Бородина Мария : другие произведения.

Цвет моего забвения

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Цвет моего забвения

Пролог

27 мая

   Сморщенные веки девочки приподнимаются. Радужки её глаз кажутся невероятно чистыми на фоне кожи, стянутой рубцами. Зрачки, сверкнув, отражают лампу дневного света, а затем снова прячутся за редкими пучками ресниц.
   Я хватаю её за руку. Длинные пальцы, искривлённые шрамами, походят на паучьи лапки. Я чувствую её напряжение. Чувствую, что она догадывается, зачем я здесь. И больше всего сейчас мне хочется стиснуть обе её искорёженные ладошки. Обнять, прижать к себе покрепче, несмотря на торчащие из вен трубки капельников. Так, чтобы её страхи отступили. Так, будто знала её всю жизнь. Так, как обняла бы её мать.
   Глаза девочки снова выглядывают из-под век. Обводят больничную палату и утомлённо захлопываются.
   Сухой воздух пахнет кварцем, гноем и невыплаканными слезами. Произношу её имя: громко и настойчиво. В ответ девочка с трудом поводит обгоревшими плечами, показывая, что слышит меня. Рубцы на её коже натягиваются. Кажется, что тонкая плёнка, перепонкой соединяющая шею и ключицу, вот-вот лопнет. Одно лишь радует: ей не больно. При такой глубине ожогов она просто не может чувствовать боль.
   - Где мама? - с трудом произносит девочка. - Я скоро увижу её?
   - Очень скоро, - выдавливаю я. По спине бежит пот от осознания того, что это правда. Правда, которой больше не могут противоречить врачи этого отделения.
   - Я не могу больше ждать. Так хочу её увидеть!
   - Я знаю, милая. У вас ещё будет очень много времени.
   Девочка смиренно опускает голову, покрытую белоснежной косынкой. Трудно поверить, что когда-то у неё были роскошные косы.
   - А ты кто? - бормочет она. - И зачем здесь?
   Самое время сказать то, ради чего я пришла сюда. Но как же тяжело решиться. Я ощущаю себя преступницей, приговорённой к смерти, которой дали право на последнее слово. И это чувство выжигает изнутри.
   - Можешь ли ты сделать для меня кое-что? - срывается, наконец, с моих губ.
   Я чувствую стыд: гнетущий и разоблачающий. Раздевающий до костей. Не столько от воспоминаний, сколько от осознания сакрального смысла просьбы. Когда обречённый вздох девочки тревожит затянувшуюся тишину, мурашки поднимают волоски на коже. И я понимаю: этот ребёнок гораздо сильнее меня. И намного мудрее, чем я могу себе представить.
   - Прошу тебя, - продолжаю я, не дожидаясь ответа, - передай маме, когда увидишь её, что я прошу у неё прощения.
   - А почему ты сама не извинишься? - наивный и по-детски прямолинейный вопрос летит следом.
   - Я уже не смогу, - честно отвечаю я, и стыд снова накрывает удушливой волной.
   Изуродованные пальчики дрожат в моей ладони. Мне кажется, что девочка поняла всё. И как я хочу ошибаться! Голубые радужки снова выглядывают из-под век, но на этот раз взгляд девочки кажется затуманенным и рассеянным.
   - А вот и мама, - произносит она, устало поглядывая на прозрачную дверь палаты. Коридор за стеклянной перегородкой стерилен и пуст. - Наконец-то!
   Я не верю в предзнаменования, но поднимаюсь. Потому что не хочу этого видеть.
   - Куда ты? - слабеющим голосом произносит девочка. - Ты же хотела с мамой поговорить.
   - Мне пора. Прости.
   От белизны больничных стен начинает кружиться голова. С ужасом чувствую знакомую пульсацию в темени, и стараюсь поглубже втянуть воздух. Пячусь к двери, как последняя трусиха, и ловлю себя на том, что боюсь сказать "До свидания". Невероятно: моё железное бесстрашие рухнуло перед маленькой девочкой, что балансирует на грани жизни и небытия.
   - Мама! - повторяет девочка. В её голосе слышится радость. - Я так ждала тебя!
   Я задыхаюсь. Но не от запаха гноящейся плоти, и не от жары. В палате происходит запретное действо. То, чего нельзя наблюдать. Рядом со мной бродят незримые образы, к которым нельзя прикасаться. Оттого и воздух кажется разреженным и колючим. Потусторонним. Мёртвым.
   Распахнув дверь, выхожу в коридор. Теперь я могу дышать. Воздух вливается в грудь живительным потоком, но тревога никуда не уходит. И лишь когда я отвожу глаза от девочки, скрывшейся в ворохе простыней, чувствую облегчение. И я презираю себя за это.
   Тишина закладывает уши ватными комками. Лишь одинокое пищание кардиомонитора прорывается сквозь упругий пласт воздуха. Надрывные высокие ноты: пик, пик, пик... Сегодня девочка - единственная пациентка во всём отделении. Боится ли она одиноких ночей, или то, что с ней случилось, гораздо страшнее темноты и образов, которые она скрывает?
   Пол под ногами кажется слишком скользким. Холод плитки просачивается даже сквозь подошвы туфель. Отмеряя шаги к выходу, я думаю о том, что мы с девочкой очень похожи. Только ей во много раз сложнее, чем мне. Тысячекратно... Мне есть, чему у неё поучиться.
   По мере того, как я продвигаюсь к лестнице, звуки становятся тише. Когда ритмичное попискивание переходит в непрерывный электронный визг, я вздыхаю с облегчением. Маленький камушек откалывается от валуна, лежащего на сердце, и падает в пустоту. И я снова ненавижу себя.
   Это она, точно она...
   Через считанные минуты в отделении поднимется суета. Так всегда бывает, когда кто-то уходит. Только врачи не поймут, что произошедшее для девочки - лучший исход из всех вероятных. Легче умереть, чем жить с воспоминаниями, которые ей достались. Даже если бы она смогла их обуздать. Даже если бы рубцы на коже перестали напоминать о пережитых кошмарах.
   Я знаю это лучше остальных. Воспоминания - моя мёртвая вода. Ни проглотить, ни вырвать. Если только наживую, вместе с сердцем. "Сможешь ли ты с этим жить?" - в который раз спрашиваю я сама себя, но вопрос остаётся риторическим. Силуэты, отпечатавшиеся в памяти, выели во мне глухую пустоту. Вакуум, который не умеет отвечать. Разве что, чужими голосами.
   Я открываю дверь на лестницу. Снаружи пахнет хлоркой. Свободный рукав халата дёргается от потоков воздуха, и я заталкиваю его в карман.
   Прежде, чем выйти наружу и улететь в суету городских улиц, я замечаю краем глаза два силуэта, что бредут к противоположному выходу из отделения. Женщина и девочка. Поворачиваю голову, следуя за мимолётным видением. Показалось... Лишь краешек белой марлевой занавески тает в упругом свете ламп.
   Но в этот момент я понимаю, что справлюсь. Во что бы то ни стало, какой бы стороной ни повернулся ко мне мир. Чем бы меня ни пугали, как бы ни топтали. Даже если в моём теле не останется ни одной целой кости - я смогу с этим жить.
  
  

Глава 1

Ловушка

Номер одиннадцать

   В рюкзаке я замечаю три предмета: небольшую бутыль с водой, бандану и чайную ложку.
   Последнее, впрочем, удивляет больше всего. Для чего, ну для чего мне ложка?! Вода - не суп, её можно выпить прямо из горлышка, не прибегая к нелепым сервировочным ухищрениям. Сомневаюсь, что она мне пригодится: в качестве талисмана, разве что!
   Сжимаю столовый прибор пальцами и подношу к переносью, пытаясь рассмотреть получше. Самая обычная, мельхиоровая, потемневшая от старости. Даже не блестит. С пренебрежением швыряю ложку обратно. Металл мелодично звякает о крышку бутылки.
   Взгляд перехватывает мутное окно прямо по курсу. За выщербленным дождями стеклом раскачивается берёза: свежая и статная. Молодые листья на изломах ветвей кажутся липкими. Дерево стучит в стекло разлапистой веткой, словно умоляя меня очнуться. И очень кстати. Потому что до меня внезапно доходит, что я не знаю, где нахожусь.
   Глубокий вдох застывает над диафрагмой ледяной глыбой. Время останавливается на несколько секунд: долгих и тягучих. Оправившись от шока, затравленно озираюсь. Я стою на лестничной площадке между этажами. Вниз убегают грязные бетонные ступени с покосившимися перилами. Наверх ведёт ещё одна лестница. Съёмочная площадка фильма ужасов, не иначе. И как меня сюда занесло?
   Сердце, ёкнув, падает в пятки. В носу щекочет то ли от слёз, то ли от пыли. Я закрываю глаза, стараясь не поддаваться панике. Причин для потери памяти может быть уйма: от алкогольного опьянения до эпилептического припадка. Всё не так плохо: нужно лишь вспомнить, как я здесь очутилась. Это будет несложно.
   Я сосредотачиваюсь. Перекрещиваю пальцы на удачу, и замечаю, как они дрожат. Отматываю кадры в прошлое, как гадалка, раскладывающая карты на судьбу. И пугаюсь ещё больше, потому что память застревает на моменте, когда я заглянула в рюкзак. Дальше - лишь засвеченная плёнка. Тёмная комната с несуществующей чёрной кошкой, которую надо найти, во что бы то ни стало. Тщетно пытаюсь уцепиться за воспоминания, но наталкиваюсь на глухую пустоту. Всё моё прошлое проглотила чёрная дыра: лишь что-то упрямо ноет в этом небытии, ища выход. Я будто оказалась в кошмарном сне, порвав все связи с реальностью. Может, и прошлого-то у меня не было?
   Делаю шаг в эту ужасающую пустоту, и обнаруживаю, что у меня нет не только прошлого, но и имени. Странно, но от этого осознания уже не так больно. Наверное, я получила свою предельно допустимую дозу минутой ранее. В ту единственную минуту жизни, которую я помню.
   Щипаю себя за предплечье в надежде проснуться. Боль несётся по нервам. Пальцы тщетно выкручивают кожу, оставляя кровоподтёки.
   Ничего не меняется. В голове, как и раньше, пусто. Прогал окна по-прежнему дрожит перед глазами. Всё тот же запах пыли и сырости стелется по полу. И тишина: такая густая, что, кажется, может растворить в себе, отправив в небытие. Именно этого я сейчас и желаю, но увы. Если у меня есть создатель, то он, определённо, заготовил для меня самую ужасную пытку - незнанием.
   На всё это находится только один рациональный вывод. Я - беглянка. Я оказалась в чужом городе, потеряв память, как и многие до меня.
   Оглядываю себя, и последняя надежда тает, как кубик льда в стакане горячего чая. Я не похожа на бездомную. На мне чистая блузка, удобные джинсы и кеды - явно фирменные. Поверх всего этого болтается балахон с числом 11 поперёк груди. Такие в тренде у футбольных фанатов.
   Берёза снова стучит в окно, возвращая меня в новую реальность. Ситуация кажется нелепой до абсурда. Вопрос на миллион: что нужно молодой и аккуратной женщине, несущей в рюкзаке бутыль воды, бандану и чайную ложку, в полуразрушенном подъезде? Сдаюсь! Эта задача слишком трудна для меня.
   Я не нахожу лучшего выхода, кроме как сорваться с места и начать путь по лестнице вверх. Несмотря на страх, колошматящийся внутри и подступающий горечью к горлу, я заставляю себя идти. Не уверена, что соберу себя по кусочкам, но как там говорится? Дорогу осилит идущий? Теперь я знаю о себе ещё кое-что: во мне живёт диванный философ.
   Шаг, ещё один. Тишина отзывается эхом. Оно, сливаясь с шорохом камушков под подошвами, напоминает зловещий шёпот. Словно невидимый преследователь, готовый в любой момент схватить, тащится за мной по пятам. Хочется выглянуть в пролёт между лестницами, чтобы прогнать глупые домыслы, но страх держит меня вплотную к стене. Будто из грязного прогала может высунуться рука неведомого монстра и уволочь за собой.
   Последние ступеньки остаются позади, и я оказываюсь на этаже. Некогда красная восьмёрка смотрит на меня с облупившейся стены. Две окружности, похожие на раскрытые рты, дразнят. "Вот женщина, которая не помнит своего имени! - словно бормочут они. - Давай назовём её никто?!" Я трясу головой, пытаясь справиться с навязавшейся иллюзией. Это слишком похоже на помешательство. Или на сумасшествие в фазе разгара.
   Только вот образы, порождённые моим больным воображением, правы. Я - никто. До тех пор, пока не вспомню хоть что-то. Но пока у меня нет зацепок.
   Слева в стену врезаются два дверных проёма. Один, с покосившимся номерком 74, закрыт наглухо. Тот, что чуть правее - распахнут. За порогом господствует абсолютная темень.
   Преодолев ужас, вдыхаю поглубже и захожу в квартиру. Тишина пахнет тряпками и грязью. В тяжёлом смраде сквозит неуловимая живая нотка. Словно здесь коротает дни одинокое животное: кот или собака. И лишь когда я поднимаю руки в попытке ощупать окружающую обстановку, до меня доходит, в чём дело. Крик застывает на губах, когда с потолка срывается стайка летучих мышей. Едва коснувшись моего лица крыльями, зверьки вылетают в проём и уносятся наверх. Следом выбегаю и я. Нужно опасаться таких мест: эта живность может и бешенство переносить.
   Отдышавшись, возвращаюсь на площадку и осторожно поднимаюсь выше. Лестница под ногами местами обрушилась, обнажив сетку металлических опор. По уцелевшим ступенькам бегут поперечные тени. Поднимаю голову и замечаю, что следующая площадка - последняя. От самого её края под потолок поднимается ажурная лестница из арматур. Противоположный конец сооружения упирается в чердачное окно.
   Я зачарована кружевными тенями, что пляшут под потолком. И делаю несколько шагов, не глядя под ноги. Дальше всё происходит мгновенно: я даже не успеваю сообразить, в чём дело.
   Тугая хватка вокруг правой лодыжки, резкая боль, и мир перед глазами переворачивается. Я слышу, как плещется вода в рюкзаке, а потом лямки резко оттягивают мне плечи. Чёрный проём заброшенной квартиры вдруг наклоняется и опрокидывается. Стены вертятся вокруг каруселью, а ступеньки неожиданно оказываются над головой. Меня словно подкинули в воздух, заставив зависнуть в наивысшей точке! Сердце сжимается в комочек, забыв сделать удар, и саднящая боль наводняет грудь. В отчаянии я машу руками, но лишь бьюсь как рыба, пойманная на крючок. Я не могу прервать этот полёт... или это падение.
   Моё тело качает в невесомости. Интуиция твердит, что я вот-вот рухну вниз, но... Ничего не происходит. Лишь колебания становятся тише и размереннее. Оправившись от шока, опускаю голову. Вернее будет сказать, поднимаю. Ибо далеко под ногами - пласт выбеленного некогда бетона, перечерченный ржавыми разводами.
   Я, наконец, соображаю, в чём дело. Верёвочная петля удерживает мою лодыжку! Трос подходит к балке под потолком подъезда, перекидывается через неё и убегает в неизвестном направлении. Я болтаюсь вверх тормашками!
   Домыслы никак не желают сплетаться воедино. Да и не до размышлений мне сейчас: пришло время поминать всех богов и философствовать о бренности бытия. Всё становится куда интереснее и загадочнее. Ну не развлекаться же я сюда пришла?!
   Кровь приливает к голове, отзываясь гудением в висках. Шея напрягается: кажется, позвонки вот-вот захрустят, ломаясь. На глаза накатывает чернота. Я пытаюсь открыть рот и закричать, но голос дребезжит и сипит. Попробуйте-ка сказать что-нибудь, вися вверх ногами!
   Верёвка поворачивает меня по кругу, и я вижу ту самую лестницу из арматур точно напротив лица. Протягиваю к ней руку в надежде зацепиться за перекладину, но тщетно. Не хватает пятнадцати-двадцати сантиметров. Будь я чуть покрупнее - дотянулась бы точно!
   Сплетаю ноги русалочьим хвостом и начинаю раскачиваться: скорее, машинально, нежели намеренно. Кажется, что ступеньки внизу елозят туда-сюда, как эскалатор. Невесомость принимает меня и становится почти родной. Набрав амплитуду, я снова тянусь к лестнице. Пальцы почти касаются заветного металла, но верёвка в последний момент перекручивается, отворачивая меня лицом к окну.
   Я дёргаюсь, как крыса в мышеловке. Рюкзак за спиной мешает, как никогда, но я не рискую его сбросить. Голова тяжелеет, превращая реальность в размытое подобие дурного сна. Звон в ушах переходит в гул на низких тонах. Это слишком похоже на финал. Конец моей разорванной книги, от которой осталась одна лишь обложка!
   Именно в этот момент пустота прошлого нагнаивается и даёт прорыв. Я вижу вокруг бесконечную мутную синь с разводами багрянца - такую же мутную на вкус. Синь пахнет тиной, болью и отчаянием. Я захлёбываюсь ею, и она холодом вливается в меня, наполняя и опустошая одновременно... Давно ли это было? И со мной ли?
   Я отчаянно пытаюсь уцепиться за осколок прошлого, но он лишь вываливается из разрушенной мозаики и остаётся у меня в руках. Реальность снова проступает через завесу пульсирующей боли. Те же ступени, то же окно. И я - маятник под потолком.
   Изо всех сил стараюсь повернуться. Верёвка дрожит, сильнее стягивая удавку. Стараюсь разогнать кровоток и пошевелить пальцами на стопе - не получается. Словно что-то чужое спрятано в моём ботинке. Вывод тут один: плохи дела.
   Неутешительная догадка подстёгивает меня, как никогда. Качнувшись в воздухе, я, наконец, разворачиваюсь к пожарной лестнице и делаю рывок. Голова ударяется о плиту площадки, и я закусываю губу в попытке удержать крик. Как ни странно, мне хватает двух секунд, чтобы убедить себя в том, что это - мой последний шанс.
   Мобилизую все резервы и хватаюсь за ступеньку со второй попытки! Подтягиваюсь через силу. Тело принимает форму дуги, но мне становится легче. Я перевожу дыхание и перехватываю более высокую перекладину. Нужно хоть немного поднять голову, чтобы не сойти с ума раньше времени.
   Каждое движение даётся болью и неимоверным трудом. Я напоминаю себе акробатку под куполом цирка. Только вот страховки у меня нет, а внизу, вместо упругого батута - серые зазубрины бетона. И выкорчеванные перила, торчащие отломанными остовами вверх.
   Несмотря на напряжение в руках, мне становится легче. Я снова позволяю себе немного отдохнуть. Глубоко вдыхаю, пытаясь сообразить, что делать дальше.
   И в тот момент, когда мой шумный вдох прерывается, уступая место звенящей тишине, я слышу шаги.

***

Номер один

   Я боюсь ползущих теней.
   Они внушают чувство опасности. Как тревожный сигнал о мобилизации: спасайся, покуда цел. Они похожи на воду, затапливающую закрытый отсек тонущего корабля. На маски, скрывающие лица. На неизбежный исход, приближающийся шаг за шагом.
   Я боюсь этого приближения. Сокращения временных отрезков, убегающих в прошлое секунд, сжимающихся мгновений. Именно поэтому я и сижу здесь, обняв колени, и наблюдаю, как по стене напротив дверного проёма ползут очертания веток. Малиновые кружева на жёлтом... Мне кажется, что если я сделаю шаг за порог, тени вцепятся в меня, как лапы ядовитого паука. Вклинятся в плоть и разорвут её наживую, упиваясь моими криками.
   Я не знаю, как давно сижу здесь. Я просто этого не помню. Как и всего, что было до... Только забытье не смущает и не пугает, словно моё мироощущение всегда было промороженным, как полуфабрикат. Оно лишь настораживает, побуждая быть начеку. Как будто бы я оставила в прошлом нечто мерзкое, к чему противно даже прикасаться.
   Тень плывёт всё дальше, передёргивая рваные обои на стене. Малиновое на жёлтом... Если у моего забвения есть цвет, то этот цвет - малиновый. Цвет грядущей опасности и подозрений. Яркий и обжигающий, до боли в глазах.
   Издали доносятся шаги, и моё сердце начинает заходиться. Так, словно это вошло у него в привычку. Частая пульсация сдавливает шею, как обод. Кто-то приближается.
   Я поднимаюсь на ноги, готовясь в любой момент дать дёру. И в тот же миг жёлтое световое окно, перерезанное линиями веток, заслоняет большая тень.
   Паника бросает меня в угол, занавешенный густой паутиной. Я рассекаю невесомую преграду, налетаю на стену с размаха и сползаю вниз. От долгого сидения ноги онемели и сделались ватными. Вот и прикажи им слушаться!
   - Не бойся, - прорывается в комнату голос.
   Поворачиваюсь к преследователю, стараясь обуздать панику. В проёме, опираясь на косяк, стоит женщина. Огромная - под потолок - и совершенно некрасивая. Жилистая, широкоплечая... У неё угловатое лицо и маленькие чёрные глазки. Стоп: маленький чёрный глаз. Второй закрыт бельмом и кажется закатившимся. Почти монстр из фильма ужасов! И этот монстр пришёл за мной.
   - Не убегай, - говорит она на удивление нежно. Я замечаю, что на её майке горит число 12. - Наконец-то я нашла хоть кого-то!
   - З-зачем в-вы здесь? - слетает с моих губ. С ужасом чувствую, как согласные звуки раздваиваются в горле, словно встречая преграду.
   - Хотела бы я знать, - незнакомка хмурится. Она уже не кажется страшной: в её мимике даже сквозит что-то благородное. - Поэтому надеялась, что хоть кто-то подскажет. Я ничего не помню.
   - Я не та, - задыхаюсь от подступившей паники, - н-не та, к-кто м-м-м-м-может... Я сама н-н-не могу вспомнить, к-к-как оч-чутилась здесь!
   - Правда? - спрашивает женщина как бы невзначай.
   Я не нахожу ответа. Лишь сильнее вжимаюсь в стену. Сердце колотится о рёбра: как бы не разбилось! Я не понимаю, откуда взялся этот животный страх. Паника жертвы, над которой нависла тень маньяка. Ужас осуждённого на казнь, ожидающего, когда топор палача взовьётся в воздух и пересечёт линию жизни.
   - Как тебя зовут? - произносит, наконец, гостья. Она протягивает мне руку: большую и крепкую. Неженскую.
   - Н-нетти, - я удивляюсь, с какой лёгкостью произношу своё имя. Странно, но это - единственное, что осталось у меня от прошлого.
   - Очень приятно, Нетти.
   Робко сжимаю протянутую ладонь, ожидая всего, чего угодно. Пальцы мелко дрожат. Я чувствую себя вырванной из реальности. Мысли заняты тем, что подёрнуто завесой забвения. Я думаю о том, о чём не могу помнить, и скрытое причиняет мне боль.
   - Отлично, - подытоживает незнакомка. - Ты помнишь своё имя. Это уже что-то. А у меня - полная темнота позади. Словно я только что начала жить. И эта жизнь мне чертовски не нравится.
   - М-мне тоже, - признаюсь я. Господи, до чего же страшно! Эта паника похожа на февральский холод. - Н-но т-так д-д-даже л-л-л-л...
   - Лучше? - подхватывает женщина.
   - Л-лучше, - с благодарностью киваю. Я уже ненавижу себя за то, что язык отказывается слушаться. - Надо ч-что-то д-делать.
   - Для начала, Нетти, - меня сражает её спокойствие, - давай поищем выход отсюда.
   - А д-д-дальше?
   - Полагаю, рано думать наперёд, - говорит она и улыбается, но в каждом её движении сквозит тревога. Моя новая знакомая прекрасно понимает, что произошло нечто выходящее за рамки. Как и я. - Пойдём же!
   Я сжимаю её ладонь: так крепко, что на её коже остаются отпечатки. Малиновые, как скрытая опасность. Я втайне надеюсь, что незнакомка под номером двенадцать не замечает моего страха. Слишком уж искусственным он кажется. Я стыжусь его.
   Когда мы преодолеваем порог комнаты, я с опаской оборачиваюсь. Малиновые тени ползут по обоям. Кажется, они вытянулись ещё сильнее.

***

Номер двенадцать

   Нетти вцепляется в мою руку так, что кончики пальцев немеют. Каждый сантиметр её тела ходит ходуном. Испугана, бедолага. Ничего нового: я боюсь признаться себе, но и сама страшусь не меньше.
   Когда мы выходим на свет, я замечаю пятна витилиго на лице девочки и седые пряди в волосах. Нетти выглядит грязной и неухоженной. Словно её трепали и кидали о стену два битых часа до нашей встречи. Может, так оно и было? Неспроста же её так трясёт.
   - Чего ты боишься? - спрашиваю я, поглядывая на неё. - Тебя кто-то обидел?
   Нетти пожимает плечами.
   - Н-не думаю. Что-то в-внутри, - говорит она, спотыкаясь на согласных. - Ч-что-то осталось т-там.
   Я знаю, о чём она говорит. У меня тоже есть это "что-то". Только оно ушло намного глубже, потому что я его не чувствую. Вместо запретной зоны расплывается слепое пятно.
   - А в-вы? Разве н-не боитесь?
   - Не думаю, - перевожу дыхание и пытаюсь ободряюще улыбнуться. Сейчас я вру, но эта ложь необходима нам обеим. - Посмотри вокруг. Бояться сейчас нечего. Воображения что ли? Домыслов? Неизвестности? Нужно решать проблемы по мере их поступления. Когда я встречу что-то, выходящее из ряда вон, тогда и бояться начну, пожалуй. Страшиться заранее - это глупость.
   - А эт-то? К-к-к-к-как? К-к-к-к-к...
   Нетти сбивается на полуслове и вытягивает руки ладонями вперёд. Гримаса бежит по её лицу, искажая черты. На лбу проступают капельки пота - как испарина на стекле между тёплым домом и суровой осенью. Несмотря на то, что я не слышу её слов, я понимаю, что она хочет сказать. Мы обе не помним ничего о прошлом. Мы обе оказались в странном месте. Обе облачены в балахоны с номерами. Скажите, вы часто обнаруживаете себя в незнакомом полуразрушенном доме и без имени? Это ли не экстраординарная ситуация?!
   Сомнения вскрываются, как нарыв, порождая изжогу и пульсацию в темени. На самом деле, я боюсь не этого. Потеря памяти, наверняка, временна; руины вокруг - не самое жуткое место. Всё это можно перетерпеть.
   Страшнее всего то, что от нас чего-то ждут.
   Смотрю на огромную единицу на майке Нетти, и понимаю вторую важную вещь. Догадка приходит спонтанно, как снегопад в середине апреля. Осознание заставляет сердце пропустить удар, но я по-прежнему не показываю паники. От нас чего-то хотят, и мы - соперницы. И цель - вовсе не прохождение квеста "Найди выход из комнаты". И не игра в пейнтбол с цветными шариками.
   Что мы должны делать?
   Кто стоит за этим?
   Прячу глаза и снова протягиваю Нетти руку. На этот раз - стыдливо. Потому что не осмеливаюсь сказать то, что стало для меня очевидным.
   - Идём. Поищем выход.
   Мы медленно спускаемся по лестнице. Ступень за ступенью, площадка за площадкой. Ближе к нижним этажам свет тускнеет, а пролёты заволакивает густая тень фиолетового отлива. Она сочится из углов и трещин, сгущается в дверных проёмах, лижет развороченные перила, как ненасытный монстр. Она живая...
   Жирная двойка улыбается со стены в полутьму. Здесь даже не видно ступенек. Нетти жмётся ко мне ещё сильнее, словно боясь погружения во мрак.
   - Т-тут кто-то есть, - замечает она.
   - Брось. Здесь пусто.
   - С-словно к-кто-то затаился в т-темноте, - поясняет Нетти. - И ж-ждёт.
   - Чего ждёт?
   - М-может и нас.
   Она выдыхает слишком шумно. Замечаю, что её дыхание прерывистое, как пунктирная линия. Как длинное предложение с вводными словами и деепричастными оборотами, разорванное на куски запятыми. И только сейчас я замечаю, что Нетти оставила наверху свой рюкзак.
   Мы идём сквозь тьму, считая ступеньки на ощупь. Когда мгла, обволакивающая нас, достигает пика, я начинаю понимать, о чём говорила Нетти. Мои глаза теряют способность видеть, и я начинаю явственно ощущать чужое присутствие. Кто-то контролирует темень за нашими спинами, сливается с ней, перетекает в неё. Кажется, что хозяину мрака по силам даже растворить нас в себе. Человек ли это? Невольно ускоряю шаг, пытаясь вытащить из капкана и себя, и Нетти. К первому этажу мгла редеет, и я чувствую, как камень падает с сердца.
   Дверь подъезда распахнута настежь. Свет снаружи медовый, золотистый, густой и тягучий. Кажется, что его можно распробовать на вкус, и я даже ощущаю на языке оттенки дикого разнотравья. Он кажется частью другой реальности: той, в которой есть память, но нет нас.
   Мы выходим в нагретую тишину, заросшую буйным кустарником. Вдалеке стрекочут цикады.
   - Вот и всё, - говорю я, с облегчением выдохнув.
   - Д-да уж, - с сомнением отвечает Нетти.
   Я оглядываюсь. Мы стоим во дворе полуразрушенного дома в девять этажей. Остов строения делает несколько изгибов под разными углами и напоминает изломанную букву "М". Пустые окна с выбитыми рамами таращатся на нас со всех сторон - невольные свидетели, незримые палачи... В каждом из них - чёрная пустота. Такая же, как в моих воспоминаниях.
   - Ты помнишь это место? - поднимаю взгляд на Нетти.
   Она мотает головой. Взгляд её остаётся серьёзным и напуганным.
   - Вот и я не помню. И что мы здесь забыли?
   Мы идём по мелким осколкам асфальта. Сквозь трещины прорастает высокая трава - растрёпанные сорные колоски. Кое-где в зелёное буйство вклиниваются мелкие цветочки.
   - Ч-что у т-тебя в рюкзаке? - неожиданно спрашивает Нетти.
   - Ерунда какая-то, - фыркаю я. Потому что в моём багаже - бесполезная чушь. И где я только набрать умудрилась такого мусора! - Шёлковая нить, пустая пачка от таблеток "Армадол" и бутыль с водой.
   - В м-моём б-была игрушка и д-две открытки, - делится Нетти. - З-зачем это мне?
   - Я полагаю, - начинаю я осторожно, пытаясь донести до Нетти свои опасения, - что во всём здесь есть смысл.
   - В-вот только к-к-какой?
   - Это напоминает мне, - стараюсь тщательно подбирать слова, - квест! Погоню за целью. Это похоже на игру.
   - Ч-что-то з-злая больно эт-та игра, - огрызается Нетти.
   - Злая и жестокая, - добавляю я. - Но, если уж мы очутились здесь, то, возможно, сами на неё согласились. Не насильно же нас сюда приволокли.
   - С-согласна.
   Поросль кустарника расступается, открывая дорогу, и мы выходим к торцу дома. Здесь здание спускается ступенькой, переходя в пятиэтажный пристрой. За ним я вижу ребро ещё одной пятиэтажки, но путь туда закрыт. Высокая сетка с мелкими ячейками огораживает проход. Она тянется в никуда, изгибаясь, и теряется в чащобе молодых деревьев. При желании можно вскарабкаться наверх и перелезть. Однако меня очень смущают оголённые провода в пластмассовых держателях, вьющиеся по верхушке ограждения - местный электрический плющ.
   - Что эт-то? - Нетти замечает то же, что и я, и её лицо неожиданно бледнеет. - Т-тюрьма?
   - Не думаю, - выдыхаю я. И снова лгу.
   На самом деле я знаю, что Нетти права. Только слово "тюрьма" подобрано неудачно. Это место больше похоже на западню. На ловушку. Я снова вспоминаю квест "Выйди из комнаты", но на этот раз с ужасом. То, что происходит с нами совсем не походит на весёлую игру. Я боюсь произнести это вслух, но уже убеждена, что нас хоронят заживо.
   -Что эт-то?! - повторяет Нетти громче. В её глазах стоят слёзы.
   - Всего лишь ограда, - звенит сзади незнакомый голос. - Разве это так сложно?
   Оборачиваюсь на звук, повинуясь первобытным инстинктам. Щётка кустарника шуршит ворохом листьев. Ветки разлетаются лопастями веера, и из зелёного марева выныривает незнакомое лицо. Точнее, сначала появляются очки. Двухслойные линзы лучатся солнечным мёдом: кажется, что отражённый в них мир переворачивается вверх тормашками. Мне действительно сложно сказать, что больше: уродливые бинокли на дужках или голова.
   - Кто ты? - вырывается у меня изо рта.
   - А ты кто? - на тропинку выходит сутулая и совершенно несуразная девушка с огромной восьмёркой на майке. Глядя на её шаткую походку, жиблые плечи и отвисший живот, сложно поверить в то, что у неё хватило сноровки продраться сквозь густые заросли. Как только очки не перетянули её вперёд?!
   - Полагаю, что у нас с тобой много общего, - отвечаю я, пряча за спиной перепуганную Нетти.
   - Полагаю, что нельзя отрицать очевидное, - девушка высокомерно рассматривает номер на моей майке. Скрытое превосходство сквозит в каждом её жесте.
   - Ты что-нибудь помнишь?
   - Ровным счётом, столько же, сколько и ты, - номер восемь напыщенно хмурится. - Но, думаю, что ничего хорошего ждать не стоит.
   Нетти жмётся к моей спине, не желая принимать ни спесивую незнакомку, ни факты, ставшие слишком явными. Я всё ещё чувствую её дрожь: крупную, пронизывающую. Сложно держать себя в руках, но я глотаю панику, как горькое лекарство. Хотя бы один человек здесь должен сохранять трезвость рассудка.
   - И что, - возражаю я, пытаясь поймать глаза незнакомки сквозь толстые стёкла очков. - Отсюда разве выхода нет?
   Девушка невесело усмехается и снимает свои бинокли. Её лицо, к моему удивлению, оказывается весьма симпатичным. "Что за идиотские вопросы?", - говорит её рассеянный взгляд.
   Я поворачиваю голову туда, где сетка ограждения смыкается с дикими порослями деревьев. Ещё раз смотрю на оголённые провода, бегущие по верхней части преграды. И понимаю, что вопрос действительно более чем идиотский.
   ***

Номер одиннадцать

   Шаги, звучащие из пролёта, осторожны и медлительны.
   И они слышатся всё ближе. Только облегчения от того, что я не одинока, не появляется. Напротив: чувствую, как ужас сушит горло. Словно ко мне приближается сквозь мусор, пыль и обвалившиеся пролёты сама смерть.
   Я крепче сжимаю перекладину лестницы. Ребристая арматура оставляет на пальцах кровавые татуировки. Набираю воздуха в грудь. Мышцы между рёбрами ноют от напряжения. Разум подсказывает, что этот кто-то внизу может стать моим спасителем, и я готова выплюнуть дикий крик. Интуиция шепчет: повремени... Только разуму я доверяю больше. Разжимаю губы и готовлюсь закричать, но горлом идёт лишь дребезжащий сип.
   Незнакомец продолжает приближаться. Шаркающие шаги становятся громче и пронзительнее. Я слышу, как мелкие камушки летят из-под чужих подошв. Вот ритм на мгновение сбился, перекрывшись звонким ударом, и некто громко и с оттяжкой чертыхнулся. Понимаю, что моя гостья - женщина. И её голос не нравится мне.
   Перехожу на сторону интуиции и затихаю под потолком, как летучая мышь. Всё, что ни делается - к лучшему. Должно быть, в моей немеющей ноге, что не может выпутаться из удавки, тоже есть плюсы. Только какие? Даже из пальца не высосешь: ведь оторвать руку от спасительной ступеньки будет проблематично. А тянуться за ней потом - ещё сложнее.
   Я снова слышу шаги. Только на этот раз они не становятся громче, словно человек внизу уходит вбок, на этаж. Выдыхаю: то ли облегчённо, то ли разочарованно. Когда шаги, наконец, отдаляются и становятся похожими на мышиную возню, я начинаю корить себя за то, что не закричала. Я уже не уверена, что справлюсь сама. Я вообще ни в чём не уверена.
   Я не знаю, как долго болтаюсь под потолком, удерживая себя железной хваткой у лестницы. Время словно закрутилось спиралью разнокалиберных витков. Кулаки отекли, покраснели и стали каменными. Они больше не принадлежат мне, как и часть моей ноги.
   Из оцепенения меня выводит металлический лязг сверху. Это открывается заслонка чердачного окна. Кого бы ни несла мне судьба, я уже не боюсь. Я сполна хлебнула ужаса и паники, и теперь любой исход кажется мне благодатью - даже фатальный. Лишь бы не было неопределённости, качающейся надо мной ржавой тенью потолочных разводов.
   Чёрный прогал расширяется клином. Из темноты высовывается существо неопределённого пола. Я вижу лохматый русый ирокез с розоватыми проплешинами, выбритые наголо виски и мочки ушей, растянутые донельзя полыми круглыми штуковинами. Существо смотрит на меня, с детским любопытством округлив глаза.
   - Вау! - говорит оно восхищённо, и я понимаю, что моё спасение или разочарование женского пола.
   Я смотрю на девушку с ненавистью. Вот уж высшая степень цинизма: смеяться, когда другой человек в беде. Между тем, моя гостья спускается по лестнице вниз, ловко, как обезьянка. Добравшись до площадки этажа, она застывает точно передо мной, уперев татуированные руки в бока. Я вижу глазные яблоки фантастических оттенков на её предплечьях, и внутри, в темноте прошлого снова дёргается червячок. Похороненный заживо элемент, который хочет прорваться наружу, но не может.
   - Круто! - говорит она звонко.
   - Тебе, может быть, круто, - не выдерживаю я. - А вот мне, знаешь ли, не очень.
   - Заметно, - усмехается девушка.
   - Издеваться пришла?! - внезапно обнаруживаю, что мысли о скорой кончине были преждевременны. Я совершенно не хочу умирать. А дохнуть от рук циничной незнакомки - вдвойне.
   Девушка неторопливо ходит туда-сюда по площадке. На её майке - номер тринадцать. Несмотря на крупное спортивное телосложение, она плоскогруда, как мальчишка.
   - Если потенциальная помощь кажется тебе издевательством, то я, пожалуй, пойду, - произносит, наконец, она. В её голосе не слышится ни сарказма, ни издёвки: скорее, детская прямолинейность.
   - Ну и уходи! - цежу сквозь зубы, и тут же жалею о своих словах.
   Незнакомка подходит вплотную к чердачной лестнице и нагибается. Потом тянет руки ко мне и подхватывает моё тело под мышки. Она сильная, и даже слишком для девушки.
   - Перецепайся! - слышу я приказ.
   - Что?
   - Выше, что! - с раздражением говорит она. - Двигай выше!
   Удивительно, но онемевшие от боли кулаки легко размыкают пальцы. Подушечки и ладони багровые от ссадин, но я совершенно не ощущаю саднения. Я карабкаюсь на ступень выше, морщась от натуги и отвращения. Потом - ещё и ещё, пока моё лицо не сравнивается с её.
   - Хмммм, - девушка оценивает ситуацию. - Попробуй подтянуть ноги.
   - Я тебе что, акробатка цирковая?!
   Номер тринадцать хмурится и с раздражением указывает на балку под потолком, через которую перекинута верёвка.
   - Она не перетрётся, - отмечаю я.
   - Ты будешь меня слушать или нет?!
   Она обхватывает меня за талию и прижимает к лестнице с другой стороны. Я реву от боли, пронзающей утомлённые мышцы.
   - Тяни! - приказывает она. - Помогай мне, пока я не выдохлась!
   С силой качнув корпусом, выпрямляю ноги. Верёвка натягивается, как струна, но я чувствую, что ступни действительно стали ближе к лестнице.
   - А сейчас делай что хочешь, но удержись!
   Тринадцатая перелазает через перила, не размыкая при этом объятий. Я лишь молча поражаюсь её сноровке. Понятия не имею, что она делает сзади, но когда её хватка разжимается, из последних сил стараюсь напрячь руки и подтянуться. Когда мои ноги, освободившись, повисают в воздухе, я готова уверовать во всех существующих и несуществующих богов. А особенно - в покровителя одиноких женщин, ничего о себе не помнящих.
   Ставлю, наконец, ноги на ступеньки. Это сложнее, чем кажется: левая ниже лодыжки кажется мёртвым куском ваты. Незнакомка помогает мне перебраться на площадку. Я грузно падаю на пол. По онемевшей лодыжке начинают бегать мурашки. Словно миллионы игл прокалывают кожу и снова выходят наружу, оставляя ранки кровоточить.
   - Классно я тебя, да? - смеётся тринадцатая.
   Я растираю лодыжку, постанывая, а потолок качается надо мной, как палуба корабля в разгар шторма. Я готова убить свою спасительницу! За те эмоции, что я испытала, чувствуя безысходность ситуации. За невинные и беззлобные издёвки в неподходящий момент. Но - самое главное - за то, что она не понимает: прогулки по грани - это не игра.
   Тринадцатая склоняется надо мной, и лицо её неожиданно становится серьёзным.
   - Кто тебя так? - она касается моего лица чуть выше правого глаза.
   - К-как так?! - я ничего не понимаю.
   - Извини, если что. Ну, это... Ты что, не знаешь разве?
   - О чём ты?
   С опаской подношу руки к лицу. Карабкаюсь по щеке, перебирая складочки суховатой кожи. Чуть выше скулы пальцы неожиданно проваливаются в пустоту.
   Я обхватываю голову руками, не в силах остановить рвущийся из горла вопль. Пытаясь проверить то, что стало слишком очевидным, закрываю левый глаз. Когда мир вокруг погружается в абсолютную темень, я кричу ещё громче. Горло раздирает мощная вибрация. По щекам бегут горячие слёзы, перебираясь на шею и затекая под воротник блузки.
   Нет. По щеке бегут горячие слёзы. По левой. Потому что правого глаза у меня нет.
  

Глава 2

Разведка

Номер десять

   Из моего кулака торчит спичка. Я вижу только засаленный хвостик, но уже знаю, что головка обуглена. Разжимаю ладонь, и искривлённый кончик стирается в порошок. Предчувствие не обмануло меня. Какая досада!
   - Да вы меня с носом оставили! - возмущаюсь я, отшвыривая останки спички.
   Вот уже битый час мы сидим на балконе пятого этажа, высматривая внизу признаки жизни. Над нами склоняется берёза, как мать, защищая кружевными листьями от солнечных пыток и взглядов, которых нет. Небо отдаёт болотной зеленью. Нагретый воздух сладок от цветочной пыльцы. Разбитый тротуар под балконами по-прежнему пуст - лишь трещины пестрят щёткой разнотравья. Кажется, мы - последние люди во всём мире.
   - Просто ты победительница по жизни, - дерзит Даша, сверкая угольками глаз. - Чего ещё ожидать от человека, который даже имя своё забыл?!
   Я замахиваюсь рюкзаком. Внутри стукаются друг о друга цветные карандаши и булькает вода. Даша выставляет вперёд исцарапанные руки, пытаясь защититься. Сейчас я могу превратить шутку в действие и ударить её. Сделала бы это с превеликим удовольствием, только знаю: потасовка не сделает её слова ложью. Я - единственная здесь, кто не помнит своего имени. Теперь, с лёгкой Дашиной руки и с тяжёлого Дашиного языка, я просто Десять. Просто номер - две цифры. Ни больше, ни меньше.
   - Мы все ничего не помним, - констатирую я. И это правда. Имя - не такое большое сокровище, когда всё прошлое обвалилось и рассыпалось по камушкам, подобно кровле аварийного здания.
   Лили отводит жалостливый взгляд и пожимает плечами. Её пальчики стискивают залог безопасности - целую спичку. Не передать, как я сейчас ей завидую! И не описать, как я рада, что на моём месте не она. Что этот ребёнок вообще забыл в мерзком гадюшнике, среди дерьма?!
   - Давай-давай! - я снова слышу дерзкий смех Даши. - Пришло твоё время светить, Десять!
   - Может, вместо меня пойдёшь? - произношу в ответ сквозь зубы.
   - Ты отдаёшь мне спички, а я с тобой меняюсь, - Даша приподнимает круглое плечо. Четвёрка на её майке корчится и кренится. - Идёт?
   - Вот ещё! Это я их нашла!
   Даша смеётся и дёргает головой, как в припадке. Мелкие кудряшки пляшут над затылком, делая её похожей на чёрный одуванчик.
   - Вот поэтому я не стану тебе помогать, - произносит она. - Спички или жизнь! Давай, Десять! Шевели своей толстой задницей!
   - Твоя ничуть не меньше, - бурчу в ответ, пытаясь проглотить обиду. Странно: почему эта фраза так задевает меня?
   - Быстрее начнёшь - быстрее вернёшься!
   - Хватит, пожалуйста, - вмешивается Лили. Её голос дрожит. Она хлопает глазами, как кукла, и мне даже слышится шелест её ресниц. - Мне очень страшно.
   Как ни крути, Даша права. Пора выдвигаться. Если мы не сможем узнать, что это за место и почему мы здесь, ничего хорошего нас не ждёт.
   Я поднимаюсь с пола и скидываю рюкзак с плеч. Это придуманная мной же предохранительная мера: если разведчик не вернётся, хотя бы вещи его останутся. Коленки предательски хрустят, когда я разминаю ноги. Подумав, наклоняюсь и незаметно вытаскиваю из кармашка рюкзака спички - моё главное сокровище. И единственный бонус, по которому я превосхожу новых знакомых. А, может, и старых - чёрт их знает.
   - До встречи, - бросаю я через плечо и распахиваю балконную дверь.
   Ржавые петли скрипят, открывая дорогу в комнату. Сквозняк подхватывает дверь и кидает её на косяк. Стекло в ветхом деревянном обрамлении гудит, звенит, но не лопается. Лишь радужные блики дрожат на выцветшем потолке. Я делаю пару шагов вглубь комнаты, и страх накатывает, как морской прилив в разгар шторма. Дрожь бежит по шее, смыкаясь удавкой под подбородком. Это место - живой организм. Монстр, сожравший нас, как чудище с картины Босха!
   Когда мы сидели втроём на балконе, очевидные вопросы казались не столь важными, а загадки - разрешимыми. В одиночестве все мысли и чувства стали острее. Страх неизвестности, предчувствие безысходности, тоска по забытым воспоминаниям... Я знаю, где нахожусь. Знаю, зачем... Это знание рвётся наружу, причиняя боль и разрывая ткани, но забвение не даёт ему выбраться: лишь толкает глубже. Закрашивает чёрным, превращая в бездонную пропасть.
   Там, в темноте, на вычеркнутых страницах жизни может быть всё, что угодно. И от этого ещё страшнее.
   Шаги рвут тишину, как пульс. Ритмично: удар за ударом. Кладу руку на грудь и чувствую, как сердце рвётся на волю. Возможно, это лишь жалкая попытка доказать самой себе, что жива. Несмотря на то, что меня стёрли и выжали, не оставив на память и капли, моё сердце стучит. Несмотря на то, что новой мне - девушке с идиотским именем Десять - всего два часа, я намерена жить.
   Продрав колкий полумрак, я выбираюсь на лестничную клетку и с облегчением вздыхаю. Потом, громко топая, сбегаю вниз по ступенькам. Я не беспокоюсь, что могу растревожить опасность. Этот подъезд пуст: мы обошли его вместе часом ранее. Камни и пыль летят из-под кед, впечатываясь в джинсы... Моя новая личность уже не чувствует себя чужой в этом теле, ей даже становится тесно.
   На первом этаже я предусмотрительно обхожу ловушку и пару ям в полу и снова бегу. Вылетаю в подъездную дверь и оказываюсь посреди залитого солнцем тротуара.
   Надо мной дрожат берёзовые ветви, раскидывая скользящие тени. По стволам деревьев, растопыривая угловатые листья, вьётся плющ. Стена многоэтажки, разъеденная дождями, опасно кренится. Пьяная стена. Кажется, что она вот-вот рухнет.
   Щурясь, вздёргиваю подбородок и отсчитываю пять этажей вверх. Из-за железной планки балкона высовывается голова Лили. Заметив меня, девочка выставляет два пальца вверх. Я отвечаю аналогичным жестом. Прогулка началась. Пути назад теперь нет.
   Я прижимаюсь к стене и крадусь вдоль неё, сбивая ветхую штукатурку. Задеваю плечами карнизы и то и дело отшатываюсь, получая удары. Пустые окна смотрят мне вслед, словно глазницы черепов, а цветущая сирень ставит сети на пути. Упругие ветки тянут одежду, когда я продираюсь сквозь кустарник. Массивные бело-фиолетовые грозди цветов бьют по щекам, только горьковатый аромат мая уже не радует. В нём больше нет надежды на лучшее: только боль и мутный студень неизвестности.
   Преодолев завесу, я ныряю за угол и прижимаюсь к стене. Густая тень вбирает меня, укутывая темнотой. В боку начинает колоть, и я позволяю себе остановиться и перевести дыхание. Мне некуда торопиться.
   Горячий ветер плюёт в лицо, поднимая волосы у висков. Прижимаюсь к стене, задыхаясь.
   И именно в этот момент у меня возникает ощущение, словно кто-то наблюдает за мной. Даже не ощущение: уверенность. Словно я - персонаж компьютерной игры, подчиняющийся чужой воле. От этого чувства тошно и дурно. Оно кружит голову юлой, путает мысли и затирает чувства животным страхом. Если, конечно, у меня остались чувства.
   - Кто здесь? - говорю полушёпотом и тут же жалею об этом. Внутренний голос нашёптывает: мой наблюдатель куда страшнее, чем одиночество и безлюдная пустота. Если получу ответ - умру на месте от ужаса. Упаду и не встану.
   К счастью, отзывается лишь ветерок. Он подкрадывается, ластясь к земле, и начинает скакать по веткам. Листья перешёптываются, покоряясь, а кустарник качает связками ароматных цветов. Тишина насыщается густым запахом сирени и мимолётной прохладой.
   Я сглатываю. По пищеводу несётся спазм, и камень на сердце на миг становится легче. Пронесло.
   Делаю несколько шагов назад, и, высунувшись из-за угла, ищу знакомый балкон. Девочек нет: должно быть, спрятались от солнца в комнате. Дурно сидеть на жаре: можно и тепловой удар схватить. Обиженно сжимаю зубы: обещали ждать и следить за моими похождениями! Предательницы! Как хорошо, что я не оставила им спички!
   Значит, я сейчас один на один с незримым наблюдателем. Пугающее чувство становится сильнее и едва не сбивает с ног. Я чувствую, как чужой взгляд, любопытный и острый, разрезает мою кожу на лоскутки. Волею жребия я попала на чужую территорию. Волею судеб тот, кому она принадлежит, препарирует меня глазами.
   - Кто здесь? - повторяю я чуть тише.
   Окно первого этажа за моей спиной тут же хлопает рамой. Вибрация стекла разливается в воздухе, играя струнами отзвуков, и сходит на нет.
   Сердце уходит вниз. Парализующий ужас стреляет в позвоночник, и ноги врастают в землю. Я глотаю вопль, стискивая зубы, но он всё равно прорывается наружу. Вот он - ответ! Неведомая сила разворачивает меня к злополучному окну, но я ничего не вижу. Никаких когтистых лап, уродливых лиц и светящихся глаз. Квадрат рамы плотно задрапирован тёмной тканью с изображением медвежат.
   Нет уж! Дудки! Хватит с меня на сегодня! Здесь опасно находиться одной. Оправившись от шока, я отталкиваюсь от земли и даю дёру. Ветер тут же вылетает навстречу и бьёт под дых, пытаясь остановить. Воздушные ручищи стискивают грудь, пытаясь переломать рёбра. Только моему страху нипочём удушье! Торпедой пролетаю сквозь кусты, путаясь в паутине веток. Грудь саднит от одышки. Шипы терновника раздирают одежду, вырывают волосы с корнем, полосуют кожу. Вопреки законам физики и физиологии, я несусь в никуда. Я готова отправиться прямиком в ад, лишь бы не видеть больше этого заброшенного дома! А в особенности - окна на первом этаже за складками чёрной драпировки.
   Продрав полосу препятствий, я вылетаю на утоптанную площадку. Оглянувшись, замечаю, что цветущие кусты остались позади: сирень и терновник вытеснила влаголюбивая растительность. Прутья с острыми листиками в бородавках, толстые ивы с растрёпанными косами. Земля под ногами ненасытно чавкает, словно желая втянуть сначала мои кеды, а следом - и меня.
   А ещё я понимаю, что не одна здесь.
   В самой середине импровизированной поляны, спиной ко мне, стоит девушка. Высокая и прямая, как струна. Пепельные волосы закрывают одно плечо и ползут по нему к локтю, как плащ. Незнакомка словно вылеплена из нагретого воздуха - настолько невесомой и лёгкой она кажется.
   Осторожно подхожу сзади. Она или не слышит меня, или очень хорошо притворяется. Странно, что можно так долго стоять без движения: я не смогла бы продержаться и десятка секунд! Когда я огибаю её, пытаясь наладить контакт, замечаю, что взгляд незнакомки затуманен и отрешён. Словно она не принадлежит этому миру. Лишь огромная двойка издевательски красуется на майке, приглашая заговорить с ней.
   - Привет, - лопочу я. - Что с тобой?
   Номер два молчит, не меняя позы. Лишь изредка моргает угольными глазами.
   - Ты слышишь меня? - кричу ей в самое ухо. - Пожалуйста, ответь!
   - Лорна, - произносят сухие губы девушки. - Лорна.
   - Что, Лорна?! - ситуация начинает раздражать меня. - Тебя зовут Лорна?!
   - Ло-о-орна-а-а-а, - растягивает номер два хриплым, низким голосом.
   - Хватит повторять одно и то же!
   Догадка приходит быстро и спонтанно. Номер два оглушена. Может быть, именно в этот момент стирается её память. Прошлое, которое она пережила - самое ценное богатство, которым мы могли бы обладать. И, возможно, спустя несколько минут или часов она очнётся и поймёт, что жизнь началась заново. И что её больше не существует. И станет одной из нас - новых людей без имён и привязанностей. Людей, уплывших в себя и навек потерявшихся.
   Есть ли способ помочь ей?
   Я с силой тяну незнакомку за руку, пытаясь разбудить. Может, ей повезло, что мы пересеклись здесь, в ивовых зарослях? Может, она сможет сохранить хоть частичку того, что имела? И дать ответ на самый главный вопрос: что же, всё-таки, здесь происходит!
   Сначала номер два совершенно не реагирует на мои выпады. Шею сжимает устрашающее ощущение, что я тягаюсь с ожившим манекеном. Или с зомби из бюджетных ужастиков. Лишь когда я, разозлившись, дёргаю чужую руку сильнее, и её плечевой сустав хрустит, незнакомка отталкивает меня и отпрыгивает в сторону: ловко, как кошка. Кажется, она действительно соткана из ветра.
   Я приближаюсь. Девушка затравленно смотрит из-за плеча. Судя по её растерянному взгляду, чуда не произошло. Она уничтожена, как и мы.
   - Лорна? - произношу я единственное слово, оставшееся из прошлой жизни номера два.
   - Не произноси это имя!!! - кричит девушка истерически. - Не смей пачкать его своим грязным языком, слышишь, отродье?! Твоё место - на том свете, и ты сгниёшь, я обещаю!!!
   Крик, звенящий в воздухе, заставляет меня отпрыгнуть. Провалившись по щиколотку в грязь, понимаю, что грация новой знакомой мне не по зубам.
   - П-прости, - говорю, растерявшись, и выставляю руки вперёд. - Я сейчас уйду. Не сердись.
   - Что? - шепчет девушка в ответ. В её голосе слышится недоумение.
   - Ты же меня прогоняла!
   - Когда? - она хлопает ресницами. - Я не помню.
   Всё ясно. Её логика тоже не по зубам мне.
   - А что ты помнишь? - продолжаю конструктивный диалог, покуда это возможно.
   - Я? - она поднимает глаза в замшелое небо, словно пытаясь найти ответ. - Ничего. Господи! Я ничего не помню!
   Даже издали я вижу, как на её глазах выступают слёзы. Прозрачная жидкость струится по щекам рваными линиями. Должно быть, её крик был последним напоминанием о прошлом. Той ниточкой, которая могла бы указать, что делать. Сейчас оно уже уничтожено. Последние пути назад отрезаны, ловить нечего.
   - Тебя зовут Лорна? - спрашиваю я, стараясь на всякий случай держаться подальше. Я не выиграю сражения с ней.
   - Лорна? - переспрашивает номер два полушёпотом. - Да, наверное. Так меня и зовут.
   Пару минут мы смотрим друг на друга, как две кошки, что пытаются снюхаться. Взгляд Лорны меняется, приобретая твёрдость. Я ничего о ней не знаю, но уже уверена, что передо мной - сильная женщина. Целеустремлённая личность, для которой не существует преград и помех. Я даже начинаю пугаться, глядя на эти метаморфозы. Но Лорна улыбается мне, и всё проходит.
   Через пару секунд тишина начинает вздрагивать и чавкать. Треск ломаемых веток вдалеке подсказывает: сюда идут. Ключевое слово "идут". "Идут", а не "идёт".
   Я подхожу к Лорне. Осторожно беру её за локоть. К моему удивлению, она не сопротивляется, лишь вопросительно поглядывает на меня.
   - Мне кажется, нам пора уходить, Лорна, - говорю я полушёпотом, чтобы нас не услышали. - Мы пока не готовы к этой встрече.
   Лорна кивает, и мы ныряем в заросли. По пути я раздираю пополам коробок спичек и отсыпаю Лорне треть своего сокровища. На случай, если нам придётся разделиться, или если одна из нас...
   Если одна из нас...

