Родился человек. Мир, в котором он объявился, для него чужой, жёсткий, негостеприимный, требующий массу сил и времени, чтобы приноровиться жить по его жестоким законам. Успех нового жителя планеты в эффективности освоения условий существования в земном мире во многом зависит от обретения им совершенства управления своим физическим телом, что обычно достигается по мере роста ребёнка не ранее юношеского возраста. И это совершенство тем скорее становится свершившимся фактом, чем более насыщена и разнообразна практика физических нагрузок на тело. В целом же, освоение и совершенствование управленческих функций своего организма человеческим существом - чрезвычайно сложная и ресурсозатратная проблематика, которая в конечном итоге определяет степень адекватности реакций организма на те или иные воздействия как физического, так и психического характера.
В идеале ставший взрослым человек не должен на уровне сознания оперативно управлять своими телодвижениями, поскольку у нормально здоровых людей это осуществляется на уровне подсознания в автоматическом режиме. Как только такой режим полностью отлажен, физическая активность тела человека приобретает рефлексивный характер, после чего, все трудности, неприятности и болевые ощущения процесса формирования физиологической рефлективности жизнедеятельности организма быстро забываются, уступая место другим процессам проявления человеческого естества...Но, оказывается, клеточная память организма не забывает ничего, из того что пришлось пережить организму человека. И в определённых обстоятельствах соответствующее припоминание пережитого становится достоянием сознания человека. К примеру, при старении организма в памяти человека всплывают ощущения своего детского возраста, когда управление движениями различных частей организма ещё не было освоено до автоматизма, и тогда он понимает, что в старости человек постепенно теряет навыки управления организмом в направлении, обратном детскому обретению этих самых навыков, то есть всё происходит с точностью до наоборот.
Авенир Лаврентьевич ещё совсем недавно, в предпенсионный период, совпавший для него с временем наивысшего наслаждения результатами своих пожизненных трудов, когда и на профессиональном уровне при проведении результативных изыскательских работ, и в разнообразных многолетних увлечениях на потребу души он целиком и полностью отдавался творческому процессу созидания новых знаний и смыслов, ни на секунду не задумываясь о каких-то там абстрактных индикаторах изменений физиологии своего организма при его настройках на текущие жизненные процессы. Да, и с чего бы это ему было задумываться о такой не вызывающей оптимизма предметной области, если он ощущал себя зрелым, здоровым, находящимся в великолепной физической форме мужчиной, которому ничего не стоило дать фору многим молодым в части спортивных нагрузок, а то и в ловкости со сноровистостью где-нибудь в горах или на порожистой реке.
И даже выйдя на пенсию, он искренне радовался, что его великолепное физическое состояние позволяет ему в полной мере посвящать себя путешествиям в самые труднодоступные районы мира, куда нездоровым и слабосильным людям путь напрочь заказан. На деле всё так и происходило - в первые годы своей пенсионерской свободы ему действительно удавалось в полной мере осуществлять свои давнишние мечты о восхитительных путешествиях, которые никогда не исполнились бы, имей он какие-нибудь проблемы со здоровьем. Короче, Авенир Лаврентьевич был безмерно счастлив и полон завораживающих воображение планов на много лет вперёд.
Но вот однажды, в очередном путешествии, осуществляя на тот раз траверс 4-х - 5-титысячников в Фанских горах, он неожиданно для самого себя ощутил некую странность в своих движениях: как будто бы организм начал жить своей отдельной жизнью, объявив локаут его мыслям и желаниям. И ладно бы ставший "самостоятельным" организм демонстрировал образцы совершенной атлетики, но всё было совсем иначе - налицо проявились признаки нарастающей неуверенности и откровенной опасливости в двигательных способностях. Поскольку Авенир Лаврентьевич нисколько не сомневался в своей физической силе и полноценном здоровье, то эта поведенческая странность по ходу дела не была воспринята им всерьёз, мол, всего лишь какая-то случайность - может из-за высокогорного климата, может из-за еды, может не выспался...
