Аннотация: К роману "Победитель Дракона". Явление в Надор Пегой Кобылы, и первая брачная ночь Гвидо Ларака и Женевьев.
***
- Ты любишь меня... Ты ждала меня... Ты пойдешь со мной?
- Куда? - лунный свет заливал такое прекрасное, такое любимое лицо. Как же он красив, совсем как в день их свадьбы!
- Разве это важно? Любовь моя...
Любовь моя! Он никогда раньше не называл ее так, но теперь все изменится. Сегодня у них новая свадьба, и пусть так называемый "герцог Ларак" сдохнет. Его и так нет. И никогда не было, как и проклятого марагонского ублюдка, его сюзерена. Оба они - дурной сон, и сейчас она проснется от этого кошмара...
Где-то у Западной башни оглушительно грохнуло, словно неведомый враг пытался разнести стену тараном. Невепрь! Мерзкая тварь, опять! Что ему надо?
- Скорее! - взмолилась Женевьев. Чудовищный шум, поднятый проклятой нечистью, был способен пробудить всех герцогов Надора, покоящихся в фамильной усыпальнице. Как бы ни перепились марагонцы, не услышать ТАКОГО было просто невозможно.
- Да... Иди скорее... Иди ко мне...- Алан легко, как прежде, вскочил в седло и протянул жене руки, намереваясь усадить ее впереди себя.
- Мама!!! - полный ужаса детский вопль, так напомнивший тот, другой, который ей не забыть до смертного часа, заставил Женевьев вздрогнуть и обернуться.
У дверей донжона на ступеньках стоял Ричард. В первый миг она опешила. Откуда он взялся, он же в столице, при дворе? Или нет? Создатель, сын уже несколько дней в Надоре, а она даже не замечала его! Она не могла думать ни о ком, кроме Алана и Нэдди, но теперь все будет хорошо...
- Дикон, иди сюда! Не шуми... Папа вернулся. Мы пойдем с ним...
- Мама, нет! - в ясных серых глазах стояли ужас и отвращение. - Не ходи с ним! Это не папа! Неужели ты не видишь? Это не папа!!
- Дикон, посмотри! Это же твой отец...
- Нет... Мама, нет! - мальчик шагнул назад, исчезнув в темном проеме дверей. - Ваше Величество! Проснитесь! Эр Гвидо!
- Дик! - Женевьев, не веря такому предательству родного сына, дернулась следом. За спиной недовольно заржал конь.
- Брось его, - в голосе Алана послышалось раздражение. - Он не нужен. Пошли!
Брось? Своего ребенка?! Единственного, который у нее остался?
Женевьев недоуменно обернулась к мужу... и остолбенела. Алана не было. Вместо гнедого жеребца во дворе переступала и потряхивала длинной гривой толстая пегая кобыла, из тех, что запрягают в крестьянские телеги, а на ней, пакостно лыбясь, восседал незнакомый круглолицый парень с утиным носом и влажными, похотливыми губами. Синяя безрукавка, какие носят алаты, шапка с перышком... Наглая простолюдная рожа казалась творожисто-бледной и какой-то рыхлой. В воздухе стоял слабый, но явственно различимый запах тления...
Женевьев невнятно ахнула и отпрянула.
- Вот ты как! - возмутился оборотень, - Ты обещала, что пойдешь со мной! Обещала, а теперь на попятный, так? Ты как та, да? Как ТА!
- Нет... Создателю всего сущего...
Предательский лунный свет казался липким, как паутина, он связывал, не давал шевельнуться... В зале раздался невнятный, но отчаянный крик сына. Дикон пытается разбудить уснувших рыцарей, но не сможет, потому что они вовсе не пьяны! Когда приходят слуги Леворукого, все, кроме тех, кто им нужен, спят непробудным сном... Нет! Святая Агнесса, она не хочет умирать!
- Помогите! - обреченно простонала Женевьев, понимая, что никто ее не услышит, - Кто-нибудь... Помогите!
Позади раздались быстрые шаги. Чья-то рука - сильная, горячая, ЖИВАЯ, - ухватила ее за плечо и отшвырнула в сторону с такой силой, что женщина, не удержавшись на ногах, упала.
