Завязка, развитие сюжета, финал; галерея образов и событий сообразно внутренней логике выкладывает прихотливую мозаику повествования, неторопливо и плавно перетекающего со страницы на страницу. В процессе написания (особенно малых форм) Автор с фатальной неизбежностью выговаривается до конца, вынося на суд Читателя ЭТУ отдельно взятую историю именно в том виде, в каком он её представляет. Но вот в истории поставлена точка -- начиная с этого момента произведение (в данном случае рассказ "Скованные") начинает жить собственной жизнью. Порой несколько отличной от той, которой втайне ему прочит его создатель.
Почему так происходит?
Ответ прост. Слово изречённое есть лишь оболочка; оно бильярдный кий, вгоняющий озвученную мысль в лузу чужого понимания. Но то слово, произнесённое вслух, дополненное интонациями, мимикой, жестами, в конце концов. История, рассказанная, заметно отличается от истории прочитанной. В последней Читатель (не слушатель) расставляет акценты самостоятельно, открывая вуали смысла без посильной помощи извне. И тут происходит неизбежное -- ведь мы, люди, различны, двух похожих в принципе не бывает -- и потому нет ничего удивительного в том, что некоторые идеи Автора будут истолкованы, восприняты и поняты Читателем по-своему. Это нормально. Так и должно быть -- у каждой хорошей истории имеется несколько слоёв смысла, открывая которые Читатель находит что-то своё, близкое и понятное...
...Читатель читает, Автор пишет; между ними переброшен мостик с отнюдь не односторонним движением. Порой у Читателя, глубоко сроднившегося с миром чужой фантазии, возникает желание переиначить ткань повествования, изменить её, направя развитие сюжета в другую сторону. Переписать концовку, по-другому разрубая "гордиев узел" развязки. Что ж, если альтернативная концовка органично вписываясь в канву повествования, не вступает в открытый конфликт с предыдущими страницами авторского текста, то эта попытка творческого переосмысления "Скованных" имеет право на жизнь. Пусть ранее рассказанная история совместными усилиями Читателя и Автора повернётся к нам новой гранью...
ARM.
Скованные. Постижение смысла.
Люде Л. с благодарностью
.
Под ногами Глеба тихо, протестующе скрипел снег.
Вокруг тишина и безмолвие: неестественно подчёркнутое, усиленное широким овалом призрачно-бледного света, отбрасываемого переносным фонарём. Машину Самохов давно бросил, и теперь слепо брёл между странно одинаковыми и в тоже время неуловимо различными могильными холмиками. Впрочем, извилистый, полный петель и неожиданных поворотов путь Глеба показался бы чудным только стороннему наблюдателю. Сам то он чувствовал и знал, что двигается совершенно правильно -- его вела, а точнее неумолимо подтягивала к себе тяжело вибрирующая незримая нить. Постепенно сжимаясь тугой пружиной, она звенела от натуги, но Самохова держала крепко, не отпускала.
Неестественно прямой, в нелепом осеннем плаще, Глеб шёл тяжёлой походкой смертельно уставшего человека. Очень сильно болела голова. Боль тяжёлым свинцовым шаром каталась между стенками черепа, давя на вот-вот готовые предательски заслезиться глаза. Ему было плохо, очень плохо, востократ хуже, чем до посещения фирмы "Мнемон", оказавшей ему подлинно медвежью услугу. Да, это так...Глеб признавал, что ошибся, что он виноват.
Mea culpa, mea maxima culpa.
Покаяться и раскаяться -- слова, имеющие одинаковый корень, подчас далеко не одинаковы по смыслу. Ведь не ставите же вы знак равенства между словом и делом. Разговором и поступком.
Вдохом и выдохом. Обновлением и дальнейшим ростом.