***

Номер тринадцать

   Протащившись через технический этаж, нафаршированный паутиной и летучими мышами, мы выходим на крышу. Алый закат бесится у горизонта. Небо похоже на слоёный пирог. Или на сложный коктейль из малинового сиропа и персикового сока, где сверху тонкой прослойкой пристроился шартрез. Так и хочется налить его в высокий бокал и проглотить! Горло сводит, когда я представляю, что это за гадость.
   Но я не о том. Вы когда-нибудь видели зелёное небо? Настолько зелёное, что напоминает проплесневелый сыр? Настолько приторное, что его хочется облизать, да только не допрыгнешь?
   Мы тащимся вдоль сетчатого ограждения. Моя спутница всё ещё хромает. Да уж, ей досталось. И что бы она без меня делала?
   - Как твоя нога? - интересуюсь, скорее, приличия ради.
   - Уже лучше, - отвечает девушка. Но я чувствую, что она не оправилась от шока. Всеми фибрами души.
   Смотрю на одиннадцатую и пытаюсь улыбнуться. Пусть подбодрится! Я благодарна всем богиням, что в её рюкзаке оказалась бандана, и мы вместе соорудили из неё головную повязку. Я - девушка лояльная, но без содрогания смотреть на лицо одиннадцатой невозможно. Попробуй-ка, не разрыдайся, когда у человека нет ни глаза, ни век, ни того, что должно быть над ними. А сейчас, когда уголок косынки закрывает дыру, перештопанную рубцами и старыми швами, она даже красива. Но гораздо больше мне нравится её телосложение: хрупкое, гибкое, кошачье. С такими данными бы заниматься пластичным спортом: художественной гимнастикой, например.
   Одиннадцатая, наконец, поднимает взгляд и улыбается мне в ответ.
   - Как тебя зовут? - спрашивает она.
   - Вилма, - представляюсь я, протягивая руку.
   - Ты что, - девушка пожимает мою руку. В её единственном глазе плещется искреннее изумление. - Помнишь?!
   - А почему я должна не помнить? - фыркаю в ответ.
   Странная девушка. Очень. Может, зря я с ней связалась?
   - Так ведь, - одиннадцатая мнётся, обрывая фразу. - И ты помнишь, как мы здесь очутились? И из-за чего всё?
   - Я увидела, как ты болтаешься вниз головой, и решила помочь, - вспоминаю я. - А потом мы залезли на крышу.
   - А что было до? Ты помнишь?
   Я вгрызаюсь в память, как в свежий хлеб. Мгновения отматываются назад. Последнее, что я вспоминаю - лохматое небо над головой и солнце, плывущее на запад. Нити лучей на моей коже, похожие на золотую паутину, и горячий гудрон крыши под задницей. А потом я просто встала и направилась к чердачному окну, словно так оно и было нужно.
   - Ммм, - тяну я. - Наверное, меня по голове ударили. Память вышибло.
   Вот это номер! Я ничего не помню о своём прошлом, но забыла о том, что забыла! Забыть о том, что чего-то не помню, могла только я - Вилма. Как там моя фамилия? Должно быть, Вилма Непомнящая, или Вилма Склерозная.
   Одиннадцатая смотрит на меня с ухмылкой. Я растягиваю губы в ответ. Так мы и общаемся: улыбками, как две новорожденные девочки. Этого так много, чтобы остаться на плаву. Этого так мало, чтобы понять, к чему это всё.
   Ладно. Главное - не поддаваться панике. Вот я, Вилма: здесь и сейчас, и неважно, что было до. Может, ничего и не было?
   - Значит, меня тоже по голове ударили, - бормочет одиннадцатая в ответ. - Это - единственный вывод, который напрашивается.
   Ох, не нравится мне эта тема!
   Мы стоим у ограждения и смотрим на город в клетчатом узоре. Если быть предельно честной, то, что лежит под нами, назвать городом можно лишь с большой натяжкой. Асфальт, вздувшийся буграми, сквозь который прорастают деревья. Диагональные улицы, обрамлённые сгоревшими частными домиками: стопками чёрных угольков. Вдалеке торчат покосившиеся трубы завода, на котором давно никто не работает. Разбитые окна цеха отражают закатный свет. Одним словом, тлен. Лишь цветущее озеро садов вокруг руин внушает непонятную радость.
   - Ну, так как тебя зовут? - хмурю брови.
   - Не помню, - она разводит руками. - Даже намёка.
   - Как же нужно не уважать себя, чтобы забыть своё имя! - удивляюсь я.
   - Ровно настолько же, насколько нужно, чтобы забыть о наличии памяти в принципе, - ох! А она занудлива! И остра на язычок, нужно отметить.
   - Я буду звать тебя Одноглазой! - вырывается у меня изо рта, но я ничуть об этом не жалею.
   - Почему так грубо? - растягивает девушка обиженно.
   - Потому, что ты себя не уважаешь.
   - Одноглазой? - переспрашивает одиннадцатая. - Вот, значит, как?
   - Могу ещё Занудой. Или Акробаткой. Выбирай!
   К моему удивлению, она смеётся. И её хохот заразителен. Я подхватываю его и чувствую, как напрягается диафрагма.
   Диск солнца плющится у горизонта. Закат насыщается чистой кровью. Звонкий смех летит по крыше, распугивая жирных птиц и летучих мышей.
   Вот они мы: здесь и сейчас. Какое значение имеет то, что было до?

***

Десять

   - Скажи, почему мы здесь? - вздыхает Лорна непонимающе.
   - Мне жаль, - я не нахожу слов лучше. Но лучше уж признаться, что ничего не знаю, чем изобретать несуществующие истины. - Мне правда очень жаль.
   - И ты тоже ничего не помнишь?! Но как же так?!
   Наши шаги хлюпают по густой грязи. Я пожимаю плечами и отворачиваюсь. Состояние Лорны понятно мне: двумя часами ранее, когда меня разбудила Лили, я и сама пребывала в ярости и недоумении. Когда я впервые открыла глаза и увидела облезлую стену, кишащую муравьями, отдельные фрагменты прошлого ещё проглядывали из памяти. Но всё это сравнялось с пустотой, стоило мне лишь открыть рот. Сейчас внутри теплится лишь тень глубокой и чистой эмоции - единственное смутное воспоминание о былом. Как стёртая позолота на стекле, за которым - вечная мерзлота и полярная ночь. И всё. Но эта тень позволяет надеяться, что там, в забытой жизни, которой я жила, меня ждут. Этого так много. Этого так мало.
   - Я знаю только одно, - начинаю я осторожно. - Мы в опасности. Ничего хорошего нас не ждёт.
   - Но отсюда же должен быть выход! Я уверена, мы могли бы что-то придумать.
   - Должен, - соглашаюсь я. - Но всё, что мы видели - сетка, которой огорожен этот участок. Под напряжением.
   - Мы?
   - Я и девочки, - поясняю я. - Наверху нас ждут ещё двое. И здесь, судя по всему, есть ещё люди. Остаётся только догадываться, опасны ли они.
   - Здесь кто-то может быть опасен? - Лорна шумно выдыхает и непонимающе разводит руками. - Не хотела бы я драться!
   Кусты сирени машут нам цветастыми кистями. Горьковатый запах мая потихоньку вытесняет болотистый смрад. Вдалеке показалась стена дома, и я даже вижу то злополучное окно первого этажа. Рама приоткрыта: из тёмного прогала выбивается уголок пелёнки. Значит, не показалось: мне ответили. Сердце съёживается в комочек, но уже через несколько мгновений расширяется до предела, вбирая новый поток крови.
   - Знаешь, чего я боюсь? - решаюсь, наконец, озвучить самые страшные предположения. - Что на нас охотятся.
   - С чего бы? Как на дичь, что ли?
   - Вроде того. Подумай сама! Сначала нас лишили памяти и личности, посадили на закрытую территорию. А потом они пустились по нашим следам. У них, наверное, своя игра на количество пойманных душ. Думаю, скоро зазвучат выстрелы.
   - Мне не кажется это правдой, - говорит Лорна без тени сомнения.
   - Почему? - ну вот, единственная стройная гипотеза раскритикована в хлам. Но мне легче от этого, как ни странно. Не хочу умирать от ружья элитного мракобеса на глазах у его зажравшихся дружков.
   - Если бы они хотели охотиться на нас, - поясняет Лорна, - нас не стали бы лишать памяти. Охотник получает удовольствие от того, что жертва предчувствует смерть заранее. От её гнетущих эмоций. И от саморазрушения. Выстрел - лишь итог. Как оргазм, полученный от этого морального онанизма.
   - Стреляют лишь для того, чтобы стрелять, - возражаю я. Мне отвратительна до тошноты одна лишь мысль о том, что можно осознанно издеваться над живым существом. - Откуда такие кровожадные мысли?
   - А разве нет? - Лорна сжимает губы. - Ради результата пострелять можно и в тире. И в яблоки. Охотник - это тот, кому нужен процесс.
   - Садист? - ужас ложится на плечи ледяным покрывалом.
   - Или просто обиженный, - добавляет Лорна. - Тот, кто уничтожен сам. У каждого есть причина поступать именно так, а не иначе.
   - Какая может быть причина для того, чтобы заставлять кого-то мучиться?! - внутри закипает злость. - Да ещё и удовольствие от этого получать! Такие поступки нельзя оправдывать!
   - Оправдать можно всё, - отрезает Лорна холодно. - Представь, что из тебя вытянули душу наживую. Или обидели того, кто дорог тебе.
   - Я не помню, кто мне дорог, Лорна. Но считаю, что любую боль надо принимать достойно, а не уподобляясь тем, кто её причинил.
   Мы продираем заросли и выходим к нужному подъезду. Я благодарю судьбу, что за пять минут не подбросила нам нежданных гостей. Если в тот момент, когда я выбегала из нашего убежища на пятом этаже, я мечтала встретить хоть одну живую душу, то сейчас я желаю прямо противоположного. Одиночества. Чтобы пережевать свои страхи и проглотить, запив слезами. И, возможно, понять, что всё не так плохо.
   Перед тем, как зайти в подъезд, Лорна оглядывается. Уверенность в её взгляде на мгновение пропадает, перетекая в настороженность, и я перестаю обманывать себя. Всё действительно плохо. Очень плохо. Мы участвуем в жутком действе, о котором не имеем представления. И нет гарантии, что Лорна не всадит мне нож в спину за следующим поворотом.
   - Ты напугана! - выводит она меня из оцепенения.
   - А ты - нет? - на автомате отвечают мои губы. - Уже решила, что делать будешь?
   - Больше всего хочу найти комфортное местечко и отоспаться. Что-то вспомнить. А потом уже думать, как поступать дальше. Ненавижу принимать решения.
   - Не думаю, что получится, - окидываю взглядом лестницу и облупившуюся краску на стенах. - Здесь сплошной мусор и вонь. Сложно назвать это комфортом.
   Мы добираемся до пятого этажа без происшествий. На лестнице к нам выбегает Лили. У неё озабоченный вид.
   - Семь, - машинально произносит Лорна, глядя на майку девочки. - Сколько же нас тут?
   Лили останавливается на лестнице и робко поднимает лицо. Удивлённый голубоглазый взгляд ходит между нами, как маятник. Словно я распочковалась, как дрожжевая клетка.
   - Это Лорна, - говорю я, пытаясь прервать молчание. - Я нашла её в зарослях под окном.
   Лорна улыбается ей: так же, как улыбалась мне на поляне. И от неё снова веет уверенностью и силой. Однако, это не та мощь, в ауре которой приятно находиться. Это - ореол хищника. Охотника. Та сила, что способна ранить, но никогда не протянет руку.
   - Лорна? - произносит Лили, приподняв бровь. - Как в "ПТУ для зомби"?
   Я понятия не имею, что такое "ПТУ для зомби", но мне становится смешно. Одинокий хохоток в тишине, пахнущей пылью и пеплом, звучит колко и устрашающе.
   - Я Лили, - представляется девочка. - А это - Десять. Она не помнит своего имени.
   - Тут я должна сказать, что мне приятно познакомиться, - отрезает Лорна, не спуская с лица улыбки. - Но боюсь, что в нашем положении это прозвучит, как сарказм.

***

Номер восемь

   И навязались же они на мою голову...
   Зачем, скажите, мне два прицепа? Ладно, громила с номером двенадцать ещё ничего: проскакивают у неё здравые мысли. И в морду дать сможет если будет угроза, я уверена. Короче, выгоду из её присутствия извлечь можно. Но эта пятнистая Нетти! Набитая дура же! И ещё вечно трясётся. А уж как раздражает её заикание - до колик просто! Каждый лишний слог - как пенопластом по стеклу.
   Ладно. С этим можно смириться. Я привыкла думать за двоих. Могу и за троих, и за четверых постараться, без ущерба для себя... Но нужно понять, что она сможет сделать для общего блага. Тащить балласт не в моих принципах.
   Стоп! Откуда у меня это знание? Нужно обязательно записать.
   Я останавливаюсь на хлипкой тропке и сбрасываю рюкзак с плеча. Грязь втягивает подошвы кед и пружинит.
   - Кого ждём, Принцесса? - голос двенадцатой накрывает меня, укутывая колкой шубой. Огромная тень нависает надо мной, и я вижу ироническую усмешку в её глазах. Даже в том, что скрывается за плёнкой бельма.
   - Отстань, - я достаю из рюкзака блокнот и карандаш. Открываю плотную обложку, слюнявлю грифель. Деревянный привкус тает на языке. - Это важно.
   - Насколько важно?
   - Это очень, очень важно!
   Я шатаюсь на грязи, как на батуте. Пальцы комкают бумагу. Клетчатый листочек уже порядком измят по краям. Даже потемнел на уголках. Быстро же у меня вещи из строя выходят! Приподнимаю колено, чтобы положить на него блокнот, и едва не теряю равновесие. Двенадцатая ловит меня за плечо, не давая упасть, и мне впервые хочется расцеловать её. Карандаш дрожит в руке, но я пишу, выводя неразборчивые каракули. У меня дурацкий почерк. Настолько дурацкий, что им можно пугать врачей.
   - Вот, - выдыхаю я удовлетворённо, когда работа завершена.
   - Ч-ч-ч-что? - балласт высовывается из-за плеча двенадцатой и начинает корчить смурные рожи. Я, видимо, должна умиляться, но не тянет.
   - Я могу думать за двоих, троих и четверых, - читает двенадцатая, перевалившись через моё плечо. - У меня дурацкий почерк... Ты дневник ведёшь?
   - Ты что, разобрала, что я пишу?! - я не столько возмущена вторжением в личное пространство, сколько удивлена тем, что громила распознала мои каракули.
   - Пфф, - фыркает двенадцатая, словно для неё это обычное дело. - Зачем это тебе?
   - Неужели непонятно?! - возмущаюсь я, показывая записи.
   Мурашки бегут по коже, когда двенадцатая начинает с пристрастием разглядывать мои кривые буквы. Словно меня раздели и поставили посреди площади, затопленной народом.
   - Я - женщина, - продолжает читать она. - У меня близорукость. Я свободно множу в уме трёхзначные числа... Извини если что, но это похоже на самохвальство в письменной форме. Как психологический тренинг от заниженной самооценки. Но, как я заметила, ты этим не страдаешь.
   - Я пишу сюда то, в чём уверена, - с недовольством поясняю я. - Этот листок - то, что я знаю о себе и своей личности. Следующий - то, что я вижу вокруг. Я думаю, что когда фактов наберётся больше, у меня получится вспомнить, кто я.
   - Это к-к-к-ак? - недоумевает Нетти. - Я т-тоже х-хочу вспомнить!
   Впрочем, дальше метать бисер перед свиньями у меня нет ни малейшего желания. Я захлопываю блокнот и кидаю его в рюкзак. Карандаш летит следом.
   - Принцесса пишет туда то, что может сказать точно, - перехватывает номер двенадцать, и я даже благодарна ей за инициативу. Я лучше умру, чем буду объяснять тому, кто не способен понять и постоянно переспрашивает. - Это поможет ей сопоставить обрывки памяти. Она думает, что поможет.
   - Конечно, поможет, - с уверенностью говорю я. - Иначе и быть не может. И вам советую.
   Я надеваю рюкзак на плечи. В тишине слышится кваканье лягушек, стрекотание мелких насекомых и свистящее сопение Нетти. Сбивчивое и пятнистое, как её кожа.
   Ивовые прутья смыкаются над нами, прыгая по ветру. За ними не видно ничего. Непонятно, в какую сторону идти и где искать ориентиры. Ещё более прозаичный вопрос - где искать выход, и есть ли он вообще.
   - Мы не з-з-заблудились? - отгадайте, кто подаёт голос первой.
   - Нужно было идти вдоль дома, - замечаю я. - Я же вам говорила! Дома полагается строить на хорошем грунте. И мы не сбились бы с пути.
   - Думаю, здесь не так много места, чтобы заплутать, - подаёт голос двенадцатая.
   - Но мы же потеряли путь! - раздражение переполняет меня.
   - Р-р-рано п-п-паниковать, - вмешивается Нетти, и её реплики снова подливают масла в огонь. - М-можем п-пойти н-назад по н-н-нашим следам.
   - А это хорошая мысль, - двенадцатая хмурит брови. Они у неё густые, в добрую половину лба. Как у йети.
   Сцепляю руки замком. Пальцы больно проминают кожу. Это уже слишком! Надо сбрасывать пустые прицепы - всё равно не пригодятся. Одна я принесу себе куда больше пользы, чем с утяжелением в виде двух пустоголовых, что, как раки, лишь назад пятятся. Открываю рот, готовя возражение, но не успеваю ничего сказать. Потому что в этот момент из зарослей слева вылетает дичайший крик. Волны звука колышут растительность, как ветер, и едва не сбивают нас с ног. Женский голос орёт что-то про грязный рот и святое имя. И про то, что кому-то суждено гнить заживо.
   Тишина повисает так же внезапно, как возник крик. Мы переглядываемся.
   - Вау, - коротко и бесстрастно комментирует двенадцатая.
   Кажется, только она не удивилась. Потому что пятнистая снова вжимается в её рукав и дрожит. А мои глаза, вероятно, напоминают тарелки для пиццы.
   - Т-там, - начинает Нетти, указывая дрожащим пальцем в заросли, - к-кто-то есть!
   - Капитан очевидность! - издевательски смеюсь в ответ. - Это единственный вывод, который ты можешь сделать?!
   - Той женщине, возможно, нужна помощь, - двенадцатая хмурится.
   - А мы что, в волонтёры нанимались?! - топаю ногой, пытаясь образумить головотяпок. - Там опасно!
   - Ты как хочешь, Принцесса, - громила закусывает губу, - а я пойду. Посмотрю, в чём дело.
   - Смотри, не нарвись на охотницу за кишками!
   Двенадцатая молча двигает в заросли. Пятнистый балласт мелкими шажочками спешит за ней, словно боясь остаться в одиночестве. Они такие смешные! Как утка, за которой ходит гадкий утёнок, ей-богу!
   - Принцесса, - двенадцатая оборачивается и сурово поглядывает на меня, - ты правда хочешь остаться одна?!
   Снимаю очки. Мир превращается в скопление чернильных пятен. Лицо двенадцатой сливается с небом.
   - Пустоголовые, - коротко комментирую я, отправляясь следом.

***

Десять

   Мы идём сквозь комнаты, заваленные хламом. Нос щекочет столетняя пыль, и Лорна постоянно чихает. В одном из отсеков я вижу крупную кость, обёрнутую тряпками, и едва подавляю приступ тошноты. Возникают шальные мысли о мёртвых городах с выжженными домами и о ковыле, горячем от постядерного солнца. Лорна отшвыривает находку в запаутиненный угол, видимо, заметив моё смятение. Обхожу место, где лежали останки, стороной: так, на всякий случай.
   - Десять, - сзади на цыпочках приближается Лили. - Я не хотела говорить, но пока тебя не было, Даша рылась в твоих вещах.
   Вот тебе на! Надо будет проверить, всё ли на месте. Хотя, беречь мне нечего: в моём рюкзаке не оказалось ничего интересного.
   - Зачем? - недоумеваю я.
   - Думаю, спички найти хотела, - пищит Лили. - Только не говори, что это я выдала. Просто я подумала, что так будет честно.
   Преодолев разлом в стене, мы входим в наше убежище. Даша болтает ногами на подоконнике, и выглядит так бодро, словно ничего не происходит. Её фигура так массивна, что заслоняет всё окно.
   - Ну воооот, - растягивает она, издевательски ухмыляясь. - А ты боялась, Десять!
   - Она привела нам Лорну, - Лили опускает глаза и мягко улыбается.
   Первым делом я бросаюсь к своему рюкзаку. Откидываю крышку и развязываю шнурки. Язычок пряжки звенит о кольца. Всё на месте. Все двенадцать цветных карандашей, странный блокнот с твёрдой жёлтой бумагой, в котором и написать-то ничего нельзя. И чего здесь Даша искала? Даже вода нетронута.
   Вода!
   С удовольствием откупориваю крышку и делаю несколько крупных глотков. Прохлада обжигает горло, и мир на мгновение обретает прежнюю яркость. Сквозь негу удовольствия я слышу, как Лили представляет Даше Лорну, и снова говорит что-то о ПТУ для зомби. "Зомби, значит зомби", - отвечает Даша дерзко. Они смеются, словно всё вокруг - иллюзия. Кто знает, может, это действительно мой персональный кошмар?
   Я кладу воду на место. Взгляд фиксирует коробочку цветных карандашей и блокнот на дне рюкзака. И тут со мной происходит странная вещь: я словно перестаю себе принадлежать. Руки начинают зудеть и вибрировать. Голову распирают образы. Они не имеют чётких контуров, эмоциональной окраски и оттенков, но желают быть увековечены. Немедленно. Я знаю это.
   Дрожащей рукой достаю коробку карандашей и распечатываю её. Открываю блокнот и устраиваюсь на полу, между двух бетонных блоков. Девочки у окна переговариваются, травят анекдоты и шутят. Самое время для анекдотов...
   Рука выбирает цвета по наитию. Грифель растирается на бумаге. В верхней части листка разливается кровавое небо. Навстречу ему вырастают столбы кукурузы с зелёными листьями.
   - Я думаю, что это - закрытая вечеринка, - хохочет Даша с окна. Голос доносится до меня, словно через слой ваты. - Нас просто хотят припугнуть посильнее. Вот увидишь, Лорна: в итоге окажется, что мы все тут собутыльники!
   - В таком случае, это очень дурацкая вечеринка, - Лорна качает головой. - Тут что-то серьёзнее.
   Моя рука продолжает протягивать штрихи по желтоватой глади. Красное небо выплёвывает пуповину: толстую, как шланг от пылесоса. Её конец, увитый венами, тянется к новорожденному ребёнку, лежащему средь зарослей. Пальцы бросают карандаш, выбирают коричневый цвет и вырисовывают чуть поодаль собаку. Она словно болтается в невидимом гамаке между двумя стеблями. Потом я снова беру красный и безжалостно распарываю ей брюхо глубокой раной.
   - Десять, - Лили подходит ко мне, но я почти не слышу её. - Ты что это делаешь?
   - Что?
   Я поднимаю на девочку глаза. В объятиях серых стен с продранными обоями, она - словно часть другого мира. Лили улыбается мне: чисто и наивно, как все девочки её возраста. Светлые кудряшки дрожат у её висков.
   - Рисуешь? - переспрашивает она, уставившись в мой блокнот.
   - Оказывается, да, - родившиеся под моим пером образы, их чёткость и совершенство, удивляют не только Лили.
   - Как же красиво! Даша, Лорна, посмотрите: наша Десять - настоящая художница.
   - Ммм, - не без удовольствия наношу собаке ещё несколько ран. До чего же реалистично она выглядит!
   Лорна подходит к нам, перегибается через моё плечо и оценивающе смотрит на рисунок. Долго смотрит. Даже зрачки её сужаются.
   - Можешь-таки из отвратительного делать красоту. Но есть одно но: у младенца не может быть такой синей кожи, - замечает она скептически. - Новорожденные розовее, намного.
   - А этот - мёртвый, - шепчут мои губы.
   И я тут же прихожу в ужас от сказанного.

Глава 3

Темнота

Номер четырнадцать

   - Ты хотя бы понимаешь, что мы натворили?!
   Зара несётся сквозь этаж, призывно виляя задницей. Походка у неё такая, тренированная. Словно всю жизнь на пилоне провихлялась. Закат обнимает её за талию. Издали кажется, что разводы крови бегут по её коже. Однако сейчас не время оценивать достоинства её экстерьера. Потому что Зара бежит туда, где мы чуть не распрощались с жизнью. Несколькими минутами ранее. И если я её не остановлю, ей будет плохо.
   Но если по чесноку, я волнуюсь не за Зару. Больше меня напрягает то, что плохо будет нам обеим. Потому что я куда с большим удовольствием вздёрнусь, чем останусь здесь одна.
   - Стой! - кричу ей и рвусь следом. Тут же спотыкаюсь и перелетаю через арматурину, торчащую из бетона. Теряю равновесие и пробегаю несколько шагов трусцой, дабы не шлёпнуться. - Не ходи туда! Ты головой стукнулась, или как?!
   - Ника! - Зара разворачивается и упирает руки в бока. Она кипит, как ржавый чайник. Пар, того и гляди, из ушей повалит. - Экорше осталась там!
   Слова Зары режут моё существо, как лезвия. Впиваются в кожу, вертятся штопором меж рёбер, доставая до главной дёргающейся мышцы. Это правда, которую я не в силах принять. Факт, что не изменить и не подделать. Трусливый и гнилой, но ставший, тем не менее, частью нашей общей реальности. Мы оставили Экорше в опасности. Просто бросили, спасая свои задницы, как ребёнок - игрушку. Конечно, это здоровый инстинкт, думать прежде всего о себе. Но жертва, которую мы принесли, слишком велика.
   - Она выберется! - начинаю юлить и елозить, лишь бы не возвращаться к этой теме. Слишком больно. И слишком мерзко от собственной гнильцы. - Мы же выбрались, вот и она сможет.
   Зара подлетает ко мне: багровая от гнева. Капли пота блестят на её выпуклом лбу. Они то и дело скатываются, оставляя за собой полосы, похожие на колготочные стрелки. Она хватает меня за грудки и резко встряхивает. Должно быть, ей так же погано, как и мне.
   Площадка кренится. Бетон стен под облупившейся зелёной краской танцует перед глазами отвязный тверк. А эта кошечка не промах!
   - Экорше. Осталась. Там, - произносит Зара сквозь зубы. Каждое слово с расстановкой. Выплёвывает их, как вишнёвые косточки, мне в лицо! И кажется, она стала ещё краснее. - И мы пойдём туда. Ты поняла?
   - П-п-поняла...
   Зара резко разжимает ладони, и я падаю на пол. Задница ударяется о бетон, и я вою, как течная сука. Понимаю две вещи: я - тряпка, и мне стыдно. Стыдно из-за того, что я тряпка, а о тряпки полагается вытирать ноги. Третье заключение не заставляет себя долго ждать: стыдно и Заре. Только она привыкла отвечать за свои ошибки. Хороша мадам: не то, что я. Я умею только по бетону растекаться, да оправдывать свою никчёмность.
   Темень падает на глаза. Потом через мрак проступает большая девятка, и я понимаю, что тыкаюсь лицом в майку Зары.
   - Зара, я туда не хочу, - признаюсь я и на всякий случай отползаю к перилам лестницы. Бетонные крошки отвратительно колют филейную часть сквозь джинсы. - Вспомни этот вой! Вспомни, что мы видели там!
   - Там Экорше, - Зара качает головой. - Только не говори, что тебе не жаль её. Поставь себя на её место.
   - Не хочу и не буду. Просто ей не повезло! Бывает так, что же.
   - Ты что? - Зара склоняется надо мной. Её взгляд испепеляет, и я снова пячусь. Пытаюсь просочиться сквозь решётку перил, но не получается. Остаётся гореть под обстрелом её глаз, слушать гневную тираду и кивать, кося под дурочку. - Просто так жизнью человеческой размениваешься?
   - Я-а?
   - У тебя есть вообще совесть, Ника? Чувство долга? Альтруизм?
   - Да кому они нужны! - Боже, как надоели эти нудные нотации! Сама разберусь, что к чему! - Какой толк от твоей совести?! По-твоему, лучше быть с совестью, но без кишок?!
   Зара молчит. Лишь смотрит на меня сквозь закат с осуждением и долей разочарования. Затем отводит взгляд, подтягивает штаны и уносится в коридор. В тот самый, что ведёт в темноту. Во мрак, который жрёт тебя заживо и обсасывает твои кости.
   Длинная тень Зары втягивается в проём, и я остаюсь одна. Паника мутит рассудок и кишки. В животе распевают песни газы. Чувствую, скоро мне понадобится туалет. Постанывая, приподнимаюсь. Дыхание рвётся от одышки.
   Паника становится сильнее по мере того, как силуэт Зары отдаляется. Тревога похожа на оковы с утяжелением, что приковывают к полу. Что я за падшая душонка, мне уже понятно. Да и Заре, думаю. Вспомнить бы ещё, для чего я здесь. Какая шваль притащила меня сюда? Кому в радость так изощрённо издеваться над живыми людьми?!
   Остановившись в тупиковом отростке коридора, Зара оборачивается и смотрит на меня. Даёт второй шанс, чертовка! И, глядя в её круглые глаза, я понимаю, что скорее воспользуюсь им, чем нет. Слишком страшно оставаться наедине с этой разлагающей паникой.
   Я срываюсь с места. Меня шатает, как наркоманку. Прихрамывая, ползу навстречу Заре. Чувствую себя даже не тряпкой, а нулём без палочки. Немощной тупой клушей, что даже не может вломить в ответ.
   Темнота, в которую мы уходим, смердит. Темнота скрипит зубами.
   Но нас двое. Уже двое.
   А, если считать темноту, даже трое...
   Может быть, подсчитать ещё и мою тревогу?

***

Даша

   - Зачем мы выдвинулись? - я не узнаю свой голос, запутавшийся в паутине эха.
   Я задаю этот риторический вопрос уже в пятый раз. Но ни одна наглая рожа, как и прежде, не соизволит мне ответить. Разве что, кто-то снова заикнётся, что Десять видела признаки жизни на первом этаже соседнего подъезда.
   Но лично мне не пристало смотреть, кто там прячется и зачем. Проблема прозевающих в темноте - дело рук их самих, вмешательство - привилегия Бога. Я не Спаситель, не спасатель, а всего лишь заблудшая женщина. И убеждена, что вытаскивать из болота нужно в первую очередь себя.
   Мы бредём по пространству, которое раньше было комнатой. Скорее всего, здесь размещался зал, потому что кругом валяются книги. Покоробленные обложки, вырванные листы, уже даже не жёлтые, а красно-коричневые. Я отшвыриваю ногой томик, страницы которого слиплись от влаги и времени. По плотности напоминает кирпич.
   В углу гниёт покосившийся остов дивана. Кривые гвозди торчат из него, как ежовые иглы. Вздутый линолеум кряхтит под ногами. Звук жутковат. Я приминаю пузыри ботинком, выуживая его вновь, и не без удовольствия наблюдаю, как мои спутницы зажимают уши.
   - Прекрати это! - возмущается Лорна.
   - Почему я должна вас слушать, когда вы не послушали меня? - дерзко кричу в ответ. - Хвост за хвост, глаз за глаз!
   - Не время для шуток! - грубо отвечает Лорна.
   - Почему? Ведь полчаса назад ты смеялась над моими анекдотами, как хмельная!
   Мне действительно есть, за что на них злиться. И есть, за что им мстить. Я не подписывалась на альпинизм и паркур в лабиринте комнат! Проще было бы пробежать десяток метров снаружи и сразу зайти на первый этаж, но эти трое боятся. Точнее, опасаются только Десять и Лорна. Прогулялись, называется, по внешнему миру! Глупышка Лили поддакивает им, как заводная кукла. Потому Десять и вспомнила, что на одном из этажей мы видели разлом в несущей стене, соединяющий два подъезда.
   Теперь мы его ищем. Тщетно. Потому что никто не помнит, на каком этаже он находился: на восьмом или девятом. А комнат в лабиринте запущенных квартир ой как много. Они отходят от глухих коридоров, как виноградные ягоды.
   - Это мы уже видели, - Десять выходит из дверного проёма. С её волос свешивается вуаль паутины в чёрных точках мух. - Ванильные обои с Эйфелевыми башнями и части разломанных кукол. Глухо. Пошли дальше, пока совсем не стемнело.
   - Я есть хочу, - бормочет Лили, искоса на неё поглядывая.
   Я озабоченно вздыхаю. Я тоже хочу есть, но пока не рискую это озвучить. Потому что голод может привести к массовой истерии. Лили слишком мала, чтобы понять это. Вообще, проку от неё мало - лишь тормозит нас. Но не оставишь же ребёнка одного в таком месте?
   - Долго ещё мотаться будем? - я пинаю банку, мутную от налёта времени. Сосуд ударяется об стену и с треском разлетается. Осколки блестят, отражая прощальные отсветы заката.
   - У нас здесь нет места дислокации и дома, - Лорна пожимает плечами, - так что, как бы ты ни хотела, ответ на твой вопрос не самый приятный.
   - Она хотела сказать, вечно, - подытоживает Десять.
   - Вот чёрт!
   Я выхожу из квартиры первой. Небо за окнами подъезда налилось сливовым вином и набрякло тучами. Интересно, сколько сейчас времени? Скоро ли ночь закроет небо, похитив свет?
   И насколько опасна темнота здесь?
   Лили и Лорна обгоняют меня и молча выбегают вперёд. Кажется, они пошли искать туалет. Или место поблизости, которое могло бы для этого подойти. Разумное решение.
   Останавливаюсь у перил. Проржавевшие прутья кренятся, стоит лишь опереться на них. С опаской убираю руку и смотрю в пролёт. Восемь этажей вниз - и конец. Мне ещё дорога моя жизнь.
   - Даш, - Десять подходит сзади. - Только честно. Зачем ты рылась в моём рюкзаке?
   - Рылась? - вопрос ударяет под дых. Я не понимаю, о чём она.
   - Только не отрицай. Мои вещи кто-то брал, я вижу это.
   Ах, вот она о чём! Заметила, значит! Сжимаю губы и держусь. В рюкзак Десять лазала Лили, но не выдавать же малышку? Небось, узнав, Десять подвергнет её такому же допросу. Меньше всего нам нужны детские слёзы.
   - Тебе показалось, - дерзко улыбаюсь ей в лицо. Напускное нахальство - всегда наилучший выход. Издеваясь, ты не выглядишь столь уязвимой. Словно сама идёшь в нападение вместо того, чтобы защищаться.
   - Тяжёлый случай, - к моему удивлению, она не спешит спорить. Лишь опускает взгляд: измятый, как её блузка под балахоном с десяткой. У неё - голубая. У меня - тёмно-зелёная. Интересно, что за стилист нас одевал?
   - Вот только не начинай!
   - Начала ты, - Десять приподнимает уголки губ. Слабовато для хищницы.
   - Почему ты на меня-то подумала?! Сама, поди, всё и переложила, только запамятовала!
   - Потому что знаю! Больше некому!
   Отворачиваюсь. Небо за окном покрывается синяками и кровоподтёками. Запахи становятся острее, а эмоции - громче. Ловлю себя на том, что готова заплакать. Только слёзы не помогут ни мне, ни Десять. Нам вообще ничего не поможет.
   Десять шуршит ботинками. Кажется, отошла подальше. Вот и славно - не увидит моего смятения. Потому что я чувствую, как нос закладывает.
   - Мои руки чисты, Десять, - говорю я, под напором выпуская из груди воздух. Но голос всё равно начинает предательски дрожать и срываться. Я молю наступающую ночь о том, чтобы скрыла мои краснеющие щёки. И слёзы, подступающие к уголкам глаз.
   Десять кашляет в темноте, словно пытаясь разрядить обстановку. Я слышу, как её подошвы шуршат о разбитую плитку. Отходит. Словно от меня пахнет.
   - А твоя совесть? - переспрашивает она.
   Вот только морали меня учить не нужно!
   - Ты часто плачешь, Десять? - спрашиваю я, изумляясь вопросу, пришедшему ниоткуда. Хотя, после того, как я очнулась здесь, помня лишь собственное имя, удивляться уже нечему.
   - Не знаю, - отрезает она, показывая тоном голоса, что не желает продолжать разговор.

***

Номер три

   Здесь слишком темно, чтобы я могла ориентироваться. И слишком холодно, чтобы я имела возможность задержаться.
   Подношу ладони к губам и выдыхаю последнее тепло, согревая кожу. Противные мурашки бегут к онемевшим кончикам пальцев, но чувствительность не возвращается. Странно: снаружи - цветущая весна и солнце, а здесь... Словно неподалёку открыт люк в подвал, и холод пробирается на этаж.
   Я уже не спрашиваю себя, кто я и откуда явилась. Сейчас, когда приоритетом стало сохранение жизни, меня интересует, кому понадобилось устраивать такую западню? И - самое главное - для чего? Мысль о том, что из меня хотят сделать полуфабрикат, я отметаю сразу. Из моих мослов, разве что, суповой набор получится. Кожа да кости, и торчащие узловатые коленки впридачу - даже в джинсах кошмарно выгляжу.
   Я крепче прижимаю согнутые ноги к животу, пытаясь сохранить уходящее тепло. Кеды скользят по промёрзшему полу. Дрожь катится по плечам.
   Может, девочки меня обманули? Может, они сразу хотели бросить меня тут?
   Нет. Они были напуганы не меньше: такие вещи не подделать. А я виновата сама, что пошла искать чёртов нож и отстала. Нужно было забыть о нём: я нашла бы ещё. Невелика потеря!
   Но все мы допускаем ошибки. И итог моей, увы, плачевен. Как ни прискорбно, в результате я потеряла гораздо большее - поддержку. Если быть предельно точной: у меня больше нет ни соратниц, ни оружия.
   С другой стороны: нужны ли мне такие помощницы? Они ведь даже не вернулись за мной!
   Я поднимаюсь с пола и ощупываю стену. Растрескавшийся кирпич с бороздками цемента. Под пальцами крошится иней. Ледяная масса набивается под ногти. Как там говорят: если идти, придерживаясь одной стены лабиринта, то, в конце концов, придёшь к выходу? Может, стоит попробовать?
   Стоит. Потому что альтернативы у меня нет.
   Ноги едва держат меня, но я начинаю красться вдоль стены, как воровка. Колени хрустят при каждом шаге. Одолев несколько метров, я натыкаюсь на закрытую дверь. Краска неизвестного цвета отслаивается с рассыревшего дерева пластами и остаётся на ладонях. Дёргаю ручку - результата нет. Лишь гвозди скрипят, да навесной замок колотится о косяк. Тук-тук, тук-тук. Как часы... Под этот ритмичный стук начинает заходиться и моё сердце.
   Вместе с сердцебиением приходит паника. Обжигающая и разъедающая, как нагретая кислота. Она душит, щекочет, покрывает кожу мурашками. На мгновение мне становится тепло, и даже горячо, словно кровь разгоняется в сосудах. Но я глотаю промороженный воздух, и иллюзия рушится.
   Холод возвращается снова и становится поперёк горла. Только вот ужас никуда не уходит. Застыл стеклом в самом сердце: не вытащить! Сморозил артерии и вены! Выдыхаю напористым залпом, пытаясь расколотить его. Чувствую, как капельки испарины от моего дыхания оседают на щеках. Чувствую, но не вижу. Тревога лишь разрастается, пуская отростки по капиллярам. И стреляет семенами метастазов, как бешеный огурец.
   Прохожу ещё пару метров. И без того кромешная тьма сгущается. Теперь я знаю, каково это - быть слепой. Если у чёрного есть градации, то это - абсолют. Пик параболы. Совершенство цвета.
   - Господи, - шепчу я в темноту. - Господи, помоги мне...
   Шёпот тает вместе с ледышками на губах. Но тишина воцаряется лишь на миг. Я понимаю, что слышу чужое сопение и шлёпанье. Кто-то приближается сквозь мрак.
   Ужас пришпиливает меня к стенке. Осколки промёрзлого кирпича впиваются в поясницу. Судорожно соображаю, что делать. Можно промолчать, затихнув в уголочке: глядишь, и не обнаружит. Но, видимо, я слишком глупа. Или слишком люблю расставлять точки над ё. Потому что я выкрикиваю в черноту:
   - Кто здесь?!
   Ответа нет.
   - Кто тут? - повторяю я, задыхаясь от нарастающей тревоги.
   Дикий вой разрезает морозную тишь.
   Человеческий ли?!
   Грудь прессуют тиски, и я больше не в силах держаться. Крупная дрожь, пулями пробивающая мою плоть - не следствие холода. Она - порождение моего ужаса. Ржавого гвоздя, что застрял в подсознании и баллотирует, как тромб в сосуде.
   Мой визг перекрывает адское завывание. Горло сдирается в кровь. Звуки смешиваются в ужасающую какофонию. Воистину, ад наяву, только какой круг?! Я вздрагиваю, срываюсь с места и бегу в пустоту, занавешенную мраком. С размаха налетаю на стены, бетонные плиты и двери. В конце концов, я перескакиваю через небольшой выступ, спотыкаюсь и проваливаюсь по пояс в неглубокую яму.
   Перевожу дыхание. Вокруг снова сгущается тишина. Но вот сквозь темноту прокрадывается знакомое сопение, и я понимаю: мой преследователь никуда не исчез. Он не сдаётся так быстро, как я.
   Резкий холод окутывает нижнюю часть моего тела. Я судорожно ощупываю ловушку. Стенки ямы отполированы и покрыты толстым слоем наледи. В самой глубине её слышится мерное гудение. Я опускаюсь на колени, стараясь погрузиться в углубление полностью, и нащупываю на дне металлические тюбики, похожие на тубы с детским кремом. На всякий случай, рассовываю несколько штук по карманам: скорее, интуитивно, нежели намеренно. Лёд холодит кожу, похищая последние отголоски чувствительности. Ноги делаются деревянными.
   Сопение и шлепки становятся громче. Неумолимо. Каждая секунда приближает нашу встречу.
   - Пожалуйста, - стон рвётся наружу. Мои губы дрожат. - Прошу тебя. Оставь меня в покое.
   Преследователь не произносит ни слова. Лишь сопит сильнее. Даже воздух дрожит от его дыхания! Намеренно нагнетает ужас, не иначе! Но это ни к чему: я уже не в силах сопротивляться. Концентрация страха в моей крови превысила все допустимые пределы. Я готова биться оземь, умолять, рвать на себе волосы, лишь бы меня от него избавили. Лишь бы из моей головы вытащили ржавый гвоздь.
   - Уходи, - плачу я. Слезинки тут же смерзаются на моём лице, превращаясь в ледяные стрелы. - Пожалуйста, уходи. Я боюсь тебя.
   Тишина снова прерывается. Но на этот раз - к счастью или к беде - виною этому не мой преследователь.
   Вдалеке слышится громкий шлепок. Словно большой мешок с мукой или картофелем упал с высоты.
   Мой преследователь ухает во тьме, как сова. Хорошо ещё, что глаза его при этом не загораются: иначе я бы точно умерла от страха. Затем шлепки и сиплое дыхание начинают стремительно отдаляться. Кажется, он хорошо знает это место. Настоящий владыка темноты.
   Постанывая, выползаю из ледяной ямы. Онемевшие пальцы выкручивает судорога. Дыхание сипом вырывается сквозь обветренные губы.
   Когда я наконец поднимаюсь на ноги и перевожу дыхание, в голову приходит шальная мысль. Неплохо было бы заручиться поддержкой владыки темноты. Может быть, он - не предатель, как эти двое...

***

Десять

   - Вот он, - я торжествующе смотрю на трещину в стене.
   - Не прошло и полгода, - выдыхает Лорна. Но в её глазах уже нет энтузиазма. Последний час словно похитил её невесомость, одарив оковами.
   Бетонный разлом похож на огромный, прожорливый рот. Кривые края обрамляет клетчатая сетка арматуры. Пространство за волнистыми изломами намного темнее, чем здесь, в комнате. Мрак кажется тягучим и осязаемым. Живым. Он пахнет гнилым картофелем и крысами. Он тянет к нам руки, желая вобрать в себя.
   Очень надеюсь, что с крысами встретиться нам не придётся.
   - Ты же в ней застрянешь, - глубокомысленно констатирует Даша. - Хотя, может, оно и к лучшему. Дыры в стенах ведь шпаклюют ватой, чтобы не продувало.
   Я искоса поглядываю на четвёртую. Она и не думает шутить. Этого она мне и желает: быть погребённой на руинах, в объятиях стен. Наверняка, и кровь мою лизать придёт, падальщица. Что за хамство: выставлять меня виноватой, когда сама начала первая?!
   - Вы сейчас за одно, между прочим, - Лорна вклинивается между нами: усталая и опустошённая, но настороженная.
   - Мы - не за одно, - обрывает Даша. - Напомню, что я не хотела сюда тащиться и предлагала более простой вариант. И вам ничего не стоило меня послушать. Давно бы уже были на месте, если вам это так втесалось.
   - Извини, Дашенька, что оторвала твой зад от подоконника, - сквозь зубы произношу я.
   - Хватит, - вмешивается Лили. - Я от ваших споров только есть хочу сильнее.
   Представив, что будет, если Лили начнёт плакать, я закрываю рот. Вопрос питания следует оставить на потом. Хотя, умяла бы я сейчас томат с базиликом!
   - Пойдёмте уже, раз решили, - Лорна выходит вперёд и просачивается в разлом. Темнота поглощает её, превращая белизну её кожи в металлическую серость. Она поворачивается к нам лицом и протягивает руки. - Даша? Десять?
   Навстречу ей, вопреки ожиданиям, прыгает Лили. Она быстро перешагивает границу двух пространств и вцепается в руку Лорны. Её голубые глаза лихорадочно блестят. Все мы боимся темноты до тех пор, пока не вступаем во взрослую жизнь. Пока наше воображение танцует на границах двух миров, а фантазии горят смелыми идеями.
   - Иди, Десять, иди, - издевательски бормочет Даша, показывая на дыру.
   - Только после вас, - парирую я.
   - Эй, - Лорна выглядит озадаченно, - вы там не подеритесь! А то прикончите друг друга, и все трофеи достанутся мне.
   - Плевала я на трофеи, - фыркает Даша. - Объясните мне, что происходит!
   - Ладно, - решаю первая пойти на уступку. - Я пойду первая.
   Я сгибаю ноги в коленях и подхожу к стене. Рот разлома скалится каменистыми зубами, между которыми поблескивают пломбы арматуры. Резкое движение вперёд, и стены пропускают меня внутрь. Узость пространства прессует живот, но я легко с этим справляюсь. И вот, я уже на другой стороне.
   Мрак оказывается холодным. Трещинами изрезано не только перекрытие между подъездами, но и внешняя стена. Сквозь разломы в комнату вбиваются искривлённые ветки берёз.
   Даша влазает в комнату следом: кряхтя и ругаясь. Признаться, удивлена, что она не осталась по ту сторону. Струсила, не иначе.
   - Теперь надо найти выход на лестницу, - замечаю я.
   - А что, если эта квартира закрыта? - предполагает Лорна, глядя в широкое окно. Только света от него мало: обросшие растениями стёкла балкона загораживают обзор, погружая комнату во мрак.
   - Сейчас и проверим, - я выхожу из комнаты, едва не спотыкаясь о валяющуюся табуретку.
   Вопреки худшим предположениям, выход на лестницу открыт. У этой квартиры вообще нет двери. Коридор пахнет мочой неведомой живности. И темнотой. Такая осязаемая мгла не может не издавать запаха. Одному чёрту известно, как мы будем через неё продираться.
   С досадой смотрю на болтающиеся языки обоев. И тут мне в голову приходит решение. Подойдя вплотную к стене, я обрываю старую бумагу. Она сухая, и хорошо. Скручиваю бумажный пласт плотным рулоном.
   - Что ты делаешь? - интересуется Лили, поглядывая на мою работу.
   - Делаю нам фонарь, - поясняю я. - В такой тьме опасно находиться.
   - Да уж, - констатирует Лили. - Просто вырви глаз.
   Чиркаю спичкой. Линия сизого дыма взмывает в потолок. Чёрная головка тлеет, превращаясь в скопление пепла. Только теперь это счастливая головка. Огненные языки охотно переползают на бумагу и начинают с аппетитом её пожирать. Искры, треща, отлетают в пустоту. Факела не хватит надолго, как бы мы ни старались.
   - Может, подожжём здесь всё? - подаёт голос Даша.
   - Это ещё зачем? - возмущается Лорна.
   - Кто-нибудь снаружи увидит пламя, и поможет нам, - поясняет Даша, и я впервые за день соглашаюсь с ней.
   Да, идея была бы разумной, если бы снаружи кто-то был. Но, скорее всего, игра не стоит свеч. Мы видели лишь выжженные земли. Запущенные и заброшенные.
   - Снаружи мёртвая зона, - подаю голос я.
   - Но шанс-то есть! - визжит Даша раздражённо.
   - Он ничтожен. Гораздо выше наш шанс сгореть. Или задохнуться в дыму.
   - Любую возможность надо использовать! - Даша топает ногой. Линолеум стонет, выплёвывая мерзкий скрип.
   - Используй последнюю, пожалуйста, - сжимаю зубы, стараясь не выйти на эмоции. Даша слишком сильно раздражает меня, чтобы продолжать потакать её капризам.
   Не дожидаясь ответа, я выхожу за дверь. Недолгого горения факела хватает на то, чтобы осветить коридор снаружи. И понять, что никаких препятствий и ловушек на пути нет. И то неплохо.
   - Надо держаться друг друга, - говорит Лили, когда последние искры гаснут.
   К счастью, темень не абсолютна. Тусклый свет, пробирающийся сквозь окна подъезда, дарит ей фиолетовый оттенок. Такую темноту хочется рисовать, несмотря на её недружелюбие.
   Мы выходим на лестничную клетку. Вокруг пусто и глухо - лишь темнота кажется живой. Проплываем, как корабли, по коридору предбанника. Под ногами поскрипывают гнилые деревяшки - обломки былой роскоши. Две соседние двери закрыты наглухо, словно кто-то хотел, чтобы мы шли именно тем путём, которым идём.
   Проход на лестницу разрушен. Дом здесь держится на честном слове. Россыпь камней да клетчатые переплетения арматур. Ржавых и неосязаемых, как моя память.
   - Ай-яй! - Даша спотыкается о порожек и налетает на меня сзади.
   - Чуть с лестницы меня не спихнула, - комментирую я. - В следующий раз толкай сильнее.
   - Ты глупа, Десять, - возмущается она. - Глупа, мелочна и злопамятна.
   - Позволь мне не перечислять твои недостатки, - я огибаю покосившиеся перила.
   Сорваться вниз здесь - как хлопнуть в ладоши. Пол под ногами того и гляди даст трещину. Плитка рассыпается в прах, стоит лишь ступить на неё. Окно вдалеке выхватывает квадрат неба: тошнотно-лилового, насупленного. Ветка дерева колотится в стекло, как лапа монстра.
   Мы пересекаем лестничную площадку. Мимо проносится импровизированная пожарная лестница, сплетённая из арматур: ажурная и опасная. Оборванная верёвка болтается под потолком, как мёртвая змея. Чердачное окно открыто и зазывает смрадным, гнилозубым ртом.
   Я ухмыляюсь, глядя в черноту техэтажа:
   - Тут явно кто-то был кроме нас.
   - А ты ещё не убедилась, что мы здесь не одни? - сухо говорит Лорна.
   - Я к тому, что тут может быть опасно, - поясняю я. - Никогда не знаешь, чего ждать от других.
   Ветер вылетает из противоположного коридора и касается моего лица. Он пахнет мёртвыми ночными дорогами и сиренью. Маем в зоне отселения. Это грустный запах.
   Глаза понемногу привыкают к темноте. Я вижу, как девчонки копошатся у лестницы. Но вместо того чтобы спускаться вниз, Лорна подаётся дальше по коридору. Лили, чуть подумав, следует за ней.
   - Нам не туда, - отрезает Даша. Она недовольна, как и всегда.
   - Нужно найти что-нибудь, - оправдывается Лорна. - Хотя бы обломок металла. Чтобы мы могли защититься, если вдруг будет нападение. Мы можем прийти к этому человеку с распахнутыми объятиями, но не факт, что это не поможет ему вырвать наши сердца.
   - Да ты у нас поэт! - проговаривает Даша.
   - Это разумная идея, - соглашаюсь я. - Спичек нам будет мало.
   Я осторожно двигаюсь следом. Мгновение - и знакомая тьма накрывает нас. Сжирает, перемалывая наши кости; втягивает в своё брюхо, затмевая взор. Я опираюсь на стену, чтобы не потерять путь. В тишине слышно, как кто-то - должно быть, Лорна - шарит по полу.
   - Мы ляжем сегодня спать? - с грустью говорит Лили.
   - Обязательно ляжем, - успокаивает её Лорна, - только сначала закончим со всем этим.
   Ладонь, скользящая по шероховатой стене, неожиданно проходится по металлической окантовке, а потом проваливается в пустоту. Я едва удерживаю равновесие и громко охаю. Пытаясь понять, в чём дело, зажигаю спичку. Оранжевое пламя освещает лифтовую шахту. Пустую. Широкий тоннель - тёмный и вонючий, как змеиная пасть - уносится перпендикулярно вниз.
   - Осторожно, - говорю я, не оборачиваясь. - Тут открытая лифтовая шахта.
   Спичка гаснет, и тьма возвращается. Она ложится мне на плечи, как тяжёлый доспех.
   Дальше всё происходит слишком быстро. Сначала я слышу за спиной стремительные шаги. Потом чувствую, как чужие руки толкают меня вперёд.
   Я не успеваю сообразить, что происходит. Центр тяжести резко смещается вперёд, и моё тело кренит в шахту. Крик застывает на губах. Пытаясь удержаться на этаже, я выкидываю руки назад и хватаю запястья того, кто меня толкнул. Но мои ладони слишком скользкие. Я успеваю лишь сорвать браслет с руки моей недоброжелательницы.
   В следующее мгновение эти руки толкают меня снова, завершая чёрное дело.
   Подошвы кед отрываются от пола. Гулкая пустота втягивает меня, опрокидывая в себя. Кувыркаясь, я лечу вниз. Стены больно колотят по спине и голове. Кирпичная кладка вертится перед глазами, как карусель. Свежие ссадины ноют и кровоточат.
   Мои мысли занимает одно: спустя несколько секунд, моя жизнь оборвётся.
   Когда я падаю на дно шахты, и меня подкидывает, как тряпку, я не ощущаю боли. Лишь слышу громкий хруст в шее, и каждую клеточку тела пробирает странное онемение. Боль приходит мгновение спустя: нестерпимая, горячая. Она окутывает лицо и шею, но не идёт ниже. Я открываю рот, чтобы закричать, но звук не выходит. Пытаюсь приподняться, преодолевая недомогание, и с ужасом понимаю, что не могу пошевелить ни руками, ни ногами!..
   К счастью, боль так сильна, что меня быстро накрывает забытье.
   Я прихожу в себя лишь когда чьи-то руки открывают мой рюкзак и начинают в нём копаться, выуживая мои скромные и бесполезные припасы. Открываю глаза и снова закрываю их, проваливаясь во мглу. Последнее, что я вижу - стыки кирпичей, измазанные густым цементом, и ржавый мох, проросший сквозь щели. Потом меня уносит вниз бесконечная лифтовая шахта: гулкая туба, пропахшая сыростью.
   Когда невидимый кто-то возвращается ко мне, срывает с меня рюкзак, задирает майку и блузку и касается моей спины ледяным металлом, я уже ничего не замечаю и не чувствую.
  
