|
|
||
Телефонный звонок застал врасплох. Так неожиданно, что я даже вздрогнул.
Как, опять?
Что делать? Не снимать трубку? Нельзя. Я же готовлюсь к экзаменам. Вышел в магазин? Не спасёт - перезвонит позже. А телефон всё надрывается. Так неохота вставать - ведь пригрелся с книжечкой на широченном, согретом весенним солнышком, подоконнике.
Надо встать. Ведь будет звонить до победного.
Встаю. Медленно, оттягивая неприятную минуту разговора.
- Алло.
- Ты дома? Здравствуй, любимый!
- А? ... Да, дома. В ванной был. Извини, что не сразу смог ответить... Здравствуй.
- У тебя грустный голос. Что-то случилось? У тебя плохое настроение, любимый мой?
- Да нет. Просто голова разболелась... Я уже ошалел от этой электротехники. Билеты с трудом учатся.
- И мне ничего не идёт в голову. Я всё время думаю о нас. О тебе, мой хороший. Вспоминаю, как мы с тобой зимой тряслись от холода в кинотеатре. Помнишь? Помнишь, как ты обнимал меня, пытаясь согреть? Как нам мешался подлокотник? Как ты меня целовал потом... А потом ласкал, ласкал, ласкал... Потихоньку забрался под шубу, проказник. ... Ты помнишь, любимый?
- ... Помню.
- Тебя что-то тревожит? Ты боишься завалить? Можно я приду к вам на экзамен? Я буду рядом. И ты обязательно всё сдашь. Даже на 5.
- Ты же знаешь, что это нереально. Мы в разные дни сдаем с вашим факультетом.
- Ну и что! Мне не тяжело. Мне очень хочется тебя увидеть, милый....
- Встретимся после экзаменов. ... Потом... Позже...
- Ты не хочешь меня видеть? Я тебе надоела? ....
Слышу едва сдерживаемые слёзы.
- Ты только скажи мне и я уйду... Я не буду тебя тревожить. Если только сам захочешь увидеть... Ты только скажи....
А что сказать-то? У меня язык не повернется сказать всю правду. И как я смогу объяснить?
- Нет... Ну что ты... Просто ... голова болит... устал... Похоже я переутомился с этими экзаменами... Сессия тяжело дается. Нет. Я не устал от тебя. Я тебя тоже люблю. ... По-прежнему.
- Правда?! Правда-правда?! ... Ура!!! Я самая счастливая!!! Ура!
- Оль... Прости, пожалуйста, мне в дверь звонят. Кто бы это мог быть? ... Давай я тебе сам перезвоню. ... Позже. Ладно?
- ... Ладно.
- Ты не обиделась?
- Нет.... Что ты ... Как я могу на тебя обижаться? Иди, иди. Я тебя целую. Крепко-крепко.
- Ага. И я ... Пока. Всё.
Кладу трубку.
Никто ни в какую дверь мне не звонил. Никому я не нужен.
Разве что вот ей - Ольге.
Я сам себе противен. Ну почему? Почему не сказал, что я не хочу ее слышать? Что у меня внутри словно что-то надломилось. Что-то изменилось. И нет тому никакой явной причины.
Ну почему так?!!!! Зачем оттягиваю неприятный разговор, мучая ее всё больше и больше. Она-то ни при чем! Она-то не может знать причину.
А я и сам не знаю...
Хоть с разбегу головой об стенку бейся - всё равно ничего не понять.
А какая была прекрасная осень!!!!
Нас пригнали на картошку на неделю раньше их факультета. Но мы, как выяснилось, не смогли справиться. И тогда привезли их - экономисточек. Сто пятьдесят студентов-второкурсников экономического факультета. И на всю эту команду - только пять пацанов, остальные - девчоночки. Да еще какие! Наши мужики сразу прихорохорились.
Мы как раз приехали с грядок на обед. А они словно нахохлившиеся воробушки сидели вдоль дороги на своих рюкзаках. Ожидали когда начальство их разместит. Я стоял самым крайним у заднего борта нашего "Урала" - курил - и потому первым с него вывалился. С каким-то неимоверным грохотом. Еще бы! Представляю, как это выглядело со стороны: метр восемьдесят роста, в синем прорезиненном - "прорабском" - плаще, надетом на телогрейку, пудовые яловые офицерские сапоги сорок пятого - "растоптатого" - размера, подкованные "дембельскими" подковами из толстой пружины, и ... длиннющие, ниже плеч, вьющиеся локоны - всё это могло впечатлить девичье сердечко. По словам моих друзей, а точнее - их подруг, я был просто неотразим. И, главное, совершенно свободен. Ну... - никем "не занят".
Выпав из машины, я "орлиным" взглядом окинул группу новичков.
ОНА сидела одна, чуть в сторонке от группки девчонок. О чем-то задумалась. Но грохот сапожищ заставил ее встрепенуться, кинув на меня удивленно-испытующий взгляд.
