Из-за туч ненадолго прорвались холодные солнечные лучи, и падая один за другим на землю, снова исчезали. Редкие для этой части города прохожие превратились, казалось, в унылые тени парящие вдоль дороги, как вдоль берегов медлительной Леты. Однако, присутствующие были слепы к поэтической тоскливости этой картины, поскольку сами являлись действующими лицами, да и вообще слишком были погружены в собственные заботы.
На полупустой улице, перед зданием с потускневшей вывеской бара, находилось пятеро молодых людей. Внешне они казались похожи, как, впрочем, и все в этот день. Они были хорошо знакомы: двое из них учились вместе, двое вместе работали, пятый, не так давно окончивший медицинский, тоже принадлежал к их компании, и все-таки, любой из них мог завтра же навсегда уехать и не обмолвиться об этом ни словом, и никогда не вспомнить своих друзей.
Сегодня они собрались случайно и ненадолго. Тем не менее, весь воздух вокруг уже был насквозь пропитан сигаретным дымом, так что им самым и приходилось дышать вместо кислорода. Курили только трое, но делали это с такой отдачей, что хватало на всех. Двое сидели на бордюре, остальные стояли возле них неправильным полукругом.
Сидящий справа говорил, сплевывал и опять говорил. Другие тоже иногда говорили, но всегда отрывисто, отдельными фразами; зато все они сплевывали, включая и некурящих. Это действие, похоже, было полноценной частью общения; оно как будто полностью заменяло потребность говорить.
Речь шла о каких-то пустяках, суть которых имеет забавное свойство ускользать непосредственно во время разговора. Они много смеялись и часто оглядывались вокруг, без очевидной причины.
Один из них, стоявший посредине, выделялся от остальных. Скорее не внешностью и не фигурой, а впечатлением, которое производил, впечатлением неестественности. То ли потому что смеялся невпопад, или же часто задумывался, он совсем не вписывался в эту компанию.
С самого начала, то-есть все двадцать минут которе они здесь стояли, вокруг летала назойливая пчела. Сперва присутствуюшие просто отмахивались, но она упорно совалась то к одному, то к другому. Наконец, привыкнув к ней как к чему-то необходимому, они, ради шутки, стали подносить дымящиеся сигареты вплотную к ее небольшому, продолговатому тельцу.
Когда сигареты были потушены и остатки дыма, неспеша, рассеивались, пчела появилась вдруг в середине круга. Она отчаянно шевелила крыльями, не в состоянии сдвинуться с места. Вся оставшаяся энергия, очевидно, уходила на то чтобы удержаться в воздухе. Удары ее крылышек почти можно было сосчитать невооруженным глазом, что крайне необычно для насекомых. Исполнив всеобщее желание, выраженное на лицах, правый сидящий вскочил с бордюра и с размаху накрыл пчелу ладонью.
Поболтав еще пять минут, они разошлись, как будто связывали их только сигареты и дым.
Молодой человек из середины, чувствовавший себя в последние минуты неуютно, с чрезмерной внимательностью рассматривал пчелинный труп, потерявший теперь яркую окраску. Что-то во всем этом глубоко его поразило.
*****
Усталый взгляд молодого человека упирался в паркет собственного коридора. Разобрать что-нибудь не представлялось возможным; было так темно, что самая обычная подставка для ботинок выглядела светопожирающей черной дырой. Во всей квартире ясно ощущался спертый запах давно не проветриваемого помещения.
Молодой человек мерно дышал, сидя на успевшем уже нагреться полу и постепенно соскользал в лежачее положение. Он был одет по погоде, в дождевую куртку. Отпечаток улицы все еще лежал на его лице и руках, но подняться, чтобы смыть это странное ощущение, заменявшее, казалось, собственное тело чужеродным, было слишком лень. Отсюда коридор сообщал о наличии трех дверей, исключая входную. Одна вела в ванную, совмещенную с туалетом; другая - на крохотную кухню, с узким, продолговатым окном; за последней находилась комната, давно уже бывшая чем-то вроде убежища. За те пять лет что провел здесь молодой человек, она редко принимала гостей и, казалось, начинала приобретать самые неуловимые черты жившего в ней. Но вот уже три месяца прошло с тех пор, как он закончил учебу. Теперь он все реже проводил время за старыми занятиями и все чаще комната оставалась пуста.
Вернувшись домой около часу ночи, молодой человек ощутил неожиданную слабость и присел на пол; прошло чуть больше двадцати минут, прежде чем он поднялся. Весьма вероятно, что он просидел бы и дольше, но внезапная мысль разом придала сил. Это была радостная, обнадеживающая мысль, которая уже две недели ободряла его в самые тоскливые минуты: деньги кончаются и скоро он вынужден будет искать работу. Тогда он забросит ночные гуляния, стряхнет лень и главное, вернется к прежнему образу жизни, выстраданному, единственно правильному. Еще из головы его не выходил образ одной молодой девушки, с которой он недавно успел познакомиться. Между ними не было сказано и двух слов, но она и без того оставила в воображении глубокий след. Однако пока это казалось скорее второстепенно.
Деньги о которых он вспоминал с такой надеждой, были ничем иным, как собственными сбережениями со степендии, которые предназначались для обустройства в новой, большой жизни. Конечно их было не много, но для начала должно было хватить. Таков был план. Однако вскоре выяснилось, что поиск работы - отдельная наука, к постижению которой он оказался не готов. Кроме того хотелось и просто отдохнуть от чрезвычайно напряженной университетской учебы.
Была этому и другая причина - страх. Деловые разговоры, бумаги, неопределенность и неуверенность отпугивали. Гораздо больше нежели все остальное именно этот страх заставлял продлевать самодельный отдых, несмотря на то что он почти сразу надоел и стал в тягость.
Столь необычная манера приводить дела в порядок, то есть дожидаться пока закончатся деньги, весьма им приветствовалась, так как в последнее время казалось невозможным перестроить свою жизнь просто так, даже если речь шла всего лишь о возобновлении старых привычек, как будто что-то было им навсегда утрачено. Все же, он был уверен, что в такой ситуации необходим лишь толчок, который непеременно вернет его на верную дорогу.
К тому же, опыт подсказывал, что не все так плохо и стоило лишь взяться за дело по-настоящему, как оно шло само собой.
Сейчас же ему не нужна была твердая уверенность, а надежда. Именно она придавала ту беззаботность, которая как ничто другое могла скрасить предстоящий сон.
Поднявшись на ноги он даже удивился чрезмерной радости и, как бы испытывая ее, принялся поднимать самые неприятные моменты из тех, которые мог выдумать на ближайшее будущее. И они не могли испортить настроение. Мысленно празднуя победу, молодой человек отправился в свою комнату.
