На пустынном шоссе не было никого, - кому захочется вставать в четыре утра? - кроме нас с Санькой Бочковым, восседающих на бело-голубом мотороллере "Турист", своими маленькими колёсами наматывающем километры гладкого и пока ещё прохладного асфальта.
Безотказно он делал это, правда, километров сорок от Лениногорска, потом стал на ходу глохнуть, и вдруг снова, взревев на полном газу, подобно бешеному коню кидаться вперёд. Подёргавшись немного так, он замолчал вовсе. Мы прокатились по инерции метров сто под горку и остановились.
Весёленькое начало нашего многокилометрового путешествия! И это после бессонной ночи, какие бывают у выпускников школ, только что отгулявших выпускной бал! Впереди были полторы сотни вёрст, катить назад вчетверо меньше, но не хочется: возвращаться - плохая примета.
Я поднял капот мотороллера и сдёрнул резиновую трубку с бронзового отростка на карбюраторе, по которому начинался путь смешанного с маслом бензина, заканчивающийся его сгоранием в цилиндре, - уже вместе с воздухом, - благодаря чему и двигалась вся эта сто пятидесятикилограммовая махина, несущая на своём мягком горбу ещё и нас двоих.
Всё мне стало ясно сразу, - из трубки едва капало, хотя бак перед отъездом я заправил под самую крышку. Отвернув её, убедился, что бензин никуда не исчез, - он так и плескался почти у самого горлышка, но перетекать в карбюратор по принципу двух сообщающихся сосудов наотрез отказывался. Гадать почему, впрочем, не приходилось, - явно засорился отстойник с краником, - только он один в горизонтальном своём положении и должен был перекрывать поступление горючего. Но сейчас-то он стоял вертикально!
Чтобы прочистить кран, нужно вывернуть его из бака, удалив перед этим бензин. Всё это, конечно, сделать просто, но не посреди пустынной дороги, - не сливать же его прямо на асфальт, он нам был ещё нужен. И вот тут пора сказать, что ехали мы с Санькой на Каму, где он собирался рыбачить, а, следовательно, вёз с собой ведро, - вы когда-нибудь видели рыбака без этой посуды? А куда он будет складывать улов? Или, как в известной шутке, - мелких выбрасывать, а крупных в спичечный коробок складывать?
У меня же были другие планы: прокатить девушку Любу из бывшего девятого, а теперь уже десятого "А", - он, этот класс, в это время почти в полном составе находился на берегу Камы, проживая "диким" способом в палатках в нескольких километрах ниже Красного Ключа.
Времени для претворения всего в жизнь у меня было немного, всего несколько дней "межэкзаменья", - выпускные были уже, разумеется, сданы, а вступительные должны скоро начаться, поэтому я и решил быстро, "с ветерком" съездить на Каму, выполнить задуманное и, вернувшись домой, сразу двигать "завоёвывать" Москву. Вот такой был у меня "скромный" проект, осуществлению которого в самом начале стали мешать какие-то потусторонние силы, засоривших топливный кран в мотороллере.
В бардачке мотороллера вместе с гаечными ключами лежал тоненький резиновый шланг, - с его помощью содержимое бака переместилось в ведро, и я смог, наконец, отвернуть кран, чтобы убедиться, что весь он забит каким-то мусором. Вскоре он уже лежал на начинающем теплеть под лучами утреннего солнца асфальте, а мы стремительно удалялись от этого места на теперь уже безотказно работающем средстве нашего передвижения.
Проскочили Альметьевск, где едва не столкнулись с длинным трубовозом, на крутом повороте вылетевшем на встречную полосу движения и не оставившем нам места даже на обочине. На размышление оставалась секунды полторы, - пришлось выскочить на зелёную лужайку перед домом, на которой паслись куры, в это раннее утро уже проснувшиеся по зову петуха. В итоге все остались живы, и куры, кинувшиеся врассыпную из-под колёс, и мы с Санькой тоже, - глупо же погибать "в семнадцать мальчишеских лет", ведь все войны к тому времени, и гражданские и отечественные, как нам тогда казалось, навсегда закончились.
Когда свернули налево с трассы, идущей прямиком на малоизвестные тогда Набережные Челны, сидящий сзади Санька начал засыпать. Дабы не потерять его сразу в двух, прямом и переносном смыслах, пришлось мне петь песни и заставлять его подпевать. Так, с песнями, мы и промчались по Нижнекамску, спустились к Каме на Красном Ключе, почти у самой воды свернули налево. Куда ехать, мы хорошо знали, - сами в прошлом году провели там две замечательные недели.
