Кастовая система, издревле существующая повсюду в мире вне зависимости от исторических реалий, этнокультурных систем и преходящих во времени социальных моделей различных стран, зиждется на строгом разделении населения по функциональным нормам и правилам жизни, отклонение от которых кем-либо из состава той или иной социальной группы обрекает строптивца на неотвратимое наказание охранителями извечной идеи нерушимой целостности кастовой организации жизни людей. В соответствии с функциональной разблюдовкой вековечных каст ничем не ограниченной мыслительной деятельностью имеют право заниматься только представители высшей касты (брахманы по кастовому канону в Индии). Ограниченным узкоспециальным промысливанием могут заниматься представители следующей по рангу касты (кшатрии по индийскому табелю о кастовых рангах). Представителям же низших каст мыслительная деятельность строго возбраняется, а в случаях нарушения этого требования выявленная мыслительная активность кого-либо из состава этих каст прекращается тем или иным способом, применяемым в соответствии с местными обстоятельствами и текущим моментом временем. Особо тщательно любые попытки осмысления реальности отслеживаются в касте неприкасаемых с подавлением таких попыток крайне жёсткими способами, дабы не допустить их рецидива (в большинстве случаев со спонтанно проявившимися мыслителями безжалостно расправляются с помощью "собратьев" из их же кастовой среды).
Литераторство относится к одному из самых значимых проявлений мыслительной деятельности, что предопределяет то повышенное внимание, которое ему уделяется высшими кастовиками. Поэтому вполне закономерно, что в этой сфере человеческого творчества нет абсолютно ничего случайного, пущенного на самотёк. Прежде всего надо понимать, что самые талантливые и знаменитые писатели состоят в рядах высшей касты, что в целом справедливо, поскольку представители этой касты всегда получали самое качественное образование, определявшее их высочайший уровень гармоничности личностного развития. Поэтому сотворение литературных шедевров - это естественный процесс реализации их феноменального мыслетворчества, взращенного и развитого в элитарной среде обитания величайшими педагогами своего времени. И конечно же для заслуженного признания и популяризации результатов их шедеврального литературного творчества сформирована общемировая система, включающая различные конкурсы, премии, пиар-акции и книготорговые сети. Поэтому, когда в биографиях великих писателей повествуется об их выдающихся успехах, выражающихся в необычайно быстром взлёте популярности созданных ими литературных творений, к подобным биографическим фактам надо относиться с полным пониманием всей подоплёки взрывной интенсификации процесса популяризации автора: написание шедевров и всемирная популярность - это всемерно поощряемое практическое воплощение одной из основных функций представителей высшей касты.
Составу следующей по рангу касты тоже никто не препятствует заниматься литературной деятельностью. Однако этот процесс потребует от таких литераторов гораздо больших личных трудозатрат, поскольку данная функция не входит в число определяющих для этой касты, да и образование у них имеет более целевую направленность, ориентированную на сферы жизнедеятельности, связанные с руководством процессами по разрешению самых разных стратегических задач современной исторической эпохи, касающихся в том числе и военной проблематики. Хотя при должном усердии представители и этой касты могут стать знаменитыми писателями, поскольку при таком развитии событий не происходит нарушения кастовой дисциплины.
Ну а для представителей низших каст литераторство - это весьма дорогая и очень опасная игрушка, пылающая жгучим огнём, из-за чего её очень сложно удержать в руках. В свободное от выполнения основных кастовых обязанностей время этой игрушкой можно спокойно и непринуждённо играться себе в удовольствие, но как только такой шаловливый игрунок назначает самого себя "великим писателем" и начинает теми или иными методами пытаться популяризировать свои литературные творения, так сразу же происходит накат жёсткого вала противодействия его усилиям, хотя он сам вряд ли будет понимать, почему его действительно талантливые произведения обделены вниманием мира большой литературы.
