Было лето. И был стройотряд под странным для нас сегодняшних названием "Голубые дали". Тогда мы не чувствовали в этом подтекста, не задавались вопросами: кому они дали эти "голубые"? И, собственно, что они дали? Был восемьдесят третий год, для гомосексуалистов не было социальной почвы, как и для многих других явлений, а потому мы почти ничего и не знали о них... Но, сегодня не об этом. Мы были проводниками. То есть мы должны были ублажать всячески пассажиров скорого поезда номер 82 "Киев-Новосибирск". До сих пор для меня загадка, почему этот поезд назывался скорым. Он тащился по стране как старик-астматик, останавливаясь не только у столбов, но и просто у понравившихся кустов, озер и деревьев. Потому, за четверо суток рейса набегало такое время опоздания, что становилось страшно. Часов пятнадцать-восемнадцать мы привозили с собой в Новосибирск, после чего подметали вагоны и отправлялись в обратный путь. Приезд в Киев без опоздания на двадцать часов уже считался почти дурным тоном.
Работа была не то чтобы тяжелая, просто иногда противная. Восемь суток не мыться пробовали когда-нибудь? Впрочем, и это не самое страшное. А вы знаете, что такое "проводницкое пирожное"? Думаю, не знаете. А ведь с него и началась эта история. Страшная и поучительная. Одна из многих историй, коим я был свидетелем во время того самого "трудового семестра" 1983 года.
Мы были книжными мальчиками-девочками. Откровенно говоря, многие и в стройотряд-то этот пошли ради возможности оторваться от родительской опеки. Эти самые "голубые дали" стали для нас школой, очень неплохой школой жизненного опыта. Опыт давался тяжело, а ведь когда тебе девятнадцать кажется, что ты уже все знаешь...
"Что вы думаете об Ионеско - Не сказал бы что это прогрессивное явление в литературе..." Бред. Жизнь брала за загривок и окунала в самые, что ни на есть экскременты. Жизнь низвергала наши потребности вниз, туда, к элементарному - "хочу есть". Киевских запасов на весь рейс не хватало. Как-то так получалось, что уже к третьим суткам пути у большинства оставались только водка и чай из всего многообразия продуктов. Консервы вздувались от жары, сало портилось... Попытки пропитаться тем, что продавали в вокзальных киосках, приводили к печальным желудочно-кишечным последствиям, да и, положа руку на сердце, не было в этих киосках никакой нормальной жратвы... Тогда мы хорошо поняли, что это счастье - жить в Киеве. Вся огромная страна жила по талонам. Килограмм бутербродного масла... Интеллигентная женщина профессорского вида везла в Киев, в подарок сестре, которую не видела десять лет, килограмм бутербродного масла, добытый ею путем жутких унижений. Мой рассказ о том, что бутербродное масло, конечно же, трудно найти в Киеве, потому как навалом нормального сливочного, был воспринят как плохая фантастика. " Я доктор экономических наук, - сказала она .- Мне лучше знать". Уже тогда мы поняли, что бывают ситуации, когда деньги ничего не стоят. Зарабатывая на "зайцах" сотню, а то и больше в сутки, мы ничего не могли купить за эти деньги... Вагон-ресторан закрывался через день после выезда из Киева, потому как его персонал продавал все запасы продуктов сразу же после въезда в Россию. В общем, действительность нас окружала далеко не книжная... Да что там действительность, даже в редкие часы сна, нам снились отнюдь не обнаженные девушки, а бутерброды и родные киевские пирожки с ливером и гречкой по пять копеек. Ну и зрелище мы являли собой! Голодные, немытые, небритые, злые... Почти всегда выпившие, потому как водка-то была. Вот тогда-то мы и узнали, что заплесневелый кусочек хлеба, посыпанный сахаром, во-первых, вполне приличная закуска, а во-вторых, называется это блюдо издавна "проводницкое пирожное".
