слов Хики.
   - Ну, бывай тогда, Китагава-сан, - кивнул Гога и неотложно занялся вознёй с каким-то механизмом под баранкой, сосредоточенно дыхнул табачным дымом вбок, в окно. Сощурился. Руки не подал. Газель о чём-то пробурчала механическим нутром.
   Хика подождал немного. Сам руку подать постеснялся.
   - Ладно, - шепнул он себе и добавил чуть громче, - Аригато, Какабадзе-сан.
   *
   Молодой человек по фамилии Китагава знал со слов родителей, что известный японский художник был ему однофамильцем. Будучи подростком, Хика из интереса полистал закладки сетевых энциклопедий. Но факт фамильного родства не повлиял на его самооценку ни раньше, когда он просто улавливал словесную связь, ни позже, в сознательном возрасте. В Японии с раннего детства учат каллиграфии, и худо-бедно рисовать умеет любой японский школьник. Но Хика жил в России, иероглифов не знал, и рисовать, в отличие от знаменитого однофамильца, вдохновителя импрессионистов, не умел. В школе, если дело доходило до задачи совместить руки, карандаш и бумагу, получалась совершенная чушь. Учитель рисования даже сказал его родителям: 'Я данного товарища учить не стану, это просто потеря времени'.
   После школы Хика неплохо сдал экзамены и поступил в МГУ на биологический факультет. Там, как ни странно, снова пришлось рисовать, в основном предметы, видимые в окуляр микроскопа. Хика злился, выбивался из сил и старался на совесть, но всё равно получалось неважно. Отсутствием хорошего вкуса он не страдал, скорее, напротив. С раннего возраста родители заботились о всестороннем воспитании сына, водили Хику по манежам и выставкам. Поэтому он умел ценить изящное и любоваться произведениями искусства. И беспросветная никчёмность всех попыток получить руками то, что он, казалось, ясно видит внутренним взглядом, доводила до нервных срывов. Иногда, во время занятий, он со злостью швырял об стену карандаш, краснел в ответ на посторонние, внимательные взгляды. Кто-то смотрел и сочувствовал, кто-то мельком оглядывался, недовольно молчал. Хику с детства приучали контролировать эмоции, и более того, японские корни как бы негласно обязывали быть сдержанным. Потому ему было вдвойне обидно, а людям вокруг - неловко.
   Пешеходов почти не было, да и откуда им было взяться ранним весенним утром на аллее возле метро 'Кропоткинская'? Хика подыскал себе лавочку - дожидаться друга. Нашёл где теплее. Солнце уже выкатилось из-за косогора разномастных крыш и задорно прогревало местность, блёклую и сыроватую после ночной прохлады. От контраста света и тепла с бесцветной сыростью Хика поёжился и поплотнее затянул шнурок у ворота джинсовки. Из мягкого, душистого пакета с бубликами, припрятанного под курткой, по телу разливалось уютное тепло. Редкие фигуры-тени пешеходов шелестели по насыпанному гравию аллеи, смазывали галерею из цветных афиш. Хика рассудил о людях на афишах: им везет. Они нашли себя в жизни, у них уже есть профессия, и более того, им ничего не стоит находиться тут и сейчас, влиять на постороннее внимание. Они одновременно и в обществе, и вне. Словно запечатанные в панцирь с неодолимым запретом на обратную связь. Неприкасаемые? Хика припомнил что-то из истории и поправился. Нет, не так. Неприкосновенные.
   От прикосновения холодной, сырой скамеечной доски, он снова вздрогнул. Втянул голову в плечи, положил ногу на ногу и расслабленно склонил голову вниз. Хика собирался всего лишь погреться, но не заметил, как заснул.
   - Эй, просыпайся!
   От голоса и настойчивой встряски Хика очнулся, открыл глаза и попытался сфокусировать свой взгляд на раздражителе.
   - Не спи, зима приснится, уши отморозишь.
   Хика невольно приложил пальцы к ушам, но так и не понял, что холоднее. Бублики за пазухой почти не грели.
   - Я заснул что ли? - он наконец-то совладал со зрением и увидел друга. Присмотрелся и проговорил: - Эй, ты что с собой сделал?
   Николай Кузнецов, однокурсник, и, вдобавок, бывший одноклассник, всю жизнь, сколько Хика его помнил, имел тёмно-русые волосы. Правда, было в его внешности что-то восточное, с привкусом монголо-татарской дружбы народов, как сказал однажды учитель истории. Не в целях обидеть, а с точки зрения этногенеза. Наверное, внешнее сходство и сблизило подростков. Среди знакомых сверстников у каждого было по несколько приятелей, но лишь друг друга они могли бы назвать друзьями.
   - А по-моему, прикольно, - Коля провел рукой по ярким, почти белым волосам, - В стиле манга.
   Хика фыркнул, но в уме признал: к смугловатому лицу и рыжей куртке новый цвет - в самый раз.
   - Тебя же предки уроют.
   - Меня? - Коля хмыкнул, достал из кармана пачку 'LM' и закурил, - Хик, да они с тех пор как мне шестнадцать стукнуло, не лезут. Выдрессировал. И тебе советую.
   Хика отмахнулся от дыма и добавил:
   - А я вот бубликов купил.
   Друг выпустил дым кольцом, округлил от удивления глаза и протянул:
   - М-да-а. Ты маньяк. Ты тут с семи утра что ли? Дядька этот твой, грузин, он же в шесть по точкам разъезжает?
   - С половины восьмого.
   - Мамочки! - Коля взмахнул руками и чуть не выронил сигарету, - Ты тут два часа уже, совсем обалдел? - он схватил Хику за руку, - Ну-ка пошли кофе жахнем, а то реально околеешь. Бублики это круто! У твоего Гоги лучшие бублики в Москве, мягкие, свежие, с корочкой!
   Друзья облюбовали пластиковый столик-поганку под навесом у киоска. Солнце не скупилось, припекало в полную силу, но над площадью напротив Храма Христа Спасителя погуливал задорный, прохладный ветер. От его налётов ткань навеса дергалась и щёлкала. Колины волосы вели себя, как им вздумается, лезли в глаза, в пластиковый стаканчик с кофе, а Хика посмеивался. Его короткой стрижке ветер был ни по чём.
   - Хватит ржать, - обиделся Коля, - У вас, японцев, волосы жестче, я знаю. Слушай, от чего в анимэ волосы всегда так красиво развиваются, а в жизни - нет?
   Хика пожал плечами.
   - Вообще-то ты у нас японец, мог бы знать. Ты, кстати, в сетку не лазил, не смотрел, во сколько выставку откроют?
   - Нет. Тогда бы я знал, что за выставка.
   - В смысле? - Коля нахмурился и не донёс до рта полу-бублик.
   - Ты хотел устроить мне сюрприз. А так, сюрприза бы не получилось.
   - Ты что, серьезно? - вообще-то Коля не был удивлён. Он и прежде замечал за другом странную манеру поведения. Не свойственную коренным носителям русской культуры.
   - Иногда я поражаюсь твоему спокойствию, такому, знаешь ли, непрошибаемому, - Хика слышал что-то подобное дюжину раз, он промолчал, - Прямо настоящий самурай.
   - Ну-ну, - пробурчал Хика себе под нос и возразил, - Самураи умели стихи писать, иероглифы всякие, рисовать. На мечах умели драться. Да, и еще, - Хика привёл основной аргумент, - Они знали японский. А я? В прошлом семестре половина троек.
   Коля допил кофе, с хрустом смял стакан и запустил в урну. Ветер сдул бесформенный снаряд, и он со скрипом запрыгал по асфальту.
   - Ну значит, ты самурай на троечку.
   Хика спрятал выражение лица за поднятым стаканом. Он знал, что друг не хотел его обидеть, да он и не обиделся. Но чтобы не молчать на скользкой теме, он высказал мысль.
   - Вот интересно, если я доел бублик, то куда делась дырка?
   - Дырка?
   - Ну да. Она куда-то делась. Как с ней быть-то?
   Коля шмыгнул носом и потер подбородок.
   - Будь мы на пляже, я бы сказал, что ты перегрелся. А так? Отморозил себе мозг? - на недоверчивый, недоуменный взгляд Хики он широко, задорно улыбнулся, - Будь ты реальным пацаном, знал бы, что делать с дыркой.
   Хика порывисто смял стакан, метнул в собеседника, тот увернулся. Ответный пинок от Коли он пропустил, но в долгу не остался. Их смешливой, дружеской потасовке помешал продавец из киоска.
   - Да вы что, сдурели? Вы мне стол сейчас уроните.
   Они с трудом уняли смех, но баловство прекратили. Хика дружелюбно помахал продавцу на прощание: 'не обижайся', и друзья направились к Дому Журналистов.
   - Сказать, что за выставка?
   Хика кивнул и ткнул Колю кулаком под ребра.
   - Эй, ну хорош уже! Хватит! Там фото-выставка с Курильских островов. Обалденно красивые пейзажи. Тебе понравится.
   Хика дернул бровью и сказал:
   - Спасибо, что не галерея акварели.
   - Да ладно, не кисни! Было раз, и забыли. Я ж не со зла, я просто не подумал.
   За давностью случая Хика не мог припомнить, как звучали Колины слова. Он помнил только, как сам их слышал: 'посмотри, и может быть, научишься'. Но если и тогда обида была слабой, теперь её вовсе не осталось. Друг шутил и задирался, но Хика видел - он до сих пор переживает и винится. Хик успокоил Колю понятливой улыбкой. А ещё мысли почему-то возвращались к феномену бублика. Неприкосновенная, неприкасаемая часть. Мысль вильнула в поворот, и Хика надумал позвонить Юле. Сегодня же, но чуть попозже, после выставки. Ему стало неуютно от цепочки рассуждений и ассоциаций, он покраснел и тихо выругался.
   - Хика, - Коля по-своему истолковал молчание друга, - Прости, я никогда так больше не буду!
   - Да нет. Я не о том. Юльку надо было бы позвать.
   - А-а-а, Юльку, - отозвался Коля безразлично и снисходительно: раз она - его, девушка, ему и решать, - Ну так, чего не позвал?
   - Да она бы всё равно не пошла. Попробуй, разбуди её в такую рань. Тем более - в субботу.
   Коля пожал плечами, и указал кивком на вход. Там охранник в синей форме и с белой кошкой на шевроне лязгал замком стеклянной двери.
   - Не такая уж и рань. Десять тридцать. Гляди-ка, мы прямо к открытию.
   *
   На светлых стенах, на гранях прямоугольных колонн ровными рядами висели фотографии. Просторный павильон со сложной планировкой создавал впечатление обширной экспозиции, хотя на самом деле, экспонатов было не больше тридцати: все крупного формата и без рамок, с узкими бумажками - подписями. Буквы неровного машинописного шрифта напоминали обрывки слов со старых пожелтелых телеграмм. Все фотографии датировались 2009 или 2010 годом, но из-за подписей от них неистребимо веяло прошлым. Прошлое витало в воздухе.
   Кроме двух студентов ранних посетителей было немного. Пожилая дама в пёстрых шерстяных одеждах, разукрашенная лаком-макияжем и с гламурно-недовольным выражением лица. Она кривила губы в разговоре со спутником. Седовласый, подтянуто компактный очкарик в ладном костюме и с нелепым полосатым шарфом отвечал ей и постоянно улыбался. Голоса звучали приглушенно. Хика с любопытством прислушался, но без толку, говорили на каком-то незнакомом иностранном языке. Особняком прогуливался старый, возрастом скрюченный тип в бесформенной ветхозаветной одежде. Он часто хмурил седые кустистые брови под натянутой на лоб балоньевой шапочкой. Трогал пальцами шейный ремень и поглаживал корпус длинного старинного фотоаппарата.
   - Стильный дедок, стимпанковский, - оценил с уважением Коля, и Хика согласился.
   Он смотрел на фотографии, и видел странный мир. Вне рамок принятых стереотипов, словно вне времени. На фотографиях северных островов примятая ветрами, низкорослая растительность перемежалась ржавыми остовами военной техники, брошенной в августе 1945-го. Замшелые, утопленные в зарослях белесые черепахи-доты слепо грозили побережью темными провалами бойниц. На фотографиях с юга от земли взмывали к небу лопухи многометрового роста, нереальные, как декорации постъядерного фильма. Сквозь заросли проглядывали приземистые дымные шапки - вершины живых, активных вулканов. Казалось, там в воздухе витает еле уловимый, сероватый флёр, со вкусом-запахом пепла. Особый мир - субтропики. Уходили вдаль извилистые, изрытые траками гусениц, тягуче бесформенные топи-дороги. Их устилал белесый утренний туман, больше похожий на сценический эффект или фантазию о неземной природе, чем на реальное явление природы. Пустыми окнами смотрели в изукрашенное облачным узором небо перекошенные, будто скошенные ветром, деревянные стены брошенных домов. Реальность неживых, позабытых посёлков перемежалась нереальными находками, едва различимыми в тени и под гнётом разрушительного времени: темнели симметричными узорами надгробия, и тонкой паутиной сверху вниз стекали полустёртые иероглифы.
   - Чего-то я не понимаю, неужели нельзя было цветные фото сделать? - с недоумением заметил Коля.
   Хика не согласился с другом. Он как раз считал удачной черно-белую гамму. Такие, обманчиво бесцветные фотографии сильнее, прицельнее ловят момент, вырывают реальность из потока времени, и оставляют неподвластной его течению. Создают неприкосновенную реальность.
   - Граница миров, - шепнул Хика.
   - Как-как? - переспросил его друг.
   - Здесь соприкасаются Восток и Запад. И проникают друг в друга. Живая, зыбка граница, - Хика смотрел на фото со старинным надгробием, потом повернулся к другой фотографии - там серели старым, обескровленным тёсом пустые дома.
   Коля тихо присвистнул.
   - Значит, сегодня ты философ. На тебя это вообще-то похоже, - он рассмеялся, и Хика ответил ему смущённой улыбкой, - Слушай, а вот интересно, что там?
   Он указал кивком на дальний угол, где в тени угадывался коридор с чередой узких ступенек. Они вели на второй этаж.
   - Продолжение экспозиции? Тогда чего так темно?
   - Они бы указатель повесили, - пожал плечами Хика.
   - А может у них там какая-нибудь подсобка. Пошли, посмотрим, интересно же!
   - А то! - Хика подмигнул другу и поправил воротник джинсовки - натянул его выше, до самого носа. В школе они часто играли в сыщиков, лазали по чердакам и подвалам, делали маски супер-героев из подручных средств. После игр им доставалось от родителей за порванные куртки и растянутые свитеры, но что взять с предков? Они вечно чем-то недовольны.
   Коля накинул на голову капюшон и прицепил медицинскую маску. 'Мама дала, чтобы в метро зараза не цеплялась', - объяснил он другу.
   Две нелепо разряженные фигуры медленно двинулись в сторону коридора. Охранник посмотрел на них без интереса. Он-то и не таких странностей перевидал, мало ли, кто как одет?
   Друзья выбрали момент, когда охранник отвернулся, и шмыгнули в затенённый коридор.
   - И куда теперь? - растерялся Коля, когда рукав ветровки звучно распоролся о случайный гвоздь. Контуры ступеней, параллельные серые линии, сливались во тьму.
   Хика по сторонам не смотрел, а всё своё внимание сосредоточил на том, что впереди. На темноте. Его глаза понемногу привыкли.
   - Погоди, там что-то есть, - Хика нащупал перила и подал другу руку, - Иди за мной.
   Они прошли один пролёт. На повороте лестницы наверх и вправо Хика нагнулся, пощупал предметы, приставленные к стенам. Плоские, ровные поверхности.
   - Кажется, тут еще - фотографии. Посмотрим? - с неподконтрольной дрожью в голосе спросил Хика.
   - Это, должно быть, с прошлой выставки. Меняли экспозицию, а увезти не успели, - рассудил Коля.
   - Вот и проверим.
   Хика достал телефон. Голубой прямоугольник ярко высветил буквы в себе, но вокруг разбрасывал совсем немного света. Друзья склонились ниже, к самым полотнам, чтобы хоть что-то разглядеть.
   Отсвет телефона выхватил поверхность фотографии с каменной плитой. Им показалось, похоже на памятник или надгробие. Экран телефона погас, как всегда, не вовремя, пришлось опять жать кнопки.
   - Я пойду взгляну, что выше, - сообщил Коля. Вместо телефона он вытащил плеер - его экран горел ярче.
   Хика не ответил. Он снова посветил на фотографию.
   Родители Хики, русскоязычные японцы, по вероисповеданию православные, едва могли связать три слова на языке этнических предков, и о том, чтобы самим учить сына японскому, не могло быть и речи. Репетитор стоил дорого, а интереса изучению странного и сложного языка Хика почти не проявлял. Однажды, правда, мальчик спросил, как пишется его имя иероглифами. Отец пожал плечами и дал ему номер телефона двоюродного дяди. Тот выгадал время для встречи с родственником и удовлетворил интерес: нарисовал на бумаге два иероглифа. Хика мог бы поклясться, что в точности запомнил, как они выглядят.
   Японское надгробие, серо-голубое под экраном телефонного окна, темнело замшелой, глубоко утопленной во времени, немой, неподвижной массой. Несколько символов, едва не стёртых до невидимости, надрезали камень зловещим значением. Острые, резкие, похожие на след от удара меча. Хика перевел взгляд на ландшафт, запечатлённый вокруг надгробия. Неведомо, сколько тут стоял этот изъятый или непригодный экспонат. Поверхность фотографии запылилась, но там, где темнела надпись в камне, пыли не было. Неужели, её сбросил свет? А эти иероглифы, символы? Два знака, один из которых простой, его ни с чем не спутать, а второй - посложнее. Нет, этого не может быть. Невозможно, чтобы там было написано его имя. Или возможно? Почему бы нет?
   Юноша протянул вперед руку - удостовериться касанием, совместить реальность руки и зрения. Должно хватить мгновения, прикосновения.
   - Эй, недостойный! Я пришёл взять твою жизнь! - зловещий шёпот раздался из темноты, - Встань, смертный, твой час пробил!
   Хика понял, что затеял друг. И он был не готов к азартной, ребяческой шалости. Такой рингтон поставить в телефон - люди вокруг перепугаются. Но у Коли не телефон, а плеер. Что стоит запустить простенький трэк?
   Надо бы опомниться, сказать - не время. Но правила игры однажды заданы, их нельзя менять, иначе игра теряет смысл. Если нет смысла в игре, то жизнь становится скучной.
   - Бах-Бах-Бах, - звук из динамика плеера.
   Не так громко, как из телефона, но в тишине подсобки оглушительно, правдоподобно. Три выстрела.
   Хика смотрит на лестничный пролёт. Коля стоит в ореоле свечения плеера, с поднятой рукой, с расставленными пальцами. Хантер Ди, Ван-Хельсинг, кто-нибудь ещё? Стоял бы точно так же над поверженным анти-героем.
   - А-а-а, - и дальше всё по правилам игры.
   Хике не важно, видно в темноте, или нет. Серебряные пули в сердце, или титановые, или алмазные - без разницы. Он хватается рукой за грудь и делает вид, что падает.
   Падает.
   Оступается.
   - Блин, - воскликнул Хика, но - поздно.
   Он потерял равновесие, в попытке хоть за что-то ухватиться, скользнул рукой по пустоте, по скользкой плоскости, под пальцами прохладно промелькнуло шершавое, чужое.
   А в следующий миг он кубарем скатился вниз по лестнице, прямо под ноги сердитому охраннику.
   - Эй, шпана, вы там чего? - ещё звучал серьезный, недовольный голос, но охранник осёкся. Хика едва не сшиб стража, и тот отпрыгнул назад. Коля выскочил на свет следом за Хикой, снова хрустнула пропоротая ткань ветровки - вредный гвоздь опять сорвал охотничий приз.
   Бледный охранник нахмурился, растопырил на щеках смешные рыжие бакенбарды. Он напомнил Хике злого, непричёсанного спаниеля - такая же тоскливая физиономия. Правда, немного необычно, когда спаниель смотрит сверху вниз. В холёных руках с рыжей порослью охранник неуверенно держали тонфу. Да неужели спаниель умеет драться?
   - Вы что там делали? Чем щёлкали? Тут съемка запрещена!
   - Мы з-заблудились, - Хика опёрся на Колину руку, медленно поднялся на ноги. Осторожно сделал шаг назад, подальше от сердитого охранника. Слух уловил шипучий шёпот сбоку - 'идиото'. Это ворчала недовльно-гламурная тётка в многоцветной шерсти.
   - У нас только плеер и телефон, - пролепетал в оправдание Коля.
   - А, ну-ка марш отсюда! - прикрикнул охранник и нахмурил рыжие брови над маленькими голубыми глазками. Коля порадовался, что маска на месте. Смешной охранник, невозможно удержаться. Хику тоже распирало от желания смеяться, но помогла кровь японских предков - сдержался.
   - Мы уходим, уходим, - заверил Хика.
   - Проваливайте! А то милицию позову!
   'Спаниель без милиции и пальцем не пошевелит', - подумал Хика. Он обернулся в полутёмное пространство, из-за которого вывалился, и где в буквальном смысле нашёл приключений на пятую точку. Росчерком мелькнула рыжая нитка на перилах. 'Это не я, не от меня оторвалось', - осознал Хика, хотел ещё раз посмотреть, но недовольный синий торс перегородил обзор.
   - Рукаву хана, - шмыгнул носом Коля на выходе, - Но ничего, дырку можно заклеить.
   'Но дыркой она всё равно останется' - к чему-то невпопад решил Хика.
   Друзья покинули выставку и даже не обернулись. Старик в болоньевой шапочке взглянул им вслед, прищурился из-под густых бровей. И поднял руки. Тихо щёлкнул затвор фотокамеры.
   *
   Идти в метро и разъезжаться по домам не хотелось. Чтобы как-то сгладить испорченное настроение, друзья решили прогуляться по бульварам до Арбата. Хика долгое время молчал, а Коля слушал плеер. Наконец, душа не выдержала тишины сомнений, и Хика поделился с другом.
   - Вон ты чего придумал! - Коля стянул бледно-зеленую маску и капюшон, расхохотался, - Там, на фотографии плиты - твоё имя? Ты дату посмотрел?
   - Там даты не так они ставят, год такой-то эры, ну и всякое такое. Я не помню, какая там эра была. Но точно не Умиротворения, ведь шла война.
   - Ты не помнишь? Ха! Да сейчас уже никто не помнит, война была сто лет назад.
   - Не сто, а в прошлом веке.
   - Ну и?
   - Ну и.
   - Ладно, Хика, о войне, тебе, возможно, и видней. Но согласись, у тебя не самое редкое имя. А фамилия? Ты ещё скажи, фамилию разглядел! - Хика подавленно молчал, - То-то и оно. А то, что пыль стёрта, вообще ясное дело. Их там сортировали, какие вешать, какие нет. Там же в полутьме и разбирали. Смахнули пыль, проверили, что там - на фото. Ничего ценного? Так и лежи себе.
   - Могли бы, - Хика осёкся.
   - Что могли? Специально для тебя пыль обратно насыпать? Хика, ты прости, но по-моему, это гон чистой воды. Тебе какая-то мистика мерещится.
   - И что?
   - Да нет никакой мистики, это всё в фильмах выдумали. Байки под стать Деду Морозу.
   Хика хотел возразить, но неожиданно раздался голос.
   - Эй, молодежь, ну-ка стоять.
   'Шагу не сбавляй', - шепнул Коля. Он прежде краем глаза уловил троих мужиков, которым явно было нечем заняться в трезвый субботний вечер. От скуки да здоровой удали недобрых с недопоя бездельников лучше держаться подальше, это вчерашние школьники усвоили давно, ещё с начальных классов. Тогда им доставалось от старшеклассников, теперь - иная весовая категория. И может быть хуже.
   - А ну стоять, кому сказано!?
   Быстрые, хрусткие от гравия шаги, звучали ближе и ближе. Ещё мгновение, и чья-то сильная, бесцеремонная рука схватит за плечо, рванёт, обернёт. И тогда.
   Коля остановился, обернулся. Хика последовал его примеру.
   Из троих бездельников особо выделялся один, самый высокий. Одетый в блестящую коричневую куртку, модные джинсы с цепью и остроносые туфли, он широкоплече топорщил руки в карманах и злорадно, широко улыбался неожиданно здоровыми, белыми зубами. Глаз не было видно. По самые ноздри свисал широкий козырёк бесформенной кожаной кепки, такой же белой, как зубы бездельника. Ни дать, ни взять откормыш-борзой, наглый, холёный, не хватает шипастого ошейника. Второй гражданин в запылённом плаще жевал жвачку, от чего ходуном ходили мощные, небритые челюсти. Он и глазками ходил туда-сюда, точно пытался поспевать за люфтом челюстей. Рука в байкерской перчатке по-серьезному крутила вверх и вниз пластинчатый браслет из белого металла. Вверх-вниз-клац, вверх-вниз-клац. Третий, злобный тип пронырливо бомжацкого вида, курил сигарету без фильтра и смотрел на мир с единственной мыслью во взгляде: надо поправить здоровье. Свора под командованием борзой несколько секунд нетерпеливо молчала.
   - Ну, куда бежим, якудза? - спросил белый в кепке.
   Вверх-вниз-клац.
   - Вован, прикинь, они тут вынюхивают. Гляди, это ж натуральные япошки. Особенно этот, белбрысый. Я хентай смотрел, так там они любят краситься, - Вверх-вниз-клац.
   - Они там любят не только краситься, - заметил белый в кепке.
   Бомжеватый сплюнул на гравий и заявил:
   - Они в этот, в дом журиков ходили. Там фотовыставка с Курил.
   - Курил? Чего ещё ты курил?- вверх-вниз-клац.
   - Ну-ка давайте карманы наружу, трубки, тугрики, сюда. Быстро, - скомандовал белый в кепке.
   - Да-да, делитесь-ка, котята, а то напомним, как 'над границей тучи ходят хмуро', - с хрипотцой, через кашель, проговорил бомжеватый, - Ишь, чего захотели, Курилы им подавай.
   'Бежим', - шепнул Коля. Вдвоём всегда смелей и легче. А главное - проверенный способ.
   Друзья бросились в разные стороны.
   - Стоять, косоглазые! - крикнул борозой, но кепка мешала обзору, и он споткнулся. Бомжеватый спёкся на втором или третьем вдохе, и только гражданин в плаще представлял собой реальную угрозу. Хика слышал за спиной ритмичный, тренированный бег. Тут белый в кепке крикнул неожиданно окрикнул.
   - Да ну их нахрен!
   Топот сбавил ритм и стих за спиной. Хика пробежал ещё немного и обернулся. Погони не было. С противоположной стороны бульвара в два прыжка через ограду, примчался Коля. Он запыхался, утирал со лба пот рваным рукавом и облизывал губы.
   - Вот гады. Ну, ничего, оторвались, теперь бояться нечего.
   Хика вздохнул. По-своему, Коля прав. Или прав, да не совсем? Может, теперь и надо бояться? Чего? Хика пытался сформулировать конкретный, ощутимый вид угрозы, причину страха, но форма ускользала. И от бесформенности страх становился сильнее.
  
