Давно, не весть как давно это было. Той порой проистекала блаженная пора счастливого, насыщенного яркими событиями мальчишеского детства, когда что-либо необычное с неизменным постоянством происходило чуть ли не ежедневно как будто бы само собой, и это что-то, случаясь, будоражило ребячье воображение так сильно и всеобъемлюще, что казалось самым важным делом в те годы пока ещё совсем непродолжительной жизни Всеволода Сергеевича. И, конечно же, всё происходившее с ним, отчаянным и храбрым сорванцом, ещё не разменявшем и первого десятилетия своего жизненного пути, исполинскими темпами обогащало блистающий всеми красочными переливами восторженного бытия внутренний мир его души.
Сказать, что он с самых ранних лет своей сознательной жизни был наделен свыше необычайно развитым многогранно-объемным воображением, значит, фактически ничего не сказать о фантастичности его мироощущения, когда явления окружающей действительности настолько плотно и органично переплетались с сентенциями его образного мышления, что даже близкий ему человек, не говоря уже о сторонних людях, вряд ли смог бы осознать всю прихотливую вязь его узорчатого миропредставления. Отделить прозаичность скучно-серого прозябания, в которое почему-то к настоящему времени безвозвратно оказалась погружена почти вся взрослая часть потерявшего свою самость населения стран и континентов, от восторженно-феерического полета мыслеобразов тогда ещё юного Всеволода Сергеевича являлось задачей повышенной сложности, которой "позавидовала" бы даже знаменитая теорема Ферми.
Времени всегда свойственно проистекать с бескомпромиссной неумолимостью - дни его юношеского возраста пролетали с быстротой ястреба, пикирующего на зазевавшуюся мышку, а проживаемые годы, как ни странно, вели себя гораздо сдержаннее и основательнее с неторопливым ускорением своего бега, постепенно переходя от графика стайерского забега к графику забега на спринтерской дистанции. Всеволод Сергеевич в те свои молодые годы с неподдельным интересом осмысленно вбирал в свою быстро формирующуюся мировоззренческую картину мира всё ценное и значимое буквально из всего, что происходило в пространстве его обитания, подобно странствующему в пустыне путнику, утоляющему жажду из источника живительной влаги в оазисе среди песков. Его внутренний мир весьма динамично развивался, расширяя границы и глубину осознания внешнего мира, становясь при этом всё более и более уникальным. А где-то к десяти его юношеским годам ему стало свойственным нечто отличное от обычного мальчика, что, однако, поначалу никому особо не бросалось в глаза. Сам же для себя он, как бы ненароком, начал отмечать, что вокруг него почему-то всё более и более сокращается число людей, которым, не опасаясь получить в ответ град насмешек, издевательско-отчуждённой реакции, а то и откровенного жёстко-негативного неприятия с личными оскорблениями и повсеместным поношением на все лады его имени, можно было бы без опаски поведать свои взгляды на жизнь, которые он пропустил через свое сознание, прочувствовав и осмыслив те или иные жизненные ситуации. Такая потеря интереса к его внутреннему миру, то есть ко всему тому, чем он жил, что неудержимо притягивало к себе его внимание, что было основой становления его личности и формирования его характера, относилась как к закадычным приятелям, так и к родственникам, включая самых близких. А ведь его внутренний мир, по сути, являлся непосредственным отражением картины райского мира, того самого мира, к которому человечество тысячелетиями пытается приблизиться хотя бы на йоту и который, к вящему сожалению посвящённых, становится для львиного большинства людей всё более и более призрачным и недоступным по мере усугубления этим большинством своего неразумного пренебрежения нетленными уложениями кодекса исконной нравственности разумных существ вселенной.
С течением же времени весь этот процесс отчуждения от множества окружавших его людей, вполне удовлетворённых жизнью "как все", а потому стремящихся к беззаботным удовольствиям, к стандартному набору жизненных благ, к киношно-голливудским жупелам обретения материальных богатств без особых на то усилий, к гламурным шаблонам красивой жизни на зависть всем друзьям и знакомым, к эффектным посещениям модных курортов с любвеобильными утехами в стиле глянцевых журналов, к зрелищным путешествиям с массой удовольствий на белоснежных яхтах, усугублялся с весьма впечатляющей скоростью, что он отчётливо ощущал всеми фибрами души.