На самом деле демонстративное невнимание к произведениям авторов из низших каст, даже если они и сотворены чрезвычайно талантливыми писателями-самородками, - это всего лишь предупредительная акция функционеров кастовой системы. Если такой автор догадлив от природы, обладая к тому же развитой интуицией, этот литератор из низкой касты быстренько уберётся восвояси, чтобы в дальнейшем радовать своими писательскими опусами только родных и близких, аккуратно складывая их после этого в письменный стол под надёжный замок. Если же он, закусив удила, продолжит своё трудное и опасное восхождение на чужой для него литературный олимп, ему следует быть готовым ко всяким неожиданным происшествиям. Каким? Вариантов их такое громадное множество, что нет никакого смысла перечислять даже некоторые из них. По этому вопросу можно только дать разумный совет по части припоминания судеб Чехова, Есенина, Хлебникова, Маяковского, Горького, Фадеева, Ерофеева, Рубцова и т.д., а также ему не мешало бы понять, почему хрестоматийные литературные живописания жизни социальных низов общества принадлежат в привилегированном порядке перу представителей высшего общества, но никак не писательских талантов из среды самих "униженных и оскорблённых". Надо чётко помнить всегда и везде, что стражи кастовой системы не просто не терпят строптивых нарушителей её незыблемых основ - они в любом случае "догоняют" строптивцев и устраивают им "развесёлую" житуху, от которой они могут и вовсе не оправиться до скончания жизни.
В качестве наглядного примера можно с той или иной степенью достоверности постараться реконструировать хотя бы малую часть одного из возможных вариантов "развесёлой" жизни занимающегося "рассудительной" литературой писателя, которой он "награждается" за успехи своей мыслительной деятельности, становящиеся со временем недопустимыми с точки зрения нормативных правил существования кастовой системы даже в варианте домашнего использования. Вот как могла бы развиваться реальная последовательность якобы случайных событий, соотнесённых с творческой активностью такого писателя, регулярно преступающего красные линии кастового устроения социальной жизни общества. Итак...
У некоторых из тех почитателей произведений какого-нибудь набирающего популярность писателя философского направления литературного творчества, которые, заинтересовавшись его мировоззренческой платформой, пытаются всерьёз взяться за её ускоренное освоение, в отношении восприятия ими его мыслей об окружающем мире прослеживается вполне чёткая закономерность. Поначалу такие почитатели всячески демонстрируют чуть ли не благоговение результатами его трудов на литературном поприще, проявляя благодарственное умиление всем написанным, впитывая в себя с повышенной тщательностью новую, ранее неизвестную для них, фактологию, стараясь при этом с нескрываемой любознательностью досконально вникнуть в смысл изложенных мыслей, хотя им для этого и приходится периодически выискивать в многочисленных информационных источниках различные сведения, поясняющие сложные и труднопонимаемые фрагменты текстов его книг, то есть можно со всей ответственностью утверждать, что у них наличествуют полноценно сформировавшиеся характерные качества убеждённых последователей его мыслительных изысканий, итоговые результаты которых представлены им в своих книгах.
При всём при том почитатели, выставляющие напоказ самих себя в качестве сознательных адептов мировоззренческой концепции означенного писателя-мыслителя, с самого начала освоения его трудов упорно стараются найти реальные возможности установления прямого контакта с ним, причём совершенно не важно какого - вербального или виртуального. И как правило их усилия по этому поводу обречены на успех: контакт и сближение с ними оказываются неминуемы для такого писателя. И хотя некоторые писатели-отшельники в принципе избегают подобных контактов, поскольку непоколебимо уверены в том, что непосредственное общение с читательской публикой в любом случае помешает их творческому процессу, лишая их возможности концентрировать мысли на какой-то проблеме или промысливать форму фиксации на информационных носителях своих размышлений, подавляющее число писателей рано или поздно всё же положительно откликается на предложение своих почитателей о непосредственном общении. Как серьёзные люди, прекрасно разбирающиеся в происходящих в обществе процессах, они чётко отдают себе отчёт в том, что в нынешнее время почитателей, глубоко интересующихся проблематикой их творческой деятельности, донельзя мало в численном выражении, а количество тех из них, кто способен на предметное обсуждение поднимаемых писателями тем, вообще единицы, которые к тому же территориально разбросаны по всему свету. Поэтому, когда кто-то из них настойчиво добивается установления прямого канала общения с писателем по темам его изысканий, он в большинстве случаев с радостью соглашается на такой контакт.
