- Присаживайтесь как можете, думаю, больше никто не прийдет. Как я и говорил, это наше собрание будет последним. Кто из вас не знает - послезавтра я уезжаю на новое место и наши встречи прекратятся. Скажу откровенно, мне кажется большим упущением, что начались наши эти совместные встречи так поздно. Но думаю, что вам, как и мне, они, тем не менее, принесли много полезного. Всем нам они дали возможность познакомиться друг с другом вне университета, поговорить о вещах заботивших вас или прояснить недоразумения. Я знаю, многие смеются по по поводу... того что мою жизнь теперь полностью занимает университет, но с тех пор как я потерял жену, мне действительно не хватало общения и поэтому вы мне очень помогли, осознанно или нет.
Я подумал: раз уж сегодня последний день наших совместных встреч, мы не будем ничего обсуждать, а я - с вашего позволения - буду говорить о том, что заботило меня в последнее время и с чем, я думаю, проститься будет разумнее всего. Извините, если кое-что я буду считывать, это записи сделанные для меня самого, но, по случаю, почему бы не зачитать - вам будет интереснее, а мне проще не потерять нить. Сейчас я приступлю.
Где-то в городе, в этом самом городе, в котором я прожил всю жизнь и который собираюсь теперь оставить позади, есть такое место - не знаю как лучше назвать - оно находится на площади. На протяжении полугода, я вынужден был проходить мимо него чуть ли не каждый день. И всякий раз оборачивался, чтобы проверить, сидит ли там он - худой, грязный старик заросший, в лохмотьях, такой, каких много. В последнее время он исчез и место у стены опустело. Не знаю, обращал ли кто-то из вас внимание на этот феномен, но отличался он именно своей ненавязчивостью. Весьма вероятно, что поэтому он получал значительно меньше подачек, чем другие, подобно ему, опустившиеся до такого рода занятий. Волновало ли его это - сомневаюсь; даже тень всякой мысли отсутствовала на этом старом, постоянно ободранном лице. Когда картонный стакан, стоявший рядом изредка пополнялся монетой - двумя, он не только не проверял сколько получил, но даже не смотрел на бросавшего. Неудивительно, что люди дававшие деньги уходили без удовлетворения, в подавленном настроении. Если бы кто-то схватил вдруг все деньги и убежал с ними или просто неторопливо удалился, то и тогда, я уверен, он остался бы недвижим.
Разумеется, была причина тому впечатлению, которое он на меня произвел. Мне понадобилось немало времени, чтобы выяснить в чем дело; однажды я даже остановился посреди площади и пристально уставился на старика, забыв обо всем остальном, как будто хотел тут же, призвав все свои силы, проследить за неуловимой связью между нами. Но и тогда ничего у меня не вышло. Связь нашлась, воспоминания пришли только, когда он исчез. Именно - далекие, смутные воспоминания, к которым вот уже сколько лет не прикасалось ничто вокруг. Долго я выуживал их нить за нитью, сплетая, додумывая, перевирая и, постепенно, передо мной складывался в вереницу событий этап моей молодой жизни.
Это было, когда я впервые стал подумывать о работе. Мне восемнадцать, я самонадеян и непоколебим в убеждении, что все на свете доступно и недвусмысленно. Задача найти работу - проще некуда. Преодолев лень, я схватил первую попавшуюся газету и, разумеется, тут же нашел интереснейшую заметку. Неподалеку от дома требовалась сиделка для какого-то старика. Приведенная информация нуждалась в уточнении, но телефон прилагался, а значит, за этим вопрос не стоял. Дело шло гладко, так что я решил закончить его одним махом, набрав указаный номер, не откладывая. Отвечала женщина. Узнав причину звонка, она тут же принялась объяснять что к чему, причем говорила сбивчиво, так что понять был ли старик глухой или слепой, я так и не смог. После долгого перечисления разнообразных действий, которые ему было сложно или невозможно выполнять самому, мы пришли наконец к пункту, пробудившему мое внимание. Моя роль заключалась в том, чтобы приглядывать за ним с шести до девяти вечера каждый день - за исключением выходных. Не видя никаких преград, а главное - захваченный быстрым развитием событий, я объявил, что мне все подходит. Но вместо того, чтобы сразу назначить день с которого можно начинать, она отошла в сторону от начертанного мной пути, пригласив в субботу "познакомиться", на определенное время. Здравый смысл подсказал, что так и надо, но, вместе с тем, слегка меня отрезвил, напомнив, что я могу и не подойти.
На этом закончился разговор. Кстати ни о цене, ни о том в чем же именно состоит моя задача сказано не было. Но всем этим я себе голову не забивал, тем более - до субботы было еще пять дней. Прошли они, впрочем, быстро. А до тех пор я повсюду с гордостью провозглашал о найденой работе.
