Пока троллейбус шел по проспекту, Чердышников сидел у окна и в полудреме жмурился от осеннего солнца. Но когда повернули в переулок, а потом поехали по бульвару, он подошел к выходу и стал всматриваться в дома на четной стороне.
"Там дом такой приметный, зеленый с красными окнами, а мой - следующий, не ошибешься, - сказал накануне Митяев. - Дом 24 и квартира 24. Легко запомнить".
Приметив указанный дом, Чердышников сошел на остановке и неторопливо двинулся по бульвару, расшаркивая ногами опавшую листву. Воздух был чудесный, машин и прохожих мало, теплый осенний ветерок ласкал лицо. Откуда-то вкусно потянуло дымком.
Чердышников зашел во двор старого трехэтажного дома. Три крыла буквой "п" окружали маленькую рощицу из пяти тополей, за которой виднелся забор детского сада. Дом, казалось, дремал в теплой солнечной пелене.
На облупленной двери третьего подъезда мелом, как бы наспех, было написано "21-27". Ниже отпечатано по трафарету: "В подъезде не ссать!"
Чердышников поднялся на второй этаж и позвонил. Во дворе кто-то заливисто засмеялся, загомонили детские голоса, кто-то пробежал, и снова все стихло. Чердышников позвонил еще раз. Потом еще и еще. Посмотрел на часы. "Куда это они могли смыться всем семейством?" - подумал он и с досадой вдавил кнопку надолго. За дверью была тишина. Он пожал плечом и спустился во двор. Надо было ждать. Митяев, конечно, балбес, но не мог же он назначить время и свалить из дома.
Чердышников немного постоял у подъезда и направился к лавочке под тополями. Но сиденье было затоптано детскими ногами. Тогда он просто прислонился к дереву и, засунув руки в карманы, приготовился ждать. Он обвел глазами тусклые желтые стены, кое-где с серыми следами затирок, ряд крошечных балкончиков, ржавую пожарную лестницу и принялся рассматривать окна.
Окна многое могут рассказать о людях. За этими - занавески с прорезными кружевами и герани, рамы, бывшие когда-то голубыми, недавно выкрашены белой эмалью, но верхняя фрамуга не тронута: побоялись далеко высунуться -хозяйка пожилая и домовитая. А за этим окном хорошо погуляли: видна непогашенная лампочка без абажура. А тут - шторы, алоэ на подоконнике, сетка от мух. А здесь между рам насыпана зеленая антоновка. Разные здесь были окна, но во всех отражалось яркое голубое небо. Ах, что за денечки стоят!
Стая голубей пронеслась над ним, и дробная тень от них на мгновение наполнила замерший двор движением.
Тут внимание Чердышникова привлекло мелькание в одном окне: белая женская рука протирала стекло тряпкой.
"Что ж ты так плохо загорела?" - подумал Чердышников ласково. Ему нравились белотелые женщины. Движение белой руки по голубому отражению завораживало: казалось, она протирает не стекло, а небо. Чердышников залюбовался. Рука была обнажена до локтя, мягкая и чистая, движения энергичные и размеренные. Что-то приятно щекотнуло Чердышникова внизу. Он хотел отвести глаза, но не смог, это было выше его сил.
И вдруг рука остановилась. Чердышников даже вздрогнул от неожиданности. Из-за рамы показалась голова в розовой косынке. "Она меня застукала", - облился жаром Чердышников, но глаз не отвел, всматриваясь в круглое красивое лицо женщины - большое расстояние позволяло это сделать безо всякого риска. Ему понравились светлые волосы и глаза, кажется, голубые, широкие темные брови и синий простой халатик с засученными рукавами. Но больше всего ему понравилось то, что женщина его заметила. Хотя почему бы и не заметить высокого мужчину, который одиноко стоит во дворе и не сводит с нее глаз.
Видимо, женщина тоже изучала его. Чердышников незаметно приосанился: "Что же дальше? Чем я тебе не хорош"? Конечно, все это продолжалось секунды две-три, не больше, ведь достаточно одного взгляда, чтобы понять, что перед тобой не вертопрах, а человек положительный и самостоятельный мужчина.
Хлопнула подъездная дверь, из нее вышла старуха с коричневой кошелкой. "Спросить что ли про Митяева", - подумал было Чердышников, но старуха поглядела неприязненно, и он отвернулся. Старуха заковыляла со двора прочь, а Чердышников снова посмотрел на окно, но там теперь было пусто.
