Борзов Анатолий Анатольевич : другие произведения.

Пятый Угол ч.4

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  
  
  
  
  
   ПЯТЫЙ УГОЛ
   (4 часть )
   Анатолий Борзов
  
  
   Зимний Сад и дальнейшие происки любви. Идеальная температура.
  
  
   ...Тяжелое, угрожающее жизни состояние, характеризующееся резким снижением артериального и венозного давления, угнетением деятельности центральной нервной системы и нарушением обмена веществ - вот неполное определение коллапсу. Если подробно - это уже скорее мрачная и страшная картина, достойная фильмов ужасов. Кожа бледнеет, покрывается липким потом, конечности приобретают мраморно-синий цвет, вены пропадают и становятся неразличимыми. Дальше? - Западают глаза, черты лица заостряются, дыхание учащенное, иногда прерывистое. Еще дальше? - Может наступить непроизвольное мочеиспускание и опорожнение кишечника. Вполне достаточно, а детали можно домыслить самостоятельно.
   Марк Абрамович сделал паузу, чтобы г-н Боголепов успел нарисовать в своем воображении полную картину.
   Ужас! Ему, оказывается, еще крупно повезло! Обделаться перед любимой девушкой - нет более страшного позора!
   - Это действительно опасно? - наконец, произнес Савелий Петрович.
   Оба сидели в кабинете управляющего банка. Марк Абрамович (ударение на второй слог) - личность не менее известная, по сути дела, семейный доктор или консультант, как вам угодно, поэтому он тотчас и примчался, бросив другие дела и других пациентов, в которых, как известно, у врачей недостатка нет.
   - Савелий, - произнес Марк Абрамович. Называл эскулап г-н Боголепова по имени, считая, что имеет на это полное право. И не только потому, что посторонние при беседе отсутствовали. Если вам известны многочисленные болячки, перенесенные недуги и те, что ожидают впереди, какие могут быть условности?
   - Савелий, - повторил Марк Абрамович, - с этим шутить нельзя. Мы должны установить причину, поэтому предлагаю стационар.
   - Ну уж нет! - возразил г-н Боголепов, который на данный момент чувствовал себя сносно, по крайней мере, не собирался закатывать глаза и мочиться в штаны.
   - Я все прекрасно понимаю, - продолжил врач, - нервные нагрузки, неприятности.
   - Какие неприятности?
   Марк Абрамович тактично промолчал.
   - А-а-а-а! Эти? Ерунда, издержки производства, деньги пропали небольшие, стал бы я напрасно волноваться по этому поводу.
   - Вот поэтому нам и необходимо уяснить причину, - настаивал Марк Абрамович, - ты уже не юноша. Недельку полежишь, анализы сделаем, посмотришь, наконец.
   - Что посмотришь?
   Марк Абрамович улыбнулся.
   - На наши апартаменты, ты же, Савелий, у нас еще не был? Уютно получилось, отдельный вход, замечательный персонал, кругом евроремонт, аппаратура, кстати сказать, стоит импортная. Палаты имеются, есть VIP номера, есть двухместные - для тех, кто тяготится одиночеством.
   - Я слышал, - вяло ответил Савелий Петрович, - в газете писали. У вас, говорят, даже зимний сад есть.
   - Марк Абрамович продолжал улыбаться. - Не только сад, у нас и птички имеются.
   - В смысле? - не понял управляющий банком.
   - Приставлю к тебе Юлю.
   - Какую Юлю?
   - В высшей степени очаровательное существо! Мой помощник! Прекрасной души человек, а внимание! Савелий, ты такого внимания еще не получал! На ноги за неделю поставит, и юношей себя почувствуешь. Ну так как?
   - Даже не знаю, - подав первые признаки сомнения, - произнес Савелий Петрович, - как я оставлю без присмотра свое хозяйство?
   И в этом управляющий банком был прав.
   Утверждают, что незаменимых людей не существует, их просто не бывает по определению. Возможно, на ином производстве, в конторе или учреждении именно так и обстоит дело, но только не в банке. Деньги любят все, и многие стремятся получить к ним доступ. Не заработать, а получить доступ - категории разного порядка.
   Савелий Петрович стоял во главе денежной пирамиды, являясь, по сути, первым лицом, который и регулировал этот доступ. А тут неделя! За день растащат все до копейки, и следов не найдешь!
   - Неделя слишком много, да и что там неделю делать? - вновь задумчиво произнес г-н Боголепов. - Давай амбулаторно, а еще лучше, если твоя Юля будет ко мне приезжать.
   - Аппаратуру тоже к тебе привезти? - продолжая улыбаться, поинтересовался Марк Абрамович.
   - Уговорил, - сдался Савелий Петрович, - два часа в день, больше не могу себе позволить.
   - Предлагаю другой вариант. До обеда трудишься в своем банке, а после обеда у меня.
   - В зимнем саду птичек слушать?
   - А уж это от тебя зависит - слушать или вместе с ними петь! - явно довольный итогами переговоров, заметил Марк Абрамович, вероятно, позволив себе немного пошалить. И в завершении хлопнул себя руками по коленкам - жест, означающий, как удовлетворение, так и некий запас жизненной энергии и неплохие, а, может быть, даже радужные перспективы на будущее.
   Бедный Савелий Петрович! Если бы он знал, что этим его страдания не ограничатся. Явившаяся в образе прекрасной Арины сука-любовь припасла для него не меньший сюрприз. Удивительное по своей красоте юное создание, постоянно терзающее душу г-на Боголепова и ставшее причиной его временной нетрудоспособности - только начало полосы невзгод, что притаилась на горизонте - словно темные и грозовые облака, набирающие силу и ожидающие попутного ветерка.
   Казалось, что может быть для зрелого мужчины мучительней и опасней, чем появившаяся в его жизни молоденькая девушка?
   Ответ на удивление прост! Две молоденьких девушки!
   Юля была не только молода, она была великолепна! Одного взгляда хватило, чтобы в этом окончательно убедиться.
   И вновь Савелий Петрович пропал, исчез, растворившись в прекрасном видении.
   - Здравствуйте, - пропел райским голоском укутанный туманной дымкой дивный образ, - я Юля, а вы - Савелий Петрович. Очень приятно...
   А как было приятно г-ну Боголепову! И если прежде он мог лишь только мечтать в самых смелых и отчаянных снах, то сейчас нежные пальчики заскользили, самостоятельно забираясь в укромные и труднодоступные места.
   - Раздевайтесь, - мурлыкала девушка, и Савелий Петрович принялся стаскивать с себя одежду, значительно громче обычного пыхтя и сопя носом.
   - На сегодня у нас запланирована кардиограмма.
   Савелий Петрович уже лежал обнаженный по пояс, утыканный многочисленными трубками и шлангами, которые словно маленькие змейки касались его тела.
   Юля в халатике небесно голубого цвета, подчеркивающем и без того замечательную фигурку, колдовала рядом. Нежно приподняв голову Савелия Петровича, положила еще одну подушку, поправила пару проводов, не забывая улыбаться и комментировать все, что она делала.
   - Так, а сейчас задержим дыхание. Вам удобно? Ничего не беспокоит? Вы не стесняйтесь - говорите. Ничего не должно мешать. В следующий раз, Савелий Петрович, захватите спортивный костюм. Будет удобней, прежде всего, вам.
   Странно, но лежать полуобнаженным в присутствии Юли, было не только удобно, но и комфортно.
   - А сейчас выполним небольшую гимнастику, всего несколько упражнений, - и Савелий Петрович закряхтел - принялся усердно выполнять приседания. Что еще более странно - он не чувствовал какой-либо неловкости, напротив, упражнения приносили ему радость!
   - И вновь ляжем, вот так. Ничего не мешает? А вы молодец! Для вашего возраста прилично! Очень даже прилично! Вам не холодно? Может, накинуть плед? Не нужно? Давайте все же накинем - вы весь такой разгоряченный. Дышите, дышите, а мы посмотрим, хотя окончательное заключение сделает специалист.
   Савелий Петрович дышал - поднимал свой живот, огромный как гора, он иногда скрывал Юлю, затем, вернувшись в исходное положение, вновь любезно демонстрировал девушку.
   Время пролетело незаметно! И только глянув на часы, пришлось признать, прошло полтора часа.
   - Не устали? Я сейчас закончу, а затем вас провожу.
   Вот это да!
   Его - Савелия Петровича - собирается провожать это очаровательное создание! Замечательно! Вот только куда? А впрочем, какая разница.
   - А вот и я, - Юля вновь была рядом, - пройдемте, здесь недалеко. Сейчас, конечно, лето, а зимой, поверьте, впечатление изумительное! И не только изумительное, но и полезное.
   Савелий Петрович безропотно отправился вместе с девушкой, даже не спросив куда именно.
   Кому и когда пришла в голову замечательная идея разбить первый сад, заслуживает похвалы и одобрения всего человечества. Но создать крохотный оазис в каменном мешке, которым представляется современный мир - уже подвиг! И пускай он имеет под собой иной, часто далекий от первозданной идеи замысел. Цветочки в горшочках на подоконнике в маленькой комнатушке у такой же маленькой старушки - уже замечательно. А здесь сад! Роскошный и величественный, и собранные растения, о которых отродясь не знала бабуся. Природная красота не требует от наблюдателя взаимности. Она вообще ничего не требует - ни эстетического восприятия, романтического характера, ни пылких и возвышенных чувств - ничего! Вероятно, потому, что она призвана все это пробудить.
   Савелий Петрович вздрогнул и не понял, а почему? Разве прежде он не видел растительности, что сдержано встретила его появление? От чего странное состояние и непонятное волнение?
   Огляделся.
   Хорошо, очень хорошо, но необъяснимое чувство осталось при нем и никуда не исчезло.
   - Правда, здорово? - спросила девушка, тем самым повторив вопрос, который Савелий Петрович все еще затруднялся сформировать.
   - Конечно, хорошо, вот только не могу понять...
   - Со мной нечто подобное тоже случилось, - призналась Юля, - впервые зашла и не понимаю, не могу себе объяснить, что-то не так. А что - не ясно.
   - Именно так! - согласился Савелий Петрович.
   - Но сейчас лето, а тогда была зима, - продолжила Юля, - представьте, в пальто, варежках, и вдруг пальмы!
   - Пальмы?
   - Это пальмы, самые настоящие пальмы, потрогайте только аккуратно, не любят они, когда к ним прикасаются.
   Савелий Петрович не удержался, потрогал - живые! И все равно что-то было не так, что-то искусственное и фальшивое.
   - Вы присядьте, вот там диванчик, и посидите молча, послушайте.
   При этих словах она поправила свой халатик, хотя никакой необходимости в этом не было - все лежало безупречно и на своих местах.
   Вероятно, впервые за многие годы г-н Боголепов услышал странный совет и тотчас его выполнил - прошел в указанном направлении и опустился на диван.
   Посидите молча, - вспомнил он. В помещении была мертвая тишина.
   Послушайте.
   А что, собственно говоря, слушать в тишине? Тишину?
   Боголепов прислушался и ничего не услышал.
   Однако уже через минуту ему вдруг стало неуютно. Объяснить новое состояние, в которое погрузился Савелий Петрович, крайне затруднительно, если возможно вообще. Да и состояние не успело им овладеть, а только подало какие-то неопределенные знаки.
   Еще минута, а, может, и все две? Сказать точно, сколько прошло времени, также невозможно - время исчезло или изменилось до неузнаваемости.
   Определенно, это был какой-то новый и неизведанный мир. Не зимний сад, оставшийся к новому посетителю холодным и равнодушным. Мир исходил из Савелия Петровича. Его пустота волновала и даже несколько пугала. Как пугает неизвестность всякого, кто к ней приближается.
   Еще минута или сколько их там пролетело?
   И вдруг Савелий Петрович оказался над собой. Как это произошло - не понял, не успел осознать, но увидел себя со стороны, одиноко сидящим среди экзотических растений. Увиденное представляло какую-то фантастическую картину - как скользит фокус камеры, так скользил и Савелий Петрович, неторопливо приближаясь к самому себе!
   Наверно, это сон, - решил г-н Боголепов, - и я сейчас проснусь. Открою глаза и проснусь. Вот сейчас и открою. Но глаза уже были открытыми! А он продолжал медленно к ним приближаться.
   Ближе, еще ближе. Исчезло лицо, а он продолжал приближаться. Все! Ближе уже невозможно!
   И тут Боголепов полетел в себя! Настолько стремительно, что перехватило дыхание.
   - Ах вот вы где!
   Марк Абрамович, как всегда в прекрасном настроении, стоял рядом и улыбался. Приятной, располагающей к себе улыбкой, в белом халате, приятно гармонирующим с темным галстуком. Руки в карманах. Настоящий врач! Именно таким и должен быть доктор!
   - Не помешал? Вижу - помешал, прости. Сообщаю: сердечко у вас, Савелий, отличное! Крепкое, хорошее сердце.
   - Я знаю, мне Юля сказала, - медленно ответил Боголепов.
   - Юля? Ну да, Юля. Завтра еще раз проверим, но уже под нагрузкой, небольшой но необходимой. Как тебе наш зимний сад?
   - Страшно.
   - Страшно? Что ты имеешь в виду? - уточнил Марк Абрамович и присел рядом, предварительно поправив брюки.
   - Не знаю, страшно и все.
   - Понимаю! Прекрасно понимаю.
   - Что понимаешь? - Савелий Петрович даже удивился. Он не понимает, а Марку Абрамовичу все понятно!
   - Сделаем еще анализы в барокамере. Головку посмотрим, просветим - никаких проблем. И ничего страшного. Глаза закрыл и готово.
   - Я их не закрывал.
   - То есть?
   - Глаза, говорю, не закрывал.
   - Понимаю, все прекрасно понимаю, - продолжал улыбаться Марк Абрамович, - уже записал, можно завтра, можно послезавтра.
   Савелий Петрович - ответственный руководитель нового поколения управленцев, знающий, в себе уверенный, а тут - видения, необъяснимые не только для науки, для него - необъяснимые явления. Хотя, что такое современная наука? - Приют для более чем странных персонажей? Прежде таких называли юродивыми - лишенными, какой ни есть практической жилки, но одержимых непонятной идеей. Для общества, впрочем, угрозы не представляющей, но и не имеющей никакого должного смысла ее применения. Баловство, короче, игра разума и полет фантазии взрослого человека, которому уже давно пора остепениться и найти приличную работу! Ну ту, где платят! Иначе, неприлично тратить годы на поиск решения. Вдумайтесь еще раз. Годы на поиск решения!!! Это уже потом из решения (которое никому, кроме ученого мужа не требуется) умные люди сделают действительно нужное применение, то есть направят открытие в необходимое для общества русло.
   Савелий Петрович не представлял, как себя следует вести. Испугаться? Но простите, нечему еще пугаться. Когда ты сходишь с ума, пугаться не следует. Во-первых, это совсем не больно, непонятно - да, но не больно! Поэтому для интересующейся личности данное состояние может представляться неким новым процессом познания, часто увлекательным и вполне безопасным. Уточним - безопасным для вас, а вот для окружающих - утверждать или заявлять обратное мы не в праве. Общество - еще один не менее сложный организм, также меняющийся и находящийся в постоянном развитии - является и критерием оценки любого из его членов.
   Савелий Петрович, если и не возглавлял общественную пирамиду, то находился в одной из почетных лож, доступ в которую строго ограничен. Позволить себе фантазии либо иные легкомысленные видения для столь серьезного человека просто не позволительно. Именно не позволительно! Не поймут тебя люди и не одобрят, а, может быть, и осудят. Тактичные и благовоспитанные промолчат или за спиной бросят взгляд осуждения, не разделяя твоих увлечений.
   Мы не случайно заговорили об увлечении - общество и здесь внимательно отслеживает каждого из своих почетных членов, предлагая на выбор хоть и небольшой, но отвечающий требованиям и проверенный временем список забав в проведении досуга.
   И, тем не менее, обнаружив однажды нечто новое, г-н Боголепов, не мог устоять перед брошенным ему вызовом (так, по крайней мере, Савелию Петровичу показалось) и предпринял очередную попытку разобраться со своими чувствами. Пока только с чувствами, так как был уверен - за ними стоит что-то еще.
   Для начала ему было непонятно, как подобное возможно вообще. Для своих прожитых лет управляющий банком впервые столкнулся с абсолютно новым явлением, что само по себе настораживало. Когда вам за сорок, согласитесь, ничего нового просто не может быть. Однако произошедшее с Боголеповым свидетельствовало как раз об обратном. Это было совершенно иное, прежде неизведанное состояния. Вот только откуда оно возникло? И что послужило причиной?
   Зимний сад? Еще одно не менее приятное знакомство?
   Савелий Петрович думал. Что - что, а думать он умел и любил. Прежде большая часть всего существа г-на Боголепова находила определенное упоение в мыслительном процессе, черпая в нем все что угодно - от радости до легкой грусти. Однако сейчас предстояло решить совершенно другую задачу и далеко непростую...
   - Давай завтра.
   - Как скажешь: завтра так завтра, - Марк Абрамович улыбался своей лучезарной улыбкой доктора. - Как тебе наш сад?
   - Хорош, однако это все же обман, - заметил Боголепов.
   - Обман? Наверно, обман. Но обман, согласись, добрый, не причиняющий нежелательных последствий,... я тебе по секрету скажу, в этом его главное предназначение.
   - В обмане?
   Марк Абрамович поправил галстук.
   - Это для тебя обман, а для других это сад, маленький райский уголок
  тишины и умиротворения. Где ты еще увидишь такой дивный сад? Не холодно и не жарко. Тепло, даже комфортно, светло, а солнце нет! И необходимости в нем нет.
   - Как это нет? - пытался возразить Савелий Петрович.
   Марк Абрамович не улыбался, он - сиял!
   - Посмотри кругом. Они прекрасно себя чувствуют - все эти растения, им не нужно солнца. Они замечательно справляются и без него! Я же говорю, комфортно, постоянная температура, разница, может, градус - другой, не больше. Идеальные условия!
  Организм отдыхает. Ты, знаешь, какая идеальная температура? Девятнадцать градусов. Двадцать - уже жарко, чисто психологически жарко, а девятнадцать в самый раз. У нас - девятнадцать градусов.
   Марк Абрамович не обманул - в помещении было ровно девятнадцать градусов. По Цельсию.
  
  
  
   Кретины, шедевры и любовь. Необходимость научного подхода, когда спрос диктует предложение. Загадка природы, или какие мужчины нравятся женщинам.
  
  
  
