Когда безумный хан послушал советы демонов и захотел себе жену - лису, все арак ушли биться. И старики, и охотники, и мальчики - всех созвал хан. Остались с табором одни женщины. Скучно им без арак, тяжело, но живут, ждут, когда воины вернутся.
Весна прошла, живут - нет вестей. Смотрят в степь, жгут костры, Мать-степи молятся - а нет никого.
Лето отгорело, а все по-прежнему. Только принес ветер горький дым да плач, да грохот. Одни говорят - хороший знак, арак победили и врага сожгли. А другие молчат, потому что плач им знакомым показался.
Вот и осень кончается, а нет вестей. Тут уже и те, кто в победу верил, украдкой плакать стали. Ведь ежели никто не вернется, так и сгинут все - откуда взяться новым арак? Иные пробовали и так и сяк, да без арак не сделать новых арак. Только сраму набрались напрасно.
С первым снегом уже и не надеялся никто. Сидели в юртах да кизяк жгли. Все равно помирать. Вот только не все такие слабодухие были.
Была в том роду девчушка - замарашка, умом ладная, а вот только уродина. Ни дородности в ней, ни весу, ничего бабьего. Худая, как щепка, сухая да бойкая. Шаман баял, мол, она араком родиться должна была, да мать не стереглась, и злой дух евонные причиндалы в утробе украл. Вот и жила она так сама по себе, хоть и жалели ее, а все же не любили шибко.
Сидят бабы по юртам, кизяк жгут, кумыс пьют да воют с горя. А этой словно с гуся вода - оделась, ровно арак, коня себе выбрала и говорит, мол, вы тут хоть войте, хоть пляшите, а я поеду арак искать. Махнули бабы рукой, мол, умом девка двинулась, да и забыли.
День прошел, другой, десятый...
А потом вернулась она. Без коня, голодная, страшная, ровно еще худее стала. Только не сама пришла, а привела за собой чудище. Страшное, железное, выше, чем юрта у вождя. Все бежать бросились, решили, что это страшилище из тех, что по степи дикой бродят. Побегали, подождали да осмелели - вернулись. Что же видят? Скотина жива, только бесится, шатры целые стоят. Чудище железное тоже не ушло, перед юртой девчушкиной прилегло. Выходит, приручила она его?
Кто посмелее - посмотреть пополз.
Что ж увидели? Стоит эта пигалица, да в брюхе у чудища ковыряется, и плачет навзрыд. Как подошли поближе, да посмотрели - а там внутри арак! Виду такого, что о таких только в старых-престарых сказках сказывали. Уши ровно у рыси степной, мордой тоже на ту похож - но ровно рысь та в арака перекинулась. И хвост котий, пушистый. В ино время испугались бы, да вот только все остальное, как у арака, да какого! Жилами да мышцами весь перевитый, шкура гладкая, белая, да шрамов почти и нет - значит, воин умелый, себя в обиду не давал. По всему выходит, что шаман был, оборотень, а чудище его сьело, да подавилося.
Стали его из чудища доставать да диву даваться. То уже его есть стало, да не как обычно, а в себя обращало. Всякие жилы да кишки на него мотало и кровь сосало, небось. Кое-как оборвали всю дрянь да в юрту и забрали - выхаживать.
Стали бабы друг на друга глядеть криво. Ишь ведь, какой нашелся арак, такого всякой не зазорно в юрту прнимать. Пигалицу - находичицу так и совсем в угол затесали. Негоже, мол, уродством гостя пугать. Да вот только додумалась одна на причиндалы евонные глянуть. Смотрят, а там экая беда случилась! Мудя висят, а уд потерялся.
Тут снова все плакать и выть стали. Виданное ли дело - такой-то арак, а главной силы чудище его и лишило! Кои пошли его корень по кишкам у чудища искать, да ничего не нашли. Ну, так и осталось это дело. Руками махнули да разошлись - что с увечным возиться, все равно толку мало.
Одна урода и осталась. Ну то дело ясное - она и арака-то в деле не видела, кто ж на нее глянет, тощую? Вот и стала его лечить да выхаживать.
Две недели над ним сидела, жеваной кониной кормила да чаем из тавири отпаивала. Не умер.
Другим и дела нет - живет себе да и живет, а уродина уж взяла его в оборот, да и он, видать, умом повредился в животе, когда обратно обернуться хотел. Говорить разучился по-арачьи, только муркает да подрыкивает. Уродина его немножко баять научила, значится, да и на ноги поставила. Так и весна пришла.
Никто из араков так назад и не пришел. Совсем дуреть стали бабы. Одна уродина радостная ходит да довольная. Дура, значится.
А как лето кончилась, так и увидели бабы, что дура-то на сносях. Собрались на совет да и пошли все к ней - узнавать, как же так.
Стали возле юрты и говорят, мол, не выпустим, пока не скажешь, где забрюхатела. Урода-то день отмалчивалась, да потом оборотень сам к бабам вышел. И говорит, мол, чего спрашиваете, дуры? Я сделал.
Как сделал, говорят, ты ж увечный, вроде как и не арак.
А он халат раздвинул да и показал им, как. Елда у него, окаянного, выдвижная оказалась, еще и преогромная.
Бабы как увидали, взлютовали. Говорят, мол, уродина такой секрет скрыла, убьем ее, окаянную. Оборотень им и говорит, мол, ежели обидите ее, сам вас всех порешу. Бабы видят, не шуткует арак, да и отступились. Говорят тогда: бери и нас в жены. Твоя страшная совсем, да и все равно на сносях. Оборотень им и отвечает: сами вы страшные. Как похудеете, тогда подумаю, говорит. А то вы и сами как будто на сносях.
А бабы-то к тому времени уже красу подрастеряли, пока за араков работали. Ну что делать?
Собрались опять советоваться, да и решили: красавицами им уже не быть, похудели изрядно. Так что ж можно стать уродинами, да при араке, или сидеть со своей красой кизяк жечь да плакать.
Через два годка все уродинами стали.
А через четыре уже пострелята-араки за конями бегали. И много в батьку пошло, оборотня. У кого глаза котьи, у кого когти, у кого уши. Хвостов только не было, да и хорошо, что не было.
Выбрали оборотня вождем - хоть и выбирать не из кого было. Всем он муж, а кому не муж, тому батька. Та урода, что нашла его, первой женой стала, любил он ее. Как же не любить, ежели она его выходила да не бросила, как другие?
Звали того оборотня Муар, а уродину - Бэр.
Вот так Бэр Муар и появились. Бабы у них до сих пор костлявые и страшные, зато вот араки - молодцы, каких еще поискать. И нет-нет, да и родится кто с котьим глазом или когтем. Только хвостов нет, да мудей выдвижных. Ну оно и к лучшему.