- Бегите в дом, эрэа! Скорее!
Бежать? Но разве от ЭТОГО можно убежать?
Франциск Оллар, не глядя на герцогиню, шагнул мимо, вскидывая руку с зажатой в ней цепочкой, на которой, поблескивая в лунном свете, покачивалась старинная серебряная эспера из тех, что называют "адриановыми". В замке кто-то заорал, проклиная сонных идиотов и требуя принести свечей. Физиономия выходца перекосилась. Пегая кобыла зло всхрапнула и подалась вперед, словно намереваясь стоптать наглеца, заступившего путь к добыче.
- Убирайся! Изыди! Пошла вон! - марагонец был лунно-бледен, но это была бледность живого человека, а не Холодной Твари. - Во имя святого Адриана! Тебя, создавшего Молнии, призываю я! Приди в несокрушимой мощи своей! - Стальной голос военачальника, привыкшего командовать сражениями, рубил в звенящие осколки могильную тишину. - Надели звезду благой своей силой! Да будет она защитой нам!
Эспера уже не сверкала в лучах луны - она явственно светилась странным зеленоватым светом. Тварь, которую надорцы и назвать не смели иначе, как шепотом, с почти человеческим удивлением воззрилась на странного смертного - и неуверенно попятилась.
- Явись с грозою, явись в молниях!! Поставь преграду Ходящим во Мраке!
- Ааа... уйди! - истошно заверещал выходец, - Ты грязный! Ты не нужен! Не нужен! Найер поганый! Нужен не ты!
- Франц!! Ева! - Гвидо Ларак, кощунственно уподобившись иконе Создателя: меч в одной руке, пучок из четырех связанных четырехцветным шнурком горящих свечей - в другой, - сбежал по ступенькам и встал плечом к плечу со своим хозяином. - Франц, зачем ты!
- Не лезь, Гвидо...
- Франц, ты не...
- Заткнись! Здесь мои люди! - прорычал марагонец, щитом поднимая перед собой горящую ослепительной зеленью эсперу, и подаваясь еще на шаг вперед. На отвоеванный шаг... - Сотворивший свет, где его не было... Огради ожидающих Тебя от всякого Зла, в полдень и в полночь, в час рассвета и в час заката! Приди с охотой, с огненной пляской!
В небе лилово полыхнуло, раскат грома пал на замшелые крыши Надорского замка. Гроза? Создатель! Зимой?
- Аааааа! Горячо! Убери! - вой оборотня сделался жалобным. - Ты не нужен! Твои не нужны! Она нужна! Отдай ее!
- Ее? - огрызнулся Ларак. - Через меня перешагни, погань, развей тебя четырьмя ветрами! - наемник отскочил назад и, отпустив меч, повисший на стянувшей запястье ременной петле, рванул на себе котту. - Вечерний гость, возьми мою кровь! - вдохновенно проорал Гвидо, резанув себя подхваченным мечом по груди - как раз против сердца. - Четыре ветра, четыре молнии! - Окровавленный клинок сверкнул и, не достав до всадника, плашмя ударил пегую нечисть по шее. Кобыла придушенно всхрапнула, замотала головой и отпрянула. В прежде сонных глазах читались недоумение и что-то похожее на страх. - Она жива, а тебя нет! Тебя нет! Пусть четыре ветра разгонят тучи, сколько б их ни было!
Герцогиня попыталась встать, но ноги подгибались, словно в них разом растаяли все кости. Дикон оказался рядом, схватил за руку. Его теплые пальчики источали жизнь, разгоняя стиснувшие сердце холод и мрак. В другой руке сына мерцали свечи. Три связки, по четыре свечи в каждой.
- Пусть четыре скалы укроют от вражеских стрел, сколько б их ни было... - отозвался Дикон, всовывая одну из связок в руку матери, и поднимая две оставшиеся над головой.
- Пусть четыре молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько б их ни было! - прошептала Женевьев и с трудом поднялась, прижимая к себе сына.
