Обо мне не грустите, мой друг. Я озябшая старая птица.
Мой хозяин - жестокий шарманщик - меня заставляет плясать
Вынимая билетики счастья, я гляжу в несчастливые лица
И под гнусные звуки шарманки мне мучительно хочется спать
А. Вертинский (насколько я помню)
Субботним утром я проснулся уж совсем поздно, часов около двенадцати. Засиделся вчера за книгами. Так получалось всю прошедшую неделю: с вечера я садился заниматься - близилась сессия, - заканчивал глубоко за полночь, когда перо падало из рук, а утром всякий раз просыпал восход солнца, и гостиничный завтрак. День ото дня моё расписание сдвигалось, отползая, как по лесенке, всё глубже и глубже в ночь.
Позавчера принесли конверт; пухлый конверт из грубого крафт-картона; почтальон-отправитель предусмотрительно перевязал его бечевой - чтоб не разорвался в пути, - и оказался прав: углы конверта сильно пострадали, но содержимое осталось в сохранности.
В конверте лежал толстый глянцевый журнал из разряда салонного гламура и письмо от моего давнишнего приятеля и издателя. Письмо скорее напоминало впопыхах (или в большом волнении?) написанную записку. Томас Брукманн (мой издатель) уверял, что я "лучший из ныне живущих востоковедов" - этой грубой ложью он, признаться, польстил моему самолюбию; далее Томас настаивал, что "только мне по силам поставить на место зарвавшегося выскочку", и просил написать статью-опровержение на измышления некого ХХ "О проникновении китайской философии в европейскую литературу". Глянцевый журнал, естественно, эти "измышления" содержал.
Говоря одним словом, я скептически отнесся к затее: с ХХ я знаком не был, примеров "проникновения" не наблюдал, исключая топорные бульварные подделки под восточные тексты, да и, собственно, глянцевому изданию значения не придавал.
Пошарив в холодильнике в поисках съестного - желудок требовательно урчал, - я сел написать вежливый отказ; далее оттягивать ответ было бы с моей стороны свинством. "Привет, Томас! Надеюсь, Элиз и Томас-младший здоровы..."
- А почему бы мне не позавтракать? - Отражение в настольном зеркальце радостно кивнуло; ещё пара часов задержки не казались преступлением.
За окном обильно веял снег; и без малейшего ветерка. На столбах, машинах, на деревьях уже взгромоздились шапки, свисали меховые капелюхи, и буквально физически исходило ощущение безмятежности, семейной теплоты... грезился камин, украшенная конфетами ель посреди гостиной, подарки в полосатых носочках... и Санта Клаус... Где, если не здесь возможны Рождественские чудеса? В третий раз я приезжал в Санкт-Мориц, в третий раз зимой, и очень надеялся приехать в четвёртый, и пятый, и шестой...
До ближайшей харчевни было через площадь. Я накинул пальто и шапку, сунул в портфель журнал вместе с пером и бумагой и, приятельски кивнув швейцару, вышел на улицу. Даже пуговиц не застегнул: быстрым шагом, придерживая рукой ворот, я за пять минут добрался до ресторации.
Посетителей оказалось не густо: пара завсегдатаев, хозяйка, протирающая бокалы за стойкой. Хозяин на заднем дворе расчищал снег, слышались вжикающие звуки лопаты и громкие приветствия проходящим знакомцам. Вот и чудно!
Пара сырных тостов, ломоть ветчины и большая чашка кофе моментально оказались на моём столике. Голод исчез, настроение моё сделалось спокойным, слегка меланхоличным. С отказом я решил повременить, уж, по крайней мере, до прочтения злосчастной статьи. Нужно же было чем-то занять время до вечера? Заказав ещё кофе, я раскрыл журнал.
Уже через пару абзацев я благодарил Бога, что не поторопился отказать, а ко второй странице твёрдо решил писать ответную статью. От строчки к строчке желчь моя разливалась, в мозгу вспыхивали колкие обидные выражения, которыми я собирался начинить свою отповедь.