  Глава 2. Антипатия
  
  - Тебе срочно надо встряхнуться, - объявил Коля, едва друзья отдышались и прошли несколько дворов - подальше от опасного бульвара.
  - Да уж, спасибо. С утра встряхиваюсь.
  - Эй, я не о том. Видел бы ты себя со стороны. Весь белый да взъерошенный. Короче, Хика, надо дёрнуть пивца, иначе каюк субботе, весь викенд коту в лоток.
  Хика похлопал себя по карманам, потряс пакетом из-под бубликов. После встряски пакет бессильно улетел в урну, но Коля с пижонским видом подтянул молнию на куртке, заправил лоскута-оборванца в дыру и закурил сигарету.
  - Тихо, самурай, в дрейф не ложимся. Бабосы у меня есть.
  На борту киоска с разнокалиберной цветной обоймой под стеклом синел спасательный круг с цифрой 18. Законная преграда вызывала опасения в успехе предприятия, будь у сотрудников торговли въедливый нрав и нервное настроение. По паспорту молодым людям не полагалось ни пива, ни сигарет. В иных местах, давно протоптанных студенческими толпами, проблем не возникало. А, тут, в многолюдном центре с патрулями и дружинниками, дела обстояли серьезней. Но Хика подозревал, что находчивый друг и тут не растеряется.
  - Э, - начал Коля длинным звуком, а потом загомонил в окно киоска на каком-то невообразимом тарабарском языке. Хике показалось, он расслышал несколько знакомых слов: 'йок', 'магарык', 'дай', 'сука'. В конце проникновенной речи Коля вывалил в блюдце два свежее мятых полтинника и внятно объявил о желаемом товаре, даже ткнул для гарантии пальцем в витрину. Продавщица, затараторенная до ступора девица в синем фартуке, веснушках и с косичками, выполнила просьбу, и вряд ли вспомнила спросить у покупателя паспорт. Хмуро поглядела ему вслед и пробурчала с акцентом: 'Понаехали'.
  - Учись, - победно объявил Коля, и сдвоенным салютом щёлкнули два шипучих выстрела.
  Хика уважительно кивнул, и с удовольствием отпил холодного пива. Друзья приметили надстройку возле подземного перехода и уселись на ней.
  - Жаль, мы им не показали, - вздохнул Коля, - Правда, их реально было больше, да и с виду они посильнее. Особенно тот, в плаще.
  - Ага, а потом пошли бы жаловаться завучу, - съязвил Хика.
  - Не дури! Пошли бы в ментовку, написали заявление. Долго ли умеючи? У тебя паспорт с собой? И у меня! Выходит, мы законопослушные. Правда с нашей стороны.
  На мысли друга Хика не придумал возражений. Думать вообще не хотелось. Он встал ни свет, ни заря, раньше, чем иной раз в универ вставал к первой паре. И теперь, от беготни и выпитого пива потянуло в дремотное, созерцательное состояние. Коля, напротив, выглядел бодрым, он энергично изливал в пространство колкие доводы.
  - Они думают, им всё можно? Если трое, да вокруг никого? Уроды. Ты как хочешь, а я так думаю. Надо срочно получать разрешение на ствол, и если какая тварь только тявкнуть вздумает - сразу на мушку. И ба-бах, - Коля наглядно показал, как дрогнет рука после отдачи. Кисть мелькнула перед лицом у Хики.
  Тот тряхнул жестянкой - булькало уже на самом дне.
  - Ты давай, это, руками, аккуратней, - сказал он другу.
  - А что?
  - А ничего, ты чуть не задел меня.
  - Я тебя? Да если хочешь знать, это ты меня задел.
  Хика прищурился в недоумении. Промолчал.
  - Этот гад на меня наехал. А за что? Кто из нас двоих, япошка, а?
  Коля видел, как друг медленно, с силой, сжал пальцами жестянку. Банка хрустко сложилась, растопырилась острыми краями. Они до боли врезались в пальцы, но Хика едва обратил внимание.
  Он встал, отбросил банку в сторону. Коля говорил ещё что-то. Бессвязно, сумбурно, то ли оправдывался, то ли наоборот. Хика не стал его слушать.
  - Иди ты, - сказал собеседнику.
  Хика понимал - с Колей бывает. И скажет невпопад, и сделает не в кассу. Не со зла, по простоте или по глупости. Откуда он мог знать, где предел, граница? Банка пива, всплеск эмоций? Хика не мог найти ответа. Да он его найти и не пытался. Каких-то пять минут назад он спокойно сидел на солнышке, пил пиво. Рядом - друг. А теперь?
  Пространство подземного тоннеля встретило его шаги податливой, холодной тишиной. Отозвалось раскатами громкого эха.
  - Хика, постой! - донёсся голос Коли.
  'Стой, стой, стой', - насмешливо гулял подземный звук. Он продолжал звучать, когда Хика вышел из-под земли на другой стороне улицы. Тёплый ветер бросил в лицо пыльное, колкое, и Хика невольно смахнул с лица рукой. От одиночества и ветра глазам стало больно и горячо.
  *
  Хика шёл куда-то мимо перекрёстков и домов. Бесцельно и без оглядки на время. Лишь бы не стоять на месте, а идти. Чуть позже он вытащил мобильный и решил набрать Юле.
  Хика с удовольствием вообразил её в мыслях. Она - высокая, кареглазая брюнетка, про таких, как она, говорят - кровь с молоком. Иногда - отзывчивая, горячая, яркая, а иногда чем-то ужасно озабоченная. Особенно, когда в институте много задали. Они встречались уже полгода, гуляли, катались на зимних аттракционах, а когда темнело, шиковали в Арбатских кафе. Однажды вечером к ним подошёл продавец роз и предложил Хике букет для его дамы. Юля улыбнулась Хике так, как раньше никогда не улыбалась. Он впервые видел на чьем-то лице такую смесь ожидания счастья, надежды и кокетства. В тот вечер Юля не выглядела озабоченной. В тёмном блеске её глаз, полных живого, горячего обещания, сверкали отражения ночных витрин. В тот вечер они впервые целовались под холодным, мокрым мартовским небом. Ночь была ещё холоднее. За три бордовые розы Хика выложил последние деньги, и потом шел домой пешком - на метро не осталось. Но он не чувствовал ночного холода. Он согревался тайной, запечатлённой прикосновением губ и памятью. Но память обманчиво перебирала ворох ощущений, и к утру он уже не мог с точностью сказать, что было наяву, а что родил поток воображения.
  'Любишь ты воображать', - со смехом упрекала его Юля. Она дозволяла держать себя за руку, целовать и провожать до дома. Все, кто знал их, считали - он её парень, она - его девушка. Но, так ли это? Да и что за важность - в наименованиях? Но как понять, насколько это всё серьёзно, и надолго ли? Хика не задался бы таким фундаментальным вопросом, будь у него чуть побольше самоуверенности, ощущения собственной значимости в мире вообще и в мире Юли в частности.
  - Ты представляешь, как будет круто, - сказал он ей однажды, - Моё солнечное имя и твоя фамилия. Идеальное сочетание.
  - Ты это о чём? - переспросила Юля.
  - Моё солнечное имя и твоя фамилия - Адлер.
  Юля Адлер хмыкнула и как-то странно улыбнулась.
  - Ну, во-первых, я вообще не собираюсь замуж, а во-вторых.
  Тот разговор происходил в метро, на шумном перегоне, и она не договорила. Позже она пояснила:
  - По-моему это не принято, чтобы мужик брал фамилию тётки.
  Хика тут же мысленно представил, как могло бы прозвучать: Юля Китагава. Не то, чтобы здорово, а так, терпимо. Но после оборванного разговора Хика не мог избавиться от чувства, будто Юля 'во-вторых' имела в виду что-то ещё. Что-то, что касалось его лично, и от недосказанного почему-то становилось неприятно.
  После седьмого длинного гудка телефон ответил Юлиным голосом.
  'Народ, я сейчас в инстике, сижу на паре. Пришлите смс или скажите что-нибудь после ля-ля'. Ля-ля мажорно отзвенело, и Хика сбросил вызов.
  Значит не судьба, подумал Хика. С Колей поругался, Юля учится, бублики кончились. Всё остальное не в счёт. На последнем месте в списке - университет. Три пары он уже прогулял, а по субботам так и так - три пары, больше не бывает.
  Хика вздохнул и огляделся по сторонам: где тут ближайшее метро?
  *
  Дом встречал Хику под тенью деревьев, окутанных новорождённым жёлто-зеленым оперением листвы. Уютной, прохладной тишиной подъезда, потрёпанным линолеумом лифта, стёртыми кнопками, истоптанным половичком и звоном ключа в замочной скважине.
  - Ты сегодня рано, - поздоровалась из кухни мама.
  На оттуда что-то аппетитно пахло и поджаристо звучало со сковородки. Приглушённый звук из телевизора прервался на каком-то официальном речитативе, зазвучала приятная музыка. Это папа выбрал пультом телеканал культура.
  - Руки не забудь помыть.
  - Мам, чем так вкусно пахнет? Я проголодался, как дикая собака динго!
  - И не разбрасывай на проходе свои кеды!
  - Мам, это не кеды, а кроссовки.
  Звонко прогремела крышка, мама ойкнула, должно быть обожглась у духовки. У телевизора прибавился звук.
  Хика скинул кроссовки, подоткнул их под ширму, тапок не нащупал и прошмыгнул в ванную. Привычно открыл кран, оставил журчать убедительное время, и посмотрелся в зеркало: вполне обычный вид замученного парами студента. Ощупал щёки - не наросло ли? Брить было нечего. Хика вздохнул и выключил воду.
  - Ты почему не переоделся? - спросила мама, едва Хика протиснулся в кухню и сел в уголок, спиной к подоконнику с банками солений. Молодой человек посмотрел на маму, оценил обоснованность претензии. Несмотря на выходное утро, она оказалась одета так, будто готова к приёму гостей. На ней была шёлковая юката, разукрашенное красными и голубыми журавлями в золотистом орнаменте древесного бамбука. С неожиданной для себя пристальностью Хика присмотрелся к маминому лицу, пока она стояла над плитой, следила за готовкой и не замечала его взгляда. Лицо у Хико Китагавы, далеко не молодой, но ещё и не старой, как прежде, так и сейчас, редко знало косметику, и сохранило девичью нежность кожи, мягкость в каждом, даже мимолётном, безотчётном мимическом движении. Сегодня Хика смотрел на мир немного обострённым, взвинченным от настроения взглядом и замечал много того, что раньше пролетало мимо внимания. Хика увидел на её лице усталость и нежность, он заметил, что время тронуло своей неукротимой кистью кожу в уголках её глаз. Старые фото, виденные в детстве на страницах семейного альбома, запечатлели совсем юную маму, её красоту, лёгкую, как дуновение ветра. Хика вспомнил и невольно сравнил. А ведь раньше он считал, что это в старину была манера, делать фотографии слегка нечёткими, будто размытыми. Странно думать, будто время всё размывает, хоть это на него и похоже. А что тогда сказать о фотографиях совсем старинных, сделанных в начале двадцатого века? В них такая сюрреалистическая резкость - можно рассмотреть каждый волосок в причёске. На некоторых фотографиях 20-х годов Хика видел японцев, одетых в костюмы по какой-то странной, викторианской или колониальной моде. Интересно, зачем они стали носить европейскую одежду?
  - Мамочка, я потом переоденусь. Есть охота. Покормите иногда бедного студента.
  Мама положила на тарелку пол дюжины домашних блинчиков, долила в посуду соевого соуса и поставила на стол перед сыном.
  - Кушай.
  Папа спросил:
  - Как там в университете?
  Хика макнул в подливку сочный блинчик и посмотрел на отца. Тот, как это водилось по выходным, оделся по-домашнему: в летние шорты и расстёгнутую ковбойку. Для японца Китагава Кенсусе был очень неплохо сложен, мощные, жилистые руки легко управлялись как с лабораторными приборами, так и с пультом от телевизора. Из-за распахнутого ворота рубашки темнела волосами по-борцовски широкая грудь. Когда-то давно, ещё в школе, Хика с Колей обсуждали внешность его отца, и Хика с ужасом гадал, что будет, если у него на груди заколосятся такие же заросли.
  - Тогда тебе тоже надо чёрный пояс по айкидо, чтобы всё было как у бати. И никто не будет над тобой смеяться, - выдумал Коля и добавил, - А может быть, у твоего папы есть секрет.
  Хика недоумённо вскинул бровью.
  - А вдруг, он японский грузин? Я на рынке видел, они все волосатые.
  - Да разве в Японии бывают грузины? - этого собеседники не знали, и вопрос оставался открытым, пока Коля не придумал проверочный трюк. Отец Хики согласился устроить загородный пикник с шашлыками. Угощение пришлось по вкусу всем гостям, в том числе и Колиным родителям.
  - Такой шашлык только грузины умеют готовить, - Коля подвёл убедительный итог.
  С тех пор прошло много лет, и шутка почти позабылась, но Хика невольно улыбнулся. Улыбка вышла с горчинкой. Чтоб ему было пусто, этому оболтусу, подумал Хика о друге.
  Отец ждал ответа на вопрос, и чем дольше сын молчал, тем пристальней смотрел мужчина. Понятливым, проницательным взглядом - поверх толстых стёкол очков.
  Телевизор пробубнил очередной невразумительной фразой.
  Пауза.
  - Да нормально всё, пап, - как можно беспечнее ответил Хика. Он собрался уже что-нибудь приврать конкретное, для правдоподобия. Например, как преподаватель измазался мелом или, что называли тех, кому зачёт автоматом, но его в списке не случилось.
  Отец невесело вздохнул и промолчал особенно понятливым тоном. Хика осмотрительно решил - от вранья лучше не станет.
  Пока он ковырял в тарелке вилкой и прятал глаза от отцовского взгляда, родители молчали. Хике показалось, они молчат друг для друга. Или смотрят друг другу в глаза. Дался им этот прогулянный день? Первый, что ли? Или что, последний? Вот если бы в четверти хвосты, тогда, конечно.
  - Малыш, мы звонили тебе, но ты не брал трубку, - спокойно произнёс отец.
  - Ой, - Хика сглотнул и тут же полез в карман за трубкой.
  - Да пусть он поест вначале, - вступилась, было мать, но мужчины не обратили на неё внимания.
  - Разрядилась, - констатировал Хика. Сейчас он вспомнил, как мелькнул на экране сигнал пропущенного вызова. Он-то подумал на Колю. Так на него похоже - что-нибудь ляпнуть, а потом звонить и извиняться.
  - Плохо, малыш, - отец огорчённо покачал головой, - Мобильный - это не игрушка, а средство связи. Старайся не забывать, что мы хотим всегда точно знать, что с тобой всё в порядке.
  - Вы хотите следить за каждым моим шагом? - Хика голосом принял защитную стойку. Как там Коля говорил, дрессировать? - Мам, пап, мне через пол года будет восемнадцать, я что, похож на ребёнка?
  Мама прошептала себе под нос что-то невнятное. Отошла от плиты, выдвинула из-под столика третью табуретку и села рядом с мужем, напротив Хики. Отец выключил телевизор.
  - Хика, послушай внимательно. У нас к тебе серьезный разговор.
  - Выслушай спокойно, по-взрослому, - добавил отец, - Если тебе будет проще, представь, что с тобой говорят не родители, а посторонние.
  Хика с удивлением отметил, что отцовские слова подействовали. Он успокоился и почти избавился от неприятного чувства, будто его считают малолеткой. Но разве он машина? Он - живой человек. Мысли и чувства не так-то просто осадить, перевести на ровный шаг, если они бегут вприпрыжку и отпрыгивают в сторону, едва хоть что-то угрожает их свободе.
  - Вот интересно, а как вы сами раньше обходились без мобильников?
  - Раньше? - почти бесшумно, на выдохе, проговорила мама. Она явно не окончила фразу, но почему-то не смогла продолжить.
  Отец неожиданно нахмурился, потянулся рукой к очкам, хотел поправить, но передумал. Снял их и положил на стол. В этот момент Хике показалось, будто отец коснулся его, дотронулся плеча рукой, успокоил. И не важно, что в этот он смотрел мимо сына, куда-то в сторону, за окно. Смотрел в свои мысли, воспоминания. Ветер пошевелил за окном ветки деревьев, и по стеклу скользнула бледной зеброй полосатая тень.
  - Теперь всё иначе, - договорила мама, - Мы как раз об этом хотели поговорить.
  *
  - Ты спрашиваешь, как мы обходились без мобильных? Любой ребёнок на улице знал, что ему бояться некого и нечего, разве что товарищи по классу или по двору начнут задираться, да и на них находили управу. Милицию позвать и - нет проблем.
  - Пап, а что, сейчас не так? - удивился Хика, - У нас в классе был один такой кадр, состоял на учёте. Пару раз вырубался, пока к школе не подъехал наряд с автоматами.
  - Да, помню, тогда мама хотела перевести тебя в другую школу.
  - Но ты сказал, что не в каждом классе есть мама - полковник МВД.
  Отец рассмеялся и заметил:
  - Было такое. Если по логике, то было безопаснее остаться в том же классе.
  - Родной мой, а может по тому мальчика и держали на учёте, что в классе была не в меру погонная тётка? - спросила мама.
  'Может и наряд вызвали не в меру несправедливо? Не в меру испугались, когда мальчишка ткнул ножом соседа по парте?' - со злостью подумал Хика, Ему тогда было страшно не меньше, чем родителям. А давний родительский спор так и остался неоконченным. Почему-то Хика знал - в маминой точке зрения есть своя правда, но что это за правда, он никак не мог понять, сколько ни пытался.
  - Давай не будем, - примирительно сказал отец и пояснил, - Времена меняются, но кое-что остаётся неизменным. Отношение к чужакам. Когда мы с твоей мамой были молоды, нам тоже было неуютно. Но всё было не так, как сейчас.
  - Пап, я чего-то не понимаю.
  - Вспомни историю. На протяжении двадцатого века наши народы неоднократно воевали. Наша семья живёт в России почти сто лет. Естественно, никто не сражался на стороне Японской империи. Скажу больше, во Вторую мировую СССР заключил с Токио договор о нейтралитете. К нам относились осторожно, но врагами мы не были. Да и к врагам русские всегда относились по-человечески, гуманно. Кое-кто из современных историков считает, что даже более гуманно, чем к своим соотечественникам. Когда Красная армия освобождала деревни, обескровленные нацистской оккупацией, по ним, бывало, проходили колонны пленных. И женщины делились с ними едой, отдавали тёплые вещи. Не все, конечно. Я думаю те, кто помнил расстрелы и зверства в концлагерях, не подносили немцам хлеб-соль. Но может быть, я не прав, и всё было иначе. Как раз такие, кто сполна познал страдания, и понимали цену милосердия. Я-то, конечно, был мальчишкой, те годы помню смутно, больше по рассказам взрослых. Я вырос, поумнел и многое понял. Достаточно, чтобы заметить, что времена изменились.
  Хика нахмурился в недоумении.
  - Сынок, как бы предупредительно к нам не относились, люди всё равно по-особому смотрят на нас. Они видят, что ты не похож на них, а значит, чужой, - проговорила мама и спросила, - Хочешь чаю?
  И правда, после сытных блинчиков хотелось пить. Но дело было не только в жажде. Любая совместная трапеза это ритуал. Чайная церемония. Пускай будет домашний чай из заварного чайника, не в этом суть.
  - Мам, пап. Я не понимаю. Вы почему-то говорите о войне. Но война-то закончилась в сорок пятом. Япония капитулировала после атомных бомб. При чём тут мы?
  - Когда-то СССР был сверхдержавой. Он мог быть сильным и великодушным. И политика была другая, более амбициозная. Между прочим, русские расторгли нейтралитет и напали на Японию после разгрома Германии.
  - Да? - удивился Хика, - Нам на истории об этом не рассказывали.
  - Да у вас истории в последнем классе было по два часа в четверть. А по каким учебникам вы занимались, это ещё один вопрос, и далеко не простой, - отец поморщился, - Государство не склонно признаваться в ошибках. Это не державно.
  Мама поставила на стол чашки и налила всем из чайника.
  - И что из того, что русские напали на Японию? Пап, если об этом хоть кто-то помнит, им должно быть стыдно. А тем, кто не знает или не помнит - всё равно. Война кончилась, и мы давно не враги. Или как?
  Родители переглянулись. Мама вздохнула, а папа сказал:
  - Формально мирный договор между странами так и не подписан.
  - А что мешает?
  - Хика, сегодня страна совсем не такая, какой была во времена СССР. Ослабленная, израненная перестройками и прочими мерзостями. Ты как биолог должен знать, что раненный зверь вдвойне опасен. Он ведет себя агрессивно, подчас необдуманно. Непредсказуемо. Тем более, если помнит, каким был до ранения. Ты понимаешь, о чём я?
  Юноша попробовал освоить разумом смысл сказанного, но сразу понял, что это не простая задача. Ассоциации, подброшенные подсознанием, вернули его в прошлое, к одной случайной встрече, на автобусной остановке, недалеко от дома. Это произошло в середине буднего дня, и на улицах почти не было пешеходов. Хика рассеяно глядел по сторонам, пытался увидеть, не едет ли транспорт. Случайно и без интереса скользнул взглядом по листовке, приклеенной к фонарному столбу. Что-то было там про русское национальное единство.
  - Куда ты пялишься? - прозвучал рассерженный, визгливый голос.
  Неужели вопрос адресован ему? Даже если он тут не при чём, слушать чью-то истерику - сомнительное удовольствие, смотреть на психа - тем более. Но Хике стало интересно. Он осторожно покосился и увидел тёмно-синие ботинки с плотной шнуровкой. Потом разглядел белые гольфы, удивился странному сочетанию, смущённо пропустил мягкие формы девичьих коленок, шотландский рисунок на мини-юбке. Выше оказались кремовый пиджак и белая блузка, а на плече - ремень небольшой ученической сумки. Вокруг бледного юного лица спускались неровные пряди тёмных волос, а над ухом бессмысленно торчала заколка со стразами. Хика хотел было закончить осмотр и отвернуться, но поймал пристальный взгляд незнакомки: увидел тёмные, огромные глаза. Они были похожи на маслянистые, густые брызги нефти. Один глаз смотрел прямо на Хику, другой - мимо. Где-то Хика слышал, что это даже не болезнь, а небольшое отклонение от нормы. И говорят, если создать на компьютере абсолютное правильное лицо, получится бесполая искусственная маска. На картинах и портретах, на иконах, мастера часто рисовали ассиметричные лица, и выходили реальные, живые люди. Хика смутился того, как пристально разглядывает странное лицо, и от смущения его сознание искало выхода, ответа. Откуда-то из памяти явился диалог:
  - Мы можем хоть что-нибудь сделать? - врач склонился над пациентом, созвездие технического света прочертило контур головы в хирургической маске.
  - Боюсь, что нет, - отозвался кто-то, кого Хика не видел, - Сами видите, зрачки в разные стороны. Мозг уже отъехал. Отключайте от ИВЛ.
  'Нет, это не правильно, так нельзя, - вскричало сознание Хики, - Никто не смеет. Стоит только повернуться к ней лицом, дать ей понять, что она не уродлива, дать ей осознать свою особую, живую красоту, тогда всё будет иначе. В каждом человеке есть красота, и если уделить ей должное внимание, признать, пригреть, полюбить, то даже одинокая, озлобленная на весь свет душа проснётся, раскроется в полном цвете своей красоты. Эта девушка станет доброй, любимой, и тот, кто окажется рядом, не пожалеет о нежданно обретенном счастье'.
  Он мог и дальше домыслить светлую мечту, нарисовать в уме безоблачное будущее девушке с ассиметричным взглядом, но она сделала резкий шаг ему навстречу и вскинула руку. В полную силу, до белизны сжатую в кулак. Готовая ударить или отбить удар.
  - Не сметь туда смотреть, понял?
  Хика поспешно отступил назад и приготовился отбить удар, но нападения не последовало. Несколько секунд они стояли друг напротив друга, а потом подъехал автобус. Хика бросился в салон и успокоился только тогда, когда створки двери сомкнулись. Незнакомка осталась на остановке и неотрывно проводила Хику взглядом, в котором не было чувства одержанной победы, одна только неудержимая животная ярость. Попробуй - прикоснись.
  - Поэтому опасно, - отец закончил фразу.
  - Ну, зла на него не хватает, ты посмотри, он даже не слушает, - воскликнула мама, - Хика, родной мой, пожалуйста, послушай нас.
  - Мам, я слушаю, - поспешно бросил Хика.
  - И что я сейчас папа сказал?
  - Сказал, что опасно.
  - Хочу, чтобы ты действительно понял, насколько всё непросто. Я принял решение, и твоя мама меня поддержала. Ты уже достаточно взрослый, я не могу и не хочу заставлять тебя согласиться с этим решением.
  Значит, я и правда пропустил что-то важное, - сообразил Хика, - Следовало догадаться. Папа с утра до вечера в своём НИИ, мама занимается хозяйством, а иногда посещает какие-то свои семинары. Он сам - с утра в Университете, потом над тетрадками с домашними заданиями, или где-нибудь по делу с Колей, с друзьями. Редкий случай, если вся семья за одним столом собирается. Даже ужинает каждый по отдельности, в удобное время. Но если уж мама устроила чаепитие, то родители как минимум отчитают его за поведение, а как максимум, устроят семейный совет.
  - Но что опасного-то, пап? Кто что нам сделает? Мы же русские, у нас российское гражданство.
  - Да я ещё раз повторяю, после заявления Миронова тут может начаться что угодно. Вопрос о статуе Северных территорий до сих пор не решён, мирный договор не подписан, и если официально узаконят новый праздник, второе сентября, - отец потёр пальцами переносицу, - Сейчас в правительстве решительные люди, могут очень круто гайки завернуть. Даже под предлогом нашей безопасности. Перед войной, при Сталине, переселяли целые народы, всех, у кого была восточная внешность, подозревали в шпионаже в пользу Японии. Сейчас, конечно, время не то. Но даже обычные, спокойные люди могут стать опасными, если их умело подтолкнуть в нужную сторону. Представь, что будет с нами, если начнутся погромы.
  - А кто такой Миронов? И что за праздник?
  Мама громко вздохнула. Выходит, сын и правда слушал их вполуха, если вообще слушал. Как можно с таким разговаривать?
  - Миронов, это спикер совета Федерации. А праздник - День окончания Второй мировой, - пояснил отец, - Официальный Второй день победы. Победы над Японией.
  Хика нахмурился. Неожиданно, впервые за сегодняшний день, он посмотрел на утреннее происшествие не как на встречу с хулиганами-переростками, а как на что-то иное. Допустим, так они себя ведут лишь иногда, и это случайность. Но есть же люди вроде них или вроде тех, о ком он читал статью в интернете - об авторах писем в Японское посольство. С поздравлениями в честь бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Отец, возможно прав. Достаточно вообразить, что повлечет за собой бравада победителей ,подогретая пропагандой, и уже становится страшно. У них даже совесть промолчит - как бы не было мирного договора, и нет.
  - И что же делать-то? - растерянно, с мольбой спросил он родителей.
  - Пока бояться нечего, - спокойно уверил отец, но Хика не без гордости заметил, что ему-то как раз известно: начинать бояться можно прямо сейчас. Очень хотелось блеснуть практическим примером, показать, насколько он уже способен оценить опасность, рассказать об инциденте. Но тогда придётся объяснять, как он оказался там во время занятий. Хика промолчал.
  - Но лучше не сидеть и не ждать, пока станет поздно, - добавила мама, - Мы с папой кое-что узнали, съездили в посольство, поискали данные в интернете. Всё выяснили. У нас есть реальная возможность уехать отсюда домой, на родину предков. Через посольство организуют льготные билеты на самолёт.
  - Ой, - изумился Хика, - Что, правда? Так вот взять и махнуть туда? Сразу и насовсем? Мам, пап, а им там не тесно без нас? Япония-то вроде небольшая страна.
  - Льгота действует на два перелёта туда и на два - обратно. Там на месте тоже будет поддержка. Готовые варианты квартир, рабочие места. Конечно, не на самые денежные должности, но всё-таки. Позже ведь будет шанс поднять квалификацию. А ты подумай, какое образование там можно получить!
  Вообще-то мысль о том, что придётся учиться и там, не приходила ему в голову. Значит, не всё так сказочно и карамельно, как пытаются представить родители? А если посмотреть на это чуточку иначе? Ходить на занятия? Почему бы и нет. Там всё будет по-новому и интересно. А как же там без языка? Но эту проблему, наверное, давно решили в комитете по встрече, или как там он называется. А если подключить воображение, представить все возможные перспективы? Если японские девчонки хоть вполовину так же хороши и затейливы, как известно о них из мультфильмов, то его там ожидает масса приключений. Но это всё баловство. Надо думать масштабнее, смелее.
  Юля.
  Это сейчас она может его запросто пинать и строить из себя недотрогу. А что, если сказать ей? Куда он уезжает навсегда, и то есть и рад бы, всё такое, да вот, незадача. Как вариант разумного решения проблемы - позвать Юлю, пусть едет вместе с ним. Сейчас. А если не сейчас, то ладно, после. Он пока получит там диплом, найдёт работу. Да разве какая девчонка откажется уехать, если зовут? Известно, каждая мечтает получить к себе в распоряжение какого-нибудь дядю иностранца. А тут сюрприз - сам Хика, бац, и иностранец. Слишком похоже на сказку. Там, на улицах Токио, где пылают всеми цветами радуги панно от земли до пент-хаусов, он будет ходить не как приезжий, а как свой, и всё вокруг будет своё, и никто не обзовёт его япошкой косоглазым. Как Колю. И, кстати, пусть он теперь завидует.
  Там, в стране восходящего солнца, он останется с Юлей. У них будет собственный дом с видом на гору Фудзи-сан, а если и не будет горного пейзажа за окном, хотя бы сад с белым и розовым цветом душистой сакуры. Пожалуй, белый это слишком строго, мрачно. Пусть будет розовый. Они будут просыпаться рядом, он и Юля. И солнце позолотит лёгкий, наполненный утренними звуками и запахами воздух на открытой веранде. Светом заиграют на бумажных занавесках нарисованные пчёлы, журавли и драконы. А внутри дома будут стоять самые современные приборы. Телевизор 3-D, компьютер, всякие микроволновки с холодильником и интернетом. Юлька просто обалдеет. Это раньше ей могло казаться грустно и смешно - связать жизнь с биологом. Муж кормилец с никчёмной, мизерной зарплатой? Кому-то везет, как повезло его отцу. Но не далеко не все работают по денежным грантам. И папа говорит, из года в год становится сложнее, но всё-таки он верит, что власть одумается, и поддержит науку. Хика тоже в это верит, но с Юлей всё иначе. Под новый год они гостили дома у Тёмы Нефёдова, одногруппника Юли и музыканта. Он там про всех пел забавные, незлобные частушки, про Хику с Юлей, он конечно, не забыл:
  Мама, я биолога люблю.
  Мама, за биолога пойду.
  Знает он такие штуки и целует по науке.
  Хика держал Юлю за руку, она задорно улыбалась и краснела. Там, в Японии, она станет носить простое, строгое кимоно, и ни одна японская девчонка не сравнится с нею. Им до смуглой, кареглазой Юльки - как муравьям до бабочки.
  - Хика, ты что, заснул? - отец обеспокоился его молчанием.
  Юноша хотел ответить в шутку: размечтался, дайте помечтать, у меня тут такое, оторваться невозможно. Но он ответил:
  - Мне надо подумать.
  Отец серьезно, с одобрением кивнул, а мама посмотрела так, будто увидела в глазах у сына что-то такое, чего и не ждала увидеть. И не знала, радоваться виденному, или нет.
  Хика тоже не знал, не мог понять, что побудило его дать уклончивый ответ. Ведь ясно же, как день - он хочет туда попасть, осознаёт, какие сказочные радости сулит ему возможный переезд. Но есть ещё один вопрос: а что он потеряет, если навсегда туда уедет? Он больше никогда не пройдётся по парку возле дома. Не посмотрит на усыпанные белым покрывалом зимние деревья, не порадуется, как они оттают по весне и засияют желто-зеленым ореолом под ласковым, хоть и немного пыльным, светом городского солнца. Он никогда не попадёт на вечеринку одноклассников, не соберется в кафе с ребятами из группы, его не пригласят в компанию Юлькиных друзей. А Юлька? Разве она сумеет в одночасье порвать со всеми приятелями, подружками? Вполне возможно, это ей по силам. Девчонки иногда так меркантильно и рационально мыслят, что становится противно. Юля как раз из числа таких, практичных. Поехать с ним в Японию - что может быть практичнее?
  Но это вопрос номер два. А первый вопрос посложнее. Готов ли он сам всё тут бросить и уехать за море, на другую сторону глобуса. Хика представил себе линию маршрута на покатом склоне расписного глобуса, мимо стран и часовых поясов. И с каждым сброшенным назад меридианом лица друзей, картины знакомых московских двориков и улиц, тускнели, таяли, терялись навсегда.
  'Я не смогу. Ведь там не будет ничего и никого. Там не будет Коли. Мы сегодня поругались, и тогда, в подземном переходе я считал - теперь-то точно навсегда'.
  Хика горько улыбнулся. Они тысячу раз ссорились, и постоянно - навсегда. Потом, конечно же, мирились. Но всё не просто. На весах два сомнения: кто ему дороже и важней? Весьма возможно, что он никогда бы не передумал все сегодняшние мысли, не случись разговора об отъезде. И в результате Хика смог принять одно, отчасти компромиссное решение.
  - Я без Юли туда не поеду. Если она не согласится быть со мной, я тут останусь.
  Отец стиснул челюсти и промолчал, а мама покачала головой и заявила:
  - Я удивлюсь, если она с тобой поедет.
  Мамино замечание Хику не удивило. Она никогда не скрывала от сына, что Юля ей не по сердцу, но оставляла сыну право самому решать свои личные дела. Да она и не могла ни в чём обвинить девушку, они почти не общались. Но более всего Хика ценил отцовское мнение. Глава семьи спокойно относился к Хикиной подружке, он считал, что эта связь ненадолго. А если и надолго, то почему бы нет? Юля - девушка серьезная, толковая. Не ангел по характеру, зато домашнее хозяйство будет в порядке.
  - Ты, кстати, можешь доучиться в МГУ, и переехать позже. Диплом там котируется, надо будет только сдать проверочный экзамен. Так что с этой стороны беспокоиться не о чем, - подытожил отец, - Мы пока там устроимся и обживёмся.
  - Но я всё-таки боюсь, как бы тут чего не вышло, - не унималась мама, - Мало ли что? Чем быстрее Хика отсюда уедет.
  Она не договорила, отец её хмуро оборвал.
  - Ты это, не нагнетай, ладно?
  Мама кротко улыбнулась.
  - Нет, что ты, молчу, молчу.
  Хика тоже улыбнулся и сказал невпопад:
  - Ну, если что-то со мной и случится, то я пострадаю по-японски. Так сказать, за Императора.
  Отец мгновенно побледнел, сжал руку в кулак и едва не хватил им по столу, но сдержался.
  - Сын, я вижу, что ты всё ещё ребенок. И шутишь о том, чего не понимаешь. Значит так, давайте-ка марш отсюда оба. Займитесь делом, и прекратите ерунду пороть. Хика, тебе задали на понедельник? Если что забыл - позвони Коле, узнай.
  - А мама чем займётся? - испуганно, растерянно спросил Хика.
  Мама вздохнула.
  - Уж найду чем. Иди давай, иди. Слышал, что отец сказал?
  *
  Тем же днём, немного позже, отец подозвал Хику и показал на полку книжного шкафа. Там стояли исторические книги, на некоторых корешках значились цифры сороковых годов двадцатого века.
  - Возьми вот, почитай на досуге. И даже в шутку не болтай о том, чего не знаешь.
  Хика удивился его тяжёлому взгляду, глухому негромкому голосу.
  - Пап, прости, я не со зла, не подумал и ляпнул.
  - Да я то что, я родился уже после войны. Но в жизни всякое бывает. Вдруг встретишь кого-нибудь, кто воочию видел, как умирали за Императора? Возьми вот эту, например. Иванов, 'Камикадзе: пилоты смертники'. И дело, кстати, не только в том, кого ты можешь встретить. Неплохо бы знать историю своего народа, даже если живёшь в другом государстве.
  Хика взял, перечитал название. Невольно, грустно улыбнулся.
  Отец удивлённо посмотрел на сына.
  - Да это я так. Странно. Просто созвучно.
  Он не дождался ни ответа, ни возражения. Оставил сына с книгой в руках, и вернулся за рабочий стол в углу комнаты. В этот вечер свет настольной лампы горел до глубокой ночи.
  
