Очередное открытие Модеста Петровича. Небесная лаборатория и странные последствия грозы.
Строение всякого вещества аналогично строению солнечной системы. В центре располагается ядро, стало быть, солнце. Вокруг ядра по своим орбитам вращаются частицы - другие планеты, создающие систему в целом. Модест Петрович задумался, хотя чего тут думать - алфавит, из которого и складываются первые знания. Достоверный факт, признанный теперь не только научным сообществом. Читать о формах проявления энергии - гамма, ультрафиолетовых и инфракрасных лучах, - профессор не собирался, только перевернул страничку. А вот это уже кое-что! Число семь является основным для центральной вселенной. Мир, состоящий из атомов - еще один научный факт, - обнаруживает некоторые признаки, которые находят свое проявление в числе семь. Это уже не "кое-что"! Если и совпадение, так только какое! Бог Семичастный! Духовный источник имеет также сакраментальное число семь.
Модест Петрович почувствовал некоторое волнение. А вдруг он сделал открытие? Хотя, что есть открытие? Закон, о существовании которого прежде не знали. Жить-то жили, а знать не ведали.
Поднялся. Прошел до окна, приоткрыл раму и выглянул наружу. Приближалось лето - дивная пора, которую ждут с нетерпением. А как лето пришло, тут и забывают - еще один закон человечества. С некоторых пор - лет так десять назад - профессор неожиданно для себя обратил внимание на любопытный факт. Так же, как сегодня, сидел и что-то читал - какую-то научную статейку, в библиотеке взял. Сидит, читает и вдруг мысль в голову. На первый взгляд, вздорная мыслишка на уровне подсознания. Это когда вы еще не решили - нужная для вас мысль или вздорная и пустая. Статью-то он читать не собирался, не по его, что говорится, профилю. А почему он тогда ее взял? И не только взял, но и принялся внимательно изучать. Чертовщина какая-то! Наваждение! Словно схватил его кто-то за руку и привел в читальный зал.
Число семь пугало и вместе с тем завораживало - при построении любого ряда химические элементы проявляли любопытную тенденцию повторяться через каждые семь. Однако как могли знать об этой удивительной способности тысячи лет назад?
Модест Петрович вернулся на место и открыл уже другую статью. "Космический разум представляет собой образование, находящееся под опекой Семи Духов. Семь Духов, семь уровней вселенной". Обыкновенное совпадение, тем более что речь идет о совершенно разных аспектах - материальной составляющей и духовной. Следует быть осторожней, так и до греха недалеко, подумал профессор. Что же получается? А получается, что еще один научный деятель... кто он там - Модест Петрович перевернул страничку, чтобы отыскать звания и регалии ученого мужа, доказывает нам всем о божественной стороне создания мира! Не меньше и не больше! Вот только не знает ученый, не догадывается о своем самоотверженном поступке.
Чего, спрашивается, я так разволновался? Сделал ученый муж открытие и не заметил - отправился дальше. А он - Модест Петрович - заметил. Подобное в жизни, увы, случается нередко. И все-таки нужно отдать должное - до чего он был смелым и решительным в прежние годы.
"Вселенная по сути своей создается и управляется космическим разумом, который не в состоянии в полной мере оценить разум человеческий". Однако не данное предложение позволило профессору восхититься самим собой. "Космический разум не принадлежит какому-либо материальному существу, он пронизывает все уровни мироздания, являясь объективной реальностью".
Модест Петрович перечитал еще раз, после чего решительно исправил - вместо слов "объективная реальность" написал "божественная реальность". Вот теперь определение приобрело не только форму, но и содержание. Как они могут себе позволить так жить? Невежество полное и неуважение, прежде всего, к самим себе. Хотя к чему отчаяние? Мир же меняется, а вместе с ним и человечество ждут перемен. Человечество еще не сдало маломальский серьезный экзамен - он впереди. Оно просто погрязло в скучных и невыразительных хлопотах - решает, что будет готовить себе на завтрак, какой костюм наденет и куда отправится в отпуск. Впрочем, небольшие результаты также имеют место. В целом сформировалась раса, позволив продолжить задуманный план, одно время вызывающий сильные опасения. Худо-бедно возникли цивилизации, на лицо факторы социального развития, появилось общество, управляемое еще далекими до совершенства законами, в основу которых легли главные принципы человеческого общежития.
- И как долго ты собираешься сидеть дома? - Клавдия стояла рядом. Она уже сменила наряд - надела другое платье, как и шляпку.
- Может, сходишь одна? - робко спросил Модест Петрович.
- А ты у меня к чему? Зачем я выходила замуж? Варить борщ? Так я его уже сварила.
- Радость моя! - возможно, излишне эмоционально воскликнул Модест Петрович, - да никто в мире не умеет так готовить борщ. Это и не борщ вовсе - произведение искусства! Хочешь, я тут же его и съем?
- Сначала кашу доешь. Борщ я готовила на выходные.
Громыхнуло, от чего в серванте звякнула посуда, из которой, по понятным причинам, обедать запрещалось. Посуда - фарфоровый набор ценой в сумасшедшую сумму выполнял в дому профессора совсем иную функцию - эстетическую. То есть на посуду полагалось смотреть, изредка вытирать скопившуюся пыль, но ни в коем случае не есть. Ел Модест Петрович из одной и той же миски, сидел на одном и том же стуле и не в гостиной, а на кухне.
Вновь громыхнуло, подсказывая, что вскоре должно последовать.
Весенние грозы - тема не одного прозаика и поэта. Стихия, где сходится в поединке тепло и холод - два рыцаря, посланники небес, выясняющие спор миллионы лет.
Модест Петрович развел руками, мол, я тут и вовсе ни при чем.