Часам к четырём я закончил читать и потребовал коньяку. Отчасти в качестве аперитива к предстоящему ужину, отчасти чтоб успокоиться. "Нет, но каков мерзавец этот ХХ? Так нагло выдавать собственные убогие измышления за истины!"
Ресторан незаметно наполнялся посетителями, было уже порядочно накурено, дуэт скрипачей виртуозно мельтешил "джингл белл", а за большим столом в центре зала играли в кости. Обычная, в общем-то, публика субботнего вечера; порозовевшие лица.
Один только персонаж привлёк моё внимание: он сидел в дальнем углу, в три четверти ко мне, сидел прямо - подчеркнуто прямо, как изваяние. На столе перед ним стоял полный бокал чего-то крепкого и горячего - парок лениво дышал над бокалом. Мне показалось, незнакомец шевелил губами, впрочем, в неярком свете этого нельзя было различить наверняка.
Ещё читая, на мгновение оторвавшись от строчек - дать глазам роздых, - и пробегая взглядом по залу, я натолкнулся на его встречный взгляд, зацепился. Но статья близилась к финалу, и я поспешил продолжить чтение; через минуту и странный взгляд и его владелец выветрились из головы. Когда я вновь оглянулся, незнакомец смотрел в другую сторону. Смотрел долго, неотрывно - я понаблюдал; - казалось, он даже не моргал. Потом, будто почувствовав моё внимание, мужчина повернулся и опять наши взгляды скрестились. Неприятное ощущение.
Я глотнул коньяку и, стараясь не обращать на чудака внимания, достал ручку и бумагу. Раскручивая перо, коротко исподволь взглянул - отвернулся. Разложил бумагу, подровнял. Перо в руке, готов к работе... нет, что-то мешает; опять поправил листы, выровнял по краю, наморщил лоб, потёр виски... нет! - начало не складывалось, хоть убей. Я раскрыл журнал, перечитал первый абзац, опять взял перо... ступор! полный ступор!
Минут десять я перекладывал бумагу, открывал и закрывал журнал, посадил кляксу и... не смог написать двух строк, а ту одну, что выдавил - беспощадно затушевал. Стена! стена длиною в экватор!
Уже порядочно взвинченный я одним глотком прихлопнул оставшийся коньяк, и лоб в лоб столкнулся со взглядом незнакомца. Теперь я глаз не отвел, решил поиграться в переглядки... Мы пялились друг на друга минут десять. Признаться, уже секунд через тридцать я понял, что тягаюсь с бульдозером: взгляд соперника был туп и лишен всякой осмысленности. Так смотрит слепой или глубоко пьяный человек.
- Вы останетесь у нас на ужин? - подошла хозяйка и оборвала дуэль.
- Да, конечно. - Я сделал заказ и, когда женщина собралась уходить, спросил: - А кто этот господин? он...
Я осёкся - незнакомец уже не смотрел на меня.
- Это Фречер. - Хозяйка поняла, о ком я говорил. - Фречер Никкель. Он несколько не в себе; постарайтесь не обращать внимания. - Она мило, слегка извиняясь, улыбнулась.
- А почему бы вам его не выставить? - Удивился я. - У вас приличное заведение...
- О нет! - Женщина смутилась. - Пожалуйста, не надо. Поверьте: мы пытались, но лучше этого не делать.
Я только пожал плечами. Однако был заинтригован.
Пока жарилось мясо, я почёркал ещё несколько строчек - безрезультатно, от моих стараний стена только вырастала; тогда я отложил перо и стал подсматривать за Фречером. Здесь я уже однозначно разглядел, что он непрерывно жевал губами, а взгляд не всегда был бессмысленным. Рассматривая новый объект, Фречер смотрел весьма осмысленно, оценивающе, как хороший врач осматривает пациента; но уже через миг взор потухал - Никкель терял интерес. "Забавный малый, - решил я. - Однозначно психическое расстройство; шизофрения?"
