Аннотация: Биатлон, как и весь спорт, способ зарабатывания денег. Однажды я был из тех, кто платит биатлону. Однажды я был болельщиком Чемпионата Мира. Однажды я прикоснулся к миру фанатов зимнего спорта.
Биатлон. Рассказ. Бруссуев Александр.
No pain no game.
Олимпийский принцип?
Если в жизни не увлекаться каким-нибудь спортом — жизнь становится от этого беднее. Если увлечение переходит в одержимость спортом — жизнь становится еще беднее. Спортсмены, а особенно — чемпионы — это очень мутные люди, жизненные приоритеты для которых сваливаются в одну-единственную задачу: быть первым.
На самом деле стать первым — не так уж и сложно. Упорные тренировки, доля везения — и все, чемпион. Сложно удержать свое чемпионство.
К сожалению, ныне большой спорт дошел до абсурда. Криминальная организация, именуемая «антидопинговый комитет», отнимает медали, рекорды не только у действующих спортсменов, но и у тех, кто получил свою медаль, установил рекорд восемь и больше лет назад. Некогда замешанный в большой коррупции некогда выдающийся английский бегун Себастьян Коу дает бой. Только за что он сражается? Уж не за спорт, как таковой — это точно.
Да и пес с ними со всеми, с этими околоспортивными функционерами. Дело в другом. Пока еще по инерции важен дух соперничества между специально подготовленными людьми, это создает определенную интригу: кто из них победит? Одному спортсмену отдаются симпатии и предпочтения, другому — нет. Ну, а если проходят соревнования, значит, почему бы их не посмотреть?
До 2015 года опыт присутствия на подобного рода мероприятиях у меня был крайне скуден.
Один раз тридцать лет назад на первом курсе института ходил на игру Зенита, чемпиона Советского Союза на ту пору, против финской команды Кююсюсю. Играли наши ни шатко, ни валко. Стояла осень, на трибунах было промозгло, футболисты бегали по полю, я зазевался по сторонам и пропустил гол. Видеоповтора тогда не было, поэтому я так и не понял: красивая была комбинация, или — не очень. Наверно, не очень, потому что Зенит проиграл этой самой «Кююсюсю». Досюсюкались с финиками. Я замерз, как собака, и ничего полезного с той игры не вынес. Разве что решил: на футбол больше не пойду.
Но через двадцать четыре года снова оказался среди болельщиков, причем в самом секторе, где ультрас, где с голыми пузами, где кричалки и сопелки, где отовсюду полицаи выглядывают, в надежде пресечь беспорядки в самом зародыше. Это было на Олд Траффорд, это был Манчестер, это был Манчестер Юнайтед против Лиона.
У меня был свободный вечер на другом от Манчестера побережье Британских островов. Но для хромой собаки сто двадцать километров — не крюк. Знакомый мне манкунианский болельщик настоятельно пригласил меня поехать вместе с ним, потому что у них абонемент, а его товарищ вынужден был пропускать эту игру по причине болезни, или отъезда, или еще почему-то.
О том, что я решил когда-то сто лет назад на футбол не ходить, я даже не вспомнил. Зато представил, как задушатся мои товарищи-футболисты, кода дома я им расскажу об этом событии. Фотоаппарат я забыл, а на телефон фотографировать еще не умел, потому что мобильники тогда не были приспособлены для фотографий. Поехал в чем был: в нейтральной форме нейтрально настроенного на футбольный матч человека.
- Ты чего? - удивился мой знакомый. - Мы ж по абонементу!
- Отлично, - обрадовался я.
- Так в фанатский сектор.
- Круто!
Он посмотрел на меня, как на собутыльника, приболевшего психическим недугом, вздохнул и повязал мне на шею свой шарф.
- Должна быть какая-то атрибутика, - пояснил он.
Конечно, должна быть! Кто бы сомневался. Простая маечка с именем Криштиану Роналду — а он тогда играл за МЮ — стоила под полтос фунтов. Шарфик — за тридцатку. Проще всего было в аэропорту в таксфри купить какую-нибудь кружечку-непроливайку в пределах десятки. Но даже перед походом в самый захудалый магазин я беру с собой напрокат жабу. Она начинает давить, когда замечает ценовую политику. А в отношении футбольных аксессуаров нельзя сказать, что их можно было приобрести в захудалых магазинах. Разве что на территории Народной Китайской Республики, где продается все, сделанное местными умельцами из навоза.
Перед матчем мы купили по большой кружке пепси-колы с крышечкой и трубкой через нее. Объем кружки из специальной плотной бумаги был явно больше литра, но я не стал переводить местные пинты в наши кубометры. Потом все те люди, что с пепси-колой, пошли в соседний супермаркет и купили аналогичное количество специального янтарного эля крепостью чуть ли не 9 градусов.