Это произошло ранним утром. В очередной раз поезд остановился в чистом поле, точнее, в какой-то низинке, окруженной лесом. Сколько мы простоим было неизвестно, тем паче была неизвестна причина остановки. Предрассветная природа, приготовившаяся к пробуждению, была настолько контрастна вагонному быту, что мы, вдвоем с напарником, открыли тяжелую вагонную дверь и, усевшись на откидную площадку, вдыхали чистый воздух, ежась от холодка. Прямо перед нами, в каких-то двадцати-тридцати метрах в довольно-таки большой луже плескались откормленные серые гуси... Надо сказать, что напарник мой, Гена, с которым я имел счастье учиться в одной группе, был человеком довольно странным, снискавшим в институтских кругах прозвище "тридцать три несчастья". С ним постоянно что-то приключалось, причем такое, что с нормальным человеком не произойдет и за сто лет. Чтобы долго не рассказывать о всех его доблестях, я упомяну лишь, что однажды, например, Гена по пути в институт умудрился наступить на воробья... С вами такое случалось когда-нибудь? Видимо от всех этих несчастий, валившихся на него, Гена был всегда философски настроен.
- Надо же, гуси, - произнес Гена, глядя куда-то вдаль, - вкусные, небось. Зная Гену, я сразу же понял (а кто бы не понял) к чему он клонит.
- Э, Паниковский, даже не думай, - сказал рассудительный я, - это ж уголовное дело...а с твоим фартом...
- А, была, не была, - закричал вдруг Гена, - стань на "стоп-кран"! С этими словами он сорвался с места и побежал в сторону лужи, на ходу стаскивая с себя стройотрядовскую куртку. После короткой схватки, Гена смог схватить гуся и, обмотав его курткой, побежал назад к поезду. Создавалось впечатление, что два институтских курса Гена проучился по специальности "Гусекрадство". Потный, грязный и мокрый, с гусем под мышкой, он ввалился в вагон и захлопнул дверь. Почти сразу вслед за этим поезд тронулся, унося нас от справедливого гнева хозяев гуся...
Как известно рассказы "от первого лица" пишутся, в основном, для того, чтобы подчеркнуть правильность и адекватность поведения автора в сложных жизненных ситуациях, его, автора, недюжинный ум, а также провидческие способности. Это я так, к слову...
- Живем, Серега, - сказал Гена, - щас мы его...Что мы его "щас", Гена не договорил. Потому, как и ему стало ясно, что похитить живность - полдела. Долго ли, коротко продолжалось обсуждение наших дальнейших действий, сегодня, за давностью лет уже и не припомню. Все это время гусь, спокойно лежал под генкиной курткой и, что называется, не жужжал. Что значит птица, никакого инстинкта самосохранения. Если бы кто-то из нас вот также был вынужден прослушать все варианты умерщвления, которые мы с Геной перебрали над, потенциально приготовленным на обед, гусем... Умер бы этот кто-то скоропостижно от разрыва сердца, может быть даже, не приходя в сознание. Напомню, что, несмотря на тему нашего разговора, были мы мальчиками книжными, потому разговор носил чисто теоретический характер, хотя со стороны мы смотрелись, видимо, как два живодера с многолетним опытом работы. Дойдя в своих изысканиях до такой экзотической казни, как поливание гуся из огнетушителя с целью заморозки приговоренного, мы остановились, и Гена сказал:
- Да шею ему свернуть и все дела.
- Думаю, это не так просто, - сказал дальновидный я.
Но Гена уже засучил рукава и со словами "Ну, что, скотинка..." сдернул куртку с гусиной головы. Увидев нас с Геной, гусь пригнул шею и зашипел...
- Чего это он? - спросил Гена
- Ты себя в зеркале давно видел? - вопросом на вопрос, как и принято у проводников, ответил остроумный я. - Давай, крути ему шею...
Дальнейшие события можно было бы озаглавить так: "Путешествие Гены и Сереги по рабочему тамбуру одиннадцатого вагона поезда номер восемьдесят два на домашнем гусе". Гусь не давался в руки. Мало того, он издавал зловещее шипение и пытался достать своим клювом незащищенные части наших с Генкой тел. Он пытался и ему это с успехом удавалось. Мы медленно, но верно покрывались синяками от гусиных укусов. В конце концов, Генке удалось упасть на птицу, придавив ее к заплеванному полу тамбура своим весом.
- Вяжи его, - почти по гусиному прошипел Гена.