Поначалу вся процедура непосредственного контактирования выглядит просто замечательно: писатель пребывает в неописуемом восторге при мысли об обретении наконец-то единомышленника, с которым можно обстоятельно разговаривать на достойном уровне по самым различным проблемам текущей жизни, которые обычные люди "серого дня" в принципе не замечают ввиду поверхностно-материалистического мышления, а также из-за низкого уровня образованности при крайне узком понятийном кругозоре. Конечно в процессе общения начального периода эрудированный писатель отмечает для себя те или иные неточности и несуразности в речах контактирующего с ним почитателя, но он старается никоим образом не заострять внимания на этих огрехах, убеждая себя в том, что по мере накопления знаний и освоения его мировоззренческих смыслов недообразованность почитателя по рассматриваемым вопросам постепенно исчезнет сама собой.
Однако же, как говорится, на каждого мудреца довольно простоты. Длительное время находясь в изолированном положении по отношению к бурным общественным процессам, лично самому писателю трудно заметить, что его бдительность касательно распознания проявлений Зла постепенно ослабевает, ибо достоверно известно, что критическое восприятие реальности при условии отсутствия даже мало-мальской тренировки, выражающейся в различных столкновениях с неблагоприятными факторами внешней среды обитания, имеет тенденцию к полному исчезновению или по крайней мере к недопустимо низкой степени объективной оценки истинных намерений людей и мотивировки их действий. Вследствие указанных причин оторвавшийся он пульса жизни писатель, непроизвольно жертвуя хладнокровной объективностью в пользу теплокровной субъективности, попервоначалу вряд ли способен понять, с какими мыслями и желаниями относительно него самого пожаловал к нему на контакт человек, называющий себя его почитатателем.
Соглашаясь на исключительный прямой контакт при эфемерной надежде на возникновение дружелюбных отношений с близким по духу и мыслям индивидом, по своей инициативе рьяно рвущимся к установлению с ним подобных отношений, писатель уподобляется дитяти неразумному, поскольку из-за пониженного порога критического восприятия реальности он становится лёгкой добычей для личностей паразитического типа, способных виртуозно применять психологию холопа, трудно отразимую по причине своей аморфности, для обработки сознания того или иного литературного простофили, по-детски верующего во всеобщее добротолюбие помыслов людей. Перед одураченным писателем психотипичные холопы без умолку феерично жонглируют словами о своём восторге человеческими добродетелями, тем самым блокируя у него любые позывы к пониманию того, что всей этой напыщенной чехардой его завлекают в хитроумную ловушку, из которой выбраться очень сложно даже личностно сильным мыслителям. На удалившихся от мира сего творческих созидателей, при минимизации отвлекающих внешних факторов устремлённых к сотворению чего-то очень важного и необходимого людям, подобные ловушки, в которых человека в потогонном режиме эксплуатируют и вкривь и вкось, весьма профессионально устраивают откровенно паразитические холопские натуры, лицедейски мимикрируя под кого угодно в соответствии с наличествующими обстоятельствами по месту и времени.
Означенные холопы, поначалу называющие себя почитателями творений писателя, обычно применяют к его закабалению в своих интересах достаточно шаблонную последовательность неких пошаговых действий, которая тем не менее оказывается весьма эффективной, в результате чего писатель почти со стопроцентной вероятность запутывается в расставленных ими повышенной прочности сетях. В такие моменты своей жизни, нежданно-негаданно вдруг ставшей бесцветной с бездарно-горестной ежедневной тягомотиной нескончаемой суеты безликих индивидов с помрачёнными душами, порабощённому писателю, существо которого покинула в неизвестном направлении когда-то блистательная ипостась мыслителя, живо припоминается вся последовательность событийности, которая в итоге и привела его к печальному финишу сегодняшних дней. И как бы он ни кусал при этом локти, посыпая голову пеплом, повернуть время вспять нельзя, и ему после случившегося с ним личностного насилия приходится теперь существовать в положении, создавшемся по причине существенного ослабления его силы духа, что в итоге стало первопричиной его нынешнего состояния.
Имеет смысл привести примерную методику "обработки" творческого человека, до контакта со своими хитроумными фиктивными почитателями ещё обладавшего способностями к мыслительной деятельности.