  

Интерлюдия

Цвет первый. Зелёный

Десять

   Сколько ртов упрекало меня, сколько глаз не желало открыться! И сколько рук разворачивало обратно... Да, я шагала не в ногу с целым миром. Но даже если бы на меня обрушилась тысяча кулаков, я никогда не изменила бы решения.
   Он стоил того, чтобы срубить себя и всю свою жизнь под корень. Он заставил меня созидать, уничтожая. Он доказал мне, что каждый конец - это начало. Что у меня гораздо больше сил, чем я могу себе представить. И что самые важные победы даются через боль.
   Я снова возвращаюсь в ту осень, где мне тридцать лет и я несчастна. У меня одутловатое лицо, покусанные ногти и выжженные волосы с отросшими корнями. Моя однушка захламлена и неприбрана. Вечера со мной коротают два незримых спутника: депрессия и мигрень. Причина моего опустошения глупа и банальна: пластинка из прошлого, заевшая в голове.
   "Ты уродлива", - шепчет подсознание в самое ухо, когда я вижу в зеркале грузную и неуклюжую женщину с морщинками в уголках глаз и целлюлитом на бёдрах. "Тебе срочно надо сбросить вес, иначе со своими-то данными останешься старой девой", - вторят всплывающие в памяти голоса одноклассниц. Кто бы мог подумать, что мелкие травмы юношества за пятнадцать лет разрастутся до настоящей навязчивой идеи?! До трагедии, от которой пульсируют виски и сосёт под ложечкой! И кто бы знал, что этот гвоздь в голове начнёт диктовать мне правила жизни.
   Я - графический дизайнер в небольшой гейм-студии. И я всё чаще беру работу на дом. Каждый выход на улицу - пытка для меня. Я убеждена: любой косой взгляд адресован мне - неказистой и уродливой. Я искренне верю, что моё уродство дурно пахнет. А уж как обжигают усмешки, летящие в спину...
   Всё, чего я желаю последние три года - услышать, что это несовершенство из зеркала - не я. Вылезти из платьев размера икс-икс-эль, а заодно и из своей щербатой кожи. Поэтому когда подруга дарит мне на день рождения сертификат на двухчасовую фотосессию, я воспринимаю это, как личное оскорбление и издевательство. Высшая степень цинизма презентовать такое уродливой товарке, когда сама напоминаешь фарфоровую куколку! Я не говорю этого вслух, но скептически качаю головой. Подруга, обидевшись, замечает, что хотела лишь снова увидеть во мне человека. И уходит, не проронив ни слова.
   Вы это слышали? Она хотела увидеть во мне человека... Я жажду того же, ей ли не знать! И она понимала это, но ранила ещё глубже. Это всё равно, что лечить обожжённого, обливая кипятком! Или проворачивать нож в открытой ране.
   Два битых дня я смотрю на бланк сертификата глазом профессионала, ища, к чему бы придраться. Два битых дня я раздумываю, кому бы его передарить, чтобы добро не пропало. В конце концов, я набираю номер, чтобы поинтересоваться, можно ли сдать его обратно. Мне отвечает гипнотически-приятный мужской голос. И за три минуты разговора ни о чём происходит невероятное: незнакомый человек по ту сторону провода заставляет меня согласиться на фотосессию.
   Мы встречаемся в выходной в городском сквере, спрятавшемся в кольце из высоток. Земля усыпана разноцветными листьями, а небо, повисшее на ветках, звенит голубизной. Фотограф - мужчина приятной, но холодной наружности - представляется, как Терри. Сначала я не могу раскрепоститься и отпустить собственную тушу в свободный полёт. Но Терри шутит, улыбается и даже хвалит меня. Я быстро понимаю, каких ракурсов он ждёт, и стараюсь соответствовать изо всех сил. К концу фотосессии я уже не думаю о том, что где-то приняла не ту позу или поставила ногу не так. Но после того как затвор щёлкает в последний раз, тоска возвращается и садится на грудь. Одна лишь мысль о том, что я могу увидеть на фотографиях, заставляет сердце съёживаться.
   - Можно облегчить тебе задачу? - спрашиваю я Терри. - Я хочу взять фото без обработки и отредактировать их сама.
   - В чём дело? - Терри обескуражен.
   - Я немного недовольна своей внешностью, - ха! "Немного" это слабо сказано! Знал бы он, что я совершенно себя не принимаю! И что сейчас, после того, как волшебные мгновения истекли, думаю о том, не отвратительна ли ему родинка на моём подбородке. - И хотела бы видеть себя на снимках... хотя бы симпатичной.
   Ветер вторит мне, гудя в ветвях. С каштанов летят пятипалые листья. Я понимаю, что моя проблема - не конец света, но для меня она постыдна и омерзительна. Как венерическое заболевание или вши. Даже мысли о ней отвратительны до дрожи! И я, скорее, убегу отсюда, чем буду обсуждать её с мужчиной, которого знаю лишь два часа без поправки на трёхминутный телефонный разговор.
   - Ты слишком самокритична, Аресса. Ты - красивая женщина. Видела бы ты себя со стороны!
   - Я каждый день гляжусь в зеркало, - огрызаюсь я. - Не нужно отрицать, что белое - это белое, а чёрное - это чёрное.
   - Есть множество цветов помимо белого и чёрного, - Терри разводит руками. - И каждый из оттенков прекрасен!
   - Не нужно издеваться, - мямлю я в ответ.
   Звук, вибрируя, пролетает сквозь зубы. Мурашки поднимаются по плечам. Я чувствую раздражение и страх. И уже жалею, что согласилась на рисковую затею.
   - Хорошо, - он неожиданно меняется в лице. Оттенок его кожи становится ещё более холодным - звёздная пыль на лунном полотне. - Я не буду обрабатывать фото. Я позвоню тебе, когда ты сможешь всё забрать.
   Терри разворачивается и уходит. Без прощания. И без прощения. Уплывает в плен городских высоток, утопленных в красно-оранжевом мареве деревьев. Я долго смотрю ему вслед, словно он унёс с собой важную часть меня. Потом, спотыкаясь, возвращаюсь по увядающему разнотравью к машине.
   Уже когда я вклиниваюсь в пробку у разъезда, в голову приходит робкая мысль. От одного прикосновения к ней становится тепло и спокойно. Что, если Терри действительно считает меня симпатичной? Ведь у людей разные вкусы. Я вспоминаю потрёпанного плюшевого мишку без одного глаза, с которым любила играть в детстве, и губы растягивает улыбка. Даже на самый уродливый товар в итоге найдётся покупатель...
   Я улыбаюсь, как глупая, и не замечаю, как загорается зелёный свет. Поворачиваю ключи - и глохну! Пытаюсь завестись снова - мощный толчок кидает меня на руль. Надо же, забыла выжать сцепление. Из головы начинают вылетать элементарные вещи. И осень вдруг расправила морщины и заиграла красками весны. Интересно, почему?
   Громко сигналя, меня обгоняет внедорожник с красавицей-блондинкой за рулём. Лицо владелицы сморщено гневом и яростью. Но мне кажется, что это немое отвращение. Жуткая эмоция от того, что пришлось проехать рядом с уродливой до омерзения женщиной. Я показываю блондинке язык. Становится легче.
   Вырулив на шоссе, я пытаюсь вернуться к тёплой мысли. В памяти всплывает инцидент с блондинкой, и разум пытается раскрошить надежды в прах. Поддаваясь ему, обречённо вздыхаю. Не стоит думать о том, чего у тебя никогда не будет. Кому нужны журавли в небе? Лови синиц!
   Только в этот момент я понимаю, что не согласна ни на синицу, ни на тысячу голубей. Пусть журавль будет выдуманным, пусть! Если мне так спокойно и хорошо от того, что он в небе, я не стану требовать большего.
   Терри звонит через три дня. Он разговаривает так, словно ничего не произошло. Мы встречаемся на том же месте, в то же время. Краски осени зардели ещё ярче, только небо провисло и посерело. Терри принёс с собой конверт из крафт-бумаги: слишком большой для минидиска с фото.
   - Аресса, - говорит он. - Твоё желание, конечно, закон, но я всё-таки обработал твои фото.
   - Я же просила не делать этого!
   - Я просто хотел показать тебе, какая ты на самом деле красивая.
   Ярость вспыхивает внутри, опаляя щёки. Стараясь сдерживаться, забираю конверт. Благодарю Терри за терпение. Он улыбается в ответ, и внутри снова разгорается пожар. Мой воображаемый журавль...
   Возвращаясь к машине, я думаю, что мне делать с фотографиями. Решаю в итоге, что достану минидиск с исходниками вслепую, а обработанные фото выброшу в урну, запечатав конверт.
   В машине я осторожно приоткрываю клапан и просовываю руку в черноту. Сразу нащупываю носитель и тяну его наружу. Неловкое движение - и бумага, шурша, рвётся. Фотографии сыпятся мне на колени. Я пытаюсь отвести взгляд, словно передо мной вырезки из порножурналов, но не могу. Глянцевая яркость притягивает и манит. И, спустя несколько мгновений, я уже держу в руках фотографии, жадно разглядывая.
   Роскошная молодая женщина улыбается с бумажных квадратиков. Её глаза лучатся бесконечным счастьем. Женщина танцует в деревьях, подбрасывает в небо ворохи листьев, загадочно поглядывает сквозь ветки с румяными гроздьями рябины. Она несёт себя так гордо, что её недостатки кажутся бонусами. Меньше всего мне верится, что на фото - та, кого я каждый день вижу в зеркале. Гадкие утята не превращаются в лебедей: в гадких уток, разве что.
   Осень за ветровым стеклом рассыпается на мелкие осколки - это слёзы побежали по щекам. Прежде, чем я успеваю хоть что-то сообразить, рука тянется к телефону. Я набираю номер, оставшийся в истории вызовов, и горячо, сквозь слёзы благодарю Терри. Впервые за долгие годы я верю в себя. Внутри, после долгого томления, легко и спокойно. Это похоже на избавление от старого навязчивого недуга. Словно, наконец, удалили больной зуб, что беспокоил много месяцев.
   Дома я открываю исходники в графическом редакторе и стараюсь изменить их на свой вкус. Я ужимаю себе бока и живот, накладываю тени на ноги, чтобы казались стройнее, замазываю кистью двойной подбородок... И неожиданно понимаю истину: я никогда не смогу сделать себя лучше той, что разглядел во мне Терри. На его снимках даже несовершенство становилось удивительно красивым. Может, делать красоту и уродство переменными понятиями - это и есть дар настоящего художника?
   На следующий вечер я иду в салон и со стеснением прошу перекрасить волосы в натуральный цвет. И понимаю, что сделала ещё один шаг навстречу себе.
   Месяц спустя я сталкиваюсь с Терри в супермаркете. Он, к удивлению, узнаёт меня первым. Помогает донести покупки до машины и предлагает заехать в ближайшее кафе перекусить. И я, конечно, соглашаюсь. Я выбираю кафе "Райское облако" под крышей небоскрёба в деловом центре.
   Прозрачный лифт везёт нас сквозь воздух, пропитанный бензиновым выхлопом. Окна кафе открывают роскошный вид на вечерний город. Мы садимся за столик у окна, и сияющий простор города прыгает в наши объятия. Под нами дрожат огни и убегают в никуда машины. И я уже не скрываю от себя, что наслаждаюсь каждым жестом Терри. Мой воображаемый журавль стал осязаемым! И месяц, что я тайком ждала чуда, теперь кажется долгим, как десять лет кромешного забвения. Но игра стоила свеч! Осталось лишь протянуть руку и сжать мечту в ладонях. Просто ли это будет?
   Официант уносит наш заказ. Слух согревает музыка и тихие разговоры посетителей, сливающиеся в уютный рокот. Я слежу за игрой бликов на стекле и, наверняка, глуповато улыбаюсь. Словно школьница, которая вот-вот получит свой первый поцелуй.
   Надежды теряют яркие краски, а свет неожиданно тускнеет, когда Терри настороженно произносит моё имя:
   - Аресса?
   - Что? - бездумно поднимаю глаза. Мне не нравятся интонации, которые приобрёл его голос. Словно звенящий ручей в секунду смёрзся коростой льда. С чего бы?
   - Ты что, - говорит Терри спокойно, но холодно, - ешь мясо?
   - Да, - отвечаю прежде, чем успеваю осознать вопрос. Даже не вопрос - претензию!
   - Да?
   - Что-то не так? - добавляю я, наконец уловив суть.
   - Да нет, - Терри пытается улыбнуться, но уголки его рта лишь жалко дёргаются. - Извини.
   Официант приносит наш заказ, учтиво улыбаясь. Вилки звякают о фаянс. В моей тарелке дымится роскошная отбивная с картофелем. Перед Терри - что-то пёстрое, но печальное, из сырых овощей. Что-то, что лишь раздразнит аппетит, но не прибавит сытости.
   Мы разговариваем, но общие темы ускользают, как речная рыба из кулака. Размеренная обстановка становится напряжённой, и кажется, что воздух вот-вот пойдёт искрами. И мы оба знаем, что причина этому - нечаянный вопрос, что обронил Терри несколько минут назад. Нет, меня не раздражает, когда люди интересуются моим рационом - несмотря на недовольство собой, я никогда не придерживалась диет. Но Терри вымораживает содержимое моей тарелки: ароматный кусок свинины, политый грибным соусом, с веточкой фиолетового базилика и круглыми картофелинами. Я чувствую его негодование кожей. И вот это уже мне неприятно. Неприятно и непонятно.
   Поужинав и оставив тарелки на столе, мы спускаемся в объятия засыпающей улицы. Огни тускнеют и сливаются с молодой ночью. Глубокая синева укрывает нас плотным пледом. Темнота пахнет бензином и прелыми листьями. Сразу замечаю, что Терри полегчало на воздухе. Он снова начинает непринуждённо смеяться, как в тот сентябрьский день, когда мы впервые встретились.
   Мы подъезжаем к разъезду. Описываю круг по сонному кольцу. Сто метров вниз по шоссе, и Терри должен выйти. В двух кварталах отсюда его дом.
   Шины скрипят об асфальт. Звук в вечерней тишине кажется особенно пронзительным и гулким. Огни фонарей за окнами машины смазываются и дрожат, вычерчивая зигзаги на запотевшем стекле. Вот и всё.
   - Прости меня, Аресса, - говорит Терри неожиданно.
   - За что? - я пытаюсь побороть нарастающее негодование.
   - За вопрос, - отрезает он. - Я вижу, что он смутил тебя.
   - Да ладно, - фыркаю, пытаясь показать, что не задета. Только не получается. - Я ем мясо. И что с того? Мои предпочтения в пище не делают меня уродливой.
   Я не верю, что говорю это. Но я знаю одно - это истина. Моя личная истина, что имеет право отличаться от его.
   - Пойми меня правильно. Я отказался от этого ещё шесть лет назад, - поясняет Терри. - И теперь, как только вижу, как кто-то ест мёртвое тело, зло берёт. Но не принимай близко к сердцу. Ты не обязана разделять мои взгляды. Твоё право есть то, что тебе хочется.
   - Мёртвое тело?!
   - Извини, если испортил тебе вечер. Но давай называть вещи своими именами. Свиной стейк - это кусок трупа свиньи.
   Я отворачиваюсь, стараясь не рассмеяться от нелепости ситуации и не выплюнуть ужин от отвращения. И чувствую, как моя истина, в которой была убеждена ещё минуту назад, рассыпается по кубикам, как детский конструктор. Ароматная отбивная начинает казаться куском разлагающейся плоти. И это всё - у меня в желудке! Почему его слова так действуют на меня? Почему?
   Но другой вопрос занимает меня куда больше. Какое право он имеет говорить обо мне и моих предпочтениях так, словно я его девушка? Почему он лезет в мою голову и изменяет мои программные установки? Зачем стирает записанные умозаключения, заменяя их своими? Почему он имеет дерзость влиять на меня...
   Ответ приходит неожиданно. Самое время хватать мечту за хвост, цеплять гарпуном и вытаскивать на свет! И Терри, судя по всему, думает так же. Потому что он не выходит из моей машины до самого дома. И остаётся у меня на ночь.
   Нет, ничего не происходит между нами. Мы - взрослые люди - сидим до рассвета на подоконнике и смотрим на звёзды. Терри открывает мне душу, а я позволяю ему делать это. И пусть некоторые его рассуждения кажутся наивными, в них спрятано столько искренности! Он говорит, что люди теряют гуманизм и человеческий облик, грязнут в жестокости, грызут друг другу глотки. Он рассказывает о том, как легко обидеть слабого и сравнять с землёй беззащитного. Когда солнце показывается на горизонте, воспламеняя двор, я понимаю, что никогда не встречала такого открытого и честного человека.
   Я не беру мясо в рот с той самой ночи. С той волшебной ночи, которая ни разочаровала, ни дала надежды на большее. Около четырёх утра у меня случился перелом души. Подмена истин и взглядов. Крах мировоззрения и смена точек отсчёта. Этой ночью я поняла, что я сама - журавль. И что небо - во мне.
   Большее всё-таки случается. Мы играем скромную свадьбу через полгода. Плюём на возмущение моих родителей по поводу того, что Терри моложе на восемь лет. Я без конца ставлю себя на их место, бешусь и плююсь кровью, но так и не нахожу истинной причины их негодования. Разве что та, которую я отметаю наиболее старательно - эгоизм. Как хорошо было бы оставить себе взрослую одинокую дочь! Подтверждает мои догадки и то, что его родители и слова не сказали по этому поводу.
   Терри продолжает зарабатывать фотосъёмкой, я по-прежнему работаю дизайнером. Только многое меняется. Теперь я не стесняюсь выходить на улицу. Мой муж сделал всё для того, чтобы я приняла себя. Для того, чтобы я полюбила каждую складочку на своём теле, каждую прядь выжженных волос, каждый квадратный сантиметр одутловатых щёк. Мною восхищаются в офисе. Да и понять, что смешки на улице адресованы не мне, оказалось чрезвычайно легко.
   В нашем доме царят гармония и тихое счастье. И омрачается наша идиллия лишь одним: знакомые всё реже заходят в гости, а родители совсем перестали интересоваться моими делами. Когда я прихожу в родительский дом, мама плачет, а отец молчит, словно меня не существует. И я знаю, почему. Уже знаю... Это вовсе не из-за возраста Терри. Не только они, но и мои подруги и коллеги считают моего мужа странным. И думают, что я схожу с ума вместе с ним.
   Я? Схожу? С ума? Клянусь, никогда прежде я не чувствовала такой ясности в мыслях! К сожалению, истинная картина мира за розовыми очками оказывается слишком несовершенной, чтобы с ней мириться.
   В этом грязном мире зашлакованы не только тела, но и эмоции. Души людей прогнили настолько, что искренность, честность и желание жить по совести воспринимаются ныне, как порок. Всё чаще я прихожу к выводу, что они и мы - совершенно разные существа. Мы - по разные стороны баррикады. Их правда пахнет кровью, унижением и страданием невинных; наша же - свежа и безмятежна. Каждый прав по-своему, как бы больно мне не было это признавать. На эту тему можно спорить бесконечно, но я не дискутирую даже тогда, когда мне сыплют грязью в лицо. Я уже сделала свой выбор. В ту волшебную ночь. А они пусть выбирают сами что хотят.
   С каждым днём я разочаровываюсь в людях всё сильнее. С каждой минутой - вижу всё больше грязи, на которую противно даже смотреть - не то, что прикасаться! Поэтому когда Терри год спустя предлагает переехать в деревню естественников за городом, я соглашаюсь с огромным удовольствием. Меня уже не пугает перспектива потерять работу: более того, я рада освободиться от неё. У моего мира - гангрена, и поражённую часть надо ампутировать.
   Я рву все связи с гниющим городом, в котором родилась. Прощаюсь с покосившимися трубами заводов, с грязными улочками, со свалками, спрессованными меж стен небоскрёбов. Квартиры проданы, вклады сняты со счетов, работа оставлена. Чемоданы упакованы и уложены в багажник. Мы уезжаем в воскресенье утром, отрезав себе все возможности вернуться.
   Машина несётся сквозь лес. Мимо проносятся мёртвые деревни на мёртвых полях, где торчат в небо разрушенные водонапорные башни и кренятся иссохшие колодцы. Вот они, следы Последней Войны, что никогда не будут уничтожены. Прогуляешься по улочкам меж выжженных домов и прожаренного солнцем ковыля и, наверняка, наткнёшься на людские останки. Кости в ветхих тряпках, черепа без зубов... Если конечно, ядовитые дожди ещё не сравняли их с песком.
   - Люди сами виноваты во всём, - замечает Терри, перехватив мой взгляд. - Нет на свете зверя более жестокого, чем человек.
   - Сложно поверить, что дальше есть жизнь,- замечаю я, и ветер поднимает мои волосы.
   - Есть, милая, - Терри улыбается, - и ещё какая!
   После пятидесяти километров мёртвой зоны, вокруг действительно просыпается жизнь. Гарь и сухой чернозём сливаются с горизонтом, подчёркивая границу раздела земель разводом чёрной туши. Новые поля улыбаются золотом пшеницы, деревья трясут листвой. Длинноногие грачи скачут по обочине, разевая клювы. И кажется, что здесь никогда не было ядерной зимы: лишь бесконечное лето.
   Дорога сворачивает в поля, делает крюк и, наконец, приводит нас в небольшое поселение, окружённое поймами. Километрах в трёх через поле виднеется ещё одно: более крупное. Мы останавливаемся у большого деревянного дома с палисадником и полированным забором. Терри сам его выбрал.
   - А что там? - указываю на соседнюю деревню, не успев выйти из машины.
   - Ты даже на дом не взглянула, Аресса!
   - Мне просто интересно. Что это за деревня?
   - Там живут другие, - Терри отводит взгляд и начинает разгружать багажник. - Не такие, как мы.
   - То есть, - пожимаю плечами, - обычные люди, как в городе?
   - Может, чуть получше, - Терри явно не нравится эта тема. Он продолжает с ожесточением выкладывать багаж на землю. - Не настолько грязные. Но будь уверена: они едят курятину и свинину на обед. И травят бродячих псов. Можешь не переживать: они к нам не ходят. Только мы к ним иногда. Потому что у них есть рынок, а у нас - нет.
   - А что у них ещё есть?
   - Две школы, железнодорожная станция и много магазинов. Не волнуйся: тебе всё это успеет надоесть. Осмотри лучше дом.
   По сравнению с моей "однушкой", коттедж кажется огромным. В переплетениях коридоров и холлов, утопленных в солнечном свете, можно заблудиться. За широкими окнами первого этажа - буйная поросль цветущего кустарника. Четыре пустые комнаты внизу, не считая кухни, и чердачное помещение с окнами в небо. Место с треугольными скатами потолка, где можно спать прямо под звёздным покрывалом. Нужно только натаскать матрацев. Радуйся - не хочу.
   Однако, гуляя по пустым помещениям дома, я замечаю, что мне не хватает какого-то важного элемента. Крошечной детали, с которой я привыкла жить. Может, даже грязи... Я словно щупаю языком место, оставшееся после удаления больного зуба. Словно понимаю: я никогда не смогу жевать так, как раньше...
   Но зато я теперь здорова.
   Наш коттедж стоит посередине сада с плодовыми деревьями и бескрайними грядками. Сытым от растительной пищи не бываешь, но я лишь набираю в весе. А ещё я не в восторге от возни с землёй, а когда она забивается под ногти - готова выть. Но теперь, когда жизнь поставила другие условия, выбирать не приходится. Лучше грязь на ладонях, чем в душе. Я, скорее, увязну по щиколотку в болотистой тине, чем позволю чужому дерьму себя запачкать.
   Иногда я думаю о том, что мы пошли не по тому пути. Бывает, что у меня возникает желание бросить всё и умчаться прочь, в город, сквозь выжженные километры пустых деревень. Но я боюсь делиться опасениями с Терри. Неосторожное слово может обломать его крылья. Для меня нет ничего важнее знания, что Терри чувствует себя нужным и реализованным.
   Август. Фиолетово-оранжевый вечер плещется у горизонта. Мы сидим на крыше, и горячая черепица греет наши ноги. Под нами растекается зелёное море садов. Над землёй, вереща, рисуют дуги ласточки.
   - Ты никогда не думал, что у тебя иное предназначение? - спрашиваю я и беру Терри за руку.
   - В каком плане? - Терри улыбается. - Тебе, как профессионалу, не нравятся мои работы?
   - Я не об этом, - тщательно подбираю слова. Нужные, как назло, не идут на ум, и голова начинает трещать и пухнуть. Молнии проносятся у висков. - Это твоё стремление беречь всё живое и жить естественно. Откуда оно? Кто научил тебя этому? Ведь твои родители едят мясо.
   Терри мрачнеет. Бледность накатывает на его лицо.
   - Аресса, это страшная история. Тошнотворная. Ты не захочешь её слушать.
   Отворачиваюсь и разжимаю пальцы. Ветер несёт по крыше первые опавшие листья и семена трав. Зелёное море садов волнуется, и кажется, что из недр его вот-вот выпрыгнет цунами. Я действительно не хочу слушать Терри - впервые в жизни. Интуиция подсказывает мне, что я не должна этого знать. Но как же хочется!
   - Иногда у меня возникает ощущение, словно я не знаю, кто мой муж, - произношу я тихо. Ветер вторит моему шёпоту.
   - Одна ошибка перевернула мою жизнь, - начинает Терри, и я жадно вслушиваюсь в каждое его слово. Не хочу, но вслушиваюсь. Словно читаю книгу ужасов, желая лишь насладиться сюжетом и пролистать травмирующие фрагменты, но любопытство, тем не менее, заставляет открывать самые жуткие страницы и запоем их вбирать. - Когда я учился в старшей школе, я, вместе с тремя одноклассниками, замучил до смерти бродячую шавку.
   - Шавку?! - вскрикиваю я. Удушье взбирается по шее.
   - Собаку. Щённую суку. Мы приманили её едой, а потом парни связали её проволокой. Скрутили лапы и натянули между деревьев. У одного из моих друзей был складной нож. Мы резали ей кожу, засыпали в раны землю, вытаскивали кишки наживую и ломали кости, лишь для того, чтобы посмотреть, как долго она протянет.
   - Это... Боже! Как отвратительно! - я едва сдерживаю ярость. Слёзы щекочут уголки глаз и готовы побежать по щекам. Я действительно не знаю своего мужа. - Прошу, скажи, что ты не принимал в этом участия!
   - Если я скажу, что лишь наблюдал и хотел дёрнуть оттуда, это будет неправдой, - замечает Терри. - Я принимал в этом участие наравне с остальными. Меня вела не ярость, не удовлетворение, получаемое от чужих мучений, а чистое любопытство. Может, хотя бы от этого тебе станет легче. В тот же вечер, дома, мне сделалось плохо. Я обнимал унитаз, а родители не понимали, что со мной творится. Долгие годы после этого мне снилась эта собака. Её взгляд. И щенки, которых она оставила. Ты не поверишь, Аресса, но собаки умеют плакать. Я сам видел.
   - Замолчи! - затыкаю уши руками и мотаю головой. Новая правда застревает булыжником под рёбрами. Но самое ужасное, что даже после этого я продолжаю его любить. Даже если бы он уничтожил целый взвод бродячих собак с особой жестокостью, я любила бы его всеми фибрами души, и ничто не изменило бы этого! - Умоляю, замолчи!
   - С тех пор я поклялся себе, что не причиню вред ни одному живому существу, - Терри серьёзно смотрит на меня. Его глаза блестят. - Даже косвенно. Поэтому я живу так, как живу. Это мой долг перед миром, которому я навредил. Когда я вижу кусок мяса в тарелке другого человека, в памяти всплывают лица школьных товарищей, и та злость, что я чувствую по отношению к ним и себе самому. Я раскаялся, Аресса, но никогда не прощу себя. В некоторых случаях недостаточно просто признать, что поступил неправильно.
   - Ты наказываешь себя так?
   - Да, Аресса. Самобичевание стало моей навязчивой идеей. Прости, что втянул тебя в это. Но я слишком любил тебя, чтобы не забрать с собой, в свой мир.
   Подпалины ночи окрашивают небо. Зелень под ногами становится тёмно-синей. Я плачу. Терри плачет. Этим вечером мы словно ходим кругами в разных направлениях: то расходясь в пространстве, то сталкиваясь лбами. Но, вопреки здравому смыслу, я чувствую, что люблю его ещё сильнее.
   В нашей общине несколько семей, но я предпочитаю не сталкиваться с новыми знакомыми. Если Терри действительно кажется искренним гуманистом, преследующим свои взгляды от чистого сердца, то эти мужчины и женщины - настоящими фанатиками с неуёмной гордыней. У Мозгачёвых - наших соседей - семеро детей, от мала до велика. Ни один из них не ходит в школу. Трёх младших, большенькому из которых перевалило за пять, мать Алиса кормит только грудью, превратившейся от большого опыта в две свисающие до пупка тряпочки. Малыши напоминают узников концлагерей времён Великой Отечественной Войны: большая голова и полоски рёбер, между которыми проваливается кожа.
   Каждый раз, когда Мозгачёвы приближаются к нашему дому, я стараюсь уйти в сад и спрятаться среди деревьев и кустов смородины. Иногда мне это даже удаётся. Но в октябре, когда жёлтые листья сгнили, ударили холода, а я поняла, что жду ребёнка, наши встречи становятся чаще. Естественно, о посещении гинеколога в нашей общине нет и речи. Когда я пытаюсь заикнуться об этом, меня накрывают многоголосые обвинения во всех смертных грехах. В живодёрстве и в развязывании ядерной войны - в том числе. Даже когда к апрелю мои ноги превращаются в налитые синевой кадушки, живот налезает на нос, а голова начинает болеть при каждом движении, мне не разрешают выехать в город к врачу. Мне находят духовную акушерку - решено, что роды у меня будет принимать Алиса. И это не радует. Я сомневаюсь в медицинских знаниях женщины, некогда недоучившейся на юриста. Более того: глядя на неё, я совершенно не хочу кормить ребёнка грудью. Естественный процесс в Алисином беззастенчивом и повсеместном исполнении с двумя детьми одновременно, кажется актом, подобным публичному посещению туалета.
   Но есть причина, по которой я не протестую. Её имя - Терри, и мне мало его улыбки. Мне нужно, чтобы он понимал: мы сделали этот шаг, тяжёлый и важный для нас обоих, не зря. А ещё - чтобы он верил в наше общее будущее. В свои крылья, которыми я однажды его наделила: осязаемые, а не вымышленные. И чтобы он перестал, наконец, наказывать себя.
   Каждый день я наблюдаю за тем, как преображаются его работы. Всё чаще на фотографиях вместо опостылых людских силуэтов - лики природы. Горящие на солнце колосья, пронзительно-чистый дождь, отхлёстывающий мелодии по крышам, прогретая черепица с лёгким налётом мха. И птицы. Клины, плывущие на юг в мареве закатного неба. Люди на снимках тоже встречаются, но другие: с чистым взглядом, морщинками в уголках глаз и свободным ветром в волосах. Женщины с косами, в длинных юбках. Их глаза сияют, как звёзды над нашей крышей. Мальчик, грызущий баранку с таким аппетитом, что хочется безбожно отобрать лакомство и впиться губами в свежее тесто. Мужчины с вёдрами и кристальная вода, переливающаяся через обод. Я ощущаю эту живую энергетику кончиками пальцев и успокаиваюсь: Терри счастлив здесь, в золотых объятиях полей. Он никогда не променяет это звенящее голубое небо на грязный холщовый лоскут, что висит над городом. Для него нет ничего дороже нашего будущего на этой земле. А потому и я оставляю позади негодование и извлекаю плюсы из сложившейся ситуации. Их немало.
   Роды начинаются глубокой ночью, на месяц раньше срока. Сначала появляются едва заметные боли в животе, а потом по ногам бьют зелёные воды. Терри бежит за Алисой. Не проходит и часа, как мне становится хуже. Каждая схватка заставляет меня забываться и бредить. Как я и предполагала, Алиса ничем не может мне помочь, кроме неумелых попыток успокоить. Утешение нужно мне меньше всего, когда я того и гляди получу путёвку на тот свет! В коротких светлых промежутках, глядя на кривящиеся балки потолка, я кричу, что умираю, и требую вызвать скорую помощь. И Терри, вопреки возражениям Алисы, всё-таки вызывает её! Только доктора ничем не могут мне помочь, потому что наш сын выскакивает из утробы задолго до их приезда. Мёртвым.
   Так оно и получилось. Все восемь месяцев мук свелись к заполнению документации. У меня не хватает сил заплакать: я лишь смотрю на тело сына безучастным взглядом. А Алиса, глядя на меня, открытым текстом заявляет, что несчастье произошло из-за попыток медиков вмешаться в естественный ход родов и добавляет, что все врачи - безбожники и убийцы. А ещё с сарказмом цедит, что мы с Терри не хотели этого ребёнка, если он добровольно решил отправиться в мир иной. Я непременно высказала бы ей всё, если бы не моё состояние. Губы просто не шевелятся. Оказывается, нет ничего больнее, чем чувствовать, как внутри разливается негодование, а ты не можешь его выплеснуть. Слабея от физического и эмоционального изнеможения, я подписываю отказ от госпитализации и тут же забываюсь беспокойным сном.
   Дни улетают, как птицы, косяками тянущиеся к югу. Часы гниют, как листья, что срываются с деревьев и падают на землю. Наше время пахнет прелой сливой и сушёным базиликом. Оно мажет раны солнечным мёдом, притупляя боль. И кажется, что нам хватило сил всё забыть. И даже простить Алису. Хотя, с тех пор Мозгачёвы не приходят в наш дом, как и мы в их.
   Вечерами мы с Терри по-прежнему сидим на крыше, наблюдая за тем, как кровавый диск солнца ползёт к горизонту. Остывающая земля, как и раньше, пахнет безумием, свободой и полётом. Чистая кровь новых закатов вбирает в себя одинокие деревья вдалеке, а мы воображаем, словно летим к умирающему солнцу, как два журавля. Как и прежде, мы разговариваем ночами о вечном. И просыпаемся с улыбками, словно ничего не произошло. Мы возделываем наши земли по весне и пожинаем урожай осенью. Но в нашей жизни появляется ещё один ритуал.
   Каждое утро мы заходим в самый потаённый уголок сада, где прячется крохотная могилка. И разговариваем с надгробным камнем так, как говорили бы с нашим сыном.
   Всё, вроде бы, идёт, как раньше. Сердце бьётся в том же темпе, глаза по-прежнему щурятся от солнца, а воздух, как и обычно, прозрачен и звенит от малейшего колебания. Но это чувство обманчиво. Всё прозаичнее: Терри не даёт мне расклеиться. Моё мнимое благополучие - лишь косметический эффект. Можно покрыть фасад аварийного здания краской и свежей штукатуркой, но оно не перестанет разваливаться изнутри. И я сейчас, как разрушающийся дом.
   Да, я никогда не плачу. Но мне тяжело. Нет, это не то слово: не умею я подбирать меткие метафоры. Я никогда не признаюсь себе - а Терри тем более - что сожжена прошлым изнутри. Вывернута наизнанку. Всё, что наполняло меня, истёрто в грязный пепел и перемолото в муку.
   Однажды тяжесть становится настолько невыносимой, что я решаю утопить её в забытьи. Способа лучше, чем устроиться на работу, я не нахожу. Поначалу Терри возражает, и я понимаю его. Но когда его ресурсы истощаются, и до него доходит, что я не смогу прогнать прошлое, не вытеснив его событиями настоящего, он соглашается.
   В школе в соседней деревне я нахожу вакансию учителя рисования. И, хоть директор смотрит на моё лицо без косметики и юбку в пол с опаской, он одобряет мою кандидатуру. Ценные кадры в деревне - явление редкое. А я оказываюсь именно такой. Мой многолетний опыт работы не подводит меня.
   Новая жизнь не оставляет места грусти: я слишком устаю, чтобы предаваться болезненным воспоминаниям. Мне нравится всё на моём рабочем месте: кабинет в пятнах акварели, вид из окна на деревенские крыши, запах краски и древней пыли, который бывает только в школьных коридорах. Мне нравятся дети, которым я могу передавать свои навыки и вдохновение. Мне нравится долгая дорога домой по обочине просёлочной дороги. Иногда я даже возвращаюсь с улыбкой. А вечерами мы с Терри, как и раньше, сидим на накалённой за день крыше и пьём аромат солнца. Иногда я делаю наброски, и, клянусь, они лучше, чем скетчи из моей прошлой жизни.
   А ещё я замечаю, как вместе со мной меняется Терри. Он словно становится сильнее, видя, что я вернулась к жизни. Я знаю: у него появилась ещё одна травма. Чувство вины за произошедшее гложет и его, просто он глубже прячет эмоции. Но, глядя на улыбку мужа, начинаю верить, что однажды мы отпустим это. Мой бедный Терри слишком устал, спасая меня. Пришло моё время доказывать, что старания были не напрасны.
   Моё тридцать пятое бабье лето горит багрянцем листьев и мёдом солнечного света. Оно источает аромат поздних цветов, ублажает сладостью пыльцы и терпкой кислотой антоновских яблок.
   Школьные коридоры пахнут типографской бумагой и чернилами. Скрип ручек о тетрадные страницы наполняет классы. На моём рабочем столе догорают астры, расставляя острые лепестки. Ученики рисуют лето, пытаясь задержать время воспоминаниями, увековеченными на альбомных листах. И я верю, что в этом действе есть магия. Словно кисти детей притягивают тепло в разгорающуюся осень.
   Последний урок. Я собираю работы и выставляю оценки. Исследуя взглядом корявых человечков, выведенных детскими пальчиками, снова возвращаюсь в школьные годы. Там, за километрами мёртвых земель и выжженных деревень, в прошлой жизни, мама хранит все мои старые альбомы. Мама, что однажды не пожелала признать выбор дочери. Может быть, она даже скучает, но я сомневаюсь. Настоящая, счастливая Аресса не нужна ей.
   Последний звонок прокатывается по коридорам гулким рокотом. Есть что-то особенное в хриплых тембрах школьных звонков. Может быть, именно такой звук производят шестерёнки машины времени, перетираясь друг о друга?
   Стук моих набоек скачет по пустым коридорам. Прощаюсь со сторожем, вешаю ключ. В ответ, как и обычно, получаю осуждающий взгляд - здесь не любят членов нашей общины, как бы я ни пыталась это отрицать.
   Кто я тут: чужая среди своих, или своя среди чужих? Чужая среди чужих...
   Выхожу в гулкую пустоту школьного двора. Ветер кидается под ноги, как рассерженный щенок, и поднимает оборки юбки. Небо перекрыто заслоном туч. Кучерявые края облаков размазываются, как акварель под потоком воды. Ещё немного и начнётся гроза. А я, как всегда, оставила зонт дома. Поэтому нужно поторопиться.
   Подумав, понимаю, что дождь накроет меня на пути к дому. Опасно ходить по полю в разгар грозы. Решаюсь срезать путь и пройти к общине сквозь заросли кукурузы. Расстояние напрямую -около километра. Может быть, я даже успей домой к началу непогоды.
   Ускоряя шаг, я одолеваю окраинную улицу. Деревянные домики, по мере приближения к выходу из деревни, становятся более бедными и убогими. Палисады запущены: лишь колкие заросли малины торчат сквозь прогалы заборных досок. За покосившимися калитками разрастаются дикие цветы.
   Пересекаю трассу и вторгаюсь в заросли кукурузы. Зелёные столбы с лохматыми листьями убегают назад. Початки уже собраны, и теперь, наверняка, лежат в домах на тарелках, аппетитно-золотистые и хрустящие, пропитанные светом, маслом и бесконечностью просёлочных дорог. Хрустят на чьих-то зубах, роняя вкус солнца... Облизываюсь, предвкушая скорый ужин.
   Воздух тяжелеет от влаги: того и гляди, земли коснутся первые капли. Кукуруза закрывает меня с головой, заслоняя обзор, и предвкушение дома перекрывает страх. Словно неведомое зло может возникнуть из ниоткуда и прижать меня к земле, похоронив. Здесь душно. Я рвусь между рядов, но не уверена, что бегу в правильном направлении. Но успокаиваю себя: эти места безопасны. Сколько раз я уже ходила этой тропой! И каждый раз это похоже на тайный побег в туалет среди ночи, когда сначала боишься высунуть ногу из-под одеяла, а затем возвращаешься в кровать бегом. Всё закончится быстро. Главное - придерживаться прямой траектории. Тогда, рано или поздно, ряд закончится, и я выйду на открытое пространство.
   К середине пути, когда тяжёлый ветер усиливается, а колени начинают упрямо ныть, я прихожу в панику от иррационального чувства. Оно приходит из ниоткуда и внезапно - потоком отборного страха по венам. За мной наблюдают. Я чувствую взгляд, целящийся в спину. Я даже слышу шаги, не согласующиеся с моими. Поначалу они кажутся простым эхом. Но когда монотонное пошаркивание прерывается вознёй, я убеждаюсь, что права. Сердце сдавливает ужас, а горло - удушье.
   Останавливаюсь среди рядов. Кругом - зелёная бесконечность. Ничего не слышно: лишь ветер постанывает, приподнимая сухие кукурузные листья. Но интуиция сильнее рассудка. Я боюсь обернуться. Я знаю, что увижу то, что меня испугает. И понимаю, что любая инициатива может породить плохой исход.
   Натянутую плёнку тишины, наконец, прорывают шаги. Осторожные, крадущиеся, бережные. И только тогда я нахожу в себе силы сорваться с места и побежать наперерез ветру.
   Колкие потоки воздуха разрывают грудь. Сумка колотит по спине, оборки юбки - по икрам. Паника сдавливает мышцы болью, делая их каменными. Удушье нарастает, когда я нахожу в себе силы обернуться через плечо. Мужской силуэт продирается сквозь заросли, следуя точно по моей траектории.
   Первые капли дождя ударяют о землю. Вода иглами вонзается в лоб, путается в волосах, стекает на губы. Я прорываю воздух, как торпеда, с одним лишь убеждением. Нельзя останавливаться. На бегу подтягиваю сумку к себе и судорожно шарю по дну. Перьевые ручки, кисти, тетради...
   Ключи! Огромная связка ключей! Сомневаюсь, что она мне поможет, но...
   Зажимаю кольцо между пальцами. Металлические болванки позвякивают, напевая издевательскую мелодию. Им невдомёк, что я в опасности. И что каждый шаг даётся всё тяжелее.
   Одышка и тяжесть в груди становятся невыносимыми, и я снижаю скорость. Он нагоняет меня через несколько секунд. Мужские пальцы впиваются в плечо, но я выскальзываю, как рыба. Преследователь не сдаётся: грубые руки хватают подол моей юбки и тянут на себя. Треск рвущейся материи слишком явен, чтобы его игнорировать. Охнув, падаю в грязь и переворачиваюсь на спину. Поле зрения застилает кукурузная зелень. Плачущее небо, окрашенное закатом, кровоточит над моей головой. Я кричу так, что воздух трепещет. Эхо вторит мне издалека, будто издеваясь. Ни души вокруг - я знаю это. Только я и мой мучитель.
   Шероховатые ладони ползут по бёдрам, задирая юбку, и проникают под кружево белья. Я чувствую себя той самой собакой, что мой муж в глубокой молодости привязал проволокой к дереву. Довольное лицо с колючей щетиной на щеках нависает надо мной, как бледная луна. Я не знаю его. В нашу общину он не приходил. Чужие глаза смотрят на меня со странной нежностью и пугающим спокойствием.
   - Ну-ну, - бормочет мужчина. - Можешь кричать громче. Мне нравится это. Никто нас не услышит.
   Дождь молотит по грязи, поднимая брызги. Кукурузные листья дрожат от капель. Хаотичные их взмахи напоминают движения щупалец. Грубые руки блуждают по моему телу, делая то, что мог до этого только муж. Я уже не пытаюсь кричать. Лишь растерянно смотрю в небо, наливающееся краснотой, и глотаю слёзы. Я снова никчёмна, как и три года назад. Другая, слабая Аресса всегда была здесь - она лишь пряталась под фасадом обретённого счастья. Меня никогда не хватит на большее.
   Я чувствую, как преследователь разрывает бельё на мне. Задираю голову в небо, чтобы не видеть его лица и своей беззащитной обнажённости. Твёрдая плоть прижимается к бедру, и я рычу от беспомощности. Собака. Собака...
   Клубящиеся тучи изливаются на моё лицо дождём. Перед тем, как ослепнуть от боли, я вижу, как небо разрезает журавлиный клин. И это придаёт мне уверенности.
   Толчок. Низ живота разрывает тягучее саднение. Я замахиваюсь. Ключи звенят в руке.
   Ядрёно-алое солнце оставляет прощальный блик на головке болванки, когда моя рука уверенно описывает дугу.
  

Глава 4

Тело

Зара

   Когда мы застреваем на узенькой площадке между этажами, предчувствие опасности становится слишком ощутимым, чтобы его игнорировать. Незаметно подкравшись, оно набрасывается на нас вместе с темнотой. Мне хочется верить, что это просто иллюзия. Но только воздух привычно становится гуще, а кровь - холоднее. Значит, не показалось.
   Многие говорят, что опасность не пахнет. Склонна думать, что эти люди или не встречали её, или слишком привыкли. Или чересчур любят жизнь, чтобы уделять внимание деталям. Потому что запах опасности невозможно не учуять! Словно пространство сначала резко охладили и спрессовали, сморозив испарину в ледяной бисер, а затем - столь же внезапно нагрели, отпустив на волю. Не подобрать метафору лучше.
   Ника рядом со мной дёргается и трясётся, словно сквозь её тело пробегают электрические разряды. И, хотя её лицо скрыл мрак, я прекрасно слышу, как скрипят её зубы.
   - Ты тоже чувствуешь? - спрашиваю я. Мой голос дрожит: нужно взять себя в руки, и побыстрее.
   - Что чувствую? - отвечает она бесстрастно, и на сердце становится легче. Она поглощена своим страхом. А до меня ей дела нет. Оно и лучше.
   - Ну... опасность. Или что-то такое... Неважно, - отрезаю я, поняв, что дискуссия здесь не поможет. Да и нужных слов подобрать я не смогу. Красноречие никогда не входило в перечень моих талантов.
   - Тоже, что ли, облегчиться хочешь?! - фыркает Ника.
   Зря я вообще с ней заговорила! Зря! Меня так и подмывает повернуть обратно, но засчитывать слив самой себе не хочется. Сейчас мы должны быть внизу. Поправка: я должна быть внизу. Во что бы то ни стало. Иначе меня удушит необъяснимое, но жуткое чувство, словно я не выполнила то, что должна была.
   Предчувствие беды проникает в грудь с дыханием и превращается в целлофановую плёнку за грудиной. Хочется расковырять кожу, вырвав его из себя, но тщетно. Слишком глубоко вросло...
   - Я хочу только, чтобы ты была осторожна, - пытаюсь ответить на хамоватую реплику.
   Я останавливаюсь у выщербленного края лестницы. Разлом сыплет камушками. Чернота подо мной шелестит и шуршит, источая смрад мочи и гнилого мяса. Несмотря на запущенность антуража, здесь слишком много крыс. И большая часть этого бесчисленного "много" - мёртвые особи. Игнорировать это ну никак не получается.
   - Кто знает, что было здесь до нас? - озвучиваю мысли и вздрагиваю. Звуки кажутся слишком громкими в застоялой тиши. - Надо беречь себя.
   - Подруга, давай-ка без философии! - Ника останавливается рядом.
   Её по-прежнему трясёт. Я чувствую это по мелким колебаниям воздуха у висков. Только я не могу ей помочь. Совсем не могу.
   - Это не философия. Это мой тебе совет, Ника. Если хочешь, чтобы всё было хорошо.
   Глотаю возмущение вместе с тягучей слюной. Внутри становится горячо. Я не предъявляю слишком высоких требований к напарнику: достаточно, чтобы он был человеком с должной долей серьёзности и гуманизма. А Ника с её безответственностью и грубым жаргоном раздражает меня, и скрывать это всё тяжелее. И я полагаю, что бешу её не меньше.
   Но, как бы там ни было, нужно, чтобы она двинулась со мной. Иначе высока вероятность того, о чём не хочется даже думать! Только как её заставить? Можно, конечно, надавить на неё силой, но это жёсткий метод. Я уже дискредитировала себя пятнадцать минут назад.
   Выход один: я должна пересилить негодование. Прослоить зачерствевший бисквит свежим кремом. Ради себя самой же. Поэтому я пытаюсь забыть про крыс и не думать о тех, кто был здесь до нас. Нике не нужны эти темы. Нике не нужна ярость.
   Нам обеим она не нужна.
   - Хорошо? - Ника поднимает руки и едва не задевает в темноте мой нос. Ребро ладони проносится в миллиметре от кончика. - Подруга, не утомляй меня! Разве может у нас быть всё хорошо?! Я даже не помню, какого размера у меня сиськи!
   - Время включать голову, а не думать о содержимом твоего бюстгальтера. Я пойду вперёд, - отрезаю я. - Не отставай!
   - Легко сказать! - в густой тьме что-то шевелится. - Я даже лица твоего не вижу!
   - Слушай по шагам!
   - Я лучше буду держаться за тебя!
   - Нет! - отшатываюсь к перилам, но не потому, что мне противно. Так надо. - Вдруг на нас нападут и придётся драться? Это помешает мне.
   На нас наступает то ли ночь, то ли здешняя неестественная мгла. Сиреневое марево превращается в чёрный уголь. Не дожидаясь ответа, я нащупываю ботинком ступень, и опускаюсь в бассейн темноты ещё глубже. Мрак до такой степени густой, что кажется, словно я ослепла. И я плыву в нём, как в невесомости, стараясь найти берег. Не разбираю дороги, но перила помогают мне придерживаться края лестницы. Но если она разрушена или провалилась впереди по курсу, они меня не спасут. Нужно быть начеку.
   Шаг за шагом, ниже и ниже. Эта темнота поглощает не только цвет, но и звук. Дыхание становится глухим и неслышным. Сердце зажимается в груди, боясь сделать удар. Я не могу отрицать, что мне страшно, но не могу и остановиться. Каждое моё движение - вызов себе самой. То, что зудит изнутри, ища выход. Внутренний демон, которому страшно дать волю...
   Подошвы кед ритмично шаркают по бетону. Зара ничтожество? Нет!
   Ещё шаг. Я едва не падаю вниз, споткнувшись о темноту.
   Зара трусиха? Нет!
   Ещё пара шагов.
   - Ты идёшь? - выкрикиваю я во мрак. Звук повисает между полом и потолком, студнем заполняя пространство. Я слышу, как буквы расслаиваются на отзвуки и перетекают в слабый шелест.
   - Я боюсь! - раздаётся голос сверху.
   Звуки чеканят по ступенькам, как монеты. Вылетают в пролёт и разливаются во мраке у меня под ногами. Господи, она и шага не сделала!
   - Ника, спускайся! - я снова выхожу из себя. - Иначе так и оставлю тебя здесь!
   - Я не пойду, - отвечает Ника тихо. - Лучше толчок поцеловать, чем в эту гниль тащиться.
   - Надо было мне одной идти сразу! - не могу скрыть негодования. Мне больно и тяжело, но видно такова жизнь. Нужно было дать ей пинка под зад ещё когда мы с Экорше подобрали её на этаже. - Всё равно от тебя никакого толку. Только на ноге болтаешься, как гиря!
   Мне кажется, что я кричу в пустоту. В космический вакуум, который не проводит звук. И в этом есть доля истины. Потому что, как бы я ни подбирала слова, Ника меня не услышит.
   - Так что, Ника?! - решаю дать ей ещё один шанс.
   - От наших потуг никакого толка! - стонет Ника. - У тебя башка соображает хоть что-то?!
   - Мы должны вытащить Экорше! Что ты за человек?!
   - Я остаюсь! Если ты - псих, то я ещё не совсем рехнулась!
   Я выдыхаю. Максимально тихо, чтобы Ника не слышала, как вместе с воздухом выходит скребущая боль разочарования. Сердце разрывается на куски и стонет. Происходящее не укладывается в голове. Почему я снова пригрела на груди змею?! Это моя кара? Или карма?
   Я нащупываю перила и осторожно перебираюсь на следующую лестницу. Остова металлических решёток непрочные, подгнившие. Крошка ржавчины то и дело сыплется между пальцами. Ещё чуть-чуть, и этих перил не станет. На их месте будут проглядывать лишь торчащие вверх зубья отломанных перегородок. В темноте - классная ловушка!
   - Аааааааааааааааааа! - доносится из темноты женский крик, прерывая мои размышления.
   Я вздрагиваю и замираю. Чужой вопль всё ещё вибрирует в ушах отголосками эха. Сердцебиение стреляет в подбородок. Позвоночник натягивается, как струна. Удивлена я или испугана? Неважно: главное, что не выведена из строя.
   - Ника, это ты? - тихо спрашиваю я темноту.
   - Да пошла ты! - отвечает мне испуганный голос сверху, и я понимаю, что мы здесь не одни.
   Это усугубляет ситуацию. Как и моё одиночество. Но пути назад уже нет. Я должна доказать себе, что чего-то стою.
   Я делаю шаги, бросая каждым новый вызов себе. Я превосхожу себя с каждым пройденным метром. Зара никчёмная? Нет! Зара боится?..
   Зара боится.

***

Номер три

   Метров через десять темнота начинает теплеть, редеть и слоиться лиловым. Впору кричать от радости. Только эйфории от того, что я наконец-то продвинулась в нужном направлении, нет. Я слишком утомлена, чтобы радоваться. Утомлена, раздавлена, обескуражена и хочу есть. Когда резервы истощены, для эмоций не остаётся места.
   Нет, резервы не истощены. Исчерпаны - вот более подходящая отметка на шкале моей выносливости. Жаль, что на ней не предусмотрено минусовых значений. Я - чёрная дыра, кусочек вакуума в пространстве. Кажется, даже дышать разучилась. Всё, что держит меня на ногах - нежелание умирать от холода в темноте и одиночестве. Мой потенциальный конец слишком некрасив.
   Я врезаюсь в воздух на всех парах. Я не чувствую своё тело: рецепторы отключились то ли от холода, то ли от изнеможения. Я как ветер, у которого нет оболочки. Впрыгиваю в стеновой разлом, ещё раз убедившись, что иду правильной дорогой. Колкие камушки падают на затылок, путаясь в волосах. Трясу головой, пытаясь избавить шевелюру от мусора и остатков инея. В висках разливается тупая боль.
   Я проношусь по бетону, чудом минуя торчащую арматуру и строительные блоки. Заворачиваю за угол и...
   Столбенею, проглотив крик.
   То, что я вижу, подобно крепкому удару под дых. С разбега. Замёрзшие мышцы каменеют и тяжелеют, превращаясь в свинцовые слепки. Диафрагма сокращается, с шумом выталкивая воздух наружу. Я захлопываю рот и снова оставляю вопль в себе.
   Такого не бывает!
   Глаза снова улавливают движение у пола. Странное, неуклюжее, словно нечеловеческое. Значит, это не иллюзия. Значит, время поверить в то, о чём я не знала.
   Я делаю шаг вперёд. Плитка под ботинками покачивается на старом бетоне. Кажется, что я иду по воде. Я двигаюсь вдоль стены, а взгляд ни на секунду не выпускает бесформенную чёрную тень. В конце концов, замираю у заложенного кирпичом дверного проёма и прячусь за небольшим выступом, пытаясь чётче разглядеть происходящее.
   Вглядываюсь в лиловую темноту и в который раз убеждаюсь, что это не поддаётся описанию. И восприятию - тоже. Это похоже на бессвязный ночной кошмар, от которого просыпаешься в ледяном поту, давясь криком. Нас учат, что необъяснимое опасно по умолчанию. И впору мчаться отсюда на всех парах, игнорируя саднящую одышку и сердцебиение, но я продолжаю стоять на месте. И смотреть. Безвестная доныне, но важная часть меня жаждет видеть это.
   В рваном разломе стены, едва подсвеченном лунным сиянием, лежит мешок неправильной формы. Рядом склоняется чёрное нечто: то ли человек, то ли животное. Судя по звукам, что издаёт субъект, и по позе - животное. Единственное, в чём у меня нет сомнений - оно живое.
   Сердце подпрыгивает до самой шеи. Промёрзшие руки начинает ломить и выкручивать. Неожиданно я догадываюсь, что это нечто - мой преследователь из темноты. Тот, от кого я убегала совсем недавно! Тот, что воет, издаёт шлёпающие звуки, и загоняет в угол, смакуя каждое мгновение безысходности!
   Хватаюсь за живот. Грубый чехол на левой руке упирается застёжками в кожу. Под рёбрами просыпается тошнота. Рот наполняет кислота, и я снова начинаю задыхаться. Паника сильнее меня. Я ещё не оправилась от шока...
   Если шоковая ситуация вообще прекратилась!
   Нечто останавливается и замирает, словно прислушиваясь. Оно будто исследует темноту седьмым чувством: тем, что у нас - людей - отсутствует по определению. Моя тошнота внезапно становится сильнее и лавиной обрушивается ниже. Мышцы ломит, словно мою тушу освежевали. Я вжимаюсь в стену, стараясь не дышать. Жаль, что сердце не остановить.
   Нечто поднимает голову и оборачивается. И нет сомнений, что его взор направлен в мою сторону! Я не вижу в темноте, что оно из себя представляет, но голова напоминает человеческую. Несколько мгновений мы смотрим друг на друга сквозь мглу.
   Потом страх, что свернулся клубочком за грудиной, прорывается наружу. Вместе с желанием выжить во что бы то ни стало.
   - Ааааааааааааааааааа! - горло раздирает боль, но я ору на пределе своего голоса. Отталкиваюсь от шаткой плитки и несусь по коридору. Мимо странного существа, которое - слава создателям - не успевает среагировать на мой выпад, мимо стенового разлома, крошащегося штукатуркой. Спотыкаясь и подпрыгивая, я сбегаю по лестнице и сношу собой хлипкую дверь подъезда. Пласт изъеденного коррозией, почти невесомого металла падает на бетонное крыльцо. Пулей вылетаю из зоны тьмы на улицу. Сбегаю по ступенькам и несусь сквозь заросли. В никуда, без маршрута. Продрав телом пару десятков метров, обнаруживаю, что одышка, наконец, перевесила выносливость. Крик на моих губах давно превратился в вялый сип, а к коже вернулась чувствительность.
   Останавливаюсь в кустах и задираю голову в небо. Теперь я могу дать волю чувствам. Глаза начинает щипать. Горячие дорожки обжигают щёки. Я отдаю звёздам свои слёзы, словно оно может вернуть мне взамен потерянные воспоминания. Только, увы, это напрасная жертва.
   Надо мной склоняются десять этажей разрушенного кошмара. Мне больно, но на этот раз болит не тело. Это память скребётся во мне загнанным зверем, запертая в чулан. Раздирает душу до крови, но не может прорваться наружу.
   Я падаю на колени, глотая слёзы. Ветви кустарника смыкаются надо мной. Звёзды смеются, порванные на клочки. И я понимаю: никто здесь не даст ответа, зачем я тут и что должна делать.

***

Зара

   Сложнее всего мне даётся последний пролёт. Едва я сворачиваю на нижнюю лестницу, страх становится неконтролируемым, а ноги - деревянными. Когда я касаюсь носками ступенек, подо мной пружинит невесомость.
   Сжимаю кулаки, закусываю губу и, вопреки опасениям, продолжаю путь. Сердце качается маятником, а душа полнится предчувствием неведомого. Не оставляет чувство, что меня вот-вот затянет бесконечная труба-лабиринт и унесёт в небытие. Чтобы успокоиться, стараюсь дышать глубже. Но смрадного чёрного воздуха недостаточно для того, чтобы разбить комок в моей груди.
   Судорожно цепляю пальцами перила. Здесь, внизу загородки кажутся ещё более ветхими. Металл буквально крошится под рукой. Одно утешает: ниже - только земля. Падать некуда. Если только в ад. Даже если так, может, оно и к лучшему?
   Я считаю ступеньки: семь, восемь. В лицо мне смотрит мгла, пахнущая пылью, опасностью и железом. Темнота перекатывается в берегах лестничной площадки, рождая движение.
   Замираю на нижней ступеньке, всматриваясь в черноту. Впрочем, ломать глаза необязательно: темень шлёпает и шуршит. Возможно, это крысы. Но готова поклясться, что слева во мрак метнулся низкий силуэт неопределённой формы. Существо, подобное крупной собаке.
   Кто здесь?
   Страх стягивает кожу. Он вот-вот выдавит моё существо из оболочки, как пасту из тюбика! Но кем я буду, если не продолжу начатое? Одной из многих ничтожных серых мышей. Я не готова мириться с провалом, и тихо произношу в пустоту:
   - Кто тут?
   Время словно останавливается, повисая надо мной чёрной простынёй. Вокруг воцаряется тишина. Секунды растягиваются до предела и рвутся. Ответа нет.
   - Я слышала тебя, выходи, - повторяю я громче. Господи, как же ничтожно звучит мой голос!
   Безвременье продолжается. Тишина становится глубже. Я поднимаю ногу, чтобы сделать шаг навстречу вопросам, но тело замирает и каменеет. Инстинкт самосохранения кидает в мысли страшную догадку.
   Это существо затаилось, чтобы наброситься на меня!
   Дыхание перехватывает, но пятиться некуда. Там, наверху, куда более страшный враг- моя неуверенность. Из-за моей спины ухмыляется другая Зара: трусиха и абсолютное ничтожество. Мой внутренний демон с тем же именем. Я постоянно убегаю от неё. Не хочу быть с ней и сейчас.
   Лучше уж - в чужие когти! Если мне придётся драться, я готова.
   Выдыхаю до предела. Выхожу на площадку, вслушиваясь в тьму. Всё моё тело напрягается. Если оно кинется на меня, надо будет вовремя отразить удар.
   Тишина натягивается и трескается от звука: неприятного, но уже знакомого. Я слышу слева сопение и шлепки. Но, к моему удивлению, звуки отдаляются. Невидимый враг убегает! Должно быть, напугался не меньше меня.
   Или пошёл за подкреплением?
   Нужно торопиться в любом случае.
   Я перевожу дыхание и разворачиваюсь. Это - первый этаж, и дверь подъезда, по всей видимости, распахнута. Снаружи льётся фиолетовый свет. Крупные пылинки клубятся в его потоках.
   Я оглядываюсь. Теперь, когда тьма разбавлена, глаза начинают понемногу привыкать к ней. Крутые ступени у моих ног спускаются к выходу. Я вижу два симметричных разлома в боковых стенах. В левый только что ушлёпал тот, кто даже не успел стать мне соперником, а в правом...
   Человек!
   На цыпочках приближаюсь к дыре. Сиреневый свет бежит по рваному краю разлома неоновой линией, освещая её содержимое. В нише в глубине стены лежит, скорчившись, полная девушка, и это точно не Экорше: у той все кости напоказ. Я вижу выпуклые карманы на джинсах незнакомки, выгоревшие волосы и распахнутый рюкзак.
   - Эй, - говорю я лишь для того, чтобы тишина не нагнетала страх, - ты меня слышишь?
   Тщетно. Я снова натыкаюсь на мёртвую тишину. Я уже догадываюсь, почему она не отвечает. Но как же страшно об этом думать!
   Делаю ещё пару шагов к дыре. Теперь я могу видеть ветхий туннель, идущий вертикально вверх, параллельно стене. По всей видимости, он служил лифтовой шахтой. Мне всё ещё сложно поверить, что до Последней Войны здесь во всю кипела жизнь.
   Наклоняюсь над девушкой. Кое-как вытаскиваю из-под её живота руку и пытаюсь прощупать пульс. Температура её кожи не даёт никаких шансов, но я сдавливаю запястье девушки всё сильнее, пока не прощупываю сквозь мягкую клетчатку кость. Никакой пульсации. Лишь тогда я понимаю, что девушка мертва.
   Она мертва.
   Всё здесь по-настоящему!
   Правда кажется слишком страшной. Кусаю губы, пытаясь не закричать и не заплакать. Зара-ничтожество догоняет меня и впивается пальцами в плечи, дырявя кожу. "Беги, - шепчет она. - Уходи отсюда. Ты не поможешь ей, а вокруг так много опасностей! Твой удел - спасать себя. На большее ты не способна".
   - Нет, - рычу я, разговаривая сама с собой, - я могу!
   Превозмогая испуг и отвращение, я запускаю пальцы в рюкзак девушки. Блокнот и цветные карандаши. Странный запас: художница что ли? На всякий случай я забираю и то, и другое. Мне хочется, чтобы об этой девушке хоть кто-нибудь помнил. И я буду, пусть никогда и не знала её.
   Когда я бережно закрываю рюкзак погибшей, краешек её блузки приподнимается. Кожа на спине девушки в темноте кажется неоновой. Я поднимаю руку, чтобы закрыть дыру, но ладонь зависает в воздухе на полпути.
   По спине незнакомки бегут чудесные узоры. Тонкие, ровные, симметричные ветки и цветы. И невиданные знаки, похожие на колдовские руны.
   Какая изящная татуировка!
   Словно загипнотизированная, я подношу ладонь к узорам. Мне хочется коснуться этой красоты. Дотрагиваюсь до холодной кожи погибшей и тут же отдёргиваю руку.
   Узоры вырезаны на коже девушки остриём ножа. И раны, по всей видимости, свежие.
   - Кто тебя так? - я глотаю ужас вместе со слезами. Я забываю обо всём: о том, что должна найти Экорше
   Девушка не шевелится. Она не ответит мне. Она больше никогда никому не ответит.
   Я так погружена в себя, что не замечаю, как свет меркнет, перечерчивается полосами, а потом снова становится ярче. Я ушла так глубоко, что не слышу ни голосов, ни дыхания. И лишь когда громкий голос взрывает тишину, я вздрагиваю и поднимаю голову.
   - Оставайся там, где сидишь!