Дорога в тысячу шагов начинается с первого шага, и имя ему -- покаяние. Признание собственной вины и осознание того, что ты неправ -- человеку нужно и необходимо. Покаяние, как колючий наждак, безжалостно, с кровью счищающий корки застарелой грязи с некогда отверстых ран. Постичь и прочувствовать всю тяжесть ранее совершённого проступка, значит, преодолеть ровно половину дороги на пути к настоящему душевному равновесию.
Увы, лишь половину, не больше.
Потому что за словом должно следовать дело, и от этого не уйти, не убежать. Принять всю тяжесть раскаяния на собственные плечи далеко непросто. Ведь ранее совершённые ошибки, их не признают, их избывают. За них платят высокую цену, назначаемую неукротимым духом, ни в какую не желающим поддаваться на щедрые посулы логики, всегда послушно принимающей сторону разума...Мене, мене, текем, упарсин...Глупости всё это, удобная ширма, скрывающая ворох собственных слабостей...Лишь ты, человече, сам себе истинный судья, в тебе мерило доброго и плохого, точка отсчёта, раз и навсегда расставляющая по местам альфы и омеги предательства и чести...Глеб был неправ, и теперь он спешил сказать ей это.
Валерии. Единственной и неповторимой.
Глеб признавал лишь один вариант звучания любимого имени.
Валерия. Её действительно звали именно так.
...у него осталось только имя. Чудесная мелодия из семи давно отзвучавших нот, и заглушающее всё и вся басовитое, рвущее изнутри гудение недавно порванной им волшебной струны. Не труба Армагеддона, конечно, но достаточно близко...
Краем сознания Самохов ещё успел подивиться насколько неимоверно велико это кладбище, лежащее в пределах маленького провинциального городка. А потом болезненный спазм, острой иголкой вошедший в сердце, сказал ему, что он дошел, достиг своей цели. В прежде отрешённо-стеклянных глазах Глеба Самохова появилось живое, человеческое тепло. Обычный, ничем не примечательный гранитный памятник. И её фотография -- какая мука смотреть в эти чудесные, лучистые глаза, навеки отделённые барьером смерти.
Глеб вздохнул. Он не испытывал сомнений, решение принято и он не пойдёт на попятный. Самохов достал нож. Коснулся острой кромки, прикидывая, каким образом будет лучше обставить скорое действо. Будущее жертвоприношение во имя, к сожалению, давно погибшей любви. Древние пращуры почитали магию крови одной из самых сильнейших, полагая её способной на чудеса. Глеб в них не верил, и сюда на кладбище он пришёл не за ними -- его вёл и направлял последний долг перед любимой.
Всё, чего он мог добиться в этой жизни, кем стать и что сделать, всё это и многое другое, он отдавал ей. Отдавал щедро, без остатка. Пусть она навсегда останется в его памяти ярким светом, подводящим итог серым монотонным будням. Островком смысла в океане мрака. Просто той, ради которой он жил, когда же её не стало,...перед ним неизбежно встал резонный вопрос: а зачем?
Нож лёг на кожу, замер. Вопреки расхожему мнению, вены на запястьях следует резать не поперек, а вдоль. Способ не столь эффектный и мелодраматичный, как привычное для многих полосование рук, но зато куда как более практичный. Порез и больше и глубже, коэффициент свёртываемости крови при подобной обширной ране невелик, и следовательно, ваши шансы на летальный исход практически стопроцентны.
Его решение твердо, и он не отступится... Прежде чем уйти, Глеб оглянулся. Не по сторонам конечно, вокруг лишь могилы, припорошенные сыплющим с неба снежком, Самохов обратился на прощание к прошлому. Бестрепетно заглянув внутрь себя, он обнаружил там уже привычную пустоту. Тёмную дыру вакуума, где ни страстей, ни желаний, ничего. Скорбное пепелище души, утратившей способность полыхать. Куда делись они...его мучители.
Боль и счастье, счастье и боль, перемешанные, запутанные настолько, что неясно, где кончается первое и начинается второе. Он отказался от них добровольно, без принуждения со стороны, и они послушно ушли. Оставили его тет-а-тет с обессиливающей пустотой, чуть-чуть разбавленной болезненно саднящими воспоминаниями.