Нельзя сказать, что он равнодушно относился к своему нарастающему отчуждению от всё большего числа людей, не принимающих его душевное устроение. Ведь в юношеский период своей жизни Всеволод Сергеевич, как человек цельной и непосредственной натуры, чисто по-человечески никоим образом не желал соглашаться с эдакой неприятной для него тенденциозностью, поскольку он в те годы был непоколебимо уверен, что большинству людей наш подлунный мир представлялся примерно в тех же красках и соцветиях, которые совпадали с лично его чувственными ощущениями, то есть в его восприятии весь окружающий мир был исполнен светлой радости бытия и природной благодати, а также реликтовыми созвучиями безграничных звёздных далей. И поэтому в его сознании возник отчаянный протест против складывающегося положения вещей по этому вопросу.
Пытаясь хоть как-то ослабить означенный процесс отчуждения, молодой человек всеми доступными ему способами старался раскрывать своим хорошим знакомым, друзьям и родным всю красоту и совершенство миров человека и природы, гармонично дополняющих друг с друга при их изначальной всеобъемлющей сочетаемости. Однако, к вящей печали Всеволода Сергеевича, все его усилия в сём благом начинании ни к чему, что можно было бы хоть как-то отнести к положительным достижениям, так и не привели, если не сказать больше - ситуация стала только хуже, поскольку многие из его знакомых перестали знаться с ним, друзья как-то незаметно исчезли кто куда, а родичи стали относиться к нему как к человеку слегка не в себе, которому, как они считали, необходимо их постоянное внимание, дабы помочь ему правильно воспринимать действительность без всяких там утопических глупостей, которые по общепринятым понятиям выглядели по меньшей мере весьма странно, неся в себе скрытую угрозу обрушения их устоявшегося социального уклада.
Как бы то ни было, но требуемое от него изменение жизненных взглядов воспринималось им как изничтожение своей личности с превращением в блеклое безвольное существо, живущее исключительно чужими представлениями о сущем с последующей неизбывной патологической зависимостью от противоестественных обстоятельств и более сильных в личностном плане индивидуумов. Превратиться же в подобного человека-флюгера ему было заказано исконной родовой традицией неизбывного следования заветам предков вкупе с его волшебным внутренним миром царствия всеобщего благоденствия.
Отрешенная жизнь - удел всех выдающихся людей, не способных существовать по нормам стандартизованной среды обитания. Вот и Всеволод Сергеевич, значимо выделяясь цельностью своей натуры и многогранным мировосприятием среди окружающих, из которых мало кто сохранил верность родовым обычаям, устремляющим человека к вершинам духовного совершенства, к середине третьего десятилетия своего жизненного пути стал привыкать к статусу маргинального оригинала, поскольку никто из привычного ему круга людей уже даже и не пытался принять хотя бы частичку его душевного богатства, то бишь всего того, о чём он раздумывал в уединении, что вмещало в себя его мечты и от безукоризненного совершенства чего он испытывал чуть ли не божественный восторг всего своего существа.
Прекрасно сознавая всю остроту и неотвратимость процесса собственного выпадения из пространства жизнедеятельности массовых людей, Всеволод Сергеевич часто размышлял о причинах и последствиях этой своей тенденциозной особенности при взаимоотношениях с окружающими. Надо сказать, что с течением времени эта ситуативная аномалия всё более вносила диссонанс в умиротворенное состояние его души, провоцируя разлад в его представление о самом себе, о своем месте в жизни, о смысле своего проявления в этом несовершенном мире планеты Земля, что весьма негативно сказывалось на его поведении с друзьями, знакомыми, коллегами и, естественно, с родными и близкими.
