Чтобы до конца преодолеть искушение, надо его пройти до конца.
Д. С. Мережковский
Мой самый коварный искуситель - я сам.
Марк Аврелий
От времени зеркало пожелтело, снизу и справа амальгама отстала, скукожилась, будто под стекло засунули цветочные лепестки. Лепестки серебряной розы и нефритового лотоса.
Старик поднял глаза, невольно скользнул по своему отражению: "Ну и мерзость, - подумал он. - Какой дурак повесил зеркало в туалете? Людка? Нет, она не могла. Жадная была, практичная чересчур. Да и без надобности ей, она в другую сторону смотрела. Я? - Неожиданно ясно припомнилось, как буравил дырку в стене, как вколачивал гвоздь. - Лет тридцать тому... или сорок. - Как был ты бестолочь, - сказал отражению, - так и остался".
За дверью тактично кашлянул сосед: - Леонид Андреевич, с вами всё в порядке?
"В порядке? Что может быть в порядке, когда тебе девяносто?"
- Да, Сашенька. Сейчас выйду, одну минуту.
Вспомнил зачем пришел, опустил взгляд вниз:
- Давай парень! Если ты хотел что-то сделать сейчас самое время. Смелее!
В девяносто лет слова "жить" и "выживать" меняют свои значения. Тем более нелепо звучит вопрос: "Для чего вы живёте?" Эту чепуху спросила девушка-репортёр на его юбилее. "Милочка, всё моё время уходит на техническое обслуживание организма. Размышлять некогда".
- Вы сегодня чрезвычайно робки! - съязвил старик вниз. - Между тем, лишь только мы выйдем из дому, вы заявите о своей нужде! Как обычно. Или того гаже - дадите протечку. - Такое пару раз случалось, и самым неприятным было сочувствие окружающих. Сочувствие и попытки помочь.
Пришлось напрячься изо всех сил: боль в мышцах, резь в паху и, - как высшая благодарность - тонкая струйка.
- И на том спасибо, - Леонид Андреевич спустил воду. - Никогда не думал, что переживу собственный член.
В комнате было душно и пыльно, но открыть окно старик не решался. Во-первых, пришлось бы распаковывать раму, а во-вторых, он боялся сквозняков. "Парадокс, - сел за стол, что стоял перед окном, - Собственное тело каждую минуту твердит: "Пора!", а сознание цепляется за что-то, пытается отсрочить. Говорят, что душа не стареет - глупость полнейшая. Это пожилые тешут себя надеждой и стелют соломки. Сознание стареет ещё быстрее, просто Природа нас обманула. С возрастом отмирают все инстинкты: размножения, власти, развития... все желания исчезают. Остаётся только один инстинкт самосохранения, потому каждый старик держится за свою жизнь, как будто это самое великое сокровище на земле".
Он посмотрел на свои руки, на дряблую морщинистую кожу, на синие набрякшие вены. Год ты прожил, тридцать или девяносто - всё одно это капля по сравнению с вечностью. Вечностью, которую ты будешь мёртв. Так чего же мучить себя? Зачем?
У молодых есть надежда и оправданье. У них есть слово "перспектива". Никто не знает его значения, и это к лучшему. Слово есть и достаточно. "Расскажи свои планы, - старик усмехнулся, - насмеши Бога. У меня нет планов. И нет перспективы".
В дверь комнаты тихонько постучали, заглянул сосед Саша.
- Леонид Андреевич, Севка в магазин поедет, вам ничего не нужно?
"Только пропуск в загробный мир. В один конец и на одну персону".
- Ничего. Ты зайди, голубчик, есть разговор. - Саша вошел, заботливо заглянул старику в глаза. - Тут вот какое дело... долго не мог решиться, однако откладывать дальше нет возможности. - Старик вытянул ящик стола, достал папку, развязал тесемки, взял верхний лист: - Читай.
Саша посмотрел ещё раз, теперь тревожно. Читал вслух: - Я, Лениз Андреевич Тимофеев, находясь в здравом уме и трезвой памяти ходатайствую, - Саша машинально отметил это старое, нафталиновое слово, - перед жисловетом нашего дома, о передаче после моей смерти комнаты соседу Александру Синицыну". И всё. Всего несколько строчек.
Старик вынул из рук мужчины бумагу, поставил внизу число и расписался: - Вот так.
- Почему вы написали "Лениз"?
- Это моё имя по паспорту, - неохотно ответил старик. - Прихоть отца. Ленинские заветы сокращённо. Кто такой Ленин помнишь? - Саша кивнул. - Ну вот.
Сосед окинул комнату взглядом: большая. Больше, чем его обе. Две комнатушки плюс третья комната - квартира получается. И никаких соседей! Просто манна небесная в руки опустилась! Однако приличия обязывали посочувствовать.
- Не рано вы собрались?
- Я не собрался, Сашенька. Тут другое. Поставь-ка чайник.
Сосед осторожно налил воды, поставил чайник на огонь. Чувства бушевали в его душе: благородство старика требовало соответствовать, но хотелось радоваться и не верить собственному счастью. Хотелось разделить его с кем-нибудь, и страшно было удачу спугнуть. А бумага осталась лежать на столе...