За соседний от Фречера столик подсела молодая пара. Судя по разрезу глаз и цвету кожи - уроженцы южной Америки. Так получилось, что мужчина сел к Никкелю спиной, девушка - лицом.
Скрипачи заиграли что-то джазовое - я прислушался. Красиво, черт побери! меня всегда умиляла скрипичная музыка. Чудно-незаметным образом на столике оказалась холодная телятина с зеленым луком, запотевшая стопка водки. Я отломил кусочек мяса и, проглотив, почувствовал прилив аппетита. Фантом глазастого безумца остался где-то позади.
Я нес рюмку ко рту, когда в углу зала произошло какое-то необычно резкое движение - многие посетители повернули головы - это латинос поднялся со своего места. Двумя стремительными шагами он приблизился к Фречеру.
- Чего вы хотите?
Латинос не повысил голоса, но в моментально притихшем ресторане слова прозвучали внушительно. Никкель не отвечал; он продолжал буравить взглядом спутницу латиноамериканца.
- Сегундо! - Девушка смутилась всеобщего внимания и робко махнула рукой.
- Вы смотрите на мою невесту. - Сегундо чернел лицом. - Уже очень долго; чего вам угодно?
Никкель не реагировал. Мне в этот момент отчетливо отметился бокал перед безумцем: я не видел чтоб он отпивал или чтоб хозяйка добавляла ему свежего напитка, но бокал почти опустел и парок вился, будто его только сняли с огня.
- Ты! - Латинос грубо ткнул Фречера в плечо, тот покачнулся, как кукла, но и теперь не ответил.
- Не нужно этого делать! - Хозяин встал из-за стойки, в отчаянии замахал руками. - Он всё равно вас не слышит!
Сегундо даже не обернулся, только резко вскинул левую руку "Молчать!"; в правой руке латиноса блеснуло лезвие. Как мужчина вынимал нож я не заметил, и мне показалось, что он возник прямо из воздуха.
- Я заставлю тебя ответить, грязная обезьяна! - Медленно, подчеркнуто медленно латинос приближал наваху к горлу Никкеля, чуть поигрывая ножом - ленивый блик побегал по лезвию от острия к рукояти.
- Остынь, парень! - Единым движением хозяин вырвал из-под стойки дробовик, передёрнул затвор и направил на латиноамериканца.
В молниеносности этого движения, в жесткой стойке, в ледяном холоде окрика чувствовалась выучка - этот королевский гвардеец шутить не станет. Только палить на таком расстоянии рискованно - картечь заденет других посетителей.
Латинос замер; до горла Фречера навахе оставалось не более дюйма.
И абсолютная, прозрачная тишина... она заполнила зал, я расслышал собственное сердце.
- Чего ты хочешь?
От неожиданности я вздрогнул, ойкнула какая-то дама, и нож сиганул в руке Сегундо. Это подал голос Фречер Никкель; он особенно надавил на "ты" в своем вопросе: мол чего я хочу я знаю, а вот чего хочешь ты?
"Каков стервец! - Удивительной выдержкой обладал этот безумец. - Да он всё слышал!"
- Распороть тебе глотку!! - С ненавистью прохрипел латинос, но не двинулся, косясь на дробовик.
Никкель оставался спокоен, казалось нож у горла нисколько его не беспокоил.
- Не сейчас, не сию секунду, - он чуть склонил голову. - Вообще. Чего ты хочешь вообще?
В конце фразы Фречер чуть кашлянул, интонация сломалась и вопрос прозвучал чуть фальшиво. "Да он издевается!" - мелькнуло у меня в голове. Латиноамериканец решил также; он побагровел, что-то прошептал и двинул ножом. Дробовик приподнялся.
- Клянусь, я заткну твою поганую глотку!