Тем или иным способом добившись от писателя его согласия на установление с ним личного доверительного канала ради конструктивного освоения выработанной им мировоззренческой концепции, поначалу прикидывающийся смиренной овечкой почитатель в процессе повседневного интенсивного общения постепенно в режиме малой заметности начинает шаг за шагом изменять первичный тезаурус взаимопонимания с писателем. И если в начальный период общения писатель, сталкиваясь с различными недопонятостями в словоизлияниях своего контактёра, при самом доброжелательном отношении к нему пытается в интенсивном режиме терпеливо приобщать его к правильному пониманию основ своей мировоззренческой концепции, то уже по истечение некоего непродолжительного периода мыслеобилия откровенных бесед писатель с лёгким холодком тревожности всё чаще начинает улавливать в словах собеседника уничижительно-покровительственные интонации по отношению к себе и своим произведениям.
При всей своей былой проницательности и опытности ему надлежало бы как минимум насторожиться при таком бросающемся в глаза изменении состояния взаимообщения, но как правило наряду с ярым желанием писателя быть понятым, чтобы хоть кто-нибудь уразумел смысл всего того, что он закладывал в своих творениях, верх берёт его самоощущение учительствующего статуса в отношении ещё мало что понимающего почитателя, который с иезуитской изворотливостью заранее предполагал такую его слабость, предсказуемо порождающую череду последующих ошибочных оценок, мнений и выводов писателя, облегчающих паразитической сущности мнимого почитателя достижение его цели. По этой причине кажущимся немного нерадивым учеником почитателю и далее прощаются и периодически проскакивающие в его речах слова пренебрежения трудами писателя, которые в период установления личного контакта были окутаны ореолом чуть ли не священного откровения.
Как известно, одно недопустимо милостивое послабление кому бы то ни было в принципиально важном моменте процесса мировосприятия влечёт за собой ещё более существенное послабление, что в результате приводит к ничтожности саму концепцию миропонимания. Поэтому когда на следующем шаге сближения с писателем почитатель, уже нисколько не стесняясь, высказывается о пропаже у него какого-либо интереса к дальнейшему освоению мировоззренческой позиции писателя, о нестерпимой скуке от всех тех сложностей, которые поточным методом "тоннами" сочиняются писателем за своим письменным столом, сам горе-учитель впадает в состояние шокового оцепенения, не понимая, как ему далее следует поступать в этой ситуации уже ничем не прикрытого проявления холопства в своём ещё вчера таком прилежном и уважительном коллеге. Холоп же точно знает, что в открытую выставлять свои хамские претензии на имеющееся достояние пойманного в его ловушку сочинителя следует лишь тогда, когда его учительствующий собеседник к осознанию подобных реалий морально ещё не готов, а посему не имеет сил для оказания серьёзного сопротивления окончательному скручиванию его в "бараний рог".
Скрученный же в "бараний рог" писатель-мыслитель - весьма символический образ учительствующего, возомнившего себя вершителем судеб людских. Сам же процесс скручивания очень оскорбителен для своевольного писателя. Описать же его можно всего лишь двумя словами - безумная фантасмагория. И в самом деле, вместо мыслительной деятельности за письменным столом с ручкой и бумагой для изложения своих мыслей по какой-либо теме, писатель вынужден обречённо выслушивать какие-то на ровном месте из ничего возникающие претензии в свой адрес при том, что любые его объяснения искажаются донельзя, а вырываемые из контекста записанных им мыслей на отвлечённую тематику отдельные слова используются для постоянного обвинения писателя в неуважении личности холопствующего почитателя.