...Осуществив половину первой части проекта, возвращался я уже в одиночку и под проливным дождём, он прекратился лишь после Заинска. Дома меня ждало неожиданное сообщение: мои друзья-одноклассники, вместе с которыми мы решили поступать в МГУ, уже уехали в Москву, захватив все мои документы, - чтобы подать их за меня.
Поначалу я совсем не обеспокоился этим обстоятельством, ещё не зная, во что это выльется, а, скорее, могло бы это сделать, если бы снова не вмешались высшие, на этот раз добрые силы. Но обо всём по порядку.
Наутро следующего дня, на шумном перроне бугульминского вокзала, распрощавшись с благословившей меня мамой, я сел в общий вагон поезда Челябинск-Москва. Там мне досталась третья полка, на которой я смог хорошо выспаться, и свежим и бодрым высадился на другой день на Казанском вокзале столицы.
В Москве я был не впервые, - семиклассником приезжал на экскурсию и даже сфотографировался в группе других экскурсантов на фоне университета. Ещё тогда я легко освоил способ подземного перемещения в любую точку столицы, эскалаторов не боялся и поэтому уже скоро поднимался на "бегущей лестнице", - той самой, на которой совсем недавно, - каких-то пять лет назад, - Никита Михалков спел свою знаменитую песню про то, как он идёт-шагает по Москве, заодно пообещав, что в будущем сможет пройти ещё и "солёный Тихий океан, и тундру, и тайгу". Шагал по столице я уже сейчас, а остальное собирался сделать несколько позже, потому что поступать со своими товарищами собирался не куда-нибудь, а на геологический факультет. Не знаю, выполнил ли Никита Михалков свои обещания (сдаётся мне, что из той своей программы он лишь "над лодкой белый парус распустил", и нашёл "с кем" это сделать, потому, как не ту профессию он себе выбрал), а я свои мечты осуществил полностью.
Вообще-то, несмотря на свой юный возраст, я делал уже вторую попытку поступить в МГУ, - первую, не совсем удачную, предпринимал два с лишним года назад, сдавая экзамены в математическую школу при нём, находясь в Казани на республиканской олимпиаде. Написав тогда письменную работу, я уже совсем забыл об этом факте, как вдруг пришло сообщение, что первый экзамен выдержан, и меня вызывали на второй, - на устный, снова в Казань. Поскольку в свои четырнадцать годков я был тогда сильно несовершеннолетним, мне придали сопровождающего, и мы снова полетели в столицу Татарстана. Второй экзамен мне удался гораздо меньше, и, не добрав нескольких баллов, в матшколу я не попал, о чём, впрочем, совсем не жалел, так как морально не был ещё готов покидать отчий дом. А вот теперь был готов!
...Вышел на воздух, определился куда идти, благо шпиль, увенчанный звездой обрамлённой листочками, каждый из которых весил, наверное, не один десяток килограммов, был виден издалека. Взвалив на плечо свою нетяжёлую сумочку, побрёл навстречу своей Судьбе.
Сначала она явилась мне в лице дядей, проверяющих пропуска на клубном, - про это я потом узнал, что "клубном" - входе в Университет. На вопрос, куда я так решительно направляюсь, объяснил им ситуацию с моими документами, увезёнными друзьями и уже, наверное, поданными на геофак, в чём мне теперь нужно было только удостовериться и поселиться где-то, наконец.
Мой трогательный рассказ почему-то совершенно не убедил вахтёров, умело фильтрующих людские потоки, вливающиеся в гигантское здание, - меня-то они сразу вычислили как пока что чужеродное для университета тело, посоветовав поискать своих друзей где-нибудь вне пределов доверенного им объекта.
Несолоно хлебавши, я вышел на гранитные ступеньки широкой лестницы, по которой сновали сотни людей, - уже студенты со многими нашивками и шевронами студенческих строительных отрядов, пока ещё абитуриенты, профессора и доценты, - и для начала ознакомился с вывешенными на щите правилами приёма на геологический факультет, из коих помимо всего прочего узнал, что препятствием для поступления на него является отсутствие скольких-то конечностей, - имелись в виду, очевидно, пальцы на руках, не сами же, наверное, руки, или того хуже - ноги, которые, как известно, геолога как раз и кормят. С конечностями у меня было всё в порядке, но вот всего другого, - паспорта, школьного аттестата, ещё каких-то бумажек, я пока что не имел, и вяло соображал, как же мне их обрести вновь.
