Всю дорогу в лес Пушкин был задумчив. Он кидал из окна вагона рапиры, и рапиры вонзались в грибы, росшие вдоль железнодорожного полотна. Изобилие грибов подтверждало малонаселенность этих мест. Вдоль нашего пути не стояли, снявши шапки, крестьяне, дети не подкладывали на рельсы медяки, чтоб получить горячие бесформенные лепешки. Впрочем, мода на подкладывание медяков давно прошла, а ведь когда-то этим делом занимались и взрослые, до тех пор, пока не поняли, что пользы раздавленные полушки или даже копейки в хозяйство не несут. Русский крестьянин туповат и с жадностью бросается на все новое, как мартышка. Ненавижу русского крестьянина.
Места и впрямь были пустынны, на вёрсты вокруг - лишь несколько хуторов. Выезжали ранним утром, только рассвело, собирались под дождем, пахло мокрыми плащами, было неуютно, было холодно, да отогрелись. Шутили, смеялись, передавали друг другу бутыль с вином: отогрелись. Один только Пушкин был задумчив и не поддерживал общего веселья, общей радости он не разделял, странный человек, но никто не докучал ему, Пушкина любили все. Приехав, долго не выходили: за окном стеной стоял ливень, оглушал ливень, ровным шумом давила на крышу масса воды, откроешь (казалось) дверь - раздавит, расплющит давление, как нырцов за жемчугом где-то плющит вода, давит уши и к тридцати голам лишает рассудка. Здесь не дальние края, а Россия, но первым гласу рассудка внял голландец.
Пейзаж средней России имеет немало характерных черт, привычных нашему глазу, но повергающих иностранца в изумление. Однажды некий дальний родственник мой приехал погостить. Увидев утром иней на деревьях, иней на траве, и на ограде усадьбы иней, он стал за рукав меня дергать и начал кричать: "Снег, Мартын, смотри, смотри, Мартын, снег!" И объяснять ему пришлось, что это и не снег, а так, что это ерунда, у нас такое каждый день... Другой раз, когда ударили морозы и пруда поверхность покрылась тонким слоем льда, мой родственник пройти решился по нему, прогуляться, провалился по колени, но всё равно был страшно рад. Да, иностранец тоже туповат и тоже подобен мартышке в своем стремлении потрогать все руками, облизать или обнюхать. Вот и теперь сын голландского посланника не утерпел и - только дождь ослаб - первым выскочил из вагона. Ему, выросшему на плоской, как лед пруда в нашем поместье, поверхности, было удивительно видеть изрядное скопление вертикально стоящих деревьев. И факт существования такого количества их разрушал его мировоззренье подчистую. Так, потрясённый, он бродил всё по поляне и трогал всё березы, трогал ели. Всё общество смеялось над Д'Aнтесом, и только Кюхельбекер возмущался несдержанным хожденьем иностранца, да сам при этом был весьма несдержан. А мне весьма тоскливо было видеть продрогшего, похожего на птицу, с растерянной улыбкою Д'Aнтеса, и Пушкин не шутя отвесил Кюхле плюху. И Кюхельбекер не осмелился ответить: все знали: Пушкин тренирует твердость рук, гуляя с тросточкой пудовой, и Пушкин вообще талант, а Кюхля - бездарь. Мы вышли все на воздух.
Выйдя, столпились в кучу. Растерянно-броуновски двигались по поляне, не зная, куда податься. Ноги промокли, поезд ушел. Вечером поезд должен вернуться за нами и увезти домой, в тепло и уют Лицея. Пушкин один не толкался и не галдел, а рассеянно шёл по указанию своего внутреннего компаса - шёл норд-норд-ост, не обращая внимания на случайные соударения с коллегами-поэтами-друзьями (Пущин, Дельвиг, Кюхельбекер, три раза, и пребольно). Общество заметило целенаправленное движение Пушкина и последовало за ним, самоорганизуясь и увеличивая тем энтропию где-то в ином месте, возможно - внутри себя самого, толкаясь сильнее прежнего, подобно молекулам пара, вылетающим из чайника - в одном, как ни паралоксально, направлении. Пушкин шёл медленно, задумчиво, вынимая из мешка ножик за ножиком и втыкая их в землю, точнее - в грибы, преимущественно белые, почти ковром покрывающие почву, но под ноги не лезущие, не хрустящие под сапогами. Достигнув какой-то прогалины, Пушкин остановился. Общество снова разбрелось и стало шататься, а Пушкин стал ходить кругами, разбрасывая вокруг себя ножи. Все молчали. Стояла пасмурная погода, установился слабый ветер, бессильный, впрочем, перед нашими плащами. Торжественностью было всё напитано, теченье времени остановило бег, так, как это всегда в конце бывает августа. Да, в это время года натуры одухотворенные испытывают бодрость, бодрость и пустоту, и Пушкин тоже ощутимо готовился к своей Болдинской Осени. Он ходил и втыкал ножи в землю, исполняя древний обряд, не осознавая сего. В скитаньях по лощине он наткнулся на недвижно стоящего Отца - вернее, на сапог Отца - нож чуть не проткнул его.