Долгие и тяжёлые раздумья на эту тему ни к чему не приводили: в голове роились лишь смутные догадки-предположения о причинах своих когнитивных несоответствий сложившемуся порядку вещей в его пространстве жизни. Со временем сия непреложная рефлективность социальной природы человека отразилась в сознании Всеволода Сергеевича вполне закономерным порядком - он потерял вкус к жизни, работоспособность упала до крайне низкого уровня, а беспросветная апатия, часто переходящая в длительную застойную депрессию, всё более основательно становилась хозяйкой его душевного состояния. В такие моменты он помимо своей воли погружался в состояние глубокой отрешённости от всего и вся, слабо реагируя на происходящее вокруг себя, а то и вовсе теряя всякую связь с реальностью. Мысли его при этом бродили невесть где, находясь, можно сказать, в свободном полете. Постепенно периоды подобного спонтанного отключения от мира становились всё более длительными. Когда же состояния абсолютной отрешенности удлинились до нескольких дней, он начал испытывать всё нарастающую тревожность от мысли, что когда-нибудь он может и вовсе не вернуться к реальной жизни.
По здравому рассуждению Всеволод Сергеевич пришел к пониманию, что надо что-то делать, если он не хочет раньше времени сойти с дистанции жизненного марафона. Такого безславного итога земного пути трудно было пожелать себе, поскольку у него ещё оставалась масса нереализованных потаённых задумок. Поэтому он стал обдумывать варианты надёжного пресечения захвата его сознания этими обеззаруживающими состояниями. Имея уже достаточно разнообразный жизненный опыт, он неторопливо день изо дня перебирал те или иные гипотетические возможности упрочения своей сцепки с миром людей, пусть даже большинство из них и имело примитивно-мещанские ценности жизни.
За сим занятием минуло немало времени. И вот однажды в один из промозглых осенних дней, бредя по оголившемуся парку под непрекращающимся холодным дождём, Всеволод Сергеевич вдруг совершенно неожиданно для себя обнаружил, что его комбинаторные ресурсы по данному вопросу настолько истощились, что он более уже не способен придумать каких-либо других действенных вариантов, кроме одного единственного, хоть не оригинального и достаточно распространенного в самых различных формах и видах, но в его понимании, как представлялось, являвшегося спасительным мистическим эликсиром в строгом соответствии с древним сакральным заветом.
Этим вариантом, в который он свято верил, как в последнюю надежду на установление разумного взаимодействия с социальной средой, к которой надо было хоть как-то приспособиться, чтобы окончательно не превратиться в пожизненного изгоя, явилась осознанная необходимость попытки создания семьи в алхимической традиции, когда семейный союз воспринимается в качестве некоего метафизического живого существа, сотворенного в природном симбиозе со своей магирани, пока ещё не встреченной, но где-то терпеливо ожидающей его появления в кристально чистых лучах освящённого небесами великого таинства любви.
Алхимическую сущность семьи он выражал в максимальной приближённости к обыденности жизни, поскольку был убеждён в том, что простота гораздо мудрее сложности. Предполагалось, что в соответствии с данной интерпретацией семейных отношений, вполне доступной обычным людям, обретающим мудрость в основном из опыта своей ежедневной жизни, члены семьи на основе собственных представлений о мироздании смогут породить некий уникальный в своём совершенстве образ истинной человеческой жизни. Тогда живительные энергии этого идеального образа воплотятся в гармонию счастливой семейной жизни, что станет естественным стимулом для потомков включить этот образ в качестве органической части их мировоззрения, чтобы в дальнейшем, развивая и адаптируя его под текущие видоизменения реалий жизни, генерировать в соответствии с ним уже свои собственные семейные отношения, сохраняя таким образом традиции рода.
По прошествии некоторого времени, в течение которого он сконцентрировался на воплощении этого своего стремления по созданию семьи, ему посчастливилось встретить красивую и умную женщину, вместе с которой они образовали семью в тенденции алхимической романтичности. Без всякого сомнения его супруга была той самой магирани, которую он так долго искал по жизни. От неё он воспринял Силу, которая позволила ему почувствовать себя способным покорить любую вершину социальной реальности, после чего, как он наивно полагал, можно будет штурмовать духовные вершины мастерства жизни. Казалось бы, его надежда на обретение в жизни надёжной стабильности через возвышенные семейные отношения, наконец-то, стала осуществляться, особенно в первые годы семейной идиллии. Однако вся эта условно счастливая пора семейных отношений явственно стала исчезать уже во второй половине первого десятилетия их семейного союза.