Небольшая и узкая, она, в целом, имела довольно ухоженный вид. Окно здесь было наподобие кухонного, если не точно такое же. Стена напротив двери была частично срезана крышей. От середины стены до среза, тянулось окно, завешенное небольшой шторой. Обстановка была простая. Вместо кровати здесь был диван, кроме того много полок с книгами, расположенными в странном, одному хозяину известном порядке. Среди них можно было различить множество медицинских книг, которые охватывали преймущественно область кожных заболеваний, судя по названиям. Одежный шкаф с зеркалом на двери был почему-то открыт. Стол находился посреди комнаты, так что днем свет наверняка падал прямо на него. На нем были разбросаны какие-то вещи.
Оказавшись в комнате, молодой человек расстелил диван и принялся рассортировывать одежду в шкафу. Через десять минут он удовлетворенно закрыл его и уставился на свое усталое отражение в зеркале. Круги под глазами и впалые щеки - свидетельства его образа жизни, сейчас мало интересовали его; гораздо больше он обеспокоился каким-то раздражением на висках: кожа на них шелушилась и немного пекла.
Оторвавшись наконец от зеркала, он посмотрел на часы, служащие подставкой для третьего ряда книг. Они показывали ровно два. Молодой человек засуетился и уже через пять минут, лежа в постели, припоминал в котором часу завтра назначена встреча с доктором.
*****
Разбудило его какое-то странное ощущение, преследовавшее его всю ночь. Когда он встал, в голове еще сильно гудело и чувства не совсем вернулись. Шторы почти не пропускали света, поэтому трудно было судить о времени. Стрелок на часах было не разглядеть.
Молодой человек сделал несколько шагов по направлению к окну, но, перед зеркалом, остановился. От резкого подъема у него сильно закружилась голова, а в глазах потемнело и он схватился за стол, чтобы не упасть. Неожиданная боль в висках заставила его обхватить голову руками. Когда боль прошла, он почувствовал на лице странное жжение. Доторонувшись до него в замешательстве, он ощутил это жжение еще явственне; лицо было шероховатым на ощупь и как будто онемело. Не на шутку испугавшись, молодой человек быстро повернулся к зеркалу. Несмотря на слабое освещение, он ясно различал отвратительные красноватые язвы, маской растянувшиеся от подбородка до корней волос. Руки бедняги затряслись и он еще раз поднес их к лицу, не зная зачем, так и не дотронувшись. Из полуоткрытого рта вырвался тихий, прерывистый стон. В глазах снова потемнело, однако голова была теперь ясна. Самое позднее с этого момента появилось ощущение, что происходящее - сон. Ослабевшими ногами он, не глядя, ощупью, добрался до кровати.
Долгое время он сидел неподвижно, как в полусне, даже не пытаясь понять что произошло. Он думал сейчас о чем-то приятном и далеком; перед его глазами проплывали цветные картины, знакомые лишь ему одному - и сам он не смог бы их описать. Но даже теперь он понимал, что происходило что-то непоправимое и чувствовал, как его тянет обратно.
Когда на столе зазвонил телефон, он испугался. Этот резкий звук заставлял его вздрагивать каждый раз, никак не давая к себе привыкнуть. Прошло время, прежде чем он сумел прийти в себя и взять трубку. Когда же он осознал, присутствие чужого человека на другом конце провода, его охватил ужас. Трубку он не бросил, но молчал, даже после того как доктор, а это был никто иной, несколько раз повторил свое 'алло'. Наконец он заставил себя положить трубку. Рука так и осталась на ней, в ожидании повторного звонка. Звонящий был возможно единственный человек, способный ему помочь; именно это и помогло больному собраться.
Еще вчера, записываясь на прием, молодой человек неожиданно наткнулся на знакомое имя, но только сейчас, по голосу, окончательно убедился в том, что ошибки быть не может.
Итак, во второй раз подняв трубку, он начал приходить в себя. Голос доктора навевал детские воспоминания. Это не были эпизодические воспоминания, из тех, которые остаются навсегда, скорее особое осознание того, что когда-то была другая жизнь. Он решил не рассказывать доктору что случилось, но просил, даже умолял его приехать на дом. Тот удивленно допытывался, что же такое стряслось; не получив внятного ответа, он осведомился может ли это подождать до вечера. Больной тут же согласился, так как в таком случае не нужно было покидать квартиру, что было бы в его положении в высшей степени неприятно.
- Давай все-таки еще раз, у тебя раздражение на лице, так?
- Да, да, но об этом можно потом...
- Болит или чешется?
- Может быть ночью и чесалось, я плохо помню.
- Болит?
- Нет, но это потом, это потерпит, я подожду.
- Ну ладно. Я все-таки попытаюсь зайти пораньше.
Назойливый гудок еще раздавался в ушах, когда он вновь опустился на кровать. Слабое приветствие, ничего лишнего; они не виделись последние шесть лет. Тогда доктор уехал искать другое место. Все шесть лет от него не было никаких вестей. Незадолго до отъезда, город покинули и родители больного. Они давно хотели переехать и не делали этого из-за сына, однако после его поступления, дорога была открыта. Причинами переезда были извечные проблемы: маленькая зарплата, плохие отношения, какие-то постоянные ссоры, интриги - он мало этим интересовался.
Доктор был другом семьи. Молодой человек вспоминал осанистого мужчину, среднего роста, строгого, но доброго, говорившего с ним на самые серьезные темы, как с себе равным. Когда он что-то объяснял, это не было поучением и не уязвляло самолюбие ребенка. К тому же он не был придирчив. К моменту их последней встречи доктору было глубоко за сорок; уже тогда у него было порядком седых волос, да и извечная борода прибавляла возраст. Откуда-то из глубин сознания, поднималась история о том, как его родители, в стародавние времена, чем-то помогли доктору. В чем именно эта помощь заключалась, больной не помнил, да и не знал толком никогда, хотя уверен был, что она каким-то образом связана с докторской работой - это было не важно. Определяющим был сам факт помощи его родителей и крепкой дружбы, завязавшейся с тех самых пор. Ему льстило, что они могли оказаться полезными такому потрясающему человеку.
Но вот пришла пора и все кто были ему близки, стали разъезжаться безвозвратно. Это же касалось и тех немногих, оставшихся ему друзьями до последнего класса. Для него настало университетское время. Поначалу запивать известный гранит приходилось прокисшим молоком или заедать подгоревшей едой, отнюдь не от недостатка денег, а от слишком расслабленного отношения к быту. К счастью, вскоре все уладилось и он отменно научился совмещать вещи. Когда мирный договор со временем был окончательно подписан, деньги перестали стремительно исчезать, а присылаемые родителями ежемесячно небольшые суммы, были неприкосновенны.
Сама учеба продвигалась со множеством преград. По определенной причине, он слегка поторопился с выбором медицинского факультета. Слишком поздно он вынужден был признать в себе полное отсутствие как таланта, так и какого либо интереса к выбранному. Ему оставалось только держать свое недовольство в узде, а главное - призвать на помощь всю свою собранность и прилежность.