  Глава 3. Не враги
  
  Хика открыл книгу, но поначалу был настроен недоверчиво. История, как область знания, наука, в его понимании всегда плелась на поводу у субъективной, неверной оценки. Даже какой-нибудь безличный, нашпигованный колонками цифр документ - сам по себе, допустим, достоверный. До той поры, пока лежит в безвестной архивной папке. На обложке - блёклые чернильные цифры, чья-то неразборчивая подпись. Но стоит кому-нибудь взять, потянуть за шнурки, открыть, прочитать, сопоставить цифры с цифрами, сравнить и - правда отправляется в свободный полёт. Для одного две бомбы - мало, для другого - много. На современном поле битвы время жизни пехотинца - несколько секунд. Несколько секунд отдельно взятой жизни. Удар штыка, взрыв мины - переломный момент в ходе схватки, войны. Истраченной или, наоборот, сбереженной жизни достаточно, чтобы произошло событие, а дальше - следствие, необратимость.
  История - последовательность необратимостей. Но даже самое подробное их описание не способно осветить всё то, что произошло в жизни отдельного человека: пережитое, живой личный опыт.
  Если открыть книгу на середине и начать читать, то нелегко понять мотивы, оценить характеры, цену поступков. Для того, чтобы прочитать всё, как надо, стоит начинать с начала. А в жизни - сложней. Для понимания, что именно произошло в том или ином месте, в то или иное время, историк должен обладать всем опытом участников события, вложить в себя и осознать, протащить через душу.
  В реальности такой глубокий подход невозможен.
  Но надо отдать должное автору, подробный экскурс в историю японской психологии удался. Хоть на немного, он приблизил Хику к пониманию особых черт, присущих его нации. Правда, причислять себя к ней он мог только формально, да и то с натяжкой. Рождённый в России, окружённый русской культурой с детства, Хика сомневался, имел ли он право считать себя японцем? По мере того, как Хика погружался в чтение, сомнения таяли: там, на родине предков, он и ему подобные навсегда останутся гайдзинами. Людьми извне, чужаками.
  Понимают ли эту горькую правду мама с папой? В этом Хика ни на миг не сомневался. Но возникал вопрос: почему? Что вынуждает их осознанно идти туда, где они обречены быть изгоями? Откуда уверенность, что здесь им оставаться опасно? Хика читал и наделся, что сможет найти ответ.
  *
  Ветер пел. Ему вторили степные травы. Опалённые солнечным зноем, закалённые глубоким холодом ночей. По воле хозяина-ветра желто-зелёные травы заунывно шуршали тысячелетним шёпотом, и волнами вздыхали, покорные прикосновениям изменчивых теней от облаков. Человеческий мир ощетинился сталью и копотью военного похода. Втиснулся в пространство между лёгким, свободным небом и незыблемой твердью. Запылённые сапоги сминали степные растения, тяжёлые, рельефные молоты гусеничных траков растискивали всё живое и на выступах серели вырванным клочьями земли. Но день сменялся ночью, и покорная военной поступи немая степь неспешно расправляла потревоженное тело. Ей было безразлично, почему и с какой высокопоставленной целью в точке мира встретились враждебные силы людей. Он едва слышал себя, если рокотали моторы и рвались снаряды, но позже, когда бой стихал, ветер снова пел. Ветер пел, пока люди спали. Он им был неподвластен.
  *
  Лейтенант Журавлёв ухватился за скобу над траком и по-молодецки вспрыгнул на броню. Раскалённый монолит защитного цвета жарил прямо сквозь подошвы.
  - Эй, телега, давай к нам! - закричал лейтенант в сторону прибрежных сопок. Оттуда, из-за складок желто-зеленой местности, густо синел полноводный Амур. Кое-где синева белела россыпью барашков, казалась издали медлительной и вялой. Из-за ближней сопки, сдвоено горбатой как спина верблюда-великана, пыхтел дымок полевой кухни.
  - Да не слышит он тебя, лейтенант, - заметил Марченко, наводчик. Не по стандарту рода войск высокий и плечистый, он стоял спиною к борту и медленно, со вкусом тянул сигарету, густо дымил. Наводчик смотрел себе под ноги, и мыслями был где-то там, в табачном дыму. Лейтенант нахмурился, хотел о чём-то спросить его, но не спросил и сказал:
  - Слышит, куда он денется? Танкистов кормить надо, а то они танк с места не сдвинут.
  Марченко невесело хмыкнул, поднял руку с сигаретой, глубоко затянулся. В руке другой он держал свой кожаный шлем и поигрывал застёжкой - вверх, вниз.
  Лейтенант собрался спрыгнуть обратно на землю, но из нутра машины громко лязгнула железка.
  Механик что-то пробубнил из-под люка.
  - Живой? - участливо окрикнул лейтенант и хищно улыбнулся ровным белым оскалом.
  - Как новенький, - донёсся ответ, искажённый металлическим эхом, - Чего ему сделается-то окаянному?
  *
  Не прошло и получаса - подкатила кухня.
  - Пока тебя дождёшься, все кишки усохнут, - проворчал лейтенант и звучно стукнул котелком - поставил перед поваром.
  - Да не гундите, трактористы, сейчас накормим, - усмехнулся черноусый повар в колпаке и мятом фартуке поверх гимнастёрки. Он подмигнул лейтенанту.
  - Ты кого трактористом назвал, а? - разозлился лейтенант, поднял руку к фуражке и поглубже надвинул на лоб, - Мы - бойцы бронетанковых войск.
  - Сам ты - тракторист, - невесело поддакнул лейтенанту Марченко, отбросил бычок и с силой втоптал его в землю, - Еле ползёшь на своей колымаге.
  Полевая кухня с виду действительно походила на колхозный трактор, только вместо мощного мотора круглилась цистерна с едой. Повар поправил лямку фартука, и Журавлёв разглядел - повар тоже состоял в лейтенантах.
  - Я вам не тракторист, а ваши мама с папой, пока мы тут, на передовой. Без меня будете дулю грызть в сухомятку. Так, бойцы, клювом не щёлкаем, котелки даем.
  - А что сегодня на обед? - осведомились внутренности танка.
  - Вот вылезай и посмотри, - бросил Журавлёв, - А то уедет кухня, и останешься без пшёнки с тушёнкой.
  - У меня по списку вас трое, - улыбнулся повар и снова подмигнул лейтенанту. Тот понял, принял полный котелок и уселся на борт танка. Марченко молча подошёл за порцией.
  - Но поскольку вас двое, я поехал,- громко сообщил повар, - Танк у вас потешный, говорящий. Бывайте, бойцы.
  - Эй, погодите, - механик вытащился наружу, оперся локтями на люк, прищурился на солнце, рукавом потёр небритое и перемазанное лицо, - Туточки мы, рядовой Ластович. На довольствии.
  - Теперь вижу. А я то уж не то подумал.
  - Слышь, кашевар, а нет у тебя маленько, а? А то фляжка худая, не держит, - тихо, по-свойски спросил Ластович, - Я же механик, мне сам знаешь, оптические оси протирать.
  Повар вздохнул, что-то вполголоса буркнул себе под нос, собрался было ответить, но не успел.
  - Кхм-хкм.
  Повар и танкисты тут же повернулись на голос.
  Из-за танка вышел молодой офицер в тёмной кожаной куртке, перетянутой ремнями, в синих брюках и в сапогах, начищенных до блеска. Из-под козырька фуражки и густых, упрямо сдвинутых бровей смотрели серьезные серые глаза. Было в лице офицера что-то хищное, волчье. Он оглядел бойцов, упёрся долгим, неприветливым взглядом в командира экипажа. Танкисты и повар козырнули, Марченко поспешно нахлобучил шлем и тоже отдал честь.
  - Товарищ майор, вы обедали? Угощайтесь, тут у меня всё горячее, - вступил в немую, непонятную беседу повар, но офицер НКВД посмотрел на него таким тоном, что кашевар сговорчиво кивнул и пробурчал, - Понял, вы уже обедали. Ну, я тогда поехал, у меня ещё три взвода не кормлены.
  - Здравия желаю, товарищи танкисты, - поприветствовал бойцов особист, едва повар укатился вместе с тележкой.
  - Сам ты та, - еле слышно пробурчал себе Журавлёв, но продолжал стоять с рукой у козырька. Второй рукой он придерживал котелок. Вздохнул и громко произнёс: - Здравия желаем, товарищ майор.
  - Вольно, - сжалился гость в ремнях и поглядел в сторону башни, - Я - майор Холин, НКВД. Что, герои, навоевали?
  - Так точно, - хрипло отозвался Ластович, - Я хотел сгонять в Заозёрное за молочком, но командир не пустил, он у нас строгий.
  - Это я знаю, - усмехнулся Холин, - Ты бы, Журавлёв, фуражкой лоб не давил, а то извилину кепкой продавишь и за умника сойдёшь. Здесь тебе не на гражданке - фраеров на понт брать. Усёк?
  - Усёк, товарищ майор, - зубасто, недобро отозвался лейтенант, - Я это так, солнышко печёт, глазам мешает, вот и натянул до подбородка. Не серчайте.
  - Бабку свою проси не серчать, а у меня с тобой будет короткий разговор.
  Лейтенант приподнял фуражку, сдвинул на затылок и продолжал напряжённо улыбаться.
  - Где военнопленный? - осведомился майор.
  Журавлёв нервно сглотнул, и хотел огрызнуться, мол, какой такой военнопленный? Но по взгляду особиста понял - сейчас не время для шутки шутить.
  Ветер неожиданно со свистом налетел, стегнул лейтенанта его же собственной, выбеленной на солнце челкой. Журавлёв повернулся к механику Ластовичу.
  - Сейчас, сейчас, вытащу - Богдан ненадолго скрылся в башне, чем-то погремел внутри. Донеслось несколько коротких, приглушённых слов, - Вылезай, япона морда.
  Ластович прежде вылез сам, натужно закряхтел и выволок за шкирку щуплого, помятого японца в грязной, бесцветной форме. На голове у пленника каким-то чудом удержалась кепка с пятиконечной звездой и странной бахромой из лоскутов - над ушами и затылком.
  - Помогите товарищу транспортировать военнопленного, - указал майор, но ни наводчик, ни командир экипажа, казалось, не слышали.
  - Сам справлюсь, - с одышкой сказал механик, поднатужился, и кое-как спустил японца с танка на землю, - До чего ж потешная будёновка у хлопчика, а, товарищ майор?
  Офицер в ремнях не поддержал его восторга. Подошёл вплотную к пленнику, брезгливо поморщился - от долгого сидения в башне одежда густо пропиталась запахом. Холин взял японца за плечо, повернул. Цыкнул зубом на руки, спутанные промасленной бечёвкой.
  - Почему не доставили в штаб? Где поймали?
  - Товарищ майор, бойцы с утра не жрали, вот подкрепились бы и - сразу в штаб, - объяснился лейтенант.
  - Что он, краля, что ли? На кой ляд он нам сдался? Не любиться же с ним, - поддакнул Богдан, - Мы бы его даже это. Накормили.
  Марченко не проронил ни слова. Он даже не смотрел на японца. Или старательно делал вид, что японец ему не интересен. Холин приметил его поведение, проговорил сквозь зубы.
  - А кормил бы кто, Марченко?
  Наводчик вздрогнул и подавленно взглянул на майора. Ничего удивительного - Холин знает всех поимённо. На то он, слава партии, и особист, чтобы про всех всё знать. Марченко испугался, а вдруг вдобавок ко всем своим умениям и полномочиям товарищ Холин наделен возможностью читать мысли?
  Майор не стал копаться в мыслях наводчика.
  - А где изловили-то поганца?
  - Да прямо там, на полосе валялся. То ли заснул, то ли взрывом оглушило. Всех отутюжили, а этот живой, повезло, - разъяснил Журавлёв.
  - Это ещё как сказать - 'повезло', - усомнился Холин, - Японцы, даром что империалисты, тоже привыкли стоять насмерть, у них с паникёрами да трусами - без сантиментов. По фронту приказ о пленных слышали?
  Командир экипажа невесело кивнул.
  - То-то и оно, лейтенант. Приказы надо понимать не буквально, а идейно. У страны Советов кругом - враги-империалисты. По прихоти буржуев-японцев пролетариат на смерть посылают. Но это вовсе не значит, что рядовой японский гражданин - враг советского народа. Усёк?
  - Так точно.
  - А ты, Марченко, усёк?
  Вместо ответа наводчик козырнул.
  - Товарищ майор, я только хотел пояснить, - пролепетал Ластович.
  - Обожди-ка брякать, - Холин ощупал гимнастёрку японца - тот безвольно и тупо смотрел пред собой, заранее готовый к любому исходу плена, - У него бумаги в кармане, посмотрим, что за птица попалась.
  - А вы умеете читать их закорючки? - изумился Богдан.
  Особист прищурился и не ответил. Зашелестел пальцами потёртые листы, прикрыл от солнца блёклую надпись. Несколько минут он разбирал неприятельские буквы. Вдруг присвистнул и посмотрел куда-то в сторону, в пространство над сопками.
  - Мы что, офицера поймали? - шёпотом спросил Богдан.
  *
  Когда раздался громкий, быстрый стук, мама попросила:
  - Ясуо, посмотри, кто там.
  Младший Китагава отложил поделку из дерева и звонко, босиком, пробежал до прихожей. По тонкой ткани на двери медленно перемещались красные всполохи: в руках ночного гостя горел масляный фонарь. Ясуо насторожился - кто бы мог прийти в такое время? Он пригляделся к тени силуэта и увидел длинную, изогнутую тень. Меч - догадался мальчик. Солдат? Офицер? Неужели? Он распахнул дверь навстречу свету. И на мгновение ему показалось, будто из-под козырька смотрит знакомое, родное лицо.
  Наваждение исчезло, едва гость поднял фонарь. Резкие, взрослые черты лица - на пороге стоял чужой.
  - Дом Китагавы Исами, владельца рыбной лавки?
  - Да, - пролепетал мальчик и покосился на рукоять меча - незнакомец придерживал её рукой в белоснежной перчатке.
  - Взрослые есть дома?
  - Отец умер два года назад, брат на войне. Я - взрослый! Мне уже тринадцать, - заявил Ясуо, но в это время подоспела мама и почтительно склонилась перед офицером.
  - Прошу меня простить, уважаемый. Мой сын вёл себя непочтительно.
  Гость тихо рассмеялся.
  - Он вёл себя как хозяин. Он достоин быть хозяином дома.
  Пламя дёрнулось от ветра и тронуло тенью мамино лицо. И сердце забилось быстрее.
  - Что? - прошептала хозяйка.
  - Можно зайти? У меня вести о вашем сыне Йосиро.
  Мать поняла. Посторонилась, и вместе с печалью в дом пришла слава.
  *
  Гость выпил чашку чая, поблагодарил хозяйку и подал ей письмо. Ясуо заметил оттиск почтового штемпеля - красный круг, внутри - белый цветок. Мальчик впервые видел послание от Императора. Благоговейный трепет обуял всё его существо, он боялся дышать и моргать, руки похолодели, и он не знал, куда их спрятать. Сунул под коленки - стало теплее.
  Гость уловил его замешательство и снисходительно хмыкнул.
  Мама осторожно вскрыла письмо. Она, как и сын, прониклась важностью и горьким торжеством момента, но вела себя сдержано.
  Первые, официальные колонки иероглифов она просмотрела бегло. Родина чтит мёртвых больше, чем живых. Так и должно быть, духи предков остаются рядом. Они направляют, подсказывают, оберегают. Живым лишь предстоит пройти главный путь, завершение жизни.
  И лишь немногим уготована честь стать гунсинами. Воинами-божествами.
  'Ваш сын нёс на себе взрывчатку, он добежал до вражеского укрепления, и там его тело рассыпалось на множество частиц, исполненных божественной ярости. Ваш сын отправил в пустоту не меньше десяти китайских солдат. Сила его свершения вливается в единый поток национального духа Ямато. Благодаря таким героям, как Китагава Йосиро, Япония пребудет Вечной и Непобедимой'.
  Мама отложила письмо - строгий и печальный белый цвет лёг ровным, безупречным утверждением свершения. Свет фонаря плясал по лакированному дереву столешницы, но белая форма письма оставалась неприкосновенной.
  - Это великая честь, - прошептала мама, - Я не могу, мне слишком много.
  Она не договорила. Её дыхание сдавила горячая волна, нахлынула до края и пролилась слезами.
  - Это для меня честь - доставить послание Императора в семью гунсина, - прошептал гость. Он почтил хозяйку долгим глубоким поклоном. Кивнул на прощание мальчику.
  Закрылась дверь, и в темноте пустынной улицы вдоль сонных домов ещё долго двигался красный фонарь - торжественный, печальный вестник. И казалось, его раскачивает бестелесный, невидимый ветер.
  Заведенным порядком потянулись дни, недели, месяцы. Мама молча переживала горе и гордость за сына-героя, и по весне посадила в саду белую ямасакуру - горную вишню, по совершенству цветов равную судьбе самурая. Ясуо приходил к вишне вместе с мамой, они садились у корней и вместе молились. Оба верили, что даже если Йосиро посмертно пребывает в храме Ясукуни, в далёком Токио, то на зов родных сердец его душа спешит вернуться к родному порогу - внять молитвам, уберечь от злых духов и утешить понятливым молчанием.
  Младший сын взрослел, мужал, и укреплялся в мысли сделать всё возможное, чтобы прославиться подобно брату. Родной стране, вне всякого сомнения, понадобятся смелые солдаты. И лишь одна забота вызывала в душе Ясуо противоречие. Он опасался, каково будет маме одной, как она справится со всем хозяйством и с торговлей в рыбной лавке? Может быть, он станет воином, но позже. Подрастёт, приведет в дом жену, и у мамы будет помощница.
  Дома Ясуо всесторонне рассуждал о славе брата, он и от соседей слышал новости - историю отважных смертников из уст в уста передают по всей Японии. Обычно мама скромно молчала и иногда, когда почтальон приносили воинскую пенсию, тихо плакала.
  В тот день, когда их посетил сослуживец Йосиро, Ясуо, как обычно, помогал за прилавком и предавался размышлениям, имеет ли он право оставлять маму и уйти на войну. Отдать долг Императору и способствовать распространению могущества родной страны - почётно. Но чтобы стать великим героем, придётся расстаться с жизнью. Мама была преисполнена почтительной скорби и гордости за старшего сына, но от Ясуо не укрылось, как медленно и неуклонно точит её душу горе, и молодой человек невольно представлял, как весть о его смерти удвоит тяжесть на её душе. Может, эти мысли не совсем патриотичны и достойны осуждения, но разве не довлеет семейной славе один герой? Из тех семей, где лишь один ребенок, некоторых вообще не берут в армию.
  Мелодично зазвенел колокольчик на двери, и в полумрак рыбной лавки зашёл посетитель в поношенной военной форме без наград и знаков отличия. Незнакомый мужчина на несколько секунд задержался взглядом на лице Ясуо, точно пытался запомнить или вспомнить что-то забытое.
  - Молодой человек, мне нужно поговорить с хозяйкой магазина.
  - Это моя мама, - гордо заявил Ясуо, поклонился и добавил, - Подождите, пожалуйста, минутку, я сейчас позову её.
  Гость прикрыл глаза, и только этим дал понять, что услышал и понял. Он выглядел не то утомлённым, не то чем-то тяжело озабоченным. Ясуо показалось, что гость избегает пересекаться с ним взглядом.
  Юноша ещё раз извинился и исчез за дверью в подсобку.
  - Мам, там тебя. Какой-то военный. Говорит, ему надо поговорить с тобой.
  Женщина отложила бухгалтерскую книги, сполоснула руки в умывальнике, посушила их о передник и вышла к посетителю.
  Ясуо остался в помещении. Он постарался убедить себя, насколько это плохо - подслушивать разговоры старших, но убеждения не устояли перед любопытством. Юноша слышал лишь отдельные слова: фальшивый рапорт, пересмотр, комиссия. Гость посоветовал вести себя как ни в чём не бывало, и всё же, по возможности, скромнее. Никто не собирается лишать её пенсии, и официально командование не станет заявлять опровержений. Однако, табличку с именами трёх героев уже заменили. Теперь там перечислены фамилии всех павших из 103-го пехотного полка. И тех, кто погиб обычной смертью и тех, кого ошибочно сочли гунсинами.
  Он далеко не сразу разобрался в смысле сбивчивого, тихого монолога. Но даже прежде, чем смущённый голос оборвал свою речь, Ясуо вздрогнул от отчаянного крика, полного боли и бессильного гнева. Всё то, что мама сдерживала и таила от других и даже, может быть от самой себя, вырвалось на волю и завладело её рассудком.
  Ясуо стиснул зубы и сжал кулаки. Сомнений не осталось. Он отправится на фронт, отдаст жизнь за Императора и станет гунсином. Это всё, чем он может помочь своей маме, и он не вправе сделать меньше.
  *
  - Судя по документам, это рядовой. Хотя, наверняка, сказать трудно, - объяснил майор танкистам, - Важно не то, в каком он звании, а то, какую фамилию он носит.
  - Небось, буржуй какой-нибудь вельможный, - со злостью процедил Журавлёв.
  - Да нет, всё намного сложнее, - проговорил Холин, - Однофамилец национального героя, живой легенды. Родственничек. Сын или младший брат, пёс его знает. Страшно представить, как могут осложниться наши отношения с Японией, если, допустим, станет известно о том, что он попал в плен и погиб не на поле боя, а как-то иначе. Тут, товарищи бойцы, есть риск не отделаться просто местной провокацией. Всё может кончиться намного серьезней. Новой войной, к примеру. Ещё раз повторяю, нельзя узко следовать приказу 'пленных не брать, а с врагами коммунистического интернационала поступать по законом военного времени'. Идейный боец Красной Армии обязан понимать, в каких нелегких условиях строится мировая революция. Я понятно выражаюсь, лейтенант?
  Журавлёв поспешил согласиться.
  - Товарищ майор, разрешите обратиться? - боязливо подал голос Ластович.
  - Разрешаю.
  Механик приблизился к Холину и понизил голос до еле слышного шепота:
  - Простите это Марченко. Сами видите, как он смотрит на японца. Хотел ему все зубы вбить. Понимаете, его отец воевал в пятом году, был моряком, погиб.
  - Ах, вот оно что, - вздохнул майор, - Ладно, замнём для ясности. А вы, лейтенант, потом ещё подробней объясните своим, как должен поступать с военнопленными красноармеец.
  Он смерил Марченко сердитым взглядом, и наводчик увидел там обещание самых серьезных перспектив. Теперь спустят три шкуры, стоит только дать малейший повод.
  - Ну-ка, пошёл, - приказал пленнику Холин и легонько подтолкнул японца в спину, - Не боись, Китагавыч, вернём тебя домой живым и невредимым.
  *
  Хика вздрогнул и проснулся. Книга сползла по одеялу и лежала неприкаянно, раскрытая почти на середине. Он и не заметил, как уснул, и как прочитанное трансформировалось в странное видение. Он готов был поклясться, что виденное им во сне - реальность. Настолько ярко отпечатались в памяти малейшие детали. Что есть реальность? Прошлое. Любое мгновение существует в настоящем краткий миг, затем сразу становится прошлым. Кто посмеет судить правдоподобие прошлого? Дотошный историк? Пусть возится в архивах, отчаянно доказывает правоту своих фактов и цифр. Рвёт на себе волосы и потрясает ветхими бумагами с блёклым, позабытым текстом. Без осознания и переживания история - мертвый груз.
  По шторам задвигались полосы-тени. Унылый ветер медленно касался безвольной, сонной листвы, и Хике казалось, что между листьев шелестят полупрозрачные и невесомые пласты - налёт безвозвратного времени.
  *
  Адмирал Императорского флота, потомок старинного самурайского рода Нагаока, Ямамото Исороку ждал аудиенции премьер-министра. Они давно друг друга знали, а в последние два года тесно сотрудничали. Адмирал руководил проектами модернизации авианосцев, а Тодзё Хидеки -инспекцией военной авиации.
  Многих удивил и насторожил тот факт, что Император назначил Тодзё на высшую государственную должность, но адмирал был одним из тех, кто понимал, чем обусловлен выбор. В Европе третий год продолжалась война, а между тем Японские войска увязли на территории Китая. Пришло время серьезных решений. Тодзё - признанный кумир военных, непреклонный патриот и приверженец идеи национального превосходства. Это уже немало, но страна критически нуждалась не только в главкоме, но и в политическом лидере.
  Те, кто встречал Тодзё впервые, легко обманывались его спокойными простыми манерами, излишне строгому военному мундиру без наград и знаков отличия, непроницаемому взгляду из-под стёкол круглых очков. Ямамото не раз убеждался в том, что показной прямолинейностью и простотой Тодзё скрывает холодный, бескомпромиссный рассудок. Каждый его шаг, будь то политическое заявление или войсковой приказ, всегда был детально обдуман, а последствия просчитаны на несколько ходов вперед.
  Ямамото просидел в ожидании почти полчаса. Наконец телефон секретаря издал пронзительную трель, служащий ответил коротко, с поклоном, и встал из-за стола. Адмирал тоже поднялся на ноги.
  - Премьер-министр ждёт вас, адмирал. Прошу, проходите.
  Адмирал еще раз посмотрел на часы и вдруг подумал, что Тодзё умышленно заставил его ждать. Не для того, чтобы продемонстрировать власть, а с цель дать возможность адмиралу снова всё обдумать. А может, он переоценивает проницательность Тодзё? Как бы там ни было на самом деле, Ямамото давно взвесил все доводы и подготовился к беседе.
  Тодзё поприветствовал адмирала сдержанным кивком и предложил располагаться. Ямамото сел напротив премьер-министра.
  Прежде, чем начать разговор, Тодзё переложил на столе несколько бумаг. Ямамото ждал. Он нечасто видел Тодзё без фуражки, и было неловко наблюдать его безупречно лысый череп. Тодзё заметил пристальный взгляд, как показалось адмиралу, сдержанно улыбнулся.
  - Ямамото-сан, все ваши доводы, изложенные в докладе, обоснованны и заслуживают самого пристального внимания. Я не обладаю масштабным опытом ведения морских кампаний, но даже мне очевидно, насколько в современной войне возросла роль палубной авиации. Но в то же время, - Тодзё немного наклонился вперед, сцепил руки и печально посмотрел куда-то вниз и вбок, - В то же время постройка такого большого числа авианосцев и самолётов нам сейчас физически не по силам. Элементарная нехватка металла. Возможно со временем, когда мы укрепим позиции в Китае, удастся воспользоваться их ресурсной базой. Не только рудной, но и заводской. Но и на это потребуется много времени.
  Ямамото спокойно слушал премьер-министра. Он предвидел подобные возражения и заранее имел наготове ответ. Но прежде стоило выслушать все аргументы Тодзё. Сунь-цзы, 'Искусство войны' применимо не только на поле боя. Познай противника, чтобы выиграть битву, познай собеседника, чтобы выиграть спор.
  - Кроме того, следует учесть, что Япония пока не вступила в войну. Формально мы решаем наши колониальные вопросы силами экспедиционного корпуса. Это что касается Китая. Здесь нашим интересам мешает СССР. Сейчас его силы ослабил наш союзник - Германия, и очевидно, советам долго не продержаться. Гитлер прогонит их за Урал, но здесь, на Востоке, конфронтация неизбежна. Война постоянно меняет условия игры, требуются новые решения под новые задачи. Наша армия практически непобедима, но несколько последних стычек на границе выявили недоработки военной техники. Потребуется модернизация. Вы писали, что осознаёте ограниченный потенциал промышленности и предложили переделать часть крупнотоннажных военных кораблей в авианосцы. Во-первых, театр военных действий будет перенесён на континент, и роль морской авиации сведется к минимуму. А во-вторых, идея переоборудования линкоров и крейсеров в авианосцы встретит яростный отпор со стороны всех флотских. Думаю, вы сами это прекрасно понимаете. Я могу отдать приказ, но чтобы поддержать единство командного состава приказа недостаточно.
  Тодзё вздохнул и замолчал. Он ждал ответных аргументов адмирала. На воинственном лице Ямамото собеседники частенько видели выражение сарказма. Казалось, он всегда знает намного больше, чем говорит и более того, осведомлён по любому вопросу гораздо глубже, чем это в принципе возможно. Он неоднократно поражал сослуживцев смелыми идеями, интуитивными находками и прозорливыми решениями. Тодзё предвидел, что даже если адмирал не сможет переубедить его, беседа всё равно пойдёт на пользу. Что может быть ценнее новых, нестандартных мыслей? Проверенный, консервативный подход? Его никто не отменял, он и останется ключевым.
  - Тодзё-сама, я понимаю ваши опасения. И если брать в расчёт перспективу столкновения с СССР, усиление морской авиации не столь критично. Гораздо важнее, к примеру, выделение дополнительных ассигнований на разработку новых технологий. Вермахт может поделиться с нами некоторыми данными, но потребуется время практической реализации.
  - Адмирал, об этом не беспокойтесь. Я передал копию доклада главкому авиации, Токидзиро Аниси. Он расширит программу исследований, и ваша группа примет в проекте непосредственное участие. Помимо обычных авиационных технологий мы, возможно, проведем работы для поддержки специальных ударных подразделений.
  Ямамото промолчал. По выражению его лица Тодзё не смог понять, как адмирал относится к доктрине лётчиков-смертников.
  - Ну что же, ваш доклад мы обсудили, - произнёс Тодзё, когда молчание затянулось, - И я так понимаю, есть что-то ещё, о чём вы хотели бы поговорить со мной.
  - Вы правы, Тодзё-сама. Я считаю, что Японии пора вступить в войну, и хотел бы предложить первую цель.
  - Вот как? Вы прозорливы, адмирал, в который раз убеждаюсь в этом. Вообще-то уже запланирована конференция с участием всего высшего командного состава. Всех родов войск. Там будет присутствовать сам Хирохито. Но я так понимаю, вы собирались предложить что-то особенное. Ах, да, вы воевали с русскими в 1904-м. В чине капрала, верно? Вживую оценили противника на поле боя. Иногда реальный опыт ценнее тысячи теоретических выводов. Ямамото-сан, я вас внимательно слушаю.
  - Хорошо, господин премьер-министр. Я предлагаю рассмотреть вопрос с разных сторон. Прежде всего хочу напомнить события той войны. Во время осады Порт-Артура наши войска встретили ожесточённое сопротивление. И если мне не изменяет память, многие в те времена говорили: Стоит нам объединиться, и мы будем непобедимы. Нет никого сильнее нас в нападении, нет никого сильнее русских в обороне.
  Тодзё отреагировал сдержанной улыбкой, но промолчал. Адмирал продолжил:
  - Это было давно. Сегодня это другая страна, другая власть, да и люди, наверное, другие. Мне кажется, первая мировая, революция и гражданская война обескровили русских, как это часто бывает, лучшие погибли первыми. Я невысокого мнения о современных русских командирах. Результаты боев на западном фронте говорят сами за себя. Но я смею утверждать, что понимаю русских солдат. Они настолько же самоотверженны и готовы биться насмерть, как и мы, японцы. Победа достанется Гитлеру огромной ценой. Но это в том случае, если СССР и Германия не заключат мирного договора.
  - Вы всерьез полагаете, что это возможно? - удивился Тодзё.
  - Наша разведка подтвердила заключение пакта о разделе Польши. Оба государства придерживаются внутренней политики социализма, конечно, с рядом существенных различий. Мне кажется, вот-вот произойдёт перелом и Сталин с Гитлером подпишут новый договор. После того, как Вермахт возьмёт Москву у русских не останется выбора. Германия станет гегемоном, а СССР - сателлитом. В интересах стран Оси русские не посмеют помещать нам в Китае.
  - Интересные наблюдения, - кивнул премьер-министр, - Меня немного настораживает ваше понимание русских солдат. На чём оно основано? Вы же сами только что сказали - там теперь другие люди.
  - Господин премьер-министр, я подготовил небольшой документ, всего пара страниц. Пожалуйста, взгляните.
  Адмирал привстал со стула и с поклоном передал папку Тодзё.
  - Прямо сейчас?
  - Если сочтёте возможным.
  Тодзё посмотрел на адмирала с опасением. Ямамото, как всегда, преподносит сюрпризы. Что же на этот раз?
  *
  Тодзё перечитал документ дважды.
  - Вы полагаете, ему можно верить?
  - Да, господин премьер-министр. Просто удачное стечение обстоятельств. Во время инцидента на он был единственным пленным, который неплохо знал русский язык. Возможно, где-то и приврал, но не специально. После истории с братом, ошибочно признанным гунсином в 1932, Китагава Ясуо будет делать всё, что угодно, лишь бы смыть позор с чести семьи. Врать он точно не станет.
  - Пожалуй, в этом что-то есть, - проговорил Хидеки Тодзё, - Наши конфликты с русскими заканчивались по правилам воинской этики, с честью. Мы уважительно относились к пленным в 1905-м и после Халхин-Гола совершили обмен пленными. К тому же в апреле этого года был подписан договор о нейтралитете, и он по-прежнему в силе. Что ж, если простые люди и у нас и у них не считают друг друга врагами, надо извлечь из этого выгоду, а не развязывать войну. Адмирал, но вы ведь, помнится, хотели сказать мне цель первого удара?
  *
  После всестороннего анализа международной ситуации правительство Японии выбрало направление первого удара. Одной из важнейших стратегических задач стал захват богатых месторождений на территориях, расположенных южнее Японских островов. Началась война за господство в Тихом океане. 3 декабря 1941 года Императорская ставка направила в Квантунскую армию приказ ?578: 'Для обеспечения империи ресурсами и создания нового порядка в Великой Восточной Азии принято решение начать войну с США, Англией и Голландией'. Полный пакет документов содержал указания по усилению боеготовности на случай возможного конфликта с СССР, и в то же время обязывал командование не допустить войны, по крайней мере, до весны 1942 года.
  *
  Комнату Хики наполнял негромкий шелест листьев за окном, размеренные колебания теней на занавесках и стук секундной стрелки на часах. Он погрузился в сон, и позже, сколько не пытался, так и не вспомнил, где кончилось осознанное, и наступило видение сна. Юноше казалось, что он видит прошлое одновременно и глазами бестелесного, неприкасаемого зрителя и в то же время воплощается японским солдатом. Рядовой Китагава вернулся домой, опозоренный пленом, растерянный, но не сломленный. Во сне и наяву его обуревало желание стать героем, гунсином.
  