Она мне сразу понравилась. Было в ней что-то такое... и женственное и мальчишечье-спортивное одновременно. Какая-то свежая чистота. Как у утренней росы. Освежающе-завораживающая. И ведь не красавица, но очень миленькая. Фигурка - просто класс! Многие ребята поглядывали в ее сторону оценивающе. А она словно и не замечала их.
Потом мы познакомились. Это было вечером на дискотеке, специально устроенной в честь их приезда. "Чтобы девушки лучше вживались в обстановку, - как изрек наш майор, - Чтоб быстрее, так сказать".
Это потом я понял, что искал ее, выглядывал. А тогда казалось, что просто осматриваю вероятных "кандидаток" на танец. Наши глаза встретились, и, как это бывает, мы без слов поняли, что ищем друг друга. Я направился к ней быстрым шагом - а вдруг перехватят. Успел. Она без малейшего колебания, явно была абсолютно уверена, что иду именно к ней, шагнула навстречу.
Сначала танцевали молча. На "пионерском" расстоянии. Постепенно я привлек ее к себе. Было необыкновенно приятно ощущать в своих объятиях ее стройное, но крепкое тело. Чувствовать, как оно откликается на все мои "танцевальные" манипуляции. Однако, поняв, что пауза неприлично затягивается, я заговорил. Понес какую-то дежурную околесицу про погоду, про работу, про их своевременный приезд. Она больше кивала, чем говорила. Меня заворожил ее голос. Очень приятный. Короче, она мне нравилась всё больше и больше.
На моё счастье песня была длинной. Мы всё танцевали и танцевали. Я всё говорил и говорил. Но, почему-то, очень стеснялся спросить ее имя. Со мной такое вообще крайне редко бывает, что я стесняюсь компании девушки, или не знаю о чем говорить. Всё-таки набрался храбрости, спросил. Она совершенно легко ответила: "Оля". Я сразу же просто влюбился в это имя. Мысленно его повторял, повторял, повторял... Оля... О-Л-Я... Что-то такое нежное, округлое и, одновременно, игривое, похожее на французское "о-ля-ля". Мы так и протанцевали весь вечер, практически не ослабляя объятий в перерывах между мелодиями. Даже быстрые танцы мы превратили в "медляки". Теперь уже говорили оба.
После дискотеки пошел ее провожать. Чувствовал на себе любопытно-одобряющие взгляды ее подружек и своих "мужичков". Чувствовал и гордился - вон какую закадрил.
Всю "картошку" мы были вместе. Да что там "картошку" - всю осень нас практически видели только вдвоем. Мы не могли никак наговориться.
По утрам она меня ждала у выхода из метро - ведь ее трамвай проезжал мимо. Она выходила и ждала. Мы бросались в объятия, сливаясь в долгом сладком поцелуе. И никто не мог нам помешать. Да никого и не было вокруг - мы просто не замечали ничего. Мы были одни в своём, только нашем, мире. С боем втискивались в переполненный трамвай. А здесь уже сама обстановка нас сближала. Так и стояли тесно прижавшись друг к другу. Я делал вид, что шепчу ей что-то на ушко, а сам старался губами коснуться мочки уха. Она была такая нежная-нежная, мягкая-мягкая. От всего этого голова просто шла кругом и я "улетал". Ей тоже это нравилось. Я это знал. Она могла бы и не говорить - и так всё было написано в ее влюбленном взгляде.
В институте мы были вынуждены расставаться на время лекций, но на всех больших переменах обязательно встречались на нашем "заветном" месте - у окна, в одном маленьком "хитром аппендиксе". Тут было тихо и уютно, нам почти никто не мешал. И мы снова и снова говорили и целовались, целовались и говорили...
После занятий снова встречались. Тот, кто освобождался раньше, ждал на условном месте. Потом одевались и ехали куда-нибудь. Обычно она придумывала наш маршрут. И ни разу я не смог ее упрекнуть в том, что было неинтересно. Меня потрясала ее эрудированность и начитанность. Я и сам "запойный" чтец, но столько, сколько читала Оля, мне бы и за полжизни не прочесть. А сколько музеев она мне показала! Сколько выставок мы с ней посетили - не счесть. Зная мои интересы, она всегда направляла наши стопы в такие места, где я слушал, раскрыв рот.
А мне очень нравилось слушать. Теперь, в основном, говорила Оля. Она просвещала меня, тёмного и необразованного, но делала это так деликатно и мягко, что моё самолюбие оставалось совершенно незадетым.
Мы просто упивались общением. И никак не могли насытиться им в полной мере. Нам и целой жизни казалось мало для этого.
Потом ехали к ней домой. Точнее - в сторону ее дома. Она снимала комнатку в районе Проспекта Мира. Разумеется, хозяйка квартиры никогда бы не разрешила приводить мужчину домой. Поэтому мы и стояли часами в подъезде, возле батареи - ведь на дворе была уже почти зима.