К счастью, вскоре эта ситуация была во многом облегчена одним весьма значительным открытем: оказалось, что среди женщин молодой человек пользовался немалым успехом. С этим он обошолся не менее умело чем со временем, сумев обустроить все так, чтобы ничто не вредило учебе. Таким образом у него ни с кем не было обязывающих отношений, зато было множество мелких знакомств, не дававших оставаться в одиночестве. Молодой человек полностью вжился в новую среду.
Ну, а затем все исчезло; знакомства как-то поразительно быстро расстворились в бумагах, поисках места, двух-трех письмах и несостоявшихся встречах. Эта ситуация живо напомнила ему время после окончания школы. Но на этот раз, вместо того чтобы утонуть в учебе, он обратился к менее достойной стороне жизни...
Наконец больной слегка задремал.
Очнувшись, он с удивлением застал на лице застывшую улыбку. Мурашки пробежали по спине: когда он успел улбнуться? Вздрогнув от холода, он резко поднялся и отдернул шторы.
Солнце скрывалось за тучами, совсем как вчера; наверняка было далеко за полдень. На часах пол-пятого, неужели могло быть так поздно? Молодой человек испугался: доктор должен был скоро прийти, а он с самого утра ничего не делал. Только бросившись одеваться, он почувствовал обессиливающую пустоту в животе. Натягивая штаны, он попытался вспомнить, когда в последний раз своевременно принимал пищу. Должно быть давно.
Проходя мимо шкафа, он, краем глаза, уловил какую-то незнакомую фигуру; не только лицо, но и вся внешность казалась чужой. Впечатление было новым и крайне неприятным. Отражение мелькнуло и исчезло; возвращаться к зеркалу не захотелось.
В коридоре он понял, что до сих пор не умывался и тут же подумал: а стоит ли. Все еще не решив этого вопроса, он машинально открыл дверь. В небольшом, квадратном зеркале, когда-то им самим установленным над раковиной так, чтобы как можно лучше отражалось лицо, показалось нечто в высшей степени безобразное. Его сердце защемило, как будто он сейчас только впервые увидел себя таким. Он был похож на зверя, который натыкаясь вот так на себя самого никак не может понять кто же это, он или кто-то другой, по ту сторону.
В ярком электрическом освещении, на него неумолимо уставилась отвратительная рожа, покрытая чем-то вроде мелкой шелухи. На разодранных местах была видна запекшаяся кровь. Теперь он припомнил как ночью, некоторое время, продолжался нестерпимый зуд. Кроме того лицо покрывали язвы красноватого цвета, самых различных размеров и небольшие пузырьки.
Глядя на все это глаза начали невольно слезиться. Гнилостный запах ударил в нос. Умываться он не решился, чтобы не сделать хуже, по той же причине он не стал и есть и вообще, до прихода доктора, решил не выходить из своей комнаты.
Там он, первым делом, снова задернул шторы - в темноте было спокойнее.
Поразмыслив в тишине, прерываемой изредка далеким шумом машин, молодой человек немного приободрился. Он все больше убеждался, что эта неприятность может быть следствием, например, какой-нибудь алергической реакции. На ум тут же стали приходить истории подобных болезней, которые, как он смутно припоминал из семинаров по дерматологическим заболеваниям, часто завершавшиеся поправкой. Тогда он принялся перебирать, на что у него могла быть алергия. Все это так его успокоило, что он даже не посчитал нужным поискать что-нибудь более определенное в своих учебниках.
Время шло, а доктора все не было. Наконец, когда на улице уже совсем стемнело, с лестничной площадки послышались твердые, размеренные шаги. Время и чувство сходились; не долго думая он ринулся открывать, совмещая радость встречи с надеждой. Дверь распахнулась прежде чем доктор успел нажать на звонок.
Неизбежная улыбка заиграла на лицах обоих. Полусонная лампочка не позволяла, до времени, двум старым знакомым разглядеть друг друга; оскалы и блеск в глазах - не более того. Они обнялись в знак приветствия; доктор тут же, по привычке, взял больного за плечи, за чем последовало:
- Темно тут у тебя как в берлоге.
- Тут так не всегда, это только недавно, - принялся молодой человек смущенно оправдываться, бог знает за что. То что доктор не сразу смог разглядеть лицо, оказалось большой неприятностью. Теперь ужасное ожидание растягивалось.
Они прошли в комнату. Больной включил свет. Между тем, доктор, повернувшись к нему все еще крепкой спиной, осматривал комнату. Он медленно покачал головой и вдруг оживился.
- Будь добр, поменяй хоть часы: эти не идут давно,- с этими словами он подошел к книжной полке и добавил усмехнувшись, указывая на толстенный детектив, прислоненный к часам,- подпираешь дешевую беллетристику.
- Это не моя,- сказал больной, продолжая смущаться. Мелькнувшая было улыбка на лице доктора исчезла; теперь он, со строгим видом, изучал часы.
В глаза больному тут же бросился один жест, которого он до тех пор за ним не замечал, время от времени он непроизвольно массировал шею правой рукой; кроме того совсем поседел за последние годы, хотя волосы имел все еще густые, неизменной осталась лишь борода.
- Надо будет заменить батарейки,- заключил он.- Пыли тут много, ну да смотри, квартира твоя.
Больной хотел было заметить, что проблема не в этом, раздосадованный, что доктор, как нарочно, его игнорирует, но тот уже обернулся. Выражение его лица трудно было определить; взгляд, как всегда серьезный и внимательный, заставил сердце ожидавшего биться быстрее.
- Раздражение, верно?- проговорил доктор про себя, но так, чтобы было слышно. Простояв не двигаясь с полминуты, он жестом приказал больному ждать, а сам вышел в коридор. Послышался стук склянок и чего-то металлического, после чего доктор вернулся, с аптечкой в руках.
- Готов поспорить, что у тебя нету даже бинтов, не то что спирта,- сказал он, поставив сумку на стол и как будто проверяя, все ли на месте,- присядь.
Пока доктор рылся в аптечке, больной глядел на его спину, затаив дыхание. Теперь он полностью чувствовал себя во власти этого человека - чувство не из приятных. Было неуютно: руки совершенно вспотели, а сердце тряслось в ожидании, против воли.
- Почему оно, ко всему, разодранно?- спросил доктор коротко, вслед за чем, непосредственно, комнату окутал запах ваты.
- Сам не знаю; ночью, кажется, чесалось, тогда и разодрал...
- А сейчас чешется?- прервал доктор.
- Нет.
Обмочив вату в склянке, он стал прикладывать ее к местам, где кровь еще не засохла. Больной почувствовал неожиданно сильное жжение, заставившее несколько раз дернуться. Затем доктор смазал лицо какой-то сильно пахнущей мазью.
- Все,- объявил он наконец,- теперь остается ждать.