  Глава 4. Пленник
  За воскресенье ничего особенного не случилось. На выходных бывает - вроде бы свободен, но находятся по мелочи насущные заботы. То сбегать в магазин, то мусор вынести. Семейного досуга в этот раз никто не запланировал, и Хика развлекался, насколько дозволяло присутствие родителей - немого почитал, немного поиграл на компьютере. Идти куда-нибудь и с кем-нибудь гулять не сложилось. С Колькой Кузнецовым всё понятно, да и Юля что-то стала предсказуема в последнее время. Заладила одно и то же, словно первокурсница: 'надо заниматься, скоро сессия'.
  Таким незатейливым чередом приближался понедельник. Хика раз за разом возвращался мыслями к истории однофамильца - героя по ошибке. Каково бы ему стало наше время? Непросто представить, как люди общались в прошлом веке? Ни сотовых телефонов, ни интернета. К примеру, что можно сказать о результате сражения? 'Генерал, докладываю по телефону, сбили вражеский самолёт. Или это был наш? Подождите, сейчас разберемся'. А в наше время - зашёл в интернет, набрал новостную ленту, и там уже всё известно. Где журналист соврал - поправят очевидцы. Удобно, и в то же время опасно. Слухи о том, что Китагава ложный герой, расползлись бы моментально. От позора не увернуться. Командование, в принципе, могло бы объявить по радио опровержение недобрых слухов. Для поддержания национального духа. Да только кто поверит? Где-где, а в России давно знают цену правдивым официальным заявлениям. Хотя, говорят, у американцев ещё хуже. Но там народ даже радуется, если политики навешивают им лапшу в патриотичном звездно-полосатом фантике. Как дети малые, лишь бы не ругали и в угол не ставили. Или как японцы в середине сороковых - без оглядки верили в Императора и все пропагандистские заявления правительства.
  Интересная параллель получается, думал Хика, а перед глазами извивались слепые бесцветные змеи - провода подземки. По пути на занятия, в метро, его прижали к самому стеклу. И ничего не оставалось, как смотреть куда-то в летучее, неуловимое никуда. Выныривать взглядом в пространство мимо мнимых силуэтов на стекле, мимо собственного отражения. Внезапно подземка отбросила тёмный покров, и поезд вырвался на свет, на простор, открытый горизонту. На возвышении светился золотым клинком шпиль университета, а позади овальной раковиной распростёрся стадион, внизу - река темнела неспокойными от ветра, переменчивыми волнами. Хика попытался окинуть взглядом многочисленное и далёкое нагромождение городских построек, он даже умудрился извернуться и посмотреть, что там с другой стороны вагона - в окне слева по ходу поезда. Но долго смотреть не получилось. Поезд тронулся без объявления положенных предостережений. А может, Хика задумался и не расслышал надоедливых слов. Их и так на каждой станции твердят, если постоянно вслушиваться, можно запросто свихнуться.
  На 'Университете' Хика поддался общему потоку пассажиров, выскользнул на перрон. А поезд, облегчённый и полупустой, приветливо расцвеченный уютным светом лампочек, сорвался с места и исчез в бездонном жерле тоннеля.
  К первой паре собрались немногие, в аудитории сидело не больше двадцати человек. Коли не было. Хика специально сел повыше к самым окнам. Лектор предложил спуститься ниже, но Хика ответил, что ему и оттуда всё видно и слышно. Удобное место - если лекция окажется невыносимо скучной, можно прислониться спиной к стенке заднего ряда и вздремнуть. Лектор снизу даже не заметит. Впрочем, лекция была обычная - всё то же, что в учебнике, но более компактно, с небольшими отступлениями. Хика не спал, и даже изредка записывал в тетрадь особо выразительные мысли. 'Такого в природе нет, но вы меня всё равно послушайте', - вывел он под диктовку и усмехнулся. Химия - та ещё наука. Даёт волю воображению. Как представишь себе, как миллионы атомов молниеносно вступают в реакцию, как пионеры на параде - в красных галстуках стоят и вдруг - р-раз! Рука вверх - салют - и звонко, голосисто 'Всегда готов' ! Или японцы где-нибудь в строю - две руки вверх, и во всю глотку: 'Банзай!' Или ещё кто. Да мало ли, что можно вспомнить. Также и атомы в химической реакции. Как разноцветные зеркальные пластинки - дай им повод, повернутся, словно подстёгнутые порывом ветра, мелькнут блеском острые грани. Цвет перельётся в цвет. А то и не заметишь. Если не налить в раствор специальный индикатор.
  Хика с трудом улавливал ход мыслей лектора, он его в общем-то не слушал. Смотрел по сторонам - на спины, головы коллег студентов. На первом ряду Катька Разумовская упоённо строчит по листочкам ровные, густые предложения. А через два ряда Андрюшка Лисицын рисует в тетради какой-то готический замок. Рита Смирнова сидит рядом с ним, положила голову ему на плечо. Везёт же некоторым. Эх, вот бы Юлька сейчас рядом оказалась.
  Хика достал сотовый, нащёлкал сообщение: 'Давай сегодня встретимся. Давно не виделись'.
  Минут через пять экран засветился конвертом, и Хика прочитал ответ: 'Давай. Только не долго. На мне курсач висит дамокловой кувалдой. Где?'
  Хика прикинул, что ответить, но не успел.
  Погас свет.
  От окон в помещение просачивался день, но далеко не мог распространиться. Огромная, полупустая аудитория зашевелилась, заёрзала, заоборачивалась в разные стороны. Как по команде вспыхнули экраны телефонов.
  Лектор попросил нарочито громко, обманчиво спокойно:
  - Сходите кто-нибудь, узнайте в деканате, что там.
  Никто не шёл. Все как один жали пальцами в кнопки, кто-то уже вышел на связь - поднял руки вверх - говорить и слушать телефоны. В одно мгновение Хика едва не рассмеялся: 'Вы посмотрите на психа - он с телефоном разговаривает'.
  Но память вернула к жизни другой день. Кстати, тогда это тоже был понедельник. Свет не пропадал, но кто-то первый принял сообщение. Шепнул соседу, тот схватился за связь. С другого конца аудитории громко запиликал чей-то мобильный. Преподаватель хотел было осадить нарушителей, но самому пришлось отвечать на сигнал. Десятки людей ощетинились невидимыми нитями, протянутыми из помещения во вне.
  *
  Два взрыва в метро.
  В тот день мало кто думал об учёбе. Многие ушли с занятий. Кто-то - поскорей добраться домой и спрятаться, кто-то - наоборот, к месту происшествия. А вдруг нужна помощь? Там славные ребята с розой ветров на шевронах уже на месте, ведут людей, оказывают помощь, идут туда, куда другим идти - не по душе. И всем безотчётно, по животному страшно.
  С того дня Хика проникся уважением к бойцам МЧС, и если видел где-нибудь в метро человека в синей форме и рыжем берете, чувствовал спокойную уверенность - если что и случится, не пропадём. Они нас не бросят, в обиду не дадут.
  Хика был одним из тех, кто сорвался с лекции, пролез в битком набитую маршрутку и добрался до 'Парка культуры'. По дороге отстучал смс Юльке: 'Ты как? Меня не задело'. Тут же получил ответ: 'Мама к институту подъехала. Отвезет домой сразу после занятий'.
  У метро Хика успел услышать, а затем и видеть, как оторвался от земли небольшой вертолёт. Удивительно, как не задел провода лопастями? Хика раньше как-то и не обращал внимания, насколько плотно перетянуто пространство над улицами.
  - Ты куда? - спросил его пожарный: высокий и широкоплечий, обвешанный приборами, ремнями, карабинами. От Хики не укрылся его быстрый взгляд из-под тени массивного шлема - реакция на неславянскую внешность подростка. Так может с подозрением смотреть овчарка. Для своих - надёжный, преданный друг, для чужих - беспощадный враг.
  - Могу чем помочь? - быстро спросил Хика.
  - Там у тебя кто-то из родных? - пожарный кивнул на башню со входом в метро.
  Вокруг цилиндрической постройки творилось что-то невероятное. Хика с ужасом смотрел на беспорядочное скопление людей и техники. Кто-то стоял, кто-то сидел или лежал на носилках. Повсюду чётко, быстро, но без суеты двигались бойцы тревожных служб. Где-то помогали и поддерживали. То рукой, то разговором. Хика не посмел дольше разглядывать постороннее личное горе. Почему-то было стыдно. Совсем иное чувство, когда смотришь передачу по телевизору.
  - Раз нет, тогда, постой в стороне. Не мешайся. А лучше иди домой, родители, наверное, волнуются.
  Хика смутился, отошёл в сторону, позвонил маме. Она была дома, ни о чём не знала, и только после его звонка включила телевизор.
  - Давай быстро домой, слышишь?
  - Мам, быстро не получится. Метро сейчас еле ползает. А я на красной ветке.
  Он не стал уточнять местоположение - у мамы будет истерика.
  - Я сейчас отцу позвоню, он заберёт тебя.
  - Ой, а может, не надо? Мы по этим пробкам до утра будем ехать.
  Мама наказала оставаться на месте и ждать звонка. Через полчаса Хика сам вышел на связь, набрал отцу:
  - Я на 'Октябрьской'. Добрался маршруткой.
  - Хорошо. Как приедешь домой - позвони.
  Хика так и собирался поступить. Сегодня повсюду всюду милиция, и террористам-смертникам не проскочить, их тут же поймают. Пусть бы в метро всегда было столько милиции. Что им мешает? Он не боялся спускаться в метро, его пугало другое. Собственная никчёмность и ненужность. Для тех, кто пострадал, его, как бы, не существует. А он им так хотел помочь.
  *
  - Я схожу, узнаю! - выкрикнул Хика в аудиторию.
  Лектор удивлённо посмотрел на него из-под сердито скошенных очков и отозвался:
  - Хоть кто-то нашёлся сознательный. Молодой человек, буду вам очень признателен.
  Хика быстро поднялся и пробежал до бокового спуска. Он очутился в тихом, узком проходе Отсюда слышалась аудитория из-за спины - она гудела как толпа на станции метро.
  Он ожидал увидеть множество народа, любопытных или испуганных, но большинство так и остались сидеть в аудиториях. День стоял на удивление солнечный, во многих помещениях было достаточно окон, там никто и не заметил пропажи света. Хика свернул на лестницу, чтобы спуститься на этаж деканата, но случайно посмотрел в окно.
  И тут же забыл о деканате.
  На улице, тремя этажами ниже Хики, стоял Коля. Он был не один. Рядом - четверо каких-то незнакомых парней в странных чёрных куртках с металлическим блеском. Двое были на голову выше Коли, один носил длинные тёмные волосы. Первое, что Хика надумал - Коля в беде. Он собрался уже броситься вниз, на подмогу. Но заметил, как компания под окнами задвигалась и странно задёргалась. Отсюда, сквозь стекло, смеха нельзя было услышать, Хика разглядел только широкие, довольные улыбки. Коля в шутку замахнулся на одного из парней, тот увернулся и со смехом хлопнул Колю по плечу.
  Хика нахмурился. Он не мог сказать наверняка, что именно его смущает в поведении Коли. То, что у него есть какие-то приятели-готы, или кто они там в своих чёрных крутках - дело десятое. У него у самого есть разные знакомые, ребята с других курсов, Юлины приятели и подружки, целая уйма одноклассников, да мало ли кто ещё? Но как-то не вязалось Колино отношение к жизни и эта неожиданная дружба. Насколько Хика знал, друг настороженно относился ко всяким странным личностям и неформалам, скопом считал их бездельниками и не любил бестолковые тусовки.
  Но было кое-что ещё, в чём Хика сам себе не смел признаться. Он ревновал. Его приятель, друг, запанибрата с парнями, мимо которых пройти-то иной раз боязно - не знаешь, чего ждать, уж больно похожи на психов. И ведь какой наглец - молчал и ничего не сказал. Разве так поступают друзья?
  Хика продолжал по инерции считать себя Колиным другом, хотя и полагал - на этот раз они расстались навсегда. В тот момент ему и в голову не приходило, что иногда одновременно возможно и то и другое.
  *
  К тому времени, когда Хика добрался до деканата, свет уже дали. Девчонка-второкурсница на мостике сказала, в чём была проблема:
  - Неделю назад сбежали крысы из лаборатории, забрались в подвал, погрызли проводку. Глупые твари, что ещё от них ждать?
  С тем, что крысы глупы, Хика был не согласен. А толку спорить с дурой-второкурсницей? Наверное, с какой-нибудь ботанической кафедры. Обиженная грызунами в детства - погрызли любимы гербарий. Одна из тех, которые для хомяка в аквариум не пожалеют воды налить.
  Хика прошёл мимо девчонки, но зацепился рукавом за металлическую штуку у неё на сумке. Зацепился не нарочно, а девчонка в первый миг не поняла, в чём дело - потянула на себя. Рывок оказался неожиданно сильным, но Хика устоял на месте. С неприятным, визгливым хрустом материал злосчастной сумки разошёлся в длинную дыру, и содержимое посыпалось на паркет. Три сидюка, тетрадка, пластиковый пенал и косметичка цвета пластиковой кости.
  - Блин, ты что, больной? - завопила девчонка.
  - Я, - растерялся Хика, - Да не нарочно я, вот, - он показал на обшлаг своей куртки, где намертво застряла нечаянно оторванная клёпка. На кончике нелепой металлической детали болталась длинная черная нитка.
  - Давай помогу, - с готовностью вперед подался Хика, но натолкнулся на сердитый, перепуганный взгляд густо подведенных глаз и неприязненно скривленный рот под блескучей помадой. На незадачливой владелице распотрошённой сумки красовалась светлая кофта с какими-то викторианскими кружевами, джинсы-варёнки с дюжиной дыр на бёдрах и высокие ботинки на немыслимой пробковой подошве. Ни дать, ни взять, болонка, разукрашенная тёткой-хозяйкой. Безвкусно и беспощадно.
  Или всё же нет? Хика припомнил фотографии японской молодёжи с улиц Токио. Они там точно не боятся выглядеть смешными, одеваются, у кого на сколько дури хватит, и чем необычнее, нелепей, тем, наверное, и лучше. На первый взгляд - безвкусица, но что, если подумать иначе?В этом что-то есть. Девчонка так похожа на японку, но сама, должно быть, этого не понимает.
  - Слушай, отвали, - огрызнулась она в последний раз таким тоном, будто словом раздавила таракана и поморщилась, - Не смотришь, куда прёшь, ещё и цепляешься. Ты ведь первый начал.
  Хика закусил губу. Безнадёжный случай. Он силой отцепил заклёпку и бросил её под ноги, в свалку девичьего хлама.
  *
  В аудитории лектор встретил его мрачным взглядом, что-то пробурчал себе под нос и, как ни в чём не бывало, продолжил лекцию. Вернее, закончил её. Не успел Хика усесться над тетрадкой, как раздался звонок.
  - В следующий раз у нас какая пара?
  - Пятая, последняя, - напомнил кто-то из студентов.
  - Тогда начнём с того, что сегодня не разобрали, а потом чуть-чуть задержимся.
  'Без меня, пожалуйста, - отозвался мысленно Хика, - Сбегу'.
  На следующих парах Коля присоединился к группе, но держался в стороне от Хики, вёл себя так, словно они сосуществуют в двух неприкасаемых и параллельных мирах.
  - Чего там на доске написано, не видишь? - Коля спросил соседа. Вопрос прозвучал мимо Хики, хотя тот и сидел ближе, и солнечный блик не мешал ему читать мудрёные формулы.
  Сосед ответил.
  - Ага, спасибо, - Коля кивнул и взглядом скользнул мимо Хики.
  После семинара Андрюшка Лисицын поинтересовался:
  - Народ, вы на последнюю пару пойдёте? Если будете писать, потом дадите тетрадку на вечер?
  По замыслу, вопрос был адресован обоим друзьям, но ни Коля, ни Хика, не спешили с ответом. Каждый ждал - ответит другой, а не он.
  - Вы чего, сговорились? - рассердился одногруппник, а Хика подумал: 'Скорее, наоборот'.
  *
  Незадолго до конца последней лекции Хика написал Юле сообщение: 'Давай на Универе погуляем. Тебе же не далеко от Юго-западной'. Юля ответила: 'Давай, во сколько? У меня всё в 4.30 кончается'.
  - Тогда через час сорок у фонтанов возле цирка, - написал ей Хика.
  Время до назначенного срока надо было как-то провести. Не было ни настроения садиться за домашнее задание, ни что-либо читать для души. Хика чувствовал себя последним бездельником. Он хочет жить в Японии, стать там своим, жить как японец? Но ведь они там по одиннадцать часов на работе, потом ещё полтора-два часа в дороге. И так постоянно, никто не ропщет, люди делом занимаются. Возможно, потому-то и живут то ли на другой космической планете, то ли в будущем. А соотечественники, русские, смотрят на них и дивятся: муравьи какие-то, и что у них за жизнь такая несусветная? Скучно!
  Хика прикинул, а он бы смог перестроиться, привыкнуть к жизни, в которой на первом месте работа, на втором работа, и на третьем всё остальное? Интересно, есть ли в японском языке слово 'лень'? Если нет, то он туда приедет и расширит местный словарь. Если не поленится.
  Молодой человек шёл в сторону метро по аллее, под переменчивым узором света и теней, а ветер где-то наверху шершаво трогал зелёные листья. Если ветру лист не подставить, или не лист, а ладонь, лист бумаги, что угодно, то ветра как будто и нет? Хика улыбнулся своим мыслям и посмотрел на высокое небо. Где-то там, в синеве гулял невидимый, неосязаемый ветер.
  У самого метро Хика остановился в нерешительности. Снова вспомнился день, когда террористы взорвали подземку. Что сейчас не так? Страшно спускаться? У террористов, кажется, излюбленное время - раннее утро. Пассажиры в это время ещё сонные и невнимательные. Так что бояться нечего.
  Раздался звонок телефона. Хика посмотрел на экран - номер мамы.
  - Да, мам, привет.
  - Ты отучился?
  - Я пока здесь, на универе.
  - А ты в курсе, что у тебя через месяц экзамены?
  - Я сейчас с Юлькой встречусь.
  Мама тяжело вздохнула. Помолчала немного и предупредила:
  - Ты только засветло домой вернись, а то мы с папой будем беспокоиться.
  'Да что вы все заладили одно и то же? - рассердился Хика, резким движением рванул молнию куртки, чуть не сломал. Убрал телефон подальше и решился. Бред - бояться того, о чём знаешь наверняка - не случится. Надо взять, да прокатиться до 'Юго-Западной', встретить там Юльку у метро. Надо по деньгам прикинуть, может хватит на букетик чего-нибудь скромного. То-то она обрадуется. Хотя кто её знает?
  Однажды он подарил ей тюльпаны. В принципе, тюльпаны как тюльпаны, без изыска, без выпендрёжа. Студенческий букет эконом-класса.
  - А Костик своей вчера такой букет роз подогнал, закачаться можно. Бутоны вот такие - она сложила горсточкой ладонь.
  Кто такой Костик, Хика не знал, и знать не хотел. Но тюльпаны Юля всё-таки взяла. И даже не старалась их забыть где-нибудь на лавочке. Или наоборот, очень сильно старалась не забыть. Хика достоверно убедился в их судьбе до самого Юлькиного подъезда, а что было дальше, он не знал. Возможно, она их сбросила в помойку, или просто отложила на стол, и даже в воду не поставила. Сняла, как вынужденную маску, как парик.
  Хика в первый раз не поверил Юле, когда она сказала, что носит парик.
  - А зачем?
  - Так положено. Мне раввин сказал, и мама тоже носит парик.
  - Не понимаю, - изумился Хика.
  - Мусульмане носят всякие платки, или как там оно у них зовётся. Еврейским женщинам тоже нельзя выставлять на показ свои волосы. Но мы же не можем одеваться как мусульмане? Поэтому носим парики.
  На эскалаторе, дорогой вниз, Хика отчётливо вспомнил разговор о парике. Интересно, там, в Японии, она снимет парик, позволит увидеть ему увидеть свои настоящие волосы? Почему-то при мыслях о её настоящих, невидимых волосах Хике становилось грустно. Неужели от того, что у неё есть что-то тайное, неосязаемое, неприкасаемое, а у него ничего такого не было, и нет?
  Мимо двигались чужие люди - пассажиры подземки. Хика стал приглядываться к лицам точно так же, как приглядывался в день терактов и в течении недели после. В те дни вообще всё было иначе. Люди входили в вагоны, но не замыкались сразу в плееры и электронные книги. Смотрели по сторонам с опасением увидеть девушку в тугом платке, в надежде распознать опасность прежде, чем произойдёт необратимое. Люди встречались взглядами, иногда с отчуждением, с неприязнью. Но были и улыбки, и успокоение взглядом, жестом, кивком. Мы теперь вместе, не дадим друг друга в обиду. Психологическое единение длилось несколько дней, а потом всё стало по-прежнему. Исчезло желание идти на контакт, будто и не было. Люди в метро опять замкнулись, будто ничего и не было. Неужели верно говорят, будто сильнее всего людей сплачивает общее горе?
  Хика никогда прежде и никогда потом не видел в метро столько людей с раскрытыми книгами священных текстов. Библии, молитвенники, что-то иное. Было стыдно в упор смотреть на тех, кто ищет спасения в вере. Не только стыдно, но и чуточку завидно. Но были там и те, кто поднял руку на пассажирку-мусульманку. Хика не видел, как это случилось. Зашевелилась толпа, сгустилась вокруг неведомого центра. А дальше - неразборчивые крики. Чьи-то отчаянно напуганные, чьи-то разъярённые и возмущённые. Как Хика не пытался подобраться поближе, узнать, в чём дело - бесполезно. Позже он прочёл о происшествии в сети, и неожиданно задался вопросом. А как отнеслись к этому те, у кого на коленях лежали тесты молитв? Обратили ли они внимание на то, что происходит? Или даже приняли участие? Вопрос не в том, что там написано, в этих священных текстах. Непрочитанный, невостребованный текст быстро умирает, будь то частушка на заборе или эпопея Толстого. Вопрос в другом: что люди прочитали, что вынесли из этого текста?
  Хика видел вокруг себя множество разных людей. А если допустить, что некоторые пассажиры с яркой восточной внешностью, похожие на евреев или кавказцев, на самом деле - правоверные мусульмане? В особенности это относится к девушкам. В одежде - без ярких цветов, из украшений - самый минимум, на вид - монахини скромней. А вдруг они так научились у евреев - поснимали платки и надели парики? Нехорошо? Как раз наоборот, неплохо, решил Хика. Трудно придумать для них что-то лучшее. В конце концов, пусть носят, что хотят. Лишь бы метро не взрывали.
  Он спустился до платформы, собрался завернуть под арку на перрон, но тут его окликнули.
  - Молодой человек!
  Он почему-то сразу понял - окликнули его. По голосу, настороженному, серьезному. Это была не просьба, это была команда.
  Хика обернулся.
  Трое милиционеров подошли к нему вплотную. У всех троих были не то сонные, не то похмельные лица. Правда, форма сидела на них ладно, но как-то даже слишком правильно. От правильной усадки напоминала карнавальные костюмы, а не повседневную рабочую одежду. Хика представил, что будет, если поставить рядышком эту троицу и кого-нибудь из МЧС, к примеру того пожарного. Сразу станет ясно: дети оделись в войну поиграть, но позабыли правила и отчаянно соображают, как поступать по уставу. Хике еле-еле удалось удержаться от смеха.
  Один из стражей порядка козырнул и представился:
  - Лейтенант Воробьев. Разрешите посмотреть ваши документы.
  - Лейтенант, а разве меня в чём-то обвиняют?
  Милиция, казалось, была не готова к подобному вопросу. Стражи переглянулись между собой, и лейтенант нашёлся, что сказать:
  - Ну-ка давай без глупостей. А то мигом скрутим, и в обезьяннике окажешься.
  - Ладно, - смирился Хика. Не то, чтобы ему было страшно оказаться в отделении. Он абсолютно, совершенно ни в чём не виноват. Пожалуй, в этом что-то есть, - подумал юноша, - пойти под конвоем милиции, а потом послушать, как они будут извиняться. Как-нибудь потом можно попробовать нарваться на такое приключение. Без фанатизма, исключительно ради забавы. Но не сегодня. Через полчаса Юля войдёт в метро. Хика прикинул и решил, что надо вернуться на верх, к фонтанам. Идея встретить Юлю на 'Юго-Западной' оказалась не совсем удачной.
  - Пожалуйста, - Хика достал из сумки студенческий и подал стражам на просмотр.
  - Ух ты, - присвистнул лейтенант и прочитал имя-фамилию, - Китагава Хикадзэ. Тебя так и зовут, Хикадзэ?
  - Вообще-то меня все зовут просто Хика, - юноша смущённо улыбнулся, лейтенант улыбнулся в ответ и собрался было вернуть Хике корочку, но один из напарников проговорил:
  - Погоди, старлей, он что, грузин?
  - Грузин? - переспросил лейтенант и сощурился, точно хотел поддразнить Хику, - Хм, а эта мысль мне в голову не приходила.
  Хика посмотрел ему в глаза и всё понял. Милиционер даже не пытался скрыть торжества и осознания своего превосходства. 'Умничал, придурок? - говорил его взгляд, - Сейчас мы тебе за это устроим'.
  - Так ты грузин? - настойчиво переспросил лейтенант.
  'Какой, я грузин, вы что, свихнулись? - думал Хика, - У меня и в паспорте написано, кто я по гражданству. У меня там всё'.
  Он сунул руку в сумку, и почувствовал, как холодеют руки.
  Сегодня паспорт он не брал. Оставил в своей комнате. На полке, над столом.
  Приплыли. Похоже, вот-вот начнутся проблемы. Хика стиснул зубы, выдохнул и решил - ну и ладно, наплевать. Если приключение настало, то надо отрываться по полной.
  - Гоменнасай, буси-сама, - он поклонился, как обычно кланяются в японцы голливудских фильмах, - Ватащи ва ниппон десу. Он хотел сказать примерно следующее: 'Извините меня, господин солдат, я - японец'. Так как японского Хика не знал, и почти исчерпал свой запас японских слов, о грамотности фразы не могло быть и речи. Он лишь наделся, что прозвучит естественно и по-японски. Как увязать это с тем, что прежде он свободно разговаривал на русском, Хика не знал и решил вообще об этом не думать. Развлекаться, так по полной.
   - Чего? - изумился лейтенант.
  И неожиданно для Хики получил ответ:
  - Мальчик попросил у вас прощения. Он говорит, что он японец.
  Хика покраснел и попытался представить, себе того, кто бы мог за него вступиться. Голос незнакомый, принадлежит пожилому мужчине. Чего уж там, бывают в жизни совпадения.
  - Хай, - поспешно добавил Хика и тут же одернул себя: к чему сказал японское 'да'? Лишний раз подтвердить, что понимает русский язык? Тогда зачем этот спектакль с японскими словами? Хика начал нервничать и путаться. Время неумолимо утекало. Скоро приедет Юля, пройдёт мимо него по эскалатору, и если не встретит его там, у фонтанов, обидится. Она всегда пунктуальна, и терпеть не может, когда кто-нибудь опаздывает.
  - А вы бы, гражданин, шли своей дорогой, - лейтенант участливо дал совет кому-то у Хики за спиной, - Не мешайте работать. Мы для вашей же безопасности ловим тут всяких шахидов.
  - Лейтенант, - мягко, но настойчиво продолжил голос, - Да будет вам известно, что щахиды это мученики за веру, и было бы ошибкой называть так террористов-смертников.
  - Гражданин, это всё очень интересно, то, что вы рассказываете, - лейтенант начал злиться, - Последний раз прошу по-хорошему. Идите своей дорогой, и не отвлекайте патрульных.
  - А я это и делаю, - тихо рассмеялся незнакомец, - иду своей дорогой.
  Ещё минуту назад Хика боялся обернуться. Вдруг от взгляда растает наваждение, и неожиданный заступник исчезнет словно зыбкий, неосязаемый мираж. Но он больше ничего не мог с собой поделать - любопытство победило.
  Хика обернулся.
  Он не успел разглядеть лица - незнакомец уже отвернулся и сделал шаг к перрону - прочь. Бесцветный плащ покрывал сутулые старческие плечи, а на голове темнела бесформенная болоньевая шапочка. В руке у незнакомца тускло блеснул корпус старинного фотоаппарата. Хика заметил ещё кое-что. На пряжке тонкого ремня висели то ли два шнурка, то ли две нити. Одна оранжевая, а другая чёрная.
  Хика вспомнил, что однажды уже видел старика.
  - Постойте! - крикнул он, но поезд шумно влетел на перрон, загомонили пассажиры и диспетчер объявил:
  'На прибывающий поезд в сторону Юго-Западной посадки не будет'.
  Люди схлынули прочь из вагонов, женщина в форме прошла вдоль кресел и проверила - пусто. Старик в плаще как ни в чём не бывало вошёл в пустой вагон и сел спиной к Хике. Двери закрылись, и поезд тронулся.
  - Пошли-ка разбираться, что ты за японец, - беззлобно сказал лейтенант, и Хике оставалось только подчиниться.
  *
   На эскалаторе Хика достал мобильный и спросил разрешения:
  - Девушке своей напишу, можно?
  Патруль не возражал.
  'Юля, я попал в переделку. Выручай. Если выручишь, буду век благодарен. Хочешь, стану каждую неделю свежие бублики с утра доставлять?'
  Хика обещал на полном серьезе. Он знал, каким маршрутом ездит Какакбадзе, когда по утрам развозит бублики. Есть точка рядом с Юлиным домом. Торговец-грузин - дядька добрый, уговорить его труда не составит.
  'Блин, ты даешь. Что случилось? Я уже к 'Университету' подъезжаю. Сдались мне твои бублики. Фигуру мне решил испортить?'
  Если Юлька не в настроении, эмоциями её не пронять, будет только хуже. Ни в коем случае нельзя ни ныть, ни жаловаться на судьбу. Этого вообще не стоит делать, а с Юлькой так и вовсе опасно. Обидится, надолго, пошлёт далеко.
  'Меня сцапали менты. А паспорт я дома забыл. Так что торчать мне тут на станции. Сколько продержат - не знаю. Паспорт дома над столом, на полке. Мама дома. Соври ей что-нибудь. Только правду не говори. Она расстроится'.
  Хика резонно опасался, что Юля откажется, но ошибся:
  'Постараюсь. Ты только ничего им не говори. Просто сиди и молчи. Я скоро'.
  - Договорился? - с неожиданным участием спросил лейтенант, - Сейчас разберемся, что ты за гусь и сразу отпустим. Не кисни. Просто так положено, и всё.
  Хика послушался совета своей девушки и молча убрал телефон.
  *
  Мама очень удивилась гостье, но виду не подала. Поприветствовала гостью коротким поклоном и улыбнулась.
  - А Хика ещё в на занятиях.
  - Да, - Юля всё время терялась в разговоре с родителями Хики, боялась напутать имена. Для удобства мама Хики разрешила назвать себя тётя Хико, но девушка употребляла другое, более строгое обращение, - Китагава-сан, разрешите зайти к нему в комнату. Это он просил взять методичку по химии.
  - Методичку? - удивилась мама, - А по какой именно химии? Органической, аналитической?
  - В этом я не очень разбираюсь, - Юля заметно покраснела, - он сказал 'такая белая, с машинописным текстом'. Он точно рассказал, где лежит. На полке над столом.
  Мама нахмурилась. Все методички, которые она видела у сына, были белые, и все с машинописным текстом. Но повода не верить девушке как будто нет. Она о чём-то явно недоговаривает, но так было всякий раз, когда они общались. Правда, случалось это не часто, но мама сильно не расстраивалась. Да, в конце концов, Хика достаточно взрослый мальчик, а Юля - взрослая девочка. Сами разберутся.
  - Проходи, - разрешила Хико Китагава, - Можешь не разуваться, я как раз собиралась пол мыть.
  Юля быстро отыскала паспорт, сунула его в сумочку, а с методичкой пришлось повозиться. Она перебирала вещи на полке, пролистала несколько тетрадей. Прекратила после того, как на полях в одном конспекте увидела своё имя. Наконец ей попалась методичка по физхимии.
  Мама в это время умышленно громко звенела посудой на кухне.
  Юля вышла в коридор сказать спасибо и попрощаться. Мама Хики опять поклонилась и пожелала вновь увидеть девушку в гостях. Гостья вежливо поблагодарила и вышла на лестничную клетку. Мама облегчённо вздохнула и вернулась не кухню.
  *
  Милиционер отобрал у задержанного студенческий билет и сумку, убрал вещи в стол. Под замок Хику не посадили, а оставили на лавке, напротив открытой двери. 'Издеваются, - подумал юноша, - Прямо за дверью - вестибюль метро. Беги, если посмеешь'. Милиционер отослал патруль обратно вниз, к поездам, спросил Хику о прописке и месте проживания, продиктовал данные в телефон какому-то полковнику Петренко и занялся работой с документами.
  - Захочешь отлить - скажи, провожу, - безразлично бросил он пленнику и замолчал.
  Хика настроился на долгое ожидание, но не прошло и двух часов, как появилась Юля. И не одна, а в сопровождении своей мамы. Высокая женщина с пышной, здоровой фигурой двигалась царственно и грациозно. В её простой, со вкусом выбранной одежде преобладали чёрные цвета, а на спокойном лице Хика не заметил ни следа косметики.
  - Здравствуйте, Ада Иосифовна, - пролепетал Хика. Он покраснел от стыда и растерянности. И тут же позабыл о том, что невиновен. Подумаешь, забыл дома паспорт - с кем не бывает?
  - Мама довезла меня, - объяснила Юля, - Знал бы ты, как трудно было припарковаться.
  'Если Юлина мама на своей машине, то это Audi Quadro, - вспомнил Хика, - А джип её мужа - вообще танк. Забыл, какой марки'.
  - Добрый вечер, Хика, - строго поздоровалась дама в чёрном, - Что же ты метрику с собой не носишь? В нашем городе-герое без неё мигом окажешься вне закона. Как всегда, всё для людей.
  Милиционер недобро посмотрел на Аду Иосифовну, хотел ей возразить, но не успел.
  - Доченька, дай товарищу майору паспорт мальчика, а то его в тюрьму посадят.
  Юля хихикнула и положила на стол документ в новеньком красном чехле.
  Майор ни с того ни с сего занервничал. Он быстро пролистал паспорт Хики.
  - Свободен, - сказал милиционер и вернул Хике сумку. Сверху положил студенческий и паспорт.
  *
  - Доченька, ты как, прямо сейчас домой, или вы с мальчиком погуляете?
  - Мам, ты, пожалуйста, езжай, - спокойно сказала Юля. Надо иметь неслабую волю, чтобы разговаривать с Адой Иосифовной таким тоном, подумал Хика. Он бы, наверное, не смог.
  - Хорошо, доченька. Но чтобы в девять была дома.
  - В десять.
  Мама ей не возразила. Робко сказанное Хикой 'до свидания' она проигнорировала. Ауди мощно взревела мотором, откатилась от тротуара и скоро пропала в потоке машин на проспекте.
  *
  Прогулка получилась странной. Они больше молчали, и ни разу не поцеловались. Шли синхронно мимо перекрёстков, скверов и киосков. Думали немного о себе и друг о друге. Хика сбивчиво поведал ей о содержании субботнего разговора. Он опустил подробности своих нескромных мечтаний о саде с вишнями, о доме с видом на знаменитый японский вулкан, о Юле в кимоно и не только. Хика безошибочно чувствовал - Юля сейчас ни в том настроении, чтобы делить с ним мечты и восторги. К рассказу он добавил свои мысли о прочитанном в книге, о пилотах-смертниках.
  - То есть, если кто-то захочет докопаться, докопаются. Японцам есть чего стыдиться. Воевали как варвары, по правилам средневековья. Особенно в Китае отличились. Американских военнопленных убивали беспощадно. А от некоторых выходок даже у германских нацистов волосы вставали дыбом.
  - Да я давно сообразила, что вы опасные типы, - вздохнула Юля и невесело рассмеялась, - Лучше всего держаться от вас подальше.
  Хика совладал с собой, и сохранил на лице спокойное, учтивое выражение. Он только что хотел задать вопрос, поедет ли с ним Юля в Японию? Но вопрос потерял смысл. Теперь он знал ответ. И вместе с этим знанием Хика почувствовал холодную, неодолимую пустоту. Казалось, она наполнила его всего, он сам стал пустотой. Не было ни боли, ни страха, ни отчаяния.
  Было тяжёлое, бесформенное ничто.
  Одиночество.
  В понимании Хики, несовместимое с жизнью.
  *
   Тем же вечером на столе генерала Когтина, ответственного за предотвращение террористических актов в Москве и Московской области секретарь положил несколько докладов. Ничего особенного - сводки проверок, статистика мелких нарушений, отчёты о проведённых мероприятиях. Среди них был и доклад полковника Петренко.
  Генерал хотел отложить его в сторону, но прочитал необычное имя и японскую фамилию. Фамилия обыкновенная, не самая распространённая, но и не самая редкая. А вот имя - другое дело. Отчётливо созвучно японскому слову камикадзэ.
  Он просидел над документом некоторое время, потом изъял его из общей кипы и убрал к себе в стол - в тонкую кожаную папку. Потом набрал телефонный номер дочери.
  - Малышка, ты где?
  - Папа, я в городе. Но не волнуйся, уже еду в сторону дома. К девяти буду дома.
  Генерал посмотрел на часы - уже без пяти девять.
  - Будь осторожна.
  - Пап, я всегда осторожна. Но я журналистка, и обязана быть в центра событий.
  - Да, я знаю, - генерал вздохнул. Если дочь в восемнадцать лет считает себя взрослой, это одно. А если она в эти годы действительно взрослая, то это совсем другое. И от этого беспокойств ещё больше.
  - Пап, открой секрет, у тебя есть материал, что-то назревает? Я в пекло не полезу, но ты же знаешь, я должна быть первой.
  - Пока - нет, - ответил генерал, - Но в наше время всё возможно.
  