Ливень хлынул ужасный. Вмиг потемнело, словно пришла ночь. Но повеяло свежестью - ударило в нос травой и черемухой - она уже успела распуститься. Заплясали лужи, пошли пузырями огромными. Окно пришлось прикрыть - Клавдия страсть как боялась грозы, а Модест Петрович - ничего, держался молодцом - посмеивался и объяснял перепуганной женщине действие законов физики. Отчего рождается молния, сколько киловатт энергии в себе несет, насколько опасно оказаться в грозу, как следует себя вести и где полагается прятаться. Клавдия спряталась в спальне - забралась в кровать и укрылась одеялом - береженного и бог бережет.
Экая дремучесть! Современный человек и подобное невежество! А если бы они отправились на прогулку? Или гроза застала бы их в поле? Или, того хуже, в бушующем океане? В океане, думается, форточку не закроешь, в океане и Модест Петрович здорово бы струхнул. Бросил бы штурвал и жилет спасательный надел, а то и два. Ну а потом, и тоже вдвоем, принялись бы они молиться - Модест Петрович и Клавдия. И в грехах признались бы, поведали как на духу, чего в иной обстановке не скажешь, а тут все вспомнится - и хорошее, и плохое.
Вот она - сила природы! Мощь Господня - тысячу лет назад, два тысячи - гремит себе и гремит. Один атом с другим разобраться не могут - разлетятся, столкнутся, а шуму на весь свет, за десятки верст и видать, и слыхать. Стихия!
Ефлампий задрал голову и наблюдал, как взорвались небеса - одно облако нашло на второе. Вот тебе и пустое пространство - свет. Ничего в нем нет. Видим, но не замечаем, только когда сойдутся в поединке силы космические. Физическая энергия колоссальной мощности, рождающаяся из пустоты - люди, наконец, задумались и формулу пытаются вывести. Наивные! Никуда она - эта энергия - не подевалась. Она ушла - прокатилась вихрем стремительным, чтобы вернуться вновь, может, через неделю, две или тысячу лет. По всему небесному пространству две силы - холод и тепло - участвуют в процессе созидания, рождают энергию - матерь будущего вещества. Этап важный, но незаконченный, нуждающийся в участии крохотного существа - электрона. Дальше научная мысль человечества не пошла, споткнулась на атомах, подарив, правда, миру квантовую механику - учение современных физиков.
Сложен мир Отца, похвально стремление в нем разобраться детей его. Можно и формулу найти, уравнение решить, а как быть с другими видами энергии - духовной, например, или интеллектуальной? Физическая энергия есть отражение его духовной реальности - неподвластная разуму смертного категория, от которой до истины уже ведет прямая дорога. А там и прозрение - возвращение в лоно Отца.
Всему и всегда должен быть ответ, рассуждал Ефлампий, наблюдая за грозой - небесной лабораторией создателя. Снизу картина виделась куда более впечатляющей, заставляющей всего лишь на мгновение задуматься над тем, чему отводится земной срок - каждому свой. Ефлампий перевел взгляд и ничего кроме потока воды не увидел - они все разбежались, спрятались от ненастья. Пускай не видят, но слышать-то они должны! Даже слепой увидит, а глухой услышит - почувствует. Увы, не желают, гроза для них - проявление природы: обыкновенный дождь и молния - электрическая дуга в миллион киловатт...
Козьма был мокр, как говорится, до нитки - вода стекала ручьями, образуя небольшие болотца. Вода стояла в бороде - взлохмаченной и сырой, в глазах тоже стояла вода. Ипполит Иванович в рубахе до колен смотрел, как опричник с жадностью припал к кадушке, откуда также текла вода. Водяной! В лужу посади - зараз всю выпьет.
- Ну?
- Худо, Ипполит Иванович, совсем худо, - только и сказал Козьма, вновь припав к живительной влаге.
- Будет тебе, дело говори,... грязи-то развел.
- Бунт! - сообщил Козьма и вытер бороденку рукавом, - волнение, три избы спалили. Приказчика вашего в навозе изваляли, собирались до вас идти.
Козьма Митрофанович - мужик отважный, понапрасну в панику не ударится, а тут ведро воды выпил.
- Бунт, говоришь? А чего это вдруг и бунт? Не бывает так, что б сразу и бунт. Причина должна быть и подстрекатели. Подстрекатель кто? Первым изловить - вот тебе и весь бунт.
Козьма повалился в ноги.
- Не доглядел. Слабость во мне взыграла - пощадил гадину. Он словно юродивый - околесицу нес, чушь полную. Отпустил ирода. Прости Ипполит Иванович, не доглядел.
- Кто?
- Кожемяка, пес блудливый!
- Кто? Этот червь?
Ипполит Иванович хлопнул себя по коленкам и открыл рот.
- Гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы! Кожемяка!!! - и вновь, - гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы!!! Муха навозная!!!
Однако уже в следующее мгновение в лице переменился, подскочил к опричнику и словно пацана поднял, оторвал от половиц. Лицо и без того ужасное кровью налилось.
- А ты у меня кто? Правая рука и око всевидящее или хрен моржовый? Сабля-то у тебя на что - ятаган турецкий? Баб стращать или в жопе ковыряться, прыщи давить и сало резать? Кожемяка! Да какой он подстрекатель? Он, - Ипполит Иванович вытаращил глаза в поиске верного слова, - он... тьфу!!! Вот кто он!
Козьма Митрофанович свалился - упал аккурат на задницу, в то время как Разумовский продолжал бушевать, метая молнии, отнюдь не менее страшные, чем за окном.
- Да что это в мире происходит? Что творится!!! Ежли каждый червь вонючий себя предводителем возомнит! Завтра еще кто придет, скажет, мол, я прынц албанский, великий потомок ассирийской царевны. И что прикажешь - дипломатию с ним разводить, грамоту читать? Али ходит он в приятелях у Сатаны, тот, помнится, тоже в предводителях ходил, совращал с пути истинного, обещая автономию.... вот что, Козьма Митрофанович, верный мой и преданный товарищ. Ни о чем ты мне не говорил, а я ни о чем и слухом не слыхивал. Померещилось тебе, а мне сон кошмарный приснился. А утром встали - тишь и благодать.