***

Номер три

   После долгих минут скитаний в тёмных зарослях, я, наконец, выхожу к противоположному краю многоэтажки. Эта часть здания, хоть и обветшала порядком, выглядит надёжнее: плиты и стыки почти не тронуты временем. Разве что, ближе к крыше, от стены словно откусили кусок. Рваная дыра освещена лунным светом и выставляет напоказ межкомнатные перекрытия и крупный рисунок на обоях. В ночи он кажется безликим и монотонным.
   Я поднимаю голову выше. Глубокие раны облаков перетягивают вздувшийся лиловый пласт, угрожая заслонить луну. Словно монстр из темноты полоснул когтями небо. Интересно, сколько сейчас времени? Где запад? Где восток? География - точно не моё.
   Дверь последнего подъезда прячется в паутине колючих веток. Приблизившись, я смело раздираю их. Шипы и мелкие ветки вонзаются в ладони, протыкая кожу. Кровь проглядывает между пальцев, и я начинаю жалеть о том, что мои рецепторы не отморозило намертво. Но подсознательное чувство, что внутри безопасно, тащит меня напролом. Я клоню гибкие стебли к земле и притаптываю их ногами, с трудом удерживая.
   На проржавевших кнопках домофона давно не видно цифр. Да и замок не работает. Когда ржавый заслон приоткрывается, и на меня тянет гнилью и сыростью, удовлетворение от достигнутой цели разливается в груди тёплым молоком. Правда, лишь на мгновение. Потому что когда я впрыгиваю в подъезд, и дверь захлопывается, на мои плечи обрушивается знакомая густая темень. И липкий страх.
   Замерев от ужаса, я слушаю тишину, перерезанную вдохами. Даже крыс нет: лишь где-то бежит струйкой вода. Никаких шлепков, никакого сопения. Этот вид монстров не водится здесь. Если, конечно, особи неведомой популяции не уснули под покровом ночи.
   По наитию поднимаюсь по короткой лесенке - три ступеньки наверх - и упираюсь в стену. Снова вспоминаю правило лабиринта и веду рукой по стене. Штукатурка облезает под пальцами, падая пластами на пол. Повернув, выхожу в проход и едва не спотыкаюсь о первые ступеньки лестницы. Отлично.
   Смрад гнили выветривается, сходя на нет. Здесь ночь пахнет сыростью, цветами и облупившейся штукатуркой. И, если закрыть глаза, можно перенестись в параллельную реальность. В проштопанный солнцем и плющом южный дворик у берега моря, где воздух звенит от детских криков и плача чаек.
   Я галопом взмываю вверх. Через три пролёта освещение становится достаточным, и я скачу увереннее, уже не боясь распластаться на бетоне.
   Между четвёртым и пятым этажами тянутся деревянные полки с цветочными горшками. Растения давно высохли, и теперь лишь сухие язычки да искорёженные ветки свешиваются вниз, подобно паучьим лапкам. Когда я пробегаю мимо, сухой отросток цепляется за балахон, и я вскрикиваю от неожиданности.
   На седьмом этаже я выдыхаюсь. Меня подводят и слабые мышцы, и лёгкие. Обессилев, присаживаюсь на ступеньки, прямо под лунное сияние. Как же мне не хватало отдыха!
   Откидываюсь на ступеньки. Не самое удобное лежбище, но сил больше нет. Надо мной свешиваются канаты вековой паутины. Потолка почти не видно за серыми нитями.
   Я достаю из кармана один из тюбиков, подобранных в тёмной ловушке. Маленький, но опыт подсказывает, что просто так здесь вещи не валяются. Хорошо бы это была взрывчатка. Тогда мне не пришлось бы бояться монстров в темноте. Одна искра, и можно выкусить ещё один кусок из стены! Какие тогда монстры...
   Рассматриваю металлическую тубу. Никакой этикетки. Лишь вдоль шва тянутся выгравированные буквы. Куриный паштет.
   Куриный паштет?! Я не верю своим глазам!
   Отвинчиваю крышку, протыкаю мембрану и выдавливаю на ладонь немного густой массы. Запах не даёт сомневаться: это еда, причём, не самого дурного качества.
   Значит, место, в котором я была - холодильник?!
   Достаю другую тубу, дабы проверить теорию. Спагетти болоньезе. Ишь ты, какие деликатесы!
   Впрочем, находка приходится кстати. Потому что у меня в животе урчит от одних только названий. Почему бы и нет, в конце концов?
   Я снова отвинчиваю крышку первого тюбика и, не сомневаясь, выдавливаю массу себе в рот. Вкус оказывается насыщенным и натуральным. Я растираю мягкую пасту между нёбом и языком и закатываю глаза от удовольствия. Когда я ела в последний раз? Наверное, я никогда этого не вспомню.
   Я уничтожаю тюбик за пару минут. Впервые за день в неизвестности, полный неожиданностей и хлопот, чувствую себя по-настоящему счастливой. Недовольное урчание в животе стихает, сменяясь блаженным ощущением сытости. Деликатес оказывается таким вкусным, что я решаю попросить у себя добавки. С упоением читаю гравировки надписей: ещё один куриный паштет, миндальное печенье, рагу из помидор и говядины, сливовый джем... Я даже имею право выбирать! С готовностью отвинчиваю колпачок и готовлюсь проткнуть мембрану, как вдруг...
   Шаги!
   Сюда кто-то идёт. Спускается по лестнице. И их двое или трое.
   Этого ещё не хватало! Неслышно вздыхаю, проглатывая остатки курицы. Место, которое казалось таким уютным и безопасным, уже оккупировали. Это следовало предвидеть. Как стоит ожидать и того, что эти люди могут оказаться врагами.
   Вжимаюсь в бетон, пытаясь стать невидимой. Только я, к сожалению, не во сне, где всё возможно. Здесь, в жестокой реальности, можно лишь попытаться сделать так, чтобы тебя не заметили. Спрятаться, прикрыться ветошью, затаиться за выступом стены, боясь вдохнуть полной грудью. Нужно выбрать подходящий путь.
   Голова судорожно соображает, ища решение. Можно встать и дать дёру. Но тогда они точно заметят меня. Здесь, в ночной тиши, слышен каждый звук, и даже удары моего сердца могут выдать. Если они поймут, что я здесь, нет гарантии, что они не бросятся следом. Их силы, наверняка, превосходят мои. Увы, не могу быть уверенной в том, что тело не подведёт меня. Я слишком устала и выдохлась.
   Можно прокрасться на этаж и забиться в угол. Но опять же: если они хоть что-то услышат - будут искать. Как пить дать!
   Поэтому я выбираю третий вариант: сидеть на месте, затаившись. Молиться мысленно всем божествам и надеяться, что эти люди уйдут на этаж. Когда они отчалят достаточно далеко, я смогу выкроить момент и убежать.
   Я задерживаю дыхание и пытаюсь слиться со стеной. Темнота вуалью ложится под глаза, и я начинаю видеть мир в ярко-фиолетовых цветах. Но уже через несколько секунд я жалею о своём решении. Потому что у моих визитёров совершенно другие планы, которые они не собираются согласовывать с моими.
   Шаги приближаются. Те сверху, чьё существование подвергается сомнению, не услышали меня.
   - А ты видела ещё кого-нибудь? - доносится до моих ушей женский голос.
   - Тебя, - фыркает ещё одна женщина, - а ты?
   - Только слышала, - отвечает первый голос. - Женщину какую-то, на лестнице.
   - Может, мы одни тут? А то, что тебе послышалось - запись?
   - Запись? - удивляется первый голос. - Ну и зачем? Это нелогично.
   - А логично ли, что ты под потолком болталась?! - вторая женщина приходит в ярость. - Здесь нет никаких логик и физик! Здесь просто то, что мы видим. Мы - в ловушке какого-то маньяка, который накачал нас веществами, а теперь издевается. Очнись уже и прими это!
   - Нас как минимум тринадцать, - возражает первый голос. - Вместе мы могли бы... Вот к чему я веду.
   - Почему тринадцать?
   - На майку свою взгляни!
   - Я ничего не поняла, - бурчит второй голос, - но соглашусь. Мы не должны ссориться.
   Две пары одинаковых кед появляются в пролёте. Я сжимаюсь в комок. Чужие ноги останавливаются на верхней ступеньке, словно дразня меня. Только теперь я понимаю, что удрать сразу было бы для меня лучшим выходом. Я словно качаюсь на маятнике. Они ещё не могут видеть меня, но предпринимать что-то уже поздно.
   - Вилма, - говорит первый голос, - мы, наверное, без ночлега?
   - Это как без ночлега? - возмущается вторая. - Сейчас отыщем более или менее приличную квартирку и ляжем.
   - И ты сможешь спать?! А если на нас кто-нибудь нападёт? - надо же: они боятся так же, как и я!
   - Не видишь что ли, - с издёвкой говорит Вилма, - этот урод действует исподтишка! Опосредованно. Он не полезет к тебе голыми руками.
   - Но...
   - На стрёме я стоять не буду! - резко отвечает Вилма. - Хочешь - стой сама, а я буду отсыпаться.
   Ноги неожиданно разворачиваются, собираясь нести хозяек на этаж выше.
   И тут я не выдерживаю.
   Я поднимаюсь со своего места. Колени громко хрустят, мурашки бегут по икрам. Несколько секунд я с сомнением смотрю на площадку подо мной, думая, стоит ли давать дёру. Это последний шанс, всё-таки. Глубокая темнота завораживает, призывая погрузиться в неё. Стоит ли?
   Собравшись с духом, я разворачиваюсь и иду наверх.
   Огибаю площадку и ступаю на лестницу. Наверху топчутся две женщины: миниатюрная и крупная. Половина лица худенькой коротышки замотана банданой. Плечистая дама больше напоминает карикатурную картинку из интернета: на её теле нет свободного от наворотов места! Сплошь татуировки, пирсинги, микродермалы - не тяжело ли ей носить всё это на себе?!
   - Добрый вечер, - говорю я, перетягивая внимание на себя.
   Обе барышни смотрят на меня, как на бомбу с часовым механизмом, до взрыва которой осталось десять секунд. Мне хочется смеяться и плакать одновременно. А ещё - драпать отсюда побыстрее, пока между нами ещё остался отрезок пространства в виде десяти лестничных ступеней.
   Но не получится. Теперь они меня не отпустят. Я для них - источник информации, который нужно выжать. Как и они для меня.
   Тишину нарушает голос худышки:
   - Кто ты?
   - Экорше, - называю я единственное слово прошлой жизни, что чудом уцелело в памяти. Так я представилась Заре и Нике. Почему я должна теперь называть себя иначе?
   - Это имя?
   - Наверное, - пожимаю плечами. По правде говоря, я уже жалею, что решила с ними связаться. Здесь слишком страшно. А доверие может стать клинком, который поразит в сердце саму же тебя.
   Два взгляда, устремлённые на меня сквозь тьму, становятся мягче после ответа.
   - Помнишь что-то? - продолжает допрос девушка.
   - Только это...
   - А почему мы должны тебе верить?
   - Это ваше право, но больше сказать мне нечего.
   - Слушай, ты, Эко... Эко... Эколог! - вступает в разговор Вилма. - Не обращай внимания на Одноглазую. Она просто нервничает. Ну, знаешь, так бывает у тех, кто ни с того ни с сего попадает в какую-то дыру, и не помнит при этом даже собственного имени.
   - У меня те же чувства сейчас, - вздыхаю я, удивлённая поддержкой. - И та же история.
   - Эй, Вилма! Здесь никому нельзя доверять, - снова вклинивается коротышка.
   Отворачиваюсь: так, словно виновата. Я ворвалась в их компанию, не спрашивая разрешения. Это ли не повод считать затею, что я отважилась осуществить, глупой?! Да и Одноглазая уже не нравится мне. Не сомневаюсь, что мои чувства взаимны.
   - Ты сама сказала, что нас здесь тринадцать! - Вилма резво трясёт её плечо. - Чтобы прояснить картину, нам надо хотя бы вместе собраться! А потом уже думать!
   - Четырнадцать, - поправляю я. - Минимум.
   - Это почему? - Вилма хмурится.
   - Я видела четырнадцатую, - поясняю я.
   - А ещё ты что видела?
   И тут я открываю рот и выкладываю всё. Начиная с первого - самого ужасного - мгновения, когда поняла, что время излечило меня до полной амнезии. Я рассказываю, как встретила на шестом этаже такую же несведущую Зару, как мы разбудили Нику, спящую в одной из квартир. Вспоминаю, как мы случайно нашли нож в нише стены. И, конечно, как попытались выйти из подъезда, свернули с курса и попали в ледяную темноту. Вспомнила не без укора, что потом, когда я выронила нож, выяснилось, что мои спутницы не так благородны, как казалось. Пересиливая себя, я рассказываю историю про монстра из мрака, и каждое сказанное слово заставляет меня вздрагивать. Упоминаю и яму с припасами, в которую упала, слоняясь по тёмному отрезку коридора. Когда я заканчиваю, девушки переглядываются, словно решая, верить мне или нет.
   - Ваааау! - восхищается, наконец, Вилма. - Это нечестно! Почему я пропускаю самое весёлое?!
   - Окажись ты там, не рассуждала бы так, - возражаю я.
   - Ха! Уж будь уверена: я бы задала этому слизняку из мрака! Он бы у меня три дня бетоном какал!
   - Неправдоподобно, - гнёт свою линию Одноглазая. Она кривит губы: явно недовольная моим присутствием. Должно быть, на моём лице то же выражение, потому что после секундной паузы она добавляет:
   - Слова - ничто без доказательств. Тем более, такие. Ты бы ещё про драконов рассказала. Или про второе пришествие.
   Молча, я роюсь в карманах и протягиваю каждой по тюбику провианта.
   - А это видели?
   Я испытываю настоящее удовлетворение, наблюдая, как меняется взгляд Одноглазой. Как же приятно крушить точку зрения тех, кто считает себя единственно правым! Словно моментально вырастаешь на голову.
   - Сливовый джем? - с сомнением говорит Вилма, рассматривая тубу. - Правда что ли?
   - А это точно можно есть? - снова выдвигается Одноглазая. Я и не думала, что люди могут настолько меня раздражать.
   - Только что поужинала, - хвастаюсь я не без ехидства. Звуки летят сквозь зубы, как через решётку. Мне очень хочется задеть её побольнее, чтобы не лезла. - Пока жива.
   Одноглазая морщится и поворачивается к Вилме, которая уже выдавливает джем в рот и довольно им чавкает.
   - То, фто нувно! - номер тринадцать поднимает вверх большой палец, а затем протягивает мне ладонь. - Натувальный пводукт! Есть ефё?
   Подумав, передаю ей ещё один тюбик. Я думаю о том, что стратегический запас надо бы растянуть на несколько дней, но приоритет обрести союзников перевешивает. Нечего жадничать. Всё равно мне больше не хочется.
   - Мммммм, - довольно мычит она, - говядина! Настоящая говядина в этом дерьме! Представляешь, Одноглазая?! Тебе бы понравилось!
   Одноглазая настороженно поглядывает на союзницу. Она так и не притронулась к своей порции. Должно быть, думает, что там яд. Ну да, конечно: заготавливала специально для неё, давя окрестных паучков и используя дар предвидения.
   - Как бы из тебя человечину не сделали, Вилма, - говорит она с укором. - Хорошая получится. И много.
   - Кто? - удивляется Вилма. - Эколог что ли?! От таких речей, милочка, меня со смеха разрывает.
   - Экорше, - поправляю я. - Называй меня так.
   - Ты всегда такая непредусмотрительная? - снова язвит Одноглазая.
   - Ну, давай я сейчас заплачу, - Вилма фыркает. - Ты что-то с этого получишь? Может быть, домой перенесёшься, под тёплый плед, и ванильная сигарета у тебя в руках материализуется? Нет, милая. Если я психану, никуда мы отсюда не денемся. Поэтому, извини: тут что а, что бэ. Я предпочитаю слабоумие и отвагу.
   На этом моменте я не выдерживаю и прыскаю. Следом за мной начинает смеяться и Вилма. Одноглазая поглядывает на нас с недоумением из-под болтающегося уголка банданы.
   - Ты пойдёшь с нами, Эколог! - говорит, наконец, Вилма, хлопая меня по плечу.
   - А она хочет? - Одноглазая хмурит единственную бровь.
   - А мы будем её спрашивать? - громогласно хохочет та. - Мне на голову свалился холодильник с припасами. Вот когда у неё закончатся эти тюбики, тогда и подумаем, что с ней дальше делать.
   - Я лучше пойду, - отмечаю я.
   - Не дрейфь! - перебивает Вилма. - Я же шучу. Но, конечно, можешь одна остаться, если не боишься. Мне было бы страшно одной, наверное. И скучно. Одноглазая, вон, тоже хотела!
   - Цыц, - проговаривает Одноглазая сквозь зубы.
   Мы отчаливаем с площадки вместе. Теперь нас трое, но я всё ещё чувствую себя чужой. Этих двоих связывает куда больше, чем мне кажется. Но, по крайней мере, до тех пор, пока они не выудят из меня всю информацию, они не кинут меня на произвол судьбы. И это радует.
   Мы находим ночлег в одной из открытых квартир на седьмом этаже. Ветхий остов двуспальной кровати, покрытый остатками матраца, отвратителен, но выбора не предвидится. Одноглазая снимает рюкзак и демонстрирует хитрость. Оказывается, если вытряхнуть из него содержимое и расстегнуть все замочки и молнии, он раскладывается в небольшое лежбище. Пользуясь этим, мы перестилаем матрац.
   Я стаскиваю через голову балахон и кидаю его на покосившийся стул. Подумав, расстёгиваю клёпки на чехле левой руки. И почему я не видела такого у других?
   - Что за аксессуар? - интересуется Вилма.
   - Понятия не имею, - фыркаю я. - Он уже был на мне, когда я...
   Я роняю чехол на пол и закатываю рукав блузки. И тут же кричу в голос. Кричит и Вилма, но без отчаяния, а, скорее, удивлённо:
   - Черпать-колотить! Вы все что ли тут такие?! Посмотрите, нет ли у меня третьей ноги?!
   - Это что? - полушёпотом говорит Одноглазая, прикасаясь к моему предплечью.
   Я не знаю, что ответить. И не знаю, как мне реагировать на происходящее.
   - Я не знаю, - шепчу я в ответ. - Это какая-то ошибка.
   Моя рука больше напоминает экспонат анатомического музея. Под кожей извивается толстый, вздутый тяж. Словно кто-то пропорол её, подсадив змею, а потом зашил. В этот момент я жалею, что у меня нет ножа. Не потеряй я его - вспорола бы себе кожу, чтобы вырвать это инородное тело.
  

Глава 5

Одинокий воин

Принцесса

   - Оставайся там, где находишься, - громко повторяет Коррозия.
   Пятнистый балласт за её спиной ойкает и падает на стену. Нетти, как и всегда, трясёт. Я стискиваю зубы, чтобы не завыть от раздражения. Припекло ж Коррозию таскать её с собой из жалости?!
   Светловолосая барышня, сидящая около дыры в стене, выглядит очень напуганной. Бывает такое состояние, когда, вроде бы, хочешь убежать подальше, но мешает ступор и боль в окаменевших мышцах. Поспорю на миллион, сейчас она чувствует именно это. И не знает ведь, что зря тратит ресурсы: мы с миром. Пока с нами Нетти, воевать бессмысленно: всё равно проиграем.
   - Я и не убегаю, - отвечает блондинка, поднимаясь с колен. На её майке красуется девятка. Голос девятой звучит твёрдо, но на пике интонаций подрагивает. Значит, боится. - Давайте разойдёмся с миром.
   - А разве есть ещё варианты? - заплывший глаз Коррозии становится фиолетовым в лунном свете. Того и гляди, лучом добра стрельнёт и разберёт несчастную девку на молекулы! А добро у Коррозии весьма своеобразное.
   - Других я не предлагаю, - блондинка становится увереннее. - Здесь и без нас труп.
   - Труп?! - выкрикиваю я, не справившись с удивлением. - Точно труп?!
   - Потише, Принцесса, - говорит Коррозия со своей коронной выдержкой. - Может, не так всё страшно.
   - Да что я, идиотка совсем что ли?! - меня начинает пробирать паника. Ещё немного и затрясусь, как Нетти. - Слово "труп" имеет только одно значение! Растолковать тебе его, или сама попробуешь понять?!
   - Я отлично тебя слышу и понимаю. Можно ли без экспрессии?
   В сердцах хлопаю в ладоши. Это всё начинает походить на кошмарный сон. Даже не сон: насильственный наркоз, погружение в матрицу. Потому что шанса проснуться и перевернуться на другой бок, прогоняя кошмар, нет.
   - А можно уже не соваться в каждую бочку затычкой? - парирую я. - Тем более, что в некоторых местах тебя не ждут!
   - Рядом есть и другие, - вклинивается девятая, показывая на дырку в противоположной стене. За кривым разломом - лишь непроглядная темень. Сунешься туда и представишь во всех красках, как я вижу мир без очков. - Там. И там, - она показывает в потолок. - Со мной были две девушки, обе где-то тут. Да и кто-то ведь должен был сбросить... её...
   Блондинка переводит взгляд на нишу, у которой она стоит, и опускает голову.
   Мы с Коррозией взбираемся по лестнице и придвигаемся ближе. Желатиновая девочка предпочитает трястись внизу, но это к лучшему - зачем нам лишние истерики? Если так будет продолжаться, скоро и я затрясусь, как холодец.
   В проёме виднеется старая лифтовая шахта - вся в наростах плесени и мха. На дне её корчится в неестественной позе человек. Естественно, мёртвый: живой бы уже давно взвыл от дискомфорта. Наружу торчит лишь рука несчастной: белая, как мел, ладонь, сжатые пальцы. Не повезло.
   - Кому было нужно её толкать? - говорю скептически. - Надо быть очень сильным, чтобы спихнуть такую массу. И где аргументы? Я уверена, что она бахнулась сама, по неосторожности и глупости. Слушай... а вдруг ты сама её порешила?
   - Это невозможно, - перебивает Коррозия. - Порешила, затолкав в стену, да ещё и придала ей неестественную позу? Ты когда-нибудь видела труп?
   - Вот, сейчас вижу!
   - Можешь не верить, - спокойно отвечает девятая. - Но она сжимает в руке браслет со сломанным креплением. Могла сорвать с того, кто её толкнул.
   - Да ну ладно, - я перевожу взгляд с девятой на труп и обратно. - Может, он был надет на ней?
   - Ты легко сорвёшь с себя браслет одной рукой? В полёте?
   - Не пробовала, - признаюсь с неохотой.
   Подъезд воняет солёным и влажным. Кажется, что по площадке разлили медный купорос. Тьма вокруг вибрирует и дышит, словно живой организм. Она - владычица этажа, и лишь ей решать, что делать с нами: защищать или обсасывать наши кости.
   Коррозия выходит вперёд, склоняется над трупом и вытаскивает из зажатого кулака браслет. Обычная металлическая цепочка с подвесками: декоративные конфеты, цветочки, туфельки. Форменная безвкусица.
   - Взрослые женщины не носят такое, - снова говорит девятая. Надо же: первая умная мысль в её блондинистой голове! Её спинномозговая жидкость, оказывается, способна на простейшие операции! Это стоит отметить!
   Коррозия поворачивается к нам: сонная и спокойная, как сытый удав. Она кивает в ответ и кладёт браслет к себе в рюкзак. И зачем он ей спёрся?
   - Решила имидж сменить? - замечаю я с недоумением.
   - Всё ради тебя, Принцесса, - Коррозия посылает мне воздушный поцелуй.
   - Не старайся, - бурчу себе под нос. - Не люблю пустоголовых.
   На нижней площадке слышится возня. В фиолетовом квадрате проёма возникает знакомая тень. Лунный свет, обтекая силуэт, ложится на ступени рваными пучками. Сегодня день удивительных вещей: вот и наш балласт отважился на самостоятельный шаг!
   - В-в-вы ч-ч-ч-что? - слышу я робкий голос Нетти. - Т-т-тут же... Т-т-тут умер человек! А в-в-вы с-с-смеётесь так, с-словно н-н-ничего не произош-ло?! К-к-как н-нелюди!
   Её глаза блестят в темноте. Кажется, девчонка уже успела пустить слезу. Я впервые чувствую решимость, исходящую от неё. Сумбурную и необдуманную, которая, скорее, принесёт вред ей, чем прогнёт нас.
   - Никому не смешно, Нетти, - отвечает Коррозия. В её рюкзаке позвякивают, как колокольчики, никелированные подвески браслета.
   - Раз уж тут начали умирать, - ну, должна же я высказаться! - рискну предположить, что мы или в руках у маньяка, или в игре на выживание.
   - Что? - девятая неожиданно задёргалась. Вот и третья порция холодца на нашем званом ужине.
   - Я тоже об этом думала, - признаётся Коррозия. - Но мне казалось, что это квест.
   - То, что мы не найдём здесь подсказок, очевидно, - констатирую я. - Нужно до всего доходить самим. И, мне кажется, думать здесь способна только я.
   Все трое смотрят на меня с недоумением, словно я сказала нечто исключительное. Понимаю, тяжело признавать, что уступаешь другому в интеллектуальном плане. Но в нашем случае - к гадалке не ходи. Я словно в компании андроидов, мыслящих по шаблонам. Только роботов можно перепрограммировать, а с ними этот трюк не пройдёт.
   - Что ты здесь ищещь? - прервав неловкое молчание, Коррозия поворачивается к девятой.
   - Мне нужно в темноту, - блондинка делает жест в направлении противоположного разлома. - Там осталась моя спутница. Я боюсь, что с ней произошла беда.
   - Ох, вот как, - Коррозия с сочувствием вздыхает, и я догадываюсь, какой шаблон поведения она собралась применить. В подобной ситуации он у неё один. Готовлюсь скрипеть зубами. Замучила уже кошечек снимать с деревьев, ей-богу!
   - Ну, так иди, в чём проблема? - выкрикиваю я, пытаясь предупредить необдуманный и бесполезный шаг Коррозии.
   - Я-то пойду, - блондинка совершенно не ведётся на провокации, - но там опасно. Могу и не вернуться, как Экорше.
   - Мы тут намёков не понимаем, - отрезаю я. - Наша компания на две трети состоит из головотяпов, и лишь на одну треть из меня!
   - Принцесса, полегче! - Коррозия машет руками.
   - Я хотела бы попросить подстраховать меня снаружи, - признаётся девятая. - Если вы, конечно, сможете.
   Мы переглядываемся. Влажные глаза балласта всё ещё кипят раздражением. Коррозия, напротив, выглядит усталой и выжатой. Словно два дня шагала по пустыне без капли воды.
   - Эксплуатация чужого труда должна оплачиваться, - высказываюсь я, обращаясь к незнакомке. Может, хоть это её отпугнёт. - Что предложишь взамен?
   - Принцесса! - рявкает Коррозия, едва не ударяя меня по губам. Я впервые вижу её такой рассерженной, и мне становится не по себе. Кажется, я действительно перегнула палку. - Мы поможем. Ведь правда?
   Я опять не ошиблась. Её пластинка елозит по кругу. Не удивлюсь, если раньше она отлавливала на улицах собачек и лечила их от блошек и дистрофии. Только в характере чокнутого зоозащитника жесткость может соседствовать с нарочитым гуманизмом. Это даже уже не гуманизм, это - помешательство.
   - Слушай, может, ты и Д'Артаньян, но я в волонтёры доброй воли не нанималась! - слова рвутся из горла мощным потоком. Грудь обжигает пожар: кажется, я вот-вот начну дышать пламенем, как дракон.
   - Что тебя так бесит? - Коррозия разводит руками. - То, что я предлагаю бескорыстную помощь? Принцесса, в мире есть вещи, за которые нельзя требовать платы.
   - Что дать тебе? - девятая невозмутимо кладёт руку на моё плечо. - У меня есть блокнот, карандаши, небольшой трос и...
   - Дом, - говорю я сквозь зубы и сбрасываю её ладонь. Дружить с ней совершенно не хочется. - Тёплую постель и тарелку супа с фрикадельками. Мне не нужно больше ничего. Но ты не исполнишь моё желание, как и эти двое.
   - Я угощу тебя супом, когда мы отсюда выберемся! - твёрдо, но с раздражением произносит девятая.
   Я знаю, что это неправда. И она понимает, что врёт. Девятая твёрдо глядит на меня сквозь мрак. Пронзает взором дикой львицы до позвоночника: может, и кости мои насквозь видит.
   Но во всём находятся свои плюсы. Я чётко осознаю две вещи. Первая: подо мной она не прогнётся. И, в дополнение на сладкое: я, оказывается, люблю суп с фрикадельками. Что, интересно, ещё таит моё подсознание, и скажет ли оно мне, почему я здесь?
   Эти открытия нужно записать. Но не в тот момент, когда решается судьба нашего маленького и зыбкого мира. Главное теперь - не забыть.
   - Принцесса, - я снова слышу голос Коррозии, прорезывающийся сквозь окружившее меня облако негодования, - разве ты не хочешь выслушать всех? Чтобы составить свою картину? Если мы поможем девушке найти её подругу, у тебя станет на одного рассказчика больше.
   Я сбрасываю рюкзак с плеч и швыряю его на пол. Оказывается, я тоже предсказуема. Потому что Коррозия знает, чем можно меня зацепить. И ладно бы просто знала: она это использует.

***

Вилма

   Экорше лежит, выставив руку в потолок, и рассматривает туннель под кожей. Сжимает его пальцами, двигает, поглаживает, словно пытаясь доковыряться до истины. Или вскрыть себе вены пальцами. Я её понимаю: этот конгломерат действительно выглядит устрашающе. Как питон. Только обычно всё наоборот: это питона раздувает, когда проглотит жертву. И она выбухает контурами у него под кожей.
   - Твоя рука на весу, - произносит Одноглазая, наблюдающая за ней, - немного... раздражает. Не люблю, когда перед глазами мельтешит.
   Одноглазая бесится. Я уже узнаю этот тон. Нескольких часов знакомства хватило для того, чтобы понять, как она проявляет свои эмоции. По принципу: тише едешь - громче полыхнёт.
   - Я просто, - оправдывается Экорше, - не совсем понимаю...
   - Завтра лучше попробуй разобраться, - отрезает Одноглазая. - Утро вечера мудренее.
   Вздохнув, Экорше опускает руку. Правильно делает. Точка кипения Одноглазой близка: я это чувствую. Экорше может не понравиться то, что она выдаст.
   - Спите уже, - комментирую я.
   - Сама ложись, - отзывается Одноглазая.
   - Я скоро. Правда, скоро.
   - Не трогай припасы, - продолжает она. - Завтра утром надо будет хотя бы позавтракать.
   - Нет, возьму сейчас и всё сожру, - отвечаю с ухмылкой. - Только отвернитесь обе, не палите.
   Я сосредоточенно склоняюсь над старым письменным столом и делаю ещё один штрих. Деревянная облицовка столешницы растрескалась и местами пошла пузырями. Карандаш подскакивает на выпуклостях, и линии, выскальзывающие из-под грифеля, становятся фестончатыми, как кружева на трусах. На обрывках обоев рождается карта этого места.
   Я неумело воспроизвожу изгибы, отмечаю ловушки, ставлю цифры, показывающие этажность. Жирная линия - то, что я видела своими глазами, пунктир, почти невидимый в лунном свете - границы легенды Экорше. Моими ровными буквами можно подписывать открытки. Может, я архитекторка или проектировщица?
   В том месте, где нашла Одноглазую, я рисую петлю. На крыше - молнию: полосы металла, протянутые над ямой у последнего угла здания, как и вся ограда, находятся под напряжением. К счастью, меня отбросило, едва я коснулась рукой подпорок. Это был удачный опыт. Долго думаю, штриховать или нет отрезок коридора между пунктирными линиями, и решаю оставить всё, как есть. Сначала посмотрю своими глазами.
   За треснутым окном, в мутных линзах стекла топорщатся ветки. В ажуре листьев дышит свежестью фиолетовое небо. Нет ничего слаще весенних ночей с их мятно-дождливым запахом. Даже когда не знаешь, кто ты вообще и почему эта весна сожрала тебя.
   - Хватит карандашом скрипеть, - тихо негодует Одноглазая.
   - Ладно уж, - сворачиваю самопальную карту в рулон. - Только ради тебя.
   Я выкладываю на стол свои припасы: острый кусок металлической облицовки, найденный на крыше, сердечко из хрусталя и ресторанную папку для счёта и чаевых. Моя папочка, чайная ложка Одноглазой, пачка из-под печенья из рюкзака Экорше, тюбики с провиантом... Ба, да у нас здесь свой ресторан с особой атмосферой! И чем думала я, набирая совершенно бесполезную атрибутику?!
   Пора бы признать: я не руководствуюсь ничем, кроме текущего момента. Я существую снаружи себя. Не внутри. Потерялась наружность - потерялась и я.
   Разворачиваю рюкзак и кладу получившийся матрасик поперёк кровати, между товарками. Скидываю балахон. Очень хочется сбросить и блузку, но это брезгливое место не располагает спать голой. Оценивающе смотрю на себя сверху вниз. Очень странная фигура.
   Слишком странная.
   Провожу руками по плечам и спускаюсь к груди. Её нет. Совершенно. Словно пытаясь в этим убедиться, оттопыриваю воротник блузки и заглядываю вовнутрь...
   - О, богиняяяяяя! - из моего рта невольно вырывается вопль. Такой жуткий, что рядом лучше не стоять, если не хочешь перепачкаться в отходах собственной жизнедеятельности. - Это кошмар!
   - Тебе что, шило в задницу вставили?! - недовольно комментирует Одноглазая, приподнимаясь на локте. Она готова полыхнуть и уже на грани. - Или на свой карандаш села?!
   - Ммм? -Экорше лишь лениво приоткрывает один глаз и тут же захлопывает снова.
   - Он извращенец! - я прыгаю на месте, как заведённая. - Девки, это самый настоящий извращенец! Садюга!
   - Да объясни уже!
   - Хирууууууург! - воплю я, распахивая блузку. В горле дерёт, и кажется, словно по губам бежит кровь. У моего крика тот же солоноватый вкус. - Поганый членоносец! Верни мои сиськи!
   - М-да, - коротко комментирует Одноглазая, обозревая моё, по всей видимости, многострадальное тельце.
   - Вот это сюрприз, - присоединяется Экорше.
   Они обе таращатся на меня, как на экспонат, но я совершенно не смущена. И ничего не имею против. Наоборот: я чувствую, как сквозь негодование пробивается смутное удовольствие. Я знаю, что они видят: неестественно-гладкий конус грудной клетки, обтянутый кожей, кружевную татуировку по нижнему краю рёбер и два поперечных рубца вместо главного женского достоинства. Пугающая, но по-своему прекрасная картина: вроде Венеры Милосской с отрубленными руками. Необычная - точно.
   - Покажись, гадёныш! - я разворачиваюсь и в пылу ударяю себя по щеке. Не удивлюсь, если из моих глаз летят искры. Судя по выражению лица Одноглазой, похоже на то.
   - Ты кому? - раскосые глаза Экорше расширяются.
   - Маньяку! - так и не застегнув блузку, я сажусь между девочками и обхватываю голову руками. Меня трясёт, но запал сходит на нет. Я должна собраться. Если я не смогу держать себя в руках - никто не сможет.
   - Я до сих пор не видела себя в зеркало, - раздаётся голос Одноглазой, - и не хочу. Без банданы, по крайней мере. У тебя всё не так страшно.
   - Правда?
   Одноглазая обхватывает мои плечи: настолько крепко, насколько позволяют ей силы. Она не умеет утешать, но пытается. Я вспоминаю, как крепко обнимала её у пожарной лестницы, когда она приходила в себя и с ужасом ощупывала своё лицо. Как гладила её по волосам. Как закрывала ладонью её орущий рот, дабы нас никто не нашёл. Мы стали большим, чем сёстрами по беде, пусть Одноглазая и считает нашу дружбу утопией. Она говорит, что дружба проверяется временем. Годами, десятилетиями, ситуациями. Какое, к чёрту, время, если я готова подарить ей половину мира уже сейчас?
   Если бы только у меня была эта половина...
   - Может, у тебя просто был рак? - тихо добавляет Экорше.
   Я улыбаюсь в ответ. Пик страстей, который мог стать фатальным, наконец остался позади. К счастью, я не чувствую себя больной: ни физически, ни душевно. Но мысль о раке кажется мне более привлекательной, чем предположение, что меня жестоко изувечил маньяк.
   Не только меня. Нас. Всех.

***

Даша

   Голоса давно стихли. Как и звуки. Они остались у шахты и не думают идти следом.
   Я снова преодолеваю знакомый разлом в стене и, оказавшись в комнате, перевожу дыхание. Стряхиваю бетонную пыль с одежды и втягиваю тёмный воздух. Он пахнет уже не весенней ночью, а сыростью, подгнившей бумагой и грязью. Это место словно изменилось вместе со мной.
   Теперь я одна. Говорят, что один - не воин в поле, но мне придётся собрать силы в кулак и бороться. Потому что я не вижу другого выхода: только из окна. Щучкой, как в бассейн, но не в хлорированную голубизну, а в мутную темень. И на землю - пластом, и, может быть, успев почувствовать боль. Такой исход имеет свои плюсы, но не устраивает меня сейчас.
   Мы тут неспроста. Здесь определённо что-то кроется. Но гораздо большее прячется в моей голове. В закромах, до которых не дотягивается память. Я знаю, что не меня одну беспокоит это странное ощущение внутренней недосказанности. И полагаю, что мы могли бы друг с другом поделиться... Вчетвером мы сумели бы многое. Но одна я не могу ничего...
   Машинально хватаю с полки статуэтку и запускаю ею в стену. Гипс трескается и крошится, осыпаясь белыми лохмотьями. На старых обоях остаётся рваная выбоина. Оторванный кусок бумаги усмехается, как беззубый рот. Рука спешно шарит по остаткам серванта, пытаясь найти ещё что-нибудь, но лишь бетонные пылинки скрипят под пальцами. В конце концов, под руку подворачивается кусок дерева. Я с остервенением швыряю его на пол и притаптываю ногой.
   - Предательницы! - произношу сквозь зубы. - А я вам доверяла!
   Как ни странно, мне становится легче. Я смахиваю накатившие слёзы рукавом. Нет, не плачу: это лишь аффект. С одной стороны я могу их понять: кого ещё обвинять в том, что Десять сорвалась и упала в шахту?! Я одна ругалась с ней. А если посмотреть с другого ракурса...
   Впрочем, иного подхода к ситуации я не вижу. Я попала в отвратительную переделку. Неприятно, когда приходится искать оправдания, несмотря на то, что не виновата. И ещё более мерзко, если не можешь их найти. Дерьмовая презумпция виновности.
   Сажусь на шаткий подоконник. За окном завывает ветер - одинокий бродяга, пьяный от цветочного мёда и птичьих криков. Стены вокруг давно поросли мхом, и теперь кажутся бархатными. Обопрёшься на такую плечом - сама превратишься в замшелую болотную кикимору.
   Я не толкала Десять. И вообще не видела, что произошло в темноте. Просто услышала отдаляющийся крик, протянутый тесьмой через тубу шахты. А потом поняла, что я - единственная, кто может быть виновен с точки зрения здравого смысла. Никогда не дружила с логикой, но здесь всё очевидно даже ребёнку. Именно поэтому Лили поддержала Лорну и осталась с ней. Именно поэтому...
   Мысли скручиваются в голове. Образы разбираются на детали и теряют связи. Я начинаю дремать. Темнота поднимает меня на руки и прижимает к себе. Я слышу, как бьётся её холодное сердце. Чувствую пульсацию, когда по её сосудам проносятся ветра. И мне становится хорошо и спокойно. Как в утробе у матери.
   Мир теряет краски, а голова кружится. Перед закрытыми глазами появляются толпы людей. Десятки разномастных голов и выжидающие глаза. Кто это? Какого...
   Из сонного оцепенения меня выводит лёгкое, едва слышимое потрескивание. Механический шёпот. Словно фотоаппарат фокусируется на нужном ракурсе.
   Показалось или нет?
   Я озираюсь, стараясь определить направление звука. Между тем, скрежет повторяется, и теперь кажется громче. Я поднимаю голову и замечаю, что сквозь мох, наросший на верхней перекладине рамы, на меня смотрит глаз. Синий и блестящий, с непроглядным зрачком.
   - Вот это да... Что ты за хрен такой? - говорю, обращаясь в никуда.
   Ответа нет: глаз всё так же выжидающе смотрит на меня, то расширяя, то сужая зрачок.
   - Ах ты, - смятение сначала сменяется испугом, а затем - бескомпромиссной решимостью. Я приподнимаюсь и тычу в блестящую радужку. - Гадёныш!
   Мох расступается под пальцем. На ощупь глаз твёрдый и прохладный. Странно: он и не думает прятаться от меня. Разрыв пальцами зелёную массу, я обнаруживаю крошечную камеру без проводки. Полагаясь лишь на инстинкты, выдираю её из плена деревянных перекладин - сделать это оказывается не так сложно - и рассматриваю. Не больше спичечной коробки - вот это премудрость! По торцу коробочки бегут крошечные кнопки.
   Красный светодиод камеры гаснет, едва я заканчиваю исследование. Но напоследок я успеваю показать средний палец прямо в глаз объектива. Я не знаю, кому адресован мой жест, но желаю, чтобы послание дошло.
   Онемевший аппарат лежит на моей ладони. Теперь всё стало понятнее: мы - подопытные кролики. Значит, можем молить о пощаде, если совсем припрёт. Маленький, но шанс.
   Что делать с этой камерой? Выкинуть? Нет, так не пойдёт! Подумав, я открываю рюкзак и укладываю камеру вместе с остальными вещами. На случай, если кто-то откажется верить, что за нами следят. И на случай, если придётся дать о себе знать тем, кто выше. Кто бы за нами ни смотрел, это можно использовать.
   Теперь предстоит решить, как я проведу ночь. Не будет ли наилучшим вариантом остаться здесь? Комната удалена от лестничной клетки, а значит безопасна. Пролезть с другой стороны мало кто догадается. Если только Лорна или Лили. Впрочем, они обе заявили, что не желают иметь со мной никаких дел.
   Я кладу рюкзак под голову и устраиваюсь на широком подоконнике. Темнота, подступив, раскачивает меня на руках. Вскоре ночь накрывает меня толстым одеялом и уносит в страну сновидений. Картины моего воображения отрывочны и бессвязны, и больше похожи на бред шизофреника. Я снова вижу толпу и десятки глаз: преданных, но чужих. Я чувствую власть над ними, но и боюсь. Боюсь...
   Я просыпаюсь несколькими часами позже от того, что слышу надсадный кашель.
   Звук доносится из разлома.

***

Принцесса

   Если бы часом ранее мне сказали, что я буду добровольно уходить во тьму, держа за руку глупую блондинку с девяткой на пузе, я ни за что не поверила бы. Но всё есть так, как есть: ни отрезать, ни пришить. Жизнь - непредсказуемая вещь, в которой далеко не всё можно просчитать цифрами. И теперь я проклинаю несовершенную теорию вероятности и тащусь сквозь черноту, держась за девятую.
   Очертания стенового разлома за нашими спинами сливаются с темнотой. Лишь белая нить троса тянется за нами, как поводок за собакой. Фигура Коррозии, которую сложно не заметить, становится почти неразличимой вдалеке. Теряя зрительный контакт, я оставляю позади и себя саму. Здесь мрачно, холодно и тихо, как на том свете. Только пульс, стучащий в висках, позволяет предположить, что я ещё жива. Гулкие, ритмичные удары, распирающие вены...
   - Ну и где твоя подружка? - говорю я, чтобы хоть немного разбавить тишину.
   Мой голос звучит, как чужой. Деревянные интонации, выплетающие неискренние слова. На самом деле мне неинтересно, куда убежала товарка девятой. Вполне вероятно, что она оказалась разумной и поняла: нечего водиться с дураками. Я бы тоже так поступила, но не сейчас. Сейчас припирает страх.
   - Тсс! - шипит моя спутница.
   - Тсссс! - передразниваю я её. Раздражение поднимает голову и впивается в глотку, как бешеная собака. - Что ты хочешь? Молчать?! Она не выскочит тебе навстречу, если не услышит нас.
   - Здесь могут быть и другие.
   - Другие?
   Холод становится сильнее с каждым шагом. Колючие ледяные кристаллы снаружи и изнутри. Мерзлота сочится между пальцами, вползает в уши, дрожит в уголках глаз. Штопором вклинивается в мозг и дробит мысли на осколки. Несколько мгновений - и я чувствую, как голову заполняет битое стекло. Скорость мыслей становится ничтожной. Я сама превращаюсь в неумную женщину. Правильно говорят: с кем поведёшься.
   - Другие, - повторяет девятая, и я почти вижу её лицо сквозь мрак. - Не факт, что они будут настроены дружелюбно.
   - Прежде всего, тут все до смерти напуганы, - возражаю я. - Надо это использовать.
   - Страх - это яд. Пока кто-то боится, остальные действуют, - произносит девятая, и мне снова становится не по себе. - Если страшно тебе, это не значит, что все реагируют так же. У каждого своя игра.
   - А ты уверена, что знаешь, как нужно играть? - самонадеянность новой знакомой начинает давить мне на нервы.
   Она заминается, словно подбирая слова. Я почти слышу, как она кусает губы.
   - Уверена?! - повторяю я.
   - Я уверена, что хочу найти свою подругу, - раздражённо отзывается девятая в конце концов. - И не пострадать при этом.
   - Поэтому ты нас используешь?! - я уже не могу контролировать своё раздражение. Оно плещется через край, как пивная пена. - Ничего не зная, проверяешь на нас свои глупые теории?! Затащила меня в это дерьмо ради своей прихоти, да ещё и требования какие-то предъявляешь?!
   - Я только помощи попросила! И не заставляла тебя идти со мной!
   - Я пошла с тобой только потому, что не хотела оставаться снаружи с Нетти! - я хлопаю себя по бёдрам. - Коррозия с ней справляется лучше!
   - Потому что не сможешь её защитить, - говорит девятая утвердительно.
   - Потому что она бесполезная, как пробка!
   - Не лги себе, - продолжает читать нотации девятая. - Почему тебя так волнует её потенциал? Только потому, что она не сможет ни тебе, ни себе помочь, если вдруг что-то случится. Ты просто боишься трудностей!
   - Эй, ты, психолог доморощенный, - огрызаюсь я, понимая при этом, что мне нечего предъявить ей. - Не думай, что умнее всех. Видела я таких, и не раз. Пафоса ведро, а копнёшь глубже - пустота. Ай-кью ниже девяноста. И заезженные шаблоны в поведении.
   Ага! Вот и новый подарочек подсознания. Видела я таких, и не раз. Но когда? И где? Моя голова кипит, мысли сталкиваются друг с другом и рассыпаются вдребезги, как гипсовые шары, столкнувшиеся друг с другом в воздухе. И кажется, что вот-вот фрагменты сольются в неведомое целое, которого я так жажду! Важна каждая деталь!
   Находок и выводов становится слишком много, и я боюсь не удержать их в памяти до того момента, как мы снова выйдем на свет. Без рюкзака, оставленного на выходе, мне неуютно. Там, в блокноте с клетчатыми страницами и замусоленными краями - моя система. Моя арматура, на которой я буду строить свою новую память. Моя личная Библия и личная Вселенная.
   - Я не собираюсь с тобой ругаться, Принцесса, - озлобленно произносит девятая. Фрагменты, за которые хотелось зацепиться, выскакивают из памяти, как пули, и я снова остаюсь наедине с пустотой. - Просто помолчи.
   - Успокойся, - молчать я, конечно не собираюсь. - Я не обижаюсь на неумных.
   Странно, но она не возражает. Лишь визгливо и натужно вздыхает во тьме.
   Мы крадёмся вперёд, постепенно разматывая трос. Ещё немного, и он закончится. Я слушаю тишину, стараясь разделить её на составляющие. Поскрипывание наших кед. Хриплое дыхание, больше похожее на сопение во сне. Шорох одежды при каждом шаге. Скрип.
   Скрип?
   - Тссссссссс, - словно услышав мои мысли, девятая кладёт руку мне на плечо. Даже сквозь одежду я чувствую, как холодны её пальцы. Тут же сбрасываю ладонь. Я и без подсказок понимаю всё.
   Мы не одни в этой темноте.
   Шаги. Теперь я слышу их чётко. Они доносятся сбоку, но уже близки. Кто-то, крадучись, приближается к нам из мрака. Вероятно, от этого помещения отходит несколько слепых тоннелей. Только мужества рассуждать и строить догадки мне не хватает. Ужас склоняется надо мной, как хищник над жертвой, ворочая огромными глазами и скалясь острозубым ртом. Мои поджилки трясутся, а холод примораживает подошвы к земле. И единственное желание сейчас - лечь на пол и свернуться калачиком, закрыв голову руками. Неважно, каков будет исход.
   - Сюда идут, - шепчет девятая.
   - Может, лучше вернёмся? - я подаюсь назад, облизывая замороженные губы. Иней скрипит между зубами. Наверное, на моих очках уже узоры расцвели...
   - Нет! - отрезает девятая. - Я остаюсь.
   Сумасшедшая, не иначе! Но я не намерена разводить дискуссии и упрямо пячусь. Страх не отпускает. Слова стынут во рту, замерзая на кончике языка. Чувствую, что скоро начну сбиваться на согласных, как Нетти. Неумная женщина с дефектом речи - надо же, в какой хлам я превращаюсь!
   - Стой же! - говорит вполголоса девятая, потеряв тактильный контакт. - Это она! Скорее всего. Мы у цели.
   - Нет уж, дудки! - я делаю ещё шаг назад и натыкаюсь спиной на доски. Ощупываю препятствие. Это старый шкаф. - Идём назад!
   - Я не уйду без неё! - разрывает темноту её голос.
   - А я - уйду, - возражаю я, ощупывая трос, как последнюю нить к спасению. - Она мне - никто.
   - Мы должны держаться рядом!
   - Я предпочла бы сначала фонарь раздобыть. Здесь слишком много...
   Дальше происходит невообразимое. Стремительное настолько, что я не успеваю даже об этом подумать.
   Шаги ускоряются. Звук становится громче с каждой секундой. Я мечусь во тьме, налетая на стены. Я пытаюсь удалиться от неведомого топающего источника, но звук настигает меня снова и снова. Словно человек из темноты намеренно охотится за мной... В конце концов, налетаю на тот самый шкаф. Поперечная перекладина полки влетает в переносицу, и я присаживаюсь на корточки, подвывая от боли.
   - Принцесса? - вопросительный шёпот сквозь тьму. Слишком далёкий, чтобы надеяться на ту, что шепчет.
   - Я... - из горла вылетает хрип. Ну вот, дефект речи тут как тут. - Я здесь...
   Мой голос заглушает зловещий свист: словно кнут рассекает воздух. На голову обрушивается что-то твёрдое и тяжёлое, и я теряю равновесие, опрокидываясь на спину. Падая, я успеваю подать условный знак наружу - сильно дёргаю трос. Боль наполняет голову и бежит по позвоночнику, как переломленная молния. Снаряд прилетает ещё раз. На этот раз он бьёт по лбу, посылая вторую волну. Затем ставшие уже знакомыми шаги начинают быстро отдаляться.
   - Принцесса! - неизвестно каким образом ко мне подлетает девятая. - Что это было?!
   - Он уходит! - кричу я в истерике. В рот капает густая солёная жидкость, и это не слёзы. Она пахнет железом. - Он идёт к выходу! Эти двое с ним не справятся!
   Шаги улетают прочь. Холод сжирает их, превращая в тишину. Вместо них приходят новые звуки. И они мне не нравятся.
   - Где вы?! - знакомый, едва слышимый голос летит со стороны выхода.
   Коррозия, как она есть. Кажется, она побежала нам навстречу. Вот что бывает, когда человек не умеет думать и рассуждать.
   - Дура! - ору я в отчаянии. - Дура ты пустоголовая!
   Больше я ничего сказать не успеваю - меня поглощает пустота. Второй уровень забвения, где тьма становится ещё темнее.
  

Глава 6

Танцы в темноте

Лорна

   Лёгкое лиловое марево переползает по градиенту в тёмно-синий. И вот, я уже не вижу своих рук. Теперь я слепая и полагаюсь лишь на тело, которое, судя по всему, хорошо знает пространство. Пересчитываю шагами ступеньки: десять, по стандарту. Дальше - бетонная площадка. До следующего спуска.
   - Спать хочу, - бормочет Лили за моей спиной. - И есть.
   - Потерпи, - отвечаю я. - Мы должны уйти из этого подъезда. Тут опасно.
   - Тут везде опасно, - противоречит Лили.
   Спазм сжимает желудок: то ли тошнота, то ли безысходность с привкусом скорого конца. Я морщусь в темноте, радуясь, что девочка этого не увидит. Потому что она права. Мы замурованы. Убегать некуда: можно только спрятаться. И всё, что мы можем сделать сейчас - максимально себя обезопасить.
   - Я очень боюсь, - канючит Лили.
   - Я тоже боюсь, - бесстрастно отвечаю, - но нужно преодолеть себя. Для твоего же блага.
   На самом деле я вру. Во мне нет ни страха, ни каких-либо других чувств. Внутри - только выжженная пустыня. Мёртвые пески, в которых я тщетно пытаюсь обнаружить источник воды. Словно у меня не хватает ресурсов на эмоции. Это чудно и странно.
   Ещё один пролёт остаётся позади, и синева вокруг становится чернотой. В этой пустоте явственно только наше дыхание. Воздух закипает, достигая грани, за которой газ переходит в жидкость. Стены источают запах плесени, от которого чешется в горле и хочется блевать.
   Сердцебиение входит в фазу крещендо, но волнения я не чувствую. Как и ужаса. Лишь отвращение: скользкое и липкое, как наслоившаяся на пальцы грязь. Я сглатываю, пытаясь протолкнуть сухой ком, застрявший в горле.
   Каждый шаг приближает нас к Десять. К пустому мешку, что остался от неё. К тому, что было неизбежно и к тому, что стало непонятно. Её смерть совсем не взволновала меня - и эта ядерная зима внутри куда страшнее и тяжелее темноты, опустившейся на плечи. Притупившиеся чувства, не приносящие удовлетворения и разрядки, вкус которых отдаёт мертвечиной. Чувствовала ли я когда-нибудь вообще?! Я с удовольствием поговорила бы об этом с психотерапевтом. Но не с Лили.
   - Долго ещё? - ноет Лили. Прогулка по этажам начинает выводить её из себя.
   - Пара пролётов, - шепчу я. - Около того. Сейчас узнаем.
   - Там есть кто-то, - Лили неожиданно догоняет меня и вжимается в мою спину. - Внизу.
   - Ты что-то слышишь?
   - А ты - нет?!
   Я останавливаюсь, прикладываю палец к губам и начинаю вслушиваться в пространство. Девочка права. Вдали шелестит частый топот и звучат голоса. Это похоже на сонное бормотание телевизора на низкой громкости.
   - Может, не надо к ним? - я чувствую, как Лили смотрит на меня сквозь тьму, и впервые за день сердце начинает сжиматься. Подавать намёки на то, что оно не из свинца, а я - не биоробот. - Пожалуйста!
   - Мы просто посмотрим, - замечаю я. - Если они опасны, мы не выйдем к ним.
   - Обещаешь?! - Лили сжимает мою руку во тьме. Становится чуть теплее.
   - Обещаю, Лили.
   Внутри надсадно зудит. Словно вдоль позвоночника натягиваются шёлковые нити. Может быть, это - первый вестник просыпающегося страха, а может - стыд перед Лили за то, что сказала неправду. Я машинально потираю круговую ссадину на запястье, словно пытаясь вытащить нити-струны через крошечные разрывы кожи. Не получается. Напротив: зуд становится сильнее. Каждая клетка ноет, пытаясь отторгнуть это чужеродное ощущение.
   - Мы ведь не будем смотреть на Десять? - бурчит Лили.
   - Нет, - отрезаю я, и пробудившаяся паника ударяет по грудине. - Всё уже прошло.
   Я слышу за спиной облегчённый вздох и радуюсь тому, что удалось быстро успокоить девочку.
   Поворачиваюсь к лестнице, вдыхаю крысиный запах и начинаю путь вниз. Голова гудит от сомнений и дурных мыслей, но я упрямо прогоняю их, заменяя пустотой. Это не сложно: нужно лишь убедить себя в том, что мы не могли поступить иначе. Мы действительно не могли...
   Я не могла.

***

Нетти

   Трос вылетает из рук Коррозии и, извиваясь как змея, втягивается в проём.
   - Проклятье! - выкрикивает она.
   Верёвка вертится на полу, выписывая дуги. Коррозия наклоняется, тщетно пытаясь удержать её, но поздно. Белый кончик хлёстко ударяет по доскам и исчезает во мраке.
   - Надо было петлю крутить, - выдаёт она, раздражённо опуская руки.
   - Ч-ч-что, - когда я пытаюсь подать голос, заикание атакует, как никогда раньше. Лучше уж молчать. - Ч-ч-что эт-то знач-чит?! Он-н-ни ч-ч-что, п-п-п-п...
   - Оставайся тут, - бросает Коррозия через плечо и устремляется во тьму: туда, куда только что втянулся трос. Её шаги быстро съедает тишина: словно между лестничной клеткой и тёмным отрезком коридора установлена звукоизоляция.
   Я не успеваю до конца осознать происходящее. Да даже схвати я мысль вовремя, пойти наперекор не получилось бы. Кажется, что скорее мой язык сотрётся в кровь, чем я выговорю возражение. И да: пусть лучше он отсохнет, чем я скажу слово "погибли". Не желаю ни верить в это, ни предполагать! Я откидываюсь на стену и задираю голову вверх, стараясь не смотреть на тело, скорчившееся напротив.
   Но я не могу выкинуть слова из песни. Мысли упорно возвращаются к замшелой лифтовой шахте и мёртвой женщине на её дне. Ведь ею могла оказаться и я! Может быть, сладковатый запах крови не даёт выкинуть увиденное из головы, а, может, я слишком обескуражена. Во втором сомневаться, впрочем, не приходится.
   На смену топоту приходит тишина. Слишком быстро. Слишком пронзительно, натянув барабанные перепонки до предела.
   Теперь я один на один неопределённостью. И дрожь, нащупав плодородную почву, возвращается. Карабкается по лодыжкам, пускает стрелы по плечам, обнимает за шею. Темнота сжимает в тиски, почти останавливая кровоток. Я отрываю спину от стены, делаю шаг и приближаюсь к дыре, пытаясь доказать себе, что ещё жива.
   - К-к-к-коррозия? - глас вопиющего в пустыне ударяется о темноту и расслаивается на отголоски эха.
   Гляжу в разлом, и сомнения бьются в голове, как хищные птицы. Что если они не вернутся назад? Куда тогда мне идти? Что делать? Я же останусь совсем одна в своём гнетущем ничтожестве, что успело заполонить весь мой мир, даже этот мрак! Одна, если, конечно, не считать трупа в лифтовой шахте. Мне не хочется смотреть, кто это, как и знать, из-за чего она погибла. А, тем более, не хочется к ней присоединяться.
   Приближающийся топот ног заставляет меня с облегчением выдохнуть. Наверняка, это Коррозия! Мне уже неважно, что она сделает: потащит за собой во тьму или вытолкнет из подъезда, метнувшись следом. Мне нужно одно: чувствовать чужую руку и чужое плечо. Страх одиночества сильнее ужаса перед неизвестностью.
   - К-к-кор... - начинаю я, и речь снова сбивается. Звуки крошатся, слетая стеклянными шариками с языка. Даже закричать я вряд ли сумею. - Эт-то т-т-т...
   Горло сжимает спазм. Давлюсь, захлёбываясь словами и страхом. У каждого невысказанного слова - свой вкус. Ваниль, горький перец, малина... Малина!
   Из темноты на огромной скорости вылетает невысокая коренастая девушка с косичками. Её лицо напоминает восковую маску, а глаза горят приторно-терпким безумием. Большая шестёрка светится на майке, как фара грузовика.
   Опешив, я отступаю на несколько шагов. Надеюсь, она снизит скорость прежде, чем впишется в меня. Потому что убежать я не могу: страх парализовал. Приковал ноги к растрескавшейся половой плитке, залил мышцы парафином, остановил мысли. Я словно стала частью обстановки: одной из раскрошившихся опор с торчащими вверх металлическими зубьями. И противоядия от этого оцепенения нет.
   Если только конец. Впрочем, смерть - универсальное противоядие.
   Шестая продолжает нестись сквозь мрак, прорываясь к разлому. Косички танцуют вокруг её головы, создавая подобие нимба. Как во сне я замечаю, что её немного клонит вбок при беге.
   - Эй, - говорю я, выставляя руки вперёд. Это единственное, что в состоянии произнести мои окаменевшие губы. - Э-эй.
   Она остановится! Она непременно остановится у края разлома!
   Я беспомощно смотрю, как её кеды мелькают во мраке, вычерчивая светлые линии. И хочу отойти в сторону, но ноги всё ещё удерживает страшное заклятие паники. Словно на обе лодыжки повесили по гире с цепями.
   Шестая входит в полосу света. Фиолетовые линии охватывают её тело, запаивают его в кокон и кидают тень на стену. Тёмный силуэт неумолимо ползёт ко мне, и я не могу оторвать глаз от его рваных контуров. Паника становится неконтролируемой. Сейчас я уверена: это - звоночек из моего прошлого. То самое, мерзкое и противное, которое, несмотря на амнезию, прочно гнездится в голове. Моя раковая опухоль неоперабельной стадии, или что-то хуже.
   - Аааааааа! - крик, наконец, врывается между голосовыми связками и наполняет рот.
   Шестая по-прежнему выглядит остекленевшей, как замороженный труп. Кажется, что она не видит и не слышит ничего вокруг. Подпрыгнув, она выскакивает в разлом и налетает прямо на меня. Теряю равновесие и падаю вниз. Бетон плитки больно ударяется о копчик. Я вскидываю голову, как птенец. Оппонентка и не думает отступать, хоть её взгляд по-прежнему направлен в никуда и кажется мёртвым. Она поднимает руку, замахиваясь.
   И только теперь я замечаю большую доску в правой руке шестой. Я слышу скрип старого дерева , когда её плечо начинает опускаться вниз, и пытаюсь отползти. Только тщетно: в следующий момент я ловлю удар по голове и откидываюсь назад. Уголки отколотой плитки с размаху впиваются в щёку. Боль стекает от темени к виску, обнимая голову металлической каской. Щепки вклиниваются в лоб, гвозди царапают кожу, раздирая до мяса. Я отталкиваюсь ногами, отползая от моей мучительницы, но силы на пределе.
   Когда я снова поднимаю глаза и вижу нависшую надо мной доску, я понимаю, что больше не поднимусь. И это пугает. Но ещё больше пугает восковое лицо девушки. Видит ли она, что творит? Сознаёт ли?!
   - Ух-хо-дииии! - снова кричу я, превозмогая спазмы, стискивающие горло.
   В ответ шестая бьёт меня по лбу, и я почти слышу, как трескается кожа, выпуская потоки крови. В темноте кровь кажется чёрным дёгтем. На руках, на полу, на стенах - рваные пятна, словно ребёнок разлил гуашь.
   Я пытаюсь уцепить шестую за ногу, но она лишь с силой отпихивает меня. Я слишком измотана, чтобы противостоять ей. И слишком разбита.
   Доска опускается на мою голову снова и снова. Боль нарастает с каждым ударом. Дойдя до пика, дискомфорт внезапно переходит в парадоксальное облегчение. Моё тело перегружено страданием до предела, и не может вынести больше. В голове словно щёлкнул переключатель, регулирующий восприятие боли.
   Используя последние силы, я отползаю по холодному бетону к выходу, но оружие бешеной встречной настигает меня опять.
   - Прочь, - выдавливаю я, и кровь тут же хлещет в горло, срываясь с потрескавшихся губ.
   Мои слова производят эффект разорвавшейся бомбы. Завизжав, шестая вскидывает руки и хватается за косички, словно пытаясь выдрать их с корнем. Окровавленная доска падает рядом со мной, придавливая плечо.
   - Боже! - вопит она, склоняясь надо мной. - О, боги!
   Я умоляюще вглядываюсь в её безумные глаза. Хочу сказать что-то, но с губ лишь срывается слюна.
   - Это я?! - безумие одолевает шестую. - Это всё я сделала?!
   - А-а-а к-к-кто... - слова обрываются, едва рождаясь.
   Не дожидаясь ответа, шестая несётся к выходу и вылетает из подъезда в ночь. Шаги, шлёпающие по траве, стихают. А ко мне возвращается боль. Холодная темнота облизывает разодранную кожу, но не бодрит.
   Разум медленно уплывает. Я из последних сил пытаюсь удержать реальность перед глазами. Враждебную, чужую - пусть такую. Потому что падать в пропасть, потеряв сознание, неимоверно страшно. Особенно когда понимаешь, что можешь не вернуться.
   "Сегодня ты будешь послушной девочкой, Нетти", - воскресает в голове сбивчивый шёпот, когда поле зрения в очередной раз покрывается алыми пятнами.
   Проваливаясь в небытие, я слышу сбивчивое, хриплое дыхание и чувствую терпкий запах дешёвого алкоголя.