Далее на выходе из магазина все стали сливать свои безалкогольные прохладительные напитки в канализацию, а я пожалел полтора фунта и пепси-колу вылакал. Она была приятно холодной, но приятного мало, когда ее много.
Пока я пытался переварить выпитое и сдержанно рыгал в кулак, появился мой знакомый и тоже принес себе и мне по большой бутылке эля. Я несколько насторожился, потому что влить в себя столько жидкости зараз было сверх моих возможностей. Но этого и не потребовалось. Потребовалось всего лишь перелить эль в пустую тару из-под пепси-колы и прихлопнуть ее крышкой.
Что мы все и проделали, нисколько не стесняясь патрулирующих тут же полисменов. Те тоже ходили, держа в руках стаканчики из-под пепси-колы. Вероятно, таков был народный болельщицкий ритуал.
А потом мы все собрались в демонстрацию и потекли на стадион. Некоторые кричали, некоторые не кричали, но махали шарфами и в «воздух чепчики кидали». Французы шли с другой стороны, но нет-нет, среди нас попадался какой-нибудь французик, и с ним кто-то начинал непременно обниматься.
Наша колонна называлась «хулиганами». Французская — тоже «хулиганами». Мы все были «хулиганы». Даже полицаи.
Футбол был зрелищным. На гигантских мониторах показывали повторы игровых моментов и приветственные жесты фанов. То, что мы все принесли на стадион в бумажных стаканах, следовало растянуть до начала второй половины второго тайма.
К середине первой сорокапятиминутки мне уже не хотелось пить эля. Мне уже хотелось избавиться от той пепси-колы, которую моя арендованная жаба заставила меня выпить. Минут за пять до конца основного времени мне стало невмоготу. Я спросил у своего знакомого: как, мол, мне в туалет-то пробраться?
- Да ты что? Нельзя! - зашипел он мне прямо в ухо. - Мы же в фанатском секторе сидим. Мы - с нашей командой до ухода ее в раздевалку! Только так, а иначе нас могут не понять.
Есть, оказывается, у человека потенциал. Состояние «невмоготу» можно продлить на какое-то время. Потом оно само продлевается. Главное, не смотреть на часы.
Как-то в детстве, когда я только пошел в первый класс, не проучившись еще и недели, меня не пустили в школьный туалет. Второклассники и третьеклассники самоутверждались. Тогда у меня никакого потенциала не было. Но тогда я был совсем молодой, можно сказать, маленький. Теперь я старше, можно сказать, старее. Теперь мне нельзя было вести себя, как первоклассник.
Я настолько растрогался, уединившись в перерыве футбола в специально отведенной для уединения комнате, что возненавидел и Манчестер Юнайтед, и Лион. Я сохранил лицо, но чего это мне стоило! Я сохранил свой гардероб, и я не мог поверить в совершенный подвиг.
Французы проиграли, наш сектор ликовал. Меня хлопали по плечам, мне кричали в лицо: «Манчестер Юнайтед — сила, Манчестер Юнайтед — класс, Манчестер Юнайтед — это сэр Алекс Фергюссон, а он — Адидас». Тогда я снова дал себе зарок: на футбольные трибуны больше ни ногой. Впрочем, не только на футбольные — на все трибуны.
Когда много людей, я начинаю очень беспокоиться. Агрофобия это, или — нет, не знаю, мне без разницы. Главное, что не клептомания. От людей всегда много негатива, когда ты в толпе. От людей много энергии, когда ты на сцене. И в первом, и во втором случае — ты очень уязвим. И после первого, и после второго случая потом приходится долго отходить, пить охлажденную водку из охлажденных стопок, затем лежать на спине, слушать тишину и смотреть в звездное небо, или просто в потолок. Звездное небо тоже смотрит в тебя, а, может, и потолок наблюдает — слишком много развелось чертей, выпущенных из пакетика Яровой.
Минуло еще шесть лет. На футбол я больше не ходил, на хоккей — тоже. Смотрел по телевизору — и меня это вполне устраивало. Биатлоном стал заправлять Дима Губерниев, в смысле, конечно, не заправлять — а освещать. Сделался он биатлонным светочем, комментировал, шутил, правильную музыку вспоминал, правильных людей приводил в пример. Интерес к биатлону поднял у всей, не побоюсь этого слова, страны. Зато лыжные гонки теперь можно было смотреть с большим трудом. Куда-то они все вылетели из трансляций.
И вот однажды, когда я только прилетел домой с работы, и на все после долгой разлуки с домом смотрел широко открытыми глазами, жена показывает мне расписание грядущего Чемпионата Мира по биатлону.