- Пусть четыре волны унесут зло, сколько бы его ни было! - подхватил Франциск, и хлестнул цепочкой, словно моргенштерном. Горящая зеленым светом адрианова эспера угодила кобыле по носу. Тварь визгливо заржала, будто ее прижгли каленым железом, и шарахнулась, чудом не выкинув из седла своего отвратительного всадника. Снова сверкнула молния. Звонкий, радостный цокот подков раздался где-то прямо над головой. Крики? Откуда этот победный клич? Охотничий рог, как он может петь в небе?
Снежный смерч посреди двора, редкий, удаляющийся, неровный стук копыт... Потом он замолк и стало тихо, лишь отдаленный звук охотничьего рога и голосА, но и они затихли вдали, и тишина длилась вечность...
- Ее нет. А мы - есть. - едва слышно проговорил наконец Франциск, оглядываясь на донжон. - Создатель... Неужели они там так и спят?
Ларак уронил почти сгоревшие свечи, рассмеялся, и с полубезумной улыбкой заровнял сапогом след подковы без единого гвоздя.
- Спят, - убежденно проговорил он, - Так всегда бывает. Но теперь должны проснуться... Ох... Оборонил Адриан, а я уж думал... Святому отцу сказать надо...
- Святому отцу! - скривился марагонец, - Не доверяю я здешнему попу, Модеста б сюда, или Эндреке на худой конец... А занятно, - добавил он вдруг со странным смешком. - Кладбищенская кобыла и агарисские монахи изгоняются одним и тем же гальтарским бредом. Следовательно: кладбищенская кобыла и агарисские монахи - существа одной породы... Как думаешь, Модест одобрил бы подобный софизм? Гвидо, у тебя кровь течет...
- Да? - Ларак с каким-то удивлением воззрился на свою разодранную одежду. Верхняя шерстяная котта, нижняя туника - из льна... Как он умудрился порвать их обе одним движением? Кровь капала, пятная снег. - Ладно, в первый раз что ли... Леворукий, нам выпить надо!
- Надо, - согласился Франциск, с досадой глядя на свою правую руку. - Ричард! Ступай на кухню, разбуди слуг и вели заварить кошачий корень, да принеси матери плащ, что ли...
Женевьев едва не ахнула, сообразив, что стоит на снегу босиком, в тонкой нижней рубашке, к тому же порядком вымокшей.
- Да, Ваше Величество... - кивнул мальчик, - А...
- Что?
- А они не вернутся?
- Не вернутся. - голос Оллара был спокойным, но улыбка - какой-то кривой и вымученной, хотя сам он этого, кажется, не замечал, - Ступай...
Дикон исчез за дверью.
- Мне... не нужен кошачий корень, - солгала Женевьев, прилагая неслыханное усилие, чтобы заставить свой голос звучать спокойно и с достоинством.
- Он мне нужен, - невозмутимо отозвался узурпатор, левой рукой выпрастывая цепочку эсперы из сведенных пальцев правой, которая, похоже, не разжималась. - Прости меня, Гвидо, похоже, я оказал тебе дурную услугу. - Франциск кивнул в сторону герцогини, и добавил устало-ядовитым тоном: - Должен сказать, эрэа - у вас отвратительный вкус. Я думал, дочери Домов Чести умеют выбирать себе более пристойных любовников. Что вы нашли в этом недоупокоенном алате?
Любовников?!
Женевьев едва удержалась, чтобы не заскрежетать зубами. Дикая ярость огнем побежала по жилам. Даже босые ноги, казалось, перестали мерзнуть.
- Чтоб ты в Закат провалился! - кажется, она произнесла это вслух. - Ненавижу...
- Замолчи, женщина! - прикрикнул Ларак, отвязывая и бросая на снег меч, - Франц, между прочим, только что спас твою душу.
- Не советую вам когда-нибудь сказать нечто подобное третий раз, эрэа, - хмыкнул марагонец. - Если я избранник святого Адриана, это еще не значит, что я преисполнен благодати и всепрощения. - И добавил, помолчав: - И не надо обольщаться, я беспокоился за моих людей. Вы мне ничем не обязаны. Когда я уеду, можете миловаться со всем окрестными упырями, сколько б их ни было, если Гвидо вам это позволит...
Женевьев по-кошачьи зашипела без слов - слов у нее не было.
