Бруссуев Александр Михайлович : другие произведения.

Другой путь Леннрота

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Элиас Леннрот упорядочил древний карельский эпос "Калевала". Сведения о его жизни скупы и сухи. Однако Леннрот был не только ученым, но и замечательным контрабандистом. К сожалению все мои сноски повылетали, остались лишь цифирьки. Кому интересно, отправлю в личку. Ну, а не интересно, не отправлю.
  Бруссуев Александр. Другой путь Леннрота. Роман.
  
   Viam supervadet vadens.
   Дорогу осилит идущий.
   Древняя поговорка.
  
   Сколько б ни бродил, свет ни колесил,
   Сколько башмаков даром износил.
   Где бы ни встречал тех, кто просто так
   Задарма чинил башмаки бродяг.
   А мне с календарем крупно повезло,
   У бродяг всегда, представьте, красное число.
   Красен солнца диск на закате дня,
   Значит выходной, представьте, завтра у меня.
   Виталий Черницкий.
  
   Мерзость для праведников - человек неправедный,
   И мерзость для нечестивого - идущий прямым путем.
   Библия. Притчи. Притча 29 стих 27.
  
   Вступление
  
  Считается, что Элиас Леннрот, собиратель карельских рун, создатель эпоса "Калевала", в девятнадцатом веке совершил одиннадцать путешествий по Финляндии, Карелии, Ингерманландии, Мурманской и Архангельской областям. Конечно, это так. Иначе бы никто и никогда не узнал, что в памяти северных народов живут те же персонажи, что и в Библии. И даже именуются они почти также: Вяйне Мяйнен, он же Вяйне Мяйсен - Моиссей, мать Христа - Мария и другие.
  Но всегда у него было и другое путешествие, другая дорога, двенадцатая. Не обязательно она была хронологически связана с предыдущими экспедициями, или же последующими. Это был путь длиной в жизнь.
  Как говорили старики, "те, кто были рождены, обязательно помрут". У каждого свой век. У Леннрота он продлился восемьдесят два года. Тело его, тренированное и закаленное годами неспокойной жизни, вероятно, поизносилось, выработало свой ресурс. Разум, стойкий к невзгодам и притеснениям, не утратил способность логически мыслить и анализировать. Порой было стыдно за какие-то проявления темперамента, иногда не хотелось вспоминать о былых поступках, но совесть его, в общем-то, была чиста. А с чистой совестью и на тот свет не так страшно.
  Леннрот много, что знал о Манале1, также как и о том, что было, когда ничего не было. Так, во всяком случае, называли это разные попы и проповедники. Не пройдет и пятидесяти лет, как академик Вернадский создаст свою теорию о том "безвременьи", и почему мы, современники, можем черпать знания там, где, как бы, нельзя и там, где, как бы, пусто.
  Леннрот никому ничего не пытался доказать. За него доказывали другие: "Калевала" - авторский проект, придумка, творческая фантазия. Он знал, что спустя годы от его человечности не останется ровным счетом ничего. Будет лишь фамилия, да послужной список. Но ведь, в конце-то концов, он занимался этим не потому, что того требовало время или нужда. Леннрот выбрал свою дорогу. Так хотела его душа.
  Двенадцатое путешествие завершилось вместе с земным существованием. Это был совсем другой путь, нежели у всего человечества. Почти всего, за исключением единиц.
  Ну, да так, вероятно, и было написано у него на роду.
  Сколько б ни бродил, свет ни колесил,
  Все плащи-дожди на плечах носил.
  Где бы ни встречал тех, кто просто так
  Задарма всем пел лучше соловья.
  Где поставлю свой дом не решил пока.
  Только знаю, дом мой будет вовсе без замка.
  Будет в доме том полыхать очаг.
  Для бродяг все двери будут настежь у меня2.
  
  1. Юность
  Будущий систематизатор "Калевалы" родился в Саммати в 1802 году. В тот день в том месте родилось много младенцев, да все они выросли, оставив после себя только долги, либо наоборот - состояния. Но памяти всенародной никто не оставил. Дело, конечно, житейское.
  Элиас, когда чуть подрос и научился считать, обнаружил себя четвертым ребенком в семье портного. Читать и считать маленький Леннрот научился самостоятельно, ему едва исполнилось шесть лет, когда он по пальцам уточнил для всех портных в районе количественный состав семьи: папа, мама, я и семь братьев-сестер - все портные. Стало быть - нищие.
  Вероятно, люди в Саммати предпочитали ходить голыми, нежели сшить себе под заказ какое-нибудь платье, халат или набедренную повязку. Денег в семье не хватало катастрофически.
  "Мама, дай мне хлебушка покушать!" - спрашивал шестилетний Элиас.
  "Не дам!" - ласково отвечала мама.
  "Ну и ладно", - соглашался ребенок. - "Тогда вы знаете, где меня искать, если нужно будет, вдруг, срочно выполнять наш профессиональный заказ".
  После этого он с книжкой под мышкой забирался на дерево, чтобы никто не мешал, и погружался в мир сказок и приключений. К двенадцати годам, когда братство портных, наконец, разрешило ему пойти в школу, не осталось в округе дерева, где бы не посидел маленький Элиас с очередной своей книгой. Там, в сучьях и ветках, кстати, и яичницей можно было перекусить. Птицы юного портного ненавидели.
  Зато не было на юго-западе Финляндии книги, которой бы Леннрот не прочитал. Причем, так как шведов вокруг в те времена водилось в изобилии, он научился читать по-шведски. Русские тоже водились, но книги свои они тогда писали исключительно по-французски. На радость Наполеону, погрязшему в бонопартизме. Элиас с младых ногтей недолюбливал авторитаризм, вероятно, привыкнув на своих деревьях к уединению, поэтому к творчеству соотечественников Виктора Гюго никак не относился. Уж лучше - Гомер.
  Тогда - латынь. Именно на ней, почему-то, и встречался Гомер. Элиас увлекся стихами древнего и, как говорят, слепого эллина.
  Чтобы как-то не умереть с голоду, потому что дикие птицы, не в пример курицам, не неслись круглый год, Леннрот бродил по окрестным деревням, где собирал милостыню, лабал песни на кантеле, флейте или скрипке. Родители его к такому сподвижничеству относились с пониманием, как к одной из форм бизнеса.
  Но маленький певец не только сам солировал, он еще и внимал тем песням, что пели взрослые и престарелые дядьки с бородами лопатами. И вот, что интересно: все их вирши неуловимо напоминали гомеровскую манеру стихосложения, то есть, гекзаметр. Эллада, непонятно почему ныне именуемая Грецией, оказалась не так уж и далеко от его родной Финляндии. Да и Гомер, если разобраться, не имя, а "Речь Смертного", обращаясь к санскриту3. Изображенный на картинках в книгах бородатый человек, очи к небу, играющий на арфе, которая могла вполне легко оказаться и кантеле, словно брат-близнец Вяйнямейнена. Или это и был старый добрый Вяйнямейнен, о котором столько песен сложено в народе? Он же легендарный Орфей?
  Чтобы выучить латынь пришлось обратиться к шведско-латинскому словарю, потому что иной учебной литературы не существовало. Совсем скоро ветви деревьев перестали выдерживать груз знаний, что вместила в себя детская голова, и начали ломаться под его растущим телом. Зато в одном из перерывов между занятиями в школе, которые могли длиться и полгода, и даже год, Элиас легко поступил на должность ученика аптекаря в городе Хяменлинна. Он вполне непринужденно мог разбираться в каракулях, которые глупые врачи писали в рецептах на латинице. Умные доктора лекарства заказывали сами.
  Короче говоря, все свое детство Леннрот занимался самообразованием, и Российская Империя ему в этом активно помогала. Дело в том, что по окончании русско-шведской войны эпоха культурного шведского владычества в Финляндии закончилась, и ее на правах Автономного Княжества в 1809 году присоединили к России. Русским царям было по большому счету наплевать на народное образование: ни установленных сроков обучения, ни обязательности - ничего. Коль сдал вступительный экзамен - иди учись. Если деньги, конечно, на обучение имеются. Началась эпоха бескультурного российского доминирования.
  Помыкавшись с иглой портного, с кантеле рунопевца, с весами аптекаря, с сумой нищего, наконец, Элиас в двадцать мальчишеских лет успешно сдал все вступительные испытания в единственный в Финляндии университет в городе Або (Турку). Забавно было то, что одновременно с ним поступили учиться финансово обеспеченные и отлично образованные в своих школах будущие культурные светочи Рунеберг и Снельман. А у Леннрота имелось всего пять классов за партой с перерывами, да экстерном защищенный аттестат зрелости.
  Когда он поступил в университет, родители, конечно, вздохнули с облегчением: не надо больше содержать сына, теперь он сам себя содержать будет. Спасибо Российской Империи и лично русскому царю за новые счастливые возможности.
  Элиас настойчиво учился, совмещая занятия с работой кем попало. Кем попало мог работать только крайне целеустремленный человек. Когда же наступали каникулы, то можно было вздохнуть свободно и сделаться учителем-репетитором, подводя чад богатых родителей к очередным экзаменам.
  Но это ремесло, скорее, было всего лишь страховкой. Основной доход, который мог позволить Леннроту потом продолжать обучение в университете, был, конечно, нелегальный.
  Движение товаров, как в России, так и в Финляндии, всегда было двоякое: законное (прибыльное) и незаконное (сверхприбыльное). Элиас, с детства маявшийся по городам и весям в поисках заработков, очень быстро усвоил правило: любые деньги, опускающиеся в карман работника, всегда привлекают паразитов. Даже на пару чужих грошей найдутся охочие люди. Это полицейские самых разных рангов, примыкающие к ним таможенники и налоговики, и просто грабители и бандиты.
  Чтобы избежать потери своих кровных средств, нужно было либо самому стать паразитом, либо научиться от этих паразитов уходить без потерь для себя. К первому варианту решения проблемы у него душа - ну совершенно не лежала. Поэтому Элиас бегал, как горная лань, прятался, как ящерица-веретеница, и дрался, как дикий кот. Точнее, убегал, скрывался и отбивался.
  Получая свой мизер, как жалованье, он всегда оглядывался по сторонам, пытаясь оценить, откуда придет угроза. Полицаев разных уровней Леннрот научился вычислять с одного взгляда, не считаясь ни с национальностью, ни с гражданским платьем, вдетым в них. Их выдавала глубокая и подсознательная убежденность своей избранности и от этого - уверенность в бессмертии. Бандиты же отличались пустотой в глазах, что свидетельствовало о полном их равнодушии к прочим разным людям.
  Зачастую и жалованье выплачивалось лишь для того, чтобы за углом его тотчас же отобрать. Но попробуй отобрать копеечку, заработанную непосильным трудом! Впрочем, и посильным трудом тоже.
  Едва к Элиасу выдвигался кто-нибудь с пагубными замыслами, тот всегда старался эти замыслы упредить. Как правило, ситуация возникала без лишних глаз и ушей, что устраивало обе стороны.
  - Эй, поцан! - говорил злоумышленник.
  Леннрот, конечно, останавливался и изображал на лице счастливую улыбку: все люди братья, весь мир наполнен цветами. Вместе с ней он наносил резкий удар народным карельским оружием кистенем4 в воображаемый треугольник на лице вопрошающего - подбородок, скула правая, скула левая. Лицо, расслабленное улыбкой потенциальной жертвы, сразу же уходило в мир грез о своем богатстве.
  Элиас, как человек ответственный, даже в юности старался полностью обезопасить себя от возможных случайностей. Эмпирическим путем с помощью справочной литературы он выявил, какие именно мышцы способствуют резкости и силе удара в "треугольник нокаута". Их он развивал, развивал, и, в конце концов, развил. Может быть, анатомические учебники и оказали позднее влияние на выборе второго образования.
  Скоро и кистень стал без надобности, он научился действовать голыми руками даже при встрече с большим толстым и вооруженным вымогателем. А нож, пусть даже и традиционный финский, Элиас с собой на промысел к людям не носил: нельзя рассчитывать, даже подсознательно, на то, чем нелегко будет воспользоваться. Коли достал лезвие - бей, на испуг врагов не взять. А резать кого бы то ни было не хотелось, потому что не было желания становиться душегубом, хоть самого режь.
  Конечно, проще всего было включить ноги и удрать. Но это очень даже могло вызвать подозрение - несущийся по улице незнакомый мальчишка всегда легко спровоцирует у любого местного жителя мысль о воровстве. Нет, угодить под разборки с законодательством, даже если совсем невиновен - себе дороже.
  Во-первых, несмотря на золотое правило юриспруденции: "любое сомнение должно рассматриваться в пользу обвиняемого" - каждый самый занюханный судья руководствуется только своим настроением. Известные околосудебные люди известной национальной принадлежности, именующиеся "адвокатами" вполне могут это настроение повысить. Для Элиаса задействовании оных невозможно по определению. Определение просто - нищий.
  Во-вторых, несмотря на другое золотое правило юриспруденции: "презумпция невиновности" - каждый самый занюханный судья требует доказать твою невиновность. Виноватить - проще простого, вот доказать, что ты не баран - это, порой, невозможно. К тому же, когда никто тебя и слушать не захочет по определению. Определение опять просто - нищий.
  В-третьих, несмотря на еще одно золотое правило юриспруденции: "апелляция" - каждый самый занюханный судья уверен, что система своих не сдает. Кому больше доверие при рассмотрении судебной жалобы, переданной в такой же суд: судье, или виновному по определению? Определение и здесь просто - нищий.
  Вот поэтому Леннрот с юности старался держаться от судов так же далеко, как и от царя-императора. Уже гораздо позднее он, будучи вполне именитым ученым, составил "Юридический справочник для всеобщего просвещения", признанный вредным всеми юристами северо-западной части Российской империи. В чем же был его вред? Да пес его знает, обычному здравомыслящему человеку не всегда по силе понять казуистику юридический веяний.
  Однако не сказать, что держиморда, получивший в морду от молодого парня, мирился с этим и жил себе, припеваючи, дальше. Нет, он, конечно, искал неделю-другую своего обидчика, наводил справки, тряс за грудки рекомендовавшего Элиаса человека: подать мне этого поцана, я его на две части разорву! Конечно, обидно взрослому солидному человеку пасть от подлого удара сопляка, у которого еще и молоко на губах не обсохло! Да не только пасть, но и частично пропасть! Пропадало содержимое карманов, так называемые, карманные деньги, часы и иное ценное имущество.
  Элиас, конечно, за причиненный себе моральный вред брал плату по таксе. Такса всегда была одна и та же: нагрудный карман, внутренний, либо наружный - левый карман - и правый карман. Никакие моральные терзания его при этом не преследовали. На войне, как на войне5.
  Коли Леннроту доставалось что-нибудь стоящее, то он резко терялся с места своего заработка в просторах необъятной лесной и озерной страны. Коли результатом выходила какая-то мелочевка, то он совсем не парился насчет мести по отношению к себе. В таких случаях всегда имелся шанс вторично подоить обиженного грабителя.
  Он даже мог сам выйти на былого нанимателя, чтобы лишнюю песню спеть, либо рубища какие-нибудь сшить. Мол, заработок в три ёре (деньги тогда еще ходили шведские, рублей не хватало) - это предел мечтаний, мол, еще хочу заработать. "Вот удача!" - радовался алчный финский работодатель. - "Сейчас мы этого поцана и сдадим, кому следует".
