Борисова Людмила : другие произведения.

Не господа своей жизни. Часть 2 (общий файл)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 8.86*14  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Чужая страна, чужие обычаи, чуждый образ жизни. Болезненные потери и чудесные приобретения. Когда разом вышибается привычная опора под ногами, приходится делать шаг вперед, искать новое равновесие, пристраиваться или сдаваться.

*********************

  
   Июнь выдался на редкость промозглый. Дождь изо дня в день, сырость, мразкость.
   Женщина плотнее запахнула вязаную жилетку, промокнула платком подтекающий нос и посмотрела в единственное окно. Его опять обволокло частыми струями дождя. Стекло сплошь покрывал плотный слой накопившейся за год грязи. Местами его украшали подтеки птичьих подарков, для ликвидирования которых даже многодневного обилия естественной небесной влаги было маловато. Сквозь эту гадость, обрамленную древним рассохшимся деревом, унылый пейзаж за окном еще менее походил на летний.
   Широкий подоконник обычно служил продолжением рабочего стола. Но не далее как позавчера настырный дождь пробил очередную брешь в пожилой оконной раме, по крашеной поверхности подоконника расползались небольшие грязные лужицы. И весь накопившийся там склад пришлось ликвидировать. Теперь эти кучи рекламных буклетов, бланков и инструкций громоздились на столе, придавая ему раздражающе неряшливый вид. Краска на подоконнике начинала набухать и отслаиваться. Женщина пыталась построить на пути вездесущей влаги заслон из бумажных салфеток, но это приносило едва ощутимую пользу.
   Надо продержаться еще этот месяц, а там долгожданный отпуск. Хоть бы лето началось, наконец, человеческое. Дома холодно и сыро, на работе холодно и сыро, в детском саду у сынишки холодно и сыро - отопление везде отключено по графику календарному, а погода пакостная по желанию природному. И носу тоже холодно и сыро...
   Чтобы прогреть это маленькое секретарское помещение всего и надо было бы поставить небольшой электрообогреватель. Но господин ректор, незабвенный Юрий Васильевич, категорически запретил бесполезную трату электроэнергии. Сомнительная экономия для целого института, но против начальства не попрешь, а оно болезненно экономит даже на скрепках. Тут тоже не поспоришь - денег заштатному институту от общей кормушки выделяется едва-едва, чтобы не разбежались преподаватели и не иссяк тоненький ручеек студентов.
   Сам уважаемый ректор с начала июня в институте появляется редко и набегами, поэтому от холода страдать не успевает.
   А вот несчастной секретарше работы как раз с середины июня и прибавляется. Приемная комиссия перестала работать, когда первый поток желающих подать документы на поступление в институт сразу после окончания школы схлынул. Возобновит свою работу, когда подойдет очередь второго - в августе, вместе со вступительными экзаменами. Пока же на этот месяц ее функции перешли к секретариату, то есть к несчастной просыревшей и шмыгающей носом женщине, кутающейся в полосатый вязаный жилет и обдумывающей пристойно ли ей сменить туфельки на добротные толстые шерстяные носки, а плечи накрыть теплой зимней шалью, хранящейся в шкафу с прошлой осени.
   В дверь решительно постучали и тут же, не дожидаясь ответа, распахнули так широко, насколько позволила рука входящего. Робостью тот явно не страдал. Женщина, так и не придя к окончательному выводу касательно корректности желанного наряда, как раз решила побаловать себя чашечкой горячего кофе с шоколадкой, но была рада прерыванию ее промозглого одиночества и охотно отставила в сторону чайник. Судя по возрасту юноши - лет семнадцать-восемнадцать - явился очередной претендент на гордое звание студента провинциального российского вуза. Женщина вернулась к своему рабочему столу и молча принялась собирать необходимый для поступления набор бумаг.
   В принципе, вся нужная информация висела в коридоре на стенде, там же лежали и бланки, но молодежь то ли от недоверия, то ли от неуверенности все равно хотя бы на первоначальном этапе предпочитала пообщаться напрямую с компетентным живым человеком. Положив на край стола небольшую кучку бумаг, женщина оценивающе посмотрела на молодого человека, недовольно повела покрасневшим носом и, решив предоставить инициативу новоприбывшему, стала снисходительно ждать вопросов.
   Институт был гуманитарным и большей частью походил на институт благородных девиц, поэтому студенты мужского пола будучи редкими, как заморские птицы, пользовались при поступлении негласными и тщательно завуалированными привилегиями. Но этому экземпляру как-то сразу захотелось подрубить крылышки еще на стадии подачи документов. Женщина за годы своей работы успела набраться горьковатого опыта и исходя из внешнего вида юноши могла предсказать: если он поступит, то видеть его в деканате и на личном приеме у ректора придется не единожды, и отнюдь не для выдачи почетных грамот.
   Молодой человек еще не произнес ни слова, но и без того всё с ним было понятно: облако самоуверенной энергии вошло в комнату допрежь его самого. Абсолютно заурядный молодежный наряд из темных просторных брюк и водолазки неброского цвета сидел на нем с вызывающей небрежностью. Прическа потрясала воображение: словно искусный художник прошелся по его коротким черным волосам, нарисовав обесцвечивающей краской весьма замысловатый узор, а с затылка на спину спадал довольно длинный, как минимум годичной выдержки, узкий нестриженный хвост. Оригинально, запоминающе, однако не зря еще совсем недавно милиция устраивала облавы на таких броских субъектов. Подобные личности для налаженной системы неизменно являются поводом для беспокойства и проблем. Парень был взъерошенный даже не столько в плане внешнего вида - темперамент просачивался изнутри. Он создавал впечатление замершего кипучего огня, до поры до времени втиснутого в герметичный сосуд с прочными стенками. Единственное, что вызывало симпатию - молодой человек тоже явно недолюбливал промозглой погоды: его шея была в несколько слоев обмотана большим полотняным шарфом. Впрочем, это могло быть проявлением стиля, как и грубые ботинки на толстой рифленой подошве, которые несмотря на длинный проделанный путь от входной двери вуза до секретарского кабинета, все еще оставляли на потертом линолеуме заметные мокрые следы. Женщина вздохнула.
   Парень аккуратно прикрыл за собой дверь, подошел и, кинув взгляд на стопочку, что приготовила ему секретарь, отрицательно повел головой.
   - Добрый день, - поздоровался он и сразу приступил к делу: - Я хотел бы получить сведения о месте проживания одной из студенток вашего вуза.
   В мягком, но уверенном голосе юноши ясно прослеживался иностранный акцент, но его лингвистическую принадлежность женщина не смогла идентифицировать. А решительный деловой напор немного сбил с толку.
   - Мы не выдаем личных сведений, - сурово ответила женщина.
   - Почему? - отрывисто поинтересовался молодой человек.
   - Потому что это личные сведения, - пояснила женщина и постаралась придать своему голосу возможно максимальную категоричность. - Мы не бюро информации. Для подобных вещей существуют паспортные столы и милиция. Но и там вас не удовлетворят по простому "хочу".
   Ее суровая неприступность и сердито сдвинутые брови юношу не поколебали. Странно. Обычно от такого казенного тона даже самая своенравная молодежь притихает и стушевывается. Но этот бесцеремонно уселся на стул для посетителей и закинул ногу на ногу, демонстрируя, что без информации уходить не собирается.
   - Если будет нужно, то пойду туда. Но этот путь мне показался проще, - спокойно и слегка надменно ответил молодой человек. - Если бы сейчас шли занятия, то я бы просто ее нашел, но сейчас каникулы - и я пришел к вам.
   Юноша говорил не спеша. Видимо чужая речь давалась ему с некоторым трудом, и он должен был продумывать каждое слово, но говорил достаточно правильно и витиевато. Иностранцы, даже выходцы из сопредельных бывших республик, - редкость в этом городке, и в женщине взыграло некоторое любопытство.
   - Возможно, вам и будет лучше дождаться нового учебного года и найти интересующую вас особу самостоятельно. Мои инструкции запрещают выдавать приватную информацию посторонним, - попробовала еще раз отказать женщина, но тут же полюбопытствовала, стараясь сохранять суровый вид: - А зачем вам нужна девушка? Сбежавшая подруга? Вы же не местный - откуда вы?
   Сперва губы юноши поджались, и вдруг разошлись в широкой улыбке, а в прищуре темных как ночное небо глаз заверкали звездочки лукавого понимания. Ничтожно малая часть притаившегося в нем огня была выпущена наружу, но и этого количества оказалось достаточно, чтобы озарить маленькое помещение. Парень сразу перестал казаться нагловатым, а развязность внешности превратилась в легкомысленность, почему-то наводящую на мысль о скором летнем отпуске: о солнце, пляже, тепле и беззаботности. В комнатке внезапно стало уютно, тепло и светло, несмотря на стучащий в окно опостылевший дождь. Женщина крайне удивилась, обнаружив, что ее суровость растаяла, как легкое облачко под порывом ветра, а сама она глупо во весь рот улыбается в ответ. И такое психологическое насилие почему-то не вызвало ни малейшего дискомфорта.
   - Это личные сведения, - с беззлобным сарказмом напомнил паренек, но тут же раскрыл тайну: - Мы познакомились в самолете. Девушка забыла свою авторучку. И я очень хочу вернуть ей эту незаменимую вещь, ведь без нее она не сможет учиться дальше.
   С этими словами Эрвин достал из недр карманов золоченый маленький "паркер" и положил на стол между ними.
   - Вы лжете, - деланно сердито сказала женщина.
   - Конечно, - проникновенно доверительным голосом сказал юноша. - Но ведь ваши инструкции не требуют от вас проверки моей честности. А как оправдательная версия - чем плохо?.. У вас очень холодно, - вдруг заметил он. - Позвольте, пока вы ищете, я приготовлю вам кофе.
   Не дожидаясь ответа, Эрвин решительно поднялся и направился к тумбочке за маленькой ширмой, где стояли необходимые принадлежности. Женщина, сложив руки на груди, следила за его деловитыми движениями, обескураженная уверенностью парня. Он, видать, нисколько не сомневался, что объяснений выдано достаточно, и она теперь с готовностью бросится выполнять его просьбу. Нет, все-таки каков самонадеянный нахал! Эрвин вдруг через плечо обернулся к женщине и снова улыбнулся так обезоруживающе дружелюбно, что она ощутила себя молодой привлекательной девчонкой, над которой не только не висит груз ежедневных будничных забот, но и никакие природные катаклизмы не способны разрушить очарование и легковесность вернувшейся на мгновение юности. Женщина засмеялась, махнула на всё рукой и направилась к шкафу с архивом.
   - Говори имя, - добродушно смеясь, велела она.
   Искомую папку с личным делом и чашки с божественно пахнувшим напитком они опустили на стол одновременно. Женщина, открыв первую страницу, сделала глоток и удивленно посмотрела на юношу - ему удалось соорудить недурственную вещь из самого дешевого сырья. Эрвин потупил глаза в ложной скромности.
   - Да, ждать учебного года, когда вы сможете встретить эту девушку в институте, вам пришлось бы долго, - неожиданно произнесла женщина, быстро проглядев первые страницы дела, и с возросшим интересом очередной раз взглянула на юношу.
   С подобным выражением самодовольства за свою догадливость и со снисходительным ожиданием подтверждения женщина могла бы смотреть двухсотую серию слезливо-романтического сериала, о развитии сюжета которого на ближайшие пять серий она догадалась еще десяток серий назад.
   В деле девушки, которую искал этот юный иностранец, были сведения о ее поездке чуть больше года назад по студенческому обмену за границу, а теперь...
   - Николь Силенкова находится сейчас в декретном отпуске и вернется к учебе не раньше следующего учебного года. Не ближайшего, а следующего, - для понятливости пояснила женщина.
   Молодой человек покачал головой и нахмурился непонимающе.
   - Извините, - сказал он, - я не очень давно учу ваш язык, и, вероятно, не всё понимаю. Мне нужен только ее адрес. То, что вы сказали, означает, что она уехала?
   - То, что я сказала, означает, что несколько месяцев назад у нее родился ребенок, и она оставила на время учебу, чтобы ухаживать за ним.
   На лице юноши застыло все то же непонимающее выражение, и женщина, закатив глаза, стала подбирать еще более простые выражения для объяснения. Но Эрвин, перебив, резко напомнил:
   - Адрес.
   Краткий приказ был произнесен глухо, даже губы не шевельнулись. Женщина сконфуженно примолкла, печатными буквами переписала на листочек значащийся в деле адрес и там же постаралась объяснить рисунками, где это находится. Слушал ее парень, или слова пронеслись мимо его сознания, она не поняла. Он задумчиво сложил полученную бумагу, превратив ее в маленький квадратик, сжал в кулаке и поднялся.
   - Спасибо, - сухо поблагодарил он и вдруг лихорадочно поинтересовался: - Несколько месяцев назад - это сколько?
   - Точных сведений в деле нет, но судя по выданному больничному листу - должно быть месяца четыре, - сказала женщина.
   Эрвин кивнул и пошел к выходу.
   - Твоя ручка, - напомнила женщина, протягивая ему вслед "паркер".
   - Подарите своему сынишке, - бросил юноша.
   - Сынишке? - удивилась женщина прозорливости, но юноша уже закрыл за собой дверь, так и не дав удовлетворения ее любопытству.
   Покинув секретариат, Эрвин, отстраненно глядя себе под ноги, прошел по пустынным коридорам, вышел на улицу и присел на бетонную ограду крыльца. Дождь сюда не доставал, но сырой ветер помог собрать разбегающиеся мысли хоть в какое-то подобие порядка. Математические расчеты были нехитрые, пальцев рук хватило, и он сопоставил все гораздо достовернее, чем эта просыревшая секретарша, заподозрившая его в пошленькой истории.
   Похоже, она была права.
   Первой была вполне закономерная мысль: "Такого не может быть, просто потому что этого быть не может!" Но воспоминания о тех днях, когда благоразумие временами благополучно тонуло под лавиной страсти, злорадно подсказывали, что очень даже может. Следующая подленькая мыслишка "Кто сказал, что ребенок мой?", отметалась одним пониманием натуры Николь. Ее искренность и самозабвенная любовь к нему исключали всякую возможность перебежки и такой поспешной связи с кем-то еще. По крайней мере в здравом состоянии... А вот в нем можно было бы и посомневаться. После того, как он бросил девушку, если судить по полученной позже информации, за ее вменяемость поручиться было сложно. Впрочем, не надо пытаться малодушно юлить и искать лазейки. Девяносто пяти процентная уверенность, что все так, как оно и есть.
   Эрвин зябко повел плечами и, привстав, подложил под себя ладони - сидеть на голом камне было неуютно. Из разжавшегося кулака выпал плотно свернутый клочок бумаги. Он успел забыть, что не положил записку в карман, а продолжал крепко сжимать в руке. Эрвин глядел на белеющий на грязной бетонной плите комочек, словно раздумывая: поднять или позволить ветру унести его. От накопившейся влаги ставший тяжелым ветерок лениво покачивал упругий сверток, не в силах сдвинуть его с места. Наконец, собрав силы он дунул посильнее, и Эрвин, резко дернувшись, в последний момент успел наступить на бумажку.
   - Сэр, с вами все в порядке? Вам плохо? - озабоченно поинтересовался у Эрвина телохранитель, все это время, за исключением краткого периода переговоров в секретариате, неотрывно следовавший по пятам.
   Наличие рядом этих ненавязчивых мужиков (когда одного, когда пары, а в особо ответственных случаях и больше), как ни странно, довольно скоро стало настолько привычным, что выход в свет без их сопровождения был теперь так же немыслим, как для уважающей себя леди выход без дамской сумочки или джентльмена без бумажника. Чувство незащищаемого одиночества, когда не слышишь за спиной их твердых шагов, сходно с чувством пустоты, возникающее в незанятых руках или в непозволительно легком кармане - неудобство, которое заставляет вернуться и исправить оплошность.
   - Нет, мне хорошо, - механически ответил Эрвин, продолжая глубокомысленным взглядом изучать свой ботинок.
   - Вы забыли взять куртку, - напомнил охранник.
   Сам он, разумеется, не раздевался, пряча под верхней одеждой положенный оружейный арсенал. Телохранителю не полагалось выполнять обязанности слуги. Его руки и голова должны быть готовы к постоянной защите доверенного лица особенно в чужой стране, а не к мелким услугам. Поэтому о подобных вещах приходилось заботиться самому. Эрвин послушно поднялся, вернулся в институт, забрал из неработающего гардероба видавшую виды кожаную черную куртку и зонт. До оставленного на стоянке автомобиля они дошлепали, не обращая внимания на лужи, к их счастью неглубокие. Эрвин - задумавшись, охранник - не отставая и привычно посматривая по сторонам (хорошо, что ему не полагалось контрастировать с охраняемой особой, и наряд его так же соответствовал погоде, как и у хозяина).
   Эрвин забрался на заднее сиденье и протянул водителю смятую грязную, мокрую бумажку.
   - Попробуй разобраться в каракулях, - велел он и, откинувшись, погрузился в извечный философский вопрос "что теперь делать?"
   Вопрос опять-таки разделялся на несколько подразделов: что делать по морально-этическим нормам, чего хочется лично ему и что будет наилучшим выходом для максимального количества втянутых сторон. Ну свои личные пожелания до поры до времени задвинем куда подальше. Человеко-нравственные традиции требуют воспылать отцовскими чувствами, жениться и удариться в тяготы семейной жизни. Вот уж пока неясна заманчивость такой перспективы. Но даже, если вдруг... Тогда третье: а насколько у него это получится? Разумеется, не в плане быть примерным папашей и мужем (сомнений нет - образцово-показательного точно не получится). А вот в плане более приземленном и практическо-организаторском...
   Когда он вчера, внутренне приготовившись к борьбе, объявил Его Величеству королю ХанесемуШ о своем намерении совершить крохотную экскурсию по просторам необъятной России с заездом в этот маленький подстоличный городок, то в ответ получил лишь недовольное сомнение в целесообразности этой затеи. И больше ничего. Ни категоричного запрета, ни споров, ни малейшей попытки задавить самонадеянное желание влиятельной силой. Не может того быть, чтобы государь не догадался о причинах, побудивших Эрвина на путешествие. Однако, если вдруг и не сообразил, то желания раскрывать свои намерения юноша тоже совершенно не имел. А может, все-таки и забыл...
   За весь этот год Эрвин ни разу ни словом, ни делом не напомнил государю Отнии о своей первой любви и не высказал сожаления об ее окончании. Он не пытался найти и вернуть девушку, не вздыхал вечерами, задумчиво глядя в бескрайнее небо или укоризненно сверля взглядом виновного в их расставании грозного опекуна. Нельзя сказать, что забыл. Зачем забывать приятные события? Ими лучше перекрывать те, что действительно хотелось бы похоронить в забвении. Первое время он еще пытался достичь тех же упоительных чувств с другими женщинами, ну хотя бы в плане интимных страстей. Перепробовал похожих внешне, схожих голосом, манерами. Но всё оказалось примитивной подделкой, словно китайский ширпотреб, расползающийся после первого же испытания. И Эрвин прекратил попытки поиска совершенства, довольствуясь ярким, но одноразовым товаром. Он уверился, что стал не в меру прагматичным, и уже вряд ли сумеет безоглядно предаваться немудреным радостям нормального человеческого существования.
   Слишком многому пришлось научиться за этот нелегкий год, многое принять - многое отвергнуть, много получить - еще больше потерять.....
  
  
  

*********

  
   .....Пожалованный Эрвину после совершеннолетия официальный статус личного доверенного секретаря Его Величества короля Отнии ХанесемаШ позволил прекратить изображать из себя на международной арене невидимку, прятаться в личину подобострастного служки и стараться быть похожим на окружающую шаблонность. Похоже, это была единственная приобретенная радость. Но даже ее он демонстрировал, если учитывать сумасбродный характер, достаточно сдержанно, и совсем уж нагло не зарывался: голым на официальные мероприятия все-таки не заявлялся и в балаган их не превращал. Перерос уже подростковые желания шокировать весь мир. Просто хотелось хоть что-то противопоставить тем ограничениям, в которые вылилось новое назначение.
   В том возрасте, когда нормальная молодежь наконец обретает свободу и, вырвавшись из-под родительской опеки, с расширенными от восторга глазами ныряет покорять необъятный мир, он лишился последних внешних проявлений своей независимости. Персональный окружающий мир, который надлежало бы покорять, на поверку оказался унылым болотом, правда, болотом мировых масштабов, которое затягивало все сильнее. Личного времени почти не осталось, одинокие прогулки канули в Лету, ощущение беззаботности вспоминалось только во сне, безответственность за любые проделки сменилась жестокой необходимостью просчитывать каждый шаг. И детские игры в свободу ограничивались теперь лишь мелкими символическими бунтами.
   В международных политических кругах Эрвина считали экстравагантным оригиналом и эксцентричной прихотью отнийского монарха, и в большинстве своем по-прежнему не принимали всерьез. Хотя совсем не обращать внимания теперь становилось затруднительно. Но ему, предосудительно юному в этом обществе "людей за сорок", солидные серьезные люди прощали многое: и далеко не всегда соответствующий регламенту внешний вид, и временами дерзковатую несдержанность, излишнюю эмоциональность, и внезапный заразительный смех, способный основательно подпортить солидность серьезным мероприятиям, и откровенное "превышение полномочий". Кое-кто даже симпатизировал его кипучей молодости. Величественный же отнийский монарх ХанесемШ (который, к слову сказать, сам не так давно перестал выделяться своим возрастом в кругу прочих правителей, ибо судьба престолонаследника не очень вглядывается в цифру прожитых им лет), считал ниже своего достоинства реагировать на недовольства общественности манерами своего личного секретаря. Он мог позволить себе уверенность в том, что его собственные авторитет и уважение останутся незыблемыми, что бы ни вытворял его чересчур живой приближенный. Да и имидж, который себе навязал Эрвин, его пока целиком и полностью устраивал. Тем более, что заработанная репутация нисколько не мешала парнишке ответственно и с честью выполнять все официальные привилегированные секретарские обязанности и вкупе к ним внушительную часть просто доверительных функций.
   А вот отнийские влиятельные верхи свое бывшее отношение к Эрвину, как к беспокойной монаршей игрушке, были вынуждены кардинально поменять. Осознание того, что его распоряжения на всякий случай стоит воспринимать, как предверие выданного государем Отнии приказа, пришло быстро и недвусмысленно. В общем случае сие означало: если даже хватает смелости и выдержки, чтобы не бежать со всех ног выполнять, то уж проводить подготовку для собственной безопасности всенепременно стоит. В противном случае высочайшее возмездие на голову засомневавшегося неизбежно обрушивалось; и обрушивалось с силой, порой неадекватной проявленной нерасторопности несчастного, ошибшегося с истоками приказа.
   Дело усугублялось дворцовой привычкой плодить невероятные слухи. Те, кому довелось побывать свидетелями мистического взаимопонимания короля ХанесемаШ и его юного секретаря, с суеверным трепетом приводили свои доказательства того, что парнишка умеет читать мысли монарха. Собираясь в неопровержимые доводы, догадки обрастали предположениями, которые вырастали во всеобщую убежденность. И даже скептики уже не успевали придумывать опровержения лавине фантазии. Поэтому, принимая исходящие от Эрвина приказы, становилось всё труднее уверенно отделить, какие из них он произносил от своего имени, а что было им прочитано в глазах государя. Уточнять побаивались, проверять - тем более. А прозвище "маленький серый кардинал", кем-то впервые произнесенное в шутку, звучало за спиной Эрвина все чаще и произносилось уже без насмешки.
   Снисходительность к монаршей слабости, с которой приняли Эрвина в свой круг влиятельные мужи королевского совета, сменилась сначала простым удивлением, которое в свою очередь скоро трансформировалось в удивленное уважение. Неопытный зеленый мальчишка, известный своим гонором и необузданностью, не чурался выслушивать чужие мнения и советы, на совещаниях чрезвычайно редко влезал с комментариями, но если уж говорил, то обдуманно и наверняка. Он с готовностью высасывал чужой опыт, впитывал методы работы и беззастенчиво применял их для собственных нужд. Молодой человек оказался неожиданно рассудителен в действиях. Хотя и оставался по-прежнему взбалмошным по характеру и манерам.
   Неожиданнее всего оказалось столкнуться с откуда-то возникшей крайне неприятной способностью юноши одним взглядом пронзать человека насквозь и превращать его в неодушевленную статую. Встретишься с ним глазами и чувствуешь, как скованное мощной коркой льда остановившееся сердце со стуком падает в пятки. Несмотря на то, что собеседники Эрвина были большей частью люди прожженные и закаленные, но чаще всего и они готовы были согласиться на всё, только бы этот выворачивающий наизнанку и вызывающий приступ панической тошноты взгляд исчез и не грозил на всю жизнь превратиться в жутчайший ночной кошмар.
   Оставалось только поражаться, откуда всё это вдруг всплыло в легкомысленном шутовском сорванце.
   Всё так же время от времени повседневную жизнь чопорного дворца сотрясали его безбашенные выходки и каверзы, всё так же извечный сарказм и пренебрежение к установленным порядкам порождал многочисленных недругов, а искрометное обаяние и, когда надо, обходительность привлекали не меньшее количество поклонниц среди женского пола и приятелей среди мужского. Ну в крайнем случае обезоруживающие улыбка и смех облегчали прочим вынужденность смириться с его существованием как с неизбежным злом. Однако изо дня в день всё больше становилось и тех, кто столкнувшись с молодым человеком чуть глубже поверхностных житейских ситуаций, начинал его сторониться. Несмотря на заманчивость такого приятельства, обаяния Эрвина стали побаиваться, как боятся пристрастия к наркотическим наслаждениям: заманчиво приятным, но исподволь разрушающим.
  
   Весьма страшным и сверхъестественным получилось краткое жизнеописание начинающего грозного монстра из незамысловатого фэнтази? Да, есть доля истины в таком представлении. Но больше снаружи и для посторонних. Вот только к посторонним относился весь окружающий мир, за исключением их двоих: правителя Отнийского королевства ХанесемаШ и его юного секретаря.
   Сам Эрвин не находил в своей жизни ничего сказочного.
   Ускоренное получение академических знаний, сменялось заумными практическими коллизиями высокой политики. Ту втиснутую в один год жизнь, которую он теперь вел, в нормальных обстоятельствах посчиталось бы приемлемым распределить на доброе десятилетие. Ни от одного правителя в мире, всегда окруженного толпой советников, готовых помочь в любом деле, не требовали столько многообразных знаний, сколько пытались впихать в одного мальчишку и, по возможности, сразу. Это было сравнимо с обучением плаванию в стремительных, каменистых течениях извилистой горной речки. Судорожно извиваясь всем телом, бестолково суча руками и ногами, обессиленный и обреченный, всеми силами стремился он вырваться наверх, вдохнуть глоток воздуха только для того, чтобы через мгновение снова быть затянутым неумолимым бушующим потоком, который нес вперед, крутя, вертя и постоянно припечатывая к подводным камням. От собственной беспомощности и разъедающей неуверенности временами прорывало на волчий надрывный вой, направленный к бездушной луне. От нее казалось более реальным получить снисхождение и поблажку, чем от совершенно беспощадного наставника или от суровых жизненных реалий, которые не упускали возможности стукнуть по глупой голове то по очереди, то одновременно. Казалось, им это доставляет неземное удовольствие.
   Немногословный и сдержанный на людях король ХанесемШ, когда они оставались наедине, начинал доставшие до печенок бесконечные споры, внушения, объяснения, требовал мнений, оценок, выводов. Это давалось ему с тем же заметным трудом, что и Эрвину искренние старания вникнуть сразу во все тонкости. Но они оба снова и снова, злясь и порой срывая друг на друге усталость и раздражение далекими от дворцового этикета способами, упорно прорывались через личные слабости. Ужасающе частые отрицательные и неодобрительные покачивания головой монарха, и опять объяснения, разжевывания, втолковывания. В его устах всё звучало так очевидно легко, что у Эрвина постоянно возникало ощущение своей полной непроходимой тупости и абсолютной неспособности когда-либо научиться так же держать в голове миллионы важных мелочей, необходимых для принятия правильных решений. На всевозможных советах и совещаниях он старался больше помалкивать, опасаясь, что необдуманно вылетевшее слово снова будет расценено, как руководство к действию, и приведет к пагубным последствиями.
   Но решения принимать его всё равно вынуждали. И принимать последствия тоже. Если результатам можно было порадоваться - похвала Его Величества ХанесемаШ была воодушевленно искренней, порой казалась даже чересчур преувеличенной, зато Эрвин готов был скакать довольным козленком, сметая на своем пути любые горы проблем. От отрицательных результатов государь отмахивался как от временных неприятностей, помогая их исправить и покрывая ошибки. А не подлежащая сомнению любовь высокородного злодея-наставника, стабильная и уверенная привязанность их друг к другу, успокаивала большую часть самобичеваний и укрепляла веру Эрвина в себя лучше, чем любые поучающие речи.
   Но всё равно, большая ответственность - тяжкое бремя, и принимая ее на себя надо иметь стальную жесткость характера. А чего не было - того пока не было. И когда впервые посторонний человек осмелился высказать возражение на произнесенный Эрвином приказ, юноша почувствовал, как в глубинах его непредсказуемой души снова начинает просыпаться дикий зверь. Наверно, будь он более уверен в себе, то лишь повторил бы свои слова. На данном же этапе всё, что способно было поколебать и без того не шибко надежное равновесие уже принятого решения, вызывало в Эрвине злобную панику, граничащую с безумством загнанного хищника. Всё, что мог, он выслушал заранее, взвесил, как умел, победил все возможные сомнения, но кто-то снова встал на пути... Руки сжались в кулаки, стиснутые губы задрожали от гнева. Он взглянул на возразившего с кровавым намерением заставить заткнуться и вдруг ошеломленно понял, что необходимость в этом уже отпала. На его глазах лысина мужчины покрылась крупными каплями пота, очки запотели, и он, пролепетав неубедительные слова оправдания, ринулся исполнять.
   Эрвин, мгновенно остыв, недоуменно пожал плечами, но оставшись в одиночестве попробовал доискаться причин случившегося. Очень уж понравилась скорость, с какой его мнение дошло до собеседника. Тот порядок, что окружающие стараются с ним не связываться, Эрвин организовал уже много лет назад. Но чтобы от одного его вида солидные люди впадали в такой ужас... Вот уж явный перебор. Однако в следующий раз он постарался вызвать такое же разъяренное состояние у себя специально. Результат оказался аналогичным. В дальнейшем лишний раз тревожить дремлющего внутри зверя уже не требовалось: молнии из глаз сыпались без обязательного нервного напряжения, а остальное доделывали разыгравшееся воображение жертвы и гуляющие слухи. Возможно - нет, даже скорее всего, - первоначально люди боялись не столько юного злодея, сколько маячившего за его спиной государя Отнии, исполнявшего большинство прихотей парнишки. Но постепенно растущая уверенность в себе и своем праве отразилась на манерах Эрвина помимо его желания. Ледяным страхом стали покрываться сердца людей, даже не знакомых близко с его возможностями и связями.
   Что касается якобы магического чтения мыслей Его Величества короля ХанесемаШ, то тут дело обстояло еще проще. Эрвин изначально обостренно чувствовал настроение государя, часто получше своего собственного, в котором как раз таки путался, как в паутине страстей. Безграничная же его любовь к этому человеку, почитание и уважение порой затягивали так, что юноша растворялся в нем, теряя свою индивидуальность. А весь остальной якобы мистический обряд выполнял выработавшийся между ними личный, непонятный для прочих язык общения. Выработался не специально, а родился и совершенствовался сам собой в результате регулярных обстоятельных откровенных бесед, доверия и понимания. Значение приобретали фразы, взгляды, имеющие смысл только для них двоих, едва заметные прочим мимолетные жесты и мимика. Им даже не приходилось заранее договариваться о смысле тех или иных посланий, настолько интуитивно понятными они получались.
   Тем не менее, несмотря на то, что Эрвин фактически в одночасье был королевской волей вознесен к вершинам власти, людям все равно легче было поверить в сверхъестественность парнишки, чем предположить, что кто-то смог приблизиться к недосягаемой вершине, на которой в одиночестве восседал их величественный монарх. Приблизиться на расстояние достаточное, чтобы не задирать голову, глядя на него, чтобы тесно общаться, чтобы понимать. Это казалось совершенно немыслимым. Ведь даже самые близкие родственники не были удостоены такой чести. Эрвин же прилюдно в отношении государя по-прежнему был образцом почтительности и послушания. Ну почти всегда...
   Дни пролетали со стремительностью падающей звезды. Такие же яркие и мимолетные, оставляюще чувство досады от того, что опять не хватило выделенного природой времени, чтобы осуществить все намеченные планы. А в финале тяжелого дня ждал не менее тяжелый "разбор полетов", из-за обоюдной нехватки свободного времени нередко затягивающийся далеко за полночь. После этого единственной желаемой любовницей мнилась мягкая подушка, и даже настоятельная в ней потребность уже вызывала сомнение. Малоприспособленная для комфортного сна кушетка в преддверии королевской опочивальни, до которой было куда ближе, чем до собственной спальни, казалась верхом сладострастных мечтаний, и, бывало, неделями служила ночным пристанищем. Любое покрывало легко заменяло горячие женские объятия. Мир погасал, стоило лишь принять горизонтальное положение и закрыть глаза.
   А едва начинало казаться, что наконец-то пришло долгожданное расслабление, как в самый сладостный предутренний сон врывался негромкий оклик, или будило легкое потряхивание. И только ласковый взгляд грозного властителя и его добродушная усмешка позволяли согласиться с тем сомнительным предположением, что утро, возможно, и на самом деле "доброе". Появлялись силы улыбнуться в ответ и, поскуливая и без особой надежды на успех взывая к милосердию, выпростать свое тело из-под теплого покрывала и впрячь его в упряжку нового дня.
   Ну почему взрослому человеку хватало кратких часов отдыха, чтобы восстановить свои поистине нескончаемые силы, а молодой сильный организм требовал продолжения покоя?! Эрвину казалось, что он бы с легкостью предавался безделью сутками и нисколько не жаловался бы на столь тяжкую участь. Но кто его спрашивал?!...
  

*********************

   ...Поэтому нет ничего удивительного в том, что на глобальное устройство личной жизни у него не оставалось желания.
   Возможно, даже приехав в Россию в составе высокой свиты правителя Отнийского королевства, Эрвин не вспомнил бы о Николь. Хотя девушка в свое время косвенно и поспособствовала тому, что жизнь его перенаправилась так рано и резко, но в своей женской ипостаси она лишь смогла заметно выделиться в сообществе многих прочих. Впрочем, достаточно ярко выделилась, всколыхнув море таких чувств, каковых он и не подозревал в себе.
   Несколько же дней назад в речи кого-то из выступавших на совещании "круглого стола" глав государств прозвучало название городка, упоминаемого в свое время Николь в качестве родного. Сразу вспомнилось и наименование института, в котором девушка должна была все еще продолжать учебу. И родилась очередная шальная идея.
   В ближайшие пару дней официальные деловые встречи, на которые собрались главы государств, должны были плавно перейти в увеселительные мероприятия, и Эрвин рискнул отпроситься для поездки в этот городок. И был удивительным образом благосклонно отпущен. Правда, в момент, когда Его Величество король ХанесемШ произносил свое разрешение, Эрвин, как всегда тонко настроенный на волну этого человека, почувствовал его нервозность, но счел это логичным и не придал значения.
  
   - Сэр Эрвин, - прервал его размышления водитель, - мы приехали. Вот тот дом, что вам нужен.
   Эрвин опустил затемненное боковое стекло автомобиля. Водитель заглушил мотор.
   Дождь прекратился. Поверхности многочисленных луж сверкали рябью от легкого ветерка. Переливисто щебетали мелкие птахи в мокрых ветвях огромного тополя. Звонко падали с веток в лужи крупные капли.
   Четыре одинаковых пятиэтажки из серых бетонных блоков окружали внутренний дворик. Под окнами домов вольно топорщились кусты, никогда не знавшие ровняющего ножа садовника, и кое-где красовались любовно огороженные разномастными кирпичами цветочные клумбы. В центре двора пугала полуразрушенными металлическими конструкциями детская площадка. Ее окружали лавочки-скамеечки. Точно такие же места привалов были наставлены на тротуарах вдоль домов. Многие увечные - без спинок, а какие-то и без сидений. И общее впечатление всеобъемлющего спокойствия и застоя вокруг. Хотя возможно из-за безмолвия и безлюдия лишь кажущееся.
   В столице Отнии подобные дворы не найти. Роскошный центр как-то незаметно переходит в узкие каменные улицы окраин. А здесь, как уже убедился Эрвин, такие тихие пристанища - традиционное обыкновение, составляющее из себя как из кубиков сущность маленьких, да и не самых маленьких, городов.
   Он снова опустил голову на подголовник автомобильного кресла и, глядя в окно, продолжил свои умственные рассуждения.
   Хорошо, куда он направил свои стопы, король скорее всего знал. Зачем направил - это Эрвин и сам не мог толком объяснить. Хотел удостовериться, что у девушки все в порядке, она жива, здорова и благополучно оправилась от их внезапного расставания. Времени прошло, по его мнению, достаточно, чтобы жизни их обоих вошли в ритм раздельного существования, и произошедшее поросло шапкой свежих впечатлений. Он был бесконечно благодарен Николь за те волшебные дни, за доверчивость, за захлестнувшую их первую любовь, и искренне желал ей счастья... Но не с ним. Самой лучшей новостью для него было бы то, что у Николь появилась новая любовь. Тогда можно было воспоминания о ней, отмытые от черного осадка, аккуратно положить в один ящичков памяти, чтобы изредка доставать и любоваться их незапятнанной чистотой. Возникновения у него самого прежних чувств Эрвин не очень опасался - не такими уж сильными они теперь казались, если разглядывать с достаточного временного расстояния. Даже самому удивительно, что мог быть таким одержимым.
   Но свалившейся сегодня новости Эрвин никак не ожидал. Это несколько меняло дело. Да, появившаяся у Николь новая привязанность, несомненно, сильная и крепкая. Только вот паразитка совесть отчего-то опять ехидно начинает потирать ручонки и призывно подмигивать. Вечно она просыпается не к месту. И что теперь? Объявиться, признать себя отцом? Да какой из него отец!? Супруг и то был бы недоделанный, особенно при нынешней его жизни. А главное...
   Эрвин прекрасно помнил слова своего монарха, когда просто предположил возможность появления у него ребенка. Спокойное утверждение: "Я не дам ему даже родиться". И решимость сдержать подобное обещание не вызвала тогда ни малейшего сомнения. Ребенок родился - и это лишь подтверждало, что король, скорее всего, давно выбросил из головы эту связь своего воспитанника. Но что будет, когда узнает о ее последствиях теперь? Смирится пред свершившимся фактом, позволит признать ребенка и может быть даже жениться - если уж рассматривать картину до победного конца? Эрвин усмехнулся. Вряд ли такая мелочь способна изменить решение верховного владыки. Он и к своему-то недавно рожденному сыну не проявлял большой любви - долгожданное его появление успокоило волнение самого монарха и заинтересованной общественности по поводу долгого отсутствия прямого наследника, а дальнейшая суматоха и воспитание младенца короля ХанесемаШ не занимали. Что уж тут говорить о чужом, неизвестном... кстати, любопытно хоть кто: мальчик или девочка? Впрочем, стоит ли знать...
   Самым разумным сейчас будет развернуться, уйти и забыть обо всем. От греха подальше. Появление новоявленного отца, надо полагать, принесет с собой одни лишь бедствия. Жизнь Николь худо-бедно налажена, идет своим чередом, и нарушать ее возможными очередными катастрофами не нужно. Зная нрав своего обожаемого государя, лучше остепениться и не пороть горячку. Может быть потом, попозже он осторожно наведет справки, будет необходимость - поможет. Но вваливаться сейчас было бы верхом беззрассудства.
   Черт возьми, какой он стал умный-благоразумный, дальновидный и предусмотрительный! Есть чем погордиться и выдать самому себе поощрительный приз!
   Эрвин поднял автомобильное стекло. Нет ему места в ее жизни. И впустить ее в свою ему не дано.
   - Поехали в отель, - решительно велел он водителю.
  

*****************

  
   - Не забудь купить отцу сигареты, - громкий окрик взорвал прозрачную тишину двора, эхом отразился от стен домов, и закрытые двери автомобиля казалось нисколько не уменьшили его резкости. - Я надеюсь, ты помнишь, какие он предпочитает? И постарайся уложиться в полчаса.
   Торчащая по грудь из окна четвертого этажа женщина взывала к девушке, выходящей из подъезда. Та спиной вперед спускалась с высоких ступеней крыльца, аккуратно ведя за собой детскую коляску. Все ее внимание было сосредоточено на том, чтобы колеса транспортного средства как можно нежнее и как можно менее ощутимо для пассажира миновали опасную корявую возвышенность. Поэтому она не имела возможности быстро отреагировать на мощный оклик, несущийся сверху.
   - Николь, ты слышишь меня или нет? - раздраженно и столь же громко поинтересовалась женщина в окне.
   Девушка поспешно преодолела последнюю ступеньку, подняла кверху лицо и молча энергично закивала - кричать в ответ, значило бы потревожить ребенка.
   Эрвин сам не заметил, как выскочил из машины. Водитель едва успел испуганно ударить по тормозам, чтобы этого не произошло прямо на ходу. Охранник выкатился следом.
   Юноша впился взглядом в девушку с коляской. Он узнал ее за мгновение до того, как прозвучало обращение по имени. Узнал и не узнал. Он и не ожидал от себя столь бурной реакции. Сердце дернулось как сумасшедшее, обволоклось счастьем, выскочило из груди, бросилось навстречу самым прекрасным воспоминаниям, самым волшебным дням. Но миг спустя, ударившись о суровость действительности, скукожилось и пришибленно возвратилось к хозяину. Нежность и жалость приплелись следом, с надеждой заглядывая в обескураженные очи его души.
   Это была не Николь. Это была не та Николь. Не та, которую он знал. Даже серая мышь, которой он обрел ее, была все же королевой мышей - гордой, полной достоинства, влюбленной в жизнь, с твердым стержнем убеждений и мнений, какими бы диковинными они ни были. Похоже, что этот стержень успешно сломался, скорее даже скомкался, расплавился и исчез. А вся дальнейшая работа по ее преображению, с таким наслаждением проведенная Эрвином за несколько недель их совместной жизни, успешно была пущена коту под хвост: серая мышка пережевана, переработана в соответствующий материал и успешно забыта. Всё не просто вернулось на начальный этап, а скатилось значительно ниже.
   Плечи девушки понуро опущены, голова почти до ушей втянута в воротник бесформенной черной куртки, виднеется лишь серый берет, спина согнулась. Словно вцепившись в коляску, она везла не ребенка, а волокла в гору тележку, груженую камнями. Стремительным размашистым шагом Николь торопилась покинуть двор, напролом пересекая мелкие лужи, штурмуя резиновыми сапогами средние и привычно огибая крупные. Как умелый лоцман. Быстрее, чем ошеломленный парень сообразил что-то предпринять, она исчезла в темной подворотне и влилась в суету городского проспекта. Лица Николь он увидеть не успел, и сейчас страшился представить себе, что мог увидеть в ее глазах - настолько убийственным было даже то, что все же успел заметить. Перед ним не легкой птицей пролетела девятнадцатилетняя девушка в самом расцвете юности, не проторопилась по своим делам гордая молодая мать, а опрометью пронеслось бесполое существо, больше смахивающее на загнанную кнутом, отупело тянущую свою лямку лошадь. Постаревшую, увядающую, бесчувственную. Возможно ли, чтобы рождение новой жизни настолько высосало жизнь из матери?
   И тут его словно бревном по голове огрели. Самовлюбленный идиот!
   Почему-то только сейчас Эрвин вспомнил рассказы Николь о ее детстве, отношениях с родителями, их ожиданиях и принципах. А ведь она, при всех ее стержнях, такая послушная и податливая... Только сейчас до него стало смутно доходить, с чем вынуждена была по его милости столкнуться Николь. К тому, что он имел честь теперь лицезреть, ее привело не столько разочарование в нем и отнюдь не роды и тяготы ухода за младенцем.
   Ее отношения с ближайшим окружением оказались удручающе разрушительными.
   Да, бывают обстоятельства, под воздействием которых человек меняется стремительно быстро. И боль действует хлеще, чем радость. Он и сам, наверно, выглядел ничуть не лучше год назад, когда судьба поучающе провела мордой по асфальту. Выкарабкался, хотя и не без заметных потерь. Но ему-то пришлось сражаться только с собственной беспощадной и бескомпромиссной душой. Его внутренняя борьба была огорожена непробиваемым внешним щитом заботы и внимания близких. Пусть временами странной и не всегда приятной, но бесспорной заботы. И наконец, он - мужчина, ему положено временами копаться в дерьме, чтобы удобрить им качество дальнейшей жизни...
   Эрвин поднял взгляд к уже захлопнувшемуся окну на четвертом этаже.
   Испытывает ли он еще любовь к Николь или нет, становилось неважно. Оставить дело так, как есть, он не мог. "В конце концов, мой ребенок не должен расти при пришибленной матери", - усмехнулся про себя Эрвин.
   Охранник, вслед за хозяином покинувший автомобиль, - мужчина высокий и крупногабаритный, как и положено королевским гвардейцам, традиционно похожим друг на друга как представители одного родственного клана, - не только следил за происходящим в идиллически спокойном дворе, но и поглядывал на Эрвина. И острый ястребиный взор его, способный разглядеть маленького цыпленка с высоты птичьего полета, сменялся явно неположенным по статусу снисходительно оценивающим, когда он переводил его на юношу. Он не по слухам знал, что поведение молодого человека бывает порой более катастофично для него же самого, чем самое злодейское нападение. Отметив охотничью стойку Эрвина, яростные эмоции, отразившиеся на его лице, сжавшиеся в преддверии взрыва губы, ладонь, стиснувшую дверь автомобиля до побеления пальцев, телохранитель подобрался, словно невзначай проверил спрятанное под курткой оружие и подал водителю знак быть наготове. Однако, по инструкциям, подчинялся он отнюдь не Эрвину и отчитывался за сохранность доверенной ценности тоже не перед ним, поэтому счел себя обязанным призвать к благоразумию:
   - Сэр, мы в чужой стране. Возможно, лучше всё-таки вернуться в гостиницу?
   Эрвин не повернул головы в его сторону.
   - Позже, - отрезал он. - Оставайся здесь.
   Телохранитель отрицательно покачал головой. Краем глаза заметив его жест, Эрвин согласно махнул рукой и направился к подъезду.
  
  
  

********************

  
   Но вряд ли при всей своей богатой фантазии, Эрвин мог все-таки достоверно представить нечто даже отдаленно сходное с тем, что обрушилось на Николь, когда она вернулась домой из своей студенческой командировки в столицу Отнийского королевства.
   Сотни раз Николь думала о том, что лучше бы она не возвращалась, осела где-нибудь на обратной дороге, даже просто потерялась в огромном столичном аэропорту. Но тогда ей так хотелось верить, что стоит вернуться в родной дом, и привычная спокойная, расписанная по пунктам жизнь всё быстро расставит на свои места, боль утихнет, беды забудутся.
   А потом думать она перестала вовсе.
   Все самые страшные предположения, все предупреждения родителей о том, какие опасности могут подстерегать девушку, вступающую в самостоятельную жизнь, Николь воплотила на отлично. Словно следовала составленному дальновидными родителями списку. Учебу она не только завалила, а и до экзаменов не добралась. Вмешалась в политику, нарушила невесть как, неизвестно в чем неведомые ей законы чужой страны, и была выставлена оттуда силой без права возвращения. Она поставила крест на любой международной карьере, да и в родной институт были направлены соответствующие бумаги, которые, возможно, еще не один раз скажутся ей в будущем. Люди склонны переоценивать чужие грехи и с трудом верят оправданиям. На ее бездоказательные попытки объяснить все недоразумениями даже родители скептически качали головой.
   В довершении всего через короткое время обнаружилось, что и на своей личной жизни Николь поставила еще более монументальный крест. Она была бы рада ограничить знания родителей о ее зарубежных похождениях неприятностями с учебой и политическими перипетиями и скрыть самый страшный в их глазах грех - женское легкомыслие и уступку низменным инстинктам. Безоглядно загулять, поддаться на чары первого встречного, потерять свою честь и быть брошенной - что могло быть грязнее и постыднее. Но очень скоро последствия ее, как назвали родители, морального падения стали очевидными.
   И началась травля, какую под силу вынести разве что святому. Ее первую любовь методично обливали грязью. Ее самые радужные чувства называли развратом. А ее саму награждали самыми нелестными сравнениями. И все кругом настойчиво требовали от нее прервать беременность и хоть этим не портить себе жизнь. Все. И мать с отцом, и подружки, которых достигла сия новость, и даже врач в женской консультации. И какой-то серьезный толстенький мужичок в очках, называющий себя работником социальной службы, появляющийся почти на каждом врачебном обследовании и забрасывающий ее устрашающими прогнозами и грозной статистикой.
   Но Николь держалась. Не потому что была святой, или являлась ярой противницей абортов, не потому что все еще цеплялась за ушедшую любовь или уже любила будущего малыша или мечтала воплотить в нем чувства к его отцу. Ей казалось, что она уже разучилась и думать, и чувствовать. Сопротивлялась скорее из чистого упрямства. Развивающаяся в ней маленькая жизнь оставалась единственным, чего ее не могли лишить против воли. По крайней мере она, по своей наивности, полагала, что здесь все зависит от нее одной, и цеплялась за эти оставшиеся иллюзии с отчаянием смертника.
   Ребенок родился раньше срока. Слабым, нервным и маленьким, но по заверениям врачей полноценно здоровым.
   Родители забрали Николь и младенца из роддома и привезли домой. А куда еще? Ни дома своего, ни денег, ни работы у молодой матери не было и не предвиделось. На социальные пособия даже пеленок достаточно не купишь.
   Послеродовая депрессия накрыла Николь в полную силу. Руки опускались, когда она глядела на кажется беспрерывно орущего красного от натуги младенца. Она днями и ночами носила это голосистое создание по комнате от стены к стене. Голова кружилась от этих звериных метаний. Ее слезы орошали и без того мокрое крохотное личико. Такой никчемной матери больше было не найти на всем белом свете. Простая дойная корова справились бы с ее обязанностями с неменьшим успехом. И родители не упускали случая, чтобы подтвердить эти самобичевания Николь.
   Если девушка бросалась к ребенку на первый же крик, стремясь успокоить его до того, как отец начнет демонстративно закрываться в другой комнате и делать погромче телевизор, а мама, сложив на груди руки, укоризненно глядеть на ее бесплодные попытки, тогда на Николь сыпались упреки, что она балует младенца, приучая его к рукам. Если же она медлила, то провозглашали, что у нее нет сердца.
   "Какая же ты мать, если не чувствуешь, почему ребенок плачет!" - обвиняли ее, если детский рев продолжался больше двух минут, а он обычно длился куда как дольше. А она действительно не чувствовала и не знала!
   И пеленала она не так, и на руках держала неуклюже, и того и гляди утопит при купании, и кормила невовремя, и молоко у нее было плохое, и даже грудь давала не в той последовательности. Кажется, больше всего новоиспеченную бабушку раздражала невозможность личным примером поучить бестолковую дочь правильной методике кормления. Ко всему остальному она, обреченно вздыхая на нелегкую долю, не уставала применять свой безупречный опыт, знания и навыки, решительно забивая любые попытки материнской самостоятельности Николь. Всё это, вкупе с физической усталостью от перестройки организма, от бессонницы, от возросших работ по хозяйству, скоро превратили Николь в равнодушный, послушный фантом, обретающий плоть только для кормления. Она даже не могла бы с уверенностью сказать, что испытывает полагающуюся воспетую материнскую любовь. И ловя себя на мечтах о том, как было бы замечательно, если бы это маленькое создание никогда не появлялось на свет, ужасалась этих мыслей, и со стыдом признавала, насколько она все-таки никуда негодная, конченная особа.
   Самыми светлыми были моменты, когда удавалось, погрузив младенца в коляску, сбежать из дома на пару часиков прогулки. Лишь тогда серое привидение осознавало, что оно еще живо, и жизнь вокруг тоже не замерла. Но и это выпадало не так часто, как хотелось бы. Бабушка с дедушкой тоже не прочь были горделиво повышагивать по улицам или посидеть на лавочке, делясь с такими же гуляками трудностями выращивания младенцев и бестолковостью современной молодежи. Тем более, что на прогулке из коляски обычно доносилось только посапывание и почмокивание соской размером в поллица. Ну разве что погода не блистала приятностью, а "ребенку свежий воздух необходим", или по телевизору шло нечто, перебивавшее прелесть прогулки, тогда это счастье отдыха перепадало и Николь.
   Поэтому она так торопилась сегодня покинуть двор и сбежать туда, где ее не достанет ни поучающий окрик, ни контролирующий взор из окна.
  
  

*****************

  
   Эрвин поднялся на четвертый этаж и остановился перед обитой желтоватой фанерой дверью.
   Если сдерживаемая им из последних сил ярость всё-таки уложит на лопатки доводы рассудка, то он сейчас ногой врежет по этой символической преграде, перешагнет через нее, устроит погром в этом застойном жилище, вытрясет душу из ее гусных обитателей, сломает их и уничтожит. Он заставит их почувствовать себя беспомощными рабами и призраками. Чтобы то, во что они превратили собственную дочь, не скучало в одиночестве.
   А нужно ли вообще сдерживаться?!
   Еще немного и дверь рассыпалась бы в пепел, вспыхнув от его взгляда. А мысли обстоятельно бы были воплощены в жизнь. Но деревянное изделие оказалось покрепче иных хрупких человеческих душ - выдержало натиск.
   Позади раздалось негромкое покашливание. Эрвин вздрогнул и порывисто развернулся, готовый к отпору.
   - Сэр, вам помочь? - услужливо поинтересовался охранник, скрытый полумраком лестничного пролета.
   Тонкая грань между почтительностью и отменным ехидством в его голосе была соблюдена безукоризненно. Эрвин по достоинству оценил профессионализм. Не придраться. Зато двусмысленная фраза попала в точку, мгновенно охладив парня. Он чертыхнулся и нажал на кнопку звонка.
   На улице Эрвин не сводил глаз с Николь, поэтому конкретика в образе высовывающейся из окна женщины осталась расплывчатой. Но по властному громкому голосу и возникшим в голове стереотипам представил себе пожилую неопрятную всклокоченную женщину, отъевшуюся и напыщенную, в непременном засаленном переднике, о который она должна безостановочно вытирать обветренные красные руки. В период своих блужданий по столичным злачным окраинам и знакомств с низами общества он навидался таких матерей семейств, уверенных, что только на их непоколебимости держится вселенная, ограниченная детьми-отбросами и мужем-алкоголиком.
   Здесь, конечно, не такой запущенный случай, но кипящий гневом мозг способствовал наиболее извращенной вычурности.
   Дверь открылась, и на пороге появилась женщина.
   Да, не молодка, и это естественно. Возрастом может быть чуть постарше его опекуна, но сохранившаяся ничуть не хуже. Причем хорошая сохранность была явно подарком природы и результатом бережного ухода, а не вмешательством пластики и хирургии. Гладко зачесанные назад и собранные на затылке волосы открывали изящную шею, плавно направленную в глубокую ложбинку на груди. Слегка вытянутые миндалевидные темно-серые глаза и высокие скулы придавали ее лицу что-то неуловимо притягательно восточное. В сочетании с несомненным умом и образованностью во взгляде - она была определенно не дурна. Тоже понятно: не мог же от крокодила родиться лебедь, хотя тому никак и не дают миновать стадию гадкого утенка. Конечно, есть недостатки, отражающие возраст: немного отечные мешки под глазами, морщинки, сурово опущенные уголки тонких губ, заметная седина в русых волосах, но общего впечатления они не портили. Да, самую чуточку полноватая, но никак уж не толстая, а просто дама имеющая вес, с пышным шармом и солидностью. Одета она была в домашнее платье, перетянутое пояском и выгодно подчеркивающее достоинства фигуры. В таком не стыдно при необходимости дойти и до ближайшего магазина. Да, властная и уверенная. Чересчур властная и принципиальная, но это скорее от избытка добровольно взваленной на себя ответственности и самоуверенности.
   - Здравствуйте, молодой человек, - первой поздоровалась женщина, назидающим тоном голоса напоминая о несоблюдении визитером правил вежливости.
   - Добрый день, - со своей стороны ответил Эрвин, прервав пробежку по внешности хозяйки. - Я хотел бы видеть Николь.
   - Ее нет дома.
   - Я могу подождать, - Эрвин взялся за ручку двери.
   Женщина слегка потянула дверь на себя, но убедившись, что парень не сопротивляется ее праву исчезнуть, немного успокоилась.
   - Лучше придите позже, когда она вернется. Или, может быть, я могу чем-то помочь, что-то передать? - сурово спросила женщина.
   - Лучше я поймаю ее на улице, - усмехнулся Эрвин. - До свидания.
   Он повторил скрупулезный визуальный осмотр женщины, на этот раз снизу вверх. Быстро, и от этого демонстративно вызывающе. Женщина почувствовала, как молодой обжигающий взгляд раздел ее донага, проинспектировал и, остановившись на лице, высказал свое одобрение. От беспардонной наглости глаза женщины забегали в замешательстве, щеки густо окрасил румянец. Может гнева, может стыда. Надо же, какой "эффект на лицо". Ясно от кого у Николь такие способности. Юноша отпустил дверь и направился к лестнице, ведущей вниз.
   Как он и ожидал, больше пары ступенек преодолеть ему не дали.
   - Ну-ка, постой, - встревоженно окликнула женщина.
   Правильно. Она уже оценила его нагловато-развязные манеры, общий вид, вероятно уловила и иностранный акцент, и страх за дочь заставил ее остановить парня. Фантазия помогла дорисовать обеспокоенной матери красочные ужасы встречи где-то за пределами ее влияния.
   Мысленно погладив себя по головке за прозорливость, Эрвин засунул руки в карманы широких брюк и обернулся.
   Убивать эту женщину он уже передумал. Тиран оказался не таким уж неискоренимым злодеем, чтобы по-прежнему жаждать его крови и мечтать в кратчайшие сроки осиротить Николь.
   - Откуда ты взялся? - поджав губы сердито спросила женщина. - Таких личностей среди приятелей Николь я не встречала.
   - Из института, - не стал врать Эрвин. - Так я могу войти, а не подстерегать Николь в темном грязном дворе?
   Мать Николь молча распахнула пошире дверь в квартиру.
   Первым делом, едва парень переступил порог, женщина многозначительно показала глазами ему под ноги. Эрвин послушно наклонился, чтобы расшнуровать и скинуть с ног грязные ботинки. А заодно снял и набросил на вешалку куртку. От предложенных мягких домашних тапочек отказался. Происходящее начинало его забавлять, как всегда, когда оказывался в необычной для себя обстановке с незнакомыми людьми. На время даже забыл о причинах, приведших сюда. Он с откровенным любопытством оглядывался по сторонам, по обстановке определяя образ жизни обитателей и их характеры.
   Не дожидаясь приглашения и самостоятельно выбрав путь, Эрвин прошел в совсем небольшую комнату, по всей видимости должную гордо именоваться гостиной. По пути отметил еще несколько прикрытых дверей. Кроме мест общественного пользования, всего комнат насчиталось три. Если где-то внутри не прятались еще каморочки. Что при здешних просторах являлось сомнительным. Надо же, почти как его аппартаменты в королевском дворце. Ну в несколько усохшем варианте.
   В гостиной осмотрелся. Богатством не пахло, но и нищеты не наблюдалось. Стандартная мебель из ближайшего мебельного магазина, искусственное цветастое покрытие на полу, обилие мещанских безделушек и картин. Полки полированной секции, протянувшейся вдоль самой длинной стены из края в край, заставлены книгами, разномастность которых доказывала, что приобретены они были явно не для создания интерьера. Громоздкий диван в полкомнаты. Для воздуха оставалось совсем мало места. Вещи нависали, давили объемом и количеством. Но при этом всё подчинялось установленному порядку: добротное, ухоженное, и каждая вещь на четко отведенном месте. Как на идеально обустроенном вещевом складе или в музейном запаснике. Ящика с картотекой не хватало. Царил тот ненавистный искусственный порядок, которого Эрвин успешно избегал в любом месте своего обитания: от собственного замка до гостиничных номеров, быстро заполоняя пространство личными вещами и изменяя дизайнерские высокохудожественные замыслы мелкими хаотичными преобразованиями.
   Впрочем полного идеала хозяевам достичь не удалось. Главная достопримечательность гостиной совершенно не вписывалась в общий стиль, занимая при этом практически весь центр комнаты. Там широко и важно раскинула крылья сушилка для белья. А на ней трепыхались плотно развешенные младенческие наряды - пеленки, крохотные разноцветные штанишки-рубашки, изредка перемежающиеся с внушительными мужскими носками и еще более интимными предметами гардероба хозяев. Всё это богатство для ускорения процесса сушки обдувалось теплым воздухом вентилятора. В комнате отчетливо пахло сыростью и хозяйственным мылом.
   Но несмотря на давящее изобилие, совершенно ничто из окружающего не ассоциировалось с Николь. Словно юноша ошибся квартирой или обознался девушкой во дворе. И дело было не в каких-то личных вещах. Хотя и их не наблюдалось. Младенческие пожитки пока не увязывались у Эрвина с бывшей подругой, так же как и иное белье, мотающееся на сушилке. Но в квартире напрочь отсутствовал ее дух, вкус, пристрастия. За те несколько недель, что они пробыли вместе, Эрвин всё-таки смог достаточно узнать ее характер, чтобы понять, что ни одна вещь в этом помещении не возникла по воле Николь, сообразуясь с ее желанием. Так не ощущается присутствие в доме хорошо вышколенного слуги.
   Или он успел так основательно ее забыть... Или не понял тогда? Это был бы нонсенс. Или так всё изменилось?
   - Может быть, всё же представишься, гость? - саркастически намекнула хозяйка.
   Он навязался, вошел без приглашения; она не предложила присесть или чувствовать себя как дома. Суть отношений вырисовывалась с едкой ясностью.
   - Эрвин, - отрекомендовался парень. - А вы?
   - Валерия Анатольевна, - внушительно ответила женщина. - А теперь ответь подробнее, откуда ты взялся, и что за дела могут связывать тебя с Николь.
   - Я пришел не к вам, - спокойно и даже вежливо возразил Эрвин. - И не намерен давать отчетов кому бы то ни было.
   - Ну жди, - согласилась Валерия Анатольевна и почему-то не смогла удержаться: - Только учти, если пришел с гадостями - пожалеешь.
   - Учту, - кивнул Эрвин.
   Насколько он понял подслушанного разговора, ставшего по милости этой Валерии Анатольевны достоянием всей улицы, девушка будет отсутствовать около получаса.
   За это время (в изначальной версии развития событий) Эрвин собирался покрушить ее родное гнездо, призвать к ответу ее предков-истязателей, запугать их и перевоспитать. Планы поменялись, и сэкономленные мгновения теперь неприкаянно тормозили течение жизни. Пока с момента побега Николь со двора прошло не более пятнадцати минут.
   Ее мать, разумно решив, что обладает достаточным терпением, чтобы отложить выяснение причин появления гостя еще на четверть часика, вышла из комнаты и исчезла в недрах квартиры, предоставив парня самому себе. Причиной ее невежливого поведения были, конечно, не оказанное чужому человеку безграничное доверие и не неотложные дела, хотя она и принялась где-то показушно шуметь. Даже себе она не стала признаваться, что щеки у нее всё еще горят, и невольно пережитая на лестничной площадке мимолетная роль стрипризерши никак не способствует непринужденному общению. Разумеется, у мальчишки получилось это не специально - юношеская легковозбудимость, гуляющие гормоны - и, как следствие, он не подозревает о получившемся эффекте. Бывает. Ей уже не раз приходилось сталкиваться с подобным, когда проводила уроки у старшеклассников и, случалось, ловила на себе подернутые отнюдь не интересом к учебе юношеские взгляды. Но стоило вызвать такого умника к доске, и неподобающие мысли у того исчезали бесследно. А вот сегодня опытная учительница как-то стушевалась... Перебьется, нахал, вежливость не стоит таких усилий.
   Эрвин прислонился к стене и закрыл глаза, отключаясь от внешнего мира под обволакивающе монотонные шумы вентилятора и деловитой хозяйки. В подобное состояние он научился впадать на особо скучных совещаниях: мозг отмечает все происходящее вокруг, но не позволяет никаким пустякам проникнуть глубже примитивных органов чувств. Минуты бегут быстрее и незаметнее, даруя кратковременный отдых.
   Надо было подготовиться к следующему нелегкому этапу. Никаких планов по его прохождению Эрвин не строил. Всё решит импровизация.
   Почему же, как ни старается, полностью отключиться не удается? Голову настойчиво штурмуют попытки представить приближающуюся встречу, руки подрагивают от нетерпения. Да, состояние далекое от отдыха, но это и неважно. Ожидание было возбуждающе приятным. Эрвин позволил воображению возобладать над безуспешными попытками сохранять хладнокровие.
   В такой напряженной обстановке, среди летающих по квартире эмоциональных флюидов прошло еще не менее получаса.
   Наконец, в замке входной двери лязгнул ключ. Эрвин встрепенулся, но не покинул комнаты, прислушиваясь.
   - Привет, мам, - донесся тихий, слегка дрожащий голос. - Извини, мы немного опоздали.
   Голос. Волшебный, свежий, прозрачный. С ароматом весны, солнца и воспоминаний. Ее голос неповторим. Так вот какие звуки пытались воспроизвести его пальцы, когда, импровизируя, пробегали по клавишам! Старались, да не смогли даже приблизиться. Его слабым талантам оказалось не под силу отразить мечту. А он, выходит, остро скучал по этому голосу!
   - Ничего, отец еще не пришел, - отозвалась дочери Валерия Анатольевна.
   - У нас гости? - девушка по всей видимости заметила чужую обувь и куртку.
   - Да, Николь, тебя ждет гость, - многозначительно ответила Валерия Анатольевна.
   Эрвин провел языком по губам, вздохнул, успокаивая дыхание перед прыжком в неизведанную пропасть, и ступил в коридор.
   Как иллюзионист в цирке, готовясь принять реакцию шокированного зрителя. Разве что руки не развел в стороны, напрашиваясь на аплодисменты.
   Николь как раз поставила на пол сумку с продуктами. Второй рукой она прижимала к своему боку маленькое существо в нежно-розовом комбинезончике. Скользнув взглядом по нежданному гостю, девушка опустила глаза и присела на скамеечку, чтобы разуться.
   - Папиных сигарет в ближайших ларьках не было, - буднично оправдывалась Николь, обращаясь к матери. - А далеко сходить не получилось. Полинка проснулась, начала капризничать. Поэтому я купила одну пачку Бонда. И то пришлось постоять в очереди. Вечером схожу на площадь, там должны быть.
   Даже Валерия Анатольевна переводила взгляд с дочери на Эрвина с откровенным недоумением. Юноша же и вовсе застыл, растерянно округлив глаза. Озадачить его было не так просто - сам специалист в этом деле, но и Николь, как оказалось, мастерства своего не растеряла. Из иллюзиониста Эрвин превратился в хлопающего ресницами облапошенного зрителя. Он ожидал куда как меньшего эффекта от своего выхода. Естественным посчитался бы бросок на шею с изъявлениями радости и любви. Еще более ожидаемым был бы ушат обвинений, ненависти и запускания в него тяжелыми предметами из ближайшего окружения. Ну в самом крайнем случае оставалась воистину непостижимая возможность - не признала. Но тогда хоть посмотри заинтересованно! Неужели настолько атрофировались чувства, и не любопытно, что за незнакомец почтил визитом?!
   Николь же глянула на него, как на пустое место, и больше взгляда не поднимала. Честное слово, хотелось себя ощупать: вдруг сам не заметил, как превратился в бесплотного духа пока медитировал, ожидая Николь в гостиной. Можно еще в зеркало посмотреться: может всего лишь позабыл перед выходом на сцену снять плащ-невидимку с плеч или аналогичную по функциям шапку с головы.
   - Мама, подержи, пожалуйста, Полину, пока я разденусь, - попросила Николь.
   Валерия Анатольевна сделала было шаг к дочери, но коротко и тихо брошенная фраза: "Я сам", пригвоздила к месту.
   Юноша подошел к Николь и осторожно вынул из ее рук ребенка. Девушка, наконец, подняла к нему лицо. Милое, веснушчатое, домашнее. И он, дурак, рассчитывал найти подобное в своем повседневном окружении?! Да это то же самое, что пытаться отыскать нежный подснежник среди благоухающих роз: поиски не в том месте и не в тот сезон! Найдешь, если только сам туда его занес по глупости. И то скоро зачахнет и погибнет.
   Вот оно и погибло...Такое бесцветное и безучастное лицо... Нахмуренная складка меж почти бесцветных бровей выдавала ее настойчивые, но безуспешные попытки понять происходящее...
   Николь, действительно, приняла его за очередную игру воображения, за обман истощенного разума. Подобное иллюзорное воплощение ее самой заветной мечты было уже не внове. Она настолько привыкла повсюду искать этот образ и находить его везде: в любом хоть отдаленно напомнившем мимолетном прохожем на улице, в любом госте, в актерах по телевизору, в тени, скрывшейся за углом, просто в мыслях. Привыкла ежеминутно представлять себе, как он сейчас появится из соседней комнаты, из-за дерева, из-за угла, из автобуса, встретится в магазине, на улице, в домоуправлении, в парикмахерской... Выйдет, скажет "привет" и улыбнется...
   Вот и сейчас - это конечно же опять всего лишь наваждение. Мгновение - она моргнет, и это окажется Вадик, зашедший вернуть книгу, одолженную пару дней назад. Очень уж быстро он их читает. Конечно - лето, у него масса свободного времени, не то что у нее... А у нее уже окончательно размылась граница фантазии и реальности. Вчера она, например, была твердо убеждена, что принесла с улицы высохшее белье. Даже помнила, как снимала и складывала в пластмассовый тазик. И то, что это ей причудилось, обнаружили только поутру, когда стало катастрофически не хватать сухих пеленок... Девушка помрачнела. А она уверена, что и сигареты она отцу купила, а не передумала, увидев огромную очередь? Надо проверить сумки, пока мама не начала их распаковывать... Ах, да! Гость... Она так долго невежливо молчит, надо что-то сказать...
   Николь с горьким сожалением сказала приятному наваждению "прощай", зажмурилась и снова посмотрела... Похоже, теперь она окончательно сошла с ума. В спокойном ожидании, когда видение наконец трансформируется во что-то более обыденное, Николь решила больше не моргать и наслаждаться, пока может.
   Вот только до этого момента воображение неизменно рисовало Эрвина таким, каким он отложился в памяти. Может быть немного идеализированным и совершенным - это Николь готова была признать. Запечатлеть же его мерзавцем и страшилищем, обманувшим ее и бросившим, как это ей вбивали со всех сторон; запечатлеть и забыть - это у нее всё еще не получалось, хотя искренне старалась уже целый год.
   Целый год.
   Вот и память, похоже, начинает ее подводить и вносить свои коррективы.
   Перед ней стояла немного другая его версия, обновленная: чуть повзрослевший, чуть вытянувшийся, с чуть более резкими чертами такого родного лица, и с чуточку другим взглядом всё тех же черных, как космическая бездна, глаз. Да, ведь прошел уже год.
   - Эрвин, - выдохнула Николь.
   Юноша с облегчением перевел дыхание. Слава тебе, господи, сомнения в том, что он все еще жив и осязаем, благополучно отпали. Можно продолжать земное бытие и теперь проверить, как обстоит дело с восприятием его на слух.
   - Ты так старательно пыталась скрыться от меня, Николь, - негромко произнес он, - но я всё-таки тебя нашел. Не сердишься? - и улыбнулся.
   От звуков его голоса Николь явственно ощутила, как ее плечи освободились от груза весом с хороший мешок, доверху набитый картошкой. В один момент картофелины торжественной барабанной дробью застучали по полу, а плечи поднялись, расправляясь. Насколько легче стало дышать! У жизни снова появились цвет и запах. Теперь всё изменится. Обязательно! Хуже уже быть не может! Она со стоном неземного облегчения расслабилась и уткнулась лицом в Эрвина.
   А поскольку она всё еще продолжала при этом сидеть на скамеечке, то место для отдыха своей истомленной головке она нашла весьма примечательное. От ее резкого движения парень не отдернулся только от неожиданности.
   Он слегка растерянно опустил руку на ее голову. Ладонь, не сумев погрузиться в рыжие локоны, гладко притиснутые друг к дружке дешевой резинкой, принялась поглаживать. Словно лохматую шерсть огромного Пса, который точно так же и туда же прижимал свою морду, требуя от хозяина свою долю ласки и трепания за уши. Нет, совсем не так!.. Электрический разряд пробежал от волос девушки по руке Эрвина, как по проводам, включив в голове маленький проектор, прощелкивающий засмотренные до дыр, но от этого не переставшие быть самыми любимыми слайды. Это золото волос, рассыпающееся под его рукой; оно же, обрамляющее лицо на белоснежной подушке; ее лицо с исполненными наслаждения, благодарности и затянутыми сладостной негой светло-карими глазами; приоткрытые, зовущие губы; поблескивающая влагой кожа в слабом свете луны... Осязаемое воплощение любви и счастья.
   Эрвин судорожно сглотнул. Несолидно будет, если ее голове вдруг станет отдыхать не так комфортно. И он наконец перевел взгляд на то, что держал в левой руке.
   Прямо скажем, довольно неуклюже держал. Его опыт общения с младенцами ограничивался двумя разами, окончившимися быстро и одинаково. Первый, когда ему оказали небывалую честь, водрузив на руки наследника отнийского престола принца Алана, когда тому было два дня от роду. Малыш был в одной просторной рубашке, и мало того, что раскорячившийся и неудобный, да еще и беспрерывно шевелящий многочисленными конечностями, как осьминог. Второй раз сына передал ему сам государь ХанесемШ, не зная, куда еще девать это чересчур хрупкое по его мнению существо. Надо отдать должное многочисленным нянюшкам: они избавили Эрвина от этой обузы и в том и в другом случае за считанные секунды.
   Младенец, которого он сейчас прижимал к себе, был уже с виду покрепче. Хотя бы не приходилось беспокоиться, что несоразмерно большая голова на тоненькой шейке от неаккуратного движения куда-нибудь завалится. Да и обилие закутывающей ребенка одежды внушало некоторую уверенность в его прочности.
   Девочка оценивающе посмотрела на возникшее в опасной близости совершенно чужое незнакомое лицо, скривила носик, выплюнула перекрывающую речь соску так решительно, что Эрвин едва успел увернуться от выстрела, и оглушительно заорала. Как пожарная сирена. И прямой наводкой в ухо! Так и слух потерять недолго, хорошо если только музыкальный. Парень покачал головой с уважительным восторгом.
   - И тебе здравствуй. Я тоже очень рад, - на степенном английском языке и с важной интонацией английского лорда выдал он малышке в ответ и звонко раскатисто рассмеялся.
   Николь оторвала лицо от его ног: да, это был Эрвин!
   От его неожиданного смеха девочка замолчала. Блестящие глазки пристально посмотрели на источник странных звуков. Она определенно была готова в любой момент возобновить соревнования по громкости, но для начала решила зрительно оценить того, кто с таким неслыханным беспардонством перебил ее.
   А Эрвин вдруг прервал свой смех и пораженно замер. Улыбка так и осталась неприкаянно блуждать по его губам. Сам он не шевелился, боясь спугнуть величайшее чудо: естественно простое и непостижимо волшебное чудо мироздания. На него с маленькой круглой рожицы с крохотным носиком-кнопкой изучающе глядели его собственные глаза. Словно ожившая фотография из того неоконченного и заброшенного детского альбома, в котором родители заботливо отразили первые три года его жизни. Глаза, доставшиеся и ему по наследству. Глаза, встречающие его первыми, когда он появлялся дома. Глаза его матери. Немного более светлые, но тот же разрез, прищур, то же выражение, тот же разлет бровей. В священном трепете, осторожно тронул он самым кончиком пальца теплую детскую щечку. Мягкая - мягче, чем самый нежный бархат. Недоступная уму игра природы из ничего создала самое большое своё чудо.
   Никогда, сколько себя помнит, у него не было родных. У всех вокруг были, а у него - никого в целом мире. И вот, наконец, это хрупкое создание, что он держит на руках, - единственный на всем белом свете по-настоящему родной человек, связанный с ним одной кровью, едиными корнями. Ближе не бывает. Теперь на земле есть душа, в отношении которой слово "мы" никогда не потеряет своей актуальности, природной силы и законного права. И отобрать этого не сможет никто. Пока они живы. Руки свело судорогой от желания спрятать, украсть от безумия мира, прижать к себе так крепко, чтобы никто не смог даже дотянуться, нащупать связавшую их нить, не то что порвать ее или встать между ними.
   Наверно, это был всё-таки не взыгравший инстинкт отцовства, а скорее отчаянный эгоизм одиночества. Вонзившийся в мозг раскленной иглой, сжавший сердце остро-щемящим счастьем.
   Ёлки-палки, как оказывается легко заиметь кровного родственника...
   Эрвин коснулся ручки ребенка, и крошечная ладошка обхватила его палец, едва сумев сомкнуть на нем свои.
   - Тааак, - решительно прозвучало сбоку от него.
   Николь вздрогнула. Эрвин неспешно повернул голову, с трудом возвращаясь с небес на грешную землю.
   Грехи же его земные, похоже, сейчас будут распяты со всей основательностью.
   Валерия Анатольевна стояла в позе школьного завуча, застигшего за курением двух учеников начальной школы.
   - Значит, я догадалась правильно, - удовлетворенно кивнула она головой. - Твой иностранный акцент меня сразу насторожил. Но так хотелось ошибиться. Стало быть, ты и есть (боже мой, гляжу на тебя, и язык не поворачивается произнести) отец Полины?
   - Полагаю, - сказал Эрвин, посмотрел вниз и на всякий случай уточнил: - Николь?
   - Да, - чуть слышно прошептала девушка.
   - Значит, я, - четко повторил юноша.
   - Признаешь, значит, - снова кивнула Валерия Анатольевна и поехала: - Ах, ты, мерзавец! Я, конечно, не оправдываю свою дочь, она поступила легкомысленно и глупо. Но в таком деле виновны всегда двое. Господи, Николь, я-то в душе тебя еще оправдывала, думала, что тебя, наивную глупую девчонку, обольстил зрелый мужчина, воспользовался неопытностью. Что романтическая девичья натура повелась на красивые обещания любви. Что я не сумела тебя достаточно подготовить к циничным совратительным выходкам мужчин. Но это! Николь, как ты могла польститься на такое чудовище?! Где была твоя голова?! Где я упустила момент, когда твои вкусы упали настолько низко, чтобы тебя смогло привлечь такое дешевое позерство? Ты как курица клюнула на первого яркого петуха. Это всё началось с ваших с Танькой модничаний, журнальчиков и импортных киношек. Раньше мне надо было запретить вам с ней встречаться!.. А мальчишки в таком возрасте готовы выделиться любым, самым глупым способом, чтобы только завлечь, переспать и бросить. И уж куда тут думать о методах защиты и задумываться о последствиях. Конечно, мужику-то что грозит?! Получил удовольствие и слинял! Ты понимаешь, мерзавец безмозглый, что ты всю жизнь Николь сломал?! Ты понимаешь, какая обуза и ответственность свалилась на нее из-за вашей беспечности? Она вынуждена была оставить учебу, и неизвестно в силах ли будет вернуться к ней через год. Это ведь так трудно вернуться к оставленному. Ты представляешь себе хоть чуть-чуть, каково это - учиться и одновременно растить ребенка? А ведь еще и работать при этом придется? Да, мы с отцом ее поддерживаем, я сократила часы, работаю только по утрам, чтобы помогать Николь. Отец хватается за любую халтуру, чтобы принести в дом дополнительную копейку. А всё это в нашем возрасте, вкупе с бессонными ночами, совсем не сахар. Ты, негодяй, превратил нашу жизнь в кошмар. А какая карьера светит Николь потом? Как строить ей свою жизнь дальше, имея такую паршивую репутацию и жизненный старт?! Чем ты думал?! Впрочем, ясно чем. Голова у тебя явно не для этого.
   - Мама... - умоляюще простонала Николь.
   Слезы ручьем текли по щекам, но она их не замечала. Она была уверена, что Эрвин сейчас развернется и уйдет. Навсегда. И она даже не сможет осудить его за это. А еще она была убеждена, что если он уйдет, то завтрашнего дня для нее существовать не будет. И это уже не было страшно. Лишь на краткий миг обрести мечту и тут же снова ее потерять - вот это ужаснее всего, даже смерти.
   - Что "мама"? Когда делали глупости, маму не призывали! Я что-то неправильно сказала, Николь? Или ты считаешь, что его появление что-то существенно поменяло? Только то, что я вижу вторую сторону вашего беспутного дуэта. Да какой из него глава семьи? Ему самому еще нянька и кормилица нужна.
   Валерия Анатольевна выдохлась. Отчасти потому что собеседник, или вернее слушатель, взирал на нее со смирением кающегося ангела и не произносил ни слова. Но когда она замолкла, Эрвин ободряюще пожал руку Николь, мертвой хваткой вцепившуюся в его одежду, и спокойно поинтересовался:
   - Всё?
   Женщина аж захлебнулась:
   - Что?! - в ответное трехбуквенное слово она вложила всю силу своего возмущения.
   - Я спросил, всё ли вы сказали, что хотели? - расширил юноша свой вопрос.
   Поскольку у Валерии Анатольевны от беспрецедентной наглости приоткрылся рот, но слов больше не вылилось, то Эрвин озвучил вывод:
   - Значит, всё. Замечательно. Насколько я знаю, вы владеете английским языком в достаточной мере? - сухо спросил юноша.
   На его надменный вопрос Валерия Анатольевна лишь раздраженно кивнула.
   - В таком случае прошу разрешения произнести ответную речь на английском. Так я буду более точен в высказываниях, - попросил Эрвин и переключился. - Я вас выслушал - и вы меня не перебивайте. Я, действительно, очень виноват и, поверьте, прекрасно осознаю насколько. Оправдательными словами сделанного не вернешь. Я признаю ваш вполне обоснованный гнев и закономерно предъявленные претензии. Прошу поверить моему искреннему раскаянию, и принять извинения за все те невзгоды, что я обрушил на вашу семью. Однако, считаю необходимым предостеречь. Я прослушал вашу речь и внял ей. По-моему, недостаточно совершенное знание языка, не помешало мне целиком и полностью понять ее смысл. Полагаю, что и вы верно уловите суть моего ответа. Я позволил высказать всё, что вам хотелось, и так, как вам хотелось, потому что заслужил это. И даже благодарен, что слова вы выбрали достаточно мягкие. Но ваше видение ситуации и эмоции они донести смогли. Этого достаточно. Память у меня хорошая, повторений не нужно. Поэтому, если вы еще хоть раз попытаетесь подобным образом разговаривать со мной, вам придется об этом пожалеть. Я человек не мстительный, но оскорблений в свой адрес не потерплю. Надеюсь, понятно?
   Создавалось впечатление, что молодой человек бесстрастно, но с выражением зачитал кем-то заранее подготовленный для него доклад.
   - Угрожаешь?! - Валерия Анатольевна уперла руки в бока, не подобрав более уместной реакции.
   - Да. Возмущайтесь сколько угодно, но про себя или потихоньку. Проверять мои слова не советую. Предупреждения я выдаю нечасто, и никогда их не повторяю.
   Сжавшаяся от отчаяния Николь из словесной дуэли вынесла только одно: такого обращения мама не простит дочери до конца ее дней. Именно ей не простит. А как только они останутся наедине, конец этот приблизится с ужасающей быстротой.
  
   ------------------------------
   В этот момент их примечательную беседу прервал очередной скрежет ключа в замке входной двери.
   - Ну и что тут за совещание устроено в коридоре? - раздраженно спросил вошедший жилистый мужчина.
   Он не мог быть никем иным, кроме как отцом Николь. Такой же рыжеволосый, светлокожий и курносый, даже взгляд был такой же устало бесцветный.
   Валерия Анатольевна не дала мужу ни минуты, чтобы освоиться, и вывалила всё эффектно и сразу (видимо решив перещеголять Эрвина своим учительски возвышенным слогом):
   - Паша, нам предоставлена необыкновенная честь и радость лицезреть ту таинственную особу, которая помогла Николь превратить нас с тобой в бабушку с дедушкой. Можем любить и жаловать. Полюбуйся на это недоразумение.
   Женщина с облегчением перевела дух и как эстафетную палочку передала гостя на растерзание мужу. После самонадеянной с налетом презрительного высокомерия речи этого странного паренька Валерия Анатольевна пока не могла решить, как разумно было бы себя с ним держать. И, главное, как получше поставить на место зарвавшегося юнца. Ей нужно было взять небольшую передышку, чтобы собраться с мыслями для ответного удара.
   - Ну то, что объявился, это уже говорит немало в его пользу, - сухо одобрил отец Николь, прислонясь к двери и неспешно разуваясь. - Так что не пугай его, Лера, а то опять сбежит.
   - И скатертью дорожка! - напутствовала Валерия Анатольевна. - Еще этого ужаса нам не хватало.
   Эрвин в очередной раз подвергся критическому визуальному досмотру. Похоже, что и этого досмотрщика результат не вдохновил. Появись парень здесь в качестве обычного приятеля дочери - фейсконтроль у ее отца он определенно бы не прошел и был бы незамедлительно выставлен за дверь. Сейчас же гнать его было уже поздно, поэтому мужчина лишь хмыкнул и покачал головой. Он наконец разулся, потом так же обстоятельно, не спеша, снял с себя куртку, тщательно ее расправил и аккуратно повесил на вешалку. Заодно и поправил небрежно наброшенную на соседний крючок куртку гостя. Все молча ждали, какое направление придаст хозяин дальнейшим событиям. Одна только маленькая Полина не обратила внимания на появление деда. Она была полностью увлечена выдергиванием многочисленных веревочек, из которых был составлен шарф, намотанный на шею Эрвина. Это занятие требовало полной сосредоточенности, и у нее не было возможности размениваться по мелочам.
   - Ну ужас, не ужас, а какого родственничка нам преподнесла единственная дочка, с тем и придется пока смириться, - заметил хозяин. - Куда ж теперь деваться?
   Отец исподлобья взглянул на непутевую дочь, которая тут же спешно разомкнула свои пальцы, все еще судорожно цепляющиеся за одежду Эрвина. Плечи девушки снова поникли, она сжалась в комочек.
   Направленное дочери весьма едкое осуждение на лице мужчины быстро сменилось ласковой улыбкой, когда он обратился к внучке и постарался привлечь ее внимание смешной умильной рожицей - довольно вымученной и усталой. Малышка на секунду подняла озабоченно-сосредоточенный взгляд и вернулась к увлекательной работе.
   - А Полинка у него не орет, - немного ревностно задетый подобным вероломством нахмурился мужчина. - Женщины, вы бы хоть раздели ребенка-то. Запарится ведь.
   Дед попробовал было развязать крохотный узелок на детской шапочке, но быстро оставил безуспешные попытки приспособить грубые пальцы для такой тонкой работы, и протянул руку Эрвину.
   - Павел Николаевич, - представился он.
   Эрвин в ответ тоже назвался и пожал крепкую мозолистую ладонь.
   - Обедать будешь? - спросил Павел Николаевич.
   - Никогда не упускал возможности перекусить, - ответил Эрвин.
   За накрытым столом дела решаются спокойнее.
   - Ну да, - снова одобрил отец Николь. - Я успел забыть о постоянном полуголодном состоянии молодого растущего организма. Через час после обеда кажется, что не ел уже сутки. Пошли тогда мыть руки и на кухню, - пригласил он. - Николь, раздень в конце концов малышку. Лера, накрывай на стол, умираю - есть хочу.
   Деловито наведя порядок в доме и распределив обязанности, хозяин за плечо развернул Эрвина и повел в крохотную ванную комнату, где и один-то человек, желая вымыть руки, должен был вытянуться в струночку и прижать локти к бокам. Валерия Анатольевна резко-пренебрежительно кинула гостю чистое полотенце.
   Кухня - помещение, где в этом доме полагалось принимать пищу, оказалась ненамного больше мест общественного пользования. Передвигаться можно было только гуськом и в строгой очередности. Лишь многолетний накопленный опыт мог научить хозяев тем непостижимым правилам, которые помогали без жертв и аварий передвигаться по квартире в условиях острой нехватки свободного пространства.
   Эрвину выделили место во главе небольшого кухонного стола. В самом труднодоступном углу. Видимо для того, чтобы всем было удобно его рассматривать, а ему трудновато было бы сбежать. Валерия Анатольевна налила каждому по полной тарелке супа и поставила перед носом. Сама она, вырвав у Николь из рук нервно егозящую и начинающую похныкивать внучку, буркнула: "Давай, ешь поскорее и иди кормить", и, сюсюкая с младенцем, осталась стоять у стеночки, возвышаясь подобно надзирателю, следящему за порядком. Острые коготки раздражения царапнули Эрвина - настолько уничижительно бесцеремонным было обращение Валерии Анатольевны со своей дочерью, и с такой собственнической самоуверенностью она выхватила его дочь из рук матери, что он ревностно дернулся, но сдержался и пока промолчал.
   Николь, послушно не тратя времени попусту, приступила к еде. Рука ее деловито задвигалась по маршруту тарелка-рот, не останавливаясь ни на миг и не ошибаясь с направлением, тогда как глаза безотрывно следили за Эрвином. С такой жадностью мог смотреть маленький ребенок на зашедшего в гости Деда Мороза, пообещавшего подарить самый крутой подарок в обмен на съеденную овсянку.
   Павел Николаевич степенно уселся на свое место и пожелал гостю "приятного аппетита". Ел он молча. Во-первых, просто был смертельно голодный и уставший. Во-вторых, он был уверен, что серьезные разговоры стоит начинать только после того, как максимально возможно будут удовлетворены физические потребности организма. В-третьих, с истинно мужской солидарностью он оценил мужественность поступка молодого человека, и великодушно дал тому дополнительное время, чтобы освоиться и успокоиться. Он был уверен, что парнишка сейчас умирает от страха, предвидя предстоящие объяснения с родителями своей девушки. Не всякий современный оболтус способен решиться на столь нелегкий поступок. Надо отдать ему должное и уважить, каковы бы ни были дальнейшие его намерения.
   Юношу же занимали страхи несколько иного рода. Он с опаской глядел на колыхающуюся перед ним в глубокой тарелке красно-бурую жидкость с плавающими кусками непонятно чего, но имеющего тот же насыщенный яркий цвет и острый запах. Оставалось надеяться на то, что, как бы противен он им ни был, его все-таки не собираются отравить при первом же знакомстве. Быть может, это какой-то местный ритуал, судя по цвету, предназначенный либо для кровавой мести, либо для превращения в кровного родственника. Увы, и в том и в другом случае сейчас придется смириться, а противоядие искать позже. Эрвин давно был обучен переступать через собственую брезгливость и, во имя достижения положительных результатов переговоров, уважительно относиться к традициям и вкусам собеседников. Многострадальный организм привык, что время от времени его пытают весьма экзотичными вещами и относился к этому терпимо, категорически сопротивляясь лишь излишкам алкоголя и некоторым совсем уж странным блюдам, которые по его твердому убеждению могли оказаться прямо противоположными своей первостепенной задаче - поддерживать жизнеспособность хозяина. Обреченно вздохнув, Эрвин утопил ложку в месиве. Острый кисло-сладкий наваристый вкус оказался неожиданно приятнее первоначального впечатления от цвета.
   - Знаете, Валерия Анатольевна, - сказал он хозяйке, первым прерывая всесторонние звуки жевания, хлюпания, стука ложек и щебетания бабушки над младенцем осмысленной человеческой речью. - Я думаю, мне разумнее будет жениться сразу на вас. Вы обладаете рядом преимуществ: великолепная хозяйка, недурно готовите, замечательно умеете обращаться с моим ребенком и вообще...
   Произнося хвалебную песнь, парень прищуренно взглянул на Валерию Анатольевну и почесал кончик носа, пряча за этим жестом хитрую ухмылку. Женщина почувствовала, как ее щеки и даже шея снова покрываются румянцем. Однако на этот раз сомнений у нее не возникло: судя по всему, парень прекрасно управлял выражением своей наглой физиономии и знал то, что недвусмысленно высказал его взгляд. Настолько красноречивым он был, что Валерия Анатольевна начинала понимать, от чего именно так снесло голову ее дочери.
   Назвать парня обворожительным красавцем, чьи идеальные черты заставляли бы девчонок таять от одного взгляда на него, а потом сутками покрывать поцелуями и слезами его фотографию, было бы значительным преувеличением. Хотя и ничем безобразным матушка-природа его тоже не одарила - так, обычная заурядность. А уж если принять во внимание петушиную раскраску, то счесть его привлекательным мог только большой любитель экзотики или обожающий дерзкий вызов обществу недалекий подросток. Ее дочь могла по-неопытности соблазниться такой смелостью, но уж никак не влюбиться до потери себя. Но вот устоять перед магнетизмом его взгляда - это оказалось не так просто. Ведь даже прекрасно сознавая разумом всю преднамеренность чувственного вызова, и понимая, что она - ответственный мудрый педагог с многолетним стажем - не может испытывать никакого влечения к этому юнцу, взрослой женщине нелегко было остепенить свои мысли перед ним. В животе у нее приятно заныло, веки отяжелели. И вдруг отчаянно захотелось, одним махом отбросив все предрассудки, проверить то, что вдруг представилось сейчас самым важным на свете: узнать - на самом ли деле его губы такие мягкие и горячие, какими их рисует воображение, и правда ли, что в его черных глазах даже приблизившись вплотную не удастся разглядеть дна!...
   ...Но эти манящие губы уже изогнулись в язвительной усмешке, и Валерия Анатольевна, вздрогнув, пришла в себя. Вот ведь паршивец малолетний!
   - А ты не допускаешь, парень, что я уже успел привыкнуть к своей супруге. Не в моем возрасте менять привычки, - раздраженно сказал Павел, не отрываясь от тарелки. - Меня она устраивает, и делиться я не хочу.
   Непохоже было, чтобы молодой человек испытывал полагающиеся ему по роли робость и растерянность. И Павла Николаевича это самообладание покоробило посильнее, чем общий развязный видок гостя.
   - Что ж, мой вариант пока чуть менее совершенен, но это дело наживное, - ответил Эрвин хозяину.
   Когда-то немного раздражавшая Николь манера Эрвина сводить серьезные разговоры к ироничным шуткам и саркастичным нападкам, сейчас была как нельзя более кстати. По крайней мере для него самого. Больше всего Николь боялась, что дружно набросившиеся на Эрвина оба родителя заклюют, унизят, оскорбят его так, что самолюбивый парень психанет и окончательно исчезнет из ее жизни - как несбывшаяся сказка, как подтверждение слов родителей о ее никчемности, о его подлости и об их собственной отеческо-материнской дальновидности. Старательность же родителей в плане моральной проработки Николь знала. После выступления Эрвина в коридоре мама теперь не даст ему спуску до тех пор, пока не отыграется по полной.
   Николь бросила быстрый взгляд на мать: та хотя и казалась полностью занятой развлечением внучки, но лицо ее алело живительным румянцем негодования и, по всей видимости, закипало для новой атаки. Девушка украдкой взглянула на склонившегося над тарелкой молчаливо сердитого отца. И снова взор ее, компасной стрелкой попрыгав по сторонам, обратился к Эрвину.
   Нагловатое спокойствие юноши могло обмануть родителей, но не влюбленную девушку. С обостренно болезненным вниманием она следила за каждым движением, впитывала каждый его вздох.
   Страха в нем не было, трепета тоже, и всё же он заметно нервничал. Даже во время еды Эрвин неторопливо, но безостановочно покручивал небольшое золотое кольцо-печатку, унизывающее указательный палец его левой руки, - единственное приличное и явно безумно дорогое украшение из всего того многообразия, что было им в изобилии нацеплено на себя. С полутора десятка металлических, кожаных и еще непонятно какого происхождения браслетов, брелоков и цепочек украшали его шею и запястья. Сия сомнительная роскошь стала видна, когда Эрвин, перед тем как занять свое место за столом, наконец снял шарф, а длинные широкие рукава кофты во время трапезы иногда скатывались, частично обнажая его руки.
   На тут же презрительно скривившуюся маму это открытие подействовало как удар кнута на разгоряченную лошадь, подстегнув ее и без того ярую неприязнь. Вызывающее, неподобающее приличному мужчине нелепие дешевых побрякушек, вместе с умопомрачительной прической, и всё это сдобренное нахальным поведением, - с каждой новой подробностью парень опускался в глазах Валерии Анатольевны все ниже.
   Своими разительными модификациями Эрвин в свое время научил Николь не придавать первостепенного значения внешнему виду человека. Но ее родители куда как более консервативны и, появись он сегодня в подобающем с их точки зрения виде и окажи должное почтение, вероятно прием был бы душевнее. Жаль, что этого он не учел...
   На какое-то время Николь, казалось, впала в приятный транс, завороженная размеренными плавными движениями пальцев Эрвина, блеском кольца на его пальце и сосредоточенно-напряженным выражением лица. Наконец, девушка украдкой вздохнула: дружественным получившийся семейный обед никак не назовешь.
   Однако далекой от домашнего уюта обстановке до взрывоподобного накала тоже было еще неблизко, поэтому вмешиваться в течение вещей Николь не осмеливалась. Чем она могла помочь, не навредив? Дипломат из нее никакой, скорее наоборот: чаще ее неуклюжие попытки разрядить обстановку приводят к совершенно противоположному результату. Пока же вынужденная терпимость и взаимный интерес родителей и Эрвина ритмично раскачивались от симпатии к вражде - ей лучше помалкивать.
   Единственное, на что Николь осмелилась - это, тщательно следя, чтобы родители ничего не заметили, она старалась взглядом высказать Эрвину свою поддержку, наставить на путь истинный, взывала к снисхождению и пониманию. Но, похоже, ее мимико-артистические способности при таком наплыве противоречивых эмоций и секретности проводимой операции оставляли желать лучшего - ответной реакции от Эрвина не поступало. И девушка окончательно смирилась со своей участью: сидеть, вжавшись в угол, молчать, глядеть на него во все глаза и страдать сразу за всех.
   - Ладно, - наконец сыто расправил плечи Павел Николаевич. - Расскажи-ка немного о себе... Ты ведь бросил Николь. Что заставило тебя вернуться?
   Тарелка хозяина была пуста, усталость немного отпустила, и он был готов к разговору. Тем более что его забота о нежной душевной организации мальчишки явно оказалась без надобности.
   - Я бросил? - округлил глаза парень. - Это она от меня сбежала. Я предупредил, что могу исчезнуть на пару дней. Как только вырвался - пришел, а она бесследно исчезла.
   - Лайра говорила, что ты мог быть причастен к тому, что нас выгнали из страны, - вдруг робко сказала Николь, впервые за все это время произнеся фразу состоящую более чем из одного слова. - Никто из нас ведь так и не понял, что тогда произошло...
   Она не собиралась выяснять отношения здесь и сейчас, под инквизиторским надзором родителей, но наболевшее, как с ней обычно и случалось, сорвалось с языка нечаяно, вопреки здравым намерениям. Она прикусила язык, в глазах снова стали скапливаться слезинки, но того, что вылетело, обратно этим не вернешь.
   - Николь, неужели тебе могло прийти в голову, что это я таким странным способом захотел избавиться от тебя? - поразился Эрвин. - Не слишком ли круто заворачивать так крупномасштабно?! Да я год убил, чтобы потом тебя найти и суметь вырваться!
   Ожидаемая оправдательная речь Эрвина оказалась обвинительной. Между прочим, уверений, что он этого не делал, или сие в принципе невозможно, так и не прозвучало. Но Николь сокрушенно задвинула свое мнение подальше и не стала повторять глупой ошибки - вмешиваться в разговор без острой на то необходимости.
   - Ты закончил школу? Учишься? Работаешь? - составлял список основных анкетных вопросов Павел Николаевич. - Прости, я не знаю сколько лет у вас учатся в школе, да и по твоему виду сложно определить даже возраст.
   - Университет я почти закончил, - отчитался Эрвин. - В промежутках подрабатываю.
   Он отодвинул тарелку и теперь, подперев подбородок кулаком, полностью сосредоточился на увлекательной игре в вопросы-ответы. Отец и мать Николь наперебой старались выведать побольше - он с послушной готовностью выдавал ответы, при этом возможно пространные и отбивающие желание углубляться. Проехались по обычным анкетным данным, выяснили некоторые подробности знакомства с их дочерью - от Николь они так и не смогли добиться связного рассказа. Не получалось у нее стройно описать чувства и события тех дней: повествование ежеминутно прерывалось потоком слез - бурным, но не несущим никакой познавательной информации.
   - То есть что-то ты уже зарабатываешь?
   - Да, источник доходов имеется.
   - Но скромный?
   - На жизнь мне вполне хватает.
   - Кем, если не секрет?
   - Да так, подай-принеси-помоги. Секретарь на подхвате. На что еще может сгодиться недоделанный студент?
   - Твой внешний вид... Ты принадлежишь к каким-то группировкам? Там... панки, или как еще называется...
   - Нет. Это просто мой стиль, не более того. Никакой общественной нагрузки.
   - И родители позволяют тебе такое?
   - Их уже давно не волнуют подобные житейские мелочи.
   Николь очередной раз внимательно глянула в лицо Эрвину, проверяя не нужна ли ее помощь, но он оставался внешне спокойным и даже, похоже, наслаждался беседой. Вопросы при всем разнообразии шли по проторенной дорожке, Николь и сама когда-то следовала тем же нехитрым путем. Предугадывала следующие, наверно, до тошноты ему уже приевшиеся.
   Успешно преодолели десяток ничего незначащих, и опять:
   - Родители знают от твоих отношениях с Николь и их последствиях?
   - Я сам узнал о последствиях только сегодня.
   - Но собираешься поставить в известность своих близких? Ты ведь понимаешь, что если этого не сделаешь ты, то это будет наша обязанность.
   - Обязательно сообщу. Сегодня-завтра, - заверил Эрвин.
   - Чем занимаются твои родители?
   - Родители? - Эрвин на мгновение замялся, предвидя дальнейшее. - Отдыхают.
   - То есть вы вместе приехали в Россию на отдых? - уточнил Павел Николаевич. - Думаю, нам полезно было бы встретиться, если я правильно понял, что они здесь. Но вообще-то я спрашивал об их занятиях в более общем плане.
   - Я отвечаю тоже. Куда уж более в общем, - сказал Эрвин.
   - Отдыхают... В смысле они уже на пенсии?
   - В смысле они давно умерли.
   Наступила предсказуемая тишина, позволившая Эрвину перевести дыхание.
   - И с кем же ты живешь? - уже менее напористо спросил Павел Николаевич.
   - Я уже достаточно большой мальчик, чтобы не бояться жить одному. Юридически я самостоятелен. Так что, если вас волнуют возможные компенсации всех тех проблем, что я доставил, то дело вам придется иметь лишь непосредственно со мной. К вашему прискорбию, полагаю.
   - Большой свободный мальчик, поэтому делающий большие глупости, переворачивающие чужие судьбы, - цветасто высказалась Валерия Анатольевна - сказывалась начитанность.
   - Есть такое дело, - беззлобно согласился Эрвин.
   В этот момент терпение у маленькой Полины иссякло. Сколько можно благосклонно относиться к тому факту, что не она является центром всеобщего внимания. К извиваниям на руках бабушки девочка добавила решительный требовательный рёв.
   - Николь, ты поела? - перекрикивая младенца, спросила Валерия Анатольевна. - Тогда не мучай ребенка, иди покорми. Давно пора. Могла бы и сама догадаться, а не ждать моего напоминания.
   Николь виновато посмотрела на Эрвина и бросила его в одиночестве.
   Убедившись, что она закрылась в комнате, Павел Николаевич наконец поинтересовался у юноши главным:
   - Ну и что ты теперь намерен делать, большой мальчик?
   Валерия Анатольевна зачем-то вытерла освободившиеся руки кухонным полотенцем, смяла его и отбросила к раковине. Самый лакомый кусок еды сейчас встал бы ей поперек горла. Да и греметь не хотелось - за кухонным шумом можно было пропустить важное слово или упустить шанс вставить своё. Поэтому женщина тихо села рядом с мужем, машинально придвинула к себе пустую тарелку, и теперь они оба, подняв столовые приборы наизготовку наподобие грозного оружия, нетерпеливо ждали. Одинаково пронзая жертву пылающими взглядами из-под нахмуренных бровей. И упаси бог мальчишку выбрать неправильный ответ на решающий вопрос этой судьбоносной викторины! Они ложками припрут его к стене и вырвут нужные им слова.
   Эрвин, не обращая внимания на грозное ожидание собеседников, задумчиво выбивал кончиками пальцев на поверности стола замысловатый музыкальный ритм.
   Тихий перестук пальцев по деревянной поверхности, звонкие удары капель, размеренно срывающихся из плохо завинченного крана и разбивающихся о металл раковины, неумолимо отстукивающие время большие часы на стене напротив - каждый резкий звук отмечал дерганные шаги подступающих к жертве хищников.
   А вот аромат свежезажаренного мяса удручающе щекотал ноздри пролетевшим мимо удовольствием. С этим, увы, придется смириться.
   Наконец, после продолжительного взвешивания вариантов, Эрвин поднял взгляд:
   - Наверно, рискую вас сильно обидеть, - озабоченно нахмурившись, осторожно произнес он, - но вынужден отказаться от второго блюда. Я уже сыт. Но чаю выпью с удовольствием. Только вот никак не могу решить какой предпочтительнее попросить. Придется переложить выбор на вас, - Эрвин озабоченно посмотрел на Валерию Анатольевну.
   - А ты, я смотрю, шутник, - устрашающе процедил сквозь зубы Павел Николаевич.
   - Да, я тоже обратила на это внимание, - сложила руки на груди Валерия Анатольевна, откидываясь на стуле и в негодовании поджимая губы. - Правда, шутки у него никуда не годные.
   - Дело вкуса, - добродушно улыбнулся Эрвин.
   - С Николь ты уже дошутился. С нами такие шутки не пройдут.
   - Ни в коей мере и не собирался устраивать подобное с вами, - испуганно парировал Эрвин. - Во всяком случае, один из вас точно для такой цели не подходит.
   Павел Николаевич скрипнул зубами.
   Оба родителся Николь чуть склонились вперед. Сейчас они и вправду были похожи на голодных волков. И теперь уже не угрожающе скалящих зубы. Загнанная в угол добыча сделала неверное движение, и они напряглись, чтобы наброситься и дружно растерзать. Еще мгновение - и жертва захлебнется собственной кровью.
   Юноша посерьезнел.
   - Как я понял, из нас четверых последствие моей шутки пришлось по душе мне одному? - вдруг спросил он с ответной угрозой в голосе. - Ну что ж, буду смеяться в одиночестве... Главное, мне результат понравился настолько, что я чувствую себя готовым избавить вас от него, - и, заметив непонимающие переглядывания родителей девушки, Эрвин пояснил: - Я заберу дочь к себе. Избавлю вас от этой обузы, и вы сможете продолжить свою жизнь так, как вели ее раньше. Словно ее и не было. Николь сможет спокойно закончить учебу, взяться за карьеру. Я благодарен за то, что вы, Валерия Анатольевна и Павел Николаевич, сделали для моего ребенка. И постараюсь отблагодарить вас за это по мере сил. Но теперь наступит моя очередь заботиться о ней.
   - Значит, ты хочешь лишить ребенка матери? - вскричала Валерия Анатольевна. - Это кощунственно, она маленькая. Я не дам! Я не допущу!
   - Ты действительно хочешь это сделать? - изумленно спросил Павел Николаевич, очень уж, мягко говоря, странным показался ему подобный самоотверженный порыв юного отца.
   Их возгласы прозвучали одновременно. Но несмотря на проявленную горячность, оба были уверены, что предложение несерьезно... Наверно, несерьезно...
   - Я рассматриваю это как один из возможных вариантов, - сказал Эрвин и усмехнулся: - Не дергайтесь, это пока моя очередная никуда не годная шутка.
   Родители Николь замолчали, переваривая. Волки, только что готовые растерзать его грешное тело на кусочки, задумчиво почесываясь, замерли в отдалении. Казнь откладывалась.
   - А жениться тебе, значит, и в голову не приходит? - уточнил Павел Николаевич.
   - Хотеть, собираться и сделать - это несколько разные понятия. Я правильно понимаю ваш язык, не так ли? - взгляд, которым жертва смерила нападающих стал холодным и темным, как ледяная глыба полярной ночью, и хищники испуганно отпрянули еще дальше.
   Эрвин подвел итог:
   - Хорошо поговорили, - сказал он. - Но сейчас вы спокойно доедаете свой обед и идёте погулять на пару часиков. Погода на улице неплохая. А мы тем временем должны с Николь выяснить всё между собой. Это прежде всего наша жизнь и наш ребенок, и мы имеем право сначала поговорить друг с другом, а потом уже устраивать общие советы.
   - Ты так беспардонно выгоняешь нас из собственного дома? - спросил Павел Николаевич.
   - А вы бы хотели, Павел Николаевич, чтобы это мы с Николь выясняли отношения на улице?
   - Мы вам так мешаем?
   - Да, без вас будет комфортнее. Вдруг нам покричать и покрушить захочется?.. Благодарю за обед и понимание.
   Эрвин, не принимая больше никаких возражений, поднялся из-за стола и царственным наклоном головы поблагодарил хозяев. Валерия Анатольевна встала у него на пути.
   - Послушай меня, мальчишка, и послушай внимательно. Уж не знаю, где ты научился сыпать умными словами и наглыми речами - я так не умею и не буду. Оскорблять я тебя тоже больше не стану, не бойся. Но Николь - моя дочь. Я люблю ее, отвечаю за нее и буду защищать всеми способами. Ты уже натворил достаточно, и, поверь, мне не доставляет ни малейшего удовольствия твое здесь появление. Я бы с радостью выставила тебя из дома, но вынуждена смириться. Ради Николь. Потерплю. Однако, если ты попробуешь ее еще обидеть, я изничтожу тебя как таракана. Я - мать, и в случае чего достану тебя из-под земли и задушу. Понял?!
   Эрвин сдержанно кивнул на ее угрозы.
   И этот домашний тиран еще смеет говорить о своей материнской любви?! Впрочем, ему ли удивляться странностям, в которые порой выливаются столь светлые чувства... Эта женщина искренне была уверена, что своей заботой, советами и болезненно навязчивой опекой, она помогает Николь устроиться в суровой жизни, встать на ноги, избежать ошибок. Оберегает и поучает. По сути она была доброй женщиной, и полагала, что все ее действия, продиктованные любовью, являются единственно правильными и непогрешимыми. Даже, если после этой любви остается лишь выпотрошенная человеческая оболочка.
   - Я не очень хорошо знаком с физиологией тараканов, но что-то мне подсказывает, что душить их бесполезно. Вы выбрали не тот метод борьбы со мной, - сказал Эрвин. - Однако не беспокойтесь - хуже, чем вы сами уже сделали, даже у меня не получится.
   Валерия Анатольевна непонимающе нахмурилась, но посторонилась, вжимаясь в стенку и пропуская юношу.
   Будучи не в курсе словесной перебранки, предшествующей его появлению дома, и которую, к слову сказать, Валерия Анатольевна так никогда и не поведала мужу, Павел Николаевич так до конца и не понял причин ослепляющей ярости, прозвучавшей в словах жены. Парнишка ему показался хотя и странным, наглым, чересчур самоуверенным и непростительно юным, но отнюдь не законченным негодяем.
  