Нож у запястья, грохот крови в висках.
Невыносимая головная боль и мёртвый, слепой взгляд обращённый внутрь. Надсадный скрип туго сжатой пружины, острыми кромками бьющей в отчаянно занывшие виски. Против воли, оттягивая роковое мгновение разящего удара, внутренний взор Глеба продолжал скользить по чёрной бесплодной пустыне, припорошенной сверху белёсым пеплом. С толикой немалого удивления, он обнаружил, что тот далеко неоднороден и разнится по цвету и исходящему от него теплу. Звон в ушах и пришедший в движение нож. Отчаяние придало Глебу сил, разум, даже на пороге смерти ищущий за чтобы зацепиться, жадно приник к этому рыхлому тлену, невесомому праху. Треск вспарываемой кожи, холод глубоко проникшего ножа и жар вырвавшейся наружу крови -- такие разные и противоречивые ощущения не отвлекли Самохова от главного.
От поиска ответов на самый важный из вопросов.
Да, это случилось, произошедшее не исправить и не изменить. Это искупление. И он принимает его, но тепло...Тепло...слабые пульсации робких искорок отчаянно противящиеся вот-вот готовой их пожрать "чёрной дыре". Кто, а вернее что они? Из чего они состоят, почему до сих пор не исчезли, не обратились в ничто под напоромПустоты?
Они...не погибли, потому что они вечны. Неизбывны. И непреходящи.
Они это...
...Вера. Твоя преданная помощница в любом самом безнадёжном предприятии. Твёрдое, надёжное плечо, а вовсе не костыль. Вера, в невозможность разрыва соединившей их с Валерией незримой нити. Потому что это неправильно, несправедливо, что всё и вся против двух влюблённых. И барьер смерти, и глупая сделка, и странная, обессиливающая пустота. Надо просто выстоять, стиснуть зубы и терпеть, терпеть и не сдаваться. Потому что и у самого чёрного отчаяния существует предел, за которым, как-то ни парадоксально звучит, и лежит светлое царство веры. Принявший это прежде выстраданное знание, уже наполовину победитель.
Как водиться, рядом с Верой и её сестра-близнец Надежда. Наивно слепая. Безрассудно глупая. Выше чаяния полагающая, что у красивых сказок не бывает таких концов. Безысходно жутких. Ведущих в никуда. В распад, в Пустоту.
И поверх них, рядом с ними -- Любовь. Куда без неё -- ведь она естественна, как дыхание, необходима, как биение сердца, она всегда с тобой, как собственное тело, в конце концов. Пусть давший трещину сосуд впустую расплескал своё содержимое, в тщётных попытках заполнить внезапно возникшую рядом чёрную дыру вакуума. Однако стенки его, до последнего черепка по-прежнему помнят о нём, бережно сохраняя память о самом главном.
О тепле и свете. Вере, Надежде и Любви.
Они не ушли, его...благодетели. Пусть и выгорев дотла в случившемся недавно яростном противостоянии, они остались. Жестоко израненные, развеянные по ветру алчной Пустотой, они не сдались. И это главное -- вот тот якорь, которого тебе стоит держаться, Глеб. Ведь не зря по свету из уст в уста ходит легенда об огненном фениксе, восстающем из собственного праха. Даже внешне бесплодные земли, удобренные пеплом, отлично плодоносят; откуда ему, физику, ничего не смыслящему в землепашестве известны такие тонкости? Ну да сейчас это совсем неважно.
