Поток! Поток! Поток!.. Слова беззвучны перед музыкой!.. И нет подходящего языка такой силы, кроме языка музыки, чтобы выразить те потайные струны, запрятанные в моих глубинах собственного "Я". Каждая подлинная музыка создана только для меня и слышима мною единственным. Она - звучное воплощение моих счастливых, горьких и безумных мыслей, известных только собственной сущности. И я готов отдать свои уста неведомому языку, в котором слово "музыка" не имеет иного перевода, и во всех ипостасях обозначает - Бога. А звуки подобны ступеням. И в смертельном исступлении я ищу ту лестницу. И упругие бутоны Allegro con fuoco катятся с высоких ступеней, благородных, бесконечных - из Эдема! Снисхождение до моего естества! До моей смертной плоти, требующей пищи, сна и ласки. Однако она - музыка - не становится менее бессмертной, даже обличая свои недра перед моим похотливым естеством, желающем сожрать, впитать эти звуки без остатка, чтобы больше никто!.. Никто не смел слышать этот бег, поток, нисхождение и снова подъем, сильный, великий и беспощадный! Доля мгновения пауза... Forte. И снова буря! Буря!.. Звуки в магической скачке, соединении, они волнуют что-то внутри, необъяснимое... Что-то внутри надрывается, изнемогает, готовое лопнуть, но остаётся на грани! Ненависть, жажда, любовь! Бесконечное стремление и новая цифра напоминает о fuoco. Она меня уничтожит, растопчет и сожрёт, оставив моё тело и мой разум в беспомощном иждивении... Con fuoco, не оставляй меня одного, в этой гробовой тишине! Звучи, не останавливайся, сожги дотла и забери меня с собой, навсегда. Туда, где были рождены подобные тебе! Туда, где вечно звучит Allegro con fuoco. Тихо, тихо, тихо...
Насколько великим пианистом я мог быть, настолько я им и являлся в каком-то представлении. От позднего Баха до безумства Шёнберга - всё ложилось перед моей могучей силой фантазии, все они становились моими рабами, не в силах устоять перед натиском моей игры... Я повелевал роялем, используя весь инструментарий и молодого энергичного фортепианиста, и не пренебрегая грязными приёмчиками клавишника, и не стыдясь показать всю мудрость музицирования виртуоза. Одного порыва желания хватало, чтобы воссесть перед грядой белых и чёрных клавиш, изящных, красивых, и страшных, и жестоких в своём бескрайнем множестве возможных комбинаций, в своей черно-белой бесконечности космоса, в своей математической непостижимости. Они, надменные, отражали моё лицо - банальное, человеческое, искажённое белой поверхностью клавиш... И весь он, инструмент, парадировал меня, воссоздавая моё смертное тело в чёрных изгибах своего стана, явно делая меня толще. Но стоило мне только прикоснуться и продавить клавишу пальцем, едва услышав работу сложного механизма, слабый удар молоточка и чуть заметное звучание, как я видел деревянное тело клавиши, её плоть, когда-то не менее живую, чем моя собственная. Становилось ли мне легче от этого?! Нет! Ведь обнажив земное существование инструмента, я терял и собственную уверенность в моих же столь неказистых руках и спускался с вершин собственной надменности. Я убирал руки и жалко клал их на колени, закрывал глаза... И музыка начиналась!.. Она существовала самобытно, увлекая и меня самого, будто стороннего наблюдателя, слушателя, мыслителя. И благоговение, и даже какое-то подобие веры захватывало меня и питало, и наслаждало, и пробуждало. Тут обычно уже скорбное чувство расталкивало меня от беспомощности, и я часто не заканчивал музыкального произведения, оставаясь в одиночестве и тишине.