  Элиас отлично понимал, что новой работы для него нет, что при его появлении с разных сторон выдвинутся угрюмые личности, отдубасят его, как следует, и отберут все пожитки. А самая главная личность - та, которую давеча он огорчил хуком в челюсть - еще и лекцию над его бездыханным телом прочитает: так будет с любым несогласным делиться.
  Поэтому заранее в условленном месте "начала работы" делалась рекогносцировка. Можно даже сказать, очень заранее. Леннрот, стараясь быть незамеченным, подготавливал себе пути отхода. Или с окна, если его заманивали внутрь какого-нибудь жилого помещения, либо через забор, если нужда в рабочих руках подразумевала труд на свежем воздухе. Никаких музыкальных инструментов, ни набора портных, он с собой, естественно, не брал. Разве что кистень на поясе, скрытый от посторонних глаз.
  Конечно, поквитаться с ним мог и какой-нибудь полицейский чин, из тех, что за мзду малую присматривают за хозяйством вверенного ему лавочника, фермера, либо барыги. Но в таком случае Леннрот, убедившись в этом из своего наблюдательного или слухового пункта, уходил прочь. Рисковать, выступая против полицейской машины, он не собирался. Против отдельно стоящего полицая - пожалуйста. Но те, получив по зубам на "халтурке", неизменно привлекали своих сослуживцев, даже если предстояло разбираться с подростком. Инструкция, наверно, такая.
  Однако при нормальном раскладе дел, когда пострадавший убеждает себя, что мальчишка вырубил его случайно, а теперь он традиционно разорвет этого мальчишку пополам, Элиас шел на контакт.
  Сначала, конечно, нужно было разыграть испуг и жесточайшее потрясение: простите меня, дяденька, я больше не буду, я вам все деньги свои отдам. Деньги - это было ключевым словом.
  - Сколько денег-то у тебя есть, поцан? - чуть снижая свой наступательный напор, спрашивал держиморда и переглядывался со своим напарником. Как правило, и бандиты на разборку с юным Леннротом по финской традиции приходили попарно.
  - Отдам вам все свои двадцать крон, - отвечал Элиас.
  - Откуда у тебя такие деньги? - фыркал бандит через выбитый днем назад этим самым мальчишкой зуб, но огромная по тем временам сумма туманила его карликовый мозг и мозг его подельника.
  - От вас, кролики! - отвечал Леннрот и молниеносно проводил два удара: один - кулаком в подбородок стоящему слева от себя, другой - кистенем по виску стоящему справа. Движения и резкость он отрепетировал до полнейшего автоматизма, и для достижения успеха требовалось лишь то, чтобы оба врага заняли необходимые положения в окружающем пространстве.
  Даже если на отлов его приходило три человека, Элиас не смущался: третий, как правило, всего лишь балласт, слабейший, и потому можно было потанцевать с ним позднее с глазу на глаз.
  Ну, дальнейшее развитие событий понятно. Плата по таксе, отступление заранее подготовленным маршрутом. Упомянутые двадцать крон редко когда обнаруживались на кармане у бандитов, но найденная мелочь вполне неплохо дополняла заработок.
  Таким образом, вся жизнь, описанная в книгах и справочниках, изучалась Леннротом на практике. Чтобы выжить - надо уметь выживать, а чтобы выжить и стать человеком своей мечты, надо выживать по методике, основанной на прочитанной литературе. Именно в ней можно найти всю мудрость жизни. Никакой учитель такому научить не в состоянии. Юноша может быть умным, но быть мудрым - удел стариков.
  Поэтому и Вяйнямейнен, о котором доводилось слышать Элиасу в песнях - совсем пожилой человек. Чем ближе к востоку Финляндии он забирался, тем больше рун о "Калевале" ему доводилось слышать, тем непонятнее становилось: что это такое?
  Вся культура Суоми оказалась изрядно очищенной от народных преданий. Это, без сомнения, след просветительской деятельности культурной Европы посредством шведских выдумщиков истории. Но Элиасу хотелось знать больше о реальном прошлом, ведь именно в историческом наследии - мудрость веков. Силу человеку добавляют знания. Но где их взять?
  Его поиски закономерным образом уперлись в церковь. Все события минувших эпох могли храниться в виде записанных свитков хроник только там. Но церковь двери перед ним не открыла, а беседы с самодовольными и недалекими попами, казалось, запирали эти двери на безнадежно ржавые запоры.
  Если бы Леннрот в своем взрослении уподобился бы некому Гаврошу (созданному Виктором Гюго), специалисту по выживанию в совершенно беспощадном мире, то и конец у него был бы такой же. Гаврош, живущий в гигантском муляже слона, неуязвимый и неуловимый подросток из Парижа, все-таки погиб, несмотря на все свои замечательные способности. Ладно, дело обстояло во время революции - но, в принципе, это неважно. Нельзя подрастающему поколению увлекаться взрослыми играми.
  Элиас это вовремя осознал. Выживать - это хорошая цель в жизни, выживать для получения образования - отличная цель в жизни, получение образования для движения к Истине - самая главная цель в жизни. Ну, а смерть - это всего лишь итог жизни.
  Учеба Элиаса Леннрота в университете Турку была странной. Философский факультет, где он числился, предлагал знания всемирного масштаба, однако специализации на финском языке, фольклоре и литературе не было. Просто не существовало такой кафедры.
  Студенческая жизнь всегда весела, студенческая жизнь всегда сопровождается отсутствием денег, студенческая жизнь всегда быстро проходит. Элиас, легко ориентирующийся в шведской культуре, читающий по латыни, очень быстро ощутил, что чем больше знаешь, тем больше кажется, что ничего не знаешь. А ознакомившись с трудами Хенрика Габриеля Портана, в это уверовал. Портан, умерший в 1804 году в шестидесятипятилетнем возрасте, в ходе своих этнографических изысканий писал, что "все народные песни выходят из единого источника (и по главному содержанию, и по основным мыслям они между собой согласуются) и что, сравнивая их друг с другом, можно возвращать их к более цельной и подходящей форме". Так-то!
  Так-то и возник образ Вяйнямейнена, героя песен, которые слышал Леннрот с самого своего детства, промышляя бродяжничеством по финским дорогам.
  Элиасу, чтобы не вылететь с университета из-за потери всяческих сил для обучения, вызванного голодом, всегда приходилось искать способ заработка. Философия давалась ему легко, поэтому никто из преподавателей не особо возражал, если он пропускал по уважительной "личной" причине недельку-другую занятий.
  Его бродячее детство, случайные и неслучайные дары "по таксе", способствовали возникновению нужных знакомств. Этим знакомым он сдавал по спекулятивной цене излишек часов, зажигалки или какие-нибудь другие карманные прибамбасы. Люди, принимавшие у него подобные вещи, всегда прекрасно ориентировались в ценах, выплачивая половину реальной стоимости. Но уж тут не до привередничанья: с глаз долой - из сердца вон. Ничего изъятого в виде компенсации из чужих карманов Элиас себе принципиально не оставлял.
  Сделавшись студентом, найти приработок на стороне стало сложнее. Точнее, такой приработок, где требуется просить милостыню, играть на музыкальных инструментах на потеху толпе, опять же - портняжное ремесло. Да и нападать на рослого и физически развитого парня всякий левый народ отваживался все реже и реже. Даже одурманенные своим бессмертием полицаи.
  Вот тут-то и пригодилось знакомство.
  
  2. Золото в слитках
  Все скупщики краденого, кем по сути своей являлись эти знакомые, знали своих коллег по цеху по всей Финляндии. Не сказать, что они кооперировались в общества, помогали друг другу, но в содействии себе подобным никогда не отказывали. Это бы было не "по понятиям". Также они никогда друг друга не сдавали, удрученно шли при несчастливом стечении обстоятельств в тюрьму в крепости Хяменлинна, но никого за собой не тащили.
  В Турку работал оранжерейщиком армянин по имени Яков. Он выращивал цветочки на потеху дамам, оформлял букеты на потеху мужчинам, прививал ростки плодовых кустиков на потеху зимним зайцам. Яков был одним из Шаумянов, занесенных сюда кровавыми брызгами периодических избиений армян, как в Турции, так и по всему миру. Его потомок позднее в финском городе Якобштадте (Пиетерсаари) станет почетным гражданином. Тоже, кстати, разбив сад с кустиками и цветочками.
  Яков сразу же вычислил в Элиасе потенциального поставщика, а тот, в свою очередь, вычислил в нем заинтересованное лицо. Да и, в принципе, рекомендации у Леннрота имелись.
  - Ну, что имеешь мне предложить? - спросил без лишних предисловий армянин.
  - Свою помощь, - ответил финн.
  Яков призадумался: скромно одетый парень не выглядел ни простачком, ни слабачком, ни казачком (засланным). В нем чувствовалась изрядная сила и, главное - решительность. Такой человек был способен на поступок. На предательство - не очень способен, разве что после долгой и планомерной обработки соответствующими людьми.
  - Поясни, - сказал Яков.
  - Готов к передвижению по стране, - предложил Элиас. - По странам-соседям тоже готов. Сроком, эдак, в две-три недельки. Могу доставить груз куда-то, могу груз доставить откуда-то. Все.
  Армянин задумался. Конечно, личный курьер ему бы не помешал.
  - А что ты умеешь? - наконец, спросил он.
  - Могу не попадаться, - пожал плечами Леннрот. - Могу выживать. Да и не подворовываю.
  Не прошло и двух недель, как человек Якова разыскал Элиаса в университете, назначив тому встречу с хозяином.
  Первым поручением была доставка мешка с табаком в городок Пухос, что находился в пятистах километрах от Турку. Элиас понимал, что это все пока несерьезно, это всего лишь проверка, но отнесся к делу очень ответственно. Ни в этот раз, ни во все последующие он не доверялся незнакомым людям сразу, пусть хоть сколько у них было поручителей. Старательно изучая, по своему обыкновению, местность, он пытался просчитать, откуда может возникнуть угроза, случись засада или облава. При неудаче вся его карьера, зарождающаяся в университете, могла пойти прахом. Это не входило в его планы.
  Он учился не для того, чтобы быть контрабандистом, он был таковым, чтобы учиться. Врагов у него меньше не стало, но с ними он как-то свыкся за всю свою прежнюю жизнь. Моральные терзания Элиаса не донимали вовсе, неприятности близким он не доставлял. Ну, а закон - да пошел он, этот закон! Леннрот признавал только те правила, которые принимала его душа. В основном они совпадали с Библейскими заповедями.
  Молодые девушки не обделяли вниманием эрудированного, очень остроумного и физически привлекательного парня. Он этим вниманием пользовался, но пока не мог себе сказать, что нашел ту единственную, ради которой нужно жить. Поэтому и принимал правило, что все беды - от женщин. Чтобы такой беды не случилось, надо до нее дело не доводить.
  Вот такой вот получился залог успеха у студента филфака университета Або (Турку).
  Яков оценил возможности парня по достоинству и начал предлагать настоящие дела.
  - Чего по мелочам размениваться? Можно пару заказов выполнить - и несколько месяцев горя не знать, - как-то сказал он.
  - Зато горе будет знать тебя, - ответил Элиас. - Ты меня пойми, армянская твоя морда: мне учиться надо. Для твоих дел время требуется. А его у меня на нынешний день - ну, никак нету!
  Серьезные заказы - это было золото в любых формах, жемчуг, в том числе и речной архангельский и олонецкий, янтарь с Литвы и Латвии, шелк и пушнина. А также, конечно, дорогие коньяки и сигары в деревянных коробках. Все прочее - часы, столовое серебро, женские шкурки (всего лишь воротники или манто, а не человеческая кожа), порох и затворы к ружьям - относилось к мелочи. Они собирались несколько месяцев в отдельные партии, а потом доставлялись из Турку в Гельсингфорс, или из Гельсингфорса в Турку, где выставлялись в обычных магазинах. Ну, не совсем, конечно, в обычных, а в таких, где можно по схожей цене приобрести чуть поработавшую уже штучку.
  - Зачем тебе учиться? - удивлялся Яков. - Ты же талант! Ты же должен в шампанском купаться, с золота есть! А женщины у тебя какие должны быть!
  - Какие? - интересовался Элиас.
  - Вот такие! - армянин рисовал обеими руками в воздухе форму облака.
  - Такие могут быть только у тебя, - смеялся Леннрот. - Они неземные, воздушные. А я человек приземленный, мне многого не надо.
  - А что тебе надо?
  Хотелось бы ответить на этот вопрос, и, в первую очередь, самому себе.
  Элиас привык искать решения, но в беседе с Яковом это не прокатывало. Ни разу он не потерял товар, который ему нужно было доставить по месту, ни разу алчные парни на месте его не кидали, ни разу он не оставил себе что-то сверх оговоренного жалованья. Но все это действительно было мелковато, и уже не казалось серьезным.
  - Когда у меня будет уверенность, поверь мне, Яков, я возьмусь за настоящее дело. И ты сможешь найти себе еще одну воздушную женщину.
  Первым шагом к этому стала магистерская диссертация Леннрота, написанная им в 1827 году. Руководил его работой профессор истории университета фон Беккер. "Вяйнямейнен - божество древних финнов" - таково было название его труда. Ну, а результата его не было, не считая, конечно, ученой степени. Незаконченная получилась работа, слишком много осталось недосказанного, слишком много хотелось еще исследовать.
  Старый мудрый фон Беккер назвал Вяйнямейнена демиургом, участником первосоздания всех вещей в мифические времена, даже представителем наиболее архаичного пласта карело-финского эпохального мира, который создает мир из яйца утки, впервые добывает огонь и железо, делает первую лодку, рыболовные сети и первый музыкальный инструмент - кантеле.
  - Вяйнямейнен не нужен этому миру, - сказал он. - На опасную стезю ты пытаешься ступить. Но, коли хватит духу, попытайся - почему бы и нет?
  Ну да, опасность существует в любой исследовательской работе - это такой закон природы. Помощи от кого-то добиться очень трудно. Вот вреда - это завсегда, пожалуйста. Чтобы угодить вышестоящему по ступени пищевой пирамиды человеку, можно пойти на все.
  Любой цезарь, заделавшийся таковым, неважно какого масштаба, первым делом придумывает себе божественные истории. Скажи такому, что цезарь, кесарь, царь - что, в принципе, одно и то же - слово, наделенное смыслом, так почешет тот свой лысый череп и обидится. "Царь - это царь!"
  Обиженный цезарь - это плохо, это смертельно плохо. И не объяснить, что на праязыке, именующемся санскритом, слово "kesarin" - это лев, обладающий гривой, а kesara - это грива.
  Есть у вас, царь-батюшка, на шее грива, "как у лива", то есть, конечно, как у льва? Нету? Так какой же ты, в пень, помазанник божий? Ты - человек, и ничто человеческое тебе не чуждо. К ангелам, стало быть, отношения не имеешь (у ангелов тоже гривы). Вот тебе и Библия!
  Элиас попросился у фон Беккера в академический отпуск на летнее время, чтобы проработать, как следует, вторую часть своей диссертации. Профессор не возражал, ему самому сделалось любопытно, куда клонит его ученик? Самого его клонило в сон, поэтому новая история Вяйнямейнена способна была взбодрить старого преподавателя.
  - Ступай, - сказал он. - Удачной охоты, мой друг.