***

Коррозия

   Я несусь в темноту, не разбирая дороги. Чёрный, густой воздух расступается передо мной и тут же схлопывается за спиной. Кажется, что меня обступил глухой вакуум космоса. Здесь, как и в абсолютной пустоте, не действуют законы физики. Правила звукопроводимости - точно, потому что я уже не слышу Нетти, хотя должна. Ну что ж, поблагодарю случай за то, что ноги ещё не отрываются от земли.
   - Принцесса! - кричу я. - Где вы?!
   Мой голос звучит глухо и отрывисто. Тьма проглатывает обрывки звуков метрах в пяти по радиусу. По мере продвижения внутрь становится холоднее. Идеальная ловушка, выбраться из которой не представляется возможным. Я пожала бы руку тому, кто это всё придумал. А потом - убила бы.
   - Где вы?! - повторяю я, озираясь, как будто бы в такой мгле можно что-то разглядеть.
   Тишина прерывается приглушёнными шагами. Звук искажается и меняет тембр, словно я слышу его через телефонную трубку. Кто-то бежит мне навстречу. Должно быть, это они меня услышали и рванули на звук!
   - Принцесса?! - повторяю я, когда шаги подкрадываются совсем близко. - Ну что? Раскопали что-нибудь?
   Вместо ответа в грудь прилетает сильный удар. Меня едва не сносит плоский и твёрдый предмет. Дыхание перехватывает. Покачиваюсь, но остаюсь на ногах. Хочется откинуться на стену, но, закрутившись, я не знаю, в каком направлении искать опору. Между тем, предмет, ударивший меня, соскальзывает по плечу, разрывая рукав блузки, и впивается в ладонь тонким остриём. Я вою от внезапной боли и подношу повреждённую ладонь к лицу, пытаясь проверить, действительно ли я ранена. Кожа влажная и солёная на вкус.
   Шаги снова звучат рядом, но теперь они отдаляются. Ненормальный, что ударил меня, несётся к выходу. А это значит, что в опасности теперь не я.
   - Нетти! - кричу я. - Нетти, убегай!
   Я почти уверена, что Нетти меня не слышит. Поэтому, забыв о боли и холоде, я разворачиваюсь и бегу, как мне кажется, в обратном направлении. Через пару секунд я врезаюсь в стену и сползаю на промёрзший пол. Иней оседает на коже.
   - Чёрт! - потираю ушибленный лоб и чувствую, как кровь сползает с пальцев, пересекая бровь. - Что за проклятье...
   Шаги. Они снова рядом! Пытаюсь сгрести всё своё мужество в кулак и дать дёру, но не могу оторвать бёдра от пола.
   - Это ты? - кто-то налетает на меня сзади. Узнав голос, я вздыхаю с облегчением. Это - блондинка. Девятая. - Мы в беде.
   - Какого чёрта? - только и получается выговорить. Внутри беснуется паника: нужно как можно скорее предупредить Нетти. Кто знает, на что способен этот сумасшедший?!
   - Принцессу избили, - говорит блондинка, и я чувствую, как пар, вырывающийся из её рта, оседает на моей щеке. - Я думаю, что избили... Она без сознания. Помоги мне вытащить её.
   - Оно несётся на Нетти! - взбудоражено обрываю я. Мысли хаотично снуют в голове, подобно рою пчёл. Темя пульсирует, как перед приступом мигрени. Я ничего не соображаю. - Это чучело из темноты! Она совсем одна и не сможет защититься!
   - Но мне не справиться одной, - возражает блондинка.
   Я ненавижу выбирать между плохим и очень плохим, а особенно - когда решение нужно принимать быстро. Теперь же от этого зависит жизнь моих соратниц. Что ж, по крайней мере, Принцессе и девятой ничего не угрожает сейчас. Если, конечно, в темноте нет ещё одного психа.
   - Оставайтесь здесь, - отрезаю я. - Я помогу Нетти, а потом вернусь за вами.
   - А вдруг тут...
   - Я боюсь за неё, - бескомпромиссно заявляю я. - Очень боюсь.
   Я поднимаюсь, хрустнув коленками, и ползу по стеночке к выходу. Освоившись и размяв ноги, перехожу на бег. Просвета впереди не видно. Через несколько метров стена обрывается и рука проваливается в пустоту. И темнота вокруг снова превращается в мёртвый, беззвучный вакуум, в котором я не могу найти направление.
   - Девятая? - выкрикиваю я, но тьма снова съедает мой голос, превращая его в жалкое подобие шёпота. - Нетти?! Где вы?!
   Шаги уносят меня всё дальше. Чернота вокруг абсолютна.

***

Лили

   На первом этаже - не одна, а две женщины. Обе не шевелятся. Обе лежат. Только одна смотрит в потолок, а другая - в пол.
   Первая валяется, раскинув руки, на полу у лестницы. Лицо - сплошное кровоточащее месиво. Даже глаза превратились в два окровавленных провала. Большая доска прижимает её правую руку. Я живо представляю, что можно почувствовать, если такая внезапно прилетит в голову, и тело пробирает дрожь.
   Вторая женщина - Десять. Я могу узнать её, даже не вглядываясь. Она скорчилась в лифтовой шахте, загородив большой спиной вывернутые руки. Хорошо, что я не вижу её лица.
   Хватит лирики. Обе женщины мертвы. К ним даже не нужно подходить, чтобы убедиться. Вы замечали, что мёртвый человек даже на фото выглядит иначе: будто теряет выпуклость? Он сливается с обстановкой, становясь пятном на стене или полу. Оболочкой.
   - Мертвы, - выдыхаю я в пространство. Эхо расползается по закопченному потолку. Я должна показать Лорне, что впечатлена. Обязана. - Вдруг и нас сейчас так же?
   - Ничего не бойся, пока я с тобой, - Лорна оборачивается, и её ладонь ложится на моё плечо.
   Лорна очень сильна. Но предсказуема. Я не вижу её лица, но готова поспорить, что на нём застыла бескомпромиссная решимость. Как и там, наверху, когда мы отлучились. Значит, я сработала верно.
   Я продолжаю зачарованно смотреть вниз, перегибаясь через перила. Незнающий, взглянув на жуткую картину внизу, может предположить, что обе женщины умерли от одной и той же руки. И я подумала бы именно так, если бы не знала истины. А правда состоит в том, что я чувствую приближение конца. Игра началась, и правила очевидны. И первый ход уже сделан. Первые два хода.
   Но самая страшная часть правды не в этом. Приближающийся маленький апокалипсис может уничтожить и меня. Превратить в такую же горку окровавленного тряпья. Нужно будет приложить много усилий, чтобы выстоять.
   - Это ужасно, - говорю полушёпотом. - Я не хочу тут находиться!
   - Мы уйдём, Лили, - отвечает Лорна, и я знаю, что она не врёт. - Прямо сейчас. Можешь закрыть глаза.
   Мы спускаемся. Шаги размеряют время, дробя его на секунды. Сладковатый запах освежеванной плоти тянется по воздуху, запутывая нас паутиной. Хорошо, что это не моя плоть. Я могла бы оказаться на месте Десять. Могла бы быть и второй мёртвой женщиной. Просто мне повезло немного больше. Потому что я старалась лучше. Удача - прямое следствие стремления к совершенству и работы над собой.
   Я отворачиваюсь от шахты, прячущей труп Десять. Теперь остаётся самое сложное: переступить через мёртвое тело. Лорна идёт вперёд. Она осторожно поднимает доску, прикрывающую руку второй жертвы. На майке убитой горит, отражая свет, единица.
   - Совсем девчонка, - молвит Лорна с необъяснимым удовлетворением.
   Я шумно вдыхаю через рот. Воздух свистит в горле. Я знаю, что хотела сказать этим Лорна. На месте первой могла оказаться я сама. Возможно, Лорна проявляет беспокойство обо мне. Но не исключено, что она начинает каяться.
   Тяжёлые мысли атакуют голову, но я быстро прогоняю их. Всё равно Лорна никуда от меня не денется. Потому что у меня - тайна. Та, что ссадиной сомкнулась на её запястье.
   Лорна легко поднимает окровавленную доску и осматривает её.
   - Когда нет булавы, сгодится и доска, - резюмирует она, размахивая деревяшкой. - Хорошее оружие.
   - Думаешь, придётся драться? - переспрашиваю я, и мне действительно становится жутко.
   Вместо ответа Лорна изящно разворачивается, ведя за собой доску. Краешек, утыканный искривлёнными гвоздями, описывает в воздухе полукруг. Я любуюсь её движениями и всё сильнее убеждаюсь в правильности выбора. Моя союзница - самая сильная. Сильная, и хорошо поддаётся чужому вли...
   Наши взгляды встречаются. Это похоже на признание в любви. Только наоборот. Зрачки Лорны горят недобрым огоньком. И я понимаю: мы не подруги. Она понимает всё. Наши отношения проистекают из страха. Перед ситуацией. И друг перед другом. Я боюсь Лорну, как сильного бойца. Она меня - потому, что я знаю больше, чем ей хотелось бы. И с ней, и со мной лучше не ссориться. Но вместе мы - настоящая сила. И мы будем стоять спиной друг к другу, пока одна из нас не сорвётся.
   Между нами остаётся тишина, изредка разрушаемая лишь обрывками вдохов. Поэтому незнакомый голос, разорвавший пространство, заставляет меня вздрогнуть.
   - Убийца!
   Я оборачиваюсь: больше инстинктивно, нежели осознанно.
   За моей спиной стоит женщина. Настолько огромная, что, кажется, может раздавить меня между ладонями. А, может быть, это мужчина с женским голосом и длинными волосами?!
   - Что?! - вскрикиваю я, отпрыгивая к стене. Один взгляд на незнакомку внушает ужас.
   - Как будешь оправдываться, убийца?! - незнакомка с яростью смотрит на Лорну.
  

Интерлюдия

Цвет второй. Малиновый

Нетти

   Весна просыпается точно по расписанию. Март несётся по улицам запахом талого снега и щебетанием птиц. Он набухает почками, извивается на асфальте журчащими ручейками. Небо ещё не отпускает февральскую серость, но уже выгибается куполом ввысь. И солнце совсем по-весеннему бьёт по переносью. Скоро на ветках распустятся цветы, а из-под наста выглянут острые травинки и потянутся в небо, гонимые силой просыпающейся земли.
   В это время года люди всегда ждут чуда, и я - не исключение. Но мне, в отличие от остальных, не нужно многого. У меня осталось лишь одно желание, да и о том нельзя говорить вслух. Я подумаю о нём, когда закончится день, и кровать примет моё уставшее тело.
   А пока третий день весны звенит голосами, трамвайными рельсами и свежестью. И беззаботность, текущая в берегах улиц, окрыляет меня. Путь домой кажется лёгким, а мысли - обновлёнными. И каждый шаг по асфальту затирает прошлое. Словно моя жизнь началась заново несколько минут назад, в тот миг, когда я сошла со школьного крыльца.
   Сейчас не хочется вспоминать о том, что это счастье - ложное. И что продлится оно лишь до того момента, как моя нога перешагнёт порог подъезда... А пока дом ещё далеко, можно смаковать кусочек беззаботной радости, что подарила весна. Рассасывать его, как карамельку за щекой, превращая в часть себя.
   Так уж повелось, что в моей жизни строго соблюдается зональность: рай - ад. По будням и выходным. Весной, летом, осенью и зимой.
   - Чему улыбаешься, Нетти?
   Я выхожу из приятного оцепенения и поднимаю глаза на спутника. Лекс, отзываясь, с любопытством заглядывает в моё лицо. Кружевные тени бегут по его щекам.
   - Да так, - отмахиваюсь я, смутившись. - Думаю о том, что весна обновляет нас.
   - Обновляет, - растягивает Лекс. - Хорошее слово! И точное!
   - Словно кто-то запустил любимую песню после того, как она долго стояла на паузе... Правда ведь?
   - Ну, тебя несёт! Странная ты сегодня.
   Лекс искоса поглядывает на меня. Я дарю ему свою лучшую улыбку и, смутившись, отворачиваюсь. Мне нравится, когда мы вместе возвращаемся домой. Такие мгновения особенно памятны.
   Мы встречаемся всего месяц, если короткие прогулки от школы до подъезда можно назвать свиданиями. За всё это время он рискнул лишь поцеловать меня в щёку. Судя по тому, о чём судачат девочки в школе, это удивительно; если, конечно, не делать допущений на подростковые фантазии. Иногда я думаю, нравлюсь ли я Лексу так, как он говорит. Ведь всё моё тело, включая лицо, разукрашено белыми пятнами, и многие - даже учителя - говорят, что моя внешность безнадёжно испорчена болезнью. Но этот взгляд - чёрт побери - заставляет чувствовать себя королевой! В обносках, при отсутствии косметики, с пятнистой кожей и с седыми прядями в волосах!
   Только я никогда не рискну спросить Лекса, приятно ли на меня смотреть. А уж, тем более, понимает ли он, что нашему "мы" ничего не светит. Лучше уж я буду жить в своей сладкой иллюзии. И каждый день тянуть её от школьного крыльца и до подъездной двери. По будням.
   - Может быть, в субботу в кино сходим? - предлагает Лекс, прерывая поток тягостных мыслей.
   - Нет, - отрезаю я. Моё сердце сжимается, но другого ответа у меня для него не находится.
   - Ты уже месяц мне отказываешь, - фыркает он.
   - Я хотела бы, - пожимаю плечами, - но существуют обстоятельства, над которыми мы не властны.
   Когда мы переходим дорогу и приближаемся к дому, сердце привычно начинает заходиться. Но не от трепетного волнения первой симпатии. Есть вещи, о которых я не рассказываю Лексу. И есть вещи, о которых он догадывается, но никогда не признается. Те самые обстоятельства, над которыми мы не властны. Они стоят между нами, как Великая стена. Как невидимая преграда, которую невозможно пробить. Именно поэтому Лекс никогда не задаёт лишних вопросов. И не воспринимает отказ принять очередное приглашение, как оскорбление или поворот от ворот.
   Десятиэтажка типового образца впивается в нас квадратами глаз-окон. Мы останавливаемся в тени берёз на углу. Ветки почти спускаются нам на плечи: голая паутина, вобравшая солнце. Здесь пахнет липкими почками и размокшей корой. И чем-то ещё: трепетным, румяным, ранее неведомым.
   - Вот и пришли, - констатирует Лекс.
   Как и всегда, мы с сожалением смотрим друг на друга. Мы оба понимаем: дальше нельзя. Это - наша критическая точка. Если пройти ещё пару шагов к дому, станет видно окно моей квартиры. Я не хочу, чтобы нас заметили. Лекс проницателен и понимает это без лишних объяснений.
   - Я так хочу познакомить тебя с мамой, - Лекс пытается разрядить неловкое молчание и протягивает мне сумку.
   - Я не думаю, что это возможно, - пожимаю плечами, смутившись. Внутри чешутся невысказанные слова, прорываясь к губам и разбухая на них. Но пока я не могу сказать большего.
   - Моя мама очень хорошая, Нетти. Она одобрит всё, что мне нравится.
   - Это что же? - прищуриваюсь. - Получается, я тебе нравлюсь?
   Вместо ответа Лекс приближается, пристально глядя мне в глаза. Я тону в его расширяющихся зрачках. Свежий запах его одеколона накатывает морской волной и проникает под кожу, порождая мурашки. Колкие бугорки бегут по шее, а следом осторожно поднимаются его руки. Его пальцы обхватывают мои щёки.
   - Можно подумать, ты не знаешь, - шепчет Лекс, наконец.
   Ноги почти отрываются от земли. И прежде, чем я успеваю возразить, Лекс наклоняется и касается моих губ своими. Шероховатая мягкость нахально скользит по моему рту, и я чувствую, как веки сами собой схлопываются. Я совершенно не понимаю, что нужно делать, и лишь поддаюсь его инициативе, разжимая губы, как рыба, выброшенная на сушу. Но когда его язык проникает в мой рот, я не могу больше притворяться кроткой овечкой. Я снова опускаюсь на землю. Испуганно отстраняюсь, прерывая нещадный эксперимент, и награждаю его растерянным взором. Лекс лишь смеётся в ответ.
   - Ты что, ни разу ни с кем не целовалась?
   - Нуууу, - опускаю голову в надежде, что он не заметит, как загорелись мои щёки. - А ты?
   - Нетти, ты удивительна! - Лекс прижимает меня к себе, и я, наконец, чувствую, как в груди разливается теплота. Так мне нравится гораздо больше. - Я всё-таки познакомлю тебя с мамой.
   Я кладу голову на плечо Лекса и облизываю губы, пытаясь сохранить и запечатлеть в памяти его вкус.
   - Готовься лучше к завтрашней контрольной, - шепчу ему на ухо. - Я не дам тебе списать.
   Мы расстаёмся на приподнятой ноте. Лекс перебегает дорогу у берёзовой рощицы и долго машет мне рукой. Краем глаза фотографирую окно без штор в уголке многоэтажной коробки. Убедившись, что никто не смотрит, чуть приподнимаю руку и бросаю ему вслед затравленный взгляд. Я не могу ответить так, как хотела бы. Утешает лишь одна мысль: Лекс знает, что я хочу помахать в ответ. Точно знает.
   Когда его фигура скрывается из вида, тая в густой тени городских кварталов, я разворачиваюсь и иду к дому.
   Я приближаюсь к подъезду по коридору из лохматого кустарника. Ветки выставляют крупные почки, как рога. Через пару дней они зазеленеют и покроются цветами, а к лету между листьями загорятся волчьи ягоды: аппетитно-малиновые, сочные. Именно поэтому летом здесь никогда не видно детей...
   С каждым шагом свет внутри тускнеет, освобождая место бессильному смирению. Кто-то разом потушил свечу во мне, и, хотя фитиль ещё тлеет, век последнего тепла недолог. Площадь моего рая - один квадратный километр. Небольшой участок пространства между школой и домом - вот и всё.
   Достаю ключи. Домофон пищит, пропуская меня в полутёмное помещение, пахнущее сигаретами и гнилым картофелем. Когда дверь захлопывается за мной, я чувствую привычное опустошение. Фитиль потух. Лишь едкие нити дыма заполняют голову.
   До завтрашнего утра я - в персональном аду. И не я решаю, насколько жарким будет пламя.
   Наша квартира прячется в тёмном закутке на восьмом этаже. Я давно не звоню, а сама открываю дверь. Не потому, что звонок успели выдрать с корнем, оставив два оголённых провода, а из-за того, что знаю: мать как всегда пьяна вдрызг. Любой раздражитель может сделать из неё динамит. Она начинает пить с утра и к тому моменту, как я возвращаюсь из школы, ужирается в хлам. Запои уже давно не имеют конца и края. Лишь иногда, просыпаясь ночью, она кается со слезами: но толку-то!
   Ещё два года назад я имела возможность уйти к бабушке, забрав младшую сестрёнку, и переждать худшие времена. Ещё два года назад я могла не смотреть на сожителей, которых она меняет, как трусы, и не запоминать их имена. Но не сейчас.
   Бабушки больше нет. Её квартира продана, выручка от продажи - утекла в стакан матери. Светлые промежутки мою матушку больше не посещают. Теперь мы с Пегги наедине со своей бедой, и идти нам некуда. Хорошо, что сестричка ещё ничего не понимает. Мама для неё по-прежнему лучше всех... И я искренне стараюсь отсрочить момент, когда она возненавидит её так же, как я.
   Я открываю дверь, и в нос ударяет запах алкоголя и мочи. В полутёмном коридоре высятся две пары сапог, похожие на заводские трубы. Значит, очередной сожитель, назвать которого отчимом у меня даже не поворачивается язык, не пошёл на работу. Значит, напоролись оба.
   На цыпочках прохожу по коридору. Заглядываю в зал. И точно: мать и Ларсон валяются поперёк дивана и тискаются! На матери - растянутая майка, открывающая нижнее бельё, и клетчатые шорты. Даже будучи пьяной, с подбитым глазом она похожа на топ-модель. Ночная штора на окне наполовину сорвана, и теперь провисает неопрятными пузырями. Телевизор напротив лежбища громко орёт голосом диктора дневные новости, а вдоль стены выстроились пустые бутылки - стеклянные кегли. Как же хочется запустить в них сапогом!
   - А, - мать показывает на меня пальцем, обрывая поток мыслей. - Пришла! Много двоек нахватала?!
   - Ни одной, - сквозь зубы произношу я.
   - Молодец! - выкрикивает мамаша. - Вся в меня!
   - Конечно, больше не в кого, - отвечаю с сарказмом. Я не знаю, кто из бывших маминых друзей был моим отцом. Пособие на меня никто не платит. Сомневаюсь, что он знает о моём существовании.
   - Сообрази-ка, дочь, супчик. Я купила курицу.
   - Да неужели?! - развожу руками, закипая, но в последний момент сдерживаюсь. Скандалить с матерью - себе дороже. В таком состоянии она не примет ни одного довода. А вот к стенке приложить может, да с размаха. Было дело. Правда, поздней ночью, страдая от похмелья, она начала плакать и молить о прощении, но кому нужны пустые извинения, когда на лбу горит фигнал?!
   - И картошку пожарь! - мать икает, закрывая рот ладонью: растрёпанная, но парадоксально красивая. Ну просто великосветская дама!
   - Окно открой, - недовольно отвечаю я. - Воняет больно.
   - Слышал, Ларсон, что сказала наглая девчонка? - мать поворачивается к сожителю, который уже успел приложиться к диванной подушке и захрапеть. - Воняет ей!
   - А что? - отвечает Ларсон сквозь сон. - Всё правильно говорит.
   Закрываю дверь. Створки громко хлопают друг о друга. Голос диктора теленовостей заглушается, запах алкоголя - тоже.
   - Это от меня-то?! - сердитый голос матери едва слышен, и я очень этому рада.
   Я иду по захламлённому коридору к кухне. Посуда вымыта - и то хорошо. Чаще они оставляют мне горы грязных тарелок и сковород с накатом гари. Сейчас же в раковине размораживаются куриные ляжки. Если мать купила продукты и помыла посуду - значит, выпила достаточно, чтобы не трястись от похмельной ломки, но маловато для того, чтобы отключиться на весь остаток дня. Последнее было бы лучшим вариантом, но не судьба, видимо...
   Я нехотя чищу картошку и подгнившую морковь. Лука дома не оказывается. Зато я нахожу в закромах холодильника две свежие головки чеснока и жёлтый томат. Нож пляшет по рассыпчатой мякоти, выжимая сок. Стараться не для кого: в таком состоянии мать и Ларсон не будут разбираться, чем закусывать. Проблему осложняет то, что я тоже хочу есть. И слишком сильно, чтобы кормить себя бурдой.
   Солнечный мёд разливается по подоконнику. Пройдёт пара недель, и лучи станут горячими, начнут жарить кожу. Мои пятна станут более заметными, а косые взгляды прохожих - более ощутимыми. Потому я и ненавижу лето.
   Сверху капает вода, гулко стуча о карниз. Капли время от времени попадают на стекло, размазываясь дрожащими дорожками. Пока кастрюля с супом греется, я пытаюсь прикинуться нормальной девушкой и помечтать. Я думаю Лексе. Размышляю о том, что сегодня произошло нечто важное, и пытаюсь прочувствовать это сполна. Воскрешаю странные ощущения на губах и привкус чужой слюны во рту. Не получается. Когда я перешагнула порог подъезда, меня словно одномоментно высосали через трубочку, как коктейль. И проглотили. Это странно, когда ты так измотана, что у тебя даже не хватает эмоций...
   Эмоций нет. И выбора нет. Идти мне некуда. С каждым днём меня остаётся всё меньше. На сколько ещё хватит?
   Я оставляю горячую кастрюлю на плите и, прихватив наполненную до краёв миску, иду в свою комнату обедать и делать уроки. Хорошо, что матери не вздумалось разменять эту квартиру, и я пока имею право на собственную территорию. У Пегги тоже своя комната, что радует. По крайней мере, ей не приходится смотреть, что творят мать и её ухажёры по ночам, и задыхаться в перегаре.
   В шесть вечера, когда мать доходит до такой кондиции, что не может встать на ноги, я забираю Пегги из сада. Иногда - надо отдать должное - это делает она сама, но всё чаще я. Я кормлю сестрёнку, купаю и укладываю спать. Потом, если мать не просыпается и не начинает похмельные концерты, ложусь сама.
   Так проходит мой обычный день. По будням. Он похож на заезженную песню, которую ежедневно слышишь в маршрутке, но не можешь выключить. Выхода нет: нужно ехать до финальной остановки и корчиться от ненавистных звуков.
   Вся моя жизнь скисла и створожилась, благодаря матери. Словно молоко, оставленное в тепле. Сначала оно становится неприятным на вкус, потом - густеет и набирает комочки, а под конец от него отделяется сыворотка. Не могу понять, на какой я стадии сейчас... Должно быть, уже покрылась плесенью.
   Но этот вечер на редкость приятен. Мать всё ещё дрыхнет и не собирается просыпаться. На случай похмелья у неё есть пиво в холодильнике. Её дружок куда-то убежал, на ночь глядя. Он вообще часто уходит ночью, и то хорошо.
   Дождавшись, пока сестрёнка перестанет ворочаться, я отправляюсь в свою комнату и разбираю кровать. Ложусь и долго смотрю в потолок. Сон не идёт. Непривычная тишина кажется мёртвой, и я невольно думаю, не похоронена ли я заживо. Часа через полтора я забываюсь беспокойным сном. Проваливаюсь в тревожную пустоту, как лифт, сорвавшийся с троса. Во сне я бегу по городу, спасаясь от неведомых преследователей. В финале они - безликие чёрные тени - всё равно настигают меня. Опрокидывают на пружинящую землю и склоняются надо мной.
   Я вздрагиваю и просыпаюсь. И тут же обнаруживаю, что часть моего кошмара просочилась в реальность. Надо мной склоняется большая чёрная тень. Свет из прихожей вырисовывает на стене знакомую фигуру. Комната трещит от алкогольных паров и, кажется, вот-вот надуется и взорвётся, как воздушный шарик.
   Ларсон.
   Я произношу его имя: громко и удивлённо. И что понадобилось ему в такой час? До этого он заходил в мою комнату лишь дважды: снять разбитый плафон с люстры и взять дополнительный стул для своих отвратительных пьющих гостей.
   - Ларсон!
   - Тссс, - он зажимает мой рот рукой. Я чувствую холод его загрубевшей кожи. Сладко-солёный смрад перегара подкатывается совсем близко и накрывает упругой волной. - Сегодня ты будешь хорошей девочкой, Нетти.
   Мне не до конца ясно, к чему он ведёт. И лишь когда он откидывает одеяло, я понимаю: происходит то, о чём я страшилась даже подумать. Я пытаюсь кричать. Вырываюсь. Молочу ногами по кровати. Но крепкие руки только усиливают хватку, прижимая меня к матрацу. Дыхание Ларсона обдаёт щёки, и я морщусь, пытаясь справиться с тошнотой.
   - Будешь молчать, Нетти, и всё пройдёт хорошо, - его рука задирает мою сорочку и ложится на грудь. Жёсткий, прохладный паук! Пальцы стискивают кожу, и я закусываю губу, чтобы не закричать. Меня трясёт от омерзения и невозможности изменить предначертанное. А он продолжает, наслаждаясь моей реакцией. - Зашумишь - в следующий раз я пойду к Пегги. Выбирай.
   Выбирать не приходится, и он это знает. Это ловушка. Капкан, из которого можно выбраться, разве что, откусив себе ногу. До этого я полагала, что видела в жизни всё. Но сейчас я понимаю, что никогда не опускалась ниже низшего предела. Меня выталкивает на истины, которые существовали за пределами моего восприятия, в секторах вне досягаемости. Мой персональный ад, наконец, закончился. Только в этой истории нет счастливого финала. Теперь вокруг не рай, и даже не чистилище, а настоящий кошмар наяву: кое-что пострашнее средневековых пыток.
   Тяжёлое тело наваливается на меня, впечатывая в постель. Перегар смыкается удавкой на шее. Я едва дышу, но не сопротивляюсь. Я думаю о Пегги и о том, что она не должна пострадать. Слёзы текут по губам и скатываются в горло горькой микстурой. Я отворачиваю лицо, чтобы не видеть похотливых глаз, горящих адским пламенем. Чужая щетина колет подбородок, и мне кажется, что она вот-вот прорастёт сквозь меня, как бамбук... Потом приходит боль, лишающая разума, а вместе с ней - стыд и тошнота. И отвратительное чувство, словно когти кошек раздирают изнутри.
   Отчаяние. Кажется, так это называется, когда сердце и лёгкие - в тряпки. Самое бесполезное чувство. Что толку рвать себя на кусочки, когда не можешь ничего изменить?
   Он оставляет меня через пятнадцать минут в липкой луже и молча уходит. Облако алкогольной вони устремляется за ним, оставляя в воздухе горькое послевкусие. Чёрная тень уползает по стене. Свет в коридоре гаснет. Через пять минут Ларсон уже храпит в соседней комнате.
   Боль уходит из тела, но не из моего существа. Кошек, скребущих внутри, становится всё больше. Душа превращается в рваную бумажку от кровоточащих царапин. Почему я чувствую себя пристыженной и опозоренной? Ведь я не виновата! Только неприятное, незнакомое саднение внизу живота говорит об обратном.
   Я не могу унять дрожь ужаса до самого рассвета. Мне не верится, что это произошло. За свои пятнадцать лет я устала считать сожителей матери, но могу сказать точно: ни один из них не притронулся ко мне. Они поднимали руки на меня, и даже на Пегги, но не распускали. До этой страшной ночи.
   К четырём утра я, преодолев себя, сползаю с кровати и тащусь в ванную. Из зеркала на меня затравленно глядит совершенно незнакомая девушка. Её глаза полны боли и слёз. Взглянув в них, я теряю над собой контроль, и больше не могу с собой бороться.
   Омерзительная волна проходит горлом. Рот моментально наполняет едкая кислота, и я сгибаюсь пополам. Меня рвёт в раковину. С каждым желудочным спазмом я пытаюсь освободиться от боли, разъедающей изнутри, от отчаяния и от кошек. Но становится лишь хуже. Спазмы продолжают скручивать и мять желудок даже после того, как всё его содержимое ушло в канализацию.
   Я плещу холодной водой себе в лицо, пытаясь смыть незнакомое отражение. Прогнать чужую девочку, пришедшую мне на смену. Судорога сводит кожу, веки каменеют. Но когда я поднимаю взгляд сквозь падающие с чёлки капли, на меня по-прежнему смотрит другая Нетти. Со знакомыми пятнами на коже, но чужим взглядом загнанного зверя. Мой потерянный и найденный близнец.
   Возвращаюсь в комнату, гонимая паникой. У меня одно желание в голове - убежать прочь. За пределы досягаемости волосатых татуированных рук Ларсона. Туда, где мне, возможно, не будут рады, но где не будет смрада перегара, засевшего в памяти, боли и кошек. Открываю шкаф и скидываю одежду на пол. Начинаю поспешно и бессистемно сортировать вещи. Отложив в сторону пару сорочек и трусов, я вспоминаю о Пегги и падаю на кучу одежды, заходясь в рыданиях.
   Я в ловушке. Выхода нет. В ближайшее время я прикована к этим стенам, и мне не сбежать. Кем я буду, если подставлю под удар сестрёнку? Прощу ли я себе, если с ней случится то же самое?!
   Что делать мне в таком случае? Рассказать обо всём матери?! Учителям?! Поверят ли мне? Не затравят ли? Не поднимут ли на смех?
   Может, лучше сразу по венам? Чтобы потекла кровь: густая и липкая, как малиновый сироп. Она унесёт из меня яд, которым пропитал меня Ларсон. Унесёт и оставит в вечном покое.
   Вопросов слишком много, а ответов нет. Ни одного. Есть только нестерпимая скребущая боль внутри. И бесконечное чувство стыда, что успело прорасти насквозь за несколько часов. Я скребу раковину, царапаю ладони, стискиваю пальцы на шее, пытаясь привести себя в чувство. Стоит ли говорить, как тщетны мои попытки?
   Я ухожу в школу в пять утра. Спешно царапаю записку матери. Пишу, что Пегги температурила ночью, и я не поведу её в сад. Просовываю записку под дверь. Буквы непривычно пляшут на клетчатом листке, разъезжаются в разные стороны, скрючиваются спиралями. Я никогда не писала матери записок, но не удивляюсь. Эти строки выводила чужая девочка. Та, из зеркала. Та, которая не Нетти.
   Листок, легко шурша, уходит в щель под напором сквозняка. Через дверь я слышу, как храпит Ларсон. Вибрирующий звук сотрясает стекло на отделке двери. Одолевает навязчивое желание прокрасться в комнату и придушить его подушкой. Или насыпать в его приоткрытый рот малиновых волчьих ягод. Чтобы он сдох.
   Неслышно закрываю дверь подъезда. Улицы встречают меня серовато-синим рассветом и пустотой. Заспанные окна многоэтажек похожи на беззубые рты. Воздух пахнет слезами. Набухшие почки - терпкой болью. Даже весне-пересмешнице по душе моё отчаяние.
   Сторож пропускает меня в школу с сомнительной ухмылкой:
   - Ты совсем рано, Нетти.
   - У меня часы ушли вперёд, - отвечаю я первое, что приходит в голову. И к чёрту. Всё равно не поверит. Все здесь знают, что моя мать пьёт и таскает в дом мужиков. Знают и ничего не делают. Традиционная беда общества: пока не закричишь "пожар", никто и не подумает прийти тебе на помощь.
   Сторож качает головой и долго смотрит мне вслед. Должно быть, думает, с кем сегодня развлекалась моя матушка, и насколько я несчастна. Не додумается: таких масштабов он точно не видел.
   Я сажусь в пустой класс и смотрю, как рассвет занимается над крышами домиков частного сектора. Треугольные скаты пылают цветом спелой малины. Весеннее солнце малиновое на вкус. Я ненавижу малину.
   Классная руководительница приходит час спустя. Сбрасывает зелёное пальто и удивлённо таращится на меня. В какой-то момент мне начинает казаться, что она понимает всё и может читать мои мысли, извлекая потаённые страхи. Слишком уж пристален её взгляд. Пристален и пристрастен. Я пытаюсь отвести глаза, и даже достаю книгу и кладу перед собой, пытаясь создать впечатление занятости. Глаза бездумно пляшут по строчкам, выхватывая отдельные слова. Не помогает.
   Учительница идёт ко мне вдоль рядов. Я вжимаюсь в спинку стула, тщетно пытаясь сделаться невидимой, но лишь чувствую, как разгорается пожар на щеках. Как жаль, что воспоминания нельзя спрятать!
   - Что-то случилось, Нетти? - спрашивает учительница, присаживаясь рядом.
   - Н-нет, - произношу я, замечая, что согласная раздвоилась на языке, перечеркнув звук, - всё в порядке, г-госпожа Ниядо.
   - И всё же? Нетти, ты можешь быть откровенна со мной и не стесняться.
   Госпожа Ниядо прожигает меня пронзительным кареглазым взглядом. Хоть она и из молодого поколения учителей - ей не больше тридцати - она серьёзна и ответственна, как работница старой закалки. Госпожа Ниядо могла бы довести это дело до полиции, да так, что отчим и мать не подточили бы носа. И меня так и подмывает выложить ей всё. Спросить, чем мне это грозит. Узнать, что делать дальше и - самое главное - как с этим жить.
   Но я боюсь.
   - М-мама, - вру я. Губы отвратительно дрожат, горло перекрывают спазмы. Это - протест моих мыслей, не желающих обращаться в слова. - Она н-немного перебрала вчера.
   - Она не обижала тебя, Нетти?
   Я готова провалиться сквозь землю. И уверена, что от меня поднимается пар. Госпожа Ниядо всё ещё таращится на меня, и я не могу отвернуться. Но и лгать больше не получается.
   - Не обижала? - повторяет госпожа Ниядо.
   Я мотаю головой, проглатывая лживое подобие фраз. У меня не получилось бы хорошо придумать легенду. Правда слишком грязна, чтобы пачкать ею других.
   - Ну, смотри, - с сочувствием проговаривает учительница.
   Как пить дать: она догадывается о том, что произошло нечто, выходящее из ряда вон. Она лишь даёт мне время и шанс объясниться, очистив душу. Она знает, что я не могу сказать всё сейчас... Только как пересилить себя, отгородиться от разъедающего стыда и смочь?!
   Госпожа Ниядо отворачивается к доске и начинает перебирать книги на полках. Обычные будни обычной учительницы, в которых каждый день похож на предыдущий. Как и у меня. Может быть, у неё тоже есть свой рай и свой ад. Не в той градации, но есть...
   На математике Лекс садится рядом. Едва он кладёт свою руку рядом с моей, паника начинает карабкаться по рёбрам изнутри. Кошки снова здесь... И страхи, которые нужно спрятать. Это сильнее меня. Сегодня ночью моя жизнь переломилась на "до" и "после".
   - Нетти, - Лекс улыбается. - У меня кое-что есть для тебя.
   Кровь отливает от головы, и перед глазами темнеет. Лекс, встречи с которым раньше вызывали радость и чувство полёта, теперь раздражает меня. Лица одноклассников плывут в сером мареве, раздваиваясь и растраиваясь. Меньше всего сейчас мне хочется чужого внимания.
   - Л-лекс, уйди! - проговариваю сквозь зубы, замечая, что "л" снова раздвоилась.
   - Что? - он смотрит на меня с недоумением.
   - Что с-слышал.
   - Нетти, что-то не так? - Лекс выглядит испуганным и озадаченным. - Если я перегнул палку вчера, просто скажи!
   - Всё н-нормально, - отмахиваюсь я. - Я п-просто х-хочу, чтобы ты ушёл.
   - Да какого чёрта вообще? Объясни мне, что произошло!
   - Уйди! - поднявшись за партой, я кричу в голос. Десятки глаз смотрят в мою сторону, но мне всё равно. Лишь бы оградить себя от чужих. Хотя бы на день. - Уйди, прошу! Ос-ставь м-меня одну! Сложно понять, или ты т-тупой с-совсем?!
   Лекс, недоумевая, пересаживается за заднюю парту. Мои слова прилетели ему в лицо, как плевок. Знал бы он, что я не могла поступить по-другому. Он не должен впутываться в это дерьмо.
   Весь урок я чувствую взгляд Лекса между лопатками: сверлящий кинжал. Я едва держусь, чтобы не дать воли слезам. Но молчу, потому что знаю: плач не поможет делу. В мой мир пришёл апокалипсис. Рая больше нет. У земли теперь один полюс, и она вращается по миллиону хаотичных осей и касательных. Но, куда бы меня ни вынесло, везде будет бесконечное пекло. Ад.
   Воспоминания не уходят от нас, они лишь теряют очертания под чёрной краской времени. И доза, которую я получила сегодняшней ночью, никогда не обернётся пустотой.
   Этой ночью я снова вижу на стене ползущую из коридора тень. Когда я замечаю Ларсона рядом, мне снова кажется, что сердце остановится от первородного ужаса и отвращения. А потом меня снова накрывает запах алкоголя. И боль. Только сердце, вопреки опасениям, не прекращает ход. И сознание не уплывает. Предел ужаса, за которым наступает вечный покой и бесстрашие, не найден.
   Короткие мгновения дней становятся моими передышками. Долгие ночи - непреодолимыми кошмарами. Спальня - пыточной камерой. А я сама становлюсь пеплом.
   Он возвращается практически каждую ночь. Уже не угрожает: лишь берёт меня, как принадлежащую ему вещь. С каждым разом он позволяет себе всё большее. А дальше всё идёт по одному сценарию. После того, как чудовище из моего персонального кошмара, насытившись, уводит по стене свою тень, я ухожу в ванную, и меня рвёт в раковину. Умывшись ледяной водой, я разглядываю бритвенные лезвия Ларсона: тонкие металлические полоски. Они могут легко войти в плоть: даже боли не успеешь ощутить. Рассматриваю свои тонкие вены, пульсирующие под кожей. И вспоминаю о Пегги. И о том, что если я уйду, мою долю страданий получит она.
   Я продолжаю ходить в школу, как и раньше. Иногда я даже улыбаюсь учителям и одноклассникам в знак вежливости. Только Лекс больше не подходит ко мне. Он старательно делает вид, что меня не существует, и даже начал оказывать знаки внимания другой девушке. Возможно, это к лучшему. Мне не нужна романтика и розовые сопли - мне нужна помощь. Он всё равно не смог бы меня спасти.
   Через два месяца, когда цветы на плодовых деревьях облетели снегопадом, я решаюсь поговорить с матерью. Страх сжимает живот от одной мысли об этом, но она - единственная, кто может изменить ситуацию. Она - единственная, кто может выгнать Ларсона из нашей квартиры.
   Я выбираю день, когда Ларсона нет дома, а она не слишком пьяна, но и не трезва, и, собрав мужество в кулачок, выкладываю ей всё. Подробно, с расстановкой, через заикание, ставшее невыносимым.
   Мы сидим на кухне в лучах света. Воздух вытеснен терпким сигаретным дымом. Пепельница матери быстро наполняется бычками. Она слушает и курит, курит и слушает. Вытерпев мою исповедь до конца, мать лишь округляет глаза. Странно, но даже с такой гримасой она не выглядит удивлённой.
   - Шлюха, - цедит она. - Шлюха малолетняя!
   Пепельница летит в стену и разбивается. Переливающиеся осколки вперемешку с окурками разлетаются по кухне. Я ожидала любой реакции. Плача, истерики, ярости... Но такого варианта я не предусматривала. Выходит, для матери я - меньше, чем вещь. Пустое место. Та страница её жизни, которую она хотела бы вырвать и сжечь.
   - Ч-ч-что? - я пячусь к двери по битому стеклу.
   - Спровоцировала его, задницей тут крутила, - приблизившись, мать бьёт меня по щеке наотмашь. Я налетаю на косяк и хватаюсь за голову. Слёзы жгут глаза, хотя ещё не проступают. - Думаешь, я сразу не поняла, чего ты хочешь, Лолита грёбаная?! Он же мужик!
   - И эт-то, - пробивается залпом сквозь слёзы, - эт-то н-ничего по т-т-твоему, что он м-мени изнас-силовал?!
   - Не строй из себя жертву, дрянь, - мать снова налетает на меня, но я умудряюсь увернуться. - Как я могла так воспитать тебя?! Ты же счастье моё разбила! Признайся: этого ведь и хотела?!
   Я стою, как ошпаренная, и слушаю ругань матери. Мне хочется спросить, что она вкладывает в понятие счастья, но я не могу сформулировать вопрос. Слова, рождающиеся в голове, вызывают заикание, а заикание - ступор. Последние фразы летят в меня, как стрелы, но они не причиняют боли. От меня ничего не осталось: разве можно ранить пепел? Ноги, исцарапанные осколками пепельницы, болят гораздо сильнее, чем душа.
   - Сучка! - прорываются слова матери сквозь пелену ступора. - Не смей даже смотреть на него!
   Да с удовольствием. Я вообще буду только за, если он больше здесь не появится. Я хочу сказать это, но слова превращаются в отрывистую канонаду. Моя мать за эти месяцы даже не заметила, что я начала заикаться и шарахаться от каждой тени.
   Игнорируя летящие в меня тарелки и вилки, пропарывающие зубьями обои, я разворачиваюсь и иду в свою комнату. Только теперь я понимаю, что, возможно, обрекла себя на бездомную судьбу. В мыслях обрываются лепестки ромашки: выгонит - не выгонит... Упрямо убеждаю себя в том, что не много потеряю, если вдруг окажусь на улице. Скорее, приобрету.
   Через пару минут буйство резко стихает, и я слышу доносящийся с кухни тихий плач. Утешать мать совершенно не хочется. Достаю учебник и затыкаю ладонями уши.
   Она не выгоняет меня, и, спустя пару дней, я догадываюсь, почему. Кто, кроме меня, готовит в этом доме еду и моет посуду? С надеждой я жду, что Ларсон вот-вот покинет мать, и всё вернётся на круги своя - её отношения с мужчинами редко переваливали за тройку месяцев. Но он всё ещё в строю. Чёртов закон подлости!
   Чужая девочка в зеркале обрастает, растрепывается и засаливается. Тени, ползающие по стенам, становятся неотъемлемой частью моего существования, как и незнакомое отражение в зеркале. Ужас и отвращение притупляются, сменяясь смирением. Когда осознаёшь, что выхода действительно нет, ты принимаешь как должное даже самые страшные вещи. И находишь в себе силы мириться с ними.
   Полдень. Уроки заканчиваются раньше, чем обычно. Я остаюсь в пустом классе, перечерченном солнечными лучами. Возвращаться домой не хочется: всё равно мать не знает, сколько у меня пар. Может быть, я просижу тут до самого вечера, а может...
   - Нетти? - нагретый воздух сотрясает знакомый голос.
   - Лекс?!
   Предчувствие не обманывает меня. Это он. Робко подходит сзади и садится на соседний ряд, словно боясь испугать. Ставит свою сумку рядом. Это как минимум странно: с тех пор, как я накричала на него, он успешно делал вид, что меня не существует. Мы давненько не разговаривали. Кажется, с того самого дня, как я отогнала его на математике.
   Что ему понадобилось теперь?
   - Нетти, - проговаривает Лекс, и мне становится жутко. - Я вижу, что с тобой происходит что-то странное. Я давно заметил, но очень боялся спросить тебя.
   - Тебя это в-в-волнует? - произношу полушёпотом, и по коже поднимаются мурашки. Кажется, даже волосы становятся дыбом.
   - Расскажи мне, - выдавливает он через силу.
   Начинаю задыхаться. Металлический обруч стискивает шею. Язык и губы перестают слушаться окончательно, выплёвывая нечленораздельное подобие звуков.
   - Н-н-нет. Н-н-ничего н-н-н-е с-с-с-с-с-с...
   - Чёрт, Нетти! - Лекс раздосадовано кривится. - Ты стала заикаться и шарахаться ото всех! Ты перестала общаться с нами! Ты съехала по успеваемости! Ты приходишь в школу грязная, заплаканная и растрёпанная! Почему ты пытаешься обмануть меня?! Разве я сделал тебе что-то плохое?!
   - Уй-йди! - я снова перехожу на крик. - П-п-прошу т-т-тебя! Т-тебе не должно б-быть дела до м-моей жизни!
   - Это всё он?! Новый дружок твоей матери?!
   Отточенное лезвие ударяет в самое сердце, и тут меня пробивает на слёзы. Я закрываю лицо руками и вою, как подстреленный волк. Вся грязь, что копилась во мне эти месяцы, пошла горлом. Назревший абсцесс лопнул и выпустил гной. Как во сне я чувствую, что Лекс прижимает меня к себе. Мне страшно, но отталкивать его не хочется.
   - Что произошло, Нетти? - спрашивает он, но я уверена, что неясности не осталось.
   Неожиданно я понимаю, что мне не страшно. И не стыдно. Я выкладываю всё, едва сдерживая всхлипы. От первой и до последней строчки. Мои плечи ходят ходуном, и Лекс не выпускает меня из объятий. Солнечная дымка затапливает нас, укутывая золотистым покрывалом. Блики превращают слёзы на моих ресницах в бриллианты.
   - Ты должна идти в полицию, - говорит Лекс, дослушав.
   - И? Ч-ч-чтобы д-досталось П-пегги?
   - Его возьмут под стражу, и...
   - Ч-что "и"?! - выхожу из себя и, наконец, отталкиваю Лекса. - М-мою информацию б-б-будут п-проверять, а п-пока ничего н-не будет д-доказано, он в-в-возьмётся за П-пегги!
   - Так ведь не может продолжаться, Нетти, - Лекс краснеет и отстраняется. - Ты сама понимаешь это. Расскажи хотя бы госпоже Ниядо. Или школьному психологу.
   - Они, - я снова захлёбываюсь рыданиями, - они же сразу п-пойдут в п-полицию!
   - Нетти, ты должна!
   - Н-н-нет! - я сбрасываю со стола сумку. Она хлопается о пол, подняв в воздух столб золотистых пылинок. - Т-так я и з-знала, что т-ты н-ничем п-помочь не сможешь!
   - Что же я должен сделать, Нетти?! - кричит Лекс в ответ. Голос его срывается. - Покрывать твоего очередного отчима-педофила, несмотря на совершённые им злодеяния, и вытирать твои слёзы?! Кто знает, сколько у него таких было?! Лучшее, что я могу для тебя сделать - пойти в полицию вместе с тобой!
   - Т-ты н-никому н-не расскажешь!
   - Нетти!
   - П-поклянись, - цежу я сквозь зубы. - Т-ты не обмолвишься об этом, ч-что бы н-ни с-случилось.
   - Предлагаешь смотреть, как он медленно тебя убивает?! - Лекс ударяет кулаком по столу.
   - У н-нас с т-тобой н-нет выбора.
   - Выбор есть всегда! - орёт Лекс. - Всегда!
   - Н-не скажешь, - повторяю я, глотая слёзы. - П-поклянись, п-прошу...
   Лекс сжимает губы, и щёки его наливаются багрянцем. В ярости схватив свою сумку, он несётся к двери и удаляется, громко её захлопнув. Я остаюсь одна со своими слезами, под коростой болезненных воспоминаний.
   Ларсон снова приходит этой ночью. Пока он издевается надо мной, до моих ушей доносятся шаги матери. Она топает по коридору, включает на кухне воду, гремит стаканами... Нет сомнений, что она слышит всё. Только не приходит на помощь, даже не думает. Делает вид, словно ничего необычного не происходит.
   - Ненавижу! - кричу я во весь голос. Мне хочется, чтобы мать услышала меня. - Ненавижу! С-с-сдохните!
   В голову тут же прилетает затрещина. Ударяюсь затылком о спинку кровати. Кажется, что позвоночник превратился в ломанный зигзаг. В висках звенит, а перед глазами пляшут искры. Но есть и плюсы: Ларсон слазает с меня. Пусть лучше бьёт, чем насилует.
   Пусть лучше сдохнет, чем бьёт.
   На следующий день госпожа Ниядо оставляет меня после уроков. И то, что она говорит, окончательно убивает во мне веру в людскую порядочность.
   - Почему ты не рассказала мне? - говорит учительница. В уголках её глаз блестят слёзы. - Мы быстро решили бы этот вопрос.
   - Л-лекс? - я приподнимаю бровь. - Эт-то он в-вам сказал?!
   Госпожа Ниядо кивает, и последние надежды лопаются. Я переполнена битым стеклом.
   - Сейчас мы пойдём в полицию, Нетти, - спокойно говорит господа Ниядо, но я замечаю, как трясутся её руки. Она в шоке. - Заберём твою сестрёнку из сада и пойдём.
   Я опускаю глаза и вздыхаю. Лицо горит, как обветренное. Вот и пришёл конец моего ада. Скоро всё останется в прошлом: воспоминания сгниют в голове, как прелые листья, а Ларсон будет казнён. Но только в случае, если всё сложится хорошо. Законы и чёртова презумпция невиновности заставляют полицейских не верить заявителям на слово.
   А это значит, что когда Ларсон узнает, я перейду на новый круг ада. И, возможно, со мной будет Пегги.
   - Н-нет! - страх перевешивает и выплёскивается наружу, заставляя мышцы наливаться воском. Но ещё сильнее непреодолимый стыд, словно это я виновата в произошедшем. - Н-никогда...
   - Можете пожить у меня, пока всё не решится.
   - Н-нет!
   - Ты не хочешь наказать его?! - госпожа Ниядо встаёт со своего места и возмущённо вскидывает руки в потолок. - Хочешь, чтобы он продолжал?!
   - Это м-мои п-проблемы, - выплёвываю я. Да, я хочу помощи. Но не принудительной. И не той, что подвергает меня и мою сестрёнку опасности. Какая-то часть меня, которой я даже не могу дать название, громко протестует. И я верю ей больше, чем учительнице.
   - Это не обсуждается, Нетти, - отрезает госпожа Ниядо, приближаясь ко мне. - Сейчас мы идём в полицию. Если ты не пойдёшь, я отведу тебя силой.
   Она тянет ко мне руки, словно собираясь обнять. Милая, добрая и понимающая госпожа Ниядо. Но как же я ненавижу её в этот момент!
   Я срываюсь с места и пролетаю между рядами, сбивая стулья. Ноги выносят меня в распахнутую дверь. Мутноватый свет коридора обжигает лицо сквозь плёнку слёз. Туфли скользят на выдраенном мраморе пола. Потеряв равновесие и едва не вписавшись в колонну, я оборачиваюсь. Госпожа Ниядо бежит следом за мной, цокая каблуками.
   Я расталкиваю толпу младшеклассников и вылетаю во двор. Не оглядываясь, сворачиваю за угол, рассекаю густой кустарник и ныряю в дырку между прутьями забора. Несусь извитыми тропками, дворами, аллеями. Я почти не чувствую усталости и удушья. Лишь когда я добегаю до супермаркета и сливаюсь с толпой, позволяю себе остановиться и перевести дыхание. В груди отчаянно колет. Сердце колотится так, что, кажется, вот-вот поломает рёбра.
   Госпожа Ниядо давно перестала преследовать меня. Её ресурсов просто не хватило бы, чтобы бежать так долго. Но я всё равно поглядываю на автоматические стеклянные двери, ожидая, что она войдёт в своём неизменном зелёном пальто.
   Толпа втискивает меня между цветными прилавками. Сочный виноград свешивает кисти из деревянного ящика. Яблоки переливаются восковым блеском: так и хочется надкусить! Глядя на румяные яблочные бока, вспоминаю сказку о Белоснежке. Как хотелось бы преподнести ядовитое яблочко дорогому недоотчиму! А если не будет есть его - запихать прямо в глотку, чтобы подавился.
   Я сную между рядами. Какой-то мужчина, обходя меня, касается моей спины. Вдоль позвоночника натягивается струна. Едва не взрываюсь от отвращения и ужаса. Каждый мужчина теперь напоминает мне о Ларсоне. И, возможно, будет напоминать до скончания моих дней. В одном я уверена точно: у меня не будет больше отношений с мужчинами. Я просто не смогу.
   Вокруг сияют этикетками алкогольные напитки, пестреют канцелярские принадлежности, строятся башнями консервные банки. Проношусь между двумя стендами, едва не опрокинув корзину с шоколадными батончиками.
   - Осторожнее, девушка, - кричит вслед продавец.
   - И-и-извините, - бросаю через плечо и спешу скорее скрыться.
   Втискиваюсь в отдел бытовой химии. Нужно бы купить стиральный порошок, но у меня нет денег. Надо же, я думаю о стиральном порошке, когда моя жизнь подвешена на волоске над пропастью. Когда завтра может вовсе не настать. Скорее всего, оно и не настанет: ведь госпожа Ниядо наверняка так этого не оставит! Она пойдёт в полицию. Точно пойдёт!
   А это значит, что я похоронена в своём вечном вчера.
   Взгляд бездумно плавает между пёстрыми бутылками кондиционера для белья, грудами махровых полотенец, цветными тряпочками для уборки. Средство для выведения пятен с ковров. Отбеливатель. Мышеловки.
   Отрава для крыс.
   Крысы у меня дома водятся. Целых две. Хорошо хоть не плодятся. Но, пожалуй, эта вещь сейчас нужнее, чем стиральный порошок.
   Тяжёлая упаковка приятно оттягивает пальцы. Большая круглая баночка тщательно обёрнута плотной плёнкой. На крышке красуется, демонстрируя длинные резцы, розовая крысиная морда. "Уничтожит целый взвод крыс!" - гласит надпись на боку. Не глядя, я кидаю пару банок в сумку и застёгиваю её. Баночки глухо стукаются друг о друга.
   Прохожу мимо кассы с отрешённым видом, словно ничего не купила. Никто и не думает меня задерживать. Замечательно.
   Я возвращаюсь к дому другим путём. Теперь я вижу здание сзади: обшарпанное, ветхое. И наш балкон, выделяющийся чёрной пастью на фоне стеклопакетных рам. Когда я открываю домофон, знакомое гнетущее чувство сваливается на плечи жаркой шубой. Сегодня - самый важный день моей жизни. Или пан, или пропал.
   В коридоре я замечаю две пары сапог. Значит, оба дома. Запах алкоголя сегодня особенно крепок: он висит в воздухе упругой пеленой. Чтобы пройти на кухню, мне приходится разгребать его руками, как пловцу.
   Открываю холодильник. Свекла, картофель, лук... Початая банка тушёного мяса в уголке. Хватит, чтобы сварить кастрюлю супа для матери и Ларсона.
   Настроение впервые за два с половиной месяца становится ровным и светлым. Хочется петь. Молния сумки звенит между пальцами, открывая чёрную прореху. Украденная баночка ложится в ладонь. Я срываю защитную оболочку и комкаю её. Хрустящий слюдяной шарик летит в мусорное ведро. Поворачиваю крышку и высыпаю ярко-малиновые гранулы на ладонь.
   Сегодняшний обед будет особенным.

