Считающие себя сведущими в искусстве, называют раскрашивание (или замазывание) холста разными красками "писанием". Например, "картина написана маслом", "он написал новую работу" и тд. Очень похоже на то, как продвинутые грибники говорят не "нашел" гриб, а "поднял". Или моряки - не "поплыл", а "пошел" и тд. Мне захотелось написать о не написанных холстах, или (более привычно) не накрашенных пока и, вполне возможно, никогда.
Заходя в недра своей и компьютерной памяти обнаруживаю огромную "очередь", вырастающую практически каждый день. Некоторые персонажи блюдут приличие и тихо ждут своего часа. Некоторые всячески давят своей персоной на меня и, как бы, кричат: "Меня, меня! Моя очередь!"
Вполне сознаю: накрасить всех - моей жизни не хватит (да и нескольких тоже). Значит, кто-то из очереди так и останется стоять в ней безысходно.
Вот про (или ради) этих безнадег мне и захотелось написать некий текст.
Никогда не накрашу портрет огненно-рыжей девушки из огромного израильского супермаркета. Она стояла за кассой, мимо проходили нагруженные продуктами граждане, платили и пропадали. Она пропадала из их сознания, они из ее. Прошло много лет. Моя память цепко держит этот образ и я ее вижу, как вчера, а накрасить не могу - мне необходимо видеть ее рядом с холстом, чтобы ее волосы пылали яркой медью, веснушки, играя, шуршали, а глаза сыпали малахитовыми искрами.
Еще одна рыжая натура останется не изображенной никогда. Она промелькнула с противоположной стороны стеклянного стенда, с какими-то черепками, в Эрмитаже. Казалось: мелкие красно-золотые завитки ее волос - часть экспозиции древних артефактов. Может она появилась из Древнего Рима, или из Пелопонеса и растворилась там, пока я собирался познакомить ее с собой. Мне показали драгоценную часть клада, а я не решился приблизиться и рассмотреть весь клад.
Учитель. Открывший глаза моей души, ткнувший меня сопливым носом в прекрасное, давший моей детской руке уверенность и силу. Помню его прекрасно, но ему уже не предложить позировать мне, не напроситься к нему в мастерскую, не сфотографировать... А ведь мог. Красивый был человек и портрет мог бы получиться достойный натуры. Конечно, можно накрасить некий образ Учителя, некое подобие, сотворенное памятью и умением изображать. Но я так не умею, Учитель не успел научить этому. Наверное, плохой из меня ученик и ему уже не удастся доучить меня.
Не смогут позировать два моих дяди Миши - милейшие, с доброй душой люди.
Первая юношеская любовь и первый друг.
Красавец сосед, с которым я вместе призывался в армию - ему выпало служить на атомной подлодке.
Папа - каждый раз говорил себе: успею, он же всегда рядом...
Преподаватель литературы старших классов, открывший мне поэзию вне страниц школьного учебника. У него почти все время висела прозрачная капелька под носом.Поэтом можешь ты не стать, - часто говорил он, вытирая капельку огромным платком, похожим на наволочку, и продолжал, - и совершенно не обязан.
Тетя Нюра, жарившая беляши на керогазе. Все дети нашего двора тайком от родителей бегали к ней в полуподвал и она оделяла каждого пахучим, обжигающим пальцы и рот произведением высокого кулинарного искусства.
Ее дочь Тамару, студентку Педвуза, в гибкую фигурку которой я 'тайно' был влюблен в свои неполных девять лет.
Как ни странно, мою, нежно любимую, крольчиху Белку. С розовыми глазами, с ворохом снежного меха и вопросительной мордочкой. Ее съели в не очень сильно голодный год соседи по старому двору.
Девочку Катю, дочь именно этих соседей.
Проводницу поезда Мурманск - Москва. Ее глаза томились надеждой под тусклой лампочкой купе. За два года службы у меня выветрились все нужные слова. Молча пил чай, приносимый ею через каждые полчаса. Помнил только: Еду к любимой! Так до сих пор и не знаю - прав я был, или нет.
Молодого монаха Китаевской обители. Он был старше меня на всю его оставшуюся телесную жизнь. Он уже был ТАМ. Это было видно даже мне.
Как бы мне хотелось накрасить их всех! С неповторимыми лицами из моего детства, юности и зрелых лет.
Никогда не накрашу себя, молодым, полным уверенности в завтрашнем дне.
Впрочем, иногда мне нравится свое лицо и сейчас, особенно по вечерам, когда хорошо поработал и в зеркале ванной отражен некий проблеск сознания причастности к миру, к Богу, к любви...