   И все-таки, как интересна жизнь! Савелий Петрович был вынужден признать, что и его не обошли стороной, неожиданно предоставив массу самых разнообразных событий.
   Сначала появилась Арина. Замечательное и наивное существо, которое своим случайным появлением внесло в скучные будни управляющего банка столько разнообразия. Пришлось немного пострадать - испытать волнующие и где-то, возможно, прекрасные моменты. Предаться фантазиям и как в молодости получить некий энергетический заряд, столь необходимый в его годы. Коллапс - не в счет, хотя тоже забавно, а потом если бы не коллапс, он не встретил бы Юлю!
   И все же, кто из двоих нравится ему больше? Правильно было бы сказать: обе нравятся, но удержаться от сравнения г-н Боголепов также не мог - не было сил!
   Савелий Петрович напрягал свое воображение, сравнивал девушек и получал истинное удовольствие!
   Хороши! Чертовски хороши! И Юля и Арина - обе хороши. Каждая, конечно, по- своему, но и отдать кому-либо из претендентов пальму первенства просто невозможно.
  Арина - немного наивна, однако в этой черте характера и заключается ее шарм! А Юля напротив не по годам проницательна, и в этом тоже шарм - ее, Юли, шарм! Внешние данные? - Гибкие, как тростинки, воздушные как пушинки... - ничего удивительного в том, что обыкновенный и прежде серый язык вдруг принял столь поэтическую форму, - размышлял Савелий Петрович. Все эти стихи рождаются сами по себе - и таланта тут никакого не требуется. Стихи создают чувства! Любой влюбленный кретин способен на шедевр! Только он не отдает себе отчета, что необходимо вовремя вооружиться пером и бумагой. А потом взять и написать все, что пришло в голову. И шедевр готов! Ну хорошо, не шедевр. Шедевром назовут, когда автор отправится на небеса, а сейчас сдержанно произнесут: интересно. Однако позвольте спросить, что интересно? Любить интересно? Да ему плевать, что думают окружающие! И на окружающих влюбленному кретину плевать! Никакой обиды! Влюбленный - самый настоящий кретин, который ничего не соображает, не понимает и не хочет понимать. То есть он хочет, очень сильно желает предмет своего обожания, но только помыслы его наивны и поэтому он кретин вдвойне! И окружающий мир видится ему сквозь призму искаженных граней, где смешались образы и краски. А весь мир - огромный, неисследованный и вечно загадочный предмет изучения человечества - воплощается в одном единственном лице - предмете обожания!
   Любовь! - Глупость несусветная! Нет ее! И никогда не было! Есть стремление к обладанию! Животный инстинкт владеть и распоряжаться на правах личной собственности.
   Забавно! Крайне забавно! - продолжал рассуждать Савелий Петрович, - и почему бы не учредить некий департамент, который занимался бы вопросами любви? Это же вечная тема, нужная обществу и вместе с тем совершенно запущенная. Кто только не предпринимал попыток сунуть свой нос и ответить на поставленный вопрос? Каких только дилетантов не приходилось слушать! О чем только и кто только не писал на данную тему! И ни одного ученого! Ни одного профессора или хотя бы кандидата наук! Паршивого доцента - и того нет! Безобразие!
   Представьте. Государственный имени (с именем проблем не будет) педагогический институт любви. Четыре года обучения на очном отделении и шесть заочно. Конкурс - сумасшедший, преподаватели - только профессора, побывавшие в браке не менее четырех раз, умудренные опытом ловеласы, которые ничего уже давно не могут, но многое знают.
   Спрашивается, почему государство полностью игнорирует постоянно волнующий общество вопрос? Даже если определенная категория граждан уже давно не интересуется данной темой в силу возрастных причин, интересуются их дети и внуки. И следует признать - сильно интересуются!
   Чувство влюбленности г-на Боголепова волновало, а возможность выбора - возбуждала. Да и поиграть со своими чувствами представлялось занятием крайне трогательным.
   Савелий Петрович был благодарен судьбе за щедрый и королевский подарок - вновь испытать состояние, которое, казалось, кануло в историю. А может, он прежде и во- все не любил? И юношеский восторг никакая и не любовь, а предательское отсутствие жизненного опыта? Когда ты видишь и не замечаешь бросающиеся в глаза окружающим недостатки предмета обожания? Когда совершенство не имеет общепризнанных критериев, и невозможно дать определение слову совершенство?
   Нет! Он любил! Еще как любил! Вот только как ее звали? Господи, забыл! Он забыл имя своей первой любви! Да и не любила она его! Вообще не замечала.
   Боголепов улыбнулся.
   Первая любовь, она, стерва, безответная, потому что ты не знаешь, как полагается любить. Опыта нет. Влюбленный кретин не представляет, как следует оказывать знаки внимания, а предмет обожания - как их принимать!
   Нынче все по- иному. Тщательно и последовательно Савелий Петрович изучал девушек, внимательно вглядываясь в каждую и уже представляя, как они будут смотреться через год, два...
   Согласия с противоположной стороны не требовалось, и хотя г-н Боголепов не считал себя исключительно богатым человеком, выбрать любовницу - достойную его во всех отношениях молоденькую девушку, мог себе позволить. Сомнений, что он получит отказ, также не было. Всему и всегда существует цена!
   Савелий Петрович даже представил, в какую сумму ему обойдется Арина, а в какую Юля. Конечно, лишними деньгами разбрасываться не стоит, но с другой стороны, необходимо иметь должное уважение и к своей персоне. И если прежде г-н Боголепова приятно тревожила мысль о существовании прекрасной незнакомки, то сейчас он пребывал в ином, не менее волнующем состоянии, когда предстояло сделать выбор.
   Деньги не играют никакой роли. Деньги есть, а вот что именно купить - в этом вопрос. Если машину - то какую, если дом - тоже какой. Женщина - не исключение. Следует тщательно и основательно подумать, а, возможно, и проконсультироваться со специалистами. И ничего зазорного в этом нет - прагматичный и современный подход к проблеме.
   Спешить не будем, - принял решение Савелий Петрович, - рынок имеет тенденцию постоянно обновляться, а если существует спрос, то непременно последует и предложение, как правило, не одно.
   Об этом удивительном законе г-н Боголепов знал не понаслышке.
   Специалисты, их еще иногда называют профессионалами, безусловно, необходимы, так как в любом серьезном деле без их помощи не обойтись. Савелий Петрович, к примеру, неплохо разбирался в бухгалтерии, в банковском деле знал толк, а в женщинах не разбирался. Чтобы основательно, глубоко - не дано ему было от природы, что говорится, не повезло. Но повезло с приятелем, этаким утонченным ценителем женской красоты и еще большим знатоком дамской психологии. Женщины от него просто сходили с ума. Как он зайдет, появится в обществе, так они тут же и начнут сходить с ума. Демон какой-то. Присядет на стульчик или на диванчик, откинет прядь волос и скажет два слова: "очень приятно", и дама уже готова. Близких друзей мужского пола у Славы отродясь не было, а приятелей хватало в избытке - знакомили дамы. Хотя Савелий Петрович с ним познакомился лично, без посредников. Слава пришел к Боголепову на прием просить денег. Но не для себя, а на поэтический сборник. Слава был местной достопримечательностью, а заодно и поэтом. Хотя начинал журналистом в молодежной газете. Писал репортажи, встречался с общественными деятелями, передовиками, с женщинами. Внешностью обладал незаурядной и любил всех подряд, то есть никому не отказывал. Попросят, бывало, только намекнут, и стих готов. Конечно, о любви возвышенной, чувствах неземных, страстях безудержных. Следует признать, получалось хорошо - женился быстро, как впрочем, и развелся. Однако руки не опустил, что называется, устоял, с достоинством прошел все испытания и... отправился дальше. Кроме стихов, Слава любил играть в бильярд и делал это, кстати сказать, совсем недурно. Гораздо лучше, чем получалось у Савелия Петровича, который также любил погонять шары, а вот по-настоящему играть не умел.
   В ту первую встречу Савелий Петрович денег Славе на сборник не дал, хотя и выслушал его внимательно. Угостил чаем, поинтересовался творческими планами и в итоге предложил написать статью про его банк, не в стихах, конечно.
   Слава согласился, выпил весь чай, съел все конфеты и попросил аванс наличными.
   Статья получилась добротной: в меру лиричной, в меру коммерческой и понравилась многим, а образ управляющего вышел просто замечательный - скромный труженик, по-нашему "кузнец своего счастья", по-ихнему "self-made man".
   Казалось, рядовое событие, одно из многих, о которых Боголепов забывал тотчас, как только за посетителем закрывалась дверь его кабинета. Однако по неизвестной причине появление Славы произвело странное впечатление на служащих банка, - уточним - тех немногих женщин, с кем ему довелось общаться. Все они пребывали в восторге! Как умудрился Слава их околдовать за столь короткое время - оставалось тайной. Не меньшей, чем его появление на корпоративной и закрытой вечеринке, где он вновь оказался в центре внимания. А уж когда они скрестили шпаги на бильярдом столе, пришла очередь выкинуть белый флаг и г-ну Боголепову. Слава был просто неотразим! Он успевал буквально все! Ударить дуплетом, выдать очередной экспромт в стихах и выпить рюмку коньяка. Женщины роились вокруг него, как шмели по весне вокруг первого цветка!
   Успех! Это был успех! Который, впрочем, не поддавался мужской логике и вызывал некоторое непонимания. Однако и здесь Слава справился великолепно, щедро разделив внимание к своей персоне и передав его остальным представителям сильной половины человечества. Сделал это таким образом, что никто из собравшихся не почувствовал себя ущемленным или забытым. И вечер в целом удался на славу, факт, с которым был вынужден согласиться лично Савелий Петрович.
   Незаметно, но вполне закономерно Слава превратился в нештатного сотрудника, постоянного участника практически всех мероприятий, а его присутствие гарантировало прекрасную атмосферу вечера и хорошее настроение собравшихся.
   Новость о его участии в других светских раутах воспринималась с глубоким пониманием, а где-то с легкой завистью. По крайней мере, разговоры долго ходили в кулуарах банках, а подробности вечера неоднократно пересказывались его участниками.
   После первого неудачного брака Слава не стал еще раз испытывать судьбу, вероятно, сделав верные выводы, один из которых заключался в том, что он всегда был свободен. Второй, не менее важный вывод, подсказывал: симпатичных и неопытных девушек столь же много, как и их потенциальных соперниц, уже закисших в браке, но еще не утративших шарма и полных романтических мыслей.
   Самое парадоксальное - Слава и не думал становиться женским сердцеедом, или, если сказать современным языком, - Жигало. Однако по необъяснимой причине (именно так ему виделось вначале) женщины всегда проявляли к нему повышенное внимание. Еще раз напомним - всегда! Слащавым и уточненным красавцем Слава не был. Не мог он похвастаться и физическими данными, часто магическим образом действующими на женщин, как племенной бык на застоявшихся в загоне молодых буренок. Ничего этого не было, но успех был - очередная загадка природы, полная к тому же и противоречия.
   Слава ответил не сразу - вероятно, спал или восстанавливал силы или беседовал с музой. Снились Славе исключительно женщины, не обязательно обнаженные. Хотя сегодня ему привиделся как раз такой образ, поэтому он и решил продлить удовольствие.
   Слава лежал на темной простыне - последний писк эротических фантазий и веяния современной моды, обхватив ногой, несуществующую партнершу и блаженно улыбался. Вот тут Савелий Петрович и позвонил. Стрелка часов обозначила начало десятого - время, когда пружина рабочего дня начинает неумолимо приводить в движение даже самых ленивых и флегматичных.
   Наш новый герой нисколько не расстроился, уверенный, что исчезнувший образ обязательно вернется, если не на следующую ночь, то через пару дней точно.
   Зевнул, потянулся и протянул руку, чтобы взять трубку.
   - Слушаю, - томно произнес он и еще раз зевнул.
   - Слава, привет, - совсем запросто ответил Савелий Петрович и пустил паузу.
   - Привет.
   - Узнал? Боголепов звонит, тот, который Савелий Петрович. Не разбудил?
   - Что вы, Савелий Петрович! Какой сон! Уже статью заканчиваю, - нагло соврал Слава и почесал в промежности.
   Все-таки нужно отдать должное г-ну Беллу. Изобрести такую штуку, как телефон - неоценимая заслуга перед человечеством! Так как перед собеседником можно предстать в любом виде, нисколько не опасаясь за последствия. И хотя порой в силу субординации, либо просто как знак глубочайшего уважения возникает непреодолимое желание принять стойку смирно, личности творческие и действительно свободные способны в полной мере оценить одно из самых ценных изобретений прошлого столетия.
   - Трудишься? - переспросил Савелий Петрович.
   - А как же! - и Слава вновь запустил руку в уже известном направлении, пытаясь, очевидно, именно там найти ответ на волнующий его вопрос - чем вызван столь неожиданный звонок.
   - Гость у меня был вчера. Всеми уважаемый господин Шлямбух.
   - Григорий Ильич?
   - Он теперь главный редактор не менее уважаемого издательства "Диамант Пресс".
   - Очень за них рад, - без энтузиазма, но вполне ровным голосом ответил Слава и принял вертикальное положение - свесил с кровати голые ноги.
   - Обсуждали планы на будущее, - продолжил Савелий Петрович, - авторов искали...
   - Каких авторов?
   - Талантливых, тех, кто умеет и может грамотно писать.
   Слава принялся активно соображать. Сомнений в том, что он умеет, как изволил сказать Боголепов, "грамотно" писать, у него уже давно не было, а вот отношения с теми, кто принимал окончательное решение, донести до широкой публики этот талант, как-то не заладились. Вероятно, потому что в массе своей все руководители высшего эшелона являлись мужчинами, которые, к великому огорчению, отказывались замечать очевидное. И г-н Шлямбух исключением не был.
   - К изданию готовится серьезный проект, - после непродолжительной паузы сообщил Савелий Петрович, - с финансированием никаких проблем. Мы также участвуем - не тот случай, чтобы остаться в стороне. Я рекомендовал тебя.
   - Меня? - Слава выпрыгнул из кровати и окончательно проснулся.
   - Надеюсь, не против?
   Провокационный вопрос! Не против? Да Слава поднял на ноги всех, кого мог поднять! Две недели обхаживал - одних телефонных переговоров набралось на сто долларов! Ты не против? С кем только ни говорил, кому только ни намекал!
   - Савелий Петрович! Это не розыгрыш? Григорий Ильич в самом деле согласился? Вы уверены?
   - Уверен, Слава, уверен. А еще я подумал, почему бы не издать сборник твоих стихов? Ну тот, помнишь, который ты как-то приносил.
   Слава сел на кровать. Это уже слишком! И вдруг в сознании всплыл образ - тот, прекрасной незнакомки во сне. Так это был знак - символ великого удовольствия, и принесла его женщина! Удивительно! Нужно запомнить, обязательно запомнить и попытаться передать его стихами...
   - Чего молчишь? - вернул к реальности Савелий Петрович.
   - Так... слов нет!
   - Это называется сюрприз, - довольный собой продолжил г-н Боголепов. - Григорий Ильич ждет, надевай парадные штаны и мигом к нему, а потом ко мне.
   - Сегодня?
   - Ко мне можешь сегодня, можешь завтра, и это... книжку свою захвати, ну, где стихи про любовь.
   - Савелий Петрович!
   - Что?
   - Вы собираетесь читать мои стихи?
   - А как же! Я же должен знать, куда деньги пойдут!
   Что-то здесь не так! Определенно, что-то не так! Но что? Понятно, случаются приятные исключения, где-то сказочные и поэтому приятные вдвойне. Вот тебе и начало дня!
   Слава подошел к зеркалу - огромному панно, занимающему полстены, и внимательно глянул в отражение - свое отражение. Интересно, чьих все-таки рук прекрасное свершение его надежд? Кто стоит за кулисами событий? Стоит невидимый и поэтому загадочный, внимательно наблюдая, насколько хорошо и убедительно играют артисты свои роли. Пока все происходит достаточно гладко, но до антракта еще далеко, слишком далеко - хватит ли вдохновения?
  
  
  
  
  
   Странный эксперимент, который не обязательно должен быть научным, хотя и предназначается для решения проблемы.
  
  
  
   - Прекратите немедленно!
   - Что прекратить?
   - Я говорю - немедленно выключите фонарик!
   Виталий Борисович нажал на кнопку и вновь оказался в темноте.
   - Я же вас предупреждал! Никакой самодеятельности! - прошептал Павел Сергеевич взволнованно, - и вообще полагается молчать.
   Господи! Так ничего не видать!
   - А как же мы пойдем? - также шепотом спросил участковый, явно сбитый с толка.
   - За мной, молча, - подсказал управляющий делами, - я здесь каждый уголок знаю, не сомневайтесь. Руку положите мне на плечо и ступайте. Только прошу вас - не шумите - не любят они этого.
   Куда идти? А главное - зачем? Однако отступать поздно, и участковый протянул руку вперед.
   - Да не сюда! Вот так! - раздался приглушенный голосок. - И помните: я спереди берусь, а вы сзади, и, ради бога, не уроните!
   Двинулись - только тяжелое дыхание, казалось, сопровождало две фигуры, скользящие во мраке.
   Темнота - отсутствие света - уже пугает, даже при условии, что вы знаете, где находитесь - бывали здесь прежде. А если не бывали? - Тогда боязно, но еще не страшно. Страшно - когда вы здесь не бывали и не представляете, где находитесь.
   Виталий Борисович страха не чувствовал, скорее некую неопределенность, возникающую всякий раз при отсутствии жизненного опыта. И весь он вдруг обратился в слух - иного пути просто не существовало. А еще водил носом, словно собака, пытаясь определить какие-либо признаки движения.
   Встали. Вернее остановился Павел Сергеевич, а участковый ткнулся ему в спину.
   Прикосновение прохладной ладошки заставило вздрогнуть. Как же он видит в темноте?
   Ага! Понял!
   Виталий Борисович ухватился обеими руками и напряг мышцы спины. Он-то выдержит, а вот выдержит ли старик?
   Похоже, выдержал. А дальше куда?
   Назад? Точно, нужно двигаться назад. А сейчас куда? Влево или вправо?
   - Влево, - скорее догадался, чем услышал подсказку Виталий Борисович и двинулся в указанном направлении.
   А вот сейчас уже тяжело или неудобно? И неудобно и тяжело, но не страшно. Когда ты чем-то занят, не важно чем - уже не страшно.
   - Ух! - раздалось в темноте.
   Кто это? Павел Сергеевич? А кто еще может быть! Конечно, Павел Сергеевич, а вдруг... стало зябко и неуютно.
   - Это вы? - не выдержал участковый, спросив в темноту.
   - Тсссссс, - тотчас прозвучал ответ, который, впрочем, ясности не добавил.
   А сейчас что делать? Вроде, встали, ну и тяжелый же он!
   Холодом повеяло или показалось? Наверно, показалось, откуда здесь холод?
   Виталий Борисович все же вспотел - покойник и вправду оказался тяжелым.
   - Садитесь, - прошептал управляющий делами.
   Куда? - чертыхнулся про себя участковый, продолжая сжимать в руках лодыжки мертвеца.
   - Да отпустите вы его! - последовал следующий, несколько раздраженный приказ Павла Сергеевича.
   - Отпустили?
   - Отпустил.
   - А теперь садитесь и молчите.
   Так, что там дальше по инструкции? Участковый в темноте тронул свой лоб - вот незадача! Всегда отличался сообразительностью, а тут забыл - все наставления вылетели из головы!
   И все же темнота - ужасное состояние! Неужели после смерти всех нас ожидает темнота? Когда ты знаешь, что она уступит место свету, есть какая-то надежда, есть силы и желание ждать! А что ждать там?
   Виталий Борисович вновь прикоснулся к себе, словно желал убедиться, что существует и еще не умер.
   Какой все-таки он идиот! К чему эти дурацки эксперименты! Стоп, стоп, стоп... вновь не по инструкции. Что там говорил старик - этот полоумный Павел Сергеевич? Молчать! Только молчать и не думать. Но как можно не думать? Глупо! Человек думает всегда, на то он и человек, чтобы думать!
  
   Мир, что мы видим - это еще не мир. И тот, который чувствуем - тоже не мир. Это набросок, эскиз, созданный нашим несовершенным воображением - субъективным и, стало быть, обманчивым. Настоящий мир гораздо глубже и сложней, вот только мы не знаем, не представляем, как к нему приблизиться. Мыслить - значит намеренно лишить себя возможности взглянуть на этот мир со стороны. Отказаться от мысли - предоставить шанс стать проводником разума, но только не своего, а космического! Этот космический разум существует! И он постоянно вокруг нас! Однако мы не желаем его признать! Мы заняты собой! Постоянно! Каждый день, час, каждую секунду!
  
   О чем еще говорил этот странный старик? Необходимо искреннее желание и терпение. Нужно позволить пронестись всем своим мыслям - открыть в голове несуществующую дверь и позволить всем своим мыслям вылететь в нее, как в аэродинамическую трубу. Так чтобы осталась полная пустота - вакуум. И ждать, просто набраться терпения, сидеть и ждать.
   Темнота уже не пугала, а тишина не раздражала, более того они, казалось, вознамерились соединиться в некий равноправный союз. Виталий Борисович скорее это почувствовал, чем осознал. Пришло и другое, не менее неожиданное открытие. Возникло странное желание раствориться в этом союзе, стать его малой частью. Однако мешали мысли, которые также неожиданно появлялись, хватали Виталия Борисовича и в результате портили все дело.
   Вдруг стало жарко, а так быть не должно. Ни жарко, ни холодно - никак!
   Какие-то круги медленно поплыли в голове, проникая один в другой, как это делает жонглер в цирке.
   Будем смотреть за невидимым артистом, - решил Виталий Борисович, поражаясь разнообразию красок и ловкости, которую демонстрировал жонглер.
   Однако артист вскоре исчез, также внезапно, как и появился, улетев в какую-то темную дыру вместе со своими великолепными кольцами. А затем в эту дыру отправился и сам Виталий Борисович. Но отправился он как-то непонятно - на самой границе его словно кто-то остановил. Кто именно - непонятно, но остановил, а потом и спросил, задал вопрос: ты, в самом деле, желаешь или как?
   Нечего ему там делать! - заорал кто-то, - не наш он! Не наш!
   И Виталий Борисович полетел обратно, не успев не только возмутиться, но осознать, что означает "не наш".
   Что последовало дальше?
   Ужас - вот что!
   В Виталия Борисовича бросили тазиком! Обыкновенным эмалированным тазиком с одной ручкой. Увернулся, ловко присев на карточки, а тут еще один летит уже с двумя ручками - и снова в лицо! Вновь увернулся и не понимает, кто, и главное, почему в него тазиками швыряется! А тут визг! Женский пронзительный визг! Бог ты мой! Действительно - ужас! Кругом голые бабы! И много их, знаете ли, этих баб! И все с тазиками! Так это же баня, наконец сообразил участковый. Самая настоящая женская баня! А какие в бане бабы? - Голые!
   - Попрошу минуточку! - кричит Виталий Борисович, - я при исполнении!
   А тут и водой плеснули и снова в лицо! Как увернешься? А никак!
   Однако все одно дернулся - сработал инстинкт самосохранения, неконтролируемое чувство взяло вверх, и ударился, кажется, головой. А вот обо что ударился - непонятно, но больно...
  
   - Я же просил! Не нужно шуметь! И выключите свой фонарик!
   Какой фонарик?
   Точно, светит фонарик.
   - Мы не в бане? - поинтересовался участковый, оглядываясь по сторонам.
   - Какая баня! Вы о чем! В морге мы!
   - А я был в бане, - честно признался участковый, - в женской бане, вот только как я туда попал?
   Павел Сергеевич не сдержался и тихо прыснул.
   - О чем я вам говорил? Никаких мыслей! Поняли - никаких!
   - Так значит...
   - Ну конечно! Привиделось вам, как во сне ведения посещают, так и сейчас привиделось.
   - А почему они тазиками швырялись?
   - Вы у меня спрашиваете? - продолжал хихикать Павел Сергеевич.
   - И головой ударился.
   - Головой?
   - Ну да, головой, вот и шишка имеется.
   Странно, но на затылке появилась шишка! Час назад не было, а сейчас - пожалуйста, самая настоящая шишка!
   - А-а-а-а! Вот откуда этот звук! - произнес Павел Сергеевич, - головой ударились!
   - Я?
   - Ну не я же! Уснули и головой, ничего удивительного - со всего маха головой, обязательно должна быть шишка.
   - А у вас что? Результаты есть? - перевел разговор в иную плоскость участковый и покосился на покойника, который безучастно лежал тут же рядом на полу.
   - Вспугнули вы его, Виталий Борисович, - со вздохом сообщил управляющий делами, - в самый, что ни есть, ответственный момент вспугнули.
   Участковый тоже вздохнул.
   - И ничего сообщить не успел?
   - Почему? Успел, только мы разговорились, обстановку, что называется, прочувствовали, а тут вы как закричите!
   - И что же я закричал?
   - Минуточку! Я при исполнении! Напугали и его, и меня. Взвился болезненный свечкой и отбыл, а куда - не сказывал. А вы, значит, в баню отправились?
   - Да не собирался я ни в какую баню! Тем более, в женскую! Что мне там делать!
   Павел Сергеевич вдруг стал серьезным.
   - Может, сейчас и не собирались, а вот в детстве, поди, мечтали, или еще того...
   - Чего того?
   - Подсматривали - вот чего! - заявил управляющий делами.
   - Ну уж вы хватили! - возмутился участковый, - зачем мне за женщинами в бане подсматривать? Я что, баб не видел?
   - Не видели!
   - Как не видел? - растерялся Виталий Борисович, - вы что себе позволяете!
   - В бане кто был? Я или вы?
   - Ну, я, - согласился участковый.
   - А баня - это вовсе и не баня, - вновь продолжил из темноты управляющий делами, - желание это ваше. Нереализованное желание, которое затерялось в вашем подсознании. А сейчас вы его выпустили, вернее, оно самостоятельно выскочило.
   - Вы так считаете? - участковый был готов согласиться с интересной версией странного видения, предложенной Павлом Сергеевичем, - а как же инструкция? Ваша инструкция?
   - Инструкция не гарантирует успеха, это лишь руководство, некая подсказка, а как получится, сложится, сказать не может никто.
   - Павел Сергеевич, простите, а откуда вы это все знаете?
   - Откуда? Из опыта, личного опыта.
   - И в бане тоже бывали?
   Управляющий делами вновь прыснул от смеха.
   - У меня, если честно сказать, вообще неприличные полеты случались, куда более смелые, чем у вас! Однако поверьте - ничего страшного в этом нет, более того - полезно.
   - Полезно? - удивился участковый.
   - А вы сами-то подумайте. В любом чулане порядок наводят хотя бы раз в год! А тут,... сколько вам лет?
   - Сорок будет.
   - Вот видите! Сорок лет! И сколько за эти сорок лет в голове скопилось мыслишек? То-то и оно. Тьма! А голова, я вам скажу, не безразмерная, и каждая мысль место занимает. А уж как они, бедные, разбросаны, кто бы знал! Да и хранить мысли долго не рекомендуется - сплошной вред для организма и ущерб для его хозяина.
   - Тоже личный опыт?
   - А как же!
   - Понятно. А с этим покойником, что делать будем? - поинтересовался Виталий Борисович.
   - Обратно отнесем, вы же спите всегда на одном и том же месте, вот и он, горемыка, возвращается на свое. Полетает, полетает, устанет и домой махнет. Поэтому обязательно отнесем обратно.
   - Но нам ничего не удалось от него узнать! - вспомнив главную цель, ради которой пришлось пройти через все испытания, заметил участковый.
   - Не отчаивайтесь. Не получилось сегодня, получится завтра, - полный оптимизма ответил управляющий делами.
   - Мы его что, так и будем взад - вперед таскать? - несколько расстроенный предстоящей перспективой поинтересовался Виталий Борисович.
   - Кому это надо? Мне? Вам или ему?
   Участковый вздохнул.
   - А нельзя как-то иначе, чтобы всякий раз его не перемещать?
   - Нельзя! - излишне строго возразил управляющий делами, - я же вам объяснял. Нельзя!
   Спорить и возражать - глупо. Но и таскать покойника по ночам еще более глупо! И виной всему характер Виталия Борисовича - если есть шанс, один из сотни, непременно нужно им воспользоваться. Да и преступление требуется раскрыть, пусть даже свидетелем является покойник! А кто желает говорить на важную тему в присутствии посторонних, если эти посторонние тоже покойники?
   - Ну что, взялись? - раздался приглушенный голос управляющего делами.
   Виталий Борисович задержал дыхание и напряг мышцы спины, чтобы, ни дай бог, не заработать радикулит - все же возраст.
   Еще через полчаса оба, наконец, оказались в приемной управляющего делами. Павел Сергеевич щелкнул выключателем, позволив маленькой лампочке осветить скромную коморку, которая вдруг стала меньше чем прежде, но значительно уютней.
   - Не отчаивайтесь, - повторил товарищ Душный, - сегодня не получилось, завтра получится. Чаю желаете?
   - У меня это,... коньяк есть, - неожиданно вспомнил участковый.
   - Для храбрости взяли? Понимаю. А коньяк, я вам скажу, чаю не помеха, только пить следует в определенной последовательности. Вы в какой последовательности пьете?
   - Сначала коньяк.
   - А вот и неправильно! Кофе как с коньяком пьют?
   - Я вообще-то ни кофе, ни коньяк не пью, - признался Виталий Борисович, - не люблю.
   - Понимаю, - кивнул управляющий делами и полез в шкафчик, - и коньяк и кофе являются инородными субстанциями, поэтому русский организм их не принимает. Водку предпочитаете?
   - И водку не люблю, вообще спиртное не люблю.
   - Понимаю, ничего удивительного. И я водку не люблю, а вот против наливочки ничего не имею против. Наливочка, если с душой, первый и преданный товарищ. Кто кофе изобрел? А коньяк кто?
   Павел Сергеевич уже достал два подозрительных стаканчика и принялся их экзаменовать - внимательно просматривать на свет.
   - Изобрели их иноземцы, а чего изобрели и сами не знают. К чему их пить, травиться? Кто знает, чего они там в своих заграницах намешали? А наливочка - дело святое, вреда и иных отрицательных последствий за ней не замечено. Давайте ваш коньяк.
   Участковый протянул небольшую плоскую бутылочку.
   - Ишь ты каков! Сразу видать - иностранный. Обратите внимание, и пробочка аккуратная. Глотнул и тут же ее обратно закрутил - до следующего раза. А какой русский, позвольте спросить, будет ждать этого следующего раза? Может, он завтра умрет! Или еще какой досадный инцидент произойдет. Как он узнает? Кто ему подскажет? У меня сухарики имеются, будете сухарик?
   - Буду, - не стал противиться Виталий Борисович.
   - И я буду. Правильно. Вот говорят, коньяк нужно заедать конфеткой. А, простите, откуда они взяли? Если, скажем, у меня диабет? Так что же это получается, мне и коньяк пить нельзя? А если, предположим, я большой любитель этого самого коньяка, как мне действовать? Как жить дальше? А вот сухарик не повредит! Диабет у тебя или грыжа - смело и без всяких сомнений бери сухарик и вперед. А за что пить-то будем? Коньяк-то ваш, и первый тост, стало быть, тоже ваш.
   - Без тоста, выпьем за здоровье, да и домой пора, - произнес участковый и поднял стакан.
   - То есть получается, на дорожку?
   - Поздно уже, время-то сколько? Три часа! Неужели, три? А вроде только что двенадцать было!
   - А чай? Вы же чай просили!
   - В следующий раз.
   - Понимаю, - не стал наставать управляющий делами, - устали. Да и любой на вашем месте бы устал. Вот и я тоже устал. Ничего не сделали, коньяка еще не выпили, а уже устали. Нервное напряжение, по иному - стресс. Вы не переживайте, получится, обязательно получится. В любом деле желание прежде всего. Ну, на дорожку! Или все же за здоровье?
   - А какая разница?
   - Как какая! Вы что! - изумился Павел Сергеевич, - если тост за здоровье это одно, а на дорожку совсем другое. Они там, - управляющий делами кивнул головой вверх, - должны точно знать, чтобы не напутать, иначе - полная растерянность.
   - Полагаете, это имеет значение?
   - Не полагаю, а уверен. Каждое произнесенное слово и хорошее, и плохое, что семя в почву. Бросил и забыл, да и время пролетело. А семя лежит, ждет своего часа. Год лежит, два, я же говорю, забыл! А слово-то сказал, не подумав, придал форме содержание и отправил в полет - в почву бросил. Конечно, слово бывает ветрено и пользы от него, кажется, никакой, от чего в мире и суматохи много. Молвил одно, а сделал другое, а как разобрать? Нам-то ладно, переживем, а каково им там наверху? Откуда им знать, где ты играешься, а где имеешь серьезные намерения? Вот поэтому за каждым и приставлен смотрящий - сличает, что в помыслах твоих, что на словах, а что на деле. Вот вам и значение! Здоровья пожелал, бокал полный до дна выпил, а сам мечтаешь, не дождешься его в гробу увидеть! Вот вам и разница. Со словами следует быть аккуратным, и с мыслями тоже. Мысль - всему голова, а слово та же мысль, но уже в рубашке, у одного в нарядной, яркой, у другого - застиранной и помятой.
   Виталий Борисович дождался паузы и только затем спросил.
   - А покойник был?
   - Я же говорил, вы его и вспугнули.
   - А если, Павел Сергеевич, вам с ним перетолковать, задать парочку вопросов?
   - Задать можно, а если вдруг он не поймет? Кто я для него? Управляющий делами, а вопросы ваши, простите великодушно, никакого отношения к моему ремеслу не имеют.
   - Что из этого?
   - Как что! - воскликнул товарищ Душный, - я же говорю, управляющий я, а не представитель правопорядка.
   - А если у меня не получится?
   - Думал я и, признаюсь - сомневался. Меня они знают, плохо, но знают, и образ, какой ни есть у них, у покойника то есть, имеется. А вот вас они и не видели, и не знают. Вот ведь в чем проблема.
   - Проблема? - ухом отозвался участковый.
   - Одна из проблем. Как я, скажем, к вам приду, пусть даже во плоти, если знать не знаю о вашем существовании? И покойник, вероятно, также действует. Какой у него опыт? Только тот, что получил, болезненный, на земле. Нет у него иных знаний, не представляет, что пребывает в ином измерении, где и законы действуют иные. Опыт старый не требуется, а все же боится через себя перешагнуть - мысли несовершенные, как оковы земные, не позволяют почувствовать, насладиться неограниченной свободой.
   - А мне, получается, можно?
   - Вам можно, хотя и не желательно.
   - Павел Сергеевич, откуда вы это все знаете? - осторожно спросил Виталий Борисович.
   - Здрасте! Я какой год здесь сижу? А сколько покойников через меня прошло? Тысячи! Если не десятки тысяч! Закон имеется, житейский закон - с кем поведешься, от того и наберешься, слышали, наверно? Я, дорогой ты мой Виталий Борисович, мог бы смело написать ненаучную статью, диссертацию защитить!
   - О покойниках! - сообразил участковый.
   Павел Сергеевич кивнул.
   - Так точно. Вот только на защите требуются оппоненты, знающие предмет дискуссии, а где их взять? Пригласить, так сказать, настоящих, действующий оппонентов?
   Покойников!!! - вновь сообразил Виталий Борисович.
   - Пригласить - пригласил бы, - продолжил управляющий делами, - и пришли бы! Нисколько не сомневаюсь. Тема - крайне захватывающая! Но спор-то - ненаучный! Какого, изволите, приглашать в ученый совет! Да если и собрали бы людей толковых, заинтересованных, слишком вызывающими были бы выводы.
   - И какими были бы эти выводы?
   Павел Сергеевич тяжело вздохнул.
   - Защищать диссертацию, чтобы ее тут же засекретили, нет смысла. А довести результаты до широкой общественности, что посеять смуту в умы миллионов, более того - остановить прогресс человечества.
   - Это еще почему? - с опасением поинтересовался Виталий Борисович.
   - Слишком неожиданным может быть общественный резонанс. Ревизии не желает никто! К чему комментировать то, что уже написано? А это ничто иное, как самая настоящая ревизия, пересмотр устоявшейся доктрины, устраивающую власть исполняющих! Значит, и критика последует незамедлительная - суровая и беспощадная! Поэтому, хоть и хороша затея, но воплотить ее, получить реальное подтверждение - мысль с точки зрения общественного мнения крамольная и вредная. Опыт земной пусть останется земным, а небесный для каждого свой, и в этом тоже награда, куда более значимая, чем можно себе представить. Ну что, на дорожку?
   - Нет! Сначала выпьем за здоровье, а потом отдельно на дорожку! - предложил Виталий Борисович.
   Так и сделали: отдельно за здоровье и отдельно на дорожку.
   Все же разница огромная!
   Действительно. Дорожка тоже разная бывает, на небеса, к примеру, также тропинка ведет, или, все- таки, лесенка?
  