- Да уймись ты, Франц, ради Создателя! - взмолился Ларак, видимо окончательно запамятовавший, что говорит со своим королем, - А ты, Ева, помолчи. И так уже... Это ж надо было! Нет, Франц прав! Все! Хватит, довольно я с тобой цацкался. Подожди, подожди, время ей нужно, время, а сама ходит - на живую не похожа... - он подхватил на руки не успевшую воспротивиться женщину, - Я тебя научу любить жизнь! - почти бешено выдохнул самозванный надорский герцог и понес жену в дом.
***
- Что вы делаете, сударь... - неуверенно запротестовала Женевьев, не особенно противясь происходящему. Она не могла поручиться, что дошла бы до опочивальни сама, так что, если Лараку угодно отнести ее - ладно, пускай несет. - Что вы себе позволяете?
- А чем вы недовольны, эрэа? - нагло ухмыльнулся Ларак, быстро взбегая по лестнице. Глаза у наемника были шалые, но Женевьев почему-то не испугалась. - Женщины обожают, когда их носят на руках. Окделл тебя что - ни разу на руках носил?
Последний вопрос был задан таким будничным, деловитым тоном, что Женевьев опоздала рассердиться.
- Один раз... В день свадьбы... Через порог... Отпустите же меня!
- Всего один? За всю жизнь? Вот уж и правда скала бесчувственная! - возмутился Гвидо, распахивая пинком дверь спальни, и рушась вместе со своей ношей на разобранную постель. Непривычная к подобным вольностям кровать угрожающе заскрипела, балдахин дрогнул, едва не обвалившись.
- Оставьте в покое Алана! - возмущенно взвизгнула Женевьев, пытаясь высвободиться из под навалившегося сверху тяжелого тела. - Вы недостойны даже произносить его имя! Алан... Пустите... Что вам от меня надо?
- Мать двоих детей, и не знаешь, чего мужьям надо от жен? - поразился Ларак. - Твой Алан был бесплотным духом еще до того, как умер?
- Алан был Человеком Чести! - Женевьев яростно завозилась, стараясь спихнуть его, но ничего не получилось - хватка у проклятого наемника была железная. - Пустите меня! Вы... насильник!
- Я ваш законный муж, если только вы, эрэа, моим нерадением не запамятовали... - напомнил Гвидо мурлычущим тоном. Женевьев насторожилась: когда "супруг" впадал в этакую витиеватость, это не сулило ничего хорошего. Разжимать объятья и выпускать добычу он и не думал. - Я имею право сделать с вами все, что мне будет угодно, это право дано мне властями небесными и земными...
- Пусти... те... - Женевьев снова дернулась, но опять безуспешно.
Женщина затихла, тяжело дыша. Крепкое, горячее тело Гвидо, казалось, было способно обжечь даже сквозь одежду. Его жар грел, как пламя, изгоняя прочь засевший в крови леденящий холод. От этого согревающего тепла вовсе не хотелось отстраняться...
- У тебя сладкие губы, Ева... - улыбнулся Гвидо.
- Я... не... - Женевьев распахнула глаза, с ужасом сообразив, что ее только что целовали. Целовали искусно и умело, с настойчивой страстной нежностью. И поцелуй не остался без ответа.
Гвидо внезапно выпустил ее и поднялся. Женевьев вдруг сделалось жутко - от мысли, что он сейчас уйдет, и отступившая было кладбищенская стынь опять доберется до нее. Отчаянно устыдившись этого страха, бывшая Повелительница Скал села на постели и гордо выпрямилась.
- Покиньте мою спальню, сударь! - произнесла она самым железным тоном, на какой только была способна.
- Кошки с три, сударыня! - огрызнулся Ларак. Запер дверь на засов, после чего окончательно доконал изодранную котту и отшвырнул ее куда-то в угол, - Я и так слишком долго ждал, в ущерб себе и вам, эрэа. А кроме того... - в глазах наемника промелькнуло ехидство, Женевьев кожей ощутила, что он сейчас скажет гадость, и Ларак сказал: - Франц уже весь извелся, сон и аппетит потерял, мечтая посвятить Создателю нашего первенца. - Измазанная кровью рубаха отправилась в тот же угол. - Нехорошо обижать боевого товарища... лезущего за тебя в зубы нечисти... Даже если забыть, что он - король.