"Стой, куда ты делась"? - мысленно закричал он, и, как будто на его неслышный зов, женщина явилась снова. Но в каком виде! Розовая косынка исчезла, и аккуратная прическа из светлых кудряшек являла теперь подобие солнышка в темном проеме окна. Вместо синего халата теперь была блузка с короткими рукавами и глубоким вырезом. Разумеется, теперь она на него не смотрела. Она неспешно и грациозно села на подоконник и, чуть откинувшись, продолжила мытье окна. Но теперь и это выглядело уже по-другому. Движения стали плавными, округлыми и как бы ласкающими синеву стекла. Время от времени она останавливалась и гибко отстранялась, будто для того, чтобы оценить свою работу. Но при этом она слегка наклоняла голову, и видна была великолепная белая шея. Чердышников впился в нее глазами, как вампир: "Хороша, ах, как хороша"! "Где ж, однако, эта свинья Митяев"? - подумал кто-то рядом, потому что сам он теперь весь превратился в синее небо, которое так ласково гладила мягкая рука.
Женщина, между тем, откинувшись последний раз и, видимо, удовлетворившись своей работой, повернулась спиной и исчезла на секунду в комнате. Но перед этим - Чердышников заметил! - бросила на него мгновенный взгляд.
"Что же она обо мне возомнила? - подумал он радостно. - Стоит под окном, глаз с нее не сводит. Не иначе как тайный воздыхатель! Не смеет познакомиться, а лишь любуется издали, робеет. Весь вечер она будет вспоминать меня, а завтра искать глазами во дворе, но - увы. Как она пожалеет, что не спустилась во двор и не дала мне шанс окликнуть ее"!
Две мягкие руки нежно, как ребенка, поставили на подоконник голубой тазик, а потом показалось и все остальное, плюс - короткая юбка и две круглые, крепкие как репки, коленки. Две руки томно поднялись вверх и принялись за внутреннюю часть окна. Тело ее и грудь поворачивались, при этом как бы отдельно друг от друга.
"Нет, это наваждение какое-то! Вот пойти сейчас и познакомиться. Что тут стоять столбом? Тот же Митяев, где его черти носят, давно бы уже мыл окна вместе с ней".
Но пока Чердышников рассуждал таким образом, женщина спрыгнула в комнату, ловко убрала тазик и закрыла раму. При этом ему показалось, что несколько раз она мельком глянула в его сторону.
Как, и это все? Чердышников с беспокойством осмотрел соседние окна. Но ни за ними, ни за только что вымытым никого не было видно. Вдруг что-то промелькнуло за синим стеклом, знакомая головка скосила глаза во двор и исчезла. Чердышников судорожно сглотнул, его тянуло к ней, он едва удерживался, чтобы не направиться к ее подъезду.
"А если она сейчас выйдет, - испугался он вдруг, - что я ей скажу? Ах, Митяев, Митяев, где же ты ходишь, подлец?"
И тут он увидел, что женщина снова подошла к окну. Она просто подошла к окну и стала смотреть вниз, на Чердышникова. А он все смотрел и смотрел на нее, и казалось, что между ними идет какая-то таинственная беседа, неслышная и непонятная никому кроме них. Сначала ему казалось, что она смотрит на него с укоризной, потом взгляд ее будто смягчился и стал усталым и понимающим, потом страстным и зовущим. Она звала его. Он это чувствовал.
Он с трудом шевельнулся и, не сводя с нее глаз, без единой мысли пошел к подъезду. Он не успел дойти до ее двери и нажать звонок, как дверь открылась. Несколько долгих секунд они стояли друг против друга и молчали. Глаза в глаза. Как будто продолжая тот тайный безмолвный разговор, который вели только что, она у окна, он - во дворе. Как будто только такой разговор и был возможен теперь между ними.
Где-то у соседей заплакал ребенок. За другой дверью включили телевизор.
Чердышников кашлянул.
- Вы... - он запнулся и опустил глаза, - вы знаете Митяева из двадцать четвертой квартиры?
- Нет, - ответила она бесцветным голосом. - Там такой не живет. Я всех в этом доме знаю.
- К-как не живет? - заволновался Чердышников. - Это ведь дом двадцать четыре?
-Это - двадцатый, - чуть слышно сказала она.
Чердышников, заикаясь, развел руками: - Странно... Он сказал дом 24... после зеленого дома...
- Да, - откликнулась она с той же странной интонацией, будто ждала, что сейчас он скажет главное. - После зеленого...Только с другой стороны.
Они снова стояли и молча смотрели друг на друга.
У соседей женский голос запел колыбельную. За другой дверью начались "Новости".
Женщина сделала шаг навстречу.
- Ах, я болван, - пробормотал Чердышников и бросился вниз по лестнице.
Женщина подошла к окну, провела пальцем по стеклу. Внизу через двор пробежал Чердышников. И снова там воцарилась неподвижность осеннего дня. Только с тополей, светившихся золотым островом на синем небе, падали листья.