  

**********

  
   - Можно? - шепотом спросил Эрвин, заходя в комнату, где Николь еще не закончила кормить дочку.
   Щеки девушки покрыл легкий румянец, она, насколько могла, прикрыла халатиком обнаженную грудь, но разрешающе кивнула.
   Эрвин тихо прикрыл за собой дверь.
   Естественно-таинственный процесс кормления младенца юноша до этого момента видел только на картинах художников эпохи возрождения, украшавших королевский дворец. Ну еще намеки на это на церковных иконах. Но картинки - это картинки, даже если шедевральные.
   Малышка в полузабытьи наслаждения водила мягкой пухлой ручонкой по маминому лицу, и причмокивала. Прозрачные ушки на почти безволосой головенке шевелились в такт движениям щек. Трудно было отвести взгляд, трудно было не улыбнуться.
   Но вместе с тем идилическая картина почему-то не вызывала должного умиления, священного трепета. Эрвин поймал себя на мысли, что уже воспринимает наличие у него дочери с хозяйской уверенностью обладания. Уже не вызывало сомнения, что это его безусловная собственность, которой, увы, суровые реалии жизни заставляют делиться. Что поделать: распределение труда - осознанная необходимость. Ведь и дорогой любимый автомобиль периодически передаётся профессионалам для необходимого обслуживания и ухода. Глупое, конечно, сравнение, но с его точки зрения достаточно верно описывающее положение вещей.
   Юноша поразился - выходит, не только других он способен поставить в тупик, а и сам себя знает недостаточно хорошо. Насколько же быстро он освоился в новой роли и даже нежданно-негаданно прикипел!
   Только вот очень хотелось надеяться, что его все-таки минует маразм, называемый нежными отцовскими чувствами, с которым иные, казалось бы суровые и далеко не сентиментальные, мужики гордо демонстрируют любому желающему подробности развития своих отпрысков: от количества испачканных пеленок, до сомнительных артистических способностей. Впрочем, сам Эрвин никогда не испытывал острого желания поведать миру о своих достижениях: ни о богатстве, ни о власти и положении, ни о завоеванных девушках... Так что, вероятно, и сей неблаговидной участи ему удастся избежать. Хотя похвастаться миру наличием дочери уже хотелось...
   А вот любимая девушка вызывала прежде всего жалость. Чем уж тут гордиться?!
   Николь сидела на узкой кровати, аккуратно застланной шерстяным пледом в шотландскую красно-черную клетку. Левой рукой она обнимала лежащего у груди ребенка, а правой то удерживала ворот халата, который все норовил сползти в сторону и открыть мужскому пристрастному взору ненужные подробности, то поддергивала полы, стараясь натянуть их на колени. Наконец, она пристроилась, прижав ворот подбородком, подол зажав между коленей, а босые ноги, перекрестив, втиснула под кровать. Целомудрие было восстановлено.
   Почему на ее бесцветном личике сейчас столько испуга и робости, когда она смотрит на него? Он бы смирился с ненавистью, с презрением, злостью, но откуда столько страха перед человеком, единственно виновным в ее бедах.
   До чего же обидно, жалко ее! Жалко... А это совсем не то чувство, от которого хотелось бы отталкиваться, если он не собирается сию же секунду развернуться, уйти и забыть о часах, проведенных в этом доме, как об очередном ночном кошмаре. Ведь на жалости далеко не уедешь, а затравленный пришибленный вид девушки надежно преграждал путь малейшим росткам любви. Былые чувства никак не вызывались. Даже воспоминания, что еще час назад всколыхнули его, сейчас зубами вцепились в живот, вызывая томную тяжесть, но выше всплывать отказывались напрочь.
   И та фраза, что была заносчиво брошена в лицо ее родителям - что он, дескать, готов забрать дочь и снова исчезнуть - уже не казалась напыщенной и лишенной смысла.
   Хотя он, конечно, не сможет сделать этого. После такого его поступка девушка уже не оправится никогда. И ее окончательно разрушенная судьба, и возможная гибель (бесстрастно взвесив все факторы и характеры, он вынужден был признать, что этот результат, увы, довольно вероятен) будут на его совести. Но и доверить этим людям свою собственность - дочь, он тоже не мог. Не такая же он все-таки скотина!
   Нет, все-таки скотина, если по его вине потух этот яркий непримиримый огонек, погасла звездочка - самобытная, легкая и доверчивая.
   Да, вот и оно! Единственное рациональное чувство, способное побудить его действовать; и гораздо более продуктивное, чем жалобные причитания. Подружка-совесть, рождающая ненависть к самому себе, заставляющая что-то исправлять даже вопреки желаниям. Здравствуй, дорогая! Давно не виделись! Удовлетворенно вскарабкавшись на шею хозяина, эта прилипала комфортно там расположилась, придавила своим пудовым весом плечи, заставив их виновато поникнуть; вцепилась коготками во вмиг покрасневшие уши и склонила его голову в виноватом покаянии, да еще напоследок и постучала по ней твердыми кулачками, понукая к действиям.
   Больно, черт возьми. Особенно вкупе со вцепившимися в живот воспоминаниями.
   Он постарается сделать все возможное, чтобы загладить вину, заставить звездочку снова засиять. Для него засиять. Для дочери.
   Эрвин уже минут пятнадцать стоял, задумчиво подпирая спиной закрытую дверь. Николь быстро оставила попытки разобраться в потоке противоречивых эмоций, сменяющихся на его лице, и еще ниже склонилась над дочерью, покорно ожидая, чем закончатся его внутренние войны.
   Снаружи громко щелкнул замок входной двери. Родители вняли просьбе-приказу - ушли, оставив молодых в квартире наедине.
   - Куда они? - вырвался у Николь испуганный вопрос.
   - Не бойся, - успокоил Эрвин. - Не в полицию. Я попросил их пойти погулять.
   - И они послушались?
   - Как видишь. Иногда я бываю достаточно убедительным.
   Напряженность сразу упала наполовину.
   - Удивительно, что они не загрызли тебя, - виновато проговорила Николь.
   - Зубы обломают, - хмыкнул Эрвин.
   - Ну да. Ты же никого не боишься, - горько усмехнулась Николь.
   - Во всяком случае, твои родители - не те вещи, которых я могу бояться.
   - А от меня не осталось почти ничего...
   Эрвин опустился на пол у ног Николь и уткнулся лбом в ее колени, спрятав глаза. Крошечная Полинка ворчливо зашевелилась, попытавшись прогнать посягнувшего на ее территорию, но успокоилась, прижатая покрепче к маминой груди.
   - Николь, - прошептал Эрвин, - прости меня. Я должен был быть предусмотрительнее. Но любовь к тебе сделала из меня беспечного идиота. Прости, если можешь.
   Девушка дернулась, попытавшись скинуть с себя его голову и непроизвольно оглядываясь на запертую дверь. Но он лишь покрепче обнял ее колени.
   Его горячее дыхание обжигало ей ноги, и она замерла, боясь пошевелиться. Господи! Жизнь, милая, застынь на этом моменте навечно! Ничего больше не выяснять, не решать, не сомневаться. Просто видеть и чувствовать... Нет, ничего не чувствовать, просто быть. Николь, едва касаясь, провела пальчиками по его волосам, повторяя выведенный там высветленный узор.
   Но столько ядовитой боли разъедало грудь, что внутри ее было уже не удержать. Сквозь изъеденные, истонченные стенки яд просачивался наружу. И выяснять ничего не хотелось, и не выяснить было невозможно. Сколько можно жить домыслами и самобичеваниями?
   Молчать - волшебно хорошо, но надо же с чего-то начать...
   - Как хорошо ты говоришь по-русски, - сказала наконец Николь. - Усердно занимался? Зачем?
   - Да, последнее время подналёг. Насколько получалось. Но учить начал значительно раньше, задолго до нашей с тобой встречи.
   - Значит, врал, когда хвастался четырьмя выученными словами?
   - Немного преуменьшал. Так мне показалось уместнее и забавнее.
   Эрвин отвечал мягко, спокойно воспринимая исходящую от девушки беззащитную, жалобную иронию. Жалкие остатки непримиримой твердости бывшей Николь, пока еще задержавшиеся в этой призрачной оболочке.
   - Эрвин, зачем ты приехал? - так же устало и обреченно спросила девушка.
   - Не знаю, - честно ответил Эрвин. - Когда ехал - не знал. Просто увидеть. Я думал, что ты меня уже забыла, но хотел убедиться. А теперь, когда увидел, понимаю, что никуда тебя больше не отпущу.
   - Как это забыла? - в тихом голосе Николь прозвучало столько простодушного удивления, словно он вдруг усомнился в том, что день сменяет ночь, что человеку нужен воздух, чтобы дышать, и любовь, чтобы жить. - Я же любила тебя. Сначала я была уверена, что с тобой случилось что-то страшное, раз ты исчез, не объяснившись. Я хотела умереть на месте от паники и отчаяния. Очень хотела, но смогла только сойти с ума. Ждала до последнего. Несмотря на то, что мои вещи были так демонстративно выставлены из твоей квартиры, несмотря на то, что ты не подал ни весточки, несмотря на то, что Лайра обливала тебя всеми гадостями и уверяла, что ты меня бросил. Я оставила тебе десяток писем, где просила хотя бы объявиться, объяснить, что я сделала не так. Я писала тебе и потом, уже отсюда. Но ты, словно умер...
   Девушка не кричала, не обвиняла, она скупо перечисляла факты. Оторвав лицо Эрвина от своих колен, Николь легчайшими, но жадными касаниями старалась теперь дотронуться до каждой доступной частички. Все еще не веря в реальность того, что перед ней живой осязаемый человек, а не желанное видение. Пальцы и глаза искали доказательств. По очереди: взлохмаченные волосы с непонятным орнаментом, черные как смоль брови, веки, ресницы - он прикрыл глаза, наслаждаясь ее исследованиями, нос, щеки, подбородок, покрытый чуть заметной шершавостью щетины, губы... дарившие ей столько нежности и ласки. Он поймал губами ее палец и нежно сжал. Слезы пеленой застилали ей глаза, мешая смотреть, и девушка часто моргала, стараясь прочистить взор. Откуда их столько берется, когда наконец закончатся? Слезы, давно ставшие привычными, как дыхание. Как и боль - застарелая, ноющая, непроходящая, хроническая.
   Николь поднялась, чтобы уложить уснувшую у груди дочку в кроватку.
   Эрвин остался сидеть на полу. Хотелось сменить тему разговора, а лучше совсем не говорить о неприятном. Какой смысл оправдываться? Он действительно поступил по-свински. И никакие непреодолимые обстоятельства оправданием служить не могут. Да и не умел он оправдываться. Как-то не перед кем было до этих пор. Только если перед собой, а там разговор иной и слов не требующий... Но надо. Иначе она окончательно съест себя изнутри, а сверху косточки обглодают мать с отцом.
   - Николь, - осторожно произнес Эрвин. - После нашей последней встречи я больше ни разу не был в той квартире. И писем я не получал. Я ничего не знал. Иначе я приехал бы раньше, или... или не приехал бы никогда, если бы не любил тебя.
   - Ты сказал, что весь год искал меня. Да с твоими способностями тебе хватило бы суток, чтобы все выяснить. Я в какой-то момент подумала, что ты, может быть, побоялся связываться с моей политической неблагонадежностью, за которую нас выгнали? Ведь скользкие политические разговоры тебе всегда не нравились. Испугался, что опала и наказание могут коснуться и тебя?
   - Что ты?! - искренне удивился Эрвин такому ходу ее мыслей, но обрадовался хотя бы принципиальному наличию в ее голове отстраненного, не завязанного на самоуничижении анализа событий, даже если сдобренного очередной порцией слез. - Николь, кому как не мне знать, что тебя меньше всего интересовали мятежные воззвания и чужие разборки. Но я, к сожалению, не смог приступить к твоим поискам сразу. А потом момент был упущен, документы ушли в архив. Времени понадобилось больше. Но не год, конечно. Просто я, действительно, подумал, что ты могла забыть меня. Зачем снова влезать? И так уже обидел... Всё малодушно находил какие-то дела, отговорки и откладывал поездку. Я же не знал...
   Ложь и правда так искуссно перемешались, что создали вполне правдоподобную картину.
   Глупая избитая фраза "не знал" даже на оправдание не тянет, но ничего умней не находилось. Где же его ловко подвешенный язычок? Желания не было возводить перед ней горы лжи. Говорить правду - это ж сколько новой обиды он всколыхнет. Да, оправдываться за свои поступки - определенно не его стезя.
   "Не знал, не подумал" - он уже должен был бы отучиться говорить такие вещи, когда на кону оказывались человеческие судьбы. Но почему-то никакие напиханные в него знания и уже полученный опыт нисколько не помогали в личных отношениях. Стоило ли их тогда получать, если они не могут подсказать пути, помогающего вернуть доверие, жажду жизни и блеск в глазах дорогого человека. Двигаться наощупь, медленно и неуверенно, полагаясь исключительно на собственную интуицию.
   - Но где ты пропадал год назад в эти ужасные последние дни? Неужели не было никакой возможности послать мне весточку?
   - Не было, Николь.
   - Так не бывает.
   - Бывает... Помнишь наш разговор на первой прогулке? Так вот я теперь могу подробно, как очевидец, описать, как выглядят глубинные одиночки Таклона. Эту злосчастную неделю я провел в тюрьме.
   - Да, это и правда почти единственное место, откуда весточки не долетают. Надежнее только загробный мир. Хорошо придумал.
   Вот так! Получил?! А он ожидал возмущения его тюремным прошлым и расспросов, заодно тягостную тему сменили бы... Эрвин подошел к девушке, склонившейся над детской кроваткой и капающей слезами на одеяльце в зайчиках, обнял ее со спины и, зарывшись лицом в волосы, спросил:
   - Почему ты думаешь, что я вру?
   Девушка в его объятиях не отмякла, лишь слезы потекли еще чаще.
   - А тебе самому еще не тошно от всей таинственности, что ты на себя напускаешь? Куча полуфраз, нестыковок, недомолвок, увиливаний...
   - Тошно, Николь. Но я не вру... Ты не торопи. Я дам тебе ответ на всё, только не сразу в один день. Хорошо?
   - Хорошо, - понуро согласилась Николь, и внезапно развернувшись, крепко обхватила двумя ладонями его лицо.
   - Эрвин, Эрвин, пожалуйста, милый, любимый, не слушай меня, - испуганно зашептала она, блестящим на грани безумия взглядом впиваясь ему в глаза. - Делай, что хочешь. Я не буду больше приставать к тебе с вопросами. Я не стану обвинять. А на слезы не обращай внимания, они как вода, мне никак не избавиться от них. Только, пожалуйста, не бросай меня сейчас. Не уходи. Вытащи меня отсюда. Я ни в коем случае не хочу заставлять тебя жениться. Не надо любить меня насильно. Просто помоги вырваться. Я знаю, что мне нет места рядом с тобой. Мне даже въезд в твою страну закрыт. Но ты же всё можешь, и кроме тебя некому мне помочь. Придумай что-нибудь. Если ты уедешь, и всё пойдет по-прежнему, я умру. Теперь, когда я еще раз смогла увидеть тебя, я уже точно не выдержу, я убью себя...
   Девушка говорила и говорила, повторяясь и не следя за тем, что срывалось с ее уст. Она боялась остановиться. Слова летели без всякой связи с их предыдущим разговором. И уже через пару минут Эрвин потонул под их лавиной, мысли в его голове тоже стали ответно метаться, пытаясь подхватить ее слова, составить из них разумный смысл, но в таком наплыве пропуская большую часть. Горячечный ее голос начал сводить с ума, словно безумие способно передаваться речью, как самая липучая зараза. Впившиеся в его лицо ладони с каждым мгновением становились всё холоднее, словно тепло выходило из нее и вместе с обжигающим бредом переливалось в юношу. Голова у него начинала гореть, мозги плавиться.
   Он должен любым способом прекратить ее безумную истерику, пока сам еще способен соображать.
   Эрвин мягко высвободился из ее захвата и склонился к губам. Девушка предсказуемо замолчала, захлебнувшись поцелуем. Она не отстранилась, не оттолкнула, но и не ответила. Лишь приостановился поток слов, замерших на языке и пережидающих вынужденную остановку. И поцелуй юноши жалобно потух, зато течение его мыслей немного выровнялось.
   - Я обещаю, Николь, - сказал Эрвин, отпуская из плена ее губы и торопясь заговорить, пока она снова не разразилась невменяемой тирадой, - что никуда теперь не денусь. Верь мне. Я очень люблю тебя. И может быть, я найду лазейку, чтобы обойти все запреты и увезти тебя отсюда. Все снова станет прекрасно, ты забудешь этот год, как страшный сон.
   - Правда?! Ты сможешь?
   Его прикосновения сейчас не вызвали у Николь никакого чувственного влечения, поцелуй не вознес до небес, но отчего-то появилась твердая убежденность, что отныне у нее в жизни появилась крепкая опора. Из отчаяния, наверно, родилась, от единственной оставшейся видимой надежды. Как и год назад, когда понимание того, что ее угораздило влюбиться в обаятельного, но совсем зеленого мальчишку, не мешало ей считать его образцом совершенства. Так и сейчас она была убеждена, что нынешняя его уверенность - это не самомнение избалованного вседозволенностью юнца, а решимость рассудительного мужчины. Удивительно, что где-то очень глубоко в душе Николь с иронией глядела на себя - такую наивную, доверчивую, все еще верящую в чудо. Но верила. Изо всех сил верила!
   - Далеко не факт, - Эрвин с сомнением повел плечами. - Но попробовать-то стоит.
   - Когда?! Когда ты можешь попробовать?
   - Я должен встретиться с нужными людьми, поговорить...
   - Встретиться? Нет, Эрвин, нет. Не оставляй меня. Не уезжай.
   Вот это уже выходило за всякие разумные границы! Неужели ее помешательство зашло еще дальше, чем казалось на первый взгляд - тоже отнюдь не утешительный? Здравый смысл, похоже, покинул ее окончательно. Все требует времени. Эрвин, действительно, собирался встретиться с "нужным человеком", разрулить все проблемы и вопросы, и вернувшись максимум через месяц, забрать Николь с дочкой к себе. Там, вдалеке от этого места и этих людей, она обязательно обретет себя прежнюю.
   Черт возьми, а ведь она права. Где гарантия, что уехав сейчас, он сумеет вернуться достаточно быстро? В тюрьме всегда достаточно пустых камер, скучающих в ожидании новоселов. И обратный визит может затянуться на непредсказуемо долгий срок.
   - Ну хорошо, - согласился Эвин, - я сейчас же поеду в гостиницу, где остановился, и попробую начать разведку по телефону.
   - Нет! - упрямо помотала она головой, разметав волосы по лицу.
   - Николь, это уже смешно...
   - Только не сегодня, пожалуйста. Сегодня останься. Я боюсь!.. Эрвин, у нас тоже есть телефон...
   Он сжал зубы и отвернулся, прячась от ее полубезумного лица, от буравящих глаз, от трясущихся в паническом страхе губ. Трезво думать в такой обстановке становилось небывалым подвигом. Блуждающий взгляд в поисках опоры сам собой остановился на детской кроватке.
   Малышка мирно сопела. Волны безумия, гуляющие вокруг, ее не беспокоили. Все в ее крохотной жизни пока было прекрасно. Девочка спала, подняв ручки к голове - доверчиво и безмятежно. Ротик приоткрылся, соска скатилась в сторону и беззубые десны обнажились, улыбаясь какому-то своему сну. Что могло сниться такой крохе?
   "Да гори все пламенем! - Эрвин глухо зарычал от накатывающей решительной ярости. - Чего тянуть? Все равно тяжелого разговора не избежать. Решать надо, пока горячо. В конце концов, не зверь же он какой", - заметались в его голове самоуговаривающие мысли.
   Взглянул на тикающие на стене часы. Расписание дел Его Величества короля Отнии ХанесемаШ ему было известно лучше, чем кому-либо другому. Через два часа намечено очередное развлекательно-обязательное мероприятие. Если звонить, то только сейчас. Через час начнутся сборы, будет не до личных разговоров, а после подобных сеансов, настроение выдохшегося и уставшего от светского радушия монарха обычно не отличается мягкосердечием.
   - Где телефон? - хмуро спросил Эрвин.
   Николь провела его в гостиную и показала на допотопный черный аппарат с диском.
   - Подожди, пожалуйста, в другой комнате, - попросил Эрвин. - Не мешай. Я не уверен, что телефон сейчас не превратится в огнедышащего дракона.
   Он выпроводил девушку, тщательно закрыл за ней обе двери. Достаточно длинный шнур от телефона позволил перенести аппарат в самый дальний угол. Не хотелось свидетелей тому, что сейчас разыграется. Каковы бы ни оказались результаты, но сам ход предстоящей беседы уж точно не будет томно-романтическим. Собравшись с духом, Эрвин крутанул диск, набирая номер. Руки мелко дрожали, не с первого раза попадая в нужную дырочку. Ответил служащий отеля.
   - Соедините с пресс-представителем Его королевского Величества ХанесемаШ.
   - Как вас представить? - наработанно вежливо спросил приятный женский голос.
   Эрвин отрекомендовался. Соединили его быстро. Так же расторопно перенаправили вызов и к конечной цели.
   - Привет, ежик, - наконец прозвучал в трубке знакомый голос, ровный и доброжелательный. - Что-то нужно? Или просто соскучился?
   Судя по произнесенным фразам, государь был в одиночестве. Значит, говорить можно было свободно, не разгадывая ребусы из общедоступных реплик.
   - Государь... - после положенных приветственных фраз начал Эрвин и замялся, подыскивая слова понейтральнее, чтобы монаршья первая реакция сразу не обрубила все шансы на счастливый исход разговора.
   - Подожди, - довольно сухо прервал его король ХанесемШ. - Прежде, чем ты обрушишь на меня очередной центнер проблем, сначала я решу парочку своих.
   Далее последовало несколько сугубо деловых вопросов. Настолько мелких и незначительных, что у Эрвина создалось впечатление, что единственной их целью было успокоить его тясущийся язык. Помогло. Он, действительно, обрел некоторую уверенность тона.
   - Теперь я слушаю тебя, - наконец разрешил король.
   - Государь, я встретился с той девушкой, с которой познакомился год назад... Помните, которая...
   - Помню, - разом рассеял король его неловкость от необходимости напоминать и объяснять. - Не колготись, я догадался, куда и для чего ты поехал.
   Тон голоса приобрел температуру замерзания воды, но информация обнадеживала. Раз, зная, отпустил, значит есть шанс договориться.
   - Уже хорошо. Тогда я хочу попросить вас, Ваше Величество, отменить девушке запрет на въезд в королевство, и позволить мне начать оформление въездных документов в ускоренном порядке. Так, чтобы она могла уехать отсюда уже вместе со мной. Я женюсь.
   После внушительной паузы напряжение в голосе собеседника сменилось раздражением.
   - Эрвин, ты о чём? У тебя расстройство памяти? - едко спросил король. - Дежа вю? Или это мне приснилось, что мы уже решили этот вопрос на ряд ближайших лет?
   - Изменились обстоятельства, милорд.
   - Какие обстоятельства? Не говори чушь. Что изменилось? Это маленькое создание ты называешь изменившимся обстоятельством? Не дай мне усомниться в твоем разуме, Эрвин. Предложи им достаточно денег. Добавь к требуемой ими сумме еще нолик или два, запугай в конце концов (а если нужно - припугну я), но не занимайся глупостями.
   - Вы знаете о ребенке, государь? - опешил Эрвин.
   Скорость передачи информации как всегда восхитила, несмотря на то, что новость была не из разряда мировых.
   - Знаю.
   - И... когда вам стало известно?
   - Приблизительно тогда же, когда о его планируемом появлении узнала твоя подружка. Мало того, парень, я даже могу развеять сомнения, если они копошатся в твоем сердечке: ребенок действительно твой. Анализы подтвердили.
   Да, информация движется отлаженно, но узконаправленно. Надо же, а до самого Эргвина за весь год не дошло даже намека.
   - Да нет, не очень копошатся. Но как же...
   - Мое обещание не дать твоему ребенку родиться? Я собирался его исполнить. Девушку уговаривали, объясняли, запугивали. Должен признать, особу ты выбрал под стать себе - она оказалась непробиваема. А когда стало поздно... Ну я же все-таки не прожженный детоубийца. Оставалось надеяться, что ты окажешься умнее. Неужели ошибался и зря проявил милосердие? Мы снова вернулись к глупому разговору. Не стану даже читать тебе лекцию о том, что ты поступил безрассудно и тоже не сдержал своего обещания быть предусмотрительнее.
   - С кем не бывает проколов... - виновато сказал юноша.
   - Именно таких у того, кто думает головой, не должно быть никогда. Ты представляешь, например, меня в подобной роли? - усмехнулся король. - А вот ты скатился до сюжета пошленького бульварного женского романа. Уверен, что ты всё же не собираешься достойно следовать его традициям в усладу сентиментальной публики. Иначе останется над этим только посмеяться.
   - Да уж, комедия получилась - обхохочешься, - буркнул Эрвин. - Она писала мне...
   - Письма уничтожались. К счастью, у тебя хватило ума оставить ей лишь один никчемный адрес.
   Заявление даже не удивило - логичное, обстоятельное ведение дела.
   - А сейчас? Зачем же, государь, отпустили меня к ней? Был ведь шанс, что я никогда так и не узнаю...
   - Да потому что ты уперт, как ишак. И пока сам не усядешься задом в дерьмо, не успокоишься.
   Выдержанный и респектабельный правитель Отнийского королевства ХанесемШ крайне редко употреблял недостойные светлейшего монарха слова и уж совсем никогда не позволял себе этого публично. Прорвавшиеся фразы ясно показывали, что он начинает раздражаться и сдерживать себя в общении больше не намерен. Вернее, маска светской сдержанности была им снята и ее место заняла другая, призванная напугать и вызвать панику у собеседника. Этот этап был еще далек от настоящей ярости.
   - Я тебя знаю: если бы я запретил, ты стал бы искать другие лазейки, чтобы добиться своего, раз уж сия мысль у тебя мелькнула, - вынужден был государь продолжить ненавистные объяснения для глупого мальчишки. - Понимаю, что ты сейчас раскаиваешься и хочешь все исправить. Я тоже сожалею, что не смог сдержать своего обещания: проявить стойкость и убрать ребенка еще до рождения. Не счел опасность достаточно серьезной. Но, давай-ка, ты сейчас не будешь торопиться и поумеришь свое "благородство". Договоримся так: ты не станешь официально признавать его... то есть ее и связывать себя обязательствами. Мы постараемся похоронить историю: угрозами, деньгами - как то будет нужно. Этот отпрыск - не последний у тебя, чтобы благородство имело хоть какой-то смысл. Да был бы еще мальчишка!
   - Какая разница, государь?! Это моё! Моя кровь, моё продолжение, моя собственность! И я хочу... я должен быть рядом. Милорд, дело не в официальном признании - наличие или отсутствие бумажки не изменит моего отношения.
   - Ты на самом деле говоришь серьезно? - в поутихшем голосе государя прозвучало недоверчивое удивление. - Моя, моё, мне, - вдруг передразнил он. - Ты похож на ребенка, у которого отобрали игрушку. Неужели единственная причина твоего упрямства - это то, что я сказал тебе категоричное "нет". На моей памяти это, действительно, единственный раз, когда я тебе запретил нечто, не разжевывая на пальцах. И теперь ты, как капризное дитя, снова не хочешь соглашаться с тем, чего твой разум предвидеть еще не в силах.
   - Интересно, решать государственные дела моему разуму под силу, а понять, почему я должен бросить своего ребенка - этого мне не дано? - ядовито спросил Эрвин. - Как бы то ни было, я не подвергал сомнению ваши слова, государь. Послушался вашего запрета на серьезные отношения, брак и детей. Но мой прокол, получается, произошел до того... до того нашего обмена обещаниями.
   - В самом деле!? Ну в таком случае можно считать, что наша добропорядочность взаимно не пострадала, - насмешливо согласился король ХанесемШ. - Эрвин, ты способен вывести из себя кого угодно, и я начинаю не на шутку раздражаться. Так что успокой мою душу, скажи, что ты пошутил. Не говори мне о божественной любви и вдруг вспыхнувших отцовских чувствах. Без этой любви ты прекрасно обходился, а детей у тебя еще будет море.
   - Милорд, у вас тоже есть сын, наследник, и вы понимаете, что такое кровная связь...
   - Не сравнивай. Мой наследник - это необходимость, обязательство. На нем зиждется крепость и преемственность моей власти, стабильность и спокойствие в государстве. Если бы не это, думаю, мне с лихвой хватило бы тебя. Мальчик мой, я знаю твое отношение к родственности, но у тебя еще будет полно времени, чтобы заняться этим позже.
   - Я намерен быть рядом со своим ребенком, - тихо, с расстановкой, чтобы дрожь в голосе не была очень заметна, но твердо сказал Эрвин.
   - Идиот! - наконец по полной вскипел король - и вот теперь с него слетели все маски. - Тебе нужны детские слезы и сопли, женские капризы и истерики?! Твое нынешнее положение при мне несовместимо с семейным бытом - поймешь ты это или нет?! Ты что, намерен притащить в мой дворец своего младенца? Занимать этими житейскими заботами свое время, мысли и мой слух. Тебе больше нечем заняться? Эрвин, ты сошел с ума! - трубка готова была лопнуть, наполнившись изумленно-гневным возгласом. - Неужели ты намерен отказаться от той жизни, что ведешь при мне, и окунуться в серое семейное бытие?!
   - Отказаться?! Я не хочу ни от чего отказываться! - отчаянно закричал Эрвин. - Зачем вы опять ставите мне условия? Если вам так ненавистна Николь, я спрячу ее с дочерью в Вуттонском замке и обещаю против вашего желания никогда не приводить их пред ваши очи. Государь, вы даже не услышите о них. Но они будут рядом и под присмотром, я буду спокоен. И по-моему, это вы, милорд, сейчас ведете себя подобно ребенку, у которого отбирают игрушку, а ему страх как не хочется делиться. Ваше Величество, мои преданность и любовь к вам не способно уменьшить ничто в мире. А со всем остальным я справлюсь.
   - Молодец, экзамен на психоаналитика сдал на отлично, - иронично произнес король, взяв себя в руки и понизив громкость речи. - А теперь, господин психолог, ты быстренько успокаиваешься, возвращаешься ко мне - я тоже за это время успокоюсь, и мы во всем трезво разберемся. Я постараюсь найти правильные слова, чтобы убедить тебя, что ты неправ.
   Эрвин отрицательно покачал головой, словно собеседник мог его видеть.
   - Нет, - возразил он. - Мы решим сейчас и по телефону. Я очень хотел бы, чтобы вы, государь, приняли как свершившийся факт то, что я не оставлю родного ребенка, и у меня отныне появилась семья. Будут у меня еще дети или нет, это неважно - я не оставлю ни одного. Это моя кровь - прошу вас, примите это, милорд! Всё остальное я приму покорно, каким бы ни было ваше решение. Я остаюсь самым преданным слугой, я по гроб жизни благодарен за ваше отношение ко мне, за любовь, воспитание, за всё, что вы мне дали... Но сейчас я не приеду, потому что вырваться из ваших рук мне будет значительно сложнее, чем не попадать в них. До нашей личной встречи мы должны в общих чертах разрулить вопрос. Выслушайте меня, мой государь, пожалуйста, позвольте рассказать обо всем, что я здесь увидел...
   - Нет. И не будь наивным. Любое расстояние не помешает мне приказать вернуть тебя силой.
   - Ваше Величество, даже если вы пришлете десяток крутых парней, шуму я устрою порядочно. Я устрою такой дебош, что вам останется перевезти меня домой только в ящике багажа.
   - Ну если устроишь подобное - это будет прямым доказательством твоей невменяемости и необходимости перевозки тебя именно как багажа.
   - А дальше?.. Что будет дальше, мой государь? Опять тюрьма? Надолго? Навечно? Зачем я вам нужен в качестве арестанта? Какая польза будет от меня? Силой заставить? Что? Учиться, думать - это можно заставить? Я слишком люблю и уважаю вас, мой повелитель, чтобы врать и притворяться... И если Ваше Величество не видит для меня возможности совмещать служение Вам с родительскими обязанностями, то я вынужден делать выбор и искать свои приоритеты. Я уйду. Уж лучше я стану смиренно заниматься тем, чем жили мои предки: семья, поместье...
   Голос его затух. Эрвин онемел от той наглости, до которой договорился. Так далеко, до ультиматумов, он не позволял себе дойти и в самых дерзновенных мыслях. Даже во сне расслабленный мозг не дал бы таковому свершиться, разбудив на самых первых аккордах. Юноша неоднократно бывал свидетелем, когда за дерзость, составляющую тысячную часть от той, до которой докатился он, человека мгновенно лишали свободы, а за сотую долю лишали и жизни. Впрочем на его веку жизнью рискнул лишь один случайный сумасшедший, за что и поплатился сполна. Вспоминать было жутко. Эрвину, конечно, всегда спускалось многое, но даже он знал границу, преступать которую не следовало. Возможно, тот факт, что разговор шел по телефону, поумерил его чувство самосохранения.
   - Даже так? Уйдешь? Как вы себе это представляете, мой юный взбесившийся советник?! Не получится. В конце концов, Эрвин, у тебя есть дела, работа, за которую тебе кстати платят немалые деньги, обязанности, которые ты должен сдать, если собираешься сбежать.
   В голосе государя появилась мягкость. Не знай Эрвин его так хорошо, он бы решил, что интонации стали уговаривающе-просительными. Но этот человек никогда никого ни о чем не просил. Неужели он готов сдаться, или появился хотя бы шанс уговорить его пойти на уступки? Раз спустил даже переходящую всякое чувство меры фривольность. Или сделал шаг назад, желая для начала выманить парня на встречу?
   - Да, обязанности у меня крутые, - настороженно засмеялся Эрвин. - Вот только они таковы, что передать-то нечего. Да и некому. Дела мои известны вам, Ваше Величество, в той же мере, что и мне.
   - Правильно, ты незаменим, - без тени иронии согласился король.
   - Неправда, милорд. Страна не рухнет без моего участия в ее судьбе. И вы, мой мудрый король, без сомнения справитесь без меня. Все обойдутся без меня, кроме них.
   - Твой ребенок тоже прекрасно вырастет и без тебя.
   - Кем вырастет? - желчно усмехнулся Эрвин. - Чем? Страшно представить, кого мне вырастят эти люди. Как я понял, вы видели Николь, милорд? - поддавшись на выдержанность государя, Эрвин снова расслабился.
   - Видел. Не очень давно, на фотографии. Мне она не понравилась. Оставь же ее в покое вместе с отпрыском. Найдешь себе со временем более достойную. Тебе ли жаловаться на недостаток выбора.
   - Она была другой, государь. И я не дам ребенку превратиться в подобное.
   - Всё-таки настаиваешь на кардинальном решении вопроса? От упрямства или безрассудства? Эрвин, последний раз предлагаю: ты сейчас вкладываешь свои мозги туда, где им положено быть, приезжаешь, и в идеале забываешь о своей выходке, или я убеждаю тебя о ней забыть. В противном случае, так или иначе я сделаю это силой.
   - Великий Государь, будьте милостивы. Я ни секунды не сомневаюсь в том, что, если я приеду, вам не составит труда уговорить меня. Ваши ум и опыт несравненно выше моих, так же как и умение убеждать. Я, наверно, соглашусь. Но это будет неправильно, это опять будет не моя правда. Я пожалею об этом - не сейчас, наверно, а тогда, когда ничего исправить будет уже невозможно. Есть такие вещи, которые делать просто нельзя, даже если они другим кажутся разумными. В силовых же ваших возможностях, мой государь, я сомневаюсь еще меньше. Но... милорд, умоляю, пожалейте меня! Я не могу их бросить!
   Следующая речь показала, что Эрвин зря посчитал предыдущие уговоры слабостью отчаявшегося. То была попытка игры.
   - Эрвин, я растил тебя, как сына, - жестко сказал король ХанесемШ. - Я дал тебе власть. Уже сейчас я поставил тебя на такую высоту, на которой до тебя в твои годы не мог находиться даже человек, облеченный ей по праву рождения. А в ответ, в благодарность за это - ты предаешь меня. Поступаешь, как самая неблагодарная скотина. Вот об этом ты точно пожалеешь! И не когда-то в туманном будущем... Твой поступок подл. Мало того - ты пытаешься уйти, громко хлопнув дверью. Но от меня добровольно не уходят, мой мальчик... Ты хоть представляешь себе, что я с тобой сделаю за это предательство? Тюремная одиночка покажется санаторием; о ней ты сможешь только мечтать. Ты вынудил меня уговаривать, объяснять и выпрашивать. Клянусь, все мои накопившиеся былые чувства к тебе я вложу в наказание и обуздание твоей наглости. Хочешь, попробую описать? Какой бы паршивый сказитель я ни был, но, возможно, ожидаемые неприятности заставят тебя передумать, хотя бы от страха. А я сейчас очень зол и за границы своей фантазии не ручаюсь. Обещаю, что просто умереть я тебе не дам.
   Голос монарха был сдержан - значит решение принято. В возможностях и желании воплотить Эрвин уже не сомневался. Будь он рядом, за этим могло последовать что угодно... Скорее всего в следующее мгновение он был бы уже связан и брошен за решетку. Впрочем, если бы они говорили воочию, он был бы там уже давно. А потом... Мог и убить или заточить пожизненно: практической пользы ноль, зато тщеславие потешено и власть доказана. Да и все пыточные приспособления, что Эрвин в свое время лицезрел в тюремных подвалах Таклона, теперь уже не казались ему музейной бутафорией. И все-таки, вся их предшествующая совместная жизнь, близкая привязанность не давали погаснуть надежде, что приговор будет исполнен не мгновенно. И девчонок не тронет - зачем ему международный скандал. Если решение все равно принято, то терять уже нечего - можно попробовать потрепыхаться. По телефону. Эрвин провел пересохшим языком по губам.
   - Не надо расписывать, пусть будет сюрпризом... - осторожно, стараясь больше не зарываться, сказал Эрвин. - Моя жизнь принадлежит вам, государь... Но неужели моя маленькая просьба стоит таких ужасов?
   - Это тебе помешает. Я не дам тебе разрываться. Какие еще могут быть объяснения? Я и так второй раз, практически слово в слово говорю тебе об этом. Ни за что не поверю, что ты такой болван, чтобы так и не понять.
   Они помолчали. С точки зрения Эрвина разговор окончательно зашел в тупик. Они стояли с двух сторон мощной стены непонимания, бились об нее головами, надеясь, что головы окажутся крепче камня и удастся пробить брешь. Они говорили друг с другом, но каждый о своем. Слушая, но не слыша. Убеждая, но похоже даже не вслушиваясь. Пусть в разной степени, но оба имеющие опыт в ведении переговоров, в личных отношениях они оказались на уровне зеленых неофитов. Компромисса не находилось. Что делать дальше, Эрвин не знал. Какие приводить доводы, понятия не имел. Какие можно сделать уступки - не мог себе представить. Его оппонент об уступках, похоже, даже не помышлял: или всё, или ничего.
   Продолжать тупо настаивать, значит пойти на верное самоубийство; соглашаться для вида, расчитывая на изменения в будущем, - исключено, обратной дороги не будет. Когда-то он проиграл эту битву - и был неправ. Еще одного реванша ждать наивно. Помирать в застенках тоже не было ни желания, ни смысла.
   - Да будет так... - провозгласил Его Величество король ХанесемШ. - Я действительно не могу требовать искренней преданности силой. Видит бог, я сделал все, что мог. Ты мужчина - ты выбрал. Как бы то ни было, хотя ты и безрассудный кретин, но - молодец: оказался тверд и настырен. Теперь так же доблестно прими и мой приговор: такой ты мне не нужен. Если продолжаешь упрямиться, я отпускаю тебя.
   Дыхание Эрвина остановилось на судорожном вдохе. Всё решилось просто. Казалось бы, милостивое решение - не смерть, не тюрьма; мало того - выбран им же самим предложенный вариант... Отчего же в сердце сразу образовался провал?
   - Оставайся со своей "семьей" и живи, как сам знаешь, - продолжил государь. - Это даже удачно, что в любовь себе ты выбрал иностранку. Твоей подруге в течение пяти лет был запрещен въезд в Отнию. Год прошел, четыре осталось. Подумаю, может, и продлю. Вместе с ней перекрываю въезд и тебе. Не будешь путаться под ногами. Мне безразлично, будешь ли ты получать разрешения на проживание в любой другой стране мира (этому я препятствовать не стану) или предпочтешь путешествовать нелегалом. Мальчик ты способный, от голода не умрешь. Но если ты попробуешь появиться в моей стране, путь у тебя будет один - в Таклон. И еще... Эрвин, ты достаточно практичен и должен понимать, что я вправе требовать от тебя компенсации всех тех расходов, что пошли на твое воспитание, обучение...
   - Обучение я оплачивал из своих денег, - машинально поправил обескураженный Эрвин.
   Он, конечно, угрожал уйти, но рассчитывал, что даже при таком раскладе расстояние ссылки не превысит пути от дворца до его родового замка. А со временем сократится если не до прежнего, то хотя бы просто личные связи останутся. Уход с королевской службы не означает прощания с родиной и близкими людьми.
   Исторический опыт подсказывал, что королевская опала - вещь несладкая во все времена. Но к себе Эрвин никогда не применял такой вариант. Ведь не одна же служба их связывает, в конце-то концов?!
   Словно откуда-то со стороны, он слышал дальнейшие слова короля ХанесемаШ, но отказывался соединять их со своей судьбой.
   - Зато сумма, которую я теряю из-за того, что проку от твоего обучения оказалось как от козла молока, и я вынужден буду искать тебе замену, сумма потенциальной пользы, которую ты мог принести, существенно выше той, что ты уже заплатил из своего кармана. Поэтому считаю возможным взять под арест твое родовое поместье, забирать в пользу казны все доходы с него, пока понесенные расходы - реальные и потенциальные - не будут погашены. Со своей стороны обещаю постараться организовать дело так, чтобы расплата произошла в максимально короткий срок. Полагаю, что уже твои правнуки смогут вернуть себе поместье, если конечно мои потомки не изменят моего решения. Сомнения в справедливости есть?
   - Есть, Ваше Величество... Но высказывать-то их бессмысленно. Я хочу видеть обоснованные расчеты и бумажно подписанные договора на все эти операции.
   Меркантильные расчеты в такой момент совершенно не укладывались в голове Эрвина, и ответные слова слетели с языка самостоятельно, без участия разума. Наверно, попроси его повторить, и он даже не вспомнит, о чем говорил, и искренне поразится, что мог сказать подобное. В мозгу повторяющимися вспышками лишь мелькали фразы "не нужен", "отпускаю", "искать замену"...
   - Хорошо. Тебе, разумеется, их предоставят. Что-то еще?
   - Да, - Эрвин запихал внутрь комок. - Мой государь, я был уверен, что нужен вам не только как удачное вложение денег... Я... обманулся?
   Ответ прозвучал без задержки - четко, словно ожидался и подготовился загодя. Но Эрвин не обманывался холодным тоном, знал - слова были искренни. И от этого тьма, в которую он стремительно падал, стала еще беспросветнее.
   - Нет. Твоя ценность для меня вряд ли измерима деньгами. Разве наш разговор - не самое лучшее тому подтверждение? Любого другого, вздумай он пойти по твоим стопам, уговаривать я бы не стал, его ждала бы мгновенная расправа после первых же возражений. А наказание и в самом деле превзошло бы все самые ужасные твои фантазии. Я не должен оставлять за своей спиной дерзнувшего, и обязан продемонстрировать, что бывает за предательство. Впрочем, кому я это объясняю - ты и сам всё прекрасно знаешь. Но на тебя, ежик, моя рука не поднимется, и я ограничусь лишь страшными словами и угрозами на будущее... Кроме того... Эрвин... Зная наши с тобой горячие характеры, я не стану обрубать все мосты разом: я даю тебе полгода, чтобы одуматься. Отметь себе этот день и этот час. В течение шести месяцев, начиная с этой точки, ты в любой момент можешь вернуться. Но только ты один...
   - ...И попасть в тюрьму, - глухо напомнил Эрвин.
   - Разумеется, - спокойно подтвердил король. - Однако так же разумеется, что я тут же вытащу тебя оттуда, и ни одним словом никогда ни о чем не напомню. Но по истечении шести месяцев, я отключу известный тебе номер телефона, забуду о тебе и окончательно выкину тебя из своей жизни. У меня будет полугодичный срок, чтобы смириться с потерей. Выбирай: или я забуду о тебе, или о твоем поступке.
   Самолюбие и малодушие, страх и гордость, корни и узы крови, обязательства и чувства - ему предоставлена весьма драматичная борьба за выбор.
   - Ты, мой государь, знаешь, куда ударить побольнее... - прошептал Эрвин. - Прошелся по всем слабым точкам...
   - А ты сомневался? Знаю, конечно... Так же как и ты мои. Считаться, кому больнее, давай, не будем. Мне кажется, удары были адекватны по силе и местоприложению. Всё, моё сокровище. Желать счастья не стану. Предпочту, чтобы тебя побыстрее тряхнуло так, чтобы ты пришел в себя. Единственное, что могу пожелать - это здоровья и разума. Прощай.
   Положив трубку на рычаг, Эрвин обхватил руками голову, склонился к коленям и тихо заскулил, словно выброшенный на улицу слепой новорожденный щенок. Лучше бы его утопили. В голове было абсолютно пусто, как в барабане. Даже эхо покинувших мыслей там не гуляло. Не было ничего, даже боли и отчаяния. Просто засосавшая бесконечная космическая пустота.
   На противоположном конце провода, так же аккуратно опустив телефон, Его Величество король ХанесемШ потер рукой лоб, и непроизвольно повторил согбенную позу Эрвина.
   Настолько были близки эти два человека, что даже когда их разделяли километры, одинаковая боль порождала одинаковую реакцию. И так далеки вдруг стали.
   Но, привычным жестом проведя по лицу и пригладив бородку, король резко и глубоко вздохнул, встряхиваясь и прогоняя пустоту. Вызвав секретаря, он велел без предварительной договоренности ни с кем его больше не соединять.
  

*******************

   Сколько он так просидел: десяток секунд, минуту, час, вечность...?
   - Эрвин, - робко позвал девичий голос.
   Едва слышно поскребшись в дверь, Николь заглянула в приоткрывшуюся щелочку. Судя по всему, телефонный разговор закончился. Девушка вошла.
   Эрвин слегка повернулся в ее сторону, но поднимать лица не стал. Не было глубокого капюшона или шапки, в тени которых можно было бы спрятаться. А его физиономия сейчас высказала бы всё. И вряд ли девушку обрадовало бы такое откровение.
   Распахнув дверь, она впустила в комнату бешеное отчаяние, которое ринулось заполнять собой опустошенный мозг, переполнять и плавить. Настолько внезапна была атака, что Эрвин не заорал лишь от того, что боль вдруг сжала горло, лишив возможности говорить.
   Как же он ее сейчас ненавидел! Со всей холодностью и бездушием человека, раздавленного, униженного, потерявшего незыблемую опору под ногами, столкнутого в зловонную яму. Он готов был уничтожить всё живое, до чего только дотянутся руки. Чтобы не осталось вокруг ни одного свидетеля, чтобы каждое живое существо страдало и погрязло в боли, гораздо сильнее его собственной. Так, чтобы за чужой мукой можно было бы скрыть свою, спрятать свое унижение. Как он ненавидел весь окружающий мир! И себя вместе с ним! За пошлую, банальную глупость случившегося, за нелепый неожиданный поворот событий, за собственную растерянность. И даже за саму сжигающую ненависть.
   Он уже раскаивался в своей категоричности, он был готов идти на попятный, вернуться, приползти, просить прощения. Он снова не понимал поступка своего венценосного наставника. И не собирался вникать в тонкости. Пусть будет тюрьма, наказание, пусть делает, что хочет - только не равнодушие, только не полная ненужность. Он никак не готов был быть выброшенным с такой поразительной легкостью: одним движением, без сожаления, как использованную старую тряпку, за несколько минут перечеркнув годы жизни.
   Но всё же еще можно исправить! Это не тот непоправимый случай, обратного пути которому нет. Эрвин снова схватил трубку. Наплевав на конфиденциальность, он набрал номер мобильного телефона. Но звонок упорно сбрасывался, не дойдя до конца.
   - У нас нет автоматического выхода на международные звонки, - сказала Николь, правильно истолковав его попытки. - За это надо отдельно платить. Можно заказать разговор...
   - Не нужно, - ответил Эрвин и сам удивился, что голос еще слушается его, и из горла выходят человеческие слова, а не жалкий щенячий скулеж.
   Не нужно звонить... Секунду помедлить... Минуту... Надо немного прийти в себя...
   Эрвин с отчетливой ясностью представил картину, как великий государь сейчас снисходительно глядит на телефон и ожидает непременного звонка. Он же, наверняка, лишь играл словами, запугивал, проверял выдержку. Иначе не стал бы так долго уговаривать, а прогнал бы без лишних слов и условий. А теперь король убежден, что беспомощный, напуганный мальчишка растеряется и бросится вымаливать разрешение вернуться. Куда же еще ему деваться... Ожидания монарха обязаны исполняться... И дерзкий нахал отныне станет самым послушным и исполнительным слугой.
   Обида и упрямство взыграли в Эрвине. Что он - игрушка безвольная? Пусть пожинает плоды! Воспитывать в нем холодную решимость, умение принимать удары, играть судьбами и потом вдруг ожидать, что он упадет на колени от первой же личной проблемы? Да не дождется! "Как-никак, мне даже предоставили отсрочку на пути к отступлению", - малодушно вспомнил Эрвин. Сразу стало легче. Никуда он не пойдет и звонить не станет. А все поиски причин подождут.
   Главное, чему он успел научиться, то первоочередное, что королю ХанесемуШ удалось вбить в его неуёмную голову - это умение откладывать эмоции на потом. Не подавлять - этот труд оказался пока не под силу обоим, а отодвигать их выход наружу. Нельзя сказать, что сдерживать удавалось надолго, эмоции в свое время все равно захлестывали с головой. Но за то время пока они удерживались на вторых ролях, можно было провернуть кучу дел, попродуктивнее переживаний. Или наоборот, пока можно было действовать, переживания, затихарившись, ждали своей очереди. А к этому долгожданному "потом" и эмоций, бывало, доживало значительно меньше.
   На этот раз трезвые мысли начали появляться уже через десяток минут. Многовато, конечно, но прогресс налицо, да и ситуация простительно нетривиально-личная.
   Некого винить кроме себя. Николь - лишь жертва его же неразумного поведения. Очередная жертва. Правильно ли он поступил, будет видно позже. А пока надо просто держать контроль.
   - Николь, - горько сказал Эрвин, - мне не удалось добиться для тебя отмены разрешения на въезд в мою страну. Во всяком случае, не сейчас.
   Глаза девушки снова начали наполняться слезами паники.
   - Значит, ты уедешь один?
   - Если ты согласишься, то я останусь с тобой.
   - Эрвин!..
   - Подожди радоваться. Сначала подумай. Ты запомнила меня обеспеченным и беспечным мальчиком. Это была волшебная сказка, Николь, и она закончилась. Сейчас я сваливаюсь на твою голову таким, какой стою перед тобой: здесь и сейчас я никто, ничего и никого кроме тебя у меня нет.
   - И у тебя совсем нет денег? - вырвалось у Николь, и она покраснела.
   И здесь об этом!
   - У меня есть голова, руки, ноги - думаю, этого немало, - криво усмехнулся Эрвин. - А бриллианты - дело наживное.
   - Нет, Эрвин, нет, пожалуйста, не обижайся. Только мысли о тебе давали мне силы выжить в этот год, только вера и надежда на тебя. Я люблю тебя, я верю в тебя. Если ты скажешь, я буду просить милостыню, только бы быть рядом с тобой. Я ни секунды не сомневаюсь в той истине, что с милым рай и в шалаше. И я так надеялась на этот шалаш, где мы могли бы остаться вдвоем. Ты не сомневайся, я смогу. Я найду работу на дому, я буду что-то делать, мы справимся, но...
   Он уже начал уставать от ее безумства, от каких-то преувеличенно ненатуральных эмоциональных всплесков, от навязанной ему обязанности успокаивать и поддерживать. Пожалуйста! Не надо в него верить, не надо держать его за опору! Единственное, чего он сейчас хотел - это самому прислониться к чему-то незыблемому, передохнуть и отдышаться.
   - Николь! - перебил девушку Эрвин и постарался твердо сказать то, что она наверно и хотела от него услышать: - Успокойся. Я не дам тебя больше в обиду. Ни тебя, ни дочь. Я обещаю. Уж что-что, а устроить "райскую жизнь" твоим родителям я смогу. Они не посмеют больше тобой помыкать.
   - Не надо, - испугалась Николь. - Они мои родители, я не хочу, чтобы ты их обижал. И знаешь... мне кажется, ты не сможешь жить со мной.
   Эрвин надавил ладонями на глаза, хоть чуточку проясняя ставшее ватным сознание. Да, с ней не соскучишься. Они и вправду друг друга стоят. Всего минуту назад, она утверждала, что они могли бы быть счастливы в шалаше. Чего же она, наконец, хочет? Разобраться в ее желаниях так же тяжело, как в своих собственных. А на два фронта его уже начинало не хватать.
   - Почему? - устало спросил Эрвин. - Я не дорос до семейной жизни?
   - Я боюсь, что со мной ты будешь несчастен. Я видела, как ты живешь - свободно и богато. А здесь... И зачем ты так обошелся с моей мамой? Она тебя возненавидела. Как нам жить дальше? Зачем ты выбрал такой тон? Зачем пришел в таком виде?
   - Я не собирался встречаться с твоими родителями - я ехал к тебе. И успокойся, - кажется эта фраза у него превращалась в заезженную молитву, теряющую смысл от бесконечных повторений. - Давай решать проблемы постепенно. Попробуем и посмотрим. Я неплохо умею приспосабливаться как к обстоятельствам, так и к людям. Разберемся.
   Дурдом... Причем самая буйная палата глубокопомешанных и неизлечимых. Очень хотелось бы думать, что он записался сюда не пациентом. Хотя на доктора тоже совершенно не тянет... Надо прекратить этот кошмар, пока зараза не поразила мозг полностью, и он еще способен соображать. Найти в этом хаосе хоть что-то стабильное, от чего можно было бы оттолкнуться.
   Похоже, на данный момент в этом чувственном безумии нащупалась одна достаточно прочная соломинка, за которую нужно было попытаться ухватиться, чтобы обрести опору и карабкаться дальше. Николь права, как ни царапнуло его мужское самолюбие здравомыслие невменяемой девушки, - деньги.
   Эрвин как-то никогда не задумывался о собственном денежном состоянии. Деньги просто были всегда и в достаточном количестве. Огромных, бессмысленных трат ему производить сначала не позволялось, а потом - после достижения совершеннолетия и вступления в полные права - было некогда. Всё необходимое: в прямом смысле королевское жилище, эксклюзивное образование, любые желаемые личные вещи - у него было в избытке. Даже путешествовал он с шиком за государственный счет. На блажь же и нечастый досуг всегда находились необходимые суммы.
   А ведь сейчас он рискует остаться совсем нищим. С голоду, наверно, действительно не умрет, но лучше, когда хоть одной проблемой в жизни будет поменьше.
   - Николь, мне необходимо все-таки позвонить. Помоги заказать разговор и как можно более срочно.
   Николь согласно кивнула и присела рядом, ближе к телефону. Эрвин написал на бумажке номер. Они заказали звонок за счет абонента. Оставалось ждать. Только бы не было слишком поздно.
   - Мне выйти, пока ты будешь разговаривать? - спросила Николь.
   - Как хочешь. Но, извини, говорить я буду на своем языке - мне так удобнее.
   - Опять тайны...
   - Потом, Николь, ладно? - умоляюще простонал Эрвин.
   - Хорошо. Тогда я лучше выйду.
   Телефон зазвенел длинным междугородним звонком.
   - Отслав Банис, добрый день. Слушаю вас, - приветствовал голос в трубке.
   - Приветствую, Отслав. Это Эрвин, - поздоровался юноша с управляющим своим родовым поместьем.
   - Добрый день, господин граф. Что я могу для вас сделать?
   - Вы как всегда радуете четкостью понимания.
   - Опыт, сэр, - поддержал его тон управляющий.
   Отношения у молодого графа и управляющего всегда были дружелюбными и уважительными. Эрвин, по-прежнему, весьма редко вмешивался в дела собственных владений. И управляющий уже давно вел себя там, как полноправный хозяин. Но жаловаться поводов не находилось. Как показывали цифры и докладывали назначаемые время от времени королевские проверяющие - поместье под рачительной властью господина Баниса если не процветало, то и к разорению не стремилось. Оно приносило максимально возможный в существующих условиях доход. Даже к личному имуществу нельзя было бы относиться с большей долей ответственности.
   С другой стороны, и у управляющего нареканий к вышестоящему органу не было. Юный хозяин разгульной жизни не вел и хозяйству не вредил. Из всего поместья Эрвина главным образом интересовала жизнеприспособленность господского замка, в остальные области он без крайней необходимости не лез. Так что бессменный за много лет управляющий Отслав Банис относился к эпизодическим вмешательствам официального владельца, как кфорс-мажору, влезающему в его личную собственность. Всегда неожиданное, но к сожалению предусмотренное договором обстоятельство, от которого надлежало быстренько избавиться с наименьшими экономико-общественными потерями.
   - Господин Банис, какую максимальную сумму денег вы можете мне предоставить в самые кратчайшие сроки?
   Эрвин с замиранием ждал ответа. Не исключено, что Банис сейчас сообщит ему, что, увы, все счета и средства арестованы, и он не получит ничего. Каких-то личных отдельных счетов Эрвин никогда не считал нужным иметь, даже деньги, получаемые на королевской службе, исправно шли под крыло управляющего. Страшило не столько безденежье, с этим как-нибудь справится. Хотя до сих пор и не пробовал, но был уверен, что выкрутится. Но такая скорость реакции подтвердила бы серьезнось намерений Его Величества и его по-настоящему нешуточный гнев.
   - Какой срок, сэр Эрвин, вы считаете кратчайшим? - уточнил управляющий.
   - Час, максимум два...
   Отслав Банис ничем не высказал своего безмерного удивления - нечего сказать, молодой граф огорашивает редко, зато круто. Как удар молнии - неожиданно, мгновенно и максимально разрушительно. Несколько минут управляющий, оставляя Эрвина на проводе, сверялся с бумагами и сделал краткий запрос в банк. Наконец, выдал цифру с точностью до десятка. Честно говоря - не вдохновляло. Но радовало хотя бы то, что информация об опале хозяина до поместья еще не докатилась.
   - Обычно такого запаса хватало на повседневную жизнь и экстренные случаи, - сделав вывод из неодобрительного молчания Эрвина, пояснил управляющий и тут же дополнил: - Есть еще средства высокой ликвидности. Но, к сожалению, ограниченные некоторыми условностями. После достижения совершеннолетия вы так и не удосужились переделать договоры (хотя я и неоднократно напоминал), и для разгерметизации этих средств по-прежнему требуется согласие Его Величества короля ХанесемаШ. Но даже если государь готов его дать, формальности отнимут какое-то время. Кроме этого, если вы дадите мне дня три, возможно превращение в деньги ряда акций. Все остальное потребует куда большего срока.
   - Отпадает и первое, и второе, и третье, - сказал Эрвин. - Нет, вы конечно попробуйте. Но для начала дайте мне то, что можно, сразу.
   - Сэр Эрвин, не сочтите за беспочвенное любопытство, но на чем основана такая спешка и крупные изымания? Возможно, если я буду знать причины, я смогу предложить вам иной выход из положения.
   - Не сможете, Отслав. Но за попытку, спасибо.
   - И все-таки... Если проиграли, например, крупную сумму, я могу попытаться договориться об отсрочке. В большинстве случаев, это вполне реально.
   А что, вполне логично. Хотя за молодым графом раньше и не замечалось склонности к азартным играм, но всё когда-то случается впервые
   - Поумерьте любопытство, господин Банис, - нарочно раздраженным голосом отшил Эрвин. - Узнаете, когда придет ваше время.
   От управляющих и докторов у человека не должно быть секретов. Но кто знает, чью сторону примет управляющий поместьем опального графа, если будет знать подробности. По закону он уже почти год как подчиняется только Эрвину, по логике вещей, в его же интересах должен и действовать. Но вполне может по старой привычке и сложившемуся за предыдущие годы порядку считать себя обязанным подстраховать свои действия и заручиться одобрением монарха. Кроме того, Эрвин с трудом представлял себе, как бы он сейчас что-то кому-то объяснял. Да он взвоет от боли, если тронет хоть пальцем совсем свежую обнаженную рану.
   - Простите, если позволил себе лишнее, сэр Эрвин. Я хотел как лучше.
   - Ценю заботу, Отслав. Но вы соберите, пожалуйста, всё, что можно, до последней монетки, сколько успеете за ближайшие минуты и сразу перечислите мне... Николь, - позвал Эрвин, прикрыв трубку рукой. - Николь, - спросил он по-русски, когда девушка вошла в комнату, - у тебя есть счет в банке?
   Он справедливо опасался, что на поход в банк, чтобы открыть свой счет, у него может не хватить времени.
   - Да, я получаю туда детское пособие.
   - Быстро тащи его номер.
   Эрвин продиктовал данные своему управляющему.
   - Деньги придут на этот банк срочным переводом дня через два, - предупредил управляющий.
   - Не страшно, - заверил Эрвин. - Мне главное, чтобы они как можно быстрее ушли с моего счета. Ведь вернуть их будет уже невозможно?
   - Можно, сэр, если действовать быстро. Чем дальше, тем сложнее. Но в любом случае проблематично.
   Что ж, этим придется рискнуть.
   - Хорошо, Отслав. Действуйте. А я позвоню через пару дней. Вдруг у вас получится выдоить для меня еще что-то. Прощайте.
   - До свидания, господин граф.
   Очередные телефонные переговоры закончились. Можно предположить, что значительно успешнее, чем первые. Чуточку терпения и будет ясно. Но даже этот маленький успех, да и сама возможность действовать, немного просветлили голову.
  

**************

   - Ну, что вы тут решили? - насмешливо спросила Валерия Анатольевна, величественно появляясь в гостиной.
   Из-за ее спины выглядывал отец Николь. Оба ввалились в комнату еще в верхней одежде. Так издергались в волнении и любопытстве, так торопились прояснить ситуацию, что будь на улице чуточку почище - они и разуваться бы не стали, а так - привычный аккуратизм все-таки заставил их потерять несколько секунд драгоценного времени на сбрасывание обуви.
   Неужели прошло два часа?!
   Николь подскочила от неожиданности, услышав голоса родителей, и в прыжке отодвинулась от Эрвина. Побледнела, покраснела и онемела. Что теперь? Если девушка и до этого боялась родителей, то сейчас охватившая паника окончательно приморозила язык и склеила ее губы. Как сказать, что ее избранник, явно не пришедшийся по душе ни матери ни отцу, намерен жить с ними? Сообщить это было так страшно, что ее вера и надежда на Эрвина значительно поуменьшились. Словно тростниковый плот, на котором она мечтала покинуть необитаемый остров и вернуться к людям, вдруг оказался таким хлипким и ненадежным, что пересечь на нем океан было сущим безрассудством, и она благоразумно должна бы вернуться на ненавистную, но твердую землю. Идея присутствия Эрвина уже не казалась Николь такой жизнеутверждающей. Жить с родителями - тяжело, но уже как-то привычно. А что будет с появлением в их доме этого непредсказуемого и ядовитого молодого человека? Несмотря на то, что она-то, Николь, его очень любит, представить свою пополнившуюся семью, счастливо живущей на ограниченной территории малогабаритной квартирки, она могла разве что в наивных девичьих мечтах. Безумной же на этой почве ее не назовешь: гражданская война при таком раскладе казалась неизбежной.
   - Могу обрадовать, - с мрачной торжественностью провозгласил Эрвин. - Я остаюсь жить с вами. Ходатайствую о принятии меня в ваш дружный семейный коллектив.
   - Замечательно, - с преувеличенным восторгом ответила Валерия Анатольевна. - А ты уверен, что мы должны обрадоваться?
   - Ну вы же сами склоняли меня к этому, - с хмурым раздражением напомнил Эрвин.
   - Значит, ты решил жениться, признать дочь и завести семью? - дотошно уточнил формулировку Павел.
   Его указательный палец был направлен в сторону юноши, словно предупреждая, что дальнейшие слова будут занесены в протокол и скреплены официальными подписями сторон. После этого отказаться от них станет невозможно даже на смертном одре. Эрвин едва заметно кивнул.
   - Не очень нам хотелось такой судьбы для своей дочери. Очень уж вы оба молоды для семейной жизни, но... сами виноваты. Попробуйте, - сказал Павел Николаевич, а Эрвин взглянул на него, удивленный произнесенной запоздалой пышной банальностью, но снова промолчал - его уже начинали раздражать любые звуки человеческой речи, а необходимость говорить самому в особенности. - В таком случае давайте поговорим теперь посерьезнее и более детально, - продолжил отец Николь.
   Они с Валерией Анатольевной по-солдатски дружно сняли с себя верхнюю одежду и - неслыханная неаккуратность - бросили куртки-плащики прямо на ручку дивана, а не педантично отнесли на место.
   Веселая семейка уселась за очередной стол переговоров, совместив его с очередным судебным разбирательством. Родители девушки уселись на диване. Николь робко пристроилась сбоку в кресле. Получилось так, что Эрвин, единственный, остался стоять посреди комнаты, ибо ютиться с без пяти минут тещей с тестем на одной скамье ему не улыбалось. Да и по ранжиру вроде как не полагалось: на этом суде он играл роль обвиняемого, они - судей. Николь на адвоката не тянула, скорее - соучастник, у которого оставался шанс списаться в потерпевшие.
   И Эрвин уселся на пол там, где стоял, подтянув ноги и положив подбородок на колени. Поза была привычно уютная.
   - Почему ты решил остаться? - открыл Павел Николаевич второй тур допроса с пристрастием.
   - Потому что Николь не может поехать со мной. В ближайшие четыре года. А там будет видно.
   - Жить, как я понимаю, собираешься здесь?
   - Пока да.
   - Собираешься дополнительным грузом свалиться на нашу шею? Как вы собираетесь содержать семью, молодой человек? - внесла свою долю в рассспросы Валерия Анатольевна.
   - Первое время ваша шея, думаю, выдержит, голодной смертью погибнуть не дадите. А там не пропаду.
   - Может и дадим...
   - Погоди, Лера. И ты, парень, не дерзи. Хватит ёрничать.
   Эрвин постарался запомнить новые словечки, прокатав их несколько раз в памяти, придумав ассоциации и заботливо положив на нужную полочку. Это отвлекало.
   С того момента, когда юноша нашел в себе силы построить первый заслон на пути собственному отчаянию, теперь он заботливо подкладывал в него камешки, продолжая укреплять защиту и чинить прорехи. Он старался сосредоточиться на бытовых мелочах, чтобы не дать себе ни одного свободного мгновения, когда вдруг со всей безжалостностью снова осознается тот ужас, что в действительности с ним произошел.
   Но строительный труд оказался уж очень утомительным. Чем больше обволакивало Эрвина чужих слов - нужных и не очень, издевательских и действительно озабоченных - тем сильнее наваливалась страшная усталость, и тем меньше слов достигало того места, которое отвечало в мозгу за логику решений, за рассудительность. Только память еще и сохраняла работоспособность. Остальное жаждало только одного - спать. С каждой секундой всё неудержимее. Глаза наливались тяжестью, и попытки держать их открытыми отбирали последние крохи сил, и без того утекающих, как вода сквозь пальцы. Окружающая действительность тонула в густом киселеобразном тумане. Мозг умолял хозяина о спасении: забыться, отключиться, пустить все на самотек. Такое уже бывало, когда требований, вопросов и проблем, требующих срочного решения наваливалось столько, что уже не хотелось решать ни одной. Настолько не хотелось, что отметались даже первичные потребности собственного организма.
   Имеющийся жизненный опыт предлагал не так уж много возможных выходов: перевалить проблемы на другие плечи; отдохнуть и влиться в жизнь с новыми силами или стребовать с доктора очередной курс лекарств, способных на какое-то время взбодрить и привести организм в норму. Сейчас не было возможности спасения ни в одном из вариантов. Оставалось, скрипнув зубами, взять себя в руки и поскорее добраться до последнего аккорда.
   Слова доносились как чавкание ног, выдираемых из болотной гущи, и Эрвин вяло реагировал, механически отвечая на них. Он попробовал было не отвечать, но тогда трясина становилась еще гуще, и выдираться было еще сложнее. Конца края этому болоту не предвиделось, и обратный путь тоже был уже не виден. Чавк-чавк - с каждым шагом все глубже, все грязнее и безвылазнее...
   ...Странное покрытие у них на полу. Искусственное. С виду мягкое, а проведешь пальцем - царапает, как асфальт. А если лечь, прижаться щекой и не шевелиться? Наверно, будет удобно. Тепло. Натянуть кофту на лицо, скрыться в темноте, ощущать только свое дыхание... И больше ничего и никого... Даже сидя шатало, словно пьяного... Но если уткнуться лбом в коленки, то становилось легче... Только глаза не надо закрывать, иначе равновесие совсем теряется... Осталось чуть-чуть... Чуть-чуть для чего? Чтобы лечь и забыться? Чтобы плюнуть на все? Чтобы убить мучителей?..
   - Ты серьезно расскажи, чем до этого занимался, на кого учился, - настаивал Павел Николаевич. - Работу так просто нынче не найдешь. Надо хоть знать, чего ты умеешь. Хотя что может уметь мальчишка, - махнул Павел рукой.
   - Много чего... Да только на все мои умения, наверно, работы так сразу не свалится.
   - А жениться? - это мать Николь. - Я не позволю моей дочери жить с мужчиной нерасписанной.
   - Если надо - женюсь... - послушно сказал Эрвин. - Хотя что это уже меняет?
   - А Полина?
   - И дочь признаю. Что там по вашим законам полагается, все сделаю.
   Похоже, увидев его покорность, Валерия Анатольевна праздновала победу и вошла в раж:
   - А...
   - Господа, что вы от меня хотите? - наконец взорвался Эрвин, правда, взорвался не криком, а скорее устало-злым шипением. - Чтобы я так сразу дал вам расписание на всю оставшуюся жизнь? На здоровье! Могу пообещать вам стать президентом за две недели, чтобы только отвязались. Будьте же людьми! Слишком много навалилось на меня в один день! Я после долгой разлуки встретился с любимой девушкой, я впервые увидел собственную дочь и вообще узнал о ее существовании, я имел честь познакомиться с вами, потерял работу, бросил Родину вкупе со всем, чем жил до сих пор, - этого многовато даже для меня.
   Эрвин пытался говорить с обычным сарказмом, но чувствовал, что это предел: огрызался он уже по привычке и больше для самозащиты, чем стараясь задеть собеседников. Да и это получалось слабенько.
   - Впрочем, если вам так хочется добить меня и поквитаться - сейчас то самое, сладкое для вас, время. Сопротивляться у меня уже нет сил. Смею лишь надеяться, что мое уничтожение не является вашей конечной целью. И еще прошу учесть: если у вас не хватит силенок сейчас добить меня до конца, то и не расчитывайте, что я останусь таким беспомощным надолго и не смогу со временем ответить, - Эрвин поднял на родителей Николь устало покрасневшие глаза. - Поэтому, давайте, отложим все серьезные разговоры хотя бы до завтра.
   Он не обратил внимания, что Павел Николаевич не понял его слов, поскольку, забывшись, он снова соскочил на английский язык.
   Неожиданно для всех Николь, мнением которой о дальнейшем сосуществовании никто пока не счел нужным озаботиться, вдруг выбралась из своего тихого убежища и решительно уселась на пол рядом с Эрвином, прижавшись и взяв его за руку.
   - Мама, папа, оставьте его в покое, пожалуйста, - мужественно потребовала она слабым голоском.
   - Но надо же хоть что-то решить, Николь, - строго сказала Валерия Анатольевна. - И ты не встревай.
   - Надо решить, - согласился Эрвин и дернул головой, встряхиваясь; голос у него стал тверже, а глаза, испещренные красными молниями усталости, снова пронзали, как хорошо отточенный нож. - Первым делом хочу прояснить для вас главное. С этой минуты Николь - прежде всего моя жена, а Полина - моя дочь. И уж только после этого они - ваши дочь и внучка. Пусть у меня на данный момент нет ни жилья, ни средств - это не меняет сути. Я вхожу в ваш дом, как глава этой маленькой семьи. И если я посчитаю, что в отношениях с моей женой и дочерью вы идете против моих интересов, я лишу вас права с ними общаться, даже если для этого мне придется переселить их жить на улицу. Или выставить отсюда вас...
   - Какой самонадеянный деспот, - насмешливо сказала Валерия Анатольевна. - Да кто тебе позволит, мальчик?
   - Пусть деспот - называйте как угодно, - флегматично согласился Эрвин с определением. - Но это мои основополагающие условия. Отношения с Николь я оформлю официально, и вмешиваться в них, командовать и указывать не позволю никому. Любые же высказывания недовольства этим положением приму только от своей супруги. Что касается позволения... Не вам мне его давать, и не в ваших возможностях ставить мне преграды.
   Николь слегка дрожащим голосом перевела для вопросительно приподнявшего брови отца слова Эрвина. И девушка могла поклясться, что, прежде чем отец поспешно отвернулся, в его глазах промелькнуло удивление, обильно приправленное восторгом и одобрением. Валерия Анатольевна со свирепым лицом выслушала повтор.
   Собственный грозный выпад немного добавил Эрвину сил. Хватит! Дискуссии на сегодня закончены. Надо бы забрать вещи из отеля. А потом вернуться? И попасть под следующий залп огня? Возникла идея получше.
   - Николь, - обратился Эрвин к девушке, - гостиница у меня оплачена еще на два дня. Не пропадать же добру. Устроим маленький медовый месяц. Собирайся.
   - А Полина?
   - Разумеется, с нами.
   - Я не дам вам девочку! Чтобы она жила в каких-то гостиницах, в казенных помещениях?! Там полно антисанитарии и микробов. Да и Николь по гостиницам нечего шляться. Никуда они не пойдут.
   - Во-первых, вашего мнения никто и не спрашивал, - отрезал Эрвин. - А во-вторых, неужели вы такая способная бабушка, что справитесь даже с кормлением грудного младенца?
   Павел Николаевич крякнул, но не возразил ни слова. Похоже, откровенно объявленная война пока доставляла ему определенное удовольствие.
   Сердечко Николь застучало - впервые за девятнадцать лет жизни ей предстояло так откровенно ослушаться маму. Застучало возбужденным барабанным боем. Даже боевым маршем. Это был ликующий страх, за которым должно было последовать упоительное чувство освобождения. Как на американских горках - сладость и ужас полета - полета в бездну. Как прыжок с парашютом: сердце замирает и открывается навстречу упоительному свободному полету. Это тебе не прическу сменить - это настоящий бунт. Николь на подкашивающихся ногах отправилась собирать необходимые на пару дней вещички. Эрвин тоже поднялся - если не помочь девушке складывать пожитки, то хотя бы избавиться от гнетущего общества ее предков.
   Собралась Николь так быстро, словно от ее скорости зависела жизнь всего человечества. Только бы ее не удержали!
   Удача была на ее стороне. Построить заградительные баррикады в коридоре, забить гвоздями дверь и занять вооруженную оборону Валерия Анатольевна действительно не успела. Вернее, даже не пробовала. Поняла, что парень, как бы он ни жаловался на свою усталость, а может именно из-за нее, с легкостью преодолеет любые ее заслоны, сметет их даже не замедлив шага, и тогда ее родительский авторитет рухнет окончательно. Дальнейшую борьбу заранее можно будет считать в корне проигранной.
   Поэтому женщине оставалось лишь тихо брюзжать себе под нос самые сильные ругательства, какие только позволяло ее воспитание, чтобы в какой-то степени спустить накопившиеся гневные пары.
   На прощание Валерия Анатольевна сунула в руки дочери пакет, доверху набитый домашними пирожками, до чая с которыми они так и не добрались. В назидательной спешке стала убеждать, что в гостиницах все неразумно дорого, казенно и невкусно. И раз уж молодые гнушаются ночлегом в их доме, то пусть Николь хоть питается домашней пищей - не хватало еще отравления у кормящей матери. Эрвин усмехнулся, но высказываться по этому поводу не стал. Так же как не стал возмущаться и тому, что Валерия Анатольевна еще долго что-то негромким голосом настойчиво внушала на ухо дочери. И хотя лицо девушки снова исказилось страхом и растерянностью, он решил на сегодня борьбу за свои права считать оконченной. Лишний десяток слов уже не изменит картины мира, а, вздумай он возражать, очередная ненужная полемика задержит их уход.
   Валерия Анатольевна шепотом пыталась настоять на своем и уговорить Николь оставить Полину дома, с ответственной бабушкой в подходящих малышке жилищных условиях. Ничего с ребенком не случится за одну ночь на искусственном питании. Однако от объяснения подлинных причин своей настойчивости что-то женщину удерживало. Наверно, любящее материнское сердце, исподволь сумев повлиять на деспотичный и непримиримый разум, подсказало, что у ее дочери появился шанс на счастье. Или наоборот, если она сейчас неосторожным словом лишит дочь шанса, то Николь проклянет ее, и понятие счастья в их семье отныне будет всплывать только на страницах прочитанных внучке сказок .
   Заметив растущую в глазах дочери панику, ту отчаянность, с какой она прижала к себе Полину, и как непроизвольно дернулась к Эрвину в поисках поддержки, Валерия Анатольевна сменила тактику. Теперь она лишь умоляла Николь не спускать глаз с младенца, не оставлять малышку ни на минуту, постараться и во сне не ослаблять контроля.
   Николь послушно кивала на всё.
   Но, честно говоря, мгновенно выкинула мамины слова из головы, едва переступила порог квартиры и услышала за спиной сладостно лязгнувший замок.
  

**********

   Девушка полной грудью вдохнула спертый подъездный воздух свободы, взяла поудобнее укутанную в дальнюю дорогу Полинку и зашагала вслед за неожиданно обретенным мужем (пусть еще не официальным, но уже фактическим) и защитником (пока еще даже фактическим с сомнением). В новую жизнь! Так наверно чувствовали себя жены осужденных декабристов! Героически вскинув гордые подбородки, женщины бесстрашно последовали за своими супругами в неизвестность далекой суровой ссылки. И Николь тоже была готова с презрением преодолевать любые трудности, противостоять всестороннему осуждению и, вопреки всему, намерена была стать счастливой.
   Эрвин подал ей руку, помогая не споткнуться на ступеньках.
   Тернистости на их пути начали появляться буквально с первых же шагов.
   На ближайшем лестничном пролете им пришлось миновать скучающе подпирающего стену высокого крупногабаритного мужчину, который сразу выпрямился и смерил молодую пару с ребенком быстрым и крайне подозрительным взглядом. Поскольку Николь отныне собиралась храбро сражаться со множеством опасностей (это ничего, что пока лишь из-за спины Эрвина - это только начало), то память услужливо ей напомнила, что точно так же на этом же самом месте стоял и внимательно осмотрел ее мужчина, когда она сегодня днем возвращалась с прогулки, еще не подозревая о том, что ждет ее дома. Уже тогда ее кольнуло недоброе предчувствие, и она хотела рассказать родителям о шляющихся по подъездам странных типах, а те, пожалуй, сообщили бы об этом в соответствующие инстанции. Но последующие события, конечно, заставили девушку забыть о такой мелочи. Тот же это был мужчина или просто очень похожий - она не помнила. В тот момент она не посмела рассматривать пристальнее и, прикрывшись дочкой, тихой мышкой проскользнула мимо.
   Окликнув Эрвина, Николь заговорщицким шепотом поведала ему о своих опасениях. Молодой человек озадаченно оглянулся - он так сроднился с охраной, что даже не заметил, пройдя мимо.
   - Ну стоит и стоит, - пожал плечами Эрвин. - Работа у него такая - стоять и следить.
   - Ты в курсе, кто это?
   - Это мои телохранители, - пояснил Эрвин. - Их двое: один здесь, второй в машине.
   - Телохранители? Зачем? От кого?
   Эрвин слегка скривился, раздосадованный несвоевременной въедливостью Николь.
   - Мой бывший опекун не оставляет меня своей заботой, - сказал юноша. - Он посчитал, что ему будет спокойнее, если в путешествии по чужой стране и незнакомым городам меня будет сопровождать опытная охрана.
   - И они уже битых часов пять торчат здесь на лестнице?
   - Ну да... - подтвердил Эрвин.
   - Голодные?
   - Понятия не имею...
   Он и правда никогда не задумывался о таких пустяковых частностях в нелегкой службе охраны. Как они справляют общечеловеческие нужды, взаимозаменяясь и подстраховывая друг друга, в том числе и на обязательном ночном дежурстве, - в эту загадку он не вникал, и эту часть курсов гвардейской подготовки никогда не посещал. А напрасно. Плох тот генерал, что не заботится о таких мелочах.
   И все же Эрвина больше удивила реакция Николь. Наконец, он услышал в ее голосе боевые нотки, напомнившие ему подругу такой, какой она была год назад. Значит, он правильно поступил, что увел ее из этого дома. И надо сделать все возможное, чтобы не пришлось туда возвращаться.
   - Ты не мог сказать об этом?! - возмутилась девушка и решительно поджала губы.
   Не принимая во внимание растерянный испуг Эрвина, Николь ультимативно всучила ему дочь, и раскрыла пакет с пирожками.
   Дополнительных команд и приказов не требовалось! На замешательство Эрвина, который со связанными самым свинским образом руками и загнанный в узкий проход, сделался совершенно беспомощным, охранник прореагировал молниеносно. Перепрыгнув несколько ступеней, он встал между Николь и охраняемым объектом. Вся поза телохранителя ясно демонстрировала: опасности повсюду и никогда нельзя терять бдительности. К подобному утверждению Николь и сама подготовилась не далее как пару минут назад и, если бы вдруг завязался диспут, спорить бы не стала. Правда, ее выводы были бы скорее философскими и почерпнутыми из книг, тогда как гвардеец имел поучительный практический опыт и поэтому не исключал вероятности того, что девушка сейчас готовит злодейское покушение, выуживая подходящее оружие. Хорошо еще, что поиск чего-либо в бездонной дамской сумочке обязательно отнимает какое-то время, далекое от понятия мгновенности.
   Однако у Николь-то знания оставались чисто теоретическими, поэтому она не сумела оценить напряженности создавшейся ситуации и даже не подняла головы. Хотя не исключено, что она восприняла выпад охранника как порыв оголодавшего мужчины, почувствовавшего запах еды, растолкавшего соперников и первым занявшего очередь. Сосредоточенно поковырявшись в сумке, Николь выбрала два самых больших пирожка и вложила их в руки гвардейца. Тот, так же ошеломленно, как давеча Эрвин младенца, принял паёк, рассмотрел со всех сторон (внешне подарок никак не напоминал грозное оружие, если только не отравлен); пробормотал "Благодарю, мадам" и попытался запихать пирожки в карман куртки.
   - Нет-нет, их надо съесть, - поясняя как неразумному ребенку, Николь схватила мужчину за запястья, и понятными даже необразованному дикарю движениями показала, как умному человеку надлежит поступать со свежими вкусными продуктами.
   Горемычный телохранитель, которому строгие инструкции категорически запрещали во время несения службы занимать руки чем-либо не относящимся к делу, легко освободился от девичьего захвата и помотал головой, отказываясь.
   - Ешь, - фыркнув, разрешил Эрвин, обращаясь к нему на родном языке. - Если хочешь, я не двинусь с места, пока ты не разделаешься.
   - Спасибо, сэр. Но заставлять вас стоять на лестнице - это недопустимо.
   - Как скажешь, - ухмыльнулся Эрвин и осторожно передвинул прижатый к груди ценный груз. - Боишься подавиться под моим взглядом? Напрасно. Я уже не голоден, так что делиться на заставлю. Не согласен? Ну тогда ешь на ходу. Допусти, что ведешь меня под ручку, поэтому твои конечности заняты. Пошли.
   И больше не обращая внимания на телохранителя, он снова двинулся вниз по лестнице. Не до служебных дилемм охранника ему было - даже с бомбой на руках он спускался бы по ступенькам значительно увереннее, чем сейчас. Аж во рту пересохло от ответственности. Девочка недоверчиво дышала, уткнувшись теплым носиком ему в шею, а он тихо шептал, уверяя, что она вполне может довериться отцу, каким бы неуклюжим он ей сейчас ни казался.
   В два укуса запихав в рот один пирожок, телохранитель исподтишка благодарно показал Николь большой палец, давая высшую оценку ее доброте и качеству продукта, а второй всё-таки припрятал в карман для напарника.
   Но он недооценил девушку.
   Во дворе деятельность Николь, изображающей добрую бабушку, потчующую вечно голодных внуков, продолжилась. Она всучила еще несколько пирожков этому гвардейцу, потом обошла автомобиль и всунула оставшиеся вместе с пакетом водителю, который, повинуясь знаку Эрвина, опустил стекло.
   Чтобы не вводить своих бедных телохранителей в еще большее смятение откровенными нарушениями строгих правил, Эрвин поспешил забраться на заднее сиденье автомобиля. Он беззаботно улыбался, созерцая суетливую озабоченность девушки. Тем более, что теперь мог позволить себе расслабиться: держать дочь на коленях было менее ответственно, чем преодолевая неровности под ногами. Никогда не подозревал, что поверхность земли настолько ненадежна.
   Пирожки были розданы, благотворительная миссия завершилась. Николь наконец соизволила угомониться и уселась рядом с Эрвином. Бронированные двери закрылись, затемненные стекла поднялись. Мужики на передних сиденьях, как прирученные волки из альтернативного варианта старой доброй сказки про Красную Шапочку, с аппетитом зачавкали пирожками, порыкивая от удовольствия и с завидной ритмичностью засовывая руки в пакет за добавкой. В окне четвертого этажа, как успел заметить Эрвин, маячила провожающая их Валерия Анатольевна, заметно обиженная как нецелевым использованием ее подарка, так и невниманием легкомысленной дочери, не удосужившейся даже помахать матери. Павел Николаевич стоял в дверях подъезда и провожал глазами отъезжающий автомобиль. Проследив, как машина исчезла в подворотне, он нервно отбросил так и не закуренную сигарету и вернулся домой.
   Приняв искренние изъявления благодарности от постепено насыщающихся мужчин и попутно познакомившись с ними: того, что она увидела в подъезде первым (теперь, сравнив мужчин, она вспомнила, который из двоих это был) звали Дикрел, в просторечьи просто Дирк, второй, который первым попал под раздачу еды, назвался Калвеном, - Николь вернулась мыслями и вниманием к Эрвину и дочери.
   - Опекун у тебя заботливый - дал охрану, а ты даже не обеспокоился такими мелочами, - упрекнула она Эрвина и вдруг заметно поникла и тихо спросила: - Ты ведь ему звонил?
   - Да, - сказал Эрвин и отвернулся, делая вид, что рассматривает однообразные дома, мимо которых они проезжали.
   Повысившееся было в последние пару десятков минут его настроение снова распласталось зловонной лужей.
   - Ну раз он о тебе заботится, то, возможно, поможет найти работу, устроиться здесь? - робко спросила Николь.
   - Нет, - снова коротко отрезал Эрвин, но изволил пояснить: - Забота его ограничилась охраной, которую он тоже наверняка отзовет в ближайшее время. А в остальном он, как всегда, уверил меня, что мои проблемы - это мое дело. Так что с этой стороны помощи мне ждать не приходится. Хорошо, хоть против не сильно выступал. Ему не очень пришлось по душе мое решение остаться здесь.
   - Ты ведь на него работал?
   - Да.
   - Вы поссорились? - понимающе спросила девушка.
   - Да.
   Николь не решилась копать дальше. Она поняла, что это не та тема, на которую Эрвин хотел бы побеседовать, а настойчивых допросов с него на сегодня и без того предостаточно. За всю дальнейшую дорогу они больше не обменялись ни словом.
   Притихшая Николь успокаивающе сжала ладонь юноши. Он ответил таким же ласковым пожатием и краешком губ улыбнулся, не отрывая утомленного взгляда от проносящихся за стеклом городских пейзажей.

*******************

   Николь никогда не бывала в таких роскошных отелях. Хотя по меркам Эрвина, этому заведению до присвоенного ему звания пятизвездочного на самом деле было как отсюда пешком до ближайшей настоящей звезды. Но неискушенную девушку сразу сразили наповал размеры зеркально-стеклянного холла, подобострастная учтивость персонала, нарочитая роскошь окружавшего обилия живой зелени, свежего воздуха и света.
   Правда, снова немного смущал их с Эрвином внешний вид, совершенно неуместный в данной помпезной обстановке: ни ее убого-обывательская балахонистая куртка, стоптанные полурезиновые сапоги и видавший лучшие времена беретик, ни его сомнительный прикид... Хотя Эрвин все-таки соответствовал больше.
   Гостиница такого уровня была в городе одна и та совсем небольшая. Ее было более чем достаточно. Изначально предназначенная для интуристов, сбегающих на задворки от столичной суеты и столичных цен, но расчитывающих на достойный сервис, она была построена со всем возможным размахом и качеством. Теперь гостиница большей частью пустовала, но отнюдь не увядала. Цены в ней были такие, что дохода немногочисленных посетителей хватало для поддержания ее уровня. Свою долю прибыли (и весьма значительную) приносил фешенебельный ресторан, принадлежавший отелю, клиенты которого после очередных пиршеств нередко становились и кратковременными постояльцами отеля.
   Мама не один раз поучала Николь, что в таких местах могут жить только бандиты и выскочки, нахватавшие денег незаконными путями. Такого же мнения придерживались и все их общие знакомые. Приличные люди, опять же по маминым утверждениям, ведут себя скромнее, ну или живут поближе к столице, а не в таких баснословно дорогих гостиницах в провинции. А еще общеизвестно, что, если сам не принадлежишь к кругу "бандитов и выскочек", то лучше не ошиваться даже поблизости таких заведений, ежели не хочешь, чтобы тебя приняли за девицу легкого поведения и не втянули в соответствующую историю. Николь так и поступала - обходила это шумное и постоянно мелькающее в криминальных хрониках место с дурной репутацией за несколько кварталов.
   Эрвин же вполне вписывался в мамины описания "неприличных" людей, каким бы он ни был на самом деле и какие бы причины ни вынудили его остановиться именно в этом отеле.
   Люксовый гостиничный номер на последнем этаже был огромен. Главное помещение было больше всей квартиры ее родителей. И еще парочка комнат поменьше. Повсюду хрустальные люстры и светильники с подвесками, навязчивая крашеная позолота и искусственный бархат. Неуютно. Непонятно, зачем одному человеку селиться в таких огромных аппартаментах, особенно если приехал на пару дней?
   - Если не обращать внимания на безвкусицу, то здесь вполне удобно, - сказал Эрвин, проведя для Николь небольшую экскурсию по комнатам. - А главное, мы здесь будем одни.
   - А твои телохранители где живут? - спросила Николь, когда охранники, проверив помещение, исчезли с их глаз.
   - В номере напротив, - сказал Эрвин. - Хватит переживать за них, Николь. Поверь, это служащие достаточно высокого ранга, чтобы иметь право жить не в машине и не в конуре.
   - Не обижайся, пожалуйста, - попросила девушка. - Я просто очень неуютно чувствую себя здесь. Всё такое большое, красивое - страшно дотронуться. Я вообще не привыкла жить в общественных местах, никогда не ночевала в гостиницах. Только дома и несколько раз на даче у наших приятелей. Я и к общаге-то, когда была в твоей стране, так и не смогла привыкнуть. Ну разве что с тобой... это было почти как дома...
   - А я большую часть жизни провел в казенных помещениях и чужих домах, - слегка отстраненно отозвался Эрвин. Вдобавок ко всеобъемлющей усталости начинала подкрадываться знакомая головная боль, и сейчас он прикидывал, удастся ли задавить ее в зародыше домашними средствами или принять лекарство, пока дело не закончилось очередным срывом. А доктор не уставал напоминать, чтобы он делал это как можно реже. - Так что мне уже давно стало безразлично, что меня окружает. Было бы чисто и удобно.
   - Да, ты говорил, что в детстве жил в пансионах. А потом в основном у опекуна. Там тоже "чужой дом"?
   - Конечно. Хотя я и обжил выделенные мне комнаты по своему вкусу, всё равно они чужие, и общий порядок в доме не мой. По большому счету, это та же гостиница, лишь снятая на неопределенный срок.
   - Твое личное жилище даже обжитым не назовешь, - натянуто улыбнулась Николь, имея в виду небольшую квартирку, где они провели с Эрвином самые прекрасные совместные дни.
   Юноша кивнул.
   Служащие гостиницы принесли в номер переносную детскую кроватку, заказанные на легкий ужин фрукты и напитки. Эрвин выбрал приглянувшийся апельсин, быстро очистил прилагаемым ножиком, бросил ошметки обратно на стол и, предложив Николь располагаться, удалился в душевую комнату.
   Хотелось смыть с себя хоть ту часть проблем, которые поддадутся очищающим и лечащим свойствам воды.
  
   Еще примерно час ушел у Николь на то, чтобы обустроить кроватку, переодеть, накормить и усыпить Полину, самостоятельно разложить немногочисленные вещи. Деловая суетливость ее становилась все сдержаннее.
   Неотвратно приближалась ночь.
   Оставалось привести в порядок себя в преддверии неизбежного. Ее очередь принять душ и...
   Николь скинула с себя одежду и, придерживаясь за стеклянные дверцы, аккуратно потрогала ногой расстеленный внутри душевой кабинки белоснежный резиновый коврик. Он оказался мягким, теплым и нескользким. Следующим этапом девушка не спеша проверила насколько легко скользят сдвижные двери, и сможет ли она справиться с замком. Чтобы не дай бог не пришлось кричать и звать на помощь, заперев себя внутри этого сооружения. Клаустрофобией она не страдала, но попасть голышом в такую ситуацию, казалось унизительным. Пользовалась душевой кабиной она впервые. Убедившись, что способностями разобраться с немудреными запорами она одарена в достаточной степени, Николь наконец осмелилась зайти внутрь вся. Изнутри еще раз подвигала дверьми. Особых трудностей в обращении с включением-выключением воды Николь тоже не испытала. Пара экспериментов - она уверенно включила душ и немного расслабилась: здесь она во временной безопасности.
   Подставила под теплые струи руки и потом долго сосредоточенно наблюдала, как вода собирается в сложенные лодочкой ладошки, переливается через их края, просачивается сквозь пальцы, стекает по рукам и падает с локтей на резиновый коврик. От пара быстро запотели стенки. Николь выплеснула на них воду из ладошек. На короткое время сквозь стекла снова стали видны подробности ванной комнаты: белоснежный кафель, сверкающие зеркала, мраморная поверхность раковины и прилегающегося столика. Но пар опять спрятал ее от внешнего мира. Девушка сделала воду погорячей, встала под душ с головой и закрыла глаза.
   Наконец, тело начало скрипеть от чистоты. Следующим слоем уже пришлось бы снимать кожу. Становилось душно. Пришлось вылезать.
   После старательного очищения от грязи Николь бесконечно долго и не менее тщательно сушила волосы, попутно разглядывая свое отражение в большом зеркале.
   Тело после обжигающего душа было красным, как у вареного рака, но все равно было заметно, как она покраснела: румянец на щеках стал недвусмысленно пятнистым. Николь опустила руку с феном. Почему даже в одиночестве она стесняется разглядывать себя? Как будто этим совершает что-то постыдно грязное. Глупо. Всё глупо! И та пристальность, с которой она сейчас оценивает своё обнаженное тело: словно покупатель на невольничьем рынке выбирает рабыню для утехи господина, опасаясь не угодить придирчивому и изменчивому его вкусу. Глупым были стыд и страх, которые вдруг охватили девушку так, что на глазах снова выступили слезы. Так она не боялась даже в самый первый раз. Тогда она была больше уверена в себе. Ее страсть, его любовь заглушили страхи первой ночи. Что же происходит сейчас?
   Собственное тело никогда не нравилось Николь: бесцветное лицо с невыводимой россыпью веснушек, вульгарно рыжие волосы, деревянная фигура до сих пор больше похожая на подростковую. Груди, правда, сейчас были округлыми, роскошно выступающими, но на модельные всё равно не походили и отдаленно...
   Ну да и чего, казалось бы, придираться - ему же вроде как в свое время все нравилось...
   Николь схватила сложенный на полке белоснежный банный халат, взмахнула, расправляя, и побыстрее запахнулась в него. Даже ворот отогнула и подняла повыше. Усевшись на кафельный пол под раковиной и прислонившись спиной к дверцам шкафчика, она спрятала лицо в отворотах халата.
   Эрвин был первым и последним мужчиной, который касался ее. Но это было так давно, что сейчас все казалось забытым и приходилось начинать заново. Заново знакомиться, заново будить чувства... А ведь он вправе рассчитывать на то, что ему не придется снова ее завоевывать, что она придет с возродившимся, накопленным желанием... А ее дурацкие чувства почему-то вдруг уснули. Именно сейчас, когда должны были осуществиться ее грезы и воплотиться давние сны, Николь чувствовала, что ничего не хочет. Н и ч е г о! Ну не просыпается желание! Хоть плачь от бессилия и собственной глупости. Он приехал, признался в любви, бросил всё, оставаясь с ней, - а она, дуреха, готова разреветься от страха перед предстоящим актом любви. Ладно бы еще не любила, ладно бы осязаемое воплощение предыдущих жарких ночей не сопело сейчас в детской кроватке...
   Но сколько же можно вот так сидеть?! Не на всю же ночь здесь устраиваться? Хотя пол теплый, и полотенец хватает, чтобы укрыться... Ага, а потом он позовет своих охранников, чтобы помогли вытащить ее отсюда... Пирожками уже не откупишься...
   И все-таки всё ужасно глупо. Дура! Надо идти.
   Девушка, придерживая пальчиками язычок на двери, чтобы не звякнул, на цыпочках вышла из ванной и пошла в комнату, где ее должен был ждать Эрвин - ее муж, отец ее ребенка, самый желанный мужчина в мире.
   Он там и был, никуда не делся - сидел в глубоком кресле у журнального столика. Девушка прокралась настолько тихо, что он не заметил ее появления, и Николь смогла какое-то время, особо не прячась, честно, и в то же время скрытно рассматривать его.
   Сейчас на нем были лишь домашние шорты и больше ничего. За год его отросшие на затылке волосы достигли плеч, а сверху топорщились пушистым разноцветным ежиком. Все глупые украшения, к которым Эрвин относился с непонятным девушке пристрастием, были сняты. С шеи, правда, свисала золотая цепочка, заканчивающаяся на груди необыкновенно красивым старинным крестиком, - их Николь в свое время изучила досконально. Но это вряд ли было просто украшение - крест, в отличие от остальной дребедени, Эрвин никогда не снимал, и миру специально не демонстрировал. Хотя и особой набожностью, насколько знала девушка, он не отличался.
   Николь уверяла себя, что поступает прилично: рассматривает как раз-таки крестик. Но на самом деле она не могла обуздать взгляда, скользившего по его плечам, груди, рукам и вообще всему, что можно было разглядеть воочию, и тому, что можно было только представить под одеждой. Практически обнаженное тело на фоне темно-синего бархата и позолоты кресла было царственно прекрасно. Он стал еще лучше, чем сохранила ее память! Обновленная версия была определенно круче предыдущей. Красивый, сильный, величественный и вместе с тем необъяснимо мягкий и домашний. Именно таким Николь любила его больше всего, именно такой он был в ее глазах настоящий... Если бы только не застывший хмурый взгляд, устремленный в пустоту.
   На коленях у Эрвина лежал телефонный аппарат, и рука его все еще продолжала сжимать трубку, хотя уже и опущенную на рычаг.
   Наконец, он заметил Николь - белоснежным рыжеволосым ангелом стоящую перед ним и послушно готовую ко всему. Эрвин улыбнулся. Вот только глаза в улыбке участие принимать отказались. Поставил на стол телефон и поднялся ей навстречу.
   Ничто больше не отделяло их друг от друга. Нечем было отговориться от предстоящего.
   Николь с надеждой оглянулась на спальню - вдруг дочка решит захныкать, и можно будет отсрочить предстоящее. Но малышка предательски спала самым настоящим, воспетым в книжках, а в действительности очень редко балующим утомленных родителей, младенческим сном.
   Эрвин запустил обе ладони в ее волосы, замер, вдыхая запах, и нежно поцеловал в лоб. Девушка задрожала то ли от желания любви, то ли от желания разреветься.
   - Николь, - юноша посмотрел ей в глаза, его взгляд был просящим и виноватым, - ты не очень обидишься, если наша первая формально одобренная брачная ночь пойдет не по стандартному плану?
   Николь перестала дышать. Что он задумал?
   - Я чертовски устал за сегодня, выжат похуже лимона, и как любовник, боюсь, ни на что не гожусь. Не обижайся, пожалуйста, это не от того, что я не люблю тебя или не хочу тебя любить...
   Николь облегченно улыбнулась и прижалась щекой к его плечу.
   - Если честно, я хотела бы сказать то же самое, но боялась, что обидишься ты, сочтешь меня совсем неблагодарной.
   Эрвин потерся о ее рыжую макушку, еще теплую от фена.
   - У нас впереди еще сотни ночей, давай, слегка перекусим и пошли спать. Это не самое нездоровое проведение ночи...
  