В тот период своей жизни он ещё тешил себя иллюзиями гармоничности того, что натурально обнаруживало неоспоримые структурные признаки антагонистичности. Он, в силу молодого возраста, в принципе ещё не способен был понимать слишком многого из неявного, что при целенаправленном развитии духовной мудрости людям дано в какой-то степени осознать только в старческом возрасте, когда будущего уже нет, гнаться за материальным приобретениями бессмысленно, все отношения по большей части прояснены и зафиксированы, а также уже ясно видно, как неотвратимо надвигается момент пересечения Рубикона между жизнью и смертью.
Так, к примеру, он по молодости даже и представить себе не мог, что разные типажи магирани не несут в себе единообразную энергетику: каждая из их числа получает энергию исключительно от того "бога", которому посвящена. Как впоследствии оказалось, его обожаемая магирани проводила в жизнь энергии денег, материальной состоятельности и ничем не обременённых удовольствий телесного порядка. А от него самого, как от её пажа, только-то и требовалось, что ревностно служить её "богу". Ну а его внутренний мир интересовал её всего лишь в качестве инструментария по наибольшей эффективности подобного служения.
Через некоторое время его луноликая магирани ощутила, что он полностью выработался и уже не способен далее исполнять её программные установки. Поэтому смысл в дальнейшем нахождении в союзе с ним исчез, поскольку это претило её расчётливости. На тот момент он превратился по её меркам всего лишь в кусок ни на что не годной биоплоти, в то время как ей требовался служитель с повышенным потенциалом трудоспособности. Если бы её паж мог осуществлять в высшей степени самоотверженной служение, она могла бы за свои надзирательские услуги получать от своего божества больший объём оплаты, что соответствовало её возросшим требованиям к жизни. Потому-то она весьма прозаично и буднично бросила его, ставшего бесполезным для неё работника, на произвол судьбы, и отправилась на поиски нового мужчины - с более высокими потенциями очередного раба-служителя её божества.
Всё происходящее он воспринимал, как вторжение в их семью некоего чуждого и мертвящего включения нечеловеческой природы, подавляющего ещё неокрепшие ростки семейной благости и полностью уничтожая атмосферу взаимопомощи и коллективной ответственности за каждого члена семьи. А когда никто, включая повзрослевших детей, уже не скрывал своего отчуждения друг от друга, семья рухнула, и все её атомизированные частички разбрелись своими путями в разные стороны, изредка пересекаясь чисто по деловым вопросам.
Всеволод Сергеевич вновь остался в одиночестве у разбитого корыта всех своих мечтаний и надежд на необходимость и полезность хоть кому-то своего светоносного миропонимания. Глубокая грусть, часто переходящая в изменённое состояние сознания. Руки опустились. С трудом переносил разговоры с кем-либо. Видеть никого не хотелось. Ничего более не желал предпринимать. Всё было глупо и напрасно. Дверка в прекрасное будущее закрылась...Находил единственное утешение в бездумных шатаниях по улицам города.
Нет, он не уничтожил свой внутренний мир, насыщенный верой во всеобщую радость и благоденствие, где продолжали в скрытном режиме жить самые дорогие для него мечты, да и смутные надежды на благоприятные возможности к самовозрождению где-то в дальних закоулках его души ещё подавали признаки жизни. Изменилось только одно - на всех подступах к его душе теперь висели замки, то есть для всех и вся во внешнем мире доступ к ней был полностью перекрыт.