- Как?
- Это я насчет ран, а вообще говоря, сейчас я больше ничего не могу сделать. Тут нужно идти на обследование.
- В больницу?
- В клинику, к специалисту.
- Я это и имею в виду. Но хоть что-нибудь можно сделать?
- Начнем с того, что я уже кое-что сделал. А теперь ответь на такой вопрос: с тех пор как ты заметил появление язвы, ты наносил воду на поврежденные места?
- Нет.
- Правильно, вместо этого пользуйся вот этой мазью - я тебе оставлю. Она естественно ничем не поможет - просто чтобы чистить. О гигиене тебе говорить нечего, все должно быть стерильно чисто, особенно постельное белье. И хотя у тебя в комнате проветрить следовало бы, все же теперь заниматься этим не рекомендую, особенно если похолодает. Теперь скажи еще одну вещь, ты точно ничего не чувствуешь?
- С самой ночи.
- Когда чесалось, имеешь в виду? Знаешь как-то это все быстро произошло, так не бывает. Всего ведь за одну ночь! А по какому поводу ты записался ко мне на прием?
- У меня всю неделю болела голова.
- И все?
- Да.
- Ну это вряд ли могло быть причиной. Точно ничего не чувствуешь?
- Не знаю,- больной нахмурился, ему стал надоедать этот разговор, несмотря на всю его бесспорную важность.
- Послушай, это действительно важно.
- Может и печет кое-где, но слабо.
Доктор некоторое время пристально смотрел на него, потом сказал:
- Ну что же, на рак не похоже, а, судя по всему, это экзема. Какая - определить не могу. Будет конечно плохо, если окажется, что связано с внутренними органами, но может это что-то аллергическое; в любом случае, о твоем крепком здоровьи это не свидетельствует. Необходимо безотлагательно пройти обследование.
- Что это не рак я и сам знаю,- огрызнулся молодой человек,- что же касается лечения... у меня все равно нет денег.
- Не говори глупости, во-первых лечение бывает разное, во-вторых, чтобы говорить о таком, нужно сперва установить причину заболевания, иначе все не имеет смысла. И потом: здоровье куда важнее денег, ты уж мне поверь.
Прошла минута молчания. Наконец доктор, до сих пор сидевший на стуле, поднялся и взял сумку.
- Извини, но мне нужно будет домой. Я еще зайду сегодня попозже - поговорим.
Больной смотрел в одну точку. Только когда тот вышел в коридор, он очнулся и последовал за ним.
- А который же сейчас час?- спросил он, доктора стоявшего уже на пороге.
- Пол-пятого,- ответил тот поморщившись.
*****
'Здоровье дороже денег,- как он это сказал, серьезно до тошноты, этакую пошлость. Пожалуй что изменился, очень изменился. И вообще все так твердо, заученно - наверное чтобы я зря не волновался... ради меня',- молодой человек усмехнулся. Он все пытался найти причину нахлынувшей на него тоски. Как бы ему хотелось прочитать мысли доктора, когда тот увидел его лицо.
Что же делать? Ждать было пожалуй единственной, может не самой правильной, но, в его положении, единственной возможностью. Хорошо, но сколько: день, два, неделю; в итоге все равно прийдется показаться на улице и тогда... Следовать же совету доктора насчет клиники он не собирался, даже не рассматривал этот вариант: уговоры не убедили его и потом, он как-то даже не представлял себе этого. Насколько бы не была существенна его болезнь, посещение клиники было исключено. Подобного унижения нельзя было перенести.
Через какое-то время он почувствовал слабость, вызванную вновь нахлынувшим голодом. Пройдя на кухню и слегка подкрепившись, так только, чтобы заглушить ощущение пустоты в желудке, он уселся на месте, позабыв даже, что может вернуться обратно в комнату. Мысли его потекли все быстрее и громче. Вот они уже начали отдаваться в ушах и постепенно все вокруг растворилось в их мерном потоке.
*****
Гулкие шаги никогда не прекратятся. Они так тяжелы, что с каждым разом заставляют вздрагивать сердце. Вокруг пустота, темнота, быть может это коридор, по сути это совершенно не важно; не важно также удаляются они или приближаются. Что бы ни было вокруг - все обман, есть только они.
Больной медленно пришел в себя. На улице было все так же темно, однако людей поубавилось. То и дело слышно было, едва различимо, постукивание дождя по окну. Шея болела, и неудивительно: заснуть в такой позе. В коридоре раздавались четкие шаги, казавшиеся до странного тихими, по сравнению с теми, во сне. Больной нисколько не сомневался в их принадлежности, и почему-то ему все-таки хотелось ошибиться. Краткий звонок в дверь развеял надежды. Он торопливо открыл и вновь приветствовал доктора. Тот вошел - с зонтиком наперевес и в слегка намокшем пальто.
- Льет ужасно, это меня по пути к тебе застало. Уже думал было повернуть, но тут встретил жену и получил зонт.
Он аккуратнейшим образом снял пальто и повесил его в прихожей; затем прошел в комнату.
- Пожалуй тебе все-таки стоит здесь проветрить,- сказал он сморщив нос,- только выйди на это время на кухню или куда там.
Больной подошел к окну и выглянул наружу. Дождь усиливался на глазах, он уже окутал все вокруг золотистым занавесом. Небольшая улица, на которой располагался дом больного, отменно освещалась по вечерам. Доторонувшись рукой до стекла, он почувствовал ледяной холод снаружи. Затем решительно задернул штору.
- Ну-ка, посмотрим теперь что у тебя с ранами,- сказал доктор.
Раны уже не кровоточили.
- Хо-ро-шо. Так-с, а ты уверен что кроме головной боли тебя, в последнее время, больше ничего не беспокоило?
- Ничего другого я не могу припомнить.
- Постарайся, это может иметь большое значение.
- Я понимаю. Если и было, то что-то незначительное, на что даже не обратил внимания.
- Ну, знаешь, обращать или не обращать внимание - это от человека зависит, а вот насчет значимости, оставь решать специалисту. Поэтому если что вспомнишь, хоть мелочь - сразу скажи. Так, ну, а что же с обследованием?
Больной медлил. Это был уже второй раз. Специалист. Разве сам он не был специалистом? Нет, в ту секунду, когда Доктор бросил свое замечание, он понял это с необычайной ясностью.
- Помни, решение необходимо в ближайшее время, если не хочешь чтобы состояние ухудшилось. Я могу попытаться устроить его даже раньше возможного, только скажи когда тебе подойдет. Завтра, в первой половине дня сойдет? Слышишь?
Больной тихонько мычал, выражая крайнюю нерешительность. Он все никак не мог собраться с силами, чтобы сказать доктору, что идти никуда не собирается. доктор воспринял это с удивлением.
- Ну же, тут и думать нечего, или что-то может быть важнее здоровья?
- Если честно, то я завтра еще не готов идти.