Разумовский приблизил свое страшное лицо, где продолжала бушевать буря.
- Утром - тишь и благодать. Не нужны мне волнения, слышишь, Козьма. Поднимай дружину, полки, легионы, войска поднимай, разворачивай согласно военной науке или по старинке, по-нашему - гурьбой, но что б утром - тишь и благодать.
Восстание! Оно охватило систему - не было уголка, куда не долетела весть, - тревожная новость, всколыхнувшая царство небесное. Брошенный вызов расползался, неожиданно находя себе сторонников - одно за другим в смуту погружались княжества, эпидемия ползла серым облаком - бунт!
Бунт - раскольники или борцы? Предатели или заблудившие? Оступившиеся или желающие придти на трон?
Что говорить о Ефлампии - существе одиночного происхождения, когда на сторону восставших переходили Планетарные князья, наделенные полномочиями управлять воинством серафимов! Ослепленные идеями нового прорицателя они становились под его знамена "Освобожденных и независимых". И если земные сражения несут несчастья и горе, бунт в поднебесье означал трагедию для всех восходящих созданий уже после физической кончины.
Как не покажется странным, но и боги могут заблуждаться. Движимые бескорыстным стремлением проповедовать истинные ценности и они испытывают опасность ошибки.
Чудом Ефлампий не оказался в числе восставших, хотя и разделял многие из провозглашенных тезисов. Прежде всего, лозунг свободы - интеллектуальной, социальной, нравственной и духовной. Каким может быть запрет для нравственно состоявшегося индивидуума - только его личный запрет. Почему не в праве самовыражение? Говорить, думать и поступать, как тебе подсказывает твой разум. Каким обманом может быть свобода - плацдарм для самоутверждения. Необходимость греха, как движущая сила совершенства, пусть даже выбор зла является сознательным. Кто разграничил понятия добра и зла? Почему Верховные правители допускают зло, как и грех? - Новые тезисы, о которых прежде и подумать было страшно, раздавались в поднебесной чаще обычного.
Бунт ширился, захватывал новые и новые области, число сторонников росло, а Священный Синод молчал. Делал вид, что ничего не происходит. Недоразумения случались в истории поднебесной и прежде, вероятно, поэтому решили - и сейчас обойдется. Однако всякой терпимости положен предел, а отсрочка правосудия дается лишь с целью возможного покаяния. Либо древние были настолько проницательны, чтобы знать дальнейший исход восстания - его естественное самоуничтожение? Конечно, сейчас, когда отзвуки великой смуты в поднебесье не звучат столь пугающе, можно в спокойной обстановке проанализировать случившееся и сделать некоторые выводы. Однако и здесь сложно предполагать и догадываться - божественный замысел Отца так и останется тайной за семью печатями, вернее, за семью сферами мироздания.
Шли на рысях, скользили мрачной тенью в ночи, оврагами и балками - места-то знакомые. Гроза улеглась, а вот дождь продолжал хлестать, превратив землю в жижу бесформенную. На что Козьма Митрофанович наездник лихой, и тот вдруг подумал, а кабы не свалиться. Жеребец слишком молод, а стало быть, и глуп - опыта жизненного не хватает - торопится, а куда, не знает. Знает Козьма Митрофанович, однако и поспешать следует с головой. Вот оно как - у страха глаза велики. Верно говорят люди. Струхнул, кинулся было, а там пламя столбом и мужики с вилами бегают. Сабля у него с боку на ремешке висит, выхватит клинок - плюнуть не успеешь. Не выхватил, но плюнул - чернь в злобе своей, что дъяволы сущие - разорвут, мокрого места не останется. Поэтому и струхнул - залег за околицей. А предводитель у них Кожемяка. Козьма Митрофанович решил было, что обознался - слишком пугающим оказался образ вчерашнего юродивого. И ростом он как выше стал, и осанка изменилась, а уж взгляд... не приведи господи столкнуться в ночи. Кондратий схватит непременно. Спугался Козьма Митрофанович, впервые в жизни узнав, что есть страх... когда руки влажные, но не от дождя, когда сердечко, яко птенец бьется, трепещет и пищит - в груди не удержать, когда видишь ее - старуху в балахоне с клюкой - мерзкую бабку без лица, облик у ней всякий раз новый. Как увидишь на ее лице свое лицо, считай, секунды две осталось лишь осознать, что ангелы задержались, а она - вот она, рядом.
До чего изменчив образ человеческий! Как он может быть сегодня червем, что каблуком раздавить можно, а завтра... не сыскать и слова верного, что б передать всю величину и размах духа его. Верно, как есть верно - духи в него вселились, по сему это уже не Кожемяка. Как же, того Козьма Митрофанович знает, а вот этот... точно не Кожемяка он, а кто тогда?
Встали - полоской огненной заря занималась, дождь угас или отстал, шли хоть и на рысях, но поспешали бойко. Глядят на Козьму Митрофановича - решения ждут. Он тут главный, и по чину, и по воинской стратегии командир. И он глядит, переводит взгляд с одного на другого - воинов своих оценивает. Жнец или кузнец, прочий работник в хозяйстве необходимый какой бы силой и сноровкой не обладал, все же не боец. На коня посади - уже не то. Саблю вручи или секиру - и вновь не то. Воинское искусство в нем отсутствует, отчего и глядит неуверенно - не своим делом занят.
Сколько их, - размышляет Козьма Митрофанович, - а нас - сколько? Отвага и решительность хорошие, преданные товарищи, только слепые они, наивные. Тут хитрость нужна.
Спешился, а за ним и другие с коней сошли - ждут. И бог милостивый дает отсрочку, срок назначает покаяться, пусть и посеяно зло. Но бог велик и терпимость его неограниченна - еще одна загадка для незрелого разума...