Главное, что они с ним. Что они его не оставили -- Вера, Надежда и Любовь. Три Великих Начала, вместе и поодиночке, были, есть и пребудут с ним до тех пор, пока бьётся сердце Глеба Самохова, пока он дышит. А значит, всё не напрасно...и пока с ним память о прошлом -- Валерия жива. Как, однако, всё просто: скажи другому человеку, что любишь его, вовсеуслышание признай ценность чужого существования, и он станет частью тебя. Войдёт в твои мысли, сердце и душу, и только от тебя зависит, как долго вы будете единым целым. А он, Глеб, наученный недавно обретённым опытом, теперь не отречётся от неё, не предаст.
Он никогда не сделает этого. Никогда.
Да, никогда.
...а нож, продолжая ранее начатое движение, рассекая наискось сухожилие, легко проходит через синие ручьи вен. Сливаясь воедино, словно в весеннее половодье, бурные потоки вышедшей из берегов алой реки, заливая высоко поддёрнутый рукав пальто, срываются вниз, кровеня скованную морозом землю. Горячие капли падают на тонкий ковёр холодного снега, легко прожигая в нём крохотные каверны.
-- ВАЛЕРИЯ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! -- надсаживая горло, прокричал Глеб Самохов. Окровавленный нож в одной руке, с другой падает вниз огненно-алый дождь, обильно кропящий надгробие ЕЁ могилы.
-- Это невыносимо тяжело, жить без тебя. невозможно. Но Я справлЮсь, выстою под этими холодными и пустыми небесами, утратившими свою самую яркую звезду... Я буду жить, чтобы жила ты!!
Носящий-Множество-Имён остановился.
Его ноги медленно-медленно коснулись земли, по щиколотку увязая в снегу. Неужели это случилось опять? Человек, за долгие века сменивший бессчетное количество личин, обернулся и пристально, по-новому взглянул на стоявшего у могилы молодого парня. Да, он сумел. У него получилось обратить узы вспять. А значит, он достоин самого ценного дара на земле...
Раздав руки далеко в стороны, Носящий-Множество-Имён запрокинул голову высоко вверх. Зелёную радужку его глаз залило яростное белое пламя, с губ рвался на волю полный невыносимой муки стон. Словно откликаясь на него, мир вокруг Носящего-Множество-Имён явственно вздрогнул, пошёл дрожью, истаивая, постепенно рассыпаясь клочьями невесомого тумана. Продолжавший падать с неба снег, подхваченный и прихотливо изломанный невидимой, но могучей силой, под невероятными, просто невозможными углами, всё еще продолжал свой бессмысленный полёт. Однако продлится это недолго.
Мир умирал, истончался, неуклонно обращаясь в ничто. В Пустоту.
Он Переходил; боль рвала лёгкие, катастрофически не хватало воздуха. Он задыхался; наращивая давление. Носящий-Множество-Имён рвал в клочья непокорную ткань пространства и времени. Это действительно нелегко, разомкнуть хищные клыки змея Уробоса, мёртвой хваткой вцепившегося в собственный хвост. Обычно он не отпускает своих жертв, но это как раз тот случай, когда всей его власти недостаточно, чтобы удержать сделавшего выбор.
Внутренности сплело тугим узлом, затянутым до предела и даже туже, однако человек, при рождении наречённый Тристаном, почему-то улыбался. Что боль в сравнении с кратким чувством свободы -- в моменты редких поражений Госпожа не была властна над своим обычно безропотно покорным слугой. Сейчас, и только сейчас, он мог вспомнить о НЕЙ. Изольде. Той, из-за которой, и ради которой он и живёт до сих пор... Губы Тристана замерли, изогнутые светлой, полной грусти улыбкой. Как сладостно краткое пребывание в благоухающих садах забвения и счастья, в ту пору, когда Госпожа, зализывая ранее полученные раны, готовится к новому раунду бесконечного, как Вселенная, поединка.
...а впереди ещё две влюблённые пары. Знать бы, достанет ли сил?
-- Как...Что...Где...