- Это еще почему? Я же говорил, в этом нет ничего страшного, только небольшой осмотр и все. Поверь, что хуже от этого не будет. Там попробуют установить причину и даже если ты, впоследствии, не захочешь идти на лечение, тебе все равно, по крайней мере, дадут рецепты. А без этого на меня не расчитывай, я же не знаю чем тебя лечить, что тебе принимать можно, а что нет.
Что-то в его тоне не понравилось больному. Чтобы как-то задеть доктора и, одновременно с этим, повести разговор в нужное русло, он сказал едко:
- Это вы сейчас говорите со мной как и со всеми пациентами, да?
Доктор, нахмурившись, посмотрел ему в глаза; замечание его озадачило.
- Не понял?
Мужества больного хватило только на вопрос, реакции он уже не вынес и смутился.
- Что ты имеешь в виду? Конечно как и с другими... то-есть, я не совсем понимаю,- вдруг он как будто что-то вспомнил и сказал напористо,- нет, конечно нет, другим я не предлагаю осмотр уже на следующий день и для них не готов входить в долги перед своими коллегами, у которых в это время может быть,- не обязательно,- но вполне может быть назначена другая встреча и которые даже в противном случае вовсе не обязаны принимать пациентов вне очереди.
- Нет-нет, вы что, я не о том,- бормотал больной, пораженный таким недоразумением. Ему хотелось возразить, что нужны были вовсе не привилегии и жертвы со стороны доктора, а, всего-навсего, возобновление старых отношений. И также ему хотелось, чтобы он не смог и не захотел придраться ни к одному его слову, как делал это сейчас, а только слушал, как раньше. Естественно он промолчал.
Видя смущение собеседника, доктор не стал дожидаться ответа, махнул рукой и уселся на стул. Заложив ногу за ногу, он принялся детально рассматривать комнату и теперь лишь появилось в его взгляде то любопытное, изучающее выражение, которое появляется в глазах двух старых знакомых после долгой разлуки. Больной понял, что именно такого взгляда ему не доставало при первой их встрече, но, в эту минуту, ничего кроме раздражения он уже вызвать не мог.
- Ну,- протянул доктор,- я смотрю, ты здесь кое-как устроился. Как родители?
- Мы виделись месяца четыре назад. Говорили, что у них все в порядке.
- А есть сомнения?
- Нет, почему?
- Ты так говоришь...
- Они просили меня переехать к ним.
- Но ты не захотел.
- Нет.
- А что же с работой?
- Нашли. Кстати, еще до того как вы уехали.
- Неужели? Что значит время! И как, все та же специальность?
- Сложно представить себе что-то другое.
- Ах да, верно ты ведь никогда этим не интересовался... Ну а ты чем все это время занимался?
- Учился. Потом решил остаться здесь и искать работу.
- Так поздно?
- Да, к сожалению.
- И разумеется ничего не нашел, так?
- Почему "разумеется"?
- Неужели нашел?
- Нет. Я не очень старался, - пояснил он нехотя, обнаруживая свое глупое положение,- и потом, мне было еще на что жить...
- А теперь стало не на что, понимаю. Было на что жить - конечно аргумент, да. А не кажется ли тебе, что ты должен был начать искать работу до окончания университета - ты ведь университет окончил,- полувопросительно добавил доктор.
- Да.
- Да, ну так вот, это ощущение, что все успеется, советую тебе его потерять. Из него всегда выходит только плохое, уж лучше лишний раз поволноваться, понимаешь?- Реакции не последовало, поэтому доктор продолжал энергичнее.- Возьмем хоть твою болезнь, казалось бы она - неожиданность, однако, оглядись хорошенько, посмотри как ты живешь, разве не чувствуешь связи?
- Связи?
- Ну конечно. Вот ты меня упрекнул, я мол тебе то же что и другим говорю, ну так слушай. Пример: приходит к нам один, у него устанавливают, ну хоть рак, рак бронхов. Что тут начинается! Он вспоминает сколько ему еще надо сделать и кричит о несправедливости, и как он этого не ждал,- а он, будучи ребенком, без сигареты дня не прожил, пьет как не в себя - ну это положим... Зато требует заменить легкие и кричит на что нужны доктора, если ничего сделать не могут. А на пачке тех самых сигарет огромными буквами написано, так что и слепой разберет, все что они могут вызвать. Оно и понятно, всю жизнь курил и ничего, а риск мы ведь любим. И так ведь не уйдет, будет умолять, унижаться. А ведь вся его жизнь к этому вела и удивляться здесь, собственно, нечему. Медицине можно приписать какие угодно обязанности, но, согласись, ну не для таких она создана. Или это нормально, если я завтра отрежу себе ногу и, чтобы доказать хирургу его неспособность?
При этих словах больной усмехнулся. Эта, первая его реакция за всю речь, казалось, удовлетворила доктора, потому что он продолжил уже спокойно:
- Не так ли? Не относи всего на свой счет, сам понимаешь: у тебя другое. Тот же принцип. А можно ли узнать, что ты делал когда, как выразился, "было на что жить"?
- Ничего...
- Пил?
- И это тоже.
- Мы с тобой уже давно не виделись, поэтому то что я скажу не обязательно должно быть правдой, но у меня сложилось такое впечатление, как будто ты ищешь - и не можешь найти себе места в мире.
Доктор сделал театральную паузу, значительно посмотрев на больного. Тот не выказывал ничего, мало того, выглядел утомленным и совершенно очевидно не был расположен к разговору.
- Молчишь, а сам настаивал.
- Если честно, то я не задумывался над этим,- проговорил он через силу.
- Ну, если отвечать нечего, то и говорить незачем.
Доктор решил, что все сказанное оказалось не к месту и задумался, но, к удивлению больного, собиравшегося уже провожать, не ушел. Комнату надолго обволокла гробовая тишина, не прерываемая даже шуршанием одежды. "Интересно",- думал больной,-"ему кажется, что он исполняет свой долг, отсиживаясь здесь или он караулит? Шел бы поскорее". Ему становилось нестерпимо душно, началось головокружение и чувствовалась подступавшая тошнота, однако он ничем не выдавал своего состояния, лишь изредка бросая выжыдающий взгляд в сторону доктора.
- Я так давно не видел твоих родителей,- сказал тот наконец, теперь уже другим, почти грустным тоном. Больному даже показалось, что говорит он так, как будто добрался до самого по-настоящему важного пункта.
- Вы разве не переписываетесь?- бросил больной немного рассеяно.
- Да нет, что ты? Столько лет прошло, столько всего произошло... А что они, вспоминают еще обо мне?
- Не знаю... впрочем, да, конечно, почему нет? Как же получилось, что вы вернулись?
- А-а, скучно. Как помнишь, я переехал в столицу.
- Да, в связи с каким-то местом.