Именно поэтому организация концерта фортепианной музыки была глупой и безумной затеей. Конечно, воплотись этот концерт так, как он сотни раз звучал в моих фантазиях, то это был бы великий концерт, по крайней мере, на моём веку. Я жаждал этого, но был бессилен и ничтожен. Сколько раз я оказывался среди сильнейших музыкантов, столько же я межевался и терялся, не уверенный ни в чём. Но прихотью моего малодушия завертелась организация концерта фортепианной музыки.... С оркестром, чёрт возьми! Это абсолютное безумие!.. Маясь всем этим и мучаясь такими мыслями, я естественным образом оказался на приёме у мозгоправа.
Gnossienne No 1
Слушать до полного окоченения
Кабинет будто срисован из фильмов про психоанализ. Матовый стол, стул с мягкой обивкой, ряд выдвижных ящиков под бумажные папки, книжный шкаф с яркими корешками и длинными названиями на латыни и французском, зелёная статуэтка кого-то - не разобрал, ближе отдельно стоящее кресло, как бы претенциозно наискосок, у окна кушетка, хочешь - сиди, хочешь - лежи. Я сел.
Доктор... врач... или кто-то около того... Скажем, мозгоправ - один в один культовый умник. Вспомнить хотя бы портреты Фрейда, Юнга или Камю... Точь-в-точь их общий пастиш. Их потомок, продукт их собственных экспериментов. Хотя причем здесь Камю? Ведь француз и сам выглядел довольно больным.
- Как Вас зовут? - Надменно, как у пациента, что находится на грани злачных пажитей.
- Это так важно? - Не менее надменно, будто говорю с чистильщиком обуви.
- В конце концов, мне нужно к Вам как-то обращаться... - Нанёс ваксу.
- В конце концов, можете звать меня близким другом, ведь именно такие отношения Вы должны со мной выстроить, - вытер липкую мазуту.
- Вы ошибаетесь, я психоаналитик. Я могу раскрыть Ваши сознательные и подсознательные.... - Немного замявшись. - С другой стороны, если Вам нужен друг, то можно выбрать и такой инструмент.
- В таком случае зовите меня Таддеус.
- Редкое имя! - Немного удивившись. - Так и пишется? Не Тадеуш?!
- Нет, именно Таддеус! Мне, конечно, не нравится двойная "д", но это всё же лучше, чем на польский манер.
- Вам не нравятся поляки? - Сделал надрез.
- Не то чтобы, я об этом не думал.... Но Тадеуш - слишком претенциозно.
- Будто Таддеус не менее претенциозно?.. - Я явно давал ему волю. Будет наглеть - не заплачу.
- Оставьте моё имя. Вас всё-таки должно интересовать что-то ещё...
- Пусть будет по-вашему... С какой целью Вы обратились ко мне?
Мозгоправ действительно позволяет себе слишком много... Хотя с чего я взял, что он будет облизывать меня по шёрстке... Может, он так и должен, сразу копать, чтобы докопаться.
- Мне хотелось с кем-то поговорить, и я решил, что, может, мне поможет специалист, ведающий в душах.
- О как?! Как Вы заговорили, - с усмешкой, наклонившись ко мне, - Ваша фантазия не даёт Вам покоя, Вы любите высокую поэзию?
Убью!
- Поверьте, Вам лучше не знать того, чего я не озвучил. - Если бы мозгоправ хоть на толику знал высокую поэзию - глядишь, не стал бы человеком в белом халате.
- Увы!.. Мой долг состоит в том, чтобы узнать Вас как можно ближе, друг мой.
И всё же этот... мозгоправ не так уж и плох! Неужели ему так быстро удалось влезть в меня?..
- О чём же Вы хотите говорить со мной? - Деликатно, но всё же надменно продолжил друг в белом халате.
- О многом... Может, обо всём... - то ли с утверждение, то ли с вопросом. Возможно, я действительно болен.
- Надо с чего-то начать. - Деловито сделав какую-то помету в журнале. - Чем Вы зарабатываете на жизнь?
Сказать правду?!
- Я пианист!
- Правда?.. - Скорее, переспросив от удивления. - Хороший пианист? - И сконфузился от собственных же слов.
- Ха-а, в моих фантазиях и нет лучше пианиста среди живущих. - Дам ему немного надменности для затравочки.