Речь Самохова была сбивчива и путана, но Тристан его отлично понимал. Состояние Глеба можно описать одним словом -- потрясение. Вот только что ты резал на кладбище вены, через физическую боль и душевную муку открывая новый пласт знаний, а вот -- сидишь в офисе фирмы "Мнемон" в удобном и просторном кресле. После такого резкого перехода любому станет не по себе. И Глеб, конечно же, не стал исключением, парня трясло -- он смотрел прямо перед собой, и губы его беззвучно шевелились. К чести Самохова, в подобном жалком состоянии он пребывал недолго.
-- Это ведь не Ад? -- первые слова Глеба не отличались особой оригинальностью.
-- Нет, -- с обескураживающей серьёзностью сказал Тристан. -- Это скорее Чистилище. Карантинный санпропускник, который не каждому дано преодолеть.
-- Яс-сно-о, -- протянул Глеб. -- Хорошо. У меня много вопросов, но все они легко сводятся в один, главный -- где правда, и чему верить?
Тристан усмехнулся. Внутри ледяной волной растекались привычный холод и отчуждение, почти презрение ко всему живому. То Госпожа, готовая отдавать новые приказания, напоминала слуге о собственном существовании. Её холодные щупальца настойчиво искали Тристана, вот только до тех пор, пока он рядом с Глебом Самоховым, она невластна над ним. Тристан был искренне признателен этому сильному молодому человеку, так милосердно подарившему ему краткую передышку. За его тяжело выстраданный Выбор, давший возможность Носящему-Множество-Имён хоть на миг позабыть, что впереди у него ещё две влюблённые пары. Люди слабы, а узы любви крепки и беспощадны; бумеранг, сколько его не отбрасывай, всегда возвращается обратно. Нанося всё более тяжелые раны...Увы, но долго противиться настойчивому зову Госпожи Тристан просто не в силах. Невыносимо тяжёлые вериги долга очень скоро вынудят его вернуться к постылой службе у ненавидимой всем сердцем хозяйки. Так было прежде, так будет и на этот раз. Он скоро уйдёт. Но прежде расскажет растерянному победителю хоть часть правды о мире, и о нас, людях.
Такой вот в этой игре приз, не зря ведь говорят, что во многих знаниях многие печали.
-- Здесь уместнее будет сказать не чему, верить, а кому? -- очень медленно, тщательно подбирая слова, сказал Тристан. -- Верь себе, Глеб Самохов, и в то, что ты считаешь правильным.
-- Но это было так реально...
-- Именно потому это и реально, что было на самом деле.
-- Как ни крути, а ведь выходит, что я мёртв. Умер на кладбище от банальной потери крови, так скажи мне, что же я, живой и здоровый, -- Глеб покосился на левое запястье, -- делаю здесь, в офисе фирме "Мнемон". Что произошло со мной?
-- Есть вопросы, которые непросто правильно сформулировать, но ещё труднее дать на них правильные ответы. Однако, я попробую...Тем более, что время пока есть. Что такое окружающий нас мир, Самохов? Он -- лишь яркая картинка, проекция наших органов чувств. А те, как известно, несовершенны, и порой, обманываясь в собственных ощущениях, дают в корне неверную оценку явлению или событию. Так, например, далёкий предмет всегда кажется маленьким, а погружённый в воду -- причудливо изломанным. Налицо, Глеб, явное противоречие между моим призывом верить в то, что считаешь правильным, и знанием о примерах ошибочной работы органов зрения, слуха и т.д.... Вроде, смысловой тупик... Но вот тебе, Самохов, отправная точка для построения последующей цепи логических выкладок. Знаменитый коан, "загадка без ответа", корнями уходящая в традиции дзэн-буддизма: "Однажды Лао-Цзы приснилось, что он бабочка, беззаботно порхающая с цветка на цветок. И он проснулся, с криком ужаса на губах, бабочка тоже проснулась, трепеща крылышками от испуга". Так кто кому сниться: Лао-Цзы -- бабочке, или бабочка -- Лао-Цзы. Нет ответа -- вернее, ты вправе выбрать любой их них по своему усмотрению, и будешь прав. Абсолютно.