Ну а поскольку обычно такой паразитический холоп слабо образован, то в реале он стремится постоянно принижать их общение до уровня базарной трепотни ни о чём существенном, после чего уже не имеет никакого смысла вести рассудительный диалог по темам той области знаний, которая для писателя служит профильным предметом его мыслительной деятельности. То есть о мировоззренческих проблемах и других умных вопросах этот якобы стремящийся к знаниям субъект быстро и окончательно забывает, поскольку подобная тематика в принципе не входит в сферу его жизненных интересов. Если же писатель вдруг посмеет обратить его внимание на предыдущие беседы, во время которых он долго и доходчиво объяснял этому эрзац-почитателю суть каких-то животрепещущих вопросов, то он однозначно нарвётся на нелицеприятный разговор, при котором ему придётся выслушать массу негатива и себе, и о своём творчестве, оказывавшись в итоге виноватым в очередной попытке унизить личностное достоинство собеседника, ибо нарочито интеллигентское упоминание невесть о каких разъяснениях неясных моментов текстов книг - это издевательски-злобная придумка сочинителя, поскольку ничего подобного в действительности не происходило. При таком состоянии дел писателю в который раз снова и снова приходится с горечью признавать, что все его попытки приобщить что эту особь, что других таких же проныр к мировоззренческой системе своих жизненных ценностей оказываются со строгой неизбежностью пустой тратой времени и сил.
Вообще же психология холопа - это страшная штука, перед ядом которой трудно устоять обычному человеку, выполняющему с высоким качеством определённую работу, соотнесённую с мерой его личной ответственности за кого-то или что-то. Всё непотребство психологии холопа очень доходчиво описал ещё А.С. Грибоедов в своей комедии "Горе от ума". Казалось бы, за два века, прошедших со времени написания комедии, холопство как явление общественной жизни людей должно было бы исчезнуть, канув в болотную жижу, ан нет - оно, обретя массу новых форм и одёжек, неимоверно разрослось, отравив своими мерзкими метастазами всё, до чего только смогли дотянуться его липкие присоски. Холоп теперь многолик, как хамелеон меняя палитру своих умопостроений, эмоций и возжеланий: сию минуту он, к примеру, выглядит вполне определённым образом, и тут же всего лишь от пристального взгляда богача или властной особы может в мгновение ока видоизмениться до неузнаваемости.
Выглядит же всё происходящее в высшей степени сумасбродно: какая-то недочеловеческая особь в ярчайшем образе прирождённого холопа определяет хитроумность ловушки, чем-то в образном плане похожей на мышеловку, ни много ни мало для серьёзного уровня мыслителя, способного разумно и доходчиво доносить до людей очень важные для них результаты своего мыслительного процесса по актуальнейшим вопросам современности! Приманка же, которую эта особь закладывает в ловушку для закабаления конкретного пишущего мыслителя, состоит в истовом холопском ублажении этого мыслителя, что позволяет постепенно сформировать перечень хомутов, навешиваемых на шею данного писателя, от которых бедолага в дальнейшем уже не сможет ни отказаться, ни откупиться. По мере увеличения числа отдельных позиций этого перечня, можно пронаблюдать, как изменяется внешний облик, характер, показатель самоуверенности и чувственные реакции холопа, который всё более обретает черты провинциального барина, поскольку одной из самых сильных сторон холопской психологии является отмеченная способность её носителя оперативно превращаться из раба в хозяина, равно как и наоборот.
При попадании же в мастерски подготовленную для него ловушку писатель, критичность которого в отношении его якобы почитателя и единомышленника оказывается заблокированной на нулевой отметке по причине постоянных восхвалений этим пронырливым оборотнем трудов и значимости для общества личности писателя-мыслителя, не понимая когда, как и почему, неожиданно для себя в один из дней вдруг сам оказывается бесправным "греческим рабом" своего эрзац-почитателя, который вовсе и не единомышленник, так как ему на самом деле нет абсолютно никакого дела до мировоззрения, книг, творчества пойманного им в свои сети писателя. Всё, охота на этого мыслителя удачно завершилась. Тем самым невольничья клетка бесповоротно захлопывается с бьющимся в ней головой о железные прутья писателем-мыслителем, слишком поздно осознавшим своё новое положение, в котором он очутился из-за потери собственной силы воли, без какой-либо внешней аффектации тихо поникшей под влиянием его социального утопизма, а также из-за своих глупейших фантазий о благости бытия, благодаря которым он непоколебимо уверился в прекраснодушии окружающих его особей, не задумываясь о том, что лишь крайне малому числу из них ещё можно реально помочь вернуться к праведному образу жизни исконно справедливого сообщества изначально божественных пращуров.