И настал час, когда Ефлампий осознал, что и несчастья - а кто осмелится утверждать, что восстание благо - несут в себе пользу. Закон природы - зеркальное отражение, что происходит и на небесах. Силы непогоды с грозой и ветром набирают мощь, однако их время ограничено. Так и зло, сколько бы оно не ширилось, каким бы не казалось всемогущим, и ему отводится свой срок. Из неведанных глубин, словно из темных туч, начинает проглядывать, сначала робко и неуверенно, на мгновение, на секундочку синева небесная. Еще гремит гром, а солнце уже тут как тут, вселяет надежду и подсказывает...
Столб огня вошел в землю - Козьма Митрофанович почувствовал, как задымилась бороденка. Вскрикнул, повалился в мокрую траву, и вновь запах паленного мяса ударил в нос.
Чиво это? Где это? Матерь Божия!!!
На Козьме Митрофановиче горела уже шапка, и весь он горел - катался по земле.
Худо! А слов верных нет.
- А-а-а-а!... сука! Бо-о-о-о-о-ольно! - вместо сапога - ступня горелая. Его - Козьмы Митрофановича - ступня! Горю, братцы, как есть горю! - не по-христиански, надрывно кричал опричник.
- Горит! Живьем горит!!! - хриплым эхом отозвался голос, не спеша однако придти на помощь.
- Веселей, - пискнул еще кто-то, - спектаклю нам давай. Мы дюже как спектаклю уважаем!
- У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!!!
- Чего, чего?
- У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!!! Бля...
- Хорошие слова! Верные! От сердца идут! Стало быть, и молитва получится - еще немного, еще чуток... дело я говорю?
- Дело! - Аще какое дело! Великое! Тута он, пустяк остался, плюнуть осталось. От единой крови - род человеский! Не жалей себя, Козьма Митрофанович - на всех хватит!
Как есть бес! Семя бесовское!
- Старуха где? Бабку не пущайте! - Козьма Митрофанович вытаращил воспаленный глаз, указывая перстом в темноту. - Там она, ведьма лохматая, губами шлепает, сказать желает.
Пропал первый шок, товарищи - воины отважные в себя пришли - кинулись спасать командира - кто кафтаном казенным машет, кто землю сырую руками бросает, а кто-то обратил свой взор к тучам темным и знамение на себя наложил - размашисто, сверху вниз и справа налево. Козьму Митрофановича не слыхать - головенку на спину запрокинул и бороду щиплет - прикусил зубами и не отпускает - видать, и в самом деле больно.
Вот она - плоть, как не ласкай ее, как не угождай ей - бренна она, хрупка и не надежна. Комар присел - зудит, а то и вовсе волдырем пойдет, дверью палец прижал - ночь не спал, извелся весь. Кровь не доглядел и пустил - рана гнойная образовалась. И это венец творчества? Совершенство, не знающее предела?
- Расступись, братцы, расступись. Их сейчас трогать нельзя. Глины бы, глина в таком деле лучший лекарь. А откуда ее тут возьмешь? Дышит?
Козьма Митрофанович дышал.
- Помогайте, братцы, всем миром выручайте командира, - опричник отступил и принялся снимать шаровары. - В прошлом году, Тимофей не даст соврать, шатун мужика задрал. Ой, братцы, видели бы вы, как он его порвал - места живого не найти. И грешно и смешно - где голова, где жопа? Мясо! Одно сплошное мясо и, конечно, кровь. И что?
Опричник тряхнул тем, что вывалилось из порток - внушительный и объемный.
- А ничего! Собрались мужики, баб в сторону отвели, детей несмышленых и... справили малую нужду на несчастного. Неделю ходили, квасу попьют и бегом - лечить горемыку. Чего встали? Уважить нужно Козьму Митрофановича - раны залечить.
И они принялись лечить - каждый по-своему, прислушиваясь к стонам, что вырывались в предрассветной тишине.
Необъяснимое исцеление. О чем желал сообщить князь Разумовский и чего не сказал Владыко.
Солнце встало, солнце село - прошел еще один день. Для Козьмы Митрофановича - год. Выйди в лес или в сад, пройдись по лугу, в овраг спустись, глянь, если не спешишь, окинь взором многочисленную паству - деревца зеленые, побеги хрупкие. Травинку сорви - все так делают. Либо веточку - от мошки отмахнуться.
У Козьмы все члены на месте, где рука - рука, где нога - пятка голая, да и бороденка как прежде лопаткой топорщится. Боль сидит внутри, снует маршрутами темными, а выйти не желает. Семь ходов-выходов в теле человеческом - странная цифра, мифическая. В прежние времена часто задумывались, в тайне обсуждая сей непонятный факт, однако спросить боялись - места встречались больно неприглядные. Про светлые очи и губы алые сказано много и радостно, а далее животная начинается скотская сторона.
Чем и как оказали первую помощь несчастному - разговор не о том, речь пойдет о другом. Скажешь "дрянь", дрянью и станет, вспомнишь чумазого, он и явится, потому как на всякое вредное слово прежде крестились, зная по опыту, нет худа без добра, ненависти без любви, сострадания без личного горя.
Как вошла боль, он понял - дурной и тот поймет. Вошла она вместе с молнией - миллионов киловатт, что хватало бы запалить лампочку и не одну. На месяц бы хватило, где - на год, если аккуратно и бережливо, только чтобы головой об косяк не стукнуться и мимо стула не сесть. Как вышла молния? Вероятно, Козьма Митрофанович имел на этот счет свои личные соображения. Сапог у него сгорел. Вместо подошвы -отверстие, дырка ужасная. Ипполиту Ивановичу отвозили смотреть в качестве вещественного доказательства - акция-то сорвалась.
- Молния? И живой? Заговаривается, нет? Ну, разве не чудо!
Глядит на сапог.
- Тута и вышел заряд, а вошел, стало быть, в голову... м-м-да. И что - в голове дырки не видать? Только в сапоге? М-м-да. Вот оно как, одним словом - стихия, буйство природы...
Ипполит Иванович вновь глянул на сапог, вернее, на то, что от него осталось. Смелости набрался и сунул в дырку кулак.
- Здесь и вышел. Ну да, выйти-то ему где-то надо? Не из задницы же ему выходить. И что говорил?