Прошло не больше получаса, и - о счастье! - сверху я увидел подходящими к месту моего топтания на лестнице всех троих одноклассников: Таню Калашнову, Валеру Кожаева и Юру Кашина, - ещё в школе все мы привыкли его называть уважительно, а скорее несколько иронично, Юрием Палычем, никак не иначе. Из нашего короткого разговора выяснилось, что оказались они в этой точке совершенно случайно, - просто гуляли и вместо того, чтобы идти в общежитие через другой вход-выход, неожиданно для себя свернули к "клубному". Я-то знал почему, - высшие силы и мои внушения подействовали.
Друзья сообщили, что мои документы без наличия меня самого у них не взяли, - этого и следовало ожидать, - но теперь, когда я "нашёлся", всё должно образоваться, документы пока ещё принимают.
Вместе мы пошли через тот самый вход, откуда я слегка удручённый недавно вышел, и чуть ли не за ручку провели меня к правым лифтам, - один из них вознёс нас на восьмой этаж, где работала приёмная комиссия. Под диктовку своих товарищей, уже хорошо изучивших список специальностей и их конъюнктуру, я написал заявление с просьбой принять меня в абитуриенты геологического факультета, поступающих на "геохимию", - выбрали, в общем, за меня мою будущую специальность.
Вопрос с поселением решился тоже быстро. Поскольку общаги на Мичуринском проспекте были уже до предела заполнены - по пять-шесть человек в комнате, мне выделили "бронь" - комнату в зоне "Г", правую в 509-м блоке. Левую занимал аспирант из Сухуми, несколько дней спустя уехавший в свою солнечную республику, и почти на месяц я остался в блоке один. Так хорошо и вольготно я жил только, когда стал аспирантом, через семь с половиной лет.
Через день был первый экзамен, письменная математика, которую я боялся не очень, потому что имел в своём активе: а) победы на городских олимпиадах; б) хобби - убивать свободное время за решением задач повышенной сложности. Дабы не быть голословным, в 'иллюстрациях' помещаю подтверждение этим своим словам.
Отправляясь в здание физфака, где мы писали математику, я вовремя заметил, что стержень в моей шариковой ручке почти пуст, поэтому в газетном киоске приобрёл новый, не удосужившись его проверить. Бодро начав писать решения задач, показавшихся мне довольно лёгкими, к началу третьей я закончил старый стержень, уверенно вставил новый и вскоре с ужасом убедился, что он совершенно не желает оставлять на бумаге сколько-нибудь различимых следов, кроме царапин.
Самым простым в этой ситуации было подойти к экзаменаторам, - они уже стали подозрительно посматривать на меня, обращавшегося к соседям с какой-то просьбой, - и попросить у них ручку или стержень, но мне, приехавшему в столицу из глухой провинции, не пришло в голову, что с такой пустяковой просьбой я могу обратиться к столь большим людям. Положение казалось безвыходным, но тут меня словно озарило, - я вытащил металлический наконечник из стержня, истощённого предыдущим писанием, и втиснул его в наполненную синей пастой капроновую трубочку, откуда уже был выдернут "забастовавший" шарик. Реанимировав таким образом ручку, я быстро покончил с задачами и даже успел помочь соседу, мучившемуся над другим вариантом.
На другой день на восьмом этаже вывесили списки абитуриентов, заваливших первый экзамен. Они оказались длинны, - более трети всей "абитуры" было предложено паковать чемоданы. Среди них, к сожалению, оказался и наш Юрий Палыч, сразу переключившийся на запасной вариант, - его все мы, приехавшие из "Второго Баку" - Татарии, имели для себя в виду с самого начала, - в случае неудачи в МГУ поступать в "керосинку", нефтяной институт имени Губкина.
Для нас же троих экзамены продолжались. Свои первые оценки мы узнали на устной математике, после которой особенно хорошее настроение было у меня, набравшего максимальное количество баллов - десять, а вот Таня с Валерой остановились на сумме семь.
На физике вышел казус, - экзаменатор, впечатлённый моими первыми оценками и ответом на вопросы по его предмету, уже приготовился ставить пятёрку, да призадумался, зачем-то решив напоследок задать формальный вопрос о законе Архимеда. Только младенцы не знают историю про выскакивание из ванны с криками: "Эврика!" обнажённого древнегреческого учёного и про причины этого его легкомысленного поступка. Разумеется, всё это знал и я, и вполне доходчиво объяснил суть знаменитого закона.