- Когда я был такой как ты, я считал старость наказанием. Думал её нужно стыдиться, прятать от людей, как прячут заразные болезни. А теперь нет, я так не думаю. Старость - это вина. И как всякая вина, она должна быть наказана.
Свистнул чайник, Саша достал железные кружки.
- Может я чашки принесу? У меня есть. Фарфоровые.
- Валяй, - смилостивился старик. Разговаривать с соседом ему было неинтересно. "Молодой, чего он понимает?" Все друзья и знакомые старика были уже там. Только он задержался, зацепился за что-то на этом берегу. Хотя, среди молодых встречаются толковые. Взять для примера медсестричку в больнице. Пару лет назад Лениз Андреевич болел гриппом. Болел долго, тяжело, то выныривая в действительность, то окунаясь в жаркое беспамятство. Пожалуй, в тот момент он серьёзно задумался о смерти, как о последовательном продолжении своей жизни. В полубреду проговорился девушке в халате. Она понимающе посмотрела, сжала руку и прошептала: "Я помогу вам, когда будете готовы". Позже старик узнал, что у медсестры долго уходила мать, страдала и молила о помощи.
"Всё, что могло быть - уже было. Ничего нового уже не произойдёт. Никогда. Какое жуткое слово "никогда" - в нём отблеск вечности и приговор. А как хочется свободы! Свободы! Прежде всего, от собственного тела!"
- Что вы сказали? Свободы? - Саша принёс чашки, коробку рафинаду и конфеты - горсть леденцовой карамели. Когда он вытряхивал конфеты из кармана, они звенели и прыгали по столу.
- Знаешь, когда я познакомился со смертью? - спросил старик.
- На войне, - предположил Саша, - наверное.
- В тридцать втором, как сейчас помню. Славка Полубес прибежал во двор, подозвал меня, Людку, Миньку Кривого и Рустема. Мы дружили командой. "Я нашел покойника. В лесу, за балкой". Как? Что? Мы были ошарашены, сбиты с толку. Звать милицию? Бежать в медпункт? Что делать? "Показать сможешь?" - спросил Рустем. Он ничего не боялся. Он мог запросто отрубить утке голову и помогал отцу разделывать свиные туши. "Я не пойду!" - отшатнулась Людка.
- Людка это ваша жена?
- Мы поженились после войны, - отмахнулся старик. Сосед не ухватывал сути. Магия смерти. Они, четверо мальчишек и одна девчонка, полчаса спустя бежали через лес, как будто черти жгли им пятки. И едва ли нашлась в целом мире сила, что заставила бы их двигаться быстрее. - Я ждал, что это будет... бродяга, они иногда забредали в наши места, или пропойца, похожий на Михася, что работал в кочегарке, или... Подспудно надеялся увидеть ужас, так чтоб с головы до пят мурашки пробежали, чтоб сердце захолонуло. Ты понимаешь, про что я говорю? - Саша кивнул. Старику не понравился этот кивок: "Не чувствует. Но ничего, скоро поймёт". - Под большой вербой лежала женщина. Незнакомая. Судя по одежде цыганка, хотя табора поблизости не было. Голова завёрнута, глаза широко раскрыты и смотрят в небо. Рустем провёл рукой по лицу - закрыл глаза, Людка оправила на покойнице юбку. А я смотрел... смотрел, искал, где тайна? Вот жизнь была, и вот её нет. Понимаешь? "Нужно закопать, - сказал Полубес. - Похоронить". Никто не сказал ничего против, и мы стали копать могилу. Я думаю, это потому, что нам нужно было какое-то дело. Нужно было занять руки.
Пока старик говорил, Саша смотрел в чашку, разглядывал чаинки. "Зачем он мне рассказывает?" - вертелся вопрос.
- Её убили?
Старик удивился: - Откуда я знаю? Скорее всего. Меня удивило спокойствие в лице той женщины. Её жизнь шла, в этом месте сделала паузу, но не закончилась. Она продолжилась, я уверен, ведь мы не знаем что там, за переходом.
- Поэтому и боимся, - сказал Саша, - что не знаем.
- Верно! - старик посмотрел с уважением на своего гостя. - Но насколько соблазнительно узнать эту тайну! Именно это я хотел тебе сказать. И ещё кое-что. На этой женщине, на цыганке был большой золотой браслет. С камнями. И кольца золотые. Снять мы побоялись, так и похоронили.
Старик прилёг на диван, закрыл глаза. Саша смотрел на сухонькую хрупкую фигурку.
- Камни вам сложно будет продать, - сказал сосед. - Золото можно переплавить. С ним проще.
- Не мне, Саша, - старик открыл глаза. - Мне это уже ни к чему. Если хочешь, могу показать... Только у меня будет маленькая просьба. Чтоб не обращаться к чужим... к чужой медсестре.
- Вы запомнили место? Столько лет прошло. - Удивился Саша. В его голове мутилось, и сладостное волнение перекатывалось волною. "Быть может я сплю? - думал он. - Комната, золото... всё в один день. Какое-то наваждение".