- Да-а, - задумчиво собрав в горсть собственную моську. - Вы очень высокого мнения о себе! Однако я преклоняюсь перед Вами! Музыкант - это весьма почётно.
Наконец-то он начал отрабатывать свой хлеб! С другой стороны, он что, пытается застукать меня на пресловутой гордыне?!
- На самом деле я очень сомневаюсь, что это так. - Цыкнув и поймав себя беспомощным. - Возможно, скоро будет концерт! Большой концерт, с симфоническим оркестром. Однако я не уверен, что имею право хотя бы... выходить на сцену.
- Ну-у, сомнение перед публикой - вполне частое явление. Ему, в конце концов, подвержены и короли. - Слегка улыбнулся, но добродушно.
- Нет, Вы не понимаете, - и он не понимает! - Я не уверен, что умею должным образом играть на пианино.
Наверное, слишком ему открылся, но всё же для этого я к нему и пришёл.
- Я бы классифицировал это как синдром самозванца. - С умным видом, Фрейд, не меньше. - Однако зачастую этот синдром является гарантией профессионального роста!
- Да-а, - передразнивая его умную интонацию, - и с чего же мне начать, с гаммы до-мажор или ля-минор?!
- Начнём с этого. - Сделал какую-то помету на жёлтом рецептурном листке, протянул мне.
Гало-пери-дол - прочитал я. Казалось, это единственное успокоительное, которое было у меня на слуху.
- Не накручивайте себя, - спокойно мне мой лечащий врач.
- Доктор, - серьёзно, - я не уверен, что оно мне поможет... По крайней мере, пока я сам этого не захочу.
- Эм-м, психосоматика?! - То ли спрашивает, то ли утверждает. Проколоть бы ему самому этого гало-пери-дола!..
- Начните с сегодняшнего дня! Однако скажите, что Вас беспокоит именно? Вы боитесь, что не успеете качественно подготовить концертную программу?!
- Нет, доктор, меня беспокоит, что я не умею играть на пианино... Не то, чтобы совсем... Однако этого явно мало для сольного концерта с симфоническим оркестром, чёрт возьми.
- Когда состоится концерт? - Будто не слыша меня.
- Вы издеваетесь? - Он издевается! - Недели через... три.
- Я хотел бы сходить, если Вы не против. - Задумчиво.
- Конечно, пожалуйста, если я не убью Вас раньше! - Само вырвалось.
- О-о, - рассмеялся, - давайте без пассивной агрессии... Иначе галоперидола будет явно мало...
Опять!.. Опять он позволяет себе слишком много.
- Вы сможете придти на следующий сеанс... - задумался, шаря карандашом в журнале.
- В среду, - внезапно выпалил я.
- Да! Именно! - И написал тут же пресловутое время.
Зимняя дорога (Музыка для воображаемой пьесы)
Сесть на велосипед без тормозов и мчаться с обледенелой горы
Концерт - будь он неладен! - должен состояться в Оперном театре с залом на шестьсот с лишним человек. Позор мне!.. Это здание, построенное на костях в довоенное время, перенесло многие человеческие разгулы счастья и горя. Здесь проходил свадебный бал королевской семьи, а позже у огромных стен штабелем укладывали трупы людей, казненных тут же, на площади. Раз в подвале выращивали наижирнейших уток для ресторанов всех мастей, позднее на крыше амфитеатра стояли зенитки, сбивавшие неприятельские бомбардировщики. Однако спустя десятилетия и миллионы убитых Опера сохранила свои лучшие стороны - гениальный по звуку зал, отдающий даже самому глухому невежде сладчайшие тона альта или гобоя. И сейчас в этом храме человеческой гордыни и гордости готовился апофеоз моей собственной жизни - счастье ли, горе?.. Но в стенах оперы я готовился обделаться!