Хотя название улицы, брошенное женщиной в разговоре, и было мне знакомо, в том месте я раньше никогда не был. Поэтому прийти до назначенного времени не вышло. Когда номера домов стали приближаться к нужному, было уже пять часов.
Улица была расположена на большом, широком холме. С одной ее стороны тянулся, с большими прмежутками, ряд частных домов; с другой - тоненькая линия деревьев, из-за которой временами, неожиданно, и всегда захватывая дух, открывался огромный вид на центр города, далеко внизу. Там, где из земли вырастал нужный мне дом, этого вида не было.
Помню, когда я впервые подходил туда, погода стояла как перед грозой, и я все боялся, что возвращаться прийдется под дождем. Пока я шел, мне попадалось много домов самого разного вида: от очень богатых, привлекающих внимание пристройками, до полуразвалившихся, давно покинутых и едва заметно влачащих свое существование, в ожидании кардинального ремонта или сноса. Мой дом не был худшим из всех увиденных, но проявлял, как мне показалось, некоторые признаки разложения. Боковую стену обвивало какое-то растение, кое-где виднелись трещины и ступени, ведущие ко входной двери, были частично поломаны.
Дом был небольшой, но и не маленький и имел два этажа, причем второй значительно уступал первому по размерам. За открытыми окнами с трудом вырисовывались очертания какой-то старомодной мебели. От всего строения, веяло ветхостью.
Приближаясь, я подумал, что в доме может никого и не быть - в первую очередь потому, что несмотря на хмурую погоду, свет нигде не горел. Я вполне мог перепутать время или даже улицу, в конце-концов и сам дом. Снедаемый сомнениями, я нажал на звонок, отозвавшийся глухо и не сразу. На минуту все вокруг затихло, даже ветер затаился где-то, выжидая.
Наконец мне почудились чьи-то тихие шаги. По медлительности, с которой они приближались, я догадался, что кто-то за дверью очень старается не шуметь. В подтверждение моим мыслям, дверь отворилась медленно и неполностью. Передо мной появилось слегка нахмуренное и заспанное лицо с растрепанными волосами, принадлежавшее мужчине, переступившему на мой взгляд порог тридцати лет.
- Здравствуйте,- сказал он мягко, и в то же время, в сильно покрасневших глазах укоренилось напряженное ожидание.
Я начал было объяснять причину своего посещения, но он оказался в курсе дела и, остановив меня усердным кивком, незамедлительно пригласил войти.
Внутри оказалось темно. Я представился, сказал несколько слов касательно погоды - все это в ожидании когда включится свет. Но свет не включался. Мой собеседник стоял напротив, внимательно прислушиваясь то ли ко мне, то ли еще к чему-то. Даже когда глаза привыкли к темноте, разобрать выражение лица в деталях не представлялось возможным. Не зная что говорить, я стал давать массу ненужной информации, которой почему-то все все время казалось недостаточно. Кроме прочего, не забыл даже упомянуть, что это моя первая работа.
Когда я замолчал, он неожиданно попросил подождать и вышел из прихожей.
Внутри все было в лучшем состоянии, чем можно было судить по виду здания. Слева и справа от прохожей были две двери, а прямо передо мной начиналась лестница наверх. Мне не пришлось дольше осматриваться кругом, так как уже через мгновение на пороге появился мой собеседник. Он выглядел, кажется, несколько оживленней чем раньше и предложил показать мне комнату, в которой я буду находиться, и сразу познакомить меня со стариком, которого он назвал отцом.
Мы прошли через дверь налево и очутились в большой, продолговатой комнате с широким окном. Несмотря на почти совсем задернутые шторы, видно здесь было лучше, чем в прихожей, в которой окна не было вовсе. Справа от меня, во всю длинну стены тянулся ряд шкафов, слева, в углу, стояло кресло, а перед ним - старый, громоздкий телевизор. Еще дальше, в самом конце комнаты, неподалеку от очередной двери, в кресле - каталке сидел человек. Свет как раз падал на него, что дало мне впоследствии возможность его разглядеть. Но пока мы остановились недалеко от порога и все что я мог увидеть это выбритое лицо и коротко постриженную голову.
- Вот здесь он всегда будет находиться во время твоей смены,- почти прошептал мужчина.
Следуя его примеру, я тоже перешел на шепот.
- А что мне, собственно, надо делать?
- Вывозить его на улицу, кормить иногда и вообще следить, чтобы ему чего-нибудь не понадобилось. Мы будем тебе говорить.
- Мы?
- Я живу здесь с сестрой. Сейчас ее нет дома, я думал вы с ней говорили по телефону. В основном вы будете встречаться с ней, а я буду тебя сменять. Находиться вы будете только здесь и во дворе, так что, наверно, не имеет смысла дальше ходить по комнатам... ничего что я на "ты"?