- IpСrtate con hombrМa! - Никкель заговорил по-испански. "Будь мужчиной!" - я немного знал испанский. - Скажи мне, чего ты хочешь? Твоё сокровенное желание?
- Не надо, Сегундо, - робко попыталась вступиться девушка.
- Я сам разберусь!
- А хочешь, я скажу? - Никкель ухмыльнулся и без паузы на ответ продолжил. - Ты хочешь жениться на этой девушке, хочешь переселиться в её дом, хочешь зачать ребёнка, - Фречер описывал будущую идиллию спокойным голосом детского сказочника. Глаза Сегундо широко раскрылись, кровь отлила от лица; я испугался, что он рухнет в обморок. - Да, пожалуй, ты собираешься зачать дитя, но более всего ты мечтаешь, - короткая пауза, - убить Анхель, задушить её мать, зарезать её братьев, а живому отцу выпустить кишки, повесить старика на крест и оставить умирать.
Сегундо отпрянул, как от зачумлённого, обернулся на жену. Девушка по-инерции улыбалась, но улыбка сползала гремучей маской, по мере того, как смысл пророчества проникал в сознание. Взор замутился слёзами.
- Это п-правда, Сегундо?
- Анхель! Любовь моя! Жизнь моя! Как ты можешь верить этому бродяге? А убью его!! - Сегундо взмахнул ножом.
- Семь лет назад убили твоего брата, семь лет ты лелеешь план мести, семь лет, засыпая, ты улыбаешься, представляя, как в твоей руке затрепещет ещё живое сердце твоего врага!
С первыми словами Сегундо споткнулся, будто его ударили в грудь, остановился; каждое последующее слово вколачивалось в его живую плоть раскалённым железом. Он не нашелся, как ответить, выронил нож и обернулся к невесте. Анхель заливалась глазами, плечи дрожали, но, когда жених протянул к ней руки, она отпрянула с грудным криком. Сегундо бросился к ней. В миг весь зал пришел в движение: хозяин, не опуская дробовика, бросился к Сегундо, хозяйка, в мельтешне ног, пыталась поднять злосчастный нож, кто-то из посетителей громко кричал, другие бросились бежать... растревоженный улей.
О Никкеле все забыли.
- Сегундо... - он осклабился, - "Второй". - Слов я не расслышал, скорее, прочитал их по губам Фречера.
Пользуясь всеобщей кутерьмой, я быстро собрался и, стараясь не привлекать внимания, выволок Никкеля на улицу. Он не сопротивлялся. Два квартала мы прошли быстрым шагом, почти бегом, завернули за угол, здесь я отпустил его руку.
Оба мы устало опустились на скамейку. Он вяло кивнул и уставился в пространство.
Снег почти перестал, только редкие запоздалые снежинки неторопливо кружили... возможно, от этого, от своей уникальности снежные бабочки казались особенно большими. Манна небесная. Хотя, скорее, виною этому волшебный лунно-желтый свет фонарей.
"Ничего себе вечерок, - я осторожно взглянул на Фречера, тот опять жевал губами. - Задался. Уж впечатлений - на неделю, да что там неделя! это Рождество запомнится на годы".
Через некоторое время шепот Никкеля стал разборчивее, стали проявляться отдельные слова, фразы. Он повторял (или вспоминал?) какие-то давние эпизоды случившиеся с ним; имен не произносил, но, как я понял, действующих лиц в этих микро-рассказиках было премного. Я прислушался, скорее непроизвольно, нежели стараясь разобрать смысл. Да и был ли там смысл?
- ...она мне сразу понравилась: тинэйджеры, корпус мира... университетские каникулы проводила в Южной Африке - помогала миротворцам... воспрял духом, подумал: "Вот она! Дождался!" И встретились мы не сразу... два года ждала. Характер выдерживала! Хочу мира во всем мире! Вот так и никак иначе; на меньшее не согласна! Мира! - Фречер чуть ухмыльнулся. - Во всём мире! Хм!! Но оказалось она хотела стать сценической дивой: слава, поклонники, длинные автомобили и ночные клубы. Впрочем, она хорошо вписалась в тот мир. Во всём мире".