  
  
   Знак внимания на добрую память, и каким он может быть.
   Новые герои - известные в определенных кругах, однако промелькнувшие в нашем повествовании столь стремительно, что представить их, как полагается, не представляется возможным.
  
  
  
   Ночь была темна и для лета несколько холодна, хотя безветренна и вполне миролюбива. Раздающиеся в тишине звуки, что рождались от припозднившихся прохожих, чувствовали себя значительно уверенней, чем в дневные часы. Эти редкие звуки были и громче, и пролетали они завидно большее расстояние, а затем, насладившись предоставленной возможностью, возвращались обратно. Фонари горели тускло желтым светом, чем-то отдаленно напоминая забытый и плохо заваренный чай в грязном стакане. Освещали фонари скорее самих себя, и даже тень, оставленная на асфальте, выглядела невыразительной и какой-то обиженной. Окна в домах уже давно погасли, а те, что еще мерцали, выглядели одиноко и сиротливо.
   Две мужские фигуры, распознать в которых наших героев представлялось занятием крайне затруднительным, молча брели по пустынному проспекту. Старик, как и полагается людям почтенного возраста, отставал от своего более молодого товарища, иногда беспричинно останавливался, шумно сморкался и пару раз чихнул. Кирппу какого-либо недовольства не проявлял, терпеливо ждал папеньку, равнодушно вглядываясь в темноту.
   - Я в туалет хочу, - вдруг произнес дедушка после очередной остановки.
   - Здесь поблизости туалетов нет, - ответил молодой леший, - ничем помочь не могу.
   - А тебя и не просят помогать, как-нибудь справлюсь сам. Ты не помнишь, куда я положил свои сигары?
   - Выкурили вы их, батюшка.
   - Выкурил? Все?
   - Одной человека угостили, другую в гардеробе обронили, а затем башмаком растоптали.
   - Правильно, растоптал, с пола поднимать - мне неприлично, а дарить швейцару тоже как-то неудобно.
   - А все же подарили, - напомнил Кирппу.
   - Не подарил, а угостил, - тут же подсказал дедушка, - он таких сигар прежде и не видел и не курил.
   - Батюшка, он вообще не курит!
   - Швейцар? Не курит?
   - Не курит, батюшка, он же вам сказывал: спасибо, но я не курю.
   - А зачем я тогда его угостил? - удивился Лембо, - если он не курит, к чему ему сигары? Они же страшно как дорогие!
   - Мне почем знать! И денег дали, и сигару подарили.
   - Денег тоже дал?
   - Дали, батюшка, лично видел - сунули в руку, а сколько - не знаю. Завтра узнаете.
   - Вот ведь как странно! - растерянно произнес дедушка, слегка покачиваясь, - там, в ресторане не жалко было - и сигары не жалко, и денег, а вот сейчас уже жалко!
   - Выпили лишнего.
   - А причем здесь выпили?
   - Контроль потеряли, от чего и поступки необдуманные.
   - А швейцар?
   - Что швейцар? - не понял Кирппу и поднял воротник пиджака.
   - Он тоже лишнего выпил?
   - Швейцар, батюшка, на работе, и пить ему категорически запрещается, уволить могут! В один момент! Раз и уволили.
   - А зачем он тогда мои деньги брал? Если он ничего вообще не пил, зачем он деньги взял и сигару? Он же не курит! К чему ему сигара?
   - Вы подарили, он - взял. Вот и все, - констатировал молодой леший.
   - А вот не все! Ты или деньгами возьми или подарок прими! Верно?
   - Не шумите! Не надо кричать, это вам не лес, - напомнил Кирппу, - писать будете?
   - Писать? - переспросил папенька, - и то верно, я же писать, вроде, собирался или... какать? Ты случаем, не помнишь?
   - Не помню, батюшка, сказали: хочу в туалет, а с какой целью - не уточнили.
   - Не! - заупрямился неожиданно Лембо, - я так не могу.
   - Так - это как? - терпеливо уточнил молодой леший. - Тогда пойдемте, замерз уже весь, да и завтра рано вставать.
   Дедушка еще раз качнулся, а затем словно факир извлек из кармана сигару.
   - Вы же сказали, что подарили? - несколько удивившись, заметил Кирппу.
   - Верно, подарил, а потом незаметно у него и вытащил.
   - Украли?
   Лембо ехидно улыбнулся.
   - Как я мог украсть, если сигары мои? Он же не курит! К чему ему сигары, если он не терпит табака?
   - А дарили тогда зачем?
   - Решил приятное человеку сделать, порадовать, оказать, если хочешь, знак внимания. Он же истуканом стоит, кто на него внимание обратит? Это мы пришли отдыхать, водку жрать и огурчиками закусывать, а у него работа - в ливрее стоять и низко кланяться. И сигара - это и вовсе не подарок, а знак внимания! А если он не курит, вот поэтому обратно и забрал, а что незаметно - опять из лучших побуждений. Решит - обронил или потерял, в жизни всякое случается. А добрая память обо мне останется, думаешь, я не прав?
   Молодой леший плюнул, после чего заявил.
   - Я же вас просил! Александра Филипповича обманули и над швейцаром глумитесь! Не хорошо это! Не по-людски!
   - Александра Филипповича? Этого пройдоху? Да вернул я ему деньги, все вернул! Как ты просил, положил в сейф.
   - В сейф?
   - Ну да, положил в сейф, - довольный собой сообщил батюшка.
   - А взяли вы их где? В столе взяли!
   - Верно, взял из стола, а положил в сейф. Ты что же думаешь, я один такой ловкий? Если, скажем, тот же Иван Иванович к нему на прием придет? А деньги в столе! Куда проще добраться - в сейф или в стол?
   Вопрос, хоть и риторический, так и остался без ответа - в следующее мгновение рядом с парочкой затормозил автомобиль. Какой именно - сказать затруднительно, ночь и в самом деле была темна, а фонари тешились лишь тем, что освещали сами себя.
   Первым вылез какой тип - большой и, вероятно, сильный. Трудно было представить, как он вообще помещался в машине. Более тщательно его разглядеть мешала темнота, которая скрывала как его внешность, так и во что он был одет. Незнакомец молча подошел к дедушке, наклонился и бросил его себе на плечо, как бросают мешок с картошкой.
   Оказавшись в достаточно непривычном положении - головой вниз - дедушка не сразу сообразил, что с ним произошло, и выругался тоже не сразу.
   - Козел! - заорал он, - ты что себе позволяешь?
   Однако уже через секунду соориентировался и приступил к самообороне, в то время как Кирппу все еще не понимал, что же происходит.
   - Он меня, гнида, кажется, укусил! - неожиданно тонким для своего могучего роста завопил тип.
   - Точно! Он меня за жопу схватил!
   За столь легкомысленный, хотя и смелый поступок - а бедняга в самом деле умудрился схватить громилу зубами - дедушка поплатился немедленно. Мужик просто бросил старика, естественно, головой вниз.
   Кирппу досталось не меньше. Второй тип, что выскочил на помощь, молча двинул его ногой. Двинул, сволочь, в промежность.
   - Больно!!! - не став скрывать своих чувств, пискнул молодой леший и медленно опустился на асфальт...
  
   В машине пахло мужчинами - кислой капустой, сигаретами, туалетной водой и нестиранными штанами. Однако Кирппу этих запахов не чувствовал. Долетающий до его слуха женский голос - томный и в то же время какой-то надрывный - проникал в голову, от чего сама голова соображала плохо. А еще кто-то невидимый ритмично колотил его деревянной битой по телу! Колотил с таким вдохновением, что выдержать пытку, казалось, не хватит никаких сил! И только через минуту бедняга сообразил, что это музыка! Бита - никакая не бита, а сумасшедший ритм, несущийся из динамиков.
   Неизвестно, чем руководствовались злодеи, но дедушке повезло (если подобное сравнение уместно в данной ситуации) - его затолкали в салон, а вот молодого лешего, не долго думая, погрузили в багажник. Кроме страшных звуков музыки Кирппу также ощутил всю прелесть стремительной езды по бездорожью. Он постоянно обо что-то ударялся, издавая всякий раз новый звук и не успевая сообразить, когда было больней - сейчас или прежде.
   Дедушка отдыхал - лежал, уткнувшись головой в резиновый коврик, и молчал.
   - Значит, он тебя укусил в задницу? - поинтересовался бандит, который вел машину. Описывать его мы не будем, только скажем, что внешность действительно была бандитской.
   - И не подумаешь! Мелкий, но вредный, - согласился его приятель, - а он, случаем, не бешенный?
   - Может, и бешенный, не исключено, - философски ответил водитель, - все мелкие страшно вредные, знаю из личного опыта. Ты, Сева, не переживай, эта зараза воздушно-капельным путем не передается.
   - Какая зараза? - уточнил Сева.
   - Эпилепсия!
   - А ты откуда знаешь, как она передается?
   - Кореш у меня был - стопроцентный эпилептик, хороший пацан, и не скажешь, что больной. Так он мне рассказывал, что значит быть ненормальным.
   - Ну, и чего он тебе рассказывал? - без особенного интереса спросил Сева.
   - Болезнь эта возникает неожиданно, но уж если пристала, все, кранты. Современная медицина бессильна, и лекарств против нее нет. У него и справка была. Он ее с собой носил. Идет, говорит, все нормально, а через минуту бах, и ничего не понимает - где он и что вокруг происходит. Как отрезало!
   - Вырубился?
   - Что-то типа этого.
   - Со мной тоже иногда бывает, - вдруг признался Сева, - утром встану и ни хрена не помню - где был, с кем пил, только голова трещит. Думаешь, эпилепсия?
   - В штаны мочишься?
   - Ты чего!
   - Значит, не эпилепсия. Первый признак - непроизвольное мочеиспускание, а уже потом провалы в памяти, - с видом знатока просветил водитель.
   - Хотя постой! - Сева явно задумался, - один раз было! Точно было. Нагрузился от души, три дня керосинил и того, прямо в штаны - лень было в туалет идти.
   - Один раз не считается. А ты что, эпилептиком хочешь быть?
   - Ну, как тебе сказать,...справка бы не помешала. Что с больного взять?
   - А ты, Сева, молодец! Умней, чем я думал. Ксива в нашем деле необходима, тут ты верно подметил. Показал такую справку, мол, простите, господа, я в самом деле дурак дураком, и что делаю - не помню. Глянь-ка, как там наш дедушка.
   Сева повернул свою бычью голову.
   - Отдыхает.
   Однако в следующее мгновение дико завизжал, от чего и водитель непроизвольно обернулся.
   Разобраться, что произошло, было невозможно, и не только по причине отсутствия в салоне света. Машина стремительно неслась, набрав сумасшедшую скорость, требуя максимального внимания и незаурядного мастерства. Сева продолжал визжать, а затем вдруг как-то обмяк и медленно повалился на водителя.
   Пытаясь освободиться от неожиданного груза, свалившегося на него, тот непроизвольно бросил быстрый взгляд и тут же дико заорал. Вместо привычной физиономии на него смотрела кровавая маска! Еще один поворот головы и не менее отвратительная рожа уставилась на него! Однако ужас вызвала не кровь, измазавшая эту рожу, а страшный красный глаз, который словно бур вонзился в голову.
   - Сейчас я и тебя поцелую, касатик! - слизнув кровь с посиневших губ, молвил дедушка и впился зубами, но уже в ухо водителя. Вернее он его просто откусил!
   Была ночь, и очевидцев разыгравшейся в столь поздний час на дороге трагедии, к сожалению, не нашлось. Хотя почему к сожалению? Скорее, к счастью - вылетев на обочину, автомобиль задрал оба колеса, продолжая непонятным образом удерживать горизонтальное положение. Несущийся из салона женский голос певицы не мог заглушить другой - мужской, полный боли и ужаса! Женщина истошно кричала, что "их не догонят!" Что кричал мужчина - понять вообще затруднительно...
   Через пятнадцать минут взору немногочисленных пассажиров замызганной донельзя "Газели" предстала чудовищная картина - на красочном плакате, приветствующим въезжающих в город торчала оторванная голова мужчины. Тут же рядом в кустах в груде металла, еще недавно носившем гордое название не менее гордой автомобильной компании, находился еще один труп, которому повезло значительно больше - голова была на месте, но отсутствовало ухо.
   Еще через пятнадцать минут прибывшие на место происшествия сотрудники милиции установили фамилии погибших. Оба - хорошо известные, как принято нынче говорить, в определенных кругах граждане. Нигде не работающие, погибшие однако могли позволить себе вести вполне безбедный образ жизни - факт, не вызывающий в нынешние времена большого удивления. Новость о трагедии уже на следующий день стала достоянием широкой общественности, чего нельзя сказать об анкетных данных погибших. Севу в народе звали вовсе не Севой, а каким-то грозным и не совсем приличным именем, впрочем, как и его напарника.
   И все же до чего необъяснима человеческая природа! Совершенно незнакомые случайным людям погибшие вызвали у них куда больше сострадания, чем они могли себе пожелать! Покойники никогда прежде не задумывались, что кто-то когда-то будет о них горевать. Сами они были лишены этого удивительного качества - способности разделить чужое горе, а в арсенале чувств обоих погибших можно было обнаружить все что угодно, но только не сострадание.
   Какого-нибудь более или менее серьезного расследования по поводу случившегося проводить не решили - не тот случай, да и пострадавшие не входили ни в одну из категорий граждан, когда требуется формирование серьезной комиссии, которая бы включала в себя специалистов различных ведомств и учреждений. Резонанс, как вы понимаете, хоть и имел место, но значительно уступал по своей значимости другим происшествиям, а отсюда и ответная реакция. И даже в вечерних новостях, вероятно, чтобы не портить настроение сидящим у телевизора, диктор вскользь сообщил о дорожно-транспортном происшествии, случившимся, скорее всего, по вине водителя.
   Однако имелся человек, который был крайне заинтересован в объективном расследовании.
  
  
  
   Живые - не живые, и как это можно распознать. Кому и сколько нужно для счастья?
  
  
  