- Нет-нет.
Другого ответа он и не ожидал. Прежде чем вернуться в прихожую, где наш разговор продолжился, он представил меня старику, сидевшему к нам в пол-оборота. Прошло несколько непонятных для меня секунд ожидания, в которые мой собеседник застыл, глядя на отца, а я пытался обнаружить хоть какой-нибудь признак реакции в бездвижной фигуре.
Уже в прихожей, мы обсудили мою оплату, которая показалась вполне приемлемой, и договорились, что начинать я могу с понедельника.
Обратно дождя не было, а если и был - я не заметил. Мысли беспорядочно комкались в голове, давая волю чувствам и впечатлениям, которые я не мог еще объяснить. Настроение становилось все более подавленным. Дело было в необычной, удушливой атмосфере того дома. Всю дорогу я глядел и ощущал как через потускневшую призму.
Надо сказать, что в первый мой поход это настроение улетучилось, стоило мне обратиться мыслями к своему дому, со всеми его возможностями разнообразить остаток дня. Я повеселел и, следовательно, плохо помню теперь, что происходило потом.
Долго мне пришлось припоминать первый рабочий вечер; то и дело какие-то новые детали поднимались и не столько дополняли, сколько полностью изменяли общую картину. Поначалу кроме того, что было это в понедельник и еще нескольких довольно бессвязных отрывков, все было пусто. Оставив было и попытки, готовясь даже проглотить привычную в таких случаях досаду, я почувствовал какую-то непременную важность этого дня для разумения всего этапа. Это придало мне уверенности и я снова и снова возобновлял в памяти события той злополучной осени, казавшиеся мне навсегда похороненными.
Однажды утром я проснулся с на редкость ясной головой и вспомнил всю последовательность, в полном спокойствии.
Вполне понятно, что я волновался, по мере приближения к странному дому, несмотря на то, что солнце в этот раз светило вовсю, а небо было безоблачно. Однако волнение не помешало мне смотреть по сторонам и даже сделать несколько интересных разоблачений. Растение на боковой стене, показавшееся мне признаком разложения в первый приход, оказалось своего рода украшением, на котором тут и там виднелись декоративные птички, мертвой хваткой вцепившиеся в лозы. Трещин же я насчитал гораздо больше, чем раньше. Мне даже померещилась какая-то настойчивая закономерность их сплетений, и тут я понял, что это всего-навсего стилизация. Ступени действительно были поломаны, но в свете новых открытий, этот единственный недостаток совсем не так бросался в глаза. Значит во внешнем виде дома ничего необычного все-таки не было. Слегка отвлеченный всеми этими размышлениями, я позвонил в дверь.
Когда звук затих, откуда-то из глубины дома послышалось приглашение войти. Действительно, дверь оказалась чуть приоткрытой и легко поддалась. Я шагнул в неизменные сумерки прихожей, как в самое лоно чужой семьи. Это постоянное чувство близкого соприкосновения с другим миром, где я все равно, что иностранец, связало меня по рукам и ногам каким-то внутренним пиететом, превосходящим простую почтительность.
Сверху доносился звук торопливых, легких шагов, перемещавшихся казалось по всему второму этажу.
- Секундочку,- еле разобрал я негромкий голос, к тому же приглушенный расстоянием.
Пока я ждал, глаза свыклись с недостатком света, и впереди вырисовалась отчетливо лестница, переходящая в коридор, который вел куда-то налево. Дверь в комнату слева от меня была открыта и пропускала свет в прихожую, однако с порога нельзя было заглянуть внутрь, для этого надо было ближе подойти к лестнице, в то время как хозяйка могла появиться каждую секунду.
Пока я старался понять, являлась ли очередная трещина на полу частью интерьера, наверху показалась молодая на первый взгляд женщина с сумочкой. Плавно спустившись вниз, она стала как раз на освещенном месте, где ее хорошо можно было разглядеть. Ее чересчур бледное лицо сразу показалось мне довольно симпатичным. Выглядела она действительно моложе своего брата, причем черты лица не были нервными как у него, а наоборот - спокойными. Она почти всегда едва заметно улыбалась, но не наивно или презрительно, а слегка грустно или слегка весело - в зависимости от настроения, установить которое, по этому единственному признаку, наверняка с трудом удавалось даже людям, близко с ней знакомым. Главное в ее поведении была непринужденность, к сожалению отсутствовавшая в словах.
- Я видела как вы подходили... Брат объяснил вам что нужно делать?
Она говорила, не прибегая к шепоту, потому что голос и так был значительно тише обычного.
- В общем и целом - да, но я так понял, что буду получать указания каждый раз новые.