  

*****************

   Он думал, что черные мысли захватят, как только останется с ними в ночи один на один. Но это он себя явно переоценил. Истощенный организм так обрадовался, что хозяин наконец-то понял намеки и снизошел до его просьб, что благодарно отключил юношу, как только голова его коснулась подушки.
   Николь же за последнее время привыкла использовать минуты сна дочки с максимальной пользой для себя. Поэтому теперь, когда ничего страшного на сегодня больше вроде не ожидалось, она тоже мгновенно провалилась в сон.
   Даже до целомудренных объятий дело не успело дойти. Они уснули на разных сторонах необъятной кровати, словно уставшие друг от друга, десятки лет состоящие в браке пожилые супруги. Впрочем, младенцы тоже в сон погружаются мгновенно. Когда сочтут, что время к тому подошло. И ненадолго, конечно.
   Вымотанная молодая парочка завалилась спать вместе с последними лучами солнца, которое хотя и садилось в это время года поздно, но даже поздним вечером эти часы все же назвать было сложно. Поэтому полноценная ночь еще даже не вступила в свои права, когда Николь привычно подскочила, едва раздались первичные кряхтения маленькой Полинки, предвещающие скорый голодный плач. Приоткрыв глаза ровно настолько, чтобы не врезаться в предметы обстановки и не уронить ребенка, на ходу подготавливаясь к кормлению, Николь спешно, пока девочка не перебудила весь дом, приложила ее к груди. И только снова присев на край кровати, и убедившись, что дело с кормлением пошло на лад, Николь повела вокруг сонным взглядом, припоминая, где находится, и осознавая, что будить-то тут по сути дела почти некого. Кроме нее самой и... Она обернулась.
   Начинающийся плач младенца не потревожил Эрвина. Он спал на спине, заложив руки за голову и слегка повернув в ее сторону лицо. Тихий, даже дыхания не было слышно. Без своих вызывающих манер, язвительности и озабоченности навалившимися проблемами он снова казался Николь значительно младше своих и так не шибко великих лет. Нежный и беззащитный, как расслабленный пушистый котенок.
   Николь осторожно переложила насытившуюся малышку в кроватку и вернулась. Предстоящие минуты стоили того, чтобы ненадолго отсрочить свой сон. Никто ее не видел, никто не мешал, не отвлекал. Она забралась с ногами на постель, поближе к Эрвину.
   Теперь, ночью, когда организм немного отдохнул; когда эмоции закончившегося сумасшедшего дня отчасти улеглись; когда страхи прошлого уже притупились, а будущее пока не пугало; когда все неприятности перестают казаться непреодолимыми - ей хотелось просто насладиться настоящим. Наконец ощутить сбывшуюся сказку. Освещенный слабым отраженным светом уличных фонарей, проникающим в незашторенные окна, юноша был такой же нереальный, как и само его волшебное появление. Волшебство, вдруг ставшее реальностью. Мечта, которой запросто можно при желании коснуться рукой. Стоит только протянуть ее.
   Николь потрясенно покачала головой, удивляясь сама себе. Краеугольный камень, очередной раз круто поменявший направление ее жизни безмятежно спал рядом. И такой же спокойной, как его сон, была ее душа. Казалось бы, ничего еще не решено: гостиничный номер, из которого их выставят послезавтра, снова сменится обществом родителей, к которым, как ни крути, придется возвращаться и быть готовой к неотвратимым гражданским битвам. Но даже об этом сейчас думать было не очень страшно. Она сумеет, сдюжит и для себя и... для него. Только бы этот мужчина... мальчик был рядом, и не испарился с первыми лучами солнца, как отблеск далекой путеводной звезды.
   По лицу спящего юноши вдруг пробежала болезненная судорога от кошмарного сновидения. Он перевернулся на бок и почти с головой накрылся одеялом. Николь непроизвольно, как захныкавшей дочке, протянула успокаивающее "тшшш". Но он уже снова расслабился, нахмуренные складки разгладились, губы юноши тронула улыбка, и сорвалось едва уловимое слово. Девушка даже дышать перестала, боясь, что дыханием собьет путь, и слово пролетит мимо нее, угаснув в полумраке. Нет, ей не показалось! Ни одно самое пламенное признание не было бы столь же убедительным и красноречивым, как эти бессознательно вылетевшие звуки. Произнесенные с тихой нежностью. Как самое для него ценное, самое любимое, самое прекрасное в мире слово, одинаково звучащее, на каком бы языке он его не произнес. Ее имя... Николь робко протянула руку и коснулась его губ, ловя отзвуки.
   Ей казалось, что прикосновение было легче дыхания. Но Эрвин внезапно распахнул глаза и взглянул на Николь совершенно осознанно. Девушка отпрянула, но тут же вспомнила, что ее и раньше всегда поражала его удивительная способность просыпаться сразу. Сколько раз она пыталась уличить его в обмане и притворстве. Николь затряслась от сдерживаемого беззвучного смеха.
   Лишь на короткое мгновение на лице парня мелькнуло удивление, свойственное человеку, резко пересекающему грань между сновидением и явью. И вот он уже полностью здесь. Но, должно быть, вредно просыпаться так сразу - сны не успевают прятаться и оживают. Потому что нависшая над ним смеющаяся девушка в похожей на саван ночной рубашке, сползшей с одного плеча и полуобнажившей грудь, с мертвенно бледным в свете ночных фонарей цветом лица напоминала взлохмаченную ведьму из ночных грёз. Ее протянутая рука - как символ колдовства; сверкающие глаза - опутывающий гипноз; беззвучное потряхивание всем телом - чародейский танец. Способ борьбы с таким чудовищем был один-единственный. Верный. Эрвин хищно улыбнулся, привстал и потянул Николь к себе, заставляя лечь рядом. Переместившись ближе, всё также молча он прижал ее к подушкам и потянулся к приоткрывшимся губам. Девушка запрокинула голову, растворяясь в придавливающей сладости его веса, страсти и своего рвущегося навстречу желания. Сердца стучали так, что от их громкого пламенного созвучия закладывало уши.
   Неправда, что он уже разучился погружаться в страсти без остатка, отдавая всего себя до последней капли и получая в ответ те незабываемые ощущения, которые может дать только слияние настоящей любви. Словно солнце вспыхнуло в ночном небе, озаряя душу. Фейерверками взрывалось наслаждение, и слезы выступали на глазах от неожиданности вернувшихся и, как он по самонадеянной глупости думал, напрочь пропавших чувств.
  
  

******************

   Рыжеволосая головка покоилась на его плече, рука крепко спящей девушки грела живот, ее дыхание то обжигало грудь, то давало окружающему воздуху остудить ее.
   Спать Эрвину больше не хотелось. Совсем. Головная боль ушла, не попрощавшись, и сон прихватила с собой за компанию. А вот мысли, породившие ее, зачем-то оставила.
   И вместо расслабляющей умиротворенности, которая по всем правилам должна была бы наступить после такого взрыва любви и страсти, Эрвина, наоборот, всё сильнее охватывало непонятное беспокойство. Он снова и снова перебирал прошедший день по минутам, анализируя и не понимая, в какой момент он ошибся так круто, что перевернул свою судьбу с ног на голову.
   В том, что поступил правильно, сомнений у него не было, направление было единственно верным. Но вот выбранный путь превратился в непроходимый бурелом, и конечная цель и смысл полностью заслонились от взора. Сердце скручивалось спиралью, когда пытался заглянуть вперед. Таким страшным казался путь в непривычном одиночестве: когда никто не защищает тыл, не поддержит, не подхватит, если оступишься, не одобрит следующего шага. Будущее было скрыто полным мраком - он даже приблизительно не мог представить, что его теперь ждет. Прошлое терялось в тумане. Но туман мог еще рассеяться?
   Звукоизоляция в этом "пятизвездочном" отеле оставляла желать лучшего, и шум из ресторана, где буйно убивали время далекие от добропорядочности подвыпившие компании, достигал и жилых номеров. Дикая музыка, пьяные крики взрывали ночную тишину. В какой-то момент часть гуляющей компании вывалилась из ресторана наружу, и к прочему шуму добавились звуки разбитого стекла и завывания автомобильной сигнализации. Удивительно, что до сих пор никто из постояльцев не возмутился этим шумом, а администрация отеля не призвала органы правопорядка, чтобы усмирить буянов.
   Эрвин непроизвольно напрягался от каждого нового тона в какофонии звуков, сопровождающих отдаленный праздник жизни. Скулы сводило холодом от предчувствия неведомых грозно подступающих событий. Неопределенность заставляла бешено колотиться сердце. Юноша пока не был уверен, что его опала и королевская к нему немилость ограничатся выданным суровым приговором. Всё еще может закончиться самым тривиальнейшим образом: сейчас сюда ворвется десяток гвардейцев, его повяжут и спеленутого, как куколку-гусеницу, положат к изножью кровати Его королевского Величества ХанесемаШ. Приподнесут вместе с чашечкой утреннего кофе. В принципе, по времени - самое то, чтобы успеть к королевскому завтраку.
   Он снова вздернулся от очередной заоравшей на улице сирены.
   Идиот! Ведь прекрасно понимал, что если и окажется прав в опасениях, то своих вероятных пленителей ему не удастся услышать. Не доставят они ему такого счастья - предупредить о визите. Они не предварят свой приход барабанным маршем, бравыми криками "в атаку" и завыванием сирен. Возникнут из воздуха, беззвучно опутают сетями и так же потихоньку утранспортируют его обездвиженное тело.
   Но разум и чувства часто идут по жизни не рука об руку, а параллельно и временами даже в разные стороны. Мало того, и у этих двух товарищей есть свои спутники-ответвления. Эрвин так и не мог пока с уверенностью сказать, чего он боится и чего хочет больше. Чего он ждет и чему обрадуется? Хочет ли, чтобы его оставили в покое и дали жить так, как хочет он сам, или мечтает, чтобы ему, пусть насильно, вернули ставшую уже привычной жизнь под надежным колпаком? Испугается или обрадуется, если его опасения подтвердятся? Будет драться или с радостью покорится?
   Черт! Безумство какое-то! У каждого свой способ сходить с ума, и он ничем не лучше Николь. Похоже, он все-таки умудрился сегодня подхватить вирус сумасшествия.
   Аккуратно высвободившись из объятий девушки, Эрвин поднялся. Уснуть все равно не получится. Стараясь избегать лишнего шороха, нащупал свою одежду.
   Вот они - первые вестники семейной жизни. Он, словно вор, покидает собственную постель. В кромешной темноте с беспокойством оглядывается на неподвижный темный сугроб, оставшийся на его кровати, и прислушивается к дыханию. И ведь, действительно, боится разбудить девушку вовсе не от нежной заботы о священности ее сна, а для личного спокойствия.
   Эрвин вышел в коридор отеля и зажмурился от резанувшего глаза света - приглушенного, но все равно нестерпимо яркого после темноты номера. Прищурившись, огляделся и сразу заметил поодаль положенно недремлющего телохранителя. В заграничных турне у этих бедных ребят служба не прерывалась даже ночью.
   Дирк сидел на стульчике-табуреточке (такие обычно служат эргономичными подставками для ног людям, вынужденным долгое время неподвижно сидеть за рабочим столом), привалившись к стене и держа на коленях вытянутых ног увесистую стеклянную пепельницу. Он курил и вел задушевную беседу с дежурной - низенькой сухонькой старушкой с огромной связкой ключей в руке. Пожилая хранительница порядка ради такого разговора даже прервала свой обязательный обход владений, совершаемый "с целью проверки соблюдения постояльцами правил гостиничного распорядка". (Интересно, что делает этот божий одуванчик, если жилец люксового номера, заплативший бешеные деньги, вдруг в чем-то отступит от строгих правил?). Судя по сочувствующему лицу бабульки, гвардейцу удалось убедить ее, что лично он уважает дисциплину и нарушает распорядок лишь по велению каторжной службы, а не по собственному желанию. Свидетельством старушкиного сострадания были и выданная пепельница, и разрешение курить вне отведенного для этого помещения.
   Увидев вышедшего из номера Эрвина, охранник поспешно загасил сигарету, поставил пепельницу на пол и быстро поднялся. Почтительно щелкнув каблуками, он вытянулся, готовый к указаниям.
   - Спустимся в ресторан, - кратко оповестил его Эрвин о своих намерениях. - Через сколько заканчивается твоя смена?
   Просто так спросил, чтобы знать. Дирк, как компания, устраивал Эрвина больше, чем второй охранник - Калвен, кажется - и было бы обидно сменить его через совсем короткое время. Удерживать приказом тоже не стал бы - какой уж компаньон из зевающего и подсчитывающего минуты ускользающего отдыха человека.
   Докатился! Ему, в сущности одинокому волку, вдруг понадобилась компания, для которой сгодится даже собственный телохранитель. Но не в новые же знакомства ударяться, чтобы поплакаться в жилетку.
   Плакаться он, конечно, не собирался - так, метафора. Но это общество оставалось ниточкой, сшивающей понятия "раньше" и "потом" в промежуточный шов "сейчас". И непроизвольно хотелось выбрать нить покрепче, чтобы от сшитых поверхностей создавалась хоть видимость единого полотна и того, что где-то и когда-то они сойдутся. А может это всего лишь маленькая досадная прореха... Дьявол, что это его потянуло на такую малодушную философию и вульгарные сравнения?! Господи, пусть все еще наладится!
   - Чуть больше двух часов, сэр, - ответил Дирк Эрвину и поинтересовался: - Не спится? - и опять в его голосе ловко перемешались забота и легкая насмешка: общество молодой леди недостаточно утомило его босса, чтобы удовлетворенно дрыхнуть до обеда.
   - Не спится, - подтвердил Эрвин.
   Всё-таки классный тип - и врезать хочется и вроде не за что!
   - Если ребенок не дает, то может разумно снять еще один номер - отдельный? - понимающе предложил охранник.
   - Не нужно, - резко ответил Эрвин.
   - Простите, сэр, - понял Дирк.
   Они спустились в ресторан, вход в который находился в фойе отеля. Народу внутри было немного, но для шума, сотрясающего всю гостиницу, этого хватало. Количество с лихвой искупалось качеством. Компания человек в тридцать захватила пространство и инициативу. Разухабистый их праздник разогнал практически всех прочих посетителей.
   Новоприбывшим удалось незамеченными занять маленький столик в уютном полутемном углу. Это внушало надежду, что у них и дальше получится так же успешно наблюдать чужое веселье как спектакль, со стороны. Лишь от официанта, разумеется, не укрылось их появление. Он движением руки показал на свободные места, одновременно давая понять, что скоро подойдет.
   - Садись, - кивнул Эрвин охраннику на диван напротив себя, тогда как тот собирался по-тихому расположиться за столиком рядом. - Закажи нам коньяк, лучше сразу по двойному.
   В этой стране алкоголь, кажется, продавался с двадцати одного года, и Эрвин опять вынужден был оказаться в положении просителя. Вступать в неприятности с чужими законами он не стремился, да и большой проблемы из этого не делал - у него теперь всегда была помощь для подобных случаев. Пока была... Но на этот раз "помощь" слегка взбунтовалась.
   - Я на работе, сэр, - почтительно, но твердо сказал Дирк и, чуть запнувшись, добавил: - Да и вам не стоит сейчас напиваться.
   По законам жанра на этом месте Эрвин должен был бы прочитать зарвавшемуся телохранителю назидание касательно того, что тот находится здесь не для контроля за нравственностью юного оболтуса и не для его воспитания, а для того, чтобы по окончании сеанса разгула исполнить свои обязанности и доставить неповрежденное тело хозяина в безопасное место. Эрвин еще мог коротко рявкнуть, как давеча на новоиспеченную тещу, мол, "не твое дело". Это он умел - поставить на место одной фразой, мимолетным взглядом. Но промолчал.
   Несмотря на его не всегда благопристойное поведение, обычно приставленные гвардейцы не позволяли себе вмешиваться в его действия, пока не наступала необходимость вытаскивать его из очередной дерьмовой истории и чаще всего по его же собственной просьбе. Ну разве что, совсем уж в исключительных случаях, охранники считали себя обязанными напомнить о последствиях. Сейчас вроде как никакой катастрофы не намечалось, планируемая выпивка была не первой в его жизни, и забота телохранителя была более чем неуместна и дерзка. Но выяснение ее причин унизило бы достоинство высокомерного графа.
   Эрвин привык относиться к охране, как к привилегированным, но обычным слугам, череда которых сливалась перед ним в одну сплошную ленточку лиц. Хотя, при его великолепной памяти, он помнил всех, но воспринимал как единое целое.
   Однако в загашниках как-то походя отложилась зарубка, что лицо гвардейца, сидящего напротив, он видел чаще прочих и, встретив в очередной смене, всегда ощущал казалось бы беспричинное удовлетворение, отдаваясь именно в его руки. Как всегда чутко и безошибочно распознавая отношение людей к себе, Эрвин видел, что этот человек не просто исполняет работу, а исполняет ее с удовольствием, с привязанностью к своему "объекту". Что было по меньшей мере странно, учитывая то, что Дирк был год назад в команде тех телохранителей, двое из которых уже поплатились за дурь своего хозяина: один загубленной судьбой, второй жизнью. Правда, надо отдать должное, после того случая Эрвин никогда не создавал для телохранителей специально подстроенных проблем подобного уровня: регулярные встречи на тренировках и подспудно засевшее в нем чувство вины перед ними сглаживали его высокомерные порывы наказать их за назойливость, дерзость, нерасторопность - да мало ли за что можно наказать, и мало ли как можно изводить слуг, присутствие которых раздражает, а избавиться от которых не имеешь возможности. Но дальше надменного равнодушия к их наличию Эрвин обычно не заходил.
   Высказав неположенную дерзость, Дирк заранее подготовился к ледяной отповеди. Был готов пополнить словарный запас емкими характеристиками в свой адрес, фантазия на которые у необузданного любимчика отнийского короля ХанесемаШ казалась неистощимой. Но на Эрвина охранник не смотрел, привычно анализируя обстановку в зале ресторана. Беснующаяся в отдалении компания как-то не вызывала доверия. А настроение парня сегодня настораживало - мог, подвыпив, и присоединиться к буйству праздника, или, что еще хуже, броситься наводить порядок, если те вдруг ненароком его заденут.
   Мужская часть гуляющей братии была как на подбор: мускулистые шкафы в дорогих костюмах, сидящих на них, как модный плащ на огородном пугале, с обязательными полуразвязанными галстуками - тоже недешевыми, но приобретенные по принципу "важна только крутизна", и с золотыми цепями в палец толщиной, у кого демонстративно прикрывающих галстук, у кого спрятанных под него. Вычурности много, элегантности никакой. Впрочем, Эрвина тоже образцом утонченности не назовешь, но он хоть делает это намеренно и стиль соблюдает безукоризненно, а эти явно были уверены, что выглядят согласно мировым стандартам высшего светского общества. При том, что всего пара-тройка из них выглядели бы в свете и на свету достойно. Но зато, действительно, достойно. Особенно выделялся один - мужчина классических пропорций с благородными чертами лица - такой был бы принят за своего даже в палате английских лордов. И это несмотря на то, что сейчас он был в стельку пьян и с трудом сохранял равновесие, но уж зато сохранял его с воистину аристократической стойкостью. Вместе с тем вид у мужика был настолько человеческо-типичный, что назавтра и не вспомнишь подробностей внешности и описать не сможешь иначе как "солидный крутой мужчина". Если же судить по его обособленности и одновременно тому, что вокруг него всегда кто-то почтительно крутился, похоже, в этой гуляющей компании он был то ли главой сборища, то ли виновником торжества.
   А вот дамы были разные. От отъевшихся теток в кричащих прикидах дорвавшихся до денег дикарок, нацепивших на себя столько украшений, что каждая из них могла бы представлять собой живой прилавок небольшого ювелирного магазина; через утонченных дам в великолепных вечерних нарядах; до явно нанятых на один вечер девиц легкого поведения.
   Из стоящих на краю сцены огромных колонок хрипела ужасным качеством та самая музыка, что была слышна даже в номерах отеля. К колонкам была подключена музыкальная аппаратура, а конечным источником звуков оказались вставляемые внутрь нее заезженные кустарные магнитофонные кассеты. Хрипящие навзрыд задушевные голоса певцов сменялись разудалыми плясовыми песнопениями. Танцевали уже одинаково подо все подряд.
   К столику подрулил официант.
   - Какой коньяк, сэр? - уточнил Дирк, одним глазом быстро бегая по меню, вторым по залу.
   - Я передумал. Закажи коктейль и еще что-нибудь.
   Выбранный охранником коктейль и десерт продемонстрировали, что он прекрасно изучил вкусы "охраняемого объекта". Пристрастие Эрвина к сладостям сродни меду в шоколаде, обильно приправленного сахарной сгущенкой, было общеизвестно, но вот выбранное сочетание алкогольных напитков говорило уже о внимательности. В другое время Эрвин бы отметил сей факт и забыл, но сейчас нашел в этом тему для отвлеченного разговора. Не музыкой же наслаждаться в самом деле! А гуляющий коллектив он оценил не хуже, чем его телохранитель.
   - Я часто вижу тебя в своем сопровождении, - сказал Эрвин, когда официант отошел. - Что это - твой личный крест, или моя субъективность?
   - Мое желание, сэр, - с готовностью ответил Дирк. - Я стараюсь при малейшей возможности попасть в вашу охрану. Должен сказать, редко кто отказывается от неожиданной удачи уступить свою очередь. Большинство не разделяет моего рвения.
   Краткий проявленный Эрвином интерес к обслуживающему персоналу повлек за собой прочувственное обстоятельное объяснение. Дирк с неожиданной горячностью заговорил так, словно вел задушевную беседу с давним приятелем. Он не мог бы толком сказать, что именно сегодня так настораживало в состоянии Эрвина, но, хотя в его обязанности входила охрана тела, а не души, он все же старался доступными ему способами расшевелить парня, даже если в благодарность получит лишь надменный выговор. Благо обстановка позволяла уверовать в положительный исход дела. Хотели они того или нет, осознавали или не очень, но доверительной беседе необычайно помогало то необъяснимое чувство родства и душевности, которое возникает в отношениях людей, оказавшихся наедине среди совершенно чуждой компании, в чужой стране, в непривычном окружении, где даже их речь, будь она подслушана, для прочих останется тайной. Своеобразный интимный мирок, объединяющий души. Профессиональные навыки в таких условиях обостряются, зато личные отношения становятся более терпимыми, границы чуть размываются.
   Эрвин выдержанно слушал телохранителя не то на самом деле заинтересованно, не то витая в своих мыслях.
   - С вами интересно, сэр, - говорил Дирк. - Трудно, непредсказуемо. Главное, всегда приходится держать себя в форме. Отличная тренировка реакции, выдержки и воли. Даже сопровождая самого короля, не чувствуешь такого притока адреналина. Тем более, что там все мы страхуем друг друга, тогда как с вами... Впрочем, это всё вторично. Главное - я привязался к вам, сэр Эрвин, - охранник кинул оценивающий взгляд на юношу, проверяя, не слишком ли он зарвался, но Эрвин отозвался лишь кратким кивком, показывая, что для него сие сообщение не было новостью. Охранник осмелел: - Вы простите за навязчивость, сэр, и остановите, если я на самом деле непростительно наглею, но что-то заставляет меня сказать... Не знаю, насколько является для вас новостью, господин граф, то, что слуги - они тоже люди, и нередко гораздо более внимательные, чем хотелось бы господам... Я помню эту девушку, с которой вы приехали в отель, видел ее ребенка. Дело-то житейское, сэр Эрвин, в нем больше светлого, чем трагичного. Однако... Я уже говорил, что мне нравится быть поблизости от вас, наблюдать. Было бы чересчур самонадеянно утверждать, что я стал понимать вас и ваши поступки, но внешние изменения уловить уже способен. Простите, сэр,... я был свидетелем всякого вашего настроения, но я никогда не видел вас таким, как сегодня вечером, как сейчас... таким... потерянным.
   С некоторым усилием подобрав слово, которое по его мнению наиболее точно описывало то состояние, в котором как ему казалось находился молодой хозяин, телохранитель стушевался и, наконец, умолк. Он и без того позволил себе лишнее (да еще и опустил господина до уровня диковинного существа, за которым забавно следить и наблюдать, вот дурак!), а с высокопоставленными господами никогда не знаешь, к чему это приведет.
   Потерянный... Да, похоже именно так оно и было. Выброшенный, ненужный, потерявшийся, растерянный, не знающий, в какую сторону пойти и нужно ли вообще идти.
   Эрвин с возросшим интересом взглянул на Дирка, который даже во время своей речи шерстил глазами зал, не оборачиваясь к хозяину. Однако это не помешало ему поковыряться в чужой душе. Ничего не скажешь - профессионал.
   - Мне казалось, что я держусь неплохо, - ровно сказал Эрвин, но брови его досадливо сдвинулись.
   - Неплохо, - лаконично согласился Дирк.
   Продолжения не последовало, оба надолго замолчали.
   Неожиданно в кармане охранника негромко звякнуло переговорное устройство. В окружающем шуме они могли бы его и не услышать, лишь Дирк ощутил бы вибрацию у пояса, но именно в этот момент наступило краткое благословенное музыкальное затишье.
   Эрвин снова вздрогнул, как давеча в номере встряхивался от каждого постороннего звука.
   - Простите, сэр, - извинился Дирк. - Я не отключил звук. Никак не думал, что в такой час может кто-то позвонить. Да и мы вроде как не в засаду шли.
   - Ответь, - разрешил Эрвин.
   Дирк достал из чехла прибор.
   - Капитан Пакрет, - удивленно произнес он, взглянув на высветившийся номер. - Должно случиться что-то из рук вон, чтобы сам шеф тревожил среди ночи.
   Сердце Эрвина ухнуло вниз, ударилось о пятки, подскочило и комом встало в горле. Он провел языком по вмиг пересохшим губам.
   - Ответь, - повторил он разрешение.
   Дирк послушно поднес трубку к уху. Он слушал, прерывая монолог собеседника лишь краткими "да, капитан", а лицо его постепенно вытягивалось. Любопытство и обеспокоенность оказались сильнее правил вежливости и строгих инструкций. Похоже, слова босса поразили его настолько, что он ошеломленным взглядом непочтительно уперся в Эрвина, ожидая, что по лицу юноши вот-вот побежит строка, комментирующая услышанные сногсшибательные новости. Эрвин демонстративно отвернулся и с видимым спокойствием пил принесенный официантом коктейль.
   - Даже не знаю, как сказать, господин граф, - сказал Дирк, закончив разговор и вернув трубку на место.
   Эрвин ждал. Вариантов из наиболее логичных было два: либо поступил приказ бросить Эрвина на произвол судьбы, либо обезвредить и доставить домой. Если второе - то в целях удачного проведения операции бывшему телохранителю разумнее было бы скрыть свою реакцию и действовать исподтишка. Потому что двум охранникам не так просто будет совладать с тренированным парнем, если они не собираются наносить ему серьезных увечий. Да и в любом случае, это было бы проще.
   - Вероятно, вас надо поздравить, сэр Эрвин? - робко поинтересовался Дирк. - Вам снова удалось добиться разрешения передвигаться без охраны? Нас отзывают обратно. А мы ведь всегда вас раздражали. Или это королевский подарок на пару дней?
   - Мне удалось попасть в опалу, - отозвался Эрвин, чувствуя себя воздушным шариком, из которого медленно спускают воздух - тело становилось мягким и безвольным, голова опускалась на грудь, руки уже не в силах были поднять бокал. - И я лишен охраны, должности, всех полагающихся привилегий, милостей и королевского расположения.
   Охранник с недоверием нахмурился, переваривая. Но информация показалась ему слишком фантастической и неожиданной, ничем не предсказуемой, чтобы воспринять всерьез. Эрвин - мастер на каверзы. С другой стороны, опускаться до подобных шуток над слугами - не его стиль.
   Молодой человек кивком подозвал официанта.
   - Дирк, поскольку ты теперь больше не на службе, то закажи себе тоже выпить чего-нибудь покрепче, иначе твоя перекошенная физиономия, чего доброго, станет твоим личным нервным тиком.
   Шутка вышла настолько вымученной, что сомнения у охранника отпали.
   - Когда вам велено оставить меня? - спросил Эрвин.
   - Приказано считаться освобожденными от службы с того момента, как прибудут официальные подтверждающие бумаги, - встряхнулся Дирк, обретая дар речи. - Вероятно, ближе к утру.
   - Могу подтвердить тебе правдивость приказа из первоисточника. Считай себя свободным с этого самого момента.
   - Трудно поверить, сэр... - все еще недоверчиво протянул Дирк. - Ваше положение считалось незыблемее каменной скалы. Своим поведением вы соорудили достаточно крепкий фундамент.
   - И горы рушатся, и звезды падают, - заметил Эрвин, - а я всего лишь человек...
   - Мне казалось, что вам готовится более знаменательная судьба...
   - Выходит, оказался недостоин... Или надоел и наконец достал. Дирк, пожалуйста,.. ты сам сказал, что я неплохо держусь. Но если ты продолжишь причитать, подобно бабке на похоронах, то и я скоро разревусь, как девчонка-подросток на сеансе индийского кинофильма.
   Парень старался говорить твердо, попробовал усмехнуться. Но улыбка получилась кривой ухмылкой паралитика, губами пришлось сжать соломинку коктейля, чтобы скрыть их дрожь, а глаза опустить в стакан с напитком. А еще утверждал, что не собирается плакаться! Сам же уже готов был уткнуться в любую жилетку из достаточно слезовпитывающего материала.
   Вот и всё. Сомнений больше нет. Падение в пустоту окончилось ударом об дно. Теперь можно возблагодарить всевышнего, что остался жив, подняться, отряхнуться от поднявшейся при падении пыли, и, осмотревшись, начинать жить заново.
   - Нам приказано уехать утром при первой возможности, - деловито сказал Дирк. - Но если вам нужно, я готов задержаться до вечера. Найду достаточно убедительные причины для объяснения. Ведь в противном случае вы останетесь даже без машины. До аэропорта и то проблематично добраться отсюда.
   - Днем раньше, днем позже... - философски сказал Эрвин. - Впрочем, я действительно, был бы тебе благодарен за помощь...
   - Всё, что в моих силах, сэр.
   - Я неопытен в житейских делах, а мне нужно как можно более срочно подыскать себе квартиру...
   - Квартиру?! Здесь? - перебил Дирк.
   - Да, - подтвердил Эрвин. - В принципе, в любом городе, но раз уж я здесь, то это наверно будет самым быстрым вариантом. Я не просто попал в немилость, а еще и выслан из страны, - пояснил Эрвин. - А я даже не знаю, с какого края взяться за это дело. Поможешь?
   - Квартиру... - задумчиво повторил Дирк. - Насколько большую?
   Эрвин назвал половину той суммы, которую по словам управляющего поместьем Отслава Баниса он может в недалеком будущем ожидать красующейся на своем денежном счете. Вернее, на счете Николь. Это была оптимальная стоимость желаемой квартиры - а где и какая - это уж чем лучше, тем лучше. Он даже не представлял себе уровня цен на недвижимость в этой местности. Дирк обещал помочь, чем успеет, - практичной хватки у парня и правда было ничтожно мало.
   Поблагодарив за проявленную готовность и будущую помощь, Эрвин вдруг резко поднялся. Дирк было привычно дернулся следом, но парень отмахнулся, напоминая об отсутствии в этом теперь необходимости.
   Тем временем праздник, служивший обрамлением их беседе, уверенно перерастал в буйную потасовку. Уже полетели в сторону дорогие пиджаки, начались хватания друг друга за грудки и выяснения, кто кого больше уважает.
   Достойное подкрепление паршивого настроения и отражение мрачных событий, обрушившихся на Эрвина. И если ему вдруг захотелось развеяться участием во всеобщей драке, излить из себя обиду и неуверенность, - нет причин ему мешать. Хотя бугаи собрались еще те, и мальчишке явно не поздоровится, но Дирк был уверен, что сумеет вовремя его вытащить, если дружеская заварушка примет угрожающий характер. Даже если стражи правопорядка и не вмешаются вовремя. А что-то наводило на мысль, что вмешиваться не станет никто.
   Но Эрвин обошел спорящих стороной и после краткой беседы с официантами, поднялся на сцену. Завывания очередного мужского баса, наводящего на мысли о тюремных камерах и тоскливом волчьем вое, захлебнулись вместе с заглохшими колонками.
   Могучие накачанные петухи перестали наскакивать друг на друга, греметь цепями и стучаться грудями, а объединившись, накинулись на общую жертву, вмешавшуюся в течение их праздника. Полилась нецензурная брань. Один из гуляк, до которого первым дошло, что настоящий мужчина должен выражать свой гнев не словами, а действием, направился к сцене, шатаясь как ива на ветру - нет, это слишком романтичное сравнение, скорее, как маятник на бульдозере, которым крушат бетонные постройки.
   Не обращая ни малейшего внимания ни на ругань, ни на двигающуюся с заносами, но все-таки неумолимо прибижающуюся к нему напасть, Эрвин открыл крышку рояля и провел по клавишам. Чистый, нежный звук трепещущих струн был тише давешнего хрипа колонок, но легко докатился до самых отдаленных закутков зала. После легкой разминки юноша заиграл странную смесь отрывков из известных классических произведений в современной обработке - сложной и одновременно легко воспринимаемой.
   Представитель возмущенного люда, уже почти докачавшийся до сцены, наткнулся на музыку, как на невидимую преграду, и остановился. Разгульные вопли вокруг на время прекратились. Дамы восторженно закачали головами и глубокомысленно позакатывали глаза, изображая воодушевление. Мужчины снисходительно заухмылялись, но при этом понизили громкость разговоров, чтобы не заглушать. Но были и истинно оценившие, подошедшие ближе к сцене и просто слушавшие. Кто-то попытался танцевать, вздергивая руки и подкидывая коленца, но стили воспроизводимой музыки так затейливо сменяли друг друга, что танцевальные попытки скоро прекратились.
   Минут через пятнадцать такой игры Эрвин закончил классику постепенным затуханием музыки, сыграл новое короткое вступление и вдруг запел.
   Дирк, со стаканом коньяка подошедший к самой сцене, чтобы в случае необходимости быть готовым встать на защиту, поперхнулся и закашлялся. О том что Эрвин играет на музыкальных инструментах он знал - сам лично пару раз слышал гитару и клавишные в его руках; но о том, что воспитанник и любимчик короля ХанесемаШ еще и поёт - даже слухи не доходили. Голос у парня был несильный, но чистый и ровный, дыхания порой не хватало, но все искупалось эмоциональностью и внутренней энергией, с которой он отдавался звукам. Одна песня закончилась, и без всякого перерыва полилась следующая.
   В какой-то момент из толпы гостей стали звучать заказы: спеть что-то поспокойнее, потанцевальнее, побыстрее, позалихвастее, помедленнее, подушевнее. Дирк, сначала было решивший, что парень не реагирует из-за высокомерного пренебрежения к просьбам тех, кого считает недостойными ему указывать, вскоре пораженно понял, что Эрвин их не слышит. Совершенно. Он поет и исполняет то, что хочет, не интересуясь реакцией и не замечая обстановки вокруг. А обстановка снова накалялась. Дирк попытался минимумом известных ему национальных и понятных всем интернациональных слов и жестов объяснить публике, что певца не нужно беспокоить, что он немного не в себе и лучше его не задевать. Что-то ему удалось - недовольство народа невниманием артиста к заказам, поступающим между прочим с искренним уважением, удалось загасить. Во всяком случае от мысли применить рукоприкладство подвыпившие гуляки отказались.
   Дирк поднялся на сцену, чтобы быть ближе и с высоты лучше обозревать зал. Двигался он не спеша, плавно, опасаясь помешать и сбить музыканта. Но предосторожности оказались излишними. Похоже, привлечь внимание Эрвина можно было только выбив из-под него стул или силой утащив от инструмента. Ни на что иное он не реагировал. Вероятно, даже если бы отключилось электричество, погас свет или началось землятресение, это далеко не сразу сказалось бы на рвении юноши.
   Репертуар у Эрвина был разнообразный. Ритмичное звучание незнакомого языка, сменяемое известными англоязычными поп-шлягерами и роком, чередуясь с танцевальной музыкой, дарующей маленький отдых уставшему голосу, и даже отрывки классики быстро покорили публику. Народ смирился с самостоятельно выбираемым артистом репертуаром, подстроился, и праздник перешел на новую ступень: не менее залихвастскую, но под благотворным влиянием живой музыки несколько иного типа, возвышающую и не вызывающую желания громить и пьяно выяснять отношения недружественными методами.
   Где-то часа через полтора Эрвин все-таки обессилел. Остановившись, он зажал уставшие и уже ноющие кисти рук коленями и, наконец, обвел затуманенным взглядом зал. Медленно, с трудом он начинал осознавать, в какое место его опустила улетавшая музыка. (Из глубин сна он выныривал значительно быстрее.)
   Окончательно заглушая гаснущие в голове мелодии, на него обрушились аплодисменты, одобрительные крики, свист, топот тяжелых ног и острых каблучков. Ослепило восторженное сияние множества женских глаз и украшений. Край сцены усыпался ровным слоем денежных купюр.
   Как его угораздило? Он собирался лишь разогнать особо гнетущие мысли незатейливой музыкой, отвлечься. А скатился до публичного трубадурства. Эрвин прекрасно знал свою способность под влиянием музыки и песни полностью отмежеваться от окружающего мира и уходить в свой, принадлежавший только ему. Он становился непозволительно слабым, уязвимым. Именно поэтому никогда не соглашался прилюдно проливать музыкой свою душу. И глупо просчитался, решив, что сегодня сумеет остановиться до того, как потеряет самоконтроль.
   Обнаружив, что попал в собственную ловушку, Эрвин тут же ощетинился и обозленным хищником повернулся к Дирку, словно призывая кинуться в бой вместе. Тот сразу подошел ближе, заслоняя парня от публики. "Я ваша охрана, Эрвин, и никому не позволил бы приблизиться", - понимающе успокоил Дирк.
   Юноша снова окинул взглядом зал. На кого бросаться в бой? На этих людей, вся вина которых в том, что они радуются своей жизни в тот момент, когда его, кажется, крошится на кусочки? У них все прекрасно... А с чего он, собственно говоря, решил, что у него всё так плохо? Вряд ли все эти люди внизу - существа без забот и горестей. Так что же мешает ему относиться к случившемуся проще? В конце концов, единственное в мире необратимое - это смерть, а все остальное - лишь движение вперед...
   И Эрвин вдруг с удивлением понял, что вообще-то он, действительно, почти успокоился.
   Жизнь уже не казалась такой мрачной, отчаяние и страх если и не ушли совсем, то, поджав хвосты, спрятались, невидимые и притихшие.
   Эрвин вдруг засмеялся - нервно и одновременно с облегчением - и, захлопнув крышку рояля, подошел к краю сцены. Но легко и грациозно спрыгнуть вниз ему не дали.
   Изнывающие от желания поделиться своим праздником благодарные слушатели многоруко обхватили его за ноги. Стащили со сцены. Разумеется, для начала, от переизбытка эмоций пьяно уронили, основательно приложив к полу. Подняться удалось не сразу. Потому что, желая оказать посильную помощь, человекоподобные шкафы сами штабелями валились рядом, снова увлекая за собой и парня. Используя их поверженные алкоголем туши, как опору, Эрвину все же удалось наконец обрести вертикальное равновесие и выбраться из кучи мала. Дурное настроение сбежало окончательно, не выдержав оптимистического катания по грязному полу. Хандра, конечно, вернется и еще не раз даст подзатыльник, но не сейчас. Не сейчас!
   Кто-то собрал со сцены раскиданные там деньги и всунул Эрвину внушительную пачку. Со всех сторон к нему тянулись руки со стеклянными сосудами, в которых плескалось все, что душа только может пожелать: шампанское, вино, водка, коньяк, пиво... во всевозможных сочетаниях или несочетаниях. "Во всяком случае, один способ зарабатывать на жизнь у меня имеется", - со смехом обратился Эрвин к Дирку, засовывая деньги за ворот кофты и принимая из чьих-то рук пузырящийся бокал с шампанским. Один, второй...
   Мысли повело, в голове поселился разноцветный туман, который совсем не было желания разгонять. Снова начала стучать по мозгам шипящая и фонящая музыка из огромных колонок. На шее, увлекая за собой в круг танцующих, повисла какая-то девица - достаточно симпатичная, чтобы счесть ее подходящей парой на этот вечер. Правда, мелькнула здравая мысль, что, вероятно, эта красотка бросила кого-то ради развлечения с ним, а экстерьер собравшегося в ресторане контингента советовал, как бы так сказать, относиться к таким вещам с оглядкой. Но поскольку пока никто претензий и прав не предъявлял, Эрвин тоже не стал доискиваться кинутого соперника.
   Дирк и появившийся во время импровизированного концерта, чтобы сменить напарника, второй охранник - Калвен, старались далеко не отходить от Эрвина. Через полчаса курьер доставил им официальный документ, приказывающий оставить настоящий пост и при первой возможности вернуться в расположение корпуса. Но хотя их служба закончилась, они все-таки совместно донесли вахту до логического конца и не спускали с Эрвина глаз. Кроме того недолгого времени, когда парень позволил девице заманить себя в укромный уголок и исчез с глаз охраны, унесенный порывом страсти. Вернулась парочка взаимно довольной и веселой, обмениваясь отнюдь не целомудренными поцелуями и объятиями.
   Впрочем, особых хлопот парень напоследок охране не доставил. Защищать девичью честь к нему никто с кулаками не полез. Единственная драка, от которой ему не удалось отвязаться, возникла по причине расхождения во мнениях по древней как мир проблеме: сколько надо выпить, чтобы прослыть настоящим мужиком. Отказ от доказательств мужественности был предложен один: "А по морде хочешь?" Под подбадривающие жизнеутверждающие крики: "Не испорть музыканту физиономию, бей в живот", противник юноши бросился вперед и, будучи ловко направленным в ином направлении, звонко врезался головой в накрытый стол. Ошметки еды и посуды покрыли его загремевшую плоть, а вероломные дружки разразились восторгами в адрес победителя, провозглашая, что отныне они тоже предпочтут играть на пианино, а не качаться в зале, если это даёт силу для такого смачного удара. Телохранители разгулявшегося графа, мускулистая выправка которых вполне гармонизировала с основным контингентом и позволила им, невзирая не лингвистичесике недопонимания, быстро сойтись с коллективом, смеялись вместе со всеми. Им и в голову не пришло вмешаться в ход боя с таким заранее предсказуемым результатом.
   Зато теперь, когда никто не лез с навязыванием своего мнения, пить Эрвин больше не стал даже символически, и посему тело его оставалось вполне дееспособным и прямоходящим. А для поддержания вседозволенной разухабистости в спецсредствах он никогда не нуждался. Смех же его и чарующая улыбка вызывали лишь всесторонние признания в любви и восхищении. Причем, как от мужчин, уважение которых он завоевал кулаками, так и от прекрасного пола.
   Довольствуясь особым расположением одной из дам, он и прочих не забывал одарить сердечным вниманием, при этом умело не вызвав и ростка ревности у их внушительных кавалеров. Хотя скорее удивительнее было бы, если бы он этого сделать не сумел. Начав постигать науки обольщения, светского общения и легкого флирта под руководством самых высокопоставленных персон мирового значения и тренируясь с завидным упорством и постоянством, успехов на сием поприще он достиг немалых. Поэтому самой страшной травмой, заработанной им за ночь, стали покрытые синяками плечи от непрекращающихся дружеских похлопываний накачанных бугаёв.
   Передаваемый с рук на руки от одной небольшой группки к другой, как переходящий приз за хорошее поведение, и легко поддерживающий любую пьяную беседу, парень покорил всех: и тех, кто к концу гулянки уже храпел, раздвинув головой тарелки на столе, и не смог бы сам ему об этом сказать, и тех, кто пока еще двигался, но утром вряд ли вспомнит подробности бурной ночи, и тех, кто упорно всовывал Эрвину бумажки с телефонами, стучал по плечу и туманно предлагал обращаться, буде возникнет крайняя необходимость, но их вменяемость тоже вызывала серьезные сомнения.. А уж мнение представительниц прекрасного пола было даже повыше сухого термина "покорил". К слову сказать, глава этого сборища относился ко второй категории: он не спал, но и от активного участия в гулянке давно отошел. Последние пару часов он хмуро курил сигарету за сигаретой, расположившись в кресле под раскидистой искусственной пальмой. Но и там его вид и поза были достойны величия английского лорда, раскуривающего сигару в своем замке перед камином.
   Словом, именно участие обаятельного юноши породило у всех неоспоримый вывод - вечеринка удалась на славу. С этим мнением согласился и обслуживающий персонал ресторана, которому парень сохранил в целости нервы и инвентарь: своим концертом он в самом зародыше остановил наиболее сокрушительные драки, которыми традиционно заканчивались вечеринки подобных компаний, а второе дыхание к спорщикам так и не пришло.
  
  
  

******************

   В свой гостиничный номер Эрвин вернулся уже ранним утром. Согласно часам - ранним. Солнышко же на летнем небе стало появляться уже за пару часов до окончания ночного пиршества в ресторане. Вернее, не солнышко, а его отсветы, пробивающиеся сквозь серые тучи, которые все еще плотной пеленой закрывали июньское небо.
   Номер встретил сонной тишиной. Ничего не изменилось со времени его ухода. Николь спала, сладко закутавшись в одеяло. Из детской кроватки не доносилось ни звука.
   Блики разноцветного тумана стали рассеиваться, заменяясь усталой расслабленностью и смиренным покоем. Эрвин присел на край кровати со своей стороны, сцепил пальцы рук на затылке, с чувством потянулся. Слегка скривился, коснувшись тех мест, с которых содралась кожа, когда его кулак проехался по железной челюсти бугая в недавней драке. Но легкое пощипывание ранок лишь придавало особое ощущение целостности жизни. Так же как и тянущая боль в плечах. Было необычайно светло на душе. Слегка кружилась голова от остатков громкой музыки, от легкого опьянения, приятной усталости и от какого-то нежного невесомого счастья.
   Он вдруг осознал, что с этого дня он свободен. Свободен! Пропала зажатость и неуверенность. Огромный мир больше не зависит от его решений. Не рухнет от его случайных или неумелых ошибок. Не опрокинутся чьи-то совершенно чужие незнакомые жизни от одного взмаха его руки или неосторожного слова. Ему не нужно притворяться, казаться сильнее, чем он есть на самом деле. Не нужно погружаться в грязные чрева высокой политики, чувствовать как ее щупальца обхватывают все сильнее, сплющивают и выжимают все соки. Жизнь замедлила свой бег. Не надо убегать, не надо догонять. Можно отдаться на волю случая, не спеша выбирая направление и скорость. И это было прекрасно.
   Счастливый пассажир поезда дальнего следования. Попавший в безвременье. Прильнувший носом к окну и наблюдающий, как сумрачная знакомая станция прошлой жизни уплывает назад. Отпускает. Исподлобья глядит вслед, мрачно машет на прощанье несвежим грязно-серым платочком, но отпускает. Впереди маячит неизвестное грядущее. Но до него еще тоже много времени - прибытие на конечную станцию, возможно, нет, даже наверняка, на такую же замызганную и унылую, а вдобавок еще и незнакомую, состоится нескоро. И пока манит своими неизведанными чудесами. А сейчас можно блаженно расслабиться, улыбаться, как идиот, временному умиротворению вынужденного покоя. За окном независимо от него плывут разнообразные пейзажи, поезд идет по заранее проложенным рельсам. Почему-то в начале пути не думается о его трудностях и уж тем более не кажется страшным его конец. Возвращение немыслимо... И то, что путь назад закрыт, что возвращаться некуда, лишь с большей силой влекло вперед. Не оглядываться. Всё - потом. В никогда не наступающем будущем.
   Имеет значение только настоящее. А оно, настоящее, вон, аж в двух экземплярах, сопит под разными одеялами: одно, свернувшись клубочком и закрыв лицо рыжей вуалью, второе - доверчиво раскинув крошечные ручонки, заранее обнимает весь мир.
   Два спутника, разделяющие с ним купе поезда, две жизни, две судьбы в его руках. Всего две. И с этим он справится. Потому что хочет, потому что может, потому что любит и никуда не отпустит от себя.
   Недовольный полувздох прозвучал предвестником всхлипа. Эрвин подошел. Дочка лежала, распахнув глазки и приготовившись издать свой знаменательный крик. Эрвин протянул к ней напряженно дрожащие руки. Даже губу прикусил от сосредоточенности. Но все обошлось благополучно: малышка быстро оказалась нежно прижатой к его груди и вроде как устроилась с относительным уютом, потому что орать сразу не стала. Правда, неумелому папе держать ее двумя, неестественно вывернутыми руками было не очень удобно, но кое-как он тоже пристроился. "С добрым утром, принцесса", - прошептал он, снова приходя в восторг от пытливого взгляда таких родных глаз.
   Он никогда не любил детей. Уже тогда, когда и сам был ребенком, с трудом переносил тех, кто был значительно младше его. С ними было неинтересно, они были глупы, жалки и слезливы. Впрочем, и те, кто был старше, нередко оказывались так же невыносимы. В гимназиях он временами опекал малышей и даже ровесников, но не от большой к ним любви, а скорее от презрения к их обидчикам и желания продемонстрировать себя. Что уж тут говорить о младенцах: существах бесполезных и крикливых. Они могли вызывать одну брезгливость.
   Было, кажется, лишь одно исключение - Кейт, дочка настырного моралиста доктора Джеймса Тервола, не один год пытающегося слепить из Эрвина некое подобие высоконравственной личности. Кейт сама обожала Эрвина с таким детским самозабвением, что не откликнуться было бы кощунством. Отвергнуть такие чувства Эрвин не смог бы просто физически и относился к девочке с уважительным покровительством. Однако, и к этому бонусно примешивалось желание исподволь насолить доктору: насколько он замучил Эрвина воспитательными нравоучениями, настолько мальчик в ответ старался внести нотку живого сумасшествия в их чопорный и благопристойный дом. Так что Кейт была в его глазах скорее не ребенком, а тонким орудием воздействия и разрушения, очень податливым и гибким.
   Поэтому понятие "мой ребенок" возникшее в голове, когда только узнал о существовании дочери, сперва означало лишь что-то новенькое, и ассоциировалось с внушаемыми добропорядочным обществом сразу возникшими обязательствами, с необходимостью решать всплывшую проблему. Но при ближайшем рассмотрении проблемы-то не оказалось - оказалось чудо; появились не обязательства - появилось счастье и почетное право быть рядом.
   Назвать Полинку младенцем язык не поворачивался. Слово-то какое казенное и сопливое! А она - человек. Маленький, доверчивый, уже сейчас видящий его насквозь. Было немыслимо обидеть малышку, даже в мыслях усомнившись в ее значимости, немыслимо не оправдать ее доверия. Это, скорее, он сейчас чувствовал себя под ее взглядом глупым, беспомощным, неуклюжим верзилой. Это она глядела на него свысока, оценивая, достоин ли он права заботиться о ней. Маленькое солнышко. Моё. Родное. Неотделимое. Располагай мной, моя принцесса, разреши припасть к твоим ножкам...
   Если бы государь лишь позволил ему показать девочку, взял бы ее на руки, заглянул бы в ее глазки! Он бы понял, что нет поводов для ревности, что нет беды от этой крохи, что ее присутствие рядом озарит жизнь таким светом, придаст столько сил, что ее отец горы сдвинет от их переизбытка. Когда это счастье мешало жить и трудиться?! Но такой возможности ему не дали... Да и понял бы король его чувства? Понял бы, наверно. Он всегда всё понимал. Поэтому, наверно, и выгнал, не захотев делить свое место в сердце воспитанника с ребенком...
   Малышка нахмурила светлые бровки и коротко хныкнула, намекая.
   Николь подскочила и села на кровати с такой ретивостью, что в глазах у нее потемнело. Детская кроватка была пуста. Она не успела, не услышала! Испуганно недоумевая, она вгляделась в силуэт Эрвина на фоне окна. Она что-то пропустила, чуть не проспала? Мама... Что-то говорила мама, умоляя не оставлять Эрвина одного с малышкой... Вчера это показалось бредом и забылось, а сегодня вдруг резко ударило страхом по непроснувшимся мозгам.
   - Почему ты уже одет? Ты куда-то уходишь? Зачем ты взял Полину? - запаниковала Николь.
   - Она проснулась, - пояснил Эрвин. - Привет.
   Взлохмаченное рыжее чудо с огромными глазищами на еще не отошедшем ото сна лице вызвало у него веселый смех.
   - Привет, - механически ответила Николь и повторила: - Ты куда?
   - Никуда, - спокойно ответил Эрвин, продолжая улыбаться. - Я только что пришел.
   - Откуда?
   Николь закуталась в одеяло и подошла к нему, торопясь избавить его от девочки.
   - Не спалось. Я провел ночь в ресторане.
   Николь опешила, не зная, как себя вести при таком заявлении. Она представить себе не могла, что было бы вздумай, например, ее отец поступить таким образом: прокутить где-то целую ночь, прийти под утро и как ни в чем не бывало заявить маме, что он "гулял". От него бы осталось еще меньше, чем от самой Николь за этот год.
   От Эрвина же веяло оптимизмом, заполнявшим его под завязку и переливающимся через край, нестерпимо пахло табаком, алкоголем, женскими духами и еще чем-то невысказываемым, но от чего сердце девушки почему-то болезненно сжалось, а потом, спустившись ниже, отчетливо заухало в животе. Будь Николь немного поопытней, она бы уже накрутила себя домыслами и ревностью. Но куда уж ей! Ей пока и неожиданная ночная отлучка мужа была запутанной семейной проблемой. Она должна что-то сказать? Отругать? Или даже закатить скандал? Похоже, сам Эрвин ничего особенного в своем заявлении и поступке не находил. Николь горестно подумала, что он для нее похож на марсианина: как бы ни был любим и близок, а все равно чужой и далекий. Он всегда казался ей странным, но это лишь придавало еще больше очарования ее любви, и не хотелось давать времени сомнениям и попыткам разобраться. А ведь придется разбираться, чтобы уверенно идти рядом, а не спотыкаться и не уходить в сторону; теряться, а потом догонять и плестись следом.
   Самое мерзкое, что и сама Николь нисколько не чувствовала себя обиженной. Значит, и себя она знает не лучше. В самом деле - он что, должен был ее разбудить, спрашивать разрешения и тащить за собой? Может, ничего страшного и не произошло?
   Николь робко встретилась с ним взглядом. Он здесь, он держит на руках их ребенка, его лицо, еще вчера такое напряженно усталое, сегодня светится нежностью, когда он смотрит на них.
   Вчера временами он пугал ее, и девушке казалось, что приехавший к ней субъект лишь внешне отдаленно напоминает ее ночные грезы и воспоминания о былом, но сейчас это снова был тот милый Эрвин, рядом с которым легко. И так хочется ему верить. Что еще нужно?!
   - Девочка у нас с тобой получилась чудесная, - вдруг сказал Эрвин.
   - Тебе она, правда, нравится? Ты рад? - неуверенно спросила Николь.
   - Ну еще бы! - вскинул нос Эрвин, и губы его надменно поджались.
   Столько самовлюбленной важности было в его голосе и гордости своим достижением во взгляде, что Николь, не выдержав, облегченно рассмеялась великой мужской напыщенности. Сначала смеялась слегка смущенно, а потом лишь сдержанно прикрывая рот ладошкой. Эрвин обиженно сдулся, но тут же присоединился к ее довольному смеху.
   Долготерпеливая Полинка, поставила неразумных родителей на место громким рассерженным криком.
   - Жаль, что я не могу ее сам кормить, - посетовал Эрвин, искренне возмущенный столь несправедливо устроенным законом природы, и осторожно передал дочку.
   - Потерпи еще немножко, скоро сможешь, - все еще посмеиваясь успокоила Николь.
   Молодой отец важно кивнул.
   - Теперь я наконец хочу спать, - заявил этот неподражаемый обормот, когда девушка пристроилась в кресле с Полинкой у груди.
   Эрвин стянул через голову кофту, снял брюки. Из карманов крупным конфетти посыпались денежные купюры.
   - Что это? - испуганно прохрипела Николь.
   Если бы она не была занята неотложным делом, то непременно вскочила бы, возмущенная и пораженная.
   - По-моему, деньги, - спокойно констатировал ее супруг. - Мой заработок за ночь, - Эрвин пересчитал бумажки и назвал сумму. - Это много? - поинтересовался он, зная курс пересчета местной валюты в ему известную, но не очень хорошо зная уровень заработков и цен в этом городе.
   - Почти месячная зарплата моей мамы, - выдала оценочный ориентир Николь. - За что заработок? - робко спросила она, умирая от любопытства и съеживаясь от страха при мысли, что парень сейчас может проигнорировать ее вопрос, или ответ ужаснет ее хуже молчания.
   - Всего лишь за музыкальное выступление, Николь. А ты что подумала? - ехидно прищурился Эрвин. - Как видишь, я не совсем конченый человек, и совсем без средств мы с тобой не останемся. Помнишь, мне еще пророчили будущее великого танцора?
   Николь натянуто улыбнулась приятным воспоминаниям.
   - А теперь дай мне хоть пару-тройку часов на сон, и я снова буду готов к борьбе за счастье под солнцем, - попросил Эрвин, скинув с себя остатки одежды.
   Протиснувшись к лицу Николь, стараясь не потревожить дочку, одарившую его недовольным взглядом и снова сомкнувшую веки в удовольствии насыщения, Эрвин нежно поцеловал девушку, рухнул на кровать и закутался в одеяло. Последними, уже затухающими в полусне словами его было предложение:
   - А пока мы с Полиной будем дрыхнуть, сходи в ресторан, позавтракай. Денег хватит.
   И мгновенно отключился.
   Николь положила отпавшую от груди дочку на кровать рядом со спящим Эрвином, ловко переодела. Подперев ее подушками, чтобы малышка ненароком не свалилась, Николь быстро привела в порядок себя, и вернулась в спальню. Никуда идти не хотелось. Даже в соседнюю комнату. Умиротворенная лень взяла над ней власть. А куда спешить? Не надо опасаться, что в любой момент обрушится требовательный оклик из соседней комнаты, и осуждающе появятся на пороге родители. Не ждет гора невыстиранных пеленок (это мама категорично утверждала, что проверенные веками методы пеленания младенца - единственно полезные для его здоровья; Эрвин же (кстати, тоже не спрашивая ее мнения) просто послал одного из охранников в магазин и обеспечил их внушительным запасом одноразовых "Памперсов". Что тоже правильно: развевающиеся сохнущие тряпки - неподходящее украшение для шикарного гостиничного номера. И, наконец, не зовет ее труба к кухонным и прочим домохозяйским обязанностям. Собственный утренний голод и тот не лез на первый план, задушенный небольшой порцией фруктов и полузасохших пирожков, оставшихся на ночном столике после их неудавшегося первого брачного ужина.
   Если бы Николь успела поведать о своих чувствах Эрвину, они бы вместе посмеялись такому слаженному движению их мыслей. Безмятежная свобода. Вот уж и правда - совместный путь начинался на редкость слаженно. Просто семейная гармония. Хотя внешне пока даже их периоды сна и бодрствования не очень совпадали.
   Николь первый раз от души насладилась неспешным, необремененным бытовыми мыслями, общением с маленькой дочкой. Нежно поговорила с ней, тихо напевая все, что приходило на ум, слушала непонятное улюкание малышки, наблюдая ее неумелые попытки исследовать собственные задранные ножонки, ладошки и мамины играющие пальчики. Наигравшаяся девочка уснула - тоже впервые без утомительного укачивания - тут же на кровати. Николь укрыла ее общим одеялом. Поправляя его на Эрвине, она осторожно коснулась пальцем светлого длинного шрама на его левой руке - последствия ножевого ранения годичной давности, полученного во время их ночной прогулки по парку. Рубец был твердым, а кожа вокруг теплой и мягкой. Нахлынули воспоминания, а вслед за ними мечты о ближайшем, непременно светлом и счастливом, будущем. Черным мыслям Николь поставила мощную преграду из решительного нежелания даже думать об их существовании в этом мире. И все время, пока Эрвин и Полина спали, она окружала их сон самыми радужными видениями.
   Наверно поэтому Эрвин проснулся, несмотря на крайне малопродолжительный сон, вполне выспавшимся и более чем довольным жизнью.
   Оставив продолжающую спать дочку на попечение гостиничной прислуги, молодые отправились на завтрак в ресторан, где их встретили с распростертыми объятиями и накрыли стол "за счет заведения".
   Жизнь могла бы казаться совсем чудесной, если бы, словно дамоклов меч, над запуганным сердцем Николь не висел страх перед скорой необходимостью вернуться под родительский кров. Поддержка Эрвина позволяла надеяться на то, что ее не задавят молотом назиданий и нравоучений, но быть свидетелем его противостояния с родителями, и прежде всего с мамой - всегда правильной и бескомпромиссной, - это было немногим легче, чем оказаться одной под их шквалом. Николь не могла отвязаться от бессознательного подсчета пикировок Эрвина с родителями и уверенности, что в какой-то момент все накопленное родительское негодование неизбежно обрушится на ее голову. А если его рядом не окажется...
   Но, как и Эрвин, Николь отвела этим тягостным мыслям место "потом".
   Этому же дню полагалось быть наполненным покоем: неспешными прогулками с коляской в парке, тихими застольями в ресторане, сверхприятным познаванием друг друга в гостиничном номере. Прекрасно понимая всю хрупкость и временность этого спокойствия, они оба не спешили прервать умиротворение проблемами. Не заводили разговоры о том, что им пришлось пережить, не строили планов на будущее. Девизом этого дня стало "ни слова о неприятном".
   На заданный в какой-то момент Николь вопрос, куда подевались телохранители, которых она не видела с прошлого вечера, Эрвин ответил, что их уже отозвали со службы, и сейчас они, насколько он знает, наслаждаются красотами города, а скоро его покинут.
   Бывшие охранники объявились вечером, навестив молодых в номере.
   Эрвин движением руки пригласил их пройти. Дирк, усевшись в кресло напротив Эрвина, принялся докладывать о результатах их дневных усилий. Калвен, который еще не освоился с мыслью о падении Эрвина и не считал возможным позволить себе ту фамильярность, с какой общался Дирк, тихо стоял в сторонке, лишь иногда вставляя от себя пару слов в дополнение.
   - За один день, конечно, невозможно объять все возможности чужого города даже такого маленького, но что-то нам удалось. Кажется, оптимальный вариант. Мы ориентировались больше на удобное место, добротную квартиру, возможность заселиться и жить сразу, а размеры оставили как самый последний критерий. Поэтому квартирка невелика, но должна показаться господину графу достойной проживания, - с улыбкой докладывал Дирк, раскладывая перед Эрвином фотографии предлагаемой жилплощади.
   Дирк забронировал ее. Завтра можно будет не только посмотреть, но даже въехать, буде необходима подобная спешка. К сожалению, на этом поиски пришлось прекратить, служба звала обратно.
   - Мы должны были выехать еще утром, - посетовал Дирк и подмигнул Эрвину. - Да вот представляете, сэр Эрвин, какая незадача - собачка дорогу перебегала, пришлось дернуть машину. В результате поцеловались со столбом. Не страшно, но машину пришлось отдать в ремонт. Босс нам и за царапину головы бы оторвал.
   - Не повезло, - сухо подтвердил Эрвин.
   Разговаривать было больше не о чем. Дела обсудили, задушевные беседы сегодня не клеились: слишком большая аудитория и настроение не то.
   Калвен почтительно попрощался и вышел. Дирк задержался в дверях.
   - Будьте счастливы, Эрвин, - тепло сказал он. - Все, что происходит - всегда к лучшему.
   - Мне остается лишь поверить твоим словам, - ответил Эрвин. - Спасибо за помощь и поддержку, Дирк. Постараюсь отблагодарить, если когда-нибудь смогу, а пока что придется ограничиться одними словами.
   - Мне достаточно, сэр.
   - Вот как? Знал бы раньше, что тебе достаточно слов, предложил бы урезать зарплату, - вяло пошутил юноша. - Дирк, у меня к тебе последняя просьба: передай это Его Величеству. Пожалуйста. Я, конечно, не имею права отдавать эту вещь в чужие руки даже на время, но иного выхода нет - если мне предложат вернуть самому или сделать это официально - это будет слишком тяжело. Да и наказать за отступление от правил меня теперь затруднительно.
   Эрвин растегнул цепочку на шее, поднял ее, позволяя старинному крестику соскользнуть к нему в ладонь, добавил к нему золотой перстень с указательного пальца - символ допуска на королевский совет. Перекатил украшения в ладонь Дирка.
   - Передам, сэр, будьте спокойны.
   Эрвин кивнул, показывая, что прощания окончены.
  
  
   С утра приступили к приятным хлопотам.
   Сначала отправились в банк, где Николь добрых минут пять ошеломленно глядела на цифру денежного остатка на своем расчетном счете, уточняя, что может быть эта сумма не в рублях, а в китайских йенах или хотя бы просто в копейках. Потом направились оформлять покупку квартиры. Предварительно смотреть жилье Эрвин не стал - доверился Дирку в том, что это наилучшее.
   Во время подписания договора купли-продажи Николь попробовала поднять возмущенный глас, когда обнаружила, что Эрвин оформляет покупку полностью на нее, никак не участвуя своим именем в этом действии. Эрвин категорично отмел ее попытки, заявив, что не хочет, чтобы эта операция хоть как-то была с ним связана. Чтобы никто никогда не смог воспользоваться его именем, чтобы попытаться лишить Николь и ребенка этой недвижимости. Даже он сам. Это было однозначно оговорено в договоре.
   И к вечеру всего третьего дня их семейной жизни Николь вступила под своды первого в ее жизни собственного жилья.
   Это была двухкомнатная квартира (все-таки цены на жилье в этом недалеком от столицы городке были нехилые!) на первом этаже двухэтажного дома, в котором жило всего четыре семьи. Почти частный дом. И почти новый, построенный всего пять лет назад. Поэтому квартиры в нем были хотя и немногокомнатные, но просторные и светлые. Высокие окна выходили на небольшую частную огороженную забором и густым кустарником территорию - совместное владение всех четырех семей - с ухоженным газоном и цветочными островками.
   В квартире прошлые хозяева оставили всю кухонную мебель и, по просьбе Эрвина, раскладной диван, чтобы можно было остаться на ночь уже сегодня. Полинку предполагалось пока устроить в коляске. Но это все временно. Эрвин предложил Николь обустроить квартиру по ее собственному вкусу, используя две трети от оставшейся на ее счете суммы. Остальное полагалось использовать экономно, пока не найдется достаточный источник доходов.
   Все это Николь воспринимала как попавшая в райский сад монахиня. Слишком ошеломительным и скорым оказалось счастье. Голая огромная комната с угловым диваном в самом дальнем углу под окном и детской коляской в центре казалась раем. Слова и шаги Эрвина, гулким эхом скакали от стены к стене и звучали пением ангелов.
   Эрвин, наконец, остановился напротив девушки и замолчал, догадавшись, что последние минут двадцать он говорил по сути сам с собой, а Николь лишь с бессмысленной улыбкой глядела на ключ от квартиры, что держала на вытянутой ладошке. Эрвин ласково согнул ее пальцы, сжимая их в кулак и пряча ключ, и улыбнулся:
   - Ну и как тебе шалаш? - спросил он, убедившись, что в глазах девушки стало проявляться осмысленное выражение, и она его хотя бы видит.
   А вот ответ застал его врасплох и убил своей абсолютной нелогичностью и несвоевременностью.
   - Эрвин, скажи, за что ты сидел в тюрьме?
   - Что? - он не только не нашел слов для ответа, а и заданный Николь вопрос не сразу дошел до него. - Почему ты вдруг решила этим вопросом ответить на мой?
   - Я считаю это взаимосвязанным. Ты не обидишься, если я скажу то, что думаю?
   - Вряд ли обижусь. Но ты в любом случае лучше скажи. Иначе я умру от любопытства прямо на месте.
   - Я подумала, что ты связан с какими-то преступными группировками. Прости, но твоя вседозволенность, самоуверенность и весь внешний вид не один раз меня наводили на такие мысли. Ты проговорился, что сидел в тюрьме год назад, после того, как предупредил о каких-то делах, из-за которых можешь пропасть на несколько дней. Наверно, у вас было какое-то "дело", и ты попался. А недавно ты, наверно, совершил еще что-то, из-за чего теперь сам не можешь вернуться в свою страну, боишься в открытую пользоваться своими деньгами, зато стараешься их истратить поскорее. Поэтому так легко согласился жить со мной. Появилась легальная возможность спрятаться, пропасть, не оставляя следов. Ведь даже квартиру ты купил на мое имя. Ты отказываешься какие-то вещи из дома пробовать получить, торопишься жениться, и я не удивлюсь, если вдруг решишь после женитьбы взять мою фамилию.
   Эрвин слушал ее со все возраставшим восторгом. С каждой фразой все труднее становилось сдерживать смех или хотя бы улыбку, лицезрея серьезную озабоченность Николь и ее обреченную расстроенность от мыслей, с каким двуличным типом она вынуждена была связывать свою жизнь. Нет, тип он и на самом деле двуличный, даже хуже чем она думает, но Николь... просто феноменальна! Такую жемчужину он ни за что не нашел бы, если бы специально искал. Такое могут послать только неисповедимые высшие силы.
   А вот в логичности девушке не откажешь. И время выбрала удивительно точное - совместную жизнь под общим кровом надо начинать с максимально открытым сердцем. И теория ее заманчивая. Может согласиться? Николь очень подошла бы роль спасителя нравственности и поддержателя морально павшего для возвращения его на путь истиности и правопорядка. Это гораздо лучше правды, от которой у девушки с ее самоуничижительным характером обязательно возникнет комплекс вины, узнай она, что он потерял, покинув дом. И никакие честные слова тогда не убедят ее в том, что он не принес себя в жертву, а поступил так исключительно по собственному желанию и нисколько об этом не жалеет. Чего доброго, еще решит окончательно превратить себя в мученицу и станет уговаривать бросить ее ради его "светлого будущего". В любом случае, правда не будет способствовать росту ее самоуважения. Как ни странно. Более нормальной и самовлюбленной особе, несомненно, польстило бы, что ее выбрали, презрев все житейские и материальные блага. Правда, после осознания такой чести и вежливого высказывания благодарности, подобная особа послала бы его куда подальше, как существо никчемное, бестолковое и непрактичное. Здесь же всё произойдет с точностью до наоборот - для понимания этих черт характера Николь способностей у Эрвина было достаточно.
   - Николь, а такая вероятнось, что я обеспечиваю тебя квартирой и деньгами, чтобы, успокоив таким образом совесть, в скором времени слинять, - тебе в голову не приходила? - ехидно спросил Эрвин. - А вещи не стремлюсь получить, потому что не собираюсь задерживаться. В таком приземленном варианте тоже все логично, но без криминала. Женитьба, правда, не очень вписывается, так я еще и не женился, могу передумать.
   - Да, возможно, - подумав, согласилась Николь. - Но в обоих вариантах я сама тебя нисколько не интересую. Разве что второй более благороден. Ну что ж... Не всякая девушка в моем положении могла рассчитывать даже на это, - Николь поникла, глаза ее снова стали наполняться слезами, она опустила голову. - Ты уже сделал больше, чем я смела у тебя просить. А когда ты собираешься уехать? Я хочу знать. Чтобы не бояться этого каждый день, а полноценно наслаждаться тем, что имею.
   - Николь, - наконец не выдержав, расхохотался Эрвин, полным восхищенно-удивленной радости смехом, - давай, примем третий вариант: я тебя очень люблю. И Полинку очень люблю. И остался здесь только ради вас. А мое темное прошлое оставим в прошлом и совсем забудем. Я расстался с ним без сожаления. И я бы сделал это еще раньше, если бы не был дураком, что не решался вернуться к тебе так долго. Если бы знал, на что могу поменять - не сомневался бы ни секунды. Уходить от тебя я никуда не собираюсь, если сама не прогонишь. А свою любовь я тебе сейчас докажу и буду доказывать, пока ты не поверишь и не попросишь пощады. Но, предупреждаю, тебе еще придется меня поуговаривать.
   Эрвин привлек девушку к себе и, покрывая нежными поцелуями ее лицо, шею и покрасневшие глаза, потянул к дивану.
   - Ты же обещал, - прорываясь через поцелуи, попробовала сопротивляться Николь, - ты обещал, что раскроешь тайны.
   - Я передумал, - скривил нос Эрвин. - Больше не считаю эту идею хорошей. Что было, то осталось позади. Я хочу это забыть.
   - Всё так плохо?
   - Не строй из себя сыщика, - поддел ее Эрвин за попытки приоткрыть завесу окольным путем. - Нет, не плохо. Просто прошло и растаяло. Остались только ты и я, и ничего позади. Ни у тебя, ни у меня. Договорились? Но, клянусь, что ни в каком криминале я не замешан.
   - Но...
   - Молчи, - с мягкой суровостью сказал Эрвин, и Николь поняла, что дальнейшая настойчивость приведет их исключительно к безрезультативному скандалу.
   Проснулся и захныкал ребенок. Через плечо Николь Эрвин показал малышке прижатый к губам палец, и девочка оказалась такой же понятливой как ее мама. Молча зачмокала соской и принялась разглядывать болтающиеся игрушки и раскачивать поскрипывающую коляску. Она предоставила в распоряжение родителей целую четверть часа. Дьявольски мало, чтобы успеть насладиться друг другом, но божественно много для родителей неспокойного четырехмесячного малыша.
  

*************

   А на следующий день отправились к родителям Николь. Прошло два дня, на которые они собирались устроить себе медовый месяц в отеле, и теперь родители ждали их возвращения. С топорами, вилами и правилами будущего общежития наготове?
   Николь была связана данным маме обещанием звонить несколько раз в день обязательно, а в случае возникновения проблем незамедлительно. Это обещание она свято выполняла, но отделывалась общими фразами, заверяя, что все в порядке, они просто отдыхают. Главную новость она хотела приберечь для личной встречи.
   Страшновато было, конечно, представить, какой концерт могут закатить родители. С другой стороны, теперь у Николь было за кого спрятаться и куда убежать от их гнева. Теперь ей было даже в какой-то мере жалко родителей, которые останутся одни и будут вынуждены срывать обиды друг на друге.
   А что касается работы - разберутся. В крайнем случае, Николь не послушается Эрвина, не станет обставлять пока квартиру, и имеющихся денег, плюс ее детское пособие, может при известной экономии хватить и на год. А за это время все обязательно образуется.
   Встретили их вопреки ожиданиям без гневных высказываний и возмущений. Похоже, родители сами терзались какой-то придерживаемой новостью и выглядели официально натянутыми. Положенно повосторгались встречей с Полинкой, пожаловались, как тяжело им жилось без внучки, сухо поцеловали Николь, Павел Николаевич приветственно кивнул Эрвину.
   Пока Николь раздумывала, как с должным эффектом обрушить на родителей весть о переезде, Павел Николаевич успел огорошить первым. Он отвел Эрвина в сторону и что-то важно ему сказал. Валерия Анатольевна с внучкой на руках следила за вытягивающимся лицом Эрвина с презрительной усмешкой.
   - Где?! - Эрвин на мгновение растерялся, а потом стукнул ладонью по стене и разразился смехом до слез, выступивших на глазах.
   - А что тебя так не устраивает? - не на шутку оскорбился Павел Николаевич. - Да, я предлагаю тебе работу в автомастерской, где я работаю. Или ты рассчитывал сразу на должность директора банка? Или всерьез собрался сидеть на нашей шее?
   - Честно говоря, я ни на что не рассчитывал. Особенно на такую скорую помощь. Первое время я мог бы пожить и в свое удовольствие. К тому же ничего более неподходящего для меня вы не могли и выдумать.
   - Бери, что дают, парень, - злобно отрезал отец Николь. - Без знакомств тебе нигде не устроиться. А пока у тебя нет разрешения на работу, и ни одна серьезная организация тебя не примет даже грузчиком. Это большая удача, что тебя согласились взять под мое честное слово, и полагаясь на мое доброе имя. Хотя Лера и утверждает, что ты испортишь мою репутацию, я все-таки хочу дать тебе шанс. Правда, уже начинает казаться, что она права. Или тебе так претит ручной труд? Боишься испачкаться?
   - Не очень боюсь, - все еще не в силах остановить смех, заверил Эрвин. - Это даже забавно. Но техника, особенно автомобили, - это как раз то, к чему у меня совершенно нет способностей. С любыми устройствами сложнее винтика с гайкой у меня, как бы вам сказать,.. недопонимание. Я, конечно, люблю технику, как всякий благодарный пользователь, а вот она, к сожалению, чаще отвечает мне черной неблагодарностью. Дома мне даже батарейки менять приходилось с тщательным соблюдением всех требований безопасности. И то не всегда помогало. А уж ремонт автомобиля для меня - недостижимая фантастика.
   - Водить машину ты тоже не умеешь? - спросил Павел Николаевич.
   Он и хотел бы продолжать строить из себя обиженного, да не очень получалось. Сегодняшний Эрвин, хотя внешним видом нисколько и не отличался от того развязного охламона, с которым они познакомились, зато вот от хмурого, озлобленного, ядовитого и высокомерного молодца не осталось и следа.
   - Теоретически, умею. Но мой опыт составляет в общей сложности не больше полусотни километров по абсолютно одиноким и безлюдным дорожкам. Да еще и по тем, у которых по сторонам растут не твердые деревья, а нежнейшие кустики. Большего мне не позволялось для всеобщего спокойствия.
   - Неужели всё прямо настолько запущено? - наконец улыбнулся и Павел Николаевич, сраженный-таки его веселой самоиронией. - А может не так страшно, и ты еще не совсем потерянный человек? Попробуем. Когда ты сможешь приступить?
   - На самом деле у меня и правда нет времени на раскачку, - посерьезнел Эрвин. - Начнем пробовать через два дня. Это время нам с Николь нужно, чтобы сделать новую жилплощадь хоть отдаленно приспособленной для проживания.
   Валерия Анатольевна и Павел Николаевич застыли с неописуемым, но одинаковым выражением недоверчивого удивления на лицах.
  
  

-2 -

*****************

  
   - Как ты думаешь, Лера, редисочку порезать помельче или так накидать? - спросила пухленькая невысокая женщина подругу.
   - Давай и так и так сделаем. Пусть будет выбор, - отозвалась Валерия Анатольевна, продолжая кромсать дольками спелые помидоры.
   Сочная красная мякоть, прежде чем поддаться лезвию ножа, слегка проминалась, выступивший сок был аппетитно ароматным, и Валерия Анатольевна не могла удержаться от соблазна время от времени отправлять "отбракованный" кусочек себе в рот.
   Августовское солнце палило с самого зенита. Легкие дуновения ветерка не освежали, а лишь гоняли вокруг обжигающий воздух. Пока еще было приятно ощущать спиной горячее покалывание солнечных лучей, хотя это и давало понять, что приближалось время искать защиту для плеч, чтобы к вечеру не мучиться от солнечного ожога.
   Это была идея хозяйки дачи - вынести стол на улицу и совместить строгание продуктов с принятием солнечных ванн. Ей-то что? Она проводит на природе каждые выходные с первых дней весны, а последние две недели переселилась на дачу основательно - до самого конца месячного отпуска. И всегда предпочитает свежий воздух, какой бы температуры он ни был, сдавленному воздуху закрытых помещений и старается любую выполняемую работу перенести на улицу. Ее крепенькое низкорослое тело с округлыми пышными формами уже успело привыкнуть к сменами погоды: продубиться июньскими дождливыми холодами, прожариться испепеляющей жарой июля и теперь, по ее словам, наслаждалось мягким теплом августа.
   С последним утверждением Валерии Анатольевне трудно было согласиться. Ей, за все лето покидавшей душный город лишь несколько раз, на выходные, жара казалась несколько выходящей за грани приемлемой. Особенно суровым было полуденное солнце. Еще минут десять она потерпит, а потом будет настаивать на необходимости передвинуть разделочный стол куда-нибудь в тенек.
   Нынешняя вылазка на природу - победа, проведенная через множество препятствий. Подруга уже добрую тясячу раз звала Валерию погостить у них на даче недельку-другую. Отдохнуть, составить компанию ее одиночеству. Даже предлагала воспользоваться их гостеприимством в свое полное удвольствие в те моменты, когда хозяева вынуждены были жить в городе. Благо летний учительский отпуск Валерии Анатольевны был длинным, и она могла себе позволить разгуляться. И с радостью воспользовалась бы. Если бы не несколько досадных "но". Во-первых, Павлу отпуск по графику светил еще нескоро - не раньше ноября. Как же могла она оставить мужа в городе одного? Без должного присмотра Павел умрет с голоду, зарастет грязью, а она изведется от беспокойства за него. Да и молодых считала нужным контролировать хотя бы раз в день, а здесь, за городом, не было даже толковой телефонной связи.
   Но несмотря на вышесказанное, несколько раз за лето, поддавшись на уговоры, они с мужем все-таки выбирались сюда. На денек - не дольше, без ночевки. Друзья неизменно искренне радовались их приезду, и с какой радостью встречали, с той же неохотой вечером отпускали.
   Давние приятельские отношения этих двух семейств были крепкими, сложившимися, главное - не обремененными совместной работой или деньгами, и поэтому до сего времени успешно избегавшие склок и личностных разладов. Мужья - Павел и Егор - дружили со школьной скамьи. Правда, после того, как слезли с нее, на какое-то время жизнь разнесла их в разные стороны. Увиделись снова на свадьбе Егора со Светланой и с тех пор встречались постоянно, хотя и с разной степенью периодичности: то еженедельно, а то за бытовыми заботами лишь изредка перезваниваясь. Жены - Валерия и Светлана - несмотря на то, что разительно отличались друг от друга не только внешностью, но и характером, образованностью и мировоззрениями, всё же, следуя примеру мужей, быстро нашли общий язык. А может, именно благодаря различиям и сошлись: дополняя друг друга, не конкурируя, не претендуя на лидерство. Общие же интересы даже у самых разных с виду женщин найдутся всегда: любовь, мужья и мужчины вообще, дети, хозяйство.
   Валерия Анатольевна дорезала последний помидор и накрыла блюдо бумажной тарелкой, чтобы не обвялились на солнце, и не покушались на продукты назойливые вездесущие мухи и осы. Расправила плечи, потягиваясь.
   - Вадик, помоги-ка нам стол переставить, - вдруг зычно окликнула Светлана сына.
   То ли она сама заметила покрасневшую спину приятельницы, то ли опасалась, что солнечный жар подпортит вид продуктов, то ли и ей пекло уже надоело.
   Вадик с готовностью откликнулся на просьбу и живо подскочил к матери.
   А Валерия в который раз залюбовалась сыном подруги. Вот кого она не против была бы заиметь зятем! Вадик вырос у нее на глазах, и она не уставала восхищаться его неизменно ровным характером. С возрастом рассудительный мальчик превратился в высокого статного юношу, немного сухощавого и костистого, зато необычайно умного и практичного. И лицом вышел на заглядение. И тонкие изящные очки не делали из него сухого зануду, а лишь тоненькой рамочкой обрамляли всегда доброжелательный взгляд серо-голубых глаз, придавая юноше вид матерого романтика. Практичность расписанного на десятки лет собственного будущего удивительно сочеталась в нем с мечтательно-возвышенным отношением к жизни в принципе. Он был на два года старше Николь, оканчивал университет в Москве, и одна из крупнейших страховых контор уже была готова принять его в свой штат. Это была бы идеальная пара для Николь - тоже умницы, отличницы, подающей большие надежды. К тому и шло. Взрослые давно перестали шутить по этому поводу, спокойно воспринимая дружбу детей как залог их будущего союза. Сами молодые люди, казалось, тоже уверовали в совместную судьбу - им с детства было легко друг с другом, между ними почти никогда не бывало ссор, их объединяли общие интересы и увлечения. Даже тяжелый подростковый возраст миновали вместе без взаимной неловкости и раздражения.
   Но все родительские чаяния рухнули в один момент из-за феноменальной позорной глупости ее дочери. Семейство Сорокиных - Светлана и Егор - похоже, несильно расстроилось потерей предполагаемой невестки. Как они справедливо считали - жениться их сыну еще рановато, а девушек на свете много. А вот у Валерии руки начинались трястись от бешенства, когда она думала о будущем своей дочери, и сравнивала с тем, на кого ее дурочка променяла такую выгодную пару.
   Сегодня они впервые приехали на дачу давних приятелей своим полным увеличившимся семейством - впятером. Откровенно говоря, Валерия Анатольевна до последнего сопротивлялась, не желая вводить зятя в их дружную компанию. Но Светлана и Егор всю плешь проели им с Павлом, сгорая от желания лицезреть эту таинственную особу. Конечно, большого смысла сопротивление и не имело. Все равно когда-то придется выходить из подполья. Кроме того - и это обстоятельство Валерия провозглашала самым важным - Николь и маленькой Полиночке чрезвычайно полезно было чаще бывать на природе и покидать запыленный город. А о том, что ее зятек позволит жене и дочери поехать куда-то в компании тещи с тестем, не нагружая их своим невыносимым обществом, даже мечтать было бы наивно. Все предыдущие подобные попытки Валерии неизменно оканчивались полным крахом. И еще - а вот в этом потаённом стремлении Валерия Анатольевна не хотела признаваться даже себе - ей все-таки очень хотелось похвастаться, что после года унижений, когда она стыдилась посмотреть в глаза друзьям и знакомым, всё в их семье теперь благопристойно: дочь находится в законном браке, внучка растет в полноценной семье, живут молодые в своем благоустроенном жилище - тишь да благодать воцарились в их семействе. По крайней мере, снаружи.
   Поэтому, недовольно поскрипывая зубами, но Валерия Анатольевна всё же решилась передать дочери очередное приглашение Сорокиных на ближайшие выходные: нагрянуть в гости на солнышко-шашлыки-баньку со всем прилагающимся отдыхом и с ночевкой. Эрвин на это известие досадливо скривился, но Николь с таким энтузиазмом поддержала маму, что и он, наконец, соглашаясь, кивнул. Валерия Анатольевна давно заметила, что парень хотя и любит поговорить, но при этом не очень болтлив (как ни странно, эти два понятия в нем сосуществовали в загадочном содружестве), и если есть возможность, предпочтет отделаться минимумом слов и лаконичными жестами. В этом, кстати, он был мастер: умел недвусмысленно высказать глубокую мысль кратким движением руки, головы или просто взглядом. Подобная величавая небрежность неизменно коробила Валерию Анатольевну. Впрочем, трудно было сказать, что в Эрвине ее не раздражало.
   Поскольку легковушка Сорокиных была не в силах вместить два семейства сразу, то старшим Силенковым и Светлане с Вадимом, которые тоже на пару дней ездили по делам в город и теперь возвращались одновременно с гостями, пришлось добираться до дачи на электричке. Тогда как маленькой Полинке в сопровождении родителей выпала честь ехать с большим комфортом - на видавшем лучшие времена, но имевшем вид ухоженного энергичного пенсионера стареньком фордике Сорокиных .
   Прибыли все почти одновременно, дружно оголодавшие, и поэтому каждому сразу нашлась работка.
   Дела продвигались споро.
   Угольки в мангале уже почти достигли нужной кондиции и облизывались редкими язычками пламени в ожидании того момента, когда на них начнет капать ароматный мясной сок. Банька тоже готовилась в недалеком будущем прогреть человеческие тела. И так демонстративно жадно пылал огонь в ее топке, обвалакивая огромные поленья, что казалось, банька всей душой завидовала маленькому мангалу: ей несправедливой судьбой было предназначено лишь доводить попавшие в ее чрево тела до красноты, а жаркая ее душа так жаждала золотистой корочки.
   Валерия Анатольевна вдохнула полной грудью напоенный летним теплом воздух, раздражая благоуханием горящего дерева свои измученные городским смогом нюхательные рецепторы; впустила свежесть в натруженные легкие; вонзила мечтательный взор в поднебесье; постаралась проникнуться прелестью однообразных кукушечьих рулад, несущихся из недалекой рощицы; положила в рот очередной брызнувший чуть кисловатым соком кусочек помидора - и почувствовала себя в раю. Даже царящая вокруг дружеская деловитость прекрасно вписывалась в ее представление о райских кущах.
   В этот момент к переехавшему в спасительный тенек столу подлетела Николь и водрузила на него небольшой тазик со свежесорванными и свежевымытыми маленькими огурчиками. Глянцевая влажная зелень их боков манила прохладой, и Вадик, удостоверившийся, что перенесенный им стол незыблемо стоит на новом месте, тут же ухватил несколько штук, за что получил от матери шутливый шлепок по рукам, а от Николь порцию звонкого смеха, соловьиной трелью пронесшегося по участку. Куда уж до этой прелести серой кукушке с ее однообразием! Хозяйка дачи тут же оставила в покое своего мелкого воришку-сына, заключила девушку в богатырские объятия и от души расцеловала.
   Светлана не видела Николь последние три-четыре месяца, и была настолько поражена произошедшей в девушке переменой, что периодически отбрасывала все прочие, казавшиеся на таком фоне несущественными, дела для того, чтобы в очередной раз излить свое восторженное удивление.
   Николь сегодня летала по дачному участку, успевая повсюду и всех заражая своей лучезарной энергией. В черном открытом купальнике, с завязанными высоко на затылке волосами, дабы дать возможность спине и шее почувствовать дыхание лета, стройная и стремительная, она напоминала ласточку, пронзающую чистую синеву неба. Такой она не была даже в самые светлые детские годы - всегда сдержанно следящая за своими манерами и начинающая стеснительно заикаться от малейшего проявленния личностного внимания. А последний год, казалось, и вовсе вытравил с лица девушки мельчайшие следы счастливой юности, перенеся ее в лагерь отчаявшихся унылых стариков, рабски покорных судьбе. Но вот она, восставшая и счастливая, порхает и звенит колокольчиком.
   - Милая, поздравляю! - в который раз за сегодня воскликнула Светлана. - Ты не представляешь, как я рада за тебя! Никогда не сомневалась, что ты будешь счастлива. Ты умница, ты достойна этого.
   - Спасибо, тетя Света! - снова засмеялась Николь.
   Ужом выскользнув из объятий любвеобильной тетушки, девушка убежала выполнять следующее поручение, хмуро отданное матерью - нащипать луку, помыть и тоже принести к столу.
   Но все полеты Николь - какими бы кривыми ни получалась от этого их траектория, и без того прокладываемая через лабиринты грядок, парников и клумбочек, - неизменно включали в себя хоть кратковременную остановку под большой яблоней. Там, в мягкой тени листьев широко раскинувшегося дерева, было расстелено пуховое одеяло - маленькое царство Полинки под неусыпным контролем отца.
   Эрвин категорически отказался принимать участие во всеобщем гастрономическом штурме, предпочтя быть нянькой при младенце, и сейчас, вальяжно развалившись в блаженной тени, со стороны наблюдал за царящим вокруг ажиотажем.
   Полугодовалая Поленька совсем недавно научилась устойчиво сидеть, а теперь напористо постигала искусство ползания, так что оставить ее без присмотра даже на минутку было опасно. А ее любопытству следовало придать достойное направление.
   Поэтому первым делом, едва появившись на даче, Светлана слазала на чердак, откопала целый мешок старых игрушек, терпеливо ждавших там именно этого момента - появления внуков - пусть пока и чужих. Николь было велено быстренько провести экспертизу, а признанное подходящим тщательно и с кипяточком помыть. И теперь вся эта роскошь ровным многоэтажным слоем окружала гордо сидящую в ее центре Полинку. Эрвин с малышкой сообща перебирали это богатство, тихо беседуя на какие-то лишь им одним понятные темы. Пробегавшая мимо Николь обязательно касалась мужа, если не поцелуем, то хотя бы просто мимолетной лаской.
   - Эрвин, - вдруг, привлеченная внезапным заливистым смехом внучки, сердито окликнула зятя Валерия Анатольевна (ну что поделаешь! - даже райскому саду требуется грозный бдительный надзиратель, и кому как ни ей снова брать на себя эту незавидную роль!). - Какая мерзость! Ты что, собираешься накормить ребёнка червяками? Куда ты смотришь?
   Все присутствующие прервали дела и обернулись в сторону яблони. Николь замерла и затаила дыхание в предчувствии беды. Жизнь, лишь совсем недавно снова повернувшаяся к ней своей светлой стороной, была бы и для нее постоянным персональным раем, если бы основательная бочка дегтя не портила этот льющийся из всех пор ее счастья медовый бальзам. Ее сердечко продолжало каждый раз сжиматься, когда мама обращалась к Эрвину - всегда с неизменной раздражительностью и пренебрежением. Девушка, конечно, свято верила в обещанную Эрвином снисходительность к ее матери, верила и в его ангельское милосердие и доброту. Но даже ее искренняя вера сделать юношу святым всё-таки не могла. Всему есть предел. Для Николь и без того представлялось загадкой, как ее мужу - весьма эмоциональному и далекому от образцов сдержанности - удается не реагировать на постоянные выпады тещи ответной резкостью? А с учетом того, что слегка ироничная выдержанность Эрвина распаляла Валерию Анатольевну еще больше и побуждала действовать всё изощреннее, наступление того момента, когда тещина настойчивость, прошибет его терпеливость было лишь вопросом времени. И весьма недолгого. Поводы же задеть зятя женщина мастерски выуживала из всего.
   Правда, на этот раз причина, кажется, была и была достаточно веской.
   Николь брезгливо сморщилась.
   Огромная жирная волосатая гусеница, по всей видимостим, упала с дерева. И живое шевелящееся существо в куче неодушевленных предметов сразу же привлекло внимание маленькой Полинки. Безалаберный отец аккуратно перенес насекомое на ножку девочки, и они оба с одинаковым интересом следили за передвижением пушистого яркого насекомого по тонким ползункам. Именно смешные закручивания в спираль, складывания и распрямления гусеницы и вызвали веселье ребенка. Поленька захлопала в ладошки и потянулась к гусенице пальчиками - пока еще не очень ловкими для того, чтобы суметь схватить заинтересовавшее с первого раза. А все, что попадало в эти пальчики, мгновенно отправлялось прямой наводкой в рот.
   - Не собираюсь, - улыбнулся Эрвин, не отводя взгляда от охоты дочери за насекомым. - Доктор говорил, что расширение рациона ее питания нужно начинать с фруктов и овощей. Да и вряд ли ей понравится вкус. Слишком волосатый. Хотя, если правильно приготовить, это достаточно приличное блюдо.
   - Ты пробовал? - ехидно спросил Вадик, нанизывающий на шампур кусочки мяса.
   - Довелось.
   - Если хочешь, специально для тебя парочку поджарю. При жарке волосатость обгорит - будет самое то.
   - Спасибо, - оценил Эрвин. - Но не порти продукты. Не думаю, что у тебя достаточно знаний для приготовления такого сложного блюда.
   Эрвин протянул руку дочери. Девочка опустила на его ладонь с таким трудом пойманную живую игрушку, и они снова погрузились в анализ ее передвижений теперь уже по руке отца. Похоже, эта парочка научилась понимать друг друга без слов.
   Поскольку перспектива питаться насекомыми больше никого не прельстила, то отвлекшийся было на мелкое событие народ снова вернулся к таинствам готовки более привлекательной пищи. А Николь присела на коленки между Эрвином и дочкой, разрушив их благостный тандем. Быстро проверила одеяние девочки, взяла ее на руки и повернулась к мужу.
   - Могу я тебя попросить об одном одолжении? - тихо спросила Николь.
   - Для тебя - даже поцеловаться с тещей, - ответил Эрвин, любуясь живым румянцем на щеках жены и образовавшимся вокруг ее головки подсвеченным солнцем золотистым нимбом. Протянул руку и поправил сбившуюся прядь привычными ласкающим движением.
   - Не верю, что сумеешь, - хихикнула в ответ ему Николь. - Но и не требую такой жертвы. Пожалуйста, сделай Вадика если не другом себе, то хотя бы так, чтобы он мог говорить с тобой подружелюбнее. Его просить бесполезно, а ты сможешь справиться и за двоих. Если захочешь.
   - Если тебе это важно - без проблем. Но зачем тебе наше приятельство? По-моему оно нелогично.
   Николь слегка засмущалась, но стыдиться и скрывать ей было нечего, и она продолжила:
   - Понимаешь, мы с Вадиком выросли вместе, дружим с детства. А в последний год он старался облегчить мне жизнь, как умел. И теперь его ревность и обида на тебя кажутся уместными, - Николь вдруг зажала себе рот ладошкой и с легким испугом, совсем не похожим на былой страх - лишь опасение, что невольно обидела, заглянула Эрвину в глаза. - Прости, тебе это, наверно, неприятно.
   - Не больше, чем любой восхищенный взгляд, направленный в твою сторону - он меня возбуждает! - заверил Эрвин. - Хорошо, Николь, через пару часиков полюбить меня он еще не сможет, но и гусениц в еду подсовывать желание пройдет. Но расплачиваться за такое мое насилие над собой придется тебе.
   - А я всегда расплачиваюсь с тобой с удовольствием - пора бы заметить, - довольная Николь поцеловала мужа и, ускользнув от игриво попытавшихся ее удержать объятий, снова упорхнула, унося с собой дочку.
   Одному разглядывать детские игрушки было скучновато. Эрвин откинулся на спину, заложил руки за голову и прикрыл глаза. И уже через пару минут ощутил, как тело приобрело воздушную легкость, невесомо покачиваясь, поднялось над землей и поплыло в свободном полете. В спину нежно подталкивало дыхание земли, солнышко, пригревая, тянуло ввысь. Откуда-то издалека до расслабленного сознания доносились неназойливые посторонние звуки: шелест листвы, щебетание птиц, деловые и дружеские переговоры людей. Сознание отключилось. Он витал где-то в приграничном мире сна и яви, в том ненадежном состоянии, когда ты уже готов проснуться и ощущаешь на веках тепло утреннего солнышка и при этом твердо уверен, что, когда окончательно проснешься, тебя ждет еще долгая нега, неспешность и целая вечность отдыха. Волшебные мгновения перехода от прекрасного сна к не менее чудесному пробуждению. Собственно говоря, в такой счастливой полудреме он находился непрерывно в течение последних двух месяцев и даже не пытался убедить себя в реальности окружающего мира и постараться очнуться от блаженных грёз.
   Похоже, точно задремал. Но стоило чужой тени коснуться лица, Эрвин мгновенно очнулся и приоткрыл один глаз.
   - Ждешь, когда свалится еще что-нибудь аппетитное прямо в рот? - над ним возвышался Вадим.
   - А яблоки когда созреют?
   - Это зимняя яблоня. Ждать устанешь. Да и гусеница, скорее всего, была единственной и случайной. Так что наиболее вероятная добыча - это... если птичка на ветку сядет. Повезет - если покрупнее. Будет соус для гусеницы.
   - Нет, это уж слишком экзотично, - сказал Эрвин, принимая сидячее положение, и, прищурившись, вопросительно глянул на Вадима.
   Длинные волосы защекотали ему голые плечи, и Эрвин машинально провел рукой по шее, почесываясь. Вадим, оценив ненамеренно, но от этого не менее навязчиво проявляющееся при каждом движении Эрвина атлетическое телосложение, поправил таким же машинальным движением очки на своем носу и пояснил причину вторжения в сладостный сон гостя:
   - Отец попросил меня свежих веток для веников нарезать. Николь предложила взять тебя с собой. Но мне кажется, тебе уютнее наслаждаться бездельем, когда все вокруг работают.
   - Очень уютно. Но немного утомительно, и сейчас я с удовольствием отдохну и прогуляюсь.
   - Только оденься. В лесу тебе не пляж с пуховым одеялом, - недовольно проронил Вадик.
   Предлагая совместную прогулку, он от всей души надеялся, что Эрвин откажется.
  
  

********

  
   - Твоему Вадику памятник надо поставить за то, что приобщил моего зятька к общественно-полезному труду, - ядовито вполголоса проговорила Валерия, проследив взглядом, как Вадим с Эрвином покинули территорию дачи. - Он был бы способен не шевельнуть за весь день и пальцем, словно все вокруг слуги для него.
   - Лера, чего ты на него так взъедаешься? - удивленно спросила Светлана. - Вроде как радоваться должна. Такая хорошая пара получилась. Парнишка-то хорошенький, милый, симпатичный, улыбчивый.
   - Хороший - спасу нет, - буркнула Валерия. - Милый, как медведь в зоопарке. И что мне от его улыбчивости? Чему радоваться?
   - В тебе просто говорит нормальная родительская ревность. Не хочется смириться, что дети растут и становятся самостоятельными.
   - Растут - да не дорастут! Вот приведет тебе Вадик какую-нибудь дуру-малолетку, заявит, что женится, бросает учебу, - посмотрим, что ты тогда скажешь.
   - Не буду зарекаться, - согласилась Света. - Может, ты и права. Рановато у них все получилось. А может, оно и к лучшему.
   Валерия даже разделочную доску от себя оттолкнула и с недоумением уставилась на приятельницу. Не было предела ее возмущению такой откровенной нелепостью.
   - Что ж тут, по-твоему, к лучшему?!
   - Что б ты ни говорила, а парнишка хороший, правильный. За такого надо хвататься, в каком бы возрасте ни встретился. А что молодой и неопытный - так то дело проходящее. Ну, сглупили они по молодости, что ж теперь их всю жизнь этим попрекать? Обратно время не повернешь. Ведь не бросил же он Николь. Вернулся. В чужой стране сумел разыскать. Что тебя сейчас-то не устраивает? Николь он любит - посмотри, как расцвела девушка, - душа не нарадуется; в дочери, судя по всему, души не чает. Не пьет, как вы говорите, даже не курит, жильем обеспечил, хотя ты и тут недовольна его приобретением, работает по мере сил...
   Валерия на все слова резко кивала головой, вроде как соглашаясь. Да, по сути дела упрекнуть зятя ей было не в чем. По крайней мере, в чем-то серьезном. Да, молод, но это самое временное из всех человеческих состояний. Да, внешний вид ужасающий, но тут она уже даже привыкла. К тому же довольно скоро убедилась, что вызывающий облик Эрвина, действительно, не несет за собой никакой антиморальной подоплеки, никакого протеста окружающему миру, всего лишь способ шокировать новичков. А она уже себя к начинающим не относила - пообвыклась. К тому же ситуация становилась менее критичной - волосы на макушке Эрвина, повинуясь течению времени, отрастали, а поскольку в округе, видимо, не нашлось достаточно ловких парикмахеров, то яркий высветленный рисунок, взбесивший тещу с первого взгляда, после пары стрижек существенно побледнел и уже не бил по глазам. Еще бы заставить зятя подвергнуть усекающей работе цирюльников голову по всему диаметру, а не только фасад и вид сверху, - и его первозданный вид уже перестал бы вызывать крайнее отвращение. Оставалось бы только подкорректировать то, чем он этот вид покрывал. Одевался Эрвин в прежней манере - нечто среднее между хипповым рокером и младшим отпрыском большого семейства, вынужденным донашивать лохмотья старших братьев. Да еще и приукрашивал непотребность соответствующими делу мрачными или просто бессмысленными украшениями. Однако, надо признать, выглядел при этом хотя и мерзко, но стильно - молодости к лицу всякое безобразие. Хорошо еще, что Николь свое безвкусие не навязывал. Если еще поговорить об одежде, то убежденность Валерии Анатольевны в ограниченности умственных способностей и инфантильности зятя подчеркивала и еще одна, тонко ей подмеченная странность: в одежде Эрвин строго придерживается однотонности. Наряды его могли быть какими угодно вычурными или наоборот неприглядными до уродства, но при этом никаких рисунков, отделок, разноцветья. Каждому предмету одежды - свой единый тон и никогда никаких отступлений... Ну да бог с ней, с его глупой ограниченностью во вкусах...
   Да, парень оказался совершенно неопытен в быту - Николь постоянно посмеивается над отсутствием у него самых, казалось бы, элементарных, знаний. Да, квартиру приобрел совершенно неразумную: истратил на нее почти все средства, оставшиеся, как он сказал, в наследство от родителей, а за эти деньги можно было бы приобрести что-то пусть не такое шикарное, зато помногокомнатней, - но тут с кем не бывает. Надо будет - со временем поменяют. В работе, как утверждал Паша, от него пока больше проблем, чем пользы, но парнишка умный, и со временем, несомненно, пристроится.
   Свои обещания Эрвин тоже выполнил без дополнительных подталкиваний в нужных направлениях. Свидетельство о рождении дочери было исправлено в первые же дни, и досадный пропуск в графе "отец" был заполнен. Тогда же подали заявление в ЗАГС, где молодых расписали без дополнительного периода ожидания, который обычно давали для того, чтобы молодожены утвердились в своих намерениях. Подтверждение обдуманности (или наоборот бездумья!) решения этой пары и без того выглядело убедительно: оно поглядывало на женщину, принимающую заявление, деловито посасывая пустышку.
   Досадно было, что не получилось отгрохать свадьбу, о какой мечталось для единственной дочери. Энтузиазм Эрвина в этом деле был ожидаемо ниже нулевой отметки. Оно и понятно: ему без того доставало забот и перемен. Не хватало еще воплощать честолюбивые мечты новых родственников! Да и красоваться ему было не перед кем. С первых же намеков на сей желаемый праздник, юноша заверил, что с его стороны, буде торжество и состоится, на нем не появится даже свидетелей. Это заставляло Валерию Анатольевну сильно сомневаться в искренности его намерений. Как бы не пришлось в скором времени стыдливо отводить взгляд и признаваться друзьям в своей ошибке, если этот тип вдруг в самый последний момент подстроит какую-нибудь неожиданную гадость. Пусть сначала всё устроится, а вселенский пир подождет. Поэтому свадебное гулянье ограничилось небольшим домашним застольем и проходило в такой напряженно-унылой обстановке, что больше напоминало панихиду. Общее настроение не смогли поднять ни обильная выпивка, ни отменная домашняя еда, оставшиеся почти нетронутыми. Ужасная примета!
   - Да, выйти замуж за автослесаря - не такой судьбы я хотела для дочери, - продолжила вслух свои мысли Валерия.
   - Это же только начало, авось дальше пойдет, - ответила Светлана. - Сами говорите - не глупый. Самое главное, чтобы счастливы были, любили друг друга.
   Валерия поджала губы и с непередаваемым пренебрежением хмыкнула.
   Не станешь же говорить, что именно этой-то любви она и боится больше всего. Не поверят, засмеют, опять скажут, что это в ней ревность родительская говорит, "диктатор семейный" - как обозвал ее как-то этот нахал. Ну и что, что диктатор, если это поможет уберечь близких от беды! Пусть смеются ее предчувствиям. Но она почему-то была абсолютно уверена, что с появлением Эрвина проблемы у ее дочери только начались, и насколько сильна сейчас любовь Николь, настолько же сильно придется ей со временем раскаиваться в ней. А то, с каким обожанием Николь относится к мужу, казалось матери переходящим границы нормальности. Противоестественно так молиться на живого человека, вознося его до небес и абсолютно не замечая очевидных недостатков. И когда со временем первые, самые яркие, чувства поутихнут, девушка рискует, упав с вершины своих возвышенно-совершенных чувств, разбиться вдребезги о суровую действительность. Любовь же Эрвина к Полиночке пугала Валерию еще сильнее. К маленькой дочери он относился с собственнической жадностью. Валерия видела, что даже матери он доверяет девочку, сокрушенно досадуя на необходимость этого. На бабушку же с дедушкой, желающих подарить внучке свою долю заботы зыркает хуже, чем наседка на ястреба, собирающегося похитить ее цыпленка.
   Валерия никак не могла выкинуть из головы его слов, сказанных в день знакомства, о том, что он готов забрать свою дочь и увезти ее за границу, куда доступ посторонним был фактически закрыт. Первые недели, когда молодые стали жить отдельно, сомнения и страхи не давали Валерии заснуть по ночам. Утром она с тоскливым ужасом ждала от дочери известий, вздрагивала от каждого телефонного звонка и успокаивалась, только поговорив с Николь. Правда, спокойствия хватало ненадолго. Через часок-другой она снова начинала накручивать себя теми же домыслами. Сейчас, по истечении двух месяцев, стало легче. Страх не утих, но стал привычным, не таким острым.
   Но как все это выскажешь словами? Если даже собственный муж высмеивает ее и не разрешает вмешиваться со своими претензиями в личную жизнь молодых. А все остальные общие знакомые быстро попадают под обаяние мальчишки. Вот и Свету с Егором быстро постигла та же участь: Светлана с восторгом отзывается на улыбку Эрвина, а Егор, похоже, пал, сраженный чарами, еще во время поездки сюда в маленькой легковушке Сорокиных. Потому что, едва приехав на дачу и припарковав автомобиль, Егор тут же ринулся в свои тайные закрома, чтобы угостить нового знакомого редким пивом из собственных неприкосновенных запасов - какой-то эксклюзивный напиток, привезенный приятелем из Чехии. Всего несколько бутылок, смакуемых единолично по большим поводам. И уж чтобы соблаговолил поделиться - невероятный нонсенс, сравнимый по частоте возникновения с полным солнечным затмением! Неужели для подобной самоотверженности взрослого мужика было достаточно милой растяжки губ малознакомого юнца?
   А эта проклятая улыбка, кажется, не покидала теперь физиономии мальчишки. Даже, когда губы оставались серьезными, все равно ее незримые следы витали повсюду: в задорно лохматой шевелюре, в прищуре дьявольски-черных глаз, в порывистых и одновременно по-кошачьи мягких движениях, и особенно в ласково-интимных итонациях голоса, которым он разговаривал с маленькой Полинкой, завораживая непонятными звуками чужого языка. И еще неизвестно, о чем он разговаривал с дочкой, чему учил и на что настраивал! Младенец, конечно, пока не в силах анализировать взрослую речь, но так легко упустить тот момент, когда станет уже поздно...
   И кому, не испытавшему, не лицезревшему, не столкнувшемуся воочию, докажешь, что этой обаятельной улыбкой может прикрываться коварный колючий взгляд и циничный выпад. Ведь мерзавец, ужаснув при первой встрече своих новых родственников мрачной решительностью и скрытой настороженной злобой, переменился в одночасье. Вернее, в один день. Отныне только проницательной теще в те моменты, когда ей не удавалось избежать встречи с зятем лицом к лицу, он изредка демонстрировал истиную свою сущность - ехидную, расчетливую и эгоистичную. От его читающего душу, необыкновенно выразительного взгляда тело женщины опять, как в самый первый день их знакомства, опалялось жаром предчувствий, грудь ее начинала вздыматься все выше и чаще, а отвернуться, разлепить магнетизм взглядов оказывалось необычайно тяжело. Игра в гляделки обычно продолжалась короткие мгновения, но далеко не сразу после этого ее ватные ноги обретали привычную твердость, а организм переставал требовать ликвидации засухи во рту. В такие минуты Валерия снова начинала понимать дочь, завороженную этим мальчишкой. Хотя это понимание и не мешало ей (с высоты своего возраста и материнской тревоги за дочь) видеть всю низость его лицемерия. Неужели никто другой этого не замечает? Неужели не понимают, что таких людей, каким он старается казаться, на свете просто не бывает?!.. Но старается, надо признать, мастерски. И все обвинения в его адрес оставались голословными... До поры до времени...
   С Николь обсуждать что-либо совершенно бесполезно. Мало того, что слова "Эрвин так сказал" для нее являются истиной в последней инстанции, так Валерия Анатольевна уже ни секунды не сомневалась, что вздумай она даже попытаться раскрыть дочери глаза, зять мгновенно выполнит свои угрозы. Хорошо, если в самом легком их варианте: лишит ее возможности видеться с дочерью и внучкой. А он сможет... Ведь дурочка Николь последует за ним куда угодно, выполнит любую, самую нелепую, его прихоть.
   Но она, мать, не даст свою кровиночку в обиду! Поэтому пока она сожмет свою волю в кулак и потерпит! Дочь не будет одна, когда он, наконец, явит перед всеми свою сущность!.. Бедная наивная дурочка Николь! Кажется, даже в богатой художественной литературе Валерии Анатольевне (весьма начитанной учительнице словесности!) не встречалось настолько самоотверженных глупых героинь, а уж в реальной жизни, да еще в образе собственной дочери, она никак не ожидала встретить столь фантастической наивности и преклонения.
   - Боюсь я его, Света, - вдруг вырвалось у Валерии, очередной раз перебравшей в голове свои мысли и убедившейся в том, что они по-прежнему тверды и хранятся в должном порядке.
   Теперь уже Светлана недоуменно уставилась на нее.
   - Почему? - она была искренне поражена.
   Валерии не очень улыбалось выносить сор из избы, и она неуверенно помолчала. Но, может быть, хоть здесь ее поймут, и помогут воздействовать на Николь спасительным советом. Советом добрых старых приятелей, небезразличных к судьбе девушки, и не обремененных страхом катастрофической реакции на их поучения со стороны ее отъявленного "защитника". Светлана, с виду добродушная мягкая пышечка, на самом деле отличалась житейской хваткой и не витала в облаках. Ее высказывания иногда бывали неприятны, но порой удивительно прозорливы и всегда искренни.
   - Любит он Николь, по крайней мере, трудно увидеть доказательства обратного, - размеренно начала Валерия.- И Поленьку очень любит - в этом я не сомневаюсь. А вот все остальные люди для него - лишь выгодное окружение, интересное до тех пор, пока он в нем нуждается. Так - удобный фон для собственной жизни и благополучия. Это скрытный, высокомерный и хитрый тип. Я вижу его насквозь, и поэтому он меня ненавидит. Но как доказать это Николь?! Я боюсь, что и ее он лишь использует. Только вот цели его разгадать не удается, и от этой непредсказуемости особенно страшно. Я живу, как на дымящем вулкане.
   В извечном чисто женском сокрушенном жесте Светлана поднесла ладонь к своему лицу, прикрывая губы, и покачала головой.
   Свернуть Валерию с выбранного раз и навсегда пути было практически невозможно. Она всегда была упряма в своих принципах. Это касалось и чувств, и методов воспитания, и любых мало-мальски серьезных взглядов на жизнь. И доказывать другим ошибочность их мнений и безупречность своих она тоже считала прямой своей обязанностью. Светлана обычно не спорила. Как не спорят с надвигающимся на тебя танком. Но сейчас ей так не хотелось, чтобы этот танк повернул в сторону Николь - такой хрупко воспрянувшей к жизни, и подмял под себя ее зарождающееся счастье.
   - А нужно ли что-то доказывать? - осторожно спросила Светлана подругу. - Мне кажется, Лера, ты преувеличиваешь. С чего ты сделала такие выводы?.. Ты говорила, что Эрвин сирота. Это могло наложить свой отпечаток на его не шибко доверчивое отношение к людям. Лично мне мальчик показался весьма доброжелательным и открытым. Даже его несуразные манеры мне напоминают веселый яркий огонек, а не такое уж, как ты говоришь, страшилище.
   - Маска, - коротко возразила Валерия.
   - Ты слишком большие ухищрения приписываешь столь молоденькому парнишке. Скорее всего, это твои предубеждения... - Светлана увидела, как вздернулась Валерия, как открыла рот, приготовившись к убедительному отпору, и поспешила продолжить: - Но если и так - ты всё-таки знаешь его лучше, чем я, - возможно, все-таки сказывается трудное детство. Ты посмотри - да он же всем своим видом старается выделиться, чтобы его заметили. Как маленький ребенок, старающийся обратить на себя внимание родителей иногда весьма странными выходками. Помнишь, наш Вадик, когда ему было года четыре, ползимы не вылезал из простуд. По каким только врачам мы его не таскали, пока он не был пойман мной на горячем. Он, оказывается, специально старался всеми способами продлить болезнь. Так ему нравилось, как я за ним ухаживала, делала массажи, процедуры, гладила, да просто была рядом. А я ж как раз перед этим только пошла на работу, естественно, стала меньше внимания уделять сыну. Вот и результат... Я бы, Лера, на твоем месте попробовала преодолеть свою неприязнь, попыталась показать Эрвину, что он нужен, что его приняли в семью и оценили. Может, и его отношение изменится. Ты же все-таки взрослее, опытнее. Думаю, стоит пойти на некоторые сделки с искренностью во имя всесемейного блага. Представляешь, если парень никогда не видел родительской ласки... Ты говорила, он вырос в чужой семье?
   - Николь так говорила. Да и она, похоже, ничего более подробного не знает. Представляешь, моя наивная дурочка закрутила роман, и даже сама не может толком сказать с кем. Учились в одном университете, жили они в его квартирке. С родственниками-воспитателями познакомить не удосужился. Согласись, не очень богатые сведения. Сам он ничего существенного не рассказывает. Паша говорит, что и на работе избегает разговоров о себе. И до сих пор не объявился никто, кто заинтересовался бы его судьбой. Похоже, и сам он не поддерживает ни с кем контактов. Даже дружеских. Никакого прошлого, никаких планов на будущее. Человек из ниоткуда. Исчезнет, и мы даже не будем знать куда, в какие органы обращаться, чтобы организовать поиски.
   - Вот видишь... Кто знает, чего он натерпелся у чужих людей, раз даже общаться и вспоминать не хочет. Вырвался, приклеился к новой семье...
   - Прямо уж - Золушка замученная! Всю жизнь горох с чечевицей перебирал, устал бедный, теперь сил на то, чтобы ведро мусорное дома вынести не хватает! Самовлюбленный эгоист он!.. Пробовала я, Свет, к нему подходы поискать. И не один раз.
   - И?
   - Не получилось. Уж насколько искренне я старалась проявить свое участие! Он сначала отмалчивался. А как-то раз, когда мы остались одни, и я снова попробовала поговорить по душам, он так зло рассмеялся и сказал, чтобы я не старалась. Заявил, что обмануть его лживой привязанностью еще никому никогда не удавалось, и "плевать он на это хотел" - его слова. Ты не представляешь, до чего обидно мне стало, больше не старалась.
   Светлана представила себе, как должно было выглядеть проявление искреннего участия в исполнении Валерии с учетом всей испытываемой ею неприязни и неумения идти на компромисс, и, честно говоря, не удивилась реакции парня.
  