  - Ну, удача мне, действительно, понадобится, - ответил Элиас и, сердечно распрощавшись со старшим товарищем, стремглав поскакал к Якову.
  - Как жизнь? - спросил он у армянина.
  - Эх! - ответил тот и повел носом. - Ну?
  - Я серьезно, - сказал Элиас.
  - Тогда девять с лишним килограммов рыжего.
  - Берусь! - обрадовался Леннрот.
  Яков не стал переспрашивать. И время терять он тоже не стал. Он побежал организовывать корреспонденцию.
  Почта в то время уже начала работать быстрее, нежели голубиная, поэтому на следующий день он уже имел всю закодированную условными фразами информацию. Она была проста: доставить с Хирсикангаса, где добытое и очищенное ртутью золото формировалось в слитки и слиточки, почти десять килограммов оного, утерянного в начале года при невыясненных обстоятельствах.
  Всего-то четыре с половиной сотни километров по лесам и болотам. Сгинувшего золота было достаточно, чтобы полицаи и таможня оставались озабоченными даже сейчас. Эта забота всегда была чревата внезапными обысками, нежелательным вниманием к незнакомцам и проверки всех, даже самых нелепых, слухов.
  Да, девять килограмм - это много, в трусы не спрячешь. Надо думать.
  Позднее будет составлена вся хронология путешествий Леннрота, каждой экспедиции будет присвоен номер и выставлена качественная оценка: "удачно", либо "неудачно". Об этой поездке "в народ" официально нигде не упоминается, она, как бы, нулевая.
  Элиас, когда добрался до Хирсикангаса, удостоверился у ожидающего его на месте человека, что ящик с "рыжим" действительно существует. Тот был закопан под неприметным деревом в лесу и своими размерами явно не соответствовал помещенному внутрь него золоту. Ящик был больше, причем, гораздо больше. Стало быть, кто-то, вероятно, даже осведомленный о золоте человек, воровал его потихоньку, слиток за слитком. И последний раз кража случилась задолго до обнаружения пропажи. По крайней мере, это произошло до большого снега.
  В чем причина того, что никто не вывез "рыжее" во время, когда еще не хватились пропажи? Как могли не заметить столь существенную недостачу? Неужели все это провернул один человек, оставшийся неприметным после всех полицейских проверок? Кто из стариков знает древние песни о Вяйнямейнене?
  Такие вопросы волновали Леннрота сразу после прибытия на место. И ему хотелось бы их решить до своего отъезда.
  Человек, открывший Элиасу в "нулевом" походе место с золотом, назвался Ийваном. Был он среднего возраста, но выглядел донельзя усталым, словно бы только что с рудников, либо из тюрьмы. Ийвану откровенно быстро хотелось избавиться от золота, будто оно жгло ему тело и душу, даже на расстояния взгляда.
  Он очень удивился, когда Элиас, удостоверившись содержимым ящика, сказал:
  - Хорошо. Закапывай его обратно.
  - Как? - испугался Ийван. - Почему закапывать? Ты его не берешь? Мы так не договаривались.
  - Да мы с тобой вообще никак не договаривались, - ответил ему Леннрот. - Я потом возьму, а сначала мне нужно уладить кое-какие дела в местных хозяйствах. Давай-давай, закапывай. Ты же видишь, я пришел без инструмента, так что мне работать нечем.
  Ийван совсем удручился и, безвольно схватившись за лопату, набросал сверху ящика земли, выровняв яму с прочей поверхностью.
  - А теперь что? - спросил он, закончив работу.
  - А все! - похлопал его по плечу Леннрот. - Иди домой, отдыхай, а я с тобой свяжусь через денек-другой. Тогда и золото заберу. В самом деле, не в карманах же мне его нести? Порвутся карманы.
  Они вместе отправились прочь от зарытого клада, но перед выходом на дорогу Элиас остановился.
  - Не следует, чтобы кто-то видел нас вместе, - сказал он. - Ты иди, а потом и я пойду.
  - Потом мы все пойдем, - горько усмехнулся Ийван и двинулся дальше в одиночку.
  Через два дня Леннрота возле одной из усадьб остановили полицаи. Люди в форме были настроены агрессивно, ну, да им по службе положено во всех людях видеть врагов народа
  - Что здесь делаешь? - спросили один из них, щеголеватый ровесник Элиаса, косящий своими манерами под военного.
  Конечно, можно было покривляться и тешить свое эго глупыми вопросами, типа "а в чем, собственно говоря, дело?" Однако проку от этого не будет ни на грош.
  - Иду на встречу с Юханом Кайнулайненом.
  - Это еще кто такой? - обратился франт к своим, вероятно, местным коллегам.
  Те только пожали плечами, поэтому Леннрот позволил себе смелость уточнить:
  - Рунопевец из прихода Кесялахти. Здесь в гостях у родственников, вот я и записываю от него руны.
  - Ты что - блаженный? - подал голос, возможно, только для самоутверждения, один из местных полицаев.
  "Сам ты - блаженный!" - ответил ему Элиас, в мыслях, конечно же, а вслух произнес:
  - Магистр философии университета города Або. Здесь в этнографической экспедиции с научной целью.
  Местный служитель закона только сплюнул с презрением и явным разочарованием.
  Что же тут сказать - тяжелая у парней работа, нервы, как канаты. Тем более, когда золото из клада ушло у них из-под носа.
  Распростившись с Ийваном два дня назад, Элиас тем же путем вернулся обратно к памятному дереву с зарытыми под ним сокровищами. У него действительно не было с собой лопаты, зато в кармане покоился широкий скребок, которым легко можно было копать рыхлую землю. Таким образом, совсем скоро он переложил золото в свою кожаную куртку, связав ее рукава и получив тем самым узел, в который все слитки и поместились безо всякого труда.
  Элиас отошел на пятьсот шагов от снова закопанного ящика и поместил сокровище под корни большого пня. И недалеко от дороги, и никто не знает о новом хранилище, кроме него.
  Справившись со своей задачей, Леннрот однако не сумел выйти из леса: внезапно вокруг сделалось ужасно многолюдно. Суетливые парни в форме принялись окружать былое место клада со вполне определенной целью: найти, изъять и схватить. Схватить должны были его, а прочее относилось к золоту.
  Никто не хватился кражи столь большого количества слитков, вероятно, потому, что она, эта кража, длилась не один год, может быть, даже, не одно десятилетие. Мельком бросив взгляд на сокровище, предъявленное ему Ийваном, Элиас определил, что оно принадлежит разным эпохам: печати на золоте различались. Шведские оттиски преобладали, но на одном из слитков уже стояла отметина Российской империи.
  Как удавалось незаметно выкрасть шведское золото - этот вопрос, пожалуй, останется без ответа. Воры, вероятно, уже давно скончались по старости. Дело перешло потомкам, у которых ныне что-то не заладилось. Взяли слиток, подменили его свинцовым бруском, окрашенным в золотой цвет, да не прокатило. Где-то по пути драгоценных чушек в Петербург, либо куда-то в другую часть России, дело вскрылось.
  А потомки тем временем задумали завязать с накоплением своего золотого резерва и сбыть его по спекулятивной цене. После такого решения обязательно возникает конфликт интересов: кто-то считает, что делиться поровну - нехорошо, а хорошо - вообще не делиться. Поэтому Ийван, терзаемый совестью, либо сознанием, что обязательно попадется, оказался столь утомлен. Он не мог не сотрудничать с полицией.
  Леннрота должны были взять с поличным, чтобы выйти на след золотого трафика, если таковой существует. Но у него по этому поводу были другие мнения. Кто-то проницательный в полицаях при отчете Ийвана понял, что здесь как-то нечисто, черт с ним, с обладателем сокровища, с курьером - само золото бы не упустить!
  Элиас, обнаружив, что он теперь в лесу не один, решил, что лучше слегка отлежаться. Он дополз до упавшего от старости, либо от ветра, либо, пес его знает чего, большого дерева, протиснулся между стволом и землей и двинулся прочь от задранных к небу корневищ, извиваясь, как змея. Вокруг него раздавались озабоченные поисками голоса, а он протискивался к иссушенной и осыпавшейся кроне. Конечно, в корнях спрятаться проще всего, но там, вполне вероятно, живут муравьи. Вряд ли на Земле найдется живое существо, способное ужиться с этими насекомыми в непосредственной близости.
  Элиас, наконец, занял удобную для себя позицию, укрылся, как мог, мхом и прелыми сухими ветками и замер. Оставалось только ждать дальнейшего развития событий. Очень досадно, что он невольно оказался в самой их гуще.
  Люди, участники происшествия, сначала переговаривались негромко, потом же, все, как по команде, закричали. Кричали они всякие гадости: про отношения с чужими матерями, про падших женщин, про неестественные связи между мужчинами и тому подобное. Леннрот даже сумел различить голос несчастного Ийвана, который часто прерывался и сопровождался звуком глухих ударов.
  Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы определить: они откопали золото. Точнее, конечно, откопали отсутствие золота.
  Ну, что же, не видать вам, господа полицаи, теперь этого богатства, как своих ушей. Единственный человек, кто теперь мог называться хранителем сокровищ - был он, Леннрот.
  А вокруг него забегали люди. Первое дело, когда облажается начальственный полицай - это устроить вокруг себя суету, которая, по его мнению, должна подразумевать активность: активные поиски ли, активное взаимодействие ли, либо вообще любое активное времяпровождение. Потом находят "стрелочника" - как правило, самого неактивного участника. На него вешают всех собак, которых удается добыть, и в таком виде представляют перед тупой и равнодушной общественностью, а также прокурорами. В случае с золотом стрелочником будет Ийван.
  Скоро народу прискучило ходить по окрестностям и искать либо следы преступления, либо случайно оброненный слиток, прискучило заниматься избиением "стрелочника", они потянулись к человеческому жилью, где крыша над головой, на окнах решетки, а столы и стулья прикручены к полу намертво - к цивилизации. Однако возле былого схрона остался караул, уж неизвестно с какой целью. Вероятно, от активной безысходности.
  У Элиаса возникло стойкое убеждение, что на ночь засада останется здесь же. Причем, что было самым неприятным, несчастный пикет расположился так близко от него, что было слышно, как они переговариваются шепотом и ругают свое начальство.
  Ему нельзя было никаким движением, осторожным, или неосторожным, выдать себя. Надо было затаиться и ждать. Если кто-нибудь когда-нибудь ставил себе такие задачи, то совсем скоро он начинал понимать, что они неосуществимы. Лежать просто так бревном никак нельзя. Надо шевелиться, надо, в конце концов, чесаться. А иначе можно просто сойти с ума.
  Элиас понимал, что ближе к ночи все шорохи в лесу будут затихать, так что можно будет и самому пошуршать. Если, конечно, появится настроение сдаться.
  Разводить огонь полицаям строго запрещено, поэтому они будут - сама бдительность.
  Леннрот знал из прочитанных книг, что полная неподвижность организма достигается только через высокую дисциплину духа. Надо как-то исхитриться и покинуть свое физическое тело, оставив его совершенно бесчувственным. Для этого следует всего лишь отключить член за членом, орган за органом, тем самым нарушая телесную связь с ментальной оболочкой.
  Да, члены отключать, конечно, хорошо, если их много. Элиас же многочленством похвастаться не мог, членистоногостью - тоже. Поэтому он решил мысленно отрешиться от ног, потом - рук, потом - от чего получится. Главное при этом - не заснуть, а то во сне люди себя контролируют как-то не очень.
  
  3. Первые руны
  Леннрот постарался сосредоточить все свое внимание на единственной звезде, видимой ему сквозь ветки. Он знал, что это - одна из трех звезд с Пояса Ориона, или, как это созвездие называли в Карелии, на Поясе Вяйнямейнена. Уцепившись за нее взглядом, он всем своим существом потянулся к этой звезде, освобождаясь от происходящего вокруг. Элиас влек себя в черное небо, подчиняясь зову лукаво подмигивающему ему светила.
  Сначала он перестал слышать вокруг себя земные звуки. Разве что невнятное бормотанье ночного небосвода, вдруг, сделалось доступно его ушам. Леннрот знал, что так шептать могут только звезды, обращаясь к нему. Он затаил дыхание, чтобы разобраться в словах.
  "Сюда", - постиг он их смысл. - "Иди сюда. Иди".
  И Элиас пошел, как-то сразу сделав гигантский шаг от земной поверхности до самого неба. Внизу осталось поваленное дерево, лес, Финляндия, Европа, Земля. Но почему-то голос звезды тоже отдалился, уже не понять ни слова, уже только свист в ушах. Так свистеть может только ветер. Так, да не так. Он не только свистит, но еще и прищелкивает. Это не ветер, это - гигантский рогатый череп, зависший в пустоте, клацающий нижней челюстью. От него, как от медузы, щупальца, каждое упирающееся в человека. Это Бог, без всякого сомнения. Но это не Господь, это не Творец. Это Самозванец6.
  - Требую тебя! - раздается в ушах дикий вопль, перемежаемый свистом и клацаньем.
  Элиас не дрогнул, потому что он понимает: шевелиться - смерти подобно. Ему кажется, что вокруг него сгущается теплый свет, который питает его Силой и Уверенностью.
  - Напрасно, - шепотом отвечает Леннрот. - Я не твой.
  - Аоуэы! - взвывает Череп и с рогов его сыплются искры. - Яёюеи!
  "Раскалился до предела", - думает Элиас, и невразумительные стоны становятся тише.
  - Я иду на Свет, - говорит он. - На Тот Свет. В Белый Свет, как в копеечку.
  Негодующая мертвая голова осталась где-то за пределами видимости и слышимости, в пределах же образовалась новая фигура, человеческая, с сияющими раскидистыми, словно, оленьими, рогами на голове. Их сияние так ярко, что невозможно смотреть. Или это горящий белым пламенем куст?
  Аполлон был северным богом-оленем, а горящим кустом был Пастырь Моисея. Догадка, столь смутная, еще не успела его напугать, как он сам, непроизвольно, произнес: "Да светится Имя твое, да приидет Царствие твое"7. Только вот Элиас не узнавал своего голоса: скрипучий и блеющий. Да это вовсе и не он говорит! Это козел!
  - Йоулу-пукки, - сказал Леннрот козлу. - Что за дела?
  В его детстве на Рождество приходил не Санта Клаус, а Рождественский Козел, который больше карал, нежели поощрял. Дед в шубе с обязательными подарками приходил только к богатым. В их бедняцкой семье подарки нужно было заслужить.
  - За козла ответишь! - проблеял козел, посмеялся и пропал.
  Остался только Свет и он сам. Элиас хотел, было, двинуться навстречу яркому, теплому и манящему свечению, но передумал. Ему вспомнилось, что бывалые люди говорили о смерти: умерший человек всегда идет на свет. Сделалось даже несколько боязно оттого, что этаким образом можно увлечься и обратно к своему телу уже никогда не вернуться.
  - Действительно, - сказал он, чтобы просто что-нибудь сказать. - Римский Папа Григорий Первый наставлял своих последователей, чтобы те молились Сыну божьему, а не Богу Солнцу8.
  - Ну и что? - спросил Свет.
  - Да вот, размышляю: зачем?
  - Не Господь, либо Самозванец выбирает людей - люди сами выбирают в кого верить, и кто к кому "прилепится", - сказал человек с мохнатыми звериными ногами.