Оля спросила помню ли я как мы грелись в кинотеатре? Еще бы! Это было накануне Нового года. Мороз стоял страшнейший. Даже бедные трамваи не выдержали - у многих от мороза облетела краска. Мы грелись в подъезде. Батарея не спасала. И вдруг нам захотелось где-нибудь посидеть. Решили рвануть в кино. Ближайшим оказался "Полюс". Вот уж не думал, что название полностью отражает суть заведения. Холод был ужасный. Мы сидели, плотно прижавшись, и никак не могли согреться. Сначала просто обнимались, потом перешли на поцелуи. И тут я потихоньку стал пробираться рукой под полу ее шубы. Она заметила не сразу. Шлёпнула меня по руке. Но несильно и как-то даже игриво. Было больше похоже не на запрет, а на поощрение. Ну я и не заставил себя долго ждать.
До чего же хороша ее небольшая, но красивая и упругая грудь. То, что она красивая, я оценил давно, а вот в ладони ее ощутил впервые. О! Это было божественно. Сердце рвануло так, как будто решило поставить спринтерский рекорд. Дыханье перехватило. Приятная горячая волна согрела в мгновенье ока.
Оля тоже вся раскраснелась. Она уже не пыталась меня остановить. Грудь ее трепетала от учащенного дыхания. Мы просто растворились в долгом горячем поцелуе... Хорошо, что в такой морозище почти не оказалось охотников мерзнуть в кинотеатре. Мы не привлекали к себе внимания почтенной публики.
После я проводил ее домой, а сам рванул бегом в сторону метро - ног почти не ощущал - так они замерзли. Уши, даже в меховой шапке, тоже болели от страшнейшего мороза. Дома почти два часа отогревался в горяченной ванне.
Во время зимней сессии нам пришлось расстаться на две недели. Но ежедневные звонки и редкие встречи на консультациях и после экзаменов служили некоторым утешением.
А потом пришла весна...
Я не знаю, что могло случиться, но во мне, как-то вдруг, в одночасье, что-то надломилось. То ли сказался тяжелый учебный год, то ли вечные недосыпы из-за ежедневного позднего возвращения домой. То ли я просто устал. И от себя - в первую очередь. Но...
Но я стал другим. Отчего-то стали заметны некоторые изъяны в Ольгиной внешности. Даже не смогу назвать какие конкретно. Просто всё сразу и вместе.
Стала раздражать ее любовь, готовность пожертвовать всем ради меня, ради любой моей прихоти. Её желание проникнуться моими мыслями, моими проблемами. Мне казалось, что мои "заморочки" - это только мои, и ничьи больше.
А Оля любила. Любила по-настоящему, в отличие от моей, так быстро прошедшей влюблённости.
Боже мой, мы даже ни разу не поссорились! Мне это казалось неправдоподобным, неправильным. Все ссорятся, мирятся и снова ссорятся. Чтобы снова помириться. А мы?
Я капризничаю - специально, чтобы хоть как-то ее разозлить - она выполняет любой каприз практически беспрекословно. Я идиотничаю, почти открыто издеваюсь, а она списывает всё на моё плохое настроение и мгновенно прощает мне всё.
Как-то вдруг я совершенно отчетливо ощутил, что больше не смогу быть вместе с Ольгой. Раздражение стало преследовать меня при каждом ее звонке. Мне не хотелось отвечать, мне не хотелось ее видеть, мне не нравился уже ее столь когда-то обожаемый мной голос.
И совершенно прекрасно понимал, как Ольга права. Мне бы сказать ей: "Да! Я не хочу больше. Не могу быть вместе. Я не знаю, что со мной, но только я один виноват в этом. Оля, не ищи вины в себе. Ты совершенно ни при чем, это я, мерзавец, разлюбил тебя. Прости, родная, что причиняю тебе боль, но я так больше не могу. Давай расстанемся друзьями."
А я не смог.
Молчал, избегая встреч, избегая откровенного, но честного разговора "по душам"... Оттягивал его как только мог...
Лукавил, изворачивался, изобретал несусветные причины, но... молчал.
Ольга , похоже, сама обо всём догадалась. Она как-то постепенно прекратила звонить, стала избегать встреч в институте. Я успокоился.
Потом наступило лето. Мы разъехались. И словно ничего и не было в нашей жизни.
А когда случайно где-нибудь на улице или в институте мы сталкивались, взгляды отводились непроизвольно. Мы делали вид, что не заметили друг друга, или очень сдержанно здоровались и спешили дальше каждый по своим делам как ни в чем не бывало. И лишь ее подруга, самая близкая, однажды рассказала, как Оля страдала, сколько горьких слёз выплакала, обвиняя себя одну в нашей размолвке...
... И сейчас, спустя почти четверть века, я вспоминаю Олю. Вспоминаю, как что-то чистое, светлое и необыкновенно замечательное в моей жизни. И мне до сих пор стыдно за ту боль, что я причинил ей. Я, как Иуда, просто предал ее, предал ее любовь. Своим молчанием я доставил ей страданий неимоверно больше, чем если бы честно и прямо сказал обо всём.
И я прошу у нее прощения.
Эх, если бы можно было вернуть то время ...
Москва, октябрь 2001 г.