Слуга, хотя и был на аудиенции у князя впервые, соображал уверено и в полной мере.
- Горю, братцы, горю.
Ипполит Иванович слушает внимательно, возможно, представляя, как в его Козьму входит огненный смерч. Б-р-р-р-р-р-р! И представить страшно, а вот узнать - интересно.
- В ноге дырка есть? - спрашивает Разумовский.
- В ноге?
- Да, в ноге! Если в сапоге дырка, должна быть и в ноге.
- В ноге, ваше сиятельство, дырки нет. С утра не было.
- А вчера? Вчера дырка была?
- Не могу знать, - отвечает слуга.
Отписать следует, - размышляет Ипполит Иванович, - ежели я не отпишу, отпишет Илья Петрович. Лошадей не пожалеет, но курьера направит.
- Федька, ко мне! А ты ступай, коли нужда будет, позову. Сапог-то оставь, он мне теперь для дела спонадобится.
- Селифана зови, - обратился он к холопу, что вынырнул из сеней, - бумагу писать будем.
Илья Петрович, поди, уже про все прознал - прохвост! Не может простить кобылы - обиду затаил. На пасху обычно подарки присылал - ну те, что не жалко. Дрянь какую, в хозяйстве ненужную. А нынче молчит и в гости не зовет. И до чего падшая природа людская! Не хлебом едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божьих. Отдавайте и последнее, ежели нужда того требует...
Ипполит Иванович нахмурил брови, вспоминая, а как вспомнил, ликом просветлел и кому-то пригрозил пальцем: хотящему судитися съ тобою и ризу твою взятии, отпусти ему и срачицу. Однако как отдать последнее из того, что имеешь? - тут же возник в голове его вопрос. - Отдашь и что? Без порток останешься?
Явился Селифан. Инвентарь при нем, как и озабоченность - знает, шельма, щедрой рукой одарит его Ипполит Иванович, выдаст вознаграждение. Ждет. Ну и хрен с ним - пускай ждет. Ипполит Иванович сейчас думать будет.
Для начала Разумовский прошелся - отсчитал десять шагов в одну сторону, а затем в другую. Доклад, он усердия требует, и не только по тому, что бумага вещь полезная. Выдержать-то она выдержит, все что угодно в ней поместить можно, а вот как сделать, чтобы между строчками проглядывал образ Ипполита Ивановича? Не в конце, где он печать свою приложит, а между строчками.
- Садись, - вспомнив о писаре, сказал Разумовский и тоже сел - негоже перед всяким сморчком стоять.
Заглянул Федька - высунул свою рожу.
- Чиво тебе?
- Сена.
- Чи-и-и-во?
- Скотник сена требует, - объяснил Федька.
- Пошел вон! В Ольховку поезжай, у мужиков возьми.
- Нет у мужиков, вечор сгорели у них три скирды.
Ипполит Иванович бросил косой взгляд на Селифана - тот сделал вид, что ничего не произошло. А вдруг он и впрямь ничего не знает? Его бы - Разумовского - воля, он бы Селифана уже триста раз удавил. Шибко много чего знает. Вот и сейчас морду умную состроил, а в душе, поди, зубы скалит. Видит, как Ипполит Иванович взопрел - дело-то серьезное. Скрипеть пером и воздух портить не мысли излагать, где каждое слово может приговором обернуться. С него, как с гуся вода, написал, зачитал, песочком присыпал - закрепил и вышел прочь.
- Их сиятельству, - начал Ипполит Иванович, приняв вполне благопристойный вид, после чего перешел, насколько позволяло воображение, к многочисленным и красочным сравнениям, отметив, как "их сиятельство" могущественны и всесильны, сколько в них прочих талантов и достоинств - таких, что хватило бы аж на сотню или две князей Разумовских - встань они из праха и один за другим явись с погоста.
А теперь к сути, - смахнув испарину со лба, - подсказал себе мысленно Разумовский. А суть дела такова, что его Козьма был убит и тут же воскрес. Впрочем, негоже дураком себя выставлять, однако и факт необычный, донести требуется. Задача.
- Вот что, Селифан, - нахмурился Ипполит Иванович, - я тебе сейчас расскажу, что тут у нас Козьмой стряслось. А ты придай сей истории нужное направление. Нужное не мне, а сам знаешь, кому.
- А как же, знаю. Козьму Митрофановичу гром небесный поразил. В темечко вошел и с сапога вышел. Жив ли хоть будет?
- Вот и ты знаешь, - вздохнул Ипполит Иванович, - Николай Чудотворец заступился. В чувство приходит наш Козьма. Каши, докладывали, с утра просил, знаки подавал. Говорить - не говорит, но понимает.
- А что на бумагу излагать?
- Изложить требуется касательно всей невозможности случившегося. Молния или иное небесное проявление для человеческой плоти губительно. Скотина и та дух испускает, а тут и вовсе загадка - без Божьего вмешательства не обошлось. Трудно все осмыслить, а суть указать - причину найти. Без причины и солнце не всходит.
- Воля господня.
- Желал Господь наказать нашего Козьму - наказал. Метнул молнию. Однако тут же и помиловал - лишь сапог испортил да бороду подпалил. Странная какая-то история, непонятная. Вздумай мне, тебя проучить, урок преподать, как я буду поступать? Либо кнутом лупить, либо за чуб таскать, в холодную посадить - каковы прегрешения, таково и наказание.
- Пригрозили Козьме Митрофановичу, знак подали, - нашелся Селифан.
- Может, и так, может, и подали, всяко может быть. Работенка у него больно серьезная - служба называется. И служит он не мне и не себе - государю нашему, а что не сидит рядом, так за всяким глаз нужен. Врагов у нас немеренно, и каждый опасен, как в огороде клоп лесной. Глядь, и нет урожая - сожрал клоп. Посему, Селифан, суть дела следует изложить обстоятельно, отписать, так, чтобы читавший живо себе представил, словно присутствовал он, рядом стоял, вот как ты сейчас... или еще ближе. Давай, Селифан, прояви себя, времени не жалей - требуется день, будет тебе день. Харчей велю подать, иной провизии...