  - Но Истина - одна! - заметил Элиас.
  - Истина - это всего лишь свершившееся дело, каким бы оно ни было, - отреагировал похожий на сатира человек. - Ты кого выбираешь: Пана или Пропала?
  - Пана! - без раздумий ответил Леннрот.
  - Ну, тогда не все еще потеряно, - человек со смехом толкнул его в плечо. - Возвращайся в Хирсикангас!
  Тотчас же свет стал стремительно отдаляться, только голос остался, обернувшись эхом.
  - Тьма всегда приходит с востока! - изрек он, а Элиас, обернувшись назад, увидел, что оба охранника возле былого места клада клюют носом. Один совсем клюнул, другой терял в борьбе с этим свои последние силы.
  Леннрот глубоко вздохнул и обнаружил себя придавленным все под тем же деревом. Все части его тела занемели от долгой неподвижности. Но теперь можно было осторожно выбираться - в том, что его не заметят, он был уверен. В этот предутренний час сон имеет над человеком самую большую власть.
  Двигаясь одним туловищем, он постепенно разогнал кровь по всему организму и подполз к тому месту, откуда можно было бесшумно, не задевая ни коры, ни сучьев, скользнуть в сторону, подняться на ноги и убраться восвояси.
  Спокойных снов, дорогие товарищи полицаи!
  Существует обывательское мнение, что в Финляндии добывать золото невозможно. По крайней мере, в промышленных масштабах, потому что его мало. А если возможно, то лишь в округе Инари в Лапландии. Однако в каких-то девяносто километрах от Каяни находится местечко Хирсикангас, где однажды с песка, заросшего вереском9 один чудак поднял самородок весом в двести грамм.
  При шведах старатели ни шатко, ни валко намывали здесь десяток-другой килограмм золота в год. Плавили в маленьком заводике, более похожим на сарай, очищали его от примесей через ртуть, да отправляли, куда следует. Конечно, все это несерьезно, вот на севере - там, конечно, и старателей больше, и золотой песок, соответственно, богаче. Но его все равно привозили в Хирсикангас, чтобы плавить.
  Когда же пришли русские с царем-батюшкой во главе, то золотодобыча пошла на самотек, то есть постепенно сошла на нет. Заводик, размещенный в сарае, начал хиреть, а потом и вовсе переключился на переработку сы-ма-го-на, то есть, понтикки10. Вплоть до "сухого закона", когда его торжественно под улюлюканье взлохмаченных решительных дам сожгли к чертям собачьим.
  Элиас, выбравшись из-под ствола, не стал дожидаться, когда немота в конечностях сменится болевым покалыванием, а двинулся в путь. Шел он очень медленно и неуклюже, зато совершенно бесшумно. Со стороны могло показаться, что это шествует Железный Дровосек, возвращаясь в свою страну Оз. Но полицаи, устав бороться с холодом и сном, наконец-то, под утро пригревшись, сладко и беспечно спали: им самим такие караулы сто лет не вперлись.
  Они сидели совсем близко от места прятки Элиаса, но даже ухом не повели, когда он прокрался мимо. А тот выбрался из леса, покрутил руками, поприседал ногами, пошевелил ушами - словом, сделал все, чтобы разогнать в жилах застоявшуюся кровь.
  "Тьма всегда приходит с востока", - вспомнились последние слова, донесшиеся до него из того нигде, где ему удалось коротать ночь. Леннрот не удивлялся своему новому опыту, он верил, что все его видения - не сон, а самая настоящая реальность. Просто реальность эта - другая.
  Череп, Свет, Самозванец, Господь - это не бред. Это тайна, которой нельзя делиться ни с кем. Люди не поверят не то, что тебе, зачастую они сами себе не верят. Так проще жить. Сдал в церковь деньги, они тебе - леденец, все, считай, верующий. В кого веришь, почему веришь - это уже вредные вопросы. Лишь бы деньги исправно отчислял.
  Элиас не бросился тотчас же нанимать повозку, грузиться золотом и скакать, отстреливаясь от наседающих полицаев. У него остался нерешенным еще один вопрос о рунах про Вяйнямейнена.
  Тщательно выправив свое платье, нацепив на лицо чудаковатое выражение, он отправился на местную рыночную площадь - перекресток дорог, возле которой собирались для торговли производимыми товарами разные люди с разных усадеб. Его вопросы показались забавными для местных жителей, но никто не отнесся к ним враждебно, вероятно, потому что не видели в них вреда. Разве что случившийся поп нервно раздул ноздри и обозвал его "бездельником".
  Оказалось, что народ знает много старых сказок и преданий. Оказалось, что народ совершенно бесплатно может поделиться с ним своими знаниями. Оказалось даже, что знаменитый рунопевец из Кесялахти завтра должен прибыть к своему родственнику.
  Элиас увлекся разговорами, записывая имена и поступки былинных героев в свою тетрадку, с которой, собственно говоря, и началась всемирно известная "Калевала". Мысли о золоте совсем вылетели из головы, вместо них прилетели другие - в основном, в виде вопросов.
  Полицаи, остановившие Леннрота на следующий день, тоже имели немало вопросов. Не скрывая презрения к человеку с тетрадью за пазухой, они все же не позволили ему продолжить свое дело и встретиться с Юханом Кайнулайненом. Зато предложили другую встречу - с несчастным Ийваном и еще каким-то очень удрученным дядькой.
  Удрученность последнего была видна невооруженным взглядом: сплошной синяк вместо лица, натужное дыхание, вероятно, по причине травмы грудной клетки.
  В участок, где происходила эта встреча, Элиаса доставили со всеми почестями: с оковами на руках, с грубыми толчками и оскорблениями. Он узнал, например, много нового для себя из жизни своих предков-родственников, которые, оказывается, не были людьми. В лучшем случае, обезьянами, в худшем - собаками. Но его не били.
  Ийван сразу же опознал в Леннроте "золотого курьера", в подробностях описал их последнюю встречу. Побитый дядька только сказал "сука" и отвернулся к стене. Уточнять, к кому относилось столь лестное определение, никто не озаботился.
  - Итак, господин студент, говорите все, как на духу, - сказал полицейский щеголь, видимо, назначивший себя самым главным. - Излагайте по порядку, куда дели золото, кто вас отправил, и каким образом вы намерены были это золото передать.
  - А иначе будем говорить по-плохому, - встрял в разговор пузатый полицай. В принципе, за исключением молодого франта все они были с брюшками - такая уж у полицаев доля. - Сделаем с тебя копию вон этого.
  Он кивнул на избитого человека, а тот даже головы на эти слова не повернул, просипел лишь "сука" и опять ушел в себя. Вероятно, он и был тем самым подельником, преданным Ийваном, уж, неизвестно по какой причине.
  - Я здесь с заданием университета Або, - пожал плечами Элиас. - Золото видел, когда Ийван пытался мне, как человеку приезжему и новому в этих краях, его втюхать.
  - Ну, и? - напрягся щеголь.
  - Да нету у меня таких денег, - пожал плечами Леннрот. - Ошибся во мне господин хороший.
  Он был готов к тому, что его ударят, поэтому не испытал никакого шока, получив оглушительную затрещину. Поднявшись на ноги, Элиас помотал головой из стороны в сторону и поинтересовался:
  - Это царь вас научил так драться? Вы меня бьете с его одобрения?
  - Причем здесь наш государь? - искренне удивился молодой полицай. - Вы - преступник, значит, вы понимаете только такое обращение.
  - Разве был суд? Кто меня назначил преступником? - Леннрот сохранял полное спокойствие.
  - Так он умник, стало быть! - обиделся полицай, ударивший его в первый раз. Почему-то для всех государевых людей любой умный человек становился личным врагом. Такая традиция со времен начала Истории.
  - Сука, - опять сказал побитый. На это раз, вероятно, его слово можно было отнести к этой самой "Истории". Мысли в отделениях полиции у всех здравомыслящих заключенных сходятся.
  - Да я тебя по стенке размажу! - опять взвился полицай.
  - Слишком много свидетелей, - ответил ему Элиас и легко уклонился от удара по уху. - Придется всех размазать, мало ли кто когда-нибудь проговорится. Коллеги ваши всегда готовы подставить, когда дело обернется совсем другим образом. А оно обернется, смею вас уверить!
  Полицай еще раз ударил и опять промазал.
  - Все! - сказал щеголь. - Хватит!
  Ему, казалось, менее всего хотелось замараться в чем-то предосудительном на взлете своей карьеры.
  Через сутки бестолкового сидения в камере Леннрота выпустили. В самом деле, если бы полицаи убивали всех, кому они не доверяют, всех, кто им не нравится, то на Земле не осталось бы людей вовсе. А последний, самый злобный полицай, покончил бы жизнь самоубийством.
  Пока Элиас сидел взаперти, знаменитый рунопевец укатил домой, но диссертант получил новое направление для своих поисков: искать и слушать людей, типа Кайнулайнена. Раньше, в пору голодного детства, он в своих скитаниях уже встречался с такими мастерами народных песен, вот только не додумался в то время записать их фамилии и место жительства. Теперь бы можно было целенаправленно их навестить и заново послушать.
  Однако он продолжил ходить от одной бабки к другой, от одного старика к другому. Материал для второй части диссертации собирался в нужном ему объеме. Леннрот, размышляя над рунами, решился пользоваться методом соединения строк разных песен. Он знал, что русская фольклористика, ее научные круги, состоявшие сплошь из немцев, такой прием отвергла, как ненаучный. А какой в науке подход считался научным? Который отвечал определенным результатам? Кто-то должен же был эти результаты определять, в зависимости от политического, так сказать, момента.
  Ну, и ладно, пусть наука наукой, а он займется своим делом. Леннрот обращался к запискам именитых Готлунда и Топелиуса, что только дополняло его взгляд на древний народный эпос. В том, что и Вяйнямейнен, и Илмарийнен, и Лемминкайнен, и старуха Лоухи, и бандит Куллерво были персонажами именно древнейшего народного эпоса, у него не оставалось никаких сомнений.
  Но золото! Почтовые голуби, как уже упоминалось, были не в обиходе, почтовых крыс не придумали, а на обычную почту в делах с сокровищем надеяться не следовало. Вероятно, Яков на своем месте уже извелся весь, ожидаючи. Ну, ничего, подождет, торопиться в нашем деле смерти подобно.
  Элиас не стал нанимать себе подводы, чтобы двинуться на ней в обратный путь. Зачем одинокому исследователю из университета нужна телега, либо лошадь, коли имущества у него - всего-то мешок за плечами? Вывести скупленный товар? Но что может быть приобретено в начале лета в таких размерах, чтобы его вывозить телегами?
  И пешком двигаться тоже опасно: налетит полицейский разъезд, устроит досмотр и возьмет его тепленького. Отношения с полицаями у Леннрота не задались, так что сомневаться в "особом" отношении не приходилось. Особенно после того, как Элиаса освободили из полицейского участка.
  Его просто выпинали за дверь, и самый драчливый из полицаев приложил к этому свою ногу.
  - Свободен! - сказал он и так лягнул Леннрота под зад, что любая лошадь бы обзавидовалась. Элиас вылетел из двери пулей и растянулся на улице в грязи. Все, вообще-то, можно стерпеть. Даже унижение. Но унижение терпеть - себя не уважать.
  Под самый вечер, когда служивый народ из полицейского участка начал разбредаться, кто куда: командированные - по местам расквартирования, здешние - по домам - к злобному местному полицаю из тени дерева выдвинулась фигура.
  - Ку-ку, - сказала фигура голосом Леннрота.
  Полицай удивился, но не испугался. Обернувшись на голос, он тотчас же признал человека, и его удивление моментально переросло в раздражение.
  - Ну? - спросил он и набычился.
  - Пинок - это было лишнее, - доверительно сказал ему Элиас.
  - Да я! Да ты! - полицай даже захлебнулся словами от возмущения. - Я полицейский!
  - Сейчас - нет, - возразил ему Леннрот. - Сейчас ты просто мужик с пузом.
  У него на языке крутилось очень много сочных эпитетов, но он от них мудро воздержался: не следует оскорблять человека, следует на него воздействовать.
  Элиас легонько ударил ладошками по ушам полицая, отчего тот немедленно схватился за голову и слегка присел. Тотчас же стремительно оказавшись за его спиной, Леннрот сильно пнул своего обидчика в выпяченный зад. И сразу же ушел, поборов, вдруг, возникшее намерение обчистить полицейские карманы - что поделать: привычка.
  Если за ним кто-то и охотился в последующие дни, то Элиас ловко избегал охотников: лесов вокруг было много, а мстителей в форме было мало, потому что все они вместе с подмогой старательно занимались поисками пропавшего золотого запаса Хирсикангаса.
  Леннрот, общительный и остроумный, оказывался желанным гостем во многих домах, где жили старики. Тем было за счастье вспомнить молодые годы и песни, которыми они делились тогда друг с другом. Он сделался узнаваемым жителями по всей округе, порой, даже, оставаясь ночевать у гостеприимных хозяев. Те, в свою очередь, рекомендовали ему посетить своих знакомых и родственников.
  Бдительная полицейская машина, конечно, не упускала его из поля зрения, как самого главного подозреваемого. Но и она приелась следить, как университетский диссертант ходит от дома к дому. Брать Леннрота было, вроде бы, не за что.
  Но внезапно странный собиратель народных преданий пропал, сгинул, словно под землю провалился. Полицаи с опозданием бросились искать. Да где там!
  А там - это было в лодке, которую Элиас нагло умыкнул у беспечных хозяев. Воровать - стыдно, за это даже руки, бывало, отрывают, но ничего другого не оставалось. К тому же лодка, присмотренная им, была старой и рассохшейся оттого, что в этом году ее еще не спускали на воду.
  Сначала он перевернул ее в нормальное положение и столкнул в озеро, где она тотчас же наполнилась водой. Теперь дело оставалось за малым: незаметно обзавестись веслами и также незаметно прибрать к рукам золото из своего тайника.
  Все это он проделал на ночь глядя, потому что в белую ночь глядеть было легко, как днем. Доски лодки распухли от воды, щели потеряли свою актуальность, так что, вылив из нее всю воду можно было ехать, куда глаза глядят. Предварительно той же ночью он извлек спрятанное золото и поместил его в припасенный по такому случаю кожаный мешок.
  Элиас отплыл на умерший закат, или не родившийся еще рассвет. Ехать нужно было на юг, поэтому закат-рассвет роли не играли. Если удастся достичь Йоэнсуу, то к Сайме добраться несложно. Настроение взмыло к наивысшему своему подъему, пусть потом, конечно, неминуемо случится спад, но пока хотелось петь.
  I'm a soldier of freedom in the army of men
  We are the chosen, we're the partisan
  The cause it is noble and the cause it is just
  We are ready to pay with our lives if we must
  I'm a soldier of fortune, I'm a dog of war
  And we don't give a damn who the killing is for
  It's the same old story with a different name
  Death or glory, it's the killing game
  Nothing gonna stop them as the day follows the night
  Right becomes wrong, the left becomes the right
  And they sing as they march with their flags unfurled
  Today in the mountains, tomorrow the world
  Gonna ride across the river deep and wide
  Ride across the river to the other side11.
   Я солдат свободы в армии мужчин.
   Мы избраны, мы партизаны.
   Причина почетная, причина в том,
   Что мы готовы заплатить нашими жизнями, коли уж надо.