- Правда? Ну хорошо, значит, посидите сегодня с папой час дома, потом выйдите с ним во двор ненадолго, а потом возвращайтесь обратно и дождитесь брата. Он должен быть в девять. Если папа что-нибудь попросит, то еда стоит на кухне, впрочем, не думаю, что он будет с вами разговаривать. Хотя, не кормите еще сегодня, просто привыкните... а я уточню стоит ли вам этим заниматься и сообщу завтра.
Она скользнула взглядом мимо меня и задумчиво кивнула, в знак того что больше нечего добавлять. Уже закрывая дверь, она остановилась и лицо ее на секунду приняло озабоченное выражение.
- Если понадобится убрать...- она замешкалась,- просто скажите брату, когда вернется.
Не совсем убежденная в правильности указания, она развернулась и ушла. Очевидно, уборка не входила в мои обязанности, и это было главное; все остальное я принял как должное и решил: посидеть так посидеть.
Оказавшись в одиночестве, я невольно сосредоточился на запахах. Должно быть, каждая квартира пахнет по-своему. Сколько я ни посещал разных жилищ, в них всех преобладал какой-то свой, особый запах. Был ли это запах духов, еды, стирального порошка, или может быть смесь всего этого, он всегда был свой, несравнимый с другими. В той комнате куда я попал, пахло клиникой, мочой и затхлостью. Одного открытого окна, видимо, было недостаточно. Эпицентром всего являлся человек в кресле. Вокруг него все эти запахи смешивались с его собственным, наверно решающим компонентом той незабываемой смеси.
Войдя, я хотел поздороваться, но вместо этого лишь пошевелил губами и принялся искать место, чтобы сесть. Слева от меня, на прежнем месте, стояло кресло. Стараясь поменьше шуметь, я подошел к нему и чуть было не опустился сходу, но тут же заметил какое-то пятно. Больше сесть было негде, так что, отбросив излишнюю брезгливость, я устроился в крайне неудобной позе, подальше от неопределенной кляксы. При всем этом я не забывал о присутствии в комнате еще одного человека, поэтому старался делать все не только тихо, но и как можно менее заметно. Старик не двигался. Я смотрел на него, а куда смотрел он, и смотрел ли вообще, сказать было сложно. По моим расчетам, взгляд его должен был упираться в стенку.
Из угла разглядеть его было намного проще, чем раньше, с порога. Худое лицо, впалые глаза, трехдневная щетина, вздутый живот и тонкие конечности - таким он мне запомнился. Запомнилась и поза: голова слегка повернута вправо и наклонена; руки сложены вместе чуть ниже живота.
Долго я просидел вот так, постепенно привыкая к комнатному запаху, к пыли, щекотавшей ноздри при каждом вдохе. Лишь к одному я не смог привыкнуть. Формы в комнате были в основном угловатыми, поэтому самым интересным предметом наблюдения являлся старик, однако глазеть на него непрерывно я не решался. Несмотря на то, что он все время просидел неподвижно как чучело и ни разу не помотрел в мою сторону, не перевел даже взгляда от заветной точки, мне казалось, что он следит и выжидает. От этого ощущения становилось не по себе.
Довольно быстро устав жаться к краю, я все-таки сел на пятно, но вот разглядывать старика не мог, даже когда сделалось невозможным перебирать дольше глазами шкафы, стол и выключеный телевизор. Я чувствовал тяжесть каждой минуты, погружаясь с головой в это новое ощущение, которое неразрывно связывалось для меня с самой работой. Прошло больше часа.
Пора было выходить во двор. Новые проблемы обещали хоть какое-нибудь развлечение. Почти рефлективно потянувшись, я стал приближаться к старику. Подойдя с опаской, чуть не крадучись, я крепко взялся за поручни каталки и развернул ее к выходу. Заговорить я уже не пытался, так как моя манера поведения была уже выстроена, хотел я этого или нет. Катать понравилось, хоть и оказалось, что это требует больше усилий, чем я предполагал.
На улице проводить время было куда проще. Дул слабый ветерок и я решил остановиться неподалеку, разумеется только после того, как с огромным трудом преодолел лестницу вместе с креслом. Слегка облокотившись на спинку, я надолго погрузился в раздумья. Как ни странно, здесь, в открытом пространстве, в непосредственной близости к старику, чья голова почти касалась моей руки, мне было гораздо спокойнее чем в той комнате, как будто ветер подхватывал все смутное и развевал вместе с волосами, давая мне время отдохнуть и забыться.
Должно быть мы представляли довольно забавную картину, для умеющих вглядываться: Я, стоявший задумавшись, и старик, сидевший в своем кресле, совершенно бездумно уставившись в землю. Однако вокруг не было никого, кто мог бы нас увидеть. Справа и слева, на определенном расстоянии - дома; впереди - крутой невидимый склон. Для того, чтобы взглянуть с него, необходимо было бы пробираться через деревья - задача сложная и без кресла. Впрочем, пока мне было достаточно разнообразия. Я думал о доме, о деньгах, которые заработаю, о еде: мне захотелось есть с тех пор как мы вышли, но с этим, как и со всем другим, можно было подождать.