Немного придя в себя, Всеволод Сергеевич собрал свою волю в кулак, привёл в порядок свои мысли с чувствами и отправился в одиночное плавание по волнам океана жизни, которая в очередной раз повернулась к нему неизвестной гранью с совершенно иным мировосприятием. Теперь он с холодными сердцем и головой стал отыгрывать самые различные роли, которые были наиболее адекватны тем или иным реальным обстоятельствам, в которых он оказывался, бредя наугад по ранее неведомым для него тропам жизни. Талантливо ли он играл все эти случайные роли? Прямо надо сказать, что некоторые профессиональные артисты наверняка могли бы позавидовать его театральной одарённости. Таким вот экстравагантным способом он обретал массу новых знакомцев, чем-то особенным и необычным в себе привлекавших его пристальное внимание. При этом эти люди, перед которыми очень убедительно и проникновенно им разыгрывались те или иные очередные роли, даже отдалённо не догадывались о том величайшем духовном богатстве, сокрытом в его душе от пустого, чисто поверхностного внимания жизнерадостных обывателей из толпы, не способных к восприятию чего-нибудь более высокого по отношению к ценностям их потребительских мирков.
Много, очень много людей соприкасалось с ним в этот период его жизни, но ни с кем из них он не развивал серьёзных взаимоотношений, ограничиваясь холодной любезностью при краткосрочном контактировании с новыми знакомцами. Так и шёл он по жизни с наглухо задраенной душой, не открывая доступ в нее никому, кроме детворы. Честно говоря, явно демонстрируемая им ледяная холодность при общении со всеми без исключения взрослыми людьми, с которыми ему доводилось пересекаться по капризам судьбы, отнюдь не располагала к более близкому знакомству никого из них, чему он был несказанно рад. И только чистые душой дети могли беспрепятственно проникать в святая святых его души, что всегда вызывало у него благоговейный восторг. Дети были его слабостью. С ними он мог общаться бесконечно, получая от такого общения ни с чем не сравнимое душевное отдохновение.
Но при всём при этом многие из тех, с кем ему выпало накоротке пообщаться за время его странствий, ввиду его редкого таланта быть благодарным слушателем частенько с превеликим удовольствием пользовались им в качестве "жилетки" для слёз и жалоб на несовершенство обитаемого мира, в котором этичность чувств и поступков практически исчезла из человеческого бытия. Все эти душевные излияния искренне доверившихся ему собеседников, попадавших по жизни в затруднительные обстоятельства самого различного свойства и значимости, длительное время продолжались с завидным постоянством, обнаруживая при этом тенденцию к большей серьезности и углублению повествования со стороны откровенничающих. А по мере того, как годы жизни Всеволода Сергеевича в неспешной стремительности нарастали, его новые знакомцы стали проникаться к нему каким-то чрезвычайно высоким доверием, что проявлялось в их необычайно чувственных монологах, в том числе содержащие приват интимно-личностного характера, когда рассказчик позволял ему прикоснуться к самым загадочным тайникам своей души. Таким образом, помимо своей воли он был чьим-то высоким волевым установлением определён в качестве ответственного хранителя многочисленных тайн открывавшихся ему доверителей, обычно бескомпромиссно скрывающих от окружающего реального мира грехопадения свои самые сокровенные мечтания, желания и мысли, которые, собственно говоря, как раз и являлись теми самыми неведомыми их близким людям причинами, периодически подвигавшие их на телодвижения, дико невообразимые для устоявшейся морали среды обитания этих многоликих индивидов.
Надо сказать, что памятью Всеволод Сергеевич отличался редкостной, и особенно памятовал он вплоть до мельчайших подробностей интересные и самобытные истории из реальной жизни людей. Поэтому нет ничего удивительного в том, что через пару десятков лет в памяти у него хранилось множество поразительно откровенных рассказов как его давнишних знакомцев, так и совершенно случайно встреченных людей, имена многих из которых он уже и припомнить-то был не в силах. Эти рассказы повествовали о победах в тяжелейших ситуациях невзгод и несчастий, личных успехах самореализации, многих уничижительных обидах, глубоких огорчениях, проявлениях душевной теплоты и доброжелательности, надрывающих душу драмах, несказанно ужасающих трагедиях, сокрушительных нервных надрывах, да и просто о самых сокровенных мечтах и фантазиях всех тех людей, что широко открывали свои души, стремясь поделиться избытком радостных эмоций в счастливые моменты жизни или, наоборот, гнетущими ощущениями безысходности депрессивных состояний с человеком, обладавшим неординарным чувством эмпатии.