- Что вы там бормочете? Что это за исповеди пропойцы Санта Клауса?
Фречер мгновенно замолчал, посмотрел на меня с таким удивлением, будто он сидел на диване в своей гостиной, а я магическим образом оказался рядом. Он встал и, слова не говоря, пошел прочь.
- Да оставьте вы свои театральные штуки! - Я был раздосадован, говорил громко и зло. - Тоже мне Клаус-Никкель! святой Санта. Я знаю немецкий, и меня этой эквилибристикой слов не удивишь!
С тигриной прытью он вернулся назад, стал коленом на скамью и, с неожиданным жаром, зашептал мне прямо в лицо.
- Вы правы, вы исключительно, чудовищно правы: я хотел стать Сантой, и я просил об этом Отца нашего.
- Зачем? - Перебил я, отодвигаясь - запах немолодого мужчины смешивался с запахом сегодняшнего и вчерашнего алкоголя - неприятная смесь. - Зачем нужны два Санта Клауса?
- Это вы про размалеванную куклу, которой пишут записочки, а он в ответ бросает в носки конфеты?
- Большой вопрос кто из вас более размалёван. - Сарказм собеседника был неприятен.
- Я хотел исполнять желания сокровенные. Самые-самые, из глубины души, из печенок! Понимаете меня? - Я кивнул. - Отец наш тоже спросил меня "Зачем?", но я так был уверен в успехе... и он позволил!
- И что же произошло? Появилась ваша сценическая тинэйджерка?
- Нет, она закрыла третий десяток. А знаете кто был первым?
- Удивите.
- Я нашел убогого юношу, без родителей, в приюте... его дразнили за скудоумие и заячью губу, а он только пускал слюни в ответ. "Я сделаю тебя счастливым! - Воскликнул я. - Скажи мне своё сокровенное желание". Я был молод и чувствовал себя всесильным.
- Ну и?
- Всевышний наградил меня только одной способностью: исполнять самые сокровенные человеческие желания; по одному на душу. Независимо, что просили мои доверители - исполнялось сокровенное.
- Почему так?
- Понимаешь, я рассуждал, что едва ли человек станет просить иного, кроме как самого главного - сокровенного.
- Ошибся?
- Ошибся.
- А что сталось с ущербным парнем?
- Стал высоким и красивым, поумнел - это была часть желания. А главное, он пожелал воспитательницу приюта.
- Это плохо?
- Разрушил семью, троих, включая себя, сделал несчастными. Вот так. - Углы губ Никкеля брезгливо опустились. - Нищие просили богатства, а падали в ещё более мерзкие клоаки, пьяницы просили избавить от пристрастия, а получали бочки виски. Один богач попросил у меня сделать всех людей на земле счастливыми, а сам страдал, что у соседа дом больше и любовница - заметь не жена! - любовница красивее. Миллионер ждал, что я дам ему молодости и здоровья... потом... уже после признался, что заранее рассчитал, сколько он в таком случае ещё заработает. Убогий... убогие уроды!! Не-на-ви-жу!!!
Лицо перекосила гримаса злобы, он оттолкнул меня и побежал по улице. Всклокоченные волосы, развевающиеся полы чёрного пальто - он казался летящим демоном.
Он бежал и кричал:
- Эй вы! Люди! - прохожие шарахались в проулки. - Я искушаю вас вашими желаниями! Я - демон!! Бойтесь своих сокровенных желаний!!
Я бросился вслед. Не знаю почему. Не спрашивайте.
На городской площади, под часами, я нагнал его, сбил с ног - мы кубарем покатились по снегу; потом долго отплёвывались, тяжело дыша. Он перевернулся на спину, раскинув руки, глядел в небо. И я за ним.