Я сбегал в дежурку и принес наволочку, которую тут же разорвал на несколько полос и полез под гуся и Гену с целью нащупать гусиные лапы. Тот еще был аттракцион. Лапы не нащупывались, все, что я находил, было или Геной или гусиным клювом, который незамедлительно оставлял на мне очередную отметину.
- Слышь, Генка, ты перекатись на спину, лапы окажутся сверху, тут я его и... - предложил умный я. Только природная, почти врожденная, вежливость и чувство такта удерживают меня от того, чтобы привести здесь ответ напарника. Тем не менее, он попытался проделать предложенный мной трюк... Лучше бы не пытался. Как оказалось, вагонный тамбур не лучшее место для демонстрации приемов классической борьбы. Взъерошенный гусь вырвался из генкиных рук и занял оборону в углу тамбура, шипя и зловеще блестя глазами.
- Может мы его того... по ходу поезда, - высказал идею решительный я.
- А жрать что? Опять пирожные? - возмутился Генка, - не, ты как хочешь, а моему
организму мясо нужно генетически. Нам же этого гуся, на двоих-то, на весь рейс хватит.
В этот момент открылась тамбурная дверь, и нас стало трое. Не считая зловещего гуся. В тамбур вошел проводник двенадцатого вагона. Мы даже не знали, как его зовут, был он из другого ВУЗа, по-моему, из Института гражданской авиации. Оценив ситуацию и, конечно же, заклеймив нас, безруких, он сказал, что к проблеме надо подходить с инженерной точки зрения. Подход с такой точки зрения закончился быстро, оказалось, что гусь не брезгует даже инженерами. Укушенный гражданский авиатор разозлился и взял на себя командирские функции. Уже через минуту мы поняли, что если джеромовский дядюшка Поджер имел высшее образование, то заканчивал он, без всякого сомнения, Киевский институт инженеров гражданской авиации. Тем не менее, оказалось, что нам не хватало именно вождя, способного, так сказать, возглавить... После десяти минут всех этих "ты стань сюда", "а ты хватай здесь", мы получили спеленатого наволочкой гуся. Победу все же праздновать было рано. Голова гуся осталась свободной и не потеряла способности к активным действиям.
- Так,- сказал авиатор и посмотрел на часы, - пять утра... Надо ускориться, мужики, через час пассажиры начнут просыпаться и чаю просить, а мы тут...
- Нет вопросов, - ответил авиатор, шагнул к гусю и в считанные мгновения завернул последнему шею так, что она стала похожа на шнек от мясорубки. Голова гуся поникла, глаза закрылись.
- Вот как с ними надо, салаги, - это он нам с Генкой, - инженерная мысль она всегда побеждает...
С этими словами он отпустил гусиную шею. И тут мы впервые услышали, знакомое еще из детской игры "Гуси-Лебеди", га-га-га... Шея раскрутилась, гусь поднял голову, раскрыл клюв и заорал так, что... В общем пассажиры в нашем вагоне начали просыпаться задолго до намеченного инженером времени. Чтобы не делиться гусем еще и с пассажирами, мы закрыли тамбур со стороны вагона и стали думать. Думали мы недолго. Потом по очереди крутили шею несчастной птице, каждый раз удивляясь живучести и громогласности этого божьего творенья. - - Га-га-га, - орал гусь.
- Твою мать, - отзывались мы.
А в дверь ломились пассажиры с вопросом "что случилось?"
После надцатой попытки свернуть гусю шею, инженер с угрожающим видом достал из кармана складной нож, осмотрев который, мы все же решили не длить пытки, пиля ножиком пресловутую птичью шею... Чай не в гестапо. Что-то надо было делать, причем на решение было очень мало времени...
И мы нашли это решение.
Нервных просят удалиться.
Удалились?
Остальных прошу все-таки понять... уж очень нам хотелось кушать...
Мы с Генкой взяли тело спеленатого гуся, а авиатор, зажав мертвой хваткой гусиную голову ступил на межвагонную площадку... По его сигналу, безжалостный я, свободной от гусиного тела рукой, захлопнул тяжелую дверь тамбура. Врачу Гильотену такое не снилось...
