Очень плохо быть старым, больным и одиноким. Ложку держит нянечка и уговаривает тебя открыть рот, а ты вроде и хочешь поесть, но желудок уже ничего не может принимать, даже глоток воды вызывает приступ невыносимой боли. Хочется умереть, покончить со страданиями, болями, со своей беспомощностью и никчемностью. Только о смерти молишь, просишь Бога, хотя и не верил в него никогда и молитв никаких не знаешь. А в таком состоянии только и умоляешь его: забери поскорее. Но не здесь, не в больничных стенах, не на этой кровати с кучей рычагов и с занавесками с обеих сторон, за которыми лежат другие больные. Хочется умереть дома. Я смотрела на пергамент рук, лежащих поверх одеяла, на маленькую голову, вернее, просто череп, обтянутый желтоватой кожей с выступающими буграми вен и торчащим кадыком, который по размерам был чуть меньше головы, на трясущиеся синеватые губы и чувствовала, что Петр Криницкий думал именно так. Мне дали перевод в отделении терапии для пациента Питера Криницкого. Но ему не нужен был переводчик. Петр мог говорить свободно на четырех языках - на польском, так как его мама была полячка, на украинском, так как его отец был родом с Черниговщины, где Петя родился и рос до семнадцати лет, на русском, так как по-русски в Советском Союзе говорили все, и на английском, так как после освобождения из фашистского концентрационного лагеря англичанами он был вывезен в Великобританию. Вернее еще пару недель назад он мог говорить, но теперь мог издавать только чуть слышный звук, похожий на мычание немого. Петру, или Питеру, как его звали последние шестьдесят три года, с каждым днем становилось все хуже и хуже. Вокруг кровати стояли несколько человек. Два доктора, медсестра, племянник Петра Михаил Криницкий, приехавший с Украины ухаживать за дядей, и я. Вот для Михаила мне и надо было переводить. Сегодня собрался консилиум, чтобы решить, что делать с Питером. - Они что же в таком состоянии отправят его домой? Как я буду справляться? Я ведь и скорую не смогу вызвать, если что случиться, по-английски, то я совсем не говорю. Мне хоть человека найти надо, кто по-русски или украински говорит, чтобы могли мне помочь в случае чего. Спросите их, - Михаил, высокий плотный мужик лет пятидесяти в который раз уже бубнил мне в левое ухо одно и тоже.
Ждали доктора, который занимается восстановительным лечением или трудотерапией. Я не представляла, каким местом это может быть сейчас полезно для Петра. Он просто хотел домой, на свою кровать, чтобы умереть там, а не здесь, и без всякой трудотерапии. Но все должно быть соблюдено и сделано по правилам. Наконец, появился трудотерапевт. Им оказалась стройная, с высокой грудью дама, красиво затянутая в форменный голубой халатик, с высокой прической и в очках с толстыми линзами. Два доктора и медсестра поприветствовали ее, представили Михаила и меня, потом все четверо весело и ободряюще заулыбались Питеру. - Ну, что Питер, вы хотите домой, не так ли? - хором спросили они старика. Губы Петра сложились в подобие улыбки и он попытался кивнуть, слезящиеся глаза стали еще более влажными. - Ну как же домой, как я с ним там буду? - Михаил сказал это чуть громче, чем прежде. Я перевела его вопрос, и внимание всех переключилось на Михаила. - Вы ухаживали за Питером до того как он поступил к нам, не так ли? - спросила одна из докторов. - Дак ему ж лучше гораздо было, я приехал сюда, когда ему операцию готовились делать, чтоб помочь после операции. А тут вон как вышло. Он и говорит то уже еле-еле. А я по-английски не понимаю. Вот по-польски еще говорю, а по-английски совсем никак. - Так вам нужна помощь только с языком, не так ли? Есть ли у вас знакомые, чтобы помочь вам? - Чем помочь-то? Я и сам могу, и сготовить, и убраться. Да вот он не ест совсем. Что мне делать, если он не ест? Почему он все время на боль жалуется? Ведь опухоль-то в голове? Петр впервые почувствовал себя неважно примерно полгода назад, частые головные боли замучили так, что он впервые за многие годы не съездил к родным на Украину. Оказалось, что у него опухоль на мозге. - Он приехал к нам первый раз лет двадцать назад, а до этого я его и не видел никогда, только по рассказам отца знал. Он все боялся до этого-то приезжать, боялся, что обратно не пустят, а посадят. Странный он, непривычный для