Женевьев зло прикусила язык, дабы не сказать Лараку, что она думает о таких мужьях, таких королях и таких боевых товарищах. Нет уж! Довольно она потешала этого простолюдина! Несдержанность, которую она раз за разом проявляла сегодня, была совсем на нее не похожа и недопустима для дамы ее происхождения.
- Ева, да сними ты свой балахон! - бесцеремонно посоветовал Гвидо, - Мокрая ж вся! Неужто тебе не холодно?
Женевьев вспыхнула. Низ рубашки действительно весь вымок и был холодным и грязным, но снять ее сейчас, остаться нагой перед этим плебеем? Святая Агнесса! Когда Алан приходил исполнить супружеский долг, она никогда не снимала сорочку, не погасив прежде свечи.
Ларак что-то пробормотал себе под нос, но просьбу, как ни странно, выполнил. Женевьев быстро сбросила промокшую рубашку и забралась в постель, приготовившись с наибольшим достоинством вынести неизбежное. Что ж! В конце концов, она ведь с самого начала понимала, что держать "супруга" на расстоянии вечно не получится.
- Я гото...
- Я знаю, - нахально сообщил Ларак, оборачиваясь. Женевьев завернулась в покрывало, мечтая провалиться сквозь землю. Твари Закатные унеси и этого бесстыжего наемника, и старое зеркало на стене!
Как на грех, покрывало и простыни оказались холодными и какими-то отсыревшими, словно визит пегой твари выстудил весь замок от подвалов до флюгера-вепря на крыше Гербовой башни. Они совершенно не грели. Женевьев, сама себе удивившись, пожалела о тех мгновеньях, когда Гвидо нес ее в спальню, бережно прижимая к груди.
Нет! Нельзя так думать! Ей просто нужно тепло... Ей нужны руки Алана, но Алана нет, и не будет до самого Рассвета...
Ларак с непринужденностью человека, привыкшего переодеваться в палатке военного лагеря, где благородных дам обычно нет, а тех женщин, которые есть, можно не стесняться, швырнул штаны и сапоги вслед за рубахой, и уселся на край постели, не торопясь прикрыться одеялом. У него было тело воина, поджарое и мускулистое. Как у Алана... хотя она ведь никогда не видела Алана так, как видит сейчас Гвидо, только обнимала его в темноте... Грудь и правый бок наемника пересекали несколько страшноватых шрамов.
- Зачем вы это сделали, сударь? - неизвестно зачем спросила Женевьев, и отдернула руку, не коснувшись свежего запекшегося пореза под сердцем.
- Как это - зачем? - в голосе Ларака прозвучали удивление и легкая обида, - Я что - должен был отдать тебя этим... - он сделал движение рукой, осеняя себя Знаком. - Как сказал бы старина Иштван: ты мне жена иль мармалюца? Я защищать обещал тебя и детей - забыла?
Наверное, нужно было напомнить ему, что дворянину следует обращаться к супруге на "вы"...
- Мы не погасили свечи. - сурово напомнила Женевьев.
- А зачем их гасить?
Как это - зачем? А как же иначе? Свечи всегда гасят, разве можно исполнять супружеские обязанности, не погасив свечи?
- Ева, поверь, тебе совершенно нечего стыдиться! - Ларак, совершенно неверно истолковав ее смущение, окинул супругу красноречивым взглядом, способным, казалось, видеть даже сквозь покрывало. - Ты очень красивая женщина, когда б не знал, так и не подумал бы, что ты родила двоих. Скажу честно, мне всегда больше нравились раскрывшиеся цветы, а не бутоны, из которых еще неизвестно, что вылупится...
Создатель! Что он несет? Цветы? Бутоны?
- Сударь, но это неприлично! - воззвала Женевьев, в тщетной надежде урезонить невесть за какие грехи свалившегося на ее голову дикаря.
- Глупости! - отрезал Ларак, подвигаясь ближе. - В спальне мужа и жены прилично все, отчего им обоим будет хорошо. В конце концов, нам вместе жить, сколько отпущено Создателем, и должно же это доставлять нам обоим хоть какое-то удовольствие!