Государево строение - продукт долгий, выношенный в муках на протяжении сотен тысяч лет. Семья народов, в которую сгоняли мечом и кнутом тех, кому было суждено остаться в живых после кровопролитных завоеваний. Мало кто добровольно желал объединиться - тому свидетель история рода человеческого. Однако и не объединяться нельзя - родоплеменные связи хороши до времени, а время не ждет, хотя из окна порой видится, что стоит оно на месте.
Братской любви на Руси имелось в избытке, с патриотизмом также не было проблем, стало быть, и стимулов для того, чтобы держать в узде верноподданных, имелось в достатке. В узде - это в государстве, что является вынужденной мерой, возникшей, скорее, вопреки, нежели по желанию - божественной иерархии здесь не наблюдается.
Князь Разумовский Ипполит Иванович свой титул и привилегии получил по наследству - удивительное богатство, к которому не приложил и толики старания. Глаза в мир открыл, и уже князь. Еще раз открыл - и уже правитель. С землей, что раскинулась тут же - с крыльца только сойди, лугами и полями, речушкой мелкой, но живописной, лесами, и главное, - людьми. Без них - челяди и холопов - Ипполит Иванович никто, дырка без бублика, телега без колеса. Да и кем, спрашивается, управлять? Кому указы писать, наказывать кого? Священная обязанность любого государева лица - исполнять волю правителя, законность блюсти, ну и того... к суду, что б место свое знали. Вот он в трех лицах и представал - три функции и три лица - ну разве не бог? Тот приглядывает и Разумовский смотрит, у Того законы и у Разумовского свои, и, конечно, правосудие. Только у Господа - долгое (милостивая отсрочка полагается), а Ипполит Иванович на сей счет был скор и проволочек не любил.
Государством своим (это где речушка, поля и луга) князь управлял справно - совсем не управлял. Не было в том нужды - государство, к великому счастью, управлялось само собой. Ничего удивительного. Ежели в телегу сесть и куда-нибудь отправиться, все, что требуется - дорога и лошади. Возничий не помешает, но и тот порой без дела сидит. Также и государство - главное, запустить, придать ускорение. И каким открытием для князя был бы тот факт, что, сам того не ведая, Ипполит Иванович рачительно исполнял возложенные на государственного мужа обязанности - поднимал экономику - крестьяне работали, считай, круглосуточно, подати собирал, но и заботу проявлял, когда на то нужда имелась - жалобы выслушивал. Содействовал в меру науке и культуре - змеев воздушных с ребятней летом запускал и баб слушал, как они по праздникам хором голосят - нравилось.
В целом, справлялся со своими княжескими обязанностями, а тут - бунт! Событие нелицеприятное, бросающее тень на заслуги перед отечеством. А время выбрали? Кому полагается, после зимы околели, ноги протянули - какие еще вопросы? Лето на носу, дел и хлопот непочатый край. Не обошлось без бесовского, нужно было ирода в проруби утопить, глядишь, по весне всплыл бы где-нибудь по реке. У того же Ильи Петровича. А может, сходить к батюшке и перетолковать? Пущай и он даст научное объяснение.
Ипполит Иванович засобирался. Федьку крикнул. Спросил, какая погода на дворе, а уж потом и сам выглянул - высунулся из окна. Было лето.
Вот уж истинно - благодать! Пребывал, вероятно, Творче в прекрасном расположении духа - создал столь изумительную картину - крохотную копию своего сада Эдема. Не пожалел красок - лазурита, нефрита, а солнце и вовсе глаз не поднять. Лепота! Однако и дружок его на тот час, а затем коварный и вероломный предатель без дела не сидел - Ипполит Иванович изловчился и хлопнул огромную муху - постарался на славу. Хотя, думается, сделал с умыслом зловредным, вечерком сделал - наслал комаров да мух, мошки и гнуса.
Федька в рубахе - вылитый жених. Рожа словно блин, и когда успел загореть? На харчах хозяйских за зиму отъелся - пузо-то не меньше.
- А ну-ка! Пойди сюда. Зараз мЕриться будем.
ПомЕрились - приложили животы. У Ипполита Ивановича все одно больше будет. И растет уверенней, и формой красивей и статью - далеко еще Федьке. Ну и хорошо, ну и славно. Вот тебе и вопрос философский - какой же Федька холоп, если пузо у него не холопское? А иначе нельзя. Федька для Ипполита Ивановича, скажем, как кафтан. Каков кафтан, таков и барин.
- Гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы.
- Чиво? - улыбается Федька. Нет для него минутки приятней, когда Ипполит Иванович гогочет.
- Пузо у тебя барабаном! А должно быть колесом - понял?
- Ага! Понял, исправляюсь.
- Гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы.
И все же отчего несовершенство заложено в теле человеческом - не успели проехать, как взопрел Ипполит Иванович, взмок чрезвычайно, хоть выжимай. Холод - худо, жар, конечно, костей не ломит, но неудобства причиняет, влагу вытесняет, а той откуда взяться? Знамо, откуда - из плоти, из того же живота.
Едут - пот вытирают, по сторонам глядят, жизнь в ее многообразие наблюдают. Многообразия немного: вот лужа посреди дороги - странно. Не сама лужа странная, да и чего в ней странного может быть? Странно в том, что она тут делает, почему на дороге лежит? Когда гроза была, а дождь когда? Вот это и странно.
Бум-м-м-м-м! Загудело где-то за поворотом.
- Звонят, - подсказывает Федька, - в колокола, - и принялся рукой махать. И все другие принялись - замерли на ходу. Сверху вниз, справа налево.
Вера! Без веры всем нам погибель - мгла придет, горизонта не найдешь, а так... а так произнес трехкратное ура и враг бежит, бежит, бежит.