   Я солдат удачи, я пес войны.
   И мы не проклинаем тех, кого убиваем.
   Та же история лишь с другим названием.
   Смерть торжества, просто убийственная игра.
   Ничто неспособно остановить их, когда день сменяет ночь.
   Верное становится ложным, левое становится правым
   И они поют, маршируя с развернутыми флагами.
   Сегодня в горах, завтра по миру.
   Собираясь перебраться через глубокую и широкую реку.
   Перебраться через реку на другую сторону12.
  
  4. Gonna ride across the river deep and wide
  В канун Юхануса13 финский народ традиционно ездит по озерам на всяких плавучих средствах, упивается вусмерть, а особо нажратые падают при этом за борт. Самые невезучие из них тонут, прочие же плавают и булькают. Элиас был самым первым, кто в преддверии праздника забрался в лодку, но ни напиваться, ни тонуть не собирался. Главное, что его в связи с традиционными торжествами не хватятся пару дней. И лодки не хватятся - мало ли кто на ней пьяным решил поездить.
  "Gonna ride across the river deep and wide". Из одной ламбушки он переезжал по узеньким протокам в другую, добирался до озера и плыл себе дальше. Остановиться, чтобы перекусить и отдохнуть он не решался. Надо было сделать отрыв от возможных преследователей.
  Чем гуще делался вечер, тем активнее резвился празднующий народ. Те, кто днем не утонули, выбрались на берега и запалили костры. Они продолжали глушить сы-ма-гон, а девушки при этом - те, что смелее - начали избавляться от лишних одежд. Это не значило, что такое действие было побочным эффектом алкоголя, это значило, что так было по обычаю.
  Парни к голым девчонкам не допускались на расстояние одного броска топора, поэтому кто-то из них прятался в кустах с комарами, чтобы вдоволь наподглядываться, а кто-то сам распалял костер до неба. Далее предстояло прыгать через огонь, а в случае легкого подпала выступающих или свисающих во время прыжка частей тела можно было, опять же, кидаться в озеро. По старинному обычаю так люди причащались, либо, вовсе - крестились огнем и водой. Хотя причащался народ по обычаю еженедельно в банях: там пара и жара тоже было в достатке.
  Раньше, бывало, для завершения обряда крещения прикладывались к мечу, то есть, крестились огнем и мечом, но нынче мечей поубавилось, а с церковными крестами такое не прокатывало. Невозможным сделалось найти хоть один настоящий Ulfberht в дедовом оружейном сундуке, да и вообще - любой меч. Закончилась эра рыцарства. Соответственно, и обычай посвящения в рыцари в ночь под Юханнус утратился. В самом деле, не столовым же серебром крестить!
  Для Элиаса празднества в эту летнюю ночь были не в новинку, но принять участие в них он никак не мог. Уже глубоко за полночь, когда самые стойкие пьяницы лишились сознания, а самые пылкие из голых потеряли жар своего тела, он позволил себе пристать к уединенному берегу. Только ступив на сушу, Элиас понял, как же он устал и проголодался.
  Первым делом он закопал под осиной золото, вторым делом - соорудил себе костер и поставил греться воду, третьим делом он золото откопал обратно.
  Сегодня, в ночь на Юханнус, цветет папоротник, земля открывает свои клады. Также вероятно, что она может эти клады и забирать. Леннроту меньше всего хотелось проверить это суеверие на самом себе. Поэтому он не поленился забраться на эту же осину и уложить мешок с сокровищем в развилок сучьев, надежно-пренадежно его там закрепив.
  Попив горячего кофе, перекусив кинкой с хлебом14, Элиас пригрелся возле огня, да и заснул.
  Во сне было хорошо: чьи-то мохнатые руки копали землю, где изначально покоилось золото, чьи-то мохнатые руки рвали у него из-за пазухи тетрадь с рунами, чьи-то мохнатые руки душили его за горло. Элиас силился проснуться, да не мог. Тогда он попытался присмотреться к этим беспокойным рукам - не могут же они быть сами по себе? Но хозяин их из вида все как-то ускользал. Было бы зеркало, тогда бы увидел. Или наоборот, его бы увидели. Вий бы увидел.
  Леннрот прижимал тетрадь к телу и одновременно пытался сбросить удушающие объятья, силясь закричать, но не в состоянии это сделать. Удивительное дело: бухали алкоголь другие, а вставило ему. Причем, по полной программе, разработанной "белочкой" (белой горячкой). Очень несвоевременно и несправедливо. Нательный крестик, равносторонний в круге, известный в народе, как кельтский, помогал, но не очень. Если бы на шее висело распятие, то не помогло бы вовсе. Кривые когти рвали его плоть, а все что мог он сделать в противовес - это кататься по земле.
  "Золото!" - более похожий на шипение голос просочился в голову. - "Здесь должно быть золото! Отдай его нам!"
  "Сожги руны!" - клекотал другой. - "Сожги заразу и хулу!"
  Леннрот опять постарался закричать, но его уста издали лишь мычание. Он задыхался, он погибал. Тогда Элиас попытался что-нибудь придумать. В самом деле, он же до этого момента вообще никак не соображал!
  В Юханнус требовалось сосредоточиться в мыслях либо на воде, либо на огне. Только огонь поможет ему обрести спасение! Только вода обезопасит его от участи быть удавленным во сне!
  Едва он так решил, как ощутил очень болезненное, прямо-таки, нестерпимое жжение, и мир вокруг начал обретать свои формы. Элиас натужено вдыхал в себя предутренний воздух, хватая его ртом, как рыба. Жжение разрасталось. Причем, в основном, в области задницы.
  Понадобилось несколько секунд, чтобы кое-что понять. Да у него попросту горит зад, потому что он лежит в костре! Точнее, в углях прогоревшего костра, но от этого не менее жарких.
  - Аолумб! - сказал он, подорвался с места и бросился к воде. Сунув обгорелое седалище в озеро, он вздохнул с облегчением. Ночь полна неожиданностей, но утро всегда помогает с ними справляться, либо же приспособляться.
  "Gonna ride across the river deep and wide".
  Юханнус утром - это головная боль, это ожоги и неловкость. Это - мокрая задница в случае с Леннротом.
  Иное название праздника, пришедшее из глубины веков, было Ukon juhla15. Вот внучата обоих полов, вволю порезвившиеся минувшей ночью, и были уверены, что "дедушка" их обязательно поймет и простит. Прощения можно просить только при проступке - уж лучше пусть такой проступок будет вполне безобидным: пьянство и моральная неустойчивость. Может, Ukko16 и на более серьезные вещи, коли те выдавались, закроет свои глаза. Точнее - закроет свой глаз.
  Ну, а уж если случались на следующий день Ukkonen17 с Ukonilma18, значит, все вкайф, обратился гнев на землю, а люди прощены. Донес, значит, Ukko свое Ukti19 до каждого своего внучка и внучки. Как говорится, thank you very much. И никаких кар не предвидится, разве что kaari20, которая taivan21, то есть, taivankaari - радуга22.
  Для Элиаса громом с ясного неба случился приход к его скромному стойбищу целого отряда вооруженных и оформленных в погоны и казенное сукно людей. Они выдвинулись из кустов, не успел еще Леннрот как следует выйти из озера.
  "Здравствуйте, девочки", - подумалось ему. - "Кажись, мы попались".
  - Ты чего это в озере сидишь? - поздоровался один из этих людей.
  Форма служивых для Элиаса, вроде бы, была знакомая, вот только с такими погонами он встречался в первый раз.
  - И вас с прошедшим праздничком! - в свою очередь, поприветствовал он.
  "Да это же таможенная служба!" - вдруг, догадался он.
  После вливания Финляндии в Российскую империю, и, соответственно, выливания ее из Королевства Швеция, приграничная таможня на Карельском перешейке и в Олонецкой губернии как-то сама по себе снялась с места и умчалась в неизвестном направлении. В целях экономии, вероятно. Тотчас же вслед за таможней в российскую глубинку потекли широкой рекой дешевые товары: рожь, ячмень, кофе, мясо, рыба и лен. Живи и радуйся, народ.
  Но где такое было, чтоб можно жить и радоваться? Любое государство, в основном, проповедует разрешительную политику: подал заявление - получи разрешение. Но на самом деле политика, конечно же, запретительная. Написал прошение - вот тебе отказ! И хорошо, если отказ этот написан на официальной бумаге, тогда можно принимать дополнительные действия.
  Бывает, когда никаких запретов нет, но нет и разрешения: летают где-то решения, летают и тают. Вот тогда хоть караул кричи: надо бы принимать дополнительные действия, да оснований для них пока нет. И что делать? Ждать до посинения. Либо забить. Или все-таки на свой страх и риск перейти к этим дополнительным действиям.
  Дополнительные действия - это, конечно же, взятка. Она, падла, решает все.
  Подсунул чиновнику конверт с баблом лидер российской льняной мануфактуры, тот радостно тискает на гербовой бумаге запрет на лен из Финляндии: не соответствует-де стандартам, не проходит-де проверку на вшивость. Сидите в своей Суоми и льном хоть коров своих бракованных обертывайте.
  Коровы-то тоже там не те, и зерно другоякое, ну, а рыба - так вообще и не рыба вовсе: даром, что ли калом ее величают23?
  В общем, чтобы не плодить недоразумения, 5 ноября 1811 года в этой части России была восстановлена внутренняя таможенная граница. Стало быть, восстановились прежние порядки. Однако беспорядки тоже остались - трудно, оказывается, от них отвыкнуть.
  Вот и ходили, порой, целые таможенные отряды в рейды по лесам и полям финских своих владений. Ходят и таможенной пошлиной распоряжаются.
  - Да какой уж тут праздник! - вздохнул пожилой таможенник с лихо закрученными на кавалергардский манер усами.
  Его глубокий вздох донес до чуткого носа Элиаса глубокий выхлоп. Брагой и понтиккой несло так, что листья в зоне поражения выхлопом обугливались.
  - А у меня ничего нету! - сразу признался Леннрот и вылез из озера. - Ни коньяку, ни вина - ничего.
  - Да нам ничего и не надо, перебиваемся, чем бог послал, - ответил молодой человек, первый заговоривший с Элиасом. - Ничего подозрительного не видел? Ну, там лодки, доверху груженые чем-нибудь, кроме пьяниц? Или подводы на берегу?
  Леннрот отрицательно покачал головой:
  - Ночь была длинной, народ попадался шумный, но никого с товаром не было.
  Ответ не расстроил таможенников, они, один за другим, принялись уходить прочь с берега, возвращаясь к своему прежнему маршруту: там, где девки, понтикка и хорошее настроение. Шутка. Там, где контрабандистские тропы, и где прячутся проклятые расхитители императорской собственности. На стражу Закона, туда его в дышло!
  - Пока! - сказал молодой таможенник и потянул за руку усатого.
  В это же самое время, едва они только отвернулись, с памятного дерева обвалился на землю один слиток золота. Звук удара получился глухим, но слышимым явно.
  Элиас втянул голову в плечи, будто этот удар пришелся по его голове.
  - Это что такое? - повернулся к нему таможенник-кавалергард.
  - Это белка, - ответил за Леннрота молодой коллега усача.
  - Хороша белка - словно слон.
  - А мне показалось, что это с озера, - внезапно охрипшим голосом проговорил Элиас. - Рыба язь булькнула.
  - Язь! - сразу заорал, как оглашенный, пожилой офицер. - Рыба моей мечты!
  К нему высунулись из кустов сразу двое таможенников, схватили его под локотки и повлекли за собой.
  - Издержки производства! - пожал плечами молодой и ушел вслед за ними.
  Элиас не стал переводить дух - он бросился к дереву. И вовремя: еще один слиток удалось словить в руки, прежде чем он упал бы оземь. Да не оземь теперь, а об другой кусок золота - вот было бы звона! Малиновый звон - именно то, что пугает контрабандиста в чаще: тревога, тревога! Зато радует любого государева слугу: облава, облава!
  Слитки падали, Элиас их ловил, таможня шумно удалялась. Белки в кронах хохотали, язь под водой громко пукал.
  Только когда все стихло, Леннрот все-таки перевел дух. На этот раз повезло! Только вот каким образом прочный кожаный мешок, где лежало золото, повел себя таким подлым образом, раз и навсегда прохудившись, как гнилая мешковина?
  Убедившись, что разъезд таможенной службы действительно уехал по своим делам, Элиас забрался на осину. Мешок, надежно закрепленный в развилке ветвей, никуда не делся, он просто изорвался. Словно кто-то или что-то терзало его острыми когтями. Вот слитки и начали вываливаться один за другим в образовавшиеся прорехи.
   На память сразу же пришел давешний ночной кошмар. "Где золото?" Где-где - у деда на бороде.
  Значит, руки-крюки обрели материальность. Значит, терзали они не только мешок, но и его шею и грудь. Без зеркала не разобраться, потому что пока болел, в основном, только обожженный зад. Кроме того эти когти пытались уничтожить тетрадь с рунами.
  Элиас поспешно достал ее и убедился, что за исключением нескольких разрывов страниц ничего страшного не произошло: все строки читаются и понимаются.
  Он залил водой угли костра, сменил обгоревшее нижнее белье, и навязал из него что-то в виде сумы. Уложив в нее слитки, он припрятал все это дело в лодке. Нарвав, сколь получалось много, мха, он устроился на нем, выложенном на гребной банке, и взялся за весла: земля прощай!
  Сначала Элиас намеревался одолеть озеро Pielinen и выйти в Orivesi, возле которого в деревушке Йоэнсуу можно было пересесть на поезд, но погода вокруг стояла на диво хороша, лето разгоралось и радовалось - невозможно было не порадоваться вместе с ним. Обожженное седалище восприняло мох, как панацею, и постепенно перестало досаждать жжением. Леннрот спустился к югу до Puruvesi, потом до Саймы. То есть, удалось придержаться предварительного плана, пусть и время на это ушло много.
  С едой никаких проблем не было: всегда можно было прикупить себе что-нибудь съестного в маленьких семейных лавках, расположенных по берегам. Словом, сев, наконец-то, в Лаппенранте на поезд к Турку, Элиас перестал беспокоиться о погоне, как таковой. О золоте он как-то забыл, точнее, не о золоте, а о реальной стоимости, оказавшейся в его активе. В денежном эквиваленте у него получалось что-то около двенадцати тысяч и еще трехсот рублей. Сумма была по тем временам просто гигантская.
  Яков в своей оранжерее долго изумленно пучил глаза на появившегося перед ним Леннрота. Единственное слово, которое он произнес в течение добрых пяти минут, было "здрасте". Все эти долгие минуты он, уперев очи долу, мысленно прощался со своими многочисленными родственниками и ждал ареста, суда, этапа в Сибирь. Элиас его не торопил.
  - Ты с чем пришел? - наконец, нарушил молчание подавленный армянин.
  - Неверная формулировка вопроса, - усмехнулся Леннрот. - Следовало бы узнать, без чего я пришел? Без хвоста, без шума, без лишнего внимания. Все прочее - при мне.
  - Ну и что? - Якоб взял себя в руки и, казалось, смирился с неизбежным. - Я, вообще-то, тебя не ждал.
  - Уже не ждал? - поинтересовался Элиас.
  - Мне нечего сказать вам, - вздохнул оранжерейщик.