Однако же, по возвращении домой, молодой пенсионер решил взять тайм-аут в череде запланированных путешествий, чтобы во избежание каких-либо аналогичных неприятностей в будущих экспедициях тщательно разобраться с жизнедеятельностью своего организма, тем более, что профессиональной хваткой исследователя и методологической подготовкой он владел в совершенстве. Начал же он с того, что завёл тетрадь ежедневных наблюдений за самим собой с фиксированием любых, даже самых малых отклонений от физических норм функционирования организма. В первый месяц своего исследования он в фоновом режиме и в промежутках между другими, более интересными занятиями весело и непринуждённо, с различными прибаутками записывал всё необычное в своих физиологических ощущениях, что так или иначе обращало на себя его внимание. На второй месяц, решив подытожить месячные опыты произведённых наблюдений, он систематизировал тетрадные записи и крайне неожиданно для себя получил совершенно ошеломляющие результаты, что побудило его, забросив все остальные занятия, сконцентрироваться на проблеме достаточно резких, как оказалось, изменений в состоянии своего организма.
Объективный анализ зафиксированных фактов различных нарушений жизнедеятельности организма привёл его к итоговому обобществлённому выводу - началось ускоряющееся ослабление базовых функций организма. Такой вывод, пусть даже и промежуточный, поскольку он намерен был продолжить наблюдения с уточнённой методикой данного процесса, для Авенира Лаврентьевича был равнозначен набатному звону. Мало того, что рушились все его планы, стала ясной настоятельная необходимость существенной корректировки его отношения к самому себе как с мировоззренческой точки зрения, так и с позиции практического подхода к физиологическим возможностям организма, вернее, как показало его самоисследование, - к ещё оставшимся возможностям.
Откровенно говоря, всей этой чередой обескураживающих фактов по его исключительно жизнерадостной жизненной позиции был нанесён тяжёлый удар шокирующего уровня воздействия. Очень сложно было психически смириться с вдруг обозначившейся потерей существенного потенциала возможностей по поддержанию физиологически полноценного состояния своего организма. Подобный психический удар испытывает человек, внезапно лишившийся руки или ноги.
Необычайно трудно принять, как должное, осознание того, что ты натурально уже не способен совершать какие-то действия, которые ещё недавно выполнялись тобой легко и непринуждённо, к тому же настолько автоматически, что сам факт их исполнения даже не откладывался в сознании, поскольку выполнялся исключительно естественным образом, без какого-либо волевого усилия, как будто бы для организма это было сродни приёму пищи или дыханию. И если раньше, а тебе кажется - вчера, ты спокойно мог спокойно пробежать по кромке скалистого обрыва, то теперь тебя на любой пересечённой местности шатает как дистрофика, ты теряешь равновесие на любом возвышающемся над землёй препятствии, да и вообще от резкого движения способен упасть на ровном месте, а в бытовой жизни стал таким неуклюжим, что постоянно на что-то натыкаешься, что-то роняешь или ломаешь. Осознавая всё это, тебе становится стыдно даже перед самим собой за свою неловкость. При этом легко было бы убедить себя в том, что пришло время старения и такие неуклюжести являются характерными для пожилых людей, но тогда тебе пришлось бы согласиться с психической установкой в том, что ты глубокий старик, что впереди у тебя - только смерть, что нужно всё бросить и тупо готовиться к смерти.
Однако же, Авенир Лаврентьевич был не из тех, кто способен был без боя сдаться наступающей старости: он слыл отчаянным жизнелюбом с откровенно бойцовскими качествами характера, что предопределило его немедленное вступление в борьбу с этой самой предсмертной старостью. Как остепенённый физик-экспериментатор, участвовавший во многом числе как удачных, так и провальных экспериментов, он прекрасно понимал, что надо в сжатые сроки во что бы то ни стало отыскать главную причину, так разительно повлиявшую на всю жизненную систему его организма. Найти, и вслед за этим - понять, как от неё можно избавиться или хотя бы заставить её играть на своей стороне, то есть способствовать оздоровлению организма.
Уединившись в своём кабинете, он погрузился в раздумья по этому поводу, на протяжение нескольких дней почти не выходя из кабинета, заставив себя не реагировать на внешние раздражители. Ему требовались тишина и покой, чтобы обстоятельно произвести непростую процедуру умозрительного свойства, при которой нужно было вспомнить всякие разные недоразумения, происходившие с ним по меньшей мере в текущем году, припомнить обстоятельства этих происшествий, а также их причины и последствия. Таким вот образом и копался в своей памяти все эти несколько дней. Однако, ему всё никак не удавалось выявить что-либо общее, что присутствовало в той или иной мере в большинстве припоминаемых экстравагантных случаев.
Семейные, не понимавшие, что происходит, ходили по квартире сами не свои, переживая за него в опаске, что с ним случилось что-то непоправимое. Вполголоса обсуждали его затворничество, но в открытую спросить о причине сего не решались: в семье не было принято лезть к человеку в душу, если он сам туда никого не приглашал.