  

**********

   До прозрачной березовой рощицы юноши дотопали, четко соблюдая между собой расстояние двух вытянутых друг к другу рук, и в абсолютном молчании. Вадим, засунув руки в карманы, демонстративно глядел в противоположную от Эрвина сторону. Весь его вид ясно демонстрировал, что совершая совместную прогулку, он лишь отбывает повинность, придерживается правил вежливости и гостеприимства.
   Эрвин на ходу сорвал длинную травинку, пропустил ее между пальцами, очищая от переизбытков грязи, и, засунув в рот, пожевывал, временами бросая короткие взгляды на Вадика. Надетыми на босые ноги растоптанными тряпичными башмаками со смятыми от жестокого способа носки задниками он шаркал по дорожке, поднимая пыль, от чего голые до колен ноги быстро покрылись тонкой матовой корочкой. Приподняв по бокам широкую навыпуск кофту насыщенного синего цвета, Эрвин тоже засунул руки глубоко в карманы шорт.
   Дачные домики остались позади. Дорожка превратилась с тропинку. Сохранять дистанцию становилось сложнее. Вадим старался держаться до последнего: уворачивался от нападающих веток, извивался, огибая выраставшие на обочине кусты, величественно перескакивал с кочки на кочку, перешагивал ямки, спотыкался на камнях. Эрвин невозмутимо двигался по своей половине тропинки. Иногда он замедлял шаг, чтобы покачнувшееся на очередном препятствии тело Вадима, если тому вдруг приспичит свалиться, не подмяло бы под себя и его. Можно было, конечно, идти друг за другом, но это означало бы иметь этого самого друга-недруга в тылу, и Вадим счел вариант неприемлемым. Хорошо еще, что он подчеркнуто игнорировал присутствие Эрвина, иначе зрелище, как тот открыто наслаждается его мучениями, взбеленило бы Вадика еще сильнее.
   Из прищуренных от яркого солнышка и веселого ехидства глаз Эрвина толпами выпрыгивали озорные бесенята. Но далеко проказники не разбегались, а, поскакав по длинным черным ресницам и раскидав задорные следы своего пребывания по всему лицу юноши, они снова ныряли в темный омут, уступая место следующей полной сил ораве.
   А вот мозги Вадима, по всей видимости, терзали звери посерьезнее. Его тонконосый изящный профиль своей сосредоточенной одухотворенностью нормальному зрителю напомнил бы погруженного в возвышенные мысли поэта, унесшегося в мечты о торжестве мира во всем мире и о скорой окончательной победе добра над злом. Эрвину же вздернутый нос спутника показался носиком чайника, начинающего выпускать пар и готового закипеть. Скоро крышка начнет подпрыгивать. Потому что Вадим после каждого преодоленного препятствия энергично вздергивал головой, якобы поправляя съехавшие очки, которые вообще-то держались на переносице как приклеенные и от резких движений даже не шевелились.
   Наконец, Эрвин решил, что полученное задание надо выполнять, а без его толчка дело с мертвой точки не сдвинется. Сказать что-то обыденно-житейское Вадиму не позволяет честная натура, но при этом он скорее взорвется, чем преступит обязанности хозяина и первым выскажет какую-нибудь гадость.
   Молодые люди как раз подошли к подходящей молодой березке. Вернее, Вадик, выбрав ее из сотен подружек, остановился и воззрился на нежное деревце так одухотворенно, словно свежеиспеченная песнь, превозносящая сей растительный символ уж непонятно чего, готова была излиться из уст стихоплёта. Эрвин в свою очередь попробовал проникнуться мироощущениями Вадима. Понаклоняв голову из стороны в сторону, он так и этак оглядел березу. Деревяшка, как деревяшка. На его неискушенный взгляд ничем не выделяющаяся среди прочих. Глубокими познаниями в ботанике Эрвин не блистал. Он, конечно, с легкостью мог отличить хвойное дерево от лиственного, но более тонкие подробности вызвали бы уже определенные затруднения. В плане же доброкачественности и профпригодности он и вовсе мог оперировать только сугубо физическими параметрами: высота, толщина, цвет. Если этих знаний хватало для припоминания породы растения - великое достижение и хвала эрудированности.
   - Свисток подает предупреждающий сигнал... Крышку сними, а то как бы пар не разорвал мозг, - вдруг вполголоса, то ли разговаривая сам с собой, то ли продолжая беседу, начало которой Вадим пропустил, произнес Эрвин в пространство между деревьями.
   Поэтически одухотворенное выражение лица Вадима сменилось на оскорбленное в лучших чувствах, но пока еще не совсем улавливающее, чем именно его оскорбили и насколько смертельно. Он и вовсе не понял смысла произнесенной Эрвином фразы. Зато, слегка нахмурившись, впервые за время их прогулки обернулся к спутнику и послушно зашевелил мозгами.
   - Вадим, тебе не кажется, что это мне полагается пылать от ревности, наблюдая, как ты пожираешь глазами мою жену? А у нас какая-то извращенность получается, - подкорректировал свои предыдущие слова Эрвин.
   - С чего ты взял, что я ревную? - мгновенно вспылил Вадик. Инициатива Эрвина и понимание им сути дела разом сняли запоры с гостеприимной вежливости, и Вадим начал бросаться фразами, словно дротиками в дартсе: короткими и быстрыми взмахами он рассеивал стрелы во все стороны. - Ревную! Чести много! Не воображай себя роковым мачо! Твоя жена?!.. Да твоей женой Николь стала лишь по недоразумению, от безысходности и из необходимости. Ревную! - снова презрительно фыркнул носом Вадим. - Да, ревную! И имею на это полное право. Не тебе, петуху крашенному, она была предназначена! Откуда ты только свалился на нашу голову?! Но откуда бы ни был, лучше бы убирался обратно. Ты разрушил все мои планы. И планы Николь тоже... Это я собирался жениться на ней. Но сперва хотел стабильно устроиться. Намеревался закончить учебу, поступить на работу и потом уже сделать ей предложение.
   - Похвальное намерение, - одобрил Эрвин, умело скрыв за усмешкой некоторое смятение: Николь не заикалась ему о подобном варианте своего будущего. Поэтому юноша уточнил: - Она об этом знала?
   - Ну, я никогда так прямо об этом не говорил. Как-то само собой подразумевалось. Мы с детства вместе, я ее хорошо знаю. Девушка она - лучше не найдешь. Если бы ты не влез, мы поженились бы в следующем году - так я решил уже давно. Моя любовь к ней испытана временем. Даже нынешние условия не изменили моих намерений, я бы удочерил Полинку... Потому что я люблю Николь. Я до сих пор не смел поцеловать ее, не смел прикоснуться к ней с нечистыми помыслами и оскорбить преждевременной настойчивостью - так любил!
   Про себя Эрвин отметил, что последнее слово у Вадима неосознанно прозвучало в прошедшем времени. Зато всё остальное просто поражало высокоморальной осознательностью и продуманностью! Планы, решения, намерения... Правильные слова, направленные к четкой цели действия, под завязку полные благородства рассуждения... Любовь, четко расписанная по плану, куда даже чужой ребенок поместился... Стабильность и надёжность.
   Идеал, а не человек!
   Эрвин просто обязан был позавидовать. Сам он роскоши самостоятельно строить свою жизнь до этих пор не имел. Пленник рождения, заложник выпавших на его долю роковых случайностей, чужих амбиций, целей и желаний. Он никогда и не пытался строить собственные планы на будущее. Крутил чужими судьбами, но не имел возможности предопределить свою.
   Даже теперь получив вожделенную свободу, он по-прежнему плывет, не заглядывая за линию временного горизонта. И не считает, что что-то от этого проигрывает. Как никогда раньше он был уверен, что жизнь надо, прежде всего, чувствовать, пропускать через себя, а не через математические расчеты. А прагматики пусть ломают себя и других, загоняя счастье в тугие рамки и равнодушно приканчивая его. С этим он уже столкнулся, этого не понял, этого лишился и не хотел бы снова попасть под молот программирования, как своего собственного, так и стороннего.
   - Возможно, Николь надоело ждать воплощения девичьих грез и захотелось иметь рядом с собой чувство, а не плановый отдел страховой конторы? Жить сейчас, а не когда на то найдется время у партнера? - пожав плечами, предположил Эрвин.
   - Разумеется, удовлетворения мимолетной похотливой страсти обесчестившего ее негодяя ей и хотелось больше всего на свете! Ради этого она поступила как публичная девица и загубила себя? - разъярился Вадим.
   Бесенята в глазах Эрвина перестали озорничать, заточили свои рожки и полезли доставать острые вилы для защиты хозяина. Он сплюнул в сторону изжеванную травинку. Однако ничего нового Эрвин в свой адрес пока не услышал, и слюнявая ярость Вадима и тот шок, в который тот, кажется, поверг сам себя, продолжали забавлять. Вадим явно не ожидал от себя подобного низкосортного грязного выпада. Стыд и вдруг охватившая беспечность - а, раз уж начал, будь, что будет, - распаляли.
   - Браво! Один-один, - подвел Эрвин итог их обмену любезностями.
   - Ты считаешь уместным заниматься подсчетом очков?! - поразился Вадим. - В таком случае ты еще большая скотина, чем я себе представлял. Мне крайне отвратительно видеть, какими восхищенными глазами глядит на тебя Николь. На мерзавца, за которого она вынуждена была выйти замуж, потому что ты воспользовался ее наивностью, доверчивостью и чистотой. Женская логика непостижима, и жаль, что выбрала она тебя.
   - Выбрала? - удивился Эрвин. - Я еще не упал настолько, чтобы женщине предоставлялось право выбирать меня. Когда я захотел ее получить, я ее получил. У тебя был такой же шанс и намного раньше, чем у меня. Ты сам его просрал.
   Работа в автомастерской пополнила словарный запас Эрвина рядом весьма специфических выражений, из которых он пока выбирал для себя те, буквальный смысл которых коллеги хотя бы решались объяснить дотошному иностранцу.
   - Нельзя же быть таким низким животным, и ставить во главу лишь свои низменные сексуальные инстинкты! - воскликнул Вадим.
   - Нельзя же быть настолько практичным человеком, - сурово парировал Эрвин, - чтобы спокойно смотреть, как рядом с тобой гибнет человек, которого ты называешь "любимым", и лишь строить планы на "через год".
   - Ты обвиняешь меня в том, что она, бредя тобой, превратилась в ходячего зомби?! Гад ты! Да я делал, всё, что мог, чтобы отвлечь её от мыслей о тебе. Но уж слишком качественный подарочек ты ей оставил. Однако я уверен - мне удалось бы, в конце концов, пробиться. Ее боль со временем бы утихла, я залечил бы ее. Я доказал бы, что от меня можно ожидать не только того, что может дать любой здоровый самец, но и стабильности, достатка и достойного положения в обществе. Я знаю Николь с детства, я знаю ее мечты, и я постарался бы их воплотить. А что можешь предложить ей ты, кроме ребенка и своего сомнительного прошлого? Ты никчемное бесполезное разукрашенное напыщенное животное!
   Благодушие Эрвина как рукой сняло. Ему уже надоела эта разборка на уровне "ты дурак - сам козел". С чего он вообще на нее поддался и развил? Счет становился не в его пользу. Но уравнивать и уводить цифры победных очков в бесконечность не хотелось. Подмывало прекратить спор быстро и кардинально: скрутить брызгающего бешеной слюной парня с его ложным пафосом, вжать губами в землю, дабы землица заткнула его речь, и наглец получил бы заслуженный урок. Надо быть уверенным в том, что сможешь ответить за свои слова, если решаешься обливать собеседника грязью. Подмывало... но как-то размыто. Желание оставалось ленивым, несмотря на все предпринимаемые Вадимом усилия вывести соперника из себя. Умиротворенное состояние последних пары месяцев почти убило в Эрвине стремление отвечать резкостью на резкость или решать конфликты силой. Сдерживало и данное Николь обещание. Которое кстати грозило остаться невыполненным, если дело продолжится в том же русле. Поддерживая друг друга, эти два ограничения - общая душевная вялость и обещание - пока легко держали оборону, и внешне раздражение Эрвина не отразилось никак. Лишь сжались кулаки в карманах, да дыхание участилось. Он нашел в себе силы даже натянуто улыбнуться.
   - Если я и животное, то пока милое и домашнее, - Эрвин наклонился, вырвал из земли несколько травинок и принялся методично переплетать их в замысловатый узор. - Но не буди во мне тигра, Вадим. Для собственного же благополучия.
   - Хочешь подраться?.. Впрочем, чего еще от тебя можно было ожидать? Женщины, вино и драки - вот развлечения для настоящих мужчин! Не так ли? Ну давай так, раз на большее ты не способен! - Вадим гордо вздыбил грудь. Появилась возможность пересчитать все его ребра, проступившие сквозь тонкую ткань рубашки. Теперь оба парня походили на бойцовых петухов: один внешностью, второй боевым настроем. - Конечно, ты мальчик спортивный, считаешь себя неуязвимым. А я первый раз в жизни жалею о том, что всегда отдавал приоритет мозгам, которых у тебя, судя по виду не очень много, а потом уж уважал накачанные мускулы. Но, давай, попробуем! Если вдруг, вопреки всей логике, победителем выйду я, то это будет означать, что справедливость все-таки существует. А если, что более вероятно, победишь ты - тоже неплохо. Николь, знаешь ли, из тех натур, что чаще не одаривают любовью победителя, а начинают сочувствовать побежденному и проявлять нежность к нему.
   - Расчитываешь получить ее любовь из жалости?
   - Надеюсь поселить в ней большие сомнения на твой счет. А потом, когда она наконец прозреет, постепенно смогу и выжить тебя. Женщины, быть может, тебя и не выбирают, зато бросать научатся быстро. В этом я уверен. Крутая облочка - не то, чего они ищут в спутнике на долгие годы.
   Эрвин задумчиво помолчал. Досадливо пошевелил носом. Не предвидел он таких изощренных планов. Думал услышать обычное "как тебе не стыдно" и всевозможные ругательства, на которые только хватит воспитанности Вадима. Но, кажется, Эрвин перестарался, себе во вред отключив в Вадике интеллигентность, и тот оказался не таким уж романтически настроенным простачком. Вот только всё равно неопытным или ослепленным своей самоотверженной яростью. С его стороны было наивностью ожидать, что опытный противник оставит на побежденном видимые следы своего торжества, коими можно будет похваляться перед девушкой, взывая к ее сочувствию. Если только не отнести к последствиям горькие слезы и голословные жалобы. Вообще-то, делить женщину посредством мордобитья, словно двое самцов-баранов, не вдохновляло и не добавляло самоуважения. Обоим. Даже к популярному в стародавние времена, и признанному порядочным обычаю хладнокровного убийства, гордо именуемому дуэлью, Эрвин относился с насмешливым презрением. С этой точки зрения эмоциональная драка выглядела в его глазах значительно привлекательнее. Только эмоции должны быть правильными. А сейчас...
   Эрвин закончил свой кропотливый труд флориста, выкинул получившееся травяное украшение и поднял взгляд на Вадима.
   Обстоятельства утягчились. Похоже, что Вадим подготовился к общению с ненавистным соперником основательнее, чем предполагалось вначале. Планы его оказались не только изощренными, но и далекими от благородства. Наверно, предусматривалось, что Эрвин испугается и прочувствует всю серьезность намерений.
   Но в горле знакомо защекотало... Настроение его имело свойство меняться с поражающей иногда его самого быстротой, чуть ли не ежеминутно, как ролики в телевизионных новостях. Едва сдержав вдруг нахлынувший порыв смеха, Эрвин по старой успокаивающей привычке провел кончиком языка по губам. Раздражение исчезло окончательно, сменившись насмешливым разочарованием.
   Ибо, разглагольствуя о преимуществах поражения над победой в глазах определенного типа женщин, Вадим вынул руки из карманов. Во-первых, чтобы быть готовым к отражению, если противник вдруг нападет неожиданно. Во-вторых, жестикуляция, по его мнению, придавала дополнительную убедительность словам. Всё бы ничего - в жанре пантомимы, красиво и эффектно, - да вот только вместе с жестикулирующей рукой описывал замысловатые фигуры стиснутый в правом кулаке Вадима небольшой раскрытый нож, которым юноша собирался отстругивать ветки для веников. Эрвин незаметно, но внимательно принялся следить за яркими всплесками солнечных зайчиков, вспыхивающими на узком лезвии.
   Наличие дополнительного орудия труда было попыткой уравнять шансы в драке? Угрозой? Попыткой убить? Впрочем, если судить по выспренному виду Вадима, скорее всего, он совершенно не помнил о сжимаемом в руке предмете и не отдавал себе отчета, что его жажда поквитаться приобрела новый привкус.
   Эрвин оценил ножик. Швейцарский. Таким бриться можно, не только веточки стругать.
   Словно старая, набившая оскомину песня, исполненная новым певцом на новый лад. В данном случае, еще и певцом, не имеющем ни слуха, ни голоса.
   Эрвин сокрушенно вздохнул. Надоело и предсказуемо. Это уже было. Десятки раз было. Нож, нацеленный ему в живот; кулак, направленный в лицо; кирпичи и стулья, готовые обрушиться на его дурную голову. В далекие бесшабашные подростковые времена Эрвин иногда специально нарывался на подобное: влезал в драки, вызывал на поножовщину. Возбуждение от ударившего в голову адреналина, обострившаяся реакция, подстегиваемая инстинктивным испугом за последствия, взрывали жизнь яркими красками. Пару раз даже охватывал настоящий страх, когда, бывало, осатанело бросался на соперника, значительно превосходящего и возрастом, и физической силой. Хотя по-настоящему рисковал Эрвин крайне редко. По большому счету, никогда. Всегда старался предварительно довести противника до такого состояния, когда кровь ударит тому в голову и вытеснит оттуда разум. Сам же действовал с холодным расчетом, обдуманно применяя полученные на тренировках знания в жизненной практике. Причины драк редко бывали душевно-личными, и сохранять хладнокровие не составляло большого труда. С его стороны это была лишь опасная захватывающая игра, в которой он оставался гораздо более опытным игроком, чем озверевший от нападок соперник. А главное - Эрвин умел закончить игру так, что финальный аккорд обычно не звучал мелодией полицейских сирен или завываниями "скорой".
   Но после известных событий подобные развлечения пришлось прекратить. В присутствии охраны адреналин как-то не вырабатывался, бдительность почему-то снижалась, а применения какого бы то ни было оружия и вовсе приходилось избегать.
   - С таким настроем и подготовкой тебе вполне может сказочно повезти. Убить меня не боишься? - демонстрируя неподдельный интерес к полученному предложению померяться силами, поинтересовался Эрвин у Вадима.
   - Ну, для этого мне понадобится редкостная удача. Но если выпадет шанс - тебя не пожалею! - в запальчивой речи Вадика эмоции уже превалировали над здравым смыслом. Невозмутимость Эрвина распалила его до бешенства. Он уже почти кричал. - Пожалею Николь, поскольку она действительно тебя пока еще любит. Пожалею себя, потому что придется из-за тебя отвечать по закону. Но в конечном итоге, если ты исчезнешь каким бы то ни было способом, это принесет только пользу всем. А вот если останешься, боюсь, счастье Николь будет недолгим. Такие особы как ты, безалаберные, самовлюбленные и безответственные, лишь крушат все на своем пути.
   Нет, ну, в самом деле - достало! Эрвин приподнял брови - он не считал подобный вывод логичным, а намерение убить его - наилучшим выходом. Зато то, как был произнесен приговор, однозначно доказало, что сверкающее лезвие в руке Вадика было случайной бессознательной деталью. В низости Эрвин его заподозрил зря.
   Но так легко говорить о том, что можешь лишить кого-то жизни! И ведь утверждает подобное не охваченный ненавистью деградирующий ублюдок, не фанатик с изъеденными пропагандой мозгами, а вполне вменяемый молодой человек, изображающий сверхэмоциональность и старательно заводящий сам себя. К тому же ловко подначиваемый соперником.
   Однако Эрвину, для которого эта тема - тема смерти, непоправимых потерь, ответственности за фатальную ошибку и права на нее - периодически рассекала жизнь на отдельные куски "до" и "после" и каждый раз сжимала сердце ледяной хваткой; тема, от которой он бежал всеми способами и так далеко, как только мог, но она его всё равно находила даже в этом тихом солнечном лесочке, была настолько болезненной, что сдержаться от отповеди он не смог.
   Он подошел ближе и пристально заглянул в глаза собеседнику. Словно затянул в тот самый омут, на дне которого, хотелось надеяться, притаилась бесследно исчезнувшая из его глаз бесовская ватага. Но, чтобы разглядеть ее, пришлось бы сначала захлебнуться густой тьмой его взгляда.
   - Очнись! Ты не в театре, публика не оценит. Прекрати играть и прислушайся получше к себе, - словно педагог запутавшемуся в решении задачи ученику поучительно сказал Эрвин. Он был на полголовы ниже Вадима, и младше годами, но в произнесенных словах звучала уверенность испытавшего, и Вадик не посмел прервать сердитые и немного сумбурные наставления. Эрвин умел выдержанно молчать, но если вдруг давал разрешение эмоциям, слова не поспевали за их выражением. Тем более, когда приходилось заботиться, чтобы они складывались в правильные грамматические формы неродного языка.
   - О чем ты говоришь?! - возмутился он. - Думаешь, так просто убить человека? В тебе на самом деле достаточно ненависти ко мне, чтобы сделать это?! Этого мало, Вадим. Нажать на курок или ткнуть ножом - это трудно, но, если накрутить себя так, как делаешь это сейчас ты, то вполне возможно. А дальше? Дальше - что? Это в боевиках всё выглядит красиво: убил, и тебя считают крутым героем, а красавица сама вешается тебе на шею. Хотя и в этом плане ты сам только что утверждал обратное... Но фильм-то на этом заканчивается, а жизнь продолжается. Даже если официальный закон удастся обойти, продолжать жить с таким грузом предстоит тебе. Вот это не всякому под силу. Ты же еще собираешься взвалить его на любимую девушку. Не будет вам вместе жизни под этой тяжестью, даже если я перестану застилать вам горизонт... Нет, Вадим, я тебя не отговариваю. Ты, конечно, можешь попробовать - в жизни надо испытать всё, к чему возникло стремление... Вот я, например, легко мог бы тебя убить голыми руками, даже захвати ты с собой автомат. Но прекрасно осознаю, что у меня не хватит душевных силенок сделать это. Ты круче меня, если, с презрением относясь к обычным дракам, убийство считаешь достойным делом для настоящего мужика. Правда, не знаю, завидовать или нет... Ну же, Вадик... Попробуй. Докажи. Избавь общество от меня и вознесись над моей низостью. Я даже сопротивляться не стану... Давай. Нажми чуть сильнее... А лучше вот так - с размахом.
   На последних фразах Эрвин вдруг резко схватил Вадима за руку, сжал его кулак, придавая хватке твердость, и провел острием ножа по своей груди, чуть выше того места, где начиналась грудная клетка. Это произошло настолько неожиданно и молниеносно, что Вадим не сразу понял связь последних слов и резкого движения. Вслед за первым жестом Эрвин отвел безвольный кулак Вадима подальше, собираясь придать дополнительную силу размаха для окончательного удара. Опомнившись, Вадим изо всех сил дернулся назад, вырывая свой кулак из крепкой хватки Эрвина, и заорал. Лес огласился воем зверя-подранка. Птицы вспорхнули с ближайших деревьев от его крика. На время прекратился нескончаемый стрекот цикад в траве.
   Эрвин поспешно разжал пальцы, чтобы скользнувший нож ненароком не проехался ему еще и по ладони.
   Вырвавшийся на свободу Вадим потерял равновесие, сделал несколько шагов назад, споткнулся о кочку и свалился к подножию молодой березки, прогнувшейся под его весом. Деревце ласково приняло его в свои объятия и опахалом листьев успокаивающе погладило по побелевшему лицу.
   Диаметр расширяющихся глаз Вадима, сверкающих в рамке из загорелых, покрытых светлыми волосами коленок, в пространство между которыми он теперь пялился на Эрвина, стремительно приближался размерами к линзам его очков. А на футболке Эрвина вокруг ровной, словно проведенной по линеечке дырки с такой же скоростью росло темное влажное пятно. Не красное, а устрашающе черное на ярко-синем фоне. Оно уже было большое и продолжало увеличиваться. Вадим, завороженный, не отводил взгляда, пока расширившиеся до предела глаза не потеряли фокусировку.
   - Придурок! - вскрикнул он пискляво-высоким голосом новорожденного поросенка и с брезгливым ужасом отбросил окровавленный нож в сторону. Бледность его лица приняла зеленоватый оттенок, представляющий собой золотую серединку между цветом травы, в которую он, завалившись на бок, уткнулся, и белоснежностью ствола за спиной. Парень кулаком зажал себе рот.
   - Тогда и не бросайся громкими словами, - Эрвин стянул через голову футболку. Порез был поверхностен, поскольку твердость ребер, по которым он прошелся, не дала ножу углубиться, но вполне достаточен для того, чтобы кровь окрасила весь живот и, скапливаясь, стекала вниз. Эрвин скоманной кофтой перехватил алые струйки, спасая от загрязнения штаны, решительными движениями вытер и крепко прижал испачканную тряпку к ране. И, как ни в чем не бывало, продолжил при этом разглагольствовать: - Ты, Вадим, учись не оскорблениями задевать собеседника, особенно более сильного, от которого можешь получить по заслугам. Словесные доводы у тебя получались лучше. Я почти расчувствовался и раскаялся в своем подлом поведении. Но вот решать дело кулаками при любом раскладе сил не твой уровень. Умный противник использует твою слабость в своих интересах, глупый - просто пришибет.
   - А ты такой умный - страх берет, - обозленно-испуганно пролепетал Вадим, не торопясь выбраться из-под эфемерной защиты дерева. Созерцание трепещущей перед его лицом свежей травки и ползающей по ней деловитой мелкой живности было значительно приятнее вида недоубитого истекающего кровью более крупного представителя животного мира. Вот уж точно - скотина мерзкая!
   - Да не злись ты, Вадим. Лучше оцени мою выдержку: я не бросился на тебя с кулаками. Уделал бы я тебя, как сивку. И на жалости Николь тоже сыграть бы не дал. Думаешь, легко мне было удержаться? - Эрвин улыбнулся, отвлекшись на пару секунд от чистки торса и понимающе глянув на растерявшего всю свою возвышенную спесь Вадима. - Это ведь я в целях успокоения своих нервов на нож к тебе бросился. Вот и ты попробуй поговорить со мной спокойнее - без ругани и драки. Если уж тебя так разрывает неравнодушие ко мне. Бить меня бесполезно, а привилегию пытаться прошибить меня грязными словами оставь моей уважаемой теще. Не бери с нее пример. К тебе я не стану столь снисходителен. Кроме того, не забывай: у нас с тобой еще определенный языковой барьер - не все из твоих фраз достигнут моего понимания.
   Последнее утверждение Эрвина вряд ли соответствовало истине - речь его была правильна и многогранна, и лишь значительный акцент да редкие заминки в поисках подходящего слова (иногда так и не увенчавшиеся успехом, и тогда ненайденное ловко заменялось английским эвивалентом и доходчивой жестикуляцией) выдавали, что язык ему не родной, а так - учителя у него были, видать, хорошие.
   Поэтому Вадим криво усмехнулся, громко фыркнув при этом носом и проследив, как от его резкого выдоха маленькая букашка с трудом удержалась на травинке. Вцепившись в нее всеми конечностями в спасительную опору, она опасно раскачивалась. Тоже, наверно, не хило понервничала. Если у них есть подобие переживаний. Когда травинка снова замерла, букашка расправила крылья и улетела.
   Дышать, наконец, стало полегче, и Вадим нашел в себе силы сначала сесть, а потом и подняться на ноги. Отряхивать одежду дрожащими руками было чрезвычайно удобно.
   - Больно? - хмуро спросил он, выпрямляясь. Сначала он опасливо кинул короткий взгляд на Эрвина, но убедившись, что тот спрятал свою рану под плотно прижатой к ребрам скомканой кофтой, окончательно выдохнул тошнотворный комок из горла. - Может, в больницу надо?
   Приближаться к Эрвину Вадим побаивался - кто знает, чего еще этот ненормальный вытворит.
   - Да нет, не очень больно, - ответил Эрвин. - Что я полный идиот? Я же расчитал, чтобы только поцарапаться. Заживет, как на собаке. Ножик у тебя - вещь классная.
   Идиот - не то слово! Кровавые пятна, частично вытертые, частично спрятанные, уже не застилали Вадиму глаза, и соображать стало чуточку легче. А вместе с этим вернулся рассудок, и начали зарождаться подозрения.
   - Воспользовался моей теорией? - вдруг прошипел Вадим, прозревая. - Выставишь теперь меня злодеем, а себя побитой жертвой?
   - Вот видишь, какие мы с тобой оба одинаково умные, - деланно восхитился Эрвин. Хотя он и не подумал о такой точке зрения, но получилось, в самом деле, забавно. - Но вообще-то, если ты язык за зубами подержишь, то и я промолчу. Никто доставать вопросами не станет. Царапина и царапина. Не привыкать. А вот за рубашку мне достанется. Ладно, Николь простит - она девушка изумительная.
   - Изумительная! И не тебе, ненормальному, была предназначена, - повторил давешние слова Вадим.
   Едва исчезли следы крови наяву, в мозгах Вадика на их месте взметнулись алые всполохи воскреснувшей ревности. Огонь злости снова вырос, подкормленный испытанным потрясением и стыдом за свою слабость. А Эрвин опять вздохнул: неужели вторым дублем придется всё-таки провести животворное кровопускание самому Вадиму.
   Однако Вадим одумался сам. Горький опыт пошел ему впрок. В своих вылетевших словах он начал раскаиваться сразу же, как они сорвались с губ. Предыдущая его попытка вывести Эрвина из себя закончилась весьма замысловато. Поэтому, прежде чем возобновлять старания, стоило бы для начала продумать иную тактику, заручиться поддержкой или... вообще оставить эту затею. Основные мысли он уже высказал, предупредил, и если этот придурок оказался неспособен понять с первого раза, то есть ли смысл "метать жемчуг" дальше?
   - Давай-ка лучше делать то, для чего пришли, - буркнул Вадим.
   Эрвин отнял от живота комок, еще недавно бывший футболкой. Кровь уже не текла ручьем, но все еще заметно сочилась.
   Вадим поспешно отвернулся и, вытерев подолом рубашки очки, забрызганные изнутри каплями его ненависти, отыскал и поднял нож. Стараясь больше не глядеть в сторону Эрвина, который тихо уселся в стороне на травке, ожидая сигнала отправляться в обратный путь, Вадик принялся молча отстругивать ветки и скидывать их в кучку. Острый нож врезался в древесину, как в размягченное масло, и юноша каждый раз сглатывал скопившуюся во рту тягучую слюну, ощущая эту податливость.
  
   БСльшую часть обратного пути они снова проделали молча. Но это молчание не давило тяжестью. Просто обоим было над чем поразмыслить.
   Когда вышли из рощицы на пыльную дорогу, Вадик неожиданно остановился и снова сглотнул. Если его острые словечки и обвинения не нанесли Эрвину никакого заметного морального урона, да и физическую травму можно было отнести к разряду психической ненормальности, то вот Вадима упреки Эрвина пронзили до глубины души. Он-то не был отъявленным злодеем. Напротив, не только считался, но и на самом деле был натурой доброй, мечтательной и впечатлительной. Если он не сумел разобраться в чувствах девушки, приписав ее подавленность, депрессию и постепенное угасание лишь следствиям подлого обмана обесчестившего ее негодяя, усиленным физической усталостью от материнских забот, то не стоило ставить ему это в большую вину. Не всякому под силу разобраться в женском мироощущении. В конце концов, он же старался напоминать о себе и развлекал Николь, как умел. Поэтому упрекам Эрвина, что он, дескать, молча смотрел на мучения девушки, Вадим значения не придал, восприняв их как попытку перевалить вину с больной головы на здоровую. А вот отповедь и всё последующее оказали некоторое воздействие.
   Его живая фантазия вдруг нарисовала перед внутренним взором такую жуткую картинку личного ада, что Вадим почувствовал, как волосы на всем теле дружно встали столбиком. Он вдруг представил себе, как этот парень, беззаботно шагающий сейчас рядом с ним и глубоко ушедший в свои мысли, - протяни руку и коснешься его плеча, теплого и живого, - уже лежал бы в траве, и кровь вытекала бы из раны, медленно впитываясь в землю. Так отчетливо представил! А если бы не вырвал свою руку, если бы, наоборот, помог импульсу (а ведь, - содрогнувшись от нервной дрожи, признался Вадик себе, - в тот момент безумно захотелось попробовать, проучить, злость действительно застилала глаза, толкала под руку! Просто инстинкт сопротивления сработал быстрее) - сумел бы этот псих вовремя прервать движение ножа, которому сам же дал ходу? Один миг горячности - и непоправимая ошибка... И кого бы Вадим тогда на самом деле проучил?.. Да уж... Как бы ужасно ни выглядел поступок этого откровенного идиота, а в доходчивости, скорости убеждений, умению поставить на место, заставив задуматься, ему не откажешь.
   Вадим неловким движением поправил на носу очки, исцарапав при этом себе лицо острыми концами обрезанных веток, по внушительно охапке которых он держал в каждой руке.
   - Я крови очень боюсь. Всегда боялся, - неожиданно признался он. - Как увидел, что у тебя течет, аж чуть не вырвало, и отупение какое-то напало. Я наверно, должен был тебе помочь, перевязать как-то...
   Признание не имело смысла. Словесных объяснений его недавние попытки зарыться носом в траву не требовали. Эрвин понимающе кивнул.
   - Бывает... Откровенность за откровенность, Вадим: я тоже раньше боялся крови. И своей, и уж особенно чужой. А когда обнаружил это, стал специально напрашиваться в больницу на операции. Сначала, бывали случаи, почти в обморок падал. Ко мне специального санитара приставляли с нашатырем наперевес. Потом помогал там, чем мог. Но после того, как я держал в ладони живое человеческое сердце, вряд ли меня напугает даже вечеринка у Дракулы... Не то, чтобы теперь могу совсем равнодушно взирать на оторванные конечности, зато хоть не теряюсь, если вижу любую рану, и перестало от одного только запаха крови сразу воротить.
   - И зачем тебе это было нужно - такие старания?
   - Может, когда вырасту, стану знаменитым хирургом. Несолидно будет падать замертво у операционного стола.
   - Если исходить из логики твоих рассуждений и предыдущих речей, то про способности убивать ты тоже не один раз думал? Тоже тренировал волю испытаниями? Там... на кошечках-собачках, или крылышки бабочкам отрывал... Ну и как - смог с этим жить? Или кошечки не прокатывают? Или подобного страха (особенно, если без крови) у тебя никогда не было? А то вдруг, когда вырастешь, решишь стать наемным убийцей...
   Если и до этих пор ядовитые нападки Вадима не пробили броню обидчивости Эрвина, то подобный наивно-беспомощный сарказм лишь усилил его добродушный смех. Эрвин почесал большим пальцем свободной руки кончик носа и разлохматил себе волосы на макушке.
   - Здесь сложнее, Вадим, - задумчиво улыбаясь, сказал он. - Кошечки, действительно, не прокатывают. Мучить безвинных животных - это, с моей точки зрения, даже повыше человекоубийства, и разговор отдельный. Наверно, единственные живые существа, на которых с легкостью поднимается моя рука - это комары, - Эрвин резко сдул с обнаженного плеча усевшегося там кровососа. - И то только после того, как они меня первыми укусят. А с людьми... Даже для того, чтобы привыкнуть к виду крови, пришлось посетить более полусотни операций. Наверно, чтобы научиться хладнокровно убивать, мне нужно еще больше. В этом деле я полный слабак, - сказал Эрвин, посмеиваясь. - Скорее всего, тут и сотни тренировок не помогут. Неприятие кровавых зрелищ - физиологическое свойство организма и поддается опыту и привычке. А смерть... К ней привыкнуть нельзя. До тех пор пока она не придет лично за тобой. Здесь действуют другие страхи и комплексы... Как говорится, все мы родом из детства. А моё, Вадик, началось с осознания ее необратимости. Она первая встретила меня и протянула руку, пригласила в осознанную жизнь, демонстрируя ее завораживающие красоты. И с тех пор нежно сопровождает. Ежедневно, еженощно. У нас давние отношения. Личные. Трепетные. Из нее вышел хороший учитель жизни. Самые действенные уроки преподнесла мне именно она. Ты же тоже сейчас испытал ее способности: не правда ли, доходчиво объясняет. Но тебе урок достался бесплатно. Мне же временами в качестве оплаты приходится подкармливать эту уважаемую госпожу. Хорошо, если удается кидать ей маленькие кусочки, чтобы утолить самый страшный голод и отвлечь от большего пира. И не всегда эти кусочки можно отрезать от себя... Так что, убить я, Вадим, могу, но никогда личная ненависть не будет тому причиной.
   - Зачем ты мне это рассказал? - удивился Вадим, честно говоря, снова не до конца разобравший скрытый смысл аллегорий Эрвина, да еще высказанных на потрясающей смеси языков и жестов. Больше проняло явное несоответствие серьезности темы с ироничным легким тоном, которым всё это произнеслось.
   - Наверно, это запоздалые последствия шока от того, что ты меня чуть не зарезал изливаются теперь горькими слезами, - Эрвин кончиками пальцев смахнул с уголков глаз якобы повисшую там скупую слезу и вдруг состоил комичную рожу страшного лесного тролля и зарычал, подобно мальчишке, врывающемуся в девчачье царство, вызвая у них испуганный визг. Вадим вздрогнул и отпрыгнул. Осуждающе качнул головой. Похоже, глубина размышлений мальчишки о жизни оказалась лишь случайным омутом на мелководье. Шут, с дурным вкусом.
   - А если бы, я не успел вырваться? - вернулся Вадим к более земному и ему понятному.
   - Ну что ты! - легкомысленно махнул на него рукой Эрвин. - Я себя люблю и ни при каких условиях не позволил бы случиться неизбежному. Я же только что поведал тебе, как серьезно к этому отношусь.
   Вадим не стал докапываться. Ну его к черту, этого дурного мальчишку с его странными поступками и не менее странной жизненной философией. Если она не была почерпнута из книг, то, конечно, вызывала слегка зловещий интерес. Но заметная доля сарказма, хотя и направленная Эрвином на себя самого, почему-то показалась Вадиму пренебрежением именно к нему. Его посчитали недостойным серьезного разговора, слабаком, которому даже важные вещи надо сообщать снисходительно, как ребенку, боясь ранить его хрупкую душу. Или парень исчерпал серьезность. Вадим окончательно замкнулся и замолчал.
   Эрвин тоже счел тему закрытой. Его откровения, хотя и завуалированные, и так прорвались вопреки первоначальным задумкам.
   И в отношении себя он опять просчитался. Зря надеялся, что легкий тон и ирония помогут ему возродить беспечное настроение солнечного утра. Сдержать воспоминаний и привычных разборок с самим собой, зативших в последнее время, но никуда не девшихся, не удалось.
   Сегодняшний случай, то направление, которое неожиданно приняла их беседа, схожесть событий и мыслей логично вернули его на, кажется, добрую сотню лет назад.
   Похоже, событиям его жизни суждено двигаться по кругу. Вернее, по спирали. Через призму пережитого схожими обстоятельствами переводя на следующий виток. С новым опытом, с новыми выводами. Прошлое никогда не отпускает - пора бы смириться. И все повторяется снова и снова...
  

****

  
   Тогда так же шумели вокруг деревья, только дело было в темноте парка, а не в солнечной роще; было упершееся в живот дуло пистолета, был сверкнувший в свете фонарей нож, теплая кровь, бьющая из раны и тут же холодящая кожу остывающей влагой, вызывая слабость и тошноту. Ничего примечательного: даже не драка, а возможность покрасоваться перед девушкой. Если бы не последствия. Непосредственные и те, которые вызвала. Так случайный камешек порождает сход лавины. Вызвал? Всего лишь ускорил. Лавина обрушилась бы и сама, случай лишь подтолкнул ее преждевременный сход. Это было предопределено, задумано и от него по большому счету не зависело.
   Но мысль о том, что не будь тех пьяных придурков, не было бы той злосчастной раны, не погиб бы его телохранитель, не потянулся бы следом пудовый шлейф потерь и боли... Несвязная цепь событий тогда казалась логичной. И замкнуть ее, выйти из круга виделось так просто: вернуться к истокам, запаять первое звено в последнее и отпустить. Казалось, что, отомстив двум бандитам, вздохнет свободнее, отступят кошмары и сомнения. Минует этап неуверенности. Он покажет свою стойкость, хладнокровие и решимость, выступит орудием справедливости.
   В какой-то момент почувствовал, что дальше так продолжаться не может. Или он должен осуществить свои мстительные замыслы, или плюнуть на них. Второе оказалось не под силу. Да и не очень старался.
   Даже теперь, по прошествии времени, поступок свой Эрвин продолжал считать правильным, хотя как и у любого начинающего неумело неловким. Выходка не вернула события вспять и даже не приостановила шквала последствий, но всё-таки поставила точку на том этапе, позволив считать его канувшим в прошлое, задвинуть глубже внутрь себя и двигаться дальше. Он не испытывал удовольствия от планов мести, так же как и не сгорал от ненависти к обидчикам. Он, действительно, по своему характеру не был мстительным, и обвинял во всех постигших бедах по-прежнему только себя. Наказания требовала рациональность его измученного мозга. Месть - не драка, решение о ней лучше принимать на холодную голову. Хотя, какая к черту, холодность, когда собственный, как казалось, надежный мир стремительно катился в преисподнюю!
   Кропотливых предварительных изысканий Эрвину не понадобилось. Выяснить в полиции имена и адреса тех незадачливых грабителей, что в тот вечер напали на него с Николь, не составило труда.
   Как ни странно это оказались не какие-то бомжи из городских трущоб, а вполне обычные люди, отцы, главы семейств, проживающие по соседству друг от друга, в одной из высотных новостроек на восточной окраине столицы. Судя по номерам квартир, возможно, даже в одном подъезде. Трудно представить, что могло их сподвигнуть на ночной грабеж в центральном парке. Возможно, лишь по пьяни. А может, это был их способ зарабатывания дополнительных денежных средств - халтурка в свободное время. Хобби, так сказать. Впрочем, для поставленной Эрвином перед собой задачи данный вопрос значения не имел - нечего было этим и голову забивать.
   Цель намечена. План в общих чертах ясен. Оставалось выбрать время. Определение подходящего затянулось еще на довольно продолжительный срок. К статьям какого небесного закона он пытался подогнать судьбу - и сам не ответил бы. Долго сверялся со своим внутренним голосом, выискивал внешние предзнаменования: например, вернувшегося с полдороги черного кота или тень, совпавшую с трещиной на дороге. Даже грешным делом пару раз прочел гороскопы.
   Наконец, все сложилось.
   День был никакой. Ни теплый, ни холодный. Солнце не светило, но и дождь не капал. Ветер умеренный. Влажность в норме. Форс-мажоров не ожидалось. Серый пустой осенний день, который стоило разбавить чем-то ярким. И пока жизнь не подкинула какую-нибудь неожиданность, следовало изобрести свою.
   С утра Эрвин не успел позавтракать. Впрочем, так случалось довольно часто. Уже давно его никто не насиловал обязательной овсянкой по утрам и неукосительным горячим на обед. В предыдущий же вечер, вернее уже сегодняшнее раннее утро, он опять лег поздновато для полноценного отдыха. Слуга, попытавшийся было разбудить вовремя, был сквозь сон послан так далеко и качественно, что послушно туда отправился и осмелится вернуться не раньше обеда. Поэтому Эрвин вскочил, как ошпаренный, в тот критический момент, что следует непосредственно за самым последним. Собираться пришлось самостоятельно, вполголоса посылая вслед трусливо исчезнувшему слуге очередные грозные молнии из цветисто выстроенных фраз. Но это, конечно, не помогло.
   К началу лекций в Академии он опоздал. Ввалился, когда занятия уже начались, и, по инерции продолжая сохранять ругательный стиль незадавшегося утра, всколыхнул аудиторию возмущениями на то, что его прихода не посчитали нужным дождаться. Ответной реакции от забитого под завязку зала не последовало. И лектор - пожилой генерал-лейтенант, имевший за своими плечами десятки лет опыта улаживания международных конфликтов, - и слушатели-кадеты тактично, как и положено дипломатам, выслушали беспрецедентно наглое выступление Эрвина, дождались, пока он займет указанное преподавателем свободное место, и снова вернулись к занятиям. Генерал-лейтенант за спиной у юноши лишь виновато развел руками, обращая свой ироничный жест кадетам.
   Однако после первой же лекции энергия Эрвина принялась стремительно терять обороты. Следовало подзаправиться. И юноша отправился в ближайшую к Академии кафешку быстрого обслуживания. Решил променять как минимум получас занятий на заботу о себе любимом. В противном случае умные речи профессоров, не задерживаясь в голове, ухали в его пустой желудок. А поскольку этот материальный орган был плохо приспособлен для переваривания духовной пищи, то процесс сопровождался предсмертными воплями попавших не по адресу мыслей и болезненными стенаниями обманутого желудка. Результат нерационального использования человеческого организма оказывался непригоден до безобразия: и больно, и неприлично, и бессмысленная трата времени.
   Эрвин устроился на открытой террасе. Не открывая предложенное меню, определился с заказом, основная сущность которого отразилась в требовании "Быстро!", и огляделся.
   Серость, тоска, уныние. Равнодушие, безразличие, обособленность всех и каждого.
   Рядом с кафе, сразу же за его низеньким бетонным заборчиком, по ровному полотну шоссе шуршал бесконечный автомобильный поток. Монотонно протекал он между однотипными многоэтажками, оттеснив к самым стенам другой ручеек: безликие толпы снующих туда-сюда прохожих. Эти два течения разделялись узкой полоской травы, густо серой от въевшейся городской пыли.
   Обстановка кафе тоже не добавляла жизни оптимизма. Когда-то приятные глазу объемные цветочные композиции, расставленные там и тут между столиками - те самые, что весной так радовали своей свежестью, а летом опрятным многоцветьем, - к осени потеряли привлекательность и превратились в жесткие сорняки. Склоненные головы и сгорбленные торсы прохожих проплывали над заборчиком террасы, как тела кукол в марионеточном театре.
   Так же бесцветно зудели вокруг чужие людские разговоры. Эрвин поспешил отгородиться от их назойливости, закрыв уши наушниками и включив музыку погромче.
   Но когда вполне сносным омлетом он утолил первый зверский голод и откинулся на пластмассовом стуле с чашечкой чая в одной руке и подтекающим пирожным в другой, однородная унылость окружающего мира, наконец, запереливалась многообразием оттенков серости - от серебряного до глубокого антрацита. Общая картина мира начала распадаться на отдельные сюжеты. И внимание Эрвина привлекла девушка, так же обособленно сидящая через пару-другую столиков от него. Людей в кафе хватало, но глаз зацепился за симпатичное одиночество и принялся отдыхать в оценивающем ее рассматривании. Девушка медленно тянула трубочкой молочный коктейль из высокого стакана и наманикюренным пальчиком сосредоточенно водила по царапинам, избороздившим поверхность стола. Эрвин удивился: холодный напиток ранним осенним утром - странный выбор.
   Где-то между его четвертым глотком обжигающего напитка и очередным облизыванием утопающих в шоколаде пальцев, наконец, и симпатичный юноша смог обратить на себя внимание незнакомки. Наверно, не в последнюю очередь своим сладко неопрятным видом. Ибо Эрвин никогда не мог чинно поглощать сладости, особенно на свежем воздухе и особенно после многочасового воздержания от любой пищи.
   Музыка, слипающиеся от нектара губы и юная красавица напротив - это могло примирить с серостью подобного дня и смягчить непроглядную черноту ряда прочих. Но батарейки в видавшем лучшие времена кассетном плейере садились, и любимые мелодии зазвучали церковным натяжным песнопением, а пара шоколадных пирожных неумолимо заканчивалась. Пока Эрвин раздраженно скидывал наушники и левой рукой в правом кармане нащупывал кнопку выключения, остаток лакомства, выскользнув из пальцев, шмякнулся на плиты пола. Из красот мира теперь осталась только прекрасная незнакомка. А девушка хихикнула в кулачок, воспринимая неуклюжесть парнишки как результат своих сногсшибающих чар, и одарила его насмешливым взглядом - ничего не обещающим, но заразительно веселым.
   Произнеся в душе грустный реквием упавшему пирожному, Эрвин счистил с рук его жалкие остатки салфетками и, прижав пепельницей денежную купюру, поднялся. Девушка тоже приостановила свой завтрак, отставила недопитый стакан, кокетливо приставила указательный пальчик с ярко-красным ноготком к ямочке на подбородке и поглядела на юношу снизу вверх, легкой улыбкой поощряя идею завести знакомство. Ну, еще бы не поощрить! Сегодня он того стоил.
   Обладая и от природы не самой отталкивающей внешностью, с помощью искусного внешнего лоска он нынче довел собственный дизайн до совершенства, способного сразить наповал любую цивилизованную особу женского пола: от хипповатых любительниц экстрима до привержениц канонического стиля аристократических салонов.
   В это утро на нем был черный строгий деловой костюм-тройка с подходящей по стилю тоже темной рубашкой. Видок настолько безупречно выстроенный в самых мельчайших деталях, что при таком умело-педантичном подходе украсил бы и прыщавого тролля. А излишняя чопорность костюма юноши смягчалась полной самоуверенного дружелюбия манерой держаться и открытым, жизнерадостным выражением, нацепленным на его улыбчивую физиономию. Устоять было бы затруднительно.
   Хотя с утра цель данного прикида была менее романтичной.
   Вообще-то вся жизнь кадетов Высшей Государственной Дипломатической Академии подчинялась строгим требованиям устава, который, как и положено полувоенному заведению, подробно прописывал каждый их вздох. В том числе и в плане обязательного ношения единой формы. Но поскольку Эрвин и здесь учился полузаочно, то позволял себе ряд поблажек. Ведь и проживать кадеты тоже обязаны были в стенах Академии безвылазно, он же появлялся там только по мере необходимости. Одного этого было вполне достаточно, чтобы выделяться в стане студентов и отгородиться от их общей компании. Тут уж, как ни крась и ни завивай шкуру, а волка в овцу всё равно не превратишь. Хотя все виды форменной одежды Эрвину, как и положено, разумеется, были выданы. И так же, разумеется, были им благополучно забыты: неприязнь к штампованности у него была просто физическая. Однако границу, где его вседозволенность может переобрести вид шутовства, юноша с годами научился чувствовать прекрасно. Поэтому, испытывая уважение к строгим военным правилам, царящим в Дипломатической Академии, перед посещением ее стен, Эрвин всё-таки принимал пристойный вид законопослушного гражданского интеллигента, пусть лохмато-неуставного, но хоть приличного. Так и руководству было легче мириться с бесконечным рядом прочих его вольностей.
   Однако, вернемся к текущему моменту.
   Вблизи девушка, вызвавшая любопытство Эрвина, оказалась еще прелестней. Ее внешность не вызывала нареканий. Парочка получилась бы просто божественной. Но юноша не торопился поразить красавицу какой-нибудь оригинальной фразой, предлагающей слить воедино их одиночества, а продолжал молча разглядывать ее милое личико. Ответная улыбка незнакомки становилась с каждой секундой выжидания всё более натянутой. До Эрвина же вдруг начало доходить, что он не испытывает никакого влечения к этой красотке. Конечно, как говорится, о вкусах не спорят. И совсем нередки случаи, когда несомненные достоинства противоположного пола лишь тешат взор, как приятные картинки, без всякого чувственного позыва. Но Эрвин не был начинающим ловеласом, чтобы в своих ощущениях не разглядеть разницу между обычным "не по вкусу" и ужасающими симптомами преждевременой импотенции, когда, подобно дряхлому старику, разглядывающему молодую красотку, находишь в себе лишь скорбное желание перебрать былые достижения. Это осознание явилось решающим ударом. Весьма наглядным и действенным.
   Каких еще предзнаменований нужно выискивать?! Что станет следующим сигналом зарождающегося равнодушия к жизни?! Возможность нюхать вареную сгущенку и утренний шоколад, не испытывая желания погрузить в них пальцы? Или ждать, когда зрелище черно-белых клавиш рояля лишь заставит хмуриться в воспоминаиях, для чего эта вещь может сгодиться, кроме как в качестве лакированной подставки?
   К черту! Надо с этим кончать. День самый подходящий, хватит выбирать. Отговариваться - себе дороже. Голова уже была настолько забита жаждой мщения, что в ней всё меньше оставалось места чему бы то ни было еще. И эта жажда росла с каждым днем. По силе испытываемые чувства были похожи на влюбленность, если бы не жгучее желание от них избавиться.
   Оставив девушку в недоуменном смятении, Эрвин решительно покинул кафе.
   С местом предстоящего... свидания он определился давно, без душевных терзаний подобных выбору благоприятного времени.
   Основное рабочее место у тех мужиков оказалось общим. Сотрудники, одним словом. В какой-то среднего пошиба типографии. Один из приятелей работал наборщиком, второй заведовал переплетным оборудованием. По крайней мере так значилось в полицейских документах. Нудная, однообразная работа, вынудившая их искать адреналина альтернативными занятиями? Опять же - не имеет значения. Но Эрвин решил "поговорить с ними по душам" именно по месту их основной работы. Не потому что желал подпортить им карьеру. Просто можно было надеяться, что там не окажется свидетелями детей. Это единственное, что его тревожило с практической стороны дела.
   До той части столицы, где располагалась типография, Эрвину пришлось добираться больше двух часов на общественном транспорте с несколькими пересадками. Прибегать к помощи охранников, так же как и к услугам такси, он не захотел. Не то, чтобы боялся привлекать лишних людей и оставлять следы (как уж тут их скроешь при вездесущем незримом преследовании?), просто общаться не хотелось, чтобы не сбить и так не шибко надежный свой настрой.
   На эти окраины Эрвин еще не забирался.
   Здесь располагались многочисленные производственные ангары, склады, бытовки. Никаких признаков табличек с номерами домов и названиями улиц, никакой логики в расположении зданий. Можно было блуждать сутками в хитросплетении лабиринтов и уехать не солоно хлебавши. Если бы не существовала еще на свете людская взаимопомощь. Добрые люди подсказали закуток, в котором находились производственные цеха и офисная контора крохотной типографии.
   На первом этапе Эрвина поджидала неудача. Настолько досадная, что он снова был готов списать ее на неблагополучные предзнаменования и малодушно перенести задуманное дело на очередное "потом". Ворота оказались заперты. Хотя, если верить прибитой табличке, выбранное время визита вписывалось в границы "открыто с-до". Вот, незадача!
   Однако большой висячий замок был навешен с внутренней стороны ворот, да и за заборчиком стояло несколько автомобилей не только рабочих, но и представительского класса.
   Эрвин оперся рукой на низкую деревянную ограду и прыжком перемахнул через нее.
   За стеклянной витриной типографского офиса, до этого скрытой от его взгляда припаркованными машинами, никого не наблюдалось. Юноша поднял с земли кусочек кирпича.
   На неприятный, но действенно проникающий в уши скрежещущий звук ударов камня по стеклу в аквариуме конторы появилась приемщица заказов. Недовольство на ее лице сменилось заученной улыбкой. Она полязгала замком, и дверь перед дерзко презревшим всё навешенные запоры посетителем радушно распахнулась.
   Не надо быть сильно опытным и дальновидным, чтобы связать вторжение молодого человека с возможностью высоковыгодного заказа. Ибо такой откровенный денежный достаток не мог ввалиться в малоизвестню контору ради напечатания сотни визиток. Не далее как месяц назад девушка-приемщица вместе со своим будущим женихом оббегали все магазины в столице и пригородах в поисках подобающего мужского костюма для свадьбы. Так что она приблизительно представляла себе цену того, который небрежно нес на своих плечах элегантный юноша, стоящий сейчас перед ней. На такой прикид не хватило бы и складчины зарплат самой девушки и ее жениха. Даже вкупе с обещанной директором премии к свадьбе. Остальное в молодом человеке соответствовало. Как и высокомерное, слегка презрительное выражение его ухоженного хорошенького личика.
   - Чем мы можем быть полезны? - учтиво поинтересовалась девушка.
   - "Мы" - в смысле у вас лично размножение личности, или вы можете мне предложить не только свои персональные услуги? - тоном раздраженного задержкой клиента спросил Эрвин, да и юмор получался таким же низкосортным. - Ваша контора отгородилась от посетителей замками ввиду неработоспособности?
   - Простите, - растерялась от его словесного напора девушка и принялась бестолково оправдываться, хотя нормальному клиенту столь интимные подробности должны были бы быть безразличны. - Мы, конечно, работаем. Весь коллектив на месте. Мы закрылись всего на полчасика. На обеденный перерыв. У нашего руководителя день рождения, и мы позволили себе кратенько отметить это событие. Простите, если причинили неудобства. И с удовольствием компенсируем вам это дополнительными скидками. Так что вас интересует? Мы оказываем самые разнообразные типографские услуги отличного качества за вполне приемлемые цены...
   - Весь коллектив, говорите, на месте? - переспросил Эрвин. Он прислушался: из-за неплотно прикрытой двери во внутренние помещения доносились возбужденная людская речь, смех и негромкая музыка. - Отлично. Прошу вас проводить меня туда, где я и поведаю, с чем пришел.
   - Может, лучше сначала здесь побеседуем? - засомневалась девушка-приемщица. - Или, если у вас большой серьезный заказ, я могу пригласить лично директора сюда, или проводить вас к нему в кабинет...
   - Не стоит. Очень удачно, что я смогу увидеть ваш коллектив в неформальной обстановке. Это поможет мне определиться с подробностями. Не переживайте, мой приход вас не разочарует. Оставлю незабываемые впечатления.
   Поскольку Эрвин после этих слов сам направился на звуки людских голосов, то девушке ничего иного не оставалось, как поспешить следом, подсказывая и так очевидное направление.
   Еще пара широко распанутых дверей, и они оказались в просторной комнате, где за общим накрытым столом собралось человек пятнадцать. Вдоль стенок в беспорядке были накиданы кипы бумаг, картонные коробки, деревянные ящики, металлические рамы. Неопрятные кучи разнообразных совершенно неинтересных вещей. Самым важным было одно: оба искомых господина присутствовали. То, что сначала показалось неудачей, превратилось в редкостное везение. И теперь Эрвин счел это божественным одобрением своих замыслов. Никогда не надо отступать. Ведь, оказывается, вместо того, чтобы создавать трудности, судьба расстилала перед ним ровную ковровую дорожку, сметая с нее даже мусор. Только не теряйся - действуй!
   Как бы Эрвин ни строил заранее свои планы, всегда оставался риск, что ему придется разбираться с мужиками по очереди. В таком случае на второго в этой очередности сил у него могло не хватить. Тут он трезво оценивал свои способности. Могли покинуть решимость и мужество, когда увидит первые результаты. Или сам второй мужик мог оказаться достаточно умным и испариться, узнав о судьбе товарища. И тогда все усилия пропадут зря... Или почти зря.
   Наличие же более десятка свидетелей Эрвина никак не тронуло. Он был уверен, что вмешаться они не успеют.
   Эрвин подошел ближе.
   Если судить по неформальной обстановке при несущественно малом количестве алкоголя на празднично накрытом столе, то типографский коллектив, видать, подобрался дружный, сплоченный, без выраженного начальственно-подчиненного доминирования.
   Его заметили. Посмотрели с удивлением, но без неприязни. Настроение у всех было приподнятое, и появление нежданного гостя, да еще столь важного, элегантного и молодо-симпатичного, не возмутило. Даже общие разговоры за столом не сразу стихли. Но Эрвин дождался, пока все повернутся в его сторону, и каждый удостоит его своим полным вниманим.
   По ставшим вдруг серьезными лицам и округлившимся глазам знакомой мужской парочки понял - узнали. Оба. Несмотря на то, что были в ту ночь пьяны, похоже, отложилось. А в полиции еще и закрепили. Внешний вид Эрвина, сходный с тем, что был в тот вечер, тоже облегчал им задачу.
   - Вижу - узнали, - в наступившей тишине спокойно сказал Эрвин. - Не рады гостю?
   - Зачем пришел? - спросил тот из знакомцев, что был в ту знаменательную ночь в спортивном костюме. - Мы за то дело своё получили. И ты вроде как тоже несильно пострадал.
   - Так, пришел продолжить знакомство с крутыми парнями, - сказал Эрвин. - Что у вас тут? Праздничная дата, говорят? Поздравляю, - юноша слегка кивнул в сторону сидящего во главе стола мужчины в костюме и при галстуке. - Но думаю, вы, господин директор, не расстроитесь, что подарок на сегодня я приготовил не для вас.
   - Слушай, щенок, - резко вскочил "спортсмен", - ты хочешь получить от нас, как говорится, компенсацию за моральный и физический ущерб? Перед законом мы ответили сполна, и если ты попробуешь давить, мы сами сдадим тебя полиции. Лучше вали отсюда, не то хуже будет.
   Он выбрался из-за стола и двинулся к гостю.
   - Меня не интересуют ваши разборки с законом. Ничего мне от вас не нужно, - сказал Эрвин. - Напротив, я пришел дать вам то, что вы недополучили.
   Парень достал из внутреннего кармана пиджака пистолет и направил его на людское сборище. Мужик остановился, остальные застыли на своих местах, кто-то из женщин коротко взвизгнул.
   - Всем молчать и не двигаться. Смею вас заверить: мой пистолет - не игрушка. Стреляю я даже лучше, чем дерусь - а это вы уже успели опробовать... А вас, господа, я настоятельно прошу не вмешиваться.
   Последняя фраза предназначалась бесшумно подошедшим телохранителям. Эрвин их не видел, но по взглядам сидящих за столом понял, что они возникли за его спиной. Непостижимо удивительной была способность этих громил просачиваться в любые щели и, не задерживаясь, преодолевать любые препоны. Ведь, насколько Эрвин помнил, двери в типографию девушка-приемщица успела запереть, а сама она, окаменевшая и бледная, вжималась сейчас в стенку справа от юноши.
   - Это не очень разумно, парень, - произнес в ответ Эрвину один из охранников-гвардейцев, но встревать они, похоже, не собирались. Иначе уже скрутили бы.
   Юноша обратил внимание на безличное "тыкательное" обращение к нему телохранителя, сохраняющего дурному парню инкогнито.
   - Мое имя - Эрвин Лэнст, - с расстановкой объявил он. - Говорю на всякий случай, если вам вдруг потом захочется принести мне дополнительные извинения. Запомните, пока ваши мозги еще способны думать о чем-то постороннем. Стоять! - прикрикнул он и выпустил пулю под ноги пошевелившемуся.
   Грохот выстрела в маленьком помещении заложил уши. Пуля срешетировала от бетонного пола, брызнув по сторонам каменной крошкой, оцарапавшей кому-то из женщин ноги, ударилась в стену и укатилась с глаз долой. Во время дальнейшей речи Эрвина больше никто не посмел двинуться.
   - Убивать я вас не стану. Слишком просто. По-хорошему, эти молодчики, - Эрвин повел головой себе за спину, - должны были вас пристрелить в тот самый вечер. Я спас вас тогда, не стану приканчивать и сейчас. Хотя, возможно, я сделал глупость и повторяю ее снова. Но все же я только на всю жизнь отобью у вас желание шляться ночами по паркам. Ну, разве что днем, милостыню просить и вспоминать свои ошибки. Ты, - обратился он к тому, чью кожаную куртку он тогда экспроприировал, - повредил руку мне - я лишу тебя твоей. Ты, - посмотрел Эрвин на стоящего у стола, - меня не коснулся, посему руками зарабатывать на жизнь ты сможешь, а вот передвигаться самостоятельно - вряд ли.
   Эрвин провел языком по губам и замолчал. Он неосознанно тянул время. Вытянутая рука начинала подрагивать, зажатый в ней кусок смертоносного металла постепенно увеличивался в весе. Ладони стали влажными, и даже указательный палец скользил по спусковому крючку. В глазах заскакали яркие пятнышки приближающейся слабости. Где-то за стенкой однообразно-раздражающе гудел какой-то станок. Или гул стоял в голове и полуоглохших от первого выстрела ушах? Эрвин слегка отвел палец. Неужели не сможет? И даже не опасение выставить себя в смешном виде пугало его. Пусть. Уйти, снова даровав ублюдкам шанс на нормальную жизнь, - это не самый плохой выход. Мало того. Они, несомненно, разузнают, кому перешли дорогу, и осознание того, что отныне за их поведением будут следить с самых верхов, станет дополнительным сдерживающим фактором. Но оставшееся незавершенным дело означало, что оно теперь не отпустит его никогда, станет преследовать пожизненно. Старушка смерть жалобно заскулила, нашептывая Эрвину в ухо напоминания о том, что он пережил: о нежных поцелуях Николь, ускользнувших, как тогда казалось, навсегда, о бледном как сама смерть лице гвардейца, услышавшего весть об отставке, об остекленевших глазках и безжизненном холоде детского личика, - и это всё как следствие его тогдашней слабости, жалости, нежелания, по справедливости, отдать ей, смерти, то, что изначально предназначалось на съедение... Эрвин дернул головой, отмахиваясь от видений. Рука поднялась чуть выше. Мушка прицела соединилась с перекрестьем бровей стоящего меньше чем в десятке шагов мужчины. Крупная капля пота на лбу блеснула удобной мишенью...
   Эрвин навсегда запомнил эту каплю, медленно сползающую из-под короткой челки к переносице по неровной складке смятого от страха лба. Ожидание неизбежного - страшнейшее из наказаний. А ожидания самого палача?..
   - Эрвин, - осторожно вполголоса позвали его из-за спины, - не разводите голливудщину и словоблудие, не затягивайте. Или делайте, что задумали, или уходите. Мы прикроем по всем статьям.
   Юноша прислушался к поучениям профессионалов. Два выстрела слились в один, и через мгновение воздух огласился душераздирающими криками. Один из мужиков катался по полу. Второй, так и не успевший ни подняться, ни спрятаться за соседей, орал, скукожившись на диванчике и прижимая к плечу ладонь. Свежая кровь не только заливала тела жертв мщения, но и быстро украсила размазанными лужами пол, пятнами покрыла скатерть на столе, припорошила тарелки с недоеденными угощениями и измазала незадачливых коллег, к которым в попытках найти пристанище от боли прижимался раненый. Его прикрыли, но помочь второму, бьющемуся на каменном полу, побоялись. Никто не смел подняться с места. Девушка-приемщица, оказавшаяся ближе всех к злодею, медленно опустилась на пол и на четвереньках поползла к общей массе коллег.
   Стрелял Эрвин более чем хорошо и попал именно так, как задумал изначально. Места, которые раздробили его пули, восстановлению не подлежат и подвижности изувеченные конечности теперь лишатся навсегда, если только не вмешается настоящее чудо. Божественному же провидению он мешать не станет.
   Подошедший сзади охранник аккуратно вынул из опущенной руки юноши пистолет и вместе с оружием скрылся в неизвестном направлении. Второй остался с Эрвином дожидаться приезда полиции и скорой и сопровождал до участка. Но, чтобы вывести парня из ступора до прибытия официальных служб и вернуть во вменяемое состояние, гвардейцу пришлось несколько раз изо всех сил потрясти Эрвина и приложиться к его щекам ладонью. В голове у парня зазвенело и в мозгах прояснилось.
   Воспользовавшись его оцепенением, участники неудавшегося пиршества крадучись, по стеночке, сбежали из каморки. Остались только раненые, один из которых успел потерять сознание, а второму хотелось врезать еще, чтобы прекратить его вопли.
   Ворвавшиеся с автоматами наперевес полицейские впечатали юношу в стенку, сковали руки за спиной наручниками. Он отнесся к этому с равнодушным спокойствием.
   Дело закрыли через час по причине "отсутствия орудия преступления и недоказанности улик".
  
   - Это было мелочно и неадекватно, - сказал король ХанесемШ Эрвину, когда телохранители-гвардейцы вернули юношу из полицейского участка в королевский дворец.
   По, как и обычно, непроницаемому лицу монарха трудно было определить его отношение к очередной выходке воспитанника. Постороннему это не удалось бы ни при каких обстоятельствах. Эрвин прочитал бы без труда, закрывай лицо короля даже настоящая железная маска. Если бы он захотел это делать - читать. Сейчас ему было наплевать на всё. Государь не оставил его гнить в полиции, хотя парень и приготовился провести там как минимум несколько суток в качестве назидания. Спасибо ему за это. Хотя так и не озвученное вслух. Выбранное же монархом неизбежное наказание, скорее всего гораздо более крутое, чем спокойное отсиживание в одиночной камере, придется просто перетерпеть.
   Его Величество ХанесемШ издали разглядывал потупившегося Эрвина. Безупречен. Ни одной небрежной складочки на костюме, даже ботинки сверкают непостижимой свежестью. Но лицо мальчишки было болезненно бледным, а изредка поднимаемые глаза лихорадочно блестели.
   Король гораздо лучше, чем сам Эрвин, понимал, зачем тому был нужен этот странный запоздало просроченный демарш. Маленький бунт отчаяния. Мальчик безоговорочно принял взваленные на него новые обязательства. Послушно делал то, что от него требовали. Подчинился, не сопротивляясь, выбранному для него пути, которого пока не понимал. Принял чужие игры, цели которых ему были неизвестны. Эрвин безгранично верил в своего повелителя, и мысли о мести королю, ломающему его судьбу по своему усмотрению, даже не возникали в его беззаветно любящей головке. Но чувство, что остановить душевные метания бунтом должен - действовало исподволь. Он должен был продемострировать значимость самому себе, проявить власть, снять бремя нерешительности и слепой покорности судьбе.
   Государь пригладил свою бородку. Ну что ж - надо, значит, надо. Хорошо, что вылилось так. Не самый бесполезный опыт. На этом этапе даже необходимый. Лишь бы не вошел в привычку и не превратился в дурной вкус.
   - Зато спать теперь буду безмятежно, - хмуро ответил Эрвин государю. - Надеюсь.
   Он принял от вошедшего слуги бутылку с водой и махнул, чтобы тот удалился. Король ХанесемШ некоторое время наблюдал за безуспешными попытками Эрвина поднести горлышко ко рту. Но эта мишень была определенно юноше не по зубам. Хотя нет, именно по ним-то он иногда попадал, сопровождая удары мерзким скрежетом. Того и гляди или разобьет стекло, или расквасит себе губы. Наконец, смилостивившись, король подошел и, отобрав бутылку, напоил его из своих рук.
   Эрвин движением век поблагодарил за помощь и снова отвернулся. Жуткие крики все еще стояли в ушах. Все-таки стрелять в живых людей оказалось сложнее, чем предполагал вначале. Думал, достаточно найти силы поднять оружие.
   Хотя он и не убил ублюдков, еще неизвестно не сочтут ли эти уроды, когда их физические раны заживут, что сохраненная им жизнь стала невыносимой, а смерть со временем станет казаться желанной. Как не так давно ему самому...
   - Хороший сон - это немаловажно, - усмехнулся король. - Тогда выходка оправдана. Не сожалеешь?
   - Сейчас - да, - сказал Эрвин. - Но, уверен, скоро успокоюсь и буду доволен.
   - Честно говоря, не ожидал от тебя такого.
   - Жестокости? - уточнил Эрвин.
   Государь кивнул и добавил:
   - А также решимости и достаточного хладнокровия.
   - А вы, государь, сожалеете теперь, что пробудили во мне мистера Хайда, и я начинаю получать от этого удовольствие? - съязвил Эрвин.
   Он, нахмурившись, бросал на короля короткие, убегающие от встречи, раздраженные взгляды и нервно потирал руки. Словно пытался счистить приставшую к ним грязь. Король ХанесемШ ему в ответ негромко рассмеялся.
   - Хотя и не могу одобрить того, что ты сделал, но люблю я тебя в любых ипостасях, - сказал он, притягивая парнишку к себе и наводя привычный глазу хаос в нестерпимо образцовый вид воспитанника.
   Королевская ладонь ощутила взмокшие, как только что после купания, волосы на затылке Эрвина, и влажный жар, исходящий от его дрожащего тела. Под панцырем из строгого шикарного костюма и колкой дерзости метался маленький испуганный мышонок, захлебывающийся собственным страхом и неуверенностью. Напуганный самим собой и желающий лишь одного - забиться в теплую сухую неприступную норку. Напряженный, взведенный и не принимающий нежности.
   - Ежик, прими-ка снотворного и постарайся уснуть без кошмаров, - вполголоса сказал король, продолжая силой удерживать голову Эрвина прижатой к своему плечу. - Проснешься - будет легче. Сразу приходи. Обязательно. Чем бы я ни был занят. А сейчас - ступай к себе, - отпустил ХанесемШ и, словно давая установку на добрый оздоравливающий сон, коснулся губами покрытого испариной лба Эрвина.
   ****
   Воспоминания о сдержанном смехе, столь редком у невозмутимо выдержанного отнийского государя, о любящем взгляде, предназначенном воспитаннику, очередной раз вытворившему нечто диковинное, о теплоте и силе рук, обнимающих и касающихся его лица, резанули Эрвина такой тоской о потерянном и, как бы ни сложились дальнейшие обстоятельства жизни, уже невозвратном, что он сжал зубы, с силой надавил ладонью на рану и провел по ней, снова вызывая этим кровотечение. Боль вызвала невольные слезы на глазах и вернула к настоящему.
   - Хватит стоять посреди дороги, - раздраженно пробурчал Эрвин. - Пошли уж, а то такими темпами, обед пропустим.
   Сам первым двинулся вперед. Вадим поспешил следом, отгоняя заготовками для веников атакующих из кустов комаров и мух. Эрвин снова, как на пути сюда, оценивающе поглядывал на спутника, но теперь недовольно кривил нос: достоверно утверждать, что он выполнил обещание, данное Николь, пока так и не получалось.
   - Не говори Николь о нашем разговоре. Она не поймет, - попросил Эрвин Вадика, когда они дошли до поворота, после которого уже будет видна дача. - Да и не поверит всем тем ужасам, которые я тут наговорил. Только обвинит тебя в лживости. И вообще, должен признаться: это Николь попросила меня подружиться с тобой. Ей это важно. А я понял, что образа обаятельного мальчика будет маловато, чтобы вызвать твою симпатию. Отправляясь с тобой на прогулку и зетеяв разговор, я приготовился пойти на известную откровенность. А вот уж в чем она выйдет и во что выльется, я и сам не ожидал. Прости, если обидел. Прости, если напугал своим поступком. Ты повернул разговор, задел больное место, я не сдержался... Увы, увы. Кажется, и мое обещание Николь с треском провалилось. Не мастер я, подобно тебе, строить грандиозные планы и соблюдать их. Переоценил себя. Слишком мы с тобой разные даже для приятельства. Знаешь, Вадик, - улыбнулся Эрвин, - если бы нас с тобой перемешать и поделить пополам, вышло бы два совершенных мужчины-друга. Но не хотел бы я заиметь твои черты, так же как, уверен, тебе ненавистны мои. Так что, симпатия - не симпатия, но давай объявим перемирие? Николь и без того несладко пришлось. Да и продолжает быть. Еще и ты - ее старый верный друг, глядишь на нее влюбленным сычом, брюзжишь и ухаешь. Если ты будешь действовать так и дальше, то не только вылетишь из борьбы за любовь, ни и простой ее дружбы лишишься навсегда. Согласись, я продвинулся слишком далеко, чтобы то, как ты действуешь сейчас, позволило бы тебе даже коснуться моего зада, не говоря уже о том, чтобы обогнать.
   - Ну, ты и козёл, - с чувством высказался Вадим и снова покачал головой не то с одобрением, не то с пораженным удивлением, но уже без неприязни. Ругательств за сегодня он выдал вслух столько, сколько было им произнесено про себя за всю его предыдущую жизнь. Надеялся, что это обидное слово станет нынче последним.
   Несмотря на свои невменяемые странности, Эрвин становился ему симпатичен. Ревность ревностью. Но вообще-то Вадим уже с трудом представлял Николь в образе своей жены - так она кардинально и не в лучшую сторону изменилась за последнее время. Он, конечно, навещал ее, поддерживал - этого требовала порядочность и родители, но вздохнул с огромным облегчением, когда узнал, что она выходит замуж за своего вернувшегося обольстителя. Устыдился таких чувств, и это заставило его оказывать внимание Николь с еще большим рвением. Это оно начинало напрягать, становилось в тягость. И только сегодня, надо признать, не без помощи Эрвина, он оказался в состоянии разглядеть причины этого. Любовь его к Николь была такой древней, что на поверку оказалась детской привязанностью, привычкой, от которой долго не хотелось отказываться. Утром, когда познакомился с Эрвином воочию, Вадим остолбенел и, скорее, не взревновал, а обиделся и возмутился, посчитав себя униженным и оскорбленным, когда сравнил себя и то, на что его променяли...
   - Когда я тебя увидел, - озвучил Вадим вслух свои мысли, - был поражен: как Николь, которую я всегда знал как серьезную, рассудительную девушку, вдруг смогла влюбиться в такого пусть и смазливого, но недалекого мальчишку, да еще и видок имеющего как у клоуна?! Теперь вижу, что это не так. Ты, конечно, придурок еще тот. Но оказался не так прост и поверхностен, как зачем-то пытаешься казаться. Ты прав, мы слишком разные, чтобы сойтись, даже, если бы между нами не стояла девушка... Знаешь, в какой-то момент мне даже показалось, что это ты на десяток лет старше меня, а не наоборот.
   Они подошли к воротам дачи Сорокиных. У Вадика были заняты будущими вениками обе руки, тогда как у Эрвина всего одна, прижимающая к телу футболку, превратившуюся из однотонно-синей в пятнисто-черную драную тряпку. Эрвин, поклонившись с придворной галантностью, раскрыл перед Вадимом скрипящую створку.
   - Ну ладно уж - десяток, разницы у нас всего-то года три с минусом, - шутливо надулся Эрвин и сразу же вслед за этим широко заулыбался. - Не бери в голову, но и не пытайся меня проанализировать. Разбираться в людях даже с десятого взгляда - наука хирургически тонкая. А если тебе еще пытаются пустить пыль в глаза - становится филигранной. Даже в том обществе, где я крутился у себя дома, таких способных по пальцам пересчитать можно. А заурядности туда не попадают. Не отчаивайся, тренируйся, и ты достигнешь небывалых высот.
   - Видимо, ты крутился в психбольнице, - проворчал Вадим.
   Эрвин расхохотался так открыто, что и Вадим ответил ему взаимностью.
   На поляне, пронизанной благоухающим дымом жареного мяса, они оба появились под аккомпанемент вполне дружественного смеха. Как показалось Николь, у них даже появились какие-то совместные дела. Потому что Вадим сразу, бросив у ворот охапку будущих веников, потащил потерявшего где-то верхнюю часть одежды гостя в дом и вскоре вывел его в собственной старенькой кофте, от многочисленных стирок растянувшейся в ширину и поэтому сидящей на Эрвине достаточно свободно, несмотря на разницу в их комплекциях. Сверху Эрвин надел найденную походя рабочую жилетку Егора и плотно запахнулся.
   Маленькая Полинка, едва увидев вернувшегося отца, запрыгала на руках у Николь, протягивая к нему ручонки и что-то щебеча на своем птичьем диалекте. И стоило ей сменить наездника, прислонила головку к его плечу и принялась умиротворенно сосать палец.
   - Холодно? - озабоченно спросила Николь, вопросительно двумя пальчиками оттопырив на Эрвине чужую несвежую одежду.
   - Знобит немного, - подтвердил Эрвин, обнимая ее свободной рукой. - Наверно, слегка перегрелся на солнышке. Дорвался.
   Николь тронула тыльной стороной ладони его лоб, но ничего серьезного не обнаружила.
   - Молодцы, парни, - похвалил Егор гостя и сына, оценив кучу свежих веток с нежными лаково-зелеными листочками. - Вот слегка перекусим и начнем вязать венички. Ароматные получатся. - К столу, к столу, - зычно позвал Егор, хлопая в ладоши.
   Оглушив своим воодушевленным криком всё живое в радиусе пары десятков метров, он вряд ли достиг большего, чем, если бы просто отделался приглашающим жестом. Потому что все заинтересованные лица и без того уже водили хороводы вокруг стола. Разговоры давно не клеились и не отвлекали. Всеобщее внимание притягивали большой керамический чугунок с мясом, который подбоченившись надувал щеки в центре стола, и окружавшие его блюда с горками свежайших овощей и домашними заготовками.
   С армейской четкостью, без споров и разногласий, распределили места и стулья.
   - Только усиленно прошу на еду не налегать, - напомнил Егор всё тем же громовым голосом. - Баня почти готова, и нагружать живот перед ее посещением - вредно. Эрвин, прежде всего, это относится к тебе. Ты - человек непривычный. Но червячка заморить - это просто обязательно, и полчарочки выпить за официальное знакомство - тоже не повредит.
   - Спасибо, Егор, но пить я не стану и в баню не пойду, - отрезал Эрвин. - Пива мне было достаточно, а бани я не большой поклонник. Тем более совместной и такой огнедышащей.
   - Да ты что?! - обескуражено воскликнул Егор. - А ты хоть знаешь, что такое настоящая русская банька? С паром, с хлёстким веничком! Да это ж сродни второму рождению!
   Было заметно, что Егор не просто удивился, а основательно обиделся. Тем более что за все предыдущее время гость ни разу не высказал неприятия того, к чему так готовилось всё окружение. Было крайне невежливо в самый последний момент категорично объявить о своем неприятии нежно любимого детища хозяев.
   - Не испытываю необходимости рождаться вторично, - заверил Эрвин. - Глупо снова оказаться в роли беспомощного младенца. А для этой сомнительной радости надо еще поджариваться и быть избитым?
   - Это была метафора, Эрвин, - пояснила Светлана, решив, что юноша просто не понял скрытый смысл слов Егора. Несмотря на довольно свободное владение языком, сильный акцент Эрвина не давал аборигенам забыть о его чужеродном происхождении. Не только в их компании, но и в более широком смысле. - Она обозначает, что наша баня действует очищающе не только на тело, но и на душу. Ты лучше сначала попробуй, а потом станешь отзываться. Уверена, у вас такого не найдешь.
   - Ну, вы уж совсем за дикаря меня держите, - ответно обиделся Эрвин. - Думаете, если моя страна размером с ваш мегаполис, то и народ в ней такой же недалекий? А умываемся мы в лужах у колодца? У нас, между прочим, и электричество имеется и даже водопровод. А что касается бань, то я повидал любые. Как свои национальные, так и ваши, и японские, и римские, и даже африканские. Мне довелось поездить по миру, видеть множество культур, и самому для себя определить, что из этого разообразия приемлемо лично для меня, а что нет.
   Егор баскетбольным броском закинул в рот огромный кусок мяса и тут же, пожалев о своей горячности, быстро и часто задышал сквозь стиснутые зубы, пытаясь остудить. Попробовал для нормализации температуры запихать вслед за мясом кусок холодного огурца, но овощ уже не помещался, а выплевывать излишки наружу показалось унизительным. И, скрывая обиду и выступившие от ожога слезы на глазах, Егор отвернулся. Даже стул переставил спинкой к столу. Наклонился к сваленной на земле горе веток и занялся формированием веников, продолжая при этом часто фыркать носом и тяжело дышать. Сгорбленная его спина излучала обиду, нанесенную незаслуженно и несправедливо. Зверскими усилиями покончив с первой неудачной порцией мяса, Егор по мере нужды протягивал назад руку, беря с тарелки добавку, но участия в разговоре решил больше не принимать.
   - Ну да, где-то же ты научился гусениц жевать, - шуткой попробовал сгладить обстановку Вадим.
   - Именно, - ответил Эрвин. - Но не принял для себя их густую сочность. Европейские пирожные меня по-прежнему притягивают больше.
   - Ты много путешествовал? - спросила Светлана.
   Она успокаивающе погладила мужа по плечам, но он сердито дернулся, скидывая ладонь. Светлана лишь добавила порцию мяса и овощей на тарелку за его спиной.
   - Порядочно. Но самый долгий мой визит в чужую страну продолжался три недели... Впервые я покинул дом так надолго.
   Дом... Николь неприятно кольнуло, как легко он непроизвольно назвал домом далекую родину, автоматически относя нынешнее место обитания, включая их совместную квартирку, к временной и явно неприятной ссылке.
   - Тяжело жить в чужой стране? - снова поинтересовалась Светлана.
   - Непривычно. Мой образ жизни здесь и дома настолько кардинально различен, что сравнивать не приходится. А когда не сравниваешь, то приспосабливаться значительно легче. Потери и приобретения никак не пересекаются.
   - И из чего же состояла твоя жизнь там?
   - Тоже учеба, работа, развлечения... - уклончиво ответил Эрвин. - Но всё же она была иной.
   - Ты так не хочешь об этом говорить. Почему? - мягко, но настойчиво спросила Светлана.
   Она была удивлена тем, что мальчишка, похоже, не заметил, что нанес незаслуженную обиду взрослому человеку. Даже не посмотрел больше ни разу в сторону Егора и никак не отреагировал на демонстративный бойкот. А уж если так, то пусть в ответ хотя бы смирится с настырным допросом.
   - Не хочу, - подтвердил Эрвин. - Не люблю оглядываться. Та жизнь осталась в прошлом и вряд ли вернется. К чему же копошиться в прошедших днях? Вы же не ковыряетесь без крайней необходимости в экскрементах, чтобы выяснить, что человек ел вчера. Достаточно того, что он остался после этого жив, здоров и снова способен поглощать пищу.
   Сказано было очень жестко и категорично.
   - Ну и сравнения же у тебя! - прокомментировал Вадим.
   У него еще не остыли впечатления от проведенных наедине с Эрвином минут, и он, приобретя заранее некоторый иммунитет, отреагировал спокойнее, чем остальные, озадаченно замолчавшие. Даже Николь. Ей не впервой была резкость Эрвина и его нежелание углубляться в собственное прошлое, но причин обижать при этом дружески настроенных людей она не видела. Всё их радушие и простое человеческое любопытство Эрвин словно намеренно переводил в неприязнь. Это было на него не похоже. Николь снова захотелось его прикрыть, защитить, спрятать от расспросов, остаться вдвоем, только вдвоем, прижаться и успокоить.
   Валерия Анатольевна многозначительно глянула на свою подругу, как бы говоря: "видишь, я же предупреждала, какая злобная натура кроется за приятным фасадом". Но Светлана и без того не могла выкинуть из головы ее страшилки. С оценивающим недоверием следила она за Эрвином с самого его возвращения с прогулки. Замужней женщине и матери по самой своей сути положено быть физиономистом. Как минимум в отношении своих милых-близких. Поэтому Светлане последствия совместного похода Вадика с Эрвином выписались аршинными буквами на лбу сына: между молодыми людьми что-то произошло. Что-то не совсем приятное, и, хотя и закончившееся примирением, но продолжающее проскальзывать в двусмысленности фраз и намеков. И она решила докопаться до сущности гостя с помощью тонких завуалированных вопросов. Так, как она умела выведывать у мужа поводы для хмурого настроения или у сына причины полученных ссадин. Вот только Эрвин действовал не по правилам ее игры. Вроде и не раскусил происки, но желание продолжать их отшиб.
   Пока его поведение одинаково вписывалось и в теорию Валерии о злобности, и в контрдоводы самой Светланы о самозащитной функции его нападок.
   Словом, недоговоренности и сомнения, анализы и предположения, обиды и сочувствия мухами жужжали над головами присутствующих. Пересекались взгляды, хмурились, подергивались, перемигивались, сталкивались, падали, суетливо перебирались по содержимым тарелок. Но никто не решился сделать Эрвину замечание за неприемлемое поведение. Ссоры в этой компании были настолько редки, что ни один участник не смог сходу придумать, как отвести беду, не разрушив мира.
   Наступившая пауза в разговоре, чавкание, вдруг ставшее монотонным и лишившееся положенного смака, заставили Эрвина очнуться.
   Вообще-то до этого самого момента обеда единственной его заботой было следить, чтобы сидящая у него на коленях маленькая дочка не подавилась куском свежего огурца, который самозабвенно обсасывала. Ну и он сам попутно кидал себе что-то съедобное в рот. Сама компания вместе с их переживаниями Эрвина не шибко интересовала. Не было в ней ни выгоды, ни глубины духовного общения, ни банального развлекательного интереса. Обязательности в проявлении радушия он не видел. Утруждаться вежливыми церемониями не счел необходимым. Обещанную Николь миссию Эрвин считал выполненной, а больше его ни о чем не просили. Поэтому отвечал на заданные вопросы, даже не задумываясь, зеркалом отражая обращенную к нему фразу сходным ответом. Ни один из присутствующих здесь людей не был достоин того, чтобы Эрвин всерьез заинтересовался его мнением и впечатлением, которое на всех произвел. За исключением, конечно, дочери, которая, кстати, вполне разделяла его равнодушие к сборищу, и Николь.., которая, кажется, не разделяла. Эрвин вздохнул. Придется исправляться.
   Подвергнув анализу обращенный к нему затылок Егора, выразительные взгляды, которыми обменялись взрослые женщины, снисходительную усмешку Вадима, которого, похоже, позабавила реакция родителей, и расстроенно поджатые губки Николь, Эрвин, по-прежнему держа ребенка на коленке, присел перед Егором. Мужчина сделал вид, что полностью поглощен работой.
   - Не обижайся, Егор, пожалуйста, - попросил его Эрвин. - Прости. Я совсем не хотел задеть и ответить неблагодарностью. Всему виной моя неуравновешенность. Или излишек свежего воздуха подействовал на нервы. Я неправильно выразился. Я действительно не люблю баню, но это никак не относится конкретно к вашей. Просто сильный жар мне противопоказан. Тем более с вениками... Не сердись. Но прикасаться к своему телу я разрешил бы только красивым девушкам и с желанием прямо противоположным от "побить". Наверно, дело в том, что в детские годы мне пришлось пережить поглаживание прутьями... не в бане, и испытанное тогда удовольствие раз и навсегда породило отвращение к ним в любом виде. Не дуйтесь все на меня, дурачка.
   Тут Полинка вдруг протянула сердитому дяде зажатый в маленьком кулачке обмусоленный огурец. То ли действовала в дуэте с отцом, то ли сама решила успокоить дядю единственно известным ей способом. Эрвин нежно прижал девочку к себе. Но тут же отстранил, сморщился, резко выдохнув боль в покрытую панамкой головку, поцеловал детскую макушку и рассмеялся.
   Его смех вдребезги разбивал любые неприязненные к нему отношения, он растапливал самую толстую корку льда, какая только казалась возможной в отношениях между людьми. Даже Валерия Анатольевна, не выдержав, улыбнулась. Егор сдался последним, долго шевеля перед этим носом и пытаясь изгнать щекочущую там смешинку, но в конце концов, тоже поддался всеобщему веселью:
   - Ладно, забыли! - смилостивился он.
   Теперь пришла очередь Светланы послать многозначительный взгляд подруге: видишь, на чем основана его резкость; видишь, как сказалось суровое воспитание и как мальчику недоставало теплых родственных отношений!
   Ведь однозначно: человек с таким смехом не мог быть стервецом! Нет, твердо решила для себя Светлана, в обвинениях Эрвина Валерией со всей очевидностью руководит исключительно чувство родительской ненужности, охватывающей когда вырастают дети. Отсюда и нормальная, ставшая уже анекдотичной нелюбовь тещи к зятю, обида на то, что у детей проявляется независимый взгляд на жизнь. Так пишут все женские журналы и пособия по психологии.
   Дружеская обстановка была восстановлена. Общение зажужжало дальше.
   Но как бы ни текла за столом беседа, она все равно сворачивала на личность новичка, как наименее изученный объект. Да и Эрвин теперь, компенсируя ранее нанесенную обиду, решил быть поразговорчивей. Даже Николь почерпнула ряд новых сведений о собственном муже. Сначала о том, что пикники на природе были достаточно привычным и любимым времяпровождением для окружающего его на родине общества и частенько устраивались прямо в прилегающем к их дому парке.
   Обоснованно гордясь успехами сына в учебе и будущими, но уже наметившимися успехами в его карьере, Егор и Светлана в любом разговоре неизбежно находили повод поднять и тему высокообразованности. Они-то делали это ненамеренно, но Валерия Анатольевна углядывала в этом тонкий намек на неблагополучие в этой сфере у ее молодежи.
   - Павел говорил, что у тебя осталось незаконченным высшее образование? - спросил Егор Эрвина.
   К тому времени баня уже достигла нужной кондиции, и мужчины: Егор, Павел и Вадим, вышли после первого тура пребывания в парной. Тяжело отдуваясь, они уселись на завалинке, прислонившись спиной к бревенчатой стене. Егор передал приятелю банку пива. Предложил и молодежи. Вадим отказался. Эрвин взял. Он пересадил дочь на вновь расстеленное на траве одеяло, перенесенное из-под яблони ближе к бане, и сам уселся рядом с ней. Опытным движением откупорил банку и сделал затяжной глоток.
   - Павел не совсем правильно меня понял, - ответил он Егору. - Я не успел закончить Государственный университет. Но весной я получил диплом Высшей Дипломатической Академии, дающей не менее полновесное признание.
   - Ни фига себе! - вырвался эмоциональный возглас у Егора, а прочие своим молчанием высказали некоторое недоверие. Даже для Николь это стало еще одним открытием, и она замерла на крыльце бани, куда теперь пришла женская очередь отправляться. - Когда ты успел?
   - Успел. Но закончить два вуза одновременно - все-таки оказалась кишка тонка.
   - Заочно?
   - Не совсем. Заочно я, скорее, обитал в Государственном Унивеситете, который и свел нас с Николь. В Академии личное присутствие требовалось чаще. Правда, я всё-таки не жил там, как остальные курсанты. А поступил туда, когда мне еще и шестнадцати не исполнилось, так что у меня было время.
   - И тебя приняли? Странная у вас система образования, - заметил Вадим.
   - Да, достаточно гибкая.
   - Значит, ты у нас дипломированный дипломат? - саркастически резюмировала Валерия.
   Она машинально протолкнула Николь, загораживающую проход, внутрь бани и сама готовилась войти следом, но известие о столь неожиданной профспециализации нагловатого невоспитанного зятя заставило и ее повременить с банными процедурами.
   - Точно так. Разве не заметно? - хитро прищурился Эрвин.
   - Не очень. Вернее, очень даже заметно, что если ты и окончил, то учеба прошла мимо. Скорее всего, был выставлен за неуспеваемость, или диплом был куплен. Если вообще не врешь.
   - Подтвердить не могу. Все бумаги остались дома. Но, думаю, в случае особой нужды, сумею или получить их, или восстановить. А дипломы у нас, между прочим, не продаются. Масштабы страны не ваши - отслеживать легче, да и карается серьезнее. А в Академии такое вовсе немыслимо. Так что отучился я, как миленький: честно и трудолюбиво. Между прочим, мне, как одному из лучших и прилежных учеников, диплом об окончании вручал собственной персоной Его Величество отнийский король ХанесемШ. Он лично печется о Дипломатической Академии и ее выпускниках. Ведь с наиболее успешными из них ему впоследствии приходится работать.
   - Ты, значит, близко видел вашего короля? - вежливо удивилась Светлана. На самом деле она была так далека от высших представителей клоаки сильных мира сего, что не испытывала перед ними должного трепета. Сама с ними не сталкивалась, зато обилие сплетен в желтой прессе, как водится, способствовало снижению общественного преклонения.
   - Ближе, чем вас сейчас, - подтвердил Эрвин. - И даже пожимал руку.
   - А еще мы принца видели. В театре. Помнишь? - вставила Николь.
   Но Валерия снисходительно скривила нос и вторично втолкнула дочь в предбанник. Светлана поспешила вслед за гостьями.
   Если не считать Полины, мужчины остались одни. Трое из них блаженно остужали распаренные тела, чуть прикрыв интимные места полотняными простынями. Четвертый застыл в центре ватного ковра в позе засохшего лотоса.
   Эрвин озадачил сам себя: мало того, что не удержался от желания повыпендриваться, но еще и прихвастнул существенно. Наверно, алкоголь подействовал. Он потряс полупустую банку пива, большим глотком опустошил и отставил ее в сторону, чтобы Полинка не смогла дотянуться.
   Нет, традиция личного подписания и вручения царствующим монархом документов наиболее отличившимся новоиспеченным дипломатам - выпускникам Высшей Дипломатической Академии, и на самом деле существовала с момента основания учебного заведения. А вот к числу достойных этой чести Эрвина отнести было нельзя. До лучшего ученика он, откровенно говоря, не дотягивал. В задачи его обучения входило получение теоретических знаний для подкрепления ими практических основ. Самой практики у него и так хватало с лихвой. Углубленную теорию тоже постигал на личном опыте. Так что Эрвин брал от образования то, что предполагалось нужным, не особо заботясь об оценках, которые, соответственно, и скакали по всей возможной шкале без заметного лидерства.
   Собственноручное вручение ему диплома было со стороны монарха "использованием служебного положения в личных целях". Это произошло впервые за время их тесного общения. Впервые - не в плане использования служебной выгоды, конечно. В жизни короля вообще не представляется возможным уверенно отделить личное от служебного. Но именно в тот день Его Величество король ХанесемШ впервые публично признал существование между ним и его воспитанником не просто официальных, но и теплых личных взаимоотношений.
   Церемония происходила на плацу перед зданием академии, где выпускников выстроили задолго до прибытия королевской особы. Особо отличившиеся стояли первым рядом, остальные, как и в любом учебном заведении, в соответствии с оконченным факультетом. Но страдали все одинаково. Эрвин с содроганием вспоминал то ненавистное утро. Он предпочел бы, чтобы диплом и все прочие бумаги об окончании ему отправили по почте. Но вместо этого вынужден был париться вместе со всеми под палящим солнцем в парадном обмундировании, надетым впервые с момента поступления в Академию, и поэтому жутко натирающим и шею, и ноги, и взопревшую под фуражкой голову.
   Эрвин с легкостью игнорировал все официальные церемонии в Государственном Университете, который курировал Его Высочество Великий Герцог Норим (этот громогласный титул был присвоен бывшему первому претенденту на престол после рождения у государя ХанесемаШ законного наследника). Но здесь, в Академии, где все знали о его причастности к королевскому семейству, не появиться на торжественном мероприятии, где государю предстояло осчастливить своим появлением общество, к которому имел несчастье принадлежать сейчас и Эрвин, - было бы недопустимо. В качестве отговорки мог приняться во внимание лишь факт лежания в гробу - всё остальное не прокатило бы. Да и этот вариант мог не сойти за уважительную причину отсутствия.
   И новоиспеченный выпускник, окруженный одноликой толпой таких же вышколенных солдатиков, проклиная все на свете, заботливо пестовал испытываемые муки: и затекшие ноги, и жару, и пусть случайные, но мерзкие прикосновения чужих тел. Запоминал, репетировал, чтобы вечером со всеми красочными подробностями описать злодею-опекуну всё пережитое, на что обрек его королевский безжалостный произвол. Ведь государь прекрасно знает, до какого бешенства доводит Эрвина вынужденность быть чурбаком в поленнице! Но даже на секунды не прибудет пораньше, чтобы сократить срок заключения. Вот всё выскажет! И от себя добавит! Хотя и знает, что в ответ, скорее всего, услышит лишь совет сходить в бассейн и проплыть десяток-другой километров, чтобы остыть и успокоиться.
   Поэтому, когда высокая делегация во главе с Его Величеством ХанесемомШ, наконец, появилась на алой ковровой дорожке, Эрвин не испытал ни облегчения, ни уж тем более восторженного энтузиазма, выписавшегося на всех окружающих физиономиях. Он сморщился, оглушенный выкрикнутым выпускниками приветствием, восхваляющим короля.
   Поздравительная речь государя не радовала оригинальностью. Она принадлежала к числу тех, что надлежало заучить наизусть и использовать как шаблон на сходных церемониях. Обычные положенные случаю фразы о том, как много трудов было приложено молодыми людьми на стезе получения знаний, как необходим их будущий труд стране и миру в целом, как отрадно вливание свежих молодых умов в тонкое искусство политики, как надеется сам государь в скором будущем столкнуться с достойными на деле, как пригодятся полученные знания и тем, кто не сможет напрямую связать свое будущее с выбранной профессией и прочее, прочее, прочее, вызывающее тягостную зевоту.
   Но возвышенный речитатив короля ХанесемаШ вдруг закончился неожиданно.
   Когда ректор Академии уже подошел ближе, готовый оглашать имена тех выпускников, что удостоятся особой чести, и чьи золоченые дипломы, прежде чем достигнут конечного адресата, пройдут королевские руки, государь жестом призвал его повременить:
   - Благодарю вас всех, господа дипломаты, за желание служить своему Отечеству. Уверен, что отныне все то упорство и рвение, что вы проявили для успешного окончания Высшей Дипломатической Академии вы направите на укрепление процветания нашей Родины. И я буду вами гордиться. Поздравляю, господа! - дождавшись, когда затихнет гул положенного отзыва, король ХанесемШ закончил: - И в первую очередь, я хочу сегодня лично поздравить того из вас, на кого я, как правитель, возлагаю большие надежды и за кого, как официальный родитель, испытываю в этот день положенное чувство гордости и радости.
   Поскольку Эрвин все это время не очень следил за речью короля, то сперва он решил, что ослышался или неправильно понял. Ведь тактика холодности и относительного равнодушия - это было основное и давно оговоренное условие их отношений на людях. Признанное необходимым и отработанное годами отмежевание от всего личного. Даже приближаться без особого соизволения к монарху при посторонних Эрвину было строжайше запрещено. Если только случайно соприкоснутся взгляды. Но сейчас взгляд Его Величества короля ХанесемаШ был прямо устремлен на него, и только ему предназначался отметающий сомнения жест.
   Ректор отчаянно замахал помощникам, чтобы немедленно откопали нужные бумаги в общей куче дипломов.
   Эрвин не входил в списки тех, кому надлежало в этот день приблизиться к королевской особе, поэтому он не проходил специальный инструктаж, обучающий, как именно, согласно выработавшейся традиции, он должен был бы подойти, что сказать, как надлежит принять великую честь. Он оказался первым - пример взять тоже было не с кого. Поэтому он сделал то, к чему лежала душа: выбрался из толпы, не обратив внимания, что впередистоящие попытались ему по-военному четко освободить путь, прошел по дорожке, не особо стараясь соблюдать военный шаг, но по-придворному чётко, преклонил перед государем колено и привычным уютным жестом на несколько секунд прижался щекой к королевской ладони. Пальцы государя провели по его лицу и слегка нажали на подбородок, показывая подняться. Король ХанесемШ передал диплом, крепко обнял воспитанника и тихо проговорил ему: "Пусть этот день для нас с тобой станет большим, чем вручение бумажки".
   Дальше все пошло по привычному для академического начальства сценарию. Отличившиеся выпускники чеканым шагом с гордо поднятой головой и устремленным в грядущее взглядом приближались к государю, опускались перед ним на колено, целовали королевкий перстень, получали из рук монарха бумажку и торжественное "поздравляю", отвечали положенным восхвалением государя и пожеланием ему долгих лет и отправлялись на свое место. Обниматься король ХанесемШ, конечно, больше ни с кем не собирался.
   Но окончание процедуры награждения они оба опять немного подпортили. Когда золотые дипломы Его Величеством были уже вручены, ректор Академии ответно поблагодарил государя за заботу об их заведении и личное внимание к выпускникам. Вложив в свою речь всё постигнутое дипломатическое искусство, он превозносил короля и годы его правления, а среди прочих фраз счел уместным вплести и то, как он, оказывается, был рад и польщен тем, что ему довелось обучать в своем заведении воспитанника короля ХанесемаШ, столь многообещающего и замечательного юношу. Раз уж государь ради этого мальчишки слегка нарушил ритуал, то его, по мнению ректора, должен был порадовать и этот хвалебный отзыв.
   Но король ХанесемШ, до этого лишь милостиво кивавший на речи ректора, удивленно приподнял брови.
   - Не перегибайте в лести, господин ректор. Я не хуже вас знаю Эрвина, и хорошо представляю, как вы вынужденно его терпели и с каким облегчением, наконец, избавляетесь, - с королевской невозмутимостью поставил государь ректора на место, а Эрвин, который теперь занимал место в первой шеренге выпускников, не выдержав, громко рассмеялся.
   Губы короля, мельком взглянувшего на воспитанника - непривычно раскрасневшегося, сияющего и окончательно растерявшего торжественный лоск, тоже изобразили слабое подобие подхваченной от юноши улыбки. Ректор сконфуженно вытянулся в струнку.
   - Но должен признать, ваше заведение одно из немногих мест, откуда на него не поступало жалоб, - продолжил государь. - Это говорит о том, что Высшая Дипломатическая Академия достойна своего звания, и вы, господин ректор, по праву можете считаться достойнейшим ее руководителем. И я не премину в самом ближайшем будущем подтвердить вам свою благодарность и высказанное уважение.
   Судьба Академии и ее ректора Эрвина мало занимала. А вот высказывание государя о нем самом опять же было беспрецедентно. До этих пор считалось, что Эрвин ведет себя при нем белым пушистым котенком, а о всевозможных проделках воспитанника Его высокородное Величество узнает только из докладов слуг, но и им особо не доверяет или не обращает внимания. Впервые во всеуслышание он заявил, что разделяет знания общественности о невыносимости юного графа. Но считает ли он это своим педагогическим фиаско или наоборот предметом гордости - это осталось за кадром.
   Как и многое прочее...
   Зачем всё это было, к чему вело - Эрвину так и не суждено узнать.
   А теперь, спустя всего несколько месяцев, он сидел в чужой стране в чуждой компании, по десятку раз на дню мучался воспоминаниями и вопросами, на которые при всем своем желании не мог найти ответов.
   Зато безо всякого возмущения удовлетворял любопытство людей, смысл существования которых для него совсем недавно значил столько же, сколько сведения о передвижении белых медведей по одиноким арктическим льдам. Кроме Николь с Полиной, конечно. Эти две дамы уже приобрели статус личной собственности и отдельно от себя не воспринимались...
   Гляди-ка, как расплавился у него характер от лени и бездействия - стал находить удовольствие во вранье и дешевом хвастовстве.
   - А что у тебя будет с университетом? - продолжал допрашивать Егор.
   - Не знаю. Заочно учиться отсюда у меня, наверно, не получится - ведь надо хотя бы экзамены сдавать воочию. А чтобы перевестись в местные вузы, мне опять же может не хватить бумаг, подтверждающих нужную ступень образования. К сожалению, моя система обучения была довольно специфичной, и из-за некоторых расхождений при переводе я могу оказаться на положении абитуриента.
   - А разве ты не можешь изредка ездить на родину, сдавать экзамены?
   - Нет, пока не могу. Николь запрещен въезд в Отнийское королевство, и по нашим законам на меня, как ее супруга, запрет тоже распространяется.
   По законам - это, конечно, вранье, а по факту - самая, что ни на есть истина. Ведь в законах страны, где правит абсолютный монарх, всегда есть место исключениям.
   - И с таким образованием - чинить машины! - ухмыльнулся Вадим. Уж он-то на своем образовании уже надстроил далекоидущие планы.
   - Ничего. Вот немного обустроюсь, получу разрешения на жительство и работу, тогда буду искать что-то более подходящее. Чинить машины - это, и правда, не мое.
   - Чинить - это громко сказано! - вдруг сказал Павел.
   Наконец, он нашел повод сменить образовательную тему. Судя по тому, как воспрял Эрвин, он тоже был рад повороту.
   - Что, тяжело привыкается к работе, Эрвин? - посочувствовал Егор.
   Если исходить из обилия свежих царапин и синяков на руках Эрвина, физический труд был для него в новинку и давался нелегко.
   - Правильнее было бы пожалеть работу, которой приходится привыкать к нему, - вместо Эрвина снова ответил Павел Николаевич со снисходительной ухмылкой. - Он, когда я предлагал ему работу, конечно, предупреждал, что к технике не очень приспособлен, но такой катастрофы я все-таки не ожидал. Это просто стихийное бедствие какое-то. Каждый день радуюсь и удивляюсь, что к концу рабочего дня наша контора еще не превратилась в руины.
   Повествователь из Павла был не ахти какой, но сами факты были таковы, что как их ни излагай, а интерес слушателей неизбежен.
   Женщины вышли из парной и тоже уселись на завалинке. Мужчины не торопились их сменить. Рассказ Павла увлек настолько, что обрывать на полуслове не хотелось.
   Само "стихийное бедствие" выслушивало насмешки над собой вполне благодушно. Впрочем, никто и не собирался его обижать рассказами о неумениях - это только Николь все еще ревниво следила за его отношениями со своими родными и близкими, и готова была мужественно встать на защиту, если кто-то вдруг ненароком заденет его достоинство. Хотя и должна бы давно убедиться, что отношение Эрвина к критике и к чужим мнениям о своей личности гораздо проще, чем ее собственное. Он смеялся вместе со всеми.
   Мало того, в какой-то, незаметный для прочих момент, нить повествования вообще перетекла из уст Павла к Эрвину. Но от смены рассказчика сюжет только выиграл: язык у парня был подвешен значительно лучше, чем у Павла Николаевича, и это несмотря на существующие лингвистические пробелы. А задорной самоиронии Эрвина невозможно было не импонировать. И лишь смешливый блеск в его глазах показывал, что он отдает себе отчет, что вообще-то обмываются его косточки.
   А перемыть было что. Особенно примечательным был первый день, потому что во все последующие коллеги уже хоть отчасти были готовы к тому, что можно ожидать от нового работничка, посланного им для укрепления нервов и спасения от трудовой рутины, от которой они, честно говоря, и до этого не очень страдали.
   Новый работник в мастерской давно был нужен. Уже какое-то время такового искали, рассматривали кандидатуры и что-то даже присмотрели. А тут Павел со своей просьбой принять его нового родственника: дескать, больше податься парню некуда, на первых порах выручайте. Как тут не помочь верному товарищу? Хотелось бы конечно заиметь напарника опытного со стажем, а не обучать зеленого пацана. С другой стороны, надо же парню где-то приобретать опыт, а кто возьмет на себя подобную дополнительную заботу кроме родственника и его верных приятелей?
   Оба напарника Павла Николаевича были в общих чертах в курсе его семейных неприятностей с дочерью, и теперь вместе с ним радовались счастливым переменам. Солидарны были с Павлом и в желании поддержать мальчишку в самом начале его семейной жизни. Да и просто любопытно было посмотреть.
   Словом, будущие коллеги встречали Эрвина с дружелюбной снисходительностью. Пожалуй, доселе это было единственное место, где внешний вид юноши не вызвал кривых гримас и пренебрежения. На работу в автомастерской и не ждали появления очкастого ботаника с изысканными манерами. Эрвину навстречу протянулись две одинаковые мозолистые ладони с глубоко въевшейся в складки и под ногти чернотой, не вымываемой уже никакими средствами. Рукопожатия были одинаково крепкими. Коллеги одинаково окутали его запахом машинного масла и бензина, исходящим от синих рабочих комбинезонов и грязных рубашек с одинаково закатанными по локти рукавами. Да и вообще, несмотря на значительные внешние различия, мужики казались удивительно похожими друг на друга, и оба вместе на Павла Николаевича. Сухощавые, жилистые, двигающиеся с усталой безотрадностью. Ростом варьировались сантиметров на пятнадцать максимум, но всё равно все трое несколько выше Эрвина. Так что они изначально глядели на новичка свысока не только в плане жизненного опыта, но и просто по физиологическим параметрам. Наиболее высокий и самый молодой из троицы наставников назвался Димосом. У него был вид заправского алкоголика с красными глубоко запавшими глазами и носом в синих прожилочках, с неопрятной щетиной на подбородке и всклокоченными, росшими в неухоженной вольнице, усами под верхней губой. Димос пожал Эрвину руку, поковырялся в своем заднем кармане, выудил оттуда мятую сигаретную пачку, щелчком заставил выскочить из нее папиросу. Кажется, хотел предложить новичку, но пожадничал и передумал. Помял ее двумя пальцами. Издал смачный харкающий звук, плюнул на пол, запихал папиросу обратно в пачку, пачку в карман. Потом произнес "Не было печали...", деловито сходил в подсобку и кинул оттуда Эрвину синий комбинезон, аналогичный тому, в каких щеголяли здесь все.
   - Мой, - кратко сказал он. - Тебе сгодится. Потом вернешь. Хочешь - стирай сам.
   Это было явно нелишне. Эрвин пока отбросил комбез в сторонку.
   Второй мужик - на вид приблизительно одного возраста с Павлом, отличался повышенной волосатостью конечностей: рук и выглядывающей из-под ворота рубашки груди, куда по всей видимости ушло подавляющее количество волос. На лысоватую макушку были тщательно начесаны их остатки, прилежно собранные со всех сторон головы. Снизу лицо венчалось большим обвислым вторым подбородком, который мужик носил с индюшачей важностью. Он отечески похлопал Эрвина по плечу и предложил чувствовать себя как дома, поскольку "если исходить из пропорций предполагаемого проводимого здесь времени, то это не идеальной чистоты помещение должно отныне стать вступающему на трудовой путь отроку вторым домом". Именно так он и выразился. Представился: Ершов Семен Петрович, и, оттянув большими пальцами резиновые лямки штанов, резко их отпустил, звонко щелкая себя по впалой груди.
   На этом церемония знакомства закончилась. Ждал серьезный срочный заказ, времени на обмывание встречи и поцелуйчики не было. Не было даже на то, чтобы сейчас проводить новичку инструктаж.
   Эрвин переоделся, напялив комбинезон прямо на свою одежду, чтобы избежать соприкосновения грязи с голым телом. Выдохнул от обволокшего густого смрада, откашлялся. Но настроения это не испортило. Происходящее забавляло. Люди умиляли. Робкое виноватое молчание Павла, взглядами спрашивающего у напарников "ну, как?" веселило особо.
   Чтобы хоть как-то его занять, пока все прочие суетились вокруг черного лакового Мерседеса, висящего в воздухе на подпорках в центре мастерской, Димос велел Эрвину втащить из багажника оставшиеся там вещи, аккуратно сложить у стеночки и накрыть чем-нибудь. Ершов согласно кивнул и нажал на кнопочку, открывающую багажник.
   Дело, казалось бы, проще некуда...
  