- Вот эта гонка, эта и еще эта, - сказала она, показывая на даты. - Ты все увидишь воочию на трибуне сектора «А» как раз напротив стрельбища, старта и финиша.
- Круто, - искренне восхитился я, заблестев своими широко открытыми глазами.
А сам подумал: ну, может, это не футбол, может это совсем другое, может, и ничего. Когда у тебя широко открытые глаза, убедить себя можно в чем угодно.
Чемпионат планировался в Контиолахти, что всего-то в шестидесяти пяти километрах от нашего дома. Народ слетится со все мира, чтобы краем глаза взглянуть на соревнования. А у меня и глаза широко открытые, и жить можно поблизости.
В общем, я решился на посещение соревнований. Это должно было быть на самом деле незабываемым событием.
Чем ближе была дата, тем больше волнений начал я ощущать. Ну, не волнений, а такого легкого беспокойства. Наверно, глаза потихоньку прикрылись.
Мы съездили в Йоэнсуу на торжественное открытие Чемпионата Мира, постояли в толпе будущих болельщиков, посмотрели на красочное представление в финском стиле. Оно выражалось в том, что под небом, то есть, над нами летали парни в лыжах с винтовками за плечами и откуда-то сзади у них валил дым. У каждого — своего цвета. Официальные лица, все, как один, пожелали спортсменам чистой борьбы, будто уговаривая их не заниматься грязной борьбой.
Назавтра я уже ехал по автомобильной трассе, руководствуясь баннерами и указателями «Kontiolahti 2015». Они меня привели прямиком на стоянку перед биатлонным стадионом, где можно было припарковать машину и влиться в толпу, текущую к месту предстоящих баталий. Болельщиков было много, но не очень, потому что первая гонка, смешанная эстафета, проходила вечером в четверг. Народ еще не настроился на биатлонный уикенд.
Я поплыл вместе со всеми, удовлетворенно заметив, что мои сапоги именно та обувь, которая подходит для подобных соревнований в подобное время года. Огороженная от сугробов дорожка моментально сбилась в грязь, плюсовая температура на улице этому способствовала как нельзя лучше. Снег был мокрый, грязь была липкая, и она радостно хлюпала под тысячами ног. Ей, грязи, было, вероятно, покайфу, что ее так ожесточенно месят.
Памятуя о своем страдальческом терпении на Олд Траффорде, я первым делом решил посетить туалет. Я был не одинок в выполнении такой первостепенной задачи. Туалетов было много — все в специальных «вагончиках». Народу перед ними — еще больше.
То ли от моей растерянности — все-таки Чемпионат Мира и все такое, то ли от стеснительности, зашел в первую же открытую дверцу. Ну, как зашел, так и вышел: довольный и радостный — теперь со спокойной совестью можно на трибуну двигать. Тут же совесть подала мне сигнал, потому что вагончик, где кабинки, был полон женщин. А одна из них с лицом торговки пирожками на Московском вокзале в далеком 1985 году даже попыталась оттеснить меня, чтобы пройти в освобожденное мной помещение.
- Во, блин! - сказала она, а я поторопился быстрее удрать на улицу и смешаться с толпой. Конечно, меня можно было принять за типичную финскую даму, бородатую и красноносую. Как это я не заметил вывески, в которой черным по белому говорилось: треугольник вершиной вверх, а не вниз! Знал бы, что по женским туалетам буду таскаться, бороду бы сбрил, да нос припудрил.
Моя трибуна оказалась, действительно, в самом удобном месте: и финиш сразу же под ней, и старт чуть подальше, и стрельбище еще дальше, и два монитора по бокам стрельбища — смотри-не хочу. Удобнее только VIP, что через проход от нас. Не в плане обзора удобнее, а потому что там кресла стоят, и можно, соответственно, в этих креслах сидеть. Нам же предстояло всю гонку провести на ногах.
Наш сектор, маркированный буквой «А», был дорогой. Дороже только в VIP — там места были бесплатными. И сидели в VIP президенты спортивных федераций, просто президенты или замещающие их премьер-министры. Однажды даже король с королевой из Норвегии сидел. В литературном смысле этого слова, а не в народном.
Слева от нас, уже в сторону дистанции, расположилась зона «В», опять же в литературном смысле. Обладатели билетов здесь могли видеть только один экран и убегающих и прибегающих биатлонистов. Дешево и сердито.