Всеволоду Сергеевичу очень нравилось непринуждённо общаться с людьми различных возрастов, разнообразных специальностей и разного уровня социального положения. Однако особое удовлетворение он получал от общения с теми собеседниками, которые обладали чрезвычайно насыщенным жизненным опытом. После бесед с такими уникальными людьми ему доставляло громадное удовольствие, уединившись где-нибудь в укромном тихом месте, фантазировать на темы рассказов этих людей, придумывая самые невероятные дополнительные подробности и продолжения озвученных ими захватывающих приключений, интригующих деяний и душещипательных происшествий. И чем больше копилось в его памяти подобных коллизий из окружающего мира, тем чаще он стал задавать себе одни и те же вопросы: "К чему всё это концентрировать в себе? С какой целью провидение наделило его способностью запоминать различные моменты жизни сторонних людей? Должно же всё это реально воплотиться во что-то конкретное, поскольку во вселенной никогда ничего не происходит впустую, без какой-либо значимой причины?! Так в чём же состоит цель моей событийной памятливости?"
Много думал он обо всём этом. Мысли его иногда погружались в такие умопомрачительные сферы запредельного, что после подобных погружений ему приходилось долго приходить в себя. Как-то раз, совершенно случайно он обратил внимание на довольно интересное явление, которое со временем начало становиться для его сознания всё более частым гостем. Суть же этого явления состояла в том, что перед его внутренним взором нежданно-негаданно начинали спонтанно разворачиваться некие аналоги видеофильмов, сценарно включающие в себя обрывки тех самых рассказов, которые были достоянием его памяти. Все эти фрагменты каким-то особым способом преобразовывались, после чего являли собой единое целое, как вполне самодостаточное событие. При этом сознание самого Всеволода Сергеевича как будто бы не только не принимало никакого участия в этом фантазийном творческом процессе синтеза мыслей, эмоций и слов, впитанных им в течение долгих лет при общении с различными людьми, но даже не препятствовало рождению на основе этого синтеза новых модельных историй, ничем не отличающихся от реальных повествований. То есть его сознание, подобно какому-нибудь посетителю кинотеатра, отрешённо наблюдало за разворачивающейся перед ним цепочки визуально достоверных событий, по существу становящимися некой дополнительной реальностью, в которой все элементы так чётко и правдоподобно были выверены, сочленены и отшлифованы, что само собой напрашивалось желание проявить эту синтезированную реальность, к примеру, в виде фильма, театральной постановки, книги, компьютерной анимации или ещё каким-либо способом. При этом все эти визуализации по непонятно откуда взявшимся сценариям, как в калейдоскопе, то появлялись, то исчезали из пространства его внутреннего мира. Упоительность же подобных визуализаций была настолько притягательной, что ему зачастую совсем не хотелось отказываться от них в пользу реально существующего мира.
Надо отметить, что Всеволод Сергеевич, обладая незаурядным аналитическим умом, быстро понял, что из этой двусмысленной ситуации надо в кратчайшие сроки найти выход, поскольку он в достаточной степени был осведомлён о том, что шутить с психикой весьма вредно, а то и чревато необратимыми последствиями. Психологи из его хороших знакомых много и часто говорили между собой об отрицательном влиянии инородной эмоционально окрашенной информации на психику её носителя. Проблема для обладающих существенным избытком такой информации, оказывается, состоит в том, что мало кому их них удаётся избавиться или хотя бы снизить сей информационный избыток ввиду отсутствия у них соответствующих компетенций. Вердикт психологов по данной проблематике безапелляционно гласил, что спасти свою психику от разрушения при подобных условиях пресыщения её специфической по вибрациям информацией способны лишь персонажи, обладающие творческими задатками, ибо тогда у них появляется возможность сбрасывать накапливающийся у них избыток опасной информации на объекты своего творчества.