Потом мы с авиатором долго отмывали тамбур от гусиной крови, а Гена, в нарушение всех норм техники безопасности, сидел у открытой двери вагона и ощипывал злосчастного гуся, бурча себе под нос страшные клятвы не есть птичьего мяса никогда в жизни.
И это еще не конец. Все кулинары мира не смогли бы приготовить гуся в вагонных условиях, но наши умы, уже натренированные в способах птичьих убийств, такую простую задачу взяли с легкостью. Предложение снести тушку к ресторанникам мы отмели из чисто корыстных побуждений. Мы решили гуся сварить в титане... в том самом, в котором обычно кипятят воду для чая. Гусь, даже разрезанный оказался слишком большим и в титан не лез. Тогда мы воззвали к совести авиатора и, как итог, чай в тот день не пили пассажиры двух вагонов. Варили мы птицу более двадцати четырех часов, периодически подливая воду. Даже после этой процедуры гусь не сдался, он был жесткий и горчил. Тем не менее, вспомнив, что горячее сырым не бывает, мы его съели. Втроем. Но было это уже по пути из Новосибирска, где-то в Зауралье.
Всю дорогу до Киева мы маялись желудочными болями, а пассажиры, нет, чтоб пожалеть нас с Генкой, все время жаловались на качество чая - "он у вас какой-то жирный и пахнет..."
- Зажрались, - говорил им Гена, - Не голодали вы...
.
Тарелка
Все достоинства Веры Васильевны были видны невооруженным взглядом, и это не могло не радовать. Небольшой рост, что, как известно из классики, льстит мужчинам, крепко сбитая фигурка, весьма пышная в нужных местах, в сочетании с черноглазостью и темноволосостью создавали законченный образ украинской женщины. Образ, прямо таки выпавший из гоголевских сорочинских ярмарок и вечеров на хуторе... Мой напарник по странствиям в отряде проводников "Голубые дали", Гена, сказал как-то, что если раньше он полагал, что на улице по внешним признакам можно уверенно отличить от всех остальных только узбеков, учителей и бухгалтеров, то после встречи с Верой Васильевной понял, что можно и настоящую украинку выделить, так сказать, из толпы. "Если она конечно тоже такая, - завершил свою тираду Гена, - ну, как бы это объяснить, в общем, если на ней тоже монголо-татарское иго сказалось. Согласись, француженки "такими" быть не могут". Я соглашался, тем паче, что у меня не было даже тени сомнения в том, что француженка ни за какие коврижки не согласилась бы стать бригадиром поезда номер 82 "Киев-Новосибирск" и командовать оравой довольно таки беспринципных и циничных студентов. Это был наш то ли третий, то ли четвертый уже рейс, мы считали себя опытными проводниками, и нам очень хотелось казаться беспринципными и циничными.
Вере Васильевне было в тот год что-то около тридцати, может чуть больше. Потому в нашем молодецком восприятии она была законченной старухой и как предмет страсти нежной не рассматривалась. Бригадиршу это весьма расстраивало, хотя виду она и старалась не подавать. Тем не менее она неукротимо занималась нашим половым воспитанием, появляясь в самый неподходящий момент и изгоняя из дежурок и служебок невзыскательных (беспринципных и циничных) попутчиц, коих в лицо именовала "поблядушками" и никак иначе.
Потом мягко журила провинившегося, дескать, что ты в ней нашел, ни рожи ни кожи... Потом просила сигарету и, затянувшись пару раз, шла по составу дальше "поблядушек гонять". Появиться бригадирша могла в любое время суток. "Мне спать некогда, - говорила она, - потому как не с кем" А мы были настолько циничны, что даже таких намеков не понимали. В общем, показатели морального воспитания в нашем отряде резко шли вверх... хотя настроение падало.
В остальном Вера Васильевна была очень терпима. Давала работать, что называется. "Зайцы", спекуляция фруктами и водкой, чай с содой... На все это смотрела она сквозь пальцы, понимая, что никакая романтика дальних странствий не заменит банального заработка. А ведро яблок в июле месяце в Нежине стоило три рубля. Вместе с ведром. А сразу за Уралом те же яблочки шли уже по семь рубликов. За кило.