   Любой самый невыразительный снимок, далекий от какого-либо художественного творчества, подтвердит, доказывая факт, который продолжали упорно оспаривать не одно столетие воинствующие атеисты. Оспаривать и отрицать.
   Виталий Борисович непонятно с какой целью вглядывался в фотографии двух мужчин. Сначала брал один снимок, молча изучал незнакомое лицо, затем не менее внимательно разглядывал другое. Фотографии были паршивые и не позволяли разглядеть запечатленных на них людей. Точно сказать и передать мысли участкового достаточно непросто, так как и сам Виталий Борисович не понимал, что он чувствует, глядя на незнакомых ему мужчин. Люди были, конечно, живые, и вместе с тем какие-то не живые. Живые - потому что сфотографировали их при жизни, а не живые... вот это и пытался разгадать товарищ Шумный. Почему ему показалось, что оба мужчины не живые?
  Снимок - застывшее мгновение, крохотный и поэтому ничего не несущий в себе отрезок времени, о котором никто и никогда серьезно не задумывался. Глупо задумываться! И совершенно ни к чему! Сколько их отпущено каждому? - Не знает никто, а кто знает - молчит. И будет молчать впредь.
   Виталий Борисович поднялся, взял графин и сунул в узкое отверстие свой нос.
   Нос подсказывал - вода протухла. Хотя запаха еще было, но было что-то другое.
   Молча вышел, закрыл дверь кабинета и направился в туалет - вылить воду. Почему вода испортилась всего за пару дней? Потому что все в этом мире имеет свой срок. Подошел срок, и вода испортилась, чего тут удивительного?
   Кран хрипло заурчал и быстро стал наполнять содержимое графина. Виталий Борисович интенсивно встряхнул, вылил воду и вновь наполнил графин. Двинулся в обратном направлении, продолжая думать над поставленным вопросом.
   И все же, почему эти двое какие-то не живые? Или ему просто померещилось? Сколько он ходил за водой? Минут десять? Оказалось, восемь. Еще две возился с чайником - перелил в него воду из графина и вставлял вилку в розетку. И все равно получилось десять минут.
   Сел за стол, поправил волосы, расстегнул ворот рубашки - еще минута.
   Глянул вновь на снимки.
   Мужчины были по-прежнему не живые.
   Получается, он не ошибся! И если вместо туалета он бы сходил в магазин и купил бы там к чаю пирожок или ватрушку, на что, естественно, ушло бы значительно больше времени, результат был бы тот же!
   Так! А если...
   Вновь поднялся и взял газету - не свежую, хотя это не имеет никакого значения. Значение имеет совсем другой факт.
   Ощутил небольшое волнение, словно находился на пороге важного открытия. Волнение появилось само по себе, подсказывая, что где-то рядом должна быть и мысль.
   Так, ну и что?
   Виталий Борисович глянул на какую-то тетку. Нынче титульный лист газеты обязательно кому-то посвящают. Целый лист - одному человеку! Щедрость неимоверная! И заголовок, который, как правило, не имеет никакого отношения к скромному репортажу, помещенному на второй, а может, и на третьей странице.
   Посмотрел. На тетку.
   Тетка незнакомая, но живая! Определенно! Тетка живая!
   Перевернул лист, затем другой.
   На остальных снимках люди были тоже живые - одни сидели, другие стояли, улыбались, куда-то шли, махали руками, обнимались, с кем-то говорили или просто молчали - но все они были живые! А эти двое...
   Отложил в сторону газету и вновь взял снимки, сначала один, через пять минут другой.
   Почему эти двое не живые?
   Подсказка находилась где-то рядом - Виталий Борисович ее даже чувствовал! Он был готов поклясться, что физически ощущает ее присутствие! Как ощущаешь внимательный взгляд на своей спине! Но там ты можешь повернуться и проверить свое предположение. А как проверить себя сейчас?
   Да, этих двоих уже нет в живых, - принялся рассуждать участковый, - что говорится, факт, от которого не уйдешь. Ну и что? Когда они погибли? А когда сделаны снимки?
   Чайник уже не шумел - он шипел и был готов пуститься в пляс! Но встать и протянуть руку Виталий Борисович не мог! Разгадка находилась значительно ближе, и уйти она могла в любую секунду.
   И все же не удержался - выдернул из розетки шнур и вновь глянул на снимки.
   Господи! К чему весь этот цирк? Какая разница - живые они или не живые! Мертвые оба! Уже давно мертвые - а он заладил: почему да почему!
   Рука потянулась к телефону, прежде чем он осознал, кому и с какой целью собирается звонить.
   - Павел Сергеевич? Здравствуйте, это Шумный.
   Павел Сергеевич, кажется, обрадовался, по крайней мере, голос у него звучал жизнерадостно и оптимистично.
   - Вы сейчас свободны?
   - Я всегда свободен, - подтвердив тезис о прекрасном настроении, заявил управляющий делами, - что-нибудь срочное?
   - Почему вы так решили?
   - Когда люди звонят по телефону - это означает всегда одно и то же - требуется информация или вы сами желаете что-либо сообщить. Разве я не прав?
   - Наверно, правы, - согласился Виталий Борисович и тут же перешел к теме, ради которой он и набрал номер морга - можно мне вас спросить?
   - Конечно! Какие могут быть сомнения! Спрашивайте немедленно!
   - Вот только я до конца не могу правильно сформулировать свой вопрос, - честно признался товарищ Шумный.
   - Ничего страшного! Вместе и сформулируем! Что за вопрос?
   - Может ли человек быть мертвым, оставаясь при этом живым? - выдал Виталий Борисович и испугался.
   - Отличный вопрос! Я бы сказал, прекрасный! - тут же отреагировал управляющий делами, - сами придумали?
   - Сам! - сознался участковый.
   - Может ли человек быть мертвым, оставаясь при этом живым - я правильно понял ваш вопрос? - переспросил Павел Сергеевич.
   - Абсолютно!
   - Две на первый взгляд взаимоисключающие друг друга категории. Если человек живой, стало быть, он никаким образом не может быть мертвым. А если все же умер, живым он тоже быть не может. Просто и понятно, но только, как я уже сказал, на первый взгляд! Потому что после смерти человек, оказывается, еще может быть живым! Живым - не в смысле существования плоти, а живым с точки зрения существования разума. Тогда - никакого противоречия. Однако как вы задали вопрос? Это крайне важно для ответа! Может ли человек быть мертвым, оставаясь живым? То есть во плоти он живой, а разум его уже умер? Вы это желали спросить?
   - Замечание правильное, - согласился Виталий Борисович, - однако оно несет в себе некий философский оттенок...
   - Необязательно! Да, человек может быть внешне живым и даже здоровым, но он уже обречен, и дни его сочтены! Часы остались, поэтому сказать, что он мертвый - язык не поворачивается, но и утверждать, что он жив - также ошибка!
   - Павел Сергеевич! - неожиданно взволнованно произнес участковый, - я, кажется, понял!
   - Что вы поняли, голубчик?
   - Я все понял! Сейчас я не могу выразить свою мысль словами, но мне кажется, я все понял!
   - Поняли про живых или про мертвых? - уточнил управляющий делами.
   - Понял про не живых! - в свою очередь объяснил участковый.
   - Не живые? А это, простите, кто такие?
   - Не живые,- Виталий Борисович на секунду замешкался, - вероятно, те, кто умер, но еще об этом не знает.
   Наступила небольшая заминка или пауза, после чего Павел Сергеевич задал не менее любопытный вопрос.
   - Вы полагаете, мертвые осознают, что они умерли?
   - Когда они осознают, тотчас становятся мертвыми, а до тех пор они как раз и не живые.
   - Понимаю: еще не мертвые, но уже не живые. Возможно, вы правы. Мысль ваша заслуживает внимания, нужно будет поговорить.
   - О чем? - удивился участковый.
   - Ни о чем, а с кем! С покойниками, конечно, - подсказал управляющий делами, - тема для них интересная, опыт определенный, поди, тоже имеется. Вот только не представляю, с кого начать? В любом случае, спасибо за подсказку.
   - Это вам большое спасибо, - принялся благодарить товарищ Шумный.
   - Сегодня придете?
   - Сегодня? Даже не знаю, а сегодня у нас что? Полнолуние?
   - Полнолуние было вчера, - подсказал Павел Сергеевич, - вот только пасмурно и значительно прохладней, почти как осенью. Пришлось зипун из шкафа доставать.
   - Еще раз спасибо, - участковый не собирался выслушивать, как удобно, а главное тепло в стареньком пальтишке по ночам в морге.
   Значит, он был прав. Эти двое были обречены! Вот почему его насторожило выражение лиц на фотографии! Судьба уже приготовила им страшную кончину, только не могла определиться со сроком.
   Если рождение всегда таинство, то и смерть не меньшая загадка, только зловещая и мрачная, о которой предпочитают помалкивать даже наиболее отважные представители человечества. Хотя Павел Сергеевич не видит в смерти ничего странного, он в ней живет.
   Мысль придти на похороны появилась неожиданно и вначале показалась непристойной, однако, немного поразмыслив, товарищ Шумный не нашел в ней большого греха. А почему бы и не сходить? Просто зайти на вынос, полюбопытствовать, что говорится, глянуть внимательным взором. Однако каково было его удивление, когда он узнал, что покойников уже похоронили! Столь оперативно и стремительно, что закрадывалось некое подозрение.
   Всегда и везде можно достаточно быстро навести справки о запланированном траурном мероприятии - достаточно снять трубку телефона. Именно так и полагал Виталий Борисович, и, что называется, напрасно!
   Похороны в целом напоминали какую-то секретную операцию. Во-первых, никто не воспользовался услугами существующих траурных агентств, также никто не обращался в государственную контору за полагающимся в таким случаях пособием. Еще более подозрительно исчезли тела - они просто пропали, и вразумительного ответа, кто за ними приезжал, также получить не удалось! Ни на одном из близлежащих кладбищ покойников с указанными фамилиями не хоронили!
   Вопросов возникло много, и все они выглядели далеко непростыми. Единственное, из чего следовало, что похороны действительно состоялись, был небольшой некролог в газете - ни к чему не обязывающий, со скромной и привычной подписью - "группа товарищей". Виталий Борисович страстно желал увидеть хотя бы одного из этой группы, а как вы понимаете, вновь напрасно!
   Еще более недоумевал участковый, впервые в своей практике столкнувшись с новым явлением, когда расследования требовали уже сами похороны!
   И хотя дела относительно трагедии, случившейся ночью, заведено не было, Виталий Борисович посвятил целый день, мотаясь на машине по городским кладбищам и траурным мероприятиям. Таким образом, он успел стать участником почти всех похорон и поминок! Нагрузка даже для подготовленного человека огромная, а что говорить о том, чей жизненный опыт значительно скромней? Открытием оказался и другой факт, о существовании которого участковый, если и догадывался, то достаточно смутно. Оказывается, люди подозрительно дружно умирали! И в таком количестве, что не хватало, не только гробов, цветов, речей, но и.... земли! Попасть на многие кладбища было просто невозможно! Попасть, не в смысле там появиться, а лечь в землю! Лечь в землю и отправиться в последний путь было крайне затруднительно. Для успешного финала требовалась протекция!!! Люди оставались людьми всегда и во всем.
   А какое сильнейшее чувство испытал Виталий Борисович, глянув на современный конвейер смерти.
   Могилы рыл трактор "Белорусь". Он подъезжал, ловко запускал свою металлическую лапу в землю, и уже через десять минут проход на тот свет был готов. Еще через десять минут тот же самый ковш уже закапывал могилу. А люди уже ждали - один за другим подкатывали катафалки, из которых умело и по деловому выносили очередной гроб. Выносили, вероятно, солдаты, только у нас можно встретить молодых парней в военной форме, которых призвали в армию опускать в ямы гробы.
   Покойников в таком количестве Виталию Борисовичу прежде видеть не приходилось, однако нужных - тех двоих - он так и не встретил, и встретить не мог. Физически разорваться и заглянуть в лицо каждому усопшему не представлялось возможным. И вытирая клочком травы ботинки, прежде чем завести двигатель автомобиля, он вдруг обратил внимание на жизнерадостных людей, которые переносили к могиле деревянные, наспех сколоченные жерди, чтобы было где минуту-другую подержать гроб, прежде чем отправить по назначению - в яму.
   Люди выглядели счастливыми и вполне довольными - в отличие от многих других, им не придется держать гроб на руках, дожидаясь, пока выкопают яму. Как там говорят - пустячок, а приятно!
  
  
  
   Как сходят с ума, и что значит "сойти с ума"? Дерьмо, и кто за него платит хорошие деньги - совет начинающим.
  
  
  
   Книжка была невыразительной. Внешнее оформление, как первый взгляд на незнакомца, который еще не произнес ни единого слова, взглянуть на вас - и то не успел. Стоит в пол-оборота, если вообще не спиной к вам. Что вы увидите? - Костюм и только костюм. Слегка помятый - каким бы дорогим не был пиджак, на спине постоянно остаются складки. Одна или две, иногда не бросающиеся в глаза, при внимательном рассмотрении не заметить их невозможно.
   Костюмчик у книжки был невыразительный, но новый. Абсолютно новый! Никакой ошибки!
   Савелий Петрович почувствовал это сразу, как только перевернул первую страничку. Он даже понял, что книгу вообще никогда не открывали! И он оказался первым, кто в нее заглянул!
   Книжка была худая, в смысле не толстая, и какая-то несерьезная. Господин Боголепов признался себе, что никогда прежде не только не взял бы ее в руки, он ее просто бы не заметил! Она была недостойна его внимания, также, как были недостойны десятки тысяч призраков, проплывающих каждый день за тонированными стеклами его автомобиля. Савелий Петрович их никогда не замечал - не было в этом никакой необходимости. Эти призраки без лиц напоминали ему серую массу и подсказывали, что он, скажем, в городе, а не в лесу. Вот и вся разница! И желания вглядеться в их лица не было, как не было у призраков лиц! Ничего у них не было - масса! Серая, скучная масса, до которой нет абсолютно никакого дела!
   А книжка серая, то есть оранжевая.
   Савелий Петрович еще раз посмотрел и еще раз подумал.
   Неужели он ее будет читать? Зачем? Из праздного любопытства?
   Перевернул еще один лист - Станислав Голубь. Стихи.
   Ох уж мне эти поэты! Какой Славка Голубь? Он же Понамарев!
   Улыбнулся.
   Пусть Станислав, но почему Голубь? Что он этим хотел сказать? То, что в жизни он Понамарев, а в стихах Голубь? Ну да, голубь - символ с зеленой веточкой в клюве. Как же, видел неоднократно на значках, плакатах и прочей ерунде.
   Голубь, так голубь, - и перевернул еще одну страничку, а там и читать нечего! Шесть строчек без какого-либо названия! Ума не хватило придумать заголовок! Разве так можно? Ни один документ не может существовать без заголовка! Это просто неуважение к читателю, откровенная безграмотность!
   Прочитал - благо и читать нечего, всего шесть строчек. И ничего не понял. Вообще - ни-че-го! Форменная глупость, форма без содержания, где и мысли никакой нет. Рифма есть, а мыслей никаких!
   Эх, Слава, Слава, - и дальше перевернул. И опять шесть строчек! Нет, немногим больше, но до листа явно не дотягивает!
   Ну тут хоть понятно, не все, конечно, но все равно, и название придумал. "Посвящается", а кому посвящается - не указал! Стихи написал, а кому написал, забыл!
   Ну да ладно, это его дело.
   Третье произведение Савелию Петровичу понравилось. Оно и размерами впечатляло, и заголовок объяснял, к чему стоит готовиться. Называлось "Мать". Вот только Славу все время куда-то заносило - то в детство, то в Сибирь, то вообще неизвестно куда. Да и впечатление складывалось, что автор пишет не о своей матери, а скорей о Родине. Иногда довольно цинично, а где-то и жестко, нисколько не стесняясь в выборе слов. Один раз проскользнула и ненормативная лексика - хулиганское слово, женского рода, сука, короче. Но как-то странно эта "сука" подействовала на Савелия Петровича - не было в ней обиды или злобы, а какая-то тоска, душевный надрыв, что ли? Но никак не ругательство - это Савелий Петрович почувствовал точно. Не желал Слава нанести оскорбления не своей матушке, не Родине, ему просто было... больно.
   А еще г-н Боголепов неожиданно проникся к Славе каким-то странным чувством - каким именно, он пока не знал, и сказать не мог. Но чувство было и не одно. Все они смешались, и разделить их, поставить на свои законные места не получалось. И рождались они у Боглепова тоже скопом - словно толпа возбужденных знакомых нежданно ввалилась в дверь!
   Однако не это поразило Савелия Петровича.
   Отложив книжку в сторону, он задумался, но не над стихом - там хоть и не все, но многое было понятно. Непонятно другое - чувства, что родились у г-на Боголепова, родились сами по себе. Он их об этом не просил. Родились они самостоятельно, без какого-либо разрешения. То есть он их не контролировал! И существовали чувства сами по себе, а Савелий Петрович сам по себе. Вот это и настораживало.
   Другие стихи, что просмотрел банкир, не внесли определенной ясности, вероятно, потому что Савелий Петрович хоть их и читал, но внимание сосредоточил на себе. Ему было крайне интересно наблюдать, как кто-то в нем, до этого неизвестный, вслушивается в рифму и грустит легкой грустью - совсем для него нехарактерной.
  И вдруг в памяти всплыло воспоминание! Зимний сад! Даже не зимний сад, а тот, второй Савелий Петрович, который неподвижно замер, погрузившись в тишину. Тогда ему стало сначала страшно, а затем неловко. Неловко от мысли, что происходящее с ним не укладывается в уже существующий опыт. Неловко от мысли, что этого не может быть! Не существует физических законов, позволяющих смотреть на себя со стороны. Больное мое воображение, подумал г-н Боголепов, плод фантазии, замешенный на непривычном и полном одиночестве, помноженном на абсолютную тишину, в которой мне прежде не приходилось бывать. Вот и все! Однако сейчас он вновь ощутил в себе нахождение еще кого-то! И этот кто-то был узнаваем! Определенно, это был один и тот же образ - тогда в зимнем саду и сейчас! Что-то родственное объединяло обоих, и не только сам факт пребывания в одной и той же голове - голове Савелия Петровича!
   А может, я схожу с ума? Ну и что? Это не так страшно, как кажется, и совсем не больно.
   Раздвоение личности. Кто не знает о диагнозе, позволяющем незамедлительно поместить пациента в клинику. Упрятать в лучшем случае от посторонних глаз, подальше от общества, либо позволить проводить эксперименты, не опасаясь быть призванным к ответу.
   Однако Савелий Петрович не стремился превратиться ни в один из исторических персонажей. Он не мечтал стать Наполеоном, Чайковским или Флобером! Не испытывал ни малейшего желания! А желал остаться самим собой - Боголеповым Савелием Петровичем! Вот только позволить всем проживающим в нем личностям свободно о себе заявить! Всем без исключения.
   Робкое сомнение испугаться возникло, но тут же исчезло. Да и пугаться, собственно говоря, было нечему.
   Странно. Слава написал сборник скорее для себя. Какой там тираж? - Смешной. Что такое триста экземпляров? - Еще более смешно. А я тут причем? Какое мне дело до его переживаний и личной жизни? А ему - какое?
   И все же именно я предложил ему принести сборник. А если,... Савелий Петрович усомнился - пришла мысль ему в голову, или кто-то вновь ему подсказал.
  А если взять сборник и почитать его в Зимнем саду? Окружающие точно решат, что он сошел с ума! А вот сойдет ли он в действительности? Надо проверить! Обязательно проверить, может быть, даже сегодня.
   Известно с давних пор - существуют люди, которым непременно нужно все сделать сегодня. Написать письмо, позвонить по телефону, сходить в банк или в баню, в туалет, и тот, нужно сходить именно сегодня! Про туалет не совсем удачно, но все же. А есть такие, мы знаем какие - они предпочитают откладывать на потом, и тоже все! Ответить на письмо, вернуть кредит или долг, сходить к врачу. В туалет, и тот сходить сегодня не могут! Не получается у них сходить в туалет. И кто в большей степени прав? Правы и те, и другие.
   Желание еще не означает успех предприятия, как впрочем, и скорое решение. Иногда такое решение просто губительно и кроме вреда ничего не приносит. Нужен день! Определенный, загадочный день, когда не требуется ни сил, не терпения, вообще ничего не требуется! Все осуществляется само собой! Иногда и делать ничего не надо! И письмо за тебя напишут, и долг простят, и в баню позовут. Наготово!
   Случаются такие удивительные дни, и данный факт отрицать глупо. Однако мы намеренно написали " случаются", что означает некий счастливый поворот фортуны - часто столь неожиданный, что и поверить в него трудно. И еще трудней его верно оценить. Любое значимое предприятие принесет куда больше удовлетворения, когда потрачены ваши силы, ваше терпение и ваш труд.
   Слава Понамарев волновался. Просьба Савелия Петровича принести ему сборник своих стихов сильно озадачила, даже поставила в тупик. Он точно знал - управляющий банком ни за что в жизни не будет читать его стихов! Почему? - Да потому что мужчины стихов не читают! А управляющие банком тем более! Их вообще сегодня никто не читает! Стихи - пережиток прошлого! Такой же, как самовар, эмалированный тазик или керосиновая лампа! И талант здесь совсем ни при чем! Будь ты сто раз талантлив, пиши так, как никто прежде не писал - читать не будут! Слава это прекрасно понял, поздно, правда, потратив не один десяток лет. А как понял, так и его крылатая муза поняла - хлопнула дверью. Появляющийся затем в минуты душевной депрессии ее образ походил на жалкую тень, которая ничего нового предложить не могла, пусть и сидела долгими вечерами, наблюдая, как подвыпивший поэт грозился "им всем показать и доказать". Хотя ничего доказывать не нужно - талант Славы признали, но необходимости в нем не было никакой. Кому и зачем нужен эмалированный тазик? А керосиновая лампа кому нужна? Хорошие деньги платили, но за что? За говно! За откровенную и неприкрытую лесть. За дифирамбы и несуществующие заслуги. Платили так, что захватывал дух, а запах помоев стал преследовать и самого автора. Почему он не родился столетием раньше? Какая разница для того, кто решает судьбы миллиардов!
  Вот тогда - да! Тогда - без всяких сомнений! И с Александром Сергеевичем он бы был на дружеской ноге, а как Лермонтов поехал бы служить на Кавказ. И двери в салоны для него всегда были бы открыты...
   Слава волновался куда больше, чем много лет назад, когда появилась его крохотная и внешне убогая книжица. Первая книжица - ее так и называли пренебрежительным и заведомо убогим словом. - Самая лучшая, самая талантливая, искренняя и поэтому неожиданная. Он ее видел во сне, еще до ее рождения и успех свой
  тоже видел. Сверкающие улыбками восторженные лица - все они стремились пробиться к нему, если повезет - пожать руку, нет - просто взглянуть в глаза. Зачем Он меня обманул! Зачем приходил ко мне, всякий раз внушая надежду? Несправедливо и подло!
   Всему существует свой срок, и ожиданиям тоже. Каким бы стойким не был энтузиазм, а муза преданной и бескорыстной, жизнь развивается по другим, явно неправильным законам.
   Слава, наконец, открыл книжицу. Тысячу лет не открывал - боялся. Боялся увидеть себя молодым и красивым, полным творческих мыслей, открытым всем ветрам и непогодам, открытым для хороших и плохих людей...
   И если Савелий Петрович, читая сборник, встретился с каким-то непонятным образом, который, как он предполагал, незаметно присутствовал в нем все эти годы, Станислав Голубь встретился со Славой Понамаревым - розовощеким юношей, затерявшимся где-то там, в прошлом, не собирающимся менять свои взгляды и убеждения.
  Напротив, Слава преподал Станиславу урок, столь болезненный и беспощадный, что потекли слезы. Настоящие мужские слезы, которых вы никогда не видели и не увидите впредь, - мужчины плачут в одиночестве...
   Слава плакал, хотя ему не было жалко ни себя, ни потраченных лет. Он испытывал гордость за пропавшего во времени парнишку, за его смелость сказать миру, о чем этот мир уже давно забыл, похоронил и наплевал большой зеленой соплей. Мир этот уже давно напоминал протухшего мертвеца - с выпученными глазами, покрытого отвратительными, гниющими язвами. Вонь от него - тошнотворная и сладковатая - также перестала быть вонью, она превратилась в знакомый и родной запах, который не замечают, как не замечаешь свой собственный запах.
   И неожиданно Слава осознал, что допустил чудовищную ошибку - никто и никогда не поймет, что он хотел сказать своими стихами! Потому что понять их невозможно! Как невозможно понять поступки другого человека, даже близкого и родного, с кем ты прожил большую часть своей жизни. Понять невозможно, но можно почувствовать...
   Вытер слезы и сопли - странно, но они часто появляются синхронно, а затем чтобы окончательно избавиться от излишней влаги, прошел в туалет.
   Глянул в зеркало и плюнул, но не на Славу, а на Станислава Голубя. У того рожа была мерзкая и противная, а еще лицемерная и подлая - самая настоящая, продажная рожа, каких в нынешние времена предостаточно.
   Вернулся обратно, почесал в одном месте, затем в противоположном, то есть уже спереди и сел писать очередную глупость - посвящение юбиляру, которого и в глаза прежде не видел...
   Писалось на удивление легко, и уже через десять минут, сунув в рот сигаретку, Станислав громко и отчетливо прочитал вслух очередное "произведение". Прочитал, стряхнул на пол пепел и вполне довольный собой произнес.
   - Полная херня!
  
  
   Страшная тайна нечистой силы, вопросы половой ориентации, и как товарищеские отношения влияют на отношения деловые.
  