- Как вы смеете говорить такое... такие вещи! - Женевьев почувствовала, как заливается краской. - Сударь, прикройтесь же, ради Создателя! Как вам не стыдно!
- Стыдно? - искренне удивился Гвидо. - Ева, я знаю, что ты меня не любишь, но мы с тобой женаты, и что будет худого, если мы попытаемся сделать наш брак приятным пусть не для души, так хотя бы для тела?
Святая Клара! Есть у этого наемника хоть малейшее представление о нравственности? Он ведь действительно не понимает! Что постыдного? Конечно! Чему удивляться? Этот наемник, по воле ублюдка Оллара ставший герцогом, должно быть, в жизни не видел ни одной приличной женщины, только шлюх, которые таскаются следом за армиями. Сказано у святейшего Андрония: "Супружеская близость дарована ради зачатия потомства, тот же, кто, ища в ней наслаждения, слишком страстно любит жену свою, либо мужа своего - грешит и творит блуд". Истинная эрэа Дома Чести лежит в брачной постели спокойно и неподвижно, не теряя достоинства, и непрестанно повторяя мысленно молитву Создателю о том, чтобы труды супруга увенчались успехом, приведя к рождению желанного наследника. И нет для нее греха постыднее, чем корчиться и визжать, разжигая в себе и муже скотскую похоть, и тем уподобляясь продажной девке - эрэа Алисия Берхайм-Эпинэ графиня Виллар втолковала это дочери еще перед ее свадьбой с Аланом. Только простолюдины, недалеко ушедшие от животных, предаются низменным удовольствиям! Люди Чести целомудренно исполняют супружеский долг! Алан бы никогда не позволил себе...
Наверное, Ларак прочитал ее мысли по лицу.
- О, нет, - ужаснулся наемник, - Бедняга Окделл! Его жизнь была если не Бездной Заката, то Льдом Полуночи точно.
- Не смейте трогать Алана! - вновь возмутилась Женевьев, натягивая на себя покрывало до самого подбородка. - Алан был...
- Да знаю я, знаю! - досадливо отмахнулся Гвидо, - Алан был святой, а Дик и Нэдди зачаты чудом, по его жаркой молитве.
- Вам не понять!
- Истинный Создатель - не понимаю! - согласился Гвидо, мгновенным движением сдергивая злополучную ткань, сгребая женщину в объятия и опрокидывая ее на постель. - Да убери ты эту Леворуким побранную тряпку, Женевьев! Даже самые честные из людей Чести вряд ли любятся сквозь простыню, а я и подавно так не умею!
Покрывало свалилось куда-то на пол. Женевьев очень хотелось закатить проклятому наемнику оплеуху, но это было бы неприлично и недостойно настоящей эрэа. В конце концов, брак благословлен если не Создателем, то священником, и негодяй имеет право. Так пусть воспользуется этим правом и оставит ее в покое.
Ларак тихонько засмеялся.
- Ты такая красивая, моя Ева! - прошептал Гвидо, медленно покрывая поцелуями ее губы, шею, нежную обнажившуюся грудь... - И я тебя хочу как сумасшедший... Не надо ничего бояться... Я что - изверг какой? Я же обещал быть тебе волной ласкающей и ветром радости? Не бойся ничего...
- Я вовсе не боюсь вас, сударь, - пылко заверила Женевьев. - Я...
Она хотела сказать "я вас презираю", но язык не повернулся. Бывшая герцогиня Окделл снова увидит свою любовь лишь в Рассвете, однако истинный Человек Чести не лжет ни другим, ни себе - если бы не Ларак и не марагонский ублюдок, она вообще не увидела бы больше никакого рассвета. Ни следующего, ни даже Господнего.
- Я готова исполнить свой долг, - обреченно закончила Женевьев и уставилась в потолок, припоминая слова положенной молитвы. Просить Создателя о рождении ребенка от этого совершенно чужого человека не было никакого желания, но долг знатной женщины - давать мужу наследников. - Делайте, что собирались, и уходите...
- Ну уж неееет... - проворковал Гвидо ей на ухо, - Думаешь так легко от меня отделаться, моя Ева? Кошки с три! Да будь я проклят, если не сумею доказать тебе, что ты живая женщина, а не кусок льда!