  Леннрот понял, что дальше терзать подозрениями своего "работодателя" будет уже невежливо. Такое долгое его отсутствие может быть объяснено только тем, что Элиаса, повязали, мучали и поломали наконец-то, вынудив к сотрудничеству с властями. Сейчас полицаи арестуют армянина и сделают ему больно.
  - Все в порядке, Яков, - сказал Леннрот. - Доставку провел, нужно организовать передачу и, конечно же, оплату - я порядком поиздержался. Причины задержки были вполне объективными, да и погода - чудесная, просто не мог спешить.
  Он махнул рукой в сторону окна, словно призывая в свидетели саму природу. За окном шел холодный дождь, а ветер рвал в клочья облака на небе.
  - Действительно, с погодой повезло, - усмехнулся армянин, полез рукой в карман и достал банкноту в пять рублей. - Это для того, чтобы пока не умереть с голоду. Всего доброго.
  Элиас не стал возражать и пошел прочь из оранжереи. Пусть старый добрый Яков придет в себя, сменит штаны, подумает, как следует, проверит информацию и примет единственное верное решение.
  Ему сейчас некогда было отвлекаться по таким несущественным делам, как отмывка золотого запаса Хирсикангаса - сокровища ждали своего часа несколько десятков лет, подождут еще несколько дней, либо недель. Все равно рассчитываться за слитки было не с кем: их былые хозяева сидят в тюрьме, роняют слезы и раздражают своим видом полицаев. Всю вину за потерю золота, конечно, повесят на них. Ну, может быть, еще на какого-нибудь левого офицера, но это уже дело десятое. А нечего играть в азартные игры с государством!
  Пустое занятие идти на какие-то сделки с механизмом, даже через особо доверенного ему, этому механизму, человека. Государство, оно же, как механизм - предмет бездушный, а человек - как раз душный. Всплеснет руками это особо доверенное лицо, отряхнется, повесит мундир на плечики до следующего дня и скажет: "Сделал все, что мог". И дальше будет жить-поживать, детей растить, мгновенно забыв об обещаниях, данных очередному вновь образованному арестанту. Арриведерчи, амиго! Сиди и не жужжи!
  Конечно, по служебной надобности пришлют запрос в университет, может быть, даже слежку какую-нибудь за ним устроят, как предполагал Леннрот, но, как говорится, "нет тела - нет дела". А золотого тельца они не найдут, в этом он не сомневался. По крайней мере, до тех пор, пока только он один владеет информацией.
  
  5. Пожар.
  Элиас с головой окунулся в работу над второй частью своей диссертации. Работалось, не в пример, интереснее, потому что под рукой были живые материалы, собранные им у живых людей. Вместе с этим он задумывался над событиями, случившимися с ним ночью на Юханнус: кошмар, истерзанный мешок, царапины от когтей на его шее и груди.
  Объяснений этим вещам он придумать не мог, поэтому решил обратиться к христианской религии, переводя с латыни на финский язык духовные песни. Но и там он не смог найти ответы на свои вопросы, даже никаких намеков на них не существовало. Тем не менее, собрав воедино все свои переводы, Элиас отнес их в кирху.
  Молодой поп, выслушав пожелания по поводу использования его трудов в церковных службах на финском языке, отчего-то обиделся и довольно грубо выпроводил его вон. Но уже на улице Элиаса догнал другой поп, престарелый, и попросил разрешения ознакомиться с переводами. Это знакомство не прошло впустую.
  До нынешнего времени семнадцать песен, переложенных Леннротом на родной язык, включаются в книги духовных песнопений. Это даже несмотря на то, что в начале восьмидесятых годов девятнадцатого столетия Леннрота всеми правдами-неправдами отлучали от церкви.
  Перед самым началом осени Элиасу в съемную комнату принесли скромный букетик цветов. Никакой записки внутри не было, разве что название магазина на упаковке, где этот букет оформили. Понятное дело, что такие подарки просто так не бывают: подразумевается проявление внимания, скромное "мерси", или какое-то другое выражение дружественных чувств. Яков, что был автором этой композиции из мира флоры, не выказывал признательность, он выказывал жажду наживы.
  Количество цветов разного окраса в букете говорили Леннроту языком цифр и образов. Единственный желтый цветочек, конечно, символизировал золото24, один красный - время25, три белых - место26. То есть, расшифровка была проста: все золото в час ночи в строении 35. Может быть, конечно, и 53, но 35 - это ларек на пристани, где помимо пива, торгуют цветами от Якова.
  Делать нечего: Элиас через чердак своего дома перебрался на соседний, где в пожарном ящике с песком ждали своего часа слитки. Этот час должен был пробить в час ночи.
  Верхний слой песка облюбовали с гигиенической целью кошки, а поверху его - какие-то не заботящиеся о гигиене птицы. Вероятно, голуби, потому что прочего они ничего не умеют. Вороны - те хоть каркать могут, а воробьи - драться и валяться в пыли.
  Элиас распихал все девять с лишним килограммов по холщовым мешочкам, а те, в свою очередь, заложил в оборванную рыбацкую сеть - так, чтобы не были видны. Дождавшись темноты, он с комком сетки за спиной вышел на улицу, где уже не было ни одной души. Дворовая собака подслеповато высунулась из своей конуры, но, унюхав запах знакомого ей человека, зевнула и всунулась в конуру обратно.
  Элиас без происшествий и подозрительных попутчиков добрался до ларька в условленное время, но никого другого здесь не застал. Только он один и темнота. И золото в рыболовецкой сети за плечами. Ждать, словно на свидании, Леннрот не намеревался. Ларек, вполне закономерно, оказался закрыт. На задках стояла небольшая тележка, груженная пустой тарой из-под цветов. Вот в нее-то, в самый-самый нижний ящик он и запаковал свою сетку. Вздохнул свободно и отправился домой спать сном праведника.
  Поутру он первым делом решил навестить армянина, взять с него деньги, либо часть денег, либо обещание денег и вновь вернуться на кафедру. Работа над диссертацией у него спорилась, так что не нужно было никаких лишних потуг - лишь бы только никто не мешал.
  - А, это ты! - обрадовался Яков. - Молодец, что все понял правильно и зашел.
  Элиас пожал протянутую руку и пожал плечами: чай не с Африки, соображать умеем.
  - Ох, и навел же ты шороху в тех местах! - сказал оранжерейщик. - Из всех засад ушел!
  - Были засады? - поинтересовался Леннрот, скорее, для повышения своей самооценки.
  - Ладно, - не стал вдаваться в подробности армянин. - Перейдем к делу. У нас, вроде бы, все тихо. Тебя, конечно, проверяли господа хорошие из полиции, но ничего интересного для себя не нашли. Так что теперь можно договориться о месте и времени передачи товара. Тогда уж по факту с тобой и полный расчет. Все по уговору, все честно.
  - Хорошо, - ответил Элиас, но что-то, вдруг, в речи Якова его насторожило. Что-то было не так, что-то не соответствовало. - Постой, что значит: договориться?
  - Эй, - улыбнулся оранжерейщик. - Что с тобой? Спал хорошо? Сейчас обсудим все подробности, а потом я деньги тебе подготовлю. Все, как и условились ранее. Разве я тебя когда-нибудь обманывал?
  - Яков, разве мы уже не договорились? - спросил Леннрот, все еще не очень понимая, что же было странным. - Ты прислал букет, в нем - место и время.
  - Как это - место и время? - удивился армянин. - Просто цветы: мол, приходи, мол, все в порядке.
  У Элиаса разом похолодели руки и ноги.
  - А как же "в час ночи все золото в 35 строение"? Или я неправильно понял?
  - Я ничего такого не писал, - развел руки в стороны оранжерейщик и хотел, было, еще что-то добавить, но Элиас его оборвал.
  - А шифр? - спросил он, уже понимая, что полностью облажался.
  - Да не было никакого шифра! - возмутился Яков и тут же, словно испугавшись, перешел на шепот. - Золото - где?
  - Отнес в час ночи в строение 35, - потерянно ответил Элиас.
  - Кому ты его отдал? - армянин побагровел, и, казалось, вот-вот его хватит удар.
  - Никому. Там никого не было. Я его просто оставил.
  - Ууу! - завыл вполголоса Яков. - Почему вокруг одни ишаки? Почему возле меня ишаки?
  - Наверно, потому что сам - ишак, - не совсем понимая, что говорит, ответил Леннрот.
  Армянин схватился за голову и прошипел, как змея:
  - Верно, я самый большой ишак! А счастье было так близко!
  В это время в его контору, где и проходил весь разговор, просунулась голова рабочего.
  - Хозяин! Мы тут тару привезли, - сказала голова. - Чем ее грузить-то?
  Рабочие привезли тележку с пустыми ящиками из-под цветов от строения номер 35.
  Элиас получил свои деньги - целое состояние. Яков, долго отпаивавший себя коньяком, обрел свое золото и распорядился им неведомым образом. Прежние хозяева слитков, бедняги, сгинули где-то на каторге. Равновесие в мире оказалось снова восстановленным.
  Леннрот пропадал дни и ночи на своей кафедре. Фон Беккер, куратор, ожидал, что защита диссертации пройдет с блеском. Даже оппозиционеры и оппоненты не смогут не признать достоинства собранного материала. Пусть, конечно, они проповедуют другую историю, но, в конечном итоге, народная сказка тем и хороша, что ей на историю наплевать. Сказка-то ложь, но без намека в ней - никак. Кто-то его видит, а кто-то не хочет это делать. Вот от них, последних, и пошла небылица о монголах и татарах на "святой Руси". Иго, орда, ярлык и баскак - срамота мирового масштаба в отношении Евразии.
  Теперь, когда потребность в изыскании денег на хлеб насущный на несколько лет отошла на второй план, Элиас целиком погрузился в атмосферу рун с древними героями, с их подвигами и проступками, с образом жизни и образом смерти. Как очень скоро выяснилось, материала было явно недостаточно. Требовалось снова оказаться подальше от цивилизованной и лощеной Швеции, а также грубой и деспотичной России - в Карелии, на Белом море, на берегах Северной Двины. Замкнутые в своих культурах карелы-ливвики, карелы-людики, саамы и вепсы сохранили в устных преданиях то, что старательно изъялось из любых европейских рукописных форм.
  Леннроту временами начинало казаться, что такое искажение восприятия былой действительности никак не может происходить только лишь по людской воле, кем бы ни мнил себя человек. Здесь предполагалась воздействие гораздо более могущественных сил, упирающихся в одно единственное качество бытия, способное изменить вокруг себя все. Это качество - Вера. Она, как догадываются многие, и есть разменная монета богов. И, одновременно, тот самый грошик, который нельзя потратить, потому что он от Господа и Творца.
  Леннрот, привыкший к самообразованию, привыкший к лишениям, наконец, мог позволить себе хоть некоторое время не думать о хлебе насущном.
  Конечно, заработанные деньги он никак не выказывал, оставаясь все тем же умеренным в еде и скромным в одежде студентом филфака. Даже профессор медицины, доктор Йохан Агапет Тернгрен, который когда-то обратил свое внимание на усердного юношу, ничего не заподозрил.
  Профессор Тернгрен, сам происходивший из бедной семьи, понимал Элиаса, как никто другой. Бывало, подкармливал, приглашая в гости в свою семью. Его жена Йоханна тоже прониклась учтивостью, скромностью и эрудицией молодого черноволосого парня.
  А ты, часом, не чиган? - спросила она когда-то при первой встрече.
  Не, - ответил Леннрот. - Чигане - все блондины. И ростом в один метр и тридцать два сантиметра. А я к вам по делу: что у вас, скажите мне, пожалуйста, добрая женщина, на десерт?
  Леннрот, порядком изголодавшийся за последнюю неделю, боялся упасть в обморок. С кухни тянуло съестным, а он, смуглый по причине своей зачастую кочевой жизни, с волосами цвета воронова крыла, с синими глазами и запавшими щеками, в видавшей виды одежде, действительно выглядел, как цыган.
  Хозяйка дома, приходившаяся родственницей Рейнхольду фон Беккеру, решительно возразила:
  Эх, молодой человек! Десерта я тебе не дам! Понос от него бывает. Суп с фрикадельками будешь есть. Потом салат из морской капусты. Потом курицу со спаржей. А потом ты будешь спать в специально выделенной для этого дела комнате.
  В общем, хорошие люди Тернгрены повели себя по-человечески. И всегда таковыми оставались.
  Жаль, что при нынешних обстоятельствах невозможно было им как-то материально выказать свою признательность. Разве что букетом цветов от армянского товарища Якова. Однако этого было более, чем достаточно. Хорошие люди дружат не потому, что это приносит выгоду, а потому что родственным душам иной раз требуется поговорить по-душам. Счастье, когда для этого находятся понимающие и неравнодушные люди.
  Уединившись в кабинете университета под светом настольной масляной лампы, Элиас сопоставлял строки, полученных им рун. Он рассуждал так: даже если какая-то единая поэма существовала и рассыпалась, то с течением времени песни-фрагменты отдалились друг от друга, изменяясь в устах новых поколений рунопевцев. Народные песни это не куски разбившейся вазы, которые находят при раскопках в одном месте. Обнаружив их, осколки можно соединить, а недостающие куски заменить глиной. Вот ваза и восстановлена. Механическое соединение народных песен поэмы не рождало. Требовался иной, творческий подход к материалу. И он творил:
   "Мне пришло одно желанье,
   Я одну задумал думу
   Быть готовым к песнопенью
   И начать скорее слово,
   Чтоб пропеть мне предков песню,
   Рода нашего напевы"27.
  Тени плясали вокруг стола, тени метались и извивались. Их буйство переставало быть нематериальным. Их бесформенность начала обретать границы. Скрип половиц начал рождать звук. И звук этот можно было назвать "шагами", а также "прищелкиваньем клыков и царапаньем когтей".
  Мыши больше не кашляли на чердаке, ветер не подвывал в печной трубе, не шелестели о стекла опадающие листья. Из коридора раздавалось слабое потрескивание, будто кто-то за дверью методично ломал сухие лучины, одну за одной. Воздух сделался каким-то тяжелым и трудным для дыхания. Глаза начали слезиться, во рту появился какой-то неприятный железный привкус.
  Все исчезло - исчез сентябрь 1827 года, исчез город Або, исчезла физическая закономерность событий. Вместо этого из ниоткуда возник зловещий шепот: "Руны должны сгореть!"
  Элиас, поглощенный работой, сначала не придал никакого значения тому, что мир вокруг него поменялся. Но так продолжалось совсем недолго. Чья-то рука толкнула его под локоть, и он сотворил на листе замечательную чернильную кляксу. Тут же слышимый, но не осознаваемый шепот превратился в истошный визг: "В огонь!"
  Леннрот дернулся от стола и увидел, как из-за лампы к нему тянутся мохнатые когтистые лапы, словно бы из того летнего кошмара на берегу озера.
  Неужели он заснул за работой? Элиас помотал головой из стороны в сторону, и тут же ощутил боль в бедре правой ноги. Там обнаружился глубокий порез, словно оставленный лезвием, либо острым когтем. Во сне такого не бывает.
  - Это что за пьяные выходки? - возмутился он и полетел в угол, потому что получил жестокий удар по уху. Теперь вместе с визгом про огонь он слышал трубы, вероятно - адские трубы. В глазах заплясали искры, и сквозь них Элиас заприметил козлоногое существо - сущего дьявола.