- Точно. Но когда я приехал, оказалось, что сию минуту меня не могут принять, так и сказали: "сию минуту". Можешь представить себе мое возмущение, но что оставалось делать, кроме как снять дешевую квартиру и подрабатывать? Это в моем-то возрвсте! Так и жил, как студент, ну ты-то понимаешь.
Минута у них растянулась на год с небольшим. Потом приняли, как само собой, без извинений, без объяснений, я еще благодарил. Работа оказалась не золото и хотя я за этот год научился ничем не брезговать, все же это оказалось не совсем то чего я ожидал, плюс ко всему, начальник меня на дух не переносил, я его, впрочем, тоже. Когда уже совсем отчаялся, я, неожиданно для себя, сошелся с одной коллегой, - и решил не спешить. Через год мы поженились и тут уж волей-неволей пришлось смириться с положением, которое, кстати, к тому времени уже перестало казаться таким ужасным. Ну, а потом все пошло лучше и лучше: начальство сменили и у меня появилась возможность начать заново, так сказать. Феноменальных успехов я правда не добился, но жить стало вполне сносно.
Родители жены, как оказалось, все это время жили здесь. Около года назад ее отец умер, а мать осталась одна, в ужасном состоянии. То-есть, между нами говоря, она фактичкски свихнулась, но жена наотрез отказалась сдавать ее куда положено. Неважно, в общем уезжать матушка отказалась, оно и понятно: здесь у нее собственный дом. Так что пришлось уж переехать нам. С тех пор я здесь. Вот и все, вкратце.
- Так вы у нее живете?
- Нет, не хватало еще. Мы снимаем квартиру недалеко от центра, а жена навещает ее каждый день. Пока что работаю только я.
- Ну, а как же сейчас с работой?
- Знаешь, кажется впервые в жизни повезло. Не на что жаловаться... а может стар я стал,- он улыбнулся.
- Так вы поженились?
- Разве это так удивительно?
- Нет, я просто...
- Ну что ж,- доктор посмотрел на часы,- десять, пора мне. А твои все не идут. У тебя нет запасных батареек в доме?
- Я поищу.
- Давай, а то мне действительно надо спешить. И подумай хорошенько насчет клиники. Я назначу на завтра осмотр.
Они стояли уже в коридоре.
- Я не пойду.
Доктор остановился, держа ладонь на дверной ручке и тихо вздохнул.
- Мне казалось, мы все решили.
- Прошу прощения, если вам что-то показалось,- ответил тот насмешливо,- но завтра я никак не могу.
- Почему?
- Я не готов.
- Это что, экзамен?
Больной не ответил. Он смотрел мимо доктора, но говорил твердо.
- В таком случае я смогу зайти только завтра к вечеру.
- Очень хорошо.
- Откуда такое упрямство?
Доктор подошел было ближе, но, как будто опомнившись, развернулся, открыл дверь и сказал уже с порога:
- Тогда до завтра.
"До завтра",- донеслось до него из темноты то ли эхо, то ли ответное прощанье.
*****
Чем больше доктор настаивал на лечении, тем невозможнее казалось молодому человеку дать согласие. Оставленный теперь в одиночестве, он, не переставая, думал об их разговоре и это порядком угнетало. "Ему со мной неловко, это чувствуется. Не знает как обращаться, что говорить, каким тоном, поэтому берет за шаблонного пациента и слегка импровизирует. Чего стоят одни родители, как спасательный круг, уверен, он еще не раз за него схватится - вынужден будет. И как это я не видел в этом преграды с самого начала? Почему-то казалось, что все как-то само-собой, как бывает между старыми знакомыми... а ведь я даже не знаю, как между старыми знакомыми... наверно от человека зависит. Нет, я однозначно недоволен."
Насчет клиники все было ясно: идти туда он не мог из-за нехватки денег. С обследованием было другое, он и сам долго старался уяснить, что именно мешает согласится на это казалось бы безобидное дело и, в итоге, остановился на нежелании одалживаться, впрочем, вопрос не был решен окончательно и отказ наверняка заключал в себе нечто большее. И несмотря даже на глубокую уверенность, что лучше не станет, даже самое простое обследование означало столько новых тревог и переживаний, что будь он хоть трижды болен, то не согласился бы и тогда.
После нескольких часов полного уединения, он почувствовал голод, но больше - усталость и не будучи в силах сделать себе поесть, лег на диван и тут же уснул.
Сон был беспокоен. Временами молодой человек просыпался ночью и каждый раз ему стоило труда снова уснуть. Казалось, что язва, эта его странная болезнь, не дает покоя даже во сне. Лежать было жарко и неудобно; приходилось все время находиться в одной позе, чтобы не потеть - на спине. Он терпеть не мог лежать на спине. В то же время вставать не хотелось, хотелось наконец крепко уснуть, чтобы наутро хорошо выспаться. Где-то посреди ночи он чуть не заплакал от неудобства и беспомощности.
Когда лежать сделалось совершенно невыносимо, он поднялся, как будто ведомый не своей силой, и выглянул в окно. Было чуть-чуть светло, но до восхода солнца было еще долго. Чтобы хоть как-то утешиться, он попытался читать, но в итоге стал думать о своем и лишь бессмысленно бегал глазами по страницам, пока не надоело.
Скука приводила в отчаяние. Он встал и принялся ходить по комнате, убеждаясь все больше, что неприкаянность больного - самая страшная вещь в мире.
Наконец за окном забрезжил долгожданный свет и улица стала подавать первые признаки своей деловой жизни. При виде рассвета, молодой человек почувствовал чудесное облегчение. Ему показалось, что снаружи сейчас должно невероятно пахнуть и он пожалел, что нельзя открыть окно. В какой-то момент он понял, что мысли его и теперь обращены к доктору, но не ко вчерашней встрече, а к далеким воспоминаниям, о том как он, еще мальчиком, любил иногда сидеть во время его разговоров с родителями. Он делался тогда маленьким, будто его и вовсе не существовало, и только наблюдал, даже не слушал, а наблюдал за ними. И ему нравилось как доктор говорил, нравилось что мама с папой так серьезно его выслушивали и серьезно отвечали. Почему-то ему было невероятно важно, чтобы доктора воспринимали всерьез. Когда все смеялись, он смеялся громче всех, потому что таким образом можно было в полной мере выразить свой восторг.
Глаза стали слипаться. Молодой человек снова лег в кровать, в слабой надежде, уснуть хоть на этот раз, но даже теперь обманчивая сонливость промучила его еще около часа.
Проснувшись, он подумал, что если он сейчас чего-то не съест, то совершенно обессилеет. После простенького завтрака он с удовольствием заметил, как слабость постепенно улетучивается. Его охватила надежда на лучшее и он, с наивной убежденностью, подошел к зеркалу.