Сегодня, с высоты прожитого понятно мне, что была Вера Васильевна если не идеальным, то очень близким к идеалу руководителем. Выражалось это прежде всего в том, что ни одна ревизия не шла дальше штабного вагона. "Это мои мальчики, - говорила она ревизорам о нас, студентах, - и только я могу их казнить и миловать". Эх, право слово, было в ней что-то императорское. Родиться она опоздала, ей бы очень пошла екатерининская эпоха.
В тот вечер наш состав стал жертвой "дикой" ревизии. Были такие. Это когда ревизоры просто хотели подзаработать, выбирали себе маршрут и сутки-двое кочевали в поездах , проверяя всех подряд, не имея на то оснований и предписаний. Но ссориться с ними было нельзя, потому как обычно это были много лет проработавшие на железке контролеры, и крови они могли попить если не непосредственно, то путем активизации ревизорских служб уже не диких, а самых что ни на есть настоящих, у которых все бумаги были в порядке. Откупиться от таких "активизированных" ревизий было невозможно, а штрафовали они за все подряд, не взирая на лица. Могли, например, среди ночи разбудить какого-нибудь ребенка, чтобы поинтересоваться его возрастом. Мол, имеет ли он право ехать по детскому билету. А уж белые платочки, которыми проверялось санитарное состояние вагона... Потому все предпочитали работать с "дикими". Тут все было понятно. Села ревизия в штабной вагон, сразу пошли гонцы по составу - по два рублика с носа, и довольные ревизоры сходят в каких-нибудь Мамрыжах, а довольный поезд едет дальше...
Ревизоров было двое и были они препротивные. Рыхлый мужчина лет сорока и вертлявый лысый старичок лет под шестьдесят. Замшелая лысина старичка читалась даже под форменной фуражкой. В общем, очень противные на вид ревизоры попались. Сели они как и положено в штабной вагон , помахали перед лицом бригадирши своими ксивами и понеслось... Надо вам сказать, что в тот рейс шел я командиром отряда, то есть прямым заместителем бригадира поезда, потому часть своей работы Вера Васильевна ничтоже сумняшеся свалила на меня. Я поначалу потрепыхался было, а потом притих, хотя и непросто было привыкнуть к бригадирской манере вызывать меня к себе в служебное купе ночью дабы поведать о чьем-то неприглядном поступке, либо просто поговорить "за жизнь", поминутно кляня свою тяжелую женскую долю...
Примерно через два часа после ухода гонца, собравшего, как положено, дань ревизорам, прискакал другой гонец и сообщил, что Вера требует меня к себе. Было около часа ночи по Москве. Чертыхнувшись, я оторвался от хитросплетений формы ЛУ-72 (Это форма учета постельного белья. Требовалось немало искусства, чтобы заполнить эту бумажку и остаться хотя бы "при своих", не потеряв ни рубля. Но это уже другая песня.) и приведя себя в относительный порядок, а бригадирша требовала, чтобы я являлся к ней при всех, как она говорила, регалиях, побрел по спящему поезду в штабной вагон, гадая зачем я понадобился в этот раз.
Веселье в штабном вагоне было в самом разгаре. Картина представившаяся моему взору в бригадирской служебке право достойна лучшего пера. На столе светился всеми красками деликатесный натюрморт, изрядно разрушенный, что правда. Две полупустые бутылки коньяку, одна пустая водки и конечно же бутылка шампанского (все-таки женщина в компании) соседствовали с жареной картошкой и какой-то замученной в томатном соусе рыбой. Толсто нарезанная колбаса из тех что рубль за метр, огрызки нескольких яблок, почему-то только два стакана и посреди всего этого великолепия - голова младшего из контролеров. Видимо, он устал первым.
- Серега, ты вовремя, - чуть заплетающимся языком произнесла Вера Васильевна. - ты посмотри, что этот гад делает.
Старший из ревизоров сидел рядом с бригадиршей и что-то ворковал на пьяном языке, в одной руке он держал стакан, в котором, судя по цвету , колыхался коктейль из всех имевшихся напитков, другой же рукой он пытался обнять Веру Васильевну за талию. Не получалось. Тот случай, когда руки коротки.