  Глава 5. Адепт
  
   Прежде Хика никогда не думал, как это случится. И вот теперь, на пути к остановке автобуса он прокручивал в голове варианты. Как всё кончится? Он скажет: я любил тебя. Или не скажет? Прежде они никогда не говорили о любви, да в этом и не было необходимости. Встречались, и только. Но разве мыслимо представить, что всё пережитое прежде и вместе никогда не повторится? Был первый и последний вечер у её друзей, прошёл и никогда не повторится тот поцелуй - на мосту возле Парка Культуры.
   - И что, мне теперь весь день таскать этот букет? - спросила Юля.
   - Ну да, наверное, не знаю, - Хика растерялся так, как не терялся на экзаменах, когда вытаскивал завальный билет, - Ну хочешь, я потаскаю.
   - Ой, вот только глупостей не надо говорить, - смягчилась Юля, - Вообще спасибо. Классные розы.
   Она подалась ему навстречу, и вместо прохладного речного ветра к его губам прикоснулись её губы. Поцелуй длился несколько секунд, и в это время он дышал её теплом и запахом, дотрагивался сокровенного, живого и нежного. Они никогда ещё не были настолько близки. Все предыдущие поцелуи случались в спешке и смущении.
   Неожиданно она отстранилась.
   - Ну, хватит целоваться на ветру. Губы обветрятся.
   "И кто из нас говорит глупости? - подумал Хика, - Что может быть глупей рассудка в такой момент?" Но он ни сказал не слова. Сейчас он был готов простить ей всё.
   Они стояли на ветру, а под железным телом, подвешенном в пространстве, медленно текла река. Ежесекундно рождались новые волны, сливались и распадались в неповторимой живой геометрии. Немного искажённым, тёмным силуэтом на воде лежали тень и отражение моста, перил и двух человеческих тел. А отражаются ли на волнах их души - почему-то спросил себя Хика? По зыбкому видению в волнах нельзя было понять - стоят они вместе или порознь.
   Сейчас он вспомнил ту неопределённость и подумал, а где сейчас два отражения? Кто скажет, что они исчезли навсегда? Их унесла в себе вода. Она на месте не стоит, ежесекундно изменяет форму жизни. А вдруг она хранит в себе следы всего сущего, однажды увиденного? И где-нибудь в другом пространстве-времени безвестный наблюдатель увидит их снова, но так и не поймёт, были они вместе или нет?
   Теперь это было неважно.
   Юля просто бросила ему небрежно, бессмысленно:
   "Пока".
   Автобусные двери сомкнулись.
   Даже ни "прощай", ни "больше не звони". Бесцветно, бестелесно, неприкасаемо.
   Хика знал, что больше им не суждено соприкоснуться.
   Но было бы отчаяньем сказать, что всё прошло бесследно. Это не так. Он помнит. Помнят руки, помнят губы. Память переполнена её присутствием, душа взволнована мгновениями прошлого.
   Хика шёл по городу, и вокруг медленно сгущались сумерки.
   Город живёт своей жизнью, он и не заметил. Юноша поднял руку, и закрыл ладонью видимый свет какой-то пёстрой неразборчиво исписанной витрины. Его рука впитает контур светового силуэта, сохранится в памяти. Он оборвал свой шаг, нагнулся к тротуару - развязался шнурок.
   И это он тоже запомнит. Сегодня развязался шнурок, но он сейчас его завяжет и пойдёт дальше, по выбранному им маршруту. Или по бесцельному, случайному пути? На каждом перекрёстке, на поверхности ночных витринных отражений его движение сопроводят огни ночного города.
   Не так уж важно, выбран его путь осмысленно или наоборот - осуществлён наугад без выбора, или хуже того - предопределён, отмечен прежде в каком-то неведомом вселенском плане. Каждый его шаг запечатлён в этом мире, и все последствия его поступков останутся в нём. Ко многим он больше никогда не прикоснётся. Ему даже трудно будет доказать, что когда-то они случились.
   Останется только его память и незримая память мира.
   Только там.
   Больше нигде.
   Юля.
   Хика всхлипнул, и через мгновение не смог удержать в себе горячую душу. Он безмолвно кричал, и ему было всё равно, видит ли мир его слёзы.
   *
   Через какое-то время он взял себя в руки, вытер лицо рукавом и огляделся. Оказывается, он всё это время ходил по кругу. Мимо затенённых деревьями двориков и ярких, шумных перекрёстков. Пора было идти назад, вот только куда?
   Хика вытащил из куртки телефон. Ничего удивительного: три пропущенных вызова. Он позвонил в ответ на последний.
   - Мам, я на "Университете", со мной всё в порядке.
   - Хика, ты хоть знаешь, сколько времени?
   Ни одного циферблата в зоне видимости, а на телефоне смотреть - не с руки.
   - Я с Юлей гулял. Сейчас еду домой. Прости, что так задержался. Больше такого не повторится.
   - А на звонок нельзя было ответить? Мы уже не знали, что и думать. Отец тебе тоже звонил.
   - Пока, мам. Я скоро буду.
   Хика нажал отбой и выбрал направление - на свет цветных фонарей возле цирка.
   Фонтаны разливали подсвеченную воду по широким бассейнам, то тут, то там возле невысоких уступчатых стенок кучками общались поздние гуляки. В дальнем, затенённом углу фонтанного комплекса резвились трое велосипедистов. Издали Хика не разобрал, какого они пола - одетые в защитные щитки и шлемы они напоминали героев из фантастического анимэ. Но вот один из спортсменов расстегнул шлем и ремни защиты, скинул майку, шорты, а затем и всё остальное. С молодецким криком плюхнулся в бассейн фонтана, и товарищи заулюлюкали, зааплодировали. Один из голосов был явно женский.
   "Ну и что? Подумаешь, невидаль", - Хика решил, что раз такое никого тут не смущает, то и ему стесняться нечего.
   Он встал на колени возле края бассейна, снял куртку и окунулся головой в расцвеченную фонарями воду.
   Он вынырнул в другом простанстве-времени - отражения прошлого исчезли, вода изменила свой рисунок, а ветер налетел и быстро высушил голову. Он почувствовал себя намного легче.
   Теперь он знал, что делать дальше.
   *
   Для начала Хика выбрал маршрут. Надо окончательно обсохнуть и утвердиться в решении. Понимание того, что каждое мгновение он изменяет не только свою судьбу, но и судьбу всего мира, наложило на душу груз ответственности. Теперь он полноценно осознал смысл слов, с которыми японцы-офицеры обращались к пилотам-смертникам:
   "Ваши действия изменят историю".
   Это касалось не только тех, кто заканчивал полёт удачным пике и отправлял в пустоту десятки вражеских солдат и матросов. Не меньше смысла было в смерти тех, кто был необратимо запечатан с самолёт-снаряд, подвешен к фюзеляжу бомбардировщика, но так и не смог выполнить боевое задание. Американские перехватчики господствовали в небе над акваторией Тихого океана, и у большинства камикадзэ не было ни шанса на спасение. Люди шли в расход со скоростью и точностью патронов пулемёта. Двадцать мимо, и лишь один - в цель. Для многих эта жертвенность казалась диким варварством, бессмысленной агонией обречённой Империи.
   Хика только сейчас понял, что это не так. Не было ни единой бессмысленной смерти. Смерть вообще не может быть бессмысленной. Это равнозначно утверждению, что и жизнь может быть лишена всякого смысла. Разве это возможно? Разве не полон смысла первый детский крик, первый шаг, первый поцелуй, наконец? Всё остальное тоже переполнено смысла, но он пока не смеет об этом судить, он ещё слишком молод.
   Судить он предоставит другим. Пусть осудят его поступки, если посмеют.
   На остановке Хика купил себе колы и чипсов - месиво эмоций и мыслей отхлынуло, и он вернулся в мир обыденных потребностей. Непросто даденное без причин решение осталось, оно выкристаллизовалось в идею и обрело отточенную, завершённую форму.
   Хика знал, что теперь любое событие, любое явление мира не способно поколебать его выбор. Даже если бы Юля вернулась и сказала: "Хика, не делай", он бы не послушался.
   Коля? Коля не стал бы отговаривать, наоборот. "Вот это офигительно прикольно! И ты ещё смеешь сомневаться? Ну-ка, самурай, в дрейф не ложимся!" А мама с папой? Он уж точно попытались бы сделать так, чтобы он отказался от затеи. Они - заботливые предки, это их карма, доставать своих чад и отгораживать от всяких опасностей. Японец он или нет, дело десятое. Вот и ещё одно - кажется, он понял сущность синтоизма. "Мама, папа, простите меня, я постараюсь теперь всегда отвечать на ваши звонки, - шептал он в пространство, хрустел чипсами и украдкой посмеивался над собственным пафосом. Но в то же время он осознавал искренность своих слов.
   Мимо окон троллейбуса утекали назад световые фигуры ночного города, меняли форму перспективных искажений стены домов, осыпанные электрическим бисером окон.
   "На Тихом океане была война. Тут пока нет войны. И я постараюсь сделать так, чтобы не было. Но я не обещаю, что это всем понравится".
   Хика поднялся с места на подъезде к нужной остановке, и едва троллейбус встал возле стеклянной будки, надавил на кнопку "выход".
   Но водитель то ли спал, то ли боялся, вдруг подбежит какой-нибудь трутень и втиснется в дверь мимо АСКП. Или водитель не при чём? Проклятая техника.
   Хика снова надавил и процедил сквозь зубы "открывай, давай". Хотел добавить "безмозглая железяка", но не успел.
   - Ну что ты давишь и давишь? - запричитал из-за спины сварливый старушечий голос.
   Хика обернулся и встретил взглядом полную женщину в шерстяном платье с узором из цветочков такого фасона, как будто это платье - ровесник владелицы, а то и старше. Умильно наивные цветочки, придавали бабке агрессивно обиженный вид. Белая сумка-плетёнка в руке болталась в свободном полёте и могла, чего доброго, завершить амплитуду на лбу несносного подростка. Именно такое определения выражал взгляд старушенции.
   - Мне тут выходить, а меня не выпускают, - обиделся Хика и снова вдавил кнопку.
   - Ты что, психованный, или в Москве не родился? - рассвирепела тётка, но в этот момент водитель сжалился. Дверь распахнулась.
   - А что вы со мной так грубо разговариваете? - Хика хотел бы ей ответить пожёстче, но сработало заложенное с детства. Кто бы что ни говорил, а японцы умеют воспитывать вежливость. Даже если это русские японцы.
   Старуха поглядела на него с таким выражением, словно вопрос прозвучал на чужом языке. Через секунду она пришла к определённому выводу и протянула:
   - А-а-а, понятно.
   Хика спрыгнул на асфальт и приказал себе не оборачиваться. А может, он зря думает на маму с папой. Пожалуй, они, они поймут его и поддержат.
   Но если это и случится, то потом. После того, как всё случится.
   *
   Дома он безропотно последовал родительскому указанию. Вначале душ, далее ужин, и только потом - всё остальное. Чипсы с колой перебили аппетит, но Хика не посмел обидеть маму. К тому же стоит попробовать кусочек маминых котлет и жареной картошки с салатом, и не оторвёшься, тарелку вычистишь до белизны.
   - Спасибо, мама, было очень-очень вкусно. Котлетки просто восхитительные.
   Мама как-то странно посмотрела на сына.
   - Хик, с тобой всё в порядке?
   - Да, нормально, - уклончиво ответил сын. Неужели он ведёт себя как-то иначе? Ну да, обычно он просто говорит спасибо, да и то, наверное, не каждый раз. А может и каждый, так уж воспитали, но делает это бездумно, на автопилоте.
   - Да, нормально, - уклончиво ответил Хика, но увильнул от пристального взгляда мамы, занял пальцы бахромой на скатерти.
   - Уверен?
   "Лучше сказать как можно больше правды, чтобы потом случайно не выболтать всю".
   - Поругался с Колей, на лекции свет выключали, и в следующий раз химик лишних пол пары нас будет мурыжить. Ну и это. С Юлькой мы, похоже того, больше не встречаемся.
   - Она приезжала сюда, брала тебе методичку.
   "Чуть не влип, - расстроился Хика, - Методичку надо будет как-нибудь забрать, иначе библиотекарь голову свинтит".
   - Да мам, я же говорю, всё нормально.
   Он встал из-за стола и поймал себя на мысли, что хочется подойти, обнять маму. Но он постеснялся мимолётного порыва.
   - Время десять часов, ты видел? Ты домашнее задание сделал?
   - Да там немного. Завтра после второй пары быстро настрочу. А сейчас - спать.
   - Знаю тебя, - улыбнулась мама, - Опять будешь читать пол ночи. Иди-ка сразу зубы почисти.
   - Конечно, мам.
   В этот момент заскрипел паркет, и в дверном проёме появился отец.
   - Привет, сынок. Что-то ты совсем загулял.
   - Пап, так больше не будет.
   Хик покосился на движение. Мама подала отцу какой-то знак. Под взглядом сына она смутилась, попыталась сделать вид, что ничего не было. Милая, заботливая мама, - с грустью подумал Хика.
   Отец нахмурился, и больше ничего не сказал.
   Хика начал сам:
   - Пап, я хотел сказать по поводу книги.
   - Да?
   - Я дочитал.
   - Отлично. Хочешь поговорить? Давай, поговорим. Хико, ты тоже подходи, есть что обсудить.
   - Да, дорогой.
   Хика напрягся и почувствовал, как вовремя принял решение. Помедли он хоть на день, хоть на час, и всё решили бы за него.
   *
   - Кажется, эта книга для меня слишком сложная, - заговорил Хика, когда они втроём уселись на диване.
   - А что там сложного? - удивился отец, - Это историческая хроника. Не больше, не меньше. Я надеюсь, теперь ты перестанешь декламировать лозунги, смысл которых тебе не понятен.
   - Конечно, - серьезно ответил юноша. Чего-чего, а декламировать он теперь точно не станет.
   - Так в чём же сложность?
   - Пап, там подробно рассмотрена психология японцев, их обычаи, причины их презрения к смерти. Но, как бы это объяснить, - Хика сделал паузу, но не столько на публику, сколько для личного осмысления. Было неприятно говорить неправду, но иного выхода он просто не видел, - Мы совершенно другие. Вы с мамой, я. Нам до японского национального мировоззрения, как шлюпке до линкора. Вот взять к примеру, желание умереть за Императора. Пусть он потомок богов, но это же уму непостижимо - гореть желанием погибнуть, и не важно, будет результат, или нет. Бессмыслица какая-то. Нет, мам, пап, вы как хотите, но может быть, по крови мы и японцы, но там, куда вы предлагаете уехать мы никогда не найдём взаимопонимания.
   - Сынок, сейчас всё изменилось. Сегодня японцы - очень европеизированная нация, и мы легко вольёмся в их общество. Это предупредительные, скромные люди. К тому же инициатива исходит не от нас, а от них. Это программа японского посольства.
   "Посольство!" - мелькнула мысль, и новый фрагмент задуманной мозаики со щелчком встал на место. Так думал Хика, но вовне никак не проявил свои мысли. Продолжал сидеть и смотреть перед собой с еле заметной улыбкой.
   - А вы уверены, что изменилось? Я вот - не уверен, - это были первые слова на тему заданной беседы, сказанные искренне, без предварительной корректировки.
   - Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь, - нахмурился отец, - Мы не станем тебя держать, это твоя жизнь, и ты вправе ей распоряжаться.
   - Да, мам, пап, я тут останусь.
   - Сынок, это опасно, - прошептала мама, и Хика чуть не ответил: вы даже представить не можете, насколько.
   - Да ладно, кто мне что сделает? Я - студент МГУ, у меня Российское гражданство, прописка в Москве. Пусть политики болтают, сколько им влезет. О Курилах там всяких, о пересмотре условий послевоенного мира. Кстати, атомную бомбу не мы на них скидывали! Не ты ли мне об этом говорил?
   - Я вижу, ты всё ещё не понимаешь. Позавчера мне казалось, что мы договорились.
   - Пап, мы и договорились. Пока я останусь тут. Доучусь. А вы там всё разведаете.
   Взрослые посмотрели друг на друга, мама взглядом попросила снисхождение к сыну. Отец ответил ей на взгляд глубоким вздохом. Он что-то для себя решил, и мать встревожилась - она-то уловила его мысль. Хика не понял, в чём дело, но тут же получил разъяснения:
   - Если тут начнётся заваруха, обещай мне, что немедленно пойдёшь в посольство.
   - Обещаю! - с готовностью воскликнул Хика. Это совсем легко - говорить правду. "Отец, ты даже не представляешь, что я задумал. Я ведь обманул вас с мамой. То, что я прочитал в этой книге, живо отозвалось в мне, дало понять, что я - такой же, как они. И вера в то, что всё не напрасно, и никакого страха смерти. Всё это близко, понятно, ощутимо всей сущностью души. Но кто бы попросил меня объяснить, как это возможно? Не думаю, что я бы сумел дать ответ. Конечно, я пойду к посольству, но порядок причин и следствий будет несколько иным, чем вы себе представляете".
   - И когда вы намереваетесь того, свинтить? - рискованное молчание затянулось, и Хика поспешил сменить тему.
   - Сынок, что за выражения? - изумилась мама.
   - Ты, их идеализируешь, - усмехнулся отец, - Знала бы ты, как они между собой разговаривают, когда рядом нет взрослых.
   Мама шумно вздохнула, словно её удивлению не было предела.
   "Мам, ты так мило переигрываешь", - с нежностью подумал Хика. Ещё вчера он возмутился бы, и счёл, что ни во что не ставят, считают неразумным ребёнком.
   - Ну, мы, кхм-кхм, между собой по-всякому разговариваем, - с естественным смущением заметил Хика, - Так когда вы намылились отчалить?
   Мама покачала головой, сделала над собой усилие, промолчала.
   - На следующей неделе. Предварительно в среду. Билеты уже забронированы, одну бронь я завтра отменяю, так?
   - Ага, - равнодушно отозвался Хика. До среды ещё уйма времени. Надо будет вести себя как можно осторожней. Бывать только в людных местах, не ходить по вечерам в киоск за пивом, таскать с собой паспорт. Жизнь на осадном положении? Ничего, это не надолго. Если удастся так, как он задумал, бояться будет нечего. Мама с папой поймут и оценят. Да что там говорить, любой японец будет благодарен. А если? - со испугом спросил себя Хика? - Если всё пойдёт не так? Значит, он выбрал неверный путь. Божественный ветер защитил Японию от монгольского вторжения. Правда, на войне в Тихом океане он помог стране Ямато существенно меньше. Но может быть, такова была судьба, карма, необратимость, обусловленная множеством других необратимостей? Лучше не гадать, иначе ум зайдёт за разум. Что бы он ни сделал, как бы ни закончился его безумный проект, он изменит мир. Навсегда.
   - И что, тебя вот так запросто отпустят с работы? - Хика изо всех сил старался поддерживать беседу.
   - Хика, ты совсем отца не слушаешь! - воскликнула мама.
   - Да он же спит на ходу, разве не видишь? Я же говорю, возьму весь материал для статьи с собой. А завтра в институте мне подготовят папу с данными всех оптов. Поработаю, как говорится, на коленке.
   - Как же работать без интернета? - удивился Хика, - Или у вас там будет интернет?
   - Представь, можно работать и без интернета, - раздражённо заметил отец, - Когда мне было столько же, сколько тебе, интернет никому и не снился. Всё, марш - спать, а то завтра не встанешь.
   Хика с радостью подчинился.
   *
   Он лёг в постель с намереньем всё обдумать. Хик так старался сосредоточиться на всех деталях замысла, что боялся, как бы не начать думать вслух. Когда послышался голос, Хика вздрогнул от испуга - а вдруг это он сам.
   Он ошибся. Мама с папой спали у балконной двери, широко раскрытой в тёплую весеннюю ночь И дверь в родительскую спальни приоткрыл порыв случайного ветра.
   - Ты зря так о нём беспокоишься, - говорил отец, - Он уже взрослый и сообразительный. Он просто пока не сталкивался с тем, что может нам грозить.
   - А ты сталкивался?
   Отец молчал довольно долго.
   - Ты-то по целым дням дома сидишь и не видишь, что творится в мире.
   - Может, я и правда мало знаю, что там происходит. Но я вижу - с мальчиком что-то не так. Он никогда таким не был.
   - Он с Юлей расстался. Ты же сама этого хотела. А сейчас он действительно переживает, и это нормально. Знаешь, даже если он придёт завтра домой пьяный в хлам, я не стану делать из этого проблемы.
   "Кстати, неплохая идея, - усмехнулся Хика, - Попробовать напиться до чертей собачьих. Пока они тут, и невозможно заниматься серьёзным делом".
   - Да что ты говоришь такое! - воскликнула мама, и как показалось Хика, возмущённо зашелестела простынями.
   - А что? Наш сын обычный парень в пике переходного возраста.
   "Кто бы объяснил мне, наконец, что это за возраст такой, когда он у меня начался, и главное, когда закончится?" - с обидой на весь свет подумал юноша.
   - Да, я понимаю. Но очень-очень беспокоюсь за него. Он замкнутый, но такой ранимый.
   - Он японец.
   - Да какой он японец, заладил тоже мне. Ты ещё скажи, что мы с тобой японцы.
   - Он взрослый и сильный. Он справится.
   Мама молчала так долго, что Хика за это время едва не уснул.
   - Взрослым тоже бывает очень тяжело. А ещё взрослые бывают очень одиноки.
   Он и не думал, что мама настолько хорошо его понимает. Вот и лопнула мыльным пузырём вся его взрослость да самостоятельность. В комнате было тепло, но Хика невольно поёжился под одеялом.
   Этот день выдался на редкость урожайным - приключений и переживания через край. Не удивительно, что Хика не успел подумать сразу обо всём. И вот напоследок, на границе сна его сознание вспыхнуло вопросом: "Кто этот странный старик с фотоаппаратом, и что ему нужно?" Но забытье без сновидений не принесло ответа.
  
   Глава 6. Из прошлого
  
   Утром из-за штор комнату согрело нежное весеннее солнце, и Хика вздохнул полной грудью. Внутри прохладно тяжелела странная тоска, но после душа наступило понимание, что новый день обязательно принесёт свежие впечатления, и всё переменится. Пока юноша сидел за столом и ждал завтрака, а мама колдовала у плиты над порцией блинчиков, казалось, всё вокруг как всегда, но почему-то Хику не покидало ощущение - что-то не так. Но что? Пёстрое кухонное полотенце, мамино любимое, обычно занимало своё место на крючке. Иногда его видели на крышке кастрюли, только что снятой с огня, а изредка оно висело шарфом на длинной шее смесителя. Хика посмотрел по сторонам - полотенца не было. Он взглянул на люстру - там всё то же самое, привычные узоры застарелой пыли под плафоном, до них не так-то просто дотянуться и стереть. Хика переместился взглядом дальше. Ещё вчера на холодильнике лежала стопка папиных журналов. По временам она то вырастала до увесистой бумажной пирамиды, то уменьшалась до худой невзрачной стопки. Если во время ужина папа не смотрел телевизор, то почитывал свои научные и популярные журналы. Сегодня холодильник сверху опустел и показался Хике странным, ровно безоконным небоскрёбом, перенесённым в кухню из какой-то лилипутской страны. Внизу разбегались по сторонам прямоугольные контуры проспектов и улиц - орнамент линолеума. Снова представилось, каковы они вблизи - небоскрёбы Токио? Вот посмотреть бы с высоты пент-хауса на мелко бисерную световую толкотню внизу, на океан ночного города.
  Хика вспомнил, что ночью не было снов, и будто заново рождённым, свежим, незатравленным сомнениями взглядом юноша оценил события прошлого дня. Шевельнулся в груди холодок, и тоскливо утёк в никуда. Осталось сладкое на вкус, неуловимо шоколадно-виноградное имя Юля. Ну и ладно, решил Хика, хватит с неё и с него, сейчас другое намного важнее.
   - Вот, кушай, - позвала мама, и поставила перед ним тарелку.
   Хика вздрогнул и посмотрел на маму. Она увидела в его глазах беспокойство удивление.
   - Сынок, ты в порядке?
   - Спасибо, да. Ещё не проснулся, мам.
   - А мне прохладный душ всегда помогает проснуться, - усмехнулась женщина и погладила сына по влажным волосам, - Ты почему голову не вытер, как следует? Смотри, простудишься.
   Это не шутка, и не реальность запредельного 'когда-нибудь потом', решил Хика. Родители готовятся к отъезду. Маме беспокойно, как он тут останется один - простуженный. Она и раньше бы не преминула остеречь, но дело ведь не только в этом. А интересно, он бы взял с собой в отъезд любимые вещи, стал бы наводить порядок на привычном жизненном пространстве? Наверное, это у них неосознанно. Они сюда ещё вернуться, один раз - точно. Разобраться с документами и прочей разной ерундой. Вернутся в дом, но не домой. Они уже сейчас хотят взять с собой дом и приживить его на новом месте. Пусть и так, и это даже к лучшему, - подумал Хика, - Я тут освоюсь и заведу свой порядок, независимо от предков.
   Хика вздохнул и почувствовал во вздохе лёгкий привкус свободы.
   - Сейчас доем и подсушу голову. Честное слово.
   - А на занятия не опоздаешь?
   Хика уверенно мотнул головой.
   - Ты, пожалуйста, сегодня не задерживайся, ладно?
   - Мам, а что такое?
   Женщина то ли улыбнулась, то ли сжала губы, казалось, она обдумывало какое-то тайное и важное решение. А может, просто подбирала слова, чтобы выразить мысли. Она ответила не сразу.
   - Мы будем собираться, и возможно, нам понадобится твоя помощь.
   - А вы и так уже начали, и без меня вполне справляетесь, - подросток огрызнулся невольно, и тут же мысленно себя одёрнул: 'А, чего бы, правда, не прийти пораньше, Юлю-то гулять не позовёшь, и с Колькой мне теперь не затусить, а надо ещё думать про посольство, но уж тут, как говориться, лучше подождать, пока уедут предки'.
   - Учись там хорошо, - напутствовала мама, когда Хика был уже в дверях.
   - Ага, - ответил он небрежно.
  