Я как-то не сразу понял, что слева появился человек. Парень примерно моего возраста быстро шел по дороге, почти не оборачиваясь. Заметив нас краем глаза, он замедлил шаг, и тут я угадал в нем своего давнего школьного приятеля, с которым мы давно уже не виделись. Он остановился, напряженно вглядываясь, после чего направился прямо к нам. От удивления я не успел даже как следует улыбнуться.
- Ну,- протянул он, подавая мне руку и как будто не замечая коляски,- давно же не виделись.
- Это точно. Что ты тут делаешь?
- Ты меня спрашиваешь? Да я живу недалеко, а ты, если не ошибаюсь - около центра, так как же тебя-то сюда занесло? Или переехал?
- Да нет - все там же.
Я отошел от коляски, чтобы не говорить через старика, но приятель остался, где был. Мне показалось, что он специально не обращает на старика внимания.
- Как жизнь-то, что-нибудь новое, интересное?
- Все как всегда. А я тогда так и не понял: ты поступил в другую школу или...
- Школу я бросил; зато поступил в училище. Мне смысла не было доучиваться - только время терять. А так я уже скоро работать буду и практика у меня есть.
- Это на фирме где-то?
- Точно, на фирме. Мой дядя - начальник отделения. Ну, а ты что - университет? Сплошная трата времени, нельзя даже полноценно подрабатывать.
Я пропустил замечание мимо ушей.
- Ты, кажется, чуть ли не первый был, кто на работу пошел, еще в восьмом классе?
- Раньше. А когда бросил школу, все время где-то подрабатывал. Но все это дурь только, настоящая работа только вот начнется.
- Ну все равно, уже тогда было видно...
Он взглянул на часы.
- Ладно, пора мне, а то еще опоздаю...
Впервые покосившись на старика, он подошел ко мне вплотную и сказал вполголоса, протянув руку:
- Ты тут, я смотрю, тоже мучаешься, - он усмехнулся,- я тоже, было дело... ну ладно, увидимся как-нибудь. Не помри со скуки.
Он ушел. Новость о моем предшественнике была настолько неожиданной, что я сразу же решил возобновить наши прерванные отношения, только бы узнать побольше.
В итоге я пробыл на улице целый час. Опомнившись, я быстро поспешил в квартиру, хотя спешкой мой темп с коляской назвать было трудно. Кстати, везти ее по неровностям, в частности - по траве, было гораздо сложнее, чем по домашнему полу. Если спускаться с лестницы казалось просто неудобно, то подниматься на нее стало чистейшим испытанием ловкости, силы и упорства. Здесь мне впервые пришлось по-настоящему поработать. Оказавшись наконец в квартире, я поставил кресло в то же положение, в котором оно стояло раньше с малейшей точностью, как будто сам был в гостях и, взяв какую-то вещь без спроса, возвращал ее теперь обратно. Отдышавшись, я вернулся на свое место.
Последний час прошел почти так же, как и первый, в определенной смеси напряжения, скуки, неудобства и необъяснимого внутреннего беспокойства. Когда в двери послышался звук вставляемого ключа, я нисколько не испугался, потому что его-то и ждал с минуты на минуту, на протяжении всего времени. Будучи не совсем уверенным в том, как поступить, я все же решил выйти навстречу, не в последнюю очередь, чтобы размять руки и ноги. Сын старика выглядел уставшим, но, вместе с тем, и более строгим чем вчера; последнее проявилось в его вежливом, но настойчивом требовании описать все, что происходило. Я с легкостью уложился в несколько предложений, причем самому мне стало совестно, как мало было сделано. Хозяин, казалось, был далек от таких рассуждений, зато очень удивился, уточнив, как именно я вышел во двор. Он постоял немного с досадой, слегка стиснув зубы, вслед за чем тихо пригласил меня за собой. Мы прошли весь коридор от входной двери, свернули налево, а потом снова направо и вышли к задней двери, о существовании которой мне было неизвестно, и за которой никаких ступенек не наблюдалось. Задний двор был огорожен колючей проволокой, которую сложно было заметить с дороги.
- Забыл упомянуть об этом в субботу,- сказал он извиняясь, но видно было, что злится он немного и на меня,- надеюсь, его не слишком трясло.
Поняв в чем дело, я поспешил уверить его в том, что проделал все крайне осторожно, как оно в общем и было.
Снова в коридоре он осведомился и о еде. Узнав о решении сестры по этому поводу, он нахмурился и сказал чуть слышно "ну да, подумаем", вслед зачем прошел наконец в комнату старика.