При таком печальном варианте итоговой динамики развития прямого общения писателя с читательской публикой напрашивается ряд очень существенных вопросов уже непосредственно к априори умному, всё понимающему, с большим опытом жизни, с мощной мировоззренческой основой, широко мыслящему писателю: "Почему он соглашается на непосредственный контакт с почитателями, у которых со всех сторон торчат уши прохиндеев? Разве он в не способен предвидеть, чем в итоге это братание с якобы единомышленниками завершится? И неужели он при всей своей прозорливости не может оценить тот ущерб творческого, репутационного и морального характера, который ему придётся понести от паразитических сущностей, скрывающихся под личиной его истых почитателей?"
Ответ на весь букет этих серьёзного плана вопросов можно выразить всего несколькими на первый взгляд кажущимися противоречивыми словами - мыслитель-писатель сознательно ввязывается в подобную свистопляску. И как бы парадоксально это утверждение не звучало, но оно истинно. При этом писатель, конечно же, долго и мучительно раздумывает по этому поводу, взвешивая в своих мыслях все "за" и "против" установления контакта. В действительности перед ним в эти моменты во весь рост стоит старинный шекспировский вопрос: "Быть или не быть?" Именно так, и никак иначе.
Чтобы сохранить свой писательский талант, когда из-под его пера выходят крепкие, завлекательные, волнительные, проникновенные, западающие в душу и будоражащие всё существо человека фразы, писателю жизненно необходимо периодически ввязываться в различные авантюры, которые позволяют ему ощутить всю мощь пульса жизни, скинуть образовавшуюся на его чувствах плесневую коросту, поднять уровень адреналина в крови, вместить в себя новые впечатления, запахи, эмоции, вкусы и мысли. Когда пишущий человек опасается авантюр, это не писатель, а писарь. Конечно авантюра авантюре - рознь: не из каждой авантюры писатель сможет выйти весёлым, бодрым, сухим и чистым; часто случается, что он выползает из неё грязным, ободранным, вонючим, насквозь промокшим в чавкающей болотной трясине с выбитыми зубами и переломанными рёбрами - ничего не поделаешь, ибо такова воля владык судьбы, поскольку в данном случае настоящий писатель, приняв отчаянно смелый вызов сыграть в "русскую рулетку", обретает на волне неимоверной мощности эмоционально-психического удара по всем тайникам своего существа, возносящим его на грань жизни и смерти, всевышнее дарование к сотворению литературных произведений, насыщенных истовой жизнью человеческих реалий.
Писатель по определению не может не жить яркой и страстной жизнью в противоположность писарям, прозябающим в тёплом обывательском покое своей уютной норки вдали от ураганов объективной действительности, не понимая, что стенки их норок носят призрачный характер и не способны защитить от ураганного вихря. Такие писари, к примеру, в принципе никогда не смогут осознать, что гениальный поэт Михаил Лермонтов своим извечным огневым кличем "А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой!" на сакральном уровне бескомпромиссно зачислил всех засунувших голову в песок людей-страусов в состав недочеловеков. Вот поэтому-то хоть чего стоящий по жизни писатель и соглашается на прямой контакт с паразитической нечистью и крамешниками. Впрочем, имеет смысл более обстоятельно разобраться в девиантной мотивированности писателя к мыслительной деятельности, дабы упредить пузырящиеся пышным цветом в норках писарей домыслы и напраслины.
Современные писатели рассудительного направления литературного творчества ни то что не избалованы конструктивным вниманием читателей к своим произведения - они его полностью лишены, в обоснование чего приводятся разные причины, общий смысл которых сводится к требованию высокого уровня интеллектуального развития читательской аудитории для понимания их произведений. Находясь же фактически в полной изоляции от способных к рассудительности людей, которым, собственно говоря, и адресуются написанные ими книги, для них самих крайне важно пусть даже всего лишь несколько раз в году пообщаться с читателями своих книг, которые как говорится - "в теме". Занимаясь в тиши и покое своего отрешения от всего и вся мыслительной деятельностью, создавая при этом уникальные ментальные конструкции по разрешению актуальных вопросов бытия, писателям помимо чисто человеческого аспекта общения очень важно продемонстрировать разумным людям и результаты своего творчества, чтобы высказанные теми суждения по поднятым тематикам в дальнейшем стали действенными стимулами к продолжению дерзновенных трудов пишущих творцов на литературной ниве.