- Опять подличаете, Пушкин, - поморщившись, сказал Отец. Пушкин удивленно поднял на него глаза, но ничего не отвечал. - Давайте-ка рапиры сюда, - продолжал Отец. - Господа! - теперь он обращался ко всем нам. - Стыдитесь! Мы так и не принесли голову подлого убийцы Пушкина! Нами очень недовольны. Сверху и снизу голова убийцы Пушкина давно доставлена, ждут только нашей. Стыдно, господа. Давайте быстро стройтесь в круг. Давайте же ваши шпаги, Пушкин, чего вы копаетесь?
- У меня нет шпаг, - негромко сказал Пушкин, - оставил в этой чёртовой подземке. Я капитан этой грёбаной команды, - ни к селу ни к городу добавил он.
- Стыдно, Пушкин. Малодушничаете, - холодно произнес Отец. Пушкин пожал плечами. - Но вам не удастся снова сорвать предприятие. Я намерен довести его сегодня до конца, - и Отец достал два лепажа. Пушкин опять пожал плечами.
Встали в круг. Рассчитывали каждого 37-го, оно и понятно, почему.
Выпало стреляться мне и Кюхельбекеру. Я давно был зол на Кюхельбекера, он вечно ссорился с Дельвигом, с Пушкиным, и сегодня злословил Д'Aнтеса. Кюхельбекер же очевидно сожалел, что на моем месте стоит не Пушкин. "Погоди, брат мусью", - мысленно говорил я ему, - "не бывать тебе убийцей Пушкина!" - беря его на мушку. К моему глубочайшему удивлению, пуля лишь сбила с Кюхли треуголку, не причинив более никакого вреда. Кюхельбекер же, выстрелил, казалось, вовсе не целясь, однако сбил треуголку с головы Д'Aнтеса, наблюдавшего за дуэлью со стороны.
Злые языки говорили, что Кюхельбекер ревнует Д'Aнтеса к Пушкину - всем было известно, что Д'Антес привез из Голландии моду к мужеложству и был любовником Пушкина. В самом же Д'Aнтесе не было абсолютно ничего привлекательного - обычный рыжий верзила (говорят, на юге Голландии есть горы, и люди там вполне человеческого роста), и даже по-русски говорит плохо. Впрочем, Пушкин тоже инородец, потому они и сблизились. Так или иначе, Кюхля получил отставку и поклялся отомстить.
Хорошо, что Кюхельбекер выстрелил в Д'Aнтеса, а не в Пушкина. Я бы разорвал ему горло, выцарапал бы глаза, поступи он иначе. Но Отец не разделял моей радости.
Говоря без обиняков, Отец пришел в ярость.
Вопреки всем правилам Отец назначил вторую подряд дуэль.
Отец сказал: "Талифа куми".
Снова рассчитались - пришлось стреляться Пушкину и Д'Aнтесу. Вот это пассаж! Я горячо молился за Пушкина. Благородный голландец поднял дуло своего пистолета кверху и отсалютовал гению. Пушкин ответил тем же. Браво, Пушкин! Но что это? Непостижимым образом изменив траекторию, пуля вонзилась прямо левый глаз Д'Aнтеса и разорвалась внутри головы! Мозги Д'Aнтеса разлетелись во все стороны, на три аршина разлетелись вперемешку с кровью! О Боже!
(Хотя, признаться, втайне я желал подобного исхода, ведь теперь место рядом с гением освобождалось. Да и зачем Д'Aнтесу было жить, голландец узрел истину - на земле много вертикально стоящих деревьев}. Одиннадцать глоток испустили дружное "Ура!" Оказывается, я был не одинок в своей радости.
Отец тоже был доволен. Он изрек приговор:
- Дуэль, с божьей помощью, состоялась, хотя и с опозданием более чем в полгода. Поздравляю вас, господа. Есть убитый. По условиям дуэли убитый - это Пушкин. Осталось отрезать голову его подлому убийце. Вперёд, господа.
Все опешили. Никто не мог ослушаться Отца, поймали с плачем подлого убийцу Пушкина, который никуда не убегал, а безучастно вонзал ножи в повсюду росшие поганки, пытаясь тщетно доковыряться до земли, с плачем отрезали ему голову. Убийца Пушкина пробежал без головы четыре сажени, как большая птица, и упал рядом с мёртвым Д'Aнтесом. Для них, для двух мертвых птиц, время действительно остановилось - конец августа...
Так их и похоронили вместе - вдвоем. На похоронах собрались все лицеисты, даже канцлера Горчакова привезли на каталке, и все голландцы собрались тоже. Хоронили в закрытых гробах, хоронили в гробах укороченных, без головы. Голову убийцы Пушкина соединили с другими двумя, с двумя другими её соединили, и после этого в мире восстановилось нормальное течение времени, и всем стало хорошо, и воцарилось всеобщее щастие, аминь.