Заканчивался уже пятый день изнурительных бдений Авенира Лаврентьевича. В квартире было напряжённо тихо - домашние либо читали книги, либо что-то сочиняли, либо производили карандашные наброски каких-то образов, либо почти шепотом обменивались мнениями по каким-то интересным вопросам. В кабинете, стоявшие напротив обитого уже прилично потёртой кожей удобного кресла, в котором восседал хозяин, напольные старинные часы мерно отстукивали секунды утекающей жизни. Авенир Лаврентьевич пристально наблюдал за маятником часов, который издавна служил ему неким катализатором стимуляции умственных процессов. Десять часов вечера. Часовой механизм начал размеренно отбивать десять звонких ударов. На седьмом ударе в голове нашего мыслителя возникло слабое отражение некой давнишней мысли, которую в своё время он мигом отогнал от себя, поскольку она предвещала фактическое уничтожение всего того, что составляло смысл его жизни. Но, как говорится, на безрыбье и рак - щука: исследовательская натура Авенира Лаврентьевича сходу зацепилась за отражение этой мысли, тут же принявшись раскручивать всё, что было связано с ней. Постепенно перед его мысленным взором сложилась картина тех давнишних условий, при которых родилась эта мысль, а также её непосредственный смысл.
Мысль эта касалась очень деликатной для его умственных процессов области, а конкретно - нелепой, как тогда ему показалось, девиации в его образе мышления, то есть о самой, что ни на есть его святая святых. Поэтому-то он и отбросил её по тому времени, постаравшись напрочь забыть о ней. Теперь же он припомнил, что с тех самых пор он частенько попадал в унизительную для себя ситуацию, когда не мог принять какого-нибудь определённого решения по вопросам из самых различных сфер своих интересов. Привыкший всё происходящее в его жизни схематизировать в строгом соответствии с логикой причинно-следственных связей Авенир Лаврентьевич в ту пору был пренеприятно удивлён появившейся у него особенностью высказывать собственное мнение о каких-либо событиях не на основе логического подхода, а исходя из неявно-произвольных источников формирования предметных мыслей при отсутствии какой-либо доказательной базы их смыслового наполнения. Причём с этой невесть откуда взявшейся особенностью он ничего не мог поделать, как не пытался пресечь её. Частенько он впадал в серьёзный когнитивный ступор от того, что приходившие ему на ум ситуативные оценки явлений событийного ряда абсолютно игнорировали привычную ему непротиворечивость системы логических умозаключений.
Шло время. Однако, эта принципиально чуждое его природе отклонение не только не исчезало из оного пространства жизнелеятельности, но и набирало всё большую силу, пересилить которую он был не способен, хотя ради этой цели и стремился предельно мобилизовать все свои умственные потенции. Ну, а его оценки, мнения, суждения и выводы о жизненных явлениях с точки зрения его привычных принципов умственной деятельности несли в себе всё более откровенный заряд недоказуемости и необъективности, что несказанно унижало его самолюбие. Дело осложнялось тем, что ему эту свою непонятно как приобретённую особенность никоим образом не удавалось надёжно контролировать при общении с родичами, коллегами и друзьями. Внешне это его состояние разброда и шатаний выглядело достаточно забавно для издавна знакомых с ним людей, которые с юмором комментировали его полную беспомощность в принятии аргументированных решений даже по самым простым вопросам, хотя ещё несколько месяцев назад он в привычном для себя режиме быстро и жёстко мог формулировать своё отношение к любому событию с чётким прослеживанием его причин и следствий.
Из-за нескончаемых размышлений о произошедшей с ним неприятности как раз и возникла та самая зловредная мыслишка, которая задавалась вопросом о здравости его рассудка с предположением вероятия начальной стадии сумасшествия, типа, шизофрении. Мысль-то эту он откинул в небытие, но при этом всё же счёл за благо оформиться на пенсию, дабы не бросать тень на своё доселе безупречное реноме учёного. По этой же причине он ни одного человека не посвятил в свою проблему с мышлением и даже к профильным врачам не решился обратиться, и это при том, что данная проблема до сих пор серьёзно напрягала его, заставляя, тем не менее, отчаянно камуфлировать её проявления на людях.
Теперь же, находясь в своём кабинете, Авенир Лаврентьевич обдумывал эту ситуацию с совершенно другой стороны, задавшись вопросом: "А не могло ли это мозговое размягчение, так сильно повлиявшее на мыслительные процессы, привести к сбою функционирования всего организма?" Весь следующий день он посвятил поиску ответа на сей многофакторный вопрос. Уровень его научной компетенции, а также оперативно наведённые справки по данной тематике, привели его к допущению примерно 70-процентной вероятности прямого влияния проблемы с мышлением в целом на весь организм.