Глава 7

Скандал

  

Номер пять

  
   Она называла Анастасию Светой и вовремя приводила темноту. Утешала, если было страшно. Прятала, когда белая кислота угрожала спалить глаза и шею. Вытаскивала из коридорных передряг. Укутывала старым тряпьём, едва холод пробирался под кожу. Гладила по голове и пела: "Спи, моя Светлана". Даже когда Анастасии не хотелось спать.
   Так Она берегла Анастасию. От новых красных цветов.
   Анастасия мирилась со своим новым именем, ведь Она была заботлива и честна. И потому что Она могла дать то, в чём Анастасия нуждалась больше всего. Безопасность. Другого Анастасия и не просила. Это - немногие вещи, которые доступны пониманию Анастасии на уровне инстинктов и чувств.
   Она хорошо понимала чувства и потребности Анастасии. Даже слишком.
   Временами - минут на десять за час - на Неё находило забвение, и тогда Она колотила предметы и швыряла вещи. Представить зрелище страшнее было невозможно. Анастасия забивалась в угол и пыталась превратиться в бетонную крошку. Или в темноту. Смешаться с пылью, рассыпавшись по грязному полу - единственное, чего желала Анастасия в такие мгновения. Иногда, если осколок очередной разбитой безделушки отскакивал от стены и летел не в нужном направлении, доставалось и Анастасии. Было больно и обидно.
   Но Её не грех было простить. Потому что без Неё Анастасия не справилась бы.
   За несколько часов Она стала дорога Анастасии. Она вошла в сердце и пустила там корни. Просочилась в кровь и лимфу, разбавила соки тела. Даже та Её часть, что кидалась на стены, швыряла вещи и размахивала тяжёлыми предметами.
   Всё началось с боли. Она нашла Анастасию в мёртвом пространстве и выдернула оттуда. Там было слишком много света, и он мешал. Белый яд заливал лицо, яркая пелена скрадывала мир. Сжирала контуры, стирала линии, превращала воздух в пепел. Белый свет был источником боли и началом конца. Анастасия пыталась выцарапать пальцами глаза, ведь иного спасения от этой всесжирающей белизны не было. Она проникала в голову сквозь зрачки, делая Анастасию частью мёртвой зоны, и нужно было отрезать ей путь. Только Анастасия не успела: пришла Она. И спасла.
   Она застала Анастасию лежащей на полу, лицом вниз. Губы Анастасии, трескаясь и, спекаясь кровавыми корками, роняли одну лишь фразу: "Выключи свет!" Они не могли сказать больше ничего. Все мысли: о боли и непонимании, о сжигающей белизне и желании убаюкивающей темноты, о непонятном, сосущем страхе слились в два слова. Выключи. Свет.
   Именно поэтому Она и придумала для Анастасии новое имя. Страшное имя, напоминающее о мёртвом пространстве и белой кислоте, с которым Анастасия смирилась. Потому что сначала Она сделала темноту. Позже Она нашла прибежище - тёмное, но холодное - и привела Анастасию в новый дом. И закрыла все окна. И тогда Она первой получила цветок. И была рада подарку Анастасии.
   Сейчас Её нет. И Анастасия боится, что Она может не вернуться. Она ушла в забвении и может не найти пути назад. Обе Её части враждуют друг с другом, как свет и темнота. Как Анастасия враждует со стеной, с рождения отрезающей от мира. У Анастасии под рёбрами сосущая пустота: опасения за Неё сделали своё чёрное дело. И теперь этот вакуум карабкается по позвоночнику Анастасии, ещё сильнее пригибая к полу. Смораживает кровь. Натягивается нитями под кожей, порождая боль.
   Её нет. Зато есть другие. Рядом. И они испуганы. Анастасия чувствует это по нарастающему запаху и суетливым звукам. Страх источает особый аромат: пота, молока и мускуса. Прерывистое дыхание тоже пахнет по-особому. Арбузными корками и кислотой.
   Эти чужие - не друзья Анастасии. И это уже не Та Худая с торчащими коленками и красными волосами, которой Анастасия тоже хотела подарить цветок. Запах одной из чужачек кажется знакомым, словно Анастасия уже чувствовала его раньше. Только когда?! А от второй бегут по воздуху разряды электричества. Как молнии в разгар грозы. Вот-вот сожмут воздух настолько, что вспорет кожу.
   Если они испуганы, значит, им тоже больно. Впрочем, сомневаться в этом не приходится. Их боль слишком сильно пахнет железом. Она перетягивает воздух леской и тугими отрывками шепотков.
   Анастасия слушает темноту, пытаясь выудить из незнакомой какофонии ниточку надежды. Может, Она вернётся, разорвав сплетения незнакомых звуков? Но Её шагов не слышно. Здесь только чужие. Анастасия уверена, что их двое. Два спектра запахов. Два ритма вздохов.
   Одна что-то говорит полушёпотом. Пустой набор звуков: никакого смысла, никаких эмоций. Многие Её слова тоже не были понятны Анастасии, но язык доброты, ласки и эмоций раскрывал смысл сказанного. Без Неё каждая нота, каждый осколок эха превращается в отголосок кошмара.
   Анастасии не нравятся гостьи. Они непонятны ей. Они инертны, как поверхность, на которой цветы не становятся красными. Анастасия боится непонятных вещей и звуков.
   Темнота всегда была другом Анастасии, но теперь она другая. Насыщенная запахами, чужими звуками и разрядами, которые хочется вырвать из реальности. Тьма показывает Анастасии свою оборотную сторону. Она сгущённая, тяжёлая, осязаемая. Она давит на плечи, как бетонная плита, и спирает дыхание. Незваные гости сделали чужой и её стихию, и у Анастасии слишком мало сил, чтобы восстановить баланс.
   Хочется назад. Туда, где темнота казалась иной: убаюкивающей, ароматной. Тёплой, как объятия, и объёмной, словно гнездо. И где стены казались иными.
   Когда это было? Во сне? В другом измерении? А, может быть, в другой жизни?!
   Ясно одно. Эти стены не знакомы Анастасии.
  

***

  

Даша

  
   Стараясь не думать о страхе, я приближаюсь к знакомой щели. Ноги настолько затекли и онемели, что практически не сгибаются в суставах. Даже кожа затвердела, сжалась и потеряла упругость, превратившись в гипс. Вот и преобразилась я в статую. В безделушку, подобную той, что сама безжалостно расколотила о стену. Даже душу, кажется, выпили через трубочку, оставив голый камень. Хорошо, что руки не поотрубали. Пока.
   Статуэтка?!
   Осознание накатывает внезапно и оглушает ударом по голове. Паника просыпается и подкатывает к горлу, раздирая когтями изнутри. Мысли в голове расцветают яркими красками, выводы становятся чересчур логичными. Таким невозможно не верить. Перед глазами плывут кадры недавнего прошлого: той его части, которую я помню. Статуэтка летит в стену и рассыпается на части. Штукатурка обнаруживает вмятину, похожую на беззубый рот. Разлохмаченные кусочки гипса падают на пол, как снег. Треугольный лоскут оторванных обоев хлопает на ветру, ухмыляясь.
   Сейчас тот, кто глазел через камеру, делает то же самое со мной. Бьёт о стены, давит, ломает, ожидая, когда я развалюсь на кусочки. Разве что, в открытый огонь не бросает... Не иначе, сам Дьявол устроил нам состязания на выживание. Измывается над всеми нами, ведёт учёт смертям и поражениям, ожидая, когда мы передадим ему бессмертные души. А может, ад уже начался?!
   Я проглатываю испуг вместе с густой слюной, и во рту разливается металлический привкус. Пусть так. Только я ему не по зубам. Он не увидит, как я упаду. Разве что, во сне, или в своих извращённых фантазиях. Даже через мой труп.
   Кашель слышится всё громче. Кто-то захлёбывается за стеной, и моё тело отзывается на чужое страдание. Я сама чувствую боль и саднение в груди. Словно кашляю вместе с незнакомкой, раздирая трахею и выплёвывая наружу внутренности. Даже на языке появляется привкус гноя и крови, сменяя терпкие нотки металла. Я рада этому. Такой вкус, по крайней мере, не вызывает обжигающий страх.
   - Кто там? - произношу я в пространство.
   Эхо отвечает мне, отскакивая от стен. Отзвуки, растянутые в нити, окружают меня, заключая в вибрирующую капсулу. "Не ходи туда, не ходи!" - упрямо шепчет подсознание, и от его голоса становится не по себе.
   Меня словно выкидывает из настоящего момента. Комната вокруг дрожит и смазывается. Разве способен человек выдержать такую дозу чистого ужаса?! Кажется, что кошмар вокруг вот-вот рухнет, как совершенная иллюзия, потечёт, как текстура в компьютерной игре. Что лиловое ночное небо расколется пополам, оставив после себя только солнце. Я с силой ударяю себя по щеке, и головокружение отступает. Снова вижу ненавистные стены с ободранными обоями и старые шкафы. Наверное, я ещё не проснулась окончательно. Или не испугалась, как нужно. В ту силу, которую ожидает наш мучитель, кем бы он ни был.
   - Кто там? - повторяю я настойчивее.
   Мне отвечает очередной поток надсадного кашля. Он так близко, что я слышу влажные хрипы, исторгаемые дыханием чужака. Разваливается изнутри, бедолага - не иначе. Гниёт, словно перезрелое яблоко.
   Выныриваю в разлом, поджимая живот. Не думаю о последствиях и о том, что мой рюкзак остался на подоконнике. Иррациональное чувство подсказывает, что незнакомке нужна помощь, и что я могу ей помочь. Другой вопрос: зачем мне это нужно. Союзник - это отлично, но сотоварищ, которого придётся тащить на себе - скорее минус, нежели плюс. Бег с утяжелением в мои планы не входит. Здоровый эгоизм, мать его.
   - Я творю глупости, - говорю я сама себе лишь для того, чтобы почувствовать, что ещё жива. - Господи, я снова делаю дурь. Помоги мне на моём пути.
   "Остановись, - отрезает подсознание. - Тебе незачем туда идти. Будет хуже".
   Тем не менее, я вклиниваюсь в темноту и прохожу пару шагов в направлении звука. Линолеум поёт под ботинками зловещие песни. Паника - ядовитая змеюка - сдаётся и опускает голову. Тьма кажется убаюкивающей, но едкой. В воздухе распылён яд. А, может быть, это мой ужас сочится наружу, отравляя пространство. Ищет выход: ведь внутри меня места уже нет.
   - Эй, - произношу с напором, и мурашки бегут по коже от одного звука моего голоса, - ты тут?!
   Кто-то разражается потоком сиплого кашля прямо подо мной. Прерывистое дыхание чужака ударяет меня канонадой, и я вздрагиваю от неожиданности. Пот проступает на висках жидкой прохладой и скатывается по линии подбородка. Ноги врастают в пол. Я хочу одного: бежать. Прочь из этой иллюзии! Надо оставить её позади. Возможно, придётся даже рассыпаться на осколки. Потому что этот ужас не уйдёт от меня даже тогда, когда всё будет кончено. Даже на седьмом круге ада, где, наверняка, есть кошмары пострашнее.
   Преодолев испуг, я наклоняюсь и опускаюсь на колени. Скованные суставы натужно хрустят, ноги не слушаются. Кто-то тянет руки из темноты мне навстречу. Обнимает меня за шею, как старую подругу. Стискивает в объятиях и кашляет мне в плечо. Одежда моментально пропитывается тёплой влагой: из незнакомки что-то вытекает.
   - Пойдём, - говорю я, и осторожно поднимаю ту, что обнимает меня, на ноги.
   Мы добираемся до щели, светящейся во мгле. Я вталкиваю маленькое и худое тело незнакомки на ту сторону и сама забираюсь следом. Она падает на стену и сползает вниз. Только теперь я могу видеть число четырнадцать на её балахоне. До чего же она беззащитная!
   - Что-то помнишь? - начинаю я. Хороший вопрос, чтобы завязать диалог. Особенно в этой странной ситуации. Странной и страшной.
   Женщина мотает головой, отплёвываясь. Она выглядит потрёпанной и помятой, словно ею с завидной регулярностью моют пол. Хотя, пожалуй, половая тряпка смотрится даже привлекательнее. Щёки незнакомки покрыты восковым накатом. Радужки глаз кажутся абсолютно белыми даже во тьме.
   - Я Даша, - говорю я, отдышавшись.
   - Ника, - отвечает незнакомка, в очередной раз прокашлявшись. Струйка крови вырывается из уголка её рта и спускается на шею.
   Я подхожу к Нике и присаживаюсь рядом. Шероховатая стена неприятно холодит спину. Майские ночи коварны. Очень.
   - Сколько человек ты видела, Ника?
   - Два, - Ника снова заходится кашлем. - И во тьме. Внизу... Там ещё кто-то есть. Зуб даю.
   - У меня нет повода тебе не верить, - вздыхаю в ответ. - Полагаю, что не стоит жертвовать зубами.
   - Газ, - Ника неожиданно показывает на щель и снова начинает задыхаться от кашля.
   - Здесь?
   - В одной, - она заходится, - в одной из комнат. Всего-то люк открыла... в полу. И повалило.
   - Надышалась? - предполагаю я.- Поэтому и кашляешь?
   Ника кивает, вытирая окровавленный рот. Рваные разводы ложатся на тыльную сторону её ладони. Лунный свет прижигает их, делая ещё ярче.
   - У тебя есть соратники? - интересуюсь я просто для того, чтобы поддержать разговор.
   Мне очень многое хочется спросить и уточнить. Но я понимаю, что Ника может и не ответить. Не потому, что не хочет. Кашель не даст. Газ ест её изнутри. Всё ещё.
   Ника мотает головой. Чёрные волосы падают на лицо щупальцами медузы.
   - Ушли, - поясняет она, справившись с очередным приступом. - Темнота одну сожрала. Вторая отправилась... сама. Навстречу ей. Нет... больше. Плохая банда.
   - Они помнили хоть что-нибудь?!
   - Имена, - Ника задыхается. - Это всё.
   - Это не так и плохо, - вырывается у меня. - Есть и те, кто не помнит. Не помнил.
   - Вас... много?!
   - Сейчас я одна, - отрезаю я, предвосхищая вопрос. Меньше всего мне хочется говорить о Лорне и Лили. А о Десять я и помнить бы не желала. - И это главное.
   - И не... и не дрейфишь, красавица?
   - Так лучше, - признаюсь я, скорее, сама себе, нежели Нике. - Не все здесь друзья. Здесь нет товарищей и соратников, если быть точнее. Каждый подведёт тебя под нож при первой же возможности.
   Ника мотает головой, в очередной раз заходясь в надсадном кашле.
   - Психология экстремальных ситуаций, - поясняю я со знанием дела. - Когда выживание в приоритете, нам нет дела до других. И до моральных норм - тоже.
   - Я видела, - кашляет Ника, - видела ту... что побежала на смерть... сама...
   Удушье прерывает её скомканную речь. Кажется, что она вот-вот потеряет сознание.
   - Номер девять, - продолжает Ника. - Де-вять...
   - Девять?!
   Ника снова обнимает меня, словно боясь потерять. Её ладони холодны и цепки. Удивительно: она доверяет мне, не зная ничего о моих тараканах и прихотях. Наивная. Я и сама не знаю, можно ли на меня полагаться.
   Отстраняюсь. Голова начинает кружиться. Лоб, точно между бровями, пронзает копьё ноющей боли.
   Внезапно стена перед глазами начинает расплываться и смазываться, превращаясь в калейдоскоп спутанных нитей. Мир теряет фокус. На первый план выходит вращающаяся сеть из люминесцентных нитей. Я не понимаю, откуда она появилась, но, тем не менее, не боюсь. Там, где сидела Ника, сейчас плавает тёмно-зелёное пятно. Болотное, с красно-чёрными вкраплениями.
   Ужас не возвращается. Напротив: паника отступает, освобождая место бескомпромиссной уверенности. Та часть меня, что ушла глубоко под кожу, знает, что происходит. И говорит мне об этом языком эмоций. Жаль, что нервных импульсов слишком мало для того, чтобы дать этому явлению название. Но я убеждена: такое происходило раньше. Это - весточка из забытого прошлого, в котором осталась я, настоящая. И эти странные видения - моё благо, а не наказание.
   Болотное пятно обретает форму, заливаясь в контуры никиного тела. Красно-чёрные протуберанцы концентрируются в районе грудной клетки и приобретают форму двух расширяющихся мешков, увенчанных толстой трубкой.
   Когда до меня доходит, что я вижу тело Ники насквозь, я отворачиваюсь и начинаю плакать. И я уже не боюсь, что кто-то может заметить мои слёзы.

***

Зара

   Леденящая тьма сжимает со всех сторон, как скафандр. Смыкается непроницаемыми чехлами на запястьях, обхватывает икры. Я чувствую себя дайвером на большой глубине, разве что, кислородных баллонов за спиной не хватает. А они не помешали бы: воздух здесь разрежен и ядовит. Дышать тяжело: словно на грудь положили камень. Или целую плиту.
   Сердце заходится, поднимаясь к шее: испуганная птица, запертая в клетке. Пульс распирает виски. Каждое движение даётся на пределе.
   Возможно, это всего лишь страх. Только я никогда не признаюсь себе в этом. По крайней мере, до тех пор, пока за мной сквозь темноту крадётся самый страшный враг. Часть меня, которую я ежечасно вырываю из недр души. На её место я призываю ту, кем желаю быть. Чужую, но нужную. Пока я играю эту роль, я не имею права на страх и сомнения. Я просто делаю то, что должна.
   Под чужой маской мне тяжело, но спокойно. Я не желаю быть слабой, и нести это отрицание тяжелее, чем груз новой личности. И как я хочу, чтобы однажды маска приросла ко мне и стала новым лицом.
   Я снова дёргаю Принцессу за лодыжку, стараясь не сбросить обувь. Вот отъелась! Дыхание сбивается, превращаясь в разорванные всплески. Пот проступает на лбу и холодит кожу. Мне жарко даже на этом искусственном морозе! Я больше не могу. Как же хочется сесть на пол и замёрзнуть!
   - Ну же, - шепчу я, - почему ты такая тяжёлая?!
   Обмякшее тело Принцессы поддаётся на пару десятков сантиметров. Сквозь тьму до меня доносится сиплый стон, и я с облегчением выдыхаю. Значит, точно жива. До этого даже толчки её пульса не могли переубедить меня в обратном.
   Обливаясь потом, я делаю ещё один рывок. Мышцы ноют. Промороженные доски хрустят под ногами. С двенадцатой мы, конечно, справились бы быстрее. Но я не могу осуждать её за то, что она побежала защищать подругу.
   Осуждает вторая Зара. Та, что идёт сзади. Ей нипочём мрак: она стремится на запах моего неприятия. К противоположному полюсу магнита. Она примчится, чтобы забрать меня, даже с другого края света.
   - Больно, - тихо стонет Принцесса, и непередаваемое облегчение согревает меня ещё сильнее. Словно новая кровь вторглась в сосуды.
   - Потерпи. Сейчас мы выберемся, - успокаиваю её я. Сомневаюсь, что она понимает мои слова, но всё же. - Немного осталось.
   - Выберемся? - переспрашивает она неуверенно.
   - Мы идём к выходу, Принцесса, - отвечаю я. - Успокойся. Скоро будем в безопасности.
   - К выходу? Я что, ослепла? - проговаривает Принцесса.
   - Просто здесь темно, - поясняю я. - Скоро ты всё вспомнишь.
   - Вот же чёрт! Я так хочу домой...
   - Я тоже хочу домой, - захлёбываюсь холодной темнотой и едва не падаю от головокружения. - Но сейчас нельзя.
   Я снова тяну ногу Принцессы. На этот раз движение даётся легче. Ощущения, что я тащу мешок с картофелем, больше нет. Принцесса помогает мне руками.
   - Отдохни, - проговариваю я. - Я справлюсь.
   "Не ври, - просыпается ненужная Зара. Та, что вечно за спиной. - Ты не дотащишь её. Тебе бы присесть. Или упасть: прямо на пол, на этот лёд. Ты не расстроишься, даже если уснёшь навеки. Ну же!"
   - Надорвёшься, скорее, - Принцесса вторит голосу моего подсознания. Неужели к ней возвращается привычный скептицизм?! Как бы то ни было, такой она мне нравится больше. - Такая хилячка, как ты, меня не вытащит.
   - Возможно и так, - лучше уж согласиться с ней, чем спорить. - Только одна я отсюда не уйду.
   - Хватит тупого лицемерия. Ты же ещё свою подружку не нашла, - фыркает Принцесса с былым ехидством. - Не устала разыгрывать спектакль о вечной преданности?!
   Я молчу. Она догадывается: я не могу простить себе, что повернула назад и иду к выходу. Я бросила вызов ситуации и не справилась. Как и несколькими часами ранее, в этом же месте. Когда мы бросили Экорше, как последние трусихи!
   Удушье сваливается на грудь. Темнота побеждает меня. В непроглядной мгле меня легче настигнуть. Вторая Зара видит даже сквозь ночь. А ещё здесь не видно моей маски.
   - Что, сложно сказать? - продолжает Принцесса. - Передумала спасать свою товарку?
   - Заткнись, - огрызаюсь я, и вторая Зара впервые аплодирует мне. Сейчас она управляет моим телом и разумом. Она держит мои плечи и не разожмёт ладони до тех пор, пока я иду на поводу у страхов и опасений.
   - И стоило из себя героиню корчить? Мы все здесь напуганы. И только идиот не поймёт, что это нормально.
   - Надо сначала раздобыть фонарь, - начинаю оправдываться. Ищу причины своего слабоволия, но снова и снова не нахожу. Потому что их нет. Точнее, причина одна. Я - слабачка.
   - Долго придумывала отговорку? - злобно верещит Принцесса.
   - Мне кажется, раз ты так разговорилась, ты можешь идти сама!
   - Да с удовольствием, - гнусавит Принцесса. - Всё равно ты мне спину разодрала!
   Принцесса выдёргивает лодыжку из моих ладоней и поднимается на ноги в темноте. Возится подо мной, словно собирая себя по частям. Я слышу, как она глотает стоны. Потом тишину разрезает надсадный хруст её коленок. Мгновение спустя Принцесса налетает на меня, едва не опрокидывая на пол.
   - Осторожнее, - делаю я замечание.
   - Голову мне разбили конкретно, - констатирует Принцесса. - В этой тьмище я даже не понимаю, заносит меня или нет.
   - Если и занесёт, главное, чтобы занесло к выходу, - отвечаю я. Напускная уверенность тает на глазах, и я уже не могу контролировать дрожь. - Мы долго здесь не продержимся. У меня уже пальцы ничего не чувствуют.
   Неужели я признала собственную беспомощность?!
   Подношу ладонь к лицу и замечаю, что чувствительность потеряли не только пальцы. Кожа на щеке тоже онемела. Покрылась инеем, как оконное стекло в разгар зимней стужи, и проморозилась насквозь. Это ледяное царство скоро превратит нас в полуфабрикаты! В этой тёмной дыре можно было бы устроить отличный погреб.
   Или склеп. Для таких как мы.
   - Зато у меня всё тело на кусочки разваливается, - прерывает мои размышления Принцесса. - Ты хотя бы знаешь, в каком направлении идти?
   - Прямо, - с издёвкой уточняю я. - Но ты можешь и назад. Невелика потеря.
   - Повезло же мне с такой дурой связаться, - Принцесса начинает ворчать.
   - Ох, не надо было мне спасать тебя! - злость, наконец, перевешивает самообладание, и я начинаю размахивать в темноте руками, задевая Принцессу. - Лучше бы искала Экорше, чем тебя тащила!
   - Можно подумать, я тебя об этом просила!
   Тьма рассеивается столь же внезапно, как и тишина. Сделав ещё один шаг, я понимаю, что вижу свои руки. Тонкая полоса света бежит по кончикам пальцев. Впереди клубится лиловое марево. Неподалёку звенят возмущённые голоса. Они, как и свет, возникли из ниоткуда: словно нас перебросило в пространстве. Могу поклясться, что не слышала их секунду назад.
   - Ты что-нибудь слышишь? - раздаётся из-за спины голос Принцессы.
   - Мы пришли, - констатирую я. - Можешь отдохнуть.
   Мгновение спустя я понимаю, что отдышаться не получится. Воздух снова пахнет опасностью и смертью, и этот смрад душит, пробираясь в горло. Впереди назревает конфликт. Причина пока не ясна, но по голосам я понимаю, что пришли чужие. И явно не с самыми добрыми намерениями.
   - Как будешь оправдываться, убийца?! - доносится до ушей знакомый голос.
   В десятке шагов от меня мечется крупная фигура. Двенадцатая. Это точно она. И, судя по её волнению, не всё так хорошо.
   - Балласт сброшен, - Принцесса выходит на свет и кашляет.
   - Ты о чём? - переспрашиваю я. - Понимать намёки я не умею, тем более, такие грубые.
   - Ну да. Тебе всё разжуй да объясни. Смотри, - поясняет она, вытягивая руку вперёд. Кончик её пальца дрожит, выписывая чёрные круги на лиловом, - Она пострадала куда сильнее меня. И, кажется, уже не встанет. Коррозия не успела.
   Лишь когда взгляд натыкается на тело у лестницы, я понимаю, что имела в виду Принцесса. Девочка, которая была с ними, сильно избита. Её голова превратилась в кровавое месиво. И помощь ей уже не требуется.
   Около тела топчутся двое: женщина с модельной фигурой и ребёнок. Женщина призывно качает в воздухе доской. Неужели это она исколотила Принцессу до полусмерти, а потом убила несчастную девочку?! Разум упрямо отказывается принимать этот факт. Красавица с пепельными волосами и с номером два на майке не похожа ни на убийцу, ни на неадеквата.
   - Оправдывайся, - снова разбавляет тишину двенадцатая. - Я даю тебе шанс. Почему ты убила её?
   - Откуда ты... - номер два растерянно поворачивается к телу в шахте. - Ты не могла...
   - Повторить? - двенадцатая чеканит каждое слово. - Объясни. Почему. Ты. Её. Убила.
   - Я не трогала никого! - вторая разводит руками и поворачивается к ребёнку, что стоит рядом с ней. - Лили, скажи, что мы никого не убивали!
   Девочка с семёркой на балахоне, которой на вид не больше двенадцати, услышав её слова, испуганно пятится и прислоняется спиной к стене.
   - Скажи! - не выдерживает номер два. - Это важно, понимаешь?!
   - Лорна, - лепечет девочка, поднимая тонкие ручки, - Лорна, прошу тебя...
   - Мы никого не убивали, Лили! - вторая начинает кипеть. - Просто скажи это и всё!
   Лили закрывает глаза дрожащими ладошками и впечатывает своё тельце в стену. Темнота заслоняет половину её лица. Но не нужно быть экстрасенсом или обладать сверхпроницательностью, чтобы догадаться: ребёнок напуган. Подтверждая мою правоту, Лили начинает пронзительно плакать. Даже не плакать - выть.
   Воздух дрожит и натягивается, хлещет меня по щекам. Чужие эмоции становятся осязаемыми и прожигают кожу насквозь. Я задыхаюсь.
   - Всё ясно, - отрезает Коррозия, нервно размахивая руками. Каждый её кулачище размером с огромное яблоко. - А теперь позволь мне сделать то же самое с тобой.
   Коррозия делает пару шагов к лестнице: туда, где распластался труп первой. Судя по скорости перемещения, она не пустословит. Она действительно намерена драться. На смерть. От одной только мысли, что здесь может появиться ещё одно тело, меня начинает тошнить. Я облокачиваюсь на стену и жадно глотаю воздух, пытаясь погасить жжение внутри.
   Вторая принимает боевую стойку. Кажется, она совершенно не напугана. А зря.
   - Коррозия! - выкрикивает Принцесса. Она выбегает вперёд, но её тут же заносит и откидывает на стену. Пологие тени пляшут по её окровавленным щекам, как траурные кружева. - Не трогай дерьмо! Не пачкайся!
   - Я всё решила, Принцесса, - проговаривает Коррозия сквозь зубы.
   Огромный кулак поднимается и описывает дугу в воздухе. Он похож на торпеду, выпущенную субмариной, что рассекает воду и летит точно в цель. Мне кажется, что я слышу свист, когда пространство разрывается под ним. И мне страшно, потому что я не увернулась бы от такого удара. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: Коррозия хороша в бою. Чертовски хороша!
   Я закрываю глаза, чтобы не видеть, как Лорна отлетит к стенке, и снова погружаюсь в темноту. Только на этот раз она спасает и успокаивает. Но я не успеваю насладиться своей пустотой. Потому что, мгновение спустя, голову наполняет дикий вопль.
   Кричит... Коррозия?
   - Я устала от этого, - бормочут мои губы. - Скажите, что это сон. Умоляю.
   - Ничего себе, - комментирует Принцесса. Особой радости в её голосе не слышится.
   Стараясь преодолеть ужас, я открываю один глаз и тут же снова захлопываю его. Но мгновения оказывается достаточно для того, чтобы увидеть, что произошло. Кулак Коррозии влетел в стену, отбив внушительный пласт краски.
   Лорна увернулась. Каким-то чудом она избежала удара.
   - Коррозия, остановись! - Принцесса поднимает вверх измазанную в крови руку, и тут же снова роняет её, как плеть. Она слишком слаба, чтобы вмешаться, но клянусь, она хочет этого! - Тебя слишком несёт!
   Лорна выныривает из темноты точно под рукой Коррозии и тут же отступает на пару шагов. Складывает руки и выставляет перед собой доску, как щит. Она гибкая, как ласка, и такая же быстрая. Создана, чтобы противостоять тяжёлой артиллерии.
   - Ты умрёшь, - произносит Коррозия озлобленно. Её слова звенят в раскалённом воздухе, как реквием. Как прощальная молитва на похоронах. - Я обещаю это. Я забью тебя так же, как ты забила её.
   - Хватит! - кричу я во мрак. Слова вибрируют в воздухе и отскакивают от стен осколками стекла. - Прекратите это немедленно! Коррозия! Дай ей возможность объяснить!
   Мои слова заглушает истеричный вопль Лили. Её золотые кудряшки горят в лунном свете, как нимб. Девочка пятится к двери, закрывая лицо руками. Худенькие плечи Лили трясутся, как на морозе.
   Нет, они не будут думать о детях. И о том, что грозит психике малышки.
   Коррозия несётся на Лорну, со свистом рассекая воздух: тяжёлая и смертоносная, как танк. Машина для убийств, состоящая из плотных мышц. Она подпрыгивает, готовясь нанести фатальный и неожиданный удар. Кулаки мелькают в воздухе: ещё мгновение, и впишутся точно в челюсть соперницы!
   Но Лорна и в этот раз прогибается, минуя удар. Ловко разворачивается и стремительно заходит за спину Коррозии. А потом - замахивается доской, целясь точно в её спину.
   Треск дерева! От неожиданности Коррозия падает на пол пластом. Её тело встречает бетон громким шлепком. Мне ли не знать, как ей больно сейчас. Только она не роняет ни звука. Наверняка, готова встать для очередного тщетного броска.
   Лили у двери надрывается, словно её режут. Я закусываю губу, стараясь не закричать вместе с ней.
   - Это не я! - Лорна подходит к поверженной Коррозии и демонстративно ставит ногу промеж её лопаток. Я не могу этого видеть. - Не я забила твою драгоценную девчонку, поняла?! Я не настолько подлая, чтобы мелкую рыбёшку хватать. А вот тебя - с удовольствием!
   Принцесса надсадно кашляет в темноте и сползает на пол. Она ничего не сможет сделать. Испуганная Лили тоже вряд ли сумеет чем-то помочь. Она готова бежать. Может, это и лучше в такой ситуации.
   Настал мой черёд действовать. Надо заканчивать этот бал.
   - Прекратите это! - я отрываю спину от стены и иду к лестнице. Перешагиваю через распластанную руку первой, стараясь не смотреть вниз. Запах крови становится более насыщенным, сердцебиение набирает громкость и силу. - Перестаньте, умоляю!
   - А она меня послушала, когда я просила? - Лорна снисходительно поглядывает на меня и вскидывает бровь. На её щеках горит румянец торжества. - Почему я должна тебе подчиняться?
   - Кто-то из вас должен оказаться мудрее, - замечаю я.
   - Хотя, - Лорна грациозно ведёт плечом, - ты права. Она - слишком слабая соперница. Таких нужно отпускать.
   Лорна смеётся: дерзко и неприкрыто. Но в её усмешке нет радости: лишь скрытая боль. Подавленная и вытесненная на глубокие слои подсознания. Стиснутая до размеров спичечного коробка.
   В этот момент Коррозия выворачивается под ступнёй Лорны и цепко хватает её за лодыжку. Та успевает лишь ойкнуть: скорее удивлённо, нежели испуганно. Коррозия резко поднимается и встряхивает Лорну, как манекен. Девушка падает на спину: лишь огромная двойка загорается в полумраке. Прорезает темноту люминесцентным всплеском и тут же тухнет.
   Лопатки Лорны встречают рёбра ступенек. Удар выжимает крик из её горла. Настоящий, полный испуга и отчаяния. Теперь она не притворяется. И мне хочется ей помочь. Очень хочется.
   Тишину прошивают учащённые вздохи и сопение. Присев, Коррозия смыкает руки на шее Лорны и прислоняет её голову к стене. В её глазах плещется абсолютное безумие.
   - Она была ребёнком, - рычит Коррозия низким голосом. Её выпуклый лоб почти касается лба Лорны и слипшихся волос, ниспадающих на её лицо. - Беззащитным и напуганным. Ты могла протянуть ей руку, но предпочла убить.
   - Это не она, Коррозия! - меня, наконец, накрывает неконтролируемая истерика. Я подлетаю к Коррозии и начинаю трясти её за плечо. Вторая Зара победила, вошла в меня, сорвав фальшивый лик. Теперь я не могу этого отрицать. Во мне больше нет чужой силы и стержня. Мою маску растворила темнота. - Отпусти её! Хватит!
   - Грязная сука, - произносит Коррозия, глядя в зажмуренные глаза Лорны. Их лица почти соприкасаются, и мне начинает казаться, что Коррозия вот-вот поцелует соперницу. - Твои руки теперь в крови. В крови бедного ребёнка. Ты не отмоешься, я обещаю.
   - Но ты ведь не будешь сама пачкаться, - я снова трясу Коррозию, пытаясь вывести из оцепенения. Я не боюсь, что она набросится на меня. Гораздо страшнее то, что я вижу. Она готова растерзать Лорну, действительно готова! - Прошу тебя. Прекрати это.
   Лили с другого края площадки взвизгивает, вторя мне. Череда всхлипов проносится над головой, как стая птиц. Мне очень хочется обнять девочку, но я не могу сделать это сейчас. Кошмар должен прерваться любой ценой.
   - Коррозия, - продолжаю я. - Прошу тебя!
   - Ладно, - к моему облегчению, Коррозия разжимает руки. По тонкой шее Лорны бегут ожерельем красные пятна.
   Лорна хватает ртом воздух, обвивает пальцами свои плечи. Красная ссадина горит на её запястье. Словно с неё сорвали металлический браслет.
   Браслет. Я вспоминаю сжатые кулаки девушки из лифтовой шахты и безделушку, высовывающуюся меж её пальцев. Боже! Может, было бы лучше, если бы Коррозия придушила Лорну?!
   Хотя, не стоит думать так. Я не знаю, что творится в голове у второй. И, тем более, не представляю, что произошло между ней и покойной девушкой. Вероятно, Лорна противостояла ей. Она совсем не похожа на убийцу. Разве что на ту, кто, защищаясь, бьётся до последнего.
   - Иди, куда шла, - продолжает Коррозия. - И не попадайся больше мне на глаза.
   - Я не оставлю тебе это, - хрипло отвечает Лорна. - Даже на том свете. Если я умру здесь, первой, кого я заберу с собой, станешь ты!
   Коррозия не отвечает. Она поднимается и резко отворачивается. Наклоняется над Нетти и осторожно складывает её истерзанные руки на груди. Я боюсь заглядывать в её лицо, потому что знаю, что она плачет.
   И лишь когда я убеждаюсь, что Лорна и Лили ушли наружу; и лишь когда их шаги стихают и сливаются с тишиной, я позволяю себе заплакать вместе с ней. Маска сорвана: осталась лишь голая кожа. И рана болит, очень болит.
   Самое страшное началось. И передышки не будет.

***

Вилма

   Я ступаю по вязкой жиже. Тёплая субстанция окутывает босые стопы, облизывает лодыжки, карабкаясь по коже. Она кажется живой, словно состоит из миллиона переплетающихся щупалец, готовых в любой момент оторвать от пола и отправить в рот неведомой зверушке.
   Упругие всплески размеряют путь по метрам. Шаг. Ещё шаг. Вокруг - тугой воздух и бесконечность коридоров. Распутья в шесть дорог, покосившиеся стены, звёздное небо, рыдающее лучами, вместо потолка. Зелёное, как шартрез. Глубокое и безнадёжное, как дыра, в которую укатились мои воспоминания.
   Не знаю, сколько уже я слоняюсь по странному месту. Не припомню и как сюда попала. Очевидно одно: выхода не предвидится. Если только вверх, в пронзительную зелень небес, да только крыльев нет. Как нет и гарантии, что кислотно-звёздный яд не спалит меня дотла.
   Это ловушка. Кто-то играет со мной, как с белой мышкой. Жаждет, чтобы я молила о пощаде и грезила о моменте, когда истерзанное тело отпустит душу.
   В тишину тонкой нитью вплетается шелест. Сначала - отдалённый, похожий на колебания морских волн. Плюх-плюх, плюх-плюх, буль... Потом плеск становится чётким и ритмичным.
   Шаги.
   Ещё один невольник? Или тот, кто заточил меня здесь, наконец, соизволит со мной повидаться?!
   Я вглядываюсь в темноту. Навстречу мне движется фигура. Крупная девушка. Я различаю её светло-русые волосы в полумраке. Они спускаются на плечи водопадом и колышутся, как на ветру. От неё веет холодом могил и молчанием космических глубин. Её мёртвый штиль настолько осязаем, что, кажется, способен протянуть ко мне свои щупальца и утащить на ту сторону бытия.
   Мне не хочется иметь с ней дела. Пусть остаётся в своём вакууме: я не пойду за ней.
   - Не приближайся, - выставляю вперёд руки.
   Мрак расступается, пропуская знакомую фигуру. Руки девушки болтаются вдоль туловища. В левой ладони зажат предмет, похожий на мешок для лото. Густая испарина, клубящаяся у пола, не даёт возможности разглядеть, что это. Но теперь, когда я различила её лицо, меня волнует другое. Я видела её раньше, определённо, видела! Только где? При каких обстоятельствах?!
   Нервы гудят, как провода. Попытки вспомнить тщетны и болезненны. Я напрягаюсь, но ни к чему не прихожу. В голове звенит, и мне кажется, что из носа вот-вот хлынет кровь. Мысли отказываются цеплять друг друга и выстраиваться в ряд. Знакомые условия порождают новые выводы. Может, я схожу с ума?
   - Зачем ты сотворила это? - незнакомка открывает рот. Её голос звенит в воздухе переливом натянутых струн. - Зачем?!
   - Что сделала? - я не понимаю, о чём она, но делаю шаг навстречу.
   - Зачем? - продолжает девушка. От неё разит гниющим мясом и скисшим молоком. И стоячим болотом. - Это сделало тебя любимой? Счастливой?
   - Что "это"?! Объясни мне!
   - Не притворяйся. Ты всегда была глупой и несуразной неудачницей, ею и осталась.
   Туман рассеивается. Блики ложатся на лоб девушки, подчёркивая крупные поры. И лишь теперь я понимаю, кто стоит напротив меня. И как я могла не заметить этого раньше?! Сложно не сообразить - ведь каждый день вижу это лицо в зеркале. Она - моё отражение. Разве что, у моей второй ипостаси другая причёска. И нет татуировок и бодмодов.
   - Не раскаиваешься, Вилма? - говорит мне Другая Я. - Как ты спишь по ночам?!
   Я опускаю глаза. Знакомый взор слишком ранит. Оцениваю фигуру собеседницы, стянутую ужасным мини. Грудь у неё на нужном месте и весьма недурна. Ну, надо же.
   - Почему я должна каяться? - проговариваю сквозь зубы. Тело колотит дрожь.
   - Ну да, - фыркает собеседница, - ты никогда ни о чём не сожалела! Глупо было надеяться.
   Другая Я вскидывает ладони, и тут я начинаю кричать. То, что я вижу, слишком омерзительно. Пальцы моей собеседницы сжимают ушки выпотрошенного кролика. Алое месиво ссыхается на его белой шёрстке. Из прорехи в животе зверушки высовывается мускульная трубка: должно быть, крупный сосуд.
   - Кричи, кричи, - ухмыляется Другая Я. - Громче. Ты должна почувствовать то же самое. Это случится, Вилма. Случится.
   С трудом отрывая окаменевшие ноги от пола, я пячусь. Жижа, пузырясь, хлюпает под подошвами. Я снова опускаю глаза и пытаюсь не споткнуться. Взгляд ловит ноги собеседницы на высоких и острых каблуках. На её лодыжках горят разводы крови.
   Черти зелёные! Она везде! Кровь! И даже вязкая субстанция, по которой я ступаю, тёмно-алого цвета...
   Я выдавливаю из себя воздух. Вопль режет горло в мясо. Голосовые связки сводит, а поперёк гортани становится ком. Крик перетекает в немощный стон. Как же я ничтожна и слаба!
   - Потому что ты - неудачница, - заключает Вторая Я, словно прочитав мои мысли, и кидает мне в лицо изувеченный кроличий труп.
   - Нет! - воплю я, соскребая с лица кроличьи внутренности. Кусочки печени лопаются под пальцами, превращаясь в густое месиво. - Уйди! Прошу тебя! Уйди!
   Я открываю глаза. Мрак и солёный запах рассеиваются. Надо мной - растрескавшийся пласт потолка, некогда белого. Солнечные лучи режут его на кусочки, как торт. Солнце сегодня мутное, молочное на вкус. Немного не дошло до кондиции белого шоколада.
   Видения рассеиваются окончательно, оставляя меня наедине с реальностью. Всего лишь глупый ночной кошмар: только дети таких страшатся! Можно выдохнуть с облегчением.
   Я поднимаюсь и сажусь на кровати. Позвоночник надсадно хрустит. Под ложечкой бунтует голод. Ещё пару минут я старательно соображаю, где нахожусь, и что за товарка вписала меня накануне. И лишь когда я поворачиваю голову и вижу мирно сопящую рядом Экорше, вспоминаю вчерашний день. Желая удостовериться, щупаю плоскую грудную клетку с витками шрамов. Никаких сисек - только печальные дуги рёбер под кожей.
   - Добро пожаловать в реальность, дорогая Вилма, - говорю я сама себе и идиотски хихикаю.
   - Что? - сквозь сон переспрашивает Одноглазая. Повязка на её лица сбилась, и я осторожно, стараясь не потревожить её сон, расправляю ткань. Если Экорше, проснувшись, узрит этот кошмар, мы можем потерять её. Это куда страшнее, чем трубка под кожей.
   - Спи, - шепчу я. - Пусть тебе приснятся розовые слоники.
   Я действительно не хочу, чтобы Одноглазая возвращалась в эту реальность. В это жуткое место без входов и выходов, полное ловушек и опасностей. Пусть побудет в сказке ещё немного. Если, конечно, её сказки не такие страшные, как мои.
   Поднявшись, я прохожу вдоль комнаты. Облезлые стены ведут мою тень. Я прохожу в соседнюю комнату. Открываю окно, впуская в помещение аромат весеннего утра и нектара. Мутноватое солнце чертит дорожки на моей коже. Парадокс, но я почти счастлива. Почти.
   Не хватает чашки крепкого кофе. И булки с маслом.
   Напевая себе под нос, я выхожу в коридор, словно всегда жила здесь. Нужно посмотреть, нет ли угрозы снаружи. Может быть, зверь-хирург затаился рядом и готов к атаке?
   Я открываю хлипкую дверь квартиры, болтающуюся на скрипучих петлях. И убеждаюсь, что угрозы снаружи нет. Точно нет. Зато есть...
   - Ёшки-матрёшки, - вырывается у меня. - Что за глюки?
   Иначе, как галлюцинацией, объяснить то, что я вижу, невозможно.
   Выход на площадку преграждает глухая бетонная плита. Мёртвая безликая серость с крошечными царапинами и выпуклостями камней.
   Мы замурованы в этой квартире.
  

Глава 8

Истощение

Одноглазая

   Кругом - бесконечная голубизна. Жидкое стекло. Морозно-холодное, свежее, дрожащее переливами. Голубизна щиплет глаза, забирается в нос и не даёт вдохнуть.
   Вода обнимает моё тело. Делает его свободным и невесомым, превращая в лоскуток своей стихии. Она же лишает меня воздуха. И свободы.
   Далеко наверху брезжит свет: ломаные линии, похожие на плазму. Я тщетно тяну руки вверх. Как хочется верить, что упругие волны подхватят меня и унесут на поверхность. Но, увы: я камнем иду ко дну. Лишь муть пляшет вокруг запястий, напоминая о том, что я ещё жива.
   Вспышка света разливается наверху. За пределами моей стеклянной ловушки солнце выглянуло из-за туч. Кончики пальцев загораются приглушённым золотом. Надежда такая горькая на вкус! Слишком далеко... Мне не доплыть.
   Последние запасы воздуха распирают лёгкие. Рёбра стонут от напряжения. Реакции моего организма вот-вот выйдут из-под контроля разума! Когда мозг одуреет от недостатка кислорода, мне придётся выдохнуть! Я знаю, что следом наступит недолгое облегчение. Ложное. Потом мне непременно захочется сделать вдох, и тогда вода польётся в меня, заглушая последние отголоски жизни.
   Как долго я смогу задерживать дыхание?
   Холод сводит мышцы. Я пытаюсь разогнуть стопы, но не получается: болезненное напряжение тянет носок кнаружи. Судорога переползает на лодыжку и взлетает по икре. Отравленная стрела, пробившая мускулы - вот чёрт!
   Плотно сжимаю губы. Взгляд затуманивает чёрно-красная пелена, и мне кажется, что сознание вот-вот уплывёт вместе с мелкими пузырьками, непроизвольно ползущими из моего носа. Стараясь не открывать рот, кусаю кончик языка. Металлический привкус струится в горло. Следом приходит облегчение. Нельзя терять сознание. Нельзя.
   Судороги возвращаются, сминая ноги створками капканов. Хочется завыть от боли! Страх переплетается с изнеможением. Но я преодолеваю себя и барахтаюсь, рассекая упругий водный массив.
   У боли есть предел, за которым она переходит в наслаждение. У страха - грань, переводящая его в эйфорию. Если бесконечно смотреть в темноту, рано или поздно она станет твоим светом. И у моего тела есть эта неведомая финишная черта, открывающая новую грань. За ней - пустота и вечная свобода. Остаётся только надеяться, что я не достигну её, пока моя голова не окажется над водой. В озере золотистой плазмы, что сочится сквозь радужную гладь.
   Темнота снова набегает на глаза, и голова начинает кружиться. Здесь, под водой, время тянется медленнее. Значит, счёт идёт даже не на секунды, а на мгновения. Моя жизнь оборвётся гораздо раньше, чем я думаю.
   Боль струится между рёбрами. Скользит по грудной клетке и, добравшись до спины, натягивается вдоль позвоночника. Я выгибаюсь. Спазм стискивает грудь. Изо рта и носа вылетают пузырьки. Сталкиваются друг с дружкой, сливаются, растут. И несутся к поверхности неугомонным роем. Туда, где должна быть я...
   Это проигрыш. Я умерла. Я...
   - Ёшки-матрёшки, - слышу я внезапно.
   Голоса в воде? Это что-то из области фантастики!
   - Вот так глюки! С чего это меня так приплющило?! - снова возмущается тот же голос.
   Иллюзия разбивается. Стеклянные пласты превращаются в потолок, покрытый трещинами, паутиной и разводами ржавчины. Я хлопаю глазами. Вокруг - грязный воздух, пахнущий пылью и сиренью. Делаю жадный и глубокий вдох. Выдыхаю. А затем - вдыхаю снова и снова, пресыщаясь богатством, которого не видят и не ценят.
   Стоп. Где я вообще нахожусь? И почему вокруг такой бардак?!
   - Чую, нам кранты, - в очередной раз раздаётся знакомый голос, и тут я просыпаюсь окончательно.
   События вчерашнего дня вспыхивают в памяти, как искры. Простреливают мозг и тут же гаснут, оставляя после себя пепел. Точка отсчёта не изменилась: я стою в подъезде и заглядываю в рюкзак. Дальше - пустота.
   - Вилма, - бормочу я, перекатываясь на бок. - Если ты потеряешь веру в лучшее, её не останется ни у кого. Сольёмся все, как шлак.
   - Вякает ещё она что-то... Да ты посмотри только! - кричит Вилма.
   Готова поклясться, что слышу в её голосе панику. Только это никак не может увязаться с той Вилмой, которую я видела вчера. С бесстрашным и весёлым существом неопределённого пола, что ловко вытащило меня из петли, поставило на ноги и приказало идти.
   С человеком, который стал моей батарейкой.
   Я сажусь на кровати и поправляю бандану на лице. Металлическая перекладина врезается в икры, когда я опускаю ноги на пол. Вытягиваю руки в потолок и расправляю плечи. Что-то хрустит в пояснице. Только сейчас я понимаю, как сильно болит моя спина.
   - Да подойди что ли! - возмущается Вилма. - Тут жесть!
   - Вся эта переделка жесть сама по себе, - возражаю я. - Куда уж больше?
   Я медленно поднимаюсь и выношу себя в коридор. Вилма переминается с ноги на ногу у распахнутой двери квартиры. И что она там забыла? Вероятно, ещё не проснулась до конца. Как и я.
   - Замуровали, демоны, - ворчит Вилма, показывая в дверной проём.
   Я приближаюсь к ней: медленно и осторожно. Как бы то ни было, я не желаю видеть то, что ей мерещится. Но интуиция подсказывает, что всё гораздо серьёзнее, нежели минутный каприз. Это не галлюцинация и не бред. И озадаченный взгляд Вилмы подтверждает это.
   В груди нарастает паника, и мне кажется, словно я снова под водой. Как в моём странном сне. Даже стены и воздух приобретают насыщенный голубой отлив. А ноги дрожат, словно пол вот-вот уйдёт из-под ног, отправив меня в безнадёжно-стеклянный мир. На всякий случай я втягиваю воздух и задерживаю дыхание. Страшно.
   - Посмотри, - Вилма переходит на шёпот. - Нас замуровали.
   Я смотрю. И прикрываю рот, чтобы не охнуть. Дверной проём заслоняет бетонная плита. Наглухо. Остаётся только догадываться, как она там очутилась и кто её подвинул.
   - Да уж, - бормочу я, стараясь не поддаваться панике. - Хорошенькие новости.
   - И мы что, поумираем тут с голодухи?! - Вилма задирает нос в запаутиненный потолок.
   - Самое страшное не это. Подумай о том, что мы не знаем, для чего мы здесь. До сих пор. В этом мог бы быть ответ.
   - Это ты не знаешь, - одёргивает меня Вилма. - Философствуй дальше, пользы от этого мало. Мне-то уже всё ясно. Это маньяк-извращенец развлекается. Мясник позорный!
   - Маньяк-извращенец в одиночку поднял бетонную плиту, да так, что мы и носа не подточили? - возражаю я. - В таком случае, у нас очень серьёзный конкурент в этой битве.
   - Конкурент - не конкурент, а завтрак никто не отменял. Он нас голодом пытать собрался, ты понимаешь? Будет смотреть, как мы будем жрать друг друга, и хохотать!
   - У нас ещё есть концентраты, - я осторожно кладу руку на плечо Вилмы. - На сегодня хватит.
   - Пфф, - она невесело смеётся. Её плечи прыгают под просторным балахоном с несчастливым числом. - Тебе хватит, а мне?! Я уложу всю эту ерундовину в рот за один присест!
   - Ты теряешь самообладание, Вилма! - я хлопаю её по плечу. - Ты должна держать себя в руках!
   - Тебе, значит, можно его терять, а мне нельзя?! - Вилма машинально скребёт косяк. Под её ногтём остаётся беловато-жёлтая полоса. - Я тоже человечка, поняла? Такая же, как ты!
   Я оставляю Вилму у двери и подхожу к окну. Мутные стёкла давно разбиты, а рамы поросли мхом. В щели просовывает пальцы душистый ветер. Что-то знакомое сквозит в запахе мёртвых улиц. Нечто, оставшееся за точкой отсчёта. В моей прошлой жизни. Приторная голубизна снова брезжит перед глазами, как навязчивая галлюцинация. И пол опять дрожит под подошвами. Я должна вспомнить нечто, связанное с водой, но не могу. Словно часть мозга, отвечающая за долговременную память, отключилась.
   - Ты как знаешь, а я хочу есть, - отрезает Вилма. Я чувствую её напряжение кожей. Она, как и прежде, старается казаться позитивной, но её усмешки и движения кажутся наигранными. Как у начинающего актёра в театральном училище. - Советую поторопиться. Я быстро с этими тюбиками управлюсь.
   - Не больно-то хотелось такую гадость, - замечаю я отстранённо.
   Я не лукавлю: не до еды сейчас. Мои мысли занимает другое. Плита, преграждающая выход. Мы и так не были свободны, а теперь наше пространство сузилось до жалких сорока квадратных метров. И мы обречены умереть здесь. Сожрать друг друга. Если, конечно, не найдём способ выбраться.
   Но если хозяин этого места - кем бы он ни был - поставил перед нами такую задачу, значит, она выполнима?! Да, но лишь в том случае, если у него нет цели наблюдать, сколько мы продержимся. Слишком много "если". Слишком много условий.
   Смотрю вниз сквозь расцарапанную муть стекла. Под окном перешёптываются кроны. Берёзы, осины, американские клёны, тополя... Зелёное майское море, которое выглядело бы трогательно и романтично при других обстоятельствах. Ловлю себя на мысли, что меня одолевает желание отстраниться, ступить на обшарпанный подоконник и нырнуть в его недры. Переломать собою ветки. Я не успею почувствовать боль, если сделаю всё правильно.
   До чего глупые мысли!
   Я пересекаю обветшалую кухню и иду в туалет. Маленькое тёмное помещение пахнет сыростью и крысами. Сантехника сохранилась на удивление хорошо. Я закрываю дверь, и темнота окутывает меня, как плащ.
   Сквозь закрытую дверь я слышу невнятный разговор и топот ног. Догадываюсь, что вслед за нами проснулась наша новая спутница со странным именем. Каким бы оно ни было, она хотя бы его помнит. В отличие от меня. Интересно, что могло бы дать мне моё имя?
   Я открываю дверь и снова выползаю в коридор. Вилма опять обосновалась у двери. Она яростно выдавливает в рот содержимое тюбика. Наверняка, верит в то, что её взгляд поможет раскрошить плиту, которая отрезала нас от мира.
   - Планов по спасению нет? - бурчит она. - Говорят, в отхожих местах умные мысли приходят.
   - Убить тебя, - я раздражённо хлопаю дверью. Щепки осыпаются с косяка и с шелестом падают на рваный линолеум. - Ты, оказывается, умеешь превосходно сношать мозг!
   - Не переживай, я тут скоро и без тебя самоликвидируюсь, - отвечает Вилма. - Одна убивать меня собралась. Другая - выглядит так, словно её в стиральной машинке провернули.
   Вилма делает жест головой, и я перевожу взгляд. Рядом ползает по стенке Экорше. Выглядит она действительно неважно: словно увяла за ночь, как цветок-однодневка. Под глазами Экорше набрякли синеватые мешки, щёки раздулись, а кожа, кажется, стала ещё более смуглой.
   - Да всё нормально, - выдавливает Экорше, замечая мой настороженный взгляд. - Не слушай её.
   К сожалению, поверить ей я не могу. Как и поставить диагноз. В последнем, впрочем, нет никакого смысла. Помочь мы в таких условиях всё равно ничем не сможем.
   - В туалет хочешь? - спрашиваю я её и показываю на заветную дверь.
   Экорше недовольно мотает головой и пятится в угол. Кружевная тень съедает половину её худосочного тела.
   - Разве ты совсем не пила вчера? - удивляюсь я.
   - Ну, сейчас! Всю воду выхлебала, - отвечает за неё Вилма.
   - Да, - кивает Экорше, подтверждая слова Вилмы. - Я просто немного устала. Я не хочу...
   В следующий момент Экорше присаживается на колени и её выворачивает на пол. Долго выворачивает. Её плечи трясутся, словно в лихорадке. Тягучая рвота свешивается с её губ сосульками. Воздух начинает пахнуть едкой кислотой и разложением.
   Я пячусь к стене, но взгляд неизбежно примагничивается к рвотной лужице у ног Экорше. Как бы я ни пыталась отвернуться, он возвращается туда. Любопытство - единственная существующая нейтральная эмоция.
   Я стараюсь зажмуриться, но не тут-то было! Перед глазами - снова влажные потёки на линолеуме. Когда едкий ком поднимается к горлу, я чувствую, что вот-вот присоединюсь к бедняге. Дабы этого не случилось, пересекаю холл широкими шагами и ныряю в комнату.
   - Неженка хренова, - Вилма провожает меня рассерженным взглядом и подскакивает к Экорше, помогая подняться.
   - Всё в порядке, - шепчет Экорше, вытирая рукавом губы.
   Я раздражённо выдыхаю. Вилма должна понять, что я не желаю никому зла. Тем более, нам, несмотря на то, что наше "мы" включает уже троих. За последние несколько часов произошло слишком многое. И это "многое" не укладывается у меня в голове. И оно непрерывно растёт и множится, набирая объём, как снежный ком, катящийся с горы.
   - Может, еда отравлена? - Вилма пожимает плечом и отшвыривает недоеденный тюбик прочь. Скорченная туба гулко стукается о пол, вертится волчком и отлетает в угол.
   - Глупости, - отмечаю я, откидываясь на дверной косяк. - Тогда бы блевала и ты. И я. Ты, судя по всему, чувствуешь себя как нельзя лучше, да и я не жалуюсь.
   - Я съела мало, - подтверждает Экорше. - Думаю, это не от еды.
   - Тебя что, тошнит? - Вилма помогает ей усесться на шаткий стул.
   - Глупый вопрос, по-моему, - цежу сквозь зубы.
   - Немного, - отвечает Экорше, морщась. - Противно как-то. И трясёт.
   - Может, просто заболела?! - Вилма сосредоточенно щупает её лоб. - Не похоже... Температуры нет.
   - Ещё один глупый вопрос, - я загибаю палец.
   - Не думаю, что я нездорова, - подаёт голос Экорше. - Это всё нервы. Нервы.
   - Выглядишь ты и правда неважно, - снова вмешиваюсь я. - Вчера была намного лучше.
   - Одноглазая! - Вилма недовольно сдвигает брови. - Ей не станет легче от твоих замечаний!
   Меньше всего я хочу ссориться с Вилмой. Поэтому закусываю губу и отворачиваюсь к окну. Бельевые верёвки, качающиеся на ветру, просматриваются сквозь грязное стекло. Хлопковые струны, на которых играет свои песни ветер.
   Пусть Вилма делает, что хочет. Я даже скажу ей спасибо за это. Заботиться о третьей у меня нет ни малейшего желания. Даже если она входит в наше "мы".
   Экорше опускает голову и кашляет. Кажется, её снова тошнит. Только не сейчас!
   - Нам нужна аптечка! - со знанием дела изрекает Вилма, возвращаясь к двери. Но я не поверю в чудеса, даже если эта плита сдвинется силой её мысли.
   - Нам нужна вода, - поправляю я. - Прежде всего. Если её вырвет ещё раз, для неё это будет плохо. Но воды нет. У нас осталась самая малость.
   - Я знаю, где вода, - неожиданно говорит Экорше.
   Мы обе с удивлением поворачиваем головы и сверлим её глазами.
   - Видела что-то? - Вилма непонимающе пожимает плечом.
   - Слышала, - Экорше пытается улыбнуться, но усмешка выходит жалкой. Её губы покрыты сухими струпьями и кровоточат. - Первый этаж. Недалеко от входа. Можно идти на звук.
   - Теперь нам мало этого знания, - я развожу руками. - Всё равно мы не сможем отсюда выбраться.
   Вилма, кряхтя, налегает на плиту, пытаясь вытеснить её из проёма, но она не поддаётся ни на йоту. Проход закупорен намертво. Мы теперь - как тройка джиннов в двухкомнатной бутылке.
   - Вот так, девушки, - подытоживает она. - Хрен вам с маслом, а не вода.
   - Если только из окна прыгать теперь, - Экорше невесело ухмыляется.
   Ветер врывается в комнату, прогоняя запах рвоты. Скачет на обрывках занавесок, шелестит обоями, раскачивает бельевые верёвки. На одной из них уныло мотается забытая майка: серая, погрызенная временем. Она похожа на забытые кем-то крылья.
   - Балкон! - осеняет меня.
   - Что?
   - Балкон, - я двигаюсь по комнате к болтающейся на одной петле двери.