Мой импресарио - женщина лет сорока, наверняка одинокая и неудовлетворенная - обещала продать все билеты уже к следующей среде. Не скажу, что меня это радовало. Ведь я совсем не был уверен, что концерт состоится. Однако всё само собой завертелось, и у меня не хватило духа остановить процесс. Уже были нарисованы большие красочные афиши с абстрактным пианистом за роялем. Размытое лицо музыканта давало мне какие‑то глупые надежды совершить подмену, однако ниже вовсю красовалось моё имя, и если фамилия, довольно популярная в мире, не бросалась в глаза, то имя "Тадеус" действовало магнетически. К моему раздражению импресарио звонила мне каждый чёртов день и maestoso сообщала, что билеты раскупают с завидными ажиотажем и нервозностью, или что на концерте будет делегация во главе с президентом, или что аккомпанировать мне приглашены одни из лучших музыкантов на всём материке, или что в антракте будут подавать мясо животных из Красной книги, или что к концерту в город подводной лодкой "Наутилус" доставят особый рояль, когда-то служивший самому Брамсу... В самом деле, через неделю я уже серьёзно подумывал удавиться перед самым концертом. Coda!..
Gnossienne No 4
Залезть под рояль и тихо плакать, плакать, плакать
- Как Ваш галоперидол? - с насмешкой спросил мозгоправ.
- Пока молчит, - безразлично ответил.
- Что, никакой реакции?! - с неким удивлением.
- Хочется спать и удавиться, - констатировал тоже с неким удивлением.
- Хм, ну хотя бы никакой агрессии... - заключил друг в белом халате.
Я посмотрел на него, на его макушку, на зелёную неопознанную статуэтку.
- Тяжёлая? - кивнул в сторону фигурки.
- Довольно! - Глянул на неё и снова на меня. - Наверное, малахит... Я не разбираюсь в минералах. Нравится?
- Сойдёт! - Машинально ответил. Хотел было спросить, кого изображает статуэтка, да в самом деле было наплевать...
- Кстати об искусстве... - Умник!.. - Как Ваша подготовка к концерту? Судя по всему, будет что-то грандиозное...
- Ага, падение, обличение, умирание... Что-то в этом духе...
- Вновь Вы о смерти, - постучал карандашом по журналу, - придётся увеличить дозы галоперидола.
- Доктор, - выдавил из себя, - он мне не поможет, поверьте.
- О-о, поверьте, - с неким удовольствием, - поможет! Это химия!..
- Нет, химия тут бессильна! Тут господствует психофизика!..
- Вы увлекаетесь немецкой психологией, - с предвкушением, - можно об этом поговорить.
- Я увлекаюсь реальностью, то есть её интерпретацией. - Устал говорить с идиотом.
- Хм, - он действительно идиот! - Не понимаю, это философия или вновь высокая поэзия?!
- Доктор, - опять-таки выдавил, но нужна была чья-то помощь, - скажите, Вы можете дать мне какую-нибудь бумагу, которая бы освободила меня от...
- ... концерта?! - Подался вперёд и рассыпал ворох рецептурных листков. - Ну что Вы, ведь столько людей ждут этого дня, когда Вы исполните... - Замялся, начал поднимать опавшие листочки. - Странно, я видел афиши, но не помню программы...
- Шопен, Шёнберг, Орфф, Сати, возможно, что-нибудь из Шнитке и Шестёрки, - с предвкушением и страхом.
- О-о, разнообразно и смело! - Скривил утвердительную гримасу.
Что бы ты понимал, идиот! Глаза снова поймали зелёную статуэтку... Граммов восемьсот!
- Таддеус! Здравствуйте! За столик села она - моя злосчастная импресарио.
- Добрый день, присаживайтесь, пожалуйста. - Лучше бы я её и не знал. - Что-нибудь закажете?!
В этом время дня кафе было переполнено: обедали голубые воротнички и спасались от жары дельцы средней руки.
- Слышала, тут подают мороженое в хрустальных бокалах...
- Пиалах! - Сделал жест официанту. - Сегодня крем-брюле и шоколадная крошка.
- А Вы?! - Хлопая ресницами.
- Я пообедал. Благодарю. - Глаза всё же красят женщину.