А самые дешевые места были у тех зрителей, кто располагался по самой трассе. Им вообще мест не было нужно: ходи себе туда-сюда, наблюдай, кто и куда бежит. Ни монитора не видать, ни финиша, не говоря уже о старте. Наверно, интереснее всего наблюдать масс-старт. Промчалась толпа, потом, после стрельбища — еще раз промчалась, потом уже какие-нибудь лидеры и остальной пелетон, потом они убежали на финиш. Ни фига не понятно, кто с кем борется, а кто на круг отстал. Зато потусоваться можно.
Для сборной России смешанная эстафета не задалась. Винтовки не стреляли, лыжи не ехали. Но это было только начало чемпионата, я не расстраивался.
На моей трибуне было вполне просторно, можно было, при желании, маневрировать в поисках лучших ракурсов. Однако видимость и так была приличная, моя жена оказалась специалистом по выбору лучших секторов для обзора гонки. Болеть за биатлонистов было интересно, неважно, кто оказывался в лидерах. Мой интерес поддержали еще два одиноких зрителя — один с немецким флагом нарисованным на щеке, другой — с норвежским. Прочие болельщики как-то кучковались группами.
Мы с этими одиночками обменялись впечатлениями на английском языке по поводу первого этапа и зауважали друг друга, потому что все знали фамилии лидеров, да и не лидеров тоже. У меня на щеке не было никакого флага, поэтому меня приняли не за того — за местного финского жителя. Я признался, что из России, но болею за биатлон в целом и за Бьорндаллена в частности. Немец оказался хорватом, не особо говорившим на немецком. Он болел за всю немецкую сборную и за Бьорндаллена в частности. Ну, а парень с норвежским флагом оказался норвегом, который болел за Бьорндаллена в частности. А также за сборную Норвегии.
Бьорндаллен нас объединял. Мы даже в унисон в три голоса ободряюще кричали вслед чешской команде, вырвавшейся вперед. Наши где-то затерялись, норвеги — тоже. И немцы не отработали, как должно, на всех этапах. То есть, для начала Чемпионата Мира все было нормально — лидеры привыкают к финскому снегу. А чехи уже привыкли.
На последний этап возле нас образовались россиянские болельщики — мужики какой-то еврейской национальности (почему-то именно таковыми они мне показались). Они выпивали, передавая друг другу бутылку коньяку Хеннеси и достаточно громко обсуждали, какие хреновые биатлонисты в нашей сборной на этом старте.
- Молодец, Яна! - кричали они только что передавшей свою эстафету Яне Романовой. - Сдохни, ингибитор!
И между собой высказывались: де, наберут в сборные всяких якорей, де, ей бы картошку носить, колхознице.
- Что они говорят? - осторожно поинтересовался норвег.
- Говорят, что наша Яна — ингибитор, то есть, замедлитель, в переводе с высокоинтеллектуального языка. Оскорбляют ее по всякому, - пожал плечами я.
- Какой ужас! - испугался норвег, и даже красный цвет флага у него побледнел, а крест в нем скривился.
- Богатые люди, - объяснил я, незаметно кивнув в сторону злословящих евреев. - Юристы, владельцы частных врачебных клиник, адвокаты, банковские дельцы. Они считают себя экспертами во всем, даже в биатлоне.
Хорват усмехнулся и склонил голову к плечу.
Бьорндаллен в той эстафете не бежал, мы с парнями договорились назавтра встретиться здесь же. Завтра должны были состояться две гонки с раздельного старта, завтра начинались выходные, так что надо было прибыть на свое место заранее, чтобы это самое место не потерять. С тем и разошлись. Гонка закончилась. Чехи победили.
На глянцевом снегу финиша остались сидеть наши Женя Цветков и Оля Подчуфарова. Они не могли подняться на ноги. За несколько минут до этого, качаясь, как пьяная, ушла в раздевалку Яна Романова. Наши выложились на дистанции так, что сил подняться и идти у них уже не оставалось. К ним после финиша на помощь не пришел никто. Первая гонка Чемпионата Мира обернулась провалом, чего помогать неудачникам?
На спринт я приехал заранее, чтобы занять себе место под весенним солнцем. Но также заранее приехали все. Народу было — раз в десять больше, нежели на прошлой гонке. Я совершил ритуальный проход через туалет, на этот раз не промахнувшись и посетив мужской, поднялся в свой сектор и закручинился.
Сверху казалось, что свободных мест за сорок минут до первого старта уже нет. Куда ни кинь взгляд — везде головы. Черт побери, но у меня тоже билет, поэтому пойду по головам. Давешних русских евреев не наблюдалось, зато наблюдался норвег, который, заметив мой проход по головам, отчаянно замахал руками: мол, я тебе занял место. Места, куда стать возле него, конечно, не было, просто я отжал своим телом какое-то другое тело. Оно, это тело, было, запротестовало, потому что у всех иностранных тел, даже самых маленьких, большое чувство достоинства. Я прикинулся глухонемым и на претензии, высказанные на иностранном польском или шведском языке никак не отреагировал.