  *
  
   В отличие от внутреннего мира дома, мир вовне не претерпел никаких перемен. Ни один из пассажиров метро или троллейбуса не обращал внимания на Хику больше, чем обычно. Но его разум, раздражённый мыслями о будущем, не оставлял попыток уловить вокруг себя особое людское напряжение. Зачем? Он сам, наверное, не смог бы дать ответа.
   День оказался немногоцветным, смазанным калейдоскопом. Темы лекций то привлекали всё внимание, впечатляли серьёзностью и глубиной постижения мира, то отодвигались вдаль расплывчатой перспективой, и на переднем плане проступало беспокойство, что будет, дальше, когда кончится лекция или перерыв после неё, а дальше, а потом? Хика прежде никогда так серьёзно не задумывался, чем обернётся его жизнь после того, кончатся экзамены и лекции. И не сегодня, в это день, а позже, то есть совсем-совсем тогда, когда они действительно кончатся. Так же, как неожиданно кончается привычная и предсказуемая домашняя жизнь.
   - Сынок, ты поможешь мне разобрать коробки с антресоли? - спросила мама после того, как накормила Хику обедом. Он послушался родительской просьбы, и после лекций сразу вернулся домой, но в мыслях не было, что от него действительно потребуется помощь. Он-то рассчитывал, что мама просто беспокоится перед отъездом. Убедится, что сын на месте, под присмотром, и только то. И весь оставшийся вечер Хика будет заняться своими делами. Можно было бы сослаться на задания, конспекты к семинару и прочие студенческие беды, но врать не хотелось.
   - Да, мам, помогу.
   - Или тебе надо уроки делать?
   - Мам, уроки это в школе.
   - А мы с твоим папой институт иногда школой называли.
   Хика пожал плечами и подставил руки: мама подала ему коробку сверху.
   - Фу, пылища.
   - Ставь аккуратно, вот так. И эту тоже, да не сверху, а рядом.
   - Ага.
   - И принеси из ванной тряпку, только намочи.
   Когда Хика вернулся, мама сидела на ковре, а вокруг стояло несколько коробок, поднятых со дна какого-то иного, чужого ему времени. Но мама по-девчоночьи сидела на ковре, так, точно собиралась разложить для забавы игрушки, затеять вместе с сыном какую-то потешную игру. Хика вспомнил, как давно они так не сидели на ковре. А ведь когда-то раскладывали по узорам детали конструктора, строили замки или военные укрепления. Папа даже удивлялся, до чего так просто и умело мама играла с сыном в мальчишечьи игры.
   - Ты бы и с дочерью в солдатиков играла? - он шутливо изумлялся, а мама улыбалась.
   Давно они так не играли, с тех самых пор, когда домашние задания звались уроками.
   - Мам, ты чего?
   - Пыль, - женщина взяла тряпку из его рук, и быстрым движением коснулась лица, словно поправила непослушные волосы, - Это всё пыль.
   - Нет, - сказал Хика и посмотрел на коробки.
   - Ничего от тебя не спрятать, - грустно улыбнулась мама, - Ты всегда был любопытный, и подарки находил, как я ни прятала.
   - Мам, - Хика рядом с мамой, наклонился лицом к старому, потёртому картону. Краснеть всегда стыдно, а при родителях тем более.
   - Да, ты всегда старательно их заворачивал обратно. Нет, я не говорю, что это очень плохо, тебе было интересно. Но мы-то с папой хотели сделать тебе сюрприз.
   Хика покраснел ещё больше.
   - Давай-ка посмотрим, что в этих коробках.
   Отвёрнутые в стороны картонные края поддавались не сразу, норовили разогнуться, лечь на привычное место, но интерес и настойчивость победили. Между каких-то старых полуразобранных приборов, непонятно, как и зачем оставленных на память дисковых телефонов и приёмников отыскивались сложенные в несколько раз газетные листы. В одном свёртке - дождик для новогодней ёлки, в другом - металлические петли и крючки, знакомые с детства под таинственным, необъяснимо собирательным именем бижутерия. В газете 'Правда' 1973 года оказался завёрнут тяжёлый фолиант с обложкой из бордового бархата. Там, где было тёмная рамка с прорезями наискосок, темнела пустота, и от этого альбом казался не только брошенным, но и лишённым имени.
   - Куда-то делась, давно пропала.
   - Фотография?
   - Да, тут было фото моего дедушки.
   - Он был солдатом, да? - старательно припомнил Хика.
   - Тогда все были солдатами. Даже те, кто не знал, как выглядит оружие. Весь мир дышал войной, от края до края.
   - Ты мне никогда не рассказывала.
   - Да я-то рассказчица аховая, это лучше тебе папа пусть расскажет.
   - Мам, но дедушка-то твой.
   - Сейчас-то какая разница? Я всё равно его не помню, он погиб, когда меня ещё на свете не было.
   - Ясно.
   - Давай-ка теперь посмотрим, что под этой крышкой, - и мама пододвинула к себе следующую коробку.
   Хика с интересом помогал ей разбирать старые вещи. И он как-то не сразу понял, что они не просто перекладывают и перебирают предметы из прошлого. Отдельные предметы, мелочи, не возвращались на прежнее место, мама складывала их в отдельную стопку. Юноша догадался, в чём дело.
   - Это вы с собой возьмёте, да?
   Мама кивнула.
   - А с остальным что делать?
   - Можешь поступать, как хочешь. Тут старьё всяческое, вряд ли кому пригодится.
   - Я вот о чём подумал, мам.
   - М-м?
   - Как-то вы так быстро и решительно собрались уезжать. Даже не верится. Ребята в группе разговаривали недавно обо всяких там загранных паспортах и прочих визах. Говорят, так быстро не делается.
   - Обычно да, сынок. Но время сейчас видишь, какое? К тому же твой папа и раньше собирался побывать в Японии, научным опытом, как говориться, обменяться. Так что он давно всякими документами занимается. А теперь вот одно к другому, так и получается. Как придёт с работы, поговори с ним об этом. Я думаю, ему будет приятно, что тебя это волнует. А то подумает, будто ты только и рассчитываешь, как бы скорее отделаться от нашего присмотра и завести тут, как это у вас говорят сейчас, весёлую тусовку.
   - Мам, ладно тебе.
   - Да, неужели ты об этом не думал? - женщина с удивлением посмотрела на сына и тихо добавила, - Сынок, не обижайся, это я в шутку. Я понимаю, есть вещи и поважнее.
   Ко времени, когда отец вернулся домой, Хика уснул, и разговора не получилось. Да и был ли нужен этот разговор? После сортировки старых вещей альбом фотографий остался лежать на серванте в родительской комнате. Он продолжал там лежать и утром на другой день, и днём позже. Отец появлялся дома редко, пропадал то в институте, то в каких-то учреждениях с необычными номенклатурными названиями, вроде УФМС. Мама тоже вся была в заботах, встречалась со знакомыми по делу или по делам и продолжала собирать в компактные свёртки отличительные чёрточки родного дома. Как бедуин сворачивает коврик для молитв, подумал Хика. В последнюю очередь, перед самым отходом каравана к жаркой, зыбкой и на вид стеклянной грани горизонта.
   - Ты что, смеёшься? - маму очень удивил его вопрос, - Куда же мы ковёр с собой потащим?
   Хика объяснил, откуда появилась мысль о ковре, и мама грустно вздохнула.
   - Ты считаешь, мы похожи на кочевников? А может, ты и прав. Деду моему в то время тоже довелось немало попутешествовать. Многих тогда выселяли и переселяли.
  
  *
  
   В субботу утром, сразу после погрузки, дядя Гога потянул на себя дверь газели, но она не захлопнулась.
   - А, это ты, - он хмуро кивнул Хике, - ещё минута, и я бы уехал.
   Он недовольно отпустил ручку и позволил юноше забраться в кабину.
   - Я не нарочно, - извинился Хика.
   - Тогда дверь захлопни, как следует. Да зачем так сильно, ёлки палки.
   - Извини, - Хика рассеянно пожал плечами. Протянул руку к лоткам, нащупал там тёплый бублик, вынул и надкусил.
   - Эй, дружок, да ты в порядке? - дядя Гога осторожно рулил по разбитому проезду у пекарни. Он успевал коситься по сторонам, кивнул кому-то во встречной машина, но и Хику не выпускал из виду.
   - Слушай, дядя Гога, я это, - Хика повертел в руке бублик, точно и не понял, как он там очутился.
   - Первый и последний за счёт заведения. Рассказывай, что приключилось.
   - Предки решили свалить за бугор. В Японию. И меня с собой тащат, но я не поеду.
   Водитель присвистнул и сказал:
   - Это я могу понять, радио читаем, интернет слушаем. А ты, выходит, не боишься.
   - Даже не знаю.
   Грузин широко улыбнулся и догадливо цыкнул золотым зубом.
   - Да нет, Юля тут, а в общем, - Хика замялся, - Дело не в ней. Мы расстались.
   - На горем убитого Ромео ты не похож, и в чём же дело?
   - Ещё и с учёбой проблемы. Экзамены на носу, а у меня, оказывается, несколько праков запущено. Надо срочно всё доделать, а когда?
   - Как когда? Вот прямо сейчас, видишь метро впереди? Я у обочины припаркуюсь, вылезай и бегом на учебу.
   - Дядь Гога, так сегодня же суббота.
   Водитель остановили машину, сунул в тонкий пакет несколько бубликов и всучил ошарашенному Хике.
   - А то я не в курсе, какой день? Ты дядю Гогу плохо знаешь. А дядя Гога знает больше, и про всех. У вас ведь по субботам тоже занятия. Вот и беги.
   - А у меня это, - Хика хлопнул ладонью по карману джинсовой куртки.
   - Сочтёмся, - грузин подмигнул, и громко просигналил - даже в ранний час машин по городу каталось много, да и место для парковки выбирали не самое удачное.
  
  *
  
   Хика даже не смотрел на часы. И так было понятно, что опоздал, и опоздал основательно. В субботу коридоры университета выглядели особенно безлюдно, там, куда не проникал солнечный свет, густо, монолитно затаились мудрые тени, они едва очерчивали контуры шкафов и багетные рельефы деревянной облицовки. Кое-где от света тусклых ламп взблёсткивало остекление дверей и дуги вытертых до глянца ручек из латуни. А там, где солнце проливалось из высоких окон, свет размашистыми рукавами распрямлялся вглубь темноты коридоров, острыми штрихами выделял вереницу аудиторий, растекался бликами по неровному, местами даже выщербленному, старому паркету.
   Из-за стеклянной двери слышались невнятные звуки - о чём-то разговаривали голоса, перестукивалась то стеклом, то керамикой лабораторная посуда - в аудитории полным ходом шло занятие. Хика вздохнул и сел к стене напротив двери. Из окна до носка кроссовка дотянулся солнечный луч, но дальше не продвинулся, и сбоку, в сторону от левого плеча, сгустилась тень.
   Воздух с тишиной и слабым запахом лабораторий содержал в себе что-то хрупкое, вневременное и едва ли до конца понятное. От каждого вздоха оставалось впечатление, что там, за стенами факультета, нет никакого современного мира, нет сотовых телефонов, телевизоров и интернета, да и жизни-то, должно быть маловато. Она вся тут, хотя и спрятанная, не для всех, зато настоящая.
   Хика неожиданно почувствовал, что ему напоминают коридор и приглушённые звуки. Университетский мир дышал своей особенной свободой, но сколько юноша не вслушивался, не удавалось уловить ни сквозняка, ин дуновения ветра. И едва он успел удивиться пониманию специфики местной свободы, прозвенел звонок, и дверь отворилась. В коридор повалили одногруппники, некоторые замечали Хику и кивали - 'привет', но по большому счёту им было не до него. До следующей пары оставался короткий перерыв, и предстояло многое успеть. А то, что Хика в последнее время пропускает занятия, никого уже не удивляло.
   'Как странно, - подумал юноша, - стоит кому-то закопаться в проблемах, и все отворачиваются. Это только в университете так, с учёбой, или не только?'
   Колю в толпе он не заметил, да и не выискивал его специально. Когда последняя студентка -копуша собрала в рюкзак свои тетрадки-ручки и халат и покинула комнату, Хика шагнул в дверной проём, но дальше не решился и легонько постучал.
   - Да, кто там? - спросил со вздохом женский голос.
   - Ольга Пална, можно?
   - А, Китагава, ну заходи, заходи, - преподаватель с осторожным интересом поглядела на него поверх строгих учёных очков и покачала головой, - Ты что-то к нам даже в гости не заходишь. Давай-ка посмотрим, сколько практикумов ты пропустил. На двух последних тебя точно не было.
   - Ольга Пална, я знаю. Извините.
   - Да мне-то что, можешь, сколько хочешь извиняться. До сессии осталось меньше месяца. Придётся отрабатывать. А вот когда? Это я тебе сейчас не скажу. Найди меня в понедельник на кафедре после трёх, там и поговорим.
   - Ага, понял.
   - И почитай теорию, учти, я буду спрашивать.
   - Ну да, - растерянно кивнул Хика и подтянул лямку рюкзака. Внутри зашелестел пакет, - Ольга Пална, а хотите к чаю бублик? Свежий.
   - Что?
   Он и сам понимал нелепость вопроса. Разговор о бубликах среди аппаратуры, колб и разноцветно перепачканных пробирок на штативах - что может быть глупее?
   - А давай, - неожиданно задорно, непохоже на привычно строгую манеру, отозвалась Ольга Пална и даже очки сняла, убрала в футляр, а футляр - в ящик стола. Достала оттуда две чашки с ложками и банку джема.
   - А я гляжу, ты и на следующую пару не спешишь, - произнесла она лукаво и сдержанно; Хика смущённо потупился, - М-да, что с вами делать, с разгильдяями, ума не приложу. Тебе с сахаром?
  
  *
  
  После чаепития в пакете оставался ещё один бублик, и Хика шёл в гости. Он знал заранее, что бублик там не к месту, в сущности - бублик это анти-предлог. Зацепка, как царапка - раз, а потом долго больно. А настоящим предлогом была небольшая брошюра по химии, необходимая для подготовки к отработкам. И пока доисторический, потрёпанный лифт, весь будто пропитанный звуками лязга цепей и решёток, вёз Хику вверх на пятый этаж, он снова пережил воспоминание. Да, именно этот старый дом, будто исторгнутый в реальность из чужого, непонятного времени, так походил на коридоры МГУ, хотя и не было тут деревянной облицовки, да и окна выглядели, если уж не мельче, то по крайней мере проще и грязней. На этот раз тугая таблетка звонка утонула легко, и ровный, звонкий сигнал донёсся из-за двери. Почти в тот же миг застучал металлические недра современной, неприступной двери.
   - Ага, ты наверное за методичкой, - сказала Юля, и даже не поздоровалась.
   Хика смущённо переминался с ноги на ногу. В коридор выглянула Юлина мама, с пониманием пробормотала 'ну ясно', и оставила их наедине у двери нараспашку.
   - Ты прости, я не могу тебя сейчас внутрь пригласить.
   - Конечно, - Хика сглотнул неуютную сухость в горле,- Я понимаю.
   - И что ты понимаешь? - Юля неожиданно повысила голос и выступила из квартиры Хике навстречу, - Ты вообще хотя бы что-то понимаешь? И тебя кроме твоих личных бредовых мечатлок хоть что-нибудь заботит в этом мире?
   - Юля, ты что?
   - Что? А то. Прости, я понимаю, это уже глупо и бессмысленно, но знаешь, я ведь тоже человек живой, и если тебе кажется.
   - Мне не кажется.
   - Да помолчи ты, Бога ради, не перебивай. Тебе, наверное, кажется, что у нас с тобой всё было плохо, не по-настоящему, и как-то так, не задушевно, что ли, я даже и слово-то с трудом могу подобрать. Кажется, не отпирайся, пожалуйста. А я тебе больше скажу. Всё было просто ужасно.
   - Почему? Постой, тут на лестнице прохладно, хочешь, я дам тебе куртку? - он стащил с плеча рюкзак, собрался расстегнуться, но Юля так на него посмотрела, что молния застряла на втором щелчке. Застряла и заела намертво.
   - Давай не надо этой театральщины. Будь ты хоть сейчас поумней и повзрослей. За меня беспокоишься. Так, да? А скажи, ты хотя бы раз подумал, что нужно мне, что важно мне, а не тебе, как это тебе мнится. Всё ещё не понимаешь?
   - Нет.
   - Память у тебя тоже не фонтан, или наоборот, фонтан, да всё не в струю.
   Хика рассмеялся, и Юля тоже не сдержалась, рассмеялась.
   - Ну, о том, что ты не любишь бублики, я помню, потому и не предлагаю.
   - Господи, ну неужели что-то изменилось, - воскликнула Юля и тихо договорила, - Даже как-то не верится. Но я не о бубликах. Мне перед мамой неудобно. Но сейчас это в последний раз, так что ничего, как-нибудь перебьюсь. Да мы и так-то в общем не соблюдаем, просто давно договорились.
   Хика понял всё. Тогда, несколько месяцев назад, он слышал, но не слушал. И теперь, когда Юля снова повторяла, о чём они с мамой условились, он внимал ей, но это уже не имело значения. Суббота, пусть она священный праздник у тех, кто всё-всё верно соблюдает, но в их семье, положим, не воцерковлённой, или как там правильно сказать про иудеев, Юля и сама не знала, у них суббота стала просто днём семьи, и проводили его вместе. В мыслях Хики шевельнулась смутная догадка, что получись всё как-нибудь иначе, он бы и сам стал частью семьи.
   - Но ты не унимался. То названивал мне, то смс-ки отправлял.
   - Ну, я же просто, - он замолчал. Юля смотрела ему в глаза, и он прекрасно видел, что ей всё понятно, может быть, понятно больше, чем ему самому. И это 'просто' было применимо лишь к нему, а дальше можно было только догадаться, чем ещё он мог её обидеть. Теперь-то и не важно, в чём детальные подробности обид.
   - Не важно, - кивнула Юля, словно прочитала в зеркале его безмолвный диалог.
   - Да, конечно. Поверь, мне, - он сбился с дыхания, закусил губу, и стало горячо глазам, но Хика сдержался и проговорил, - Поверь мне, я этого не забуду.
   - И я, - призналась Юля.
   От искренней печали в её голосе Хика стало нестерпимо.
   - Слушай, можно попросить тебя? Об одной вещи.
   - Попроси.
   - Подари мне что-нибудь на память. Понимаешь, предки уезжают.
   Он сам так и не понял, от чего, при чём тут предки, но Юля, по-видимому, поняла. Она беззлобно ухмыльнулась, и в пыльном отражении на лестничном окне Хика увидел игриво лёгкий, эфемерный силуэт девушки, которую часто видел в лицо, но видимо, так и не знал.
   Юля сбегала домой и вернулась.
   - Вот, возьми методичку. И это. На память, - она протянула Хике маленькое зеркало в простой пластмассовой оправе, - Можешь иногда в него смотреться и думать. Говорят, помогает. И не парься, оно не девчоночье. Формат унисекс.
   - Спасибо, - он хотел дотронуться её, и вот сейчас, в последний раз почувствовать запах её красивых чёрных волос, но он теперь был просто запахом, и более ничем.
   - Прощай, - сказал он девушке.
   Дверь в квартиру и дверь лифта захлопнулись одновременно. И с лязгом перетруженного механизма Хику потянуло вниз.
  
  *
  
   Прохладный ветер прилетел, несколько секунд перебирал воздушными пальцами волосы Хики, но вскоре опустил, помчался дальше. И странное дело, от порыва ветра у подъезда стало ощутимо легче, все тяжёлые, грустные мысли о Юле враз куда-то отступили.
   От Юлиного дома Хика шёл по скверу к метро, и вокруг было безлюдно. Солнце субботнего дня привычно двигалось по направлению к закату. Где-то, на обороте земного шара существовала страна восходящего солнца. Хика посмотрел на небо, озеленённое листвою, подсвеченной солнцем. Когда вокруг никого, нетрудно представить, как точно так же там, на далёких островах, кто-то стоит и смотрит на небо, и солнце катится ему и для него, и по тому же заведённому маршруту. Тогда, какой нелепый смысл в том, чтобы сражаться насмерть за какие-то там острова? Ну, хорошо, допустим, это для кого-то важно, под каким державным флагом фигурируют на документах Шикотан и Кунашир, но люди тут при чём? Что если сейчас опять, так же, как в прошлую субботу, выйдут на аллею трое неприкаянных, недружелюбных балбесов, и подумаешь, что где-то рядом ходят люди, смотрят в окна, и зла друг другу не желают?
   Хике стало страшно и как-то так особо остро одиноко, холодно. Готов ли он, имеет ли он право? А кто, если не я? - решил Хика. Плевать, что могут загрести, и всё равно, если потом вся жизнь полетит в тартарары, она и так не - расписной маршрут для отдыха. Но если он реально в силах изменить хотя бы что-то, отношение к себе и к таким как он, к русским японцам, то почему бы не попробовать?
   Время было уже сильно под вечер, когда Хика поднялся по лестнице на третий этаж хрущёвки, звонка не нашёл, и объявил о своём появлении громким стуком.
   Дверь распахнулась резко, и на мгновенье Хике показалось, что в проёме мелькнула нехорошая, длинная тень. Но мимолётное наваждение исчезло. Дмитрий Шаглов, в недалёком прошлом ученик той же школы, где учился Хика, настороженно прищурился. Его всегда заметно бледное, худое лицо напоминало маску Кащея бессмертного из старых мультиков, и за свою не слишком жизнерадостную внешность его недолюбливали. А кое-кто побаивался, и одним из них как раз был Китагава Хикадзе. Жизнь в школе подчинялась своим собственным законам, но теперь, когда она осталась позади, законы тоже как бы поменялись. Дима учился классом старше, и несколько раз навешивал Хике тумаков, пока однажды не получил сдачи. Неумелые, но яростно отчаянные удары Шаглов легко отбил, но больше парня не трогал. Они друзьями, разумеется, не стали, но и врагами, с тех пор, как будто не были.
   - Тебе чего, якудза?
   Хика усмехнулся, и Шаглов в свою очередь беззлобно хмыкнул. Однажды в школу притащили старенький японский мультфильм про трансформеров, 'Макрон 1', всем классом смотрели на телефонах. В мультфильме кроме роботов разнообразных видов и размеров существовал Доктор Шагал. Внешне он ничем не походил на Шаглова, но за свою кащейскую внешность Дима быстро стал предметов поговорки. 'По коридору шёл доктор Шагал, а за ним шагали склиатроны'.
   - Дело есть, доктор Шагал. Ты как, по-прежнему занимаешься своей пиротехникой?
   Шаглов присвистнул, насторожённо выглянул на лестницу, убедился, что Хика пришёл один и приоткрыл дверь чуть шире.
   - Заходи, давай, якудза. И нечего трындеть на всю лестницу.
  
  Глава 7. Недотрога.
  
   В коридоре возле двери стояла непроглядная, тесная темень - плечи и локти задевали одежду, развешанную всюду, как попало. Скрипнула дверь старого шкафа. Хика начал извиняться.
   - Ты прости, что я так поздно и без предупреждения.
   - Да ладно, забей. Просто так ты бы сюда не пришёл, верно? Всегда есть риск заработать фингал. Да не ссы, я шучу. Проходи прямо так, можешь не разуваться.
   Хика сделал шаг вперед, и вокруг посветлело. Усилился странный запах - смесь застарелых окурков, немытой посуды и неизвестных бытовых химикатов. Мимо двери в комнату, обложенной у самого порога старыми газетами, Дима прошёл на кухню. Тут на потолке светила в половину лампочек допотопная люстра в завитых плафонах и бесхозно голых проводах. На шатком кухонном столе громоздились коробки, приборы, всевозможные пакеты и свёртки неопределённого предназначения. Среди знакомых и понятных предметов были чашки петри с порошками и паяльник, судя по заслуженному виду, ровесник лампочки Ильича, а то и вовсе старший брат.
   Грандиозно монумент из немытой посуды торчал на месте кухонной мойки, и Хика решил, что там, должно быть, грязные тарелки сами по себе плодятся, без участия хозяев.
  Одет хозяин кухни был под стать интерьеру - в линялую майку, рваные джинсы и растоптанные шлёпанцы.
   Шаглов нащупал выключатель чайника, щелчком отдал приказ кипеть, вытащил из коробка переломанную спичку, закурил и спросил.
   - Ты куришь?
   - Не-а, - Хике стало стыдно, так как в этом доме не курить было как-то не по-свойски.
   - Правильно, мне больше достанется. Щас термос закипит, набодяжим Чайковского. Бери вон табуретку, нет вот ту, на которой кастрюля стоит, она чистая. Кастрюлю на пол, вот так. Ну, рассказывай, якудза, как до такой жизни дошёл, с чем пожаловал?
   Хика рассказал приятелю практически всё, от инцидента после фотовыставки до разговора с преподавателем. На Димин вопрос, намерен ли он закрывать задолженность по практикумам, Хика честно ответил, что собирается. Шагов посоветовал быстрее всё уладить, или, в крайнем случае, взять академический отпуск, договориться в деканате.
  - И даже лучше, что родители уедут, им об этом меньше беспокойства, - добавил он серьёзным тоном.
   - Ну да.
   - Якудза, ты по ходу не совсем понимаешь, куда хочешь влезть.
   - А что тут не понятно? Мне нужна взрывчатка. И не какая-нибудь а особенная, точно, до миллиграмма рассчитанная. Такая, что если бы дошло дело до взрыва, то конкретно тряхнуло и так по мозгам полоснуло, чтобы каждый подумал - ещё чуть-чуть и хана. И после этого у столичных силовых структур будет только одна забота. Как бы сделать так, чтобы никто и ни за что не трогал японцев.
   - Это я понял, можешь не повторяться. Ничего не скажешь, оригинальный способ привлечь к себе внимание и требовать силовой защиты.
   - Ты смеёшься?
   - А то нет? Да неужели ты в натуре полагаешь, что эта бомба хоть как-то изменит ситуацию? А если будет ещё хуже?
   - Хуже вряд ли будет. Не знаю, читал ты в интернете или нет?
   - Я интернет не читаю. Но за новостями слежу, у меня вон - радио есть, - Шаглов кивнул на старенький, пыльный бумбокс. Хика заметил его только сейчас и прислушался. Тихо-тихо, на самой границе слышимого звука бубнил невнятный голос, переливчато звучали ноты какой-то мелодии.
   - Тогда ты в курсе. Два года назад один пьяный придурок протаранил на машине Российское посольство в Токио, и ничего, как-то замяли.
   - М-да, было дело, - Шаглов обернулся к чайнику, - Блин, давно вскипел, а мы тормозим. Слушай сюда, якудза, я тебя понял. Но мне надо конкретно подумать и кое-что посмотреть. Глянь там, в серванте, где-то должна быть чистая чашка. А мне - вот в эту плесни. Заварка в чайнике. Я три пакета намутил, ещё крепкий.
   Хика невольно поёжился в непривычной обстановке. Шаглов по-своему понял его реакцию.
   - Да не ссы ты, сделаем бомбу-конфетку! Первый раз что ли?
   Пока Шаглов пропадал где-то в комнате, Хика нацедил себе из чайника кипяток, заглянул в заварник, принюхался и раскопал в кухонном бардаке открытую коробку с чайными пакетами. А Шаглов, ежели привык, пусть сам и пьёт свой многоразовый отстой, решил Хика.
   За окном стало заметно темнее, но солнце не спешило укатиться за борт горизонта. Отсюда, из окна квартиры Шаглова, оно выглядело так, словно пыталось втиснуться между двумя высокими домами, и смотрело в пространство ровным, чем-то обозлённым рыжим глазом. Хика достал Юлино зеркальце и поднёс к поверхности окна. Отзывчивое, чистое стекло тут же поймало рыжий глаз в себя, не удержало, и отправило в полёт на стену дома напротив. Рыжий солнечный зайчик заплясал на старой стене, изрисованной пошлыми ребусами. Но пляску оборвал телефонный звонок. Хика убрал зеркало и взялся за трубку.
   - Аллё, мам. Я тут к другу зашёл. Да, у меня всё в порядке. Постараюсь к десяти домой вернуться. Мам, ну не могу я прямо взять вот так и уйти, если в гости пришёл. Случилось что ли что? Прости мам, я не кричу, просто так получилось. Мам, я постараюсь к девяти, но к десяти точно буду.
  
  *
  
   Из-за угла пятиэтажного дома вышел пожилой мужчина в стареньком болоньевом плаще. Небыстрой походкой усталого путника он добрался до скамейки у подъезда, сел со вздохом на давно некрашеные доски и пощупал предмет на груди - из-под расстёгнутого края тускло блеснул металл фотоаппарата. Старик чему-то усмехнулся, посмотрел в одно из окон на третьем этаже дома напротив. Там виднелся силуэт с рукой, поднятой к уху - человек в окне разговаривал по телефону.
   - Молодой человек, который час, не подскажите? - старик обратился к незнакомому мужчине. Тот стоял в тени, возле подъезда со скамейкой. Курил и делал вид, будто читает с телефонного экрана. Он давно не перелистывал картинку на дисплее, и поминутно поглядывал в то же окно, куда до этого смотрел старик.
   - Без четверти восемь.
   - Не пора ли вам домой, а молодой человек, не пора ли на сегодня завязать со службой?
   Незнакомец громко прочистил горло.
   - Ты, старикан, меня с кем-то спутал.
   - Нет, не спутал, - тихо проговорил мужчина с фотоаппаратом и шумно задвигался, потянулся рукой в карман плаща, - Ты бы, лейтенант, домой да к семье поспешил. А завтра, хоть и воскресенье, встретишься с генералом. Он в курсе. Передай ему вот этот конверт.
   Лейтенант, одетый в штатское, невольно подался вперёд, и сразу захотел ступить назад, но понял, что играть бессмысленно, маска разгадана.
   - А вы, хм, товарищ, тоже служите? - он кивнул куда-то вверх и вбок, - Документ бы посмотреть.
   - Тоже служу, молодой человек, ещё как 'тоже'. Я документ у тебя не спрашиваю, вот и ты не спрашивай. Мы на задания носим совсем другие документы, сам, небось, знаешь.
   - Лады. Тогда спасибо и бывайте, - незнакомец дёрнул рукой, но не довёл жеста. Не принято в Российской армии честь отдавать при пустой голове.
  
  *
  
   Шаглов громко стукнул дверью в кухню - вернулся.
   - Ты тут не передумал?
   - Да вроде нет, - Хика пожал плечами.
   - Ну, террорист доморощенный, и не говори потом, что я тебе не предупреждал.
   - Не скажу.
   - Вообще-то я могу тебя понять. Сам я ни кавказцев, ни вас, косоглазых, не жалую. Ну, живёте тут, так и живите скромно. А то порой такие закидоны вижу, то на рынках, то возле ларьков у метро. А ещё эти, тёмные двери под новогодними гирляндами.
   - Гирляндами?
   - Это я их так называю. Неофициальные, да и, наверное, по всем статьям незаконные клубы. Игровые автоматы. Видел, сколько их? А видел, кто там заправляет, кто состоит в белошейках-вышибалах? Видел? Вот и молчи об этом, если жить охота.
   - Да я вообще-то не по этой теме-то пришёл, - голос Хики дрогнул и осёкся.
   - Разве? Шучу, не ссы. Смотри-ка, вот на что это будет похоже.
   Шаглов положил на стол свёрток из упаковочной бумаги, перемотанный широким скотчем. Из-под прямоугольного предмета в мятой фольге торчал кусок какой-то микросхемы.
   - Ну как, круто? - Шаглов самодовольно оглядел поделку, толкнул, и свёрток завертелся на столе. Стол оказался неожиданно скользким. Хика отпрянул со страхом.
   - Да что-то трусишь, как девка. Это пока даже не муляж, а так, макет прототипа. Чтобы получилась реальная бомба, пахать ещё, не перепахать. Н-да. Кавказцы, те хотя бы Курил назад не требуют. У них другой пунктик. Я понимаю, что шахиды и камикадзе это вроде то же самое, только у тех и других немного разная мотивация.
   - Да ну, по-моему, ты зря их рядом ставишь.
   Шаглов цыкнул зубом, выбросил окурок и тут же прикурил новую сигарету.
   - Может, и зря. Вон, после Аум Синрикё и зариновой атаки никто не порешил мочить без разбору в известном сортире. Но там, положим, и менталитет другой, и методы со всех сторон другие. Так что не ссы, ежели, что, нам с тобой плясать по другой статье, попляшем да и перестанем.
   - Слушай, доктор, а вдруг она случайно как взорвётся нафиг. Я не хочу быть камикадзе!
   - Не ссы, я ещё одну сделаю. Да шучу я, лучше вон чайку глотни, только не поперхнись. Я тебе сто пудово говорю, у меня - ничего просто так не взорвётся. Я вот с этого начну, так сказать с гламура, - Шаглов открыл флакон с бесцветной жидкостью, качнул его. Затянулся и выдохнул длинную дымную струю.
   - Это что, одеколон? - принюхался Хика.
   - А ты думал как, будет мыло? Бойцовского клуба насмотрелся? Так тебе и рассказали в Голливуде, из чего взрывчатку делать.
   Шаглов ещё раз полюбовался на муляж и убрал его под стол. Передвинул поближе пепельницу и кружку с мутным, холодным чаем.
   - Вообще-то если ты прочтёшь в умной книжке, о том, что современная политика не ориентирована на методы насилия, ты им не верь. Пусть сами топчутся в своих предрассудках. Это я тебе как на духу говорю, можешь мне верить. Другим не верь, а мне можно.
   Хика тоже потянулся к чаю, и хотя его кружка успела остыть, она на ощупь показалась горячей. Юноша не ожидал, что пальцы могут так холодеть. Перед экзаменом по высшей математике на первом курсе и то так страшно не было.
   - И, и когда она будет готова? - с трудом проговорил Хика.
   - У тебя предки когда срулить намыливались?
   - Вроде бы в среду на следующей недели.
   - Вот в четверг на той недели и зайди, получишь в руки бандероль. И смотри, не передумай. Шучу. Передумаешь, звони в любое время. Я на фейерверки всю это ботву перелопачу.
   - Я не передумаю.
   - Знаю, - Шаглов посмотрел на гостя тяжёлым задумчивым взглядом. Снова выпустил дым, и несколько секунд размышлял в переменчивой табачной мути, - Оружие есть у тебя, якудзоид?
   - Н-нет, откуда.
   - А надо бы. Вот, нож возьми. Не Бог весть, какой клинок, но вот смотри, я покажу. Возьми в руку. Вот так, понял? Не держи так крепко. Если очень крепко держишь, легче выбить. Понял? Вот так, свободным хватом.
   - Ой, - Хика неумело перекладывал в руке широкий нож с дырявой ручкой, узорчато обмотанной тёмным капроном, и с удивлением рассматривал грани на лезвии. Их почему-то было много, и форма ножа от них выглядела ломаной.
   - Ножны не протетряй, там в кармане чек с квитанцией и паспорт ножа, он по классу туристский, так что можешь носить без разрешения, а вот предкам лучше не показывай.
   - Понял.
   - И что ты понял? Это тебе так, на всякий случай, если кто-то будет приставать. Достань нож и несколько раз им махни. Вот так. Да, снизу вверх, ты правильно понял. И как махнул, так и кричи сразу, зови на помощь. Они пока сообразят, кто перед ними, клоун или опытный найфер, глядишь, и помощь подоспеет. А в ментовку загребут, всё говори как есть. И про то, что я научил, и про то, что боязно. Только про бомбу не говори. Говори про нож. Ври как по писанному, даже приври, если хочется.
   - А ты?
   - А меня, - Шаглов громко затянулся, вынул бычок изо рта и притушил в недопитый чай, - Меня они не тронут.
  