- Ну что же, мы ждем тебя завтра в то же время,- обратился он ко мне еще из комнаты.- Если в будущем у тебя не будет получаться, то просим, по возможности, предупреждать нас заранее.
С последними словами он вошел, улыбнулся мне наконец и пожал руку.
Примерно так прошла вся неделя. Смысл моего там пребывания несколько прояснился с появившейся уже на следующий день задачей кормления, которая оказалась самой жуткой его частью. В основном употреблялась каша. На протяжении примерно двадцати минут монотонно погружались ложки - одна за другой - до опустошения тарелки. Перво-наперво, чуть выше коленей клалась салфетка. Чтобы старик открыл рот, нужно было слегка потянуть нижнюю челюсть вниз. При этом открывался он только слегка, а так как голова его была наклонена, то нередко часть еды отвратительнейшим образом вываливалась. Менять положение головы я не решался; даже и необходимого прикосновения к подбородку было достаточно, чтобы мурашки начинали бежать по спине. После вкладывания еды, рот сам через некоторое время закрывался, и начинался бесконечно длинный промежуток жевания и глотания, такой медленный, что проходил почти незаметно для глаза. Я старался глядеть в сторону; с меня достаточно было и вынужденного стояния перед стариком: Наблюдать минимальные признаки жизни в этом, в основном столь безжизненном теле, было похоже на кошмар. Знал ли он о моем присутствии, раз уж жевал, а если не знал о нем, то почему жевал? Так говорила моя эгоцентрическая логика, перепрыгивая целый шаг, тот самый, который прояснил бы мне всю ситуацию, если бы не был столь близоруко обойден. Он всего лишь должен был заменять вопрос о присутствии словом жизнь.
К старику я ничего не испытывал, кроме страха, причины которого не знал, и относил небезосновательно к атмосфере странного дома. Рассказывать знакомым об этой работе перестал, потому что не знал о чем. Дома предпочитал не думать о нем до вечера, когда волей-неволей надо было идти. Заняться чем-то, отвлечься чтением, прослушиванием музыки я не мог бы, во-первых, потому что в голову мне это не приходило, так как видел я свою задачу именно в неустанном наблюдении, а во-вторых не смогли бы эти вещи меня отвлечь, ведь боролся я не со скукой. Я не знал что и думать.
Однако ситуация не была безысходной. Мои упования были устремлены к неожиданно объявившемуся приятелю. Будучи крайне неосторожным, я не скрывал от него любопытства, что дало ему возможность все больше и больше прибавлять свою значимость. Лишь к концу недели я начал понимать, в какую угодил ловушку.
Дело в том, что в бесплодных попытках поднять интересующую меня тему, необходимо было попутно расшевелить целый ворох совершенно не нужной информации с его стороны и той, которую я в другом случае выдавать бы не стал - с моей. Но причиной этому было не только самолюбие: он почти болезненно реагировал на намеки и любые попытки перенаправить разговор, причем по-моему, делал он это бессознательно. Не стану, впрочем, настаивать - может быть просто я сам сделался нетерпелив, а он и представить себе не мог, какое значение для меня имела та тема, из-за которой я с ним в общем-то и общался.
Как бы то ни было, а длиться это могло вечно, поэтому я мало ждал от каждого конкретного разговора. И вот однажды, как-то на выходных, он сам первый заговорил об этом, когда уже готовился уходить, может и не собираясь сперва рассказывать много, но вышло именно так.
- А как там наш старичок?- спросил он с улыбкой, не очень ожидая ответа.
Я даже не сразу понял о чем это он.
- А, да... никак, наверное.
Мое замешательство его заинтересовало.
- Ну еще бы! Подумать только что я промаялся там целый месяц.
- Когда же это было?
- Да два года назад; и не помню уже ничего, но дом жутковатый.
- Почему?- спросил я с особенным ударением.
- Разве тебе не показалось? Там ведь психбольница какая-то.
- Психбольница? То-есть, не спорю, в доме есть что-то странное, но...
- Странное? Да после того как я узнал что там происходит, я решил что ноги моей там больше не будет.
- Что же там происходит? Что ж ты сразу не сказал, я знаешь ли сейчас на твоем месте.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
- Ну во-первых возьми самого старика, он же овощ, какой, спрашивается, смысл держать его дома, когда место ему в больнице?
- Что с ним, кстати?
Он нахмурился.
- Не знаю, мне плевать, если честно. Потом - его дети... - Приятель всегда говоривший довольно складно, стал вдруг сбиваться и косноязычить,- эта дочь - проститутка, уходит в ночную смену каждый день и брат ее - мошенник... вся округа знает. Эти выродки вместе сношаются - тоже все знают. Так оказывается это отец их заставлял делать и сам делал, оттого и мать умерла... в общем это... темный лес.