- Ну, ты, сморчок, - обратилась она к старичку, - долго ты со мной будешь в игрушки играть, мне ж не семнадцать лет.
- Ну, д-ттттак ммы и ппо ссерьезному...ик мможем, - вытолкнул из себя слова сморчок, заикаясь на каждом звуке.
- А, Серега, - удивилась она, - ты уже пришел? Сядь, выпей с нами...
Честно говоря не очень мне хотелось с ними выпивать. Но пока я обдумывал способ отказаться и исчезнуть, старикан разошелся вовсю и, оставив попытки обнять бригадиршу, бросил стакан на пол и полез к Вере целоваться. Она увернулась, то есть губы успела убрать, но пол щеки ревизоришка все же успел ей обслюнявить.
- Это ты называешь "по серьезному"? - вдруг вскипела бригадирша.
- А чччто, - промямлил ухажер, - а ессли не ннравится..ик... я сейчас пойду акты писать... Шштрафовать будем... Всех...
- От дурак... Акты он будет писать. Я, если хочешь знать, только один акт и знаю. Половой.
От этого слова ревизор приободрился и снова полез обниматься. Я как-то остро почувствовал, что третий - лишний и попытался уйти, но Вера Васильевна, оторвала от себя старичка и сказала:
- Серега, постой. Щас мы ему испытание устроим. Сходи в ресторан, попроси у них тарелку, скажешь, что для меня. Они знают.
"Чудны дела твои Господи,"- думал я пробираясь в вагон-ресторан через спящие плацкартные вагоны. К моему удивлению ресторанщики отнеслись к проблеме с пониманием, даже не рассердились за неурочный визит. Тарелку мне выдали. Эх, и что это была за тарелка... Да и тарелкой сие произведение столового искусства можно назвать только спьяну. Была она сантиметров восемьдесят в диаметре, белого фарфора. И только по краю - узкая голубая полосочка, прерывающаяся два раза - один раз для того, чтобы вместить четыре буквы: ЮЗЖД, а второй раз, строго напротив, для рисунка, на котором был изображен киевский памятник гетьману Богдану Хмельницкому.
Эту, так называемую, тарелку я доставил в бригадирскую служебку без приключений, что правда, сломав по дороге голову на предмет предстоящего ревизору испытания.
Что и говорить, испытание оказалось экстравагантным, мягко говоря... Увидев тарелку, бригадирша смела на пол останки натюрморта, откинула за волосы мешавшую ей голову младшего ревизора и водрузила тарелку на стол.
- Сюда гляди, террорист половой, - обратилась она к старичку, - вот ежели у тебя от ЮЗЖД до Богдана достанет...
Через двадцать минут, на каком-то разъезде без названия Вера самолично вышибла обоих ревизоров в предутренний туман и долго еще стояла на площадке, орошая их, дрожащих от утренней прохлады, шампанским из бутылки, подобно тому, как это делают победители автогонок.
Я рассказывал эту историю Гене, а он не смеялся. А потом вдруг спросил:
- А ты знаешь, как ее фамилия? Нет? Вот что смешно, фамилия ее - Завальная. Представляешь, Вера Васильевна Завальная. - и, помолчав, сказал, - ох, и много ж их таких завально-кукольных, шоколадно - вафельных...На нашу погибель
Страшное слово: "МАРДО"
" Товарищ проводник, почему поезд опаздывает, а вы мер никаких не принимаете?" - этот переходящий границы идиотизма вопрос мы слышали по несколько раз в каждом рейсе. Потому реакция наша на вопрос была разной, но в целом развивалась по нарастающей, чтобы где-то там, в очень далекой точке пространственно временного континуума , струна терпения. лопнула и количество наконец-то перешло бы в качество, как учил нас товарищ Гегель. Однажды, например, после этого вопроса, мой соратник по вагонным бдениям, Гена подвел задавшего вопрос пассажира к стоп-крану и вежливо попросил дернуть.
-Так поезд же остановится, - промямлил пассажир
-Конечно, - сказал Гена, - зато перестанем опаздывать. Начнем стоять.