***

Коррозия

   Утро сочится в окно второго этажа сквозь покорёженные жалюзи и ложится на подоконник косыми полосами. Отметины на стекле становятся тенями на стенах. За окном простирается полоса кустарника - унылое зрелище. Ветви, торчащие в небо, похожи на щетину. На заднем плане бугрится кратерами раздолбанная дорога. На осколках асфальта виднеется стёртая двойная полоса. Когда-то здесь жили люди, а под их окнами за узким палисадом сновали машины. Какой, интересно, была их жизнь?
   Странно об этом думать сейчас, когда смерть дышит в затылок и вот-вот сбреет тебя своей косой. Очень странно.
   Я снова дёргаю пальцем, и боль простреливает ладонь. Щёлк-щёлк. Лимфа выходит из круглой раны и стекает с пальцев. Моя рука, пробитая гвоздём, в отвратительном состоянии. Щёлк-щёлк. Я наказываю себя этой болью.
   Щёлк-щёлк. Пустая коробка из-под армадола показывает выдвижную ячейку, как язык, и тут же ныряет обратно. Щёлк-щёлк. Рука болью вопит о пощаде. Не отказалась бы я сейчас от таблеточки армадола.
   Мы очень устали. Все трое. Нужно поспать хотя бы час - пусть часы здесь измеряются лишь личным восприятием.
   Я оглядываю маленькую комнату с облезлыми стенами. Принцесса сидит на корточках в углу, пытаясь водрузить треснувшие очки на распухшее лицо. Зара ходит кругами, словно пытаясь что-то вспомнить. Наверное, так оно и есть. Прошлым вечером я сама всё бы отдала за пару жалких образов былого.
   Но сейчас я бы предпочла кое-что забыть. Кое-кого.
   Мы похоронили Нетти под раскидистой берёзой, в глубине зарослей акации. Раскопали землю ржавой трубой и гнутым листом фанеры и опустили её тело в могилу с кривыми стенками. Она глядела в небо окровавленными глазами, словно надеясь на пощаду свыше. На второй шанс... Но жизнь никому не даёт права начать всё с нуля. Даже если тебя жестоко убили. Теперь она будет вечно слушать песни дождя, скачущего по листьям, и шёпот ветра.
   Она не должна была уходить так рано. Это я во всём виновата. Я не успела...
   Я снова жму на кнопку выдачи таблетки. Пустой язычок вылезает из пластмассовой расщелины и прячется. Щёлк-щёлк. Если у Принцессы не всё так страшно, то с моей раной надо срочно что-то делать. Её даже обработать нечем!
   - Ты успокоилась? - на плечо ложится тёплая ладонь.
   Чужое дыхание колышет волосы над ухом. Оно похоже на нагретый ветер. Я не хочу расспросов. Я мечтаю просто успокоиться. И забыть залитые кровью глаза, что смотрят в небо.
   - Зара, - выдыхаю я, обернувшись.
   - Помешала?
   - Н-нет, - я продолжаю щёлкать коробочкой от армадола. Мне хочется культурно послать Зару подальше, но слова льются сами собой. - Наверное, это было неизбежно. То, что я не успела к ней.
   - Не обвиняй себя, - Зара присаживается на подоконник рядом со мной. Старый пластик прогибается, но выдерживает нас обеих. - Мы сейчас не в том положении, чтобы предаваться унынию. Ты сделала всё, что могла.
   - Нет, не всё. Надо было идти быстрее. Надо было не бежать за тросом. Я многое могла сделать, но не...
   Я сжимаю губы, останавливая поток мыслей. В носу чешется. Слюна становится солёной и тягучей. Вот-вот расплачусь, как ребёнок.
   - Мне тоже тяжело, Коррозия, - выдыхает Зара, двигаясь ближе. - Я оставила позади двоих и не вернулась за ними.
   - Ты хотя бы пыталась.
   - И ты пыталась тоже, - Зара гладит моё плечо. Блики играют в её круглых глазах, и мне кажется, что она тоже готова разрыдаться.
   Я накрываю её руку своей. Наши пальцы переплетаются, и мне становится легче.
   - Поцелуйтесь ещё, - фыркает Принцесса из своего угла. - Тошнит от этой наигранности.
   Мы давно не обращаем внимания на её едкие комментарии с поводом и без. Это - лишь её защита, не более того. Принцессу нужно разворачивать, как конфету в жёсткой фольге. Она привыкла жить, ощетинившись. Выставив колючки, как напуганный ёж. Странно, но когда я предложила ей записать такое в блокнот, она разозлилась. И, конечно, этого не сделала.
   - Знаете, - признаюсь я, - у меня такое ощущение, что это происходит со мной не впервые.
   - Что именно? - Принцесса выгибает рассечённую бровь и морщится от боли.
   - То, что я не успеваю, - отвечаю я. - Я уже упускала кого-то. И не раз.
   - Сериал для домохозяек, - комментирует Принцесса. Она поднимается, хрустя коленками. Её очки-бинокли сверкают, как фары дальнобойного грузовика. - Хватит розовых пузырей! И без этого дерьма здесь достаточно.
   - И что ты предлагаешь? - я стараюсь держать себя в руках. Нервы Принцесса сверлит основательно.
   Принцесса молчит, насуплено сложив руки на груди. Ей нечего ответить. Как и нам. Для того чтобы предлагать варианты решений, нужно куда-то стремиться. Нам тянуться некуда. У человека, потерявшего себя, точек отсчёта и преткновения быть не может. А у того, кто внезапно обнаружил себя на огороженных руинах и вынужден участвовать в кровавой игре - тем более.
   - Ну, так? - переспрашиваю я сурово.
   - Просто заткнуться и посидеть в тишине, - наконец, отвечает Принцесса. Её слова летят сквозь сжатые зубы.
   - У меня есть идея получше, - отвечает Зара.
   Она открывает свой рюкзак и долго шарит внутри. В конце концов, извлекает оттуда три металлических тюбика, похожих на упаковки крема для лица.
   - Это что? - настороженно произносит Принцесса, вытягивая длинный палец.
   - Я полагаю, еда, - Зара невозмутимо поводит плечом.
   - Еда?! - изумляюсь я. - У тебя в рюкзаке была еда?!
   Зара краснеет, словно мой вопрос доставил ей дискомфорт.
   - Откуда это у тебя? - продолжает допрос Принцесса.
   - Тебе бы прокурором работать, - Зара отмахивается. - Разве это важно?
   - Конечно, - Принцесса злится, и её раздражение накаляет воздух. Одежда того и гляди воспламенится. - Здесь важно всё.
   - Я нашла это в том тёмном коридоре, - Зара заметно мрачнеет. Допрос не доставляет ей удовольствие, и неудивительно. - Там, где тебя избили.
   - Что-то я не помню, чтобы ты по полу шарила, - Принцесса с подозрением кривится. Её руки высекают из воздуха искры.
   - Конечно, не помнишь, - Зара поднимает глаза. - Потому что ты была без сознания.
   Я отворачиваюсь и начинаю таращиться в окно. Мёртвая улица шелестит цветущим кустарником, искрит пятнами листьев. Ничего интересного. Но куда лучше, чем слушать чужой спор.
   - Мутная ты какая-то, - Принцесса недовольно поправляет очки. - Сначала трос. Потом - еда. Мне продолжать?
   - Кто-то хотел заткнуться, - голос Зары неожиданно становится твёрдым и уверенным. - Пожалуйста, сделай это, пока я прошу по-хорошему.
   К моему удивлению, Принцесса прекращает словесный понос и закусывает губу.
   - Извини, - бормочет она сухо. - Здесь всё не так.
   Она отходит в свой угол, садится на пол и достаёт из рюкзака блокнот. Шелестит смятыми страницами. Потом начинает делать запись, энергично размахивая карандашом.
   - Поешь, Принцесса, - говорит Зара мягко.
   - Окей, официант! Я не отказалась бы от пачки чипсов, бигдака, вишнёвого пирога и диетической колы, - проговаривает Принцесса, усердно скрипя карандашом.
   - Диетической?! - изумляюсь я. - Но зачем, при таком-то наборе?!
   - Чтобы совесть успокоить, - невозмутимо заявляет Принцесса.
   Я закрываю рот ладонью и невесело хихикаю. Но Принцессе, кажется, не смешно. Карандаш в её пальцах отплясывает всё быстрее. Белая резинка на его конце мельтешит в воздухе, рисуя тающие линии.
   - Так значит, в темноте - еда? - заключаю я.
   Зара пожимает плечом и берёт мою здоровую ладонь. С усилием разжимает пальцы. Вкладывает в них тюбик с концентратом и снова сгибает их. Её кожа влажная, скользкая и тёплая.
   - Ты должна есть, - говорит она настойчиво.
   - Я никому ничего не должна, - бормочу я в ответ. - Ответь на мой вопрос, пожалуйста.
   - Я нашла их там, на полу. Просто споткнулась и подняла. Что вы накинулись на меня с этой едой?! Я знаю не больше, чем вы.
   Я рассматриваю металлическую тубу. Выгравированная надпись бежит вдоль шва: ряд квадратных букв, ничего больше. Печёночный паштет.
   - Еда вряд ли мне поможет, - замечаю я со скепсисом.- Мне нужны антидепрессанты и антибиотики. Антибиотики и антидепрессанты. И обезбол. Мне и Принцессе.
   - За себя говори, - отрезает Принцесса. - У меня полный порядок.
   Я, наконец, бросаю коробку от армадола на подоконник и демонстрирую ладонь, пробитую гвоздём. Рваное отверстие сочится сукровицей, ссыхающейся корочками. Бордовый ободок плывёт по коже, распространяясь к запястью.
   - Полагаю, Принцесса, - выдавливаю я, стараясь побороть панику,- что спустя несколько дней мы обе узнаем, привиты ли мы от столбняка. Я - вперёд, ты - чуть попозже.
   - Ого, - Принцесса морщит распухшее лицо. - Ты удивляешь меня, Коррозия. Приятно удивляешь.
   Она перелистывает пару страниц блокнота и начинает корябать с новой волной усердия.
   - Коррозия знает о столбняке, - комментирует она едва слышно.
   - И на меня досье завела? - предполагаю я очевидное.
   - И на тебя, - кивает Принцесса, - и на неё. Сожалею, что не додумалась до этого ранее. Было бы досье и на пятнистую.
   Она вытягивает исцарапанную руку и показывает кончиком карандаша на Зару. Услышав это, Зара мрачнеет и отворачивается.
   - Думаешь, это тебе поможет? - спрашивает она задумчиво.
   - Знаю, - чеканит Принцесса. - В отличие от вас, у меня нет предположений, только чистые факты.
   - Надеюсь, тебе не придётся писать там, что Коррозия ушла, - я сжимаю губы и чувствую, что они покрылись струпьями.
   - В каком плане? - Принцесса приподнимает повреждённую бровь и охает от боли. Чёрная тень за её спиной вздрагивает и размазывается. - Неужели хочешь со мной расстаться? Ты не похожа на тех, кто мечется из лагеря в лагерь.
   - Ушла - значит, умерла, - отрезаю я.
   Мы молчим, переваривая сказанное. Я снова начинаю щёлкать коробочкой. Зара перетирает содержимое тюбика между зубами, а Принцесса машет карандашом, нервно хихикая. Лишь сейчас до нас понемногу начинает доходить, насколько глубоко мы влипли. Трясина стремительно затягивает нас, и не отпустит, сколько ни вырывайся. Теперь слово "смерть" звучит громче и имеет иное значение. На самом деле, это страшно - жить одним моментом.
   - Я бы поспала, - рискую нарушить тишину.
   - А если явится это чучело из темноты? - воззражает Принцесса, откладывая свою писанину.
   - Не явится, - отрезаю я. - Она меня теперь будет за пушечный выстрел обходить.
   - А самооценка-то у тебя нехилая, - Принцесса удручённо кивает.
   - У тебя учусь, как-никак.
   - Мы закроем дверь в комнату, - предлагает Зара, - и опрокинем шкаф у входа. Чтобы никто не мог подумать, что здесь кто-то есть. И будем по очереди стоять на стрёме.
   Зара вызывается караулить первой. Идея не кажется мне хорошей, но терпеть нарастающее головокружение становится слишком тяжело.
   Мы располагаемся прямо на полу. Принцесса расстёгивает потайные кнопочки на рюкзаке и раскладывает его, как тонкий матрац. Я ложусь на старое покрывало, стянутое с дивана, и кидаю рюкзак под голову.
   Заснуть не получается. Сначала я дохожу до грани, но меня будит прострел в повреждённой руке. Перевернувшись на другой бок, я ослабляю боль, кладу здоровую руку под голову и снова покоряюсь дремоте.
   Стены начинают дрожать, когда забытье подступает. Я перебираю свои волосы, пытаясь ускорить процесс. Машинально нащупываю глубокий рубец выше виска, а за ним - два плотных бугорка.
   Под кожей - инородное тело. Моя теменная кость держится на шурупах.

***

Экорше

   Мы стоим на ветхом балконе, оплетённом диким вьюном. Перегородка, отделяющая нас от улицы, изъедена ржавчиной. Рыжие выступы оплетают неровные дыры в металле. Из комнаты кажется, что это лыбятся огромные рты, насмехаясь над нашим положением.
   Меня тошнит, как и прежде. Да так, что я готова прямо сейчас перегнуться через хилое ограждение, дабы освободить желудок. Одна лишь проблема: блевать нечем. Желудок пуст. А тошнота сохраняется.
   Вилма, словно читая мои мысли, подходит к самому краю балкона и перегибается через остатки металлической стенки. Одноглазая напряжённо следит за ней из комнаты, опасаясь ступить на покорёженный пол.
   - Есть, - говорит Вилма удовлетворённо. - Соседний балкон не застеклён. Можем перелезть.
   - Ты уверена, что это безопасно? - Одноглазая закрывает рот ладонью.
   - Безопасно, милая моя, на седьмом этаже быть не может, - Вилма разводит руками. - Тут, как говорится, или пан, или пропал.
   Я кладу руки на грудь. Пальцы трясутся. Сердце начинает дребезжать, как деревенская телега, везущая вёдра с водой. Смерть ближе, чем кажется. Намного ближе.
   - Значит, мы должны сделать это, - я вдыхаю воздух и снова чувствую, как тошнота карабкается по шее.
   - Я отказываюсь от своей идеи, - лепечет Одноглазая, бледнея. - Она была дурной.
   - Хорошо, - в голосе Вилмы слышится раздражение. - Предложи что-нибудь ещё. Я с удовольствием тебя выслушаю.
   Одноглазая мнётся, кусая губы. Её руки мелко дрожат. Паникует. Это на неё не похоже, насколько я могу судить.
   - Что думаешь? - Одноглазая поглядывает на меня, словно советуясь.
   Я не хочу отвечать. С самого начала было понятно, что моё присутствие в команде ей неприятно. Я всегда чувствую себя чужой и третьей лишней. Но, тем не менее, я заставляю свои губы разжаться.
   - Выхода нет, - говорю я. - Оставаться тут куда опаснее.
   Берёзы плюются в нас срывающимися листьями и сухими серёжками. Воздух пахнет гарью и цветением, и от этого аромата тошнота накатывает ещё сильнее. Я накапливаю за щекой слюну и делаю пару глотков. Только сейчас я замечаю, какой отвратительный привкус у меня во рту.
   Вилма снимает с крючков бельевые верёвки и проверяет их на прочность. Удивительно, но они хорошо сохранились, даже не прогнили. Содрав все бечёвки, Вилма сплетает их в косу.
   - Это ещё зачем? - интересуется Одноглазая.
   - Я полезу первая, - объясняет Вилма, - и прикреплю конец жгута на той стороне. У вас будет страховка.
   - А у тебя?
   - А я - справлюсь сама, - Вилма дёргает жгут. - Меня он всё равно вряд ли выдержит.
   - Не боишься? - переспрашивает Одноглазая.
   - Глупые вопросы, - Вилма шумно выдыхает и улыбается. Она умудряется быть позитивной даже тогда, когда всё идёт крахом. - Очень глупые.
   У Вилмы красивая улыбка. Чуть перекошенная влево, и оттого живая. И мне становится легче, когда я вижу её настрой. Пусть даже на самом деле она чувствует себя иначе - я верю её игре.
   - Может, я первая полезу? - неожиданно предлагаю я.
   - А вот это действительно дурная идея, - Вилма делает на свободном конце троса петлю, разделив верёвки на две группы. - Сорвёшься сразу. Ты себя видела вообще в зеркало?
   - Если бы тут оно было, - вздыхаю я.
   Вилма права. Зеркало оказалось бы к месту. Я позабыла даже черты своего лица. Всё, что я теперь знаю о себе, так это то, что я очень худая и у меня ярко-красные волосы.
   Вилма заканчивает работу и кидает трос на сложенные горкой рюкзаки. Коса из бельевых верёвок извивается, как змея, и съезжает на пол. Наша ноша отяжелела. Мы разжились в квартире куском металлической трубы, осколком от раковины и парой пустых стеклянных бутылок. Одноглазая не хотела их брать, но Вилма заметила, что нам придётся драться. Так, словно была в этом уверена. А бутылки могут послужить хорошим оружием, если сколоть дно.
   Вилма разминается. Вытягивает руки, сцепленные замком, над головой, приподнимается на носках. Одноглазая с недоверием и настороженностью косится на её движения.
   - Только не устраивай прыжки на месте, - язвит она. - Пол может не выдержать. Посмотри, того и гляди рассыплется!
   - Как только я окажусь на соседнем балконе, - инструктирует Вилма, не обращая на неё внимания, - передадите мне рюкзаки и трос. Я креплю его с той стороны и перебрасываю вам. По очереди обвязываете свободными концами пояс и перебираетесь ко мне. Так же, как и я. Всё понятно?
   - Ничего не понятно, - констатирую я.
   - Пардон, Эколог, - фыркает Вилма. - Объяснять я не умею, так что, довольствуйся тем, что есть. А ещё лучше - просто наблюдай.
   Вилма поднимается на цыпочки, выворачивает руки и пробует перенести вес на ограждение. Лист металла прогибается наружу и скрипит: того и гляди, обрушится! Отпрянув, Вилма мотает головой.
   - Рухну, - констатирует она.
   - Может, я? - снова подаю голос, пытаясь уберечь Вилму от необдуманного шага.
   - Отстань, - с неожиданным спокойствием говорит Вилма. - Просто отстань, пока я сама не отправила тебя в свободный полёт. Ты ведь этого очень хочешь, так?
   - Я лишь хочу помочь, - возражаю я, но Вилма уже меня не слышит. Теперь она наваливается на перегородку между балконами всем телом. Раскачивается на цыпочках и снова наваливается. Проржавевший кусок металла лишь слегка кренится.
   - Пробить её хочешь что ли? - бурчит Одноглазая себе под нос.
   - Оторвать и надавать тебе по дурной голове, - беззлобно отвечает Вилма. - Мне не нужны болельщики. Просто наблюдай. Не отводи от меня глаз и молчи. Так сложно это усвоить?
   - Наблюдать, даже если будешь падать?
   - Да, - Вилма кивает, но не оборачивается. Я замечаю татуировку летучих мышей на её шее, ближе к уху. - Обещаю, что успею помахать тебе на прощание, любовь моя.
   Вилма снова подходит к ограждению и обнимает перегородку между балконами. Прижимается к ней, как к старому другу, которого сто лет не видела. Затем поддевает носком левого кеда выступ на металле и приподнимается над полом. Перекидывает правую ногу на другую сторону. Пытается перенести вес тела следом, на соседний балкон, но, потеряв опору, садится на полуразрушенное ограждение.
   - Ой! - Одноглазая в панике вскидывает руки. Она спрыгивает на балкон и начинает рваться к загородке. Мне ещё не доводилось видеть её столь взбудораженной и испуганной.
   - Спокойно, - я отрезаю путь и едва удерживаю её на месте. - Всё будет хорошо.
   - Смеёшься?! - она в панике заламывает руки. - Она же сейчас грохнется!
   - Всё. Будет. Хорошо, - повторяю я, стараясь придать своему голосу твёрдость. Мне, однако, далеко до Вилмы. Очень далеко.
   Хотя, я не знаю точно, будет хорошо или не будет. Потому что искорёженный металл просаживается под Вилмой, увлекая её тело наружу и отрывая его от единственной надёжной опоры - межбалконной перегородки. Мне тяжело держаться молодцом, глядя на то, как она балансирует, пытаясь вернуть равновесие. Паника рвёт горло и сердце. И душу - в мясо. Я готова навеки остаться замурованной и умереть от голода и обезвоживания, лишь бы не видеть, как она упадёт. Лишь бы не видеть...
   Мгновения ползут, как в замедленной съёмке. На сетчатке отпечатываются фотообразы: отрывочные и яркие. Изъеденная загородка, клонящаяся под тяжестью Вилмы всё ниже. Её руки, пытающиеся ухватить опору. Перекошенное отчаянием лицо Одноглазой. И я сама: с окаменевшими ногами и продырявленным рассудком.
   Вилма вот-вот сорвётся, и мы должны помочь. Но я не могу ринуться к ней, чтобы протянуть руку: мешает оцепенение. У меня есть только шоковый ступор. Есть налитое воском тело. И тошнота.

***

Даша

   Я стою на возвышенности, напоминающей остров. Только это не дикая земля с песком и пальмами, где можно наслаждаться закатом и катанием в гамаке. Мой кусочек суши сколочен из блестящих досок: обломок паркета, барахтающийся в бушующем океане. Я верчусь на воде вместе с ним. Голова кружится до эйфоричной тошноты.
   - Госпожаааааа...
   Подо мной играют тёмные волны. Вздымаются острыми пиками, о которые, кажется, можно обрезаться, рассыпаются на капли и снова сравниваются с дрожащей гладью. Вода похожа на чернила. Или на кровь.
   - Коснитесь нас, Госпожа, - шепчут волны. - Всего одно прикосновение. Всего одно...
   Десятки голосов доносятся из глубины. Монотонные, обезличенные, похожие на скрип несмазанных дверей и оконных фрамуг. Они переплетаются жгутами, затягиваются в узлы, приближаются и отдаляются. Голоса, у которых нет пола и возраста. Страшные голоса.
   - Коснитесь нас. Коснитесь... Госпожа...
   Я наклоняюсь, пытаясь удержать равновесие. Паркет под ногами ходит ходуном, угрожая обрушить меня в пучину, пронизанную теменью и зловещим шёпотом. Смотрю в мутный мрак. Отражение наклоняется мне навстречу.
   - Всего одно прикосновение... Исцелите нас, Госпожа...
   Тысячи рук с растопыренными пальцами видны сквозь толщу воды. Тысячи ладоней. Больших и маленьких, сморщенных от старости и изрисованных татуировками. Они растут из глубины, как водоросли. Тянутся к поверхности, преследуя наперебой невидимую цель.
   - Госпожа, одарите милостью...
   Палец, увенчанный искорёженным ногтем, высовывается из воды и скребёт паркет...
   Они тянутся ко мне.
   Отстраняюсь и понимаю, что бежать некуда. Мой плот мал. По бокам - лишь вода. Со мной бескрайний океан, испуг и тысячи преследователей. И, может быть, Бог. Может быть.
   Я встаю на цыпочки и вскидываю голову в небо. Надо мной клубятся серые облака. Я молюсь. Это первое, что я должна была сделать, и последнее, к чему пришла.
   - Госпожа, - пальцы вспарывают водную гладь, как ростки землю. Множество ладоней хватаются за края моего плота, пытаясь накренить его. Люди подо мной пытаются выбраться из воды. - Протяните руку... Всего одно прикосновение...
   - Я, - смятение пронзает тело, как кол. - Я не могу. Уйдите прочь. Уйдите. Прошу вас...
   Липкая от тины ладонь сжимается вокруг лодыжки и тянет вниз. Я кричу в сереющее небо, но Бог не откликается. Плот качается всё сильнее, и я падаю на задницу...
   И тут ко мне возвращается сознание.
   - Уфф, - я потираю ушибленное место и обнаруживаю, что скатилась с подоконника на пол.
   Перед глазами возникают знакомые обшарпанные стены. Штукатурка с трещинами, похожими на паучьи лапки. И утренний свет в замшелом окне.
   Ничего не изменилось за ночь. И я не знаю, рада ли возвращению. Нынешняя участь кажется менее завидной, чем та, что постигла меня в кошмарном сне.
   Ника спит на диване. Её лицо за ночь приобрело багряный отлив, а губы - посинели. Дыхание клокочет в горле так, что его слышно за версту. Кажется, что внутри у неё кто-то курит кальян. Или кипит чайник. Как только пар из ноздрей не валит!
   Смотрю на Нику рассеянным взглядом, и моё странное второе зрение включается снова. Само по себе. Я снова просвечиваю её тело насквозь. На этот раз вся её грудь горит пламенем. Я больше не различаю контуров лёгких: лишь сплошной огонь. Не могу объяснить, что это означает, но убеждена, что ничего хорошего. Знания о том, что я вижу, сидят в глубинах подсознания, то и дело прорываясь наружу. Как память тела о ходьбе или катании на велосипеде.
   Я с трудом встаю на ноги, и боль простреливает поясницу. Едва не спотыкаюсь о свой рюкзак. Приближаюсь к дивану и замечаю ещё одну странную вещь. Вокруг Ники больше нет цветного поля, что окружало её вчера. Она словно оторвана от пространства.
   - Ника? - я присаживаюсь на корточки у дивана и трогаю четырнадцатую за плечо. - Ты как?
   Риторический вопрос.
   Ника неожиданно дёргается, словно рыба, попавшаяся на крючок. Вскидывает руки в потолок и тут же снова роняет их. Сиплое дыхание прорывается меж её губ и переходит в кашель. Изо рта Ники летят кровавые ошмётки, оседая на подбородке и шее.
   - Мать твою, - выцеживает она сквозь кашель. - Лейла, что, уже утро?
   - Я Даша, - поясняю я раздражённо.
   Ника совсем плоха, раз начала бредить: пора признать очевидное. И перестать бояться. Она умрёт. При мне. И я должна буду это выдержать.
   - Даша, - она открывает один глаз, но тут же снова зажмуривается. - К нам бросили новенькую?
   - Тут больше никого нет, - говорю растерянно. - Не бойся!
   - Бедная Даша, - нараспев говорит Ника, превозмогая одышку. - Ты ещё не знаешь, что тут будет.
   - Я уже вижу, что всё плохо! - сжимаю зубы, подавляя ярость.
   - Будет хуже, - выдыхает Ника, так и не приходя в себя. - Ещё хуже. Когда они вернутся и начнут...
   - Они?!
   - По малину в сад пойдём, в сад пойдём, в сад пойдём...
   - Ника, Ника, проснись! - я легонько колочу её по щекам. - О чём ты?!
   - Не подходи к двери. Там напряжение, а закоротить нельзя. И перекусить нечем эту говёную проволоку.
   - Проволоку?! Тут нет никакой проволоки! - ору я в истерике. - Слышишь, Ника?! Я Даша! Даша! Номер четыре!
   - Ты на крючке, Даша. Теперь ты - кусок дерьма. Как и я. Как и Лейла.
   Я охаю и падаю на пол. Но меня сражает не оскорбление. Ника неосознанно говорит о своём прошлом. О том, что было до того, как началась эта заваруха.
   Может быть, она знает?! И сможет ответить?!
   - Ника, скажи, почему мы тут, - я говорю быстро и чётко. - Что за номера?
   - Номера? - Ника заходится в кашле. - Что?!
   - Почему ты номер четырнадцать?! - выкрикиваю я, презирая себя за то, что не спешу помогать Нике, а вместо этого мучаю её вопросами.
   - Что выпало, то выпало, - отрезает Ника, снова заходясь в кашле.
   Хмммм, уже что-то! Знать бы ещё, как обобщить полученную информацию.
   - И куда дальше нам?! - выкрикиваю в самое её ухо.
   - На смерть.
   - Но почему на смерть?! Почему, Ника?!
   - Холодно, - Ника приподнимает веки и ёжится. - Лейла, укрой меня своим одеялом.
   - Почему на смерть?! - я снова впадаю в истерику, хватаю Нику за плечи и трясу её, трясу, срывая с её губ ошмётки крови и гноя. - Почему?! Умоляю, почему?!
   Ника свешивает голову и начинает храпеть и булькать. Я в сердцах отпускаю её и бью себя по щекам. Каждая пощёчина похожа на взрыв воздушного шарика.
   Что делать?!
   Решение приходит спонтанно. Я сомневаюсь, что оно верное, но не нахожу иного выхода. Я тянусь к своему рюкзаку, открываю его и начинаю шарить по дну. Бутылка воды. Этот странный картонный символ - глаз в треугольнике. Вот она!
   Я достаю камеру, что накануне сорвала с окна. Прижимаю ногтём крошечную - не больше бисеринки - кнопочку. К моему счастью, на корпусе загорается красный индикатор, а голубой глаз, что так напугал меня, начинает искриться и подмигивать.
   - Супер, - комментирую я. - Потрясающе.
   - Вода там, - бормочет Ника сквозь сон. - Строчка кривая. Я не успею. Спрячь её.
   Я не обращаю внимания на её слова. Всё равно они не принесут ничего, кроме лишних сомнений. Я поворачиваюсь и смотрю точно в объектив камеры. Они должны меня услышать!
   - Эй, вы, - говорю я уверенно, но дрожь в руках выдаёт моё волнение. - Уроды по ту сторону. То, что вы делаете, зашло слишком далеко. Одна уже умерла. Вторая - вот-вот уйдёт следом. Я требую скорейшего решения этого вопроса. Дайте нам знать, что происходит и для чего. Откройте нам память и путь наружу. Хватит.
   Голубой глаз таращится на меня, как зомби. До чего хочется разбить его! Но сначала он должен сослужить мне службу. Даже дерьмо надо использовать с выгодой.
   - Не откроют, - шепчет Ника окровавленными губами. - Забудь.
   - Кто они?! - я бросаю камеру и налетаю на Нику. - Кто по ту сторону?!
   - Это бизнес, - выдавливает она. - Бизнес, Лейла. Я не успела.
   - Какой, к чёрту, бизнес?! Боже мой! Боже...
   Я хватаю плечи Ники и утыкаюсь в её балахон. Меня бьёт истерика. Ника пахнет сладковатым гноем, потом и пылью. Подступившее отчаяние - водорослями. А мои слёзы не пахнут ничем.
   Я ною, воплю, выкрикиваю проклятия. Кусаю губы, стараясь заглушить отчаяние болью. Только облегчение не приходит. Грудь по-прежнему сжимают спазмы, а спину - боль.
   - Умоляю, - кричу я, отрываясь от Ники. - Умоляю, выпустите нас! Помогите, хоть кто-нибудь!
   Ответом мне становится звенящая тишина. И солёный привкус слёз на губах. Как и всегда. Меня не слышат ни сильные мира сего, ни Бог.
   - Оставьте нас... в... покое... - выдавливаю я сквозь всхлипы.
   Стены трясутся, преломляясь в зеркале слёз. Световые лучи, пробивающиеся сквозь окно, становятся до одурения яркими. Они пахнут мёдом и сиренью. Но кому нужно солнце, когда за плечами смерть точит косу?
   - Я хочу домой, - шепчу, слизывая с губ соль слёз и горечь отчаяния. - Очень. Очень...
   Наконец, отрываюсь от Ники. Выпав из моих объятий, она безвольно свешивает шею. На её балахоне расплылось влажное пятно: точно напротив моих глаз. Рядом, промеж грудей, бегут кровавые потёки, поднимаясь к уголку рта Ники.
   - Ты слышишь меня? - проговариваю я, обхватывая ладонями багрово-синюшное лицо Ники.
   Её щёки холодны.
   Она меня не слышит. И больше не хочет домой.
   Потому что она уже дома.
  

Интерлюдия

Цвет третий. Коричневый

Ника

   - Я больше не могу! Не могууууу!
   Вой раздирает глотку и придаёт слюне металлический привкус. Как будто бы раскалённую булаву запихали в самое горло и проворачивают там. Я захлёбываюсь болью и выдыхаю на пределе. Вопль обрывается и перетекает в сип.
   Я трачу силы. Снова. Вот дура.
   Десятки рыболовных крючков скребут горло. Сплёвываю в ладонь. В слюне - кровавые прожилки. Ветвятся, как дерево, цветут жидкими всполохами. Свежие.
   Когда ты разваливаешься на кусочки изнутри и снаружи, выхода два - выпить или завыть. И первое отметается. Поэтому я кричу. Кричу постоянно. Вместе с криком я пытаюсь вырвать из себя хотя бы частичку боли. Поэтому я ору снова и снова. Выплёвываю разъедающий щёлок вместе со слюной, терзаю себя. И умоляю того парня, что сидит наверху и пишет сценарии наших судеб, услышать мой зов и помочь.
   - Не могу я так! Двенадцать за сутки! Двенадцать, Лейла! А ведь ещё и план!
   Крик звенит по углам, окружая меня. Голову распирает боль. И, кажется, что бункер вот-вот рухнет, рассыплется на осколки, а я перенесусь в безопасное место. Кажется. На деле же ничего не меняется. Те же коричневые стены, покрытые надписями, сдавливают нас двоих - меня и Лейлу - как консервная банка. И мысль о том, что однажды эти стены станут нашей могилой, кажется мне светлой и позитивной.
   - Успокойся, - подруга гладит меня по плечу. - У меня и хуже бывало. Выпей воды и шей, Ника. Шей. У тебя впереди целая ночь.
   Хорошенькая перспектива. Бессонная ночь. И бессонный день - следом. Без выходных. Путь, с которого не сбиться. Дорога, каждый камень на которой может стать финальным. И, может быть, уже давно нужно было всё прекратить.
   Но только я никогда не теряю веру. Даже когда хуже уже не может быть.
   - Я не успею! - сиплю я. - Смекаешь, Лейла?! У меня нет сил!
   - Ты знаешь, что будет, если ты не успеешь. Успокойся и шей.
   Её слова подобны бомбе, крушащей взрывами остатки хрупкой иллюзии. Я, конечно, и без этого понимаю: всё, что у меня есть - вакуум безысходности. Но так хочу надеяться на лучшее! Иногда даже слепой веры достаточно, чтобы воскреснуть.
   Я падаю на дермантиновый диван и утыкаюсь носом в потрескавшийся бежевый материал. Матрац пахнет потом и грязью. Этот запах давно стал неискоренимым элементом нашего унылого существования. Всё, что у меня здесь есть - коричневый цвет в разных вариациях и вонь, от которой слезятся глаза. Дерьмо, если называть вещи своими именами. Но ещё есть Лейла. Моя Лейла, верная поневоле.
   Иногда я думаю, что от меня осталось только тело. Оболочка, в которой ещё двигается кровь и сокращается большая мышца. Мне нравится эта иллюзия. Она добрая и спасительная. Поэтому я ненавижу моменты, когда реальность даёт отклонение от привычного курса и опускает меня вглубь, отравляя воспоминаниями. То, что было до - яд для меня. Там - счастье, которое превратилось в боль. Когда я возвращаюсь к своей душе, контраст становится слишком очевиден. Поэтому я никому не показываю своё тайное место. Место, где я прячу её осколки.
   Лейла садится рядом и кладёт мою голову себе на колени. Продирается пальцами сквозь спутанные волосы. И я, наконец, расслабляюсь. Голова начинает кружиться, а коричневые стены - приобретать оттенки.
   - Не спи, Ника, - Лейла тормошит меня, вырывая из иллюзий, и я готова послать её подальше. - Не спи. Ты знаешь, что будет.
   - К чёрту, Лейла, - возмущаюсь я. - Я не долбанный робот!
   - Когда-нибудь это закончится, - вздыхает Лейла, и по моим плечам бегут мурашки.
   - Лейла, ну дай мне хоть жалкий час! Вообще нет сил!
   - А если ты не успеешь? - Лейла дёргает меня за ухо. - Вставай и шей.
   Она оставляет меня одну. Идёт вглубь бункера и садится за свою швейную машину. Сутулится, как старушка. Раскладывает кусочки ткани, смётанные белыми нитками. И поёт.
   Я закрываю глаза и на мгновение проваливаюсь в сон. Но не тут-то было! Меня будит стук иглы. Лейла крутит ногами колесо допотопной машинки. По краю тканевых деталей ложится ровная строчка. После того, как Лейла получила наказание, она шьёт идеально. А если не выходит - распарывает строчку и кладёт новую.
   Сквозь полуопущенные веки я поглядываю на своё рабочее место. Лейлина стопка тканей вдвое ниже моей. Она закончит план к рассвету, и ей, возможно, дадут отдохнуть. Ох, как я буду ненавидеть её утром!
   Нужно подниматься, но у меня нет сил. Я похожа на жидкий кусок дерьма. Я лишь беспомощно смотрю на коричневые шерстяные тюки под моей машинкой, прошу у того самого парня сил и думаю.
   Думаю о том, что когда-то жила девушка с именем Рена. Рена Кини.
   И возвращаюсь на шесть лет назад. Бегу за размохрившейся памятью, как котёнок за клубком. Опускаюсь всё глубже, прямо на острые осколки воспоминаний. И моя душа снова воскресает.