  
   Кто и как вас похоронит? Сколько придет народа, и как вы будете выглядеть в гробу? Призовут ли батюшку, и сколько ему заплатят? Что именно споет батюшка, и кто понесет ваш гроб? Какая будет погода? Солнечно или все же пойдет дождь? Вопросов много, но все они не имеют ни малейшего к вам отношения.
   Сева, если вы помните, был мужчиной крупным. И таким же крупным остался после смерти. Каких-либо возражений или пожеланий относительно уже последнего на этом свете мероприятия не высказывал, как впрочем, и его товарищ. Обоих сунули в мешок. В один. На таком решении настаивал Лембо, который, как это ни странно прозвучит, руководствовался совсем иными соображениями, а не своей прирожденной скупостью.
   - Батюшка! - пытался возразить Кирппу, - у них это не принято! Каждого хоронят в отдельном гробу.
   - Будешь меня учить! - произнес старый леший и в очередной раз принялся заталкивать ногу одного из покойников, которая категорически отказывалась залезать в мешок. - Я для них стараюсь!
   - Как это для них? - совсем было растерялся Кирппу, но помогать согласился, ухватился за ногу Севы и удачно сунул ее в мешок.
   - Они же, вроде, как товарищи, - напомнил дедушка и снял с шеи галстук, - вот пусть вместе и дожидаются.
   Чего дожидаться, Кирппу не уточнил, схватил протянутый галстук и морским узлом перетянул мешок.
   - Давай еще разок, для гарантии, - подсказал дедушка, а уж только потом опустился на пень.
   Была ночь, вернее, ее вторая половина, та, что ближе к рассвету, когда живность лесная, ведущая ночной образ жизни, спешит завершить свои дела и убраться восвояси - кто в норы глубокие, а кто в чащу лесную, подальше от света, что первыми лучами на горизонте подает знак о восходе солнца.
   - И к чему вам приспичило? - спросил Кирппу и тоже присел на пень.
   - Как к чему? - подняв мохнатые брови, вопросом ответил дедушка, - кто же их, бедолаг, похоронит? А возьни сколько! Одних справок - с ума сойдешь! Если паспорта нет, так что, и похоронить нельзя! Там разрешение, тут согласование, - и сплюнул на траву. - Бюрократы! Мест нет! Где? В земле нет мест? Ну, знаешь, прожил я немало и повидал всякого, но чтобы не было места!
   - Батюшка, принято у них так. Живут коммуной и в землю коммуной, - просветил Кирппу.
   - Любители порядка! Нет места? Хорошо, мы их водяному на сохранение, всего-то месяц подождать. Не граф, перекантуется, да и девчатам разнообразие, все как никак свежая публика.
   - Батюшка, русалки мертвяками брезгуют.
   - А ты почем знаешь! Это когда было? Или думаешь только у вас в городе прогресс? Ошибаешься, жизнь и у нас в лесу на месте не стоит. Мертвяки? Да какие они мертвяки! Сева вообще парень представительный, а что без головы еще и лучше. Ты, кстати, голову не забыл в мешок положить?
   - Не помню.
   - Тьфу! - выругался дедушка, - ни о чем тебя попросить нельзя! Как ты в городском собрании работал - не пойму!
   - Так я на общественных началах, - напомнил Кирппу и со вздохом принялся распутывать морские узлы, которые не просто так носят столь грозное название.
   - Отойди, дай-ка я зубами, - предложил снисходительно дедушка и еще раз плюнул, вроде как для поднятия духа.
   - Ты смотри! Не хочет!
   - Кто не хочет?
   - Да узел твой не хочет распутываться!
   - Узел-то морской, вот и не хочет, - вновь подсказал Кирппу.
   - Это вас в городском собрании учат? - между делом поинтересовался дедушка.
   - Никто нас там ничему не учил.
   - То-то и видно, кажись, пошел, ты ногу держи, а то опять выскочит!
   Однако Сева проявил благородство и мешать не стал.
   - Есть! - через минуту радостно сообщил дедушка, запустив мохнатую руку в мешок, - на месте голова.
   - Не перепутал? - уточнил Кирппу.
   - А что их путать? У Севы голова отдельно, если ты не забыл. Да и крупная, не пойму, как она оторвалась? Давай, крути свои морские узлы, интересно, водяной такие умеет? Он парень любопытный, бьюсь об заклад, не вытерпит - полезет тут же.
   А еще через пару минут оба вновь опустились на старый, поросший серебристым мохом ствол мертвого дерева.
   - Ну вот, теперь порядок! - и дедушка перевесил небольшую табличку, с грозной надписью на английском языке.
   - Что ты говорил здесь написано?
   - Не беспокоить, - напомнил Кирппу.
   - И то верно, - закивал головой Лембо, - лес хоть место уединенное, но покой еще не гарантирован, а тут прочитают, и все понятно.
   - Батюшка! Да как они прочитают, если надпись на английском языке? - несколько иронически, но вполне миролюбиво поинтересовался Кирппу.
   - Как прочитают? Как ты прочитал, так они прочитают, а кто не поймет, вмиг объясню, - и в подтверждение своих слов щелкнул зазевавшегося комара. - чего это он лезет? Своих не узнает?
   - Да какой вы свой! От вас всем чем угодно пахнет, но только не лесом!
   Дедушка принюхался.
   - А я не чувствую! Неужели городом провонял? Противный, я тебе доложу, запах! Такой что, если и захочешь, а не придумаешь! Старикам - точно противопоказан. А что, может, того, погостим, все одно в лесу сидим. К бабке сходим, замиримся, самогона хлебнем, в очко перекинемся? Типа уикенда? Я, если откровенно, скучал сильно, терзала меня душевная привязанность. Сейчас скажу,... ностальгия!
   - Ну вы, батюшка, настоящий полиглот!
   - А я не скрывал никогда! - закивал головой старик, - люблю, а главное еще могу выпить. Что еще осталось? Какая такая радость? Выпить и закусить. Водка ваша хороша, слов нет, но как ей далеко до варева ведьмы! Вот рецепт, так рецепт! Кабы его у старой выкрасть - тут никакого кредита не нужно, а домик можно построить тут же в лесу!
   - Батюшка, выкрасть можно все что угодно! Мысли и те можно стащить, а вы - рецепт!
   - Да как ты его, этот рецепт стащишь, если старая ничего не помнит! Она же ведьма! Что творит - не ведает! Силы темные призовет, а как объявятся, в транс входит! К бабке в такой момент лучше не подходить - сам дьявол! Ты чего! Я еще пожить хочу.
   - Батюшка, а Иван Иванович, случаем, не дьявол?
   Лембо ненадолго замолчал, после чего произнес.
   - Иван Иванович точно не наш. Но и не их. А кто именно, какого рода племени, не скажу. Силу имеет незаурядную, но скрывает, действует дипломатично, с умом. Чем промышляет - загадка, хотя мысли имеются.
   - И что за мысли?
   - Вот мы между небом и землей маемся, между живыми и мертвыми, хотя ни теми, ни другими не являемся. Кто такие - не нашего ума дело. Существуем и существуем, как долго - тоже не знаем. Хотя и нам срок определен. Срок он у всего есть, и наше время придет. Вот я старый, думаешь, мне легко постоянно быть старым? А когда состарился - знать не знаю! Кого не спросишь, тоже никто не знает! Получается, что старым и на свет появился.
   - А я как появился? - вдруг спросил Кирппу.
   - Через маменьку.
   - Я ее, батюшка, не помню.
   - И я не помню, - сознался старик, - не подумай грешного, погулять любил, но матушку твою не помню! Говорю же, старый совсем! И памяти никакой, глупость всякую помню, а вот матушку нет. Ты уж на меня не серчай.
   - А когда состарюсь я?
   - Ну ты хватил! Неужели уже притомился? Устал от бытия?
   - Что вы, батюшка! Право, мне очень даже интересно, просто хотелось знать историю, как нынче говорят, родословную.
   - А чего ее знать! Брось головушку ломать, все у тебя впереди, перспективы замечательные. Нравится среди людишек проживать - проживай в свое удовольствие. Только всегда помни, ты не человек, никогда им не был и никогда не будешь! Но будешь существовать так долго, как они тебе позволят.
   - Как? - воскликнул Кирппу. - Прошу объясниться!
   Дедушка отвел свой единственный глаз в сторону - ляпнул лишнее. Бросил семя пакостное, подтолкнул на сомнение великое! Да и откуда ему знать! Если вдруг и он ошибся?
   - Я жду!
   - Чего? - решил схитрить старый дед и принялся ковырять в ухе, выдавливая куски серы, - чего говоришь-то?
   - Батюшка! Ни к чему Ваньку валять! Вы же в жизни не дали мне ни одного дельного совета! Кроме тумаков да подзатыльников, ничего от вас не получил! Так хоть сейчас, прошу вас, скажите!
   - Не знаю я! - диким голосом заорал Лембо, - не знаю! А как узнаю, так сказать не успею! Захочу - а не успею! Рот открыть не успею!
   - Батюшка!
   - Все! Хватит! Где этот старый пидор?
   Старый пидор задерживался. С водяным они договорились встретиться ночью, а когда точно не определились. Назвал Лембо хозяина лесных болот и озер именем обидным неслучайно. Водился грешок, а за кем его нет? Казалось, живи в свое удовольствие, наслаждайся приятной и многочисленной компанией женского пола, представленной скользкими русалками, так нет! Когда женщин много и внимания много угасает страсть, а затем и вырождается, принимает формы непонятные, но не менее сильные. Еще один закон и действует он не только на земле.
   - Кажись, идет.
   Молвил это Кирппу, руководствуясь, вероятно, тем, что в ночном воздухе запахло тиной и лягушками. А еще через минуту появился и водяной - скрюченное, без возраста существо с длинными ушами, одно из который безжизненно свисало, как у беспородного барбоса.
   - Ждать заставляешь, - бросил вместо приветствия дедушка.
   - А куда спешить? - ответило существо, выпустив из носа небольшой фонтанчик такой же, как и сам водяной демон, зеленой влаги. - Не был тут давно.
   - Заплутал?
   - Перекопали люди все болота! Канавы и те высушили, ироды! Пришлось по кочкам прыгать, это в моем-то возрасте!
   - Сам место указал, - напомнил Лембо.
   - Так кто знал, что здесь давно лужи поганой не найдешь! А мне сухой климат противопоказан, аллергия начинается! Во - смотри! Уже началась, - и водяной принялся чесаться в разных и неожиданных местах.
   - У каждого свои слабости, - снисходительно заметил дедушка, - дело у меня к тебе, дружище, серьезное.
   - Сколько?
   - Чего сколько?
   Водяной на мгновение прекратил чесаться, словно над чем-то задумался, несомненно, более важным.
   - Тыща!
   - Какая тыща? Ты чего, вислоухий!
   - Сам сказал - серьезное! - нисколько не смутившись, ответил водяной, - поэтому и тыща.
   - Да куда тебе тыща?
   - Нынче дураков нет! Я сказал, тыща, значит, тыща!
   - А если дело несерьезное? - сузив единственный глаз, поинтересовался Лембо.
   - Тогда две тыщи.
   - Это еще почему?
   Водяной вновь запустил свои скрюченные пальчики в мокрую щетину.
   - Тыща - за беспокойство, тыща - за моральный ущерб, а остальное бесплатно, все же мы, как никак, товарищи.
   - Ну ты, братец, и хам! Давай-ка я лучше тебе сигару дам. Настоящая кубинская сигара! И стоит он, я тебе скажу,... три тыщи!
   - Три!!!
   - Сам покупал! Чтоб мне в рай провалиться!
   - Сигара? - в раздумье переспросил водяной.
   - Ты представь! Вылезаешь из своего занюханного болота и закуриваешь сигару! Настоящую кубинскую сигару.
   - Я не курю.
   - Не перебивай! Закуриваешь ты сигару и смотришь вдаль, понял?
   - А зачем смотреть вдаль? - уточнил водяной, явно заинтригованный.
   - Не хочешь вдаль смотреть - не смотри. Дело не в этом, главное, что у тебя настоящая гаванская сигара за три тыщи! Понял?
   - Не понял.
   - Тьфу! Бестолочь! - возбудился леший. - Внимательно слушай! Я же тебе популярно объясняю. Сидишь ты в своем гнусном болоте и куришь сигару за три тысячи рублей! По курсу Центробанка это целых сто долларов! Теперь понял?
   - А что, собственно говоря, я должен понять?
   - Да то, что у тебя в зубах сто долларов, которые ты изводишь, глядя вдаль! Дошло?
   - Не дошло, - честно признался водяной, - как-то ты непонятно объясняешь: болота, сигара за сто долларов, что из этого?
   - Ну, старый, ты и кретин! - не став скрывать своих чувств, признался дедушка. - Да если ты изводишь сто долларов, ничего при этом не замечая, сколько же у тебя еще денег имеется!
   - Сколько? - уточнил на всякий случай водяной.
   - Много! - диким воплем застонал лес. - Неприлично много! Понял?
   - Понял, давай тыщу!
   - Вот, извольте получить, - утомленный торгом Кирппу протянул лесному пенсионеру банкноту.
   - А что за дело?
   Дедушка сунул в рот ту самую - за сто долларов сигару и крутанул колесико зажигалки.
   - Знакомых моих нужно приютить, тихие ребята - никаких хлопот и беспокойства. Поживут у тебя пару недель, смена обстановки, природа кругом, как говориться, свежий воздух. Вот и все.
   - Тихие?
   - Абсолютно! Никаких проблем! - заверил дедушка, глядя куда-то вдаль.
   - Когда нужно приютить?
   - Как когда! Ты же деньги получил! Прямо сейчас и принимай.
   При этих словах вдвоем с Кирппу они выволокли из кустов обыкновенный мешок, со слабо различимой в сумерках надписью " Экспорт - импорт. Не кантавать".
   - Чего это? - растерялся водяной.
   - Знакомые, - еще раз объяснил дедушка, - только предупреждаю, у Севы голова прилагается отдельно, так уж вышло.
   - Мертвяки!
   - Я же сказал - никаких проблем, - повторил дедушка и пустил ядовитый дымок, - а завязали мы их морским узлом. Кирппу завязывал, лично, поэтому не сомневайся.
   - Тогда еще тыща! - вдруг выдал водяной.
   - Как это тыща?
   - А так! Разговор про меж нас был о знакомых, а не о мертвяках.
   - Но они действительно мои знакомые! Кирппу, подтверди!
   - Не совсем чтобы близкие, но знакомые, - закивал головой молодой леший и полез вновь за бумажником, чтобы прекратить еще один раунд переговоров.
   - Ну ты и прохвост! - в сердцах молвил дедушка, - а я тебе еще хотел оставить покурить!
   Водяной уже спрятал протянутую бумажку и ехидно заметил.
   - Нет твоих сто долларов, тю-тю, кончились!
   - Нет, ты не прохвост, - не сдавался дедушка, - ты самый настоящий дурак! Большой и глупый дурак! Если целая сигара стоит сто долларов, сколько еще здесь осталось?
   - Сколько?
   - Семьдесят точно, если не больше, - глядя на дымящуюся сигару, подсказал Лембо, - сам что ли, не видишь?
   - Уговорил, - неожиданно хрюкнул хозяин водной фауны и стремительно выхватил окурок, - только еще одно условие!
   Киррпу тяжело вздохнул и вновь запустил руку в карман.
   - Доставка за свой счет! Иначе говоря - самовывоз! Тут недалеко, версты три, а дорогу до болота я вам покажу, все-таки товарищи.
   На сей раз вздохнул дедушка - не менее тяжело и выразительно.
  
  
  
   Почему на Небесах законы одни, а на Земле другие, а как это сказывается на судьбоносных решениях. Неприятности, и какими они бывают.
  
  
  
   Семен Поликарпович Голубцов - тот самый, что ездил на рыбалку - деньги никогда в одном месте не держал. И кошельков у него было два, один на мелкие расходы, а второй, тот, что получше, с тремя отделениями, тоже на житейские, но значительно крупные покупки. К столь важному решению пришел неслучайно. Гражданин Голубцов внимательно читал газеты и не менее внимательно смотрел телевизор, а полезной информации там, как вы понимаете, море. Конечно, личный опыт во многом помогает жить в этом непростом и постоянно меняющемся мире, однако его порой явно недостаточно, и, как говорится, учиться легче на чужих ошибках. Вот Семен Поликарпович и учился.
   Однажды в автобусе у него стащили деньги. Ситуация неприятная, и потому что стащили, и потому что едва не забрали в отделение. Выслушивать его "историю о пропаже денег" контролер - здоровенный мужик с наглой рожей - категорически отказался, и если бы не сердобольная женщина, неизвестно, чем бы дело закончилось.
  Настроение, правда, улучшилось, когда Семен Поликарпович на следующий день обнаружил украденный кошелек у себя в рабочем столе и тут же вспомнил, как накануне в одной из газет прочитал заметку о карманных воришках. Прочитал и подумал, как бы и он не стал жертвой распоясавшейся преступности, однако, как это часто случается, забыл. Ужинать позвали, а когда Голубцов ужинал, посторонние мысли обычно выбрасывал из головы. Где посторонние? Он и все остальные мысли выбрасывал - вредно для пищеварения. Тоже, кстати, в газете прочитал.
   А тут звоночек! И уже второй! Думает Семен Поликарпович, размышляет, анализирует события и делает выводы.
   Стащить у него кошелек сложно. Во-первых, не такой он наивный, чтобы деньги с собой в общественном транспорте возить, он всегда плату загодя приготовит и не в карман положит, а в кулачке зажмет! Как ты из кулачка украдешь? А кошелек так далеко спрячет, что только в туалете его и можно достать. Место больно потаенное. Супруга на все трусы пришила аккуратный карманчик с молнией. Что-что, а трусы еще в общественном транспорте не воровали, по крайней мере, в газетах об этом сообщений не было.
   Однако звоночек - некое предупреждение: мол, береженого и бог бережет - прозвучал. Другой причиной завести еще один кошелек послужило в общем-то рядовое и на первый взгляд совсем незначительное происшествие. Прижали как-то Семена Поликарповича в автобусе. Сильно, следует отметить, прижали к одной женщине и тем самым местом, где у него и находился кошелек. Женщина естественно проявила недовольство - не видит, кто ей сзади каким-то подозрительным, но, без всяких сомнений, твердым предметом ниже пояса тыкает. А Семен Поликарпович - мужчина галантный, ну и шепчет в полголоса, чтобы не волновать другую публику. Говорит даме на ушко, мол, не переживайте, это не то, о чем вы подумали. Женщины всегда загадка, и дама, которой уперся в зад кошельком гражданин Голубцов, не исключение. Случился форменный скандал, и если бы не теснота в салоне, определенно - Савелий Петрович получил бы по физиономии.
   Поэтому и появился второй кошелек, который располагался в другом потаенном месте на груди.
   В тот самый момент, когда Семен Поликарпович мысленно рассчитывал, где остановится автобус, чтобы в него заскочить, рядом неожиданно затормозила машина.
  Именно такие - огромные, как грузовики, монстры с темными стеклами вызывали в нем чувство страха, а уж потом неприязни.
   Машина не только остановилась, но и распахнулась дверь, из которой высунулась жуткая рожа и глянула прямо на Семена Поликарповича! Какая-либо ошибка исключалась! Рожа смотрела на него! И все остальные, кто находился на автобусной остановке, вдруг обратили свои взоры на него! Голубцов это почувствовал и естественно растерялся.
   Рожа улыбнулась, а затем спросила.
   - Ты куда пропал? Мы с ног сбились, давай, поехали.
   Семен Поликарпович ничего не понимал и поэтому молчал. А тут еще подъехал автобус, который также принялся терпеливо ждать, когда огромный джип освободит место.
   - Ты бы поезжал, сынок - произнесла какая-то бабулька, - люди все же ждут.
   Какие люди - рожа в джипе или народ на остановке - Голубцов тоже не понял, однако неожиданно для себя шагнул в темное чрево иномарки.
   И как только затворилась дверь, он оказался в каком-то непонятном и чужом мире. В джипе Семену Поликарповичу никогда прежде бывать не приходилось, он и мысли такой не допускал, поэтому непроизвольно принялся изучать обстановку, но незаметно - косил глазами насколько это возможно. А рожа через минуту принялась что-то рассказывать.
   - Ты был прав. Гирю и Карлика точно эти уроды замочили. И башку на щит забросили - вроде, как предупреждение. И сработали, что не подкопаешься. Никаких следов. Дело даже не открыли, ДТП и точка, обкурились парни, вот вам и результат. А ты что так вырядился?
   - Как? - непроизвольно уточнил Семен Поликарпович.
   - Хомут на шею повесил, пиджак, словно библиотекарь.
   - Я на работе был...
   - Так хоть бы предупредил. Пропал и слова не сказал, звоню на мобилу - не отвечаешь, на хате тебя нет, а пацаны волнуются. Что делать-то будем, они же и тела выкрали! Это уж точно западло! Я же говорю, пацаны волнуются.
   - А вы ничего не перепутали? - неожиданно для себя спросил Семен Поликарпович.
   - Ты что, Коля? Опять марафета принял?
   - Я не Коля, а Семен Поликарпович.
   - Точно, принял! Мы же договаривались, что завязываем. А как быть с уговором? Получается, ты мне десятку должен!
   - Какую десятку? - испугался Голубцов.
   - Баксов, конечно, сам предлагал.
   - Я не Коля, а Семен Поликарпович! - уверенно произнес Голубцов и только тут принялся лихорадочно соображать, в чем дело.
   - Без базара! Семен Поликарпович, так Семен Поликарпович, - неожиданно быстро согласился бандит.
   Мысли, как ускоренная пленка, стремительно полетели в прошлое - направление, которое им задал Семен Поликарпович. - Господи! Что там говорил участковый? Как две капли похож на злодея! Он - злодей! Опасный преступник, который находится в федеральном розыске! И приняли его за своего! За бандита!
   - А ты кто? - вдруг выдал Голубцов, состроив страшную гримасу на лице.
   - Ну ты - ва-а-аще! - заржал страшным голосом бандит. - Кто я? Если ты у нас Семен Поликарпович, то я Поликарп Семенович.
   - Нет, ты не Поликарп Семенович, - поражаясь мыслям, что уже созрели в голове, произнес Голубцов, - ты его тень. Поликарп Семенович уже давно на кладбище. А если все же настаиваешь, гони должок!
   - Какой должок?
   - Какой? Ты мне, сука, с процентами сотню должен! Или забыл?
   - Коля! Ты чего! Я же этого... типа пошутил.
   - Пошутил? А у меня с юмором проблемы! Он пошутил! Гирю с Карликом замочили, а ему, видите-ли весело! Галстук ему мой не нравится! И пиджак не нравится, а мотать срок нравится? Да моя рожа на каждом углу висит! Тоже забыл?
   И свершилось чудо. Бандит на глазах перестал быть бандитом, как это произошло - объяснить невозможно, но из грозного и страшного он вдруг превратился в большого ребенка, который был готов расплакаться - вроде провинившегося школяра в ожидании наказания.
   - Братва где? - грозно произнес то ли Коля, то ли Семен Поликарпович и, сорвав с шеи любимый галстук в мелкий горошек, принялся полировать свои башмаки, которыми нагло уперся в стекло машины, неожиданно ставшей привычной и родной.
   И без того стремительно летящий по осевой полосе темный монстр превратился уже в снаряд, который, как известно, представляет куда большую угрозу, чем быстро двигающийся автомобиль. И обратили на это внимание не только участники дорожного движения. Уже на третьем перекрестке взвыла сирена и, словно воробей, преследующий темного ворона, в погоню устремился видавший виды отважный жигуленок с характерными знаками отличия на исхудавших боках.
   - Менты! - процедил сквозь зубы водила, но прыти не убавил, - то-то мне всю ночь навозные мухи снились!
   Семен Поликарпович красочное сравнение не оценил. Ухватившись обеими руками за рукоять, он принялся молиться, хотя понятия не имел, как это следует делать.
   Господи! - мысленно произнес гражданин Голубцов, - за что мне испытание? Что совершил, чем прогневал тебя, господи! На работу прихожу вовремя, не пью, не курю, с женщинами не гуляю, разврата не допускаю. Эротику смотрю только в субботу и только потому, что смотреть больше нечего. Ты же сам рекомендовал - шесть дней посвяти себя делу, а в субботу - отдыхай. Нет, не так, сказано...
   - Забыл, как тебя, - обратился он к водителю.
   - Лева.
   - Лева, ты, случаем не помнишь, как там, в заповедях сказано, про субботу?
   - Помни день субботний еже святите его, шесть дней делай, и сотворивши в них вся дела твоя, в день же седьмой - суббота Господу твоему, - неожиданно пропел Лева и довольно неплохо.
   - А дальше?
   - Чти отца твоего и матерь твою, да благо тебе будет, и да долголетен будешь на земле.
   - А дальше?
   - Дальше не буду, - вдруг уперся Лева и сшиб столб на обочине.
   - Я сказал, дальше! - заорал Семен Поликарпович.
   - Ни убий. Не сотвори прелюбодения.
   - Дальше!
   Лева молчал. Выпучил глаза и молчал.
   Следующая заповедь гласила - Не укради, а это было, как вы понимаете, совсем ни к чему.
   Темный монстр, как злая сила, продолжал мчаться уже через дворы и переулки, однако и храбрый малыш сдаваться не собирался.
   Все! Если останусь жив, уйду в монастырь, - твердо решил Семен Поликарпович, отказываясь поверить, что еще пребывает на этом свете. - В понедельник и уйду. Хотя в понедельник не получится - обещал жене на рынок сходить за картошкой. Посадили в прошлом году два мешка, а собрали мешок, обманули с семенами. Так, а если я в монастырь уйду, кто же посевной в этом году будет заниматься? Что за жизнь вредная! Никуда от нее не денешься! В монастырь и тот спокойно не уйдешь! Да и как уйдешь? Дел сколько незавершенных? Картошка, ремонт, кран поменять на кухне не помешает, на газеты подписаться, а потом у Никифора Степановича осенью юбилей! Пятьдесят лет один раз в жизни бывает, как тут не уважить, и деньги уж отделом собрали. Да если и в понедельник - не отпустят с работы. Трудовое законодательство нарушать никто не разрешит! У Господа свои порядки, у людей свои! Отработай две недели, дела передай, отпускные получи, вечер прощальный организуй, иначе не поймут!
   В не менее неприятную ситуацию попал и настоящий Коля - местный авторитет и гроза владельцев мелких ларьков.
   День начался с неприятностей - посланный с заданием накануне вечером Сева - Гантеля и Артур - Карлик, так и не появились. Более того, они вообще не позвонили, а попытку с ним связаться всякий раз на корню пресекала незнакомая барышня, томным голосом сообщая, что абонент находится либо вне поля действия, либо не желает отвечать. Большей наглости Коли не встречал! Затем он порвал свою любимую рубаху! Зацепился за какую-то хреновину в подъезде и распорол до пупа любимый французский трикотаж. Однако на этом неприятности не закончились. Села батарейка, и открыть машину не удалось. Попинав в гневе колесо, Коля остановил частника и приказал отвезти его в магазин.
   Что произошло дальше - полный кошмар! Не успел он войти в дверь, как тут же на него бросилась какая-то тетка и принялась отчитывать.
   - Где вы были? - кричала она, - мы уже час вас ждем! Как вам не стыдно!
   - Пошла ты! - просто и доходчиво объяснил Николай и проследовал в мужской отдел. А когда в примерочной он облачился в одну из предложенных рубашек - всего Коля взял шесть штук - мерзкая баба появилась вновь и не одна. Тетка ворвалась с другой женщиной, вероятно, подругой, и вдвоем они принялись нести полный и окончательный бред, требуя какие-то деньги!
   - Что вы себе позволяете? - вопила одна.
   - Это общественные деньги! - не менее противным голосом вторила другая.
   Коля, однако, нисколько не смутился и, поиграв минуту бицепсом перед зеркалом, произнес все ту же фразу, вернее отправил обеих женщин в уже знакомом им направлении.
   - Семен Поликарпович! - решив сменить тактику, произнесла одна из нападавших, - верните деньги!
   - Я не Семен Поликарпович, - ответил парень и продемонстрировал свой торст, - я - Коля Бандит! И если вы,.... далее последовала столь мощная тирада, что обе женщины присели и тут же выскочили вон.
   - ... убью! - словно морской котик, продолжал реветь им след Коля, - в землю закопаю, выкопаю и снова убью!
   Вот, казалось, и весь инцидент, однако имевший совсем неожиданный финал.
   Находящий в розыске Николай мог себе позволить особенно не скрываться, появляясь в публичных местах, незначительно изменив свою внешность. Изящная рубашка или темные очки вполне годились для этой цели, а уверенная походка и приятные манеры выглядели лучшим камуфляжем и дело справляли. Однако Коля всегда был на стороже. Ему хватало минуты, чтобы оценить обстановку и определить затаившуюся в ней угрозу, но на сей раз привычная и отработанная методика подвела, а стоящий на парковке перед магазином фургон каких - либо опасений не вызвал.
   Николай был готов оказать сопротивление любому подразделению правоохранительных органов - "Вымпелу" или " Беркуту", но отнюдь не людям в белых халатах, которые стремительно на него набросились.
   Последнее, что он увидел, прежде чем его загрузили в белый фургон - озабоченные лица тех самых теток, что ворвались у нему в примерочную. И лица у них действительно были странными - так смотрела на него в детстве мать, когда он сильно простудился и немного захворал...
  
