В белые ночи Петр I спал плохо. Спускаясь с полуразрушенной стены Нотебурга, откуда он несколько часов таращился на стелящийся над рекой туман, царь материл свои длинные несуразные ноги, которые все время о что-то спотыкались, теребил усы, и зло, со вкусом ругал изменницу Анну Монс, променявшую его на саксонского посланника Кенигсека.
Измена не давала Петру покоя и вот ведь незадача, сам Кенигсек напился вдрызг и с дуру утопился в канаве, лишив самодержца удовольствия натолочь его бесстыжую чужеземную харю.
- Сколько веревочке не вейся, а придет баба и все испортит,- решил утомленный размышлениями о женской природе царь. - Ладно, тоска-то какая. Сердце потехи просит. Чего бы такое учинить для поднятия сил душевных?
Он прошелся по сожженному Орешку. После нещадных бомбардировок в крепости бушевал пожар, уничтоживший почти все деревянные постройки. Чудом уцелело только три домика, в одном из которых держали пленных шведских военачальников. Два других служили жилищем Петру Алексеевичу и Алексашке Меньшикову, который отыскал среди плененных хорошенькую белобрысую шведку и с вечера с ней в оном доме заперся.
Петр подошел к двери Алексашкиного домика и прислушался. Изнутри раздавались стоны и жалобный скрип кровати.
"Вот шельмец", - подумал Петр и недобро улыбнулся, -"я, значит, тут страдаю, а он себе плизиры устраивает. Ну Алексашка!"
Он спрыгнул с крыльца и, придерживая треуху, побежал к дремавшим невдалеке у костра бомбардирам, через некоторое время вернулся с бочонком пороха, выбил пробку и стал старательно посыпать углы и крыльцо дома. А когда порох закончился, подпер палкой дверь и сбегал к костру за головней.
Загорелось жарко и весело. В домике закричали и забегали. В дверь изнутри что-то несколько раз глухо вдарило.
Крепость просыпалась под веселые сполохи пламени. Кричали, что пожар, что сбежали пленные. Невдалеке осерчавший прапорщик, не разобравшись, бил по морде часовых, проворонивших шведскую атаку.
Повеселевший самодержец, довольный отмоченным кундштюком, нацепил на голову шлем бывшего свейского коменданта Ерика Шлиппенбаха, потрясал над головой багром и во всю руководил собранной из тех же бомбардиров пожарной командой, без устали таскавшей из Невы воду и добросовестно, как и велел царь, выплескивавшей ее мимо горящего дома.
- Веселей! Веселей, братцы! - ревел он, ловко подставляя ножку бегущему с полными ведрами артиллеристу. - Лей, не жалей! Не дадим рабам божьим в пламени сгинуть!
Когда крыша стала угрожающе трещать, Петр выбил подпирающую дверь палку и, дождавшись, когда не перестающий таранить преграду Меньшиков вывалился на улицу, бросился в дом спасать бабу. Через несколько секунд он выскочил наружу с голой, визжащей шведкой на руках, хохоча и бессовестно лапая ее за все известные места.
- А хороша! Слышь, Алексашка, хороша! Ты, плут, и по этой части царя обскакал!
Меньшиков не ответил. Он сидел на земле в одном исподнем, перемазанный сажей , и мелко, нервно дрожал.
- Трясешься? Страшно? На штурм лез - не боялся, и вдруг, на тебе?
Петр Алексеевич бросил пострадавшему епанчу и уселся на землю рядом.
- Вишь, друг Алексашка, - сказал он, обнимая его за плечи, - хорошие здесь места, только скучные. Нечем себя в проклятые белые ночи занять. Ни тебе девок, ни асамблей, ни кружала. Надо бы это дело исправить.
Вернувшись к себе в домик, Петр I достал бумагу, обмакнул перо в чернила и написал на пергаменте: "Сим указом повелеваю, городу на Неве быть".