Нашему третьему болельщику за Бьорндаллена, хорвату, к нам пробиться уже не удалось. Его голова мелькнула где-то на входе, он помахал нам рукой и полез наверх, где народу было не так, чтобы совсем густо.
За сорок минут, что все мы притирались друг к другу, я сделал для себя открытие: видимое сверху отсутствие головы посреди прочих голов вовсе не означало, что на этом месте нет человека. Если кто-то предположит, что там просто безголовое тело, он ошибется. Если нет, чем смотреть и слушать — зачем приходить зрителем на соревнование?
Там, где в людском море небольшая каверна, там — маленький человек. Может быть, конечно, карлик-лилипут, но более вероятно, что там ребенок. Это на соревнованиях по биатлону — ужасный ужас. Не приведи Господь оказаться на трибуне поблизости от отпрыска родителей-болельщиков.
Ко мне пробрался местный контролер, которого подстрекало то тело, что я слегка отжал по приходу, и потребовал предъявить билет. Тело из-за спины контролера бросало на меня свирепые взгляды. У меня с билетом все было в порядке. Однако я не отпустил от себя проверяющего и потребовал, чтобы он также проверил билет у тела.
Это оказалась неожиданностью для заявителя, он попытался отказаться, но я все же настоял, сделав, насколько умел, свирепую рожу. У этого тела билет, конечно, был, но он был на трассу. Видимо, потому оно и просочилось на нашу трибуну самым первым, чтобы его никто не вычислил.
Контролер потребовал у тела, чтобы оно удалилось. Тело громко воспротивилось, но двинулось на выход, влекомое проверяющим. На их места сразу же пришла молодая финка, которая держала за руку тот ужас болельщика, который называется «ребенок».
Если на трибуне соревнований по биатлону появился ребенок, то сразу же можно сделать вывод о его родителях. Они, родители, могут быть вполне ничего, если просто им некуда деть свое дитяти: ни бабушки-дедушки, ни кто другой его смотреть в это время не могут. Тогда — ладно, тогда — это просто неизбежное зло. Если же папа-мама злонамеренно берет свое чадо на подобное мероприятие, то эти папа-мама — просто чмыри, которым наплевать на воспитание своего ребенка.
Возникшая рядом с нами финка как раз и была этим чмырем. Ее дочка пяти или шести лет от роду смотрела гонку первую минуту, потом она начала «болеть», как ей это представлялось. В основном, она «болела» по ногам норвегу, причем изо всех детских сил. А мне раз «заболела» между ног.
Девочка изо всех сил махала руками, с неменьшим энтузиазмом топала ногами, а уж кричала так, что комментатора, порой, слышно не было. Мама не делала ей замечаний, и воспринималось это вполне, как поощрение. Можно было представить, чтобы я, получив себе наотмашь удар снизу вверх в одно очень чувствительное место, начал возмущаться - наругался бы на безумную девочку, или дал ей оплеуху. Тотчас же мама бы завыла белугой, созывая к себе всех контролеров, меня бы выволокли куда-нибудь в грязь за пределы стадиона и сдали бы финской фемиде. Ну, а в финском законодательстве невидимыми простым глазом чернилами прописано: «россияне в Финляндии не имеют никаких прав и свобод. Мочи козлов!» Известное дело — у чухонских полицаев глаз не простой, они все законы видят насквозь.
Норвег, по ногам которого топталась девочка, морщился и пытался отодвинуться. Тщетно! Народ никому двигаться не позволял. Тогда он покраснел и обратился к безучастной мамаше с извинительной речью на английском языке:
- Можно вас попросить не прыгать вашей девочке мне на ноги?
- Извините, - вежливо ответила та и отвернулась к монитору.
И все. И все? Да я сейчас возьму эту финскую родительницу за голову и выброшу на середину стрельбища. Пусть косоглазый Дима Малышко ее застрелит! Если дитя так себя ведет, значит, виновата яблоня. В смысле яблоко, яблоня и все такое.
Я сделал отрепетированную сегодня свирепую рожу, но на девочку это не произвело впечатление. Ей было скучно просто так стоять битый час и глазеть в небо, либо на верхний край монитора. Ей нужно было болеть, как и положено болельщику. А маме было по барабану.
Девочка темь временем, видимо, о чем-то вспомнив, радостно полезла к себе в карман и выудила оттуда дудку. Я даже удивился, как такая дудка, величиной с хороший фагот влезла в такой маленький карман.