-- Разве бывают два диаметрально противоположных и притом правильных ответа на один и тот же вопрос? -- задумчиво спросил Самохов, беспокойно барабаня пальцами по подлокотнику кресла. -- Для меня, человека, образ мудрого китайца Лао-Цзы, заметно предпочтительней какой-то там бабочки-однодневки, а ты говоришь -- оба. Как-то это неправильно. Не по-людски.
-- Вот, ты начинаешь понимать, -- Тристан пристально посмотрел на собеседника. -- Вариантов ответа в любом тесте всегда несколько, и ты обычно волен выбирать из них тот, который тебе кажется правильным. Потому что бытие определяется со-знанием, то есть "СОВОКУПНОСТЬЮ ЗНАНИЯ". О себе и окружающем мире. И здесь, на первый план, выходит понимание твоей собственной роли в системе взаимоотношений: Человек и ВСЁ ОСТАЛЬНОЕ.
-- Звучит витиевато, однако суть сказанного я уяснил. Чтобы не происходило внутри или снаружи у человека, какие бы катастрофы и потрясения, у него всегда остаётся свобода воли. Например, признавать ли реальность существования чудовищ порождённых сном, не всё ли равно чьего разума. И, следовательно, право на выбор формы ответа той пугающе-непостижимой бездне, что каждодневно пристально всматривается в нас. Я -- человек, и это звучит гордо, -- Глеб, не удержавшись, издал короткий нервный смешок. -- Я -- та лакмусовая бумажка, что вступает в бурную химическую реакцию не с каждым реактивом.
-- Верно. Не было и нет внутреннего противоречия между верой и знанием, а есть хрупкий, трудно поддающийся логике баланс между свободой воли и назовём их так...Великими Силами.
-- Ага, разменные фигуры и передвигающие их странные, загадочные игроки, -- зло бросил Самохов. -- Если они и вправду Великие, зачем им жалкие людишки, пусть бы и дальше занимались выяснением отношений в собственном тесном кругу.
-- Они не могут, Глеб. Великим Силам, как воздух нужны воплощения, имперсонификации. Проще говоря, им никуда без тех, у кого есть кулаки, чтобы драться, и рты, чтобы говорить. Их величие и значимость напрямую зависят от количества Глашатаев и Бойцов; так называемых аватар, идущих нужным им путём.
-- А если человек, к примеру, выбирает полную непричастность. Нейтралитет. Ведь на каждом боксёрском поединке бывают случайные посетители. Их мало интересует происходящее на ринге, куда больше занимает содержимое расположенного неподалеку от ристалища буфета. Пусть бойцы, с хаканьем и дальше мутузят друг друга, этому человеку плевать на исход битвы за титул чемпиона, его куда сильнее волнует стаканчик доброго вина...К слову, а ведь есть ещё со всех сторон привлекательная роль судьи!
-- Место судьи занято, -- чуть рассеянно отозвался Тристан, словно прислушиваясь к чему-то доступному только его слуху, потом несколько невпопад он продолжил: -- Об аналогии с поединком боксёров я недавно читал, и в целом, она неплоха. Удачна. Но образу нескончаемого и бескомпромиссного поединка двух атлетов недостаёт необходимой глубины и сочности. Потому что на свете бывают зрелища такого масштаба и накала, что просто никого не оставляют равнодушными. Слишком много положено на алтарь победы страстей, энергии и сил...
-- Не дерутся они, а жар загребают чужими руками. Значит, всё произошедшее со мной, с нами, -- поправился Самохов, -- нужно было кому-то, -- парень сделал неопределённый жест ладонью, -- чтобы в ознаменование конца очередного раунда победно вскинуть руки, празднуя локальный успех. Хорошо, если Великие Силы -- боксёры, то кто тогда мы? Скажу. Ясно кто -- разбитые бойцовские перчатки. Испачканные чужой и собственной кровью, которые к следующему удару гонга легко и непринуждённо заменят на новые, белоснежно-чистые. Так что ли, выходит?
