Как-то так получилось, что в среде людей верующих и не очень, а в большинстве - среди совсем сторонних, обнаружилась странная привычка особо примечать недостатки служителей культа. И чревоугодники они, и сребролюбивы, и лицемерны, и недалеки, и ...
В чем же дело, чем так сильно "насолили" обывателям и высоколобым представителям народонаселения все эти тихие и не очень попы, пасторы, ксендзы, раввины, падре, муллы, претры, кюре и еще многое множество других представителей различных верований и религиозных учений? Ведь среди них есть весьма образованные и мудрые, глубоко верующие, аскеты, жертвователи и отдающие всю свою земную жизнь ближним и дальним. Почему же люди замечают, подглядывают и выискивают не самое высокое, не самое яркое, не самое искреннее и не самое почтенное?
Может потому, что ...
Не буду далее рассуждать и искать причину - она, если каждый заглянет внутрь себя, станет понятной и легко объяснимой именно внутри каждого, блюдущего чужую нравственность.
Изображенный на портрете "Веселый прелат" - не высшее духовное лицо католической церкви. Этот священник был настоятелем нескольких приходов старинных городков в Эльзасе и к иерархам не принадлежал. Но для меня, далекого в то время от вопросов церковного чиноначалия, слово "прелат" звучало синонимом всего доброго и душевного в католической церкви.
Мне нравилось повседневное облачение священников - об их принадлежности к церкви внешне говорила лишь белая полоска под воротником рубашки.
Мне нравилась постоянно открытая дверь в храмах, даже если там никого нет. Свечи, книги, открытки зашедшие брали сами, положив монеты в кружку.
Мне нравилось наличие в храмах живописных полотен, скульптур и витражей - дело рук художников.
Мне нравилось, что там сидят и что почти у каждого места лежит Библия.
Мне нравилось, что в храме существуют "маленькие домики" для исповеди.
А когда я познакомился с Жан-Мари Руппом, то стал относиться с большим вниманием именно к священнослужителям.
Жан-Мари сразу располагал к себе - и улыбкой, и добрыми смеющимися глазами, и какой-то уютностью и необременительностью своей личности по отношению к другим. Кто бы ни общался с ним, создавалось впечатление мгновенного настроя на собеседника - и я испытывал это на себе каждый раз, встречаясь с кюре у него дома и в гостях. Вопрос "на каком языке я с ним общался?" - праздный. Общался и все.
Приезжая в Эльзас, несколько лет подряд останавливался в доме, где он жил и где мне выделили ночлег и место для работы. Будь я нормальный человек, выучил хотя бы один иностранный язык, а так, поднимаясь на второй этаж, вслед за пригласившей на чай хозяйкой, встречался с батюшкой, пожимал ему руку, лепетал стандартные французские приветствия, ставил на стол традиционную бутылочку... И тут начиналось волшебство. Жан-Мари потирал весело руки, вроде пришел с мороза к жаркому очагу, наливал нам по рюмочке и начинал говорить. Мягким, проникновенным голосом, слегка картавя, делая паузы, он рассказывал мне некие истории, ничуть не смущаясь моим незнанием языка. Так и я не был смущен, ибо ощущения односторонности у меня не было. Где-то приблизительно, где-то с деталями, где-то целиком было ощущение впитывания темы и даже образы вставали перед моими глазами. Не могу сейчас сказать, о чем мы "говорили", но ведь было о чем говорить по три-четыре часа! Уходя к себе вниз и прощаясь, попытался предложить "на коня"... Жан-Мари с улыбкой слушал набор моего сильно слабого словарного запаса из французского по поводу лошадей. Наверное, я даже пытался изобразить всадника, собирающегося влезть на лошадь.
И когда я уже почти "потух", налил в рюмки, протянул одну мне, поднял свою и сказал:"Santé, chevalier!"
Понимая, что я приехал в чудесную Францию не как турист, а как художник, желающий заработать и видя, что заказов, увы, нет - Жан-Мари предложил отреставрировать церковную утварь в одном из приходов. Неделю, каждое утро, мы приезжали в старинный храм, я раскладывал принадлежности и клеил, сдирал старую краску, наносил новую, восстанавливал позолоту... а Жан-Мари стоял рядом, улыбался и все время повторял "Bien. Admirable. Magnifigue", потирал в удовольствии руки и улыбался, улыбался, улыбался... И мне казалось тогда, что я делаю очень важное дело, что я незаменим, что не случайно оказался именно в это время и именно здесь. И это было счастьем. Даже большим, чем раскрашивание собственных холстов.
Вот таким я его запомнил и таким попытался изобразить.
Он отошел к Господу 3 года назад 6 декабря, просто сидя на стуле, заснул - врачи сказали, что обезвоживание...
В письме из Эльзаса о похоронах Жан-Мари в далекой теперь, но когда-то близкой мне Франции, было написано такое:
"Впереди похоронной процессии несли твой портрет "Веселый прелат".
http://arts.in.ua/artists/David_Brodski/w/173396/
Ссылка на портрет "Веcелый прелат" на сайте Arts.in.ua