нас. Дак ведь все равно принимали, как гостя дорогого, терпели, угождали, ведь старший брат он моему отцу, - жаловался мне Михаил, пока доктора обсуждали что-то между собой, - Очень тяжелый он человек. А когда не приехал в прошлый год, все расстроились, родной все-таки. Одеяло почти плоско лежало на кровати, которая была слишком велика для Петра. - Он один здесь? Есть кроме вас кто-то? - перевела я вопрос врача. - Дак в том-то и дело, что никого. Вот моя дочка приедет скоро, так тогда никаких проблем. Она английский учила в школе. - В общем, вы не хотите забирать его домой сегодня, не так ли? Это вежливые хвостики в английских вопросительных предложениях видимо раздражали Михаила. - Конечно, не так! - от возмущения его красное полное лицо сделалось еще краснее. - Да меня специально сюда семья отправила, чтобы он не один был, ухаживать за ним. Я ведь даже с работы уволился. У него больше нет родственников. Ни жены никогда не было, ни детей. - Вы успокойтесь, мы здесь специально собрались, в интересах Питера, чтобы все сделать лучше. Сейчас мы должны обсудить, какая вам требуется помощь. - Ну, дайте вы мне еще пару дней, я найду человека, кто бы смог переводить мне в случае необходимости. Что же я буду делать с ним, если ему хуже вдруг станет? Время у всех было ограничено. Доктора спешили к другим больным, время выписки так или иначе было упущено. Машина, предназначенная, чтобы перевести Петра, уехала на ланч. Я тоже посматривала на часы, пусть думают, что я тоже спешу, хотя у меня не было больше переводов на сегодня. Просто душно тут было и пахло лекарствами и мочой, хотелось на улицу. Договорились, что Питера выпишут через два дня, а до этого к нему домой приедет специалист, чтобы установить приспособления в ванной, в спальне и специальную сигнализацию, с помощью которой Петр или Михаил смогут вызвать неотложную помощь в случае необходимости. Михаил был доволен. Мы попрощались до послезавтра, следующий перевод тоже записали на мое имя. Два дня прошло. Михаил стоял в коридоре возле регистратуры, когда я пришла. Вместе с ним стоял низенький коренастый мужичок, и они разговаривали по-украински. Это был представитель украинской диаспоры, эмигрант в третьем поколении. Михаил нашел его через украинскую церковь и тот пришел помочь Михаилу. "Кто же теперь переводчиком-то будет?"- подумала я. - Как Петр? - спросила я Михаила. - Да не говорят ничего. У него инфекция какая-то, простыл вроде, перевели в другую палату. На это раз нас всех пригласили в маленькую комнатку, чтобы решить, что делать. Этот мужичок все время встревал: - Ну как вы представляете его дома в таком состоянии? Как вы можете человека с температурой выписать домой? - ораторствовал он по-английски, размахивая руками. Михаил не понимал, о чем речь идет. До него дошло, когда вопрос был почти решен о переводе Питера в хоспис. Мужичок торжествующе смотрел на Михаила, вот, мол, смотри, как надо договариваться. - Да какой хоспис? Вы что с ума сошли? Да слышал я про эти самые хосписы. Да меня ж домой не пустят, когда узнают, что родной брат и дядя умер в богадельне. Я для чего был послан-то сюда? Вы что, это у вас тут старики в одиночестве живут и умирают, а у нас это позор, когда родственники есть. Я его забираю, сам буду ухаживать за ним. Я ведь не для этого сюда приехал. Мужик из диаспоры был ошарашен такой черной неблагодарностью: - Да тебя, друг, не поймешь, ты ж просил, чтобы еще его здесь подержали. Пока дочка не приедет. Я так им и сказал. А здесь они не могут его держать с инфекцией, опасно для других пациентов. - А вы чего не переводили мне, что он там с ними говорил?- накинулся Михаил на меня. Доктора англичане с недоумением смотрели на двух пожилых мужчин, говорящих на повышенных тонах на непонятном им языке. Теперь я уже пыталась объяснить им, кто что говорит, о беспокойстве Михаила и о культурных различиях. - Да я его прямо сейчас заберу, давайте мне дядю,- Михаил уже не мог сдержать эмоций. - Да дома и стены лечат. Да вы что, я только скажу слово хоспис своим, они же меня проклинать начнут. Сошлись на том, что Питера подержат здесь до завтра и выпишут домой. Я посмотрела в свой ежедневник - да, я могла приехать в 11 утра завтра. На следующий день утром мне позвонили из агенства и сказали, что перевод отменяется.