  
  
  
   Повороты судьбы и будущее медицины. "Запад нам поможет" - старый лозунг на новый лад. Товарищ старший лейтенант. Творожок, кефир или ряженка? Еще один вид терапии - самый действенный и поэтому полезный.
  
  
  
   Медицинское учреждение с несколько странным для себя названием "Матросы", располагалось на шестьсот тридцатом километре трассы федерального значения Мурманск - Петербург. Многочисленные путешественники, проезжающие каждый день через небольшой поселок, не могли себе представить, что за ними постоянно наблюдает не один десяток любопытных глаз. Наблюдение велось сквозь щели высоченного деревянного забора, украшенного к тому же колючей проволокой, потерявшей, правда, свое грозное предназначение. Колючка выглядела вполне безобидно - как она может выглядеть спустя полвека после установки.
   Ни речки, ни озера - как утверждают сторожили этих мест - в поселке никогда не было. Как не было и музея, в противном случае, непременно нашелся бы энтузиаст, который бы обязательно занялся историей родного края и объяснил всем желающим, откуда взялось столь непонятное название. Добавим, что и матросов в поселке тоже никогда не видели. Инфраструктура поселения ничем особенным не отличалась от других деревень, какими столь богата матушка Россия. Кафе " У дороги", в прошлом поселковая столовая с количеством посадочных мест в десять единиц, баня, прекратившая свое существование в тот самый год, когда застоявшаяся от безделья Кантемировская дивизия дождалась радостного часа и долбанула боевыми снарядами в направлении демократии и прогресса, как некогда долбанул ее дальний родственник - бабушка "Аврора".
   Магазин, не заметивший ветры перемен, продолжал упорно носить гордое название "Продтовары". Небольшая ферма принимала под вечер местное стадо буренок, перекрывая каждый день уже указанную федеральную трассу, парализуя движение и оставляя после себя на асфальте круглые дымящиеся лепешки. Единственным, чем мог похвастаться поселок и что впоследствии стало не только промышленным, но и культурным центром, была вновь отстроенная бензоколонка известной российской нефтяной компании. Это был дворец! Настоящий, роскошный дворец, и мы неспроста отметили его культурное значение. Первая проститутка - робкая и совсем не похожая на представительниц древней профессии девица - появилась именно здесь. Ее привел брат, и она действительно была девицей! Грузный дальнобойщик с обвисшим животом долго отказывался поверить в чудо - факт, что говорится, из ряда вон выходящий. Однако сутенер - юноша восьмого класса, наотрез отказался возвращать деньги - месячную зарплату на ферме, однако после непродолжительных переговоров согласился на замену и предложил более продвинутый товар - пьяную тетку, которая уже второй год не могла вернуть долг. Именно здесь состоялись выборы местного авторитета - разборки предстояли серьезные, а какого-либо представителя власти в селе уже давно никто не видел.
   Республиканская лечебница для душевнобольных, заботливо вынесенная властями не только за пределы города, а упрятанная за десятки верст по соседству с коровьей фермой, также дала определенной толчок для развития поселка. В строительстве и благоустройстве территории в свое время участвовала добрая половина населения, а название "Матросы" неожиданно приобрело совсем иной смысл в областном центре.
   В былые времена общественность по достоинству оценили расположение данного медицинского учреждения - пациенты с удовольствием оказывали посильную помощь на полевых работах, а местное население с благодарностью знакомилось с новостями в различных сферах духовного развития личности. Каких-либо конфликтов, побегов и прочих недоразумений, возникающих в силу временного ограничения в свободе, не наблюдалось. Более того, контакты носили взаимный характер и были полезны для обеих сторон.
   Генрих Лейбович Шток в детстве мечтал быть директором рынка - стремление более чем странное, хотя и честное. В школе проявил незаурядные способности в области литературы и читал все подряд - от басен Крылова до трудов Карла Маркса. Однако выбор профессии стал для юноши крайне неожиданным и пугающим. Врач-психиатр - именно на этом настояла Виолетта Фридриховна - любящая мама Генриха, что не мешало ей быть достаточно суровой женщиной, к тому же способной заглянуть в будущее своего любимого сына.
   Бедный Генрих не только сдал на отлично вступительные экзамены, но нашел в себе силы переступить, что называется, через себя, предоставив Виолете Фридриховне сделать окончательный выбор и определиться со своей специализацией.
   - Только психиатр! - сказала Виолетта Фридриховна на семейном совете, когда члены фамилии, включая двух дальних родственников из Одессы, прибыли для принятия последнего и, несомненно, судьбоносного решения.
   - Только психиатр! - повторила женщина, - за этой профессией будущее. Прогресс человечества ударит прежде всего, - и Виолетта Фридриховна наглядно продемонстрировала, куда ударит в самое ближайшее время прогресс. - Я гарантирую не только количественный рост пациентов, но и их качественный состав. Все медицинские исследования, лучшие умы и силы брошены на поиск панацеи от многочисленных хворей и заболеваний, поражающих плоть. И я уверена, что они их найдут. Но они никогда не поймут, как бороться с полчищами демонов, развернувших свои знамена и ожидающих приказа выступить в крестовый поход против человечества. Сходить с ума люди начнут в самое ближайшее время. Сначала десятками, затем сотнями, а потом..., а потом, Генрих, ты возглавишь клинику, защитишь диссертацию и получишь Нобелевскую премию. Я тебе это обещаю!
   Генрих молчал и незаметно поглядывал на часы. Он опаздывал в кино уже на целых десять минут, и ему было плевать на решение семейного совета, тем более что Виолетта Фридриховна еще никогда не проигрывала дискуссий.
   Именно тогда в далеком семьдесят пятом на втором этаже невыразительного трехэтажного дома, возведенного пленными венграми и финнами, была решена его судьба.
   С прогнозами Виолетта Фридриховна не ошиблась - люди действительно вскоре принялись сходить с ума, но помещали их отнюдь не в лечебницу, где пристроился после окончания вуза Генрих. В большинстве своем они упорно карабкались по этажам власти, и надо признать, не менее успешно. План выполнялся за счет других категорий граждан - спившихся антиобщественных элементов, опытных рецидивистов и не менее опасных для тех времен вольнодумцев, прозванных в народе иностранным и поэтому непонятным словом - диссиденты.
   С карьерой Генриху Лейбовичу не повезло, хотя диссертацию защитить удалось, благо медицинские препараты поступали регулярно и в избытке, а количество пациентов и в самом дело росло. Пусть не в том количестве, как хотелось, но все же регулярно. Местное население молодого специалиста боготворило, называя его не иначе, как доктор, постоянно оказывая знаки внимания, испытывая в душе гордость за смелый и благородный поступок - отправиться служить в деревенскую дыру других желающих не нашлось.
   Человек - существо неприхотливое, способное обойтись минимальным набором житейских благ. Незаметно для себя Генрих Лейбович пустил корни в обильно унавоженную местными коровами землю. Перестал испытывать случающуюся с ним в первые годы острую необходимость выезжать в город. Размеренный, а где-то монотонный образ деревенской жизни не угнетал. Более того, он стал ему нравиться. Генрих Лейбович располнел, вырастил круглый животик, затем второй подбородок, а уж только потом отпустил бороденку - аккуратную и очень похожую на ту, что носил Антон Павлович, кстати, его коллега. И рассказики уже заслуженный в поселке врач стал пописывать на досуге. Иногда, что греха таить, прямо в кабинете, так как литературная мысль - явление капризное и требует внимательного к себе отношения, порой значительно большего, нежели больной. Но отважиться и предложить напечатать свои работы не решался, считая, что мастерство еще не пришло. Единственным коммерческим успехом Генрих Лейбович считал свое представительство в городе, где за скромные двести рублей всем желающим ставили печать в справке, подтверждая тем самым полное отсутствие каких либо связей с учреждением, во главе которого с некоторых пор стоял лично господин Шток.
   О прогнозе Виолетты Фридриховны Генрих Лейбович вспомнил, когда на него вдруг обрушился золотой дождь. Сначала нагрянула какая-то комиссия, причем зарубежная - гости прибыли на двух автобусах и говорили сразу то ли на четырех, то ли на пяти языках одновременно. Все - иностранные! Генрих Лейбович и переживал, и волновался и тоже одновременно. Заложенное на генетическом уровне чувство гостеприимства не давало покоя, а представшая взору клиника повергла иностранцев в шок. Чудовищней и страшней картины они, вероятно, прежде никогда не видели, если только в документальной хронике освобождения узников фашистских концлагерей.
   Уже через месяц главврача вызвали в министерство здравоохранения и предупредили о готовящейся интервенции, денежной, конечно. Правда часть гранта, тут же куда-то загадочно испарилась - сказали, на другие, не менее востребованные в обществе социальные задачи.
   Генрих Лейбович не возражал и приступил к модернизации своей богадельни, как он часто называл лечебницу. Хотя порулить и возглавить процесс ему все же не дали. Спустя две недели после перечисления указанного гранта, в клинику привезли набор финской мебели, от вида которой у бедняги едва не случился гипертонический кризис. Разгружали, естественно, сами пациенты, при этом медработники отметили удивительный и загадочный факт - больные значительно быстрей разобрались, как следует собирать мебель, аккуратно разложенную и упакованную в многочисленные ящички и коробочки. Инструкция, которую случайно обнаружили только через пару дней, не потребовалась вообще. Далее последовал капитальный ремонт, в котором, проявив завидный энтузиазм, приняли участие почти все пациенты клиники. Сносить забор, однако, не решились, но покрасить - покрасили. Небесно голубой краской, тоже, кстати, финской - сохнет два часа и вони никакой. Маляры были страшно разочарованы и положенного кайфа словить не успели.
   В общем, когда все закончили, Генрих Лейбович испытал странное чувство - возникло желание поставить в палате еще одну кровать, но уже лично для себя.
   Поэтому можно смело утверждать, что сумасшествие действительно несет в себя признаки прогресса.
   Тот день для Генриха Лейбовича начался вполне обыденно и знакомо - крынка парного молока, другие напитки глав врач уже давно не признавал и не боялся при случае признаться в этом окружающим. Он также не боялся пить молоко из-под коровы, зная, что любая обработка уничтожает более половины полезных элементов, в которых нуждается организм. С некоторых пор, он достаточно круто изменил не только свой рацион, но и многие привычки. Начал с того, что опустил планку жизненных приоритетов - выбросил из головы любые мысли, касающиеся самоутверждения в обществе. Генрих Лейбович решил, что впредь не собирается доказывать, какой он одаренный и талантливый врач. Иначе стал смотреть на себя и со стороны - ему было неинтересно постоянно следить за своей внешностью и тем более бороться и с лишним весом и редеющими на макушке волосами.
   Утренних газет уже давно не читал, считая непозволительной роскошью тратить деньги на новости, которые уже новостями не являются - центральная пресса приходила в поселок с недельным опозданием, а местная, то есть областная, вызывала откровенную тоску. Хватало радиоприемника, настроенного на волну одной из московских станций.
   Кроме Генриха Лейбовича в доме проживала кошка по имени Изольда - существо милое, но эгоистичное, появляющееся с приездом супруги Людмилы Николаевны, которая большую часть времени находилась в городской квартире. Дом Генриха она воспринимала скорее как дачу со всеми вытекающими отсюда последствиями. Приезжать любила летом, хотя звонила постоянно, иногда по несколько раз на дню.
   Сказать, что дом выглядел сиротливо и напоминал жилище холостяка, значит намеренно нанести обиду его хозяину. Учитывая характер Генриха Лейбовича, ничего лишнего в доме быть не могло, и вместе с тем вся обстановка подсказывала, что здесь проживает интересная, не лишенная творческой инициативы личность. Порядок в те дни, когда дом стоял пустой, поражал любого, кто мог в нем оказаться. Для каждого предмета существовало свое продуманное место. В целом складывалась удивительная картина, словно вещи родились и выросли там, куда их определили. Некоторый беспорядок возникал с приездом Людмилы Николаевны, который, впрочем, тут же исчезал с исчезновением жены Генриха Лейбовича. Отношения между супругами носили также не вполне понятный постороннему характер - что-то вроде устного соглашения не вторгаться в личные дела и не причинять излишнего беспокойства. Некий компромисс, выработанный временем и поэтому устраивающий обе стороны.
   На службу Генрих Лейбович ходил пешком, аккуратно и всегда в одно и то же время. Он уже знал, кого и где он встретит на своем пути, что ему скажут и как поприветствуют. Небольшие импровизации случались, но крайне редко, от чего жизнь казалась повторением прошлого - застывшим во времени и пространстве постоянным де жавю. Однако при всей своей монотонности и невыразительности жизнь для Генриха Лейбовича не представлялась занятием скучным и однообразным. Еще один парадокс, каких вполне хватает при более внимательном и критическом взгляде на происходящие вокруг нас события.
   Натянув берет - единственный головной убор, который устраивал врача, и, надо признать, действительно ему подходил, Генрих Лейбович вышел на крыльцо, не забыв прихватить своего вечного спутника и товарища - старый, напоминающий скорее трость - зонт. Купил он его в комиссионке много лет назад - сколько, сейчас и не вспомнить. Приобрел именно трость, а уж потом зонт. Ни о каком образе и думать не думал, просто взял в руку и понял - это мое. Мог забыть все что угодно - часы, ключи, день рождения Людмилы Николаевны, но трость - никогда! Не важно, что светит солнце или идет снег, трость (или зонт, как вы желаете) всегда сопровождал Генриха Лейбовича. Трогательная и где-то лирическая деталь, без которой невозможно представить и самого Генриха Лейбовича.
   Итак, берет на голове, в руке трость, а он сам на крыльце.
   Прежде, чем отправиться на встречу новому дню и зашагать привычным маршрутом, Генрих Лейбович что-то шептал себе нос. Что именно - мы не знаем, возможно - эта была крохотная молитва, возможно - какое-то приветствие, всего несколько слов, смысл и значения которых однако были понятны только ему одному...
   При подходе к лечебнице его как всегда поджидали. Вооруженный метлой и совком мужчина неопределенного возраста тут же прекратил подметать дорожку и, решительно шагнув на встречу, по-военному четко отрапортовал.
   - Товарищ генерал! За время моего дежурства происшествий не случилось! Корреспонденции и писем не поступало. Личный состав действует в точном соответствии с утвержденным планом. Дежурный - старший лейтенант Малашенко.
   - Вольно, - произнес Генрих Лейбович и протянул старшему лейтенанту руку.
   - Батальон, вольно, - эхом отозвался мужчина с метлой и позволил себе расслабиться - улыбнулся хитрой улыбкой.
   - А у нас пополнение, вчера двоих привезли.
   - Двоих? - удивился Генрих Лейбович, - а я ничего не знаю!
   - Прикажете объявить каждому наряд вне очереди?
   - Спасибо, мы сами разберемся, говоришь, двоих?
   - Так точно! - рявкнул мужчина с метлой, - двоих вчера и двоих сегодня.
   - Получается уже четверо?
   - Никак нет! Двое вчера и двое сегодня. Потому что вчера - это вчера, а сегодня - это сегодня.
   - Еще раз спасибо, как метла? - поинтересовался Генрих Лейбович.
   - Отличная! Именно о такой я всегда и мечтал, - оживился мужчина, - смотрите! Я вот тут инвентарный номер нарисовал. Видите?
   - Вижу, - закивал головой врач, - хороший номер, убедительный и запомнить легко. Сам придумал?
   - А как же! Разумная инициатива всегда полезна, а потом когда у нас будет еще одна метла, мы сделаем пирамиду.
   - Верно, - не стал возражать Генрих Лейбович, - обязательно сделаем, высокую, высокую, чтобы всем видать было.
   - Высокую не нужно. Пирамида нужна крепкая и, главное, чтобы она всегда была на замке.
   - Как скажешь, на замке, так на замке.
   - И опись составим, - подсказал мужчина, - укажем инвентарные номера и всех их внесем в опись, а штык-ножи отдельно и тоже по описи, потому что у метлы один инвентарный номер, у штык - ножа другой.
   - Разумно, обязательно сделаем, как ты советуешь.
   Мужчина еще раз улыбнулся и, вдруг спохватившись, принялся отчаянно мести дорожку.
   Звали старшего лейтенанта совсем другим именем, и офицером он никогда не был. А вот старший лейтенант Малашенко был - его на глазах товарищей разнесло на куски в далекой, некогда братской республике. Установленный вблизи дороги вражеский фугас не оставил не только тела, он, сука, вышиб мозги и у молодого солдатика, вмиг состарившегося и отказавшегося поверить, что его командира больше нет. Тяжелый случай, когда человек добровольно отказывается от своего "я" и начинает новую жизнь в своем теле.
   Генрих Лейбович уже шагал по коридору, бесшумно переставляя трость, чтобы не вспугнуть царящую вокруг тишину. Еще не привык к новой обстановке, которая не позволяла расслабиться и почувствовать себя как дома. Ну а новый - старый кабинет вообще его пугал. В министерстве он однажды бывал и в кабинете министра тоже. Не понравилось, если говорить откровенно - слишком помпезно и духа никакого. Обыкновенный кабинет крупного чиновника - где возникает желание спрятаться в угол или вообще убежать прочь. Не пахнет там медициной, там вообще и человеком-то не пахнет - странный и чужой запах власти...
   Трость в угол, пиджак в шкаф, натянул привычный и родной халат, а вот теперь можно и к делам перейти. Говорит, двоих привезли вчера, а двоих сегодня. Странно, хотя к чему ломать голову, пусть наверху ломают, а он попытается в эту голову залезть.
   Стук в дверь.
   Сколько стоило ему труда научить сотрудников стучаться. Это же обыкновенный знак и ничего более.
   - Генрих Лейбович, можно?
   - Конечно, конечно! Заходите.
   Точно. Сразу четверо. Жиденькие папочки опустились на стол. Посмотрим, посмотрим, что тут они написали. Перевернул страничку, другую - с этим, вроде, все понятно, а тут что у нас? А вот это интересно, крайне интересно, с него, возможно, и начнем. А эти двое?
   Вновь погрузился в чтение, иногда поднимая брови и поглаживая себя по макушке. Седые и непослушные волосы, всякий раз обретя свободу, вставали дыбом, а так быть не должно! Любой доктор уже своим видом должен оказывать успокаивающее действие, а уж тем более психиатр. Волосы на макушке согласились со столь вескими аргументами и послушно улеглись на указанное место.
   - Очень необычный случай! - произнес Генрих Лейбович, - что у нас было двадцатого числа?
   Двадцатого была полная луна и сильнейшая магнитная буря.
   С некоторых пор Генрих Лейбович параллельно основной работе вел записи, где отмечал, казалось, не относящиеся к делу изменения в природе, какие - вы уже сами сообразили. Ничего удивительного. Являясь в какой-то степени продолжением окружающего нас мира, человек настолько от него зависит, что часто даже не может себе представить всех вытекающих из данного постулата последствий. А уж что касается личностей сверхчувствительных, наделенных качествами более чем непонятыми, здесь и внимание требуется особое, когда любая мелочь приобретает гипертрофическое значение и перестает быть мелочью.
   Откинулся в кресле. Чего - чего, а новое кресло ему понравилось. Они оба друг другу понравились, что называется, взаимная симпатия. Думалось в новом кресле просто замечательно. И к тому же кресло вращалось. И вправо и влево.
   Генрих Лейбович уже давно знал - нормальных людей в природе не существует. Их просто нет! Как не бывает абсолютно черного или белого цветов. Но существует некая негласная договоренность, определенный круг, за пределы которого выходить нельзя. Однако в силу разного рода обстоятельств этот условный круг оказывается столь тесным, что начинает давить и сковывать не только мысль, но и сознание. Круг превращается в пытку, в камеру, из которой возникает непреодолимое желание вырваться. Как стремиться к свободе всякое неразумное существо - любое дикое животное, любая тварь, обитающая на земле, в воде или на небесах.
   Однако порядок - соблюдать требования, общие для всех правила, также необходим, чтобы избежать хаоса и гибели. При всей видимости свободы, даруемой создателем своим многочисленным отпрыскам, существуют строгие и невероятно жестокие законы, нарушение которых неминуемо влечет за собой одно наказание - смерть!
   - Добрый день, - произнес Генрих Лейбович, спустя пять минут, входя в одну из палат, где находился вновь прибывший пациент.
   Голос ровный, не способный пробудить какие-либо чувства - обыкновенное приветствие или приглашение к знакомству.
   Глаза! Недаром говорят, глаза зеркало души. Для опытного наблюдателя в них невозможно скрыть свое "я". Однако для этого требуется не только желание, но и опыт.
   - Я - Генрих Лейбович Шток, главный врач этой клиники. А кто вы?
   - Вам видней, - прозвучал ответ. Голос тоже ровный, уверенный и спокойный.
   - Кто вы? - повторил доктор, - Вы - Семен Поликарпович Голубцов, младший научный сотрудник института " Севрыбниипроект".
   - Чего, чего? Рыбопроект? - и раздался приглушенный смешок. - А что, рыбу проектируют! Вот забавно! Я и не знал, поэтому и младший. Ты мне лучше, начальник, скажи, когда мне пайку дадут и барахло вернут? У меня же и трусы отобрали! Даже на зоне трусы не отбирают. Никогда! Потому что это западло. Вот трусы вернешь, тогда и будем базар вести, и еще запомни - с пидорами я за стол не сяду! Веди меня сразу в ШИЗО.
   - Хорошо, хорошо, - закивал головой Генрих Лейбович, - все ваши пожелания мы учтем, завтрак вам скоро принесут и лекарства тоже.
   - Какие лекарства? Ты чего, начальник, несешь! Я косить пока не собираюсь, гвоздей не жрал, вены не резал. Ты чего, в самом деле? Я законы знаю.
   - Вы согласны, что вы Семен Поликарпович?
   - Не согласен. Если решили мне погоняло дать, так можно покороче. И почему Семен? Что это значит?
   - А кем вы желаете быть? - поинтересовался Генрих Лейбович, прекрасно представляя, что ответ может принести много полезной информации.
   - Ну ты, начальник, тоже скажешь! Кем бы хотел быть! Я многим кем хотел быть, что из этого! Главное - кем стал!
   - И все же,- настаивал Генрих Лейбович, - как мне вас называть? Любое существо имеет имя, разве я не прав?
   Сидящее напротив доктора существо задумалось.
   - Как ты там, начальник, сказал,... Семен Поликарпович?
   Генрих Лейбович еще раз кивнул.
   - Договорились, только ты мне трусы верни, и колоть меня не надо. Я все добровольно сделаю, но чтобы по понятиям.
   - А как же! Конечно, по понятиям.
   Следующий пациент поразил доктора не меньше. Во-первых, он был похож как две капли воды на предыдущего, и даже возникло робкое сомнение - а не близнецы ли они?
   Свое знакомство Генрих Лейбович начал точно также, поэтому повторяться мы не будем.
   - Главный врач? - переспросил больной, - ну, наконец! Хоть одного порядочного человека встретил за неделю! Генрих Лейбович - это чудовищная ошибка! Никакой я не бандит! И уж тем более ни авторитет! Посмотрите на меня внимательно!
   При этих словах пациент сбросил одеяло и предстал перед доктором, в чем мать родила.
   - Видите?
   - А что, собственно говоря, я должен увидеть? - уточнил Генрих Лейбович.
   - Как что! Если я бандит, у меня должны быть наколки! Знаки различия! А у меня их нет! Вы согласны?
   - Это ничего не означает. Многие современные авторитеты брезгуют тюремной символикой и отказались от прежних традиций преступного мира.
   - Как! И вы мне не верите! - в отчаяние вскрикнул пациент.
   - Почему не верю - верю, но только в том случае, когда вы говорите правду.
   - Генрих Лейбович! Дорогой ты мой! На земле нет более честного человека! За всю свою сознательную жизнь я не совершил ни одного греха! И это притом, что человек я неверующий! Не было в нашем институте кружка! И в чем тогда моя вина? Если этого кружка никогда не было!
   - Какого кружка?
   - Религиозного! У нас же все атеисты! Директор - атеист! Зам. директора по науке - тоже, зам директора по общим вопросам - воинствующий атеист, ученый секретарь, главный инженер - все безбожники и богохульники! Куда же, скажите, мне податься!
   - А хотелось? - подсказал Генрих Лейбович.
   - Хотелось? Да я в монастырь в прошлый понедельник собирался уходить! А потом решил - люди не поймут, у нас же Никифору Степановичу скоро юбилей! А деньги, что отделом собирали, у меня! Это,... вы у Никифора Степановича спросите - он меня знает! Мы с ним еще на рыбалку ездили и ночью вместе спали! Вы его так и спросите, задайте ему прямой вопрос! С кем он ночью спал? И у Виктора спросите! Я и с ним спал! Никифор Степанович мне сам предложил, а как отказаться? Он же начальник! Вот если бы вам начальник предложение сделал, вы бы отказались?
   Генрих Лейбович нисколько не смутился и ответил просто.
   - Мне таких предложений никогда не поступало.
   - Доктор! Дорогой ты мой! - больной неожиданно схватил руку Генриха Лейбовича, - у меня на вас единственная надежда, если не вы, так кто? Вы же врач! И клятву давали! Этого, как его, ... Цицерона!
   - Гиппократа, - поправил Генрих Лейбович.
   - Вот видите! И с гепатитом обещали бороться! - излишне возбужденно продолжал пациент, - а у меня гепатита нет, и не было никогда! Зачем вам с ним бороться, если его у меня нет?
   - Кушать не желаете? - неожиданно спросил доктор.
   - Что?
   - Я говорю, проголодались, наверно, творожка или кефира, можно ряженки. Ну, так как?
   - Сука! - прошептал побелевшими губами пациент, - какая ряженка! Я же тебе, как человеку говорю, а ты мне творожка! Я тебя, гнида навозная, сейчас урою, тихо и с удовольствием. Урою, в землю закопаю и на твоей могиле станцую!
   Однако прежде, чем все выше обозначенные угрозы удалось претворить, как говориться, в жизнь, в палату уже шагнули двое крепких молодцов и, молча выполнив загиб руки за спину, приступили к привычному и знакомому занятию - надели на несостоявшегося злодея смирительную рубашку.
   Чтобы не терять времени, Генрих Лейбович тут же засел в своем кабинете и обстоятельно изложил свои впечатления от знакомства с обоими пациентами. Сомнений, что один из них явно представляет угрозу обществу, не осталось никаких. И болезнь, как показалось доктору, зашла слишком далеко - больно естественно он себя вел, и только выдержавший испытание многолетней практикой прием позволил внести окончательную ясность.
   - Будем лечить! - решительно произнес Генрих Лейбович, - Шансов, конечно, на полное выздоровление немного, однако вернуть хотя бы элементарные моторные навыки - наша задача.
   Затем подошел к окну и поднял жалюзи, о которых в тайне мечтал всю жизнь. Крохотный след в подсознании, затерявшийся среди таких же незначительных и разбросанных фрагментов. Сколько их? И такие уж они незначительные? Что стоит за каждым? - Иногда целое событие или открытие, потрясшие до глубины души детский организм. След, который невозможно стереть, выветрить или уничтожить. Какой жестокостью нужно обладать, чтобы лишить человека памяти? Почему внешне совершенный образ оказывается столь хрупким изнутри? Когда сущий пустяк, мелочь заставляют сложный механизм выйти из строя, надломиться в самый неожиданный момент. Кто и как это решает?
   Солнце еще не достигло высшей точки на небосклоне, облака выглядели полинявшим одеялом, а воздух не приносил свежести, подсказывая, что таким же напряженным будет и весь оставшийся день. Заметно сбросив ход, по федеральной трассе Мурманск - Петербург, тащились многочисленные автомашины, за которыми через щели в заборе наблюдали десятки любопытных глаз. Для них это был чужой и непонятный мир, более странный, чем появляющиеся над головой днем солнце, а ночью луна. Их приход был закономерен и понятен, чего нельзя сказать о людях, проезжающих мимо. Куда они отправились, и главное - зачем? Глаза продолжали отслеживать каждую машину так долго, как это позволял забор и узкие щели - их оставили по указанию Генриха Лейбовича, считавшего данный вид терапии значительно полезней, чем обыкновенный телевизор и многочисленные препараты.
  