- Подготовка к концерту почти закончена! - Надо же уметь так торжественно скрутить желудок после обильной пищи. - На этой неделе приезжает Ваш оркестр, столичный симфонический.
- Да!.. Изумительно! - Если бы не гало-пери-дол - стошнило бы. Неужели она не видит, что я...
- Вас что-то беспокоит? - оторвалась от десерта, - возможно, я могу Вам помочь.
- Да... - Отмени концерт, распусти музыкантов, и верни шесть сотен билетов, дура! - Нет-нет, пожалуй, Вам не стоит беспокоиться.
- Очень жаль... - Принялась за шоколад и как-то лукаво глянула. - Я бы очень хотела сделать для Вас всё на высоте.
- Скажите, - наклонился вперёд: фруктовые духи, - гипотетически, может ли какой-либо... достойный пианист выступить в этом месяце?!
- Не смешите, - захихикала, - в этом месяце все идут на Вас.
- Но... - шёпотом, чтоб менее стыдно, - может ли какой-либо достойный пианист выступить вместо меня!.. Гонорар я верну.
Вылупилась на меня, как доярка на Брейгеля.
- Я не уверен, - morendo продолжил, - что готов к такой... феерии.
В уголке рта растаявший шоколад!.. Странно, но моя врождённая брезгливость молчит: она мне нравится.
- Таддеус!.. - Отодвинула две пустые пиалы, сложила руки перед собой.
И понимает меня, может, даже у нас...
- Таддеус! - Я готова съесть собственные босоножки ради Вас, а тут такие шутки.
- Нет! Постойте, - было я...
- Шестьсот человек - цвет и деньги города - ждут именно Вас! - Будто бы обиделась. - И к тому же никто не в силах в кратчайшие сроки подготовить заявленную программу.
- Программу?!
- Шопен, Шёнберг, Орфф, Сати, возможно, что-нибудь из Шнитке и Шестёрки. - Загибала пальцы, щерясь в небо. - Прям так и написано: ... что-нибудь из Шнитке и Шестёрки.
- Tempestoso! А как же оркестр? Что они репетируют? - Схватился за голову.
- По списку... По Вашему списку... - Ломает пальцы. - Вы написали на рецептурном листке...
Конечно же!.. Моё малодушие слишком сильно... Посмотрел на импресарио: толстовата, растрёпана, мороженное в уголках рта и довольна невежественна. Верно, придётся стреляться...
Gnossienne No 7
Опять этот!..
Хотелось вытолкнуть взашей какого-нибудь высокомерного низкорослого толстяка и цинично захлопнуть перед его носом дверь.
- Постойте, у него приём! - Кричала тётка в белом, мчась за мной по коридору клиники, я оказался быстрее.
С ходу отворил дверь и вбежал. На кушетке, сложа руки лодочками на груди, лежал высокомерный низкорослый толстяк.
- Да как Вы смеете! - Начал он верещать и вскочил мне навстречу. - Моё имя известно до самого Лондона!
Схватил этого лондона за шиворот и на удивление довольно легко вытолкнул за дверь. Дверь, само собой, шваркнул как надо.
- Таддеус! Рад Вас видеть, - сказал бы я, но как Вы смеете? - процедил мозгоправ.
- От чего Вы лечите этого толстяка? - Плюхнулся на кушетку и закрыл ладонями глаза. - Я заплачу за его приём.
- Господин лечился от страха быть непонятым... - Вычеркнул фамилию из журнала. - Боюсь, теперь это не имеет никакого значения.
- Вот так просто, - удивлённо, - я вышвырнул Вашего высокомерного толстяка из кабинета, а Вы его просто вычеркнули?!
- Ну Вы ведь этого хотели?! - Поверх очков мне в глаза.
- Порой вы все кажетесь мне одинаковыми... Я пытаюсь разглядеть в вас человека, но вижу одни только автоматы и собственные страхи.
- Мы часто видим в других людях собственные страхи... - Умничает!
- Да-а, - умничаю, - и что же Вы видите во мне?!