Надо сказать, что относящий себя к "рассудительной" литературе писатель, у которого нет никаких противоречий с адекватностью объективного здравомыслия, постоянно задаётся нелицеприятным вопросом: "Почему мои родичи, друзья, коллеги, просто собеседники, сетевые контактёры, короче - вообще поголовно все в моём окружении как палящего огня избегают не то чтобы разговоров, но даже упоминаний об их личностных мировоззренческих убеждениях?" При том, что окружающие бесконечно могут говорить о погоде, болячках, всяческих покупках, проблемах на работе, поездках на отдых, образовании детей, часами наслаждаться смакованием сплетен с перемыванием кому-то косточек, в праведном запале долго и яростно кого-то осуждать, при первой же возможности громогласно исходить завистью к кому-то, охать и ахать в умилении кем-то или чем-то, но о своих принципиальных личностных убеждениях - ни слова, ни намёка. Многолетние попытки такого писателя выведать у людей своего жизненного круга хоть что-то пусть и отдалённо похожее на некую систему убеждений, которую хотя бы с большим-пребольшим натягом можно было отнести к их личностному мировоззрению как правило ни к чему не приводят.
В этой ситуации писатель закономерно приходит всего к одному-единственному выводу: у современников, за единичными исключениями, вообще отсутствует какое-либо мировоззрение, а вместо него имеется в наличии всего лишь некий лозунговый набор шаблонных фраз и выражений, составленный по преимуществу из рекламных слоганов. И если писатель действительно является мыслителем, а не человекообразным подобием автомобильного видеорегистратора, способным только детально описывать видимое и слышимое им в данный момент из находящихся у себя под носом реалий, то у него не может не быть стройно сформированной мировоззренческой концепции, которой он благостно предлагает поделиться со всеми и каждым. Однако из всей огромной массы окружающих в лучшем случае только редкие индивиды способны принять такой царственный подарок. У остальных, с потрохами погруженных в болото безудержного потребительства и сладострастного гедонизма, мозги настолько скукожились, что они только-то и могут воспринять тот или иной рекламный ролик об очередной товарной безделушке, чтобы вскорости напрочь забыть о нём.
В случае же установления после длительной изоляции от людей непосредственного контакта с кем-либо из читателей литератор обычно пребывает в состоянии эйфории. При этом ему зачастую довольно сложно объяснить, что назойливо навязавшийся на контакт лжепочитатель скорее всего нацелен не на благость помощи ему, а является всего лишь порученцем кастовиков с заданием по блокировке его мыслительных способностей в качестве литератора. То есть появление такой особи на прямом контакте означает, что данный писатель попал в спецразработку кастовиков. И наверняка наиболее вероятным итогом насыщенного общения с таким контактёром станет безвозвратное "изгнание" мыслителя из личности писателя, то есть в писателе на всю оставшуюся жизнь будет обнулена способность к мыслетворению, без которой он превратит просто в писарчука казённых текстов.
Охранители кастовой системы восстанавливают её целостность по аналогии с вышеприведёнными методами, неукоснительно сохраняя нормы и правила её функционирования. Литераторам же нижних каст в связи с указанным надо понимать, что у них есть возможность заниматься писательским трудом ровно до тех пор, пока они не окажутся в зоне особого внимания охранителей кастовости, поскольку, случись подобное, им придётся через весьма непродолжительное время столкнуться в своей творческой деятельности с её активным угнетением вследствие соответствующих действий эмиссаров от блюстителей кастовой непогрешимости, в задачу которых входит обнуление творческого потенциала выявленных мыслителей, позволяющих себе заниматься недопустимой деятельностью по осмыслению мира сего. После выполнения эмиссарами порученной им работы в том кастовом секторе, где ранее творил мыслитель, как правило наступает покой и тишина полнейшего безмыслия при исключительно физическом труде особей общественных низов во исполнение кастообразующих реляций, то есть вновь наступает благостное время порядка, стабильности, самоуверенности и нескончаемых наслаждений плотскими утехами. Все вокруг счастливы, довольны и сыты.
"Всем спасибо!" - как говорят кинематографисты по завершении съёмок фильма.