Девочка приладилась к своей дудке, и дунула в нее со всех своих сил, надув щеки, как Диззи Гилеспи. Так уж случилось, что дунула она прямо в ухо несчастному престарелому финну, который стоял на ступень ниже нас. У того с головы сорвало кепку и унесло к устанавливаемой внизу тумбе с надписью «Финиш».
Сам несчастный финн посерел, съежился и осыпался прахом под ноги болельщиков. Девочка радостно заржала, мама ее кокотливо улыбнулась. Комментаторы по стадиону на несколько секунд смешались, спортсмены на стрельбище опустили винтовки и принялись озираться. Те, же из них, кто в это время был на дистанции, замертво попадали, но потом ожили, поднялись и вновь побежали по финской трассе.
Наших парней в призах не было. Норвегов, впрочем, тоже. Самый главный биатлонист мира по кличке «Мартышка» тоже выглядел достаточно блекло. Впрочем, никто не сомневался, что великий француз Мартен Фуркад свое золото на мировом первенстве возьмет. И даже не одно.
Во время перерыва все разошлись, кто куда. В основном, конечно, жрать. Среди неизбежной слякоти финны-организаторы развернули пункты питания, где работали волонтеры. Отстояв десять минут в очереди, можно было купить горячий суп, типа похлебки, горячие сосиски, типа собак и горячий кофе, типа эспрессо. Также волонтеры продавали всякие сувениры на околобиатлонную тематику. В тоже самое время волонтеры обслуживали народные коллективы, радостно развлекавшие болельщиков разными оркестровыми музыками и псевдо-национальными танцами под них. Я сразу понял, откуда у девочки-болельщицы дудка взялась — она ее у зазевавшегося музыканта сперла. В общем, без волонтеров не обходилась ни одна, даже самая маленькая мелочь.
А я пошел в музей лыж под открытым небом, где почему-то народу было мало, и волонтеры были предоставлены сами себе. Там же за одну денежку величиной в два евра мне на щеках нарисовали два флага: российский и финский. Можно было еще на лбу нарисовать норвежский в честь Уле Эйнара Бьорндаллена, но я посчитал это уже излишеством.
В музее были все лыжи, начиная с ледникового периода. Тогда первобытные финны выпускали одну марку «Карху/пелтонен/ярвинен», сделанную из ясеня. Они старательно обрабатывали плоские лыжи варом из живицы и дегтя — смолой, а потом старались, как могли, выгнуть на водяном пару концы и вогнуть колодки. Получалось круто. Почти, как нынешние Россигнолы. Во время оккупации Карелии на таких лыжах бегали и прыгали все финские оккупанты. Потом фиников прогнали коленом под зад, а лыжи их остались. Вплоть до конца семидесятых годов прошлого века все мы, ребята, гоняли во дворах именно на таких трофейных лыжах. Интересный музей.
Питаться среди болельщиков, отдыхающих от переживаний первой гонки, я не стал. Я прокрался обратно на трибуну, где сделалось значительно свободнее. Из рюкзака вытащил хороший бутерброд, съел его с энтузиазмом, запил горячим кофе с коньяком из термоса, и жизнь снова стала прекрасной. Откуда-то объявился давешний хорват, посетовав на длинные удочки подлых фанатов биатлона, мы с норвегом в ответ рассказали про буйную девочку с замороженной мамашей. Было решено встать так, чтобы никакие гнусные люди независимо от возраста и национальности не помешали нам узреть всю женскую гонку.
Я еще подумал тогда: какие, нахрен, удочки? Но переспрашивать не стал, мы выпили еще по кофейку, причем, каждый из нас пытался угостить товарищей своим. В итоге, перепробовали кофе у всех и пришли к выводу, что он у нас одинаков! Коньяк в кофе — без этого болеть биатлоном нельзя!
А потом начался спринт у женщин. Кайса Мякяряйнен старательно игнорировала на разминке вопящих по ее поводу болельщиков, Даша Виролайнен — тоже. Зато другая Даша — та, которая Домрачева — несколько раз поклонилась в сторону наших трибун. За нее все болели просто истово. За других, впрочем, тоже болели. Разве что за Виролайнен — нет.
Места на трибунах под конец гонки сделалось настолько много, что норвег сбегал к бортику и сопровождал ободряющими криками свою соотечественницу Синев Солемдаль, пока та не преодолела заветную черту. Потом я сбегал поддержать нашу Шумилову. Я ей кричал: «Терпи, Катенька!» Она дотерпела до четвертого места, и мы оба оказались на фотографии в Спорт-Экспрессе — я у бортика, Шумилова перед финишем.
А хорват все время бегал, призывая каждую немку поддать газу. И они поддавали. Просто немецкая газовая атака.