  - Пан или Пропал? - проблеяло оно.
  - Пропал, конечно, - ответил Леннрот. - Мочи козлов!
  - За козла ответишь, - конечно же отреагировал Пропал и бросился бодаться, наклонив вперед голову.
  Хоть голова у Элиаса сделалась тяжелая после удара, но опыт былых драк сыграл, как ему и положено - порезанной ногой по выступающей вперед челюсти, а потом прямым правым в грудину.
  Существо грузно опрокинулось навзничь и горестно сообщило:
  - Опять - двадцать пять, пропал Пропал! Совсем пропал.
  Элиаса отчаянно затошнило, и он бросился к окну, чтобы распахнуть его и вздохнуть холодного осеннего воздуха. Если бы не самочувствие, угнетенное воплями "В огонь!" и ударом по голове, он бы никогда так не поступил. Впрочем, может быть, это его и спасло.
  Леннрот распахнул окно и почти сразу же вылетел наружу, как Икар.
  Дверь в кабинет, ломая французский замок, с треском открылась, словно от сквозняка, и из коридора выплеснулась навстречу необходимому для горения воздуху целая стена пламени. Она ударила его прямо в спину.
  Элиас сумел доползти до ограды университета и забылся там, обнаруженный позднее прибывшими к пожару огнеборцами. Он изрядно хватанул угара, но не настолько, чтобы гемоглобин в крови вступил в смертельную реакцию с окисью углерода.
  Через час, укутанный пледом, напившись горячим сладким кофе, он уже сидел на фундаменте ограды и остановившимся взглядом смотрел на вырывающиеся к небу языки пламени. Огонь освещал его мрачное решительное лицо, делая каждую морщинку выразительной, каждую ямочку на лице - очерченной.
  Пожарники не решались заговорить с ним, то ли боялись, то ли понимали, что сказать-то им, в принципе, нечего. Обнаруженный ими человек был закрыт для этого мира. По крайней мере на какое-то время. Попа к нему звать, что ли?
  Не позвали. А психотерапевты тогда, к счастью, еще не водились. В принципе, Леннроту сейчас не нужен был никто. Он привык помогать себе сам.
  Веря я: ночь пройдет, сгинет страх.
  Верю я: день придет весь в лучах.
  Он пропоет мне новую песню о главном.
  Он не пройдет, нет, лучистый, зовущий и славный -
  Мой белый день28.
  Тетрадь с рунами найти не удалось. Их было всего двенадцать. Их было пока двенадцать.
  Вторая часть диссертации тоже сгорела, как и весь университет города Турку (Або).
  Равновесие в мире качнулось в сторону. В какую?29
  
  6. Калевала.
  Пожар в Турку полностью уничтожил университет. Профессорско-преподавательский состав почесал в затылках профессорско-преподавательских голов и решил, что профессура бессмертна, а преподавание - и подавно. Кто там с хвостами?
  Хвост был у соискателя на степень Леннрота. Его диссертация, посвященная "Вяйнямейнену - божеству древних финнов", теперь была половинчатой. Фон Беккер подсуетился, перетер, где надо, разговоры, наобещал бочку арестантов, но собрал на краю пожарища в самом приличном сарае цвет научной мысли философского факультета. Сюда же подтянулись светочи с других факультетов, чтоб явить всему сгоревшему университетскому сообществу, что они тоже полезны.
  И студенты набились, но их, в основном, вытолкали взашей - сарай был не безразмерный и не резиновый. Оставили только сокурсников Элиаса, двух Юханов - Снельмана30 и Рунеберга31. Первый из них потом снискал всефинскую известность, второй - скандинавское признание, ну, а Леннрот, как известно, сделался всемирной знаменитостью. Так что удачное было для профессуры обучение: три гиганта в одном сарае. Выяснится это, конечно, гораздо позднее.
  Обгорелый Элиас, на самом деле никак не тронутый огнем, пришел на защиту со своим музыкальным инструментом. Помимо традиционного кантеле он освоил и дудку, которую торжественно величал "флейтой". Дед Леннрота, тоже портной, как и папа Фредрик, сочиняли песни, играли по пьяни на скрипке и требовали от потомков любви к музыке. Это им удалось.
  Едва уважаемая комиссия расселась на грубых скамьях, фон Беккер вышел вперед и торжественно объявил то, что положено в таких случаях объявлять: "с какого парень года, с какого парохода, и на каких морях он плавал, тра-ля-ля". На самом деле он выдал целую оду ректору университета, царю, королю, Господу нашему Иисусу Христу. Также он не обошел вниманием собравшихся здесь профессоров и прочую шваль.
  Говорил он уверенно, тренированный годами выступлений перед аудиторией, сам к себе прислушивался и сам собой любовался.
  У него было, что сказать слушателям и комиссии, но тут со скамейки громко упал Снельман, всю ночь перед этим упражнявшийся в дегустации части винных погребов, которые то ли сгорели, а то ли нет. Вместе с ним этим делом занимались очаровательные турчанки, то есть, конечно же, молодые жительницы Турку (Або), которым по причине яркой внешности не нашлось места среди студенток выгоревшего к едрене-фене университета. В общем, это были какие попало девки.
  Снельман, притомившись речами "кота-баюна", вывалился на дощатый пол, вместе с ним рухнула вся скамейка. Это было шумно и весело. Те, кто оказались в положении куча-мала, ругались и отчаянно кряхтели.
  Фон Беккер сконфуженно замолк, к нему вышел соискатель Леннрот. Он задудел в свою дуду, раздув щеки и выпучив глаза, и защита диссертации началась.
  С первой частью диссертации комиссия была знакома. Пояснительную записку составил куратор, так что тут все было зашибись: предрассудки, отсталость, суеверия, луч света в виде евангельского просвещения и даже осуждение неграмотности. Элиас одолел академическое повествование под согласительное молчание. Снельман опять начал засыпать.
  Но тут настала пора других слов. И Леннрот начал рассказ со своей дудки.
  Наши предки были лишены возможности слушать оркестровые выступления, - сказал он.
  Простите, не наши, а ваши - поправил его шведский библиотекарь, который участвовал в защите диссертации на правах помощника председателя комиссии.
  Рунеберг обратил к нему свое лицо и как-то нехорошо оскалил зубы. Зрители с улицы, через щели наблюдающие за действом, немедленно решили, что поэт непременно укусит библиотекаря. Вероятно, и тот подумал также, поэтому сконфуженно кашлянул в покрытый крошками табака носовой платок и оглушительно чихнул.
  Все вздрогнули, а Леннрот приложил дудку к губам и выдул протяжный стон.
  Музыка в понимании слушателей - это ряд гармоний, переходящих друг в друга и вытекающих из предыдущей гармонии. Те люди, что в древности жили на этих землях, музыкой украшали слово, - сказал он и для убедительности показал своей дудкой куда-то себе за спину, словно пращуры жили там за его плечами.
  Они в дополнении к слову использовали флейту или кантеле, то есть гармонией у них служила устная речь. Мелодия в таких случаях была вторична и каждый играл, кто во что горазд. Вот слова - были все.
  И далее он по памяти привел слова каждой из рун, сгоревших в пожаре, перемежая их звуками флейты, более похожую на дудку обыкновенную.
  Народ в сарае и за его пределами оживился. Многие понимали финскую речь - а руны были произнесены именно на этом языке - и смысл слов оказался понятен, а сами фразы были выстроены в известный на филфаке стиль "гекзаметр" с положенными в таком случае "цезурами", то есть, паузами.
  Гомер в свое время придумал именно такой стихотворный размер, подчиняясь накату волн на берег: вода пришла - первая часть стихотворного предложения, потом пауза, потом вода ушла - вторая часть всей строки.
  Рунопевцы поступали точно также, делая паузы - цезуры, и отделяя руны друг от друга проигрышами на кантеле либо флейте.
  Вся культура в мире взаимосвязана, - говорил Леннрот, приводя примеры эллинских стихов и финских рун.
  Многие профессора очень плохо понимали финскую речь, многие - вообще ни фига не понимали. Шведский, как и немецкий, не говоря уже о французском, были языками культуры и цивилизации. На финском же общались между собой всякий чернорабочие и аграрии, а они зачастую не умели ни писать, ни читать. Поэтому оживление зала было воспринято просто как балаган, никоим образом не соответствующий научному характеру собрания.
  А причем здесь Вяйнямейнен, этот божок первобытных людей? - фыркнул профессор шведской словесности. - Разве он имеет какое-то отношение к великому Гомеру?
  "Представьте себе, имеет", - хотел сказать Леннрот, но фон Беккер его опередил.
  Соискатель имел ввиду то, что даже отсталым и диким народам, населяющим эти земли в незапамятные времена, ничего гармоничного было не чуждо. Они хоть и были далеки от цивилизации, но весьма охотно воспринимали ее блага. И в этом, насколько я понимаю, наша задача: нести культуру в отсталость, нести просвещение в безграмотность. Тогда простой народ будет видеть в нас высоко одухотворенных представителей человечества и соответственно этому с уважением и должным пиететом относиться.
  Леннрот, конечно, ничего подобного не имел в уме, но комиссия, заважничав, восприняла слова куратора, как должное и надлежащее.
  Хотя, почему бы и нет? Люди собрались в сарае, внимательно выслушали его выступление, воздержались от попыток наброситься на него всем скопом, в общем-то, доброжелательные, хотя изрядно спесивые, конечно, да и тупы не по-детски. Были бы здесь приглашенные попы - были бы и полицаи. Чуть позднее, конечно. Не было бы защиты степени, зато были бы разбитые носы.
  Вяйнямейнен - это народ, дремучий и с предрассудками, с какими-то языческими обычаями и непонятной культурой. Все это уходит, но почему бы перед исчезновением не блеснуть всеми гранями своего прекрасного прошлого?
   "Я, бывало, слышал речи,
  Слышал, как слагались песни.
  По одной идут к нам ночи,
  Дни идут поодиночке -
  Был один и Вяйнямейнен,
  Вековечный песнопевец
  Девой выношен прекрасной,
  Он от Илматар родился.
  Дочь воздушного пространства,
  Стройное дитя творенья"32.
  Дунув для порядка в свою дуду, проговорил Леннрот, медленно поворачиваясь туловищем направо, а потом налево. Ну, получилось красиво и торжественно. Зрители за сараем захлопали в ладоши.
  Фон Беккер, улыбаясь овациям, заметил, обращаясь, конечно же, к комиссии:
  Если бы в силу определенных обстоятельств не была безвозвратно утрачена вторая часть пояснительной записки, вы бы сами смогли оценить все изящество и красоту народного слога. Но давайте попросим соискателя перевести сказанное им так близко к тексту, как это возможно.
  Пожалуйста, уважаемый Леннрот, поясните нам, о чем же, собственно говоря, поют крестьяне и ремесленники, - сказал председатель, тем самым выражая свое мнение, совсем не категоричное, скорее - любопытствующее.
  Э, - ответил Элиас.
  Да что тут! - поднялся со своего места Рунеберг, вопросительно посмотрел сначала на председателя - тот кивнул, потом на Леннрота - тот пожал плечами.
  И, на секунду задумавшись, выдал на шведском языке все то, что от него ожидали услышать. Переврал, конечно, половину, вставил сцены весьма интимного характера, но в целом суть отразил верно: мама - Илматар33, про папу пока не говорится, а сын - встречайте, Вяйнямейнен.
  Вся комиссия во главе с председателем оживилась. Сидеть на жестких скамьях было еще то занятие, но вот стихи - это другое. Можно и слезу пустить.
  В общем, фон Беккер оценил момент и предложил вынести вердикт.
  В те времена еще не существовало тягомотины, связанной с ожиданием принятия решений. На защите диссертации, во всяком случае, решение принималось сразу же и однозначно.
  Еще клубилось жиденьким дымком пепелище над родной alma mater, а в научном мире на одного философа со степенью доктора оказалось больше.
  Неожиданным образом каждый из членов комиссии получил по этому поводу маленький скромный презент - небольшой холщовый мешочек, запечатанный сургучом, в котором угадывался некий сосуд и перетекающая в нем и слабо булькающая жидкость.
  По мановению руки их разнесли каждому профессору, те даже удивиться не успели. Даже библиотекарю мешочек достался, и судя по тому, что он немедленно укрылся за спинами коллег из комиссии, а через некоторое время воспрянул, радостный и с наливающимся цветом пурпура носом, подарок пришелся очень кстати. Следует уточнить, рукой махнул Снельман.
  Что это? - шепотом поинтересовался у него Леннрот.
  Это ректорский запас, который погиб в огне, - ответил тот и добавил. - Полноте, Элиас. Не каждый день на пожарищах защиты степени происходят. Да и нам еще останется. А ректор обойдется. Тем более, что он уже укатил в столицы.
  Ну, а если бы я не защитился? - наивно поинтересовался Леннрот.
  Ты серьезно? - скорчил гримасу товарищ и отступил к выходу.
  Комиссия заторопилась на выход, поддерживая свисающие мантии и прижимая подмышкой трофейное бухло. Только тут Элиас вспомнил, что у него самого была приготовлена заветная корзинка, чтобы вручить ее своему куратору.
  Подарочный набор был примерно такой же, разве что по совету Шаумяна, который, собственно говоря, и занимался за отдельную плату всем декором, были вложены три бумажных цветка аляповатой раскраски на проволочных стебельках, да редкостные фрукты, приправленные шоколадом. Дорого, конечно, но не каждый день, в самом деле, на пожарищах защиты степени происходят.
  Фон Беккер важно кивнул, принимая корзинку, но в глазах его появился радостный блеск. Леннрот отнес это к одобрению всей работы, которую он проделал над своей диссертацией.
  Элиас, а не грянуть ли нам нашу походную песню? - над самым ухом раздался голос Рунеберга. - Дуй в свою дудку!
  Это флейта, - поправил товарища Леннрот, все еще смотревший в спины уходивших в осень профессоров и их подручных. - А, давай!
  После возвращения из своего "золотого" похода ему больше не надо было прирабатывать на стороне, как до этого. А до этого он был курьером-разносчиком, что ему позднее часто вспоминали недоброжелатели, укоряя в якобы "холопском" отношении ко всем, в том числе и сугубо научным, делам. Вот он по приглашению товарищей-студентов и поступил на курсы танцев.
  Элиас выдул из своей "флейты" маршевую мелодию, по бокам его встали два Юхана, Рунеберг и Снельман, и они, задирая коленки и опустив руки вдоль туловища, начали отбивать ритм ногами:
  Some say the devil is dead and burned in Killarney.
  More say he rose again, and join the British army34.
   Говорят, дьявол помер и похоронен в Килларни.
   Еще больше говорят, он восстал снова и вступил в Британскую армию35.
  К ним, гарцующим на жухлой осенней траве возле судьбоносного сарая, примкнули еще несколько парней, которые были в теме River-dance36. Прочие хлопали в ладоши, а девушки - те самые какие попало турчанки из Турку - махали своими юбками так, что ветер сбивал последнюю листву с ближайших рябин. Сделалось чертовски весело.
  Элиас, увлеченный танцем и пением незамысловатых слов, мимолетно бросив взгляд на приоткрытые двери пустого теперь сарая, увидел в проеме горящие алым глаза. Конечно, это было всего лишь галлюцинация, не весь угар еще с крови вычистился.