В другой раз Гена пустился в пространные объяснения причин столь большого времени опоздания перед довольно таки внушительной, человек в десять, пассажирской аудиторией. Причины он брал простые, почти кондовые. Только вот брал он их с низкого вагонного потолка. Он утверждал, например, что на Приволжской железной дроге, по которой мы ползем, по ночам моют рельсы с мылом. Видимо мыло не успели смыть, вот колеса и проскальзывают. Говорил Гена убедительно. Вдохновенно. Пассажиры верили, на их лицах появлялось выражение некоего благоговения и, казалось, сейчас они одарят Гену аплодисментами, переходящими в овацию, поднимут его на руки и понесут в светлую даль, дабы накормить финиками и выкупать в благовониях...
Кстати о благовониях... В тот памятный рейс мы с Геной шли, считая себя уже вполне все знающими, прожженными проводниками, коих на мякине не проведешь. Именно на волне этой нашей "крутизны", хотя и слово это в таком значении еще не существовало, мы поймались. Среди массы вагонного хлама, который выдают перед рейсом , мы впервые обнаружили флакон с пенящейся жидкостью темно-зеленого цвета. Этикетки на флаконе не было, но, в общем-то, сразу было понятно, что это какая-то химическая дрянь. Расспрашивать кадровых проводников по этому поводу было как-то не удобно. Мы ж уже сами крутые. Все же набрались смелости и спросили, дескать, знали, но забыли, с кем не бывает. Жидкость оказалась дезодорантом для , извините, туалета. И хотя дальновидный я и высказал некоторое сомнение в том, что надо разлить эту дрянь по туалетам из расчета полфлакона на туалет, Гена все же произвел разлив под девизом: "Дерьмо дезиком не испортишь". И все. На самом глухом полустанке, самой темной ночью мы бы нашли свой вагон безо всяких проблем - по запаху. Ехали как в парикмахерской. Гена разносил чай, благоухающий морской свежестью и ворчал что-то про цирюльню господина Голохвастова на колесах. Все в вагоне пахло морем. Через некоторое время, к запаху привыкли, принюхались, так сказать, но вновь прибывших пассажиров запах валил с ног. Гена мягко поддерживал очередную жертву, пошатнувшуюся в вагонных дверях, и ласково шептал нечто парикмахерское: "височки вам прямые, ушко вам оставить?..." Так мы и ехали, неся народам Сибири неубиенный запах морской свежести невесть, на чем замешанный в дебрях Николаевского комбината с романтическим названием "Алые паруса".
Тем не менее, мы ехали дальше, благоухание угасало день ото дня, жизнь приходила в норму, ничего из ряда вон выходящего не происходило.
На одной из узловых станций Гена порадовал меня покупкой - на газетной раскладке он купил тоненькую брошюру: "Песни цыган келдерарей". Почему келдерарей, и чем собственно эти самые келдерари отличаются от остальных представителей певучего народа конокрадов и уличных гадалок, в книжке не объяснялось. Зато там были песни с нотами. А в конце брошюрки был небольшой словарик, точнее почти разговорник, причем транскрипция была дана русскими буквами. Гена заявил, что будет единственным на факультете, кто освоит цыганский язык. С этого все и началось. Утром Гена произносил по-цыгански "Доброе утро", вечером, соответственно - "Спокойной ночи". Периодически, в разговорах с пассажирами Гена позволял себе употреблять витиеватые цыганские ругательства, а ля: "Чтоб у тебя печень лопнула". Пассажиры не понимали, потому не обижались. Но истинный триумф Гены, как знатока цыганского языка был впереди. Дело в том, что цыгане шумною толпой кочуют не только по Бесарабии. К сожалению, может быть. Причем вся эта лабуда про разноцветные кибитуки и романтические посиделки в цыганских таборах с обязательным прослушиванием репертуара театра "Ромэн", в наше время - не более, чем сказка. Плавали, знаем. Теперешние цыгане кочуют с применением всех технических достижений цивилизации. Не гнушаясь поездов и самолетов, не говоря уже об автомобилях. В одном из рейсов мы уже сталкивались с какой-то частью табора, человек в двадцать. Цыгане эти кочевали в соответствии со всеми железнодорожными правилами. Во