***

   - Рена, всё не так просто, как ты думаешь, - говорит Митро.
   Он стискивает между пальцами вилку и начинает энергично ею раскачивать. Нервничает.
   - Ты это о чём? - непонятливо развожу руками.
   Блики пляшут по скатерти: белые, голубые, розовато-персиковые. И я искренне надеюсь, что это - не иллюзия, порождённая слезами, набежавшими на глаза. Я уже чувствую, что слова Митро принесут боль. И даже знаю, к чему он меня готовит.
   Мы сидим в единственной кафешке нашего посёлка. Здесь далеко до Иммортельского лоска, но весьма недурно. Правда, я видела Иммортель только в журналах, да по телевизору, но уверена, что май там пахнет иначе.
   - Мне нужно продолжать учёбу. Мои родители говорят, что я должен получить вышку.
   Слова Митро падают на плечи, как камни. Это рушится мой мир. Больше мы не будем вместе. Вот и нагрянул конец начала.
   - И? - вскидываю бровь, но уже понимаю, что подтвердилось самое страшное.
   - Я буду поступать в главный универ Иммортеля. Результаты Единой Аттестации позволяют.
   Я боялась этого последние два года. С тех самых пор, как мы с Митро начали встречаться на зависть одноклассникам. Амбициозный и строптивый, он всегда желал самого лучшего. И я втайне боялась, что, не найдя реализации в нашем посёлке, он продолжит учиться в столице.
   Так и случилось. Кто бы сомневался.
   - Я хочу поехать с тобой, - вырывается у меня.
   Глотаю последние буквы и пугаюсь. Глупо получилось. Зато честно.
   - Конкурс огромный, - Митро машинально стучит вилкой по блюду. - Я-то точно пройду. А вот ты с твоими результатами - вряд ли.
   - Я сдам альтернативный экзамен!
   - Не сможешь, - Митро потирает подбородок. В его речи сквозит скрытое превосходство. - Ты пропустила почти весь год. Удивляюсь, как тебя вообще выпустили.
   - Я наверстаю, - развожу руками. - Я способная, правда!
   - Я знаю это, - отрезает Митро. - Но ты нужна своей маме. Ты это знаешь.
   Совесть бьёт под ложечку. Кроме меня, у мамы никого нет. В прошлом году она перенесла инсульт, а после заново училась ходить. И я пропустила три четверти занятий, ухаживая за ней и помогая ей воскреснуть. Сейчас, правда, она чувствует себя неплохо, но любой стресс может загнать её в могилу. Её давление шкалит от малейшей нервотрёпки. Она теперь привязана к дому и ко мне.
   Мама не отпустит меня. Я знаю это. Да и я сама себя не отпущу.
   - Ты... вернёшься? - губы выталкивают риторический вопрос.
   - Наверное, - Митро пожимает плечами.
   Он улыбается уголком рта, но я знаю, что он лжёт. Никто из тех, кто уехал учиться в Иммортель, ещё не возвращался назад. Даже из райцентра не возвращался ни один, что уж тут говорить.
   - Рена? - Митро вглядывается в моё лицо. - Ты что?
   - Ты лжёшь, - заявляю я. - Просто лжёшь, чтобы успокоить меня.
   - Рена, - выдыхает Митро. - Это мой путь. Моя жизнь. И моё будущее.
   - А я? - с надеждой смотрю на него, но не встречаю привычной улыбки. Последние слова опустошили его, выдрав того живого Митро, которого я знала.
   Ответа не требуется.
   Всю ночь я повторяю школьный курс математики. Мама думает, что я поступаю в единственный институт райцентра, как мы и планировали. В таком случае, я смогу приезжать домой каждые выходные, и иногда по вечерам. Но для себя я решила иное. Правда, не знаю, как сказать ей.
   Знания возвращаются в голову легко и без особого труда. Я способная, я знала это. И кем я буду, если не брошу себе вызов? Это моя жизнь. Мой путь. И моё будущее. Невозможно получить новое, не пожертвовав старым.
   Июнь. Скоро выпускной. Мы, как и прежде, встречаемся с Митро. Я знаю, что нам остались последние деньки, и растягиваю каждое мгновение рядом с ним до бесконечности. Наслаждаюсь каждой секундой, выпивая дни до дна. По вечерам я зубрю математику и физику. А ночами - плачу в подушку. Оттого, что не могу разорвать себя на две части.
   Мама с каждым днём становится печальнее и серее. Она почти не ест. И сбавляет в весе, быстро и стремительно. Ей не хочется терять меня и отпускать даже в райцентр. Даже на пять дней в неделю.
   Что будет с ней, если я скажу правду?
   Ночами я грызу ногти и скриплю зубами. Мне снятся тревожные сны, в которых прошлое переплетается с будущим. Окровавленное счастье детских лет, от которого я отрекаюсь, вперемешку с безысходностью и неизвестным. Для кого я стараюсь вырезать себя с привычного холста? Для себя или для Митро?
   Нужно ли Митро, чтобы я старалась?
   Преодолев муки, длиною в месяц, я решаюсь посвятить маму в свои планы. Это происходит сразу после экзамена по родному языку, который я сдала на твёрдое "хорошо". На кухне, в непринуждённой обстановке, за вечерним чаем.
   - Ты уже отправила свои документы в приёмную комиссию? - очень к месту спрашивает мама.
   - Да. Я решила поступать в Иммортельскую Техническую Академию, - заявляю я, в последний раз собравшись с духом.
   Я сказала это! Сердце подпрыгивает и ударяет в подбородок: словно котёнок, играя, бросился на шею, пережав дыхание. Я опускаю глаза и чувствую, как жар окрашивает щёки. Вроде бы, всё как обычно: та же кухня, те же чашки с чаем. У самого окна шумит старая слива, треснувшая пополам. За маленьким отрезком забора, что виднеется промеж ветвей, ходят люди. Обычный день некогда обычной жизни. Только теперь для нас обеих всё будет иначе, и даже воздух покажется иным. Я, наконец, поделила мир на "до" и "после" и шагнула в своё страшное никуда. А маму оставила в её безнадёжном почему.
   - Прости, - говорю с неловкостью. Совесть ошпаривает ледяным дыханием кончики пальцев, но я прогоняю последние сомнения. Я сделала это не зря.
   Мама напротив меня бледнеет и едва не роняет чашку. Фарфоровое дно неуклюже стукается о блюдце. Капли летят на скатерть. И мне кажется, что я вот-вот заплачу, совсем как в детстве.
   Молчание паутиной растягивается в воздухе. В нём - боль и слёзы, страхи предыдущих дней, которые мы пережили вместе. И воспоминания. Чёртовы картинки перед глазами, от которых больно и неловко. Мне хочется забрать свои слова обратно. Или, заткнув рот, унестись прочь, словно меня никогда здесь не было. И словно не наступал этот вечер, томный от сиреневой дымки и запаха цветов, когда я прошла точку невозврата.
   - Надеюсь, ты шутишь, Рена, - доносится до ушей голос мамы.
   Я мотаю головой, не в силах произнести ни слова. Раскаяние плещется в животе, но в грудь бьёт азарт. Та сила, что скрывалась во мне все эти годы, но не могла освободиться, наконец, нашла выход. И наступила буря. Смерч, крушащий всё на своём пути.
   - Повтори, - мать ставит чашку на стол и складывает руки перед собой. После инсульта она шепелявит и выдувает "в" из-за щеки.
   - Я буду учиться в Иммортеле, - послушно повторяю я. - Не бойся за меня, мама. Я же талантище.
   Молчание снова вырастает между нами стеной. Я осмелилась разорвать то, что связывало нас. Рано или поздно это происходит с каждым. С кем-то - наживую и с кровью, с иными - почти безболезненно. И мама это понимает, но отказывается верить. Я ухожу в самостоятельную жизнь, и ей больно от этого. Настолько больно, что даже глаза блестят.
   - Ты не сможешь поступить, - замечает мать. - Там конкурс огромный.
   - Я смогу, - противоречу я. - Кем я буду, если не справлюсь?
   - И как ты будешь жить там? - мама поднимает бровь. - У меня только пособие. Стипендии не хватит даже на еду!
   - Говорят, что времени достаточно и можно подрабатывать, - вру я.
   Я действительно не знаю, откуда возьму деньги, и как буду существовать одна, в чужом городе с заоблачными ценами, да вдобавок на чужой квартире. Но я не вижу своего пути отдельно от Митро. Я докажу ему, что достойна быть рядом. И что я - способная, а не просто дурочка, прогулявшая весь год и чудом выпустившаяся.
   - Лучше быть лидером в райцентре, чем худшей на большой земле, - замечает мать угрюмо. Она уже не прячет слёзы.
   - Да, мама, - отвечаю я, вытирая глаза. - Простые пути всегда лучше. Но не всегда же их выбирать?
   Я еду в Иммортель отдельно от Митро, на день позже. Он вообще не знает, что я собралась следом за ним. Интуиция не дала рассказать ему о своём решении и поделиться планами.
   Вокзал тонет в вечерней свежести и июльской листве. Окна одноэтажной постройки сияют огнями. На мне - коричневое платье и куртка, а в руках - маленький чемодан с пожитками. Пара книг, деньги и сменное бельё. Предполагается, что я ненадолго вернусь после сдачи экзаменов. До конца августа. Последнего спокойного августа на Родине...
   Когда я вхожу в вагон и занимаю место, мне становится страшно от одиночества, опустившегося на плечи. Матери рядом уже нет. Она даже не провожает меня: лишь обняла у дверей. На большее я и не рассчитывала: после инсульта она волочит ногу. Она не добралась бы до вокзала, а обратно - и подавно. И я знаю, что сейчас она плачет. Но, тем не менее, не позволяет себе желать моего провала на вступительных.
   Если я выбрала направление, я должна справиться. Для неё.
   Я приезжаю в Иммортель вечером следующего дня. Тут же, на вокзале, договариваюсь о посуточной аренде комнаты и еду на место. Девять квадратов, на которых едва умещается разложенный диван, маленькое окно. Ноутбук на подоконнике, пустые стены. Добро пожаловать в новую жизнь, Рена. Теперь тебе есть, где спрятаться!
   Смотрю на суетящийся под ногами Иммортель с высоты двенадцатого этажа, и тело охватывает паника. Шипованные оковы по запястьям, цепи по ногам. Я словно танцую над пропастью на тонкой доске. Я сама привела себя сюда - пошла против желаний и возможностей. Сделала вызов судьбе, и теперь болтаюсь на ниточке. И хочется попятиться, вернуться на твёрдую землю и снова обрести себя. Повернуть время вспять и ворваться в прошлое. Но как?!
   Хотела ли я этого на самом деле?
   Прячься, Рена. Прячься.
   - Лиха беда - начало, - говорю я сама себе и прикасаюсь к стеклу, разогретому летом. Город внизу отзывается, замедляя ход. Пусть это станет моей мантрой и моей молитвой на ближайшие дни! До тех пор, пока Иммортель не возьмёт меня в свои объятия.
   И потекли напряжённые дни и беспокойные ночи.
   Я повторяю про себя заученную фразу каждый вечер, когда ложусь спать. Каждое утро, пока несвежая толпа несёт меня к метро. Каждую ночь, когда потею над книгами. Не помогает: я здесь чужая, как и раньше. Как прыщ на лице города, который нужно выдавить. Нагнаиваюсь, расширяюсь, наливаюсь болью. Того и гляди, лопну и перестану существовать.
   Всё происходит так, как я и предполагаю. Мы с Митро пересекаемся на первой консультации. Я нахожу его - угрюмого и серого - в толпе абитуриентов и здороваюсь. Но когда его губы распахиваются, чтобы произнести "здравствуй", он становится ещё мрачнее.
   - Я всё-таки решилась,- замечаю я после его сухого приветствия.
   - Твоё дело, - Митро пожимает плечом. Слишком спокойно. Слишком безразлично.
   Искоса поглядываю на того, кто был для меня главным человеком в жизни. Его теперь не касаются мои проблемы. Он забыл меня в прошлом, как и я - мать. Порезал на клочки наше общее иллюзорное завтра. Я не была для него тем, кем он являлся для меня.
   - Ты не рад, что мы будем вместе? - я судорожно пытаюсь удержать уплывающую иллюзию и хватаю ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.
   - Послушай, Рена, - говорит Митро, вздохнув, - не время и не место для таких разговоров.
   - Два слова, Митро! Я не прошу больше!
   - Здесь мы не союзники, Рена, - Митро мрачнеет, а я снова не понимаю смысла его слов.
   - О, чёрт! - я срываюсь на крик. Ребята, обступившие нас, глазеют на меня, как на умалишённую, но я не могу себя контролировать. - Ради тебя я оставила мать, родной посёлок и неплохие перспективы, а ты даже не обнял меня?!
   Кто-то за моей спиной начинает хихикать. Натужно, со скрипом. Я выгляжу нелепо. Особенно для этих парней и девушек, одетых в богатые одежды. Для них мои перспективы кажутся нулевыми при любом раскладе.
   Опускаю голову и таращусь в пол. Я не желаю даже смотреть в их лица!
   Чужой город. Незнакомые люди с мутными взглядами. Здесь даже свои становятся обездушенными кусками плоти. Это - не мой рай и не моё солнце, под которым нужно искать место. Я ошиблась. И самое страшное в том, что права на ошибку у меня не было изначально.
   - Рена! - Митро смотрит на меня исподлобья. Кажется, что он вот-вот меня ударит.
   - Прекращай эти недоговорки! - кричу я в голос, и многоголосое хихиканье за спиной усиливается. Теперь это уже не одинокие смешки, а настоящий оркестр голосов. Карканье голодных ворон. - Скажи всё, как есть!
   Митро хватает меня за рукав и выдёргивает из толпы. Тащит сквозь холл к тёмному коридору. Я едва поспеваю за ним, перебирая неудобными туфлями на каблуках. Чувствую себя униженной до невозможности и растоптанной. Вмятой в чужую землю, которая так и не приняла меня.
   - Вот сука, - рычит Митро, и последние кирпичики иллюзорного замка падают на землю.
   Мы останавливаемся у окна, и я позволяю себе перевести дыхание. За стеклом шепчется голосами и автомобильными шинами чужой город. Иммортель. Огромная, незнакомая планета. Целая Вселенная, где я - ненужный элемент.
   - Что ты мне тут устраиваешь?! - Митро выпускает мою руку, и я охаю.
   - Всего-то попросила ответить на мой вопрос! - я с вызовом поглядываю на него, потирая запястье.
   - Хочешь слышать? - Митро скалится. Чужой Митро, насквозь пропитанный Иммортелем. Я никогда не знала его таким. - Правда, хочешь?! Ну, так вот, Рена, слушай внимательно. Мне не нужна лимитчица. Ты хорошо поняла меня?!
   - Что значит "лимитчица"? - я открываю рот в удивлении.
   - Рена, - он шумно выдыхает. - Просто оставь меня в покое, ладно?!
   - Объясни! - не унимаюсь я. - Объясни, почему? За что?
   Отмахнувшись, Митро уходит в темноту коридора. Мне хочется догнать его, упасть ему в ноги, целовать его ботинки, растекаться лужицей из крови и слёз под его подошвами, лишь бы он остался. И я едва сдерживаюсь, чтобы не броситься следом. Ноги, подчиняясь привычным инстинктам, делают два шага, но я вовремя останавливаю себя.
   Нельзя.
   Фигура Митро погружается в полумрак, а затем снова прорисовывается вдалеке. Он больше не часть моего мира. Он сам выдрал себя из него.
   Я кусаю губы. Всё внутри крошится. Разбивается не только сердце, но и мышцы, лёгкие, желудок... Меня переполняют острые шипы осколков. Я задыхаюсь. Вцепляюсь в подоконник, игнорируя порывы неосознанного. Нельзя плакать.
   Моего Митро больше нет: его забрал Иммортель. Нужно просто это принять. Как недавнюю смерть моего отца. Когда-нибудь я прощу его.
   На консультации мы сидим на разных рядах. Я почти не слушаю профессоров. Произошедшее никак не выходит из головы. По окончанию я стараюсь скорее выйти из зала и смыться в лето. Не выдержу больше его взгляда.
   Я иду к метро, втаптывая идею о поступлении в пыль. Странно, как такое вообще могло прийти мне в голову. Что за мазохизм - учиться с ним на одном потоке?! Нужно уезжать домой, и чем скорее, тем лучше. Может быть, ещё успею подать документы в райцентр. Унижение и боль, что я пережила, не идут ни в какое сравнение с разочарованием, которое я доставлю матери.
   Чужая толпа прессует меня на эскалаторе, а потом выносит в подземный зал и выкидывает посередине. Едва не теряю равновесие. Колонны смыкаются над головой, и клаустрофобия подступает к горлу. Кажется, что арочный потолок с гравюрами вот-вот рухнет на меня, навек похоронив в удушающем подземелье.
   Но ещё больше я боюсь своих мыслей. И думаю я уже не о предателе Митро, а о маме. Что, если она разозлится, узнав о моём провале? Как она отреагирует на моё возвращение?
   Вдруг её накроет ещё один инсульт?!
   В моей жизни не было ничего страшнее и сложнее, чем учить мать ходить заново.
   На ватных ногах я вхожу в вагон и встаю у двери. Поезд разгоняется и уносится в пасть тоннеля. Тряска кидает меня на поручни и кресла. Я топчу чужие ноги, и бесконечные извинения сыплются с моих губ. Но толку от них мало: голос тонет в зловещем громыхании состава.
   Будь что будет! Пусть за меня решает тот, кого мама зовёт Богом.
   Конечно же, я заваливаю первый экзамен. Но не потому, что ничего не знаю. Все вопросы в билете мне хорошо знакомы. Я не зря потратила ночи, грызя гранит науки. И я не теряюсь перед комиссией, несмотря на то, что видела Митро в коридоре. И отвечаю почти на все дополнительные вопросы!
   Просто, несмотря на это, в итоге я получаю низший балл. Без объяснений и лишнего пафоса. Какая-то девчонка замечает, что меня, должно быть, не было в списках. Жаль, что я слишком поздно поняла, что это за списки. Попасть в них у меня не было ни малейшего шанса. Даже эту дорогу судьба передо мной закрыла.
   Обидно, но я не плачу. Я думаю о возвращении. И о том, что, бросив вызов судьбе, матери и самой себе, не могу вернуться.
   Ночью я стою на балконе съёмной квартиры, курю и считаю горящие окна в доме напротив. Огоньки подо мной пляшут и танцуют, убегая вслед за машинами. Воздух, хранящий аромат нагретых шин и бетона, дрожит от лёгкого ветерка.
   Меня трясёт. Тёплый табачный дым не согревает и не успокаивает. Доска, по которой я иду, прогнила до предела: вот-вот переломится. А я уже потеряла равновесие и балансирую, пытаясь удержаться. И никак не могу решить: играть дальше или оборвать запущенную песню.
   Вернувшись в комнату, я пересчитываю деньги и обнаруживаю, что просадила больше половины за пять дней. На билет пока хватит. Но ещё несколько дней, и пути назад не будет. Надо уезжать обратно или искать квартиру дешевле. И работу. Теперь без работы никуда.
   Вздохнув, включаю ноутбук, захожу в социальную сеть "Земляки" и пишу маме письмо. Пальцы стучат по клавишам, набирая незнакомый текст, идущий от подсознания.
   "Привет, мама! Как дела? Не переживай, я сдала первый экзамен на высший балл".
   Прежде, чем успеваю осознать содержание сообщения, жму кнопку "Отправить". Недописьмо улетает в сеть, как ненароком сказанное слово. Как воробей - уже не поймать. А жаль. Наверное, жаль.
   Когда я уже собираюсь уходить, в уголке экрана всплывает оповещение: малиновый квадратик. Всплывает и тут же прячется за ободком экрана. Одно непрочитанное сообщение. Интересно, кому я понадобилась?
   С аватарки дерзко лыбится незнакомый парень. Ни разу его не видела. Проще было бы удалить послание, не читая. Но любопытство берёт верх, и я открываю сообщение.
   Оно короткое и меткое, в одно слово. Но стреляет дерзостью куда-то промеж бровей.
   "Сколько?" - нахально выкрикивают чёрные буквы с голубого фона.
   Да за кого этот тип меня держит?!
   Едва заставляю себя побороть негодование и касаюсь клавиш. Пальцы стучат по вычищенному пластику, оставляя тающие следы.
   "Да пошёл ты, - печатаю я и чувствую, как губы искажает презрение. - За кого ты меня принимаешь?"
   "Глупая, я помочь хочу, - прилетает новое сообщение. - Ты очень красивая, а красавицам нужно платить за то, что они радуют своей красотой. Назначишь цену - пиши!"
   Хороша поддержка! Неужели я похожа на шлюху?! С раздражением закрываю браузер и захлопываю ноутбук. Мне дурно и тошно.
   На следующий день я отправляюсь на поиски работы. Торкаюсь, как слепыш, по объявлениям на дверях магазинов и торговых центров. Смотрю в чужие лица с безжалостными глазами. И, как всегда, остаюсь ни с чем. Никто не хочет брать на работу несовершеннолетнюю, да ещё и не имеющую временной прописки. Я возвращаюсь на квартиру затемно, с пакетом холодных пирожков. И всю ночь думаю, с чем я останусь, когда завтра придётся выложить хозяйке сумму за проживание.
   Сдаваться нельзя, и я рвусь на поиски и на следующий день. Если тебя прижало и деваться некуда, ты готов терпеть всё: унижение, уничтожающие взгляды, насмешки и неудобные вопросы. И я добиваюсь своего. После долгих уговоров, меня принимают стажёром в магазин бытовой техники. Не лучшее место, да и оплата ниже некуда. Но я уже готова на всё. Даже лебезить перед покупателями, вопрошая: "Вам помочь? Что-нибудь выбрали?"
   На работе я падаю с ног. С девяти утра до девяти вечера ношусь по торговому залу, выискивая потенциальных покупателей, чтобы сесть им на шею. Раздражаю их вопросами и навязчивыми предложениями. Прыти мне, определённо, недостаёт. Как и сноровки. Уже к двум часам дня я чувствую себя голодной, измождённой и выжатой, а к шести вечера начинаю сомневаться, жива ли я вообще. Я почти не покупаю себе еду на работе: экономлю. А ещё надо мной потешаются, потому что я всегда прихожу на работу в одном и том же платье. В коричневом.
   Я постоянно хочу домой. Только "дом" в моём понимании теперь - нечто большее, чем родная квартира в родном посёлке. Это - спокойствие, душевное равновесие, безмятежность. То, что стало для меня слишком большой роскошью.
   Неделю спустя я пересчитываю убывающие денежные запасы. На билет домой уже не хватает. Я даже влезла в долг к хозяйке, пообещав расплатиться, когда получу зарплату.
   Как бы я ни пыталась это отрицать, всё хуже некуда. Новую квартиру найти не выходит: то слишком дорого, то не хватает времени, то - сил. Вариантом был бы переезд в общую комнату, но где найдёшь компаньона? Я мечтаю о том дне, когда, наконец, получу свои деньги на руки, но боюсь даже предполагать, что последует за этим. Ведь всю прибыль придётся отдать на уплату долга за квартиру, и я снова останусь ни с чем. Уповать на жалость чужого человека нельзя. Надо смотреть правде в глаза. Мне прямой путь на улицу...
   Дом слишком далеко...
   Я кусаю губы до крови, пытаясь остановить набегающие слёзы. И лихорадочно ищу варианты. Ничего хорошего в голову не приходит. Можно, конечно, позвонить маме и попросить у неё денег. Только я знаю, что ей самой едва хватает жалкого пособия по инвалидности. Правда, можно выклянчить только сумму на билет домой, а там начать жизнь заново, устроиться на работу и вернуть ей долг... Можно...
   Стоп. Кого я обманываю? В нашем посёлке отроду хорошей работы не было. Зарплата несчастного продавца-консультанта в Иммортеле кажется баснословной по сравнению с лучшим ежемесячным доходом моего родного поселения. Нужно только пережить испытательный срок, и...
   Будет ли от меня толк на малой родине?
   Нужно продержаться месяц. Но как?!
   Я выхожу на балкон. Прохлада окутывает мои плечи, скользит по волосам и успокаивает запахом листвы. Подо мной дрожит переливами огней ненавистный город, что допивает меня через соломинку.
   Щелчок. Оранжевый огонёк взвивается в воздух. Я снова курю. Только считать горящие окна не получается: огни расплываются за пеленой слёз, превращаясь в золотистое марево.
   - Я смогу, - выдыхаю сигаретный дым в темнеющее небо. Грязные разводы закручиваются спиралями на звёздном полотне. - Лиха беда - начало.
   Рыжие искры ползут по тонкой бумаге, рождая дым. Пепел остывает на пальцах. Моя доска проломилась, и я лечу вниз вместе с гнилыми щепками, считая мгновения до столкновения с землёй.
   На следующее утро, когда я иду на работу, у моей туфли отваливается каблук. Просто вязнет в свежем гудроне у обочины и остаётся там. Я не могу дойти до рабочего места: разве что, босиком. Ведь других туфель у меня нет.
   Не веря в произошедшее, я сажусь на бордюр у проезжей части. Перед глазами несутся гусеницы автобусов и потоки машин. Летний воздух пахнет пылью, влажностью и выхлопными газами. И слезами: ещё тёплыми.
   Жизнь вокруг течёт, как и прежде. Люди бегут по своим делам, поглощённые повседневной суетой. А я прижимаю к себе испорченную туфлю, как ребёнка, и рыдаю.
   - Вот дура, - доносится сзади высокомерный комментарий. - Пьяная что ли?
   Лучше бы была пьяной. Тогда точно не пропустила бы смелую фразу мимо ушей и залепила бы гадине, как следует! Туфлёй!
   Проплакавшись, я поднимаю голову. Вокруг - тишина. Никому нет дела до меня. Надев на босую ногу то, что осталось от туфли, я ковыляю в ближайший обувной магазин. И обнаруживаю, что моих денег хватает лишь на уродливые и ненадёжные шлёпанцы.
   Выхода нет.
   Возвращаюсь сетью улиц на квартиру: всё равно на работу я опоздала. Там я застаю хозяйку, складывающую мои вещи в сумку. Нет, не так: кидающую. Разноцветные тряпочки и коробочки мелькают в воздухе. Шелестят книжные обложки, сминая страницы. Хозяйка бездумно сметает всё с полок, ссыпая в сумку.
   - Что происходит? - говорю я в ужасе.
   Не стоило даже произносить этого - всё ясно и без слов. Человеку надоело терпеть в своей квартире халявщицу. Человек имеет на это полное право.
   - Заколебала завтраками кормить, - комментирует хозяйка, срывая с чугунной батареи мои трусы. - Чтобы я тебя здесь больше не видела!
   - Я отдам вам долг, - начинаю я тираду. Мне хочется остановить эту подлую ложь, но я не могу. Не имею права. - Завтра же! Прошу вас!
   - Я это слышу каждый день, милочка. Коли приехала работать - работай!
   В сумку, как снаряд, летит бутылка шампуня. Крышечка отскакивает в воздухе, и зелёная масса льётся внутрь, пропитывая моё бельё.
   - Завтра мне дадут зарплату, - вру я. - Прошу вас, разрешите только переночевать. Завтра я всё вам верну.
   - Сколько я ещё должна тебе верить, Рена?!
   - Один день! - меня кидает в слёзы, и я падаю на колени. - Двадцать четыре часа. Прошу вас. Просто дайте мне их. Я - тоже жертва! Понимаете?!
   Я лежу на полу и давлюсь слезами. По мышцам бегают судороги. Глаза щиплет и дерёт: то ли от плача, то ли от хлорки, которой натёрт пол. И кажется, что мир вокруг меня перестал существовать. Осталась лишь я, наедине со своей болью и горем. Эх, если бы я только знала, к чему приведёт невинное, но отчаянное стремление догнать Митро!
   Грубые руки ложатся на плечи и поднимают меня. Хозяйка беззлобно смотрит мне в лицо выцветшими глазами. Её смятая кожа так близко, что я различаю каждую пору, каждый волосок.
   - Двадцать четыре, Рена, - говорит она монотонно. - Отсчёт пошёл.
   У хозяйки нет ни жалости, ни совести. Мои проблемы - это не её тяготы. И она права. Я подписалась на самостоятельную жизнь и должна учиться решать их сама.
   Обессилено сползаю на пол. Жду, пока за хозяйкой захлопнется дверь, заставляю себя подняться и тащу сумку в комнату. Сажусь на край дивана, растираю виски и лихорадочно соображаю, что делать. Мне хочется курить, но сигареты закончились ещё вчера. В голове цветёт пустота, и даже мысли куда-то убежали. Все резервы давно использованы и исчерпаны. Всё, что у меня осталось - надежда. И слепая вера в то, что проблема решится волшебным образом, как бывает в сказках.
   Проходит час. Другой. Тишина вокруг сводит меня с ума. Отсутствие мыслей рождает панику.
   Неужели я и сейчас не смогу найти выход?
   Рука тянется к подоконнику и нащупывает мобильник. Пальцы, не слушаясь, набирают номер. Я не знаю, что говорить. Но нужно. Здесь у меня больше никого нет.
   - Алло, - слышится на другом конце сонный полувздох.
   Он взял трубку! Взял! Значит, возможно, кается и желает вернуть былое! Надежда распускается в груди свежим белым цветком. Могильной лилией.
   - Митро, - произношу дрожащим голосом в трубку. Язык едва ворочается, и я с трудом справляюсь с эмоциями.
   - Что тебе? - сухо отвечает знакомый голос.
   Вздыхаю. По крайней мере, он не бросает трубку. Пока.
   - У меня проблемы, Митро, - начинаю я. - Я вот-вот окажусь на улице. Мне срочно нужны деньги.
   - И ты думаешь, я дам их тебе? - угрюмый смешок царапает ухо.
   - Митро, я верну тебе всё до последней монеты! Понимаешь, я в критической ситуации!
   - Работать иди, - фыркает он.
   - Митро, но ведь ты здесь со своими родителями! - рявкаю я. - Разреши мне поговорить с твоей мамой!
   - Свободна!
   Короткие гудки разрывают голову. Мобильник падает на пол и скользит в угол.
   Я бью сама себя по щеке. Додумалась же! Только разбередила старые раны, которые почти перестали болеть.
   Я проиграла этот бой. Придётся сдаться, пока я не уничтожена. Нужно попросить срочный перевод у мамы на обратный билет и слинять из квартиры прежде, чем вернётся хозяйка.
   Открываю ноутбук. Моя мама не пользуется телефоном после инсульта: её ведущее ухо оглохло, а подносить трубку к другому она так и не привыкла.
   Одно непрочитанное сообщение. Должно быть, от мамы. Я нажимаю ссылку и обомлеваю.
   Это не мама.
   "Привет", - пишет мне нахал, что предлагал продаться несколькими днями ранее.
   Смотрю на его фото. А он не так и отвратителен, если не считать бешеного взгляда. Ухожен, аккуратен. Видно, что богат.
   "Привет", - отвечаю я неожиданно для самой себя.
   "Как дела?" - продолжается традиционный диалог встретившихся в сети.
   "Очень плохо, - печатаю я. - Собираюсь домой".
   "Я могу помочь тебе".
   "Ты дашь мне деньги взаймы?" - заранее предугадываю ответ, но попытаться стоит. Может, не так он и бесчеловечен.
   "Я заплачу тебе столько, сколько скажешь, - приходит ответ. - В разумных пределах, конечно. Условия ты знаешь. Решайся".
   Не знаю, сколько времени я сижу, протирая глаза. Комната вокруг меня превращается в вакуум, диван подо мною - в куб плотного воздуха. И, кажется, падение неизбежно, но будет ли, куда падать?
   За облаком слёз дрожит химически белое пятно экрана. Cтрочки чужих букв двоятся. "Решайся!" - гремит в голове. Одно лишь слово, семь букв, но как много в нём спрятано! "Решайся!" - лезвием по обнажённым нервам. Пожалуй, слово - самое страшное оружие. Оно способно смешать с грязью, обескуражить, распять и вознести. А это - расколотило меня на кусочки.
   Я перекатываю на языке жёсткие крошки букв. Дерзко и однозначно, никакого потаённого дна. Камень, которым забивают падших, а не шкатулка с секретом. Решайся. От сочетания звуков кровит душа. Это слово - как клеймо, опускающее тебя на ранг ниже. Подобное тем, которыми обозначали проституток.
   Да что тут говорить?! Я и так знаю, кем он меня считает. Вот и заклеймил.
   А ещё я знаю, что моих денег едва ли хватит на то, чтобы поужинать сегодня. Я уже несколько дней на батонных корках, скоро зубы выпадать начнут. И я всё отдала бы сейчас за двойной чизбургер из бигдака и банку маминого вишнёвого компота. Когда маленькие элементы существования, доступные ранее, неожиданно оказываются роскошью, это печально и забавно одновременно.
   Поздно мечтать о простых вещах. Завтра я окажусь на улице. Весёленькая будет из меня бездомная! Я хохочу, глядя в экран. Злое слово из семи букв плюёт ядом в глаза.
   Человек по ту сторону монитора откуда-то знает - я не хочу себе такой судьбы. Знает, что я готова вырвать шанс на спасение зубами. С мясом и кровью. Потому что наличие плохого выхода - уже не безысходность. Пусть вариант будет не лучшим, но он будет.
   Сжимаю кулаки и прикусываю губу. Тёплый привкус крови тает на языке.
   - Это будет всего один раз, - шепчу я, и слёзы накатывают на глаза. - Всего один. Потому что я не хочу на улицу.
   Пальцы тянутся к клавиатуре и щёлкают клавишами. Одно слово. Две буквы. Два значка, переломившие мою жизнь на "до" и "после". Точка отсчёта, от которой я начала путь по наклонной вниз.
   Вечером я приезжаю к нему домой на другой конец Иммортеля. Квартира оказывается очень богатой, а дерзкий незнакомец - сговорчивым. Да и опрятным: вполне можно перетерпеть. Он не достаёт лишними вопросами, не грубит и не показывает пренебрежения. Но при этом и не замечает, как меня трясёт от каждого его прикосновения. Всё правильно, я для него - вещь. К вещи нельзя относиться хорошо или плохо.
   С другой стороны, я даже радуюсь, что ему нет до меня дела. Так будет проще. Намного.
   Самое страшное происходит быстро и сухо. Он просто наклоняет меня над обеденным столом, так, что я почти впечатываюсь носом в столешницу, резким движением поднимает мою юбку и стаскивает трусы. Крадётся пальцами между ног и грубо расставляет их. Потом обнимает мой живот, скользит наверх и сжимает мою грудь. Смутное тепло удовольствия начинает растекаться внизу живота, и мне становится мерзко от этого. Когда он входит в меня, я даже не ощущаю его присутствия. Лишь вздрагиваю под натиском жалкой пары толчков. Потом он разряжается, и я чувствую, как по бедру бежит тёплая дорожка. Вот и всё.
   - Можешь забирать деньги, - говорит он мне в спину. Так, словно ничего не случилось.
   Я смотрю на своё замызганное отражение в столешнице, пускаю сопли и пережёвываю новый опыт. Это совсем не так, как у меня раньше было с Митро и двумя парнями до него. Сейчас я не чувствую ни удовлетворения, ни тепла. Лишь грязь въедается в кожу. Грязь чужого дыхания, чужих мыслей, чужих прикосновений. От неё не отмоешься.
   - Так ты возьмёшь свои деньги? - снова слышу я его голос. - Или так и будешь реветь, словно я тебя изнасиловал?
   Начинаю догадываться, что у моего нового незнакомого какая-то проблема, но не рискую спросить. Потому что низведена в его глазах до существа низшего ранга. Может, некоторым и нравится быть свиньёй, перед которой метают бисер? Но не мне.
   - Может, мне их тебе в рот засунуть?! - его раздражение нарастает, и я не рискую больше задерживаться.
   Я получаю ровно столько, сколько просила. Когда хрустящие банкноты ложатся в мой кошелёк, мерзкая боль улетучивается, и мёртвое спокойствие накрывает сердце тёплой волной. И это куда приятнее, чем мимолётное возбуждение от его грубых ласк. Давно я не испытывала такого чувства - самого лучшего во Вселенной.
   На следующее утро - ровно через двадцать четыре часа после предупреждения, как и полагается - я возвращаю хозяйке долг, да ещё и даю оплату за проживание наперёд. Говорю ей, что зарплату, наконец, выдали. И мне уже не больно от этой лжи. Хозяйка удовлетворённо улыбается, а я думаю о двойных стандартах. Например, о том, что грузчики на рынке, как и я, зарабатывают своим телом. Только в их работе никто не видит ничего постыдного. Их не считают мусором, не презирают, не осуждают.
   Я честно пытаюсь работать, и даже возвращаюсь на старое место. Добросовестно тружусь, сбиваясь с ног и снашивая пока единственные уродские шлёпанцы. Спустя месяц, я получаю должность продавца-консультанта, как и хотела. Но когда мне выдают первую зарплату за вычетом штрафов и провинностей, я снова прихожу в уныние. Сопоставляю эту сумму с той, что получила от дерзкого парня за пару секунд близости, и понимаю, что месяц напряжённой работы не стоил таких усилий. Я просто могла бы приехать к нему в этом месяце ещё полтора раза, а потом, прорыдавшись два часа, спать спокойно. Или первый раз приехать на секс, второй - на чай.
   В один из серых вечеров, насквозь пропитанных усталостью, я-таки решаюсь написать своему незнакомому с интимными проблемами. Здороваюсь и тут же попадаю в чёрный список. А потом с полчаса хохочу сама над собой. Разве стоило надеяться на халяву? Я прощупала его слабое место. Во второй раз он мне его не покажет. Все мужики боятся показаться слабыми.
   "Не стоило ему писать, - начинает голосить совесть с задворков разума. - Ты что, на помойке себя нашла? У тебя всё не так плохо. Многие живут, как ты, и не жалуются". Я не могу с ней не согласиться. Но теперь понимаю: тот, кто хоть раз получал лёгкую добычу, готов послать мораль подальше. Попробуйте возразить - не получится! Деньги - слишком большая и труднодоступная роскошь в нашем мире. Поэтому я тоже посылаю всё на три буквы. И мораль, и себя.
   Трясясь от страха перед неизвестным, я выхожу в ночь в новом платье и новых туфлях на грациозных шпильках. Уютно цокаю по дворам, вливаюсь в тоннели улиц. Спотыкаюсь на каждом камне, но несу себя от бедра. Я прихожу к ночному клубу в поисках потенциального источника разового дохода. И через час машина увозит меня в ночь. На этот раз клиент не так молод и не столь опрятен. Меня тошнит от седых волос, покрывающих его грудь спутанной проволокой, от запаха его стареющей плоти, что он толкает мне в рот. Он скуп на ласки, и каждое его прикосновение отвратительно. Прежде, чем кончить, он кряхтит надо мной битые полчаса. Под конец я так утомляюсь, что готова сдохнуть.
   Выйдя в душ после сеанса, я блюю и заедаю его мерзкий вкус мятными леденцами.
   Я уезжаю на такси с затёкшими ногами, ноющими мышцами и саднением внизу живота. Но с деньгами. Нет ничего приятнее, чем слышать, как шуршат в твоём кармане бумажки, на которые ты можешь купить целый мир. Сгибаю и разгибаю банкноты, слушая нежный хруст, и убеждаю себя, что никогда не встречала этого неприятного типа и не спала с ним. И, кажется, получается. Я смотрю, как плывёт за окнами такси ночной город, и думаю о том, что завтра первый раз пошлю деньги маме. Ведь страшные дни, когда я перебивалась с хлеба на воду, боясь очутиться на улице, остались в прошлом. Теперь я - хозяйка собственной судьбы.
   А моё тело? Ну, что тело... Всем приходится чем-то жертвовать ради благополучия. И хорошо, что вразнос пошла не душа.
   Такие вечера повторяются. Сначала - два раза в месяц, потом - чаще. Два-три раза в неделю, поздним вечером, девушка из провинции по имени Рена Кини умирает. Вместо неё появляется Ника. Нагло выходит из тёмного ниоткуда и вторгается в её физическую оболочку. И тогда начинается охота. Нике всё равно, с кем спать. Продавать чужое тело проще, чем своё. Она - лишь посредница.
   С каждым разом Нике всё проще решиться на прогулку. Её ночная жизнь начинает напоминать азартную компьютерную игру. Чтобы не попасться в лапы сутенёров, она выбирает для охоты разные места. Через неё проходят десятки мужчин: богатых и не слишком, молодых и старых, лысых и заросших, как орангутаны. Они разные: ни один новый не похож на предыдущего. Порой, видя человека, Ника совсем не ожидает, что он может её снять. Вместе с тем, ей открываются удивительные знания о мире: вещи, которые она не замечала ранее. Что бы сказали вы, узнав, например, что ваш грозный начальник, готовый распять вас любой ценой, любит, когда девушка на него испражняется?
   После поднадоевших встреч, в такси, Ника уступает место Рене. Та тут же достаёт кошелёк и гладит свежие банкноты. И отдаёт Нике воспоминания, с которыми она не хочет иметь ничего общего.
   Рена - это я.
   Ночами я вижу один и тот же сон. Я стою перед зеркалом в коридоре и накладываю на лицо косметику. Густой тональный крем пачкает руки, капает на пол, срываясь с кончиков ногтей. Я подношу подушечки пальцев к лицу и слегка надавливаю на кожу, нанося бежевую массу. Пальцы неожиданно проваливаются в щёку, дырявя её насквозь. Осторожно прикасаюсь к другой щеке, и ногти снова пропахивают кожу. Мои щёки похожи на трясущийся холодец!
   Я стою, погрузив ладони в собственное лицо, и вою от испуга. Из зеркала на меня смотрит искажённое отражение. Черноволосая девушка - вроде бы, я, а, вроде, и чужая - разваливается на кусочки, как гниющий труп. Бледная кожа трескается по швам, лопается, подобно виноградной шкурке, источая зловонную жижу. Рваное чудовище тянет ко мне ладони, и зеркальная преграда вспучивается под их натиском. Когда её руки обнимают меня и вдавливают в зеркало, а стеклянная волна поглощает тело, я просыпаюсь. С криком на губах: клёклым и рваным, как моё отражение.
   Уже позже я начинаю понимать, что женщина по ту сторону зеркального омута - та, кого я придумала сама. Та, что старше меня на целую жизнь. Ника. Я и не я. Та, которую я ненавижу, но и та, благодаря которой я жива.
   Через год я позволяю себе снять квартиру получше и поближе к центру. С двумя просторными комнатами, новой мебелью, пахнущей свежим деревом, наливными полами и окнами до потолка. Мне уже не нужно экономить. В моей базе (или в базе Ники) даже появились постоянные клиенты. Иметь дело с ними приятнее всего: они, по крайней мере, предсказуемы. Если дело пойдёт так и далее, в будущем году я смогу взять кредит и вложиться в ипотеку. А потом - перевезти сюда маму. Здесь намного больше возможностей для лечения и реабилитации.
   После этого я обязательно завяжу с проституцией и уничтожу Нику. Это будет нетрудно. И мама никогда не узнает, какой ценой нам досталось благополучие.
   Я по-прежнему хожу на официальную работу по графику два - через два, и даже успеваю вырасти до старшего менеджера на фоне текучки. И, естественно, на фоне того, что Ника однажды уложила босса прямо на его столе. Вечерами я сижу у окна в кресле, потягиваю апельсиновый сок через соломинку и думаю о том, когда смогу накопить достаточно средств и завязать с этой канителью. Несмотря на то, что я не экономлю, я пока не могу позволить себе откладывать деньги. К жизни на широкую ногу быстро привыкаешь, и она становится обыденной, как чашка кофе поутру. И как прогулки за добычей редкими вечерами.
   Поэтому я снова и снова превращаюсь в Нику.
   Я снова иду по ночному Иммортелю, и улицы распахивают свежие объятия мне навстречу. В голове у меня мысли о лёгких деньгах, в груди - обжигающий азарт. Нежный и тёплый, как парное молоко, ветер обвивается вокруг голых щиколоток. Тропинки пахнут летней листвой и скошенной травой. Горящие окна улыбаются мне навстречу, и я по привычке достаю сигарету и начинаю считать. Три. Шестнадцать. Тридцать четыре. В каждом светящемся квадрате, за невесомым пологом штор - свой уют и своя трагедия. И я думаю мимолётом, как выглядит со стороны моё новое окно, за которым я пью апельсиновый сок, по вечерам. Можно ли подумать, что провинциалка, которая прячется за ним, иногда выходя курить на балкон, ведёт двойную жизнь?
   Сорок пять. Оранжевый огонёк доползает до пальцев, а дым становится прогорклым на вкус. Вонючее марево обжигает ладонь. Растопырив пальцы с непривычно длинными ногтями, швыряю сигарету в мусорницу. Искры рассыпаются в воздухе фейерверком. Ещё десяток выжженных никотином вдохов. Ещё пара лишних дней жизни в расход.
   Мимо несутся люди. В темноте мелькают сумки, бумажные пакеты, пряди летящих по ветру волос. Уверенные в себе мужчины и женщины, похожие на бабочек. Интересно, их крест так же тяжёл, как и мой? Что они принесли в жертву, чтобы беззаботно порхать по улицам этим вечером?
   Визг тормозов надрывает суетливый гомон. Пыль летит под ноги ошмётками. Рядом останавливается недорогая иномарка тёмного цвета.
   - Покатаемся, красавица? - из окна высовывается незнакомое лицо, закрытое тёмными очками. - Сколько просишь?
   С облегчением выдыхаю. Нашла. Грядёт новый интересный вечер. К утру у меня в сумочке будут хрустеть желанные бумажки. Я буду держаться за эту мысль. Как и обычно.
   Молча сажусь в машину. Меня накрывает темнота. Спёртый аромат сандала, недорогих сигарет и потёртой кожи ползёт по плечам. Огоньки на приборной панели таращатся на меня, как глаза неведомого чудища.
   - Вадим, - представляется мужчина.
   - Ника, - отвечаю я.
   - Ты не ответила, - настойчиво бубнит мой новый знакомый. Он нервно сжимает руль в кожаной оплётке. На морщинистой поверхности чехла остаются влажные пятна.
   - Детали сделки лучше не обсуждать на людях, - поясняю я. - Мало ли, кто может скрываться за углом.
   - Вот это верно, - он усмехается. Слишком самонадеянно, словно хочет от меня чего-то большего. - Очень верно. Умная девочка.
   Машина трогается с места. За тонированным стеклом размазываются огни. Очередной полёт в никуда под музыку радиоволны. Это моя любимая часть прогулки. Я могла бы вечно так кататься по улицам вечернего города. В любой компании. Вот только денег за это мне никто не заплатит.
   Авто сворачивает в узкий переулок, пересекает старый квартал и вырывается на горящую огнями площадь. Потом мы утекаем с потоком машин по освещённому шоссе в спальный район. Сделав приличный крюк, Вадим выруливает во двор жилого комплекса и останавливается у одного из подъездов. Отстёгивает ремень и жестом приглашает меня выйти.
   Вылезаю в прохладу улицы и считаю этажи. Шестнадцать. Здесь очень мало горящих окон. Может быть, люди ещё не вернулись с работы, а возможно - просто рано ложатся спать.
   Новый знакомый открывает передо мной дверь подъезда, и мы входим в кафельный коридор, пропахший мелом и свежей штукатуркой. Поднимаемся на второй этаж. Вадим распахивает дверь квартиры, и я попадаю в мраморный зал с зеркальными колоннами. На белоснежный пол страшно даже ступить! На противоположной полукруглой стене - четыре двери в ряд, и мне очень хочется узнать, что за ними. Потому что богатство этого жилища никак не согласуется с состоянием авто Вадима. И с запахом его сигарет - тоже. Я видела многое, но такое - никогда.
   Что-то здесь не так. Тревога вползает под ложечку и начинает колотиться о рёбра, как раненая птица. Горло стискивает спазм. В голове рождается нехорошее предчувствие и нарастает, подобно волне, набегающей на берег.
   Нужно уходить. И я отступаю. Пячусь к двери, как последняя трусиха.
   - Я пойду, наверное, - мямлю я, нащупывая дверную ручку.
   - Ну что ты, - Вадим вылетает из кухни и морщится. - Мы же ещё не начали.
   - Это слишком странно, - срывается с моих губ, и я тут же жалею об этом.
   - Что тебе странным-то кажется? - он подходит ко мне и буквально впечатывает в стену всей своей массой.
   - Эта квартира, - хриплю я. - И твоё авто. Они разной ценовой категории.
   Вадим сначала бледнеет, а потом неожиданно разражается добродушным хохотом. Мне хочется засмеяться вместе с ним, но я стараюсь держать себя в руках: лишь учащённо соплю носом. От его смеха тревога уходит прочь.
   - Умная девочка, - заявляет он, просмеявшись. - Я просто попросил у друга ключи от его квартиры. В своё холостяцкое жильё мне стыдно приводить женщин.
   - Я думала, такое только в кино бывает, - с сомнением поглядываю на него.
   - Обещаю, что сегодня ты увидишь многое.
   - Меня сложно удивить, - выдыхаю я и прохожу на кухню. Огромное, практически пустое помещение залито светом. Лишь в уголке сиротливо расположился маленький круглый стол с парой стульев.
   - Большой опыт? - фыркает Вадим, доставая из холодильника вино.
   Пробка щёлкает, и едва уловимый аромат выдержанного алкоголя разливается по кухне. От одного оттенка можно захмелеть. Вадим с грацией фокусника снимает с держателя пару бокалов и наполняет их до краёв. Бордовая жидкость журчит, играя бликами ламп. Почти кровь.
   - А об этом тебе знать необязательно, - я кокетливо усмехаюсь и беру наполненный бокал. На тонком стекле сияют бусинки испарины. - Ты ведь не жениться на мне собрался.
   - А ты хотела бы, чтобы женился? - он ухмыляется: скорее, недовольно, нежели с иронией.
   Страх возвращается. Волна скованности поднимается по мышцам. Ноги, как корни, врастают в пол. Что-то странное сквозит в его движениях, мимике, словах. Чтобы прогнать беспочвенное ощущение обречённости, я отхлёбываю вино. Оно великолепно. Божественно-терпкое, с лёгкой нотой виноградной сладости. Я хочу, чтобы оно стало моей кровью сегодня ночью.
   - Я мечтаю в будущем завести семью, - признаюсь я. - Но не с тобой точно.
   - Это ещё почему? Я такой безнадёжный? - Вадим морщится, словно набрал полный рот клюквы.
   - Потому что не хочу, чтобы мой муж пользовался услугами проституток, - улыбаюсь я.
   Алкоголь согревает кровь, кружит голову, тянет за язык. И страх сменяется лёгкой эйфорией. Мне давно не было так хорошо на моей неофициальной работе.
   - Все пользуются, - замечает Вадим, присаживаясь рядом. - И богатые, и бедные, и старые, и молодые. Тебе ли не знать?
   - Вот оттого-то мне и тошно, - выдыхаю я.
   Мой бокал почти опустел, а традиционные ночные игрища ещё и не думают начинаться. Мы разговариваем обо всём. О том, кем я была до. О том, что мне нравится и не нравится. Даже о моих увлечениях. Я с удовольствием даю волю словам: давно никто не интересовался мною, как личностью, а не как надувной куклой для утех.
   Минут двадцать спустя, я чувствую головокружение. Сначала лёгкое, хмельное. Потом - нарастающее до интенсивности центрифуги. Белизна кухни расплывается, сочась жилками золотого света и пятнами ламп. Голова и веки тяжелеют. Даже губы наливаются свинцом, затрудняя разговор. Я опускаю голову на сложенные руки и позволяю сонливости взять верх. Удивительно, но клиент совсем не против. "Спи, Ника, спи, - слышу я сквозь подступающее забытье. - Я не дам тебе пропасть".
   Сон похож на наркоз: такой же глухой и беспробудный. Неведомая сила волочит меня с сумасшедшей скоростью по войлочным тоннелям, а я едва успеваю соображать, что происходит. В глухих коридорах не ощущается ни Ники, ни Рены. Здесь - лишь беззвучная и бесцветная пустота, напоминающая посмертную. Холодный абсолют.
   На середине пути по гулким трубам я открываю глаза, и поле зрения заливает тяжёлый коричневый цвет. Потом веки схлопываются вновь, и я продолжаю свой полёт.
   Когда я, наконец, прихожу в себя, оправившись от тяжёлого сна, обнаруживаю, что моё лицо вмято в потёртый бежевый дермантин. Трещины в искусственной коже пахнут застарелым потом и чем-то ещё: знакомым, но далёким. Пробую руками пространство вокруг и понимаю, что лежу на мягком диване лицом вниз. Значит, я не дома.
   Пытаюсь поднять голову, чтобы разглядеть помещение. Боль пронзает шею наточенной спицей и летит вдоль позвоночника, отстреливая в рёбра. Кажется, что боль может разорвать тело пополам. Издав сдавленный вскрик, снова роняю голову. Ощущение такое, словно на мне всю ночь танцевали.
   - Лежи, лежи, - кто-то подходит сзади и гладит мою спину. - Скоро тебе станет лучше.
   - Где я, - только и получается произнести. Мой голос звучит непривычно сдавленно и зажато.
   - Лежи, - почему-то женщина, стоящая за мной, избегает ответа на вопрос. В её голосе отчётливо слышится восточный акцент. - Тебе нужно немного отдохнуть.
   - Какой отдых? Где я?!
   Я снова пытаюсь приподнять голову и опять роняю её, как цыплёнок, только что вылупившийся из яйца. Боль струится по шее горячими волнами. Но на этот раз мне удаётся извернуться и лечь не лицом вниз, а на бок.
   Сердце стучит, как тамтам. Виски пульсируют. Что-то пошло не так, как надо. Случилось нечто, выходящее из ряда вон. Нужно собраться прежде, чем открыть глаза. Ведь я могу увидеть то, что совершенно не ожидаю обнаружить. Нужно...
   Любопытство пересиливает осторожность, и я расклеиваю веки.
   И кричу, надрываясь, до боли в груди. Выталкиваю из себя выдох до последней капли воздуха. До спазмов между рёбрами. Ору, стискивая лёгкие, а потом шумно вбираю воздух и снова ору. Горло раздирает боль, но я не сбавляю громкости. Я готова плеваться кровью, лишь бы меня услышали. И лишь бы картина устрашающей иллюзии вокруг рухнула.
   Я не дома. И утро, судя по всему, уже наступило.
   Глаза, подёрнутые пеленой влаги, встречают обшарпанные коричневые стены, местами исцарапанные, местами - подлатанные штукатуркой. Чуть поодаль красуется устрашающая железная дверь с мощным косяком, на кодовом замке. До противоположной стены - три шага, не более. Это всё, что я вижу.
   А большего и не нужно. Потому что это конец. Камера.
   - А ну не кричи! - женщина сзади садится на меня верхом и легонько бьёт по щеке. - Будет хуже. Только хуже.
   Но я не в силах взять себя в руки. Воспоминания прошлого вечера вторгаются в голову наплывами, и всё происходящее становится ясным, как день. Как я могла так обмануться?! Ведь догадывалась же, что всё не просто так! Крик отчаяния рвётся не из лёгких, а из самых недр моей души. Вопль перемежается с плачем, обретает солёный вкус слёз. Я готова отдать всё на свете, лишь бы это оказалось дурным сном.
   - Я нагрею чай, - говорит моя незримая собеседница и слазает с меня.
   Я набираю полную грудь воздуха - так, что живот распирает - и стараюсь задержать дыхание. Сейчас или никогда! Поднимаюсь, превозмогая боль, и сажусь на диване. Осматриваюсь. Я нахожусь в небольшой закрытой комнате без окон, с коричневыми бетонными стенами. Под потолком болтается пара лампочек без плафонов. Помимо дивана, здесь есть ещё три швейные машинки, ведро и корзины с тканью.
   - Вот блин, - комментирую я. - Влипла, значит?
   - По самое горло, подруга.
   С трудом повернув голову, я замечаю собеседницу: худощавую девушку с большим горбатым носом и чёрными, как смоль, волосами. Она втыкает электрочайник в розетку.
   - Воды хватит ещё на пару часов, - она оценивает уровень жидкости в чайнике. - Можешь не экономить.
   Я в тюрьме? В изоляторе? Такого не может быть! Возможно, я ещё сплю, и это - происки воображения. Голова разрывается от боли. Язык тяжелеет. Я не в силах задавать вопросы, потому что слишком страшусь истины.
   Девушка разливает кипяток по пластиковым кружкам и кидает внутрь дешёвые чайные пакетики. Потом подходит ко мне и протягивает напиток. На её смуглом лице загорается вымученная улыбка. Загорается и тут же гаснет. Видимо, выгляжу я не очень.
   - Я Лейла, - говорит она, словно стесняясь своего имени.
   - Ника, - представляюсь я.
   - Я знаю, - выдыхает Лейла.
   - Мы что, в ментовке? - рискую спросить, принимая кружку с чаем из её рук.
   Лейла откидывает назад спутанные волосы и смеётся. В этот момент она похожа на злую колдунью из детских сказок. Потом она ставит свою кружку на бетонный пол и, оборвав хохот, сверлит меня глазами. Чёрными, как ночь.
   - Нет, - говорит она. - Всё хуже, Ника. Скоро ты будешь молиться на то, чтобы менты тебя нашли и забрали.
   - Значит, нас не выпустят?! - истина ударяет под дых, и я сгибаюсь пополам, как от удара.
   Лейла мотает головой.
   - Я здесь уже девять месяцев, - замечает она. - Не похоже на это.
   - Девять месяцев в этой комнате?!
   - Ну, не совсем, - Лейла сжимает губы. - Ты увидишь всё сама. Прошу тебя, не пререкайся - а то будет, как с Тамарой.
   - Кто такая Тамара?!
   - Неважно, Ника, - Лейла гладит мои волосы. - Просто знай, что им нельзя перечить. Нужно выполнять всё, что скажут. Тогда будет всё в порядке.
   - Кому это "им"?! - крик снова стремится порвать моё горло.
   - Твоим новым хозяевам.
   Я сижу на диване, не в силах пошевелиться. Чай в моей кружке давно остыл и потерял аромат. Начинаю чувствовать голод: разъедающий и болезненный. И с тоской вспоминаю о куске красной рыбы и греческом салате, что приготовила накануне днём.
   Но когда приходят те самые "им", о которых говорила Лейла, я уже ни о чём не думаю. Я смиряюсь. Слишком уж я ослабла. И слишком хочу есть.
   Их оказывается двое. Главный, не называющий своего имени, и охранник. Целая преступная группировка. Главный подходит ко мне и садится рядом. Не замахивается, не грубит и не угрожает: просто смотрит мне в лицо. Так, словно давно меня знает.
   - Надеюсь, ты понимаешь, в чём ошиблась, Ника? - говорит он спокойно.
   - В чём? - спрашиваю я, краем глаза замечая, как Лейла жмётся в уголке.
   - Вот глупая, - он обхватывает мой подбородок костлявыми пальцами и сжимает щёки. И мне кажется, что моё лицо вот-вот превратится в холодец, а его пальцы войдут под кожу, как в страшном сне, которого я так боюсь. - Правда, не понимаешь?!
   Я судорожно мотаю головой, и тут же получаю звонкую оплеуху. Даже не успеваю заметить, кто из двоих её отвесил: лишь что-то мелькнуло над головой, и внутри всё затрещало. Боль обжигает затылок, звенит отголосками в костях. Кажется, что череп дал трещину.
   - В этом городе нет индивидуалок, крошка, - невозмутимым тоном продолжает Главный. - Ты хоть знаешь, какого дохода нас лишила? Теперь отрабатывать будешь. Отработаешь - и вали, куда вздумается.
   - Я поняла, - мямлю я, замечая, как Лейла в своём углу удовлетворённо кивает.
   - Прекрасно, - Главный хлопает меня по щеке. - Приступишь к работе уже сегодня!
   - Шить? - догадываюсь я.
   По неоднозначной ухмылке ледяного лица я понимаю, что придётся не только шить.
   И полетели дни. За сутки мы с Лейлой должны сшить по пять комплектов школьных форм для девочек: платье и три фартука. Разных размеров. Раскроить по готовым выкройкам, сшить, обработать швы, притачать этикетки. Успеваешь - отлично. Делаешь два комплекта сверх нормы - день не работаешь на выезде.
   Работа на выезде - это отдельный номер. Нас выводят с завязанными глазами и сажают в машину. Потом - везут на квартиру, где даже нельзя полюбоваться видом из окна. Там нам приходится заниматься тем, что мы уже привыкли делать: обслуживать мужчин. Так, как им вздумается и столько, сколько им приспичит. Только на этот раз видеть желанные банкноты не приходится: всё утекает в карман Главному. Приходится терпеть боль и стыд - подчас, невыносимые - за бесплатно.
   Потом мы возвращаемся в бункер: иногда за полночь. И до утра должны выполнить план в пять комплектов коричневых школьных форм. За хорошую работу полагается не только освобождение от выездов, но и сигареты. И удвоенный паёк. Я редко перевыполняю план, а если это и свершается, непременно кладу строчку криво, за что получаю ногами по хребту. Лейла - куда успешнее меня. Но, даже находясь в милости у врага, она всегда делится со мной своей едой.
   Я уже не думаю о маме. Мне проще о ней не вспоминать. Потому что если я начинаю воскрешать забытые воспоминания, меня одолевают мысли о том, как ей сейчас живётся в одиночестве. Справилась ли она, узнав, что меня больше нет?!
   Дни складываются в недели, недели - в месяцы, месяцы - в годы. И вот, я привыкаю существовать по графику, и не вижу больше иной жизни. Не помню, когда я поняла, что выхода не предвидится. И не могу сказать точно, сколько минуло лет. Потому что не могу сосчитать, сколько раз мы с Лейлой наряжали кусочками ваты ёлочку из обрывков тряпья.

***

   Главный приходит утром, как и всегда. На этот раз он без охраны, что бывает редко. Значит, уверен, что мы достаточно утомлены и не сможем дать отпор. А, возможно, нам просто предстоит счастливый день без выездов - он был бы очень кстати!
   Я пристыжено прячу свой недовыполненный план: три недошитых комплекта. Лейла справилась лучше: она успела соорудить все пять. Ей сегодня не попадёт. Ну, если не случится чего-то экстраординарного, конечно.
   Как только он заходит, мы встаём на колени и заводим руки за спину. И покорно опускаем глаза в пол. Этот мерзкий садист так требует. Обычно, видя нас в такой позиции, он удовлетворённо ухмыляется. Но не на этот раз.
   Дверь захлопывается. Кодовый замок надменно щёлкает в сгустившейся тишине. Главный, не здороваясь, приближается к Лейле, садится рядом с ней на корточки и бесцеремонно суёт руку ей в штаны.
   - Не потекла ещё? - спрашивает он со своей обычной интонацией.
   Лейла пристыжено мотает головой.
   - Суууука!
   Лейла морщится. Я знаю, каково ей. В прошлом году они уже возили её на аборт. После процедуры она неделю кровоточила и температурила, и не могла работать. Они избивали её так, что мне казалось - она умрёт. А потом, в наказание, Лейла месяц была на голодном пайке и с увеличенным на один комплект планом. Я счастлива, что мне не посчастливилось залететь здесь. И регулярно молюсь, чтобы Бог уберёг меня от этого. Правда, молюсь.
   - Залетела, сучонка? - шипит Главный, отвешивая Лейле мощную оплеуху.
   Лейла падает, держась за голову, и откидывается на диван. Но тут же поднимается вновь. И гордо смотрит на Главного глазами-вишнями, ожидая нового удара.
   - Да, залетела, - говорит она, откидывая назад спутанные волосы. Словно она не бесправная рабыня, а королева. - Снова потащишь скрестись? Я с тобой больше не поеду!
   - Тебя никто не спросит, - рычит Главный сквозь зубы. Я-то знаю: ему противна любая мысль о лишних расходах. Мерзкий крахобор!
   - Я чувствую себя плохо после болезни, - оправдывается Лейла, теряя гордый вид. - Подожди ещё неделю, прошу!
   - Сейчас, я сказал!
   - Если ты потащишь меня на аборт, возьму и расскажу в клинике, что я за птица, - Лейла снова смелеет и гордо вскидывает подбородок. - Не буду прикидываться твоей женой, как в прошлый раз!
   Ох, зря она сказала это!
   Лицо Главного наливается огненной краснотой, а волосы надо лбом моментально становятся мокрыми. Кажется, что пар вот-вот повалит из его ушей: настолько он разъярён. Он выкидывает руки вперёд, хватает Лейлу за шею и трясёт, как тряпичную куклу. Его глаза абсолютно безумны и непрозрачны.
   - Не хочешь подчиняться - сдохни, - рычит он сквозь сжатые зубы. - Подлая сука!
   Я кусаю губы, по-прежнему стоя на коленях. И молюсь про себя. Каждый удар, адресованный Лейле, я переживаю, как свой собственный. И удушье - тоже.
   Когда Главный разжимает пальцы, Лейла сваливается к его ногам, хрипя, как утопленница. На её шее горят ярко-алые отметины. Кое-где кожа лопнула и дала кровавый сок. Лейла жадно хватает ртом воздух и тянет руки вверх, словно пытаясь сдаться и вымолить прощение.
   Но Главный не ограничивается этим. Он вскакивает, как ошпаренный, и начинает мутузить Лейлу ногами. По спине, по груди, по животу...
   - Стой! - не выдержав, я хватаю Главного за штанину. Повисаю у него на ноге, как ребёнок, у которого ругаются родители. Я готова валяться у него под подошвами, лишь бы он оставил Лейлу в покое. Так же, как готова была растечься лужицей перед Митро много лет назад.
   Я сделаю всё. Лишь бы он даровал ей жизнь сейчас. Но я допускаю ошибку. Он слишком взбешен.
   - Не лезь, - одним пинком он отшвыривает меня к стене. - Иначе присоединишься к ней!
   Я влетаю в нишу между стеной и швейной машиной Лейлы. Боль обжигает лопатки. Собираю себя по кусочкам. Пытаюсь сосредоточиться.
   Надо что-то делать. Я готова на всё, лишь бы это прекратилось!
   Между тем, Главный и не думает останавливаться. Войдя в раж, он лупит обмякшее тело Лейлы ногами. Тяжёлые сапоги прилетают в плечи, голову, грудь... Бетон пола перемазан кровавыми разводами. Багровые ручейки лениво текут под диван.
   Последним рывком Лейла поворачивает голову и смотрит на меня сквозь заляпанную кровью чёлку. На губах её тают кровавые пузыри. И я знаю - она осуждает меня за бездействие. Она давно заступилась бы за меня, если бы я оказалась на её месте.
   Меня накрывают стыд и безысходность. Безысходность и стыд.
   Моя Лейла! Та, что поддерживала меня в трудные минуты. Та, что помогала обрести покой даже в плену. Та, что делилась пайком, когда я была голодна! Сколько раз мы дарили друг другу праздники здесь, в затхлой глубине бункера? Сколько раз вытаскивали друг друга из пропасти, даже когда было совсем невмоготу... А теперь...
   Сапог Главного влетает в лицо Лейлы. Я слышу нежный хруст костей. Снова пытаюсь посмотреть в глаза подруге, но вижу лишь кровавое месиво.
   - Сука! - рычит Главный, продолжая экзекуцию. - Получай! Получай своё!
   Как в забытьи, я замечаю огромные острые ножницы, что Лейла оставила у машинки, незаметно хватаю их и прячу за спину.
   Когда Главный отворяет дверь и начинает выволакивать бездыханное тело Лейлы за дверь, я расставляю металлические лопасти и накидываюсь на него сзади...
  

Глава 9

Подсказки

Экорше

   - Руку! - кричит Одноглазая, пытаясь вырваться из моей хватки. - Протяни ей руку хотя бы!
   Вилма подаётся вперёд и снова прижимается к перегородке. Металл под её задницей опасно скрипит. Когда надсадный звук доползает до высшей ноты, я вздрагиваю, как от ожога, и зажмуриваюсь. Но, судя по удовлетворённому вздоху Одноглазой, ограждение выдерживает натиск. Открываю глаза и вздыхаю следом. Вилма осторожно переваливается на соседний балкон.
   - Видишь, - я довольно поглядываю на Одноглазую. - Всё ведь в порядке.
   - Послушала бы я этот бред минуту назад! - Одноглазая продолжает сердиться.
   - Сама ты бред!
   Ограждение снова скрипит, но тише. В этом звуке уже нет былого напряжения и зловещего предзнаменования смерти. Бояться больше нечего. Голова и тело Вилмы исчезают на соседнем балконе. Мгновение спустя, туда же устремляется её левая нога. Яркий кед ещё несколько секунд мелькает в воздухе, как стоп-сигнал. Потом следом за Вилмой втягивается и он.
   - Я здесь, - слышу я её голос. - Кидайте трос.
   - Уфф, - Одноглазая, наконец, расслабляется. Я чувствую, как её мышцы становятся мягкими. - С тобой точно всё в порядке, Вилма?!
   - Если не считать того, что чуть не обделалась, - язвит Вилма. Голос её звучит слишком бодро для человека, что меньше минуты назад находился на грани жизни и смерти. - Мне долго ждать, пока вы снизойдёте до меня, барышни?
   Одноглазая мнётся на ненадёжном полу, опасаясь сделать шаг. Воспользовавшись её смятением, я вырываюсь вперёд и поднимаю трос. Он кажется тяжёлым и жёстким. Но волокна, сплетённые плотной косой, выглядят прочно. Должен выдержать.
   - Давай его сюда! - голова Вилмы высовывается из-за загородки и тут же прячется.
   Я кидаю трос Вилме. Потом по одному передаю рюкзаки. Недомогание отняло у меня порядочно сил, и сумки кажутся слишком тяжёлыми.
   - Святая наивность, - посмеивается Вилма из-за перегородки. - А если я сейчас удеру с вашими вещичками?
   - Ты не такое дерьмо, Вилма, - замечает Одноглазая. - Иначе меня уже не было бы в живых.
   Они перекрикиваются ещё пару минут, но я не слышу их слов. Звуки размазываются зловещей какофонией, превращаясь в гудение внутри головы. Как же всё раздражает! Чувствую, как под языком копится жидкая солоноватая слюна, и понимаю: рвоты не миновать. "Только не сейчас!" - твержу сама себе. Пытаясь отсрочить процесс, я резко втягиваю воздух и задерживаю дыхание. Становится легче.
   - Порядок, - кричит Вилма. - Тут есть хороший крюк. Кидаю!
   Через мгновение в воздух взвиваются два свободных конца троса. Перелетев через покосившуюся загородку, они приземляются по нашу сторону.
   - Полезай первая, - я поворачиваюсь к Одноглазой. Тошнота снова карабкается к горлу, но я делаю глоток воздуха, и дискомфорт отпускает.
   - Почему я? - она пожимает плечом.
   - Потому что, - я нервничаю и не могу найти аргументы. Плохое самочувствие порождает раздражение, с которым тяжело, очень тяжело справиться.
   - Ну... ладно, - Одноглазая сегодня на редкость уступчива.
   Ветер врывается на этаж, раскачивая обрывки бельевых верёвок и тряпьё, оставшееся от занавесок. Воздух пахнет гарью. Старым пеплом, над которым не властны годы. Субстанцией, в которую однажды превратились чьи-то жизни.
   Может ли пахнуть уничтоженное счастье? Чем оно пахнет? Тленом и стоялой тиной? Временем? Или звенящей пустотой, что выворачивает душу наизнанку?
   Отличается ли запах своего пепла от запаха чужого?
   Одноглазая осторожно ступает по краю балкона, у стены. Держится за наружный подоконник, балансируя при каждом шаге. Напрасно: если пол выдержал Вилму, под ней не просядет и подавно.
   - Подойди ближе, - говорю я.
   Она делает шаг мне навстречу и боязливо замирает, подняв руки. Я осторожно обвязываю её свободными концами верёвки, но она вырывает их и начинает обвязываться сама.
   - Не так, - заявляет она. - Я так выскользнуть могу. Нужно провести концы через плечи.
   Обвязав свободные края троса вокруг талии, Одноглазая скрещивает их на спине. Переводит вперёд, перебросив через плечи. Потом - цепляет короткие концы к поясу и связывает их. Вроде бы, надёжно.
   - Что копошитесь? - недовольно выкрикивает Вилма из-за перегородки. - Пока вас ждёшь, можно и ласты склеить.
   - Да уж, - я выдыхаю. - Быстрее начнём - быстрее закончим.
   - И я должна, - Одноглазая несмело огибает меня и кладёт руку на покосившееся ограждение, - вылезти наружу.
   - Да, должна, - выкрикивает Вилма, и я очень ей за это благодарна. - Так же, как я делала. Вперёд!
   - Страшно, - Одноглазая ёжится, как на морозе.
   - Вперёд, я сказала! - Вилма начинает сердиться. Громкость её голоса говорит сама за себя.
   Одноглазая осторожно перегибается через загородку. Ветер подхватывает её распущенные волосы и поднимает вверх, как парашют.
   - Ногу, - подсказываю я.
   - Как будто бы сама не знаю, - Одноглазая злится.
   Поднять ногу выше загородки оказывается для Одноглазой слишком тяжёлым испытанием. Но, тем не менее, когда она усаживается на ограждение, оно даже не скрипит. Лёгкая.
   Одноглазая осторожно ползёт в сторону соседнего балкона. Пожалуй, даже слишком осторожно. Меня начинает побешивать её нарочитая медлительность. Да так, что приходится стиснуть зубы, дабы чего лишнего не ляпнуть. Когда Одноглазая начинает раскачиваться, тщетно пытаясь перенести центр тяжести в противоположную сторону, Вилма вытягивает руки и подхватывает её.
   - Отлично, - комментирую я.
   И тут же ощущаю знакомый солёный привкус под языком.
   Тошнота. Тут как тут, проклятая. Стиснула желудок, скрутила горло и проникла в рот - не вытащить! И подступает всё ближе и ближе. Если я не остановлю её, меня снова вывернет!
   Я обхватываю себя руками. Задираю голову к солнцу и жмурюсь. Глубоко вдыхаю воздух, пропахший пеплом, и стараюсь задержать дыхание. Становится легче, но лишь на мгновение. Когда я делаю выдох, изо рта вместе с потоком воздуха брызгает кислая жидкость.
   Торопливо сажусь на корточки и сплёвываю. Потом - ещё и ещё. Желудок извивается под натиском спазмов, и я никак не могу остановить рвоту. Я проклинаю свой жалкий организм, не способный переварить тюбиковые концентраты. Но при этом мысленно благодарю богов за то, что меня никто не видит в этот момент.
   - Эй, Экорше, ты там уснула что ли? - сердитый голос Вилмы прорывает тишину. - Трос лови!
   - Сейчас, - я отплёвываюсь от последней порции кислятины и вытираю рот краешком футболки. Мерзкая ситуация. Но теперь мне, по крайней мере, легче. - Голова немного закружилась.
   - Не беременна ли ты у нас? - Вилма дерзко хихикает. Солнце высовывается из-за облака, вторя ей ехидным блеском. - Сначала - блюёшь, потом на головокружение ратуешь.
   - Н-не думаю, - холодный пот проступает на лбу. А вдруг?!
   - Лови давай!
   Трос снова взмывает в воздух, похожий на спаренный кнут. Две верёвочные змеи, связанные хвостами. Метнувшись к ограждению, ловлю кончик и тяну его на себя. Потом - тщательно вяжу верёвки вокруг талии и закручиваю их морским узлом. Я не так щепетильна в этом вопросе, как Одноглазая. Да мне и не нужно особых мер. Мне, с моей экстремально низкой массой, будет легче. Вероятность упасть крайне небольшая.
   Осмелев, приближаюсь к точке отсчёта. Тошнота снова плещется внутри, обдавая живот кипятком. Несколько раз сглатываю слюну. Солоноватая мерзость щекочет горло. Только бы меня не начало выворачивать в процессе. Забавная будет картина.
   - Страхуйте, - говорю я, перекидывая ногу через препятствие.
   Я отрываю ноги от земли и просачиваюсь в узкое пространство между балконным ограждением и торцом перегородки. Сажусь на проржавевший металл и тут же слышу скрип. Надсадный, завораживающий, словно растягивающий время.
   - Блин! - срывается с губ.
   Почему, ну почему металл просел?! Одноглазая ведь перелезла без проблем, несмотря на то, что ёрзала, а я, судя по всему, вешу меньше. Загородка снова скрипит и ещё глубже прогибается подо мной. Вцепляюсь руками в перегородку между балконами, но тщетно! Проседающее ограждение балкона оттаскивает меня назад. Как и Вилму несколькими минутами ранее.
   - Да что ж такое! - кричу в накалённый воздух.
   Ветер щекочет листву за моей спиной. Громкий шелест похож на хохот. Мои ноги не касаются пола, и я словно барахтаюсь в невесомости. Пытаюсь перенести центр тяжести на соседний балкон - не выходит. Лишь соскальзываю сильнее. И теряю последние точки опоры.
   У нормальных людей в подобные моменты вся жизнь проносится перед глазами. К сожалению, это не про меня. Теперь. Ловлю себя на мысли, что с удовольствием умерла бы сейчас, лишь бы память проснулась и дала зацепку. Лишь бы увидеть прошлое в размытой ретроспективе.
   - Руку! - Вилма высовывается с соседнего балкона и выкидывает ладонь вперёд. - А ну, хватайся!
   Я задыхаюсь. Ужас сел на шею, как скользкая жаба. Опутал щупальцами грудь - не оторвать. И, скользя, забирается под кожу.
   - Не тормози! - Вилму пробирает истерика. - Давай скорее руку!
   Я пытаюсь выбросить руки вперёд и уцепиться за пальцы Вилмы, но тщетно. Тело словно утопает в вязкой невесомости. Движения становятся скованными и меняют направление, не подчиняясь воле моих мыслей. Кряхтя от натуги, касаюсь пальцев Вилмы, но рука тут же выскальзывает снова. Ограждение скрипит ещё сильнее и прогибается дальше. Теперь я почти сижу на горизонтальной поверхности.
   - Я не могу! - выдавливаю из себя и чувствую, как глаза начинает щипать.
   - Всё ты можешь! - орёт Вилма. - А ну, взяла себя в руки! Что ты за тряпка, Экорше?!
   Наверное, я последовала бы её примеру, если бы судьба дала мне ещё минуту-другую. Но ей вздумалось поступить со мной иначе.
   На этот раз ограждение не издаёт громких скрипов, похожих на стоны. Оно просто глухо трещит. И обламывает последние опоры, отправляя меня в свободный полёт.
   - Офигеть! - над головой летит изумлённый вскрик Вилмы.
   Реальность перед глазами течёт акварельными разводами и смазывается в нелепые пятна. Я слышу оглушительное дребезжание, с которым загородка ударяется о землю. Успеваю даже смириться со скорой кончиной и потерянными воспоминаниями. И с необретённой собой - тоже.
   А потом полёт прерывается. Но не ударом - рывком, словно кто-то закончил перьевой штрих.
   Я по-прежнему вишу в воздухе. И чувствую, как верёвка стискивает мою талию.

***

Анастасия

   Она не приходит. Та, что называла Анастасию Светой. Её всё ещё носит снаружи. И, возможно, Её Главная Часть ещё не вернулась: ведь в Её жизни свет и тьма имеют совсем иные проявления. Более абстрактные. В тех категориях, которые почти недоступны пониманию Анастасии.
   Она уходила ночью, около двух. Но сейчас уже утро: восемь часов! Анастасия хорошо чувствует время по оттенкам мрака. В этот час по весне темнота становится прозрачнее и наливается безвкусной желтизной. Потом она потечёт по градиенту: от жёлтого к синему.
   Анастасия всю ночь звала, плакала, колотилась о стены, надеясь, что Она услышит. Но каждый раз Анастасии отвечала только гулкая холодная пустота. И тишина, в которой нет ни отзвука. Вязкая и тягучая, способная прорасти насквозь, выдавить наружу всю кровь и пустить корни.
   Раньше темень и пустота были лучшими друзьями. Теперь их общество неприятно Анастасии. Оно прелестно лишь когда рядом Она. В своей светлой ипостаси. В той, в которой Она укутывает Анастасию, защищая от холода, и поёт ей колыбельные.
   Спи, моя Светлана... Спи, как я спала... Анастасия спела бы себе колыбельную сама, да только её язык непослушен, и издаёт лишь невнятные крики. У Анастасии в арсенале лишь два слова, которые понимают другие. Фиксированная фраза, в которой одно слово не может существовать без другого. Простая математика Анастасии. Выключи свет.
   С каждой пропущенной минутой беспокойство Анастасии усиливается. Нарастает, как громкость музыки, если поворачивать ручку на колонке. Бьётся в грудь: испуганная бабочка, летящая на открытое пламя. Скоро тревога дойдёт до пика. Ведь сейчас снаружи - свет. Разъедающая белизна, смотреть на которую невозможно. Анастасии не выйти.
   Может, свет съел Её? Растворил в себе? Сделал своим врагом и стёр с картины мира? У-нич-то-жил, так, как хотел уничтожить Анастасию?!
   Нет-нет. Анастасия не должна сдаваться и нагнетать панику. Нужно верить в лучшее. Она скоро придёт и обнимет Анастасию тёплыми руками, пронзительно пахнущими маем. Её одежда будет хранить в себе терпкие нотки гари, как и у всех них - тех, кто приходит снаружи. Да! Она вернётся! Она ведь столько раз говорила, что свет Ей не страшен. Умоляла Анастасию не бояться и закрывать руками глаза. И, судя по голосу, исходящим от Неё запахам и ритму дыхания, не врала.
   Анастасия готова ждать сколь угодно долго. Но есть вещь, которой Анастасия сейчас не может противиться. Анастасии очень хочется есть. И пить. А ещё Анастасии холодно, и никто не может укрыть её.
   Но ещё больше Анастасии хочется жидкого пурпура на чужой коже. И горящих краснотой завитков. С каждой секундой - сильнее. До боли в руках. До одержимости.
   Пурпурные цветы. Анастасия хочет подарить их Ей. Больше, чем в первый раз. Чтобы поняла, как Анастасия Её любит и ценит. И чтобы больше не бросала Анастасию одну, вынуждая бояться.
   Страх карабкается по плечам Анастасии полчищами мурашек. А, может, это просто холод, идущий снаружи. Сейчас Анастасия уже и не разберёт - слишком силён внутренний дискомфорт. Слишком спутаны ощущения.
   Новые догадки стреляют в голову. Анастасия резко поворачивает шею, но не может избавиться от дурных дум: лишь боль летит по подбородку, перескакивая на висок. А вдруг Она заблудилась в темноте? Вдруг не нашла дорогу? Ведь это Анастасия вела её каждый раз, кроме последнего.
   Зажав нож в зубах, Анастасия двигается с места. Бетонная крошка больно впивается в ладони, сверлит кожу, прожигает нервы. Острые осколки дарят Анастасии другие цветы - кровавую пижму. Цветы хаоса без стеблей, которым далеко до изящества совершенных линий.
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"