Приехали - еще чуток осталось: из пролетки вылезти и в тень спрятаться, а еще квасу холодного, на плохой конец, молока. Несут молоко. Ипполит Иванович ворот расстегнул, что б тот не мешал. Глядит осторожно. Было дело, помнится. Вот как сейчас - и день жаркий, и молоко парное.
- Цедили?
- Цедили, батюшка, цедили.
И тогда тоже цедили.
- Ну смотри!
- Сама и цедила, - отвечает послушница - женщина без возраста и фигуры, закатанная в темную ткань.
Молоко льется тоненько струйкой, затем набирает силу - все же жажда.
Ипполит Иванович косит глаз. Помнится, Федька также возле стоял, а потом, дурень, за живот схватился...
Жаба! Самая настоящая живая жаба - Ипполит Иванович едва ее не проглотил. В крынке плавала, вернее скотину туда насильно посадили, что б продукт не испортился. А достать, бестолочи, забыли.
Нынче жаба в крынке отсутствует - это точно. Ну и славно, ну и хорошо.
Федька допивает, размазывает по бороденке сливки. На рубаху смотрит - рубаха-то новая, негоже вот так в первый день испачкать. Хотя все однако испачкает - он же Федька!
А теперь... Ипполит Иванович кивает в благодарность послушнице головой, можно и с владыкой перетолковать, обсудить философский вопрос. Хорошо у Владыки, уютно, и что б суеты - не увидишь, все на своих местах. Дрова таскают, укладывают - любо глянуть, полешко к полешку, и это в начале лета. Чудно! Неужели непогода ожидается? Смерч или иной катаклизм? Владыке по наследству тоже неплохое хозяйство досталось - Ипполит Иванович задрал голову. Интересно, как они кресты умудрились прикрепить? Купола-то отвесные - лестницу не приставишь. Ворона и та удержаться не может. А вот и сам... предупредил кто? Или почувствовал?
Ипполит Иванович, как мог, напустил на себя пристойности и всего прочего, что отличает благородную персону от иного грешника. Морщинку озабоченности пустил и шаг короче сделал.
Владыко стар, но бодрится - ступает уверено, а годков ему будет... сейчас скажем, сколько ему годков. Неужели семьдесят? Или семьдесят три? Когда ездили поздравлять с круглой датой? Точно, семьдесят три по осени владыке будет.
Ипполит Иванович облобызал прутяную руку, на мгновение смиренно замер, а уж затем поднял глаза - ждет.
- Давненько тебя не видел, давненько, - пропел батюшка, - все в хлопотах?
- Служба, - отвечает ему Разумовский, - а виделись мы с вами на Пасху, вместе и Ильей Петровичем приезжали.
- Добрый праздник, хорошо проведешь, будет и тебе спасение. Христос воскрес и тебя не забудет. Главное, что б от сердца, что б возродиться и обновиться. Новый день - как новая жизнь, каждому благодать. Парит сильно.
- Парит, как есть парит, - закивал головой Ипполит Иванович.
- Квас пил?
- Благодарствую.
- И я пил, а все однако, как и не пил - парит больно. Вроде как и гроза была, у вас была?
- Не гроза - ужас! По избам сидели, боялись высунуться наружу, Козьму моего молния достала - аккурат по голове. Люди сказывали, как с лошади слез, тут его, беднягу, и пригвоздило.
- Всяко бывает. Жизнь земная ничтожна. А мы прилипши к ней, вот и не замечаем. А чтобы заметить, одному слова достаточно, а другого треснуть, как следует, полагается,... живой?
- Живой, батюшка, еще как живой, Бороду опалило, да сапог сгорел - а так живой.
- В деревне скирды с сеном сгорели - тоже молния, - сообщил Владыко. - Чаще слово божье вспоминать требуется, молиться и в доме, и в храме. О назначении своем помнить ежечасно, не забывать и в делах своих творить волю единую Бога и Царя твоего. Сапог, говоришь, сгорел? Это хорошо, когда сапог, у другого и сапога нет...
Ипполит Иванович вспотел еще больше.
- Дело делать - ум требуется. А коли ума не хватает, обратись за подмогой. Сапог сгорел,... поди, и дым был?
- Люди говорили - был.
- А дым и есть, - ответил Владыко, - потому как суть мира для них и есть дым. Больно легкомысленны, да поверхностны - молния ударила. Прежде не ударяла, а тут ударила. Спужались? Вижу - спужались. Коль ударила и умер твой Козьма - дело одно, а так выходит другое? Знаю я твого Козьму, все его знают. Выпиши ему новый сапог и забудь - ты же за этим приезжал?
Ипполита Иванович на сей раз бросило уже в холод. Ясно, что Владыко, и к Богу они ближе, в смысле, по чину полагается быть ближе. Однако нельзя как-нибудь доступней? Сапоги новые - не вопрос, хоть завтра Ипполит Иванович выдаст Козьме новую пару.
- Господь наш всемогущ, - продолжил Владыко, - но и милостив. А мы - образ его, как сказано, сотворил он детей своих по своему образу и подобию. И ты - Ипполит Иванович, и холоп твой, и Козьма - едины в этом образе. Щедр он, и ты будь щедр. Не переживай, князь, положись на Него. Проведет он и твоего Козьму, путь подскажет. Всякая хворь - не наказание, а способ задуматься - пусть думает. Вот ты, Ипполит Иванович, человек благородных кровей, образованный, а скажи-ка мне, ответь на вопрос, отчего в нашем окружении столько беспорядка? Дождь прошел, грязь непролазная, а через день солнце выглянуло, ветер примчался. А еще через день нет и следов непогоды - глаз радуется, и на душе спокойствие. Думал?
Ипполит Иванович неожиданно вспомнил лужу на дороге. Сама образовалась, сама и исчезнет. И ничего в этом странного нет.
- Не думал, - вздохнул Владыко. - То-то и оно. Следует человек какой-то своей дорогой, маршрут себе иной выбирает - личный, помимо воли и разума господа нашего. Не переживай. Погляди на меня. Видишь?