Пока он говорил у меня, впервые в жизни, сами собой стали подниматься брови.
- Погоди, погоди, ты откуда это взял: проститутка и сношения?- я спрашивал о том, что особенно меня задело.
Он задумался, закусив нижнюю губу.
- Так наверно мне старик сам рассказал...
Но предположение было смешно: старик не разговаривал.
- Тогда еще говорил может, - продолжил он, неуверенно глядя на меня, как будто ища подтверждения.
- Ты что, издеваешься? Это я тебе только что чушь наплел?- вспылил я наконец.
- Да нет, видимо я подзабыл... или препутал с чем-то. Может я сам что-то видел? Подожди, это было после помощника слесаря, я еще удивился оплате. Да нет, что-то было, однозначно. Вспомнил,- воскликнул он вдруг,- это с мошенником в другом месте было, а об этой семье в округе как раз и не знал никто.
- Вот так ты и остальное выдумал.
- Не может же быть, чтобы я взял и забыл,- продолжал он не обращая на меня внимания,- ведь я точно помню: было что-то. То ли слышал где-то, то ли...
- Выдумал.
- Я? Ничего подобного, зачем это мне?
- Чтобы мне рассказать.
Он резко поднял голову и окинул меня взглядом глубокого отвращения, но, так ничего не сказав, снова медленно погрузился в воспоминания.
- Помню что ушел, узнав что-то нехорошее. Меня не выгоняли - я ушел сам. Может я что-то и напутал, все-таки работа была из ряда вон, я обычно на стройках, тогда заказов не было, а когда ушел они уже были, как раз через улицу.
- Вот бывает же такое,- сказал он неприлично громко и, не скрывая досаду, еще через некоторое время,- а на днях хотел тебе рассказать. Ну и хрен с ним,- заключил он тоном, который давал понять, что больше мы к этому не вернемся.
И не нужно было. Он свою роль выполнил.
Беспорно, то что взрослые брат и сестра живут вместе и не отдают своего отца в больницу, если и вправду он - овощ, было странно. Рассказ меня насторожил. Теперь место пустой неопределенности заняла подозрительность, а с ней и любопытство. Я невольно перестал задаваться вопросами страха и все последующее время находил в каждом темном углу,- а было их много,- в каждой улыбке или неблагосклонности хозяев и, главное, в самом старике, живое подтверждение необоснованному и смешному обвинению.
Посещения сделались не в пример интереснее. Теперь, вместо того чтобы часами сидеть в кресле, боясь шелохнуться, я пристально наблюдал за стариком. Я издалека вглядывался в каждую черточку его лица, стараясь представить, в каких историях он мог быть замешан, как выглядел раньше и как выглядит, когда двигается. Он жил, притворялся, мы играли в игру, сложную и смутную игру.
В любом другом случае подобные предположения должны были вызвать отвращение и боязнь, но тут, в этом доме, они только и оживляли меня. В свободное время я вел себя как обладатель страшной тайны. Мягкая хозяйка, нравившаяся мне больше день ото дня, предстала в новом свете, и я с болью думал о ней, той, которая могла стать моим идеалом женщины. В ее брате я видел конкурента, даже врага и говорил, к стыду своему, грубо. Он, кстати, сильно изменился в поведении, как только привык ко мне: расспрашивать о том, как прошел вечер, перестал почти сразу, часто начинал говорить и забывал что хотел сказать; строгость сменилась прорывавшейся нервностью. Его лицо находилось в постоянном движении, даже когда он уставал; сидеть спокойно у него тоже не получалось: правая нога сразу начинала быстро дергаться..
Дом этот интересовал меня все больше. Теперь я с удовольствием думал о нем, но кроме всей приключенческо - детективной дымки, мной же навеянной, в мыслях замечалась беспокоившая навязчивость. Иногда я задумывался о нем совершенно случайно, с удивлением ловя себя на этом, и тогда ко мне возвращался страх.
Оборачиваясь назад могу только сказать, что объективно реальность выглядела куда обыденнее моих выдумок. Каждый раз меня встречала хозяйка, уходившая второпях; через три часа меня провожал ее брат, а само сидение было крайне однообразно до последней детали.
Как меня ни интересовали хозяева, поговорить с ними никак не удавалось. Поэтому я совершенно ничего о них не знал и невольно сократил свое представление об их жизни до того что видел сам, додумывая остальное.