Памятуя об этом жёстком вердикте, Всеволод Сергеевич произвёл тщательную самооценку имеющихся у него творческих задатков. В результате ему с грустью и печалью пришлось констатировать, что никакие творческие свершения ему не грозят, окромя одного направления, которое только-то и может помочь ему освободить память от того колоссального избытка разрушительной для психики человека информации в соответствии с пугающими утверждениями психологов, дабы затормозить негативные процессы в его психике. Этим спасительным ручейком творческого самоспасения собственного психического здоровья, своеобразным громоотводом от психических молний из хранилищ его памяти при оглушающем громе послесловий психологических светил, стал для него писательский труд. Правда, в качестве единственной гарантии успешности попытки самоспасения на этом поприще он мог опираться только на давнишние похвалы учительницей литературы полноты раскрытия в его школьных сочинениях характеров персонажей изучаемых литературных произведений.
Но, как говорится, не боги горшки обжигают. Всеволод Сергеевич, немного поразмышляв по поводу вердикта психологов, не мешкая взялся за дело. Положив перед собой на письменный стол пачку бумаги, он принялся расписывать в художественном стиле "от митьков" небольшой сюжет о страстях молодого человека, который как-то в поезде лет пятнадцать назад с огневой страстью в глазах во всех пикантных подробностях поведал Всеволоду Сергеевичу об отношениях со своей ветреной возлюбленной и о своем хитром плане по её надёжному завоеванию со взятием в пожизненный плен. Конечно же, муки этой инкарнации молодого Вертера поначалу никоим образом не желали быть уложенными в некий коротенький текст на бумажном листе. По этой несносной причине от Всеволода Сергеевича потребовались многочасовые титанические усилия для подавления сопротивления исходного материала и преобразования виртуального вида рассказа в визуально различимый ряд букв, составленных в слова, которые выстроились на бумаге в соответствии с сюжетной линией сценариста - того самого давешнего вагонного попутчика.
Так оригинально и, в общем-то, в какой-то мере неожиданно начались писательские деяния Всеволода Сергеевича: информационный избыток давил ему на психику, а он записывал, художественно обрабатывая всё, что самотёком исходило из безмерных глубин его души, не заморачиваясь фундаментально законсервированными догматами окололитературного ремесла. Целью же всего этого действа для него являлось сохранение своего психического здоровья, а какая-либо популяризация в обществе написанных текстовок ему была абсолютно не интересна: он просто снова и снова излагал на листах бумаги некие тексты.
Однако у этого процесса психического самоспасения обнаружились и некие неожиданные нюансы: совершенно необъяснимым образом в его сознании стала обретать силу необычная странность, выражавшаяся в том, что после написания текста о каком-либо ранее рассказанном ему событии уже на следующий день он фактически забывал о нём, как будто бы кто-то брал ластик и стирал этот рассказ из его памяти. И когда он впоследствии перечитывал написанный текст, то с нескрываемым удивлением пытался понять, каким это образом ему удалось так лихо придумать эдакий занятный рассказ. Наверное, думалось ему, он действительно обладал прирождённым талантом, и из него, может быть, когда-нибудь вдруг да получится настоящий писатель. Ну а после эдаких мотивирующих панегириков он хватал ручку и начинал сочинять очередной "шедевр" - потенциальный бестселлер в "прекрасном далёко".
Так, в силу экстраординарной случайности стала расти и громоздиться четко осознаваемая Всеволодом Сергеевичем ирреальность воплощения на бумаге визуализаций, ранее заполонявших мощным нескончаемым потоком виртуальное пространство его внутреннего мира... И кто знает, может в дальнейшем все эти отдельные тексты, существующие пока в разрозненном виде, волшебством надпространственного и вневременного воображения самостийного мыслителя по одному ему известным траекториям квантовой реальности неким мистическим образом синтезируются в Книгу... Не будем ничего загадывать наперёд, ведь наша жизнь становится с каждым днём всё невероятней и невероятней....