Лопата штыковая, кайло, лопата совковая, топор, чтоб рубить корни - Саша побежал собирать инструмент, старик остался лежать на диване. Сил почти не осталось. Он вспоминал старый двор, Славку, Людку, Рустема и Миньку. Минька погиб в первый день войны, Рустем сгорел в танке в Берлине. Людка долго болела после войны, поморозилась сильно, но ничего, отошла. И все они теперь там. "Ребятишки, - тепло подумал стрик и полез смотреть фотографии. - Родные мои". С чёрно-рыжих фотографий смотрели любимые лица.
Долго плутали по лесу. Старик редко бывал у большой вербы и подзабыл дорогу.
- Может вернёмся? - спросил Саша. Он уже раскаялся, что поверил старику. "Двинулся он, на старости лет, а я поверил".
- Вот тут, в низинке.
Верба давно уже сгнила, вокруг старого материнского ствола выросли новые деревья, но и они уже одряхлели. С юга, загораживая солнце, высились ели. Рядом клён шевелил листьями. Место выглядело жутковато.
"Берёзовый лес, чтобы жениться, а кленовый, чтоб удавиться, - припомнил старик. - Кажется так говорят".
От старого ствола вербы он отмерил пять шагов, ткнул в землю пальцем:
- Тут. Только копай широко, окопом. Вдруг я ошибся?
Саша воткнул в землю лопату, поплевал на ладони. Пока он копал, старик рассказывал:
- В следующий раз я сюда пришел в шестьдесят втором. Славка меня притащил. Теперь она не страшная, говорит, горсть костей и черепок - всего делов. Откопаем, золото продадим. Он, Славка, мало зарабатывал, а семья большая. Так же вот взяли мы лопаты, пришли. А место изменилось, я это сразу почувствовал. И ещё почувствовал, как она напряглась. Насторожилась.
- Кто она?
- Цыганка. Не ждала она нас, а может, наоборот, ждала.
"Старик-то совсем плох, - подумал Саша. - Не проговорился бы кому, а то прощай комната. Какое тут в здравом уме?"
- Вы только не говорите никому, Леонид Андреевич. Могут неправильно понять.
- Да кому я уже скажу? Некому. Ты тоже помалкивай. - Старик продолжил: - Славка стал копать, я фонарь держал. Мы поздно заявились, смеркалось уже. Вдруг вижу, камень из земли выглядывает, как раз в голове могилы. Круглый, будто ошлифованный. Я его рукой тронул, и она заговорила.
- Цыганка?
- Не смейся. Не словами, конечно, заговорила, внутри меня голос зазвучал.
Старик постучал согнутым пальцем по голове, показывая, где звучал голос мёртвой цыганки. Пигментные пятна особенно ярко проступили на коже, глазницы запали. "Девяносто лет, - ужаснулся Саша. - С ума сойти. Зажился старик на белом свете". Будто услышав эти мысли, Лениз Андреевич побледнел, суетно выдернул из кармана флакончик, сунул под язык таблетку.
- Валидол... ничего... сейчас отпустит.
Через час с небольшим, в земле зияла вполне приличная яма длиною в два метра и без малого в метр шириной.
- Ё-моё, - Саша стянул кепку с головы, вытер порт. - Целую могилу высандалил! - Он стоял в середине ямы, оглянулся вперёд, назад. - Где золото?
"Да, именно, что могилу". Точным спокойным движением старик вытащил из кармана браунинг, приставил Саше к затылку и выстрелил. Всё движение заняло один миг, не больше, и выстрел получился тихим, мирным, будто дятел стукнул в гнилой ствол, да передумал и отставил трель. Тело скользнуло вниз, голова тюкнулась о лопату. "Именно, что могилу", - повторил старик.
Он раздвинул еловые лапы, обнажая каменный моай. Статуя уже более чем наполовину выросла из земли. Можно было разобрать черты лица, отчётливо различались руки и выпуклая грудь. Старик занёс над каменной головой руку и замер: в прежние годы он боялся это делать, но теперь его возраст давал кое-какие привилегии. Ладонь ощутила приятную прохладу.
- Это я, - мысленно сказал он, более для того, чтоб что-то сказать. - Пришел.
Он оглянулся, взглядом пробежал по едва уловимым заметкам, остановился только на последнем, ещё не осевшем холме: Людка. Рядом темнела свежая земля.
"Пожертвуй жизнь и продолжишь бытие", - пробежал в листьях ветерок. Старик ничего не ответил, и даже ничего не подумал, когда тебе девяносто лет, не остаётся времени на философствования. Остаётся только одно желание: жить.
Кайло, топор и одну из лопат старик спихнул в яму. Вспомнил о ходатайстве, что осталось в сашином кармане, мгновение поколебался достать или нет, потом махнул рукой: "Без толку суетиться". Стал забрасывать яму землёю.
- Теперь он знает, что там за переходом, - сказал голос в голове.
- И хорошо, - мысленно ответил старик. - А я повременю. Лет десять теперь есть. Столетний юбилей отпраздную, а там...