- Послушай, ну не может же быть, чтоб не нашлось ни одного искреннего человека?
- Как же? был один старичок, он попросил того чего и получил - смерти... Легче?
- Ты не там искал. - Сказал я убежденно. - Ты лез в подворотни к нищим, вы взбирался в хоромы толстосумов. - Фречер, улыбаясь, кивал моим словам. - Ты бил, что называется по краям. - Эта идея нравилась мне самому. - А ты целься в центр; тебе нужны нормальные обычные люди: средний достаток, семья, дети, человеческие потребности.
- Думаешь, я не пробовал? - Никкель встал, принялся отряхиваться. - Я нашел серую мышку среднего возраста, среднего достатка, средней красоты, среднего ума; дал ей мужа-красавца, дом-полная чаша, ребёнка-умницу, работу... Стала ли она счастлива? Ничуть! Как только она получила то, что хотела (искренно хотела, неистово!) её желания изменились почти до обратного... После этого случая я прекратил свои поиски... запил.
Я тоже привёл себя в порядок. Пожал плечами; а что я мог возразить?
- Да вот ты, - Никкель в упор посмотрел на меня. - Ты умный образованный человек, чего хочешь ты?
- Я? Сейчас я хочу горячего кофе. Потом хочу сдать сессию; написать статью... Много всего хочу.
- А-а-а. - Разочаровано протянул Фречер. - Боишься. За словесами прячешь страх. Боишься своего нутра, боишься обнаружить там червоточинку, найти в себе гниль.
Он отвернулся и пошел.
- Неправда.
- Тогда скажи: "Я хочу", и дальше можешь говорить всякую муру - я исполню твоё самое сокровенное желание. Ну! Давай!!
- Хорошо. А желание должно касаться только меня или...
- Да сколько хочешь! - Вскричал Фречер. - Всё только в тебе!
- Отлично. Я хочу...
Огромный бесконечный стол делил пространство на две половины. Комната? Едва ли это была комната, или зал, или холл - пространство там мерялось другими значениями. Как-то, для развлечения, я пошел вдоль стола; шел долго, устал, отдохнул и вновь пошел - он не кончался и не изменялся. Когда я хотел есть на столе появлялась еда, когда работать - перо и бумага. К вечеру (воображаемому, конечно, время здесь отмерялось только часами биологическими), к вечеру свет потухал, имитируя закат; утром - медленно разгорался.
Фречер Никкель находился по другую сторону линии-стола. Он не бродил, как я взад-вперёд, не искал и не пытался понять; он только сидел и играл. Лютня заполнила всё его сознание.
- Послушай, Фречер, - Никкель распахнул прикрытые глаза. - А раньше ты когда-нибудь играл?
- Никогда. - Он опять тронул струны.
Миновали две полных луны; вчера перед закатом я закончил статью. Свою первоначальную идею сокрушить нелепости ХХ я отставил; просто и кратко я пересказал несколько притчей Ле-цзы, и прибавил к ним ещё более лаконичный вывод от себя.
- Никкель! А не пора ли нам вернуться? Я закончил свой текст, ты разучил мелодию...
- Да.
С недавних пор мой друг сделался немногословен.
- А сколько времени прошло без нас там? Как думаешь?
- Не знаю... возможно, минут двадцать. Может быть полчаса...
Как сложилась дальнейшая судьба Фречера Никкеля - не знаю. Больше я его не встречал, да и зачем? моё желание он исполнил.
Статью Томас Брукманн принял очень сухо - вероятно счел, что я не сумел "поставить на место зарвавшегося выскочку". И не напечатал.
Я опять опускаю письмо и тихонько целую страницы
Не сердитесь за грустный конец и за слез моих тягостный хмель
Это все Ваши злые духи. Это черные мысли как птицы
Что летят из флакона на юг, из флакона "Нюи дэ нюэль"