   -----------
  
   ... Через десять минут выстроившиеся в ровную линеечку мужики озадаченно переводили взгляды с вмятины на крышке багажника на растекающуюся белой изморосью краску, покрывшую правый бок автомобиля. Автомобиль уже не висел, а всеми четырьмя колесами крепко стоял на полу, но еще покачивался. По счастью, никого не придавил, когда падал. Только незакрепленные диски отвалились и поцарапались, нижние молдинги слегка покорежились. А из открытого капота валил пар: Павел, в спешке отскакивая, не успел завинтить крышку, а от удара машины об пол, ее и вовсе сорвало. И что-то черное и густое вытекало снизу.
   Димос посасывал повисшую в уголке рта незажженную папиросу. Ершов снова оттянул лямки комбинезона, но отпустить не торопился. Павел впал в ступор.
   - Самое главное - в отсутствии энергетической эффективности ему не откажешь, - резюмировал Ершов, оглядывая последствия разрушительной катастрофы. - Правда, КПД низковат, просто никуда не годится. Спасибо тебе, Николаич, за сюрприз! А теперь, мужики, звоним по домам и сообщаем, что остаемся работать на ночь. Иначе завтра все дружно полетим с этой работы к чертям собачьим.
   Димос сплюнул, соглашаясь. Звонить ему было некому - жил один, последняя сожительница сбежала пару недель назад и дома ждали только очередная порция выпивки и старенький телевизор. Но в остальном Ершова он поддерживал, а из произнесенной им оценки действий Эрвина, парень смог для себя дословно перевести в лучшем случае половину, включая предлоги. Но и получившийся перевод показался ему несвязным набором слов. Наверно, суть осталась скрыта в тех, что он не знал. Его отнийский учитель русского языка тоже был больше филологом и технические термины ему были не шибко ведомы или не представлялись остро необходимой частью образования будущего общественного деятеля. Поэтому Эрвин вопросительно оглянулся на Павла:
   - А я? Мне, наверно, лучше совсем уйти?
   Павел крякнул, чувствуя за собой существенную часть вины за подсунутую бомбу, и в свою очередь виновато посмотрел на коллег.
   - Вот уж это излишне! - отрезал Петрович. - Не заслужил. Ты отправляешься в Макдональдс, закупаешь нам всем провизии на оставшийся день и на ночь, в круглосуточном магазине на углу бутылку для восстановления нервов и возвращаешься. Заметь - за свой счет. Потом будешь убирать. Даже если твоя полезность в общении с обычной метлой будет на том же уровне, что мы видели, то хоть и вреда, надеюсь, большого не принесешь.
   - И сигарет пачку купи. Да, давай, мухой дуй туда-обратно, - добавил Димос, стоящий уже в воротах мастерской и выдувающий клубы сигаретного дыма наружу. Он кинул парню смятую пустую пачку из-под сигарет для образца. Эрвин поймал на лету.
   С метлой дружба у Эрвина получилась чуть более сердечной. Хотя результативность их содружества и не радовала глаз идеальным порядком, но строгие оценщики снисходительно махнули на них рукой и позволили парню считаться принятым на работу, не понимая при этом, какого черта они на это подписались и в качестве чего они намерены его использовать.
   Впрочем одно неоспоримое достоинство Эрвина выявилось уже на следующее утро. При этом настолько существенное, что только ради него можно было смириться с технической неприспособленностью юнца.
   За ночь ликвидировать нанесенные дорогому автомобилю повреждения до конца не удалось. Не хватило ряда материалов, а в круглосуточно работающих закусочных необходимого не предлагали. Утром с ужасом ждали появления заказчика, неминуемого скандала, как следствие - денежных убытков для фирмы, скандала от начальства и потери премий.
   Хозяин изувеченного Эрвином автомобиля явился минут на пятнадцать раньше договоренного срока - сразу видать мужик пунктуальный и серьезный. Услышав, что машину отдать ему не могут по причине неожидано возникших осложнений, мужчина разразился нецензурной бранью, что лишний раз подтвердило серьезность его натуры. Выуженный из ругани смысл сводился к тому, что ему предстоят серьезные деловые переговоры, а если отправиться на них на романтично розоватой Тойоте жены - можно сразу ставить крест на всех планах.
   Что работники автосервиса могли ему на это сказать? Только виновато разводить замасленными руками и бездоказательно лепетать, что они не виноваты.
   Эрвин вытер ладони грязной ветошью и галантно отвел мужика в сторонку. Какими конкретно словами он там его опутывал - подробности остались покрыты мраком. Сам парень впоследствии сказал, что всего лишь рассказал, как все обстояло на самом деле. Но через десяток минут, довольный бизнесмен стопроцентно согласился, что ездить на розовой Тойоте - это, конечно, не престижно, а вот явиться на бизнес-встречу на Москвиче, стоящем у ворот мастерской - собственности автослесаря Ершова, - это верх крутизны. Партнеры проникнутся уважением к его способности решать проблемы нетривиальным методом, к умению не придавать значения мелочам, к его демократичности, решимости, высокому самоуважению, тонкому чувству юмора и т.д. и т.п. Единственным условием бизнесмен поставил, чтобы старенький Москвич помыли и отполировали, что разумеется работники автомастерской с облегченным удовольствием выполнили в сказочно кратчайшие сроки.
   Когда довольный экзотикой клиент, скукожившись за баранкой некоей пародии на автомобиль, утрясся решать свои рабочие дела, мужики выдохнули - дело на первый взгляд решилось малой кровью, или, по крайней мере, проблемы отложились.
   А вот вечером, когда клиент вернулся и получил наконец обратно своего восстановленного "мерина", он еще и отсыпал Эрвину за поданную вовремя идею дополнительную премию. Мужик, тряся круглым животом и захлебываясь от переполнявших эмоций в лицах изображал, как сначала остолбенели, а потом оглушительно ржали его солидные партнеры, когда он скрючившись в три погибели, почти по-обезьяньи касаясь асфальта руками, вылезал из машины; какая неформальная обстановка создалась на совещании; как его заметили "важные люди", и, как он подозревал, теперь каждый из них заведет себе такую телегу и поставит в гараж вместе с люксовым тюнингованным автомобилем.
   Вот в общении с такими стремными клиентами Эрвин оказался на вес золота. А поскольку желающих покачать права и продемонстрировать свое высокомерие всегда хватало, то наличие парня под рукой никогда не было лишним. За это ему прощали неумения, прощали полное равнодушие к исполняемой работе, выгораживали перед вышестоящим начальством, превознося его мнимые способности и существенно преувеличивая крохи имеющихся.
   Нельзя сказать, что Эрвина со всей душой приняли в коллектив. Слишком обособленно он себя вел: общие разговоры не поддерживал, в стихийных выпивках и праздниках участия не принимал, работой не горел и постигнуть недостижимое рвения не проявлял. Отбывал труд, отказываясь от любых переработок и авралов, получал зарплату и не особо вникал в жизнь окружения. Росла уверенность, что работа для него - своеобразное диковинное развлечение, за которое можно не переживать. Скажут - сделает, а все остальное время спокойно наслаждается жизнью, наблюдением за работой других и полным погружением в свои мысли.
   А мыслил он чаще всего в крохотной подсобке на старом жестком вонючем и прокуренном кожаном диванчике, где исправно дрых большую часть смены.
   Весьма скоро убедившись, что для трудового процесса гораздо эффективнее, если эта ходячая катастрофа будет обезвреженно бездействовать, коллеги смотрели на это сквозь пальцы. Прикрывать его тунеядство от редких визитов начальства было значительно легче, чем исправлять усилия Эрвина принести пользу.
   Но не только равнодушие к работе и пособничество коллег способствовало крепкому дневному сну Эрвина. Очень часто юноша с утра являлся на работу в таком состоянии, что мужикам становилось его просто чисто по-человечески жалко.
   Эрвин с удивлением вспоминал свои прошлые, якобы тяжелые дни, когда к вечеру валился с ног от усталости и засыпал как убитый на коротком диванчике. Смешно! Как это он тогда умудрялся не высыпаться?! Дай волю, ему бы сейчас даже с ног валиться не надо было - уснул бы стоя или на ходу. Бывали ночи, когда под аккомпанемент детского плача не удавалось уснуть и на полчаса. Причем ночные бдения Эрвин старался брать на себя. В отличие от Николь он воспринимал здоровые (по словам докторов) младенческие крики дочери просто как данность, без паники и душевного надрыва, тогда как мать разрывалась вместе с малышкой от чувства вины, привычной никчемности и неспособности помочь. Эрвин мог выдержанно часами укачивать дочь, отвлекать, тихо напевать, и ни разу его успокаивающий голос при этом сорвался на раздражение. К сожалению, жизнь уже показала ему, что такой крик ребенка несравнимо лучше холодного безжизненного детского молчания, а чистые слезы младенца не так ужасны, как безысходный вой от его потери...
   Поэтому днем от недосыпочного обморока спасала только взаимовыгодная доброта коллег...
  
   Когда разговор дошел до момента обсуждения детского неспокойного сна, банные процедуры были закончены. Между делом отпарились все, и блистали краснолицей чистотой. "Нечистым трубочистом", как назвала Светлана, остался только Эрвин - его больше не уговаривали. Когда в парной стало уже не так жарко, даже маленькую Полинку Николь погрела и отмыла. Теперь малышка снова сидела на руках у отца и осоловело моргала глазками.
   - Ну, уж сегодня ночью проблем у вас, наверняка, не будет, - умилилась Светлана, улыбнувшись в сторону девочки.
   - Надеюсь, - преувеличенно глубоко вздохнул Эрвин. - Только ее сначала еще уложить надо.
   - Да проще пареной репы, - уверенно заявил Егор. - Её сейчас брось - и она сразу отключится. Столько свежего воздуха... Уж мы-то знаем, как он действует! Вадька у нас здесь всегда отрубался, как миленький.
   - Хочешь попробовать? - ехидно спросил Эрвин.
   Самоуверенно закатав рукава, Егор принял рюмочку на дорожку и с готовностью поднялся. Николь аккуратно уложила дочку в коляску и торжественно повернула ее ручкой к хозяину дачи. Девочка тут же принялась недовольно кряхтеть и ворочаться.
   Эрвин продемонстрировал часы, показывая, что засекает. Время пошло.
   Егор совершал уже приблизительно пятнадцатый методичный рейс вокруг маленького дачного домика. Он сбился со счета, зато, приноровившись, перестал сбиваться с по-армейски четкого шага, а из коляски его все еще разглядывали любопытные блестящие глазки, сна в которых не было ни на йоту. Хорошо, хоть возмущаться малышка перестала. Спокойно ожидала, когда у доблестного дяди иссякнут силы.
   - Вы уверены, что она вообще хочет спать? - в конце концов, возопил Егор, очередной раз проходя мимо остальной компании, снова собравшейся за столом и увлеченной беседой, веселые отголоски которой долетали до Егора то громче, то тише. В зависимости от того, в какой точке окружности он в данный момент находился. Круг получался не совсем идеальным, поскольку он то и дело упирался в грядки и клумбы, но следы колес уже отчетливо впечатались в мягкую почву.
   - Хочет-хочет, - в унисон заверили Егора Валерия Анатольевна и Эрвин.
   Редкостное и такое дружное, согласие тещи с зятем почему-то совсем Валерию не порадовало. Несмотря на различие в интонациях - у нее, как всегда, убежденной в своей незыблемой правоте, а у Эрвина добродушно-язвительной - они впервые сошлись во мнениях. Это могло бы означать, что есть точки соприкосновения даже у непересекающихся прямых. Но она предпочла в этом увидеть одинаково ушедшие от нулевой точки противоположности.
   Валерия Анатольевна раздраженно поджала губы и сделала вид, что ничего не говорила. Она вообще весь вечер была очень немногословна. То, что Эрвину, несмотря на все его выходки, удалось составить о себе впечатление, как о странном, но довольно компанейском парне, Валерия восприняла как личную обиду. И даже случайная гармония вылетевших случайно слов ее возмутила до глубины души.
   - Потерпите, Егор, - посоветовал Эрвин. - Не сдавайтесь. Уверяю вас, осталось немного.
   "Немного" - это еще почти десяток кругов. Но в конечном итоге Эрвин оказался прав. Николь оставалось аккуратно перенести коляску с уснувшей девочкой в домик, который им выделили для ночевки.
   Солнышко спряталось, стало прохладнее. Пора было уже и всем остальным подумывать о ночлеге.
  
   ************
   Домик для гостей стоял на краю участка, и за высокими парниками и разросшимися кустами из большого основного дома был почти не виден.
   Николь уложила дочку, подождала, убеждаясь,что перекладывания ее не разбудили, и вышла к сидящему на крылечке их хибарки мужу. Поставив подбородок на колени, он следил за угасанием последних солнечных всполохов.
   Небосвод у горизонта был измазан размашистыми полосами перистых облаков всех оттенков пурпура. Словно художник счистил остатки сухой краски со своих кистей, отбивая их о твердую поверхность неба. Кажется, где-то Эрвин слышал примету, что такое небо предвещает ветренный день. Хорошо бы. Но пока воздух оставался неподвижен. Ветер только далеко в вышине постепенно смазывал резкость облаков. А здесь, внизу, листья и трава шевелились лишь от отдаваемого нагретой землей тепла.
   Николь остановилась позади. Похрустывание разъеденных старостью и непогодой досок крыльца выдало ее появление, но Эрвин не обернулся. А девушка не сразу решилась нарушить его отрешенное уединение. Просто глядеть на него, ощущать тихое тепло его присутствия, было пока достаточно. Спешить со словами нужды не было. Наслаждение теплым комочком перекатывалось от живота к горлу. Она все еще не могла поверить, что ее единоличное обладание этим чудом не окажется вдруг фантастикой и не развеется как невесомые облачка, за хороводом которых он сейчас так пристально наблюдает. Ее личное чудо. Частная сокровищница.
   Ибо если на работе еще видели какие-то недостатки Эрвина, а уважаемая Валерия Анатольевна была убеждена, что только из них одних ее зять и состоит, то Николь могла лишь, как умела, благодарить всевышние силы за посланное ей счастье. Она, конечно, не молилась на Эрвина, как это пыталась утверждать мама, она молилась за него.
   Потому что, если существуют на свете ангелы (а теперь она была убеждена, что существуют), и одному из них вдруг вздумается посетить землю, то именно таким он и будет: божественно красивым и добрым до самопожертвования; со множеством милых странностей и немного неприспособленный к земным хлопотам, поскольку не от мира сего происходит. Непонятный и таинственный, но всегда понимающий и поддерживающий; высокомерный и самоуверенный, но всепрощающий; саркастичный, но полный любви и нежности. И неизменно неунывающий... Истинное совершенство при всех его несовершенствах. Малая толика которых, кажется, и дана была ему лишь для того, чтобы еще больше подчеркнуть достоинства.
   Ну, словом, сокровище досталось Николь - ни в сказке сказать, ни пером описать, ни подружкам похвастаться. Впрочем, именно подружкам-то Николь как раз хвасталась напропалую, разве что избегая интимных подробностей. Трудно было удержаться.
   Закадычных подруг у Николь издавна не наблюдалось, но сейчас она, почему-то, вдруг обросла приятельницами. Излучаемое девушкой счастье привлекало любителей в нем поплескаться, как запах варенья злобных ос. Девчонки с энтузиазмом помогали Николь обустраивать семейное гнездышко, умилялись младенцу и скептически выслушивали рассказы Николь о подробностях появления в ее жизни сказочного принца. В нужных местах, конечно, подохивая и восторгаясь, а между собой покручивая пальцем у виска и посмеиваясь. С самим Эрвином судьба сталкивала подружек Николь нечасто. По магазинам он с ними не бегал, отпуская девушек веселиться одних. Сам оставался с маленькой дочкой. А свободные их часы Николь предпочитала не разбавлять присутствием посторонних, а наслаждаться одна. Таких моментов из-за его работы и наличия младенца и без того было слишком мало. Их всегда было мало.
   Но всё, что подружкам не доставалось увидеть лично, Николь расписывала, не жалея ярких красок. Но недолго. До тех пор, пока не случился маленький конфуз. Вроде и незначительный, а для прочих участников и вовсе, наверное, оставшийся незамеченным, но рвение Николь в хвастовстве резко поуменьшивший, и заставивший убедиться, что известная истина, провозглашающая, что женской дружбы не существует, есть лишь конкуренция, зависть и желание переплюнуть, - не выдумки злобных мужчин, а суровая правда жизни.
   В тот день Николь с двумя приятельницами: бывшей одноклассницей и начинающей дизайнершей (такой же незаконченной студенткой, как и сама Николь, но по мнению этой самой одноклассницы, уже имеющей вес в модных светских кругах (или кружках?)) приобрели, наконец, легкие шторы в гостиную. Отстояли немалую очередь, долго торговались и пересчитывали размеры, но в конце концов победили. Вообще-то они тогда отправлялись за люстрой, но касательно нее во мнениях так и не сошлись, и шторы оказались знаком примирения и компромисса.
   Вернулись девушки домой к Николь довольные, веселые и воодушевленные, и сразу взялись за примерку. Вот только скоро обнаружили, что купленный ранее карниз оказался для новых гардин совершенно непригоден. Эта неожиданность почему-то развеселила их еще больше. Но примерить-то хотелось, и девчонки быстро нашли выход из положения. Сначала их вытянутые руки принялись изображать карниз. Для этого пришлось искать способы увеличения роста. А там занавески как-то невзначай перевоплотились в предмет женского гардероба, и вскоре обустройство квартиры переросло в импровизированный показ мод. Девчонки драпировались, заворачивались, танцевали, скакали по диванам, забирались на подоконник, принимая там изящные позы фотомоделей, и смеялись без остановки.
   Эрвин успел от души понаслаждаться царящим безумием разыгравшихся нимф, прежде чем его, вернувшегося с детской коляской с прогулки и остановившегося в проеме гостиной, заметили. Возможно, еще долго его присутствие не обнаружили бы, если бы он сам не выдал себя, расхохотавшись. Гости и Николь замерли в позах детской игры "Море волнуется". Бывшая одноклассница Николь выдала последний неловкий смешок и стыдливо села на диван. Обмотанная воздушной тюлью дизайнерша уселась на подоконнике, кокетливо положив ногу на ногу и изумленно прищелкнула язычком.
   Учитывая невзрачную внешность Николь - рыжую, веснушчатую и нескладную - ее красочные описания собственного супруга молодая дизайнерша - крутогрудая блондиночка с ногами от ушей - уверенно делила на десять, и то считала, что льстит. На такую серость мог позариться лишь отщепенец, потерявший все прочие надежды. Надо ж ошибиться настолько жестко! Какое явление - картинка пера Рафаэля, обрамленная белоснежным дверным косяком! И стат, и хват, и на лицо миловат! Ему бы с такой улыбкой в рекламе зубной пасты сниматься - девчонки вмиг бы смели с прилавков тюбики вместе с проспектами и ценниками, а рекламные ролики с его физиономией вошли бы в топ-десятку популярнейших клипов.
   - Ничего себе! - воскликнула блондиночка. - Ну, ты, Николь, отхватила! Парень, а у тебя брата-близнеца, случайно, нет? - тоже обнажив свои маленькие, как у мышки, зубки в хитроватой жемчужной улыбке, спросила она Эрвина.
   - Даже сестры нет, - в тон ей ответил парень. - Зато где-то есть собака - говорят похожа, и кот - вылитая копия.
   - Судя по всему - чеширский?
   Эрвин снова рассмеялся.
   - Ага, - подтвердил он, - а еще по совметительству - мартовский.
   Подойдя к девушке, он поправил кружевную накидку на ее груди, обнял за тончайшую талию, снимая с подоконника, и провел по комнате в ритме легкого вальса.
   Вот тут Николь впервые почувствовала, как больно колет ревность! Раньше смеялась над этим недостойным чувством у других. Ведь, знамо, силой любовь не удержишь, ревностью не приворожишь. Но увидела его заигрывания, восторженный взгляд направленный не на нее, и все понятия дружбы разлетелись в клочки, выцарапанные из сердца когтями ревнивой ненависти. Сомневаться в его любви было бы глупо. Но вдруг сразу припомнились и его рассуждения о женщинах в самые первые дни их знакомства, вспомнилась уже тогда немаленькая куча ее же приятельниц, рухнувших под тяжестью его обаяния, и всплыли никуда не пропавшие, а лишь притихшие, сомнения в заслуженности собственной победы над этой кучей. Так ли она нужна Эрвину на самом деле? Или лишь привязала обязательствами и наличием ребенка?
   Как бы то ни было, но с того случая разговоры с подругами о подробностях своей личной жизни Николь свела к сухому минимуму, а общение подружек со своим мужем - к строго дозированной необходимости.
   От Эрвина, похоже, скрыть мимолетно взметнувшуюся ревность Николь не удалось. Углубляться она не стала, но ночь, последовавшая за тем днем, была одной из самых страстных.
   Сердце девушки сразу бешено застучало, как только она вспомнила подробности, а щеки загорелись, словно на них отразился пурпур неба.
   Ой-ой-ой! Как много можно провернуть в голове за несколько коротких мгновений! Как много чувств может вызвать один вид его лохматой макушки и сгорбленной задумчивой спины!
   Вот только зачем нужно погружаться в страстные воспоминания, когда их легко можно превратить в восхитительную реальность?
   Сидящий на ступеньках Эрвин обнимал свои колени. Он не шевелился. Только пальцы рук с разной ритмичностью постукивали по голым икрам. Николь замечала такое нервное подергивание не впервые. Но сегодня как-то особенно навязчиво. Она обратила внимание, что даже за столом он то и дело перебирал находящиеся поблизости предметы словно слепой, пробегая пальцами по их складкам и изгибам.
   Николь опустилась на колени за его спиной и, обняв, накрыла его ладони своими.
   - У тебя нервный тик? - спросила она.
   - Это Вагнер, - пояснил Эрвин.
   Николь поняла не сразу. Потом обняла еще крепче и прижалась щекой к его спине. Запах его тела и волос, впитавших в себя за день жар солнца, дым костра и свежесть воздуха, сводил с ума. Чужая одежда была мягкой и тоже успела пропахнуть его ароматом.
   - Хочешь, мы купим домой рояль? - спросила она. - Ты снова станешь будить меня серенадами.
   Эрвин повел плечами, ослабляя объятия девушки.
   - А заодно и Полину, - напомнил он. - Да и впишется ли рояль в наш интерьер, дизайн, цветовую гамму и габариты квартиры?
   - Издеваешься, знаток, - надулась Николь.
   - Совсем немножко.
   Эрвин наклонил назад голову и потерся о ее макушку. Девушка сдула от своего носа его щекочущие распущенные длинные волосы и прикрыла глаза.
   - Ты очень обижаешься, что я заставила тебя приехать на эту проклятую дачу? - спросила Николь виноватым шепотом. - Эрвин, что произошло?
   - Разве произошло что-то неординарное? - попробовал отшутиться Эрвин. - По-моему, все остались довольны.
   Николь с ласковым осуждением покачала головой.
   - Кроме тебя... Ты сегодня похож на свернувшегося ежика: подпрыгиваешь, шипишь и колешься. Милый, забавный, но страшно колючий.
   Сердце юноши пропустило удар, мимолетной болью отреагировав на выбранное сравнение. Он снова ссутулился, уткнувшись подбородком в колени.
   - Я всегда такой.
   - Это ты можешь говорить и доказывать другим, - ласково возмутилась Николь. - Я, конечно, глупая. Но моя основная глупость - это ты. Люблю тебя, как идиотка. Во всем остальном я вполне вменяема. Так что не пытайся запудрить мне мозги. Что за странные рассуждения о страхе перед вениками? Откуда взялись банные противопоказания? Когда ты становишься таким колючим - значит, коснулись чего-то очень больного. Я же тебя всё-таки пусть не до конца, но знаю - просто так ты на людей нападать не станешь.
   - Мне не нравится, когда меня ощипывают, как экзотического павлина. Разбирают на яркие перышки, оставляя мерзнуть голышом.
   - Эрвин, это простое человеческое любопытство. Тётя Света с дядей Егором не знали же, что тебе это неприятно. Мог бы просто им вежливо об этом сказать. Зачем ты так грубо взъелся? Они так тепло тебя приняли, хотели баней похвастаться.
   - Они бы не отстали. Ты слышала, как поет павлин? Вот и я продемонстрировал подобное. Дергать меня за хвост им сразу расхотелось. Пусть подбирают опавшие перышки. Еще живые я не собираюсь раздавать даром кому ни попадя... Но, в конце концов, я же все исправил.
   Вот оно что! Она-то думала, он, действительно, к концу вечера вписался в компанию. А он оказывается "исправлял".
   - Эрвин, пожалуйста, что случилось? - стояла на своем Николь. - Вы с Вадимом не поладили? Зря я, дурочка, зря тебя заставила поговорить с ним. Ничего бы страшного не случилось, останься он при своем. Не очень мне и важно его мнение о тебе. Ничье мне мнение не важно... Зря мы вообще сюда приехали.
   Нос Николь начал подозрительно наполняться жидкостью, в глазах защипало. Она незаметно сжала крылья носа пальцами. Ну, вот! Опять она все испортила своими нотациями. Вот зачем затеяла этот разговор? Почему же она такая неуклюжая?!
   - Единственная разумная вещь, которую я совершил в жизни - это то, что я полюбил тебя, - ответил Эрвин, интерпретировав на ее недавний выпад о собственной глупости своей вариацией. - Всё остальное - глупо и бессмысленно. И что бы ты ни сделала, о чем бы ни попросила - для меня удовольствие выполнять твои пожелания. Моя королева! - протянул он напоследок и обернулся.
   Увидев его хитрую физиономию, Николь последний раз с облегчением фыркнула, и отвесила мужу шутливый подзатыльник, на самом деле лишь ласково разлохмативший его волосы. "Подлиза!"
   - За что?! - тоже в шутку завопил Эрвин. - Щекотно же! А баня, действительно, мне противопоказана. Но именно сегодня.
   Сняв жилетку и расстегнув на груди рубашку, Эрвин, морщась, отодрал полоски пластыря, удерживащего на месте тампон из оставшихся по случайности чистыми обрывков бывшей темно синей кофты, и продемонстрировал Николь рану - слегка вспухшую, но напугавшую девушку только своей неожиданностью и протяженностью. Очевидно, что ничего серьезного в ней нет. С работы он за эти пару месяцев приносил вещи и посерьезнее такой царапины.
   - Ты опять в своем репертуаре. Да что же это такое! Ни на минуту нельзя оставить без присмотра. Опять же останется шрам. Господи, на тебе и так их уже море. Скоро места живого не останется.
   Он не смог сдержать блаженную улыбку от ее по-женски занудных причитаний.
   - Украшаюсь, как могу. А "море" - это всего-то третий?
   - Седьмой, - автоматически поправила Николь и смущенно покраснела, а потом, не сумев устоять перед его въедливыми требованиями быть поконкретней (до чего же ему нравилось вгонять ее в конфузливую краску!), описала места, где она разыскала остальные, - ...и один на... попе, - закончила она.
   Окончательно смутившись, Николь убежала в домик.
   Про небольшой шрам на боку Эрвин знал. Знаменательный на руке - само собой. Остальные мог бы увидеть только в зеркале. Но настолько подробно он себя в отличие от внимательной супруги не расматривал, поэтому и не знал о них, и не предполагал, откуда могли взяться. Кроме того, что украшал, по словам Николь, его тыл. Это он еще мальчишкой неудачно скатился с обрыва в речку, когда с компанией таких же сорванцов после поджога старого заброшенного сарая сбегал от наряда полиции. Горело, помнится, классно! Доктор тогда, пока накладывал мази, посетовал, что готов собственноручно добавить ему с десяток таких ран, если это добавит дурню хоть толику ума. А сидеть было сложно целых две недели.
   Вернулась Николь. Лицо ее все еще соблазнительно краснело, хотя она изо всех сил пыталась напускной серьезностью показать, что для шуток совсем не время. Девушка разложила на крылечке нормальный бинт, обеззараживающую жидкость, ножницы и принялась за дело. Девушка привыкала быть во всеоружии. Сноровка ее росла с каждым днем. У нее иногда создавалось впечатление, что муж ходит на работу зарабатывать не деньги, а раны и ушибы.
   Пока она занималась врачеванием, Эрвин вкратце поведал ей историю возникновения царапины, опустив философские подробности их беседы с Вадимом и взаимные крепкие словечки, ее сопровождавшие.
   - Вадим прав - ты полный идиот, - заключила Николь. - Удивляюсь его выдержке. И что теперь?
   - Ты же видела. Результат достигнут: мы с ним не враги, и тебя терроризировать без твоего на то желания он не станет. А я заработал обещанную награду с кучей дополнительных бонусов за понесенные увечья.
   Эрвин с заискивающей улыбкой наклонил голову, хитро заглядывая в склоненное деловитое лицо Николь. Она приклеила последний лепесток пластыря и сурово проворчала "заработал, заработал", очередной раз покраснев.
   Эрвин с готовностью вскочил, потянул Николь за руку и, когда она послушно поднялась, медленно, растягивая удовольствие, поцеловал.
   Она закрыла глаза, ощущая, как космос заполняет все внутренности. Каждый раз оставался первым! По телу пробежала острая приятная дрожь.
   Николь еще, удерживая на плаву остатки разума, попробовала оглянуться на окна большого дома, чтобы убедиться, что за ними не следят. Но Эрвин крепко взял ее лицо в ладони и повернул к себе, запрещая отвлекаться.
   Улыбки больше не было на его лице. Она неспешно уходила внутрь, маня и увлекая за собой. И не было сил противостоять ее зову. Пристальный взгляд наполнился темнотой. Бархатной непроглядной темнотой летней ночи. Где лишь в самой глубине мерцают зовущие звездочки. И Николь сделала к ним шаг. Как всегда доверчиво и бесстрашно ухнув в бездну. И мир вокруг перестал существовать.
   Лишь два тела, ставшие одним, и летящие во тьме вселенной без времени, без расстояний. Общее тепло, спасающее от чужого холода, и защитный свод любви, накрывший от всех невзгод.
   Каждую их близость всё меньше оставалось сомнений, что Эрвин перехватывает ее мечты, едва только их облачко начинает принимать очертания. Ее сердце лишь пропускает удар желания, а он уже преподносит его воплощение, совершенствуя так, что душа ее взмывает от счастья. Он нанизывал удовольствия, как жемчуга на шелковую нить, и укутывал, обвивал этой бесконечной лентой ее тело, поднимая все выше к облакам. Даря ей свои ангельские крылья и оставаясь у ее ног. От души и с душой.
   Вот когда Эрвин смог применить весь годами накопленный опыт обольщения и те уроки любви, что преподавали юноше прошлые многочисленные светские красавицы. Экзамен был бы принят на отлично, если бы они оба задумывались об отметках. Чем больше отдаешь, тем больше получаешь. Азы арифметики страсти. Эрвин чувствовал - в нем скопилось столько любви, что для того, чтобы всю ее вернуть, не хватит и целой жизни, десятка жизней! А она возвращалась сторицей, вслед за собой рождая ненасытное желание снова отдать. То, что он раньше испытывал было лишь мелкими кусочками репетиций. Выученными в свое время назубок лишь для того, чтобы сейчас, наконец, не заботясь о частностях, исполнять песнь любви от начала до конца. Без заминок и антрактов. Без ошибок и неловкостей. Влиться без остатка. Прожить. Взорваться. И раствориться в ней.
  
  
   ************
  
  
   Утром Валерия Анатольевна проснулась ни свет ни заря. Как всегда в чужом доме. Спать неудобно, запахи не те, непривычные звуки отвлекают, мысли всякие в голову лезут. Мысли всё о том же...
   Некоторое время она неуверенно глядела на хибарку, что хозяева отдали на эту ночь в распоряжение ее дочери с семьей. Маленький домишко. Больше подходящий для хранения садового инвентаря, чем для ночевки. Но главное, постельное белье было свежайшим, а помещение чистым. Зато расположено было чуть в отдалении от основного домика. Так пожелали молодые. Чтобы возможный плач Полинки не смущал их самих и не тревожил чужих. А может и не поэтому зять предпочел уединенность...
   После некоторых раздумий Валерия решилась. Ничего криминального в том нет, что она возьмет к себе девочку и даст ее родителям дополнительный отдых - одна польза для всех, вряд ли даже зятек найдет причины для отказа. А что придется при этом ворваться непрошено в чужую спальню - так чего она такого там не видела!
   Успокоив себя таким образом, Валерия, по-журавлиному высоко поднимая ноги, чтобы не промокнуть от утренней росы добрела до постройки, прислушалась и тихонько приоткрыла дверь. Внутри царила тишина. Ни дверь, ни пол не скрипнули. Помещение было маленьким, всё на виду. Окошко напротив. Старый обшарпанный одежный шкаф у стены. Широкая кровать с железным изголовьем. Сшитое из кусочков одеяло на ней, плотно закрывающее натянутое до самых подушек. Слава богу, целомудрие молодых не пострадало. В импровизированной детской кроватке, сооруженной из двух сдвинутых вплотную кресел... ребенка не было!
   Пусто!
   Валерия Анатольевна стремительно развернулась ко взрослой кровати. По одной из подушек были рассыпаны рыжие пряди, лица было не видно. Вторая лишь сохранила следы от лежащей там когда-то головы.
   - Николь! - завопила Валерия и затрясла дочь. - Где Полина?! Где твой муж?!
   Ошалевшая со сна Николь подскочила на кровати и никак не могла понять, о чем кричит ее мать. А ту уже трясло, она орала, как заводная. На ее крик прибежали кутающиеся в одеяла и халаты хозяева дачи и Павел. Павел не успел даже обуться и теперь подскакивал, потирая озябшие и промокшие от росы ноги друг об дружку.
   - Я знала, что этим закончится! Я предупреждала! Я просила тебя, дурочку, следить за этим проходимцем! Он украл Полину. Теперь, если он скроется за границей, нам девочку и через суд будет не вернуть.
   С сыщицким рвением Валерия ощупывала детскую кроватку и проводила ревизию вещам. Сумка с детскими принадлежностями была на месте. Отсутствовало детское питание и, по словам Светланы, пропал большой плед, служащий обычно покрывалом для кровати. Это лишь подтверждало догадки Валерии.
   - Если он не поймал машину, мы можем попробовать перехватить его на станции, - металась по комнате Валерия и раздавала приказы. - Егор, доставай машину, попробуйте с Пашей его перехватить. Света, мы попробуем с тобой пойти пешком разными путями. Нет, поодиночке мы не справимся. Мы пойдем вместе, Николь с Вадиком второй парой. Надо же что-то делать. Если не удастся, тогда будем обращаться в милицию.
   Ее паника заразила всех. Кругом заметались, выполняя ее указания. Егор, на ходу натягивая штаны уже заводил машину. Светлана притащила резиновые сапоги, потому что в лесу, который они собирались прочесывать, обычная обувь от утренней влаги не спасла бы. Николь, все еще ничего толком не понимая, виновато следила за всеми. Она, закутавшись в одеяло, продолжала сидеть на кровати. Такое обилие сумасшедшего народа в спальне не давало возможности даже одеться.
   Дом стремительно опустел.
   Первыми, несолоно хлебавши, вернулись мужчины со станции. Электричка в город ушла из под самого их носа. Народу на станции не было, и даже поинтересоваться видел ли кто-то парня с младенцем было не у кого. Продавщица в киоске уклончиво ответила, что вроде было что-то подобное, но у нее ничего не покупали. Билеты можно было купить уже в электричке.
   Постепенно стали подтягиваться к дому остальные. Молчаливые, понурые. Обсуждать ничего не хотелось. У Валерии текли слезы. Не было сил даже ругать Николь, которая как пришла с Вадимом из леса, так уселась на крылечке хибарки и невидящим взглядом буравила землю.
   - Пойду позвоню в милицию, - хмуро проронил Егор.
   Сходил в дом, взял ключи от дачи соседей. Сами соседи уехали на неделю в город, но ключи всегда в подобных случаях оставляли Сорокиным, чтобы те присматривали за домом, и в случае крайней необходимости могли воспользоваться телефоном. А то что необходимость самая крайняя, возражений не было.
   Сопровождать его никто не пошел. Валерия было рванула следом, но Павел ее удержал. "Егор самый хладнокровный, скажет всё, как надо. А приедут - мы уже дополним", - решительно сказал Павел жене.
   Вернулся Егор быстро, и пяти минут не прошло. Выходит, в милиции долго разговаривать не стали, сразу выехали. Или, напротив, не нашли веских причин реагировать так стремительно. Все выжидательно глядели на приближающегося Егора, твердо печатающего шаг и решительно поджавшего губы.
   - Пойдемте со мной, - раздраженно сказал он, приблизившись.
   - Что, в милиции требуют, чтобы говорили все? - спросила Валерия.
   Но Егор уже шел обратно. Тихая унылая цепочка потянулась следом.
   Но не прямо в дом соседей. Он, кстати, был не чета Сорокинской дачке: большой, каменный, двухэтажный, с мансардой и подвалом. Егор свернул влево, обходя дом стороной, и вывел всех на внутреннюю сторону. Там был парадный вход. А перед ним, как водится, полянка для отдыха. С большим столом, крытым мраморной столешницей, ротанговыми стульями, с натянутым над ними тентом, и с гамаком, подвешенным чуть сбоку между двух накрепко вбитых в землю столбов.
   Он-то и был целью.
   Гамак медленно покачивался. Светлана сразу узнала свой плед, свисающий до самой земли. Он плотно обертывал Эрвина так, что видна была только маленькая золотистая головка, покоящаяся на его груди. Юноша надежно обнимал дочку двумя руками, и время от времени бессознательно пошевеливался, придавая гамаку легкую качку. Оба крепко спали.
   Подкравшийся народ окружил их безмолвным караулом.
   Видимо, избыток свежего воздуха панацеей не явился. Ночка опять выдалась тяжелой. И когда девочка проснулась, отец вынес ее на улицу, в надежде освежить и укачать. А чтобы детский громкий плач не беспокоил других, вынужден был уйти подальше. Щепетильностью к посягательствам на чужую территорию он не страдал, и нашел удобное тихое место. Вот они оба и пристроились. На земле стояло несколько бутылочек с детским питанием и чаем. Одна выглядывала из-под пледа. Ее Эрвин грел своим телом, чтобы при необходимости сразу дать девочке.
   - Уши ребенку застудит, - тут же нашла изъян Валерия Анатольевна.
   - Дура ты, Лера! - с чувством шепотом выдал Павел. - И мы идиоты, что послушались и панику развели. Милиция...
   Он раздраженно сплюнул и тихо пошел прочь. Остальные тоже, стараясь не шуметь, такой же муравьиной цепочкой, как пришли сюда, посеменили за ним.
  
   Когда через час-полтора заспанный Эрвин с Полинкой на руках вернулся на территорию дачи Сорокиных, все местное сборище, несмотря на всё еще ранний час, уже в полном составе сидело вокруг стола в центре поляны и как раз собиралось согреться утренним чаем. Эрвина встретили сначала дружным неловким молчанием, а потом все как-то одновременно излишне приветливо начали показывать на подготовленное для него место, пододвигать чашку, наперебой перечислять предлагаемые к завтраку продукты.
   Но Эрвину было не до разборок причин суетливости вокруг него.
   - Николь, - обратился он к подскочившей и демонстративно горячо поцеловавшей его жене, - Полина почти всю ночь проплакала. Недавно успокоилась. Я бы хотел, чтобы мы показали ее врачу. Давай, позавтракаем и будем собираться.
   Причина уважительная, отговаривать никто не стал.
   Да и после утреннего нелепого происшествия, хотя вроде и закончившегося хорошо, в общении образовалась заметная неловкость. Николь была рада уехать.
   Валерия с Павлом тоже не могли спокойно смотреть на Эрвина, предвидя его реакцию, когда ему поведают о случившемся конфузе. Прежде всего поэтому сами они, отправляя детей в город, остались на даче. Приятелям же пояснили, что, в конце концов, ответственность за младенца лежит прежде всего на родителях.
   Егор после завтрака добросил молодых до электрички.
  

*************

   К врачу они поехали сразу с вокзала.
   Ничего страшного к их облегчению не оказалось. Виной очередной бессонной ночи был прорезавшийся первый зубик - новость приятная, но несущая за собой мелкие неприятности.
   Дорогу от больницы до дома решили проделать пешком. Погода изумительная, торопиться некуда. Народные приметы не обманули: впервые за последние дни жару разбавлял приятный ветерок. Пару часов неспешной прогулки - в удовольствие. Город в теплый летний выходной день почти вымер и притих. Даже разговаривать особо не хотелось. Достаточно было идти в обнимку и толкать перед собой коляску. Маленькая Полинка мирно посапывала, набираясь сил к ночи.
   - А давай пригласим Сорокиных к нам в гости, - вдруг предложила Николь.
   Ее очень сильно раздосадовало то, на какой натянутой ноте они сегодня расстались с родителями и их друзьями, тяготила неловкость, с которой пожимали на прощание руку Эрвину, стараясь не встречаться с ним глазами. Никто ему ничего не рассказал, Николь не собиралась делать этого и дальше. Но хотя сам Эрвин, как по своей наивности решила девушка, ничего не заметил, все равно ей хотелось поскорее прекрыть это расставание приятной встречей.
   - Ведь уже можно, правда? Мебель есть, ремонт почти закончен.
   - Это тебе решать, Николь. Я могу принимать гостей и в подземном бункере, и вообще не принимать.
   Они подошли к дому, когда Эрвин неожиданно остановился как вкопанный и побледнел.
   На стоянке напротив подъезда отливал металлическим блеском Jeep Cherokee с отнийским регистрационным номером. Лобовое стекло огромного черного джипа бликовало и не давало разглядеть, есть ли кто внутри. Случайностью появление этой весточки издалека, разумеется, быть не могло - не такая уж обширная она, его Родина, чтобы встреча с земляками могла быть непреднамеренной. Первым движением было развернуться и на время исчезнуть. Переехать, например, к теще, будь она неладна - плевать, вытерпит. Проигнорировать незваный визит, сбежать. Не ему это было нужно, пусть сами утруждаются проявлением инициативы, если причина серьезная. Впрочем, любопытство победило.
   Вопреки настойчивым неоднократным уверениям близких и знакомых, идиотом Эрвин все-таки не был, и его никогда не покидало трезвое понимание того, что блаженная жизнь, в которой он купался последние месяцы, не может длиться вечно. Отдых и так уже непозволительно затянулся. Похоже, вот и его конец приехал. Ведь как чувствовал: вчерашний разговор с Вадимом был очередным перекрестком, означавшим смену направления в его жизни. Насколько кардинальным и крутым - будет видно. Возможно, его лишь пробудят от сна. Да, по-хорошему, уже пора бы...
   Молодой человек передал дочку Николь: "Возьми", и сделал пару шагов к машине. Когда подошел ближе, и солнце перестало бить в глаза, он убедился, что внутри никого нет.
   - Кто это? - спросила на всякий случай прячущаяся за его спиной Николь.
   Эрвин пожал плечами. Николь ощутила, как он весь настороженно подобрался.
   - Погуляйте немного, - через плечо попросил он супругу. - Не приближайтесь пока к подъезду.
   Николь послушно откатила коляску. Снова ее мозг заполнили страхи и недобрые мысли насчет мужа.
   Эрвин дотронулся до капота автомобиля. Он был теплым. Не только от солнца, но и от жара еще неостывшего мотора. Значит, водитель покинул ее совсем недавно.
   Первой была мысль о возможной засаде, ожидающей в квартире. Отбросилась, как бестолковая. Тоже мне, авторитет в законе (очередное подхваченное здесь выражение) Хотели бы - не стали бы оставлять таких крупных улик на всеобщем обозрении. Да и кого могла всерьез заинтересовать его персона, чтобы стоило из-за нее городить такой огород. Скорее всего, водитель или стучится сейчас в дверь его квартиры и скоро вернется, или ждет внутри. Тогда ему придется выйти наружу, если желает встречи.
   Эрвин поставил ногу на мощный бампер и запрыгнул на капот джипа. Благородный толстый металл отозвался гулом потревоженного слона. Эрвин уселся, вернее полулег на лобовое стекло, пятками уперся в высокий кенгурятник. Подставил лицо под солнечные лучи и расслабился в ожидании.
   Минут десять он изображал млеющего кота, при этом неотрывно следя за входом в дом.
   Но от сердца отлегло моментально, едва - аккуратно придержав за собой дверь подъезда, чтобы не хлопнула,- из дома вышел человек. Это был высокий импозантный мужчина в светлых брюках, светлой рубашке и даже в подходящем галстуке с отливающей на солнце золотом заколкой. Строгий, как профессор кафедры дипломатии.
   Эрвин расплылся в улыбке и сел, скрестив ноги.
   Мужчина сперва остановился, возмущенный, но тут же заулыбался в ответ и приветливо развел руки для широких объятий.
   - Я надеюсь, на твоей драгоценной заднице нет острых металлических деталей? Это ж надо додуматься - куда забрался! - еще на ходу скороговоркой зачастил мужчина, и в голосе его было столько же удовольствия от встречи, сколько и негодования возможным ущербом дорогому авто.
   Эрвин спрыгнул. А мужчина первым делом придирчиво оценил капот, который снова издал гул, прощаясь с наездником.
   - Все в порядке. Я всего лишь отполировал до зеркального блеска ваш джип, господин доктор. Знал бы, что твой - еще бы мастички в карман предварительно засунул, - Эрвин открыл рот, чтобы выдать что-то более емкое, и мужчина уже заранее нахмурился, предчувствуя, но парень передумал. - Джеймс!
   Он протянул руку доктору Джеймсу Терволу, личному лечащему врачу отнийского монарха, занудному воспитателю и фактически единственному другу, насколько у Эрвина вообще могли быть друзья.
   - Здравствуй, сынок, - сказал Джеймс Тервол, отбрасывая руку Эрвина, заключая его в объятия и похлопывая по спине. - Извини, что сваливаюсь как снег на голову. Честно говоря, я боялся, что, предупреди я заранее, ты нашел бы способ уклониться от встречи. Уже третий раз приезжаю, все никак не могу тебя застать. Этот раз был бы последним. Замечательно, что мне, наконец, повезло! На записку положиться не мог - не уверен был, что ты сочтешь нужным на нее откликнуться.
   - Напрасно, док, - ответил Эрвин. - Ты - фактически единственный отзвук моей оставшейся позади жизни, которому я искренне рад.
   - Приятно слышать. Сознаю, что я могу быть невовремя. Но я отниму у тебя совсем немного времени. Хотя бы минут десять. Мне очень надо с тобой поговорить.
   - Надо или должен? - переспросил Эрвин.
   - Я приехал по своей инициативе, если ты это имеешь ввиду, - торопливо сказал Джеймс Тервол и вдруг внимательно посмотрел на юношу и замолчал. - Но мне не было это запрещено, значит, возможно, молчаливо одобрено... Я, конечно, не оговаривал своих планов... - Джеймс спутался и огорченно махнул рукой на свою неловкость.
   - Да не переживай ты так, всё в порядке, - сказал Эрвин и почти силой поволок доктора за собой. - Пойдем. Обниматься я еще могу у всех на виду, а вот целоваться предпочел бы без посторонних глаз.
   - Эрвин, это твой опекун? - тихо спросила подошедшая Николь.
   Она не ожидала от мужа проявления такого бурного восторга. Он всегда тщательно избегал любых разговоров о своем прошлом, а единственным, о ком он в свое время отзывался с неоспоримой любовью и энтузиазмом - это его бывший воспитатель. Поэтому девушка и сделала такой с ее точки зрения логичный вывод. Хотя и терзали сомнения: образ эмоционального, дипломатичного и чуть смущенного своим внезапным приездом высокого мужчины несколько не увязывался с уважительной трепетностью и поклонением, которые проскальзывали в рассказах Эрвина о воспитателе.
   Эрвин многозначительно глянул на доктора, и тот слегка кивнул, показывая, что понял.
   - Нет, Николь, это всего лишь мой старинный друг, - ответил Эрвин. - Знакомьтесь, пожалуйста.
   Юноша взаимно представил жену и доктора. Доктор галантно поцеловал Николь руку, задержал взгляд на ребенке и снова озабоченно повернулся к Эрвину.
   - У тебя действительно есть время? - спросил он.
   - У меня действительно есть много времени для тебя, Джеймс, - ответил Эрвин.
   - Тогда, быть может, не будет большой наглостью, если лучше я вас, молодые люди, приглашу к себе в гости. Я остановился в отеле. Это два часа пути отсюда. Мои женщины были бы тоже очень рады увидеть тебя, Эрвин, и познакомиться с твоими дамами.
   - Они тоже здесь?! Почему бы и нет. Когда?
   - Сейчас. День еще не перевалил за половину. К вечеру я вернул бы вас обратно. Завтра у меня с утра симпозиум, а днем мы улетаем. Я рассчитывал хотя бы на десятиминутный разговор с тобой. Но раз уж ты сегодня так великодушен, почему бы не оторвать по полной.
   Торопливое многословие доктора снова вызвало у Эрвина ностальгическую улыбку.
   - Ну что, Николь, поедем?
   - Мне нужно покормить Полину и собраться.
   - Разумеется, леди, - воскликнул Джеймс.
   - Тогда давай сначала все-таки поднимемся к нам, - предложил Эрвин.
  
   Пока Николь готовила себя и дочку, Эрвин провел доктора в гостиную и предложил присесть. Джеймс рассматривал небольшую квартиру с нескрываемым любопытством, скрупулезно и придирчиво.
   Эрвин оставил гостя минут на десять и вернулся переодетый, благоухающий свежим энтузиазмом.
   - Джеймс, давай выкладывай: о чем все-таки ты хотел со мной поговорить, - с ходу велел он.
   Задумавшийся доктор стоял спиной к двери и бесшумного возвращения Эрвина не заметил. От неожиданности он чуть не выронил альбом со школьными фотографиями Николь, который рассматривал в ожидании хозяина. Аккуратно положил альбом на стол и смущенно приподнял брови, не зная, как начать.
   Как обычно, спасла профессия. Когда разговор затухает - темы погоды и здоровья приобретают актуальность. Доктор Тервол начал с поверхностного визуального врачебного обследования. Раздевать всё-таки не стал, многочисленные синяки и царапины его тоже не взволновали. Но ладони и кисти рук осмотрел повнимательнее.
   - Кровь в баночку нацедить? - спросил Эрвин.
   Доктор сурово взглянул на него, за неимением фонарика развернул лицом в сторону окна и пристально вгляделся в глубину просвеченных солнцем улыбающихся глаз.
   По мере углубления обзора доктор всё озабоченнее хмурился и, наконец, строго спросил, как обычно скороговоркой частя слова:
   - Как часто ты принимаешь лекарства? Неужели ты решил, что если я не торчу над тобой, постоянно контролируя и проверяя, то их преизбыток перестанет наносить вред организму? Думаешь, мои предупреждения - от жадности?..
   - Джеймс, - перебил его Эрвин, - я даже забыл об их существовании.
   - Но внешние симптомы и довольная физиономия говорят о том, что ты или регулярно их принимаешь, или... - доктор запнулся и приподнял брови. - Ну, тогда я, и правда, не знаю, надо ли мне начинать разговор, ради которого я приехал, - растерянно развел он руками.
   Эрвин рассмеялся. От души и с вдохновением.
   Доктор отошел на пару шагов, сплел кисти рук и, похлопывая подушечками пальцев друг об друга, внимательно анализировал. Как виртуозный музыкант раскладывает мелодию по нотам, так он разбирал смех Эрвина на составляющие, выискивая симптомы и доказательства. Там, где другие видели кажущуюся открытость и беззаботность, он научился видеть стену, раскрашенную радужными цветочками шуток и веселья, но от этого не менее нерушимую. Сейчас же стена была прозрачнее стекла, эфемернее воздуха, высвечивая всё, что давно скрывала.
   Джеймс уже начинал забывать, что парень может быть таким. Что в самой глубине его смеющихся глаз не прячется извечная мрачная настороженность. Что улыбка в любой момент не готова переродиться в колкую злую усмешку. Что за внешним легкомыслием не скрывается напряженная работа нервов и мыслей. Никому не верить, никогда не доверять словам и людям, просчитывать причины и последствия - это состояние казалось не покидало Эрвина даже во сне. Как сам доктор при знакомстве с любым человеком непроизвольно отмечал внешние признаки имеющихся у него болезней и, как ни старался, полностью избавиться от этой профессиональной привычки не мог ни в какой ситуации, так и Эрвин с малолетства каждого встречного заведомо относил в стан неприятелей, и сквозь эту призму позволял проклевываться росткам дружелюбия. И редким из этих зародышей удавалось укорениться и прорасти в приятельство, а остальные мальчишка выдергивал, как злостные сорняки. А поскольку Эрвин был наделен способностью безошибочно определять отношение людей к себе и опытом всей своей жизни пресыщен лицемерием окружающих, ему было свойственно переоценивать плохое и в людях и в событиях. Этот опыт лишь нарастал, усиливая цинично мрачное отношение Эрвина к миру.
   По крайней мере, такой картина виделась доктору Терволу, исходящему из прошлых симптомов и диагнозов.
   Видимо, жалкая сотня дней что-то изменила по крупному. Или доктор что-то упустил.
   Не смущаясь пытливого взгляда медицинского светилы, Эрвин отсмеялся в одиночку. Потом оглянулся на приоткрытую дверь спальни и за рукав потащил гостя к выходу из квартиры. Специфический взгляд юноши на законы гостеприимства счел достаточным продержать гостя в гостиной пятнадцать минут и без лишних слов выставить за дверь.
   - Нет у меня дома укромных уголков, так что давай лучше поговорим снаружи, - соизволил Эрвин объяснить свой поступок, когда они с Джеймсом вышли из подъезда.
   - И куда ты меня поведешь?
   Эрвин осмотрелся и прочесал пальцами волосы на затылке. Н-да... Вести и в самом деле особо некуда. Солнечная полянка с обратной стороны их дома выполняла большей частью эстетическую функцию. Исполняла неплохо, именно туда выходили окна квартиры Эрвина, и глядеть на яркий цветочный рай было приятно. Но любое иное применение этого уголка природы в царстве пыльного бетона яростно пресекалось живущей на втором этаже энергичной одинокой старушкой. Заняться бабульке было больше нечем и ухаживание за цветочными кустиками и клумбами стало ее способом проведения досуга и поводом оказывать влияние на личную жизнь соседей. А также быть всегда в курсе всех мало-мальски крупных событий, происходящих в стенах этого дома и в нескольких ближайших, таких же небольших, как ее собственный. Отсутствующая семья не отнимала времени от главной деятельности: быть местным радио, телевидением и прессой в одном лице. От ее старческих глазок, страдающих дальнозоркостью и поэтому видящих всё вокруг, но не замечающих дырку на собственной кофте, от ее полуглухих ушек, к которым ей приходилось прикладывать ладонь, чтобы услышать то, что говорилось на другой стороне двора, и от ее скромного мнения, в которое она самостоятельно перерабатывала все увиденное и услышанное, следуя исключительно своей непредсказуемой логике, было так просто не скрыться.
   Вот и сейчас она сидела на средней из трех скамеечек, стоящих у подъезда, и мгновенно вышла из полудремотного состояния, увидев вышедших мужчин. Занятая ей оборона отметала всякую возможность беседы с глазу на глаз.
   - Добрый день, Эрвин, - живо приветствовала старушка молодого соседа.
   - Здравствуйте, - кивнул Эрвин в ответ.
   Пожилая женщина ему импонировала. Была бы она помоложе и мужчиной, рекомендовал бы ее органам госбезопасности в качестве шпиона. К сожалению, ее качества были неотделимы от возраста и пола.
   - Я рада, что твой друг, наконец, нашел тебя. И что он не разозлился на то, что ты чуть не испортил его машину.
   Ему надо было сразу идти к этому местечковому оракулу, а не ломать голову вопросами. А старушка торопилась высказаться, пока жертвы общения не сбежали:
   - Товарищ приезжал вчера днем, я хотела ему помочь. Но он говорил так быстро и на какой-то тарабарщине. Зато я хоть поняла твое имя. А вот он, кажись, ничего не понял. Ведь я ему ясно сказала, что вы к ночи не вернетесь. Он же шастает тут второй день.
   Старушка покачала головой, сочувствуя бестолковости иностранца. Но это она зря. Не таким уж доктор оказался потерянным для общества, ибо, не понимая слов, все же сумел догадаться, что речь идет о нем, и кивнул, здороваясь.
   - Я, правда, пытался поймать тебя еще вчера, - конфузливо покраснел доктор, обращаясь к Эрвину. - Дежурил полвечера, успел познакомиться с твоими соседями. Но так и не понял из их объяснений, где тебя искать. Поэтому, памятуя о том, что поспать в выходные ты любишь, надеялся, что уж с утра-то я тебя застану дома. И опять чуть не промахнулся...
   Эрвин отрешенно повел плечами, показывая, что слышит слова, но обсуждать это не собирается.
   - Спасибо за информацию, - сказал он старушке и поволок Джеймса дальше по улице.
   Идти в какое-нибудь далекое место смысла не было. Даже с учетом женских сложностей, вряд ли сборы Николь продлятся столько времени, чтобы они успели спокойно посидеть под сенью деревьев ближайшего парка или в кафе-ресторане. Да и растягивать предстоящие выяснения отношений Эрвин не стремился. Его целью было выяснить общее состояние дел на Родине и донести до доктора Тервола мысль, что при общении с Николь тому следует побольше помалкивать или вести светские беседы на отвлеченные темы.
   Поэтому разговор на ходу был самым оптимальным выходом: движения ногами и меняющиеся пейзажи (даже если это просто изменения в глубине выбоин на корявом тротуаре) позволяли не глядеть в лицо собеседнику, а также избавляли от неловкости натянутых пауз и неудачных фраз. Эрвин открыл было рот, но, как оказалось, только для того, чтобы вскрикнуть от боли.
   В него, выскочив из-за угла дома, на всей скорости врезался трехколесный велосипед с восседающим на нем карапузом лет четырех. Скорость была не велика, но удар по голени твердым пластмассовым колесом заставил зашипеть и выдохнуть. Да что ж такое! Мало того, что на работе физические травмы сыплются, не прекращаясь, так и в выходные несчастное бренное тело не находит покоя. Второй выходной - вторая травма. Не считая душевных.
   Эрвин инстинктивно оттолкнул от себя малолетнего велосипедиста. Джеймс подхватил едва не грохнувшегося на асфальт малыша и передал его, напуганного и готового разреветься, подбежавшей матери. Велосипед загремел, завалившись на бок. Эрвин пнул его ногой подальше. Осуждающе покачав головой в адрес молодого человека, женщина лишь выдавила сухое "извините" и поблагодарила Джеймса за то, что он помог поставить транспорт на три колеса и ободряюще улыбнулся малышу.
   Эрвин на них уже не глядел. Потирая ладонью ушибленую ногу, он всматривался во двор, откуда выехал ребенок. Совершенно типовой дворик с детской площадкой, доброе десятилетие не подвергавшейся никакому ремонту. Но Эрвин махнул Джеймсу, чтобы тот оставил виновников аварии в покое и следовал за ним. Что его потянуло под сень столба, крытого куском гнутого железа с остатками красной краски? Этакое аллегорическое изображение полуистлевшего мухомора. Искусственное изображение природы в пыльных городских джунглях. А под ним пятерка деятельных муравьев-строителей в кепочках-панамках, шортиках-платьицах, самозабвенное что-то сооружала из гор песка.
   Лезть под шляпку гриба Эрвин не стал, остановился рядом и прислонился спиной к такой же обшарпанной детской горке, полусломанной и потому пустующей. Про присутствие Джеймса он, кажется, на какое-то время забыл. Приоткрыв от сосредоточенности рот, он с такой самоотдачей ударился в созерцание возящихся в пыльном песке детей, что доктору предоставилась очередная возможность рассмотреть его внимательнее.
   Увиденное заворожило.
   Всего пяток минут назад парень с непередаваемым пренебрежением отбросил от себя невинного неосмотрительного кроху, а сейчас с такой нежностью глядел на копошащихся малышей, как могут глядеть лишь постигшие смысл жизни бабушки на любимых внуков. Улетев в нирвану умиляющего гипноза. Неподвижный и с вдохновленно остановившимся взглядом, Эрвин был пронизан не выразимой словами безмятежностью. Неспешное и непрерывное кручение вселенной собиралось вокруг него в густую ауру умиротворения и благостности. По губам Эрвина скользила чуть заметная улыбка знаменитой Моны Лизы.
   - Знаешь, Джеймс, - задумчиво сказал он, - маленьким я страшно завидовал детям, гуляющим по улицам с отцами. Они крепко держались за руки и всегда выглядели такими взаимно гордыми. Меня никто никогда не водил за руку. Если только таскали в школе. А еще я всю жизнь хотел научиться строить такие песочные фигурки, - Эрвин кивком головы показал на произведения малолетних строителей. - Ни разу не довелось. Видимо, мои родители считали эту забаву недостойной аристократов. Во дворце и подавно. Твоя Кейт подобным не увлекалась. В городе мне было стыдно присоединяться к малышне... Но вот теперь - еще год-два - и я, наконец, попробую свои силы в этом деле, - Эрвин повернулся к Джеймсу Терволу и, неожиданно сменив тон, закончил: - Правда, было бы предпочтительнее постигать эту науку где-нибудь на берегу Средиземного моря. Там просторы поперспективнее и материал почище... Ладно, уважаемый доктор, давай. Я произнес вступительную речь, теперь твоя очередь быть проповедником и вселять в меня доброе, светлое, вечное.
   Если общий вид парня и первые фразы заставили Джеймса замереть в недоверчивом благоговении, то к концу "вступительной речи" от сердца отлегло: такой, язвительный, Эрвин был как-то привычнее. Хотя и неприятнее. К тому же, как бы ни хотелось тянуть резину и дальше, но Джеймс все-таки приехал сюда не для того, чтобы терять время в беседах о песочных и воздушных замках, и одному всевышнему известно, когда они увидятся в следующий раз. Однако, не найдя более подходящего начала, доктор начал из банального далёка:
   - У вас неплохая квартирка, как я заметил. Небольшая, но, главное, оригинальная.
   Мнение было высказано очень деликатно.
   - Не придирайся, док, - оживился Эрвин. - Это произведение Николь. Ее творческие порывы и изыскания. Между прочим, признай - не лишено определенного вкуса.
   - Вкуса не лишено, - уже увереннее признал Джеймс. - А вот с чувством меры наблюдается некоторая напряжёнка.
   Эрвин энергично кивнул.
   Квартира была единоличным детищем Николь. Ее любимым детищем. На одном уровне с дочерью и мужем. А иногда казалось, что и повыше. Эрвин не встревал, с энтузиазмом соглашаясь испробовать всё, что приходило ей в голову. Он не очень покривил душой, когда не так давно уверял Николь, что ему относительно безразлична обстановка, которая его окружает. Хотя, конечно же, не до такой степени. Если профессиональными работами старушки-соседки по облагораживанию садика за окном Эрвин наслаждался, то от разработок и идей жены он иногда приходил в тихий ужас, смешанный с громким внутренним восторгом. Исключив из своих обязанностей даже строгий контроль за финансами. До сих пор не раскаивался. Лично ему денежной суммы, оставшейся после покупки жилья, хватило бы лишь на мебелировку подсобки во дворе. Николь же закатила полноценный ремонт, накупила тысячу ненужных мелочей, но даже если ее задор не угаснет, еще пару месяцев точно они не вспомнят о мизерной зарплате, получаемой Эрвином в мастерской. Поэтому Эрвин молчал. Доверял и позволял жене всё. Он бы вытерпел любой предлагаемый ей вариант, даже самый экзотичный. И прекрасно видел, что Николь сначала немного обидело, расстроило и напугало его категоричное нежелание участвовать в плетении их семейного гнездышка. Но таков был его выдуманный и прицельно внедряемый план.
   Будучи вынужденным за свою недолгую, но бурную жизнь неединожды сталкиваться с обследованиями у психологов и психиаторов он считал, что действует согласно научному подходу. И удивился бы, ткни ему кто-нибудь в нос, что он интуитивно действует так же, как в свое время обрабатывал его же самого бывший опекун: одобряя всё, поддерживая самые бешеные начинания и нивелируя проигрыши. Видимо, такой способ воспитания одобрялся им неосознанно, как испытанный на собственной шкуре.
   И план работал на славу.
   Энтузиазм обновлений и совершенствований утопил Николь с головой. Она становилась все смелее и решительнее. Глаза начинали сверкать, когда она высказывала свои пожелания и строила планы. Ее интересовала не роскошь, ее завораживала сама возможность выбирать и приобретать вещи по своему вкусу. Так, что она скоро даже Эрвина перестала спрашивать. Непостижимо прекрасным ей казалось то, что она может поставить в доме любую вещь так, как хочется лично ей, а не так, как удобно кому-то. И только с десяток раз на день уронив подставку для цветов, которую ей показалось достойным водрузить в самом центре гостиной, она наконец понимала, что это не самое лучшее место. И решала переставить опять же туда, куда хотелось ей самой.
   Она строила, он наблюдал. Следить за ее восстановлением было так занимательно, что Эрвин отдавался этому процессу с той же самоотдачей, что она строительству. Распрямлялась задавленная родительским тиранством спина Николь, зажигалось в ней счастье жизни. В такие моменты Эрвин был уверен в своих силах, уверен в правильности принятых решений.
   - Не придирайся, - повторил Эрвин. - Это пройдет. Любому дорвавшемуся до свободы приходится проходить через этот этап вседозволенности. Вспомни мои первые дизайнерские разработки в выделенных мне комнатах во дворце. И это при том, что я-то был воспитан на добрых примерах уютной классики.
   - Да, зрелище было не для слабонервных, - весело согласился доктор Тервол, но тут же, озабоченно потерев лоб, продолжил, скрестив руки на груди. - Так вот, о дорвавшихся до свободы и о том, что это пройдет, я и хотел с тобой поговорить...
   - Сначала скажи, почему ты приехал?
   - Я же вроде об этом и хотел говорить...
   Эрвин нетерпеливо мотнул головой.
   - Нет, не "зачем", а "почему". Ты говорил, что он тебя не посылал.
   Безличное, но понятное обоим "он", видимо, облегчало Эрвину разговор.
   - Не посылал, и я не докладывал о своих планах. Исхожу из того, что ему всегда все обо всем известно, значит и мой нынешний визит к тебе дистанционно одобрен.
   - Малодушное, снимающее всякую ответственность представление, - заметил Эрвин. - Если так, если над тобой больше не довлеют обязательства, если тебе больше не платят за это, почему ты тогда приехал? Что теперь тебя заставляет терпеть общение со мной?
   - А что, по-твоему, двигало, когда я в свое время несколько раз предлагал государю передать мне опекунство над тобой? Что заставляло меня радоваться, когда ты приходил к нам в гости? - Джеймс с самого начала, еще на стадии принятия решения о поисках встречи с Эрвином давал себе установку быть сдержанным и терпеливым, но хотеть - одно, а столкнуться - иное, и он начал заводиться. - Неужели ты думаешь, что все это измерялось приказами и деньгами?
   - Почему нет? - ответил вопросом на вопрос Эрвин. - Ты ответственный, исполнительный подданный. Ты будешь стремиться выполнить приказ, проявляя даже сверхмерную инициативность. А опекунство принесло бы тебе вдобавок немалый денежный куш. Во-первых, наверняка был бы предусмотрен откуп при переходе. Во-вторых, до моего совершеннолетия часть моих доходов была бы в полном твоем распоряжении.
   - Эрвин, ну и бессовестный же ты, - сказал Джеймс. - А в обычную человеческую привязанность и любовь ты так и не веришь? Я уж думал, что бросив все ради любви, ты теперь знаешь, что это такое...
   - Единственная человеческая искренность, в которую я безусловно верю, это искренность Полины. Когда она протягивает ко мне руки, я верю, что ей нужен именно я. За что тебе меня любить?
   - Ты абсолютно прав - не за что! Поэтому ты мне просто небезразличен. Я привязан к тебе, ты часть моей жизни. Но если тебе так удобнее, можешь считать, что я все еще стремлюсь до конца исполнить выданный мне приказ помочь вырастить из тебя человека.
   - Хорошо, допустим, я поверил, - поморщился Эрвин. - Можешь приступать к тому для чего приехал, начинать меня воспитывать и взывать к благоразумию.
   - Именно этим я собирался заняться, - подтвердил Джеймс, постаравшись собрать воедино все свое медицинское хладнокровие и выдержанность. - Считал своим долгом образумить тебя. Заставить одуматься, не ломать себе жизнь, вернуться. Если это, конечно, возможно. Я смею надеяться, что вполне. Если бы ты искренне захотел, я думаю, ты сумел бы смягчить нашего государя, и он принял бы тебя обратно. Всё будет, как и было. Сразу после твоего побега на короля страшно было смотреть. Первые дни даже близкие люди боялись к нему подойти. А твое имя является теперь самым страшным табу для тех, кто не хочет вызвать королевский гнев.
   Эрвин, глядя исподлобья, молча внимал как всегда спешной скороговорке доктора Тервола. Выходит, государь со всей основательностью подошел к исполнению своего обещания в течение полугода полностью выкинуть из своей жизни любые напоминания о бывшем воспитаннике. Похвальная методичность. Как всегда в любом поступке монарха, все поступки были направлены на достижение цели.
   Не проходило дня, чтобы Эрвин не задавался вопросом об истинных причинах столь резкого своего изгнания. Почему так решительно он был выставлен за дверь? Почему ему не дали шанса объясниться? Почему, в конце концов, к нему не была просто напросто применена грубая сила? Любит? Любил... Кому в этом мире теперь можно верить?! Ведь именно в тот момент, когда Эрвин был уже, казалось, убежден в нерушимости их привязанности друг к другу, все было сломано в один миг. По чьей вине? Или это была очередная основательно продуманная интрига?
   Не в один день, даже не в один год Эрвин разрешил себе поверить, что к нему можно привязаться не причине внушительного выплачиваемого по этому поводу денежного вознаграждения; что его выходки можно сносить не по служебной необходимости и опять же за порядочные деньги. Уж как только не проверял он искренность отношения к нему государя в первые годы их совместной жизни. То, что вытерпел от него опекун, могло поумерить любовь к единокровному чаду и настоящих родителей, засомневаться в его рассудке или заняться репрессиями. Но могущественный монарх с честью выдержал испытание, не только не убив шального мальчишку, но и приближая его к себе всё теснее. И вот наконец, когда расстояние между ними, кажется, измерялось лишь десятком лет разницы в возрасте, все вдруг рухнуло в одночасье.
   А может, за годы накопилось? Именно равнодушие или расчет на будущую выгоду порой позволяют терпеть неприятные положения вещей и наличие рядом невыносимых людей. Но в какой-то момент трудности, наверно, перевесили. Достал. Перешел точку терпимости. Или не оправдал надежд, и мучаться дальше не было необходимости. А что касается слов короля: "Я приму тебя и ни одним словом никогда ни о чем не напомню" - они отнюдь не означали того, что уже возникшая между ними отчужденность растворится в один миг и, стоит им только снова встретиться, отношения восстановятся во всей их полноте. Что-то, безусловно, лопнуло навсегда. Какова будет отведенная вернувшемуся беглецу роль? Он потеряет то, что имеет здесь, и никогда не вернет того, что имел там.
   Эти неразрешимые вопросы крутились в голове Эрвина постоянно. Но поскольку ответа на них пока не предвиделось, он старался, чтобы их хоровод не уводил его в темный омут сожалений и мучительных поисков ошибок.
   Джеймс порывисто оттолкнулся спиной от железной перекладины и заходил перед Эрвином - два шага туда, резкий разворот, два шага обратно, - помогая словам энергичной жестикуляцией. Наконец он остановился напротив юноши.
   Им под ноги прикатился потрепанный футбольный мяч. Эрвин наступил на него ногой. Подбежавший чумазый парнишка в огромных кожаных перчатках на тонких как спички руках с выжидательным недовольством глянул на него. Эрвин провел несколько обманных пасов вокруг задергавшегося тонконогого вратаря и сильным ударом направил мяч мимо него в самую гущу столпившихся на краю импровизированного поля юных футболистов. Ребята брызнули по сторонам, а вратарь с одобрительным "круто!" понесся обратно к приятелям. Физиономия Эрвина заблистала гордым удовольствием.
   Когда он снова обратил свое внимание на доктора, тот продолжил:
   - Но увидев тебя сегодня, я засомневался в разумности своих призывов, - Джеймс склонил на бок голову и, почему-то робко понизив голос, уточнил то, что так поразило его догадкой: - Ведь ты сейчас счастлив, сынок? Ты светишься. А я уже и не мечтал тебя снова таким увидеть.
   Эрвин снисходительно усмехнулся. Подтянулся на руках, уселся на металлическую поперечину, и поглядел на доктора Тервола сверху вниз.
   - Да, Джеймс, мне сейчас хорошо, - подтвердил он. - Счастлив ли? Не знаю... еще не понял. Разумеется, мне многого не хватает из того, чего было в избытке в прошлой жизни. Мне тяжело приспосабливаться. Здесь всё для меня чуждо. Я чувствую себя пингвином, попавшим в стаю страусов.
   - Почему пингвином? - против воли улыбнулся доктор Тервол.
   - Ну, наверно, потому что и то, и другое в некотором роде птицы, - предположил Эрвин, сам удивленный вылетевшим сравнением, и принялся рассуждать вслух: - И те, и другие не летают. Оба вида живут в своих суровых жизненных условиях, контрастно разных и вместе с тем схожих в принципе. Мои белые снега сменились горячим песком. Чрезмерный холод - ужасающей жарой. Но сущность пустыни осталась. Я постепенно скидываю оболочки, я привыкаю и надеюсь пристроиться, и пристроить этот мир для себя. К теплу вообще привыкнуть проще, чем к пронизывающему холоду. Так что, док, жалеть мне пока всерьез вроде не о чем. Почти не о чем... Но ты ведь сам говорил, что семья - это самое важное в жизни.
   - Говорил, - досадливо махнул рукой Джеймс. - Но когда, обретая новую семью, полностью теряешь всю предыдущую жизнь... Да и будущую тоже. У тебя были такие шансы, возможности!.. Сынок, сейчас ты в эйфории, под кайфом, но это рано или поздно пройдет...
   - Почему это вдруг должно пройти, док? Мой персональный наркотик всегда при мне, в достаточном количестве и готовый к применению.
   - Ты сам сказал, что привыкнешь. Дозы перестанет хватать. В чем ты станешь искать ее увеличения? Начнется ломка. Ощипанный, скинувший теплую шкурку пингвин не превратится в страуса, - поддел Джеймс, и по лицу Эрвина понял, что ему стоит поторопиться, если хочет успеть досказать хотя бы эту свою мысль. Доктор зачастил еще быстрее. - Ты очнешься. И весьма скоро. С чем ты тогда останешься? Ты - имевший всё, удовлетворишься участью одного из самых обычных людей? Ты даже не представлешь, с какими трудностями, обычными для большинства, но которые явятся для тебя неприятным откровением, тебе еще придется столкнуться. Нет, сынок, ты не привыкнешь!
   Джеймс перевел дух перед следующей атакой, но, как он и боялся, Эрвин остановил его словесный поток. Правда, не ожидаемым доктором злобным "фу", а величавым неспешным жестом. Юноша облизнул губы, потом сжал их, словно дожидаясь, пока все мысли не соберутся вместе, и когда они, наконец, начали щекотать язык так, что сдерживаться больше не хватало сил, он начал говорить. Не спеша, даже с некоторой ноткой равнодушия и видимого спокойствия. Зато и без дурашливости.
   - Ну что ж, кому-то приходится быть и таким, обычным... И, док, почему ты такого низкого мнения обо мне? Почему думаешь, что я не смогу подняться выше обывательства? Всё-таки я получил неплохой старт, и сам не так уж низко оцениваю свои способности. На Олимп, с которого свалился, конечно, не поднимусь. Потому что не хочу. Ведь не всем же держать палец на ядерной кнопке, кому-то надо и строить то, что великие мира всегда могут разрушить. И... не всем дано выдержать божественный напряг всемогущества, не дернув тем самым пальцем. Я - не выдержал бы... Так что это даже хорошо, что все закончилось сейчас, а не когда я сделал бы что-нибудь непоправимое. Лучше моя ошибка сломает чужой автомобиль, чем породит очередную войну... Джеймс, наверно, я не рожден для управления миром. Не хочу я и чертовски боюсь того, к чему меня явно готовили. Не моё это... Вспомни, досточтимый доктор, сколько раз за последний год ты сам и твои коллеги пичкали меня успокоительными и психотерапевтикой? Если я не ошибаюсь - три кардинальных курса и кучу раз по мелочам. И всё равно, порой, застрелиться хотелось. Ты сам видел, что делала со мной та жизнь. А сейчас... сейчас я, наконец, начинаю забывать, что такое головные боли, что такое бессонница и ночные кошмары. Я перестал бояться ночей, Джеймс. Я перестал пугаться наступления дня. Меня не бросает в панику от одной мысли, что вот-вот мне снова предстоит войти в зал советов и что-то там решать. И что ты мне предлагаешь? Чего ты от меня хотел добиться своим приездом? Ты хочешь, чтобы я бросил своих девушек, которым я сейчас до зарезу нужен? Променял это счастье на перспективу окончить жизнь в дурдоме или самому в какой-то момент сдаться и свести с ней счеты?! Трудности, говоришь? Что значат эти обещанные тобой кошмары, которые наверняка ограничатся лишь моей бытовой неприспособленностью, в сравнении с тем грузом ответственности, что я смог с себя сбросить! Ты сравниваешь мертвецкий холод ребенка, которого я убил, с теплотой ладошки моей дочери - человечка, которому я дал жизнь, сравниваешь безысходный вой матери убитого мальчишки, с любовью матери моей дочери ко мне. Что выбрал бы ты на моем месте?! Неужели ты думаешь, что отсутствие рядом угодливых слуг перевесит игру человеческими судьбами, когда ценой проигрыша является чужая жизнь, и часто - не одна?
   - Хм... - сдержанно кашлянул доктор.
   Откровения Эрвина, обычно параноидально скрытного в сфере политики, отношений с опекуном и более всего в области собственных чувств, явились для Джеймса полной неожиданностью. При всей его приближенности к королевскому семейству Отнии и к Эрвину в качестве довеска, в подробности политики доктора никто не посвящал. Он был допущен лишь к телам. И периодические психические срывы и депрессии Эрвина, всегда налетающие как непредсказуемый ураган, за неимением иной информации доктор считал следствием повышенной эмоциональности парня, чисто физиологического взросления и перестройки его организма, общей усталости от умственной и физической загруженности. Советуясь по этому поводу с коллегами, он проводил обследования, пичкал лекарственными препаратами и умолял побольше отдыхать. Эрвин обычно язвительно огрызался, но терпеливо сносил все восстановительные процедуры, поскольку это был прямой королевский приказ. Однако ни разу не помог докторам в их бесплодных попытках покопаться у него в мозгах. Доктор Джеймс Тервол не подозревал о месте Эрвина в политических кругах, о его роли в принятии каких-либо судьбоносных решений, но видел, как из паренька по каплям вытекает его юношеский задор, жизнерадостность, бьющая через край энергия, заменяясь усталостью, озлобленностью и какой-то мрачной покорностью. Накатывающая временами звериная ярость и холодная злоба Эрвина по-прежнему пугали и вызывали недоумение, но уже не были для доктора неожиданными. Как и то, что демонстративные выходки, каверзы, шутки и проделки, в которые Эрвин по-прежнему втягивал всё ближайшее окружение независимо от статуса и возраста, уже казались не проявлением живости характера и жажды всеобщего внимания, а потребностью спрятать за внешними проявлениями внутреннюю боль, просьбу о поддержке, о помощи. Но тут же, отталкивая, приправлялись изрядной долей расчетливости и всё большим количеством запоров, навешиваемых Эрвином на двери своей души от тех, кто всё-таки сумел разглядеть мотивы и захотел бы ему помочь. Всё это пока было заметно лишь самым близким ему людям, коих насчитывалось не так уж много. Но было заметно, мучительно заметно.
   Поэтому сегодня, вновь увидев блеск в глазах Эрвина, открытую приветливость его движений, услышав вернувшиеся звонкие переливы в его смехе, доктор был радостно поражен. Словно, открывая замшелую дверь в мрачную пещеру и, в страхе зажмурив глаза, ждешь, как в следующий момент придавят низкие тяжелые каменные своды, как дыхнет затхлостью спертый воздух, навалится холодная темнота и опустошающая тишина, делаешь следующий шаг... И внезапно, вопреки всякой логике, оказываешься на пронизанной солнечным светом лесной полянке. Сердце издает барабанную дробь свершившегося чуда, а над головой - летнее небо, ноги тонут в высокой благоухающей травке, щебечут птички, порхают бабочки. Воздух свеж и тепл. Правда, когда дело касается Эрвина, картинный пейзаж неизменно принимает некоторую реалистичность: порхающих бабочек то тут, то там поедают птички, не прерывающие своих веселых щебетаний, а в небесах парят соколы-ястребы, высматривающие зазевавшуюся жертву. Но общего очарования суровые подробности не портят.
   Доктор Тервол собирался воззвать к благоразумию, но оказалось, что здравомыслию Эрвина можно скорее позавидовать. Он приехал оказать поддержку сломленному жестокими ударами судьбы мальчишке, а встретил вполне довольного жизнью молодого человека. Нет, конечно, не беззаботного наивного баловня судьбы, а обычного, обременного самыми житейскими заботами главы маленького семейства. Но эти заботы, определенно, воспринимались Эрвином, как долгожданный покой. Как полноценный отдых и подействовали на него. А вот от чего он, оказывается, отдыхал, и что явилось фундаментом его реабилитации...
   - Джеймс, Джеймс... - широко улыбнулся Эрвин, глядя как доктор молча похлопывает сам себе в ладоши, пытаясь собраться с мыслями и сформировать достойный исповеди юноши ответ. - В кои-то веки мне понадобился твой совет, совет посвященного человека... Грош цена твоим многочисленным воспитательным беседам, если пасуешь и уходишь в сторону в единственно нужный момент...
   Джеймс скривился, как от болезненного укола. Только этот мальчишка мог быть одновременно нежным, тонко ранимым, которого так хотелось поддержать, и тут же настолько закрытым, что становилось страшно обратиться к нему с советом и добрым словом, если не хочешь быть наколотым на очередную ядовитую колючку.
   - Выключи свой сарказм, Эрвин! - раздраженной скороговоркой сказал доктор. - Какого совета ты смеешь от меня требовать, если откровенность для тебя пустой звук?
   - Я никогда тебе не лгал, - прищурился Эрвин.
   - Но и до конца откровенен никогда не был, - сказал Джеймс.
   - Не был, - согласился Эрвин. - И не нуждался. Мне было с кем откровенничать. Был человек, к кому я мог обратиться с любой мыслью и болью... Почти с любой. Я привык решать свои проблемы, высказываясь ему. А всё, что было не для его ушей, то не стоит высказывать и кому-то другому. И нет на свете другого человека, кому я мог бы еще так довериться. Тебе в том числе, не обольщайся. То, что я сказал до этого, ты - будь немного попроницательнее - и сам мог бы увидеть, без моей помощи и своих периодических психодопросов.
   - Обольщаешься ты! Ты несносен и глуп в своей скрытной самонадеянности. Сам соорудил вокруг себя такую непробиваемую стену, что скоро воды тебе подать будет невозможно, и ты сдохнешь от одиночества и жажды! Еще немного - и дышать ты станешь своим персональным воздухом...
   - Так проще - сложнее ошибиться...
   - Так убийственнее! Нельзя жить в самом себе! Не удивлюсь, если и сейчас, когда государственные секреты уже не связывают твой язык и чувства, ты все равно прячешь их. Не уверен, что даже со своей женой ты изменился и стал более откровенен.
   - С ней меньше, чем с кем-либо. И просил бы тебя тоже придерживаться моей линии, и помалкивать о моем прошлом.
   - Почему? Мне кажется, ты просто перестал разделять необходимость и привычку. Да любой нормальный молодой человек умирал бы от гордости и уши прожужжал своей избраннице рассказами о том, как все свое детство провел, измываясь над нервами сильных мира сего. Как, в конце концов, сам арабский шейх отказался участвовать в ассамблее, если ты войдешь в состав отнийской официальной делегации и будешь сопровождать нашего короля.
   - И, тем не менее, я там был. Шейх тоже. И мы с ним даже мило побеседовали наедине.
   - ...и шейх тоже стал твоим поклонником, я знаю. Эрвин!
   - С какого это времени я стал считаться нормальным молодым человеком, док?
   - Когда это тебя считали ненормальным?
   - Не юли. Я знаю, что ты втихаря собирал данные для анализов психики малолетнего придурка...
   - ... и они доказали твое полное соответствие нормам. Так что это ты, Эрвин, не увиливай. Почему?
   - Жаль, - задумчиво проговорил Эрвин, - если бы меня признали психом, легче было бы смириться с тем, как легко он меня выгнал. Была бы веская причина - она означала бы, что он милосердно избавил меня от роли юродивого при дворе... Что касается Николь, Джеймс, то, когда ты ближе познакомишься с ней, поймешь сам, что это мое молчание обосновано рациональной логикой. Ее наивность еще круче твоей. Раньше б не поверил, что так бывает...
   Эрвин с озадаченным уважением развел руками, забыв, видимо, что сидит в полутора метрах над землей, изображая курицу на насесте. Чуть не упал, но соскользнув с перекладины, попал прямо в обьятия Джеймса. Доктор невозмутимо помог ему восстановить равновесие и снова скрестил руки на груди. Эрвин поправил одежду и с искренним недоумением посмотрел на сурово хмурящего брови собеседника.
   - Слушай, Джеймс, ты святой! - вдруг воскликнул он. - Я уже добрых полчаса стараюсь довести тебя до ручки, а ты до сих пор неплохо держишься. Будет несправедливо, если такая сила воли пропадет зазря. Может, тебе пора принять за аксиому, что воспитывать меня уже поздно и забить на это? Свой путь я выбрал, и не тебе меня с него сворачивать. Заканчивай проповеди, потому что иначе скоро я пошлю тебя на все буквы алфавита.
   - Нет уж, сынок. Воспитывать никогда не поздно. И я твердо решил разобраться. С этого пути ты меня не свернешь. Можешь посылать меня куда угодно - не пойду. Потому что я разрываюсь от желания и невозможности тебе помочь! Веришь ты или нет, но я люблю тебя, обормота. Даже учитывая, сколько нервов ты мне уже попортил. А может, именно поэтому. Мне жаль тебя, жаль, что так глупо обрубились все мосты. И я надеялся, что у меня получится уговорить тебя восстановить хоть какие-то из них, пока, быть может, не поздно. Но я совершенно не знаю, что происходит! Я ехал к тебе с мыслью, что, может, ты мне объяснишь, что между вами произошло, и тогда я чем-то смогу помочь. Причем помочь вам обоим. Если ты уж так не веришь в мою искреннюю к тебе привязанность, можешь считать, что я делаю это во благо нашего короля, подавленное настроение которого влияет на интересы всей страны. Эрвин, неужели не осталось ни одной ниточки?! Государь запретил мне поднимать с ним эту тему, и мне сумасшедших трудов стоило выбить в канцелярии хотя бы твой нынешний адрес. Я понимаю, что ваша ссора вызвана твоей женитьбой, знаю, что тебе поставлен запрет на возвращение. Но это всё! Насколько всё серьезно и непоправимо, сынок? Бог с ней, с политикой, но чисто по людски? Ведь удалось же вам найти способ разрешить ваш конфликт год назад...
   - По его обещаниям, пока не поздно, - нехотя сказал Эрвин.
   - Что? - насторожился Джеймс Тервол.
   - Мне предоставлена полугодичная отсрочка, - пояснил Эрвин. - Вернее, уже осталось четыре месяца. В это время я могу вернуться обратно. Один. Так что пока я, считай, в отпуске. На курорте, где закрутил краткосрочный куротный роман.
   - А потом?
   Эрвин молчал очень долго. Доктор уже решил, что парень решил объявить бойкот и сменил тактику мелкого издевательства на полное игнорирование. Или - что еще вероятнее - выдерживает эффектную паузу, чтобы окончательно разозлить собеседника и заставить того отказаться от дальнейших домогательств. Пробиться Джеймсу снова не удалось.
   Но Эрвин просто молчал. Его предыдущие нападки на Джеймса Тервола были лишь привычным способом самозащиты. Ведь на самом деле он ни секунды не сомневался в дружественном настрое доктора, и стремление обидеть Джеймса никак не являлось для него первоочередной целью. Вспомнились слова Николь, порицающей, что он становится колючим, когда касаются чего-то очень больного.
   - Какой же ты невыносимый, доктор! Твою одержимость покопаться в кишках не усмирить даже мне. Я давно зарекся, дал себе слово, что никогда больше не стану откровенничать. Но ты, пиявка медицинская, достал-таки меня. А может, ты и прав. Ну, хорошо... слушай, если тебе на самом деле интересно... Джеймс, правда в том, что, если он позволит мне вернуться, если он только знак какой подаст, я тут же прибегу. Приползу. Я весь путь проделаю на четвереньках. Я стану ноги ему целовать и возносить хвалу за милость... С одним только "но": один я не пойду, только вместе с девчонками. Один я сейчас не могу уехать, - в голосе Эрвина звучало такое отчаяние, что доктору на миг показалось, что парень сейчас заплачет, но, без сомнения, лишь померещилось. - Даже если позволить себе наивно поверить, что я смогу восстановить всё, что между нами было - не могу. Мой отъезд убьет Николь. Сегодня она, слава богу, уже не та, какой я обнаружил ее пару месяцев назад, но еще совсем недалеко ушла от этого. Если бы ты видел ее тогда, ты бы меня понял и поддержал. Ты учил меня, что семья - это важно, первоочередно. А ее дочь... моя дочь! - это то, единственно родное, что есть у меня. И я хочу, чтобы она... они обе были максимально счастливы. Моя дочь не должна повторить мою судьбу, потеряв мать в младенчестве. Нянюшка Ханна рассказывала, что отец проводил со мной больше времени, чем мама. Мама была неугомонной натурой, много путешествовала, а он оставался дома. Но почему-то я лучше помню ее голос, ее мимику, даже ее запах. Малышу нужна мать. А я должен сделать так, чтобы Николь стала свободной, уверенной в себе, жизнерадостной. Чтобы Полинка купалась в ее счастье и ласке, а не в заботах и тоске. Я обязан сделать все, что от меня зависит, а потом... потом они, может быть, смогут быть счастливы и без меня. Полгода - не ахти какой срок, но Николь девушка способная...
   Джеймс лишь про себя прокомментировал, что понятия не имеет, какой была девушка недавно и как изменилась за два последних месяца, но если совместная жизнь этих двух несчастных потечет по тому же руслу и тем же темпом, то через полгода и самого Эрвина будет не узнать. Доктор был бы счастлив, если бы так оно и случилось. Два месяца, действительно, чертовски мало для закрепления успеха излечения: несколько фраз - и переносицу Эрвина уже снова прорезала тяжелая складка, губы напряженно поджались, а глаза хищно прищурились.
   - А потом? - снова повторил Джеймс свой вопрос. - Ты бросишь их?
   - Не рви мне душу, доктор! - попросил Эрвин. - Ты даже не представляешь, как мне сейчас хорошо. Ты всегда так жил, а я и не думал, что это такое счастье - видеть настоящую любовь в глазах женщины, возвращать ей эту любовь! А ту нежность, какую испытываю, глядя на дочь, какой розовой сопливой лужей я растекаюсь, беря ее на руки, даже описать не могу - засмеешься. Почитай стишки умильных поэтов про облачка, цветочки, белых голубков - они всё сказали за меня! Это действительно рай, кайф! Как бы я хотел, чтобы так длилось вечно! Хотя тут, должен признать некоторую твою правоту: пока бытовуха меня очень раздражает. Даже не столько ограниченностью в материальном плане. Это доставляет серьезные неудобства, но, я уверен, временные. А вот, например, вынужденность смиренно наблюдать, как нежные ручки моей жены скоблят кафель в ванной комнате или, прости за конкретику, унитаз... Но она, похоже, несильно этим обеспокоена, а я ничего другого пока предложить не могу. Рад бы дать ей то, что, как был уверен раньше, предложу своей законной супруге. Поскольку же в этом мне отказано, я обязан научить ее быть счастливой здесь и сейчас. Я, конечно, сумею. Со временем. Но... Джеймс,.. то, как мы расстались с королем - это такая огромная рваная рана, что весь тот бальзам, в котором я сейчас плаваю, не в силах унять боль. Даже если я никогда не вернусь к нему, мне невыносимо думать, что наши отношения разорвались так остро. Конечно, когда я стану для него пешкой, подобной миллиону других, вряд ли его будут волновать мои душевные терзания по этому поводу. Но никто никогда не отменит того, кем он являлся для меня: кем был, есть и будет до тех пор, пока я жив. Он - мой бог, Джеймс. Пусть это звучит кощунством, но так было всегда. И больше всего на свете, я хотел бы хоть когда-нибудь суметь доказать ему это и получить понимание и прощение за свой поступок. Мне страшно представить, что мы можем больше никогда не увидеться. Я стараюсь об этом не думать, верить в лучшее... Дорогой мой доктор, большую часть времени мне нисколько не жаль, что из моих рук вынули нити управления миром. Но иногда я начинаю строить планы и мечтать о том, как сделать так, чтобы монархия в моей стране рухнула. Полностью. Окончательно. И просчитываю, что надлежит дернуть для этого. Прощупываю связи, которые у меня остались.
   - Ты сошел с ума! Вот уж от кого я не ожидал таких мыслей!
   - Сдашь меня госбезопасности? Рановато. Только что ж тут неожиданного, док? Ведь тогда никто и ничто на свете не сможет запретить мне жить рядом с этим человеком. Даже он сам. Это самое страшное, чего мне не хватает. Я не хочу возвращаться в политику. Я готов смириться с временной потерей управления над своим замком. Между прочим, заключенное соглашение не запрещает мне там жить, я лишь обязан какое-то время отдавать в казну все доходы с него. Когда-нибудь я, несомненно, вернусь туда. Не это не дает мне покоя. Не это тянет...
   Джеймс коротко взглянул на Эрвина. То ли до этого момента обстоятельство, что Эрвин лишен управления своими землями было ему неизвестно, и он просто удивился; то ли хотел что-то сказать, да в последний момент прикусил язык.
   Оборонная стена дала трещину, образовалась брешь, и Эрвин сам с заметным облегчением вдыхал освежающий воздух откровений.
   Мальчишка перескакивал с пятого на десятое, подтверждая этим, какой кавардак сейчас творится в его мыслях, как он мечется, прикидывает, пытается найти выход, удовлетворяющий всех и со всех сторон.
   - А если вернусь сейчас, значит закрою дорогу, возможно, самому большому счастью в своей жизни... Похоже, это та самая любовь, про которую ты в свое время прожжужал мне все уши, призывая не разбазариваться, а ждать. Хотя вот тут-то ты, кстати, попал пальцем в небо, уважаемый целомудренный проповедник. Разбазариваться стоило. Если бы у меня не было столь обширного опыта прошлых отношений, для того, чтобы восстановить Николь мне не хватило бы и года, а то и всей жизни. Встретились бы два безумных неуверенных в себе малолетки, не зная, как приступить к любви. Долго бы мне пришлось внушать ей, что она верх совершенства, а я люблю ее так, что могу вознести к самым облакам любви физической, а как следствие и духовной.
   - Н-да, ну ты даёшь, сынок, - в замешательстве пробормотал доктор. - Полгода... Ты хотел совета... И хотя ты, скорее шутил, чем действительно ждал его от меня, но я выскажусь. Ты всегда считал меня наивным простодушным человеком. Так оно и есть, сынок. И я горжусь тем, что в этом мире у меня достает сил оставаться наивным, максимально искренним и смотреть вокруг удивленно раскрытыми глазами. Чего и тебе советовал бы... Но ты забываешь о другом: я, между прочим, по профессии - врач. И смею надеяться, что не самый плохой, раз был избран лечащим врачом отнийской монаршей семьи. Моя же любовь к миру, Эрвин, проистекает отнюдь не из-за глупости или витания в облаках. Ты только что говорил мне, как тяжело давались тебе решения чужих судеб. Подобным выбором и вынесением приговоров я занимаюсь ежедневно. Не во дворце, конечно. Там от неправильных решений зависит чаще моя жизнь, чем жизнь пациента. До того, как попасть в чин королевского доктора, я много лет проработал хирургом и продолжаю этим заниматься в больницах, которые контролирую. Говорю я тебе это не с целью показать, какой я сильный, и каким слабаком оказался ты. Тут, действительно, каждому свое. Я хочу, чтобы ты поверил, что я тебя понимаю, и имею моральное право советовать. Так вот. Никогда, слышишь, Эрвин, никогда, не кори себя за неправильно принятые решения. Человек - не бог. Он может ошибаться. Ошибаться в мелочах, ошибаться по крупному, ошибаться катастрофически. Ошибок не надо бояться, от них нельзя бежать. Это жестокий эгоизм. Принял решение - доведи его до конца, не растрачивай себя на сожаления, действуй, исправляй, дополняй. Ошибешься - проанализируй, используй как трамплин для будущих побед. Надо идти вперед, не оглядываясь на свои ошибки, лишь учитывая их опыт. Можно переживать - это нормально, но если ты продолжишь делать это в своей саморазрушительной манере, требующей моего профессионального вмешательства, ты сгоришь. Без пользы для себя и близких. Ты сбежал от ответственности. Но от себя не убежишь. Опирайся на любовь близких и только там обретешь уверенность.
   - Ты никогда не говорил со мной о своей работе, - сказал Эрвин, опустив из обсуждения вторую половину речи доктора. - Я тоже не задумывался.
   - А ты никогда не давал мне повода. Никогда не интересовался. Всегда погружен лишь в свои заботы, окутан недомолвками. Да, я - дурачок, и не умею, как ты, с легкостью проникать в мысли других людей. О чем мог, что видел, о том я и разговаривал с неугомонным мальчишкой, не желающим никого слушать, не желающим ничем делиться. А так нельзя, Эрвин. Человек рожден, чтобы чувствовать и делить свои чувства с миром, только тогда он живет... Я безумно рад, что ты встретил любовь, мне очень больно видеть твои метания, но помогать тут тебе практическим советом я не стану. Решить должно твое сердце. Тем более, что ты все равно до конца мне его не раскрыл. И не бойся решения. Какое бы оно ни было - оно твое и, значит, будет правильным. Но я всегда готов тебе помочь, в чем ты захочешь и в чем я смогу.
   - Ну, ты и нагородил, Джеймс. Тебе бы романы писать. Вот читатели наплакались бы, - усмехнулся Эрвин. - И снова ты прав. Мне не очень нужны чужие советы. Это я лукавил, когда попросил их у тебя. Решать здесь одному мне. Но спасибо, Джеймс, за возможность выговориться, за предложенную помощь и поддержку, - Эрвин отвесил шутливый придворный поклон и засмеялся.
   В неожиданном и, как показалось доктору, натянутом веселье Эрвина снова прозвучали ядовитые нотки. Бедный запутавшийся мальчишка. Или счастливый?
   - Твоя супруга не будет волноваться, что мы так надолго пропали?
   - Она всегда переживает, если я исчезаю даже на пять минут. Все боится, что я снова пропаду.
   - И у нее есть причины так думать.
   - Всё, доктор Джеймс Тервол, заткнитесь. Лавочка закрылась - я снова в домике за стеной. Сам разберусь... И если он будет тебя спрашивать о нашем разговоре, очень прошу отделаться фактами, без моих откровений. Постарайся хоть один раз в жизни преступить свою наивность.
  