  
  
   Неожиданная встреча, принесшая обеим сторонам некоторое разочарование. Странные звуки и природа их происхождения. Тридцать девять ступеней вниз, и зонт один на двоих.
  
  
  
   Дорожка стремительно бежала навстречу, и возникло опасение, что скорость слишком велика. Однако охвативший его детский азарт пересилил появившийся, было страх. Ноги продолжали крутить педали, глаза от набегающего ветра слезились, а в груди бухало сердечко. А если упаду? Я же не умею ездить! И никогда прежде не сидел на велосипеде!
   Поворот! Впереди поворот и довольно крутой! Вновь страх, а кривой изгиб дорожки уже остался позади. Он его пролетел играючи, словно настоящий профессионал! Никогда не думал, что скорость может дарить такие великолепные моменты безграничного счастья! Откуда это во мне? И может, это вовсе и не я?
   Нет! Это был он! Генрих Лейбович! Или все же Генрих - смешной лопоухий паренек с завистью провожавший взглядом случайных мальчиков на велосипедах. Несбывшаяся мечта, запретный плод, который наотрез отказалась реализовать Виолетта Фридриховна.
   Ага! Так это сон! - вдруг сообразил Генрих Лейбович.
   - Сон, Генрих! Ты прав! Это самый обыкновенный сон! - прокричал кто-то ему в ухо и тут же обогнал. И тоже на велосипеде!
   Горка! Длинная противная горка, но сдаваться он не собирался - не в его правилах опускать руки и отдавать победу.
   Как они там это делали? Эти спортсмены - он же видел их по телевизору. Привставали на прямых ногах, поднимая кверху попу, и прижимались к рулю?
   Генрих так и сделал - получилось! Хотя тяжело! Ох, как тяжело! И что они находят в этой муке? Это же действительно настоящая мука! Болят ноги, руки, спина, пот заливает глаза и не хватает воздуха! Сердце уже не в груди, оно, бедняжка, сейчас выскочит наружу!
   - А ты азартен, Парамон!
   Какой Парамон? Причем здесь Парамон? Он - Генрих Лейбович Шток! Главный врач клиники, победитель международного гранта!
   - Еще немного.
   - Немного - это сколько? Минута, две или три? Через три минуты он умрет!
   - Я же тебе объяснял - это сон! - вновь прозвучал в голове голос, - и умереть мы тебе не дадим! Ишь, ты какой! Умереть он захотел! Выкуси-ка! Ты еще у нас помаешься! Крути педали, лодырь!
   А куда денешься? Это же горка! Остановишься и тут же полетишь вниз.
   - Не могу! Все! Больше не могу! - взвыл в отчаянии Генрих Лейбович.
   - Точно не можешь?
   - Не могу!
   И в следующее мгновение оказался в кресле. Что это? - Чай! А вкусный какой! Никогда в жизни он не пил такой вкусный чай!
   - Варенье берите, не стесняйтесь, яблочное варенье из тех самых - райских яблочек!
   И вправду, шикарное варенье - не сладкое и не кислое, в самый раз, и косточек никаких! Не единой косточки.
   - Простите....
   - Никаких проблем, спрашивай! - тут же прозвучал знакомый голос. Где он слышал этот подозрительно знакомый голос?
   - Говорю же - спрашивай!
   - А вы кто? - набравшись смелости, произнес Генрих Лейбович и положил в чай еще одну ложку варенья.
   - Кто я! Только никакой паники. Я - это ты!
   - Кто!!! - Генрих Лейбович едва не поперхнулся, или все же одна косточка попалась?
   - Я - это ты, - повторил голос.
   Точно! Это же его, Генриха Лейбовича, голос!
   - Раздвоение личности?
   - Никак нет. Просто ты, Генрих, остался там, а я пошел дальше.
   - Там - это где?
   - Где нет безрассудных желаний, наивной и глупой мечты, где прозябают серые и посредственные личности, которых и личностями назвать сложно. Они едят и пьют, ходят на работу, затем вновь едят и пьют, и опять отправляются на работу. Иногда спариваются, но не ради потомства, а ради себя, удовлетворяя похотливые желания, которые называют любовью.
   - Ты не прав, - осмелился возразить Генрих, - я по-своему счастлив и доволен. Счастлив тем, чем занимаюсь. Работа и есть мое счастье, это мой дом, моя семья, мои дети...
   - Дети? Эти полоумные идиоты твои дети? Генрих! Что ты говоришь! Вдумайся! Они никому не нужны! Даже себе они не нужны! Это строительный мусор! Издержки производства! Пыль, от которой нужно избавляться решительно и быстро, в противном случае сам заработаешь аллергию. Да если и дети, но какие? - Уродливые и обреченные, тупые, безмозглые существа, назвать которых людьми не поворачивается язык! Ты же обманываешь себя, к чему губить талант и разбрасываться состраданием?
   - Спасибо.
   - Спасибо? Ты о чем?
   - За чай, говорю, спасибо, - произнес Генрих. - Действительно, изумительный чай и варенье отличное,... без косточек. Я всегда любил без косточек, и за велосипедную прогулку спасибо. Можно вопрос?
   - Конечно! Спрашивай!
   - Ты тоже врач?
   - Врач? Я главный специалист, владелец медицинского центра, член Королевской Академии, почетный гражданин, пожизненный председатель общественной палаты городского собрания. У меня прекрасная молодая жена, трое детей и заманчивое предложение от мэра!
   - Значит, не врач, - совсем тихо произнес Генрих Лейбович, а затем значительно громче добавил, - где тут у вас автобусная остановка? Мне еще Изольду накормить нужно.
   - Никаких проблем! Любезный, проводите гостя.
   Пожилой дворецкий в белом парике только смиренно наклонил голову. Как он возник? Или все время разговора стоял рядом, услужливо подливая чай? Приятный старикан - достоинства хватит на целую толпу. А старость как раз тот самый случай, когда она является украшением, таким же, как и шагнувший из далекого прошлого изысканный и дорогой интерьер. Хотя, постой,... лицо! Где-то я его видел! Определенно, я где-то видел этот странный одиноко смотрящий глаз! Но вот где?
   Генрих Лейбович уже знал, что сейчас проснется, и поэтому не волновался.
   Сладко зевнул, потянулся и осмотрелся вокруг.
   Заснул. Впервые за многие годы заснул на работе. В кресле. А сон, конечно, интересный, во всех отношениях философский и поучительный. И вышел он из него с достоинством, не меньшим, чем тот дворецкий в красочной ливрее. Расскажи кому - не поверят. Встретиться с самим собой! Ничего большего и представить невозможно, а диалоги какие - это же сюжет! Замечательный сюжет для рассказа в стиле фэнтази.
   Генрих Лейбович бодро вскочил на ноги и прошел к книжному шкафу, где среди многочисленных медицинских справочников и книжек находилась не относящаяся к его основной работе тетрадка - та самая, где иногда он излагал свои мысли.
   Тетрадку нашел сразу, вновь уселся за стол и с предвкушением ее открыл, перевернув странички ранее написанных рассказов. Однако взгляд непроизвольно скользнул в последние строчки предыдущей работы. Скользнул и задержался.
   Пустынный коридор клиники уже давно погрузился в тишину, его не беспокоили ни звонкие дамские каблучки, ни шаркающие шлепанцы пациентов, поэтому раздавшийся из-за двери главного врача приглушенный крик показался большим и случайным обманом - таким же, как подозрительный шорох в опустевшем доме, когда звук рождается скорее в вашем воображении и не имеет ничего общего с реальностью.
   И все же это был крик - непроизвольный выплеск эмоций, который заставил Генриха Лейбовича потерять над собой контроль - случай из ряда вон выходящий.
   Известно - предвестник всего мысль, именно она служит пружиной последующих затем действий - простого слова или поступка. Мысли не было, ее место занял ужас, липкой паутиной сковавший главного врача.
   Генрих Лейбович протер глаза, отказываясь им верить. Ушла секунда, может, другая, а ужас нарастал: вместо паутины - смертельная тяжесть и страх еще раз глянуть в тетрадь.
   Там был рассказ. Написанный, без всяких сомнений, его рукой, рассказ о встрече с самим собой, только текст другой - более полный.
  
   ... дворецкий держал в руке подсвечник - какой-то бронзовый предмет, из которого произрастала огромных размеров толстая и желтая свеча. Горела она медленно, плавилась и скользила живой змейкой вниз, словно стремилась ухватить за руку. Оставались какие-то миллиметры, и змейка замирала. Копоть от пламени растворялась в воздухе, вернее оседали на тень - его, Генриха Лейбовича, тень. Странно, если нас двое, почему тень одна?
   - Прошу направо, - произнес дворецкий.
   Камин. Чудовищных размеров раскрытая пасть, куда без проблем поместится автобус!
   - Какой странный камин, - прошептал пораженный увиденным Генрих Лейбович.
   - Это холл.
   - Понимаю.
   - Лестница только одна, она ведет вниз, - вновь подсказал дворецкий, - мы сейчас к ней выйдем.
   - А почему вниз?
   - Не отставайте, держитесь сразу за мной, - предупредил проводник и тут же пропал, словно шагнул в стену. Однако отблески свечи указывали маршрут движения, и Генрих Лейбович, набравшись смелости, тоже шагнул в стену.
   Дворецкого уже не было, но был свет - слабое мерцание, куда и бросился Генрих.
   Лестница! Винтовая каменная лестница, и опять, словно змея, она уходила куда-то вниз.
   Почему вниз?
   - Прошу вас, не отставайте! - вновь предупредил голос.
   - Любезный! А почему мы идем вниз? - не удержался от вопроса Генрих Лейбович.
   Лицо появилась внезапно - вынырнуло из темноты и оказалось ближе, чем требовалось.
   - Горка.
   - Какая горка?
   Смешок. Тихий и непонятный.
   - Сударь, вы же в горку поднимались. Забыли? На велосипеде вы же поднимались в горку, а теперь предстоит обратная дорога - стало быть, вниз.
   Верно! Как это он забыл, - успокоился Генрих Лейбович.
   - А почему так темно?
   - Внизу всегда темно, - прозвучал уверенный ответ. - Вы считайте, это помогает. В детстве ступени считали? Вот и сейчас считайте. Сорок ступеней - площадка, еще сорок и еще одна площадка - не заплутаешь.
   Вновь смешок, или показалось? Странный какой-то старик.
   - А почему сорок?
   - Не знаю, - тут же последовал ответ, - никто не знает. Не тридцать или сорок пять, а именно сорок! Хотя сороковой ступени никто не помнит - забывают тут же. Как преодолели тридцать девять, ногу занесли, и нет ее, как и вас нет!
   - Любезный! Как часто вам приходится преодолевать этот маршрут?
   - Сегодня первый раз.
   - А вообще?
   - Довольно часто, бывает, не успею подняться, как отправляют вновь.
   Непонятно! Странный какой-то старикан, хотя и разговорчивый.
   - Не устали? - впервые вопрос задал проводник. Он стоял на первой площадке каменного колодца, освещенный тусклым светом свечи, и вновь Генрих Лейбович обратил внимание на отсутствие у него какой-либо тени.
   - Мы же спускаемся вниз. Какая уж тут усталость?
   - Вроде верно говорите, однако как еще на это посмотреть, - ответил дворецкий, - вниз спуститься бывает еще тяжелей, чем подняться вверх. Не физически, конечно, думаю, вы меня понимаете?
   Забавный старик - философ.
   - Скажите, - Генрих Лейбович перевел дыхание,- а куда мы идем?
   - Не мы, а - вы, - уточнил проводник. - Я никуда не иду, а вот вы,...- и принялся надрывно кашлять, заставив стены каменного колодца также кашлять и значительно громче.
   - И все же? - решительно настоял Генрих, - куда вы меня ведете?
   - Сударь, я лишь исполняю ваше желание.
   - Куда вы меня ведете!
   - От вас.
   - Что!
   Старик еще кашлянул уже в последний раз.
   - От вас самого - вот куда! Вы же сами изволили и добровольно отреклись! От себя отреклись, никто силой вас не принуждал. Если это вызов, так вызов ваш!
   - Ты что этим хочешь сказать? - растерялся Генрих Лейбович и неожиданно для себя перешел на "ты", - в своем ли уме? Что ты, старик, несешь! И почему у тебя нет тени?
   - Тени?
   - Да! Почему у тебя нет тени! Смотри! Видишь?
   Темный силуэт на стене всякий раз слабо вздрагивал, повторяя движение пламени, однако он был один. Чудовищно один!
   - У меня уже давно ничего нет, и тени тоже нет. Ничего! И меня нет!
   Генрих Лейбович вздрогнул и протянул руку вперед, которая прошла сквозь старика и коснулась холодной стены.
   - Тебя нет?
   - Нет! Я - твое болезненное воображение, страстное желание убежать от самого себя.
   - Старик! Ты что-то напутал! Я - Генрих Лейбович Шток, дипломированный специалист, руководитель областной клиники. У меня все в порядке, на работе, в семье - никаких проблем! Я никуда не собираюсь бежать! Я счастлив! Понимаешь? Мне ничего не нужно и мне никто не нужен!
   - И ты себе не нужен, - неожиданно прервал излишне эмоциональную речь старик. - Ты себя не любишь, и никогда не любил, а так нельзя. Это, конечно, не грех, но жить так нельзя. Не жизнь это - пытка. Держи.
   Прежде чем Генрих Лейбович сообразил, в руке у него оказалась трость - его любимая трость, а в следующий момент что-то громыхнуло, и повеяло влагой.
   Гроза! Сейчас будет настоящая гроза. Поднявшийся ветер ударил в лицо и загасил хлипкое пламя свечи.
   - Тридцать девять ступеней! - пронеслось в сознании, а затем хлынул ливень.
   Генрих Лейбович вдруг вспомнил, что трость еще и зонт - огромный темный навес, способный укрыть от непогоды не только его одного.
   Появляющиеся в темных облаках всполохи электрической дуги лишь на мгновение опережали раскаты грома, сотрясающие землю на многие десятки километров.
  Рождающийся при этом свет умирал за секунды, успевая, однако, обозначить странную парочку удивительно похожих друг на друга людей, спрятавшихся от непогоды под большим, явно старомодным зонтом...
  
  
  
  
   Приятная неожиданность, ужин аристократа и странное открытие после долгой совместной жизни в браке.
  
  
  
  
   Дверь оказалась непривычно узкой, и мокрый зонт отказывался в ней помещаться, от чего на голову Генриха обрушился самый настоящий водопад - вода попала не только за шиворот, но и в штаны. Чертыхаясь, он, наконец, справился с зонтом и шагнул внутрь, где тотчас превратил небольшую прихожую своего дома в большое болото.
   Скинул мокрый пиджак, такую же мокрую рубашку и после некоторого колебания брюки - вся одежда была влажной. Прошел в комнату и тут же понял, что он не один.
   Людмила Николаевна сидела в его кресле и смотрела в его телевизор.
   - Ты что, промок? - спросила она, не поворачивая головы и поглаживая Изольду, которая вообще никак не отреагировала на появление своего хозяина.
   - Гроза, - сказал Генрих Лейбович, чувствуя влагу на лице, - с утра обещали.
   - Не простудись, - посоветовала супруга, - выпей горячего чая. Я варенье привезла.
   - На автобусе приехала?
   - Знакомые подвезли.
   У Людмилы Николаевны кругом одни знакомые - куда бы она ни отправилась, чем бы ни занималась, вокруг знакомые! Весь мир - знакомые! Удивительный человек!
   Генрих Лейбович уже натягивал на себя свитер - береженого и бог бережет.
   - Ты представляешь, - раздался голос супруги, - Инна Сергеевна сделала себе подтяжку!
   Кто такая Инна Сергеевна - Генрих не знал, и представлять, с какой целью она сделала подтяжку лица, не собирался! А собирался еще натянуть шерстяные носки, которые никак не мог найти.
   - Ты не видела мои носки? - произнес он, возвращаясь в гостиную.
   Людмила Николаевна не ответила. Она уткнулась в какую-то тетрадь - какую именно, Генрих Лейбович сообразил не сразу. А когда понял, тотчас закричал - совершенно нехарактерный для него поступок.
   - Положи на место! Кто тебя просил лазить в мой портфель!
   - Ты что, пишешь?
   Глаза полные удивления и поэтому непривычно чужие.
   - Какая разница!
   - Генрих, ты занимаешься литературой? Это правда?
   - Правда, правда, отдай мою тетрадь!
   В глазах уже интрига.
   - Генрих! Я обязательно должна прочитать!
   - Зачем? - в свитере и трусах, но без носков Генрих Лейбович ну никак не мог претендовать на подающую надежды литературную звезду.
   - Я твоя жена, - привела, как ей показалось, достаточные аргументы Людмила Николаевна, - и как долго ты пишешь?
   - Носки где?
   - В шкафу.
   - Нет в шкафу! Я не понимаю, зачем тебе мои носки? Люда, я же не трогаю твои вещи!
   - Я наводила порядок, - призналась Людмила Николаевна, - те, которые ты не носишь, убрала.
   - Откуда ты знаешь, что я ношу, а что нет? Порядок! После твоего порядка я год не могу ничего найти!
   - Надень мои, я не возражаю, а твои носки завтра найду - не переживай. Нельзя из-за пустяков нервничать - ты же сам знаешь. Подумаешь, какие-то носки! Ты лучше штаны надень, я же все-таки женщина.
   Когда Генрих Лейбович вернулся вновь - уже в штанах и шерстяных носках, супруга точно прочитала рассказ, а может быть, и не один.
   - Они не отредактированы, - заметил Генрих и прошел на кухню.
   Для сегодняшнего дня событий слишком много, а любое нарушение устоявшегося и привычного ритма всегда выводили его из себя - такой уж Генрих Лейбович был человек. Спрашивается, какого черта, ее принесло? Почему сегодня? Не могла приехать в субботу?
   Полез в холодильник и вытащил кастрюлю с борщом - обычно хватало на неделю. И готовить удобно - поставил на огонь, бросил кусок мясо и занимайся, чем душа пожелает. Капусточки накрошил, морковки добавил, травки кинул, и никаких забот. Достал, подогрел - прекрасно!
   Кастрюля была пуста. Ну да - Изольда съела. Сожрала целую кастрюлю борща!
   - Генрих! А мне нравится, - раздался из гостиной голос Людмилы Николаевны, - написано интересно и довольно свежо.
   Банка неприкосновенного запаса с какой-то рыбой в собственном соку долго не желала сдаваться, словно намекала, что ее время еще не пришло, однако Генрих проявил достаточно терпения и вспорол ей брюхо консервным ножом. Вспорол в буквальном смысле - превратил в труху содержимое морепродукта, куда бросил и оставшиеся две картофелины из кастрюли.
   - Вкусно? - поинтересовался голос супруги.
   - Нормально, - согласился несостоявшийся аристократ. Замечание неслучайное. Своих корней Генрих Лейбович не стеснялся, и как утверждала его ныне покойная матушка, гордиться и в самом деле было чем. Почти все родственники по материнской линии были людьми достойными и образованными, выходцы из слоев интеллигенции, где встречались даже аристократы.
   - Генрих! Ты не возражаешь, если я у тебя эту тетрадку возьму?
   Не удался не только ужин, - подумал Генрих Лейбович, заталкивая в себя холодную картошку, - под большим вопросом, кажется, и весь оставшийся вечер.
   - Зачем? - поинтересовался он минуту спустя и запустил в банку краюху хлеба, чтобы ничего не оставлять врагу.
   - Как зачем? Во-первых, отредактирую, а потом я подумала и решила, будет лучше, если мы внесем в текст некоторые изменения. Так, как пишешь ты - никто не пишет, а это, согласись, неправильно. И герои у тебя какие-то странные и непонятные.
   - И что в этом плохого?
   - Плохого ничего нет, вопрос в другом. Сейчас, Генрих, популярна литература, где все легко и доступно. Это требование времени - все должно быть легким и доступным, как мой телефон! Нажал кнопочку и говоришь. Еще раз нажал и выключил. Все! Больше ничего не требуется. Литература - не исключение. Прочитал страничку и тут же забыл, еще одну страничку и вновь забыл.
   Генрих уже поставил чайник - от варенья он отказываться не собирался.
   - Что ты там говорила о литературе?
   Скудный ужин все равно сделал свое дело - настроение улучшилось, и пришло тепло - настоящее тепло, которое рождается в вашем теле, медленно разливаясь и поступая в труднодоступные уголки.
   - Генрих, мне нравится, как ты пишешь, но то, о чем ты пишешь - полный бред. Поверь мне, я прочитала тонны этой макулатуры.
   Вполне возможно, - подумал Генрих, - почему бы и нет? Чем-то нужно заниматься долгими холодными вечерами, не все же время сидеть напротив телевизора.
   - И о чем нынче принято писать?
   - Ни о чем.
   - Интересно! - воскликнул Генрих Лейбович, - и как, читают?
   - Взахлеб! Читают так, что не оторвать. Но кто читает? - Женщины! Только женщины!
   Генрих Лейбович смотрел и молчал.
   - Кто читал прежде, - продолжила лекцию Людмила Николаевна - все! Дети, взрослые, мужчины и женщины. Читали потому, что в этом нуждались, других источников познания не существовало. Телевидение, сам знаешь, какое было, фильмы? Сколько их выходило в год? Самая читающая нация в мире - это не пустые слова. А что происходит сейчас?
   Генрих опустился на стул и неожиданно спросил.
   - Суп понравился?
   - Какой суп? Ах, суп! Я его вылила в туалет.
   - Как в туалет?
   - Он давно испортился. Я тебе приготовила голубцы, твои любимые, ты что, Генрих, их не нашел?
   Огромную сковороду, полную его любимых голубцов, заботливо накрытую не только крышкой, но и полотенцем Генрих Лейбович не нашел! Сковорода стояла в самом центре - на плите!
   - Вот так же ты и пишешь! - достаточно красноречиво заметила Людмила Николаевна, - ничего вокруг не замечаешь. Уткнулся в свой собственный мир - непонятный и никому не нужный - и пишешь!
   - Пишу я для себя, - вдруг признался Генрих, - и читать меня никто не читал, ты первая. И вообще, я не собираюсь печататься, для меня это неинтересно.
   - И как давно ты пишешь?
   - Не знаю, не задумывался.
   - Кроме этих рассказов есть что-то еще?
   - Есть.
   - Почитать дашь?
   Генрих ответил не сразу. Поток мыслей, что обрушился на него, представлял собой действительно бурную стихию, устоять и выдержать напор которой всегда непросто.
  Впервые за многие годы их совместной с Людмилой Николаевной жизни ему представился уникальный в своем роде шанс - позволить, наконец, заглянуть ему в душу. Настолько глубоко, как она сама пожелает, заглянуть, если она вообще способна понимать и чувствовать когда-то близкого и родного человека. Стоит ли это делать?
   Он не помнил в деталях, о чем и как он писал, однако знал и был твердо уверен, что всегда и во всем стремился говорить правду. А его рассказы, часто непонятные и лишенные какого-либо сюжета, по сути дела являлись скорее молитвой, необходимой, прежде всего, ему самому - Генриху Лейбовичу. Никогда прежде он не задавался мыслью представить их на суд постороннего читателя и тем более своей супруги.
   - Ты уверена? - спросил он, не поднимая глаз, еще не оправившись от чувства вины, что испытал с этим дурацким борщом.
   - Пошли-ка на кухню, я что-то проголодалась, - как-то неопределенно ответила Людмила Николаевна и передала супругу Изольду, которая все же проснулась и лениво поприветствовала хозяина - цапнула его лапой. Совсем не больно и как-то равнодушно.
  