Разумовский хотя и растерялся, виду не показал.
- Всему свой час и свое время. Порой жизнь проходит, и разум просыпается, когда глаза закрываются. Только тогда понимаешь всю мудрость создателя. Понимаешь, что и сердце тебе было дано неспроста, как невнимателен ты был, слеп и самоуверен, куда-то бежал, чего-то искал. А ступить следовало, сделать шажок в иную сторону... парит. Устал чего-то, притомился. Пойду я, Ипполит Иванович, и ты ступай.
Чего, спрашивается, ехал? - думал Разумовский, возвращаясь к повозке. - Молока попить? Отчего в окружении столько беспорядка? А что есть порядок? Владыко и тот не знает. Коли знал, сказал бы непременно. Где этот обормот?
- Федька! - закричал Ипполит Иванович.
- Тута я!
- Где тута? Поехали давай.
- Домой?
А куда еще ехать...дурень он у меня... и я дурень - ничего из того, что говорил Владыко не понял.
Разумовский уже залезал в повозку, когда вдруг вспомнил.
- Сено привезли?
- Из Ольховки? - уточнил Федька, помогая Ипполиту Ивановичу пристроиться в повозке и найти привычное для себя место. - Да как его привезти, если скирды сгорели. Нет сена - поехали искать.
- Сгорело или пожгли?
- Сначала пожгли, а уж потом сгорело, - объяснил Федька, - молния-то ударила, а там, получается, скирда стоит, рядом другая, а всего три скирды. Вот все три и занялись - свечкой вспыхнули. Мужики пока бегали, они и сгорели.
Бум-м-м-м-м! Загудело над головой.
- Во имя отца и сына, - Федька принялся размашисто махать рукой - сверху вниз, справа налево, сверху вниз... Ипполит Иванович терпеливо ждал.
Ненаучный спор или когда не хватает аргументов. Кто такой Лобанов и почему прав Минздрав?
- Глупость несусветная!
- Глупость, - переспросил он, - а как же сон? Это же доказательство или свидетельство того, что в человеке существует некая нематериальная часть.
- Духи, призраки, приведения... что еще?
- Фантомы. Тень исчезнувшего человека.
- Гарбузов, что ты хочешь доказать? Все о чем ты говоришь - сплошной бред. Только невежественный может верить в подобную чушь.
Ефлампий ответил не сразу.
- А как ты мне объяснишь феномен сна? Обычный биологический процесс и не более? Или возможность покинуть тело, отправиться туда, где для нее не существует физических преград?
Спор - всегда замечательно, главное, чтобы предмет спора соответствовал. Сейчас он, кажется, соответствует. Аргументов у Ефлампия хватало, как впрочем, и выдержки. А вот его приятель Коля Нестеров горячился.
- Хочешь, приведу еще одно доказательство?
- Ну?
- Только сначала потребуется твое согласие, - уточнил Гарбузов.
- Какое еще согласие? - Николай почувствовал подвох, да и смотрел его приятель больно подозрительно.
- Согласие дать тебе по голове.
- Ты что - дурак?
- Иначе не поймешь, - продолжал веселиться Гарбузов. - Что произойдет, если тебе дать по голове? Да успокойся ты, вопрос поставлен теоретически. - А произойдет кратковременная потеря памяти. Ты свалишься и лишишься чувств. Верно? О чем это говорит?
- О том, что ты, Гарбузов, дурак.
- Согласен, пусть я дурак. Но потеря памяти - один из способов покинуть бренное тело. Я не прав? Покинуть только на время, чтобы затем вернуться. Отсюда и ложный постулат древних, которые прекрасно знали об этом удивительном открытии. Если душа временно их покидает, значит, ее можно вернуть в случае смерти. А призраки, ночные видения? Объясни мне, откуда они взялись?
- Призраков не существует.
- Так уж и не существует? Если не повезло тебе лично, и ты никогда с ними не встречался, данное обстоятельство не может служить аргументом в споре. Откуда они - призраки взялись? Говоришь, не видел и не встречал? Коля, ты же себя обманываешь. И отражение свое никогда не видел? На речке-то, поди, бывал? И в воду смотрел. А кто там? Ты или твой двойник? Но у тебя дыхание, а у него - нет. Значит, он дух, хотя удивительно на тебя похожий. Хорошо, оставим отражение в покое - душе же покой требуется. А как быть с тенью? Почему и, главное, с какой целью, кто-то постоянно за тобой следует? Чего ему от тебя нужно?
- Сходи в библиотеку, Гарбузов, и почитай. Мыслишь ты на уровне первобытного дикаря. Еще скажи, что в человеке уживается несколько душ.
- Две точно, - согласился Ефлампий, - как минимум. Хотя встречаются и три, даже четыре.
- Ах, вот так! Четыре! А почему не пять или шесть?
- Как тебе сказать...
- А вот так и скажи... заврался окончательно.
- Представим, что ты у нас, Коля, приболел, свалил тебя недуг коварный - какой не важно. Важно другое - ты заболел. Болеть-то, надеюсь, тебе приходилось? Что врачи советуют? Отдых и покой... покой. А для чего, с какой целью требуется покой? Может, покаяться, а уж затем таблетки глотать? Проглотил таблетки, что врач прописал, и свершилось чудо - на ноги встал. Один микроб другого убил, а вдруг не убил, а прогнал, выгнал прочь? В пот бросило, скрутило всего - судорога прошла, огнем обожгло, и наступило странное облегчение. От таблетки? Или оттого, что один микроб другого убил?
- Я на медфаке не учусь, - напомнил Николай.
- Ты вообще отказываешься учиться. Учиться не означает ходить на занятия, ты хоть это понял?
- А что тебя не устраивает?
- Слишком медленно и непоследовательно. Традиции необходимы, но и они сдерживают развитие разума.
- Ты говоришь, словно Модест Петрович. Знаешь, Гарбузов, мне абсолютно все равно - есть духи или их нет. Добрые они или злые.