Словом, это была самая замечательная гонка из тех, что мне довелось посетить. Или потому, что мы кофе попили, или потому что парни рядом со мной были хорошими, или потому что никого рядом не было, из тех, на кого приходится раздраженно коситься.
Если бы какая-то дрянь не разбила у моей машины на стоянке ветровое стекло — было бы совсем хорошо. Трещина, образовавшаяся возле того места, где истаивали куски льда вперемежку с какой-то хвоей и песком, привела меня в крайне задумчивое состояние. Откуда прилетела эта ледяная глыба: то ли с ближайшей тридцатиметровой сосны, то ли с проходившей мимо группы разочарованных болельщиков — определить невозможно. Разве что с помощью видеоповтора.
Я отловил парня из службы безопасности, он связался по рации со своим шефом, тот направил ко мне какого-то своего человека. Человек этот, заметив номера моей машины с 10 регионом России, интерес ко мне потерял. Сказал, что видеопросмотр отнимет очень много времени, да и нет гарантии, что удастся разглядеть именно мой автомобиль. Сказал, чтобы я катил «колбаской по малой спасской», и сам укатил в неизвестном направлении. В общем, это был рикошет от выстрела китайского спортсмена, применявшего пульки со смещенным центром тяжести.
Не повезло, эх, не повезло.
Я представил себе, как в мою машину бросают ледышкой финские ультрас, российские ультрас, да, вообще, любые ультрас. Потом представил, как это же самое делает проклятый «заяц», пытавшийся меня отжать с моего места, затем — как безумная девочка в силу своей гиперактивности. И бросил представлять.
Назавтра на гонку преследования я приехал совсем заранее, за сорок две минуты. Теперь к норвегу, устроившемуся возле самого бортика, пробиться не удалось не только хорвату, но и мне. Народу сделалось еще больше.
Я с опозданием решился поставить машину на закрытую стоянку, где шлагбаум, ограда и специальный автобус, отвозящий болельщиков к биатлонному стадиону. Не хотелось, чтобы еще больше машину побили.
Вот поэтому пришлось мне искать место под солнцем на верхних ступенях своего сектора. Здесь тоже были дети, строящие козни и замышляющие избить всех взрослых в зоне досягаемости, но я постарался устроиться так, чтобы ни одного избалованного отпрыска бестолковых родителей поблизости не было.
Вот тогда я и узнал, что означает «болельщик с удочкой».
Это оказалось такое же безобразие, что и молодое поколение, только уже старое поколение, зачастую — уже изрядно поддатое, весь смысл «боления» для которых укладывался в энергичное махание тем или иным флагом, привязанным на самый кончик телескопической удочки.
На флаге обычно писали название населенного пункта, что отражало, видимо, желание запечатлеть свой город в телевизоре, у которого дома сидели знакомые и родственники, не поехавшие по тем или иным причинам на Чемпионат Мира по биатлону.
Гордый обладатель удочки махал привязанным вверху полотнищем из стороны в сторону так, как позволяла его сноровка. А сноровка позволяла ударить по голове того, кто сверху слева, а потом — того, кто сверху справа. Когда же камера отворачивалась от трибун, то флаг простыней ложился на головы тех, кто сверху сзади.
В отличие от случая с ребенком-болельщиком, болельщику с удочкой можно надавать по башке. Для этого, правда, необходимо спуститься на несколько рядов вниз, опознать каким-то образом своего обидчика, а потом уже надругаться над ним. Я такого не видел ни разу, да и не слышал тоже. Болельщики на биатлоне предпочитают не драться. Они нанимают биатлонистов, и те отстреливают неугодных.
Гонка преследования скоротечна, поэтому, когда определился лидер по фамилии Лессер по имени Эрик по гражданству немец, много народа потянулось к буфетам, чтобы первыми получить свою горячую еду. Тем более, что вторым вырисовывался наш Антоха Шипулин, а третьим — какая радость — Уле Эйнар Бьорндаллен.
Я проскользнул вниз и поздравил знакомого норвега, он поздравил меня, и оба мы поздравили присоединившегося к нам хорвата. Мы решили не пойти ни в туалет, ни на пункты питания, а остаться здесь же, дождаться награждения и потом посмотреть, как побегут тетки. Для меня это была последняя гонка на этом Чемпионате Мира, да, вообще, как я полагал, на Чемпионатах Мира, поэтому можно было потерпеть.
Тем временем все было готово к «цветочной церемонии». Выкатили тумбу с цифрами 1, 2, 3, постелили поверх снега подобие ковровой дорожки, девушки в народной одежде, вышитой свастикой, рыбами и топорами, одели на лица приветственные улыбки, официальные лица постарались изобразить себя рубахами-парнями.