Долго терпеть какую-нибудь неопределённость, к чему бы это не относилось, было непереносимо для его деятельной натуры, которая в сложившейся, однозначно весьма тревожной ситуации натурально взбунтовалась на сущностном уровне, что вынудило его подумать о необходимости уединения от всего и всех, дабы ничто и никто не мешали ему найти приемлемый выход из того, мягко говоря, тупикового положения, которое реально угрожало здравости его рассудка. Поскольку процесс, который самым серьёзным образом влиял на всё его существо в направлении резкого понижения имеющегося жизненного потенциала, он квалифицировал как относящийся исключительно к внутреннему миру собственной личности, в качестве исследовательского метода по разрешению данной проблемы им было избрано глубокое погружение в свои мысли и чувства с надеждой достичь в таком фактически медитативном состоянии максимальной сконцентрированности на поиске способа устранения имеющихся нарушений своего когнитивного функционала. Надо отметить, что, решившись на неведомый ему самому до сего времени эксперимент над своей натурой, он, исходя из многолетнего опыта своей научной работы, привычно полагался в этом вопросе на присущие ему способности к логически выверенным итоговым результатам, что в сложившейся ситуации позволило бы ему в полной мере раскрыть суть своего досадного конфуза.
И если для разрешения сложных естественнонаучных задач внешнего характера необходимо было бы использовать ту или иную материальную оснастку, то в данном случае ничего подобного из вещественных атрибутов ему не требовалось, что значительно упрощало поиск места для максимальной уединённости от внешних помех его аналитическому исследованию. После перебора нескольких вариантов он вознамерился произвести этот сверхважный для него познавательный эксперимент над самим собой вдали от шума городского в отдалённой, почти полностью вымершей деревушке, на околице которой он владел участком земли, где располагалась небольшая избушка. При этом всем его домашним в категорической форме было строго настрого запрещено появляться в деревне как минимум неделю, в течение которой он предполагал разрешить свой вопрос.
В своё деревенское поместье прибыл к вечеру. Быстро распаковал саквояж. Испил душистого травяного чая. Прошёлся по участку для настройки на энергетику места. Вернулся в избу. Зажёг свечи. Устроился на видавшем виды диване, укутавшись тёплым пледом, и приступил к эксперименту, волевым усилием заставив себя активировать в течение многих лет идеально отстроенный им для исследовательских работ логический аппарат своего разума, после чего в его сознании стартовал процесс отслеживания логических цепочек промежуточных выкладок вариативных умопостроений. Последнее, что он запомнил из этой логической последовательности частных выводов был фрейм "Блажен, кто верует..."
...Всё, на что его сознание хоть как-то реагировало в последующем, Авенир Лаврентьевич запомнил отрывочно, но даже этой фрагментарной картины памятования ему было достаточно, чтобы ощутить всеобъемлющую радость не иначе, как полноценного детского восприятия неожиданного открытия в себе поражающе гигантского в своей бесконечной непознаваемости мира логической запредельности, о котором он, дожив до седых волос, не имел абсолютно никакого понятия, не зная даже о самом факте существования такой невообразимой беспредельности.
...Изначально запомнившимся фрагментом стало самым радикальным образом свершившееся с ним сущностное смятение, впасть в которое ему, и вправду, было от чего, поскольку его, сидящего на диване с плотно закрытыми глазами для чистоты эксперимента, внезапно ослепили фронтально исходящие со всех сторон необычайно яркие световые потоки, что при ещё сохранившемся у него ясном понимании принципиальной невозможности подобного феерического светопреставления в этой допотопной избушке ввергло активированный им логический аппарат в состояние полного неадеквата.
...Следующим памятным фрагментом стало зримое ощущение своего перемещения с невероятной скоростью в каком-то непонятном для него пространственном окружении потрясающего буйства игры красок. Такой многовариантной палитры ему никогда до этого не приходилось наблюдать ни в реальной жизни, ни на полотнах художников различных творческих направлений.