всяком случае, у каждого из них был билет. Проводник вагона, в который они сели был просто вне себя от привалившего ему счастья. Еще более счастливы были остальные пассажиры ехавшие в вагоне. Нет, я ничего не имею против народа в целом, не шейте мне шовинизм... Просто отдельные представители... как бы это помягче сказать... ну не совсем правильно себя ведут с точки зрения высокой гигиены и не менее высокой эстетики. Мало того, некоторые, естественно, совершенно не типичные представители гордого цыганского народа могут при случае по ошибке положить себе в карман что-нибудь из плохолежащего, принадлежащего другим лицам, или, того хуже, Киевскому вагонному депо. У проводника хватило ума не выдавать лицам цыганской национальности постель. Ни за какие деньги. А вот чай все-таки разнес. Надо ли говорить, что ни стаканов, ни подстаканников, ни, тем более, чайных ложечек он назад не получил. За все это ему предстояло рассчитываться в Киеве из своего кармана. Дальше больше: приехав на свою станцию, цыгане выходили из вагона, не забыв захватить матрас и подушку. Дескать, мы за билеты платили, теперь это наше... В общем тот еще был рейс. Мы всем отрядом вагон мыли-чистили несколько часов, чтобы хоть иллюзию чистоты создать. Так вот, освоив несколько слов на цыганском, Гена объявил, что готов отомстить за прошлые обиды.
- Я понял , - говорил он мне, - какое слово у них главное. Ужо я им...
Ждать долго не пришлось, на каком-то полустанке в состав сели несколько цыганок и пошли по вагонам, предлагая пассажиром купить пышно начесанные подделки под оренбургские платки.
- Так, - сказал Гена, - ты иди в нерабочий тамбур и, когда они войдут, скажи громко и четко: "Мардо". Причем говори из-за закрытой двери. Главное ничего больше не произноси. "Мардо" и все... И пока не успокоятся дверь не открывай.
- А что, будут волноваться?
- Думаю будут.
- А потом?
- А потом, следи за ними, будут возвращаться в твою сторону - опять дверь на секретку и "Мардо"...
- Слушай, а что это "мардо" значит? - я немного представлял себе темперамент цыганских женщин, и перспектива получить по лицу меня отнюдь не вдохновляла.
Перевести Гена не успел, мне было пора запирать дверь.
Потом оказалось, что Гена четко просчитал психологию именно этой разновидности цыган. Для них основной задачей было пройти как можно больше вагонов за один перегон. Бизнес требовал скорости и плотности прочесывания. Любая заминка ставила под угрозу всю операцию по выемке денежных средств у пассажиров. Потому Гена и решил устроить такое шоу.
Итак, начало - В нерабочий тамбур входят шесть цыганок с платками наперевес и натыкаются на закрытую дверь. Дергают за ручку и из-за двери доносится "мардо". Цыганкам по какой-то причине слово не нравится они несколько секунд галдят, потом успокаиваются и соглашаются. Я приоткрываю дверь и бизнесвумены просачиваются по одной в вагон, не забывая сунуть мне в руку рубль. Дальше они проходят по вагону, заглядывая в каждое купе и оглашая вагон рекламными скороговорками о качестве товара. Дойдя до выхода из вагона, они наталкиваются на Гену, который не позволяет цыганкам выйти, произнося при этом знакомое уже нам слово "мардо". Гвалт нарастает, но Гена стоит на своем, а на все аргументы уровня "мы уже платили", отвечает, мол вот и идите туда где платили, не забывая добавить "чтоб у тебя печень лопнула". Часть цыганок возвращается по вагону в мою сторону, дабы воззвать к моей совести, но опять натыкается на "мардо". В таком стиле проходит минут пять, после чего, Гена, перемежая русскую речь цыганскими ругательствами, снимает с каждой по рублю и отпускает дальше по составу. Надо ли говорить, каким словом встретили цыганок в следующем вагоне...
-Вот так... Мелочь, конечно, но приятно. Сколько мы там заработали...12 мардо. Прекрасно, в Куйбышеве пару ящиков пива купим.
И мы действительно купили в Куйбышеве два ящика отменного "Волжского". Вот только выпить из этих двух ящиков нам посчастливилось всего-то несколько бутылок. Но это, как говорится, уже совсем другая история.