За исключением коричневых корок, образовавшихся на замазаных доктором ранах, все было по-прежнему. И все же молодой человек посудил в приливе оптимизма, что если хуже не стало, то уж и этого достаточно. Ему даже мерещилось, что не так и жутко он выглядит и не будь отвратительных пузырьков на щеках, можно было бы показаться на улице, с трудом, но можно. Следуя таким рассуждениям, он еще раз отбросил мысль о клинике и вообще каких бы то ни было мерах.
Таким образом он сумел, пускай лишь на время, смириться со своим положением, то-есть, следуя настроению, совершить поступок во многом превосходящий его возможности. Однако он не был так наивен, чтобы не понимать или хотя бы не чувствовать самообмана.
Решив, что в поднятом расположении легче читается, он принялся за то, чего не смог осуществить сегодня утром. Время летело быстро. В этот день ему удалось пообедать хорошо и вовремя. Что если это был последний раз, когда он чувствовал настоящее удовольствие от еды? Эта праздная мысль заставила его вздрогнуть, тем более, что хоть она и задумывалась как шутка, при ближайшем рассмотрении, показалась до странного роковой. Она исчезла молнеиносно, еще быстрее чем появилась.
Ближе к вечеру пришел доктор. С собой он,- к скрытой радости больного,- принес кое-какие продукты и долго распрашивал, не нужно ли чего-нибудь еще. Несмотря на свой выжидающий вид, об обследовании он не обмолвился ни словом. На неожиданный вопрос больного, нет ли каких-нибудь изменений с лицом, он ответил отрицательно, и добавил, что так рано ничего и не следует ожидать. Только однажды доктор проявил свое недовольство, когда, во время разговора, как будто вспомнив о чем-то, обернулся на часы и проворчал:
- Тебя, похоже, время совсем перестало волновать. Прийдется завтра и часы покупать.
В ответ на это молодой человек принялся предлагать деньги за покупки, но тот только раздосадовался и притих.
Ушел доктор немного раньше вчерашнего, оставив больного торжествующим и уставшим.
Несмотря на указание держать окно закрытым, молодой человек распахнул его настежь, но не прошло и пяти минут, как уличный шум стал его раздражать. Не зная куда девать излишек эмоций,- настроение становилось все лучше,- он отправился на кухню и принялся поглощать принесенное. Наевшись чуть не до тошноты, он задремал на стуле, совсем как вчера, но не успев окончательно уснуть, очнулся от звонка, на этот раз телефонного. Скривившись, он проковылял в комнату и снял трубку.
Сперва нельзя было разобрать ничего, кроме шума и чьего-то прерывистого дыхания. Когда больному наконец надоело ждать, чей-то пьяный голос просипел:
- Алло.
- Да, я слушаю.
- Привет,- продолжал кто-то, заплетающимся языком,- ты дома?
- ... кто говорит?
Прошло некоторое время размышлений.
- Это й-а!
- Кто это?
- Я того... к тебе щас зайду... так что ты давай...- продолжал плести собеседник.
- Как зайдешь?! Кто говорит? Где ты?
- Ну это... вроде твой дом,- в голосе послышалось замешательство.
Молодой человек выглянул на улицу. Внизу, напротив его дома, стоял, слегка покачиваясь, мужчина, в котором больной не сразу узнал одного из своих дальних знакомых. Собственно, он не знал даже его и мени, и на своей памяти лишь однажды, мельком, показывал где живет. Вероятнее всего тот, отбившись от какой-нибудь пьяной группы, по какой-то дурацкой случайности очутился именно здесь. Может быть кто-то просто хотел подшутить над больным. Не стоит упоминать, как страшно больному не хотелось его принимать, но выдумать он ничего не успел: мужчина уже продвигался, по более-менее прямой линии, в направлении входной двери и остановить его было невозможно.
- Вон, дверь открыта,- раздалось в трубке. Следующие пять минут, молодой человек вынужден был выслушивать подробное описание передвижений своего приятеля, который почему-то упорно настаивал, что идет не вправо-вверх, а на северо-восток. В описание, кроме прочего, были включены многочисленные спотыкания и два небольших падения. На отчаянное восклицание больного о плохом самочувствии, тот отвечал задушевным тоном, что понимает и что ему тоже "довольно хреново". Прямо перед приходом, больному пришла в голову мысль попросту запереться и не открывать, но поднимать шум среди ночи было бы еще неразумнее, чем впускать чужого.
- Ну и что теперь? У меня спать негде,- сказал он, давая несколько помятому и запыленному приятелю пройти.
- Да ладно,- махнул тот рукой,- как-нибудь, где-нибудь...
Не дожидаясь приглашения, он уверенно шагнул в комнату, реагируя, видимо как мотылек на свет внутри, так что больной, оторопело последовавший за ним, только и увидел что распластавшуюся на расстеленном диване животом вниз, и в одежде, тушу. Все попытки растормошить эти обломки цивилизации не увенчались успехом. Больного схватил сильный приступ злобы. У него действительно больше негде было спать. Он выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью, и принялся в бешенстве расхаживать по кухне, порываясь иногда что-нибудь разбить, но не находя злобы в нужный момент. Однако, со временем, он успокоился и опустился на стул. На самом деле ему достаточно было вспомнить свое безрадостное положение, чтобы напрочь забыть всю злобу. Благо свет в коридоре был выключен, но завтрашний день оставался не меньшей проблемой. Больной пытался выдумать какой-то способ выпроводить приятеля не показывая лица, но это казалось невозможным, тем более учитывая отсутствие всякой надежды, что тот проснется раньше наступления утра. Страшно было и представить как отреагируют знакомые, когда узнают его тайну.
Прождав еще двадцать минут и так и не прийдя ни к какому решению, больной, утомленный и расстроенный, вернулся в комнату, чтобы постелить себе на полу - запасное белье у него было. Стараясь не смотреть в известном направлении, он разделся, выключил свет и лег. Необъяснимый страх перед наступающим утром и непривычка спать на полу, обещали сделать эту ночь куда невыносимее предыдущей.
*****
С первым светом, намечавшийся было план переспать приятеля, был полностью развеян нахлынувшей на больного бессонницей. Он продолжал лежать на полу, мучаясь от боли во всем теле и постоянно меняя положение. Нетерпение овладевало им и раздражало даже больше всяческих неудобств. Но все другие ощущения блекли в сравнении с яростью которую он испытывал к этому демоническому куску плоти, уже на протяжении часа источавшему отвратительный запах по всей комнате. Наконец, не в силах дольше терпеть, он вскочил и дико оглядел комнату, как будто забыл где находится. Его взгляд почти невольно метнулся к самому источнику зловония. В порыве глубокой ненавести, он, как только мог громко, хлопнул дверью, вслед за чем быстро юркнул в постель и затаил дыхание.