- Это зависит от ситуации, - уходит от вопроса, - в целом, неуверенность, некую эфемерность.
- Хах, действительно, некое отражение здесь есть, ведь Вы не более чем вымысел!
- Вот как... - задумался, - что же тут, солипсизм?.. Кьеркегор довольно занятно размышляет о существовании...
- Существование!.. - нагло перебил этого выскочку, - весьма занятное состояние, не так ли, доктор?.. А Вы... существуете?..
- Когито эрго сум, - умничает, - все-таки я существую...
- Абсолютна ли эта истина, доктор, - расколоть его высокомерие о гладь стола... - А Раскольников, по Вашему мнению, доктор, существует?..
- Ну-у, - антилопа гну, - на страницах романа всё же существует.
- Вот я и говорю, занятное состояние... Только чем же Вы существеннее Раскольникова?!
- Я - производное плоти и крови...
- О-о, чудесный доктор, поверьте, Раскольников думал точно так же.
- Должен извиниться, но мы отклонились от темы и занимаемся пустословием, - откинулся на спинку кресла и закинул нога на ногу.
- Я Вам больше скажу, доктор, мы живём пустословием. Или даже пустолепием...
- Вы разволновались!.. - Диагноз ставит?! - Я рад, что Вас так занимают подобные речи.
- Не путайте божий дар с яичницей, доктор... - Устал жутко, перестать бы существовать!
- А это Ваше... пустолепие, это что, какой-то философский концепт, религия?!
- Всё-то Вам нужно классифицировать, препарировать, разложить по баночкам, денег заработать, в конце концов... И гробы ведь выбираете со смаком, будто на венчание в них собираетесь... - Надо с ним заканчивать!
- Ну я, во всяком случае, так пока не тороплюсь... - Явно провоцирует. - Гляжу, галоперидол подавил в Вас что-то, но явно не то, что надо...
- И-и, пропишите что-то другое?! - С вызовом.
- Пожалуй...
- Что же?!
- ...
- Доктор, может, кокаин?..
- Пожалуй... Хотя я сомневаюсь...
Этот, пожалуй (нахватался же слов!), не так уж и плох, но как-то отделаться нужно. И чёртова статуэтка Психеи в этот момент воззвала к моему взгляду, и всё было кончено. Она с весом в восемьсот граммов с легкостью проломила череп моего друга в белом халате. Я неподвижно сидел на кушетке и смотрел на кровь, растекавшуюся по паркету. Я не хотел этого! Но собственная мысль подобно Мефистофелю сыграла на опережение собственной воли. Конечно, я мог бы всё вернуть и даже пожать ему руку на прощание... Но как это будет выглядеть?.. Фальшь.
Symphonie No. 3 (Liturgique): I. Dies irae
Молчи!
В яме - оркестр! Настоящий симфонический оркестр человек на сорок. Все - люди за тридцать, профессионалы, спокойно державшие дорогие инструменты в своих изящных в белых перчатках руках. На сцене - четыре рояля, не меньше. Маленький, большой открытый, белый - царство клавиш. Было тихо: все чего-то ждали от меня. Я, стараясь хоть как-то поблагодарить их всех, начал свою речь. О музыке, о великом! Слова благодарности. С удовольствием заметил, что мой громкий голос отражается в деке рояля, едва слышно поигрывая струнами. Обратил на это внимание. Заметил, что некоторые музыканты одобрительно кивнули. Стушевался. Сел за рояль - назад пути нет. Прикоснулся пальцами к клавишам, ощущая себя великим музыкантом. Триумф!.. Но откуда-то издалека катилось чувство негодования и самообмана. Я тряхнул головой и с силой опустил пятерни на клавиши, едва не коснувшись клавиш. И, высоко поднимая локти, начал одухотворённо ставить пальцы на клавиши, будто выбирая сложные септаккорды, однако не смея прожимать белые пластинки. И я слышал музыку, где-то в глубине она играла сложными мелодичными аккордами. Помпезно и чувственно!.. И вряд ли эта внутренняя музыка соответствовала тому, что было передо мной в нотах - я не мог прочитать, слишком уж сложная и плотная фактура там была - однако музыка была великолепна. Я раскачивался слева направо, взад-вперёд, изображая пианиста, как мне виделось. Музыка звучала внутри моего естества, но в зале было слышно только моё натруженное дыхание и скрип мягкой обивки под моей задницей.