Его близость вызывала странные пугающие ощущения, чем-то похожие на то, что она чувствовала с Аланом, только намного сильнее. Почему? Она же ненавидит его!
- Это будет ваш грех, сударь... - Свечи он, разумеется, так и не погасил! Женевьев закрыла глаза, чтобы не смотреть в его лицо, вдруг ставшее удивительно юным и прекрасным в своей разгорающейся страсти.
Вонми, Создателю Щедрый, плодотвори и созижди...
- Свечи...
- Да оставь ты в покое свечи, Ева!
Сотвори яко поле плодоносное...
Нет, не так, она что-то перепутала...
Кожа горела, мысли и чувства путались, слова знакомой, многократно прочитанной молитвы исчезали из памяти. Глупому телу были равно безразличны и Честь, и долг, оно хотело человеческого тепла, прогоняющего память о пережитом ужасе, и того неизведанного, что обещали умелые и бесстыдные ласки Гвидо, творившего над своей беззащитной жертвой такое, что никогда не забывавшему о приличиях Алану и в голову никогда бы не пришло.
- Что вы делаете... - жалобно простонала Женевьев, впав в постыдную панику. - Вы не человек Чести, сударь!
- И слава всем святым! - страстно прошептал Ларак. Порез на его груди открылся и снова сочился кровью, живой и красной, которой нет у Холодных Тварей. - Ева... Моя прекрасная Ева, моя желанная!
"Моя Ева..." Что за насмешка судьбы! Старшая дочь графа Альбера Эпинэ-Виллар не задумываясь продала бы душу Леворукому, лишь бы Алан хотя бы раз, хоть один-единственный раз назвал ее так! Создатель Милосердный, он ведь даже ни разу не говорил ей, что она красивая! Мог вежливо сказать при свете дня: "Вы сегодня прекрасны, эрэа...", а ночью наедине... Разве Алан мог лежать с ней вот так, обнаженным при ярко горящих свечах, любуясь ее телом, и позволяя ей видеть свои восхищенные глаза? Сказал ли он хоть раз, что она желанна ему?
Куда там! У него бы язык не повернулся. Алан был Человеком Чести, он всегда помнил, кто они, и в чем их долг перед обоими Домами, всегда, даже в постели. Алан уважал свою супругу... Да провались оно к Леворукому, такое уважение, холодное и промозглое, как отсыревший под осенним дождем камень Скальных Вепрей, как след посещения выходца, сумевшего забрать с собой живую душу! Ради всего святого, она ведь человек, а не вырубленная из гранита статуя с чеканной надписью "Безупречная Жена" на постаменте!
- Ева... - губы Гвидо нежно скользнули по лицу, собирая текущие слезы. - Ты что? Тебе больно?
Больно? Да! В Надоре суровые зимы, она видела обмороженных крестьян и воинов. Когда живое, замерзнув в лютую стужу, отогревается вновь - больно! Но лекари этому радуются, потому что боль означает надежду. То, что замерзло насмерть - не болит.
- Ева, милая... - если этот заботливый дурак сейчас остановится и отпустит ее, она его убьет!
- Нет... - Женевьев застонала, ища его губы. Жадно, подобно мертвой красавице из легенды, пытающейся выпить жизнь любовника - и воскреснуть! - Скажи мне... Пожалуйста! Скажи мне снова, что я жива!
Он сказал. Каждым прикосновением, каждым поцелуем, каждым взглядом, каждым вздохом, каждым стоном! Стылый могильный холод отхлынул прочь, бежал, как изгнанный враг, его больше не было, были только два огня, два языка ликующего пламени, облеченные в человеческую плоть. Все слилось в какой-то безумный бредовый сон, в котором были ласкающие волны, ветер ослепительного наслаждения, и - Жизнь!
- Назови мое имя...- хриплый срывающийся голос Ларака был как победный боевой клич: - Ева! Назови мое имя!
Создателю Великий и Щедрый, плодовори и ниспошли дар! Сотвори семя яко животворящий дождь, и чрево - яко тучное поле, и утробу - яко лозу плодоносную, и недра - яко недра морские, изобильные! И созижди плоть, яко храм, и возжги душу, яко священный огонь во храме...