...Ну, а далее фрагменты памятования закрутились пульсациями разноформатных, разноплановых, разноскоростных хороводных колец, насыщенных чем-то, что он в принципе не мог даже терминологически классифицировать, определить, описать, охарактеризовать. Ему никоим образом не удавалось даже приблизительно выявить хотя бы просто форму этого нечто с размерами, структурными особенностями и другими параметрами, и это несмотря на то, что в подобных вопросах он считал себя признанным мастером своего дела, поскольку во время активной научной деятельности с подобными задачами он всегда справлялся на отлично, добиваясь в каждом конкретном случае строгой логической завершённости касаемо наблюдаемых объектов или явлений.
...Когда же его сознание вдруг стало как бы и не его сознанием, а сам он ощутил себя какой-то отделённой от сознания субстанцией неизвестного происхождения со свойствами, которые исконно не могли существовать в природе, вся такая стройная картина мироздания, сформированная им в познавательном процессе за всю прожитую им жизнь со всей её уравновешенностью, размеренностью и земной соотнесённостью ко всему и вся, в один момент разрушилась и рухнула в тартарары. Происходи всё это с ним в реальной жизни в каком-нибудь земном уголке - он наверняка бы сошёл с ума, ибо ни одному обычному жителю Земли не удалось бы остаться в здравом уме, наблюдая за тем, как то, что воспринимается человеком в качестве своего сознания, стремительно, с немыслимыми пируэтами удаляется куда-то от него самого, ощущаемого своей чувственностью в состоянии чего-то бесформенного, неосязаемого, всему общепринятому противоречивого, неизведанного, повергающего в первородную прострацию, но при этом вызывающего бурный восторг и непередаваемое блаженство.
...Сознание исчезло полностью и окончательно. Однако же, вопреки всякому здравому смыслу, теперь он воспринимал происходящее гораздо отчётливее, ярче, осмысленнее, ощутимее. Невесть откуда и каким образом появилось некое знание, что он, на самом деле, есть нечто всеобъемлющее, с чем человеческого уровня сознательное восприятие реальности не идёт ни в какое сравнение.
...Миры, краски, световая гамма, немыслимые скорости межмирного перемещения в вихревых потоках, калейдоскопические открытия и закрытия каких-то объектов, явлений, пространственных систем.
... "Зачем я здесь?" - некая полевая генерация, похожая на такой вопрос, смутно проявилась у того нечто, которое ныне являлось им самим.
...Вспыхнула ярчайшая световая инкрустация всего окоёма, и Авенир Лаврентьевич открыл глаза, непонимающе озираясь вокруг. Долго у него всё никак не получалось сосредоточиться на окружающей обстановке, поскольку не мог совладать, подобно космонавту после многомесячного полёта на орбитальной станции, с ощущением собственной пространственной формы в земной реальности - себя, сидящего на диване с откинутой на его спинку головой, ему всё никак не удавалось совместить с тем нечто, кем или чем он был в мирах высокой мерности. В конце концов совмещение худо бедно произошло, хотя всё вокруг и воспринималось им совсем иначе по отношению к прежнему состоянию своего мировосприятия. Затем, увидев огарки свечей, посмотрел на часы с календарём...и оторопел - прошло целых три дня с тех пор, как он начал свой эксперимент. Где он был? Что с ним происходило? На эти вопросы он не мог самому себе ответить, как ни старался...
Неожиданно вспомнил, что всё это затевалось ради того, чтобы понять исходную причину возникшего у него нарушения процесса мышления. Прислушавшись к себе, он ясно ощутил, что эта тема стала ему безразлична. При этом он нисколько не удивился той единственной мысли, что пульсировала в этот момент у него в голове, хотя она и имела возмутительное для прежнего Авенира Лаврентьевича смысловое значение, выражавшееся в весьма короткой фразе - "Логика - это ложь".
...Вернувшись из деревни, Авенир Лаврентьевич выглядел к восторгу домочадцев помолодевшим и дерзновенным. По любым вопросам он без какого-либо колебания принимал мгновенные решения, которые, практически всегда оказывались наиболее эффективными, ибо были исполнены некой мудрой значимости. Об имевшемся у него ранее раздвоении процесса принятия решения он даже не вспоминал, поскольку стал относиться к этой несуразности, как к отчуждённо стороннему процессу, не имевшему к нему никакого отношения. А вот с его коронными логическими умопостроениями... они, в принципе, перестали существовать для него, что вызывало постоянные недоразумения в среде его давешних знакомых и друзей: мыслить он стал совершенно алогически, непринуждённо прозревая доселе неразрешимые истины, что для научного сообщества всегда представлялось за гранью разумного, ибо данные прозрения не подразумевают под собой традиционного логического обоснования. Однако, это уже проблемы мира позитивистской науки, а не Авенира Лаврентьевича.