   ******
   - Эрвин, может мне лучше остаться? - с сомнением спросила Николь. - Или позвать маму, чтобы она посидела с Полиной? Неудобно ехать к незнакомым людям с маленьким ребенком. А если она там раскапризничается?
   - Не переживайте, Николь, справимся, - заверил Джеймс Тервол. - А вот если вы не приедете, моя жена и дочь, несомненно, страшно расстроятся. Они будут очень рады с вами познакомиться.
   - Поехали, Николь, - Эрвин взял из рук жены девочку.
  
   В машине разговорчивый доктор не умолкал почти ни на минуту. Эрвин на предыдущем сеансе выговорился настолько, что испытывал большое облегчение от отсутствия необходимости напрягать свой распухший и пересохший язык. А доктор чесал своим, не знающим усталости.
   Николь скоро почувствовала себя в доску своей. Обычно скованная в общении с малознакомыми людьми, с доктором она без стеснения поддерживала беседу. Простодушие и открытая симпатия к ней такого взрослого, почти пожилого в глазах девушки, важного приятеля мужа ей польстили. Разговор вертелся вокруг всевозможных случаев, на которые были богаты жизнь доктора и начитанность Николь, вокруг детей, их воспитания и здоровья, даже неоднократно и подробно обсудили сложности характера Эрвина - как единственного общего знакомого, - нимало не смущаясь его присутствием. Эрвин участия почти не принимал. Он наслаждался раскованностью жены, дружеской обстановкой и посапывающей у него на коленях Полинкой.
   Когда Джеймс узнал, на каком именно поприще пробует свои силы Эрвин, он даже на пару секунд упустил руль. Машина сделала несколько зигзагов на дороге. Хорошо, что за город они уже выехали, дорога была почти пустынна, а встречных не было совсем.
   - Я понял, - воскликнул Джеймс Тервол. - Ты решил подорвать автомобильную промышленность этой страны, чтобы позволить новопостроенному автозаводу в Отнии занять освободившуюся нишу. Иной причины, побудившей тебя этим заняться, я даже представить себе не в силах. Клянусь, с твоим отсутствием технических способностей и наличием энергии - твой план должен сработать!
   - Завод запущен?
   - Ты же знаешь, сынок, я не успеваю интересоваться политическими и экономическими событиями, которые не касаются напрямую моей сферы деятельности, но это дело подняло такую шумиху, что даже я оказался в курсе, хотя и приблизительно. Кажется, запуск почти закончен. Заключаются договора сбыта и обслуживания. Но, честно, не могу сказать достоверно.
  
   Лишь ненадолго доктор оторвал свое внимание от пассажиров, чтобы позвонить супруге и предупредить, что он скоро приедет и не один. Нет, никакой особенной подготовки не нужно, он привезет старого знакомого, с которым вполне можно не церемониться, а все остальное - сюрприз.
   - Я не сказал Ивонн, что намерен встречаться с тобой, - пояснил Джеймс Эрвину. - Она вообще не знает, где ты теперь живешь. Нет, слухи, конечно, доходили, что где-то в России... Но если бы я ее предупредил, а потом встреча почему-либо не состоялась, она бы страшно расстроилась. Зачем ей это?
  
   Они остановились перед небольшим отелем.
   Подскочивший швейцар раскрыл перед ними двери, подал даме руку и, когда все вышли, занял место водителя, чтобы поставить машину в подземный гараж.
   - Эрвин, давай устроим для Кейт полноценный сюрприз, - воодушевленно предложил Джеймс Тервол.
   Эрвин снисходительно пожал плечами и кивнул.
   - Я зайду первым, - начал излагать план доктор, - подготовлю почву. А потом зайдешь ты.
   - Хорошо, док, как скажешь, - сказал Эрвин и передал спящую дочку Николь. Малышка лишь усиленнее зачмокала соской.
   Джеймс открыл ключом дверь гостиничного номера, вошел и прикрыл ее за собой так, чтобы гостей видно не было, но они могли все слышать.
   - Ивонн, Кейт, вы дома? - громко спросил он.
   Убедившись, что женщины отозвались из глубины номера, Джеймс открыл входную дверь пошире, заговорщицки тихо впустил гостей, а сам рванул в комнаты.
   - Кейт, я приготовил тебе сюрприз! - с порога громко объявил он. - Но ты должна крепко закрыть глаза, прежде чем я тебе его покажу.
   - Папа, - осуждающе проворчал детский голос.
   Эрвин улыбнулся, прислушиваясь.
   Через пару минут Джеймс пригласил гостей в комнату. Вернее Эрвина от переизбытка эмоций просто впихнул. Николь с дочкой робко зашла следом.
   Невысокая хрупкая женщина, увидев Эрвина, всплеснула руками и тут же поспешно зажала себе рот обеими ладошками, сдерживая чуть не вырвавшийся возглас удивления. Ее голубые глаза засверкали ошеломленным восторгом. Но она не забыла при этом вежливым приветливым кивком поздороваться с Николь и молча, но выразительно показав глазами, попросила извинения, что вынуждена отложить громогласные приветственные речи.
   В центре комнаты стояла девочка лет восьми. В строгом сарафанчике, приличествующем девочке из высшего общества, словно сошедшая с картины, изображающей отпрыска знатного семейства. Руки она прятала за спиной, стояла ровно и неподвижно. Верхняя половина ее лица скрывалась под шелковым шарфом отца, обмотанным несколько раз и завязанным на затылке узлом. От этого варварского обращения прическа, в которую были собраны длинные пшеничного цвета волосы, несколько сбилась и отдельные прядки топорщились на макушке, смягчая элегантную чопорность. Девочка недовольно поджимала хорошенькие алые губки и пошевеливала носиком, чтобы сдвинуть повязку и дать себе побольше воздуха.
   - Папа, имей в виду, - покровительственно сказала она, - если это опять новая кукла, то я, конечно, обрадуюсь, как и положено, но, напоминаю, что у меня ими заставлено полкомнаты. Я уже сбилась со счета.
   Джеймс Тервол сконфуженно глянул на прыснувшую супругу, которая еще сильнее зажала себе рот и не сводила озорного взгляда с Эрвина.
   - Может быть, эта кукла тебе всё-таки понравится больше всех, - виноватым голосом сказал Джеймс и разрешил: - Можешь снимать повязку, Кейт.
   Девочка неспешно развязала узел, размотала шарф, морщась, когда приходилось выдирать запутавшиеся в нем отдельные волоски, попавшие в плен из-за неуклюжей спешки отца.
   - А еще доктор. Представляю, как ты бинтуешь пациентов, - проворчала Кейт и, поморгав, подняла глаза к обещанному подарку, заранее сморщив носик, но придав своему лицу благосклонно-радостное выражение.
   Тут наигранное взрослое выражение мгновенно стерлось с ее мордашки, ротик приоткрылся, она ошеломленно вдохнула, до отказа заполняя легкие воздухом, и молча бросилась вперед.
   Эрвин успел присесть и поймать ее в свои объятия. Удивительно, что этот ураган не снес его с места и даже не уронил.
   - Эрвин, - благоговейно прошептала Кейт.
   Она вдруг засмущалась, отпустила его, приняла позу, полную пристойной солидности. Вот только личико больше не старалось натянуть на себя выражение взрослой невозмутимости. Она улыбалась хитро-восторженной улыбкой. Эрвин в ответ тоже явил пристрастным зрителям самое очаровательно-обаятельное из возможных выражений своего лица.
   - Здравствуй, Кейт, - сказал он и чмокнул девочку в щеку.
   - Папа, - обратилась девочка к отцу, - это самая лучшая кукла, которую ты мне дарил. Теперь она в моей полной собственности?
   - Нет, Кейт, - засмеялся Джеймс Тервол, - не передергивай. Я не говорил, что это подарок. Я сказал - сюрприз.
   - Тогда делай мне, пожалуйста, этот сюрприз как можно чаще, - с потрясающей серьезностью сказала Кейт.
   Эрвин спрятал ее ладошку в своих ладонях.
   - Это проблематично, Кейт. Мы теперь живем в разных странах.
   - Для тебя проблематично было появляться регулярно, даже когда ты жил в получасе езды. Какая разница, - надулась девочка. - Ладно, буду приезжать сама.
   Эрвин повернулся к хозяйке:
   - Добрый день, Ивонн.
   - Здравствуй, - дождавшаяся своей очереди Ивонн, подошла и, привстав на цыпочки, крепко расцеловала Эрвина.
   - Позвольте представить вам мою супругу и дочь.
   Эрвин подтянул засмущавшуюся Николь поближе к себе.
   - Очень приятно, - церемонно произнесла Кейт, вежливо присела, мельком взглянула на малышку и отошла.
   Ивонн приветливо расцеловала Николь так же крепко, как только что Эрвина, и призвала чувствовать себя, как дома. И Николь поняла, что она уже чувствует себя здесь почти своей. Настолько искренней была радость, с которой их приняли и импозантный хозяин, и радушная блистательная хозяйка.
   - Какое чудо! - прошептала хозяйка, глядя на проснувшуюся Полину. - Как она очаровательна! Николь, можно мне ее подержать? - спросила Ивонн. - А вы проходите, располагайтесь.
   Ивонн не спускала девочку с рук, пока служащие заставляли низенький столик в гостиной всевозможными яствами для чайной вечеринки и все рассаживались по креслам и диванам. Маленькая Полина вела себя достаточно прилично: капризничала в меру и позволяла себя успокоить удивительно быстро. Пока родители находились в пределах ее зрения, она не пыталась вырваться из чужих, но опытных и удобных рук.
   Когда же все уселись за столом, девочку посадили на пушистый ковер, окружили горой вещей, которые послушно собрала по всему гостиничному номеру Кейт, и которые могли сойти за безопасные игрушки. Малышка с увлечением занялась их исследованием на крепкость и вкус.
   Несмотря на то, что Николь положено было бы смущаться, прятать руки и зарывать в песок голову, она чувствовала себя свободно. Относительно, конечно. В свою тарелку она не попала, но и севшей в лужу себя не ощущала. Была легкая, приличествующая молодой девушке, впервые попавшей в высшее общество, неловкость. А что общество было высшее, у Николь как-то сразу сомнений не возникло. С таким изяществом накрытый стол она видела только по телевизору. Белоснежная скатерть, салфетки, сложенные непостижимо замысловатым способом, тончайший фарфор, идеальная сервировка. И невиданные фрукты и сладости, источающие неземной аромат! Впрочем, это вторично. При наличии денег такой стол могут накрыть и для коровницы тети Люси в совхозе "Красное знамя". В конце концов, она-то, Николь, сидит за ним, хотя никак не может отнести себя ни к высшему, ни к серединному обществу. Вот именно - сидит. А они восседают! Даже маленькая Кейт держалась с высокомерным достоинством: прямая спинка, расправленные плечики, приподнятый подбородок, грациозные движения ручек, державших чашку и отщипывавших угощения. И никакой нарочитости и манерности при этом. Всё абсолютно непринужденно. Так вести себя для них было так же естественно, как дышать.
   Самое странное, что Эрвин вписался в их круг безо всяких проблем. Он, как оказалось, одинаково гармонично смотрелся и вчера на дачном пикнике, вытирая испачканный рот кулаком и сплевывая в траву косточки черешни, и сегодня, ловко справляясь с чисткой экзотических фруктов и управляясь с непонятными Николь предметами сервировки. Нимало не смущаясь своих застиранных джинс и новой, но самой затрапезной футболки, приобретенной для него супругой на ближайшем одежном базаре. Тогда как Николь, которая при сборах на встречу подражая супругу надела хотя и самые свои лучшие юбку и кофточку, но всё-таки не парадно-выходную, на фоне элегантной хозяйки с ее вечерней прической и легким брючным костюмом бирюзового оттенка, эффектно подобранного под цвет глаз, и маленькой куколки Кейт, Николь ощущала себя не совсем уместно.
   Успокаивало то, что импозантного доктора Джеймса и утонченную Ивонн совершенно не волновал внешний вид гостей. Они не старались вежливо не замечать диссонанса, или не фокусировать взгляд, демонстрируя внешний либерализм. С первого взгляда было видно, что эти люди любили Эрвина таким, какой он есть, со всеми его выкрутасами. Без сомнения, им был известен характер Эрвина, они привыкли к его манерам, внешнему виду, и это не мешало их, по всей видимости, многолетней к нему привязанности. Поэтому и Николь приняли сразу, без тени сомнения. Ему не пришлось ничего доказывать и объяснять, знакомя. Они видели, что молодых связала любовь, и этого было более чем достаточно. И от понимания этого Николь и самой стало здесь совсем легко, и не возникло желания притворяться и подстраиваться под стандарты этого благопристойного семейства, окруженного достатком, уважением, с удовольствием и естественностью подчиняющимся светским традициям высоких слоев общества.
   Если бы и родные Николь могли относиться к их браку так же, принимая ее чувства к мужу, и не проверяя его на соответствие собственным стандартам и понятиям!
   Доктор был словоохотлив, хозяйка искренне радушна и, чутко ощущая грань, ловко обходила острые углы в разговорах. Говорили или о далеком прошлом или о настоящем, или на отвлеченные вечные темы: дети, семья, погода, здоровье и поверхностная политика.
   Лишь один раз беседа дернулась на вираже небольшим заносом, но выровнялась быстро и без потерь.
   - А ведь я помню вас, Николь, - в какой-то момент сообщил Джеймс Тервол. - Вы сопровождали Эрвина в театре, когда гостили в отнийской столице.
   - Это я ее сопровождал, - поправил Эрвин.
   - Я вас не помню, доктор Джеймс, - извиняясь, сказала Николь. - Это и не удивительно. Я была в таком упоении.
   - Примечательный концерт, - согласился Джеймс. - И примечательным было его продолжение. Я потом полночи штопал отнюдь не душевные раны этого героя.
   - Да, я тогда такого страху натерпелась, - Николь содрогнулась от воспоминаний. - А вот Эрвин оказался молодцом. Хотя шрам у него теперь наверно на всю жизнь остался.
   - Ничего, не самое плохое украшение для мужчины. Хорошо было бы, если бы он им и ограничился. Итог этого вечера мне до сих пор кажется совсем неуместным.
   Лицо Николь покрылась румянцем: неужели Эрвин рассказал своим друзьям о том, как он признавался ей в любви, а она его отшила. Эрвин предупредительно взглянул на Джеймса, тот замолк, но было уже поздно. Николь заметила их переглядывание и совсем потерялась. Эрвин решил обратить неловкую речь доктора в свою пользу, убив двух зайцев.
   - Николь, Джеймс имел ввиду не тот день, а ту историю в парке. Я не очень хотел об этом говорить... Но раз уж у него вырвалось... Я потом еще раз встретил этих мужиков. У нас произошла вторичная стычка, закончившаяся для нас всех не самым лучшим образом. Нас накрыла полиция... Собственно говоря, именно из-за этого я загремел в тюрьму и не сумел вырваться к тебе.
   Сразу стало легче. Часто слыша фразу "камень свалился с души", Николь сейчас наконец поняла ее суть. Ведь с того самого момента, как Эрвин заикнулся о своем тюремном прошлом, Николь не могла отбросить далеко и надолго эту мысль. Все накручивала себя домыслами и предположениями о его возможной криминальной сущности. В мыслях она обычно начинала со своей вины, думая, что его арестовали за связь с ней - неблагонадежной, и постепенно доходила до его принадлежности к преступным террористическим группировкам.
   - Почему не сказал раньше? - выдохнула Николь.
   - Зачем? Не самые лучшие воспоминания и не самый красивый поступок.
   - А что стало с мужиками?
   - Понятия не имею. Я их не убил, и со мной в камере их не было. Жаль только, что произошло это так невовремя. Вышло, что эти типы сделали нам с тобой гадость дважды.
   Поймать на вранье Николь вряд ли его сможет. Доктор комментировать не стал. Ивонн тоже промолчала. Кейт, разумеется, в подобные вещи и вовсе не посвещали. Девочка вообще весь вечер вела себя тихо. Как хорошо воспитанный ребенок, во взрослый разговор она вмешивалась, если только обращались непосредственно к ней. Остальное время казалась отстраненной, даже не прислушивающейся, лишь не сводила пристального взгляда с Эрвина и мгновенно отворачивалась, стоило их глазам встретиться. Она снова и снова начинала осмотр, и снова и снова ее взгляд останавливался на его руках, и личико девочки непроизвольно кривилось от брезгливости и жалости. Еще когда он ее обнимал, она почувствовала, какими жесткими и неприятными стали его ладони. Бесчисленные царапины разной степени свежести, въевшаяся в складки грязь, окаймляющая и ногти, сухая кожа, и тонкое золотое кольцо на безымянном пальце вместо строгого перстня. Она не любила тот большой перстень. Он иногда цеплялся за волосы и больно дергал их, когда Эрвин, бывало, расчесывал ее или тренировался в плетении косичек. Но это новое кольцо было похоже на вцепившуюся в его палец мерзкую пиявку.
   Эрвин улыбнулся жене, обратив внимание, что она уже долгое время примеривается к незнакомому фрукту, зачарованная аппетитом, с которым его поглощают все прочие, а сама не знает, с какого бока к нему подступиться. Очистив один из плодов, Эрвин двумя пальцами взял со своей тарелки кусочек и прикоснулся им к губам Николь. Она снова покраснела, и этот раз вовсе не от смущения и раскрыла ротик, принимая угощение. Вслед за оказавшейся непредаваемо сладко-сочной мякотью ее губ коснулся легкий поцелуй Эрвина. Она заглянула в оказавшиеся близко его глаза, как обычно утонула в их бездонной темноте и, насилу выплыв оттуда, смущенно спрятала лицо у него на плече.
   Джеймс поднял бокал вина, показывая, что пьет за них и призывая присоединиться.
   Через мутноватую стенку своего бокала, Эрвин снова поймал взгляд Кейт, молниеносно переведенный в сторону. Юноша не выдержал.
   - Кейт, - тихо обратился он, и девочка вздрогнула, но не повернулась, - что случилось? Ты ведешь себя со мной, как с чужим.
   - Нет, - насупилась Кейт. - Все в порядке. Просто мы давно не встречались, я немного отвыкла от тебя.
   - Мы, бывало, не виделись значительно дольше, но пропасть не успевала образовываться. Кейт, я тебя обидел?
   - Нет, - упрямо отрезала девочка.
   - Давай-ка пойдем в твою комнату, поговорим, - предложил Эрвин. - Вы разрешите? - спросил он у родителей Кейт, те согласно кивнули.
   Ивонн тоже давно отметила необычное поведение дочери, но не стала заострять на этом внимание при гостях. Ненормальна была и молчаливость дочери, и ее вдруг возникшее внешнее охлаждение к Эрвину, которого вроде и встретила с откровенной радостью, и ее странные взгляды, бросаемые на Полину, которых Эрвин не заметил. Наверно, решила Ивонн, в Кейт взыграла ревность к малышке, которая по ее вероятным рассуждениям Кейт отняла внимание ее обожаемого приятеля от нее самой. Обычно Кейт нравилось возиться с такими малышами. Но сейчас...
   - Нет, - решительно сказала Кейт и, гордо вскинув подбородок, взглянула прямо в глаза Эрвину, - мне нечего скрывать, и пусть услышат все. Ты предатель. Гнусный, подлый, самый настоящий предатель.
   Вот тебе раз! Тут-то он чем не угодил?! Куда ни ткни, отовсюду одни и те же обвинения.
   - Кейт, выбирай слова, - строго сказал Джеймс. - Эрвин, сынок, не слушай ее. Что она понимает в этих вещах.
   Эрвин повелительно вскинул ладонь, призывая Джеймса замолчать. Николь с недоумением отметила, что видный взрослый доктор от краткого жеста своего молодого друга мгновенно захлебнулся последними словами. Эрвин нетерпеливо нахмурился. Глупый доктор! Неужели он решил, что его маленькая дочь на самом деле ступила на скользкую дорожку, которой они избегали весь день, и решил, что ей есть дело до политики?
   - Кого я предал, Кейт? - спокойно спросил Эрвин.
   - Меня! - воскликнула девочка. - Нас! Зачем ты уехал и женился на ней? - Кейт презрительно кивнула на ошеломленную Николь. - Ты должен был дождаться меня. Ты не любишь ее. Ты не можешь ее любить.
   Кейт резко повернулась к Николь:
   - Ты заставила его жениться на себе. Конечно, у тебя больше возможностей! Ты смогла родить ему ребенка, а я пока не могу. Но знай, когда я вырасту, я всё равно отберу его у тебя. Ты ему не пара. Посмотри на себя: кто ты и кто он! Я люблю его всю свою жизнь, а ты пришла и все испортила.
   Кейт вскочила из-за стола, стремительно ушла в свою комнату и громко захлопнула за собой дверь.
   Повисло гробовое молчание. Все пораженно молчали и не смотрели друг на друга.
   Эрвин вдруг спрятал лицо в ладонях и тихо засмеялся. Ивонн поднялась, чтобы пойти к дочери и разобраться. Отругать или успокоить - это она пока не решила. Слишком уж неожиданным было потрясение. Да, ревность оказалась куда как более зловещей.
   - Не ходите, Ивонн, - попросил Эрвин. - Разрешите, я сам поговорю с ней.
   - Эрвин, когда и что ты ей наговорил? Откуда у восьмилетней девочки такие мысли? - сердито спросила Ивонн, но остановилась.
   - Клянусь, никогда не позволял себе ничего, что могло бы вылиться в подобное, - заверил Эрвин. - Никогда ни о чем подобном не говорили. Для меня это такая же неожиданность. Возможно, она насмотрелась фильмов не по возрасту.
   - Ох, не очень-то я тебе верю, - сомнительно поджала губы Ивонн.
   - Могу я поговорить с Кейт? - снова попросил Эрвин. - Даю слово, что буду внимателен и деликатен.
   Ивонн вопросительно посмотрела на мужа. Тот с некоторым услилием согласно кивнул головой.
   - Только держи свой язычок в рамках, - умоляюще попросил он Эрвина.
   -----
   Девочка сидела, забравшись на кровать с ногами и обняв руками подушку. Личико ее было мокрым. Прическа испорчена. Заметно, что она только что елозила головой по подушке, заливаясь слезами. Что и отразилось на ее растрепанном виде. В полном согласии с растрепанными чувствами. Увидев Эрвина, она стянула с ноги туфлю и изо всех сил запустила в него. Юноша поймал на лету и вернул обратно, бросив обувку на кровать рядом с Кейт. Закрыл за собой дверь.
   - Кейт, я старше тебя, - сразу начал он.
   - И что? - заносчиво скривила носик Кейт. - Это нормально, когда мужчина старше девушки. Так всегда делают.
   - Я старше на одиннадцать лет, - уточнил Эрвин.
   Девочка равнодушно пожала плечами.
   - Когда ты подойдешь к совершеннолетию, и мы сможем пожениться, мне будет почти тридцать.
   Кейт вопросительно взглянула на него.
   - Не дождешься? - ехидно спросила она.
   - Не дождусь, - согласился Эрвин. - А вдруг ты, когда вырастешь, встретишь кого-то помоложе, влюбишься. Представляешь - тридцать лет, я уже буду почти старик. Кому тогда я буду нужен.
   Кейт обиженно засопела и глазки у нее снова заморгали. Но она вдруг задумалась. Правильно, человек в тридцать лет ей должен казаться уже конченым стариком. Хотя папа, например, еще совсем ничего, но жить с таким старым мужем! Целоваться придется! Фу, мерзость!
   - Ладно, - милостиво согласилась она, - живи с ней. Но если я не перестану тебя любить, ты бросишь ее и женишься на мне?
   - Поговорим об этом через десять лет. Не исключено, что тогда всё будет так, как ты захочешь. Договорились?
   Энергично согласно мотнув головкой, Кейт шмыгнула носом. Эрвин поцеловал ее в покрасневшие зареванные глазки.
   - Я люблю тебя, Кейт, - ласково сказал он. - Выйдешь к родителям?
   - Не хочу, - набычилась девочка.
   - Тогда я скажу, что с тобой все в порядке, чтобы тебя не дергали и не приставали. Хорошо?
   - Да, - Кейт посмотрела на него с благодарностью за понимание.
   Уже подойдя к двери, Эрвин вдруг задумался ненадолго, потом снял с шеи цепочку, на которой когда-то еще в недалеком прошлом хранился крестик-ключ от тайного хода, а теперь это было просто золотое украшение. Вернулся, положил ее на ладонь Кейт и сжал ее ладошку в кулачок.
   - Это конечно не кольцо для помолвки, но пусть это будет моим обещанием любить тебя всегда, пока я буду тебе нужен, - сказал он.
   Пусть у девочки будет своя сказка и тайна.
   - Я тоже должна тебе что-то подарить, - взволнованно прошептала она.
   - Нет, Кейт, не должна, - отказался Эрвин. - Я о тебе и так буду помнить, но не стану держать тебя никакими обещаниями. До встречи, милая.
   Кейт засверкала глазками и заулыбалась.
   ------
   Очарование дня, новых знакомств, светлое настроение покинуло комнату.
   Николь подняла Полину с пола, усадила на колени и прижала к себе.
   Ивонн продолжала стоять, обеспокоенно пытаясь проникнуть взглядом сквозь белую дверь, за которой скрылась ошарашившая ее своей выходкой дочь.
   - Не принимайте поступок Кейт близко к сердцу, Николь, - сказал доктор Тервол. -Девочки в таком возрасте часто влюбляются. Чаще всего в собственных отцов. Но у Кейт был вариант значительно круче чопорного родителя. Она ведь фактически выросла у Эрвина на глазах. И такой мальчишка не мог ее не заворожить. Он врывался в наш степенный дом бешеным ураганом, фейерверком, переворачивал всё с ног на голову и снова пропадал на более или менее продолжительный срок. Кейт же всегда ждет его визитов, как праздника. Сильнее, чем Рождества, или даже дня рождения. Рождество она считает самым грустным днем, потому что Эрвин никогда не имел возможности разделить его с нами. К этому мальчику не получается относиться равнодушно: его или любят, или скрепя зубами терпят. По крайней мере те, кто знается с ним подольше. Впрочем, кому я это рассказываю, - по-доброму усмехнулся доктор Джеймс Тервол и ободряюще пожал ладонь Николь. - После того, что демонстрировал Эрвин в свои лихие подростковые годы, выходки Кейт мне кажутся милыми детскими шалостями. Хотя такой реакции от дочери я все равно не ожидал. Простите ее, простите нас, что не сумели предотвратить этого. Она успокоится и пожалеет о своем поступке. И, несомненно, перерастет эту свою любовь.
   - Это вы меня простите, пожалуйста, - Николь чуть не плакала от расстройства. - Я всегда делаю все не так и порчу все, где появляюсь. У вас было так хорошо, а я снова все испортила.
   - И правда, не берите в голову, Николь. Вы здесь совершенно ни при чем, - рассудительные слова мужа подействовали на Ивонн отрезвляюще, она перестала видеть в произошедшем трагедию и снова вернулась на свое место на кресле. - Мой муж прав - это обычная детская ревность. Я думаю, Эрвин справится лучше, чем любой из нас. Как бы то ни было, а дипломатических умений у него не отнять.
   Ивонн спокойно, хотя и всё еще непроизвольно бросая обеспокоенные взгляды на запертую дверь детской комнаты, долила всем чаю, подала Полинке заинтересовавшую девочку блестящую крышечку от позолоченной сахарницы. Николь решилась:
   - Наверно очень неприлично начинать жаловаться едва знакомым людям на свою жизнь. Простите меня, если я буду бестактна. Но ваша семья такая дружная, хорошая и... я даже не знаю, как выразиться... правильная... А самое главное, вы хорошо знаете Эрвина, а я... Вы правы, его нельзя не любить. Но наш роман развивался так стремительно. Я представить себе не могла, что так бывает... Потом все закончилось так же внезапно. И мне было очень плохо. А сейчас он приехал, вы опять правильно сказали, и как ураган завертел всех. Я стала его женой, сама не успев понять, как это произошло. Словно в сказке какой-то, словно я одурманена была. Нет, я не жалуюсь, я самая счастливая на свете! Это самое волшебное, что я только могла себе представить. Я не могу прийти в себя и поверить, что это чудо произошло со мной. Я действительно его люблю. Очень люблю. Больше всех на свете люблю. Но только сейчас, когда пришли будни, и я наконец выплываю из того тумана, в котором жила бесконечно долго, я понимаю, что вышла замуж за человека, которого совсем не знаю. Совершенно. Он для меня головоломка: непостижимая, непонятная. Иногда я не понимаю, как реагировать на его слова и поступки. Я даже боюсь его временами, хотя казалось бы, повода к этому и быть не может: он ни разу не обидел меня ни одним словом. Очень тяжело строить так семейную жизнь.
   - Семейную жизнь вообще тяжело строить. Для женщины это требует вагон выдержки и терпения, - улыбнулась Ивонн, с ласковым укором поглядывая на мужа. - Особенно если в супруги достается человек особенный. А вам, Николь, достался очень неординарный, безмерно избалованный, ужасно неспокойный супруг...
   -... и признаюсь, Николь, я его тоже далеко не всегда понимаю и временами тоже побаиваюсь, - заговорщицки улыбаясь, добавил доктор Тервол, но глаза его при этом глядели сочувственно.
   - Но вы его все-таки знаете дольше, чем я. Поэтому я очень прошу, помогите мне понять его хоть как-то. И вы единственные из своего окружения, с кем Эрвин меня познакомил. А по его разговорам, друзей у него было немного. Я не слышала от него никаких имен.
   - Пожалуй, так оно и есть, Николь, - осторожно сказал Джеймс Тервол.
   Он судорожно пытался придумать линию поведения, чтобы не перейти границы, которые поставил перед ним Эрвин. С другой стороны - ему очень хотелось помочь этой девочке, предостеречь, подготовить. Николь ему понравилась. Искренностью и прямолинейностью она напоминала ему самого себя, и уж никак не напоминала всех тех особ, с которыми у Эрвина было множество мимолетных интрижек.
   - Я даже не знаю, что вам сказать, Николь. Ивонн права, Эрвин избалованный, несколько испорченный избытком вседозволенности мальчик. Его опекун очень снисходительно относился к любым его выходкам, а поскольку человек он видный, возражать ему смеют немногие и чаще подыгрывают.
   - Значит, это правда, что у Эрвина нет родителей? - спросила Николь, а поскольку Джеймс удивленно замолчал, испугавшись, что залез в ту тему, куда Эрвин просил его не соваться, девушка поспешила оправдаться: - Он говорил, что его родители погибли. Но особо распространяться на эту тему не любит. Поэтому моя мама уверена, что он лжет, играет на жалости к себе. Путает, чтобы, если он бросит нас с Полиной, у нас осталось бы как можно меньше зацепок. Ведь и знакомить он меня в свое время обещал, но так и не стал.
   - Нет, Николь, Эрвин не лжет. Это правда. Он очень тяжело переживает потерю родителей. До сих пор. Хотя, скорее всего, даже их не помнит. Поэтому избегает лишний раз бередить эту тему.
   - А опекун, он не обижал Эрвина? - туманно намекнула Николь, припоминая, как вчера муж прошелся по испытанным в детстве физическим наказаниям.
   - Эрвин похож на человека, которого легко обидеть? - вопросом ответил доктор.
   Николь неуверенно повела головой. Вообще-то ей казалось, что обидеть Эрвина совсем несложно, просто он хорошо умеет это скрывать и не очень обеспокоен мнением о нем посторонних людей, но данный ее вопрос был больше в физическом плане. Джеймс так это и понял.
   - Бывали, конечно, между ними разногласия. Бывало, мальчишке и попадало. Но вы, Николь, уже пожили с Эрвином и, должно быть, столкнулись с его не всегда выдержанным характером. Заверяю вас, в подростковом возрасте было значительно хуже. Так что опекуну Эрвина, скорее надо ставить памятник за сдержанность, чем порицать за то, что иногда он все-таки срывался. Но заботился он об Эрвине ответственно. Иногда мне даже становилось жалко мальчишку, задавленного этой заботой.
   Николь кивнула. Она прекрасно понимала, как оно так бывает.
   - Я знаю, что из-за меня они сильно поругались. Эрвин очень переживает. И из-за меня же не может поехать помириться.
   Джеймс Тервол начал понимать причину предостережений Эрвина в общении с Николь.
   - Николь, вы напрасно во всем ищете свою вину. Излишнее самобичевание никому не приносило пользы. А этот недостаток, юная леди, как ни странно, свойственен вам обоим. Эрвин тоже любитель преувеличивать свои ошибки. Но здесь он сам сделал выбор. Сделал обдуманно. И если решение оказалось в вашу пользу, то это не вина ваша, Николь, а ваш выигрыш. Вам стоит принять, что какова бы ни была его предыдущая жизнь, он от нее отказался и не желает туда возвращаться. Ему хорошо здесь и сейчас. Но на правах его друга и во имя вашего совместного счастья, кое-чем я поделиться хотел бы. Начать хочу с неприятного. Семейная жизнь, как правильно сказала Ивонн, строится нелегко и не сразу. Вы, Николь, тоже сами сказали, что на смену воодушевлению приходят будни. Вы в них уже, значит, входите, Эрвин пока нет. Но когда и у него пройдет первая эйфория, боюсь, характер его еще явится вам во всей его красе. Я верю, что ваша взаимная любовь сумеет преодолеть трудности, но лучше, когда о них предупрежден заранее. Сплетничать не стану, скажу только об основополагающих принципах. Я достаточно долго знаком с Эрвином, чтобы сметь надеяться, что в большинстве своих мыслей и выводов я прав. Я говорил сегодня с ним, пока вы собирали дочку и себя, и понял одно - Эрвин любит вас. Любит искренне и сильно. А это для него самое главное, хотя сам он этого пока и не совсем осознает. Эрвин очень остро и чутко воспринимает отношение людей к себе, на этом основываются и его поступки и хорошие, и не самые. Не специально, конечно, подспудно. Тем, кому он не нравится, он способен превратить жизнь в ад, если посчитает нужным. Но... Эрвин, конечно, сволочь порядочная. Но при этом добропорядочная. Он может говорить много гадостей, но никогда не сделает подлости. Никогда ни от кого не слышал и сам не был тому свидетелем, чтобы он обидел кого-то в ответ на искренность. Даже если не сможет ответить взаимностью, то и не оттолкнет. Он нуждается во внимании, питается им, и отзывается со свойственной ему полной самоотдачей. Ему всегда не хватало любви. И он ищет ее всеми возможными способами, проверяет всех и повсюду. Но и обмануть его нельзя, в таких вещах Эрвин чувствует фальшь безошибочно. Вероятно, это следствие долгих лет жизни в конфликте со всем окружающим миром, бросившим его в раннем детстве в одиночестве.
   - Вот именно: "проверяет повсюду". Я видела, как к нему липнут девчонки, по сравнению с которыми я... Ваша дочь, вероятно, права - он не любит меня и женился только из чувства долга.
   Доктор сел на любимого конька, при этом конька больного и требующего постоянного внимания, - посему остановить его теперь было сложно, даже вздумай Николь вдруг отказаться от собственной просьбы. Она всего лишь рассчитывала получить доказательства или опровержения своим сомнениям, но сама дала коньку шпор, и его понесло дальше. За его англоязычной скороговоркой трудно было с непривычки следить, но основное Николь понимать успевала.
   - Трудно сказать, милая. Ты любишь его, дочь обязательно полюбит его - это естественно. И на данном этапе этого более чем достаточно, чтобы он с радостью отдавал вам свою душу. Прости, Николь, если причиню тебе своими словами боль, но раз уж ты и сама видела... Наши конфликты с Эрвином по поводу его неразборчивости и легкого отношения к женщинами уже вошли в стиль общения. Поэтому я был бесконечно удивлен, когда узнал, что ваша связь закончилась полным... залётом. При всей своей бесшабашности, Эрвин, сколько я его знаю, всегда был не по возрасту умен и практичен, чтобы вдруг оказаться настолько беспечным или попасть в поставленную ловушку (прости, но такая мысль тоже была). Но сегодня я понял, что виной тому все та же его ненасытность в поисках любви и ты, Николь. Твои чувства вышли за рамки привычного ему преклонения перед его обаянием и влиятельностью. И он в ответ дал тебе максимально всего себя, а в силу своего возраста и темперамента - перестарался. А поскольку он выбрал жизнь с тобой - можешь быть уверена: только очень глубокие чувства к тебе могли заставить его так поступить. Не сомневайся. И смею тебя уверить - он сейчас счастлив, как никогда.
   - Это так, Николь,- подтвердила Ивонн слова мужа. - Таким спокойным и цветущим мы его не видели уже давно, а уж последний год... Ваши отношения определенно осветлили его...
   Много ли еще косточек они обмыли, и насколько глубоко унесло бы доктора в дебри практического психоанализа, предугадать сложно. Появление виновника прервало их очистительные процедуры. Джеймс, вынужденный прервать свою речь на полном скаку, привстал навстречу Эрвину. Ивонн глядела с тревожным немым вопросом.
   - Путем долгих дипломатических переговоров, кропотливой работы мозга и вселенского обаяния мне удалось достичь почти невозможного: Кейт согласилась на отсрочку нашего брака минимум на десять лет и милостиво разрешила мне это время не запирать себя в монастыре. С ней все в порядке. Она поняла, что поторопилась с выбором, - Эрвин сел рядом с женой и обнял ее за плечи. - Но учти, Николь, если ты меня разлюбишь и обидишь, у меня теперь есть надежное пристанище.
   - Попробуй только, - многообещающе пригрозила Ивонн. - Пристанищем это станет для тебя не раньше, чем через десяток лет.
   Эрвин приложил руку к груди, заверяя, что клянется выдержать сроки.
   Лицо Николь горело. Эрвин, правильно поняв причину, осуждающе посмотрел на доктора. Прячась за шутливыми словами, в его глазах забегали звездочки паники.
   - Николь, неужели этот изверг и тебя затерзал своими проповедями. Джеймсу только дай волю, он тебя привяжет и станет методично забивать голову вселенской моралью. Опасайся. Избыточная доля его красноречия может свести в могилу. Существует только одно противоядие, вырабатывающее иммунитет.
   Он обеими руками крепко прижал к себе Николь и впился в ее губы страстным поцелуем. Вырваться было бы все равно невозможно, и девушка, слабо трепыхнувшись, покорилась. Николь было неудобно, но с другой стороны необычайно приятно его внимание вот так - на людях, перед своими близкими.
   Ивонн посмотрела осуждающе на их склоненные головы, но поскольку, от греха подальше, она с самого начала обещала мужу не встревать в воспитание Эрвина, то и сейчас вежливо не заметила его не самого приличного поведения.
   - Мы говорили о тебе, Эрвин, - спокойно сказал Джеймс, не обращая внимания на выходки юноши. - И спасибо тебе за разговор с Кейт.
   Эрвин отпустил жену, откинулся на спинку дивана и с силой провел ладонями по своему лицу, стирая наигранное веселье.
   - Я так понимаю, что отныне ваш дом для меня закрыт? - хмуро спросил он.
   - Эрвин! - возмутился Джеймс Тервол, но его жена, встретившись взглядом с Эрвином, сочувственно кивнула.
   - Не навсегда, конечно, - сказала она. - Но ближайшее время тебе лучше не появляться у нас. По крайней мере, не встречаться с Кейт.
   Эрвин решительно поднялся, подал руку Николь, помогая встать с дивана, взял на руки дочь.
   За что же так сурова с ним жизнь? Почему все люди, которые его любят, кому он небезразличен, рано или поздно, так или иначе вышвыривают его. Продолжая твердить об искренности своих чувств, тем не менее, избавляются весьма решительно. А он снова остается за дверью, поскуливая и зализывая очередную рану.
   Эрвин провел щекой по прильнувшей к его плечу маленькой головке дочки.
   - Док, я не хочу, чтобы ты отвозил нас домой. Оплати, пожалуйста, такси, - попросил он Джеймса.
   Ивонн на прощание расцеловала Николь и Полинку и с просительной лаской нежно погладила Эрвина по щеке. Он не отреагировал.
   Когда гости уже совсем собирались покинуть гостиничный номер, дверь детской приоткрылась ровно настолько, чтобы в нее поместился детский любопытный нос с парой исполненных отчаянной надежды глаз. Эрвин послал этому носу воздушный поцелуй. Дверь тут же захлопнулась, успев однако на секунду добавить к видимым частям мордашки длинный ехидно выставленный язычок.
   ------
   - Эрвин, - робко спросила Николь, когда они ехали в такси, - ты сильно переживаешь из-за Кейт? Или из-за испорченного вечера? Не надо мне было ехать...
   Девушка снова поняла его мрачный вид и затянувшееся молчание по своему.
   - Кейт? - Эрвин даже не сразу понял, о чем шла речь. - А... Не бери в голову. Всего лишь детская ревность. Мы с ней хорошо поговорили, все наладилось. И ты тут совершенно ни при чем. Если бы я поехал один - результат был бы тем же. Поверь уж, я знаю эту маленькую бескомпромиссную особу.
   - Они очень хорошие люди. Все.
   - Да. Очень. Замечательные.
   - А ты говорил, что у тебя дома не осталось друзей. Что у тебя их вообще нет. Теперь из-за меня ты и этих потерял.
   - Терволы - прекрасные люди. Лучше их я, пожалуй, не встречал. Но "друзья" - громко сказано. Они лишь участники в цепочке моих воспитателей. Сначала были родители. В их отстутствие роль воспитателя выполнял опекун. А когда и тому было недосуг, роль исполняющего эти обязанности брал на себя Джеймс. А постепенно не осталось никого. Наверно, это правильно, когда человек растет...
   - Эрвин, только ты нас не оставляй... пожалуйста, - едва слышно прошептала Николь.
   - Нет. Никогда, - твердая уверенность в голосе Эрвина породила у Николь облегченную улыбку, и она задремала на его плече. - И вы меня не бросайте, - одними губами прошептал Эрвин, но спящая Николь уже не слышала.
   Такси ехало по загородной дороге. За окном изредка мелькали огни встречных автомобилей. А в промежутках - темнота и тишина, нарушаемая тихим поскрипыванием рации таксиста.
  
   ********
  
   На следующий день люксовый внедорожник с иностранными номерами остановился перед закрытыми воротами автомастерской и издал длинный призывный гудок.
   Димос выглянул в окошечко и, оценив, окликнул Эрвина:
   - Прими клиента. Узнай, чего хочет, и скажи повежливее, что придется обождать.
   Положив на пол промасленную деталь, которую велено было очистить от грязи, Эрвин тоже посмотрел на улицу.
   - Думаю, он хочет поговорить, - сказал юноша, распахнул скрипучую железную дверцу в воротах и вышел из мастерской.
   В просторном рабочем комбинезоне с болтающимися у колен лямками и перетянутым у пояса резиновым проводом, серой майке без рукавов, в спущенной почти на глаза кепочке с логотипом фирмы, старых кроссовках - Джеймс его даже не сразу узнал. Видал во многих прикидах, но тут парнишка превзошел сам себя. Однако комментировать доктор поостерегся, не уверенный в том, как Эрвин воспримет. Ругаться напоследок не стоило.
   - Эрвин, прости за беспокойство, - шагнул ему навстречу Джеймс Тервол.
   - Я здесь для того, чтобы меня беспокоить, - ответил Эрвин. - Не желает ли уважаемый господин помыть машину? Могу собственноручно отполировать и снаружи, и внутри не только своими штанами. Господину будет, о чем понарассказывать, с дополнительными подробностями, повествующими о том, как низко я пал.
   - Ты мне этого потом не простишь. Нет, Эрвин, я заехал просто попрощаться. Начальство не будет ругаться, что отвлекаю?
   - Не так от меня много толку, чтобы моя отлучка могла сильно повредить делу, - улыбнулся Эрвин, вытирая грязной ветошью испачканные руки, но и после этого счел их недостаточно чистыми, чтобы протянуть доктору ладонь для приветствия. - Как Кейт, отошла?
   - Бычится, не хочет разговаривать на эту тему, но в целом, нормально. Спасибо. Ты, значит, нашел правильный подход к ней. Чего я в отношении тебя, к сожалению, сказать не могу, - сказал Джеймс привычной ему скороговоркой. - Мы скоро отбываем в Отнию. И я хотел, чтобы ты знал, что всегда можешь рассчитывать на меня в случае чего. Я всегда готов поддержать тебя, чем смогу. Глобально помочь, конечно, не в силах - идти против слова короля я не могу. Прости. Но если вдруг нужны будут деньги, или просто поговорить захочется или придумаешь, наконец, план, как вас помирить, ты звони, - я всегда рад.
   - Спасибо. Учту. Но постараюсь обойтись.
   - Хорошо. Ну тогда, до встречи. Надеюсь, скорой. И еще... Эрвин, ты бы позвонил как-нибудь своей нянюшке, успокоил, что ты жив-здоров. Она-то сама звонит мне иногда, но, похоже, не очень верит моим успокаивающим словам. Да я и сам не мог до недавних пор сказать ей что-то конкретное. Понимаю, что тебе не очень хочется туда звонить, но она так волнуется. Было бы хорошо успокоить пожилую женщину, души в тебе не чающую. Даже, если это служанка...
   - Всё-всё-всё, Джеймс! Твои проповеди возымели действие. Я почувствовал себя черствым, неблагодарным негодяем. Не надо меня жалобить. Я, разумеется, позвоню. Давно собирался, да как-то закрутился в новых эмоциях. Да и, честно, слишком свежа была боль расставания... Но теперь можно. Я позвоню. Спасибо, что напомнил.
   - Приятно, что ты воспринял это спокойно. Я боялся, что ты взорвешься, когда я заикнусь тебе о доме.
   - Да, ладно, что уж тут.... Король обещал, что будет заботиться о процветании моего поместья, так что я пока несильно переживаю. Издалека легче...
   - Эрвин, - осторожно спросил Джейм Тервол, - а ты когда последний раз вообще интересовался своим домом?
   Эрвин насторожился, сердце заухало в предчувствии беды.
   - Месяца полтора назад приезжал управляющий, Отслав Банис, привозил мне для ознакомления и на подпись бумаги. Я подписал, конечно: действие было абсолютно формальное, ничего по сути дела не меняющее и от меня не зависящее. После этого я как-то не удосужился... Джеймс, что ты хочешь этим сказать?
   - Ты не знаешь, что там сейчас происходит?
   - Доктор, не тяни! Какой ты, к дьяволу, врач - садист изощренный. Что может случиться плохого, если сам король...
   - Да, сам король... он отдал приказ открыть в твоем замке отель. Очень фешенебельный, дорогой, шикарный. И, кажется, дело начинает процветать...
   - Отель?! - опешил Эрвин. - Мой замок... мой дом стал гостиницей, постоялым двором?!
   "Обещаю постараться организовать дело так, чтобы расплата произошла в максимально короткий срок". Так вот что значили эти слова великого государя. Ничего не скажешь - задумка сногсшибательная. Удар был так силен, что дыхание остановилось, как от удара в живот. Даже наяву полученный он не был бы так сокрушителен. Эрвин сел на старый полуразвалившийся стул, вытащенный Димосом из мастерской для перекуров, и открытым ртом пытался вздохнуть, прорвать преграду в горле.
   - Прости, я должен был догадаться, что ты ничего не знаешь - слишком легко ты говорил о доме. Но ты бы все равно узнал когда-нибудь. Эрвин, сынок, что с тобой? Тебе плохо? Милый, прости. Идиот я!
   Ведь вроде бы должен уже научиться сообщать людям тягостные известия, а вот глянь-ка, так глупо себя повел. Своим стилем общения Эрвин нередко вызывал у собеседника мнение о себе, как о человеке сильном, циничном и непробиваемом. Как следствие, доктор забыл об осторожности. Идиот, упустил, с кем имеет дело...
   Джеймс присел рядом с Эрвином, схватил его за руку, считая пульс, профессионально заглядывал в глаза.
   - У тебя тахикардия. Тебе надо в скорую...
   - Пошел к черту, Джеймс, - рявкнул Эрвин. - Уходи.
   - Никуда я не пойду. Оставить тебя в таком состоянии я не могу.
   - Хватит причитать! Прошу - уйди! Пока еще прошу... Оставь меня... И передай Ханне, что у меня все в порядке, но звонить ей я не стану. Нет!
   Взгляд Эрвина был полон той животной ярости, от которой покрывались холодным потом и более крепкие представители человечества. Рука его с медленной угрожающей настойчивостью выскользнула из пальцев доктора и сжалась в кулак. Сил противостоять Джеймс Тервол в себе не нашел. Молча проследил, как на лице Эрвина выступает пот, но ничего больше не сказал по этому поводу, тяжело поднялся и, просительно прошептав "я позвоню тебе", уехал.
   Эрвин невидяще глядел, как доктор забрался в свой джип. Дождался, пока автомобиль завелся и скрылся из глаз.
   Мысль о том, что по его дому сейчас с хозяйским видом бродят толпы чужих людей, трогают своими грязными липкими руками его личные вещи, проминают толстыми задницами диваны, скачут на кроватях, обсуждают бывших владельцев и создают свои порядки - это было отвратительно. Омерзительно, тошнотворно. Настолько, что от одних только представлений желудок вывернулся наружу. Еле успел отойти за угол, где никто не увидит. Но жестокая рвота не принесла облегчения. Тряслись руки. Эрвин подставил голову под струю ледяной воды из шланга, выведенного из автомастерской наружу для легких помывочных работ. Выдавил на руку знакомую таблетку, которых не принимал уже давно, но по-прежнему продолжал носить с собой. На всякий случай. Страх того, что приступ может накатить внезапно, за жалкие пару месяцев не изжить. Он все еще с ужасом продолжал прислушиваться к себе при мало-мальски серьезной нервотрепке. Глянь-ка, пригодилось. Запил таблетку той же водой с противным ржавым привкусом. От такой отравы желудок может снова возопить. Пусть, главное, чтобы лекарство успело подействовать раньше.
   Вместе со рвотой, кажется, вышел комок чего-то светлого, лопнул пузырь счастья и гной вышел наружу. Мир стал удивительно четким, голова трезвой до звона, а на сердце опустился тяжелый камень. Боль снова пронзила живот, заставив сесть у стены скрутиться в комочек, а из глаз невольно потекли слезы.
   Наконец, начало действовать лекарство, нахлынуло уже забываемое ощущение серой апатии и тумана. Соображать можно, но чувства накрылись ватной подушкой.
   Первым порывом было сию же минуту, даже не заезжая домой, ехать в аэропорт, всеми правдами-неправдами выбивать билеты. Приехать. Выкинуть из замка всех зажравшихся богатых бездельников. Вытрясти душу из того, кто позволил это надругательство...
   Как можно было ударить так жестоко, так бесчеловечно?! И кто! Эрвин выдержал бы это от любого другого... Ожидать же такой безжалостности, подлости от самого близкого человека, которого уважал и боготворил, было в сотни, в миллионы раз больнее. Прогнать, бросить одного в чужой неизвестности ему показалось мало! Он позаботился, чтобы и возвращаться было некуда. Кто еще мог додуматься до такого изощрения?! Кто еще мог знать, что проймет таким поступком до самых пяток, вывернет все внутренности наружу?! Забьет окончательный кол в еще трепещущее сердце. Эрвин подумал о маленькой семейной часовенке в самой глубине парка, единственный ключ от которой испокон веков хранился у действующего владельца, и куда никто не мог войти без его разрешения. Ключ остался в сейфе. Но удержат ли запоры любопытствующие толпы? И все его предки, наверно, сейчас волчками крутятся в своих усыпальницах, проклиная. Их потомственный рай, последний оплот жизни и смерти был испоганен так, что даже мысль о возвращении туда казалась теперь Эрвину немыслимой. Даже после смерти своей он отныне не осмелится лечь в эту святую землю.
   Эрвин закрыл лицо ладонями. Нервный, безумный смех смешивался со слезами. Потери, предательства, удушающего чувства беспомощности.
   Но он вернется, несмотря ни на что. Обязательно вернется! Хотя бы для того, чтобы стребовать всё по полной!
  
   ********
  
   Таким его и нашел Димос, когда минут через сорок вышел из мастерской на поиски. Не то чтобы трудовой процесс сильно страдал из-за отсутствия Эрвина, но взрослые мужики все-таки ощущали некоторую ответственность за вверенного их коллективу молодого лоботряса. Павел попросил Димоса совместить очередной перекур с выяснением, куда подевался его непутевый зять.
   Эрвин сидел на пыльной земле, прислонившись к стене и надвинув кепку глубоко на глаза. Из-под нее свисали мокрые пряди волос, от воды пятнами потемнел комбинезон. Налипшая на высохшие ручейки пыль разрисовала руки серыми переплетающимися змейками. На кистях, устало свисающих с коленей, проступили синие вены. Болезненную бледность юноши не скрывал даже загар. Мертвецкий оттенок приобрел каждый видимый кусочек тела: от полускрытых в тени кепки щек до мелко подрагивающих пальцев.
   Следы нездоровья Димос заметил и на земле неподалеку. Полусмытые водой, которая все еще продолжала тоненькой струйкой течь из брошенного шланга.
   - Съел чего? - поинтересовался Димос у парня.
   Он затушил сигарету, тщательно потыкав ею в стену, и засунул недоиспользованный окурок обратно в пачку. Закрутил вентиль, прекращая утечку воды, и повесил шланг на место.
   - Наверно, - глухо ответил ему Эрвин, не поднимая головы.
   - Водочкой надо продезинфицировать, - знающе посоветовал Димос. - Пошли внутрь, налью стопарик.
   Эрвин тяжело поднялся. В голове сразу снова застучали барабаны. Он перевел дух, постояв неподвижно, и наконец кивнул сам себе, убедившись, что в состоянии следовать за коллегой.
   - А мужик-то чего хотел? - спросил Димос по дороге.
   - Чего? - растерянно переспросил Эрвин, нелегко было вспомнить то, что, по ощущениям, произошло добрую тысячу часов назад. - Ааа, денег в долг хотел под залог своего авто. Я сказал, мы таким не занимаемся.
   - Во дает, придурок, - поразился Димос.
   Эрвин, еле переставляя ноги, преодолел высокий порог мастерской. От лекарства боль в животе и голове уменьшилась. Хотя тошнота совсем и не прошла, но заняться в пустом желудке ей было уже просто нечем, лишь толкаться там из угла в угол и портить самочувствие. Мысли притупились, стали киселеобразными и неповоротливыми, как и все тело. Но всё это временно. Как только действие препарата ослабнет, тоска нагрянет с удесятерившейся мощью. Если не успеть поставить дополнительный заслон.
   - Что с тобой? - высунул голову из-под машины Павел.
   Димос знаками продемонстрировал свою осведомленность о симптомах и вероятных причинах кручины юного коллеги, потянулся к прибитому на видном месте аптечному шкафу, достал оттуда уже пригубленную бутылку разбавленного спирта. Эрвин скривился и отрицательно помотал головой. Димос пренебрежительно пожал плечами, но вторично предлагать драгоценное снадобье не стал. Пантомиму закончило движение Эрвина, показывающее, что он намерен уйти в каморку отлеживаться.
   Он совсем не был уверен, что сможет уснуть. Скорее наоборот - даже глаз закрыть не удастся. Но что еще можно было сделать в этот момент? Изображать горячую трудовую деятельность с риском для своей жизни и для благополучия окружения? Домой ехать через полгорода в толпе людей? Плакаться и делиться переживаниями?
   Юноша уткнулся лбом в прохладу кожаного покрытия. Но вонь, идущая от дивана, куда он завалился, сегодня казалась особенно тошнотворной. К ней примешивался несвежий запах остатков вчерашнего обеда, сохнущего под развернутой газетой. Углы газеты прижимались к столу различными железками. Роль одного из грузов выполнял массивный будильник.
   Кожа под щекой нагрелась, холодить перестала. Эрвин перевернулся на спину. Так мутило меньше. В голове, не впервой, гудела тягучая пустота. Равнодушная. Немощная. Как передышка.
   В комнатку доносились слабые отзвуки рабочего процесса в мастерской. Но их заглушало обиженное жужжание жирных мух, кружащихся над газетой, и звонкое тикание часов на столе. Секундная стрелка будильника знай себе бежала по кругу. Два раза в минуту она на мгновение скрывалась за глубокой трещиной, пересекающей циферблат четко по диаметру. И всякий раз на долю секунды мелькала мысль: а вдруг зацепится и остановится.
   Увы. Самое стабильное и предсказуемое на свете - время. Его тик-так всегда равномерно, независимо от того двигается ли стрелка, и есть ли она вообще. Но возможность увидеть его размеренный ход неизменно завораживает.
   Вот и сейчас Эрвин следил, не мигая. И под его пристальным взглядом часы на столе вдруг начали трансформироваться. Заурядные цифры превратились в резные римские, трещина на стекле пропала, корпус благородно заблестел полированной бронзой. Будильника не стало. Теперь это были старинные часы с камина в столовой графского замка. Древние, еще прапрадедовы. Под их мелодичный перезвон начинался завтрак многих поколений владельцев замка, они же приглашали к ужину. Будили и убаюкивали. Всегда идеально начищенные, уважаемые, неприкосновенные. Но сейчас их стекло постепенно покрывалось мутными пятнами, словно на нем отпечатывались следы жирных пальцев. Пять, десять, сотня сальных пятен. Чужие, грязные, тыкающие пальцы. Следы лапающих любопытных рук. Брызгающих слюной хохочущих ртов. В конце концов, грязи на стекле стало столько, что перестали различаться сначала деления, потом цифры, и, наконец, за мутью пропали и стрелки. Это глаза снова заволокло пеленой слез. Горло свело судорогой.
   Эрвин сморгнул. Слезы спрятались внутрь. Интересно, куда они прячутся, если не удается вытечь? В мозги? И размывают их соленым ядом.
   В каморку вошел Ершов и, не взглянув на лежащего Эрвина, полез во встроенный сейф. Ключи были только у него, код тоже знал он один. В сейфе хранились какие-то документы, запасы бланков и дневная выручка. На этот раз Петрович залез не для пополнения денежного запаса, а с прямопротивоположной целью. Пересчитал выручку за эту неделю, крякнул, отделил совсем тоненькую часть, засунул ее обратно, остальное перетянул выуженной из сейфа хозяйственной резинкой. Насколько же автомеханики должны были лохануться, чтобы недовольный клиент потребовал возврат такой суммы за ремонт?
   - Мой клиент? - тихо спросил Эрвин. - Мне попробовать разобраться?
   Петрович скривился.
   - Крыша приехала, - буркнул он.
   - У кого?
   Ершов пояснил, что не "поехала крыша", а пришли рэкетеры. Обычное явление для мелкой частной экономики. В крупной это называется несколько иначе, но в общем-то правило действует повсеместно. Явились представители местного бандформирования, собирающего ежемесячную дань якобы для того, чтобы обеспечить внешнюю безопасность труда. По сути защитить от самих себя.
   - А милиция? - наивно спросил Эрвин.
   Петрович посмотрел на него, как на законченного идиота, и объяснять дальше не стал. Поспешил вон из комнатки. Такие люди ждать не будут.
   Тяжело вздохнув, Эрвин сел на диване, сжал голову ладонями, подождал, пока в голове достаточно прояснится, а круги перед глазами станут прозрачнее и перестанут мешать видению мира.
   В комнатке для отдыха было окно, через которое, несмотря на заставленный подоконник и грязные разводы, рабочее помещение было видно как на ладони. Тогда как обзор в обратную сторону был невозможен в первую очередь из-за разности освещения. Дверь Петрович за собой не закрыл, поэтому Эрвин мог чувствовать себя полноценным участником событий снаружи, оставаясь при этом незримым.
   Посетителей было трое.
   Трое на четверых - сразу прикинул Эрвин. Однако, невзирая на цифровое преимущество, расклад сил был не в их пользу. Хотя работники мастерской и не были похожи на продавщиц галантерейных товаров из магазина напротив, но в комплекции бандитам всё же явно уступали. А если принять во внимание открыто демонстрируемые бугаями оттопыренные оружием бока, то и вовсе стоило перед ними распластаться камбалой, выброшенной на сушу.
   Раньше Эрвин думал, что это свойственно лишь высшим кругам, где все носят одинаковые костюмы, одинаковые лысины и с одинаковой высокомерной пренебрежительностью поджимают губы, то сейчас он убедился, что любая профессия налагает свой отпечаток на внешность. Если троица автомехаников при первой встрече показалась Эрвину единой схожей командой, то уж сродство бандитов было еще более явным. Все трое походили друг на друга как фигурами лысых шкафов так и внешним прикидом. На гостях была специфическая униформа: потертые джинсы, кожаные жилетки и ботинки армейского образца, на лицах - одинаковое равнодушно-презрительное выражение.
   Бедняги. В таком-то наряде в такую-то жару можно свариться вкрутую! Крутыми они себя небезосновательно и считали. Впрочем, будешь тут стоек к жаре и презрителен ко всему миру, если шею оттягивают оковы сродни тем, что в глубокой древности носили провинившиеся рабы. Знак закабаления или дополнительный вид тренировки. Ибо трудно назвать украшением те цепи, что свисали с мужиков, даже если поверить в наличие доли благородства в металле, из которого они были изготовлены. Куда уж тут Эрвину с его жалкими дешевыми безделушками. Даже количеством их не переплюнешь - на работу юноша носил только выборочные браслеты да пару небольших колец в ушах. Разрешенный себе минимум из соображений техники безопасности.
   Но не украшения привлекли Эрвина, и зависти к демонстрируемому богатству не было в его состредоточенном внимании к непрошенным гостям. Хотя любое напоминание о роскоши могло бы сейчас вогнать его в тоску самосожалений. Но поскольку этого не произошло, значит дело было в ином.
   Он оценил шкафоподобные фигуры "крышеватых" бандитов. Такие комплекции не зарабатываются физическим трудом и даже не получаются исключительно тупым качанием мускулов на тренажерах. Здесь присутствовала гибкость и сила воинов. Странно и диковинно видеть эти исключительные данные в применении к банальному выбиванию денег с клиентов.
   - Не хватает, - угрожающе сообщил один из посетителей, разложив деньги аккуратными кучками на капоте ремонтируемого автомобиля и скрупулезно их подсчитав. - Надеюсь, вы не держите нас за лохов, не хотели развести или не понадеялись на то, что мы не умеем считать.
   Второй бандит широким отработанным жестом скинул с верстака инструменты и баночки, с грохотом раскатившиеся по всему полу.
   - Барону это не понравится, - поставил он в известность.
   Лицо этого парня Эрвину было знакомо. Так же как пропорции всех троих, их цепи. Правда, наряды тогда были несколько иными, менее им подходящими. Сначала Эрвин посчитал схожесть совпадением, но теперь понял, что именно с этой самой компанией жизнь уже столкнула его в первый день появления в этом городишке. Невольным участником именно их праздника в ресторане гостиницы он стал; именно под звуки их гуляний распрощался с последней частичкой прошлой жизни - с телохранителями. Справедливости ради, надо сказать, эта была одна из тех потерь, от которой он совершенно не страдал.
   А этот любитель погромыхать был одним из тех, кто в конце вечеринки пьяно постукивая Эрвина по плечу, удостоил его личной награды: собственной визитки. Похоже, даже вылепленной собственноручно - эксклюзив, ручная работа. Кусок дешевого картона, приобретенный в первом попавшемся магазине канцелярских товаров, и криво откромсаный ножницами до нужного размера. На обычной печатной машинке там было выстукано имя, даже не имя, а скорее, кличка, номер телефона и слова "Решение всех ваших проблем". Почти как у аристократических особ - имя, вензель и девиз.
   Как бы ни относился Эрвин к дешевому позерству, он поступил тогда дальновидно: не избавился ни от одного материального свидетельства праздника. Он уже не раз убеждался на собственном опыте, что жизнь способна вывернуться самым непредсказуемым кренделем, и не стоит махом отрицать то, к чему душа не легла. Это был тот самый случай. Неспроста была та встреча и завязанные знакомства, не без причиы встретились снова именно сегодня. И слегка мятый кусочек картона удачно покоился в бумажнике.
   А пресловутый Барон - это с большой долей вероятности тот самый субьект, который на том знаменательном празднике был главарем. Видимо, не только на празднике.
   Эрвин нащупал в своей сумке, висящей у самой двери на вешалке, бумажник. Убедился, что искомая бумажка никуда не делась.
   - Я доплачу, - громко объявил он, неспешно выходя в общее помещение мастерской.
   Он направился к владельцу визитки. Юношу еще ощутимо пошатывало от слабости, но в мыслях и движениях появилась решимость. И свои, и гости посторонились, вняв его уверенности и уступая дорогу. Но все удивленно насторожились. Вымогатели недвусмысленно засунули руки в карманы и за пазуху.
   - Хорошо, что я не дал в долг тому мужику, - ухмыльнулся Эрвин, адресуя фразу Димосу. - Сегодня на мои средства необычайный спрос.
   Эрвин приоткрыл бумажник и, ничего не вытаскивая, сунул его под нос "крыше", показав содержимое.
   - Откуда? - опешил тот, увидев свое творение.
   - Не припомнишь? - Эрвин с ехидным намеком прищурился.
   В ответном взгляде вышибалы отразилась растерянная паника, зрачки забегали.
   Эрвин рассудил правильно: парень был тогда в том состоянии, когда мало что остается в памяти. А если судить по кустарности визитки, вряд ли это официальный вариант. Соответственно, нарисована она была не просто без разрешения начальства, но, исходя опять же из специфики трудовой деятельности, скорее всего, вопреки обоснованным его запретам. Наверно, так уж хотелось мужику показать свою крутизну! С другой стороны, настоящий крутяк так дешево себя не преподносит, значит, авторитет этого члена банды еще не достиг уровня должного уважения у начальства. Так что по головке его, мягко говоря, не погладят. А с учетом того, что не помнишь при каких обстоятельствах и на каких условиях сделал столь высокомерный подарок, что наобещал, что нарассказал...
   Вышибала все еще вращал глазами.
   - И что обещал, тоже не помнишь? Напомнить? А как слово давал "решить проблему"? Или мне лучше у твоих приятелей просить? - продолжил давить на него Эрвин.
   - Чего тебе надо? Скостить твоей шараге баш - это не мы решаем.
   - Неправильный ответ. Не о том договаривались.
   - Да пошел ты! - разозлился бандит и поднес к лицу Эрвина упакованный в броню шипастого кастета правый кулак. Мужик откровенно паниковал и действовал единственным известным ему способом самоуспокоения - демонстрировал силу.
   - Не стоит, - в выражении лица и голосе мальчишки, несмотря на то, что он существенно уступал любому из гостей в комплекции, хотя и нюней явно не был, было столько насмешливого спокойствия, что неудачливый даритель визиток сдержался от выполнения своих угроз и дослушал. - Хочу видеть Барона. Организуй нам встречу, и будем квиты. Барон тебя еще благодарить станет, - и успокаивая, Эрвин заверил бандита: - Даю слово, ничего ему не скажу ни о визитке, ни о нашем знакомстве.
   - Да подотрись ты своим словом, - ругнулся бандит, подумал и крикнул своим напарникам. - Одеваем этого кретина и берем с собой к Барону.
   - На кой? - коротко осведомился тот, что уже заботливо упаковал конфискованную выручку в свой кожаный рюкзак.
   - Потом объясню.
   Двое его подельника пожали плечами. Тот, что до сих пор молчал, буркнул "под твою заруку", но спорить и докапаваться при клиентах не стали. Банда у них, значит, была организованная, участники уверенно полагались друг на друга.
   Без лишних слов Эрвину на лицо напялили вязаную шапочку, в какой в сильные морозы ходят те, кто вынужден работать долго на открытом воздухе, а в банки вваливаются те, кто намеревается их ограбить. Сверху замотали тряпкой, лишив возможности и видеть, и говорить, и частично слышать. Руки тоже связали за спиной, но чем, Эрвин мог уже только догадываться.
   - Куда вы его? - услышал он тревожный голос Павла, но что-то убедительно заставило свекра замолчать и не настаивать на ответе.
   Эрвину помогли дойти до автомобиля, который, судя по проделанному расстоянию, подогнали к самым дверям мастерской, и втолкнули внутрь.
   Следующий час или около того, он провел в темноте под звуки гудящего мотора и хрипящего радио. Сидеть было достаточно комфортно, из чего он сделал вывод, что автомобиль не обычный легковой, а внедорожник, а если судить по скрипам, дребезжанию и тряскому ходу - не новый, скорее всего, полувоенного типа.
  
   ********
  
   Белый свет Эрвин увидел в образе направленной ему прямо в глаза яркой электрической лампы. Едва с юноши стянули повязку и шапочку, свет огнем резанул не только по зрачкам, но и по мозгам. Эрвин дернулся защититься, но руки оставались связанными, и ему пришлось снова крепко зажмуриться и отвернуться. Отойти с линии освещения ему не дали, крепкой хваткой за локти, вернув на место.
   - Если ты так боишься, что я тебя увижу, Барон, может, лучше мне просто снова завяжут глаза?
   - Тогда и я не увижу твоей рожи.
   - Понятно. Перекошенной приятней любоваться? Меня ж с таким искривлением физиономии мать родная не узнает. Ну, ладно, ты, когда налюбуешься, выключи свет, пожалуйста. Мне неудобно так разговаривать. Лучше уж в кромешной тьме.
   Еще не видя того, с кем разговаривает, Эрвин по голосу понял, что не ошибся: это был тот самый мужик, что заправлял тогда вечеринкой в ресторане. Человек, судя по отложившемуся в памяти анализу, образованный и интеллигентный, который умеет слушать и с которым можно общаться на уровне повыше кулаков, значит пока он не промахнулся.
   - А я еще не решил, стоит ли вообще с тобой говорить. Я тебя не звал.
   Но колпак света, скрипнув, отвернулся.
   Огненные фейерверки продолжали скакать перед глазами Эрвина, и за ними всё еще поглощала непроглядная тьма.
   - Черт, и опять ничего не видно, - Эрвин усиленно моргал, выравнивая мрак и свет.
   - Какой привередливый мальчик. Всё-то ему не так, - беззлобно возмутился Барон, но тут же рявкнул на своих: - Откуда вы его приволокли? - и с угрозой посулил: - С чего вам вдруг присралось это сделать - потом разберусь.
   Эрвин, наконец, смог разглядеть собеседника и помещение, где оказался.
   С Бароном их разделяла короткая ковровая дорожка - жесткая, для общественных помещений. Строительный прожектор на длинной, в человеческий рост, штанге - тот, что до этого слепил глаза, - был отвернут, даже прижат к стене и теперь давал лишь мягкий отраженный свет. В остальном назначение комнаты трудно было определить. Если припомнить, что сначала пришлось немного подняться по лестнице, а потом спускаться значительно дольше, то это должен быть подвал. На это же намекало и отсутствие окон. Но обои были вполне себе жилые, паркетное покрытие на полу тоже. Мебели не было. Вообще было пусто. Если не считать того самого ковра, того самого прожектора и складного стула, в который упиралась ковровая дорожка, и на котором сейчас сидел собственно сам Барон. За спиной у Эрвина входную дверь охраняла тройка бандитов, которая его сюда и доставила. Дверь наружу, кстати, тоже была самой обыкновенной дверью во внутренние помещения в любой квартире - деревянная, крашенная.
   И такой же обыкновенный, ни на что не похожий был сам Барон. В отличие от своих вертухаев, главарь банды не носил кожаных прикидов, тяжеловесных цепей, бритоголовости. Деловой костюм, галстук, классическая прическа, печатка на правой руке, да обручальное кольцо на левой, два глаза, один нос, полное отсутствие усов, бороды и даже какой-нибудь родинки на лице - ничего примечательного. Человек, которого через пять минут после встречи не сможешь описать, настолько всё в нем было усредненно, памяти не за что зацепиться. Единственное, что выпирало - это внутреннее благородство (скорее даже врожденное, чем приобретенное) и явная высокообразованность. Особенно ощущалось во взгляде. Таким профессор-пенсионер смотрит на зеленых начинающих студентов. Это был мозг банды. Крепкий, но без бычьей мощности; здоровый, но без груды накачанных мускулов. На фоне остальных - Наполеон среди атлантов.
   Барон выслушал доклад подчиненных.
   - Будешь просить об отмене поборов? - презрительно скривился Барон. - И не пробуй. Не такая крупная птица, ваша убогая конторка, чтобы присоединиться к исключениям. И что денег нет - не поможет. Нет денег - закрывайтесь на фиг.
   - Плевать я хотел на поборы, да и на контору вместе с ними, - сказал Эрвин.
   Барон уселся удобнее, ерзаниями по жескому стулу, показав, что у него возник некий интерес. Правда, интересно стало не настолько, чтобы стать чем-то необычным. Подал своим знак, чтобы развязали гостю руки. Эрвин потряс и помял кисти, возвращая занемевшим конечностям жизнь.
   - Чего тогда хотел?
   - Твои ребята неплохо физически подготовлены, - похвалил молодой человек. - Им бы Родину защищать, а не ларьки.
   - Большинство из них уже этим позанимались, - сказал главарь банды, - и решили, что от защиты ларьков пользы больше. Неужели, ты явился агитировать за мир и дружбу во всем мире?
   Юноша с уважительным пониманием поджал губы.
   - Нет, только за взаимовыгодный союз. Мне нужен соответствующий зал для занятий и достойные соперники в тренировках, - без околичностей перешел он к делу. - У тебя есть второе, значит, должно быть и первое.
   - А обычный спорткомплекс и спортивные секции мальчика не устраивают? - рассмеялся Барон.
   - Нет, примитивны.
   Барон развеселился, аж слезы на глазах выступили от хохота. Подчиненные с готовностью заржали в его поддержку, и комната по уровню и энергетике шума на какое-то время превратилась в филиал обезьянника.
   - Хочешь попасть в мою банду - так и скажи, - наставительно, сквозь смех, промолвил Барон. - Хотя не могу не признать - твое выступление было оригинальным. С таким запросом ко мне еще не подкатывали.
   Стремление парня не блистало новизной. Многочисленные молодежные шайки, тоже пытающиеся себя громко именовать бандами, а на самом деле являющиеся шумными щенячьими сворами, брали пример со старщих товарищей и держали в страхе крошечные магазинчики, базарные лавочки и прочую мелочь. Банда Барона, державшая в своих руках весь городок и окрестности, имевшая филиалы в других городах и даже район в столице, смотрела на это сквозь пальцы. Подрастала смена и надо же ей было где-то набираться опыта. Старались только следить, чтобы юнцы не зарывались и не разевали рот на чужой каравай. Нередко случалось, что возомнившее себя недосягаемо крутым пацаньё пыталось укусить матерых бандитов. Таких ставили на место надлежащим способом. Уважение молодняка стремительно возрастало в прямой зависимости от проявленой жестокости наказания. Некоторые, достаточно подросшие и поднаторевшие просились в банду к Барону. Такое случалось гораздо чаще, чем хотелось бы. Всё-таки это элитное подразделение, без соответствующей подготовки сюда старались не брать, чтобы не подрывать боеспособность и престиж. Предпочитали опытных отставных из определенных военных подразделений, оставшихся не у дел ветеранов, побывавших различных горячих точках, прошедших огонь и воду. Но и для подающих особые надежды молодых, бывало, делались исключения. В отношении один к сотне жаждущих признания. Слишком уж считавших себя достойными было нелогично много. Похвальное самомнение, конечно...
   - Сколько тебе лет-то? - проржавшись спросил Барон.
   То, что парнишка не обиделся на окружающий его презрительный смех, а спокойно и даже снисходительно дождался окончания сеанса веселья, продолжая разминать руки и оглядываться, дополнительно потешило Барона. Неординарен или излишне самовлюблен?
   - Девятнадцать.
   Выглядел парень даже чуточку моложе - врет, наверно, цену наматывает.
   - Только в банду твою я не хочу. Не нужно мне это, - добавил Эрвин.
   - Какая мне тогда в тебе радость? - на этот раз искренне удивился Барон.
   - Твои люди подготовлены отлично. Но моя техника наверняка несколько иная. Обмен опытом будет взаимно полезен.
   - Ты самонадеянный нахал, - одобрительно усмехнулся Барон. - Не боишься, что мои ребята сейчас испытают "твою технику"?
   - Для этого и пришел.
   - А если калекой сделают или того хуже - тебя в гробу вывозить отсюда придется?
   - До этого, надеюсь, не дойдет. Я не видел их в деле, могу только догадываться, исходя из внешних данных. Но в то же время я трезво оцениваю свои возможности - одолеть, не исключено, могут, калекой сделать - вряд ли.
   Заносчивый парнишка заслуживал того, чтобы сбить с него спесь.
   - Иди за мной, - коротко приказал Барон.
   Далеко идти не пришлось. Только раскрыть дверь да включить свет.
   По соседству оказалось огромное помещение, заставленное спортивными тренажерами, снарядами, имелся и огромный ринг. Когда включили свет, зажужжал вентилятор, нагоняющий свежий воздух. С другой стороны зала наружу вели серьезные двустворные металлические двери. Окон по-прежнему не было. Занимающихся спортсменов тоже.
   Привыкший к ассортименту оборудования для занятий физической подготовкой элитного гвардейского подразделения Эрвин замер. Даже маска самонадеянности плавно сползла с его лица. Зал был заставлени сооружениями. Но все они были явно кустарного производства, самоделки из подручных материалов. На первый взгляд и даже на третий тренажерами он бы назвать их не рискнул. Спортивное предназначение части устройств угадывалось с трудом, некоторые больше напоминали орудия пыток. Теперь Эрвин уже не сомневался, что цепи на шеях членов банды - тоже спортивные снаряды, и понял, что поспешил счесть судьбоносную визитку бандита неофциальной. Типография здесь могла быть сродни спортзалу.
   Ладно, в конце концов для воинов значение имеет не столько техническая оснащенность, сколько человеческий фактор: наставник и соперники. Вместо штанг можно и бревна ворочать.
   Двум из своих подручных Барон выдал тихие наказы, и они поспешили к выходу. В зале остались сам Барон, Эрвин, один из членов банды - тот самый, владелец визитки, и неизвестное количество крыс, одна из которых только что нырнула под груду матов в углу.
   Появился соперник. Протиснулся в дверь, поленившись открыть вторую створку. Обычный для банды лысый шкаф, ну, может, еще с дополнительной небольшой антрессолью сверху. Поиздеваться решили? Но Эрвин привык к более взрослым и рослым соперникам, внешние данные его не пугали.
   Соперник протянул Эрвину руку. Но не для приветствия, а вручая ему какую-то тряпку.
   - Переодень штаны, - ехидно усмехнулся Барон. - В своих ты запутаешься прежде, чем мы успеем полюбоваться твоей разбитой мордой.
   Действительно, Эрвин и забыл, что доставлен на свидание со знаменитостью в широченном рабочем комбинезоне, подпоясанном проводом.
   - Откуда? - кивнул Барон на порез на груди юноши, когда тот скинул и майку, чтобы не изорвали случайно в пылу битвы. Всё-таки хотелось по возвращении из гостей выглядеть относительно пристойно, чтобы хоть в общественный транспорт впустили.
   - Хлеб резал, нож соскочил.
   - Бывает, - ухмыльнулся Барон. - Ювелирной точности у тебя нож.
   Но ковыряться не стал. Показал рукой на самопальный ринг.
   - Продержишься три минуты - тебе не добавят вздрючки за борзоту, - сказал Барон юноше, - продержишься пять - получишь мое уважение, и я обдумаю дальнейшее. Нет - мои орлы выбьют тебе зубы и выкинут, как паршивую собачонку. Не обессудь. Правило одно - без использования подручных средств.
   Барон присел на ближайшее к рингу сооружение и погрузился в полное внимание.
   Эрвин продержался чуть меньше девяти минут. При том, что его противник, приступивший к делу снисходительно, начальные удары направлял с нежной лаской, но постепенно вошел во вкус, ощутив на себе, что соперник не так прост, как казалось с первого взгляда. Одержать победу парень не сумел, но и себя однозначно уложить не дал. Синяки, кровоподтеки, разбитое лицо его не остановили. Попросил пощады, потому что выдохся и начал терять выдержку - сказывался большой перерыв в тренировках и еще не до конца прошедшее действие успокоительного лекарства, замедляющего реакцию.
   - Твое мнение? - поинтересовался Барон у своего.
   - Нападение хромает, физической силы маловато, но ловок, а в плане защиты и обороны мальчишка, и вовсе неплох. Смело можешь доверить ему жизнь дочери, Барон, но захват форта - не советую. Техника немного иная, перенять было бы интересно. Не дворовый кулачник, чувствуется профессиональная подготовка.
   - Где научился? - наконец Барон отбросил усмешки и заитересовался всерьез.
   - Школа охранников и телохранителей, - все еще тяжело дыша, вытирая заливающий лицо пот, и прочищая замутневшие от нагрузки глаза, ответил Эрвин и обессиленно завалился лицом кверху на маты.
   - Тогда понятно, почему ориентирован больше на защиту, - понимающе кивнул бывший соперник, тоже еле стоящий на ногах, державшийся лишь на самолюбии, и показал начальнику какой-то знак.
   - Где? - уточнил Барон. - У тебя явственный иностранный акцент, и подготовка, получается, не наша.
   - В Отнийском Королевстве, - ответил Эрвин.
   - Забавная и странная страна. О ней, действительно, известно немногое, - промолвил Барон. - Удобно, когда надо приврать.
   - Да, именно с этой точки зрения я и выбирал, где родиться, - разбитыми губами попробовал улыбнуться Эрвин. - Приятная осведомленность, Барон. А я было приготовился, что мне придется объяснять, где это место, а то и вовсе услышать сомнение, что такая страна существует, - приятно удивился Эрвин.
   - Ну не все мои силы направлены на поддержание мускулов и вышибание денег. Мозгам тоже немного достается, - не обиделся Барон и вернулся к делу: - Оружием тоже владеешь? Каким, на каком уровне?
   - Практически любым. Огнестрельным по высшим категориям, холодное - скорее хобби, но тоже очень неплохо. Начальные навыки есть даже в обращении с двуручными средневековыми мечами.
   - Это вряд ли оценю. Остальное, проверю.
   Эрвин поднял кверху руки, продемонстрировал их трясучесть и прищурил глаз, под которым уже начинал проявляться фингал.
   - Не сейчас, - сказал он.
   Барон снова кивнул. Достал из внутреннего кармана аккуратно сложенный носовой платок, встряхнул, расправляя, и величественным жестом кинул мальчишке. Эрвин хотел сострить по поводу замены брошенной перчатки, как вызова на состязание, изящным платочком, который бросают женщины, приманивая кавалеров. Во всяком случае, жест был сходен и с тем и с другим. Но благоразумно придержал язык, сел и прижал платок к разбитой губе, промокая кровь.
   - Зачем тебе нужна такая подготовка? - спросил Барон.
   - Еще не знаю. Но раз уж имею, не хотелось бы растерять. Может, и пригодится. Свою охранную фирму открою, или со временем все-таки к тебе в банду вольюсь.
   - Думаю, что я готов сделать исключение и взять тебя в банду сейчас. На определенных условиях, естественно, и после проверки.
   - Нет, Барон. Спасибо за честь. Но на данный момент я не могу на это пойти.
   - Почему? Грязная работа?
   - Не мне судить о чистоте трудов твоих. Не мне судить тебя. Но себе я не могу этого позволить.
   - Понимаешь, парень, все ребята, что работают на меня повязаны с бандой кровью. Не всегда в прямом смысле - это может быть любое темное дело, которым я могу прижать яйца. Это обязательное условие. Что можешь предложить ты?
   - Ничего, Барон.
   - На этом месте я должен бы послать тебя на... - Барон выразился ёмко понятно.
   - Мне было бы жаль, - спокойно сказал Эрвин.
   Он поднялся с матов, встал перед Бароном и уже без паясничанья и вызова глянул ему в глаза.
   - Ты знаешь, мне почему-то тоже, - поддержал Барон, вернув ему не менее пронзительный, но подозрительный взгляд. - Расскажи о себе.
   - Не стану, Барон. Поверь, это не имеет значения. Я не скажу ничего, чем ты смог бы прижать мои яйца. В вашей стране я чуть больше двух месяцев. Работаю в автомастерской, ни в чем криминальном не замешан. Ни там, ни тут. Живу тихо, мирно.
   - Конечно, это обычная практика: выпускники элитных подразделений потом направляются мыть машины. Заставляешь меня самого копать?
   - На здоровье. Это не тайна. Только не злись потом за напрасно потраченное время, если не сможешь применить узнанное.
   - Чтобы сэкономить мое время, позволь предположить: отпрыск влиятельного папаши, возможно, связанного с силовыми структурами, раз допущен в щенячьем возрасте к борьбе такого уровня. Поссорился с предком, сбежал и теперь боишься, что он может отыскать тебя, если спалишься на чем-то горячем.
   - Что-то вроде того, - подтвердил догадку Барона Эрвин.
   - Осталось выяснить, кто наш папаша. Уж больно далеко ты сбежал.
   - Ищи.
   - Имя свое назовешь? Или даже это я должен выяснять сам.
   Эрвин назвался.
   Барон долго безмолвствовал. Лицо его постепенно наливалось кровью и скоро достигло той кондиции, когда неудержимо хочется набрать номер скорой помощи. Он поднялся. Злость все больше кривила его лицо, глаза опасно сузились, а нос наоборот расширился. Он стал похож на оскалившегося бультерьера и уже с трудом держал себя в руках. Махнул рукой своим соратникам, чтобы отошли подальше.
   - Теперь я тебя вспомнил, щенок, - с ненавистью прошипел Барон. - Хоть и пьян был в стельку, но в сочетании рожи и имени вспомнилось, кобеленок. Артист, говоришь?
   - У меня много талантов, - осторожно ответил Эрвин, в пожарном порядке торопясь разобраться в причине столь резкой перемены настроения Барона.
   До этого момента юноша чувствовал себя достаточно уверенно. Он, как обычно, полностью доверился собственным умениям вычитывать в собеседнике отношение к себе. Этот подход его еще не подводил. И сейчас Эрвин видел: что бы ни сулил и чем бы ни стращал его Барон, на самом деле они взаимно приглянулись друг другу с первого взгляда. О какой бы то ни было симпатии говорить преждевременно. Настороженность обоих была оправдана, но предвзятости и неприятия не было. Обмен мелкими колкостями не выходил за границы очерченных рамок, которые Эрвин прекрасно ощущал и не переступал. Даже не достигни они сегодня взаимопонимания, его просто вскоре вышвырнули бы. Более чем вероятно, что даже не покалечив слишком сильно. Так, для назидания.
   Но произошло что-то, кардинально поменявшее отношение главаря банды.
   Быстренько пробежав в памяти вечер их первой встречи с Бароном, Эрвин нашел только одну свою оплошность, за которую на него можно было бы окрыситься. И вот тут Эрвин понял, что влип серьезнее, чем рассчитывал. Выходит, та девушка, с которой он так славно развлекался в тот вечер в ресторане и в особенности те минуты, когда они воспользовались услугами небольшой подсобки поблизости, предназначалась Барону. Похоже, за тот чувственный и страстный вечер сейчас также страстно с ним и рассчитаются. Не сказать, чтобы полученное тогда удовольствие стоило предстоящей расплаты.
   Надо ж ему было из всего предложенного в тот вечер богатого ассортимента выбрать самый гиблый вариант. Впрочем, не удивило. Что-то подсказывало, что общего у них с Бароном достаточно, чтобы во многом совпадали вкусы и пристрастия.
   - Прости, Барон, - не стал юлить и изображать из себя непонятливого дурачка Эрвин. - Я же не знал, что это твоя женщина. Я и о твоем существовании не подозревал.
   - Надо быть идиотом, чтобы не поинтересоваться, чью женщину трахаешь. Я сейчас имею полное моральное право тебя прирезать. Возмещу себе удовольствие, что ты у меня тогда украл.
   - Да, ладно, не взбрыкивай. От нее не убыло. Не девственность же я от тебя украл.
   - Это так. Но для меня унизительно, что за мои деньги удовольствие получает какой-то наглый малолетний кобель. Да еще и так, что эта сучка потом устраивает мне истерики, тыкает в лицо твоими превосходящими достоинствами.
   - Я ж извинился, Барон. Честно - сожалею, что так вышло. У меня тогда был тяжелый день, я плохо соображал.
   - У меня тоже был тогда несладкий день. Мало того, что я по пьяни был не на высоте, как мужик, так еще... Велю-ка я моим парням лишить тебя достоинства и скормить его собакам, чтоб тебе нечего было совать в чужие дырки.
   - Проститутка стоит того, чтобы все узнали, как ты переживаешь свою неудачу?
   Барон без размаха заехал наглецу по роже. Эрвин успел отдернуться, и кулак скользнул на излете, лишь оставив кровавый след от перстня, разорвавшего кожу на щеке. Но парня тут же схватили и, скрутив руки за спиной и схватив за волосы, любезно подставили его лицо под кулак босса. Эрвин инстинктивно сжался, приготовившись, но взгляда не опустил. Видать, не получал никогда, как следует, вот и не боится. Бить в таких унизительных условиях Барон не стал - мальчишка не стоит того, чтобы принижать себя. Махнул, чтобы отпустили.
   - А ведь ты нарываешься специально, - вдруг пораженно качнул головой Барон. - Так хочется быть избитым?
   Эрвин сначала удивился, но просчитав, еще более ошеломленно согласился:
   - Похоже на то, - тихо ответил он. - А ты врежь еще раз - проверим. Кончу от удовольствия - значит, так оно и есть.
   - Оставлю про запас, - процедил Барон и после некоторого раздумья решил: - Ну хорошо, я еще подумаю, чем ты расплатишься. А пока останешься. Но привозить сюда тебя будут так же, как и сейчас - с завязанными глазами. И еще - мои ребята будут послеживать за тобой - так, для профилактики. Не нравишься ты мне. Уж больно скользким типом кажешься. Надо бы выгнать, но что-то мне подсказывает, что иметь тебя на глазах будет правильнее. А я себе верю. И заруби на носу: малейший неверный шаг - и симпатичную твою рожу превратят в такую кашу - для опознания в морге генетический анализ придется делать. Из живого кишки вытяну и близких твоих покромсаю. Даже если до папаши не дотянемся - тут найдем тех, что поближе.
   - Не стращай, Барон, пуганный я. Да и нет за мной умысла. Ничего мне от вас не нужно, кроме того, что сказал. Весь перед тобой.
   Барон недоверчиво кивнул.
   Эрвину снова завязали глаза, но руки на этот раз оставили свободными, и разрешили снять повязку приблизительно через час, когда высадили в безлюдном переулке недалеко от автомастерской, где он работал.
   Эрвин на автомате дошел до ставших уже привычными, как вход в собственное жилье, ворот. Помещение мастерской было уже закрыто, поставлено на сигнализацию, время позднее. Он бы с удовольствием сейчас завалился на кожаный диванчик и провел ночь в одиночестве и тишине. Но ключей у него не было, поэтому даже переодеться не получится. Придется отправляться домой, как есть.
   Юноша сел у ворот на колченогий стул, который забыли убрать внутрь и расслабился. Вокруг тьма и покой. Вдалеке проскрипел трамвай, и снова - тишина. Ни звука, ни души. Лишь освежающий ветерок холодил кожу.
   Эрвин тронул очередную свежую рану на щеке, разбитую кровоточащую губу. Синяков на теле в темноте было не видно, или они еще не проявились. Но мышцы во всем теле ломало уже весьма ощутимо.
   Но и это всё...
   Странно. Действие лекарства должно было давно закончиться. Почему же, следуя обычной логике, не было злости, обиды, ненависти; не рвали его сейчас когтями на части сожаления, жалость к себе, стенания на несправедливость и жестокость судьбы и ее наземных вершителей? Следов опустошенности и апатии тоже не наблюдалось. Физическая боль радовала, но тоже без святошно-искупительских наклонностей. Видимо, полученный Эрвином удар иудского предательства был настолько сокрушителен, что не оставил места ни для каких страданий. Сердце превратилось в бесчувственный кусок льда. Как у мальчика Кая, поцелованного Снежной Королевой. Вот только совсем не хотелось встречи с Гердой, чей горячий поцелуй мог снова его растопить.
   Или сдохнуть, или жить. Первый вариант означал отсутствие выбора. Второй давал известную надежду. Мыслей, порождающих действия, не было. Поэтому Эрвин был вынужден просто отдаться интуиции. Сегодня один шаг, завтра другой. Главное, их делать. Один за другим, не переставая. Куда-нибудь да придешь.
   Интуиция... Он опять отдается ей, вместо того, чтобы действовать по тщательно проработанному плану. Зачем он на самом деле поперся к бандитам? Для того, чтобы испытанным способом, то бишь физическими ранами, заглушить вопли души? Это само собой. Барон был чертовски проницателен, сделав вывод, что он дергает хищника за хвост и сует руку в пасть специально, чтобы быть укушенным. Тем не менее, изначально побитым он всё же быть не собирался. Всё родилось как-то само. Немногого же достиг его великий опекун в своих многократных попытках научить мальчишку сначала обдумывать, а потом кидаться очертя голову. Да, такого идиота стоило выгнать взашей!
   И всё-таки, зачем он попёрся? Эрвин плюнул в темноту.
   Затем, черт бы его побрал! Всё ж ясно до кретинизма! Что бы он ни делал, как бы ни строил новую жизнь, всё сводилось к отчаянному желанию вернуться к старой.
   Нутром Эрвин ежеминутно ощущал, что за ним следят. Небесное око отслеживает каждый его шаг. И он играл на зрителя. Поэтому и не отказался он в свое время от грязной, совершенно неподходящей ему работы в автомастеской, рассчитывая сработать на жалость; поэтому поехал с бандитами, полагая, что такой шаг сочтется опасным для его драгоценной жизни. Его вытащат, пожалеют, спасут, простят, вернут, отмоют, накормят... Сколько же еще раз нужно ткнуть мордой в дерьмо, чтобы он понял, что не нужен? Что возвращаться не к чему, не к кому, а теперь уже и некуда.
   Эрвин поежился и обнял себя за плечи.
   Как бы холодно и одиноко ни было на сердце - прекрасно, что есть еще место, где тебя ждут. Оно совсем рядом, и сохранить этот очаг пока по-прежнему в его силах.
   А холодное сердце... Может, это просто ночи летние ближе к осени становятся свежи и прохладны. Эрвин поднялся, разминая ноющие мышцы.
   Добрался до дома без приключений. Редкие в этот поздний час встречные прохожие и пассажиры в транспорте сторонились, обходили стороной и даже оглядываться опасались.
   Еще только войдя в подъезд, Эрвин услышал, что женская часть его семейства не дремлет в ожидании своего главы. Полинка орала вдохновенно. В шуме ее крика потонуло кляцание замка и хлопание входной дверью. Соседям ордена надо выдавать за терпение.
   В спальне горел только детский ночник. Николь, сама заливаясь слезами, стояла, прислонившись к детской кроватке, и монотонно качала на руках дочку. При виде мужа она только взглянула на него с бесконечной усталостью и сменила позу девочки. На душераздирающем плаче это никак не отразилось.
   Эрвин, не говоря ни слова - перекричать все равно невозможно, - взял у Николь дочку. Другой рукой обнял ее, обессиленно прильнувшую к его плечу. Они стояли так довольно долго. Наконец, плач младенца стал тише, девочка уснула.
   - Папа просил, чтобы ты ему позвонил, - прошептала Николь, прерывая молчание. - Он сказал, что ты остался на ночь на работе, что у вас аврал, а он плохо себя чувствовал, и вы его отпустили. Говорил он как-то очень нервно, но объяснять не стал, злой был. С ним что-то серьезное?
   - Я не очень понял. Кажется, просто голова разболелась. Думаю, твоя мама его быстро на ноги поставит. А было бы серьезно, уже отвезла бы в больницу.
   - Да, наверно, - согласилась Николь.
   - Что у нас есть покушать? - спросил Эрвин. - Я не ел, кажется, сто лет. Ты меня покорми и ступай спать, а я с Полинкой лягу в гостиной.
   Девочка у него на руках снова начала изгибаться, намекая на готовящееся продолжение ночного концерта.
   - Ты же тоже устал, - возмутилась Николь, но в ее возмущении прозвучала отчаянная надежда услышать опровержение. Хотя и эгоистично было предположить, что вернувшийся глубокой ночью с работы муж, полон сил и энергии для ночного бдения, но у нее уже не осталось душевных сил на сочувствие и даже на слезы.
   Эрвин не обманул ее надежд.
   - Ты же знаешь, меня особо на работе не напрягают. А завтра я возьму выходной.
   - Ты позвонишь папе? Он просил в любой момент, когда бы ты ни пришел.
   - Позвони сама. Меня он начнет спрашивать о подробностях, а это не ночной разговор. И скажи ему, что завтра я не приду.
   Слегка воспрянувшая к жизни Николь, направилась было сначала на кухню, поставить разогреваться еду, а потом хотела позвонить отцу. Но на полпути остановилась.
   - А почему ты даже не переоделся? - только сейчас заметила она рабочий комбинезон Эрвина и поняла, что исходящий от мужа запах далек от аромата чистоты. - Я понимаю, что тебе не очень важно, как ты выглядишь, но это уж совсем перебор.
   - Извини, действительно, забыл. Так торопился домой. Не обижайся, но одежда - это еще полбеды. Эта проклятая работа снова отомстила мне за нелюбовь к ней. Причем била, кажется, ногами.
   Николь вернулась и в темноте вгляделась в его лицо. Полумрак не помешал увидеть основные увечья. Сокрушенно вздохнув, достала из аптечки заживляющие препараты, аккуратно взяла из рук Эрвина сопящую дочку, одновременно заменяя ее лекарствами, и ультимативно приказала: "Марш в ванную, мыться и лечиться. Быстро." Тысяче первый раз начинать сетовать по поводу неординарных способностей мужа к самоистязаниям смысла не было, а подхалимский виноватый голос Эрвина вызвал у нее ласковую улыбку. Она только нежно поцеловала его в оставшийся неповрежденным краешек губ.
   - Николь, ты обещала мне купить и найти в квартире уголок для пианино, ну, хотя бы ситезатора, - сказал напоследок Эрвин и закрыл дверь в ванную комнату.
   Логичный итоговый вывод из перегруженного событиями дня.
  