Сперва все было тихо; потом с кровати стало доносится шуршание, сопровождаемое еще какими-то неразборчивыми звуками. Еще через некоторое время кто-то медленно приподнялся и сел, видимо, приходя в себя. Вдруг сидящий резко вскочил и - сперва неуверенно, потом все прибавляя шаг - направился к выходу. Секунда - и входная дверь поразительно тихо закрылась. Из коридора послышался шум удаляющихся шагов.
Молодой человек решился вылезти из под одеяла не раньше того, как все вокруг затихло. Ему стало стыдно, что пришлось выходить из ситуации таким трусливым способом, при этом он ясно чувствовал, что поступить иначе был не в праве. Произойди с ним такое раньше, он, наверняка, попросту вышвырнул бы пьяницу из дому или, по крайней мере, нашелся бы как выкрутиться по-другому, но теперь...
Вся подушка была в чем-то мокром и отвратительно пахла. Последнее относилось, впрочем, ко всему постельному белью. Первым делом, молодой человек поспешил его заменить, затем открыл окно, так как комнату даже по его меркам необходимо было проветрить.
А снаружи все заявляло о приближении зимы. Повсюду стояла сырость и серость. Впрочем, было еще довольно рано и туманно, чтобы судить о наступающем дне.
Глядя сквозь туман вниз, на прохожих, больной позавидовал их беспечности. Невообразимо, насколько они были свободнее. Порой он любил возвращаться в свою комнату, она была необходима и он дорожил ей как единственным убежищем, но теперь это вынужденное заточение, выводило его из себя. Как никогда раньше захотелось ему сейчас вырваться на улицу, в эту серую массу, очутиться снова среди людей, вернуться к заботам, кажущимся теперь ничтожными, и не думать, не подозревать, что в мире бывают вещи способные разом вырвать человека из его привычной колеи.
Он чувствовал несправедливость, даже насилие над собой, но кому было оказывать сопротивление? Стоя сейчас перед окном, он снова и снова задавался вопросами вроде: "Почему это случилось именно со мной?", и ему становилось невероятно жаль себя. Но что-то в нем противилось этому, он искал другого выхода, нужен был враг, и врагом этим, теперь впервые осознанно, был выбран доктор. Какое-то дикое желание отомстить, стараться делать все наперекор, даже будь то себе во вред, непонятным образом овладело больным.
Для начала он решил выйти на улицу. Тогда он снова выглянул из окна, но теперь уже с ненавистью рассматривая серые, подстать погоде фигуры внизу; от них теперь зависело его будущее. Молодой человек достаточно хорошо знал себя, чтобы понять: сейчас не лучшее время выходить. Подожди он хоть немного и переносить всеобщую неприязнь было бы несравненно легче, чем таким взволнованным и слабым, каким он был в теперешнем состоянии. Но он стал капризен и нетерпелив как больной, и потом, перед его глазами уже маячила картина, как он победоносно рассказывает доктору о своем походе и как тот, меняясь в лице, осознает всю свою бесполезность и никчемность. Устоять было невозможно.
На площадке он думал о том, насколько в самом деле достойны презрения такие люди как доктор, недалекие, но уверенные в своей правоте. Однако уже на лестнице, его охватил страх, по мере приближения к двери все больше подавляющий любые другие мысли. Но и он долго не задержался, так как на улице оказалось чертовски холодно. То ли больной был слишком легко одет, то ли отвык от холода, но уже по прошествии пяти минут руки и лицо начали неметь, а сам он - сильно дрожать. Поворачивать он не захотел, зато дорога определилась моментально: до магазина и назад.
Все же, сказать чтобы страх вовсе покинул его было нельзя: он как будто заморозился и не замедлил вновь показаться, стоило молодому человеку немного привыкнуть к холоду. Каждого встречного больной быстро окидывал взглядом, как будто предупреждая невыгодное впечатление, которое мог оказать, но большинство из них вообще не смотрели на него, те же кто смотрел, проходили, не успевая изобразить на лице какую-нибудь реакцию. Впрочем, он подолгу притягивал внимание нищих, провожавших его глазами до упора, почти что следовавших за ним, как ему казалось.
Если бы за язвами можно было разглядеть лицо, то оно сейчас выражало бы чистосердечное раскаяние, по крайней мере таким было чувство больного. Точнее совсем не его, а вцепившееся где-то по дороге и не выпускавшее, несмотря на сопротивление. Ему стало стыдно своего малодушия и он уже смеялся над детским желанием похвастаться перед доктором, тем не менее, это нисколько не помешало больному, продолжать обвинять его во всех неприятностях. Из этих или подобных размышлений его вырвала следующая сцена.
Возле скамейки, установленной перед самым входом в магазин, слонялся в тупом ожидании маленький и упитаный мальчик. Время от времени, чтобы как-то себя развлечь, он пританцовывал. Рядом с ним, на скамейке, расположилась его мать, неопределенного возраста - скала, а не женщина - и, видимо, отдыхала. В руках она держала некий бесформенный предмет, отдаленно напоминавший сумку.
Почуяв неладное, молодой человек решил было обойти их, но в этот момент понял, что находится под пристальным наблюдением мальчика. Их взгляды встретились и больному стало не по себе от того, как мальчик изменился в лице. В то же время, заметив это, обернулась и мать. Затем она как-то неловко поднялась, сбросив при этом сумку, и, потянувшись ее достать, в то же время оттащила сына за руку, подальше от больного. Пока тот проходил мимо, она стояла защитной стеной между ним и сыном. Она даже сказала что-то вслед, но больному не хватило духа обернуться.
*****
Он боялся даже прикоснуться к лицу: оно горело. После уличного холода, тепло в магазине вызвало болевую реакцию. Он не знал что делать и чуть ли не бежал от одной полки к другой, не видя ничего за проступившими слезами. Еще немного и он стал бы кричать, звать на помощь, но боль начала отпускать. Тогда больной, без особого разбора, похватал какие-то продукты и поспешил на кассу, все боясь, как бы приступ не повторился.
Лицо продолжало печь, но не настолько чтобы он не замечал множество беглых взглядов, со всех сторон. По странному стечению обстоятельств, в одной из очередей, в то же время, стоял сегодняшний гость. В руках он держал две бутылки дешевого пива и время от времени, робко заглядывал в лица окружающих, как будто извиняясь за свой потрепанный внешний вид.
Молодой человек сразу узнал приятеля, стараясь как-нибудь не встретиться взглядом. Тот же не только больного не узнал, но неотрывно смотрел на него, забыв всякое приличие. Будучи уверен что все так и осуждают его за бутылки, как будто знают о ночном приключении, он хотел отвести от себя всеобщие внимание. Это привело к тому, что некоторые, следуя такому примеру, тоже начали глазеть на больного.
Если большинство людей достаточно гармонично смотрятся в очередях,- хотя сами по себе очереди ничем гармоничным не являются,- то на месте где стоял больной, образовалось что-то вроде прорехи. Вся его фигура казалась до странного чужеродной, притягательной и отталкивающей одновременно.