И вот тут экзаменатор, уже взяв зачётку в руки, спросил напоследок, нисколько не сомневаясь в моём ответе и поэтому, наверное, скучая: "А зависит ли выталкивающая сила на тело от глубины его погружения?". Нужно-то было сказать только одно слово из трёх букв: "Нет", и спокойно наблюдать после этого за процессом появления третьей пятёрки. Но мне вдруг, к несчастью, втемяшились в голову очень далёкие детские воспоминания, как я заталкиваю в бочку с водой какую-то деревяшку и чувствую, что чем глубже её погружаю, тем она сильнее упирается, - доверился голой эмпирике, в общем, весьма давнему и весьма некорректному эксперименту. "Да, - говорю вдруг я, - с глубиной выталкивающая сила увеличивается и нужно вводить поправочный коэффициент", - не имея, разумеется, ни малейшего представления, как же этот злополучный коэффициент выглядит.
Вдруг оживившийся физик изумлённо воскликнул: "Ну что же Вы, а я хотел вам пятёрку ставить!". Прошло уже тридцать лет и четыре года после этого события, а я и по сей день жалею, что уж больно умничал тогда. На окончательный результат, впрочем, это понижение на один балл нисколько не повлияло.
После физики был самый трудный для меня экзамен, по литературе, - не любил я писать про лучи "света в тёмном царстве" и раскрывать образы "лишних людей", - прямо нож острый. Шёл на экзамен, как на экзекуцию, и с чувством глубокого удовлетворения узнал, что есть и свободная тема: "Почему я хочу стать геологом?". Поведал что-то про свою любовь к природе, скитаниям по разным климатическим зонам и познанию никем неизведанного. Больше чем на четвёрку за это своё так и не опубликованное нигде произведение я не рассчитывал, и был счастлив, когда столько и получил.
На химию шёл, окрылённый своей литературной удачей, но в самом конце этого последнего экзамена не смог назвать больше одного геохимика, - вспомнил только Ферсмана, - когда сразу два экзаменатора, уже не сомневающиеся, что я поступил, и именно на геохимию, попросили перечислить наиболее известных представителей этой передовой и престижной тогда науки. "А Вернадский, - стыдно, молодой человек, не знать этого великого геохимика" - пожурили они меня по-отечески. Пришлось сказать, что, конечно, знаю, да вот только "что-то с памятью моей стало". Хотя, впрочем, сия строка из песни тогда ещё не была придумана, и сказал я что-то другое. За это моё вполне простительное забывание оценка понижена не была и, потеряв по профилирующим предметам только "одно очко", я закончил экзамены.
Валера же Кожаев утратил ещё несколько баллов, и, не попав в МГУ, сумел со своими оценками сразу зачислиться в будущие сталевары - в Институт стали и сплавов, а Таню Калашнову взяли в "нефтяники", - на кафедру геологии и разведки горючих полезных ископаемых, потому что на геохимию был отдельный конкурс, и она его не прошла.
После сдачи вступительных и зачисления в студенты, нам, бывшим абитуриентам, предстоял ещё один экзамен - трудовой. Всех нас собрали в 415-й аудитории и вручили комсомольские путёвки "на стройки Москвы". Стройка была одна, - многоэтажный гуманитарный корпус, стоящий перпендикулярно к проспекту имени так не вовремя забытого мною великого учёного Вернадского. Его скоро сдавали и оставались наименее неквалифицированные работы, - уборка мусора, ещё что-то весьма непрестижное.
Я попал в бригаду мусорщиков-высотников, - мы зачищали верхние этажи, освобождая их от уникально пыльного строительного мусора, сбрасывая его вниз. К концу рабочего дня волосы у нас становились похожими на паклю. Вместе со мной работали два будущих "чистых" геолога, два Алексея - Шмелёв и Дудучава, будущий же мерзлотовед Юра Ефимов, нефтяник Аман Суесинов и геофизик Петя Лисицын, сын известного океанолога. Они и стали моими первыми приятелями на факультете.
Дальнейшая студенческая жизнь, начавшаяся первого сентября, развела нас - у каждого в своих учебных группах появились друзья, но товарищами мы, конечно, остались навсегда.