Глеб шумно перевёл дух, у его губ залегла горькая складка.
-- Наша путаная любовь, замешанная на противостоянии характеров, на глупой гордыне и бессмысленных предрассудках. Душевные метания; нелепая и страшная гибель Валерии; моё добровольное аутодафе на кладбище, -- распаляясь, Самохов почти кричал. -- Где, в ряде перечисленных мною событий, проявления нашей, так называемой свободной воли. Мы этого хотели -- смерти и распада? Проклятой пустоты, вакуума?!... Нас просто использовали, а потом смахнули с игрового поля за ненадобностью.
-- Да, использовали, -- признал очевидное Тристан. -- Для сильных, слабый всегда будет инструментом для достижения собственной цели. Но, Глеб, посмотри на это с другой стороны, из выпавших на твою долю страданий ты вынес самое ценное -- знание. А значит, тобой сделан серьёзный шаг вперёд в осознании себя, понимания и постижения окружающего людей мира.
-- Оно мне надо...
Попробовал возразить Самохов, но Тристан не дал ему договорить.
-- Ты не понял главного, Глеб Самохов. Смысла происходящего сейчас, в этой комнате.
-- Ну, так объясни, -- почти спокойно сказал Самохов, охвативший его гнев пошёл на убыль, -- Говори, носящий имя Александр, я весь обратился в слух. Какую новую, вселенского масштаба истину ты готов мне ещё поведать, какую страшную тайну открыть? Давай!
-- Глупец, -- сказал Тристан, качая головой, -- ты чересчур молод.
-- А ты слишком стар, -- не остался в долгу Самохов. -- Ты -- неупокоенный мертвец, по ошибке бродящий меж людей.
-- Давай не будем обо мне, поговорим лучше о тебе. Благо, осталось немного. -- Взгляд Тристана уже достаточно долго искательно блуждал по лицу Глеба, словно отыскивая в его чертах, только ему одному понятные знаки. -- Ты прошёл испытание, Глеб. Проверку Пустотой, крещение Любовью, у тебя получилось обратить узы вспять и восстановить ранее разорванное. Своим выбором, искупающей жертвенностью, ты заслужил благосклонность одной из Великих Сил. Да-да, тех самых, так поносимых тобою "боксёров". И потому тебе будет даровано право на новую попытку. Не смотри на меня так, не надо... Иди, она в больнице, врачебный консилиум принял решение перевести её из реанимации в обычную палату... Иди же скорей! Это в одиночестве времени много, а двоим его вечно не хватает...
Он ушёл. Навсегда.
Пьяный от счастья, спешащий к любимой.
Глеб Самохов ушёл, а я остался.
Вот и всё. Я сыграл свою роль, надеюсь, они будут счастливы...
Мне грустно, душа полна серой, беспросветной тоски. Но пусть уж лучше она, чем полное, отупляющее безразличие. В моменты подобные этому я привычно ищу утешения в знаковых для меня рифмованных строчках. Не так давно случайно услышанные, они очень скоро стали для меня источником внутренней силы. Низкий поклон тебе, неизвестный мне поэт, за то, что сумел так точно и образно передать весь спектр доступных мне переживаний и эмоций.
Правильные строфы. Настоящие чувства.
Всё так... всё истинная правда.
Что лиц милей, ушедших без возврата?
Мы были вместе. Память их жива.
Я помню каждый взгляд, и все слова
Они слышней громового раската.
Как запахом -- раздавленная мята
Сильней, чем вся окрестная трава,
Так слышен голос Божества
В том, что любил, в твоём, что смертью смято.
Насмешкой был бы мир, всё было б зря
Когда бы жизнь сменялась пустотою.
Не на песке свою часовню строю --
О правде воскрешенья говоря...
Здравствуй, госпожа...Я иду...твоему ожиданию пришёл конец...