Мы свесились с бортика, чтобы лучше было разглядеть это событие. Рядом с нами свесились местные болельщицы возраста от пятидесяти пяти до шестидесяти лет. Комментатор по стадиону начал представление. Бортик кряхтел, но вес наших тел выдерживал.
Сначала, конечно, вызвали Бьорндаллена. Весь стадион хлопал ему в полном единении, словно это он сегодня победил. Потом позвали нашего Шипулина — ему хлопали не меньше. Когда же объявили победителя, то Лессер чуть-чуть замешкался перед своей высшей ступенью.
Мне показалось, что он сделал несколько раз нацистский салют в память о предках и пролаял «хайльгитлер-хайльгитлер». На деле же он судорожно поправлял положенную каждому гонщику майку, одетую поверх прочей одежды.
Лессер на высшей ступени пьедестала был одного роста и с Шипулиным, и с Бьорндалленом. Каждый держал свои лыжи и подмигивал друг другу. Болельщики колотили руками в овации и подмигивали спортсменам.
Потом Лессер и Шипулин, раскланявшись перед трибунами, ушли по своим делам, а Бьорндаллен подошел прямо к нам так близко, насколько позволял проход для технического персонала и прессы. Он взмахнул рукой и очень ловко послал полученный букетик цветов одной из дам, что висела на бортике рядом с нами. Возрастная болельщица очень ловко словила букетик на лету и взвизгнула от радости. Ее подружки тоже радостно взвизгнули вместе с ней. Даже мы с норвегом и хорватом чуть не взвизгнули за компанию.
Биатлонисты разошлись, наградную тумбу убрали, кто-то из болельщиков отправился доедать то, что до них не успели доесть. Мы же остались на самых удобных местах, чтобы никто не пришел и не занял их.
Я бросил взгляд к бортику, на котором только что мы висели, и увидел на грязных досках пола три скомканных флага. Ну, по размеру они, конечно, не были столь существенны, чтобы полстадиона укрыть, либо гордо реять на флагштоках, либо, как в голливудских фильмах, сворачивать в треугольник на похоронах. Так себе флаги, но вполне — чтобы ими махать на Чемпионате Мира по биатлону.
Я наклонился и подобрал оборванное полотнище с российским триколором. Видимо, уже достаточно ветхое, пережившее не одно соревнование, оно оторвалось от удочки, улетело и вот теперь лежало под ногами. Брать его с собой я не собирался, поэтому повязал на бортик. Всяко лучше, чем о него будут ноги вытирать все, кому ни попадя.
Второй флаг оказался норвежским, потому что его поднял мой товарищ-норвег. Выглядело полотнище вполне добротным, только очень уж грязным — по нему прошла, видимо, большая часть посетителей трибуны. Кто-то, болеющий за сборную Норвегии, очень усердно им махал — так, что конец удочки отломался и улетел вместе с флагом. Или другой кто-то, утомленный от того, что его бьют по голове, отгрыз флаг и в гневе выбросил его за пределы своей видимости. Норвег повязал его рядом с ветхим российским.
Мы вернулись на свои места, а хорват, усмехнувшись, отрицательно помотал головой. Поднимать третий флаг он не собирался. Да и никто из нас — тоже. И без того вокруг слишком много местных болельщиков! Флаг был финский на небольшом древке. С такими здесь ходили дети, тыкая ими в своих несчастных соседей. Надоело ребенку — он и выбросил, а теперь все по нему ходят. Бывает.
Билеты у меня были только на три гоночных дня. Я с облегчением вздохнул, когда эти дни закончились. У норвега, кстати, присутствие на Чемпионате Мира тоже подошло к концу. Только хорват собирался масстарты смотреть и эстафеты. Ну, так он издалека приехал, ему — можно.
Мы тепло попрощались, сразу же забыв, кого как звали по имени, и каждый пошел своей дорогой: я — в Карелию, норвег — в Драммен, хорват — в гостиницу. Хорошие люди не обязательно должны становиться друзьями, но обязательно они не становятся врагами.
Я больше никогда не поеду на Чемпионат Мира по биатлону. Я получил новый опыт, я обрел понимание, что это такое — быть болельщиком на соревнованиях стреляющих лыжников. Я определил для себя «уровень фанатства».
Мне запомнилась полная бессловесность гонщиков — поди поговори, когда каждый вздох надо беречь! Мне запомнилась их самоотдача, когда после финиша едва ноги держат. Мне запомнилась их отношение друг к другу: сегодня у тебя получилось, завтра, быть может — у меня. Мне запомнилась вся атмосфера соревнований — праздник, независимо от погодных условий. Все круто!
Только я никогда больше на такие события не поеду.