**************

   На трибунах огромного стадиона редкими мухами копошились зрители. Вялая скучная игра давно текла на противоположном конце поля. Никого не интересовало то, что происходит здесь.
   Да и случилось всё как-то внезапно.
   Почему вдруг свалились эти треклятые ворота? От чего? Миг - и рухнувшая по неведомой причине металло-сеточная конструкция придавила тело Эрвина к земле. Облепила руки, ноги и даже лицо своей мелкоячеистой сеткой и лишила всякой возможности шевелиться. Странно. До настоящего момента он считал, что сетка держится на воротах куда свободнее. Ведь как трепещет она в момент забитого гола. А тут прижала не хуже натянутых кованых цепей.
   Он попробовал провести языком по обветренным губам, но даже это сетка сделать не дала. Зачем он здесь, на этом поле? Откуда? Неужто он - вратарь? Или бестолковый зритель, оказавшийся невовремя в ненужном месте? Не помнил. Нет, уж точно он не игрок. Эрвин вдруг вспомнил, что с ним была дочь. От вмиг выступившего холодного пота тело прошиб озноб. Маленькая, беззащитная - она не могла бы самостоятельно даже отползти. Где она? Придавлена вместе с ним, или причина, обрушившая ворота, забрала ее еще до их падения? Обе мысли были одинаково ужасны. Он не чувствовал малышку рядом, не слышал ее, и не мог шевельнуться, чтобы нащупать. А ищущий помощи взгляд охватывал лишь небо над головой, да ряды трибун с равнодушными зрителями...
   Надо же присниться такой отвратительной чепухе!
   От прожегшего ужаса Эрвин проснулся мгновенно. Как всегда, без лишних проволочек, выскользнул из мира сновидений в реальность. Он еще не открыл глаз, и ночной кошмар еще плавал рядом, но явь уже спешно раздирала неприятный сон на легкие облачка и рассеивала их по воздуху. Дочки под боком, действительно, не ощущалось. Но это не мешало учащенному сердцебиению быстро входить в норму, а взмокшему лбу остывать. Эрвин чуть приоткрыл глаз, оценил ситуацию, собрал факты. Выспался. Светлую, ставшую уже родной комнату уютно заливали солнечные лучи. Стрелки часов на стене почти встретились в зените. Всё это, сведенное воедино, символизировало скорое наступление полудня.
   А из кухни неслись аппетитные запахи, звяканье посуды и беззаботный голос Николь. Юноша снова сомкнул веки и прислушался к болтовне. Жена вслух озвучивала каждое свое действие: его направление, причины и ожидаемые результаты. Описание было так подробно, будто Эрвин сам присутствовал при таинстве готовки источника бесподобного слюноотделительного аромата. Полинка откликалась на мамины слова благосклонным уханьем. Хотя сам Эрвин и не был уверен, что передача кулинарных секретов полугодовалой дочке своевременна, но девочка, кажется, находила лекцию увлекательной. Возможно, так оно и положено - передавать знания детям с самого их рождения.
   Впрочем, содержание - второстепенно, главным было то, что обе его девушки сегодня взаимодовольны. А в том есть и его немалая заслуга.
   Вполуха Эрвин внимал мирной болтовне, а мозг тем временем услужливо напоминал о событиях и итогах прошедшего дня.
   Лучше бы продолжились ночные кошмары! Оптимизма было мало и там и там, но заморочки сна хоть можно игнорировать - завтра все равно им на смену придут новые. Проблемы наяву обычно имели свойство не пропадать, а накапливаться.
   Впрочем, черная депрессия тоже не давила. Эрвин был благодарен дочери, подарившей ему настолько бурный остаток ночи, что ближе к утру, когда ему, наконец, удалось ее укачать, он и сам, мучимый лишь мечтой заснуть, отрубился моментально. А отдохнувшему, выспавшемуся, окруженному сияющим солнышком и щебетанием любимых женщин юноше мир уже не казался исключительным воплощением зла.
   Так обстояло дело с душевными терзаниями. Несколько хуже была иная сторона бытия - физическая. Выяснилось, что приснившийся напоследок кошмар был послан мозгу страдающим организмом, отчаянно не желающим шевелиться. Как же это было милостиво с его стороны! Эрвин провел телесно-имущественный анализ состояния. Легко убедился, что всё на месте, нигде не убыло, а кое-что даже выросло. Нет, не там, где это могло бы желаться. Вот, губа распухла - рта не раскрыть. Заплывший глаз открылся до половины, и с большим трудом. А мышцы во всем теле болели так, что каждую из них можно было проверить на наличие, все пересчитать и легко прочувствовать взаимосвязи.
   В классную же отбивную его вчера превратили!
   Эрвин осторожно сполз с дивана, медленно дошаркал до ванной комнаты, по дороге поочередно то благодаря предусмотрительность Николь, заставившей квартиру мебелью так, что на каждом шагу было обо что опереться, то ругая ее, когда, неустойчиво пошатываясь, ударялся изможденным телом об те же торчащие повсюду предметы.
   Преодолев казавшийся сначала бесконечным путь, Эрвин с облегчением уперся ладонями о раковину. Но локти вдруг предательски подкосились, и, спасаясь от падения, он едва успел быстро вскинуть руки и поставить их на стену с двух сторон от овального зеркала. Резкое движение вызвало острую боль в мышцах, но позволило избежать столкновения лба с стеклом, от встречи которых непременно треснуло бы и то и другое. Эрвин решительно выдохнул и поднял глаза. Вернее, один глаз послушно поднялся, второй лишь спрятался в прищуре.
   Н-даа... Но в принципе, чудище, глянувшее на него со стены, не заставило убежать с паническим криком, лишь вынудило слегка отшатнуться. Своевременно начатое лечение пошло впрок. Фингал был едва заметен, хотя веко и распухло. Губы, и от рождения немного пухловатые, сейчас намекали на явные африканские корни в его родословной, но хорошо хоть в родстве с гориллами заподозрить было еще рановато. Синеватый цвет подбородка слегка сглаживался свежей темной щетиной. Царапина, оставленная перстнем Барона, покрылась нежной корочкой. Раскраску же, украшающую иные места бренного тела, вполне можно будет спрятать под одеждой, в том числе под обязательным шарфом. Жаль, длины волос еще не хватает, чтобы завязать их под подбородком веселой резиночкой. И придется теперь в жаркий солнечный летний день походить на закутанного в шубу болезненного придурка.
   - Красавец! - послышался из-за спины сдержанный смех Николь. - Видела бы тебя моя мама. Вот уж не упустила бы шанса позлорадствовать. Эта красота, действительно, с работы?
   - Действительно, - отрываясь от самолюбования и с трудом ворочая шеей в ее сторону, подтвердил Эрвин. - Только не спрашивай, каким образом. Самому стыдно.
   Попытавшись улыбнуться в ответ, Эрвин смог только пошипеть. Не отрывая ладонь от стены, погрозил пальцем жене, чтобы больше не смешила - больно.
   - Да, - согласилась Николь с его неозвученным выводом, - в таком виде на люди тебе выходить нежелательно. Работа отпадает. Завтрак на столе. Я даже соломинку в кофе воткнула. Выбрала самую толстую. Если будет нужно, можешь и кашу через нее съесть. Или бутылочку с соской у Полины позаимствовать. А мы уходим гулять.
   Спешно, словно торопясь исчезнуть из дома до того момента, как муж выйдет из ванной комнаты, Николь собрала нехитрые пожитки для прогулки. Увидев вместо любимого папы страшилище с разноцветным лицом, маленькая Полинка опустила вниз кончики губок и приготовилась зареветь. Предвосхищаяя ее рев, Николь сама торопливо помахала Эрвину на прощание детской ручонкой, проговорив за дочку "до свидания, папочка", и они оставили юношу справляться с трудностями бытия в одиночку.
   И живо попали из огня да в полымя.
   У подъезда на скамеечке Николь подстерегала бессменно дежурившая там старушка-соседка. Бабулька прищурила в сторону девушки свои подслеповатые всевидящие глазки и со старческой немощностью резво кинулась навстречу.
   - Здравствуй, миленькая, - начала она сюсюкать, бесцеремонно встав на пути коляски и принявшись трепать малышку за пухлую щечку. - А растешь-то как, маленькая! А хорошеешь-то как! Прямо как мамочка. А вот папочку-то своего вы не бережете, - запричитала она противным манерным голоском, продолжая обращаться к ребенку. - Работает, бедный, до ночи. Видела сегодня - еле до дому добрался, - и старушка глянула на Николь, ловя малейшие проявления неуверенности в ее глазах.
   - Простите, мы торопимся, - Николь решительно прибавила скорость, и, стараясь сохранять остатки вежливости, вырвала коляску из хватки назойливой соседки. Не умела она противостоять такой нахрапистости. Слова и правильное поведение придумывались потом, задним числом, когда уже было поздно. А сейчас лишь предательски дрожал голосок, и краснело лицо.
   Бабка вослед осуждающе покачала головой и посеменила к следующей замеченной жертве.
   "Мерзкая старушенция! - подумала Николь, - Когда ж она только спит? Теперь с ее подачи полрайона будет охвачено двусмысленными слухами. Эрвин тоже хорош - не мог переодеться и привести себя хоть немного в порядок".
   Николь вывела коляску со двора и сменила рысь на неторопливый шаг.
   Сказать, что она была расстроена - это поуменьшить действительность раз в сто. Подавлена и опустошена - даже это не выразит и половины.
   Вчера ночью, накормив мужа и сдав на его попечение дочку, Николь мгновенно отрешилась от всех житейских проблем, сдулась, как воздушный шарик. То, что остаток ночи прошел не совсем образцово, она поняла только утром. И Эрвин, и Полинка спали сном младенцев. Отец лежал на спине и ограждал сон дочери надежным полукругом объятий. Малышка уютно посапывала в оригинальной колыбели, сооруженной его рукой. Идиллическая картинка. Однако разбросанная детская одежда, средства ухода за младенцем и ряд бутылочек с различным содержимым, одна из которых на ощупь была еще теплой, указывали, что дружественный отдых сморил их не очень давно.
   Николь постояла над постелью. Совсем недолго. Знала по опыту, что длительное пристальное внимание обязательно разбудит Эрвина. Поджала губы, не разрешая вырваться неосторожным возгласам. Если личико спящей девочки было умильно-очаровательным, то на Эрвина невозможно было смотреть без сострадания и содрогания.
   Частично ликвидировав устроенный Эрвином погром, собрав раскиданные вещи, Николь на цыпочках вышла из комнаты. Осторожно ссыпав грязную посуду в раковину на кухне, она решительным движением вскинула руки, собрала копну волос в высокий хвост, перетянула его дешевой резинкой и занялась домашними делами, выбирая из самых насущных наиболее тихие.
   И думала... Мыслям ведь не запретишь появляться.
   Она любила Эрвина безоговорочно. Несмотря ни на что, и вопреки всему. Однако в том, что не касалось его идеализации как мужчины, спутника жизни и объекта обожания, Николь воспринимала мужа вполне трезво. В том числе не строила иллюзий относительно его безупречной правдивости. Она чувствовала, что не во всем, что касалось той части жизни, которую Эрвин считал прошлой, он с ней, мягко говоря, честен. Даже не просто чувствовала, а была в том убеждена. Да, он и сам не очень скрывал факт своего вранья. Шитые белыми нитками отговорки и объяснения, сходные с теми, что он выдал вчера ночью и подтвердил утром, несли в себе единственный посыл: вру столь очевидно и простодушно для того, чтобы ты поняла - обманывать совершенно не хочу, поэтому с вопросами лучше не лезь. Николь оставалось лишь принимать это как факт и радоваться, что Эрвин пока не отшивал ее так грубо и резко, как других-прочих, дерзнувших посягнуть на его территорию. А вздумай она копать и настаивать - именно это ее и ждет. Тут она почти смирилась. Но свою игру в ложь Эрвин постепенно переносил все ближе. Неприкасаемое прошлое вчера приблизилось на расстояние последних прожитых часов. Мало того - в своё враньё он теперь втягивал посторонних.
   Этой ночью Николь, как и было велено, позвонила своему отцу, сообщила, что Эрвин, наконец, дома. Вопреки ее ожиданиям, Павел даже не поинтересовался делами на работе, ради которых Эрвин якобы и остался там на ночь. Его волновало единственно благополучное возвращение зятя домой. На вопрос о его собственном самочувствии, Павел раздраженно сказал дочери: "Все прекрасно", и повесил трубку. Но это Николь еще могла понять. Разбуженный ночью человек имеет право быть раздраженным, а разговоры о своем здоровье отец всегда ненавидел. Сетовать на недуги, по его мнению, - удел бездельников, нытиков и женщин.
   Когда же Николь утром, в ярких лучах солнышка, оценила внешний вид спящего Эрвина, и увидела в подробностях то, что темнота ночи от нее деликатно скрыла, ее неудержимо потянуло прочесть должностную инструкцию автомеханика, чтобы понять сущность трудовых обязанностей мужа. Или он там работает манекеном на испытаниях безопасности автомобилей не самого лучшего качества? Беззвучно посокрушавшись, Николь набрала номер телефона мастерской и подтвердила, что Эрвин на работу сегодня не придет. Разговаривал с ней Ершов, и он почему-то очень удивился расспросам Николь о самочувствии Павла, а касательно причин увечий Эрвина нес что-то невразумительное на уровне "ну, сама же знаешь, какой он", "да мы и сами не поняли, как", "деталь отскочила", "да? Глаз разбит? Не заметили". И очень торопился отделаться от вопросов девушки. Детский сад какой-то!
   Конечно, такое отношение обидело Николь! Стыдно, противно было и за собственную настойчивость, и за уловки мужчин, неловко демонстрирующих свою пресловутую солидарность. Как ей хотелось разобраться, и как она боялась разобраться! Ей хотелось правды, но не хотелось до нее добираться. Неприятно было копаться, а то, что ее при этом еще и держали за дурочку - унизительно.
   Пусть она не верила словам мужа, но она ему доверяла. До идиотизма, до самозабвения верила своей любви к нему. Она согласна была всё списать на его тонкую душевную организацию, нежную чувствительность, на желание избавить ее от переживаний и проблем. Она уже зареклась спрашивать его о прошлом. Она послушно переходила на другие темы, если вдруг случайно касалась запретных, и видела, что он напрягается, замыкается или начинает юлить. Николь не уточняла у мужа, куда подевались его драгоценные украшения: сначала пропали затейливый нагрудный крестик и золотая печатка, потом и сама цепь. Она не рассказала ему о своем разговоре с его другом-доктором. Не поведала о своих многочисленных вопросах и сомнениях, усилившихся после этой встречи. Ведь тогда важный господин, которого сам Эрвин признал одним из своих воспитателей, вел себя с ним неуверенно и даже, как показалось Николь, заискивающе, чего вроде как от наставника ожидать нелогично. Это пугало Николь. Но доктор достаточно убедительно заверял девушку в самом главном: в искренней любви Эрвина к ней. И опытность старого друга совсем не хотелось подвергать сомнениям. Верить. Просто доверять и верить. Даже если понять, благодаря чему она - серая и невзрачная - оказалась эксклюзивной обладательницей этого сокровища, мудрый доктор Николь так и не помог.
   Все взвесив, запихав поглубже самолюбие, заглушив его слабый шепоток басом логики и благоразумия, девушка приняла единственно верное решение - терпеть, пока сможет. На чаше весов лежала ее уверенность в завтрашнем дне, желание не быть отвергнутой, сберечь семью, сохранить и приумножить любовь Эрвина, не причинять ему боли и неприятностей. А с другой стороны весов - всего лишь ее мнительность в адрес самого лучшего человека на свете. Никакого равновесия тут быть не могло! Ради того, чтобы весы оставались в том же состоянии, она была готова затаить дыхание. Ведь момент, когда все прояснится само, и без ее помощи обязательно настанет. Любая игла когда-нибудь себя проявит. И тогда она узнает, был ли то шип от розы или колючка ядовитого кактуса. Может, и пожалеет, что не терпела еще более выдержанно. Или не узнает истины никогда. Просто со временем шлейф прошлого перестанет тащиться за Эрвином. Он или оторвется, оставшись далеко позади, или Эрвин сам его снимет, и расстелет перед Николь.
   Но так думала девушка до этого дня. Теперь же она сомневалась, что все будет так просто, что для незыблемости весов будет достаточно ее терпеливости. Решение и без того ей далось, ой, как нелегко. Если же ко всему прочему скрытность и враньё Эрвина станут стилем их семейной жизни - придерживаться выбранного пути станет невозможно.
   Николь верила, что Эрвин не сделает ничего, что способно было бы оскорбить ее любовь к нему. Она согласна была принять любые его застаревшие тайны, но жить в ежедневно растущей лжи она не сумеет.
   От осознания неизбежности приближающейся беды болезненно сжималось сердечко, и снова текли слезы.
   Николь прошлась по продуктовым магазинам, вдосталь нагулялась с дочкой по парку, понаблюдала вместе с ней за играющими детьми. Поддеживать трескотню других молодых мам, квочками следящими за своими малышами, стоило такого напряжения сил, что Николь быстро выдохлась и покинула их суетливое общество. Даже развлекать дочку описанием окружающего мира было непросто. К тому же малышка, видимо, чувствуя ее настроение, всё чаще начинала капризничать и отказывалась восторгаться прыгающими воробушками и бренчанием погремушек, как на том пыталась настаивать мама. И издерганная Николь была рада, когда девочка в конце концов уснула. Хотя ее несвоевременный сон и нес с собой нарушение сложившегося режима. Переведя коляску в лежачее положение, Николь продолжила хождение по улицам в уединенном молчании. И только, когда почувствовала себя более-менее спокойной и убедилась, что может разговаривать с мужем без надрыва и слез, повернула в сторону дома.
   Извечный вопрос "Что делать?" так и остался неразрешенным. Пока Николь решила сделать вид, что, как всегда, всему верит и ничего не замечает.
  
  
   ******
  
   Эрвин дождался, пока за Николь захлопнется входная дверь, щелкнет замок. Снова уперся в раковину руками, уже не обращая внимания на болезненность в мышцах, очередной раз взглянул в глаза своему отражению и глубоко вздохнул.
   Он должен был остановить побег жены. Видел же ее сомнения и недоверие. Он снова виноват в том, что любимая девушка отгородилась от него готовыми пролиться слезами. Он делает два шага вперед и тут же, совершая глупость, откатывается на пяток назад. И опять Николь суетливыми движениями, неловкими словами прикрывает свою неуверенность и страх. Свой страх перед ним! Резал сердце ее просительный взгляд и мгновенное согласие с любыми небылицами, чтобы только не вызвать его гнев. Хотя ведь такого негневливого теленка, каким он был с ней, еще поискать надо...
   Невольно вспоминались первые их встречи. Где ж потерялась та простоватая на вид девушка, что неуклюже бросала ему в лицо хлесткие обвинения? Та, что скорее провоцировала его на злость, чем пряталась от нее. Где та, что готова была отстаивать свою правоту с наивной яростью? Что готова была на любую патетику, в слепой уверенности, что этим делает мир добрее? Что не гнушалась ультматумами, желая наставить его на правильный путь... А ведь тогда он был для нее лишь ненавистным циничным нахалом, случайно встретившимся на пути, и так же скоро обязан был признаться недостойным и выкинуться. Но как самозабвенно стремилась она его перевоспитать! Хотелось аплодировать стоя. Любовь ли так меняет людей, делая их слепыми и покорными? Неприятности ли?
   А если бы он встретил ее тогда такой, какая она сейчас, удостоил бы своего внимания? Скорее всего, да, - признался себе Эрвин. Ее трепещущий огонек приворожил его с первого взгляда. Ну, хорошо - не с первого, пробежавшего вскользь, а со второго, зацепившегося: когда услышал голос, погрузился в глубину глаз, испытал неудержимое желание погрузить ладони в рыжую гриву ее волос, прикоснуться к губам, освободить ее тело, когда почувствовал себя обязанным своими ладонями хранить ее огонек от ветра, раздуть его своим дыханием, превратить в костер. Продолжало тянуть и сейчас, когда все это уже имелось в его единоличной власти. Ведь выбрал же он ее любовь вместо... Господи, пусть он будет прав, и любовь окажется воистину тем благом... Эрвин мотнул головой, возвращая убежавшую шкалу мыслей на нужную радиоволну - лирическую и проповедническую. Да, его-то влечение не изменилось. Но вот игра в достижение своей власти зашла непростительно далеко, разбив целостность натуры девушки, обрушив ее взгляды и жизненные позиции.
   "Нет, это не так. Она не разрушена, она лишь окопалась защитным рвом. Как и я сам, - одернул себя Эрвин, - Ведь куда-то же исчез и тот счастливый мальчик, единственной заботой которого было решение сложнейшей головоломки: как впихнуть увеселения в плотный график навязанной ему обязательной деятельности. Пропал и тот парень, что еще пару месяцев назад, получив известие подобное тому, которое я получил вчера, впал бы в черную меланхолию жалости к себе и перебирания своих несчастий?"
   И опять же, вернувшись к нашим баранам...
   Сумеет ли изменившийся мальчик изменить изменившуюся девочку?
   Победа его интеллекта над ее инстинктами будет считаться одержанной в тот момент, когда, случись ему вдруг еще раз предстать перед Николь в таком виде - Эрвин подмигнул своему отражению здоровым глазом - она не сбежит прочь, пряча слезы от его вранья, а добавит от себя, наградив вторым фингалом.
   Что же он тогда сделает, в этот счастливый долгожданный момент триумфа? Облегченно вздохнет или ретируется оскорбленный? Обнимет и расцелует?
   Вот это, кстати, следовало бы сделать сегодня, вместо того, чтобы хмурым орком глядеть, как она сбегает из дома.
   Ну, да! Целовать такими губами? Да от подобных прикосновений девушка в лягушку превратиться может. Обнимать негнущимися руками и прижимать к синякам?
   Ага, конечно, лучше стоять, как... Впрочем, какое уж тут "как"? Идиот по всем статьям. Он сам-то хоть верит собственным отговоркам?
   Эрвин включил воду. Как справляться с болью в мышцах, он знал. Душ, небольшая разминка - и тело приобрело приемлемую гибкость. Переломов и вывихов нет, а что касается остального - не кисейная барышня, денек потерпит. Юноша оценивающе провел ладонью по подбородку, но решил не бриться. Пусть щетина окончательно скроет синеву. Мази, холодные компрессы и маскирующие кремы, заимствованные из косметички жены, - и он почти похож на человека. Правда, после большой пьянки. Во всяком случае, Полинку напугать больше не должен.
   Теперь можно провести заключительную часть разминки, предназначенную для губ и челюсти, то есть позавтракать. Это расширит и речевые возможности. Может, и родит любезные слова, чтобы умилостивить Николь.
   Закутавшись в халат, на ходу завязывая пояс и ступая осторожно, словно домашний кот по крыше, дабы не поскользнуться на лужах, оставляемых его босыми мокрыми ногами, Эрвин отправился на кухню.
   На столе его ждал обещанный завтрак: уже остывший кофе в большой кружке, накрытой блюдцем, свежайшая булка, нарезанная крупными кусками, размягченное масло и тарелка, содержимое которой тоже пряталось под крышкой, призванной сохранить остатки тепла. Николь обмолвилась, что ему предстоит каша. А вот на плите источало ароматы нечто, заготовленное Николь для общесемейного обеда. Но подробностям полагалось быть табу. Николь категорически требовала соблюдения приличий и своевременности в питании. Утром - завтрак, в обед - обед, на ужин - ужин. Переставлять и менять строго воспрещалось. Избалованному любимцу кухонных чародеев и сластене Эрвину трудно было мириться с таким положением вещей, и он неизменно воровал то, что его влекло на данный момент. А очередные возмущения Николь легко останавливал чувственной одой ее кулинарным талантам, надо признать - восхвалениями почти искренними.
   Ну, и что прячется в тарелке? Без сюрприза...
   И застыл с крышкой в руке. Как новобрачная, впервые обнаружившая среди своего воздушного белоснежного нижнего белья мужские грязные вонючие носки.
   Вот, дьявол - такого предательства он не ожидал! Ведь как старался понастроить препонов! Нашло лазейку! И не претензии, не банальность приготовленного завтрака вызвала новую атаку необузданных чувств, и не аромат запретного обеда. Напротив. Подготовленное на столе являло собой результат заботливости и ответственного подхода супруги. По сути, было подано то единственное, что сейчас и годилось потрепанному здоровью: негорячее, мягкое и нежное. Но именно эта внимательность его и прошибла. Веселая цветастая салфеточка, аккуратно лежащие приборы, большие порции... Всё настолько домашнее. Казалось бы, что в этом такого? Откуда вдруг навеялись тягостные мысли? Но ведь подстерегли же, заразы! Эрвина внезапно придавило осознание пронзительной реальности происходящего. Понимание, что то, что творится сейчас в его жизни - это уже не поиск острых ощущений с надежной гаванью за спиной. Именно это самое сегодня - вот оно уже навсегда. Вероятно, с течением времени будут меняться окружающие стены, которые он станет привычно называть своим домом. Начало положит эта маленькая квартирка, потом, возможно, будет череда подобных или даже в конце концов огромный особняк на островах Карибского моря. Но все это станет движимой монетой, отражающей лишь качество жизни. Вчера же, с легкой руки доктора Тервола - будь он неладен, Эрвин потерял нечто недвижимое и стабильное, кровью связывающее его с конкретным местом на земле. Ему вырвали корни, питающие сердце силой многих поколений. Размеры жилья не отражают его духовной стоимости. Где бы он ни обитал в дальнейшем - всё станет по сути цыганской кибиткой, прыгающей на ухабах дорог.
   Эрвин отшвырнул в сторону крышку, трясущимися руками сдернул со стола тарелку и выкинул содержимое в унитаз. Сам постоял некоторое время, ожидая уймется ли тошнота. Голова кружилась, ноги были ватными. Но обошлось. Лишь кровь продолжала стучать в висках.
   Ну, и что же теперь? Нюни распустил, дерьмо никчемное! Полегчало? Ну, потерял - будем выть и страдать всю оставшуюся загубленную жизнь? Или собраться и, наконец, заняться превращениями сказки в реальность, или, наоборот, реальности в сказку - как получится? Идти вперед, ведь даже прошлое не остается неизменным и, чтобы не отстать от него, надо двигаться.
   И прежде всего перестать скулить...
   Эрвин вернулся на кухню, медленно, стараясь не делать резких движений, взял кружку с кофе и кусок булки, которым повезло больше, чем каше, и перебрался с ними в гостиную. Удобно устроившись на диване, юноша заказал международный телефонный разговор, и в ожидании звонка принялся без аппетита поглощать урезанный завтрак.
   Когда телефон истерично заверещал, Эрвин не спеша смахнул с коленей на пол хлебные крошки, не найдя ничего более подходящего, вытер руки о салфетку на телефонном столике и поднял трубку.
   Какой одинаковый тембр речи у всех секретарей. Эрвин представился этому полумеханическому голосу и попросил соединить его с ректором Государственного Отнийского Университета.
   Образование - первый шаг к осуществлению любой мечты. Так говорят детям родители и потребителям рекламные проспекты. Чаще врут, но все же. Поэтому в преддверии нового учебного года Эрвин хотел обсудить возможности продолжения образования. Или хотя бы обговорить условия, чтобы перерыв в учебе не уничтожил уже пройденное, и у него не пропал бы шанс добраться до получения диплома хотя бы ко времени благородных седин. Ведь на данный момент Эрвин не в состоянии был закончить обучение даже экстерном. Исходя из положения финансов, позволить себе тех сумасшедших расходов, какие шли на его персонализированную программу, он не мог. А для перевода на обычную систему у него не хватало львиной доли изученных предметов. Дело усугубляло и то, что он не успел сдать все экзамены за прошлый год, как всегда отложив их на лето, которое в итоге провел совсем не так, как рассчитывал. Из-за такой оплошности при переводе в местные учебные заведения он терял еще минимум год. И всё это, если не принимать во внимание самый черный, но при этом и самый логичный, вариант - его вообще давно исключили.
   Однако для начала стоило помечтать о радужных перспективах, а потом уж спускаться вниз, теряя крылышки наивности. Проще всего - попробовать добиться отпуска на неопределенный период. А быть может, ему даже пойдут навстречу и позволят догнать общую программу на общих условиях. Очень уж хотелось получить корочки именно своего Университета. Думать о том, что в случае получения диплома о высшем образовании, он окажется перед новой дилеммой, Эрвин пока не стал. Хотя понимал, что этот вопрос окажется следующим и, вероятно, еще более серьезным. Ведь по отнийским законам любой гражданин получивший высшее образование, неважно где, и не имеет значения, за чей счет, обязан определенное количество лет отработать на благо Родины. За уловки грозит уголовная ответственность. Как это увяжется с его изгнанием, что перевесит? Думать об этом рано...
   Эрвин заготовил ряд вопросов и предложений. Пока прокручивал их в голове, ректор поднял трубку.
   - Добрый день, господин Лэнст, - сразу начал он. - Отрадно, что вы, наконец, вспомнили о накопившихся у вас хвостах. Ведь разговор пойдет о них?
   - Не совсем, - протянул Эрвин, - и не только о них. Вы же уже знаете о возникших у меня проблемах?
   - Вы, конечно, важная фигура, Лэнст, - раздраженно хмыкнул в трубку ректор, - но всё-таки существенно преувеличиваете собственную значимость. С какой стати я должен быть осведомлен о ваших проблемах, воз которых у вас, наверняка, никогда не заканчивается?
   - Это касается моей учебы в Университете...
   - Всего лишь учебы? - деланно воодушевился голос в трубке. - Хотелось бы мне иметь подобные проблемы или то, что вы именуете этим громким словом. Касательно хвостов, господин Лэнст, вам лучше связываться с каждым преподавателем лично. И как мне помнится, ни один из них еще не рискнул ответить отказом. Вам лишь надлежит не посчитать за труд договориться о подходящем времени. Если же вопросы касаются изменений в вашей личной программе обучения, то я, разумеется, соглашусь с любыми, но после письменно заверенных бумаг из Дворца.
   Ректор Отнийского Государственного Университета недолюбливал Эрвина с первого дня их знакомства, тогда еще заочного. Для начала это имя прозвучало для главы ВУЗа объектом своеобразного просьбы-приказа, что в один не самый прекрасный день был вручен ректору в зеленоватом конверте, украшенном золотыми вензелями монаршего дома. Последующие личные встречи с юношей ректорского расположения к нему не добавили. Антипатию вызывала и требуемая для юноши персональная программа, головной болью вторгавшаяся в учебный график, и поставленные условия, по которым исключение этого студента предусматривалось только в самом крайнем случае, вероятность которого соизмерялась с вероятностью извержения вулкана, а их, слава богу, в Отнии отродясь не было. И уж совсем не вызывала удовольствия необходимость регулярно, не реже раза в месяц, усмирять справедливые возмущения преподавателей. Доведенные поведением Эрвина до ручки, учителя периодически отказывались заниматься с этим ниспосланным им сверху проклятием, невзирая на прилагаемые к мучениям материальные блага. В довершение всего: Эрвин - единственный студент, с которым ректору при любой занятости всегда приходилось общаться лично, не спихивая на секретарей и деканов. И всё это он был обязан делать. Однако ничто не могло заставить этого уважаемого человека пресмыкаться и лакейничать, что он регулярно и демонстрировал Эрвину полным пренебрежения тоном в их разговорах. Если юноша и замечал, то не подавал виду - не возмущаясь, но и не поддерживая.
   Из последующих слов Эрвин выяснил, что он не только не исключен, но и исправно внесена оплата за весь следующий учебный год, подтверждая именно его личную программу обучения. Выразив свое восхищение "проблемами" Эрвина, ректор, оказывается, имел ввиду значительно возросший размер внесенной суммы. Но после того, как юноша поведал об истинном состоянии дел, они сделали совместный вывод, что новая плата включила в себя не только саму учебу, но и, учитывая абсолютную невозможность личного присутствия Эрвина в стенах Университета, все вероятные телефонные переговоры, почтовую связь и даже - иного в голову не приходило! - командировочные расходы профессорам, если недостаточно будет опосредованного общения и для сдачи экзаменов. И даже после этого оставался финансовый запас, если, конечно, на каждую поездку преподавателей не фрахтовать персональный самолет и не селить их в вип-отелях... Эрвина передернуло при напоминании об отелях.
   Если ректора такой поворот в обучении, встреченный им впервые, шокировал, возмутил и добавил неприятия, то сам Эрвин удивился лишь в первый момент. При ближайшем рассмотрении он нашел все вполне логичным. Если принять во внимание официально выданный ему полугодичный срок пожить в свое удовольствие и то, что обучение всегда оплачивалось из его личных средств, находящихся на попечении управляющего поместьем, то государственная казна ничего не теряла. А какой смысл жалеть чужие деньги, даже если их вложение окажется бесполезным?! Пара лишних постояльцев, экономия на гостиничных простынях, мыле, свежести еды, а еще круче можно сэкономить на поддержании в рабочем состоянии древнего здания замка - вот и найдутся лишние монеты, которыми можно помахать перед носом бывшего владельца, как куском кровоточащего мяса перед голодным псом.
   Однако, как бы то и было, надо постараться выжать из перепавшего куска всю его калорийность.
   Эрвину было предложено для упрощения процедур и придания им статуса официальности примкнуть к любому из близнаходящихся высших учебных заведений, через которое и будет перенаправляться весь учебный процесс. Это вызывало дополнительные сложности с отсутствием у юноши разрешения на проживание и работу, но с этим ему предстояло разбираться самостоятельно.
   Разговор был окончен, и в голове Эрвина начал формироваться ближайший план действий в этой сфере, когда вернулась домой Николь.
   Эрвин вышел встретить ее в коридор, и не откладывая дела в долгий ящик, крепко прижал к себе, поцеловал в нежную ямочку за ухом и тихо прошептал проникновенное "прости". Она, не встречаясь глазами и не собираясь устраивать допросов, покорно кивнула, но мягко отстранилась. Эрвин отпустил Николь, присел перед коляской и, отстегивая крепления и веселыми гримасами забавляя ребенка, смущаясь, вывалил на жену краткое описание злосчастных вчерашних событий. Ей стало понятно, почему он не сказал сразу, а начал выкручиваться: стыдно было признаваться, собирался с силами. Чуть позже, за обедом, Эрвин поведал и подробности. Трудно было представить, что в этих подробностях могло найтись забавного, но Эрвин, издеваясь над собственной неуклюжестью, нашел как минимум десяток моментов, над которыми стоило повеселиться. В конце концов, от предложенной Эрвином демонстрации в лицах произошедшей драки Николь, покатываясь от смеха, отказалась. Звонкий совместный хохот - ее открытый и Эрвина чуть сдержанный болью в губе - принес им окончательное примирение, облегчение и успокоение.
   Оставшийся день протек в каких-то мелких бытовых заботах. Тихий, семейный, уютный. Из дома больше не выходили.
   Николь подшучивала над изменениями голоса мужа, над его по-стариковски замедленными движениями и кряхтениями, иронизируя над привычкой мужчин жаловаться на мелкое нездоровье и игнорирование серьезных проблем. А он нарочно подчеркивал свое недомогание, требуя нежного внимания. Но маленькая Полина легко переводила все стрелки внимания на себя.
  
  
   *****
  
   Прошел день прогула, за ним выходные. Организм совершенно оправился от физических немощей, и Эрвин с утра отправился на работу.
   Но его встретили запертые ворота с болтающимся на ржавом шурупе большим куском пластмассы, на котором балончиком автомобильной краски к было набрызгано "Закрыто до обеда". А рядом в противоположность первому объявлению намертво въелась в ржавчину металлической таблички информация "Обед с 14 до 15".
   Возле ворот, злобно сопоставляя обе надписи, стоял незадачливый клиент, оставшийся без отремонтированной машины как минимум на полдня. Он пнул металлические двери, назвал автомастерскую шаражкой, погруженной в отходы жизнедеятельности самки уличного пса, а работников - домашними парнокопытными, состоящими в интимной связи с их же матерями, и направился к автобусной остановке.
   Едва клиент скрылся за поворотом, дверь в центре ворот автомастерской, скрипнув, приоткрылась, и высунувшаяся рука указательным пальцем с грязным нестриженным ногтем поманила Эрвина внутрь. Он улыбнулся и протиснулся в щель. Димос за ним снова накрепко запер.
   В каморке все было подготовлено к торжественному приему: полностью освобожденный в честь пиршества от хлама стол застилали свежие газеты, в его центре - две бутылки водки, два десятка бутербродов, в которых тонкий кусочек хлеба покрывала гора тушеного мяса из консервной банки, и выщербленная миска с маринованными огурчиками-помидорчиками, которыми славилась Валерия Анатольевна. Каждый из коллег, похоже, внес посильную лепту в намечающийся праздник. Увы, Эрвину, как главному герою и виновнику, на этот раз от рабочей посиделки отвертеться не удастся. Но до чего же он их не любил! Знали бы они какие кровавые видения встают у него перед глазами, связываясь в памяти с праздниками в рабочих каморочках, не стали бы настаивать. Или хотя бы предварительно убедились в отсутствии у него оружия и убрали подальше тяжелые предметы.
   Ершов и Павел уже сидели на своих местах и с такой жадностью поглядывали на незамысловатое угощение, словно на часах было не начало рабочего дня, а их многочасовой тяжкий рабский труд наконец прервался долгожданной трапезой. Димос пихнул Эрвина во главу стола. И все, предваряя хлеб зрелищем, деловито оценили общий вид скромно опустившего взор юного приятеля.
   На потупившуюся физиономию юноши, украшенную уже немного припорошившимися давностью следами побоев, каждый из мужчин прореагировал в свойственной персонально ему манере - Павел крякнул и хмуро повел головой, Петрович озадаченно оттянул лямки кобинезона и хлопнул ими себя по голому волосатому торсу, а Димос одобрительно показал большой палец и потянулся к бутылке.
   - За твою везуху, - провозгласил он тост.
   Мужики выпили, Эрвин пригубил и, плотно стиснув стопку в кулаке, опустил руку на стол. На коллег он не глядел, к бутербродам не потянулся. Похоже, его глубоко заинтересовала старая газетная передовица на скатерти.
   - Рассказывай, - велел ему Ершов и наполнил опустевшие стопки, а Эрвину движением бровей показал, чтобы тот тоже не затягивал.
   - Да вроде не о чем, - нервно пожал плечами Эрвин.
   - То есть как это "не о чем"? Куда тебя возили? Что было? Как выкрутился?
   - Далеко не увезли, - коротко и неохотно сказал Эрвин. - Так, за пару кварталов отсюда. Надавали там по морде и бросили. Мощные оказались, гады.
   Мужики молча переглянулись, перестали жевать, поставили выпивку.
   - И ты до ночи добирался домой? Где ж ты был, непутевый?
   - Там и был. Больно было, страсть. Пока пришел в себя. Даже поревел. Отмылся немного: там рядом палатка была, воды без газа купил. Хорошо, деньги у меня не отобрали. А потом стыдно было в таком виде возвращаться. Прятался от людей. Ждал, когда стемнеет.
   - А чего вообще полез?! - вдруг жалостливо воскликнул Павел. - Хорошо еще отделался - жив остался, но какого черта затеял?
   Заморгав ресницами значительно чаще чем положено, парень еще ниже опустил голову и шмыгнул носом.
   - Думал помогу вам, - сказал он так тихо, что коллеги совсем притихли, вслушиваясь. - Ну, как обычно, с клиентами сложными. Поговорю - и они подобреют. Но что-то на них не подействовало. Простите.
   Эта версия с честью выдержала дотошные докапывания Николь, и посему в повторном исполнении звучала еще убедительнее.
   Юноша одним пальцем продвинул по столу свою чуть тронутую рюмку, отодвигая ее подальше, словно вернул награду, полученную незаслуженно. Зажал коленками сложенные ладошки и скукожился. Побитый, несчастный, униженный. Куда только девались его обычно самоуверенные и слегка высокомерные манеры? Надетая, несмотря на летнюю жару, мешковатая кофта с длинными рукавами и застегнутым наглухо воротом, сделала его маленьким и хрупким. Распущенные длинные волосы упали вперед и скрыли лицо. По всему было видно, парнишка сквозь землю готов провалиться от позора. Недаром он не одни сутки собирался с силами показаться на глаза коллегам и даже на телефонные звонки не отвечал.
   Праздничное настроение по поводу его благополучного возвращения бесследно испарилось.
   Павел снова крякнул. Димос махом опрокинул в себя рюмку и потянулся за сигаретой.
   - Говорил же я, что с ними шутки плохи, - укоризненно сказал Ершов и с решительным стуком переставил водку обратно под нос Эрвину, положил рядом самый большой бутерброд. Передвинулся ближе и отеческим жестом обнял за плечи.
   Эрвин несколько раз конвульсивно покивал головой. Молча выпил предложенную рюмку с таким видом, словно украдкой съел ворованную конфетку, закусил, и снова чуть слышно произнес "Извините". Исподтишка, с робкой тоской глянул в мутное окошечко наружу, мечтая исчезнуть от всеобщего внимания, но не нашел в себе смелости сбежать.
   Мужики сделали вид, что не заметили. Никто не нашелся, что ему еще сказать. Как заведенные, слесаря молча жевали хлеб и искали красноречия в добавочных порциях спиртного.
   Откровенно говоря, им стало жаль столь безжалостно и резко выбитого из паренька гонора. Хотя сами-то они уже давно меж собой обсуждали варианты, как поизощреннее сбить с высокомерного мальчишки излишнюю спесь, но будучи претворенным в жизнь другими - это лишь породило ненависть к обидчикам и глубокое сочувствие к пострадавшему. Никакого удовлетворения и даже мысли "ну, наконец-то" или "так ему и надо" не мелькнуло на лицах.
   Практически бесполезный как работник, слишком явно считающий себя выше любого, с кем здесь пересекался, презрительно чурающийся их общества, Эрвин снисходил к трудовой деятельности мастерской словно принц, играющий с дворней. Но ведь играл-то по правилам: не сторонился никакой грязной работы, не качал прав, не плакался на многочисленные неудачи. Так что, если опустить общий пренебрежительный подход, коллеги уже начинали привыкать к нему, к его энергии и даже научились направлять разрушительные способности Эрвина в безопасное русло, подсовывая безобидные дела. Иногда помогало. И ведь что удивительно, - хотя причину коллеги доискались отнюдь не сразу, - день, за который ни разу не прозвучал заразительный смех мальчишки, вдруг стал считаться похоронно унылым. В такие дни и дела не ладились, и настроение у всех необъяснимо портилось.
   Самое же главное, какие бы планы по обузданию Эрвина мужики ни строили, какие бы ужасы ни обсуждали, действовать так кардинально жестоко, как получилось это у бандитов, совершенно не предполагалось. Не было у них серьезного зла на него. После того, как улеглось раздражение первых дней и немного раскрылся характер парнишки, к нему стали относиться как к шкодливому, бестолковому, но дружелюбному и понятливому коту не без способностей, которого надлежало воспитывать, но ни в коем случае не бить тапком, а лишь настойчиво тыкать носом в последствия. Недавняя же ночь, проведенная в нервном ожидании известий о его судьбе, сплотила, и заставила мужиков понять, что на самом деле паренек непостижимым образом нашел себе местечко в их суровых мужских сердцах. Петрович не сомкнул глаз до рассвета. Димос, несмотря на увеличенную дозу спиртного, так и не сумел захмелеть. А у Павла в вынужденности родственных обязательств начали проскакивать зачатки родительской привязанности.
   Ершов несколько подсластил упавшему духом мальчишке пилюлю:
   - Вообще-то, в пятницу днем один из бандитов снова приезжал, - сказал он, и рука Эрвина с бутербродом замерла недонесенной до рта. - Сказал, что Барон в этом месяце прощает нам недостачу, в следующем срежет наполовину. Так что твои жертвы не так уж бесполезны. Еще он пожелал тебе скорейшего выздоровления. Вернее, не так. Он сказал, чтобы мы не переживали, щенку обычно достаточно недели, чтобы зализать свои раны. Велел так тебе и передать.
   Значит, теперь за ним приедут ровно через неделю - понял Эрвин.
   - Наверно, им стыдно стало, что они меня так... Я ж ничего им не сделал, - срывающимся от обиды голосом предположил Эрвин, и сам налил себе порцию "горькой". Пить не стал, но судорожными движениями принялся покручивать стопку на месте.
   - Сомнительно, что у таких людей сохранился стыд, - сердито сказал Павел. - И еще, Эрвин, боюсь, что у тебя возникла проблема, - Эрвин про себя усмехнулся, притягивание проблем - его стиль жизни. - Кто-то, скорее всего бабы из магазина напротив, сообщил вышестоящему начальству, что ты уехал с бандитами, и теперь она хочет лично с тобой поговорить. Ждет сегодня в обеденный перерыв. Стерва она еще та, но ты, парень, держись и твердо знай, что мы будем отстаивать тебя, как сможем. Горой за тебя встанем, наврем с три короба, если надо, - Димос с энтузиазмом закивал головой, поддерживая Павла, и Петрович важно склонил двойной подбородок. - Главное, держись и заранее-то не расстраивайся - может, все не так плохо, ты ж в конце концов ей денег сэкономил. Ершов тебя отвезет. Так что допивай и на этом прекращай, готовься.
   Эрвин послушно влил в себя водку и поставил стопку на стол донышком кверху.
   Пиршество естественным образом свернулось, мастерскую открыли, объявление на дверях засунули в груду вечного мусора.
   До обеда Эрвина практически не трогали. Сунули в руки какую-то деталь с заданием почистить и отстали. Чем он тихо и занимался, притихнув в уголочке. Незадолго до планируемого отъезда на ковер, Ершов предложил парню выехать пораньше, чтобы тот мог заехать домой, побриться, переодеться, навести лоск. Эрвин уверил, что освежающего душа в мастерской ему будет более чем достаточно. Если его собрались уволить - не поможет, если похвалить - трудовой вид, наоборот, сыграет на руку. Женская логика всё равно непостижима.
   Самое вышестоящее начальство, действительно, было Она. По мастерским Она не разъезжала. Там изредка появлялся ее помощник, партнер и финансист в одном лице: забирал выручку, оценивал порядок, решал текущие проблемы, отдавал и передавал приказы. Она руководила издалека.
   Когда три года назад дело перешло к Ней в наследство от скоропостижно скончавшегося мужа, оно включало в себя три магазина, торгующих автомобильными запчастями, четыре мастерских, несколько автомоек и даже маленький заводик по изготовлению эксклюзивных колесных дисков. Первым уже через полгода накрылся завод, от которого нынче осталось только производственное здание на окраине города. Потом в лотерейном порядке пообанкротилось почти всё остальное. На данный момент остались две мастерские, одна автомойка и, обремененное долгами и потому никак не продаваемое, пустующее помещение заводика. Эти сведения Эрвин почерпнул из сплетен и косвенных высказываний коллег. Как и обобщенное мнение о начальнице - стерва. И еще некоторые мелкие, но важные, частности, позволившие ему самому составить эскизное представление о ней и ее бизнесе.
   Руководство обитало в потрепанном многоэтажном здании, кусочками сдаваемом различным фирмам под конторы. Ершов довез Эрвина до разбитого временем бетонного парадного крыльца и, сердечно пожелав удачи и снова заверив в любой возможной поддержке, уехал, дав напоследок торжественный гудок.
   Офис их фирмы находился на предпоследнем этаже в самом конце темного коридора и оказался маленькой клетушкой, лишь раза в два превышающей размером комнату для отдыха в автомастерской.
   Но обставлено было добротно, особенно в контрасте с состоянием всего здания. Чувствовался выдержанный вкус, хотя и напряг с денежными средствами присутствовал заметно. А еще явственно ощущалась женская рука: мягкие цвета стен, абстрактные, с преобладанием пастельных оттенков картины, обилие живых цветов. Бежевый кожаный двухместный диван был слегка потрепанный, но чистый, невзирая на свой маркий цвет. Даже канцелярские папки на полках были подобраны в единой цветовой гамме, как и письменные принадлежности на двух столах. Тот, что стоял сразу у входа и был завален бумагами, счетными машинками и дыроколами, немытыми чашками и полупустыми пакетиками с печеньем, - видимо, принадлежал помощнику; второй - светлого дерева, идеальной чистоты с компьютером слева, мраморной подставкой для ручек и бумаг справа, цветочным горшочком с круглым кактусом во главе и аккуратной стопочкой бумаг по центру принадлежал начальнице, то есть Ей. А чтобы последние сомнения отпали, прямо за кактусом, постукивая наманикюренным пальчиком по бумагам, восседала Она.
   Она лишь величественно склонила головку, отвечая на приветствие вошедшего.
   А ведь не зря, понял Эрвин, автослесаря высказывались о Ней с почтительным содроганием. Этакий яркий, собранный из клише, образчик классической бизнес-леди. Сверху вниз: модельная стрижка коротких светло-русых волос; пронзительный взгляд сквозь воздушные очки в тонкой оправе; безупречный и ненавязчивый макияж, вершаемый алыми, плотно сжатыми губками; светлая блузка; строгий, но женственный нежно-персиковый пиджак; далее видимость закрывал кактус, а под ним не доходящая до пола передняя стенка стола, и, наконец, снова Она: обтянутые тончайшими чулками изящные икры и туфельки на высоких каблуках, покачивающие острыми носочками. Такую госпожу светской улыбкой не проймешь.
   - Ты работаешь на Полярной? - уточнила Она у Эрвина.
   Это было название улицы, где располагалось его рабочее место.
   - Да, мадам, - с долей язвительности сказал Эрвин.
   Она хотела было оставить его стоять перед собой, потом рука дернулась предложить сесть на диван, но в результате быстрого визуального оценивания, передумала и указала на стул у стеночки. Сама осталась за своим столом, переплетя пальцы, сверкающие отточенными ноготками, и сложив перед собой руки. Эрвин переставил стул ближе, сел в паре метров напротив, закинул ногу на ногу.
   Минуты три они молча глядели в глаза друг другу. И если в тот момент, когда Эрвин, войдя в кабинет, выдавил свое первое "Здрасьте", в Ее взгляде еще проскальзывала неуверенная нотка пока непринятого решения, то к концу разглядывания всякие сомнения у нее отпали напрочь, а носочек туфельки дергаться перестал. Эрвин был любопытствующе спокоен.
   - Я согласилась принять тебя на работу, - наконец начала Она, - только по настоятельной просьбе твоего родственника Силенкова Павла Николаевича. Он работает у меня давно и всегда был на хорошем счету. Я пошла ему навстречу. Он же уговорил меня закрыть глаза на то, что ты иностранец, поручился за тебя. Тебе дали неплохой шанс. Поищи-ка еще таких добрых, кто принял бы на работу малолетнего нелегала. В таких условиях ты должен был бы благодарить, сидеть тихо, радоваться, работать изо всех сил и учиться. Ты же, похоже, так и не понял всей серьезности своего положения. Силенков и его приятели всячески пытаются скрыть, но до меня доходит информация, что со своими обязанностями ты совершенно не справляешься. Твое присутствие неоправданно и ничего кроме расходов фирме не приносит. Но я и это спускала, надеясь, что со временем Павел Николаевич передаст тебе свой опыт. Однако ты пошел дальше - связался с бандитами. А это уже ни в какие ворота не лезет, и держать тебя дальше не вижу никакой необходимости. Поэтому с сегодняшнего дня я тебя увольняю.
   Пространная объяснительная перед одним из самых ничтожных подчиненных всё-таки говорила об еще теплящихся сомнениях. Это была попытка убедить саму себя в том, что поступает верно, или надежда услышать опровержение? Эрвин неосознанно коснулся костяшкой пальца раны на губе, словно удержав готовые вырваться слова. Взгляд его из расслабленно-ироничного вдруг заточился, а в позе, хотя и не претерпевшей видимых изменений, появилась стремительность.
   - Я бы вас понял, даже ограничьтесь вы последней фразой. К чему была такая сложная речь? - сказал он. - Что же касается бандитов - это у вас с ними многолетняя благотворительная связь. Я всего лишь пытался вас от нее избавить. Не знал, что они вам так дороги.
   - Вот уж уволь меня от такой помощи!
   - Увольняете вы меня, - напомнил Эрвин. - Но раз вы считаете, что этой попыткой помощи я вам навредил, могу замолить грехи, предложив иную.
   - Давай-ка, парень, без предложений, просьб, объяснений и плача, - стукнула Она ладонью по столу, отозвавшемуся звонким ударом золотого кольца по пустой древесине. - Просто уволен! Зарплату за отработанное получишь. Больше ничего. И скажи спасибо, что выгоняю без скандала.
   - Спасибо, - сказал Эрвин и спустил ногу с коленки. - А теперь, уважаемая леди, все-таки выслушайте меня.
   Непривычное обращение Ее не смягчило, скорее даже разозлило. Подействовало как красная тряпка на быка. Как ее достал подобный тон! Это преследующее изо дня в день надменное поведение мужчин, видящих в ней прежде всего недалекую самку, и за одно только это не воспринимающих ее, как полноценного партнера! Даже самые тупые, опустившиеся и недалекие из них считали, что наличие некоего органа автоматически позволяет им относиться к женщине снисходительно. А уж от этого выброса общества, сидящего напротив, выслушивать подобное Она совершенно не собиралась. Можно было бы попытаться не обращать внимания на следы побоев, обезобразивших его молодое лицо. Они, как ей сказали, были полученны при защите ее собственности, пусть даже неудачной. Но вот спустить неопрятный вид, в котором он явился на встречу с женщиной и начальником, было недопустимо. Недопустимо и унизительно по отношению к самой себе. Его вызывающе длинные растрепанные волосы с остатками полуслезшей выгоревшей краски, небритый как минимум три дня подбородок, заросший мальчишечьей торчащей щетиной, дешевые и неподобающие мужчине побрякушки, полурасстегнутая на груди рубашка цвета грязной половой тряпки - всё это признаки опустившегося неудачника. И совсем не ее забота утешать его и делать из него человека. Да, ей тяжело пробиваться в этом мире мужчин, да, ей порой недостает твердости, чтобы двигаться по трупам, но окружать себя из-за жалости неряшливыми неуважительными малолетками она не станет.
   - Хватит, молодой человек. Ты свободен, - с нетерпеливой злостью процедила Она.
   С таким же успехом можно было злиться на неожиданный порыв ветра.
   - Использовать меня для грубой физической работы, - сказал Эрвин, - это то же самое, что забивать гвозди компьютером. У меня достаточно знаний и опыта, чтобы перевернуть мир, я же предлагаю вам для начала помочь остановить процесс опускания вашей фирмы на дно.
   Она опешила. Ладони ее внезапно сжались в кулачки, а губы поджались еще сильнее, хотя казалось бы уже было некуда. Взгляд дернулся к входной двери. Она испугалась, понял Эрвин. Испугалась его напора, демонстративного нежелания уходить, наглости и невменяемости. Плевать на ее страхи. Если не дура, то возьмет себя в руки. Иначе ему придется отказаться от вдруг проклюнувшейся идеи. На его и ее несчастье.
   Вряд ли в одиночку у нее получится выставить его из этой конуры, а звать на помощь ей пока стыдно. Женщина, действительно, быстро овладела собой и сказала уже менее командно, но зато с уничижительной иронией:
   - Ты, видимо, переиграл в детстве в экономические игры, раз, едва выйдя из пеленок и научившись мыть машины, мнишь себя экспертом бизнеса? Или решил, что застольные разговоры пьяных мужиков о том, как они на месте президента давно бы привели страну к процветанию, бесконечно прозорливы? Набрался знаний у них? Моя фирма успешна, и будет еще успешнее, если я не стану держать таких заведомо никчемных работников и выслушивать их маразматические речи. Или ты сию же минуту покидаешь мой кабинет, или я вызываю охрану, чтобы тебя отсюда вышвырнули. И при таком исходе, ты не получишь даже обещанного денежного расчета.
   Она опустила руку под столешницу, где должна была находиться кнопка паники и вызова охраны.
   Неизвестно, стал бы парень бросаться на нее, чтобы удержать, или начал бы драться с охраной, или, испугавшись, подчинился бы, но в этот момент прозвучали два предупреждающих постукивания в дверь. Они оба вздрогнули. В помещение вошел мужчина - Ее партнер и помощник.
   Эрвин поднялся навстречу, а женщина так заметно обрадовалась своевременному появлению друга и так откровенно расслабилась, что мужчина не сразу ощутил ауру мощного недружественного биополя, источаемого начальницей. Увидев Эрвина, он радушно улыбнулся и протянул юноше руку со словами "Здравствуй, юный герой!" И лишь тогда, наткнувшись на Ее останавливающий раздраженный взгляд, догадался, что нарушил какие-то планы, стушевался, так и не довел рукопожатие до конца, закончив движение нелепым помахиванием ладони. Уселся на свое рабочее место и сделал вид, что погрузился в работу. Эрвин остался стоять в центре комнаты, заложив руки за спину и слегка расставив ноги, - устойчивый и решительный.
   - Возможно, выслушивай вы побольше маразматических речей, то из жалких крупиц мысли, мелькающих даже там - а вам хватит ума их отфильтровать, - вы выработали бы приемлемый план действий, - ответил юноша Ей, продолжая прерванный новоприбывшим мужчиной разговор. - Количество постепенно перешло бы в качество. Кроме того, если вы хотите научиться играть в экономические игры хотя бы на моем уровне, вам в первую очередь стоит научиться врать. Я в младенчестве про грязные пеленки обманывал более умело, чем вы сейчас про свое процветание. Ибо, если бы ваше дело, пусть даже значительно усохшее, было хотя бы стабильно, вам не пришлось бы радоваться той жалкой сумме, что скостили вам бандиты. Ведь вы пригласили меня сюда, чтобы сказать спасибо и расспросить о шансах подобного на будущее. Но увидев и оценив, решили избавиться, - Эрвин быстро взглянул в сторону Ее помощника, и тот отвернулся, догадавшись, что именно он своим приходом и радушием позволил парню сделать такой проницательный вывод. Хотя, дьявол его знает, каким способом! Едва же Эрвин снова обратился к Ней, помощник перестал притворяться, отложил работу и полностью отдался наблюдению за беседой.
   Вернее за длинным и эмоциональным монологом юноши. Потому что Она, неведомо по какой причине решившая вдруг внять данному Эрвином совету: молча, хотя все внешние признаки говорили о том, что негодование ее достигло своей вершины, выслушала его "маразматическую речь".
   - Ты не умеешь врать, - продолжил Эрвин, - но поступила ты правильно. На твоем месте я бы не брал меня на работу с самого начала. Подобная благотворительность - не для гибнущего дела. Но ваши дела еще не совсем безнадежны. Я хочу в это верить, и я должен в это верить. Прошу тебя прислушаться ко мне и уступить. Дать мне шанс помочь. Не нужно терять драгоценного времени. Ты женщина не глупая. Бизнес не идет - потому что время играет тебе во вред. Предприятие свалилось на тебя неожиданно, а до этого ты и не вникала в его тонкости. Так ведь? Будь у тебя больше сроку вникнуть и разобраться, ты бы выплыла. Но, если все останется так, как есть, ты не успеешь. Гниль распространяется быстро, и ты все потеряешь. Я помогу подложить под твой плот крепкую основу, дам ему просохнуть, форсирую время, и вы сможете плыть дальше.
   Честное слово, если несомненный ораторский талант - единственное достоинство парня, он уже на одном этом сможет далеко пойти. Горящие глаза, страстная убежденность, пылкая речь, в которой русские слова переплетались с английскими и с вовсе непонятными, дополняясь доходчивой жестикуляцией, - такой исступленный проповедник смог бы обратить в свою веру и закоренелого атеиста. Никаких доказательств, голые факты, рубленные фразы - а верится, как в математическую аксиому.
   В ее негодовании появилась маленькая дырочка, через которую злость медленно улетучивалась.
   - Откуда ты такой взялся? - уже мягче спросила Она. - Отчего столько уверенности? Чем занимался? Где учился?
   Надо отдать должное: несмотря на весьма нелицеприятное мнение, высказанное юношей о ее деловых качествах, намеренного желания обидеть Она из его речи выковыривать не стала. Редкостная для женщины добродетель.
   Эрвин подошел вплотную к столу, за которым сидела начальница. Взгляд его упал на рамку с фотографией. Он повернул ее к себе: это был портрет серьезного мальчика, чуть моложе его самого, разительно похожего на Нее.
   - Далось вам всем моё прошлое! - раздраженно буркнул Эрвин. - Я предлагаю тебе будущее, которое ты сможешь оставить ему.
   Эрвин поставил фото точно туда, откуда взял. Не о том она говорит, не это сейчас важно! Но взбрыкивать и скандалить не стала, оспаривать его выводы тоже больше не торопилась, значит на трезвость ее ума можно рискнуть положиться.
   - Ты пьян! - почувствовала Она исходящий от юноши запах. Слабый, но отчетливый.
   В голосе женщины мелькнула горделивая радость, словно сделанное открытие полностью объясняло поведение молодого парня. Эрвин пожал плечами:
   - Думал, это часть моих обязанностей, хотя и не нашел этого в инструкции. Очень уж настойчиво предлагали.
   - Много пьют? - живо заинтересовалась Она. Это был больной вопрос и, главное, на данный момент более приземленный и решаемый по сравнению с перепалкой про глобальную перестройку бизнеса. Эрвин недовольно свел брови, досадуя, что она снова уходит от темы, но ответил:
   - Норма у всех разная. Я бы от такого количества и регулярности сдох. Они исправно работают.
   - И ты так легко сдаешь товарищей? - она не ожидала такого рода искренности, хотя о том, что он сказал правду, была прекрасно осведомлена.
   - Я собираюсь поднять твой бизнес, и плевать я хотел на лояльность к отдельным его личностям... Ты сомневаешься во мне - это нормально. Но раз уж до сих пор не вызвала охрану, чтобы выгнать, - проверь меня. Ты ведь ничего не теряешь.
   - Алексей Степанович, - обратилась Она к партнеру, - дай ему два отчета за последние годы. А ты посмотри и скажи, что вообще понял.
   Мужчина прытью ринулся к полкам, двигая указательным пальцем по надписям на папках, отыскал нужные, вытащил из них несколько пачек бумаг и передал их Эрвину. Его впечатление было неоднозначно. С одной стороны, беспардонный мальчишка в несколько фраз опустил их обоих ниже плинтуса: обесценил труды начальницы, а о его собственных качествах, как ее делового партнера, и вовсе не заикнулся, то есть смысла в его наличии или отсутствии вообще не видел. С другой стороны - парнишка говорил так решительно, смело и уверенно, а, главное, уже заранее так энергично болел за дело, к которому пока не имел никакого отношения, так рвался в бой и стремился к победе, что будь воля Алексея Степановича, он обязательно предоставил бы парню шанс и помог бы, чем сумел. Но женский начальственный взгляд мог исходить из иных предпосылок... Алексей Степанович работал с Ней в тесном тандеме не первый год, и трудились они на равных, но головой - разумной или нет, это уже другой вопрос - всегда была Она. Алексею оставалось не так много лет до пенсии, и прелести азарта от новых начинаний уже не поднимали его дух, а вызывали досаду от необходимости снова нервничать и куда-то спешить. Но исполнитель он был толковый, работник скрупулезный и дотошный, умел доводить начинания до гладкости, направлять и выполнять уже принятые Ею решения.
   Эрвин придвинул стул, расчистил себе место на Ее столе между кактусом и фоторамкой и углубился в анализ.
   Она, символически поддерживая подбородок кулачками, терпеливо ждала, сквозь поблескивающие стекла очков наблюдая, как быстро его покрытые въевшейся грязью и царапинами пальцы перелистывают бумаги, то забегая в конец, то возвращаясь к началу, то что-то сверяя в самой гуще стопки. Движения его были порывисты, азартны, и в то же время мягкие и отточенные, губы шевелились, а языком он иногда касался засохшей корочки на нижней губе. Самоуверенный наглый развязный выскочка, или... увлеченный до самозабвения мальчишка... Наконец, Эрвин сказал, что информация слишком поверхностна, чтобы сказать что-то определенное - на что Она насмешливо манерно закатила глаза, обращая свой сарказм Алексею Степановичу. Однако Эрвин продолжил, десятком точных слов однозначно доказав, что половина выданных ему данных откровенно липовые, а по остальным выдал парочку четких выводов. В качестве десерта сообщил, что уважаемый Алексей Степанович определенно прикарманивает некоторые средства фирмы, но в размерах не превышающих разумную премию за его самоотверженный труд.
   Она скрестила руки на груди и откинулась на спинку кресла. Эрвин отложил бумаги, залюбовавшись ее добротными приподнявшимися округлостями. А Алексей Степанович растерянно спросил:
   - Это ты тоже нашел в бумагах?
   - Частично, - ответил Эрвин, прекращая сканировать кусочки обнаженного тела, заманчиво проглядывающие сквозь просвет между пуговичками на Ее блузке и оборачиваясь. - Но в основном логично предположил. Не расстраивайтесь, вы прекрасно прячете следы, - сказал Эрвин и улыбнулся.
   Обстановка разрядилась. Алексей Степанович весело махнул рукой, показывая, что его ловко поймали и разыграли, и клятвенно прижал ладонь к груди: "Тамара, даю слово - он привирает!" Начальница расцепила руки, и стервозность пропала в ней вместе с успокаивающими словами "Брось, Алексей Степанович, не бери в голову, куда я без тебя".
   - Возможно, работа в конторе, действительно, тебе подходит больше, чем в мастерской, - сказала Она Эрвину и решилась: - Хорошо, я возьму тебя помощником к Алексею Степановичу. Хотя бы на время. Тем более, что я через месяц собиралась съездить в отпуск, а ему одному будет тяжеловато. Вот и поможешь.
   - Никаких помощников, и никаких отпусков, - категорично замотал головой Эрвин. - По крайней мере в ближайшие полгода. Мне при любом раскладе понадобится полное твое внимание и содействие. И у меня должна быть известная свобода и равное право голоса, поэтому никаких мальчиков на побегушках.
   - Ну, хорошо-хорошо, - согласилась Она, только сейчас отметив, что его обращение в непойманный ей момент перешло на "ты".
   Разумеется, хвастливый молодой человек ни в коей мере не заставил ее поверить в свои исключительные способности. Какие-то зачатки, конечно, есть. В остальном - надутый пустой воздушный шарик с высоким самомнением. Но она решила подыграть. К тому же у нее тоже появилась шальная мысль. Не одного Эрвина иногда посещали счастливые озарения. Этот парень лишь на пару-тройку лет старше Ее сына, и быть может, (если, конечно, этого несостоявшегося автослесаря помыть, постричь, переодеть, словом, привести в нормальный вид) неплохо было бы их свести. Вдруг он сможет передать свой азарт Никите, вдруг от своего ровесника сын подхватит интерес к семейному делу и, наконец, оторвется от своего футбола, дискотек и станет ближе к матери. Вот эта "помощь" была бы, действительно, неоценима. И куда как более реальна, чем фантазийные обещания Эрвина. Свободы она ему, конечно, не даст, а вот дополнительные молодые руки, возможно, и окажутся в деле подспорьем.
   - А какие с твоей стороны гарантии? - спросила Она.
   - Какие тут могут быть гарантии вообще? - возмутился Эрвин. - Темпами, какими у вас идет "стабильное развитие" - жизни вам осталось не более полутора лет.
   - Откуда тебе это знать?! На данный момент всё не сильно убыточно, и мы худо-бедно тянемся. Если же я решусь на эксперименты, то в случае провала, я однозначно потеряю всё. А вот что теряешь ты? И откуда у тебя вдруг такое рвение в желании "помочь" мне?
   - В случае провала я теряю не менее драгоценное - время. И у меня его для раскачки нет. Поэтому беру из того, что есть. А есть ты и твое дело. Тебе мешает время, меня оно подгоняет. Я жизненно заинтересован в нашем общем успехе больше, чем ты в деньгах. И в успехе максимально быстром. В случае неудачи ты найдешь себе работу. Женщину с твоими данными и опытом станут вырывать друг у друга зубами. Я же тогда теряю больше, чем работу: теряю право быть свободным, теряю свою семью.
   - В каком смысле?
   - Если наши отношения сложатся, тогда, возможно, и придет срок делиться личным. Сейчас же сказал лишь для того, чтобы ты поняла - для меня это не блажь и не игрушки. Сделаем так: ты предоставляешь мне всю необходимую информацию и бумаги, дней через семь-десять я выдаю свою резолюцию и начальные предложения. Тогда уже будем решать возможности дальнейшего сотрудничества. Мне кажется, в таком предложении риск для тебя отсутствует?
   - Информацию? Это между прочим конфиденциальные вещи.
   - Не смеши. Прям, вы - мировой лидер в нефтяных концернах, чтобы бояться утечки!
   - Что ты потребуешь для себя? Машину? Кабинет? Зарплату? Долю прибыли?
   - Сотрудничество. Без конфронтации. Помощь твою и твоих сотрудников. Ты трезво оцениваешь мои предложения, веришь, что я действую в твоих интересах и помогаешь. Если дело пойдет - сама решишь вопрос оплаты моих услуг. Нет - и разговора не будет. Думаю, не обидишь. Пока я согласен работать за те деньги, что получал. Кабинет мне и этот неплох. Машину я не вожу, так что персональной пока не требую, возить будете сами или оплатите такси.
   Тамара протянула Эрвину твердую ладошку с пятеркой выставленных в его сторону плотно сжатых коготков, и договор был скреплен.
  
  
   *************
  
   Едва Эрвин вечером появился дома, полный энтузиазма поведать о последних новостях, Николь, не дав ему раскрыть рта, крепко схватила за руку и потащила вглубь необъятных просторов их квартирки.
   У большого окна гостиной, на почетном месте, где раньше купались в лучах дневного света оазис домашних насаждений Николь, ныне безжалостно сдвинутых в сторону, стояло электронное пианино. Не новое, выбранное не за красоту и свежесть полировки, а за качество при приемлемой цене. Краем уха Эрвин слушал вдохновенные рассказы Николь, как она выискивала по объявлениям сначала советчиков и специалистов, а потом вместе с ними продавцов того, в чем она понимала еще меньше, чем Эрвин в содержимом женских глянцевых журналов.
   Эрвин слушал, вроде понимал, но в голове уже звучала музыка. Только сейчас он понял, насколько ему в действительности ее не хватало. Ласкательными движениями он провел по клавишам, и инструмент отозвался благодарным мурлыканьем, растопившим внутренности и горячительной лавой заполнившим вены.
   Благоговение захватило Эрвина. А о необъятных размерах его восторга Николь пришлось судить из того, что она ни слова не поняла в произнесенной им признательной речи. Он настолько забылся, что свое спасибо излил ей на родном языке. Одно это ей сказало о его чувствах больше, чем дословный перевод.
   С неимоверным трудом насилия над собой Эрвин сдержался, чтобы сию же минуту не бросить реальность и не утонуть в звуках. Решительно скрипнув зубами, вырвал розетку питания инструмента от сети. Сжал жену в объятиях, спасаясь в них от непристойного влечения. И защищая ее от того, что собирался сказать.
   - Николь, ты моё счастье, ты самая лучшая девушка, - сказал Эрвин, и Николь насторожилась его тону. - А меня уволили из мастерской.
   Девушка закаменела в его руках, а в робко брошенном на его лицо испуганном взгляде был лишь страх обнаружить, насколько убийственно это обстоятельство подействовало на самого Эрвина. Увидев, что он продолжает улыбаться, Николь приободрилась - кажется, за личную обиду он это не принял.
   - Откровенно говоря, я ждала, кто первый сдастся - ты или работа. Уж больно вы не подходили друг другу. Рада, что расстались живыми. Что теперь?
   - Будем просить милостыню.
   Но успокоил, отчитавшись о встрече с высшим начальством. В общих чертах, конечно.
   Как счастье, припасенное на финал вечера сюрпризов, Эрвин сообщил жене, что намерен продолжить получение высшего образования, заочно. Она сначала даже не знала, как к этому отнестись. С потерей работы понятно: ничего хорошего. С приобретением новой и повышением тем более: шаг вперед. А тут... С одной стороны - безусловно, прекрасное известие. С другой - она не очень себе представляла, где он собирается найти для этого силы и время. Похоже, он и сам не очень это представлял! Не был он похож на усидчивого зубрежника, которому не составит труда постигать науки, когда никто не стоит над душой, а за спиной маячит работа и семейные обязанности. Не может же она до такой степени не знать своего мужа!
   И наконец, добило категоричное заявление, что ему - будущему академику и миллионеру - иметь жену недоучку не с руки. Посему и Николь предстоит взяться за ум и закончить учебу. Тем более, что ему нужно прикрепиться к какому-нибудь институту, и он мечтает, чтобы их имена в списке студентов снова шли рядом.
   Даты на календаре отсчитывали последние дни августа и медлить было нельзя.
  
   ********
   С этого дня жизнь закрутилась бешеным темпом. Это было и привычно, и ново. Нов был не темп. В отличие от бездейственного прозябания последних месяцев и ленивого ковыряния в своих мыслях - этот стиль был как раз-таки его стихией. Эрвин пробудился от спячки. Невыразимым облегчением оказалась, наконец, появившаяся возможность загрузить мозг работой, не давать ему продыху, уйти из мира чувств в бытие действий и свершений. Крутился сам и крутил всё вокруг себя, заставляя окружающее кипеть горячей лавой. Новым же стало ощущение того, что делает это сам, а не служит орудием чужих целей. Это пугало, пьянило и окрыляло. Хотелось оглянуться, убедиться, что позади надежный тыл, услышать слова одобрения или просто поддержки. Но осознание того, что ничего за тобой не стоит, наполняло тело сладостным чувством свободы. Головокружительный полет фантазий игры ограничивался лишь собственным желанием. Да, игра. С острым желанием победить.
   С раннего утра до вечера его преследовали цифры, идеи, обсуждения, анализы, разговоры. Запах кофе, в бесконечных количествах поглощаемого Алексеем. Блеск очков Тамары, отчасти смягчающий ярость направленного в его адрес взгляда, когда навязавшийся помощник начинал особо утомлять.
   Один-два раза в неделю в глухой подворотне Эрвина ждала машина с затемненными стеклами. Снова духота повязки на лицо и легкое затекание связанных рук, снимаемое первыми же минутами физических занятий. Общество интеллигентного невзрачного Барона, любившего в перерывах между боями заводить беседы на философские темы, и его однотипных бритых качков, вдохновенно испытывающих молодого "тренера" на прочность. Правда, обходились уже без серьезных увечий.
   Вечера посвящались семье. Своей принцессе - маленькой, но растущей на глазах и меняющейся каждый день, дочери. Жалел лишь о том, что не может быть с ней постоянно. Открывая для малышки мир, Эрвин открывал для себя его смысл.
   Ночи безраздельно принадлежали Николь. Она возрождалась. Заново открывала в себе любовь. Падали запреты, росла чувственность, окрылялась душа. Она победила. В первую очередь победила саму себя.
   Вера, терпение, снисходительность Николь воздались ей сторицей. Она построила идеальную со всех сторон семью. Ничто теперь не смогло бы переубедить ее в правильности выбранного пути. И когда мама очередной раз попыталась в чем-то осудить ее мужа и учить дочь жизни, Николь, гордо выпрямившись, с горящими божественным просветлением глазами, попросила ее заткнуться и больше никогда не поднимать эту тему.
   К ней снова вернулся тот Эрвин, с которым она познакомилась, который когда-то закружил ее и заставил потерять голову. Живой огонек, зажигающий все вокруг. Взрывающий обыденность ярким сумасшествием. Пусть он сейчас уделял ей не все свои помыслы, но тем полнее и горячее были те моменты, когда он принадлежал только ей. А он удивительно умел переключаться, одаваясь текущему делу безраздельно.
   С равной энергией Эрвин отдавался и строительству башен из пластмассовых кубиков, и построению планов развития чужого бизнеса. А еще с большей страстью погружался в свою давнюю слабость. Редкий вечер проходил без музыки. При Николь с дочкой Эрвин не боялся стать беззащитным, погружаясь в звуки и выпадая из реальности. Даже забирающаяся к нему на колени Полинка и нажимающая невпопад клавиши не мешала его трансу. Иногда Николь приходилось крепко обнимать мужа, чтобы показать, что время уже позднее. Пытавшиеся сначала возмущаться соседи постепенно свыклись, и в зависимости от своих пристрастий в музыке во время его концертов либо прибавляли звук телевизоров в своей квартире, либо, наоборот, выключали полностью. Вот только на пение Николь так и не удавалось уговорить Эрвина. Песни предназначались только Полинке - тихой колыбельной в засыпающие ушки и смыкающиеся глазки.
   Зато с ним опять стало возможно разговаривать. Темная тень прошлого и тягостных недомолвок исчезла напрочь или закопалась в недостижимые глубины. Теперь он готов был часами говорить о прошедшем дне и планах на будущее. Хоть и не всегда это были восторги и радужность сказочных перспектив.
   Не так давно приятель Эрвина, доктор Джеймс Тервол, предостерегал Николь, что она еще столкнется с неприятными сторонами его характера. Если это были они самые, то, конечно, поражали силой эмоций, но она готова была смириться. Согласна была быть его буфером, громоотводом. Иногда он пугал. Но это был не тот страх, что сковывал ее безысходностью от нравоучений и попреков родителей, и превращал ее в безвольного равнодушного духа. Это был страх зрителя, наблюдающего за смертельно опасным трюком.
   Когда что-то стояло у Эрвина на пути и мешало его планам чудовищной с его точки зрения человеческой глупостью, юноша взрывался. И его взрыв многоосколочным снарядом поражал все живое в радиусе видимости. Он умел выслушивать любые доводы, он готов был спорить, договариваться и идти на компромиссы, но в ответ на изречения в стиле "поделать тут нечего, от нас ничего не зависит" превращался в Зевса-громовержца. Вот в моменты подобной неистовости Николь и становилось страшно. Не за себя. Он никогда не направлял свой гнев в ее сторону, даже если она рисковала возражать. Но Николь подозревала, что изливаемое ей - это не кухонный разговор обывателя, смелого перед женой и онемелого за стенами дома, а отзвуки уже отгремевшей где-то чуть раньше грозы. Что же приходилось на долю первослушателей, а уж тем более виновников - Николь не пыталась и представить. При таком подходе на новом рабочем месте Эрвин продержится еще меньше, чем в мастерской, и скоро вылетит оттуда с куда большим треском. Что с ним будет после этого?
   Ругательства, произносимые Эрвином на родном языке, звучали для Николь многострочными стихотворными одами бравурного марша. Зато, наверно поэтому, не так сильно пугали. И чаще всего ей было достаточно обнять его, чтобы ярость в глазах Эрвина сменилась задором и сарказмом, направленным на свою собственную несдержанность. Или он сам останавливался, стоило его взгляду упасть на дочь. Надо сказать, что маленькую Полину взрывы отца ничуть не пугали. Забыв про свои игрушки и засунув в рот указательный палец, она с умудренной детской мечтательностью следила за метаниями Эрвина.
   А где-то в промежутках вышесказанных отраслей бытия у Эрвина еще находилось время не забрасывать получение образования. Непреодолимыми пока оказались сложности с получением вида на жительство и работу. Но ему пошли навстречу, позволив использовать для своих нужд площади и имущество института. Эрвин же настоял и на том, чтобы Николь тоже восстановилась на учебе, обещал поддержать и, если появится нужда, даже силой заставить ее заниматься.
   Это принесло с собой некоторые неприятности: вынужденность периодически принимать помощь любимейшей тещи, мамы, бабушки. Неприязнь Валерии к зятю с течением временем не только не уменьшалась, а даже возрастала. Если такое еще можно себе представить.
   Не без его пособничества.
   Дело в том, что именно с почина Эрвина, в одночасье взлетевшего с должности посыльного у последнего из автомехаников в стан руководства, мастерская, взрастившая его, давшая ему разгон для взлета, была продана, коллектив расформирован. Такого поступка в ответ на их самоотверженность, терпение и выносливость бывшие коллеги от Эрвина не ожидали. Черная неблагодарность, несправедливость в тот самый момент, когда они приняли его в свои души, когда пообещали всестороннюю поддержку, была подлостью высшей категории.
   Правда, Павлу была тут же предложена новая работа, которая, если честно, была значительно привлекательнее как в плане амбиций, так в материальном. Но тягостного впечатления от мерзкого деяния Эрвина сие не уменьшило. Всё произошло быстро, властно, без обсуждений и возможности выбора. Сработавшийся за добрый десяток лет коллектив разлетелся, принеся в семьи каждого раздоры и непонимания. Уволенный со дня Димос приходил к Павлу домой, совестил, грозил, просил того проявить авторитет на неблагодарного зятя. Никакие искренние уверения, что повлиять на мальчишку невозможно, не убедили. Разругались в пух и прах. Валерия поддержала Димоса, хотя сама и не предложила помощи в разборках с зятем. А Павел постыдился рассказать приятелям и жене о том, что уже ходил к Эрвину, что уговаривал его остепениться, применяя слова ничуть не менее проникновенные, чем сам выслушал от Димоса и Ершова. Парень для начала выслушал его, был полон доброжелательности и внимания. Наконец, довольный Павел уверился в победе своего красноречия и похлопал зятя по плечу со словами: "Рад, что ты всё понимаешь". Тогда-то Эрвин, с холодным недоумением пожав плечами, и заявил, что ничуть не сомневается в правильности своего решения. Самого же Павла, оказывается, спасли вовсе не родственные чувства Эрвина, а то, что тому были нужны знакомые люди в новом деле. Но всё еще может измениться. "Да подавись ты своими решениями и моим новым местом! - наконец, заорал на него Павел. - Полагаешь, что я стану выполнять приказы сопляка?" "Станешь, - спокойно кивнул Эрвин. - И станешь исполнять на совесть. Чтобы я убедился, что ты мне, действительно, нужен". Чем еще можно было такого усовестить?
   Павел, Димос и Петрович пали не единственными жертвами. Та же участь постигла и прочие мелкие заведения фирмы с их коллективами. Осталась только одна мастерская, куда, к слову сказать, перевели на работу Ершова. Поговаривали, что судьбу этой конторки, как и судьбу одного из своих самых старых работников отстояла перед разошедшимся молодым помощником сама начальница. Только ее категоричное слово уменьшило пыл его разрушительной деятельности.
   Трудно было объяснить, почему женщина вдруг пошла на поводу у мальчишки. И что оказалось переломным в ее отношении к нему. Она не могла толком разобраться в этом даже наедине с собой. Его энергия завораживала. Убежденность доказательств заставляла прислушиваться. Стиль работы затмевал внешний, на который просто не оставалось времени обращать внимание.
   Однако знакомить Эрвина со своим сыном, Она уже не торопилась. Уже не сомневалась, что он, безусловно, сумеет повести за собой ее немного инфантильного мальчика, но вот куда уведет их обоих энтузиазм пылкого юноши - это она пока предсказать не решилась бы. Предпочла не рисковать сыном. Пока хватит того, что рискует делом.
   Со стороны действия Эрвина выглядели более чем разрушительными. На самом же деле каждый шаг обсуждался с новыми коллегами, анализировался и просчитывался. И принятые решения можно было смело назвать общими. Хотя генератор идей чаще был именно он. И разрушительных, и созидательных.
   Алексей Степанович с той же доброй насмешкой, что ему выдала соответствующие указания Тамара - так привык называть он начальницу, и так же стал ее именовать Эрвин - предоставил молодому человеку полную свободу ковыряться в бумажках и записях. Но как и у воротилы преступности этого города пресловутого Барона при испытании физической выносливости парнишки, так и у Алексея при анализе его умственного потенциала, юмор в отношениях выветрился быстро. Въедливости вопросов Эрвина могла позавидовать Налоговая инспекция. Грешным делом Алексей с Тамарой даже забросили удочку, чтобы уточнить не оттуда ли он и был заслан. Хотя мысль изначально была откровенно бестолковой: сомнительно, что государственные органы забросили молодого новичка шпионом в автомастерскую, чтобы пустить на дно полуразвалившуюся фирмочку. Но доставал он не хуже уедливого инспектора, которого кинули со взяткой. Порой Алексей чувствовал себя перед ним, как уж на сковородке. Однако не мог не согласиться с логикой и конструктивностью его идей. Даже если претворять большинство из них в жизнь казалось бессмысленно непрактичным и попросту фантастичным.
   Да, надо признать, сами идеи перестали смешить и в какой-то момент из шутливых снисходительных ответов на детское любопытство превратились в серьезные обсуждения с подробнейшими расчетами. Даже с привлечением сторонних профессионалов. Своим азартом Эрвин сумел заразить. И консервативный Алексей, и осторожная Тамара в конце концов согласились на рискованную авантюру поставить на кон все, что есть, во имя того, чего может и не быть. В конце концов, рисковали не очень многим, и уже казалось разумнее потерять все и сразу, чем чахнуть день за днем в медленной агонии.
   Парень врезался в пучину проблем, разрезал их на части и выдавал решения с легкостью, как нож хирурга отсекает больные органы. Идеи сыпались, отметались оппонентами и тут же заменялись свежими.
   Основной задачей Алексея с Тамарой стало служить сдерживающими ограничителями, периодически спускающими его на землю.
   Первым делом обнаружилось, что Эрвин мыслит чересчур крупными масштабами. Он откровенно пытается приспособить принципы макроэкономики к отдельно взятой крохотной хозяйственной единице, иногда забывая о существенных различиях. Приходилось отбирать у него телескоп и просить оглядеться по сторонам, чтобы соизволил обратить внимание на то, что свет уличных фонариков несколько отличается от света звезд, и, хотя общие принципы преломления и продолжают действовать, переносить их так прямо с небес на землю все-таки не стоит.
   Кроме этого Эрвин в принципе не рассматривал проблем, связанных с бюрократией, проволочками, связанными с человеческим фактором. В его понятии принятое им решение, будучи признанным дееспособным и разумным, автоматически должно было браться на вооружение всеми повязанными инстанциями. Отказаться от выполнения мог только господь бог. Остальные - восхититься и оказывать максимальное содействие. В условиях специфических реалий этого мира подобная вера Эрвина выглядела по меньшей мере наивно и смешно. Создавалось чувство, что ограничивающие препоны никогда перед ним не стояли. Вероятно, знания и опыт, и правда, были им заработаны в теоретических играх, идеализирующих правду жизни, взяты из книг и учебников.
   А еще у парнишки, похоже на генетическом уровне, напрочь отсутствовало почитание вышестоящих любого уровня. То, что Тамара на первой встрече сочла мужским пренебрежением к ее женскому естеству, на самом деле оказалось стилем его поведения со всеми представителями человечества без разбора. Он без стеснения входил в любые двери, разговаривал на равных с людьми любого уровня важности. Он не просил, не унижался, он выдвигал задачу, обосновывал и требовал действий. И, как ни странно, частенько это срабатывало. Возможно, как контраст, а, может быть, на оппонентов тоже действовало его обаяние, особенно когда оно подкреплялось щедрыми материальными подношениями более приземленных и дальновидных коллег Эрвина. Но Алексей с Тамарой всё-таки старались избегать предъявления парня посторонним - слишком уж нестандартны были его вид и стиль и непредсказуемы результаты. С ним и без того хватало неожиданностей.
   Контраст темпераментности и рассудительности, импульсивности и вдумчивости, деловой проницательности и житейской наивности, мягкого обаяния и жесткого цинизма, переживания за дело и пренебрежения к отдельным людям - всё это переплеталось в нем самым фантастическим образом.
   На необходимость стучаться в бесконечное количество дверей Эрвин злился, свирепел, не понимал, но принимал доводы коллег. А они в свою очередь приспосабливали его идеи к реалиям, как перешивают взрослую одежду на ребенка: тут урезать, там ушить, здесь украсить, сделать мягким и удобным. То есть умасливать, обивать пороги, заполнять тонны ненужных бумаг, давать взятки и выискиваать на них средства, использовать старые связи и заводить новые. А попробуй не попытаться сделать всё возможное, выложиться изо всех сил, или, не дай бог, рискнуть отказаться - нарвешься на его яростное "Почему "нет"?", которого начала побаиваться даже Тамара.
   Но она же ему и противостояла. Ни одно ее сомнение не оказывалось невысказанным, никакая уверенность Эрвина не оставалась не разобранной на атомы. Ничто не принималось без боя. Николь была права, полагая, что до нее доносятся лишь отголоски битв. Но ошибалась, считая, что это скоро приведет к увольнению Эрвина. Да, битвы случались нешуточные. Обвинения громоздились на ругательства, крик на полные остервенения взгляды, пена у рта на запотевшие стекла очков, ее элегантность на его безудержность. На паркетном полу до следующего ремонта останется заметная вмятина, а разломившийся от удара кулаком стол восстановлению не подлежал. Алексей остужал вошедших в раж спорщиков, покуда мог, а когда убеждался, что его усилия становятся бесполезными, обычно благоразумно ретировался. Его побега не замечали, пока не приходил срок подбирать осколки крушения и протоколировать итоги оконченного совещания.
   В один из дней, когда Алексей, отчаявшись преуспеть в миротворческой миссии, уже оставил эту работу богам, а сам отправился домой, бурное обсуждение очередного рабочего вопроса между Эрвином и Тамарой завершилось в общей постели. Если принять во внимание нехватку мужского внимания у вдовы, вынужденной ежедневно отдавать все свои силы работе и воспитанию сына, и необремененную избытком высоконравственных моральных принципов пылкость юноши, то сей результат их тесного трудового сотрудничества был более чем предсказуем.
   Она всего лишь дотронулась до него с невинным намерением освободить себе путь в узком пространстве между столом и стеллажом. Но искра, вспыхнувшая от случайного соприкосновения разгоряченных спором тел, вдруг понеслась в неожиданном направлении. Причина спора забылась. Глаза встретились с растерянным вопросом. Губы сами рванулись друг к другу. Его пальцы быстро заскользили снизу вверх по ее бедру, приподнимая юбку. Она накрыла его ладонь своей, но не останавливая, а прижимая плотнее. Эмоциональный диспут взорвался не менее бурной страстью.
   Для регистрации итогов этого совещания не понадобилось ни записей, ни протоколов.
   Опустошенные лежали они на маленьком диванчике в офисе, поровну распределив на обнаженных телах куртку Эрвина. Ее хватало, чтобы скрыть только самые жаркие места. Тамара глубоко вдохнула кожаный запах куртки, перемешанный с его ароматом, положила голову юноше на плечо и прижалась. Он обнял ее. Едва касаясь его кожи легкими щекочущими движениями, женщина нежно провела острым ноготком, деля его тело на две условные половинки. Начала от центра лба, через лицо и грудь, и постепенно ее рука скрылась под чернотой прикрывающего куска одежды, отыскивая самый центр.
   - Ты совершенен, - прошептала она ему на ухо. - Во всем.
   - Не во всем, - так же тихо возразил Эрвин. - Иногда в самый неподходящий момент страшно хочется есть. Жутко напрягает.
   Женщина приподнялась и поцеловала его в губы.
   - Ты еще совсем мальчик... Волшебный мальчик... Мой волшебный юный эльф, - Тамара села на краешек дивана, подняла с пола его рубашку и, на ходу вдевая руки в рукава, поднялась. - Попробую поискать продовольственные запасы. У Алексея в столе всегда прячется хотя бы пачка печенья.
   Рубашка достигала середины ее ягодиц. А когда женщина наклонилась, чтобы без очков получше разглядеть содержимое ящиков, взорам открылись дополнительные поблескивающие влагой подробности. Юноша лег поудобнее, провел языком по губам, глаза его снова заблестели. Рассматривать ее было приятно. Если и были в ее обнаженности возрастные недостатки, то полутьма помещения деликатно их скрывала. Чуть сухощавая и костлявая, с узкими бедрами фигурка женщины была пропорциональной, да и вся она приятно ухоженной.
   Выудив из стола предсказанную пачку печенья, пакетик орешков и даже маленькую упаковку сока с трубочкой, Тамара вернулась к дивану. Ее крепкие груди колыхались под застегнутой на одну пуговичку рубашкой и почти касались лица Эрвина, когда она принялась его кормить из своих рук, через раз чередуя еду с легким поцелуем.
   - Не обиделся, что назвала мальчиком? - с легкой ехидцой спросила она.
   - А еще ты называла меня никчемным маразматиком, - напомнил Эрвин, языком заставляя ее поцелуй стать более чувственным. - Называй, как хочешь. Ты не представляешь, каких имен я уже удостаивался. Будь я индейцем, оглашение всех моих прозвищ заняло бы добрый час. Правда, большинство были бы синонимами к вышесказанным двум.
   - Это в людях говорит зависть, Эрвин. Не скажу, что у меня было много мужчин, но, мне кажется, даже будь их сотня, ты превзошел бы их всех.
   - Рад, что сумел доставить тебе удовольствие.
   Тамара уловила в тоне сарказм: в успокоении ее молодой коллега совершенно не нуждался, а в своих высоких способностях ничуть не сомневался.
   - Неземное, - подтвердила женщина. - Надеюсь, что и ты не раскаиваешься, и мы еще не один раз повторим. А я стану звать тебя своим маленьким розовым медвежонком.
   Эрвин поперхнулся печеньем и сквозь смех, перемешанный с кашлем, согласно кивнул.
   Тамара не задумывалась о том, как выглядит ее связь с мальчишкой, который совсем немного старше ее собственного сына. Рабочие отношения на равных, а иногда даже вынужденность признавать его превосходство, научили ее воспринимать Эрвина как состоявшегося взрослого мужчину. О его возрасте вспоминалось лишь, когда приходилось по-матерински мягко остужать горячие всплески его эмоциональности. И еще в те самые интимные моменты, когда руки и губы касались свежей кожи, когда взгляд скользил по еще даже не достигшему вершины расцвета телу, когда его лицо покрывалось обаятельным румянцем, а по-мальчишечьи пухловатые губы по-мужски властно впивались в ее. Но тогда женщине хотелось скорее самой спуститься с вершин своих лет до очарования его юности, чем думать об их контрастах.
   Регулярные интимные связи не мешали общей работе. Скорее подгоняли и сплачивали. Окончательно исчезла резкость из их взаимоотношений, возросло доверие, стали мягче споры. Женщина почувствовала рядом крепкое мужское плечо, на которое можно опереться.
   День за днем - возникшие идеи постепенно переквалифицировались в планы. Планы - в пути их решения. Скоро пришло время практических проектов и смет.
   У Эрвина не было времени изыскивать новые нестандартные пути, и он выбирал то, в отношении чего, при всей эфемерности общих замыслов, с большей долей вероятности мог ожидать положительного результата. Что было ему ближе всего по духу? Разумеется, родина и всё, что с ней связано. В чем могла преуспеть фирма Тамары без капитальной смены деятельности? В том, что связано с автомобилями и их обслуживанием. Где это могло пересечься? Правильно, в местах схождения интересов Тамариного дела и крупного автомобильного завода в Отнийском Королевстве, который совсем недавно перерезал красную ленту запуска своих цехов. Ничего менее глобального Эрвин увидеть не смог, ни на что более грандиозное не решились его благоразумные коллеги. Эрвин презрительно скривился мелкому масштабу, но решил, что для начала и это сгодится.
   Будучи поверенным короля ХанесемаШ по весьма расплывчатому кругу вопросов, Эрвин какое-то время лично занимался некоторыми проблемами возводимого завода. Поэтому оставались личные связи, дальновидно наработанные обязательства, которые мог достать из-за пазухи в критический момент. Для начала Эрвин поднял самые низкие из рычагов воздействия, чтобы весть о его заинтересованности как можно позже пошла наверх. Кто предскажет - окажут ли ему наверху помощь или обломают самонадеянность. Конечно, если он находится под информационным колпаком, его не спрячет никакое инкогнито. Но если нет - не стоит дразнить дремлющего медведя. В основном Эрвин старался опираться на знания менталитета, свойственного его землякам и специфики отношений в государстве, где свободный рынок прочно переплетается с диктатурой крепкой руки. Свое имя он сообщил лишь тем, чей рот мог уверенно заткнуть страхом и обязательствами, а свой интерес размыто объяснил желанием помочь хорошим людям. В переговорах старался участвовать в минимально необходимом размере. А технических разработок вовсе сторонился, предоставляя действовать профессионалам. Но, не понимая подробностей, умел выжать из деятельности сотрудников все соки. Находиться у него в подчинении было несладко. Понятия "войти в положение" и человеческой жалости в нем не существовало.
   Однако, не будем вдаваться в технические тонкости, расчет выгодности и доходности, описания практических трудностей, борьбы с персоналом и бюрократических перипетий, чтобы история человеческой жизни не переросла в учебник маркетинговых идей и социального анализа.
   Важно лишь, что Эрвину удалось добиться предварительного согласия на подписание эксклюзивного представительского договора между Отнийским автомобильным заводом и заводом Тамары, как гордо именовались в документах заброшенные руины цехов на окраине. В случае успешных согласований, в течение двух месяцев развалины предполагалось переоборудовать в действующее предприятие. Объектом станет обязательная доработка иностранных автомобилей до выпуска их на внутренний российский рынок. Размах был неслабый, предполагаемые доходы тоже, а вот сроки критическими.
   Но он надеялся успеть. Довести задуманное дело хотя бы до такого состояния, когда оно не будет требовать его постоянного присутствия. Когда можно будет осуществлять контроль над ним издалека. Когда, если ему придется уехать, он сможет оттуда поддерживать работу здесь. Помогать Тамаре и... Николь. Где бы он ни был, руку с контроля он не уберет, Тамара при любом исходе будет завязана на вынужденности общения с ним, а свою долю прибыли в этом деле он собирался обговорить, как только будут подписаны последние бумаги извне.
   Сегодня должен прозвучать последний аккорд, после которого можно давать отмашку на окончательное подписание договоров с заграницей, на финансирование и начало строительства. Последнее совещание в местечковом управлении по каким-то природоохранным вопросам.
   Эрвин не сомневался в итогах - всё было согласовано в гораздо более вышестоящих организациях. Эта возня - так, блеф, показуха, придание себе значимости при нулевом авторитете. Алексей, например, даже не пошел на это заседание, не сочтя его стоящим серьезного внимания. Да и Эрвин явился лишь потому что не нужно было далеко ехать.
   Поэтому неожиданно полученный отказ своим идиотизмом потряс его до глубины души. Отказ, по сути, ничем не обоснованный. Всё заседание их выслушивали, кивая головой, а в конце врезали под дых, сообщая, что одобрения не будет, путевки в светлую жизнь их новому начинанию тоже не светит.
   Тамара глядела на позеленевшего Эрвина, у которого даже глаза, кажется, от гнева посветлели на несколько тонов, и молила богов, чтобы он не сорвался и не испортил всё бесповоротно. Она еще старалась что-то говорить, убеждать, но комиссия уже собирала свои вещички. Эрвин, не встревающий в обсуждение на протяжении всей встречи, на счастье, молчал и после объявления шокирующих итогов. Преднамеренно громко гремя стульями, стуча каблуками и уже переговариваясь между собой на отвлеченные темы, посторонние удалились.
   Тамара обняла Эрвина, попыталась поцеловать, но он резко отдернулся и скинул ее руки.
   Он не понимал, что произошло. Больше всего злил не сам отказ, а то, что не смог увидеть его причины. Именно поэтому и не стал ввязываться в диспуты. Манипулировать людьми, не прочувствовав их настроения - неоправданный риск. Как мог он не разглядеть их намерений заранее? Ведь был интерес одних членов комиссии и полное равнодушие других. Откуда вдруг взялось дружное неприятие. Тамара, сама обескураженная, тем не менее подбадривала Эрвина.
   - Прекрати, - сказала она ему. - Это же мелочи. Не такое мы преодолевали. Они идиоты, но через месяц мы придем к ним снова и, клянусь, все будет отлично.
   Месяц?!
   - Давай, поговорим об этом завтра, - хмуро бросил Эрвин и, накинув свою потертую кожаную куртку, ушел, не попрощавшись.
  
   **************
   Ночь выдалась практически бессонной. Промаявшись до рассвета, Эрвин решил больше не глумиться над собой. Беззвучно поднялся, не потревожив сладко спящих жену и дочь, так же тихо перекусил тем, что нашел в холодильнике готовым, и вышел на улицу.
   Общественный транспорт еще не ходил. Дорога до офиса займет около двух часов, за которые он надеялся прийти в себя. На ходу всегда думалось лучше. А, может, и не пойдет в офис... Впрочем, после первого получаса ходьбы горячие объятия Тамары, стали казаться достойным для рассмотрения вариантом депрессанта.
   Воздух первых послерассветных часов был холодно прозрачен. Изо рта при дыхании врывались клубочки пара. Середина ноября - первые намеки на подступающие зимние морозы. Кое-где кромки лужиц уже опоясывал тонкий ледок. Кроссовки проскальзывали на асфальте. Эрвин замотал покрепче шарф, засунул руки в карманы брюк и прибавил шагу.
   Как малый ребенок в нетерпеливом стремлении ускорить течение дней вычеркивает в календаре даты, оставшиеся до дня рождения, так Эрвин считал оставшиеся дни до конца года. Даже чуть раньше. Вот только без детской радости приближающегося праздника. Уменьшающееся число становилось все более зловещим.
   Автомобиль без фар на сумасшедшей скорости вывернул из подворотни, заскрипел тормозами на скользкой дороге и въехав на тротуар, преградил Эрвину дорогу. Эрвин испуганно отскочил, не успев даже вынуть руки из карманов, оглянулся по сторонам и за спину. Какой-то средних лет мужчина, выгуливавший собаку, дернулся, решив, что произошла авария, но увидев, что все в порядке, поспешил скрыться за углом, волоча за собой прервавшего на середине выполнение своих личных потребностей пса. Больше в это раннее холодное утро на улице не было ни души.
   Эрвин смачно выругался на непутевого лихача.
   Но тут с заднего сиденья автомобиля выполз колобок в очках - тот из членов вчерашней комиссии из управы, что так цветисто обхаивал и с претензией на тонкий юмор высмеивал каждое предложение и объяснение Тамары. Выходит, наезд был неслучайным.
   - Садись в машину, - велел колобок Эрвину. - Не бойся. Поговорим.
   - Тебе нужно, значит разминай свои кривые ножки, - ответил юноша. - Катись рядом, если хочешь.
   - Злишься? Это правильно, - покровительственно пробасил колобок. - Но бессмысленно. Ладно, пошли погуляем.
   Они двинулись рядышком, как два закадычных приятеля. Автомобиль медленно шуршал следом. Эрвин повел плечами, засовывая подбородок поглубже в складки шарфа, и пожалел, что не надел кепку - уши тоже мерзли. Фыркнул носом.
   - Идеи, что высказывала баба, ведь на самом деле были твои? - спросил колобок.
   Эрвин кинул ему раздраженный взгляд, но не ответил.
   - Делаю тебе встречное предложение, - колобок выдержал эффектную паузу и закончил: - работать на меня. Сколько бы она не платила тебе - предлагаю вдвое.
   - Чтобы нанять меня, ты ночь дежурил в подворотне?
   - Всего полтора часа, - ухмыльнулся колобок. - Куш слишком хорош, стоило потерпеть и поговорить наедине, чтобы твоя бабенка нам не мешала.
   - Ты же счел дело гибельным.
   - Для вас. Но вполне подходящим для себя. Идея чересчур хороша, чтобы отдавать ее в чужие руки. Но она твоя, хочу быть честным и предложить именно тебе и довести ее до конца.
   - Я ее и так доведу до конца.
   - Дурачок. Пока это предлагаете вы - никто всерьез предложение не примет.
   - Почему? - без особого интереса спросил Эрвин.
   - Ну, конечно. Сам прикинь. Дело серьезное и крупное. Предлагает же его недалекая блондинистая баба и лохматый придурошный парень, едва научившийся сопли подтирать, а судя по внешнему виду - и этому не научился. Как только вы вообще прошли столько инстанций, и иностранцы с вами взялись вести дело! Но прошли. Значит, что-то в вас есть. Вот я и беру тебя.
   Колобок сквозь заплывшие веки насмешливо поглядывал на собеседника, ожидая, когда юноша начнет обиженно доказывать, какой он на самом деле ловкий и способный. Словом, выйдет из себя и тогда не составит труда его захомутать, не дав вернуться на место.
   Не дождешься! Трудно сказать, насколько одаренным должен быть человек, чтобы его обзывалки смогли бы не то что ранить, а просто привлечь внимание юноши. Если только вдруг прозвучит нечто, заинтересовавшее его в плане повышения собственного словарного запаса. Слишком хорошую школу выдержки он получил, чтобы принимать близко к сердцу бессмысленно сотрясающие воздух фразы. Вероятно, Эрвина могли бы задеть реплики близких ему людей, знакомых с его слабостями. Но уж это никак не могли быть якобы уничижающие намеки на его внешний вид.
   Эрвин громко фыркнул носом, высморкался в сторону, пренебрегая помощью носового платка и салфеток. Колобка брезгливо перекорежило.
   - Я думал - мозги главнее одежды, - сказал Эрвин. - И привык иметь дело с умными людьми, способными думать прежде всего головой. Поэтому и шел, пока на тебя не наткнулся.
   - Если тебя где-то воспринимали всерьез, то, скорее всего, тому была особая причина. Либо люди знали тебя заранее, либо за тобой стояло нечто, чему люди доверяли и переносили это доверие и на тебя. Я навел справки. Никого за тобой я не увидел, кроме взяток и твоей женщины. Или это она так хорошо продается? Но меня - уважают не за красивые буфера. Так что, будешь исправно работать - далеко продвину.
   Тоже мне - уважаемый эстет! Шаг Эрвина из ожесточенного стал размеренным. Лоб прорезали задумчивые складки.
   Колобок, конечно, преувеличивает, но в чем-то, безусловно, прав. При встрече с любым новым человеком Эрвину почти всегда приходилось преодолевать некоторую стену неприязни, обусловленную первым производимым впечатлением. Если он, конечно, не считал за труд ее преодолевать. Иногда на это уходила вся встреча, чаще несколько минут. Юноша так свыкся с таким положенем вещей, что, действительно, не заморачивался и перешагивал через эти первые минуты неприятия автоматически, зная, что так или иначе, а симпатию заработает. А позволить себе не выслушать Эрвина могли немногие. Но не здесь...
   Его излюбленный пугающий добропорядочных обывателей внешний вид, как ни странно это звучит, изначально был предназначен не для того, чтобы выделиться из толпы. Напротив, это давало возможность затеряться в ней. Оградить себя от лишнего общения, от лести. Своим общественным положением на Родине он изначально был поставлен над толпой. Слиться с ней он не мог - рано или поздно его всё равно выуживали и вытаскивали наверх, ставили на пьедестал, осыпали излишним вниманием, читали оды. Но столкнувшись с его непривычными для высшего света обликом и манерами, очень многие терялись, не знали, как себя с ним вести, опасались допустить ошибку и поэтому старались общаться поменьше. Не лезли в душу, не обмазывали сладкой патокой лести, не навязывались со своей мнимой дружбой и знаками внимания, не втирались в доверие, пытаясь устроить личные интересы. Тем, кто был знаком с Эрвином достаточно близко, видок парня не мешал принимать его всерьез и общаться должным образом. Прочие сторонились с пренебрежительным недоумением. Чего он и добивался. Как яркий гриб-мухомор, как пятнистая божья коровка своей раскраской предупреждают, что трогать их нежелательно и любоваться можно лишь со стороны, так и Эрвин, выделясь, защищал себя от излишков внимания, намеренно опускаясь ниже привычного ему окружения.
   Но в той ситуации, что он оказался сейчас, прошлый опыт и привычки сыграли нехорошую шутку. Результаты оказывались противоположными. Здесь встречали по одежке и, сразу составляли себе мнение о его невысоких его способностях, которые вынужден прикрывать столь глупым видом. А за спиной, действительно, никто не стоял и над толпой не возносил. Он же продолжал действовать по инерции. Но теперь, чтобы преодолеть первую неприязнь усилий прилагалось значительно больше, а порой и вовсе не получалось полностью смыть первоначальный осадок. Он же, болван, даже не посчитал важным задуматься о причинах. Ведь не зря Тамара избегала демонстраций его на людях, несмотря на его явное превосходство в опыте переговоров. Не страх дать ему лишнюю власть ею руководил...
   Впрочем, сути настоящего разговора это не меняет.
   - Я не пойду к тебе, - твердо ответил Эрвин колобку. - Ее я не брошу.
   - Глупое благородство. Мне ты показался разумнее, хоть и чучело. Или так тепло греет ее постель? - ухмыльнулся колобок. - Или нет сил оторваться от сытной материнской груди? Достойная бабенка, но неужели приятно быть под ней.
   - Как раз-таки с ней я мужчина, решаю я. И в кровати, и вне ее, - возразил Эрвин. - Ты же предлагаешь мне подчинение. Это мне не интересно.
   - Ну и идиот. Из моего подчинения взлетали люди и посерьезнее. Смотри, я тебе предложил. Как бы ты ни пыжился, дело это я заберу себе. Вы потыркаетесь и через тройку-другую месяцев загнетесь. Тогда я все скуплю по дешевке, в том числе и твои разработки. И такого предложения уже не сделаю. А будешь мешаться - втопчу в грязь.
   Колобок подождал пока его машина подкатится ближе и остановится, кряхтя, закатился на заднее сиденье и укатил прочь.
   Рабочий день Эрвин потратил на выискивание разнообразных сведений о колобке. Тамара с Алексеем помогали, хотя смысла и не видели. Да он и сам пока не знал, зачем. Интуиция. Или разведка для анализа выгодности предложенния колобка.
  