  *
  
   Ко времени, когда Хика вышел из подъезда, двор загустел прохладными сумерками, и мир вокруг терялся в полумраке - над подъездом со скрипом мигала лампочка, и ограничивала светом небольшой уютный пятачок. Хика несколько минут постоял в тишине, послушал, как за домами волнами накатывают звуки автотранспорта на перекрёстке, пожалел, что не курит, можно было сейчас покурить.
   'Мой президент не пьёт и не курит', - пришла на память нехитрая песня, Хика рассмеялся и сделал шаг в темноту.
   Он не слышал, и слышать не мог, как сработал затвор фотокамеры. Старик поводил Хику настороженным взглядом, вздохнул и поднялся со скамейки. Сделал несколько шагов и пропал за углом пятиэтажного дома.
  
   Хика в глубине души морально был готов ко всяким приключениям, и даже выстраивал в уме проект оправдательной речи, если вдруг не сможет показаться дома вовремя. Он так и мыслил - показаться, а не оказаться. Не то, чтобы он вовсе потерял в себе привязанность к родному дому. Но за несколько последних дней родители по мелочам оголяли внутренний облик дома, отняли у него живые, близкие, знакомые фрагменты. И дом изрядно поубавил силу притяжения. А стать чем-то своим, особо личным и наполненным деталями его, и только его существования, дом пока не успел. Потребуется время, да и начнётся оно лишь тогда, когда родители оставят дом в его распоряжение.
   - Эй, паренёк, ты куда спешишь?
   Хика сбавил шаг. Он сразу заметил тех, кто его окликнул. Трое невзрачных, мрачных людей, одетых в тёмное, стояли и смотрели в его сторону.
   - Домой спешу, - отозвался Хика и шагнул им навстречу. Сейчас он вооружён - в кармане нож. И если что, он закричит, кто-нибудь обязательно придёт на помощь.
   - А ты сам-то кто будешь, откуда?
   Вблизи Хика разглядел незнакомцев. От света разноцветных фонарей, до этого направленного в спины тёмным личностям, их лица высветились, перестали казаться зловещими масками. Хика увидел простых, на вид совсем незлых людей. Но по каким-то еле уловимым чертам он сразу распознал - приезжие.
   - Да местный я, живу тут недалеко, - миролюбиво объяснил Хика, но всё ещё не выпускал рукоять ножа, припрятанного в боковом кармане куртки.
   - Ясно, паренёк, - отозвался один незнакомец, с виду самый старший. Все трое носили неопределённого цвета куртки и бесформенные шерстяные шапки. На плечах у них висели сумки, маркированные адидасами и найком, - А мы вот только приехали. Да не бойся ты, не обидим. Пиво будешь?
   Старший протянул Хике бутылку 'Жигулёвского' и дружелюбно улыбнулся некомлектными зубами.
   - Спасибо, я наверное, пойду, - Хика вздохнул, и наконец-то отпустил рукоятку ножа.
   - Да ладно, мы ж тебе не водку предлагаем, а так, за знакомство.
   - Как звать тебя? - задал вопрос один из приезжих.
   - Хикадзе. То есть, можно просто Хика, - представился юноша и взял пиво - почему бы и нет?
   - О-о-о! - протянул первый из трёх, самый старый, - Грузин ты, что ли?
   - Нет, - смутился Хика и пожал плечами. Пиво оказалось холодным и от чего-то необыкновенно вкусным, - Просто имя такое.
   - Ну и ладно, - согласился третий незнакомец, - Имена бывают всякие, Палыча, вон Васей зовут. А мы с Андрюхой как бы это, вроде тёзки.
   Все трое рассмеялись, Хика тоже улыбнулся.
   - А скажи, Хика, - опять заговорил третий, - Как думаешь, хороший у нас президент? Будем нового выбирать или этого оставим?
   Юноша почувствовал, что не готов к ответу на вопрос. Да более того, он и не думал, может ли он как-то повлиять на выбор президента. Или на выбор, кому быть президентом. Хика запутался в форме вопроса, решил, что до следующих выборов ещё не меньше года, и времени подумать хватит. Но вопрос не звучал риторически, он требовал ответа.
   - Я не знаю.
   - Плохо, молодой человек. Надо иметь хотя бы мнение. Я уж не говорю, что его надо отстаивать.
   - Я, - Хике от чего-то стало неудобно. То ли от того, что угощают его люди, озабоченные такими серьёзными вопросами, о которых он даже не думал, то ли от времени. Короткая стрелка в светлом циферблате на столбе подползла к десяти, и длинная её обогнала.
   - Что ж, не задерживайся, раз дома ждут, - посоветовал приезжий и махнул на прощание рукой.
   В сторону дома Хика бежал что было сил, но всё равно опоздал, правда, ненадолго.
  
  *
  
   Мама встретила его в коридоре сердитым взглядом.
   - Прости пожалуйста, - пробормотал Хика, снял кроссовки и резво шмыгнул в ванную - чистить зубы. Ещё не хватало, чтобы она узнала, как он пил пиво с гастарбайтерами.
   Хика долго, шумно лил водой из крана и душа, и в тайне надеялся, что предки улягутся спать и не станут задавать неудобных вопросов. И очень удивился, когда застал родителей на кухне при накрытом праздничном столе.
   - А мы тебя ждём, ждём, - улыбнулся папа и кивнул на открытую бутылку сливовой настойки, - Заждались уже, закуска стынет.
   Хика втянул носом запахи и блаженно застонал. Надо же, а только что он и не знал, насколько сильно проголодался.
   - Что празднуем?
   - Сынок, мы в среду улетаем.
   - А...
   - Через 10 дней, а не в эту среду, - уточнил папа.
   - Вот и подумали, что надо бы собраться, посидеть по-семейному, кое-что обсудить и вспомнить. Ты ведь не против?
   Хика посмотрел на маму, переглянулся с папой, пожал плечами.
   - Да, нет проблем, давайте. А что обсудить, что вспомнить? Только давайте не про учёбу, у меня от этих пар всю неделю голова трещит.
   - Нет, Хика, не про учёбу.
   - Ух ты, - обрадовался Хика.
   - Я говорил с твоей мамой. После того, как вы достали с антресоли альбом. И мама хочет, чтобы ты узнал историю нашей семьи.
   - Да я и так вроде знаю, - юноша пожал плечами, - Мы тут давно живём, мой дед воевал с нацистами, погиб в 1943-м. Оба деда воевали. Один вернулся, но долго не прожил. Так?
   - Так-то так, - согласилась мама, - Но твой дед с папиной стороны был не совсем японцем, хотя, он тоже приехал в Москву с Дальнего востока.
   Хика спрятал пальцы под коленки - так было легче качаться на стуле и слушать монотонные рассказы. Да и после душа как-то никак не удавалось согреться.
   - Тебе интересно? - спросил отец, - Если интересно, то слушай, а не качайся.
   - Да, пап, конечно.
   - Так вот, сынок, я по отцовской линии, конечно уже не чистокровной, принадлежу к народности айну. Или лучше так сказать, мой отец был айну, а мама, конечно же, японка.
   - Конечно же? - переспросил Хика, - Я так и знал! В начале XX века по Москве, ходило так много японцев, что не встать, не протолкнуться.
   - Хика, ты что? - воскликнула мама, - Что с тобой?
   - Прости, мам, - юноша вздохнул, - Это у меня нервное.
   - Нервно, - усмехнулся отец, - Да постеснялся бы паясничать как дитё малое. Да какие такие нервы у тебя в твои-то годы, а?
   - Ты тоже не кипятись, - тихо попросила мама, и не за столом надолго повисло молчание.
   - А знаете, вот чтобы нам так просто не сидеть и не дуться друг на друга, давайте поужинаем. Кто хочет жареной рыбки?
   После того, как все перекусили, настроение на кухне заметно потеплело.
   - По правде говоря, - заметил папа и разлил по рюмкам настойку, - Я согласен с решением сына. И это во мне говорят не предки айну, а здравый смысл и отчасти история прадеда твоей мамы.
   - А что за история? - живо поинтересовался Хика.
   - Перебивать не будешь? - с игривой строгостью спросил отец и поднял рюмку.
  
  *
  
   Партизанский отряд, расквартированный в амурской деревне, давно не получал вестей с фронта. Да по большому счёту никто и не рвался снова в бой, под пули. Щедро светило амурское солнце, сопки зеленели и желтели всем соками нетронутой природы, а если знать, куда пойти с умом и толикой терпения, то по тайге можно найти таких сокровищ, ни одной буржуйской морде не снились.
   Люди, собранные в боевую группу под командованием сибирского казака Ивана Сварова, по слухам, потомственного офицера польских кровей, с удовольствием дневали в сельских домах, а там, где по хозяйству одиноко суетилась вдова или жена-солдатка, постояльцам жизнь и вовсе мнилась раем. В отряде, сбитом когда-то по потребности и на скорую руку, кого только не было. Черноусые казаки, щуплые корейцы, хитрые якуты и даже отставной петербургский интеллигент, секретарь какого-то совсем уж бездоходного ранга, а ныне - боец красной армии, да не просто лапоть с ружжом, а рядовой РККА с винтовкой Мосина.
   К этому особо умному бойцу у приезжего комиссара был отдельный разговор, и то по части помощи с переводом документов, недавно захваченных в интервентском обозе. А основной предмет, которым комиссар был озабочен, по неясности и странности во много раз превосходил биографию интеллигента и всё с нею связанное.
   - Ну-ка милая, посторонись, - комиссар по-хозяйски сдвинул с прохода дородную бабёнку в простеньком крестьянском платье. А то, как дура - встала на пути, и давай строить глазки приезжему.
   - Ой, да кто же это к нам такой весь да в фуражках и в ремнях приехал-то? - защебетала она и захихикала в кулачок. Солнце щедро золотило её русую косу и зажигало янтарные блёстки в бесстыжих голубых глазах. Комиссар пригладил усы, по-начальственному негромко прочистил горло и прикинул, что такой красавице вполне к лицу её рассыпчатые, мелкие веснушки.
   - Я тебе, девка, не 'кто же такой', а боец Красной армии, - и чтобы побороть невольное смущение, добавил, - Ты давай-ка лучше Иван Данилычу доложи по форме, что приехал комиссар из штаба дивизии.
   - Ой, какой прыткий-то, - снова завела девица, - Прямо так и по форме? А ты знаешь, как оно по форме-то товарищ гражданин красноармеец?
   Она звонко расхохоталась, увернулась от руки комиссара и сбежала вон с крыльца.
  
  *
  
   Командир отряда, рослый одноглазый бородач в светлой украинской косоворотке и модных галифе поднялся навстречу комиссару, боевые товарищи обнялись.
   - Смотрю, совсем распустились, часовой на посту с каким-то дедом в карты дуется, девки субординацию вообще не блюдут.
   - К девкам ты не лезь, они где надо и с умом блюдуют.
   - Это я тоже заметил, - комиссар невольно рассмеялся, - Рад тебя видеть я, Иван Данилыч, всё боялся, вдруг не свидимся. А то слышал, вас тут япошки прижали.
   - Было и прошло, Пётр Михалыч, сейчас сам видишь, сидим, ждём приказа. Уже третью неделю ждём. Может, и война давно кончилась, а?
   - Нет, друг, война у нас тут надолго. Два года не прошло, как буржуев скинули.
   - А говорят, к новому году одолеем.
   - Это вряд ли. Помяни моё слово, и весь девятнадцатый будем воевать.
   - Да, - нахмурился Сваров, и от повязки над пустой глазницей по скуле скользнула резкая тень, - И мне не нравится это затишье. Затишье на войне всегда к нехорошему. А ты какими судьбами к нам, просто так, или приказ какой секретный доставил?
   - Знаешь, Данилыч, вот нравится мне твоё умение не замечать проблемы.
   - И сам не жалуюсь, - одноглазый партизан вздохнул и потянулся за кисетом, - Значит, прознали.
   - Прознали.
   - И что решили?
   - Вот меня-то как раз и послали решать, что делать с перебежчиком.
   - А что тут делать? - Сваров неторопливо свернул папиросу, густо задымил, - я принял хлопца в отряд, стреляет он метко, бегает прытко, а что по-нашенски лопочет чудно, так ведь, сколько людей, столько и мест, а сколько мест, считай, столько наречий.
   - Данилыч, я тебе верю. Но мне хотя бы надо с ним поговорить, удостовериться, что он не гадская контра.
   - Пойди, - пыхнул дымом Сваров, - Поговори, коли так. Он у Алевтинки на постое, заходи к ней, гостем будешь, не обидит.
   - А сюда позвать?
   - Ты что же предлагаешь самому мне? Ты адъютантов моих распугал, теперь сам распутывайся.
   Друзья посмеялись и Сваров предложил:
   - Может, по маленькой за встречу? Ну и за нового красноармейца.
   - Это можно, - прищурился комиссар, - Но всё по порядку. Я пойду до Алевтинки прогуляюсь, а ты пока адъютанта позови. Пусть на стол накрывает. Мы же хоть и красноармейцы, но вроде комсостава. Так и бухать надо как положено. Чинно, то есть с размахом.
  
  *
  
   Алевтина, худая баба в грязном переднике, встретила комиссара настороженным взглядом. Она быстро смекнула, зачем пожаловал гость и сердито сказала:
  -Там он, окаянный, в дом заходите.
  Перебежчик оказался невысоким, тонкошеим пареньком, одетым в трижды латанные обноски. Он вздрогнул, когда комиссар появился в дверях, отложил в сторону разобранную винтовку. Пётр Михалыч сразу заметил - винтовка японская, да иначе и быть не могло. Сам виновник происшествия выглядел настолько по-японски, насколько это вообще было возможно в понимании комиссара. Не хватало только кимоно и двух мечей.
   - Здорово, боец.
   - Здрасььте, - паренёк резво встал и почтительно поклонился.
   - Ты мне эти свои замашки брось. Тебя не учили честь отдавать?
   - А как зё, усии, сесть, усии, - он судорожно выпрямился, суетливо поднял руку, отдал честь.
   Комиссар рассмеялся в голос.
   - Другой рукой отдавать надо, дубина. Ладно, рассказывай кто таков, какой губернии, документ покажи, где всё написано такой и эдакий, шея хилая, честь левой рукой отдаёт. Да шучу я, шучу. Давай-ка выкладывай начистоту.
   Японец вздохнул, шмыгнул носом и начал говорить. Рассказывал он складно, видно было что не раз и не два повторил свою историю, и так её бесспорно заучил, и все в отряде Сварова, должно быть, знают её лучше самого японца. Тут докопаться до истины уже не получится. А может, и не нужна она, эта истина, подумал комиссар. Мнению товарища, Ивана Данилыча, он привык доверять, и в общем-то уже принял решение. Сейчас ему было просто интересно. Но отдельные моменты требовали уточнения.
   - Значит, говоришь, в деревне голодали, а злые дядьки самураи всю родню перерезали. И тебя хотели, но ты сбежал и пошёл в армию, так?
   - Ой зрые, товарись камисар, зрые дяди самураи ууу.
   - И ты решил что здесь, в стране рабочих и крестьян, тебе будет никак не хуже, чем у себя в деревне, а то и лучше?
   - Харасо будет. Узе харасо. Уссе небыает.
   - А где ты так по-русски выучился?
   - А мой отец ессё годов двацать тому быва в стоице, знакомисся с Отцом святым и много-много учиися, и вуси руски язык.
   - И тебя, стало быть, выучил. А что же ты, дружище, букву 'Л' никак не выговариваешь.
   - А вот не умею, и никак непоосяица.
   - Надо научиться, красноармеец. А то как же ты будешь выговаривать имя вождя всех пролетариев, товарища Ленина.
   - Осень усица буду, чессна-чессна, наусюсь.
   - Поглядим. А как звать-то тебя, красноармеец?
   - А Тит меня зовут, торварись командир, имя такое кавкасское.
   - К-какое? - расхохотался комиссар, - Ну ты потешник, клоун, япона кукуруза. А фамилия твоя как?
   - Агаев, - серьезно заявил японец, - Я тоссьна знаю, кавкасская фамиия. Тит Агаев поусяеца.
   Около минуты комиссар не мог вздохнуть от хохота.
   - Уморил так уморил! Хватит глупостей, красноармеец. Никакой ты не кавказец, а раз вступил в ряды Красной армии, так и живи под своим настоящим именем. Я по документам знаю твоё имя. Китагава.
   - Не верно, торварись камисар, - взгляд японца неожиданно стал твёрдым и уверенным, - Это моя фамиия. А по имени меня зовут Акено. Китагава Акено.
   - А, тогда ясно, а то и там, в дивизии, была путаница.
   - Ясно, да, - поддакнул Китагава, - Это имя у меня такое - Ясное утро.
  
  *
  
   После второй выпитой рюмки Хику стало потихоньку смаривать в сон, и мама забеспокоилась.
   - Ну вот, папа, что же ты наделал, напоил ребёнка, заморочил голову всякими рассказами.
   - Нет, что вы, было очень, очень интересно. Только я не понимаю, а при чём тут то, что я хочу остаться. Дед-то ваш, Акено, воевал с интервентами, и страна была другая.
   - М-да, тут ты прав, - отец закрыл бутылку пробкой и передал маме, чтобы спрятала в холодильник, - Страна другая. И чего тут только не было с бедолагой Акено. Но он был честен, твёрд в своих убеждениях. После гражданской он перебрался в Москву, оттуда был сослан в корейское поселение на дальний восток, по подозрению в шпионаже в пользу Японии. Но как-то так случилось, что опять встретился с комиссаром, и тот замолвил за Китагаву слово, кому следовало. Акено опять вернулся в Москву, уже с женой и малолетним сыном, работал тут в Коминтерне.
   - В Коминтерне? - переспросил Хика.
   - Именно. Существовала такая идейная международная организация, где Китагаве Акено было самое место. Под лозунгом пролетарии всех стран соединяйтесь, это же фактически был лозунг его жизни. В тридцать восьмом он погиб, но сын его, к тому времени уже подросток, был парень смышлёный, и через бронь того же Коминтерна его приняли в МГУ. Но он не проучился там и пары лет, как началась война с нацистами, и для него она закончилась в 1943-м.
   - Да-а, - устало протянул Хика, и почувствовал, что глаза помимо его воли слипаются, и разлипаться никак не желают.
   - С ума сошли, - обеспокоенно воскликнула мама, - Час ночи уже, а мы всё сидим. Это хорошо ещё, что завтра воскресенье.
   Хика с трудом доплёлся до кровати и провалился в сон. Уже под утро он увидел продолжение истории.
  