  
  
   Очень странный пациент. Как звать таракана, и какое имя он бы себе пожелал? Фитотерапия и нежелание вступить в армию душевнобольных. Боль за отечество, в области, правда, довольно сомнительной, однако не теряющей при этом чувство патриотизма.
  
  
  
   Отдельная палата - непозволительная роскошь даже для солидного медицинского учреждения, а когда их целых четыре, это уже гордость. Хотя еще совсем недавно - каких-то лет пятнадцать назад - у нас все было общее. Общественный транспорт, дома культуры, кинотеатры, заводы, пароходы, дети и те, встречались общие, и конечно, мысли. Мыслили мы все в одном указанном нам направлении. Мыслили дружно пять дней в неделю с обязательным перерывом на обед и полагающимся отпуском. Часто несбыточная и далекая мечта о своем индивидуальном жилище рисовалась такой же несбыточной надеждой.
   Однако палата, какой бы прекрасной она не была, всегда останется скорее временным убежищем - ограниченной пространством клеткой, назначение которой противоречит самой природе человека - быть свободным во всем и всегда.
   Стены палаты - белые, такой же потолок и только линолеум слегка голубоватый. Ничего лишнего - окно, кровать, небольшая тумбочка и стул, намертво прикрепленный к основанию. Все - больше ничего. Это мир, который может окружать вас бесконечно долго. Ни единого звука, шороха - ничего, абсолютная тишина, действующая, правда, иногда, как самый громкий и страшный взрыв - разрывающий перепонки и выворачивающий внутренности. Когда кровь - красная тушь, без привычного вкуса металла и соли на языке, когда ваше тело вам не принадлежит, а приходящие в голову мысли - звериная толпа чудовищ...
   Лембо спал относительно спокойно. На правом боку, подтянув ноги к впалому животу, одна рука под головой, вторая вдоль тела. Левое веко слегка приоткрыто, а закатившийся зрачок неподвижно застыл, не пытаясь вздрагивать и сокращаться.
   Генрих Лейбович вот уже десять минут, как вошел в палату, однако определить, спит пациент или притворяется, так и не смог.
   Дыхание ровное, почти незаметное - крепкий попался старикан. Спит, словно ребенок! Невозможно так спать когда тебе за семьдесят, или сколько там ему? Потому что это не сон, а борьба! Самая настоящая борьба, когда каждый орган, пользуясь предоставленной ему свободой и возможностью, приводит себя в порядок. А весь организм, как огромная фабрика, стремится уложиться в короткий срок и выполнить план, от которого будет зависеть, закроют ее завтра или позволят еще поработать.
   Наконец, дедушка проснулся или устал валять дурака?
   Господи! Ну и пасть! Не рот, а канава какая-то!
   Дедушка зевнул и продемонстрировал, что не только не дружит со стоматологом, но, вероятно, является его злейшим врагом.
   - Как отдохнули? - ласковым голосом поинтересовался Генрих Лейбович
   - А вы как дошли?
   В голове отчетливо прозвучал раскат грома, а руки вдруг стали влажными...
   - Что вы хотите этим сказать? - не моргнув глазом, продолжил Генрих Лейбович и незаметно потер ладошку о халат.
   - Обратная дорога всегда короче, если она ведет к дому, - произнес пациент и сладко зевнул. - Хорошо отдохнул, благодарствую. Тихо, как в могиле, и мыслей никаких. Мысль, не мне вам рассказывать, всему голова, поэтому прежде головы и рубили. Еще тогда знали, хочешь успокоить, облегчить страдания - руби голову.
   - Я - Генрих Лейбович Шток, главный врач...
   - Знаю, знаю, - прервал его старик, - дипломированный специалист, руководитель областной клиники. У меня все в порядке, на работе, в семье - никаких проблем! Я никуда не собираюсь бежать. Я счастлив. Мне ничего не нужно и мне никто не нужен.
   Генрих отпрянул - дернулся всем телом. Или тело дернулось само - сократились мышцы, как часто случается при судороге.
   - Вы кто? - голос чужой, но еще спокойный.
   - Я же говорил - никто. Больное твое воображение, вымышленный персонаж твоего рассказа. Кстати, почему он у тебя без имени? Старик - образ размытый и кроме возраста ничего в себе не несет. И уж такой ли я старик? Вот ты помоложе меня будешь, а пузо торчит, под глазами мешки А бороденка? Не пойму, к чему себя добровольно старить? Или это некая профессиональная черта, вроде белого халата?
   - Вы кто?
   - Только не пугайся. Договорились? Иначе никакого разговора не получится. Страх - он эгоист, если в сердце запустишь, всех выгонит! Места ему мало. А плодится как! Зеленой навозной мухе ох как до него далеко! А муха, как ты знаешь, личинки откладывает стремительно - часа не пройдет, а потомство уже готово. Жизнь у нее слишком коротка - всего-то несколько недель, ну, месяц, если повезет, и никто не прихлопнет.
   - Значит, вы утверждаете, - немного успокоившись, начал Генрих Лейбович, - что вы - никто. Нематериальный образ, плод фантазии, или, как вы сказали, моего болезненного воображения. Так?
   - Вообще-то не совсем так, но удобно - и тебе, и мне.
   - Допустим, именно таким образом все и обстоит. Получается, что в любой момент я могу вас уничтожить?
   - Можешь, но стоит ли это делать? - возразил дедушка, - уничтожить гораздо проще, чем создать. Как там у вас говорят - ломать не строить? Очень мудрое замечание и смысл в себе несет огромный. Философский смысл. Почему я внешне непривлекательный и даже отталкивающий? А ты сам, голубчик, подумай, поди, рассказики - то пописываешь?
   - Случается иногда.
   - Вот видишь - иногда! А мне чаще и не нужно. У тебя же это привязанность, некое увлечение, а не профессия. А у меня - призвание, чувствуешь разницу? И создал меня не ты. Пригласить - пригласил, спасибо, никаких возражений, и обязательств никаких. Что называется, к взаимному удовольствию сторон.
   - Что-то я не понимаю, - признался Генрих Лейбович.
   - А ты спрашивай! Не понял сейчас, поймешь потом, вопросы-то задавай, не ленись - шевели своим серым веществом.
   - Вы, уважаемый, только что сказали, что являетесь моим воображением и тут же заявляете, что вас создал кто-то еще.
   - Верно! - ответил дедушка и принялся ковырять в ухе, - тебе не мешает?
   - Нисколько, как вам угодно.
   - Слушай, давай все же на "ты". Не люблю я этого, ну, ты понимаешь,... не называешь же ты себя Генрих Лейбович! Глупо к себе на "вы" обращаться.
   - Не возражаю, как тебе будет угодно. На "ты", так на "ты", хотя данная форма обращения несет больше, чем просто уважение к собеседнику.
   - Да знаю я. Уважение, прежде всего, к самому себе, а уж потом к собеседнику. Вот, мол, какой я образованный, и как бы ты ни желал, между нами всегда останется дистанция огромного размера. Верно?
   - А звать тебя как?
   - Лембо.
   - Интересно! Это что-то значит?
   - А как же! В мире все имеет значение, только недалекий человек не понимает великого замысла. Если у таракана нет имени, это же не значит, что и его самого нет. Таракан себя никогда тараканом не назовет. Может, он какой-нибудь Петр Николаевич? Или Николай Петрович, и фамилия имеется - благозвучная прекрасная фамилия. Сидоров, к примеру, или еще лучше?
   - Про таракана по имени Николай Петрович - это вы замечательно придумали, - улыбнулся Генрих Лейбович.
   - Конечно, замечательно! Вот и тебе понравилось! И таракану понравится! Завтракать-то сегодня будем?
   - Как! - удивился доктор, - неужели завтракать желаешь?
   - А почему бы и не позавтракать?
   - Так ты же существо, как это поточней сказать, астральное.
   - Какое, какое?
   - Неземное, - более доступно объяснил Генрих Лейбович.
   - Есть такое! Что называется, ни вашим, ни нашим - неизвестный науке персонаж. Но поесть, не буду скрывать, люблю. Могу борща, могу свекольника с утреца навернуть, но особенную слабость испытываю перед свежепросольными огурчиками. Как, ты бы знал, я их уважаю! Просто не могу устоять!
   - У нас огурцов нет, кефир, творожок, другие молочные продукты - пожалуйста, а вот огурцов, извини, нет, - признался Генрих Лейбович.
   - Это у вас в столовой нет, а у женщины, простите, не знаю имени, санитарка кажется, светленькая такая, букву "р" плохо выговаривает - у нее есть. Замечательные свежепросольные огурчики! В сумочке!
   - Нина Тимофеевна? - сообразил Генрих Лейбович.
   - Именно! Нина Тимофеевна! - закивал головой дедушка, - будь любезен, попроси у нее парочку, пока не ушла, а творожок - неси, кальций там, говорят. Не помешает для укрепления сосудиков. И кефир неси - возражений с моей стороны никаких. А желаешь, и себе закажи, вроде, как за компанию.
   - Я сейчас распоряжусь, - с готовностью ответил Генрих Лейбович и поднялся со стула.
   - Будь любезен, а беседу можем продолжить. В профессиональном отношении нового, увы, ничего сообщить не могу, не моя епархия, а для расширения кругозора - с огромным удовольствием.
   Оказавшись в коридоре, Генрих Лейбович воспользовался моментом, чтобы, прежде всего привести свои чувства в норму. Слишком загадочным оказался пациент и пациент ли он?
   В сопроводительных документах ничего конкретного о нем не сказано. Ни фамилии, ни имени, даже возраст указан приблизительно. Диагноз - старческий склероз и полная потеря памяти. При каких обстоятельствах был доставлен в клинику - также неизвестно.
   - Как ты и просил, - произнес через двадцать минут Генрих Лейбович, удерживая в руках поднос, на котором находился уже заказанный набор продуктов, включая парочку огурчиков от Нины Тимофеевны.
   - Замечательно! - возбудился дедушка и опустил ноги в больничные шлепанцы, - надеюсь, грибка у вас нет?
   - Какого грибка? - не сразу догадался доктор, а когда сообразил, уверенно замотал головой, - обижаешь! За гигиеной мы следим и боремся самым решительным образом. Какой грибок! Вы что! У нас и мухи не увидишь!
   - И тараканов нет?
   - Ни тараканов, ни клопов - чистота стерильная.
   - Плохо.
   - То есть? - удивился Генрих Лейбович и аккуратно поставил поднос на тумбочку.
   - Полная изоляция лишает связи с внешним миром, - заметил дедушка и надкусил огурец, - муха, как ты сказал, или иное насекомое - это же товарищ, с которым приятно словом переброситься, поговорить, пожаловаться, наконец. Понимаю - жужжит иногда, нервозность пробуждает, так вы ее определите к тем, кто не буйный. А буйным - другую какую козявку молчаливую. Глядишь, и они успокоились. Фитотерапия называется. Собаками лечат? - Лечат! И кошками лечат, а почему не попробовать тараканами? Таракан, я тебе скажу, одно из самых универсальных созданий. И создали его не на небесах. Таракан сам себя создал - посмотрел, посмотрел вокруг и в будущее заглянул, на перспективу, что называется. А там в этой перспективе - сплошная темень, мрак и отчаяние. А жить-то надо! И детей кормить - а это не один и не двое, и все жрать желают.
  Таракан, - дедушка взял второй огурчик, - существо в высшей степени сообразительное и способное.
   - А вы, простите, откуда знаете? - поинтересовался Генрих Лейбович.
   - Мы же договорились! Никаких "вы", - напомнил дедушка, - откуда знаю? - От тараканов. У меня с ними по молодости скверные отношения складывались - они меня не любили, а я их. Сплошная конфронтация и полное непонимание. Очень хорошие огурчики, просто нет слов! Нине Тимофеевне от меня большой привет. Жалко! Очень жалко, что свежепросоленные огурцы необходимо тут же съесть. Спрашивается, а почему? - Соли добавь, и уже совсем другой продукт, а стало быть, и огурцы другие. Ты, доктор, особенно голову не забивай, вопросами себя не изводи и смотри на данный феномен, то есть на меня лично, - подсказал пациент, успешно расправляясь с творожком, - как на не поддающееся разгадке явление. Дай себе установку, мол, я, Генрих Лейбович Шток, немного того, спятил, но повторяю, немного! И полегчает! Тут же станет не только легче, но и приятно. А то вижу - сидишь, изводишь себя вопросом, как червь гложет он тебя. А ты скажи: да, я спятил! И все встанет на свои места. Это же голова! Если ты полагаешь, что думаешь, то глубоко заблуждаешься. Ты не думаешь, ты даешь команду. Разница, согласись, значительная. Что там они про меня написали - забудь. Бумага все выдержит, а вот голова - нет. Голове требуется подготовка, и не всякой мысли позволено быть в ней хозяином. На порог пустить и то стоит подумать - чего от нее ждать? А потом как быть со средой?
   - Какой средой? - уточнил Генрих Лейбович.
   - Здрасьте! Я полагал, ты умней будешь. Да не обижайся! Среда есть место обитания - болото или канава, иная окружающая тебя действительность, а какая действительно возле тебя? Верно - дурдом! И сколько ты в этой действительности находишься? Не считал, а я тебе и так скажу - много! Кажется, того...
   - Чего того? - Вновь уточнил доктор.
   - Реакция пошла, - подсказал дедушка, - в животе, говорю, реакция пошла. Не уживаются они друг с другом. Огурец и творожок. Не хотят! А я хочу! Как быть? Уступить? Раз уступишь, второй... среда. Вот поэтому, Генрих, тебе уже давно пора честно и откровенно признаться - нормальным человеком ты быть не можешь. Невозможно им быть, и тем более врачу.
   - Ты считаешь, что я действительно того?
   - Я ничего считать не могу, - слегка икнув, возразил дедушка, - я лишь могу дать совет, подсказать, как лучше разрешить возникшую проблему. Сколько раз тебе приходилось выслушивать полный бред и ахинею? Иногда по несколько часов на дню из года в год. Пришел и твой час! И ничего необычного в этом нет!
   - А что у тебя со зрением?
   - Второй глаз? Он мне не нужен, его вообще нет, как нет и меня. Этот старик действительно уже забыл, как держать ложку в руке, и не ел он целую вечность. Ему плевать - кто и как надолго залез к нему в голову. Ты, думаешь, я там у него один? Вот сейчас он подкрепится, наберется сил, и я не знаю, что последует дальше. Но в любом случае я уйду, а он останется, повернется к стенке и захрапит, поэтому спрашивай.
   - Зачем я тебе нужен?
   - Отличный вопрос! Я его ждал. Нужен ты мне настолько, насколько я нужен тебе. Существо я, как ты заметил, астральное - плод воображения и безмерной фантазии. Они существовали всегда - фантазия и воображение, неразлучные друзья, живущие вместе с давних пор. Однако сейчас наступили времена тяжелые и пакостливые, которые, впрочем, никогда не бывали простыми. Сейчас умирает память - человеческая память, что впитала в себя не одно поколение, существовавших на этой планете людей. Она медленно умирает, а вместе с ней умираю и я. Да, да! С каждым днем дряхлею, теряю силу и жду своего часа - последнего. А тут ты со своими рассказиками! И боль в боку приутихла, кашель прошел и, главное, возникло желание открыть второй глаз! Он мне прежде был не нужен - смотреть некуда! И вновь оказия - старика на свалке нашли, думали, помер, а он живой - шевелится, ругается, но ничего не соображает - кто таков, откуда прибыл и чем занимается - сообщить не может. Я для него не самое большое неудобство, голова у него - проходной двор - ни двери, ни защелки, заходи, бери что пожелаешь, хотя брать-то и нечего. Гостеприимный товарищ, хотя ругается беспощадно и грязно. Но в душе сама невинность, это я тебе честно, заявляю. Примите между делом к сведению.
   - Кажется, я начинаю что-то понимать, - произнес заинтригованный Генрих Лейбович.
   - А я о чем? Спрашивай, не ленись, и ответ придет.
   - Получается, ты - дух?
   - Тьфу! Я же сказал - дитя воображения и фантазии. Законнорожденный продукт, а что творожок весь съел, так съел его не я, а старик.
   - Это я понял, - подсказал Генрих Лейбович, - мне непонятно другое - к чему этот визит? И почему именно я?
   - Кажется, сейчас пойдут газы, - предупредил дедушка, - вкусная и обильная пища после помоев еще хуже, прошу пардона...
   Временное неудобство вызвало некоторую паузу в беседе, но появившийся в атмосфере неприятный запах на удивление быстро рассредоточился.
   - Лучше честно признаться, а потом нас только двое, вот если бы нам еще одного участника, тогда можно и промолчать, - продолжил дедушка. - К чему данный визит? Причин более чем предостаточно, но главная - хочется еще покуролесить. На старом багаже далеко не уедешь, и забыли меня многие. А тут еще конкуренция, вылезли супостаты заморские - заполонили пространство, одно слово - вражеская интервенция. А мы чем хуже? Где, наконец, эта, как ее,... гражданская позиция? Патриотизм где? А им и так хорошо! Всегда и везде жили они либо в замках, либо в поместьях. В лес - ни ногой, если только по ночам на кладбище. А ты попробуй все время в лесу! Согласен, не сладко им, но все однако условия лучше, и комфорта больше! Это же несправедливо! А уж популярность какая! - Звездная болезнь у многих началась - ни тебе здравствуйте, ни до свидания. Ладно дети, так и взрослые с ума посходили. Еще ничего нет, книжка только печатается, а слава, словно на дрожжах, распухла - не знает, какой наряд примерить.
   - Так, так, так, - медленно начал соображать Генрих Лейбович, - ты об этом юноше? Как его, Гарри Поттер?
   - Какой он колдун! Он и делать ничего не умеет! Подумаешь, чудеса! Баловство это, а не чудеса. Без году неделя, а возомнил о себе невесть что! Да наши парни его за пояс заткнут одной левой. Да хоть бы я! Ты не гляди, что пенсионер, я еще много чего умею, мне бы только воображения немного - нашего, родного, отечественного! Не веришь?
   - Почему - верю, - с готовностью согласился Генрих Лейбович.
   - Хорошо! - неожиданно воскликнул дедушка, - верить одно, а проверить - другое. Сними- ка, братец, свой халатик! Ненадолго, всего на пять минут. Верну ровно через пять минут. Никаких безобразий и антиобщественного поведения, только демонстрация!
   Генрих Лейбович неожиданно легко подчинился и, сняв с себя халат, протянул его дедушке...
  
   Нина Тимофеевна уже давно закончила уборку помещения и собиралась домой - осталось лишь отнести в подсобку швабру. Однако сделать это женщина решила по дороге, чтобы попусту не мотаться по коридорам. Еще раз бросив взгляд на свое отражение, в котором было трудно узнать ту самую санитарку, что тридцать минут назад наводила порядок в клинике, Нина Тимофеевна осталась вполне довольна собой. Немного ее удивила просьба главного врача - угостить парочкой огурчиков, оказавшихся совершенно случайно у нее в сумочке. Но предстоящие хлопоты и заботы, а таких у каждой женщины всегда множество, вытеснили из сознания непонятную просьбу, какую и событием назвать затруднительно.
   Щелкнул замочек в двери, отчего Нина Тимофеевна непроизвольно повернула голову. Повернула и замерла, пораженная!
   По коридору неторопливой походкой двигался огромных размеров рыжий таракан. Таракан не только двигался, но и что-то мурлыкал себе под нос. Какую-то хорошо знакомую мелодию. Шлягер, короче. Поравнявшись с бедной женщиной, он покрутил своими длинными усами и голосом Генриха Лейбовича поинтересовался.
   - Домой?
   - Домой,... скорее выдохнула, чем произнесла Нина Тимофеевна, и чтобы окончательно убедиться, что она не ошиблась, прочитала на кармане халата главного врача - Генрих Лейбович Шток!
   - Ну и правильно, привет семье, - бросив дежурную фразу, вполне заботливым голосом ответило существо, и все той же неспешной походкой завернуло за угол.
   Падать в обморок, либо проявлять в иной форме охватившие Нину Тимофеевну чувства, она не собиралась. Слова известной песенки продолжали звучать у женщины в голове, как впрочем, и удаляющиеся шаги главного врача.
   Сказать, что произошло вне поля зрения Нины Тимофеевны, мы не можем - таракан, или Генрих Лейбович, действительно свернул за угол. Однако там все же что-то случилось, так как сначала раздался приглушенный женский крик, а затем не менее странный звук, который обычно происходит, когда лишенное сознания тело падает на пол.
   Как обнаружилось впоследствии, свидетелями непонятно откуда взявшегося огромного рыжего таракана в белом халате, хорошо знакомого с популярной отечественной музыкой, стали три женщины. Каких-либо расхождений в описании таракана не было, чего нельзя сказать о песне, которую тот исполнил. Одни утверждали, что песню исполняла Алла Пугачева, другие - Филипп Киркоров.
   Странное событие, если не сказать, из ряда вон выходящее, случившееся в клинике, где существовал дружный и проверенный временем коллектив. Не менее странными были и последствия - главный врач как-то подозрительно заинтересовался творчеством уже указанной музыкальной пары, и всякий раз напевал новую песню вполне приятным баритоном, о существовании которого никто из медицинского персонала и не догадывался. Однако всех поразил другой факт - Генрих Лейбович отпустил усы! Какие - думаю рассказывать не нужно. Один в один, как у того лохматого монстра - такие же огромные и рыжие! Зачем он это сделал - непонятно. Аккуратная и, без всяких сомнений, интеллигентная бородка исчезла, от чего и образ главврача изменился до неузнаваемости. Однако список произошедших с Генрихом Лейбовичем перемен можно было продолжить. Взять, хотя бы, к примеру, свежепросольные огурцы. Личным и волевым решением главного врача они превратились в обязательный рацион столовой, и надо признать, пользовались у многих успехом. А если бы не плотно затворяющаяся дверь, скрывающая от любопытного взора Генриха Лейбовича и пациента, получившего прозвище "Одноглазый", без всяких преувеличений многих ожидал бы настоящий шок. Так как вместо положенных сеансов терапии и интенсивного лечения уединившаяся парочка наглым образом играла в карты. В простую и доступную игру - очко. Иногда, когда в клинике кроме дежурной сестры никого из медицинского персонала не было, Генрих Лейбович запирался с дедушкой уже у себя в кабинете, откуда доносились более чем подозрительные звуки. Иногда квакала лягушка, иногда кричала сова, а один раз раздался такой отборный мат, слушать который вам вряд ли когда-нибудь доводилось! Утверждать, что голос принадлежал главному врачу, мы не посмеем, но и на голос пациента он был точно не похож. Однако чтобы окончательно не дискредитировать главного врача, считаем уместным на данном этапе поставить точку и перейти к событиям иным, кстати, не менее занятным.
  
  
   Продолжение следует
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"