Так продолжалось приблизительно месяц, пока однажды я не увидел в автобусе семью с тремя детьми. Старшему было не больше восьми. Они без перерыва ерзали на сиденьях, не давая покоя своей матери, безуспешно пытавшейся их угомонить. Отец с улыбкой наблюдал за ними, но стоило им повернуться, как он делал грозное лицо и говорил что-то наставляющее. В нем я узнал хозяина дома, но это только по внешности, во всем остальном этот человек был мне незнаком. Если бы мы встретились где-то в городе, и я увидел угрюмого и усталого человека, то спокойно кивнул бы ему и прошел дальше, здесь же испугался, чтобы меня не заметили. Но внимание его настолько было поглощено детьми, что, даже выходя, он не обернулся. Их место уже давно было занято другими людьми, а я все смотрел туда, стараясь что-то сообразить.
В этом не было старика! Теперь-то я понимаю, что произошло. Я случайно подсмотрел в щелку тихую суету домашней жизни подневольного, оспаривавшего ею права своего хозяина. Я понял, чего именно испугался, впервые наблюдая за стариком. Вовсе не притворства с его стороны, а полного отсутствия воли, души, если угодно, во внешне одушевленном создании, как ни парадоксально это звучит.
Весь месяц, проведенный в этом доме, я не ощущал никакого влияния на себе и только теперь понял, насколько глубоко находился под ним. Как говорил один, небезызвестный вам профессор филологии в Базельском университете, мы считаем себя свободными, так как в цепях рождены.
Что руководило моими последующими действиями, смелость или страх, или может быть то дикое, необузданное любопытство, в котором многие видят корень всего зла - не знаю. Да и важно это только для меня лично.
Мне стала отвратительна игра собственных предрассудков. К сожалению, я не сразу понял на какой неблагородной почве они растут. Ведь предрассудок это ничто иное как нежелание познать предмет во всей сложности его конструкции, непростительное упрощение любой ценой. Я не был способен анализировать все это, как никто не способен анализировать свои действия в непосредственный или приблизительный момент их совершения, тем не менее чувствовал себя обманутым.
Самое интересное, что стоит только начать. Достаточно перешагнуть самим же установленную границу, и чем дальше она, чем опаснее, тем сложнее остановиться ее перейдя. Старик сидел в кресле, как будто сделанный из воска. Я подошел вплотную, ведь давно уже перестал бояться ходить по комнате и подходить к нему. Теперь я стоял так близко, что мог рассмотреть каждую морщину, каждую складку его лица. Запах мочи, окружавший его временами самым безжалостным образом, подавлялся теперь запахом стираной одежды. Мне захотелось дотронуться до него, почти интуитивно, как ребенку хочется доторонуться до лица другого. Я откашлялся прямо над ухом - реакции не последовало; положил руку на кресло - ничего. Тогда я, увереннее чем мог ожидать, взял его за плечо и потянул медленно на себя.
Вперыве за все время его туловище двигалось. Это было настолько необычно, что сердце мое в последний раз замерло от страха. Но я отпустил, а он остался бездвижен, в крайне неудобном положении, с левым плечом, оттянутым в сторону, и головой, все еще повернутой вправо. Шея, покрытая множеством синих венок, была открыта. Нормальный человек сразу бы почувствовал как тянут мышцы, старик видимо не чувствовал ничего.
Нет, он не притворялся. Я мог бы сделать с ним все что хотел. Я мог бы плюнуть на него, избить, вытирать о него ноги, но зачем мне было все это? Убедившись в его беспомощности, я вернул его в прежнее положение и преспокойно вернулся на место. А на следующий день, стоило хозяйке уйти, я вынул из кармана изоленту, подкатил старика к своему креслу, сел напротив и заклеил ему большим отрезком рот и ноздри.
Я знал что сделаю и не долго думал об этом. Не проводил бессонных ночей и напряженных размышлений, я сделал это как само собой разумеющееся, как будто таков был порядок вещей. И смотрел я на него спокойно. В его лице ничего не изменилось, глаза как всегда были пусты. Я встал, вышел на улицу и долго стоял, глядя на серое небо и чувствуя ветер в волосах. Я думал о том, что сегодня последний мой день в этом доме.
Вернувшись в комнату я застал ту же картину, как когда выходил. Присмотревшись однако заметил, что старик стал как будто бледнее прежнего. Поставив кресло в другой конец комнаты, я сорвал изоленту и сунул ее в карман. Хозяин пришел как всегда в девять и сразу отпустил меня домой.
На следующий день я узнал по телефону, что старик умер и приходить не нужно. Рассчитались со мной на выходных. Я последний раз шел к дому и день стоял солнечный. Хозяева были в трауре, но он был спокойнее, а она - непринужденнее обычного. Это было после похорон. Здесь присутствовало много людей, которых я видел в первый раз, но была и женщина из автобуса. Со мной полностью рассчитались и, кажется, подарили что-то на прощанье.
Когда я покинул этот дом, мне стало легко и радостно. Солнце освещало мой путь, свежий воздух наполнял легкие и все вокруг жило и наполняло жизнью меня. И я забывал, забывал...