  *
  
  Вольный ветер утих, затаился. Он еле-еле шевелил сухие травы, его едва заметные прикосновения к лицу не приносили облегчения. Солнце жарило в полную силу, и от зноя на степной дороге негде было спрятаться.
   - Китагавыч, я знаю, что ты меня слышишь и понимаешь русскую речь, - майор НКВД шёл позади пленного. Пистолет он давно убрал в кобуру, и если бы кто посмотрел со стороны, ни за что бы не признал в путниках пленника и конвоира.
   - Так если знаете, тогда чего уж там, - Китагава Ясуо обернулся и смело посмотрел в глаза офицера Красной армии. Он говорил почти без акцента.
   - Ух ты, неужели правда, - Холин присвистнул, - Это я угадал. Знал я одного Китагаву по имени Акено, он сражался на нашей стороне в 1918-м. По правде говоря, лично мы не были знакомы, но мой отец всегда говорил - Китагава парень надёжный.
   - Очень приятно это слышать. Однако я не знаком с господином Акеной. У меня был брат, Йосиро, и он погиб в Китае семь лет назад, в 1932-м.
   - И ты решил пойти по стопам брата?
   - Отчасти, товарищ майор, - невесело пояснил Ясуо, - Его считали героем, бойцом смертником, его дух должен был найти пристанище в храме Ясукуни. Но что с ним, с его духом стало после того, как открылась правда, я не знаю.
   - Правда?
   - Мне горько говорить об этом, лучше не надо. Поверьте, это нелегко, быть братом фальшивого героя.
   - А что родители?
   - Мать места себе не находит. Я и пошёл на войну, чтобы смыть позор с нашей фамилии.
   - Вот это ты зря, - заметил Холин, - Война никому никогда не приносила счастья. Это ты и сам мог бы понять. А мировая революция так и так победит, даже не думай.
   - Как скажете, товарищ майор. Это ведь я ваш пленник.
   - Послушай, - Холин рванул к себе Китагаву за рукав гимнастёрки, - Я вижу тебя насквозь. Ты хороший, умный парень. Если все, как ты, откажутся воевать, то не будет ни фальшивых, ни мёртвых героев. Это ты понимаешь?
   - Майор, я много лет изучал русский язык, и, кажется, понимаю. Но убедить других будет не просто.
   - А ты пробовал?
   - Как вы это представляете? Я в плену. Обратной дороги нет.
   - Не боись, никто тебя не тронет. Есть обратная дорога, - майор снял фуражку, вытер пот со лба и вернул головной убор на место, - Идут переговоры о возврате пленных. И, насколько мне известно, они будут успешные.
   Китагава Ясуо побледнел и посмотрел на майора так, будто ему стало невыносимо больно.
   - Что?
   - Майор, вы хотя бы отдалённо представляете, что с нами будет, когда мы вернёмся в Ниппон?
   - Вернутся полторы сотни военнопленных. Ну, и в чём проблема-то? Сейчас не дремучее средневековье, всё уладится.
   Ясуо ничего не сказал, но на его лицо легла такая мрачная тень, что Холин усомнился, в правоте своих слов.
   Он помолчал немного, вздохнул и закурил. Сказал негромко.
   - А никто и не обещал, что будет легко.
  Глава 8. Зажигание
  Утренний сон, беспокойный и чуткий, оборвался внезапно. Хика открыл глаза и мгновенно почувствовал необъяснимую тревогу. Она заставила резко приподняться, сесть на кровати. От быстрого движения закружилась голова. Юноше показалось, мир покачнулся, Хика выпростал руку из-под одеяла, коснулся подушки - она была мокрая. 'Я плакал, - со смущением и ужасом подумал Хика, - Из-за чего, что такого мне снилось?' Ощущение беспокойства стало нестерпимым. Руки сами собой ощупали кровать, шею, волосы. Пальцы трогали противное, липкое тело. От чего так страшно? Что вот-вот произойдёт? За шторами оконное стекло серело ровным предрассветным небом. Из приоткрытой форточки сонно и прозрачно, тихо еле слышался отдалённый птичий щебет. С птицами всегда так - ни за что не ошибёшься, близко или далеко поют свои трели, свистят позывные. Воздух знает, кто ему близок, кого не обманешь. Самолёт пролетит - попробуй отыскать на небе, даже если там ни облачка. А если кот мяукает на крыше - то же самое, с первого раза не найти нужную крышу. И только про птиц воздух честен, откуда бы ветер ни принёс птичий звук.
  - тор-и, тор-и, тор-и, - пропел невидимый в окно пернатый и умолк.
  Хика оглянулся по сторонам, схватил мобильный телефон - пять утра на экране. Через два часа - вставать и отправляться на учёбу, так? От мысленного пожелания подняться выше, оторваться от кровати Хикой овладело неодолимое, тяжёлое бессилие. Он даже не успел понять, холодно ему, или жарко. Мир остался на отметке пять часов утра, а Хика выпал куда-то вовне.
  *
  Очнулся он к полудни и с благодарностью принял из маминых рук чашку горячего чаю. Малиново-лимонным, терпким жаром обдало внутри, скулы свело до боли, и Хика едва не выронил питьё.
  Мама откинула одеяло, сунула ему в подмышку градусник. От слабости Хика не успел ни смутиться, ни воспротивиться.
  - Добегался с мокрой непокрытой головой?
  - Да лето скоро, теплынь на улице.
  - То-то от теплыни тебя так угораздило. Давай-ка сюда градусник. Ну, понятно, - в маминой руке стеклянный прибор был похож на волшебную палочку, но от короткого взмаха чуда не случилось - У тебя 38,7. Хорошо, что сегодня воскресенье, а то не уследила бы я, ты бы, небось, так и на пары побежал. Я вызываю врача.
  - Мам, да ты что, зачем? - два осознания случились ясно и одновременно. От одного Хика почувствовал злорадное облегчение - при такой температуре об учёбе речи быть не может - впереди несколько дней свободы. Сам по себе прогул занятий сладко-соблазнительная вещь, зато потом невыносимо стыдно, даже не перед преподавателем, а перед совестью. И до чего же унизительно идти с повинной, трудно представить:
  - Ольга Пална, а когда можно прийти на пересдачу, или практикум отработать? У меня пропущено.
  Доцент аналитической химии строго посмотрит поверх очков, со вздохом опустит на журнал белохалатную руку, зашелестит тетрадными листами. Хику всегда интересовало, от чего так болезненно резаться бумагой? Даже от бритвы так не болит, хотя, крови больше.
  Второе осознание, в отличие от первого, не на шутку испугало Хику.
  - Ой, - Хика невольно качнул в руке кружку - пальцы не слушались.
  Пододеяльник запестрел красными пятнами.
  - Ничего страшного, - успокоила мама, - Вот так, так мы укроем полотенцем, а я вечером, потом, перестелю.
  Хика поставил кружку на стул у кровати и с благодарностью вытянулся, но тут же поменял позу - от озноба лучшее спасение - свернулся калачиком. Мама подоткнула сыну одеяло, и стало так уютно, так тепло, что даже страх немного притупился. Но не исчез. Второе осознание наполнилось страхом. Что будет, если родители останутся?
  *
  Врач приехал в седьмом часу. К этому времени отец вернулся из института, в последние дни перед отъездом он там пропадал чуть ли не сутками. Сын с мамой привыкли, и даже не были особенно расстроены. Хика был только рад, он давно собирался увильнуть из-под удвоенной родительской опёки. В действительности, от отца нравоучений он обычно слышал меньше. Зато отец выступал в тяжёлом весе крупного калибра. А маме по домашним и общественным делам забот хватало, и ещё она, наверное, лелеяла немного личных надежд и предчувствий. Хика как-то поймал себя на мысли, как давно они никуда не ездили в отпуск вдвоём, без него. Они же не какие-нибудь старики, им хочется побыть вдвоём, романтики, ну, и всего такого прочего. А будто старикам не хочется? - задался юноша вопросом, но мысль прервали.
  - Молодой человек, сядьте прямо, - доктор в ровно выглаженном белом халате мягко, но решительно развернул к себе Хику нужны боком. От прикосновения холодного металла к спине пробрал озноб, и стало страшно, что к нему приставлен не прибор для проверки чистоты дыхания, а что-то иное.
  *
  Ясуо стоял в ряду пленных солдат. Таких же, как он сам, усталых, измученных степной жарой в пункте передачи пленных, страхом неведения. А дальше - долгими часами перелёта в тесноте и в монотонном металлическом гудении. Остались позади лихие провалы в страшные воздушные ямы. Ясуо старался не думать, каково было тем, кто не удержался. Остался позади узкий трап, и вместо ребристого металла под ногами заскреблась по подошвам взлётная полоса. Как это чудесно, что он покинули тошнотно душное нутро самолёта, - подумал Ясуо. Но даже на вольном воздухе он чуял носом, как нелегко дался перелёт другим возвращенцам.
  *
  - Откройте рот, - приказал доктор, и Хика неохотно подчинился. После осмотра горла быстрые, опытные пальцы ощупали шею, проверили лимфоузлы.
  *
  Бывшие пленные стояли с руками, связанными за спиной, с мешками на головах. В этих беспросветных колпаках, они, должно быть, выглядели как преступники какой-нибудь суровой западной страны, где тупое бесчеловечное правосудие не позволяло людям самим выбрать выход из мира в пустоту. Выход в красоте изящной смерти, выход с честью. До чего же верно говорят о европейцах - варвары.
  Давно замокли гулкие взмахи винтов Накадзимы Ки-34, но всё ещё казалось, что воздух гудит сам, точно смакует в себе эхо от полёта транспортного самолёта. Ветер беспощадно трепал ткань гимнастёрок, щёлка перед носом складками тёмного мешка. Ясуо очень сильно захотелось посмотреть по сторонам, взглянуть в лицо офицеров. Они стояли где-то сбоку, слева. Не настолько далеко, чтобы нельзя было услышать их речь, но и не близко, слов японский солдат не мог разобрать. Или он уже не солдат? Или уже даже не японский? Как относиться к тому, кто позорно попал в плен, кто несколько недель не слышал настоящего родного языка? В лагере военнопленных их держали под неустанным наблюдением, не разрешали разговаривать и переглядываться. Казалось, эти запреты должны были ввести в уныние, но вовсе нет, напротив, эти строгие и вместе с тем понятные правила напоминали дисциплину в его родной воинской части. Родной ли? - Ясуо снова поймал себя на мыслях, от которых становилось страшно. Не умереть было страшно, а остаться в стороне. Оказаться выброшенным прочь из единого, всемогущего духа Ямато.
  - Пошёл - приказал конвоир, и бывший пленный беспрекословно подчинился.
  Его вели по улице, потом толкнули в спину бамбуковой палкой и заставили подняться по ступенькам. После долгих часов в темноте Ясуо научился худо-бедно понимать мир на слух. Как далеко до поворота? Это он ловил по звукам эхо собственных шагов и по шагам солдат-охранников. Было легче слышать мир, когда кто-то шёл спереди, а кто-то сзади. В этой зыбкой оси звуковых координат мир снова обретал трёхмерность за пределами душного мирка, замотанного тёмной тканью.
  Он едва успел посчитать, сколько шагов до следующего поворота с лестницей наверх. Оказалось, что совсем не трудно ориентироваться, если слышно, откуда эхо. Если вверх от лестницы, тогда она ведёт на этаж выше, а если вниз - беззвучно, значит, там нет пути вниз.
  Тупик.
  До лестницы он не дошёл. Конвоир ткнул в спину бамбуковой палкой и приказал остановиться.
  *
  Осмотр закончился, и Хике наконец-то удалось разглядеть доктора. Плотное, широконосое лицо с пухлыми губами и сердитый взгляд маленьких глаз из-под круглых очков делали его похожим на высокомерного пижона-бульдога. Ничего себе, друг человека, подумал Хика, смотрит так, будто я для него даже не человек вовсе, а бездушная кукла из детского набора для игры в больницу.
  - ОЭрВи, - объявил доктор и уверенно кивнул, - Ничего страшного. Вот, листок возьмите, я написал, какие лекарства нужны, и когда принимать. А вас, молодой человек, я жду в пятницу у себя в кабинете. Приём с утра до трёх часов, не опаздывайте.
  - А он поправится до пятницы? - забеспокоилась мама.
  Доктор коротко рассмеялся, и неожиданно подмигнул Хике.
  - Если простуду не лечить, пройдёт за неделю, а если лечить - за семь дней. Я предпочитаю не только лечить, но и вылечивать.
  *
  Ясуо втолкнули внутрь небольшого помещения, заставили встать к стене. Конвоир распутал ему руки и позволил стащить с головы постылый мешок. Лицо конвоира пряталось в густой тени, да пленнику было, в общем, всё равно, кто его сторожит - солдат выполнял приказ, что с него взять? От мысли, что он снова пленник, теперь уже не в русском военном лагере, а у себя на родине, Ясуо овладела такая неодолимая тоска, такое чувство одиночества и безысходности, что потянуло зареветь, закричать, но он, конечно же, сдержался. Здесь, в новом месте заточения, даже после мешка казалось, что пространство наполняет непроглядный мрак, и тусклый свет в дверном проёме лишь усугублял чувство мрака. Окон в помещении не было.
  Дверь за конвоиром захлопнулась, и мир опять замкнулся.
  Сколько часов или дней продолжалось заточение, Ясуо определить не мог. Кормили скудно, - через дверцу возле пола подавали плошку с рисовой похлебкой и бутыль из тыквы с приторно тёплой водой. Когда хотелось по нужде, пленник барабанил кулаками в дверь. Каждый раз, прежде чем вывести Ясуо из камеры, охранник надевал ему на голову мешок, и всякий раз ремень винтовки норовил сползти с плеча солдата - тяжёлая винтовка ему явно мешала. Пленник прикинул, как легко мог бы ударить этого молчаливого, тщедушного солдата, взять оружие, освободиться. Казалось, мысль о том, что он может выйти из повиновения, нелепа. Так и должен думать японец, воспитанный в строгости и дисциплине. Но Ясуо уже не был просто японцем. Годы изучения русского языка и русской культуры, все его попытки понять северного врага затянули к нему в душу что-то особое, не свойственное жителям Японии. Дни, проведённые в плену, лишь укрепили в нём семена чужого, но уже не чуждого мировоззрения.
  Пленник снова, раз за разом, вычислял, какие его шансы в случае побега. И в то же время он спокойно задавал себе вопрос, а почему всё ещё жив? Ему должны был позволить выбрать смерть вместо позорного пленения. Да неужели он теперь для них не лучше грязного, презренного эта, для которого традициями чести можно пренебречь?
  Пока вопросы оставались без ответа, и так продолжалось в субъективном времени Ясуо целую вечность, а на самом деле его продержали в камере всего четыре дня. Настало утро пятого, и караульный открыл перед ним дверь.
  - Выходи, - приказал он темноте.
  Ясуо с любопытством подчинился. Любопытство усилилось, когда он понял, что мешок ему на голову никто пока натягивать не собирается. Его темница, если верить надписям и памяткам на стенах, оказалось двухэтажной хозяйственной постройкой в аэропорту Нагойя. Ясуо неплохо разбирался в географии, и сообразил, что держат его далеко от того места, где располагалась его воинская часть. Он удивился и продолжал пребывать в удивлении, когда его привели в комнату на втором этаже. На татами сидел офицер в поношенной форме и пил чай. При появлении Ясуо он отставил чашку и посмотрел на пленника долгим, внимательным взглядом. От чего-то взгляд показался знакомым.
  - Китагава Ясуо? - уточнил незнакомец.
  - Так точно, господин офицер, - Ясуо сдержанно поклонился, строго по уставу.
  - Садись.
  От предложенного чая пленник не отказался, и несколько минут прошли в молчании. Наконец офицер заговорил:
  - Ты знаешь, как поступают с теми, кто позорно попадает в плен.
  - Да, господин.
  - Это, конечно, верно, но, увы, иногда расточительно. Особенно во времена, когда война стоит на пороге.
  Ясуо удивился. Он так понял, что войны с русскими не будет, по крайней мере, в ближайшее время. Война в Китае идёт своим чередом, и сколько будет длиться, не известно. Так о какой другой войне идёт речь? Но спорить с офицером не посмел.
  - Ты был в плену у русских возле Номон-хана, что скажешь?
  - Русские называют это место Халхин-Гол. И они не хотят войны.
  - Хм, - офицер отпил из чашки и вздохнул, - Откуда тебе это известно?
  - Я слышал разговор. Меня хотели пытать, но вступился офицер, майор Холин. Он доходчиво разъяснил бойцам Красной Армии, что японский пролетарий это такой же угнетённый бедняк, как и русский. То есть, каким был русский до их революции.
  Офицер выслушал и коротко, сердито усмехнулся.
  - Ты знаешь русский язык?
  - Да, господин. Я выучил его специально, чтобы узнать врага, понять, как его бить и побеждать. Я хотел, - Ясуо замялся. Говорить о том, чего на самом деле он хотел, было больно и горько.
  - Я тебя понял, - офицер опять вздохнул, - Тебе быть может, будет интересно знать, что люди всё-таки считают твоего брата героем, гунсином. Мой сын недавно в школе сочинение писал, так прямо выразился: хочу погибнуть за Императора, как те герои, о которых все вокруг говорят с восхищением.
  Ясуо молчал и безучастно разглядывал узор татами.
  - Ты-то как, сочинения не разучился писать?
  - Нет, господин, - Ясуо подумал, куда клонит собеседник, и от предчувствия смерти внутри всё похолодело.
  - Тогда вот тебе бумага, кисть и краска, - офицер подал пленнику прибор для каллиграфии, - Можешь сильно не стараться, я не прошу тебя писать последнее хокку.
  - Тогда, простите, что писать? - растерялся Ясуо.
  - Всё что ты выяснил о планах и намерениях русских. Хочу тебя заверить - этот твой отчёт дойдёт до командования.
  - Вы так откровенны со мной, - изумился Ясуо.
  - Я не представился. Меня зовут Азума Мичио, твой брат был моим лучшим другом, - тихо сказал офицер, - Благодаря ему, его славе, пусть эта слава и неоднозначна, я тот, кто я есть сейчас. И лично я не сомневаюсь, что дух его пребывает в священном Ясукуни.
  Ясуо растрогали слова офицера, и теперь он узнал его. Они впервые встретились шесть или семь лет назад, и в детской памяти остался только смутный, отрывочный образ. Человек в военной форме долго и внимательно смотрел ему в лицо. Осталось впечатление, что смотрел не человек, а мудрый, матёрый лис, незнакомый, опасный ками. Тогда Ясуо удивился, и не понял, в чём дело. В те годы он возможно, не был готов узнать правду. Несмотря на позор, благодаря брату у него был друг, о котором он даже не подозревал.
  Для написания отчёта понадобилось несколько листов, и за время, пока Ясуо выводил иероглифы, дважды приходил рядовой и приносил полный чайник душистого чая с лепестками горной вишни.
  - Хорошо, - Мичио одобрительно покачал головой после того, как бегло просмотрел неровные столбики знаков , - Секретарь перепечатает на машинке катаканой, и будет в самый раз. Теперь вот что. Я не хочу твоей смерти, Ясуо, ты умный и способный парень. Русский язык выучил, слышал, даже машину водить умеешь, верно?
  - Не то, чтобы умею, господин офицер, в техническом кружке занимался.
  - Да, да, это весьма полезно. И, кстати, мне доложили, как ты стойко выдержал перелёт с материка. Гораздо лучше, чем другие пленные, - он замолчал, и в молчании Ясуо уловил, какая мысль осталась неозвученной. А хочет ли он знать, что произошло с другими пленными? Быть может, только он и остался в живых.
  После долгого молчания Мичио спросил:
  - Хочешь вернуться в строй? Или навоевался?
  - А у меня есть выбор?
  - Есть. Я могу сделать так, что изо всех архивов исчезнут упоминания о том, как ты попал в плен у Номон-хана. А, впрочем, давай начистоту. Я уже об этом позаботился. Но мне не хочется, чтобы ты чувствовал себя обязанным повторять свой выбор. Ты можешь всё забыть, как забудут другие. Вернёшься к своей маме, и больше никогда не наденешь военную форму. Это будет даже лучше - меньше вопросов и подозрений.
  *
  Голос отца развеял видение.
  - Ты ведь не спишь, да?
  - Нет пап, вроде не сплю. Лежу и думаю в потолок. Скучно. Пробовал читать с экрана мобилки, но не могу сосредоточиться.
  - А что читал? Учебник?
  - Ага, - вздохнул Хика, - Пап, ну кто же во время болезни учебники читает? А ещё сегодня воскресенье.
  - Понимаю, - отец улыбнулся и присел на край кровати, - Скажи, я могу взять твою фотокамеру?
  Два года назад Хика увлёкся фотографией. Снимал всё подряд, от мельтешения огней в московских пробках или пламени в мусорном баке до бомжей на скамейках и морозных узоров на окнах в троллейбусе. Родители с радостью поддержали увлечение сына, и в подарок к дню рождения Хика получил профессиональную камеру Никон. Первое время он возился с ней, как с любимой игрушкой, но игрушкам свойственно пожить в любимчиках и надоесть. Третий месяц камера лежала на полке без дела. Отчасти Хика злился на родителей, что подарили эдакий кирпич с объективом. Другое дело - компактные мыльницы. Но юноша прекрасно понимал, что не прав. Перед тем, как подарить, мама с папой спросили его согласия, да и трудно было не признать, что камера хорошая, а в умелых руках с ней можно творить чудеса. На неумелость рук Хика не жаловался, и даже капельку грустил, что надоело. Обидно было то, что новых фотографий ждали многие. Приятели из группы, всякие друзья 'в контакте', да хотя бы тот же Коля. Зря он, что ли, Хику на выставку позвал? Ещё недавно он бы и не думал о таких вещах, но после разговора с Юлей стал на многое смотреть иначе. К примеру, Кузнецов намеренно позвал его на выставку, он знал, что другу это интересно. А что, к примеру, было интересно Коле? Теперь-то и спросить не выйдет, да и стыдно как-то.
  - Бери, пап я всё равно давно не пользовался.
  - Да, я знаю. По-моему, ты уже два месяца фото в контакте не обновляешь.
  - Да? - спросил растерянно Хика.
  - Ну да, я иногда захожу к тебе на страницу, ты же сам согласился 'дружить' в контакте, - отец усмехнулся, - Я не наставал.
  - Это как-то странно, - медленно проговорил Хика, - Если отец и сын дружат в социальной сетке.
  - Ты думаешь? - растерялся отец.
  - Не знаю, пап. А чего ты хотел на камеру снять?
  - Лабораторию. Соберу презентацию с фотографиями, покажу там, - он замялся на подборе слов, - Будущим коллегам.
  - Классно, - Хика кивнул и снова прикрыл глаза.
  - Ладно, лежи, поправляйся, - отец дотронулся его руки поверх одеяла и отошёл от кровати.
  'А может, они никуда не улетят? - с тоской подумал Хика, - Останутся тут, и тогда, конечно, всё будет по-старому. Бомба не понадобится, и всё само собой уладится'. От смутной мысли, что пока ещё легко остановить всё начатое, или даже так, не начатое, а намеченное, внутри стало как-то болезненно легко. И Хика почувствовал, что если оступится и струсит, то навсегда перестанет себя уважать.
  *
  День прошёл не быстро и не медленно, а как-то так урывками и бестолково. Для Хики это был болезненный день. Но утром в понедельник Хика почувствовал себя совсем по-другому. С утра ещё температура и дремота пытались вмешиваться в жизнь, но после полудня и трёх чашек горячего чая от простудных ощущений не осталось и следа. Стало казаться, что мир раскрылся в новом измерении. Юноша смотрел на часы, и представлял, как в это самое время он должен был сидеть в аудитории, учиться, а теперь в этом нет надобности. Он дома, на больничном, а впереди - уйма свободного времени. Мама настойчиво пыталась уложить сына в постель, но Хика при ней померил температуру с результатом в 36 и 5, и она оставила сына в покое.
  В интернете у Хики накопилось много неотложных дел и развлечений. Прежде всего, он скачал новые серии дораму 'Токийские псы', открыл их по ссылке, присланной Юлей 'в контакт'. Он некоторое время думал, надо ли отправить ей в ответ какой-нибудь подарок вроде виртуального букета, но решил, что после драки кулаками не машут, а после того, как перестали встречаться, букеты не дарят. Даже не мелькнуло горьких мыслей от того, что Юля в статусе 'онлайн' не пишет в чате 'привет, как дела, что творишь?' Хика походил по нескольким закладкам сайтов, где-то с кем-то перебросился на форумах словами. На первый взгляд, всё как всегда, ничего необычного, ничего нового. Да Хика так бы и сидел в сети без всякой важной цели, случись его простуда несколько недель назад.
  Сегодня он специально не разыскивал новости по теме отношений Россией с Японией, но как-то так получалось, что даже там, где в текстах сообщений напрямую не упоминался Курильский вопрос, события на Дальнем Востоке так или иначе затрагивали эту проблему. А, соответственно, они касались и Хику, и всю его семью, да и вообще всех русских японцев, которых, если верить данным переписи, проживает по России чуть меньше тысячи. Новости удручали. Две Кореи потрясали кулаками над морской границей, США усиленно делали вид, будто им это не интересно, а премьер министр Японии пространно рассуждал о том, какой подход надо выбрать для решения территориального спора с Китаем. Прежде история или политика Хику интересовали мало, он даже не знал, что между Кореями до сих пор формально нет мирного соглашения. Юноша смотрел статьи и новости, и начинал понимать, почему Дальний Восток один из журналистов назвал Балканами 21 века. Хика теперь кликал то одну ссылку, то другую, и следовал по прихоти законов интернета то туда, то сюда, и надо признать, бродил по ссылкам бессистемно. Среди запутанных закладок бизнес-новостей и баннеров 'на полях' какой-то линк привёл Хику на сайт, где разрешали забесплатно скачивать симулятор военного истребителя. Хика прежде не был знаком с этим жанром компьютерных забав, и, сразу заинтересовался. Тем более, что в скачанной программе у него был выбор за кого играть компанию. Сначала был соблазн сесть за штурвал японского 'Зеро', но Хика вспомнил, что прочитал в книге Иванова. Какими бы честными не были самураи, они всё же были агрессорами. Помимо всего, что они натворили в Китае, войска Императора встали на сторону Гитлера, и по данным историков даже у эсэсовцев волосы вставали дыбом от жестокости японских солдат. Хика не мог забыть, что его предок осознанно перешёл в Российскую армию, и сын его тоже был красноармейцем.
   Лейтенант ВВС США с позывным 'Sunwinder' отправился в свой первый виртуальный полёт в апреле 1944 года за штурвалом изящного P-38. Хика мог себе позволить выбор и необычную попытку переписать историю войны на Тихом океане по своему сценарию.
  *
  - Господин Азума, вы предлагаете мне бросить армию, остаться на всю жизнь в лавке и торговать проклятой вонючей рыбой?
  - Насчёт того, что рыба вонючая, я могу поспорить. Некоторым гурманам нравится рыбка с душком, - офицер усмехнулся, - А что касается всего остального, то ты подумай шире, Ясуо. Хотя бы попробуй. Это редкая возможность взять и вывернуть свою судьбу наизнанку. Мало кто из твоих соотечественников может себе позволить такую роскошь. Обычно всё предрешено ещё со школы, и кому-то, если очень повезёт, ещё не поздно изменить судьбу после учёбы в университете. Ты туда вряд ли поступишь, и не думай, я это не в укор твоим способностям. Может открыться, кто ты на самом деле, где был, и чего избежал. Не многие поймут, и тогда тебя постигнет участь, более суровая, чем выбор добровольной смерти. Но ты можешь уехать на север, найти себе там место потише, с документами я помогу.
  - Хм, - Ясуо нахмурился и закусил губу.
  - Но ещё вот о чём подумай. Сможешь ли ты забыть, как был солдатом, как сражался с врагом, и тебе не хватило последнего, короткого шага до славы, до того, чтобы стать героем, гунсином? Ты же хотел пойти в армию, чтобы опровергнуть позор брата. Если ты выберешь мирный путь, то как после этого посмотришь в глаза матери?
  - Я так понимаю, выбора у меня всё-таки нет.
  - Выбор есть всегда, но у каждого выбора свои последствия.
  - Выбор дан, но не в силах я выбор менять? - улыбнулся Ясуо.
  - Для хокку коротковато, но сформулировано верно. Теперь я расскажу, что тебя ждёт. Современная война всё меньше опирается на винтовки со штыками, хотя, и без них, конечно никуда. Не знаю, слышал ты об этом или нет, в Европе началась война. Пока не ясно, каков будет размах военных действий. Но если Германия решит взять реванш за Первую мировую, а Советы поддержат её хотя бы первых порах, а если они извлекли хоть немного уроков из Первой мировой, то обязательно поддержат, так вот тогда война захватит все государства от ЛаМанша до Урала. Если запылает Европа, огонь перекинется и сюда. Что по мне, так лучше бы Японии быть на стороне Советов и Германии. Но это не нам с тобой решать. Мы - слуги Императора.
  Ясуо почтительно склонил голову.
  - Современная война будет иной, чем прежние, и ключевую роль сыграют другие войска, - повторил Мичио, - Месяц назад недалеко отсюда организовали лётную школу, будут готовить пилотов 'Зеро'. Если ты будешь усердно учиться, через два года сможешь стать отличным боевым пилотом.
  *
  Для Хики время шло особым, неоднозначным темпом. С одной стороны, он день за днём проводил у компьютера, лазил по сайтам, а по большей части пилотировал в кабине виртуального истребителя. Иногда, правда, приходилось прерываться. Родители заботились о том, чтобы сын поправлялся, регулярно пичкали лекарствами и витаминами, и норовили ограничить время посиделок за компьютером, но Хика усердно увиливал от всех ограничений и запретов. Это почти всегда удавалось - мама с папой подолгу не бывали дома.
  На исходе недели от болезни не осталось и следа, врач выдал нужную справку, и в выходные, за три дня до отъезда родителей, всё-таки пришлось напрячься и заняться делом. Надо было наверстать пропущенное в университете. Хика списался 'в контакте' с приятелями из группы, разузнал домашние задания. Социальная сеть выдала сообщение о том, что Кузнецов вступил в какое-то сообщество 'М45', но приглашение вступить туда же Хика от него не получил. Было до боли обидно, что друг его игнорирует, но в то же время, собственная гордость не позволила первый пойти на мировую. Умом-то Хика понимал, что не хорошо, не верно, но пересилить себя на умел.
  За неделю накопился приличный объем заданий, и возникло опасение, удастся ли всё сделать за выходные. Надо было разобраться и решить, что проще, и пожалуй, с этого начать. Хика открыл рюкзак, чтобы достать учебники, и наткнулся рукой на пакет с чёрствым бубликом.
  Несколько минут он машинально теребил в руках нелепый пакет с раздумьем что делать, а потом, казалось, за него решил сам бублик. Из-за балконной двери солнечный майский день дышал звуками города, машин на проспекте, редкими резкими звуками стройки через два дома, на месте снесённой пятиэтажки. А ещё Хика услышал воркование голубей.
  Он распахнул балконную дверь, вышел на воздух под солнце. Ветер шевельнул ему волосы, игриво попытался вырвать из рук мятый пакет. Хика запустил руку внутрь, и отломил кусочек бублика. Не так-то просто было растереть его на крошки- бублик изрядно зачерствел. Но на широком карнизе под балконом голуби с азартом набросились на подачку, с аппетитом клевали-глотали твёрдые крошки. В один момент Хика задержал в руке кусок бублика и подумал, а не съесть ли самому? Усмехнулся, передумал. Мирные, глупые голуби. Они не то, что своенравные, коварные вороны, серо-стальные хитрые птицы, которым, кажется и не место в мирном городе. Две вороны сидели на крыше напротив и с презрением смотрели, как голуби дерутся из-за крошек.
  Когда бублик кончился, Хике почудилось, что внутри пакета осталась какая-то особая, необъяснимо плотная на ощупь пустота, и он какое-то время держал руку в пакете. Но ощущение прошло, и он спокойно вывернул пакет на потеху ветру, высыпал ему и голубям на радость последние крошки. Настойчивый ветер не успокоился, с налёта вырвал пакет и утащил куда-то за соседский балкон. Но Хике уже было всё равно. Какой бы ни была пустота, что осталась от скормленного бублика, она перетекла к нему в руку. Он принял решение. И осознал, что оно не предвещает прежней, предсказуемо спокойной жизни. По возвращении с балкона Хика даже не взглянул на рюкзак с учебниками.
  В оставшиеся дни под родительским надзором юноша успешно делал вид, что учится и ездит в университет. На самом деле, он катался, гулял по центру в районе метро 'Проспект мира', исходил вдоль и поперёк переулки вокруг посольства Японии и выбрал нужное место - на углу Горохольского и Глухарёва переулков. Он прикинул - для дела подойдёт обыкновенная урна. А для маскировки - что-нибудь детское.
  Хика зашёл в магазин игрушек и присмотрелся к ценам на машинки, вернее, на коробки, поскольку содержимое под яркой упаковкой предстояло заменить. Для завершения поставленной задачи пришлось потолкаться на площади трёх вокзалов и купить с рук ворованный телефон с активной сим-картой. Русский парень, добродушный, большеглазый и приветливый, как незадачливая дворняга, с готовностью рассказывал о достоинствах телефона, и божился, что он, хоть и бэу, но в отличном состоянии. Хика и не сомневался, он читал, что Motorola - фирма надёжная.
  Продавец объяснил:
  - Сим-карта чистая, не засвеченная. За сим-карту ещё пятьсот, и того - ровно две.
  - Да тут экран-то маленький, - Хика попробовал торговаться, но делец был непреклонен, и Хика лишился большей части личных сбережений.
  Весь день его терзали неприятные чувства из-за того, что он купил ворованный телефон. Он даже думал, не попробовать ли потом найти владельца и вернуть, но как это сделать? Была бы там родная сим-карта, ещё куда не шло. А так - нечего и думать. И всё же получилось так, что он поддержал воровство. Это было неприятно, но после долгих раздумий Хика взвесил цену своего поступка и того, что он ещё только намеривается сделать. Он оценил результаты сравнения и успокоился - покупка телефона это безобидная шалость. А предстояли дела совсем не безобидные.
  Время в заботах и разъездах пролетело быстро, и настал час прощания. Отец выставил в коридор две походные сумки на колёсиках, а ещё одну сумку, поменьше, мама повесила себе на плечо. Удивительно дело, родители не выглядели как-то особенно - тот же лёгкий мамин плащ, та же папина ветровка с капюшоном. Ничего особого в одежде и в обуви, и только сумки указывают на то, что родители отбывают в долгое путешествие.
  На папин телефон позвонили и сообщили, что такси в аэропорт ждёт у подъезда. Хика обменялся с отцом рукопожатием, услышал шутливое: 'Постарайся тут не сильно хулиганить' и получил в распоряжение конверт с деньгами на месяц.
  - Если что, ты знаешь, где у нас на полке ещё лежат.
  - Да, пап, разберусь, не волнуйся.
  - Вот держи, - мама вытащила из кармана ключи на брелоке с рыжим камнем, и отдала сыну, - Тут от квартиры, от коридорной двери, от почты, даже от папиного гаража. Только ты, пожалуйста, не езди по городу.
  - Мам, пап, у меня и прав-то нет.
  - Да, я в курсе, - улыбнулся отец, - Но мы это исправим. Надо будет записать тебя в автошколу на каникулах.
  - Для начала, пусть экзамены даст нормально, практику закончит, а там посмотрим, - рассудила мама, и отец согласно кивнул.
  - Ну, всё, малыш, учись тут хорошо, и помни, что сказал папа.
  - Ага мам, спасибо. Слушай, а что это за камень тут на ключах?
  - Ой, сынок, я точно не помню. По-моему, яшма. Я вообще-то не верю во всякую астрологию, а ты?
  Хика пожал плечами. Он почувствовал себя как-то странно, в памяти мелькнуло и исчезло неуловимое узнавание, но как бы Хика не пытался поймать его и распознать, всё было напрасно.
  *
  - Заходи, - Шаглин приветствовал Хику неожиданно хмурым, напряжённым взглядом, - Пришлось повозиться с твоим заказом.
  - Я понял, - Хика подхватил деловой тон.
  - Ты посиди, я сейчас принесу. И вот ещё, я собираюсь изолировать её, запаять в парочку вакуумных пакетов, сам понимаешь, запах.
  - Запах?
  Дима зажёг сигарету, затянулся, и выпустил дым вниз длинной струёй, дым растёкся между приятелями.
  - Взрывчатка такого типа имеет запах. Если тебе попадётся патруль с собакой, считай, амба. Надо подстраховаться. А ещё я убегался по Савёлке, пока нашёл калькулятор.
  - Калькулятор? - Хике стало казаться, будто Дима говорит на каком-то незнакомом языке, или вкладывает в знакомые слова новые смыслы.
  - Ну да, так проще программировать таймер. Да и стильненько так, современно. Это тебе не часы с электронным экранчиком. От часов там только начинка.
  - Ты бы показал, а не рассказывал, а? - нетерпеливо потребовал Хика.
  - Деньги вперёд.
  - Сколько.
  - Пять.
  - Пять тысяч?
  - А ты думал, пять баксов? Это я ещё по старой памяти. Ты хоть знаешь, как непросто нынче химикаты доставать? Ту же марганцовку, например. Она теперь считается прекурсором по наркоте, её в аптеке днём с огнём не сыщешь.
  Отчего-то Димины слова про марганцовку показались Хике наиболее весомым аргументом. Он вспомнил, как однажды мама разводила вещество в стакане. Крохотная чёрная точка упала на воду и медленно поплыла ко дну. По пути она растекалась малиновыми всполохами, похожими на рукава космических туманностей. Прошло совсем немного времени, и от одной крупинки вода равномерно окрасилась зловещим, малиновым цветом. Кусочек марганцовки, словно живучее чёрное зерно, упал в благодатную почву и легко дал росток.
  *
  Ясуо схватывал всё с полуслова, буквально, на лету. За несколько недель он освоился с тренировочной кабиной истребителя, а через три месяца уже совершил свой первый полёт без инструктора. И самому ему, и товарищам по школе, и даже преподавателям стало казаться, что умение управляться с машиной дано Ясуо от рождения, и только по стечению нелепых обстоятельств он едва не упустил свой шанс найти призвание. В то же время сам он не считал свои достижения чем-то особенным. Он поставил перед собой цель - стать лучшим, добиться признания и в бою вырвать у судьбы почётное звание, отобранное у брата. Ясуо сосредоточенно стремился к главному - научиться чувствовать машину, по малейшей вибрации корпуса определять, как самолёт ложится крылом на ветер, когда мотор можно разогнать до предела, и ничего не случится, а когда ему может навредить и половина расчётной мощности.
  Ветер пел под крыльями 'Зеро', а лопасти мотора, как могло показаться со стороны, не разрезали воздух, а заставляли его крутиться в нужном направлении, так, будто само небо становилось под крыло, выплеском своей небесной воли направляло полёт пилота Китагавы и его металлической птицы.
  Правда, пока что Ясуо не освоил фигуры высшего пилотажа, да он и не спешил.
  По окончании учебного полёта истребитель плавно выполнял поворот над взлётной полосой, выравнивался поворотом киля и компенсировал крен закрылками, а затем выпускал шасси. Истребитель мягко касался земли, и Ясуо чувствовал себя так, будто это не колёса ударяются о грунт, а сам он, с разбегу, переносится из мира в небе к миру на земле.
  Едва машина останавливала бег, он поднимал фонарь и спрыгивал на землю от крыла.
  - Стажёр Китагава выполнил учебный полёт, - докладывал он офицеру, отдавал честь рукой и заканчивал поклоном.
  - Хотел бы я сынок, быть на твоём месте, - устало и с завистью говорил инструктор и похлопывал Ясуо по плечу.
  Китагава молчал. Во-первых, в разговоре с офицером всегда лучше молчать, а во-вторых, он никому не пожелал бы своего места. Пожилой лётчик по-своему понял молчание стажёра.
  - Скромность украшает солдат Императора, но ты учти, что в бою тебе не оставят время любоваться истребителем и красоваться тем, как руль его послушен в твоих руках. В бою всё может оказаться по-другому. Скоро вам предстоят тренировочные дуэли.
  Стажёр почтительно кивнул и заверил инструктора, что в бою будет вести себя как можно осмотрительней.
  - А на это ты не зарекайся, Китагава. Когда начнётся война, всё может пойти не так, как хочется. Любое военное столкновение начинается с того, что разрушает заранее составленный план.
  *
  - Ау, якудза, ты в эфире? - Шаглов помахал рукой перед лицом Хики.
  - Да тут я, тут. Чего-то мне нехорошо. Ты, конечно, извини, но у тебя так накурено.
  - А, это, да ладно, не ссы, сейчас проветрим. Вот, держи свою посылку.
  Хика взял предмет, обмотанный полиэтиленом и размером со стопку из трёх учебников. Сверху, примотанный по краю скотчем, торчал небольшой калькулятор. Вернее, его клавиатура, как понял Хика из объяснения Шаглова.
  - Смотри, как нажимаешь С, он высвечиваешь время. Дальше снова С, и экран - чистый. Вводишь часы и минуты с клавиатуры. Только учти, я не разобрался с конвертации десятичной системы. Так что если ты набираешь, к примеру, 3.75, точкой отбиваешь минуты, то это значит, 'бум' произойдёт через 3 часа 45 минут. Соображаешь?
  - Да, вроде не трудно.
  - После того, как введёшь время, жми одновременно эти три клавиши. Попробуй сейчас.
  - А если?
  - Не ссы. Теми же тремя клавишами сбросишь таймер, если передумаешь. А чтобы посмотреть обратный отсчёт надо три секунды ноль держать, понял?
  - Сейчас попробую.
  Управление, и правда, оказалось несложным. Хика поставил таймер на 5.25, очистил экран, проверил, как работает '0' и сбросил таймер.
  - Как я понимаю, меньше чем на час его просто нельзя запрограммировать?
  - Мужик, ты крут. Быстро фишку рубишь. Удовлетворён?
  - Да, вполне, - Хика достал отцовский конверт и отсчитал деньги.
  - Ты бы столько бабла не таскал с собой, - посоветовал Шаглов.
  - И не буду. Но я решил подстраховаться. Я же не знал, сколько ты с меня сдерешь.
  Дима шумно затянулся сигаретой и хмыкнул.
  - Да я же говорю, своим со скидкой. А вообще ты молодец, соображаешь. Но я и сам хочу подстраховаться и тебя подстраховать, мало ли что? У тебя есть с собой тетрадка, или что-нибудь такое?
  - Это пойдёт? - Хика достал из кармана куртки сложенную вдвое и уже весьма потрёпанную методичку по химии.
  - О, отлично! Теперь вот возьми этот образец и перерисуй себе туда, куда-нибудь на обложку, я не знаю, ну, найди короче.
  - Зачем? - изумился Хика.
  - Ты что, дурак? Не вздумай меня сдать, если попадёшься. Скажешь, сам сделал. И схему предъявишь. Понял?
  Хика вздохнул, попросил у Димы карандаш и начал перерисовывать схему. Пока он трудился над непростой задачей, Шаглов успел выкурить несколько сигарет, вскипятить чайник и заскучать.
  - Ну-ка покажи, - он взял у Хики листок и методичку, несколько минут смотрел и сравнивал, дымил себе под нос и думал, - М-да, худуёжник из тебя туши свет. Ну да так, оно, кстати, лучше. Такую мазню развёл, что разберётся только профи. Выглядит так, словно ты не то шифровался, ни то долго не мог сообразить, как и что соединяется. И то и то вполне подходит. Ты же у нас начинающий террорист? Верно?
  'Выходит, я всё-таки террорист, - с горечью подумал Хика, - Или всё-таки нет?'
  Он попрощался с Шагловым, убрал бомбу в рюкзак и вышел на улицу. Прежде чем вернуться домой и оставить там деньги, юноша зашёл в 'Игрушки' и купил небольшую пожарную машину. Игрушку он положил у песочницы на ближайшей детской площадке. Хоть кому-то будет радость, с грусью решил Хика.
  В большой пакет помимо 'игрушки' поместились два учебника, тетрадка и пенал. Хика прикинул по часам - почти четыре дня. Ехать на метро было опасно, там - патрули с собаками. Шаглов замотал взрывчатку, но вдруг этого мало? У специально обученных собак не только тонкий нюх, но и особое, звериное чутьё. Значит, придётся добираться пешком, троллейбусом и прочими наземными маршрутами, а это займёт несколько часов. Но надо постараться всё успеть до темноты. В темноте его скорее в чём-то заподозрят.
  Перед тем, как выйти из дома, Хика в последний раз достал из коробки бомбу и установил на циферблате 16.50.
  *
  Хика оказался на месте в начале восьмого. Наверное, никто не обратил внимания на то, что юноша остановился возле урны, вытащил из сумки коробку с игрушкой и попробовал засунуть в урну. Он и рассчитывал на то, чтобы коробка в урну не влезла. Пришлось положить сверху. Идея была рискованная, но Хика подумал, что прятать на виду - самое надёжное дело. То, что на лежит у всех пред глазами вряд ли кого-то заинтересует. Для достоверности он даже незаметно надорвал край коробки.
  Если кто-то и смотрел за ним со стороны, то мог подумать - мальчик решил повзрослеть, и вот прощается с детской игрушкой. Хика постоял немного над коробкой и пошёл прочь. Оглянулся несколько раз, не привлекает ли коробка внимания? Прохожим было не до коробки.
  Он завернул за угол, и только тогда ускорил шаг.
  За полчаса он перебрался на другой конец Москвы, и там, на выходе из метро достал телефон. Несколько секунд Хика слушал, как быстро стучит в груди сердце. Он понимал, что остаётся последний, решительный шаг, после которого пути назад не уже будет. Да есть ли смысл отпираться? Он уже принял решение. Хика сделал несколько глубоких вдохов, и набрал короткий номер 0911.
  Он нетерпеливо прослушал сообщение о том, что услуга платная, и нервно дёрнулся, когда раздался голос живого оператора.
  - Здравствуйте, Наталья, слушаю вас.
  - Аллё, я хочу сообщить о том, что здание посольства Японии в Москве заминировано.
  - Повторите, что вы сказали?
  - У посольства Японии заложена бомба.
  - Кто вы, назовите себя?
  - Огури Шун, - Хика назвал имя любимого актёра из 'Токийских псов' и сбросил вызов. Прежде, чем избавиться от телефона, он набрал ещё один номер.
  - Аллё, кто это? - спросила Юля.
  - Это Хика, - на сей раз в разговоре его голос дублировался в трубке, отдавался странным эхом, - Долго объяснять, пожалуйста, не бросай трубку. Мне нужна твоя помощь. Это будет в последний раз, обещаю.
  - Я никуда не поеду.
  - Никуда и не надо ехать. Вывеси где-нибудь на сайтах сообщение о том, что в Москве у посольства Японии заложена бомба.
  - Чего? Ты в своём уме? Откуда ты знаешь?
  - Я сам её подложил.
  Юля несколько секунд шумно дышала в трубку и молчала.
  - Ты - псих, - заключила она, - Я сейчас же звоню в милицию.
  - Звони, это как раз то, что нужно, - Хика почувствовал, как всё внутри сжимается от страха и чувства неизбежности, - Звони, и выложи сообщения в сеть.
  - Можешь быть уверен, так просто это тебе с рук не сойдёт, - воскликнула Юля и бросила трубку.
  Хика устало опустил руку с телефоном.
  Что бы ни случилось дальше, зажигание сработало, мотор завёлся. Осталось только ждать и надеяться, что всё не напрасно. От напряжения нервов всё тело дрожало. Хика прислушался - дрожь возникла из-под земли - это промчался поезд метро. Почудилось - земля вибрировала под ногами так, словно он стоял на палубе авианосца, и в небо поднимались истребители. Война вот-вот должна была начаться, а может быть, уже началась.
   апрель, май, декабрь 2010
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"