Я остановился, не смея взглянуть в глаза сорока настоящих музыкантов. Встал и деловито поспешно пошёл вон. Кто-то мог подумать, что мне срочно понадобилось выйти. Однако тот факт, что я вышел молча, не извинившись, расставил все точки над "i". Это был провал! Мой гений пианиста провалился, не исполнив ни одной паршивой ноты.
O Fortuna
Падай ниц, презренный
Однако настоящий провал - вселенная рушилась - был впереди, но можно ли назвать это провалом? Скорее, это естественный ход вещей моей безумной скачки. Я готов был выйти на улицу и, будто оплеванный, уйти в тёмные сумерки зимнего вечера, но меня догнала удивленная устроительница моего концерта.
- Таддеус, - кричала она, отдаваясь в высоком холле театра, - куда же Вы? Ведь оркестр ждёт...
- Простите, но я не могу...
- Таддеус, Вы великий пианист, идите и играйте!
- Нет! - Внутри аккорд и взрыв медных тарелок!
- Вы справитесь, всё будет отлично! - Взяла меня за руку, но ничего не чувствую, и я знаю почему.
- Мне очень жаль! Но весь мой гений пианиста - лишь бурная фантазия.
Капля сомнения, дернулась.
- Бросьте, Таддеус. Сомнение в своих силах перед таким концертом - весьма естественное явление.
- Нет, Вы не поняли... Всё это - фантазия.
Больше сомнения, лёгкий испуг за моё здоровье.
- Разве Вы не понимаете, - продолжил я, - Вы тоже моя фантазия.
- Прекратите, в самом деле, как ребёнок, уж я-то себя знаю.
- Да, и как же Вас зовут? Вы знаете?!
Сомнение и раздражение сменяются задумчивостью и страхом.
- Может, Вы знаете, где живёте или хотя бы помните, что ели сегодня на завтрак? - Я был беспощаден.
- ... - Странно, но глаза будто живые! Я - великий художник.
- Может, Вы завтракали яичницей?! - Цинично продолжал я.
- Да, верно, - попалась! - Это была яичница!
- Да нет, - я упивался, - всё же на завтрак были сосиски! Прошу прощения, я не очень силён в кулинарии!..
- Да-да, это были сосиски... Может, с яичницей? - Теперь она молила...
- Нет, - отсёк, сжёг мосты, - Вы сегодня явно пропустили завтрак и сейчас испытываете сильный голод!
- Нет! - Она схватилась за живот, как на её лице пробежала гримаса боли и внутреннего спазма.
Однако удивительно, насколько стыдно может быт перед человеком из собственной фантазии.
- Я... я... - начала была она.
- Всё это, - обвёл руками богатый интерьер, - все вы - это мои собственные фантазии, цветастый каприз. В ином месте, в реальности Вас не существует, простите...
Её недоумение сменилось ужасом и злобой, настоящей животной злобой, готовой разрывать. Удивительно, как отчаяние человека из собственной фантазии может напугать... Однако она не догадывается, что только я могу убивать кого-либо в собственных фантазиях... Только я имею здесь волю, волю Бога. И ты, мой друг, тоже большая фантазия, замри!
K 626
Хроматическая нисходящая гамма ре-минор.
И никакого метронома!
Тщательно выстроенный мною город, похожий на довоенную Вену, обретает тона послевоенного пепелища. Вот проспект - трасса с чёрными по сторонам столбами. Небо - жёлтое марево! Люди - неприкаянные скитальцы.
Фронтоны оборачиваются трубами и домнами, и нет тут никакой заводской романтики. И падает чёрным снегом сажа. И лишь удаляющиеся в ночь тёмные фигуры. Piano.