  
   ***************
  
   Физические занятия не только позволяли не потерять навыки и держать себя в форме. Тренировки с ребятами Барона позволяли расслабиться, выпустить пар и приемлемым способом выместить накопившуюся злость.
   Эту часть жизни Эрвин не афишировал. Тамара после того, как юноша перешел на службу к ней в офис, про подозрения в связи его с бандитами больше не заикалась. Считала, видимо, тот эпизод случайностью. Барон, как и прежде, исправно обкладывал ее заведение якобы охранной данью, уменьшившейся лишь настолько, насколько сузился и сам бизнес. Эрвин о возможности переговоров не заикался, да и вопрос отношений с "крышей" за кучей других проблем казался далеко не первостепенной важности.
   Личная жизнь юноши требовала немалой физической выдержки. Женщины наслаждались результатами, и это было достаточной причиной для одобрения его тренировок, где бы он ради них ни пропадал.
   Но сегодня был, определенно, не его день. Фортуна ушла в отпуск. Из-за рассеянности Эрвин был настолько невнимателен, что в тренировочных боях потерпел несколько сокрушительных фиаско. Столько раз поверженным он давно не бывал. Бандиты беззлобно проехались по его немощи. Он вяло поогрызался. Никого перепалка особо не задевала, пока Эрвин самоуверенно не заявил одному из братанов, что тупую силу всегда можно побороть головой.
   Его язычок нередко пробуждал в мужиках желание отделать его значительно серьезнее, чем преполагает спортивный кодекс чести. Но в целом к парнишке прислушивались и с удовольствием перенимали его опыт, как и он их.
   Слово за слово - спорщики начали заметно заводиться. Глаза заблестели, темпераменты столкнулись. Бандит засучил рукава и предложил сразиться на руках. Пусть мальчишка попробует победить там, где значение имеют только грубая сила и выдержка.
   - Проигравший - кукарекает на ринге, - объявил кон Эрвин.
   Двусмысленный кон, но соперник был твердо уверен, что проигрыш ему не грозит и, не раздумывая, принял. Спорщики ударили по рукам.
   Энергично освободили место на одном из подходящих тренажеров. Притащили пару стульев, поставили с двух сторон от импровизированного стола. Зрителей попросили отодвинуться и не касаться поля боя. Засучили правые рукава, ладони левых рук обхватили тренажер. Локти вдавились в мягкую поверхность, пальцы переплелись намертво, глаза, казалось, крючками вцепились друг в друга, играя роль дополнительной опоры.
   Барон снисходительно наблюдал за детской шумихой в зале, не принимая в ней прямого участия. Но к моменту старта подошел ближе.
   На произнесенный зрителями дружный счет "три" мышцы противников напряглись, выступили вены. Зубы стиснулись, лица перекосило.
   Очень скоро стало очевидным, что борьба будет недолгой. Сила бугая-бандита заметно превосходила всю, собранную по самым далеким закромам, жажду победы Эрвина. Объемом напряженные мышцы юноши, хотя и внушительные для такого возраста и комплекции, уступали почти в два раза. Рука его неумолимо приближалась к горизонтальной поверхности. На губах соперника уже начинала проскальзывать снисходительно победная усмешка. Кажется, он даже начал немного расслабляться. Соотношение смежных углов изменялось уже не так скоро. Или он решил дать мальчишке фору на поддержку самолюбия? Публика начала смачно комментировать предстоящую расплату.
   В этот момент взгляды поединщиков снова пересеклись, и в черноте глаз Эрвина вдруг мелькнула звериная ненависть. В бездонном мраке сверкающие зрачки сузились щелями в забрале ярости. Могильный холод окутал соперника, ледяные иглы вонзились в его мозг и погрузили тело в кому. В свое время, до прихода в банду, мужику довелось повоевать в горячих точках и повидать там всякого: почувствовать затылком зловонное дыхание смерти, испытать на себе безысходную предсмертную злость врага. Но сегодня... тут была чистая, незамутненная никакими иными эмоциями ярость: беспричинная, первобытная, естественная, как жажда и голод. Сметающая всё и завораживающая...
   Эрвин моргнул, и бугай снова увидел перед собой обаятельного паренька с радушной улыбкой до ушей. Но его собственная рука уже прижималась к столу, а сверху ее накрывала юношеская, уже расслабленная, ладонь. Он ощутил легкое пожатие все еще перекрещенных с ним пальцев победителя.
   - Что это было? - сдавленно спросил бандит.
   - Моя чистая победа, - объявил Эрвин.
   - Это было не по правилам, - попробовал возмутиться соперник. - Требую реванша.
   - Ну уж нет, - покачал головой Эрвин. - На второй раз моя рука просто сломается. Не вижу причин повторять. Пусть ответят зрители: я мухлевал? Как?
   Зло окинув Эрвина взглядом, в котором всё еще не погасло испуганное удивление, бандит полез на ринг. Выдавил вялое "кукареку", не предвещавшее Эрвину ничего хорошего.
   Барон махнул рукой, изъявляя желание побеседовать с юношей наедине.
   - Идиотский кон ты назначил, парень. Смотри, чтобы из тебя самого не сделали петушка за такие проделки. И не обещаю, что стану им мешать. Сам с первой встречи желаю воздать тебе по заслугам. Ты ведь сейчас мухлевал, - без тени сомнения сказал Барон. - Но каким образом я не понял. Скажешь?
   - Неа, - дурашливо сказал Эрвин, присаживаясь на скамейку у стены спортзала.
   - Ты сюда пришел делиться опытом, - напомнил Барон.
   В его голосе прохрипела скрытая угроза. И уж точно она была вызвана не обидой на поражение подчиненного.
   - Чего хочешь, Барон? - отмёл вступления Эрвин.
   - Выяснил я твое темное прошлое, - объявил главарь банды. - Или светлое... как посмотреть.
   - Поздравляю, - ровным голосом ответил Эрвин. - Трудно было?
   - Как ни странно, нет. Одна поездка в Москву, небольшая взятка мелкому клерку вашего посольства, и мужик выложил мне всё, даже не залезая в архив.
   - Удивлен только твоей настырностью, Барон. Какая честь - ты потратил на меня целый день.
   - Теперь они смогут просчитать, где ты прячешься.
   Эрвин рассмеялся. Правда, на этот раз совсем невесело.
   - Это от тебя, Барон, еще можно скрыться. От спецслужб тяжелее. Они и так прекрасно осведомлены, где я. Захотят - будут знать каждый шаг.
   - Зачем тогда скрывал?
   - Ну, представь, пришел бы я к тебе, сказал: так и так, я - сбежавший от государя своей страны его персональный любимчик, нахожусь на мушке спецслужб - твоя реакция?
   - Если бы знал заранее - ни за что бы не стал связываться с тобой.
   Эрвин повел руками "вот, видишь".
   - Из-за тебя у нас могли возникнуть международные неприятности, - то ли утверждение, то ли вопрос.
   - Маловероятно. Но поэтому я и сказал, что не хочу светиться. К тому же, ты, Барон, основное сразу угадал правильно - влиятельный "папаша".
   - Не думал, что, во-первых, настолько попал в точку, во-вторых, не подозревал масштаба.
   - Масштаб не такой крупный, как ты думаешь. Я - домашняя собачка, не такая уж важная зверюшка. Жалко, конечно, что пропала, попереживают, но быстро заведут новую и успокоятся.
   - Если и собачка, то бультерьер... Справедливы ли допущения, что всё это время, за тобой, а значит и за нами, могли следить спецслужбы твоей страны?
   - Не исключено, - подтвердил Эрвин. - Но мне об этом ничего не известно. И даже если так, то вмешались бы они, только спасая мою жизнь. А поскольку не вмешиваются... Твои дела вряд ли их интересуют. Прости, если обидел, принизив твое мировое влияние.
   - Ты понимаешь, в какую жопу ты нас опустил?
   - Хочешь меня убить? - насторожился Эрвин.
   - Стоило бы. Но тогда у нас точно будут неприятности, - снова то ли вопрос, то ли утверждение.
   - Подожди еще пару месяцев. Тогда спецслужбы моей страны точно вычеркнут меня из своих охранных списков. Можешь мне поверить.
   - Верить тебе? После того, что я узнал? Не смеши меня, парень! Но и убивать тебя я не стану. Действительно, уже поздно. Да и привязался я к тебе. Ты мне интересен. Не очень ты похож на избалованного любимчика одного из последних абсолютных монархов мира.
   - Такой я - притягательный, - улыбнулся Эрвин, поворачиваясь к Барону. - Но это и немудрено, Барон. Если бы я не умел нравиться и использовать это в своих интересах, я не смог бы успешно жить в гадюшнике высокой политики. Особых заслуг у меня нет и рассчитывать кроме этого пока особо не на что. Даже собачьи зубы и то пока молочные. Достигаю мастерства, в чем могу. Покажи мне любого человека, и после пяти минут общения с ним, я скажу тебе, есть ли у меня шанс вызвать его расположение, и что мне нужно для этого сделать. Другое дело, что мне это не всегда нужно. Иногда неприятие получается выгоднее и действует вернее.
   И Барон не смог не ответить ему встречной улыбкой.
   - Почему сбежал-то? Неужели стало невыгодно? Или выгнали?
   - А у тебя, Барон, член какой длины? Сколько раз за ночь можешь удовлетворить бабу?
   Главарь банды сначала опешил, желваки у него недобро заходили, но потом искренне заржал, хлопая себя ладонями по коленкам.
   - Понял-понял, с личными вопросами больше не лезу. Но такой можно: ты, правда, граф?
   - Если меня вместе с Родиной не лишили и титула, то - да. Что тебя в этом так смешит? - надулся Эрвин.
   - Звучит как-то глупо, как в замшелом средневековье. Это во-первых. Во-вторых, получается, что твой титул повыше моего будет. Неудобно как-то.
   - Забываешь, Барон, - я не член твоей банды, - сказал Эрвин.
   - Уверен? - ухмыльнулся главарь. - А как ты делишь? Думаешь, у нас есть заверенные у нотариуса списки с подписями и печатями? Тут тебе не элитный гвардейский корпус. Если малину вдруг накроют, можешь вопить сколько душе угодно, что ты тут случайно.
   Да, в самом деле, ситуация спорная.
   - Барон, - вдруг обратился Эрвин к главарю. Тон его изменился, став вдумчивым, и Барон приподнял брови, показав, что согласен вернуться к серьезному. - Мне нужна твоя помощь.
   - Давно? - вопрос прозвучал сурово. Барон с самого начала подозревал, что парень пришел в банду с корыстными намерениями. И наконец-то решился их открыть. Обидно стало, что мальчишка оказался столь предсказуем.
   - Сегодня.
   - Мои услуги стоят больших денег, - поставил в известность Барон. - Не по твоему карману. Если, конечно, у тебя где-то не припрятано графское наследство, а нищим обывателем ты только притворяешься.
   - Я не стану платить деньги.
   Барон снова приподнял брови, на этот раз удивленно.
   - Деньги, особенно большие, оставляют следы, - пояснил Эрвин свою позицию. - Я не могу пока себе позволить светиться в криминальных хрониках.
   - Бесплатно мы защищаем только своих.
   - Ты сам сказал, что негласно вписал меня в свою банду.
   - А ты утверждаешь, что нет. Это для ментов ты уже наш, а для нас пока чужой. Глянь-ка, какой любовью светятся рожи ребят после твоей сегодняшней проделки. Они, конечно, дружно поржали, но, поверь, поддерживают совсем не тебя. И жизнь за тебя не положат... Ладно, рассказывай, я подумаю.
   Эрвин вкратце поведал о том, чем сейчас занимается и с какими трудностями столкнулся. Главарь слушал очень внимательно. Несколько раз уточнил суть бизнеса, поразился сноровке и скорости, с которыми он у них продвигался. Наконец, Эрвин пожаловался на итог вчерашнего дня.
   - Законными путями решить не сможешь? - спросил Барон.
   - Могу, но хочу быстро и надежно. Я расплачусь с тобой услугами.
   - Твои услуги не потянут на стоимость убийства важной шишки.
   - Убийства я не заказываю. Ваше дело припугнуть, возможно, показать свое лицо. Если понадобится убить, я сделаю это сам, не привлекая вас.
   - Тебе доводилось убивать?
   - Я стрелял в человека, будучи в здравом уме и светлой памяти. Этого тебе хватит?
   Барон прикинул соотношение риска и возможной выгоды.
   - Фамилия. Данные, что имеешь.
   Всё, что накопал днем, Эрвин выложил.
   - Это территория Автоматчика. Серьезный парень. Этот твой мужик, наверняка, под ним ходит. Выбрал ты, куда вляпаться! Ну, да ладно. Есть у Автоматчика должок передо мной, - согласился Барон. - Мы заставим мужика поверить в серьезность твоих угроз. Плату за услуги оговорим позже, наедине.
   - Плату... Разреши, Барон, я предвосхищу твои слова и отвечу на них до того, как ты их озвучишь. Тогда ты не почувствуешь себя оскорбленным, а сможешь посмеяться над моим самомнением.
   - Любопытно.
   - Я не стану служить тебе, Барон, не стану твоей ни правой, ни левой рукой, ни чем-либо еще. И в банде твоей остаюсь, пока мне это выгодно. Я одинокий волк, я хочу быть один и никому не служить.
   - Безмозглый щенок ты, а не матерый волк.
   Барон постарался вложить в свои слова максимальную долю насмешки. Парень лишь хмыкнул в ответ.
   - У матерого волка крепче хватка, зато у щенка острее зубы. Матерый берет опытом, у безмозглого больше безрассудства и слепой отваги. Я справлюсь.
   - Думаешь, получится?
   - Как знать... Но верно поставленная цель - это уже половина дела.
   - Ты излишне самоуверен, если думаешь, что я мог пожелать иметь вблизи себя такой грязный вонючий бочонок с порохом, какой ты из себя представляешь.
   - Рад, что ошибся и не обидел.
   - Договорились, Эрвин. Мои ребята найдут твоего обидчика. Привезут сюда. Приделаешь его ты первый и в открытую. Это первая часть оплаты. Справедливо?
   - Да, - вынужден был согласиться юноша.
   Барон оперся о плечо Эрвина, поднимаясь. Уже окончательно собравшись уходить, обернулся:
   - Тебе не будут больше завязывать глаза, чтобы привозить сюда. Не вижу смысла. Приходи, когда хочешь. Но соблюдай осторожность - ребята научат. Бывай... граф.
  
  
   ****************
  
   Барон умел держать свое слово и обещания выполнял быстро. Его распоряжение немедленно двигаться в малину достигло Эрвина уже к вечеру следующего дня.
   Пленника доставили в ту же самую комнату, куда в свое время привезли и Эрвина. Так же в натянутой на глаза плотной шапочке и со связанными за спиной руками. Но в отличие от Эрвина, который напросился сам и поэтому насилие воспринял спокойно, колобок вовсю сыпал проклятиями и угрозами. На его ор внимания обращали не больше, чем на шум элекрогенератора, питающего прожектор - единственный источник освещения в комнате без окон.
   - Скажи волчонку, что может приходить, - вполголоса велел один пленитель другому.
   Пленнику открыли лицо. Он, полуослепший, щурился от света, моргал и лихорадочно принялся крутить головой по сторонам. Но ничего, кроме безликой комнаты с единственным непримечательным стулом в центре и прожектором на высокой стойке, естественно, не увидел. За спиной стояли три бугая, привезших его сюда. Тоже в масках на на лице, но, в отличие от шапочки пленника, закрывающих все, за исключением глаз. А глаза глядели равнодушно. Колобок снова принялся стращать, угрожая им своей "крышей", обещая, что с ними еще разберутся. Толку от криков не прибавилось, даже когда он стал видеть, к кому их обращает.
   Скрипнула, открываясь, дверь в комнату. Колобок проворно развернулся и бросился в образовавшуюся щель, выставив вместо тарана голову. С какого кино он решил скопировать сей прием побега? И чего хотел достичь со связанными за спиной руками? К тому же от супермена его отделяло добрых полцентнера килограмм. Развить должную скорость ему не удалось, в последний момент все-таки пожалел свою голову. Это спасло Эрвина от риска быть снесенным. Он вовремя самортизировал рухнувший на него важный вес и крепко обнял колобка. Потом дружески похлопал его по могучей спине и отодвинул от себя со словами: "Ну-ну, я понимаю твою радость от встречи, но разве это повод так бурно выражать свои эмоции, кидаясь на меня?".
   Подоспевшие бандиты оттащили пленника назад.
   В первый момент, да что там говорить, и в пятый тоже, колобок не узнал того, кого пытался протаранить. Если бы он разглядеть глаза бандитов в прорезях масок, он бы заметил, что и для них явление было неожиданным.
   Эрвин демонстративно смахнул невидимые крохи мусора с темного элегантного пальто, не спеша снял его, стянул с рук тонкие кожаные перчатки, нарочито манерным жестом бросил всё на стул.
   - Так тебе комфортнее со мной разговаривать? - спросил он у пленника. - Мой внешний вид теперь тебя не смущает?
   Вдобавок к дорогому костюму, рубашке, галстуку и прочим стандартным признакам богатого делового человека, а также полному отсутствию дешевых безделушек, место которых заняли часы и запонки на рукавах рубашки, Эрвин пожертвовал основным раздражителем общественности - хиповской раскраской и длиной волос. Коротко стриженный, ухоженный, ненавязчиво благоухающий изысканным ароматом парфюма - сам мистер респектабельность и элегантность.
   - Так это ты позвал меня поговорить? - презрительно взбеленился колобок, перестав биться в руках бандитов, вцепившихся теперь в него мертвой хваткой. - Автоматчику будет начихать, как ты выглядишь. Он уроет тебя.
   - Автоматчик подарил тебя на этот вечер мне.
   Задор колобка поутих.
   - Я был прав, что за тобой всё-таки крыша.
   - Но ты заинтересовался моим делом вне зависимости от моего тыла.
   - Если бы ты сказал сразу, мы бы сумели договориться, - попенял колобок Эрвину.
   - Мы договоримся и сейчас. Теперь, когда я пошел на существенные жервы ради тебя, - юноша поправил прическу, - ты просто обязан ответить тем же. Ты посодействуешь ускорению моих дел и станешь и впредь оказывать мне помощь.
   Колобок кивнул. Надо отдать должное - держался он неплохо. Боялся, но униженно не блеял, говорил выдержанно.
   - Я обещаю. Всё обещаю. Вы меня отпустите?
   - Безусловно. После закрепления.
   Эрвин так же неторопливо расстегнул пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула. Золотая заколка на его галстуке блеснула россыпью бриллиантовых брызг. Щелкнул запор часов, и Эрвин опустил свой Роллекс на мягкую подстилку из одежды. Потом повернулся и словно нехотя, выполняя ненавистную работу, подошел к колобку.
   Он ожидал, что пробить дородную жирность колобка, будет нелегко, но тот от первого же удара с коротким вскриком согнулся пополам, после чего принялся хватать ртом воздух. Бандиты держали пленника в вертикальном положении. Натянувшийся на округлом животе колобка пиджак от удара лопнул, оторвавшиеся пуговицы разлетелись по сторонам, и взорам открылось розовое брюшко, покрытое рыжей густой порослью. Следующий удар по этой волосатой боксерской груше Эрвину пришлось облегчить, чтобы не выбить из бедняги его мясистую сущность и не свести в могилу. Выполнив обещанное Барону, Эрвин кивнул бандитам, передавая эстафету, а сам отвернулся, не обращая внимания на гулкие звуки за своей спиной, сопровождаемые отчаянным криком, наполненным уже не ругательствами, а обещаниями и просьбами пожалеть. В обратном порядке, но так же невозмутимо спокойно, Эрвин надел часы, пиджак, перекинул через локоть пальто и вышел туда, откуда пришел.
   Барон ждал его в своем "каминном зале", как называл небольшое помещение по соседству - с телевизором и электрообогревателем. Главарь банды не был оригинален в своей реакции: сначала озадаченно вытаращил глаза, но потом узнал и восторженно развел руки.
   - Хорош! - одобрил он обновленного молодого приятеля. - Теперь я уверен в правдивости того, что узнал о твоем прошлом. Похоже, ты действительно, спустился к нам с верхов.
   Легкий, полный достоинства признательный поклон Эрвина был столь непринужденно аристократичен, что от растерянности главарь бандитов ответил ему тем же. Однако, несмотря на врожденную интеллигентность Барона, его движению явно не хватило многолетнего опыта подобных вещей, накопленного Эрвином. Нелепо получилось. Он стушевался, кашлем прочистил горло.
   - Ну что ж, теперь мой коллектив пополнился, и высокородный граф оказал честь быть повязанным с моей бандой.
   - Выходит, что так, - сухо согласился юноша.
   - Какие ощущения от церемонии посвящения?
   - Взаимно наслаждаюсь оказанной честью, - буркнул Эрвин.
   Барон ехидно ухмыльнулся.
  
   Проведенная экзекуция возымела своё действие. Больше продвижению бизнеса Тамары люди из городской управы не мешали. Мало того, на их поддержку отныне можно было смело рассчитывать.
   Через пару недель Эрвин заказал столик в ресторане, где они с Тамарой роскошным обедом отметили окончание договорных работ и начало практического осуществления своих высоких замыслов. Цеха заводика восставали из руин. К сожалению, не так быстро, как хотелось и как было задумано. После уточнения расчетов и тщательной доработки смет, сроки грозили растянуться еще минимум на полгода. Тем более, что ударившие в начале декабря морозы существенно тормозили строительство.
   Эрвин свирепел, всё чаще скатывался в меланхолию, впадал в тоску задумчивости, но повлиять на господни замыслы не мог даже он. Тамара успокаивала молодого любовника, чем могла. Спешка ненасытной молодости жить и творить, не могла не вызвать снисходительной улыбки умудренного жизненного опыта. Всё и так двигалось фантастически быстро, и, честно говоря, Тамаре уже хотелось некоторой передышки и замедления темпа. Месяц-два-полгода - она могла позволить себе подождать. Более того: ее личную жизнь с Эрвином ей и вовсе хотелось заморозить на настоящем моменте и никогда ничего не менять. Порой это казалось более значительным, чем успешный бизнес. Если только это позволит его удержать крепче. Она боялась, что какие-нибудь внезапно изменившиеся внешние обстоятельства, могут ударить и по их отношениям.
   После того, как Эрвин сменил свой имидж и стал являться даже в будние дни на работу, словно на деловой прием, - придраться стало не к чему, испарился последний видимый его недостаток. Впрочем, Тамара давно их не доискивалась. А до чего же возбуждающе было освобождать от роскошной одежды великолепное тело, и целовать лицо, теперь подходящее к обложке светского женского журнала, а не к молодежным комиксам про неформальные сообщества.
   Ее умиляло и наполняло гордостью то, что Эрвин, казалось, нисколько не стыдится своего с ней романа. Он не чувствовал себя ущемленным, не боялся обвинений в альфонсизме. Это она со своей стороны заставляла юношу сдерживаться, сохраняла остатки рассудительности, желая оградить сына от очерняющих мать слухов. Но сил не всегда хватало думать с достаточным хладнокровием. Тем более Эрвину ничего не стоило обнять и совсем не по-дружески поцеловать ее в любом общественном месте, и противостоять было чертовски сложно.
   Сегодня Эрвин впервые поднял вопрос о своей денежной доле в налаживающемся бизнесе. В последнее время он становился все более скованным и нервным, и Тамара готова была на всё, чтобы вернуть ему прошлое расположение духа. Она без лишних споров согласилась на все его требования, тем более, что запросы ей показались вполне справедливыми, даже излишне скромными. Удивила лишь оговорка, что получателем всех его доходов будет считаться жена. Но это, в конце концов, его личное дело. Подписали предварительно прямо на месте и договорились о визите к нотариусу.
   - Повезло твоей жене с мужем, - прокомментировала Тамара.
   - И мне повезло, - без особого энтузиазма отозвался Эрвин.
   Тамара кончиком ноготка поправила очки.
   С Николь они виделись один раз, и Тамара необходимости продолжать знакомство не видела.
   Банальная в своей неожиданности встреча в магазине, где Тамара столкнулась с Эрвином и его семейством. Виделись всего-то минут десять, из которых большую часть оказывали всестороннее внимание его маленькой дочке, капризно извивавшейся в своей коляске и всеми путями старавшейся из нее выскользнуть. Рыжеволосая простушка с конопатым лицом без малейших следов косметики, по какому-то божественному недосмотру вдруг оказавшаяся супругой Эрвина, смущенно поздоровалась и при дальнейшем разговоре пряталась за спину юноши. Девушка явно чувствовала себя неуютно перед начальницей мужа, и держалась с ней как двоечница во время разговора матери с грозной учительницей.
   Вот уж не думала Тамара, что будет ревновать Эрвина к этой клуше. Даже стало стыдно за него и жалко. Никак не ожидала она увидеть в спутницах жизни неординарного и яркого Эрвина столь блеклую девушку. Нет, пара брошенных ей в разговоре комментариев совсем были неглупы и к месту, но какая-то она слишком... приземленная, что ли? Как теплый кисель, как наполненная пеной расслабляющая ванна. Неужели она и в постели такая же тягуче податливая? Неудивительно, что ее экспансивный муж ищет выхода своей страсти на стороне. А может, таким и должно быть пристанище воина после опустошающих битв? Что ж - тогда лично она предпочтет участвовать с ним в этих битвах, и сама доводить воина до бессилия, чтобы он уползал с поля боя без желания чего-то еще. Сам Эрвин тоже поразил Тамару своим очередным контрастом. Нежная мягкость и бесконечная терпимость, с какой Эрвин успокаивал разошедшуюся в капризном плаче дочку, совершенно не были похожи на энергичную настырность, присущую ему в делах. Певучие слова незнакомого языка в обращении с малышкой никак не сопоставлялись с тем же языком, но звучащим отрывисто и жестко, когда он разговаривал с земляками по рабочим делам. Не сказать, что такое прозрение Тамару сильно умилило. Словом, встреча оставила у женщины неприятное впечатление. И уж нисколечко не желалось ее повтора. Лучше уж она будет пользоваться его безграничным вниманием, когда он будет принадлежать только ей, и не представлять себе ту особу, к которой он возвращается после нее.
  
  
   *******
   Но тяжело спрятать слона в шкафу. Особенно, когда он этого не хочет.
   Как обычно, самыми слепыми оказываются наиболее заинтересованные, остальным же слон видится даже там, где его нет. Очень уж хочется его обнаружить.
   - Эрвин, я хотела поговорить с тобой, - решительно выдала Валерия Анатольевна.
   Николь была на занятиях в институте. Теща уложила внучку на послеобеденный сон и передала вахту, пришедшему домой Эрвину. Теперь могла считать себя свободной от обязанностей няньки малого ребенка и заняться тем, что постарше.
   Эрвин театрально закатил глаза. Уважаемую тещу достало его долготерпение? Ей захотелось в поисках острых ощущений перейти на следующий этап?
   - Одумайтесь, - посоветовал юноша.
   - Будь добр не увиливать, а выслушать до конца и дать свои комментарии!
   - Ну, хорошо-хорошо, обещаю "до конца". Вы будете передо мной петь или танцевать?
   - Очень остроумно! - уничижительно прокомментировала Валерия. - Эрвин, я предупреждала, что несмотря на все твои угрозы, дочь в обиду я не дам?!
   - Какая грустная песня, заезженный репертуар, полное отсутствие слуха - чего еще от вас ожидать. Но я слушаю, продолжайте.
   Даже интересно, что можно предъявить ему.
   Эрвин направился на кухню, теща вынужденно последовала за ним.
   - Тебя видели вчера в ресторане, - обличительно приперла зятя к стене Валерия.
   Эрвин непонимающе пожал плечами. Включил чайник, оторвал себе огромный кусок булки от батона, откусил и, жуя, снова обернулся к Валерии, полный внимания.
   - Иногда и мне надо питаться. Не хотите, кстати, меня покормить, прежде чем продолжать? - он так и не собирался учиться кормить себя сам, предпочитая, чтобы наполненные тарелки ему подсовывали под нос. Несмотря на то, что на плите его ждал полноценный обед, он скорее пошел бы в кафе, чем снизошел к самообслуживанию сложнее приготовления чая или кофе.
   - Тебя видели в обществе женщины, - добавила еще удар теща, проигнорировав его просьбу.
   Ответом ей было все то же выжидательное молчание.
   - Ты обнимал ее и даже целовал, - окончательно добила Валерия Анатольевна.
   Эрвин по-прежнему не видел смысла в упреках. Папарацци и сплетники рыщут повсюду - к этой жизненной аксиоме, как личность на родине достаточно известная, Эрвин относился спокойно и не считал необходимым от них сильно прятаться.
   - Мало того! До меня дошли слухи... Ты спишь с этой женщиной? - преодолев заметную брезгливость и стыд, спросила Валерия.
   Она обязана выяснить все до конца. Хотя спокойная реакция зятя позволила ей расслабленно выдохнуть - ни малейшего смятения не отразилось на его лице. Только жевать перестал. Ну, конечно, все это злобные сплетни. Людям только дай повод почесать языками. Подумаешь, сходил в ресторан с начальницей, вежливо поцеловал на прощание?! Народ сразу раздул эту новость до максимально возможных последствий.
   - Нет, не сплю - это точно, - улыбнулся Эрвин.
   Валерия Анатольевна решила, что парень, возможно, еще не очень искушен в тонкостях языка и неточно ее понял. Можно было уже замять эту тему, уверившись в ошибочности слухов, но дотошная натура Валерии требовала добиться у собеседника полного понимания. Она подыскала вероятные синонимы на английском языке и густо покраснела.
   Вообще-то Эрвин в переводе не нуждался. Благо работа в автомастерской давно пополнила его словарный запас множеством весьма специфических терминов, оказавшихся далеко не техническими, как он сначала думал. Он, подтверждая слухи, кивнул.
   - Эрвин, да как ты мог! - опешила Валерия Анатольевна от недвусмысленного признания, он не счел нужным увиливать даже для видимости. - Николь так любит тебя! Чем заслужила она такое отношение и измену?!
   - Измену? - удивился Эрвин. - Не думаю, что у Николь может считать себя в чем-то обделенной. Я в состоянии дать ей все, что она захочет, и никто у нее ничего не отнимает. А это... это сугубо деловые отношения. Не собираюсь же я на ней жениться! Ничего серьезного. Можете быть спокойны.
   - Спокойна?! Деловые?!
   - Разумеется. Она одинокая женщина. А отсутствие мужского внимания делает женщину неуверенной стервой. Это сказывается на деловых качествах.
   - Какое благородство! - Валерия не знала смеяться или плакать от такого заявления. Скорее, плакать, ведь парень, похоже, и на самом деле не видел никакой проблемы и говорил абсолютно искренне. - Но вряд ли моя дочь сумеет это оценить. Мы воспитали ее совсем в других представлениях о любви и человечности. И то, что ты считаешь "деловыми отношениями", для нее будет очень серьезным ударом. Эрвин, а если бы на твоем месте была она, и она занималась такими "делами"?! Ты был бы так же снисходителен к ее поведению? Это обман, измена - как бы ты сам это ни называл. В нашей семье такие вещи всегда считались неприемлемыми и подлыми. Брак и неверность - вещи несовместимые. Поверь, если Николь узнает о твоих похождениях, она мгновенно выставит тебя из дома. Как бы сильно ни любила. Не стану кривить душой и утверждать, что меня расстроил бы такой исход, если бы он не был очень болезненным для моей дочери. Поэтому, для начала, я хочу призвать тебя одуматься, прекратить разгул и впредь вести себя добропорядочно. Твое нынешнее поведение бесчестно по отношению к ней.
   - Не думаю, что у Николь есть повод сомневаться в моей любви к ней. А все остальное - чепуха. Она знает, что я не девственным монахом к ней пришел и не святой.
   - Люди тем и отличаются от животных, что должны уметь держать себя в руках и уважать других, если действительно их любят. Ты женился, значит, должен был принять, что разгульной жизни в браке не место. Но ты поддался низменным инстинктам, позволил опытной взрослой женщине соблазнить тебя, воспользоваться твоим подчиненным к ней положением. Стареющей даме захотелось почувствовать себя привлекательной, вернуть себе молодость, соблазнив молодого дурачка!
   - А что в этом плохого? - Эрвин подошел к теще на расстояние вытянутой руки. - И кто сказал, что взрослая дама обязательно лишена привлекательности в глазах молодых?
   Он некоторое время глядел в ее негодующие глаза. Казалось, еще немного - одно ее неаккуратное слово или движение, и он ударит. Но вдруг, остервенело швырнув на пол то, что осталось от куска булки, сжатого в кулаке так сильно, что тесто стало просачиваться сквозь пальцы, Эрвин закричал:
   - Хватит! Пошло всё к дьяволу! - от его крика женщина отпрянула, упёрлась спиной в стену и вскинула ладони, защищась от возможного удара. Эрвин силой отвел руки от ее лица и крепко сжал. - Посмотри-ка лучше на себя: ведь ни одна молодая девчонка не сравнится с таким совершенством, как это уже законченное, окончательно сформированное природой творение. Что стоит девичья наивность и стыдливость по сравнению с чувственностью и опытом, которые я нахожу в тебе?
   Под его буравящим взглядом Валерия почувствовала, как вопреки желанию, у нее снова начинают размягчаться колени и заливаться краской лицо и шея.
   - Что ты говоришь! - попыталась остепенить она зятя, не совсем понимая, к чему он клонит.
   - Я знаю, что говорю! Говорю то, что чувствую, то, что накипело и просится наружу, - Эрвин перестал кричать, отпустил ее руки и поник, сам ошеломленный вырвавшимися наружу чувствами. Тихий, почти на грани человеческого слуха хрипловатый шепот юноши заставлял женщину прислушиваться, и от этого проникал еще глубже. - Прости, если напугал. Но сколько можно издеваться над собой?! Почему нужно мучиться?! Сколько можно мучиться?! Я больше не могу!
   Теперь он не смотрел ей в лицо. Она видела только черные, как смоль ресницы, утяжелившиеся от влаги. Шепчущие его губы стали подрагивать, и лихорадочный румянец проступил на щеках. Валерия поняла, что ему еще труднее признаваться, чем ей слушать, и невыносимо тяжко бороться с самим собой. Видно было, как под тонкой рубашкой часто вздымается его грудь.
   - Ты мальчишка...
   - Да, я мальчишка, черт возьми, но что я могу с этим поделать! Да, я ненормальный! - шептал он, буравя взглядом пол. - Никогда не находил прелести в зеленых девчонках. Я вырос без матери, наверно, поэтому любовь взрослых женщин меня всегда влекла больше. А когда увидел тебя, понял, что ты - именно то, что я искал. И голову совсем снесло. С самого первого дня. Я пробовал переключиться... Ну, оступился я тогда... Но это же судьба меня таким образом подтолкнула к тебе, без этого я бы не встретил тебя. Лера, я же сделал все, как ты хотела: женился, обеспечиваю их, и дальше буду обеспечивать. Я теперь даже выгляжу, как идиот, а не как привык, чтобы только получить твое одобрение. И дальше буду делать всё, как ты скажешь, только не гони меня, не презирай. Большего не потребую, ничего не попрошу, никогда не намекну, буду самым послушным на земле... Не отталкивай меня...
   Юноша снова взял ее руку, на которой алели пятна, оставшиеся после его крепкой хватки, погладил эти следы своего безумия, переплел ее пальцы со своими. Женщина потянула руку, высвобождая. Он не настаивал, покорно отпустил. Облизнул губы.
   - Да, это я затеял нашу войну - но лишь из-за необходимости прятать чувства, обманывать себя и других... Валерия, милая, я так устал от нашего противостояния, устал прятать истинные причины его. Думал, справлюсь. Я старался. Пытался отвлечься, остепениться. Убедить себя, что это лишь мой воспаленный бред. Но это становится сильнее меня, с каждым днем только растет. Сил нет больше прятать чувства от себя... от тебя... Я хочу твоей любви, а не ненависти...
   - Эрвин...
   Но он ее уже, кажется, не слышал. Господи, его поцелуй оказался еще восхитительнее, чем она могла себе представить. Он был настолько нежен и трогателен, словно самый первый в его жизни - жадный, но с отчаянным страхом, робостью и дрожью от возможного отказа.
   Она не поняла, когда они успели перейти в комнату. Нежно придерживая за талию, юноша мягко уронил женщину на диван. И стоило ей оказаться в горизонтальном положении, прижал всем весом. Никогда бы не подумала, что в этом пареньке может быть столько силы.... и столько желания, которое она явственно ощущала на своем теле. Пошевелиться под ним было невозможно. Резкие и судорожные ее попытки освободиться больше напоминали движения маленькой птички, полностью зажатой в крепком кулаке птицелова; только клювик оставался, даря возможность дышать. Но и этого ее снова лишили. Правда, жалеть становилось затруднительно. Так же как и сопротивляться.
   - Пожалуйста, - умоляюще шептал он в ее губы. - Ведь и ты хотела этого с самого первого момента нашей встречи. Я не мог этого не почувствовать. Мы столько ждали и терпели... Я больше не могу. Пусть наши отношения наконец станут тем, чем они достойны быть.
   - Ты сошел с ума. Это невозможно. Отпусти сейчас же, - уворачиваясь от поцелуев, она по инерции продолжала вполголоса образумливать молодого человека.
   Но уже хотелось не избегать, а ответить. Неужели же она в глубине души оказалась такой легкодоступной, или этот мальчишка обладал каким-то особым даром? Даже в свои самые горячие юные годы страсть не охватывала ее так безудержно, и ласки мужа никогда не вызывали такой бурной реакции. По крайней мере уже очень давно не вызывали. Или правду говорят, что запретный плод особенно сладок? Или чувства парня оказались настолько сильны и искренни, что не ответить на них казалось кощунством, смертельной неблагодарностью. Вот так - в один напор, смялась добропорядочность, рухнули запреты, отчаянно ухватившись за неземную страсть, как за последний вздох, за единственный в жизни шанс узнать неизведанное. Мысли метались, молот стучал в голове, а ниже живота ныло так, что любой исход уже казался счастьем, только бы дать этому выход. И губы сами прошептали заветное "да".
   Мужская рука поднялась по ноге выше, выше, еще выше, легчайшими поглаживаниями прошлась по внутренней стороне бедра и коснулась самой заветной женской тайны. Легкие, нежные и в тоже время горяче требовательные прикосновения. Конвульсии прошлись по ее телу, она потянулась навстречу его рукам, губам.
   - А ты представляешь, что испытает твоя дочь, когда узнает, что ее мужа совратила ее же собственная мать? - вдруг все так же тихо и интимно прошептал в самое ухо Эрвин. - Ведь я такой молодой, доверчивый...
   Женщина распахнула глаза, отдернула лицо от его губ, словно получив сокрушительный удар по лицу. В глазах ее, неспособных так быстро погасить огонь чувств, отразилось сначала непонимание, неверие в такой неожиданный исход, потом обида, всепоглощающий стыд и ненависть. Он же, приподнявшись на руках, глядел на калейдоскоп ее эмоций спокойно, чуть склонив на бок голову, как доктор, внимательно изучающий реакцию пациента на полученные лекарства. На лице парня, правда, еще алел румянец, да и неутихшее желание чувствовалось весьма ощутимо...
   Валерия собрала все свои физические силы, чтобы скинуть с себя это чудовище. Но он резким движением поднялся сам, и ее трепыхание оказалось бессмысленным движением взбрыкнувшей лошади.
   - Мерзавец, - со слезами прошептала Валерия, запахивая кофточку и оправляя юбку.
   - Вот они - семейные устои и мнимая целомудренность!
   - Зачем тебе это было нужно?
   - Я просил тебя не вмешиваться в нашу личную жизнь, не пытаться учить и стараться очернить меня. Ты можешь кусать меня по-мелкому, сколько хочешь - я достаточно закален в таких вещах. Но я с самого начала предупреждал, что примешивание сюда Николь буду пресекать. Находить же для этого наиболее действенный способ я умею. Не правда ли, моя милая? Я хотел дойти до конца и, похоже, особого сопротивления бы не встретил. Прости, что передумал - это было бы, действительно, подло. А если ты еще хоть раз попробуешь мешать нашим отношениям с Николь, я расскажу ей о твоих влечениях. Ну как? Я хорошо умею держать себя в руках?
   - Более чем, - выдохнула женщина ядовитую желчь.
   - Да, это так, - невозмутимо кивнул Эрвин. - Лишь с одной женщиной я теряю над собой контроль, и результат сказался рождением у меня дочери. Не это ли самое большое доказательство моей единственно настоящей любви к твоей дочери? Кстати, Николь все-таки более добропорядочна. При всей искренности моих чувств, она сопротивлялась значительно дольше.
   - Негодяй, мерзавец, скотина, - Валерия Анатольевна так обессилела от сжигающего стыда, что могла только, продолжая сидеть на диване и покачиваясь из стороны в сторону, выдавать вялые безобидные ругательства.
   Эрвин окинул ее взглядом, сходил на кухню и принес стакан воды. Отчетливо запахло валерьянкой. Он поставил стакан на пол у ее ног. Она не притронулась.
   Несколько мгновений Эрвин стоял, задумавшись, потом неожиданно спросил:
   - Скажи, Николь, на самом деле, очень заденет моя связь с другой женщиной? Ведь там, и правда, нет ничего серьезного.
   Она бы предпочла, чтобы он заткнулся и ушел. Видеть его и слышать его голос было противно. Но ставшая еще острее боль за дочь вынуждала продолжить уговаривать. Ругать и обвинять она больше не смела, оставалось просить, чтобы избавить Николь от унижения подобного тому, что она испытала сейчас.
   - Правда, - подтвердила Валерия.- Пожалуйста, хоть не выставляй свой разврат напоказ.
   Эрвин снова подумал и кивнул.
   - Пока я живу с Николь, я сделаю все возможное, чтобы она была счастлива. Если ты считаешь, что это может ее обидеть, то я прекращу всякие посторонние интимные отношения. Во всяком случае, она о них никогда не узнает. Так что, как бы то ни было, спасибо вам за сведения, Валерия Анатольевна. Только в следующий раз сообщайте их более вежливо... Сейчас я уйду. Полина будет спать еще не меньше часа. Я вызову такси, и оно будет ждать внизу столько, сколько вам будет нужно, чтобы прийти в себя. Я вернусь, как только вы уйдете. Девочка одна не пробудет и минуты. До скорого свидания, моя милая.
   Она еще долго сидела и выла. Но поняла, что скоро разорвется от бессилия что-то изменить. Даже отшвырнуть стакан с успокоительным ей не позволила въевшаяся хозяйственность - ковер потом долго придется сушить. Да и Николь придется объяснять причины появления мокрого пятна и устойчивого запаха. Пришлось выпить. Но вместо того, чтобы принести облегчение, вкус напитка напомнил о руках, которые подали его, которые касались ее, и женщину прорвали слезы.
   Когда слезы, излившись, принесли хоть временное успокоение, она решила, что оставаться в одиночестве - значит довести себя до психоза. Хорошо, что на улице было уже темно. Такси у подъезда, и правда, ждало и было заранее оплачено.
   Делиться и кому-то общественно плакаться - было противно натуре Валерии, поэтому оставшийся день она просто прорыдала в объятиях лучшей подруги. Но единственным, что вытянула из нее Светлана, были бесконечные повторения "Как же я его ненавижу!.. Какой же он мерзавец!.." Ну еще адресата для таких нелестных воев к концу дня выяснить удалось. Обо всем остальном Валерия скорей бы умерла, чем даже намеком заикнулась. Пусть бы ее пытали.
   Она молилась, чтобы это исчадье ада пропало из их жизни. Любым способом исчезло, только бы не видеть его больше никогда.
   И кажется, господь или дьявол - кому уж это создание было ближе и нужнее - наконец, ее услышал.
  
   ********************
  
   Николь позвонила матери и бесчувственным от ужаса голосом сказала, что Эрвин пропал. Она была не в силах даже плакать. Язык приморозило, и из невнятных косноязычных бормотаний не сразу удалось разобрать связную суть произошедшего. Валерия от страха прикрикнула на дочь, та немного взяла себя в руки.
   По словам Николь выходило, что Эрвин не ночевал дома предыдущую ночь, не объявился днём. Приближался вечер, а от него по-прежнему не было известий. Мобильный телефон, приобретенный ему фирмой, не отвечал, хотя и не был отключен.
   Ситуация повторялась, как однотипный юмор в дешевой комедии. Или второсортной трагедии. И снова подтверждала не один раз высказанные опасения Валерии. Неужели пришло-таки время им сбыться?
   - Полина? - страшась услышать ответ, спросила Валерии.
   - Играет, - ответила Николь, даже не осознав смысл вопроса матери. - Я не могу ее оставить!
   Хотя что это меняет? Ошалело, с выпученными глазами бегать по улицам? Больницы она уже обзвонила, в полиции тоже не смогли ничем помочь, предложили подождать трое суток и только тогда соглашались принять заявление.
   "Загулял, гаденыш", - про себя предположила Валерия, но вслух, конечно, сказала иное:
   - Николь, не психуй. Не обязательно всё плохо. Подожди, я сейчас к тебе приеду.
   Не хотелось торопиться с вынесением выводов на люди и привлечением к поискам знакомых. Чтобы не попасть в идиотскую ситуацию, как тогда на даче, когда Валерия тоже предположила побег Эрвина.
   Однако к концу рабочего дня позвонил Алексей Степанович и от лица начальницы недовольно поинтересовался, куда подевался Эрвин. На работе молодой человек, как оказалось, тоже не объявился ни лично, ни телефонным звонком. Версия Валерии отпала. Если, конечно, он не нашел себе новое теплое пристанище.
   Николь были безразличны предположения. Пусть побег, лишь бы знать наверняка, что с ним все в порядке.
   На телефоне сосредоточились все ее устремления. Она без устали набирала номер Эрвина. Пока мать не посоветовала прекратить, потому что в таком случае, если вдруг появится какая информация, до них никто не сможет дозвониться.
   Время от времени телефон, действительно, звонил, да всё не о том.
   Последней каплей страха, снова заморозившего Николь до состояния бесчувственной мраморной статуи, явился неожиданный звонок от доктора Джеймса Тервола. Насколько Николь знала, Эрвин не баловал своего старого друга общением. Сам не звонил, а когда доктор несколько раз объявлялся, Эрвин, слыша международный звонок, отправлял на беседу с другом Николь, наказывая поведать о его жизни в достатке и довольстве.
   Сейчас доктор сразу после приветствия задал тот же вопрос, что крутился в головах у всех: "Где Эрвин?" Вопрос заранее прозвучал с тревогой и предчувствием неприятностей. Мрачные ожидания Джеймса оправдались. Однако не только внятного ответа, но даже предположений, где этот ответ искать, ему не дали. Доктор со своей стороны навел информацию через Отнийское посольство. Там тоже не обнадежили.
   Снова тайны, снова забытое предчувствие обмана и неуверенности.
   К полуночи телефон Эрвина, номер которого снова беспрерывно набирала Николь, чтобы делать хоть что-то, перестал отвечать гудками, а начал отделываться сообщениями, что абонент недоступен. Значит, или в конце концов закончилась зарядка, или отключили.
   За окном падал снег. Ночной город в предпраздничные дни был похож на рождественскую открытку - тихий, белоснежный, сверкающий гирляндами и украшенными витринами.
   Конец декабря. День "икс". В этот день исполнилось ровно полгода с того момента, когда Эрвин появился в квартире у родителей Николь. Полгода с его ссоры с коронованным опекуном, закончившейся изгнанием. Шесть месяцев, выделенных ему на то, чтобы осознать всю глупость своего поступка.
  
   В пятом часу ночи (или уже утра?) в дверь квартиры раздался настойчивый трезвон. Николь как безумная сомнамбула, не спящая уже вторые сутки, дернулась к телефону и только услышав в трубке гудок, поняла, что звонят в дверь. На кнопку нажимали до тех пор, пока Валерия Анатольевна, до этого прикорнувшая на диване, не поднялась и не открыла дверь настойчивым визитерам. Женщин уже успокоило бы любое известие после страха неизвестности. Павел, доктор Джеймс Тервол, начальница Эрвина - все пытались искать по своим каналам. Результат был нулевым. Валерия, как могла, успокаивала дочь и заботилась о внучке. Николь примороженно ждала.
   На пороге стояли два накачанных бугая откровенно бандитского вида: в шерстяных шапках, натянутых до самых бровей, в кожаных клепаных куртках на меху и военных бахилах на ногах.
   Они молча втащили в квартиру Эрвина. Он был не в состоянии даже переставлять ноги. Его внесли как куль с отходами.
   - Ваше добро? - хмурым басом поинтересовался один из незванных гостей.
   Николь кивнула в ответ.
   - Что с ним? - прошептала она с невыразимым облегчением.
   Она заметила - дышит, остальное уже было не так важно. Сейчас не имело значения, что его светлый шерстяной джемпер и когда-то отутюженные до острых стрелок брюки имели такой вид, будто ими, не снимая с хозяина, драили пол на вокзале, а верхняя одежда на Эрвине отсутствовала вовсе.
   - Пьян в стельку, - ухмыльнулся второй бугай. - Куда сгрузить-то?
   Прошлепав через всю квартиру грязными сапожищами, мужик, заметив детскую кроватку, шепотом посоветовал Николь сначала подложить на кровать что-то такое, что потом выкинуть будет не жалко. После этого мужики с размахом кинули туда Эрвина. Тот даже не шевельнулся и не издал ни звука. Словно труп. Но жуткий запах подтвердил, что мужики, вероятно, правы.
   - Почему? - растерянно спросила Николь. - Он же никогда не напивался...
   - А вот это вам лучше знать, - слегка раздраженно сказал один из мужчин, - с какой такой радости или горя парню вдруг приспичило надраться до полусмерти. Нам показалось, что он нарочно накачивался, чтобы отключиться.
   - Вы знакомы?
   - Просто рядом сидели. Пока он надирался и никому не мешал - его дело. Но потом его раздетого понесло на улицу, и, если бы мы не дали ему там проблеваться и не притащили назад, он бы на морозе скоро сдох. Адрес нашли на документах в бумажнике. Не бойтесь, денег не тронули.
  
   *****
   Первую ночь Эрвин помнил отчетливо. Половину дня тоже. Хотя и полностью вменяемым назвать себя не рискнул бы. Бесцельно, ни о чем, кажется, не думая, он бродил по зимним улицам. Дозором не один раз обошел город. Кругом сверкали гирляндами приготовления к Новому году.
   Новый год... Совершенно новый... Как новое рождение.
   Сначала ловил разгоряченным лицом освежающие снежинки. Потом, замерзнув, кутался в шарф, поднимал воротник пальто. Когда холод начинал пронимать до печенок, Эрвин заходил в первую попавшуюся кафешку, выпивал чашку обжигающего чая или кофе, согревался, и как только в мыслях начинало мелькать что-то кроме единственного желания - тепла, отправлялся снова в путь по морозу. Когда поздней ночью закрылся последний бар, он согревался в круглосуточном буфете на вокзале. Изучал расписания, сверял время. Считал, сколько ему надо, чтобы успеть...
   С рассветом снова ушел в город...
   Помнил, как пришел в последнее пристанище, даже запомнил, что именно заказал там поесть, кофе, выпить. Тогда еще что-то легкое. Помнил, как добрую сотню раз начинал набирать заветный телефонный номер. Несколько раз даже почти дошел до последней цифры. Но чаще, так и не решившись, сбрасывал на середине. Звук у телефона был отключен, и он тупо глядел на вибрирующий по столу каждые пять минут аппарат, когда звонила Николь. Ощущал ее отчаяние, слышал ее безмолвный крик.
   Наконец, наступил час "икс". Эрвин подождал еще десять минут. Ему казалось, что в эти минуты он не жил: не дышал, ничего не видел, ничего не слышал, не чувствовал. И тогда позвонил. На этот раз набрал все цифры. До последней. До конца. И бездушный аппарат сообщил, что набранный номер не существует и попросил проверить. Эрвин проверил, набрав снова. Результат был тем же.
   Про следующие несколько часов он не помнил почти ничего. Осколки воспоминаний. Алкоголь различной крепости, который он уже поглощал, как воду. Знал, что организм, не одобряющий излишки, отомстит безжалостно. Но это будет потом, а сейчас был готов на всё, чтобы отключиться. Всегда считал пьянство, как способ решения проблем, безвольным слюнтяйством. Но это когда проблема есть и возможны пути ее решения. Ему же нужно было одно - оставить этот день в прошлом. Как можно дальше. Поэтому методично заливал в себя всё без разбору. Перемешивая с таблетками. Они не успокаивали. И периодически выходили наружу вместе с прочим содержимым желудка. Не помнил, сколько раз это было. Но он исправно восполнял излившееся с лихвой.
   В конце концов, достиг желаемого - память милостиво отключилась. Эрвин надеялся, что, когда это случится, то будет необратимо, и больше она не вернется.
   Каким-то образом Барон проведал о нем, прислал своих ребят. Им не удалось по-хорошему уговорить Эрвина поехать с ними. Слезы, сопли, рвота, он рвался в драку, потому что пить ему больше не давали, но руки не слушались, ноги отказывались держать - в результате, когда он отключился, братки бросили его тело в машину на пол, чтобы не испоганил сиденья, и доставили домой.
   Это Эрвин узнал через несколько дней. А тогда хотел одного - сдохнуть на месте.
   Хотел того же и когда проснулся в жесточайшем похмелье.
  
   А потом жизнь пошла дальше. Под взрывы новогоднего салюта, под праздничное застолье, похоронившее осколки радости. Поползла существованием. Ампутированная. На полсердца, на полдуши. Ровная - без надрыва, без взлетов. С ласковыми лучиками света, но без ослепляющего огня солнца. Счастливая в своем половинчатом счастье.
  
   *********************
  
   Прошел почти год, когда прошлое напомнило о себе снова.
   За это время Эрвин фактически прекратил контакты с Родиной. Даже ту часть их с Тамарой дела, что касалась вопросов, требующих участия Отнийской стороны, Эрвин решал без своего прямого участия. Те, кто помнил, что дело начиналось с его имени, давно уверились, что он помог знакомым и устранился.
   Бизнес процветал. Цеха были успешно запущены, пошла отдача. Не без проблем, но они решались уже без спешки, в текущем порядке. Прибыль потекла тонким, но уверенным потоком.
   Николь перешла на последний курс института, вышла на дипломную работу. Сам Эрвин вынужден был поднажать, чтобы успеть закончить учебу по своей индивидуальной программе, пока еще действовало финансирование. Ведь о продлении выплаты денежного пособия сведений у него не было, а собственных свободных средств всё еще не хватило бы. Это порой загружало Эрвина с головой и понижало самоотдачу на работе. Профессора Отнийского Университета не один раз приезжали, чтобы принять у него экзамены или направить обучение.
   Дочка, как ей и положено, подрастала, радуя родителей и не давая им покоя. С годами она обещала стать красавицей, вобрав в себя лучшие черты родителей: огненные кудри матери и бездонные глаза отца; белизну и мягкость кожи Николь и губы и обворожительную улыбку Эрвина. Особа, правда, росла своенравная, живая и вредная. Как ни ратовала Николь, подзуживаемая бабушкой, за умеренную строгость в воспитании, Эрвин баловал свою принцессу без всякой меры. И девочка с детской прозорливостью напропалую пользовалась отцовской слабостью. Квартира утопала в игрушках, добрую половину из которых, к счастью, методично уничтожал щенок далматинца, приобретенный Эрвином, стоило только Полинке восхититься изображениям в детском мультике. Длиннолапое существо сгрызало подчистую всё, что плохо лежало. Зато это избавляло квартиру от утопания в детских игрушках, к которым девочка охладевала так же быстро, как и загоралась. Николь уже отчаялась когда-либо лицезреть порядок в своем доме. Ее супруг здесь ничем не мог помочь. Эрвин и порядок - по-прежнему были несовместимыми понятиями.
   С Бароном Эрвин виделся нечасто, хотя и продолжал регулярные тренировки в спортивном зале банды. Сам главарь словно избегал частых встреч. А если встречались, то чаще просто беседовали на отвлеченные темы. На философские, на глобально-мировые и на мелко-бытовые. Интересовал Барона бизнес Эрвина, удивляла сноровка юноши продвигать дело, обладая техническими познаними на уровне средних классов школы. Зато общая хватка поражала циничностью и прозорливостью зрелого профессионала. А еще откровенное удовольствие доставляли Барону утвердительные ответы Эрвина на вопросы о его личном знакомстве с теми или иными представителями политической и культурной элиты.
   А вот, несмотря на то, что юноша теперь состоял в банде "официально", в криминальных делах Барон его почти не использовал. Когда Эрвин как-то поинтересовался причинами такого отношения, главарь неохотно сообщил, что предпочитает держать его в загашнике, как козырь на особый случай. А чтобы не подпортить качество товара, хранит в оптимальных условиях.
   - Какие ж мои способности столь тебе приглянулись, Барон? - удивился Эрвин.
   - Да уж не музыкальные. Основное твое достоинство - возможность сработать заложником в определенных обстоятельствах.
   - Не обломайся, Барон. Вряд ли я оправдаю твои надежды в этой области.
   - Не скажи. Влиятельные люди не любят, когда трогают их игрушки. Даже если им самим надоедает играть, они скорее предпочтут сломать их своими руками, чем отдать во власть другим. Для меня ты незатратен, убытков не несу, а хоть эфемерную соломку на непредвиденный случай припасти не грех.
   - Может, и так, - согласился Эрвин. - Тогда я в твоем распоряжении. Только не обидь - при случае придумай и под меня правдоподобную фантазию.
   - Придумаю. А еще, Эрвин, должен предупредить тебя заранее: если ты на чем-то вдруг спалишься - не обессудь, мальчик, и я и мои ребята от тебя открестимся.
   Затрат на Эрвина у Барона, действительно, фактически не было. Поскольку в делах юноша не участвовал, то гонорара ему не полалось, и в распределении благ его вклад не учитывался. Редкие подачки за лояльность, молчание и некоторые практические советы, да общее словесное обещание помощи в случае крайней необходимости - вот и всё, что перепадало Эрвину от Барона. Зато главарь банды не преминул повысить гонорар за охранную крышу идущему в гору предприятию Тамары, а значит и Эрвина.
   Основным изменением от вливания Эрвина в бандитский мир было то, что кроме спортзала в его распоряжении был теперь тир банды со всем оружейным арсеналом. Оборудование тира было таким же кустарным, как и спортивное, а арсенал таким же заурядным, как самодельные тренажеры. Но функцию свою выполняли столь же исправно.
   Однако пусть изредка, но Эрвину все же приходилось отрабатывать честь пребывания в списках банды . В основном информацией и советами. Иногда служил перевалочным пунктом в махинациях.
  
   ***************
  
   Барон позвонил ранним утром, как специально выбрав выпадающий не чаще, чем раз в месяц, выходной, когда можно не вскакивать с постели засветло. Посему Эрвин еще нежился в кровати и ответил на звонок, не раскрывая глаз.
   - Парень, немедленно - ноги в руки, - без приветствия начал главарь бандитов. - Через два квартала от твоего дома есть баня. Знаешь?
   - Ну, - сонно подтвердил Эрвин.
   Разговаривали, привычно избегая подробностей и перехода на личности.
   - Мои придурки провернули ночью неплохое дельце, и сдуру решили отметить успех. Прямо с товаром закатились в эту баньку, заказали девчонок и устроили гулянку.
   - Советуешь принять участие? - зевнул Эрвин. - Или расстроился, что тебя не взяли?
   - Заткнись и слушай. Мой человек в ментовке сказал, что их проследили и собираются взять горяченькими во всех смыслах слова. Ждут только, когда те дойдут до кондиции.
   - Как проследили? - равнодушно поинтересовался юноша.
   - Уходили не туда и не так. Не в том суть, не перебивай. Хоть они и придурки, а телефоны, разумеется, на дело не брали. Не могу их достать. Ты должен предупредить.
   - Хочешь меня подставить? - удивился Эрвин.
   - От всей души надеюсь, что нет. Но ты ближе всех и подозрений вызовешь меньше. Вход в эту "помывочную" вместе со входом в "постригательскую". Сделаешь вид, что туда идешь. Боишься, дай денег любому нищему, пусть отнесет записку от тебя. Кончай болтать, время дорого.
   - Я уже в пути, - без энтузиазма отозвался Эрвин и отключил телефон.
  
   Почему Эрвин не внял доброму совету Барона и, действительно, не подключил какого-нибудь алкоголика, который согласился бы за бутылку войти в огонь и воду, а потом не вспомнил бы и мать родную, не то что того, кто его послал? И не отговорка, что утром тяжело найти подходящее лицо. Было бы желание.
   Но Эрвин пошел сам. Вроде бы никогда не попадался на удочку подстрекательства из страха прослыть трусом. С чего вдруг сделал исключение? Наверно, просто захотелось пощекотать себе нервы, подкинуть ржавеющему бытию адреналинчика. Отойти от рутинной борьбы по выбиванию хозматериалов и общения с нерадивыми работниками и заняться крутым экстримом.
   Обученный взгляд сразу обнаружил усиление патрулей в районе злополучной бани, ненавязчиво паркующиеся неподалеку автомобили с затемненными окнами или вовсе без оных. Но и это не добавило толики разума.
   Барон был прав - мужики в бане окопались добротно. Эрвину пришлось добрый десяток минут барабанить ногой в обитую дубовыми панелями дверь, прежде чем краснорожая личность, прикрывающая части ниже пояса скомканной простыней, открыла ему. Браток пьяно оскалился, увидев знакомое лицо и впустил внутрь.
   Вечеринка, вернее утренник, была в самом разгаре. На коленях у распаренных мужиков сидели не менее разогретые девушки по вызову. Некоторые даже не просто сидели.
   Эрвину в непристойно крепких выражениях предложили присоединяться, сообщив зачем-то, что специальной униформы здесь не требуется, скорее одобряется полное отсутствие оной. Но предлагали мужики не очень радушно. Девушек было четко расписанное количество, делиться никому не хотелось. К тому же в их душевные мужицкие посиделки гонористый юноша никогда не вписывался. Звали сейчас, скорее, из пьяной доброты.
   Углубляться в ядовитое обсуждение его юных интимных достоиств Эрвин братанам не дал, четко объяснив причину своего здесь появления и передав предупреждение Барона.
   Мужики вмиг протрезвели. Если не до конца, то процентов на восемьдесят - однозначно.
   Девки оказались еще сметливее, тут же бросили приятелей и побежали одеваться. Связываться с милицией им тоже не было никакого резона, а быть еще и вмешанными в криминал - совсем не улыбалось. Поэтому, облачаясь, они красочно проклинали тех, кто их сюда вызвал. Ожидание физических увечий, которые светили им при негативном исходе событий, усугубляли их неприятие ситуации. Словом, ругались они не хуже бандитов, хотя тем было уже не до бабских переживаний - свою бы шкуру спасти. Одна из девушек, застряв в своей узкой юбчонке, бросила одеваться, села и по-детски расплакалась, размазывая сопли по щекам. Вряд ли это проняло бы нежную чувствительность представителей органов правопорядка, и бандитов нисколечко не тронуло, но Эрвин вдруг схватил разревевшуюся дамочку за руку и потащил за собой, движением головы показывая и прочим бабочкам лететь за ним. Девки похватали остатки одежды и послушно понеслись. Терять им было нечего.
   В предбаннике, где надлежало сидеть приемщице, встречающей и регистрирующей посетителей, сейчас никого не было. Эрвин же еще на пути внутрь заметил там дверь, ведущую, по предварительным раскладкам, в кладовку с банными принадлежностями. Она была заперта на большой висячий замок. Хорошо бы, конечно, это был вход в запасной выход. Хотя использовать его рискованно - все возможные дыры менты, наверняка, предусмотрительно осадили.
   Используя заимствованную у одной из красавиц заколку для волос, юноша открыл замок и помог девушкам запихнуться внутрь, придавая каждой ускорение и уменьшая их плотность чувствительными толчками. Загремели ведра и тазы, швабра ударила одну из них по лбу, вторая ступила в ведро, третья усыпалась содержимым опрокинувшейся банки с моющим средством. Однако, с трудом, но впихнулись все. Стоять девушкам приходилось, вытянувшись в струнку, но это лучше, чем лежать на полу под дулами пистолетов. Эрвин снаружи снова навесил замок. И дополнительно подпер дверь тяжелым стеллажом.
   Оставался пусть крохотный, но шанс, что захватив бандитов с полной сумой награбленного товара, менты не станут обыскивать подсобные помещения. Даже если и обратят внимание на полузаслоненную дверь, вскрывать не будут, справедливо предположив, что тяжеловато человеку спрятаться внутри и запереть себя снаружи. Риск был разумным.
   Забегая вперед: так оно и произошло. Бандитов взяли всех, по счету. Товар тоже. Проститутки же целью захвата не были, так что менты несильно заморачивались путями их исчезновения. Во всяком случае, не сразу об этом задумались.
   А вот Эрвину уйти тем же путем, как явился, не посчастливилось. Не успел. Видать, его приход все-таки возбудил в ментовской засаде некоторые подозрения, или по их расчетам наступил долгожданный момент достижения бандитами нужной кондиции, или время поджимало, и, чем дальше оно шло, тем вероятнее становился риск непредвиденных обстоятельств. Но они ворвались через полминуты после того, как юноша отряхнул руки от пыли старого передвинутого им шкафа.
  
   ****
  
   Предвариловка, или, как просветили Эрвина приятели, - обезьянник, куда юношу вместе с братками втолкнули доблестные милиционеры, совсем не была похожа на ту одиночную тюремную камеру, где ему довелось провести почти неделю у себя на родине. Даже если не принимать во внимание специальные улучшения, наведенные в Таклоновской одиночке, чтобы придать ей комфорта перед приемом важного посетителя, все равно разница была как между общественным сортиром и уборной в королевском дворце. Особенно в части ароматов. Похоже, даже авгиевы конюшни убирались чаще, чем выносилось отхожее ведро в углу.
   На полу недалеко от решетчатой двери, раскинув по сторонам руки и ноги, валялся мужик в задранной по грудь рубашке, коротких штанах до колен, без ботинок, в одних только носках с дырками на пальцах. Давно небритый его подбородок был устремлен к нависающему темному потолку, а по полуоткрытому рту блуждала идиотская довольная улыбка. Обкурившийся или обнюхавшийся искатель счастья.
   Напротив решетки к стене была прикреплена скамья, в центре которой, покачивая всклокоченой головой сидел, крепенький старичок. Браток за шиворот приподнял его со скамейки и, придав импульс коленом, отправил старичка в один из вонючих углов камеры, а сам уселся на его место, подальше от особенно густого смрада. Как будто в этом крохотном помещении была большая разница. Дружки сели рядом, но первый отодвинул усевшегося слева и похлопал рукой:
   - Садись, чего ноги-то ломать, - позвал он Эрвина.
   Парень принял приглашение, сел рядом на самый краешек доски, чтобы спина не касалась липкой стены. Бандит понимающе ухмыльнулся, но вместо насмешки хлопнул Эрвина по плечу.
   - Молодец, что помог хоть девахам уйти, - признательно сказал он.
   Сами мужики успели только натянуть рубахи да штаны, кто-то даже без белья. Застегивались и обувались уже в камере, когда с них сняли наручники. И теперь это снова были не пьяные краснорожие самцы, а опытные бандиты. Осознающие, какую глупость совершили, но выдержанно принимающие свою предсказуемую участь. Эрвин в их компании выглядел нахохленным гусенком в стае индюков.
   Юноша кивнул головой, безмолвно принимая благодарность. Браток сделал свой вывод из его молчания.
   - Поджилки тясутся? - участливо спросил мужик. - Чего сам-то не ушел?
   Он видел, как достойно парнишка держался при аресте, не вопил, не оправдывался, и поэтому действительно сочувствовал, а не издевался. Но одно дело - шоковое состояние в критический момент, способное вызвать и не такой героизм, а совсем другое - необходимость смиренно ждать, оказавшись в руках облеченных властью обозленных самодуриков. Эрвин в двух словах сказал, куда подевал девушек. Потом поднял к бандиту лицо, перекошенное скорее от отвращения, чем от страха.
   - Тошнит, - коротко сказал он.
   - Бывает с непривычки, - согласился браток. - И не могу успокоить - это цветочки. Лучше уж будь готов заранее. Ты ведь вроде еще не сталкивался с обычаями наших мусоров?
   - Мне это не с руки, - буркнул Эрвин.
   Вот именно. Сейчас эти представители органов правопорядка установят личности, обнаружат его зарубежное гражданство и будут обязаны сообщить о нем в соответствующее представительство. А там пробьют по базе... Повеселятся, обсуждая.
   Хорошо бы местные мусора, как назвал приятель по несчастью, не были дотошными исполнителями бюрократических инстукций и наплевали на его иностранное подданство. Даже если Барон, как и обещал, открестится от него, лучше здесь самому доказывать свою непричастность, чем предстать перед отнийским послом. Однако уже через минуту, послушав наставления дружка, в том, что касается второй части, Эрвин был уже не так убежден. В том смысле, что здешняя участь перестала перевешивать объяснения с земляками.
   - Конечно, Барон постарается нас вытащить, - продолжал тем временем просвещать браток, - но до этого они с полным удовольствием потешатся, поиздеваются и отведут душу. Наша банда для них, как красная тряпка для быков. Насолили немало, а повесить на нас доказательства удается нечасто. А тут - как малолеток, с поличным повязали. Так что ты уж на всякий случай подготовься, парень, хотя бы морально. Будут бить - кричи громче, быстрее надоешь и отстанут, - поучал он. - Но не вздумай подписать хоть какую-то признанку, вот тогда тебе не поздоровится. Надо - вали всё на нас, ври, что случайно оказался. Словом, уходи в непонятки и просто ори, как бы ни били. Наша задача - дать Барону время.
   Сколько времени? У Эрвина озноб пробежал по всему телу и, набегавшись, поселился в животе. Парень стиснул зубы и зажал дрожащие руки коленями. Быть беспомощной, безответной жертвой не улыбалось. Да, и сочтет ли Барон разумным вытаскивать его вместе с остальными? Ладно, плевать, только бы поскорее всё началось и еще быстрее закончилось.
   Но дело двигаться не торопилось. Прошло по его внутренним ощущениям не менее четырех часов, а обстановка не менялась. Может это был продуманный моральный прессинг? Все так же метрах в пяти от решетки сидел за своей конторкой милиционер, уставившийся в крохотный телевизорик и поглощавший бесконечную череду бутербродов. Время от времени помещения оглашало его звучное ржание. Все так же блаженно улыбался наркоман на полу, а мужичонка выполз из угла и устроился лежа у стенки.
   Братки завели общую негромкую беседу, обсуждали непонятные или неинтересные Эрвину вещи и случаи, пытаясь таким непритязательным способом отвлечься от мыслей о предстоящем. Эрвин отсел чуть подальше. К нему с разговорами не навязывались. От практически неподвижного многочасового сидения спина устала, и он был вынужден прислониться к грязной стене. К запаху тоже уже притерпелся. Быстро человек привыкает к неизбежному.
   Наконец, раздался скрип дверной пружины на входе в отделение, и к дежурному подошли трое. Тот с сожалением оторвался от экрана, отложил очередной бутерброд и, неуклюже вытянулся перед новоприбывшими. Звонком разбудил вооруженную охрану, дремавшую по соседству. Позвенев связкой ключей, выбрал правильный и направился к предварительной камере. Трое визитеров двинулись следом.
   Когда они подошли ближе, стало возможным разглядеть подробнее. Один из прибывших - милицейский начальник не самого высокого звания, но достаточного, чтобы выдавать судьбоносные приказы. Второй - невысокий мужчина с заметным брюшком и благородно седыми волосами. Он щурился сквозь стекла выпуклых очков, пытаясь вглядеться в полутьму камеры, и обнимал себя руками, плотно обволакиваясь одеждой, чтобы не извозить светлое пальто о грязные стены или решетку. Шагнув в камеру, седовласый сместил приоритеты: отпустил одежду, зажал ладонью нос, и внимательно вглядывался в пол, чтобы не дай бог не ступить блестящими ботинками в источник омерзительного запаха. Лица третьего посетителя, высокого и широкоплечего, из-под глубоко надвинутого капюшона плаща видно не было. Движения его были резкими и уверенными, а вонючая грязь, на первый взгляд, абсолютно не пугала. Седой в очках пытался почтительно пропустить его перед собой внутрь камеры, но высокий господин отрывисто дернул рукой и остался стоять в дверях.
   - Гражданин Эрвин Лэнст, - требовательно обратился к арестантам милицейский начальник.
   Никто не прореагировал на его оклик, и даже приятели-бандиты не повернули лиц в сторону Эрвина, признавая за ним право действовать по собственному усмотрению. Но уже чуть привыкнувшие к полутьме глаза милиционера правильно выбрали из числа преступников искомого.
   - Встать, говнюк, когда к тебе обращаются! - рявкнул он во всю глотку. - Или обделался, и ножки отнялись от страха? Дубинкой щас вмиг здоровье-то поправлю!
   Эрвин все так же молча глядел мимо него на седовласого мужичка и не двигался с места. Только сильнее сжал коленями закоченевшие ладони. Братки дружно повернули к нему лица с одинаковыми выражениями одновременно и одобрения и осуждения.
   - Ах ты... - сделал шаг в сторону Эрвина милиционер, но седоватый мужчина его одернул.
   - Я сам поговорю, если вы позволите, - твердо и настойчиво сказал он.
   Мужчина поправил на носу очки и обратился к Эрвину.
   - Я представитель посольства королевства Отнии на территории Российской Федерации, господин Манул Пофт, - представился он на русском языке, но с чудовищным акцентом. - Очень прискорбно, что мне приходится решать проблемы моего земляка в таких позорящих и его самого и взрастившую его Родину условиях. И хотя мне, от имени всех наших соотечественников, очень стыдно за вас, господин Лэнст, тем не менее я по долгу службы обязан оказать вам всестороннюю возможную помощь. По соглашению между Отнийским королевством и Российской Федерацией, в части предварительно предъявленных вам обвинений, вас надлежало бы выдворить в родную страну и там подвергнуть суду на основании наших законов. Однако я получил информацию, что конкретно в вашем случае это представляется несколько затруднительным. Но несмотря на ваше неуважение как к законам своей нации, так и к законам гостеприимства давшей вам приют страны, я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь вам.
   - Идите в задницу, и там продолжайте стыдиться опозорившего вас земляка, - презрительно отбрил Эрвин. - Я вас не звал. Можете спокойно вернуться и забыть. А я смою позорное пятно с вашей трепетной души, разобравшись со своими проблемами самостоятельно.
   Тут камеру потряс зычный смех высокого господина, чье лицо пока пряталось в темноте.
   - Что, не получилось воззвать к глубинам совести?! - загрохотал он. - Вы слабак, господин Пофт. Теперь я попробую.
   Эрвин, едва услышав знакомый хохот, вскинулся, глаза его округлились от удивления и паники. Высокий господин подошел ближе и скинул капюшон. Серые глаза под кустистыми бровями лучились радостью встречи и при этом с ехидством наблюдали за испугом парня. Эрвин дернулся было встать, приветствуя, но передумал и лишь крепко вцепился руками в край лавки.
   - Принц, что вы здесь делаете? Откуда? Зачем? - обескураженно залепетал он.
   Лицо Великого Герцога Дейнара Норима, кузена властвующего монарха Отнийского Королевства короля ХанесемаШ, маячило высоко над ним почти на уровне потолка. Огромное и расплывчатое, как у эфемерного джина, выплывшего из волшебного сосуда.
   - Мечтаю вытащить тебя из этого отхожего места, - вполголоса на родном их языке сказал герцог юноше.
   Эрвин резко скинул руку герцога со своего плеча и стремительным движением отъехал по отполированной задами арестантов скамейке в угол камеры - самый дальний и самый вонючий. Герцог снова захохотал.
   - Я забираю этого молодого человека, - перешел герцог на английский язык, а представитель посольства переводил его слова милицейскому начальнику. - Попробую самолично прочесть ему нравственную лекцию. А вы, господин Пофт, быстренько оформляйте и подписывайте необходимые бумаги. Не заставляйте меня долго ждать.
   - Конечно, милорд, - согнулся господин Пофт в поклоне.
   - Вы лично знаете этого парня? - подозрительно спросил милиционер у герцога.
   - Да. В некотором роде - это мой племянник, - нехотя сказал герцог Норим и добавил неизменно решающую все проблемы и проволочки фразу: - Не волнуйтесь, все официальные процедуры будут отвечать букве закона, и все понесенные вами расходы, разумеется, будут компенсированы вместе с моральным ущербом.
   Милиционер понимающе важно кивнул головой, соглашаясь с разумностью решения. С точки зрения закона, на самом деле, придраться было не к чему, остальные предложения более чем удовлетворяли.
   - Никуда я с вами не поеду, "дядюшка",- внезапно с отчаянной решимостью выкрикнул Эрвин. - Да я лучше поселюсь в этом сортире.
   Если он не хотел видеть представителей Родины в принципе, то уж герцог Дейнар Норим - самый первый из нежелательных к общению лиц и самый последний, кого Эрвин мог себе здесь представить.
   Господи, как ненавистна ему была сейчас одна только мысль о перспективе остаться наедине с высокородным недругом. Да лучше уж быть избитым мусорами и месяцами залечивать увечья!
   - Не валяй дурака, - сквозь зубы процедил герцог Норим и протянул Эрвину руку.
   Его пронзительный властный взгляд заполнил собой все пространство. Эрвин с безысходным изумлением понял, что въевшийся в кровь, вбитый с рождения инстинкт послушания не позволяет ему сопротивляться человеку, облеченному признанным и заслуженным правом приказывать.
   Наверно эти ощущения в чем-то похожи на чувства взрослого, умудренного жизненным опытом взрослого мужика, выслушивающего нотацию от сухоньких немощных старичков-родителей. Вроде и опыта у него уже не меньше, и не отшлепают, и в угол не поставят, и их допотопные знания о мире давно устарели, и можно повозражать и не слушать, но какое-то ощущение признанного людской моралью долга заставляет покорно внимать и даже выполнять их порой никчемные и несуразные требования. Да еще и ощущать в душе вину в случае своего неповиновения.
   Эрвин горько усмехнулся. Сопротивление по всем статьям представлялось бесполезным. Ведь нелепо же драться против попытки освобождения. "Плевать, переживу", - ставшая уже привычной мысль. Он принял предложенную герцогом Норимом руку, и решительным рывком был выдернут из своего укромного уголка.
   Герцог не отпускал его локоть, пока не втолкнул в огромный джип с милицейскими сигналками на крыше, окруженный со всех сторон автотранспортом сопровождения. Сам забрался следом. Минут десять они провели в молчании, пока к ним не присоединился быстро уладивший бумажные и денежные дела работник посольства. Он уселся на сиденье рядом с водителем
   - Куда вы меня собираетесь везти, Ваше Высочество? - первым нарушил тягостное безмолвие Эрвин.
   - Есть в этом городке приличный отель, где мы могли бы поговорить? Или ты хочешь отправиться со мной в посольство?
   - Я хочу, чтобы вы выпустили меня сейчас из машины, и я отправился бы домой, - буркнул Эрвин. - Не светит?
   Отражение герцога в затемненном автомобильном окне, куда Эрвин глядел не отрываясь, отрицательно покачало головой. Сердце юноши колотилось от липкого ожидания неприятностей, ничуть не лучших, чем дубинки милиции. И еще большей безащитности. Здесь его не спасут надежды ни на закон, ни на Барона...
   - Отель "Премьер". Позвоните, пусть забронируют мансардный люкс, - повысив голос обратился Эрвин к водителю.
   Тот передал приказ по рации и колонна с мигалками двинулась по сумеречным улицам городка.
   Едва оказавшись наедине с герцогом Норимом в люксовых аппартаментах гостиницы, Эрвин первым делом направился в ванную комнату. Долго и тщательно отмывал руки и лицо. Но делать это до скончания веков и даже до собственной смерти было невозможно. Эрвин вытерся безупречно чистым полотенцем и с бессильной злобой швырнул его на пол. Грохота и звона, разумеется, не последовало: удар был ожидаемо беззвучным. Поэтому привычным способом понизить нервозность не удалось.
   Великий Герцог терпеливо ждал его посреди гостиной, скрестив на груди руки и хмурым взглядом сверля белоснежную дверь.
   Послушному юноше надлежало согнуться в почтительном поклоне (общепризнано: лучше поздно и почаще, чем никогда) и излиться в благодарностях. Эрвин слегка наклонил голову и ждал, как лис перед западней - дерзко, настороженно, готовый в любой момент отскочить и оскалиться.
   - В какое убожество превратился наш яркий непримиримый граф! - засмеялся герцог Норим. - Серость. Отшельник. Или бомж.
   - В королевском дворце ощущается явная нехватка должности скомороха, если уважаемый Великий Герцог вынужден ехать через полсвета, чтобы поржать над человеком.
   Герцог свел вместе брови и прекратил хохотать.
   - Итак, общество головорезов в общественной помойке, господин Лэнст, вам стало привычнее и гораздо приятнее, чем мое, - с суровым раздражением констатировал герцог Норим.
   - А какая мне радость встречаться с вами, принц? - сухо спросил Эрвин. - И тем более утягчать ее возникшими обязательствами благодарности.
   Великий Герцог понимающе согласился.
   - Хорошо, я приложу некоторые усилия, чтобы впредь еще меньше встревать в вашу жизнь, - пообещал он. - Но часик моего общества вы сейчас в состоянии выдержать, граф?
   Эрвин взглянул на герцога.
   - Разве я не лишен титула? - спросил он.
   - Насколько мне известно, нет, - слегка пожал плечами герцог Норим. - Но могу уточнить.
   Эрвин кивнул. К вопросу о положенной радости свидания они не вернулись.
   - Присаживайся, - наконец куда как более по-семейному повел ладонью Великий Герцог, указывая Эрвину на мягкий диван в центре гостиной.
   Сам подал пример, величественно опустившись в глубокое кресло напротив.
   - Ну и запашок от тебя, парень, - снова с насмешкой отметил герцог. Ну никак не получалось у него относится с полагающейся серьезностью к опасливому виду Эрвина, а уж на сочувствие к юноше его и подавно не тянуло. - Прими-ка душ. А я пока прикажу доставить тебе какую-нибудь одежду, лишенную столь ярко выраженного аромата. В эту запах, похоже, въелся навсегда.
   - Не хочу, - окрысился Эрвин. - Может, тогда общение со мной будет настолько омерзительно, что вы захотите поскорее избавиться от меня с моим ароматом.
   Герцог опять одобрительно засмеялся.
   - Не надейся. Это лишь придаёт тебе особую пикантность.
   - Жаль, - вздохнул Эрвин и с повышенным вниманием принялся разглядывать собственные руки и отколупывать затвердевшие мозоли на ладонях. Активно участвовать в намечаемой беседе он не собирался.
   Великий Герцог не сводил с него оценивающего взгляда и, по всей видимости обнаружив кучу внешних изменений, неожиданно грустно улыбнулся:
   - А ты похорошел. Время и несладкая жизнь пошли тебе на пользу, - негромко сказал он. - Исчезла мальчишечья смазливость... Алмаз получил окончательную достойную огранку.
   - Вам виднее, принц, - ожесточенно процедил Эрвин, не поднимая глаз.
   - Да, мне виднее... - протянул герцог Норим.
   Снова помолчали. Эрвин закаменел от выжидательного напряжения и старался делать вид, что ему безразличен щепетильно производимый Великим Герцогом недвусмысленный осмотр. Герцог наслаждался натянутой обстановкой.
   - Сейчас принесут чай, - наконец объявил он, - а пока, господин Лэнст, не могли бы вы снизойти до рассказа о своей жизни: чем вы сейчас занимаетесь, где живете, как живете?
   - У меня все в порядке, - хмуро сказал Эрвин, - я всем доволен и счастлив.
   - Похвально, - отметил герцог всеобъемлющую краткость. - Ну раз молодой граф после долгого расставания, видать, снова онемел от встречи со мной, то я попробую сам излагать то, что известно мне, а вы поправите, если вдруг возникнет необходимость. Договорились?
   Эрвин скептически пожал плечами.
   Надо признать, известно герцогу было достаточно много, и в том числе немалое количество не самых общедоступных подробностей. Но только за период первых шести месяцев с того момента, когда Эрвин покинул дворец Отнийского правителя. Далее все было крайне несвязно и обрывочно.
   - Я так понял, что первые полгода между тобой и нашим высокочтимым государем еще существовала связь. Сведения поступали к нему достаточно регулярно. Правда, король, говорят, в основном ограничивался докладами о благополучии твоего здоровья. А вот мои шпионы неизменно проворно передавали мне всё более развернуто, - пояснил герцог Норим, насладившись выражением изумления и негодования на лице Эрвина. Ничего почетного в столь многолюдном копании в его личной жизни юноша не увидел. Герцог продолжал: - Но потом поток новостей резко иссяк, и мне пришлось позаботиться самому, чтобы хотя бы официальные упоминания твоего имени незамедлительно достигали моих ушей. Так произошло и сегодня. Информация прошла куда более длинный путь, чем проделал я сам. Через двадцать минут после твоего ареста данные об этом поступили в посольство в Москве, еще через десять мои шпионы направили ее в мою канцелярию в королевского дворце в Отнии, и оттуда сразу донесли до меня. На твое счастье или несчастье - это как тебе больше нравится, - но уж при содействии божественного провидения - это однозначно, интересы нашей страны заставляют меня уже четвертые сутки изнывать в трудах и тоске в паре часов лету от этого городишки. Поэтому, получив удручающие известия о тебе, я вознес хвалу господу за сопутствующую удачу, организовал вертолет и, подобно супергерою, ринулся спасать твое грешное тело и почти угробленную жизнь.
   Эрвин никак не прореагировал на долженствующую вызвать у него благоговение заботливость о нем высокородной особы. Потуги герцога придать повествованию героический стиль вызвали оскомину. Единственно, Эрвин с горечью принял информацию о том, что полугодичное изгнание, и на самом деле, закончилось для него полным разрывом и уходом в забвение со стороны отнийского монарха. Под зазвучавший в сердце траурный марш последние крохи надежды накрылись тяжелой крышкой гроба и окончательно похоронились. От их отсутствия стало даже легче дышать. Хотя мечтам полагалось бы исчезнуть уже давно, но что-то крохотно-щемящее до этой поры оставалось.
   Осторожно и лаконично Эрвин заполнил белые пятна знаний о себе герцога тем, что считал нужным, и преподнес так, как этого хотелось ему. Повествование о своих перепетиях он уложил в сухой трехминутный доклад без подробностей.
   В этот момент вошли гвардейцы из охраны Великого Герцога, сопровождая двух служащих отеля, вкативших столики для чаепития со сладостями - каждому персональный. Поставили чайнички, изящные чашечки, открыли крышки вазочек с пирожными и, выпровоженные охраной, удалились.
   Пока сооружалось это по-женски слащавое пиршество, Эрвин смотрел на герцога, как на идиота, выискивая внешние признаки слабоумия. Раньше в изобилии пороков этого представителя правящей династии как-то не замечалось старушечьей сентиментальности и маразматичного желания пошептаться за чашечкой горячего напитка. Даже кружевные салфеточки не были обойдены вниманием. Новое извращение? Эрвину и старых хватало с лихвой. Не собирался он сплетничать с недругом и подыгрывать ему в имитации дружеской романтики.
   Юноша потянулся, чтобы отодвинуть от себя столик. Но при этом мельком глянул на поданные угощения. Рука замерла. Против воли губы вдруг сами расплылись в широкой радостно-ошеломленной улыбке, той самой, от которой становится светло на сердце и разряжается обстановка.
   Герцог Норим на мгновение замер на полувздохе, и внезапно подался вперед, шумно хлопнув кулаком одной руки по ладони другой.
   - Есть! - восторженно завопил он, словно выиграл главный. - Я развел-таки тебя на улыбку, мерзавец!
   Эрвин вздрогнул и не удержался от сдержанного удивленного смеха, а герцог впился в него восхищенным взглядом.
   - Никогда не думал, что великородный принц знает вкусовые пристрастия столь мелкой сошки как я, - смеясь, сказал Эрвин.
   - Ты забываешь, что эта мелкая сошка не один год уже служит предметом моего пристального внимания и интереса, - ответил герцог и с удовольствием поведал: - Ты был бы очень удивлен, парень, если бы знал, сколько на самом деле у нас общего с тобой. Тебе лишь надо дать себе труд поинтересоваться мной хоть отчасти так, как меня занимает твоя скромная персона. И не только в плане предпочтений в еде. У нас много схожих взглядов... Ну да бог с ними сейчас! - оборвал сам себя герцог и кивком указал на изысканные пирожные. - Ты ведь тоже не дурак поесть и понимаешь толк в сладостях. Эти вещи мне регулярно поставляют прямиком из королевской кухни в любое место, где бы я ни находился в данный момент. И рванув сегодня на наше рандеву, я захватил их с собой, чтобы применить столь гнусный, подлый и низменный метод воздействия на тебя. И, глянь-ка, он сработал!... Чудовище, ты похож на медведя, таскающего мед из улья!
   Скорее, на изголодавшегося нищего. Но герцог Норим решил не подначивать. Ибо его последняя фраза прокомментировала настоящий момент: Эрвин не стал мучить себя приличиями и дожидаться приглашения. Без ложного стыда признал свое поражение. И мысль "плевать", на этот раз была не озлобленная, а полная веселого пофигизма. Пока герцог изливался в признаниях, Эрвин уничтожил добрую половину предложенных сладостей. Полузабытый, вернувший в детство вкус, вместе с воспоминаниями о запахах большой королевской кухни и самодовольном взгляде шеф-повара, предлагающего продегустировать очередную новинку. Дослушав герцога, Эрвин рассмеялся уже от души - искренне и беззаботно. Напряжение оставило его.
   Зато вот герцог подхватил от него эту напасть в полном объеме. Он прореагировал на открытый смех юноши весьма своеобразно: неожиданно изменился в лице, перекосившись словно от зубной боли, и порывисто вскочил с кресла. Эрвин, придерживаясь церемоний, поднялся следом.
   По всей видимости, герцог успел подать незримый сигнал. Потому что, едва Эрвин встал, в комнату влетели вооруженные гвардейцы, на ходу вскидывая оружие.
   - Держите его на прицеле, - велел Великий Герцог охране, - и стреляйте при малейшем движении. Но упаси вас бог, убить или серьезно покалечить!
   Эрвин замер, стараясь даже дышать незаметно. Герцог подошел к нему, отпихнув ногой преградивший путь стол. К счастью, колесики донесли столик до стены, слабо ударили об нее и остановились. Краем глаза Эрвин смог отметить, что тарелки со сладостями не пострадали. Как ни странно, но теперь герцог был взведен, а Эрвин раскованно улыбался, глядя в его хищнически суженные глаза, почти пропавшие под опустившимися на глазницы бровями. Протянув руку, герцог смахнул с его губ приставшую крошку от пирожного и попутно, словно невзначай, провел пальцем по щеке юноши.
   - Не боишься, - констатировал герцог.
   - Ну, я же не шевелюсь, - улыбнулся Эрвин. - И вы дали приказ не убивать.
   - А меня? - уточнил герцог Норим.
   - По-моему, это вы меня боитесь, принц, - ехидно сказал Эрвин, глазами показав на наведенные на него дула.
   - А что мне остается, если ты не хочешь по хорошему, и еще смеешь нагло издеваться надо мной? Сейчас прикажу тебя скрутить, увезу с собой, буду держать в темнице, пока не станешь есть ананасы с моих рук... Помнится у нашего короля быстро получилось укротить тебя таким способом.
   - Конечные цели у короля и у вас, герцог, разные, - резонно заметил Эрвин.
   - Ты прав, хотя различаются они только математическим знаком. Но моих достичь таким способом даже легче. А защитить тебя больше некому.
   Эрвин смотрел на него спокойно и даже сочувственно.
   - Вы не сделаете этого, Ваше Высочество, - с мягкой снисходительностью сказал он.
   - Не сделаю, конечно, - словно эхо повторил герцог (не зря по дворцу в свое время ходили слухи, что Эрвин способен читать и людей и их мысли) и дал знак стражникам удалиться. - Хотя, страх, как хочется! Уходи-ка ты отсюда, мой маленький дьявол, пока я еще держусь.
   - А я с самого начала утверждал, что это была дурацкая идея тащить меня сюда, и вообще приезжать, - Эрвин посмотрел в лицо Дейнару Нориму, постаравшись вложить в свой взгляд всю возможную иронию. Предпочтительнее было нарваться на гнев грозного герцога, чем на его любовь. - Остатки пирожных я могу забрать с собой? Может, такого случая мне никогда больше не перепадет, - поинтересовался Эрвин.
   - Тебе упакуют и эти, и те, что я заныкал для себя на обратную дорогу, - пообещал Великий Герцог, отворачиваясь. - Должен же я был чем-то подсластить себе обратный путь... Смотри-ка, а мы уложились в предложенный мной час, - удивился герцог Норим.
   Он отошел от парня и вернулся в свое кресло.
   - Эрвин, - ледяным голосом окликнул герцог Норим, а юноша снова напрягся: весьма редкое обращение к нему герцога по имени всегда несло за собой какую-нибудь пакость. - Напоследок: если ты помнишь мое стародавнее предложение, знай - оно остается в силе всё так же бессрочно.
   - Я это понял, - ответил Эрвин. - Но и вы должны тогда помнить мой ответ. Он тоже остается неизменным.
   - Да, ты сильный, и ты справишься... Думаю, все это уже поняли. Может, хватит доказывать свои способности? Это болото еще тебе не обрыдло? Эрвин, я обещал: ни к чему тебя принуждать не стану. Единственное, чего я хочу - чтобы ты был счастлив и получил то, чего достоин.
   - А ваше высочество не полагает, что именно сейчас я, действительно, всем доволен? Только сейчас я наконец обрел свободу, самостоятельность. Я не должен оглядываться и бояться. Я сам решаю свою судьбу... и только свою. И никому не отчитываюсь. Я не хочу возвращаться. Тем более к вам.
   Герцог Норим озадаченно приподнял брови и с недоверием склонил голову.
   - В забавные места заносит тебя твое счастье. Впрочем... что там, что тут. Останься ты дома, наш король быстро высосал бы тебя подчистую. Здесь же ты скоро сам себя прикончишь... Однако, каждому свое. Что ж, в таком случае, будь счастлив. Ну, а если отбросить глупые фразы об обязательной признательности, могу я чем-то тебе помочь?
   - Нет, Великий Герцог. Только... какие санкции будут применены ко мне в связи с арестом?
   - Никаких. Я улажу проблемы с законом. Это будет платой за удовольствие общения с тобой. Поэтому можешь и здесь обойтись без благодарностей. Прощайте, граф Лэнст, - сухо отпустил Дейнар Норим юношу.
   Эрвин склонился в поклоне, гораздо более уважительном, чем тот, которым приветствовал герцога Норима.
  
   ***
  
   Итак, прикинул Эрвин: во-первых, теперь с известной долей достоверности можно быть уверенным, что он совершенно свободен от влияния на свою судьбу неусыпного взора отнийского монарха. Этот факт скорее всего положителен. Во-вторых, герцог, несомненно, прав - запашок от него такой, что неплохо было бы помыться и сменить одежду, прежде чем являться домой или на работу.
   Единственное место, где можно появиться вонючим - это бароновская малина. К тому же, Эрвину было о чем поговорить с самим боссом.
   Желаемое исполнилось наполовину. Помыться Эрвину удалось, а вот главаря банды он на месте не застал. О судьбе заключенных товарищей и о возможной работе, проводимой для их освобождения встреченные в спортзале бандиты ничего сказать не могли. Как и о том, что вообще делается в подобных случаях. Или не захотели.
   Эрвин связался с Бароном по телефону, отчитался, как конкретно произошло задержание. Главарь не только с виду был благородно аристократичен, но и образование имел высшее, и запасом слов обладал обширным. Поэтому ругаться умел высокопарно и красноречиво. Слова он применял общеупотребительные, а смысл получался посильнее, чем от самых нецензурных. Впрочем, непосредственно Эрвина ни в чем не обвинял - тот, по его мнению, сделал все, что от него зависело.
   - Барон, - сказал Эрвин, - нужно поговорить.
   - Мы говорим.
   - Лично.
   - Говори. Я не расположен сейчас видеть твою физиономию.
   - Хорошо, избавлю. Барон, я ухожу из банды. Больше мне этого не нужно.
   - А шнурочки тебе на дорожку не завязать? Прощальный пир не устроить? - даже по телефону ощущалось, как Барон скривился. - Ты привязан ко мне гораздо сильнее, чем тебе кажется. От меня так просто не уходят, по одному лишь по собственному желанию.
   Эрвин вдруг расхохотался на немудреную угрозу главаря, как на самую остроумную шутку в мире.
   - Я уже слышал эту фразу, слово в слово, - сквозь смех сказал он. - И, как видишь, жив-здоров. Ты удачно мне напомнил про того типа, которым меня "посвящал". И в связи с этим я вспомнил одну вашу замечательную сказочку, про колобка. Отвечу на ее лад: "Я от короля ушел, и от тебя, Барон, уйду".
   - А я подошлю лисичку, чтобы сожрала тебя.
   - От этого не застрахован. Но не думаю, что уже пришло мое время быть слопанным.
   - То, что тебя так скоро вытащили - персональный подход?
   - У меня иностранное гражданство - обязаны были.
   - Не делай из меня идиота, - взбеленился Барон.
   Эрвин не собирался исповедоваться и рассказывать, что было случайностью, а что индивидуальным подходом. Со всех сторон выгоднее оставить Барона в сомнениях.
   - Не задавай идиотских вопросов, Барон, и не почувствуешь себя таковым, - ответил Эрвин. - Обстоятельства изменились и, думаю, ты сам теперь понимаешь, что лучше нам расстаться. И по-хорошему.
   - Наверно, - неохотно согласился главарь, хотя ему явно не хотелось признавать себя положенным на лопатки. До сих пор от него уходили большей частью в тюрьму или в могилу. - Правда, осталось незаконченным одно дельце, и нам придется еще увидеться.
   - Буду рад проститься воочию, - не стал вдаваться в подробности Эрвин, несмотря на то, что слова Барона прозвучали с недобрым лукавством. - До встречи.
  
   *****
   Контора Тамары перебралась из старого здания в более современное. Не в центре, а так чтобы быть ближе к заводу. В ближайшее же время собирались построить свой собственный офис, рядом с производственными помещениями. Но пока обиталище руководства состояло из трех отдельных кабинетов в общем многоэтажном здании.
   У Эрвина и Тамары кабинеты были персональными. Сначала они предполагали, как в старые добрые времена, делить один. Но еще в процессе планировки осознали, что погорячились. Или, наоборот, охолонулись и одумались. Отношения уже не располагали. Порой, даже просто выносить друг друга становилось затруднительно. Пока еще дело не дошло до ненависти, и в принципе почти не ругались. Хотя именно это скорее удручало, чем радовало. От периода эмоцональных споров результаты получались более продуктивными. Прохладца началась не с головы, а с того, что ниже. Интимные отношения не то чтобы совсем сразу сошли на нет, но Эрвин старался честно выполнять обещание, данное теще Валерии Анатольевне, и для начала перестал подтверждать их связь публично, стал избегать проявления чувств на людях.
   Это не могло не сказаться. Ровное партнерское взаимопонимание - совсем не то, чего теперь хотелось от него Тамаре. Быть подпольной любовницей оказывается не так здорово, как в любой обстановке быть окруженной восхищенным вниманием. Закатывать скандалы из-за недостаточной интимной удовлетворенности - не ее стиль. И Тамара искренне старалась не показывать своих разочарований. На словах она даже с деланной живостью принимала объяснения Эрвина. Да, конечно, он обязан заботиться о своем высокоморальном нравственном облике в глазах жены, дабы упрочить ее уверенность в себе. Но на самом деле ничего более глупого Тамара еще не слыхала. Врёт же, медведь проклятый! Бояться этой клуши - своей супруги, он точно не мог. Ведь любовь к жене достаточно долго не мешала ему прилюдно обхаживать любовницу. В чем-то виновата она сама? Эрвин не из тех людей, что смолчит... Поэтому здравых причин перемены его доселе неутягченных нравственной моралью взглядов Тамара не видела. Росло раздражение, обида. Былая страсть постепенно превращалась в рутину, в которой Эрвин уже не выступал инициатором, а Тамара в послевкусии их встреч с каждым разом все острее ощущала фальшь и обман. Унизительное для уважающей себя женщины чувство. Омерзительно для взрослой женщины быть попробованной и отвергнутой молодым сукиным котом. Постепенно интим стал ограничиваться нежным прощальным поцелуем по вечерам, да редкими невинными объятиями. В разговорах с ее стороны чаще звучали ядовитые колкости, расцветала былая стервозность, с особыми выкрутасами направляемая в адрес юноши, остававшегося де-юре любовником.
   Эрвин начинал тяготиться ее нападками, изощренными попытками разозлить его или обвинить в несуществующих грехах. Но рабочие дела пока удавалось решать полюбовно. И он верил, что разум позволит преодолеть ей этот этап с наименьшими потерями, если он не ввяжется в низменное слезливое выяснение отношений.
   И вот, ура, дождался! Последние месяцы наметился некоторый прогресс. Юноша готов был расслабиться. Тамара перестала требовать к себе внимания как женщина, и даже легкий флирт Эрвина сама спокойно пресекала. Наконец-то, она приняла как факт, что их отношения стали сугубо деловыми. Для женщины - с достоинством приняла. Наверно, стоит высказать ей признание каким-нибудь знаменательным подарком.
   Эрвин прикидывал варианты, пока поднимался на лифте в офис. Секретарши в приемной еще не было, но с улицы он заметил, что в Тамарином окне горел свет.
   В ее кабинет он зашел, как обычно не постучавшись. Предполагалось, что секретов у них друг от друга нет. И самое страшное, что он мог там увидеть - это как красивая элегантная дама ковыряется пальцем в носу. Но даже это вряд ли его бы шокировало. Ведь для чего-то женщины, в конце концов, делают себе такой длиннющий маникюр? Должна же быть польза от искусственно удлиненных пальцев кроме царапин на мужской спине. К тому же этот и все схожие грешки она могла успеть замаскировать, пока он поворачивает ручку двери.
   Однако она не собиралась маскировать.
   Первое, что Эрвин увидел - широкую мужскую спину со слегка ссутуленными плечами и склоненным затылком. Можно было подумать, что мужчина обнимается сам с собой. Только ноги у него было четыре, две из которых были обтянуты поблескивающими лайкрой чулочками. Высоченные каблуки женских туфелек оторвались от пола - так стремилась Тамара еще глубже утонуть в медвежьих объятиях хозяина натянувшегося на спине пиджака в полосочку. Своего горячего поцелуя парочка прерывать не собиралась, несмотря на то, что Эрвин достаточно звучно захлопнул за собой дверь. Эрвин провел языком по губам, но взгляда от целующейся парочки не отвел. Вроде бы и не имел права ревновать, но дыхание от возмущения сперло.
   Мужчина закончил лобызаться и обернулся. Это был... Барон, собственной персоной.
   Покрасневшая физиономия юноши была весьма красноречива, пылающие глаза еще выразительнее, но от слов он удержался, предоставив право первого хода обманщикам. Тот, кто начинает объяснения - чаще проигрывает. Барон тоже молчал, приветствовав его легким наклоном головы и излучал издевку даже своей позой. Парочка была явно не обескуражена появлением зрителя. Ждали. Вероятно, даже сработали на него. Эффектно - ничего не возразишь.
   Тамара не выдержала:
   - Считаешь, что я поступила подло? - с едким вызовом спросила она.
   - Да, считаю.
   Незаметно, что ей было стыдно, но его взгляда она не выдержала и отвернулась.
   - Хочу вас познакомить...
   - Зачем? - перебил Эрвин. - Я Барона знаю, и ему обо мне ты, думаю, рассказала немало.
   Раз Тамара решила их представить, значит, до сих пор Барон не счел нужным поведать подруге об их достаточно близком знакомстве и без ее посредничества. Пусть так и останется. Как козырь.
   Так вот почему главарь банды так интересовался продвижением бизнеса, увлекшего Эрвина. И вот почему перестал спрашивать последнее время - появился источник информации подостовернее.
   - Мне жаль, Эрвин, - снова посмотрела на него Тамара, и больше уже взгляда, сочувствующего, но твердого, не отводила, - однако моя жалость ничего не изменит. Я поступаю так, как считаю правильным. Ты, конечно, можешь побеситься. Но лучше не трать нервы, прими как данность. Мы дадим тебе денег, чтобы возможно сгладить твои муки. Я помню о наших договорах и буду честной. Ты останешься акционером компании, но из руководства я тебя увольняю.
   - От денег не откажусь, оберу по полной. Но почему я должен уходить?
   - Думаю, что вы не сработаетесь.
   - Уверен, что не сработаемся, - вынужден был согласиться Эрвин.
   - И не вбивай себе в голову желание отомстить. Не вздумай. Ты горяч, я знаю, но не дурак. Барон - местный король, не тебе с ним тягаться.
   - Ты променяла золото на антикварную медь. Но, может, ты и права. Может, он не столь предприимчив, но за ним надежнее. Не переживай, я не в обиде. Не стану мельтешить в нелепой мести. Я даже благодарен тебе, Тамара. Ты помогла мне в самый трудный момент - первый. Поверила в меня, поддержала. Теперь ты добралась до своей вершины, получила то, что хотела: денег, мужика, которого у тебя появился шанс охомутать. Он влиятелен и не связан браком - у тебя снова может получиться семейный бизнес. Я бы тебе этого не дал никогда. Всё правильно, женщина. Всего хорошего. За расчетом приду позже.
   Барон вышел за Эрвином в приемную.
   - Постой, - велел он. Эрвин остановился и подождал, пока Барон подойдет. - Ну, что, колобочек?! Как тебе моя лисичка? Хотел уйти безнаказанным...
   - Хороша. Была бы иной, я бы с ней не связался. Восхищен стервой и ее выдержкой. Давно это у вас?
   - Тесно - месяца три.
   - И вы бегали от меня?
   - Ну, почему ж бегали? Выжидали, когда доведешь дело до такой стадии, что всё будет максимально стабильно. Я уже не первый год хочу легализоваться. С возрастом хочется некоей законопослушной стабильности. А тут такое неплохое дело - начинающее, но прочное. И чтобы забрать - никого даже убивать не придется, - Барон поднял брови, добавив этой мимикой и взглядом намекающий полувопрос "надеюсь?". - Ждали бы еще, если бы тебе не приспичило заявить о своем уходе из банды. Терять контроль мне было не руки, лучше уж забрать. Так что Тамара права - исчезни тихо.
   - Бизнес завязан на мне. Понимаешь, что я могу одним махом разрушить все контракты?
   - Блефуешь, Эрвин. И учти, что я остаюсь Бароном и при любом раскладе долго еще им буду, а ты - семейным человеком. Твоя жена каждый день ходит в магазин, дочь гулять в парк.
   - Не пугай. Ты тоже блефуешь, Барон. Ибо ты так и не выяснил действительные объемы моих влияний. То, как скоро меня вытащили из тюрьмы, напугало тебя. Но я сказал правду, даже если ты ей не поверил. Забирай всё, пользуйся на здоровье. Мешать и возмущаться не стану. Ты оказал мне большую услугу - избавил от мук совести. Я ведь пока не такой прожженный, чтобы не испытывать их вовсе. Совесть - помеха в делах - этому вы меня тоже научили. Учусь я быстро. И на любые полезные уроки не обижаюсь. Ты, Барон, искал себе легальное дело, а я прикидывал, как бы от него избавиться. Перерос. Оно по своему содержанию никогда не было моим, и я от него устал. Так что даже хорошо, что вы не дали мне застрять на этой ступени, и могу подниматься выше. Принимай пользованный товар: дело, женщину. Выкидывать просто так, было бы жаль. Рад пристроить их в крепкие, хотя и не очень надежные руки. А я снова свободен.
   - Добрый день, Эрвин, - улыбнулась вошедшая секретарша.
   - Весьма добрый. Прощайте, - без улыбки кивнул ей Эрвин и ушел.
   Нельзя сказать, что случившееся сильно подбило Эрвина. Укола предательства тоже не ощутил. Предают близкие, те, кого любишь, кто любит тебя. А здесь каждый сам за себя. Злость на унижение? Тоже не было. Как обычно, обидно было то, что не разгадал игры заранее. Игроки оказались опытными и хитрыми. А он излишне самоуверенным и всё еще слишком доверчивым. Их хорошее отношение к нему лично - именно то, что Эрвин умел чувствовать безошибочно, - не помешало пожертвовать им, выжать выгоду и выкинуть. А вот ему помешало... Значит, действительно, стоит принять свои недостатки и учесть на будущее.
   Раскаивался Эрвин лишь в своем многословии. Всё, что он сказал и Тамаре, и Барону было искренней правдой. Но лучше было бы не выплескивать свою обиду так по-детски мелочно.
   Зато "снова полностью свободен" - как сказал он Барону.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

24

  
  
  
  
Оценка: 8.86*14  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"