  Но и позднее, когда он ненароком скользил взором по сараю, воображение рисовало ему парочку козлиных, вывернутых коленками назад, ног на пороге, куда попадали отсветы от зажженного поодаль костра.
  Послушай, - сказал ему, отдышавшись после танца, Рунеберг. - Как ты назовешь ту народную поэму, что выдал сегодня? Только не надо лить воду на рыбу, не упоминай, ради всех святых, в названии имени Вяйнямейнен.
  Лить рыбу37 - усмехнулся Леннрот. - Подходит. Или рыбой клясться38.
  Про себя он подумал, что с именем Иисуса всегда ассоциировался знак рыбы, позднее ставший символом всего христианства. Пусть будет изначальная параллель. Даже в названии.
  Калавала, - сказал Элиас.
  Что? - не понял Рунеберг.
  Название поэмы, - пояснил тот.
  Ну, тогда пусть будет "Калевала" - так красивее, - согласился поэт. - Айда к девкам!
  Студенты гуляли весело и беззаботно. Мысль о том, что учиться больше негде, не особо беспокоила их. Их вообще никакие мысли не беспокоили.
  Леннрот, как более старший и, что было немаловажно - более опытный по жизни, предполагал, что университет переведут в Хельсингфорс. Коллеги охотно с этим соглашались. В самом деле, в сарай все кафедры не запихать!
  Хельсингфорс это было не то, чтобы хорошо, но как-то стремно. Там войска, там солдаты, которые служат по двадцать лет. От былых победителей Наполеона не осталось никого. Теперь воевать не требовалось. Требовалось показывать, что готовы воевать. Любая студенческая вольность пресекается с превеликой готовностью. Тех свобод, что были в Турку, вряд ли стоит ждать в Хельсингфорсе.
  Действительно, русская армия все больше напоминала из себя плац-редут. Степень готовности защиты рубежей отечества оценивалось по вытяжке носка сапога и повороте головы. На год для стрельб выделялось по шесть патронов на человека. Зато бессмысленная муштра выходила на новый уровень.
  Теперь командир при строевом смотре мог самолично бить, может быть - и до смерти, любого провинившегося на его взгляд подчиненного. Практиковалось спускать с солдата солдатские штаны и лупить его плашмя широким палашом установленное экзекутором количество раз. А коли удары кажутся недостаточно сильными, то и с бившего сдирают штаны и его приказывают хлестать. И он бьет. И все бьют. Целые шеренги друг друга бьют. На потеху генералу. На потеху царю Николаю Первому.
  Из каждой сотни набранных на службу рекрутов в живых под дембель оставалось двадцать человек.
  Что для таких наивные студентики, горя не знающие? Лишь предмет, на котором можно злобу свою сорвать.
  Вот тебе и Хельсингфорс. Вот тебе и университет.
  Но никто Леннрота не слушал, а он никому об этом и не говорил. Что там ему сегодня в дверях сарая привиделось? Пан или Пропал? Пан вроде бы свой, поцанский. Значит, Пропал.
  Как там он руны в огонь хотел? Не горят они, что ни делай. В голове у Леннрота сохраняются, в песнях рунопевцев остаются. Всех не сожжешь. Все не перезапретить.
  Имя теперь у его рун есть. Калевала. Дело за малым: собрать, обработать и нанести на бумагу. Чтобы любой человек мог их прочитать. Чтобы память, блин, сохранилась.
  
  7. Лаукко
  Учеба кончилась, делать, собственно говоря, в Турку больше было нечего. Студенческие товарищи - те, что еще вчера вместе с ним выплясывали летку-енку39 да горло драли в песнях, разъехались по домам и каким-то иным загадочным местам. Если бы не деньги на кармане, то Элиасу пришлось бы искать работу. Но искать работу не хотелось. Опять к Якову податься за новым приключением?
  Но время неумолимо двигалось к зиме, а к зимним путешествиям он пока был не готов. Конечно, на лыжах Леннрот ходить умел, с гор спускаться - тоже, но вот не был уверен, что наматывать версту за верстой да изо дня в день - его организм выдержит и еще спасибо скажет за экстремальное удовольствие.
  Короче, так ничего не сообразив, он взял вторую подарочную корзинку и отправился с визитом к семье Тернгренов. Хотелось выразить признательность за то, что они поддерживали его в трудные времена.
  Доктор Тернгрен уже знал об успешной защите диссертации его юным другом и не выказал никакого удивления, когда тот поскребся в дверь их дома. Он не удивился царапающим звукам у входной двери и выбросил их из головы: подумаешь, скребется кто-то!
  Тогда Элиас осторожно постучал. Доктор и на это отреагировал соответсвующе: даже ухом не повел. Леннрот постучал решительнее. Дверь не шелохнулась. Тернгрен хихикнул и легко прикусил свой кулак.
  Кто это в наш дом пытается войти? - спросила жена, когда Элиас, потеряв терпение, повернулся спиной и несколько раз смачно ударил ступней ноги по свежевыкрашенным в белый цвет доскам.
  Ах, да, дорогая, - встрепенулся доктор. - Что-то я задумался о шанкрах.
  Какой кошмар, - вскинула руки к лицу жена. - С какой целью ты, подлец, думаешь о шанкрах? И кто это нам ломает дверь?
  Леннрот дубасил, как молотобоец.
  Так это, наверно, Элиас к нам ломится, - снова хихикнул Тернгрен.
  Тоже мне - хихикающий доктор40, - строго сказала жена. - Впускай его немедленно. А то дом наш рухнет.
  Извините, я не помешал? - спросил Леннрот и протянул хозяйке нарядную корзинку. - Может, вы спали?
  Ах, милый друг, для вас двери этого дома всегда открыты, - перестав хихикать, радостно сказал доктор и ловко выудил из подарочного набора бутылку коньяку. Спиртное словно бы всосалось в рукав его шелкового халата и пропало, точно его и не было.
  Хм, - сказала жена.
  Спасибо вам за ваше радушие, - проговорил Элиас.
  Больше ничего сказать он не успел. Потому что мигом организовался праздничный стол, праздничный стул и несколько табуреток в придачу, угощение и выпивка, хохочущие дети с расстроенной скрипкой, шаловливые собаки, зевающие под скатертью во все свои ненасытные пасти, строгий кот на каминном полку, строго наблюдающий, ка бы гость ничего не спер.
  А мы уезжаем, - сказал доктор. - Да.
  Университетская практика, как сам понимаешь, расстроена, - добавила жена. - В Хельсингфорс устраиваться поедем лишь по весне.
  Может, и ты с нами, а? - подперев голову рукой, с надеждой спросил Тернгрен. - Будешь детям нашим учителем. А то тяжело детям нашим без учителя.
  Очень не тяжело, - возразили дети. - Легко!
  И куда вы едете? - осторожно поинтересовался Леннрот. Такое предложение было как раз то, что ему нужно. Зима, короткие дни, морозные ночи, натопленная печка и пуховое одеяло в кровати - что еще нужно, чтобы систематизировать полученные и едва не утраченные знания! Можно продумать план на дальнейшие исследования. Можно между делом учить детей. Можно, наконец, освоить лыжи. Да так освоить, что далеким лыжным предкам не будет за него стыдно! Все можно. Если, конечно, можно.
  В Лаукко, - с кротким вздохом ответила хозяйка. - Там у нас имение. Ничего особенного, но очень даже уютное гнездышко.
  Поехали, а? - подперев голову другой рукой, спросил доктор.
  Поехали, - кивнул головой Элиас.
  По рукам! - сказала хозяйка. - Завтра же выдвигаемся.
  Дети с пониманием дела переглянулись между собой: свой учитель, проверенный. Собаки, вывалив языки, выбрались из-под стола и одобрительно вильнули пару раз своими хвостами. Кот зевнул и потерял интерес к охране хозяйской собственности. Будущее оказалось многообещающим.
  Весь оставшийся 1827 год Леннрот провел в имении Тернгренов в Лаукко. Впрочем, и пока не сошел снег в апреле 1828 года, он жил там же.
  Это, пожалуй, было самое счастливое время в его жизни. И дело даже не в том, что он был молод и свободен от забот, дело в том, что его тогда окружали единомышленники. Чета Тернгренов, их дети, собаки, кот - ему было очень легко с ними. Впервые за все свои двадцать пять лет чувство голода никоим образом не диктовало поступки, не забивало голову мыслями: где раздобыть что-то съестное.
  Элиас вменил себе в обязанности уход за всей придворовой территорией. Если раньше хозяевам приходилось договариваться с местными жителями о подобных услугах, то теперь их постоялец отлично справлялся с этими обязанностями, да еще и детей учил самым прилежным образом по их учебникам, да еще в лес ходил и на озеро выезжал. И при этом отказывался от любого жалованья.
  Я работаю исключительно за еду, - говорил он всякий раз, когда разговор заходил о материальной заинтересованности. - Еда у вас исключительная. И спать вы мне разрешаете не под открытым небом. А это все, уж поверьте мне, дорого стоит.
  Доктор очень хорошо понимал своего юного друга. Сам, бывало, голодал и спал в ночлежках. Но он выучился и стал медиком, а спустя несколько лет упорного труда и вовсе начал считаться светилом медицины. А каким светилом станет философ, пусть и с научной степенью?
  Взгляды пытливого и дотошного в своих научных изысканиях Леннрота не могли долгое время оставаться вне внимания выстроенной русским царем вертикали власти. Чтобы таковая вертикаль существовала, пусть и некоторое время, нужна жесточайшая цензура, нечеловеческие полицейские меры и потоки официальной лжи. На каждом углу дамочки с чахоточными румянцами кричали о величии "великой", с позволения сказать, Руси. Им вторили косноязычные пузатенькие дядьки, в глазах которых читалась откровенная скука и презрение к окружающим, а жесты рук были тщательно выучены и праздны. Все эти проходимцы толкали в пространство "великорусскую идею во главе с величайшим монархом всех времен и народов" - с Колей Первым41.
  Россия, как империя, захлебнулась в коррупции и деградации. Ничего не было создано, зато большая часть из того, что досталось Николаю Первому по наследству от прежних монархов пошло прахом. Самоуверенный и подлый, царь ввязался в русско-турецкую войну в Крыму и его окрестностях, бессмысленно тратя тысячи солдатских жизней. Лишь только после отравления Коли лекарем, спешно покинувшем бункер и государство, война кончилась поражением и капитуляцией. Всех судей, прокуроров и держателей этой "вертикали" изловили и повесили за шею. Вероятно, им от этого сделалось очень нехорошо. Сам же царь, не дожидаясь погребения и панихиды, разложился на производные тлена в первую же ночь после смерти.
  Но пока двадцатидвухлетнее царствие Николая Первого было еще в самом разгаре, поэтому вынесенные на обсуждение "неограниченно широкого круга лиц" националистические идеи о Вяйнямейнене могли довести молодого Леннрота до мрачных казематов тюрьмы в Хяменлинна.
  Может быть, именно поэтому мудрый и проницательный Йохан и его жена Йоханна вывезли философа от Господа, Элиаса Леннрота, в эдакую глушь скоро после защиты тем своей незаурядной диссертации.
  Особняк Тернгренов произвел по приезде такое впечатление на нищенствующего почти всю свою жизнь молодого человека, что он едва не лишился чувств от увиденной роскоши. Да, восторгаться было чем.
  Построенный в незапамятные времена дом поражал своей монументальностью. Мощные колонны колониального стиля, словно бы архитектор привнес эту деталь от модных дворцов Нового света - Бразилии и Луизианы, потрясали воображение. Казалось, внутри балюстрады из холодного мрамора, золотые канделябры и массивные хрустальные люстры.
  Однако - ничуть. Все уютненько и со вкусом, а высокие потолки лишь добавляли свободы. Каминным залом можно было обогреть весь дом, в столовой вмещалось не более ста пятидесяти человек, если их положить тесно друг на друга. В обычном состоянии - не более пятидесяти. Но такого не было никогда, потому что шикарные и торжественные приемы доктор не жаловал. А его жена не переваривала светскую тусовку Турку и близлежащего Тампере.
  Поэтому дом соседствовал не с другими усадьбами, а располагался в довольно уединенном месте на побережье озера Пюхяярви в шаговой доступности от крохотной деревушки Нарва. Шаги должны быть гигантскими и количество их никак не меньше тысячи.
  Тернгрены приобрели особняк в 1817 году у вымирающих шведских аристократов, которым также за сто лет до этого приглянулся потаенный замок. В условиях снежной зимы он был практически отрезан от всего мира, от цивилизации, как считалось в кругах знати. Оттого и ценился гораздо ниже рыночной стоимости.
  Забегая вперед, можно сказать, что Йохан и Йоханна были хозяевами усадьбы до 1859 года, потом во владение вступил сын. Так что династии Тернгренов замечательный дом принадлежал без малого сто лет. Его реальный возраст подсчитать не может никто.
  Грех было жаловаться на житие, тем более, что рядом на озере стояла выстроенная замечательная карельская баня. С этой целью из Северной Карелии, с Йоэнсуу, был выписан мастер Антти, который и поднял все это хозяйство: сруб, парную и моечную и веранду для отдыха, выходящую прямо в озеро.
  Все это в совокупности и сделало Элиаса самым счастливым человеком в Лаукко. Никем особо не контролируемый, он изначально боролся с опавшими листьями, по три-четыре часа в день занимался с детьми, каждый вечер ложился спать со спокойным сердцем и просыпался по утрам с отличным настроением.
  Йохан по роду своей врачебной деятельности выезжал в Тампере, где оказывал консультационные услуги, а Йоханна занималась домом. Она была очень доброй женщиной и к тому же обладала отличным музыкальным слухом. Ее песни были похожи на сказки.
  Леннрот выходил в Нарву, преимущественно для покупок всякой всячины, без которой в хозяйстве было не обойтись: грабли взамен изношенных, скребки для льда, древки для лопат и прочее. Местные жители сначала относились к нему несколько настороженно. Обычно кто-нибудь из них по приезде хозяев усадьбы поступал в услужение, хотя это было не вполне удобно - у каждого было свое хозяйство, на приработок иной раз просто не хватало времени.
  Но Леннрот быстро нашел с ними общий язык, потому как по сути ничем от них не отличался. Пытался он также и про старину говорить, легенды выспросить, песни, однако никаким Вяйнямейненом здесь и не пахло. Тлетворное влияние западной культуры уже наложило на местную обрядность и культовость свою цивилизованную лапу.
  Когда же деревенские жители узнали, что Леннрот тоже доктор, как и хозяин-барин Тернгрен, уважение к нему возросло. Им было без разницы, что доктор философии это в некотором роде не совсем то же, что доктор медицины. Они приходили к усадьбе и просили Элиаса не отказать в любезности и вылечить от злейших болезней. Хозяйка Лаукко потешалась, а Йохан охотно давал свои рекомендации и советы.
  Лечить крестьян - дело нехитрое. Как говорится, каждый умеет учить, лечить и строить. Главное было в волшебстве мазей и микстур, которые для этих целей выделил Тернгрен. Люди сами охотно идут на поправку, если им, конечно, не руки-ноги поотрывало.
  Больными, как правило, сказывались древние бабки и мужчины средних лет. Ни одной молодой девушки, ни дамы в полном расцвете жизненных сил на прием к "доктору" не наблюдалось. Все интересные селянки обладали недюжинным здоровьем. Иной раз ребятишки до десяти лет - и все. Никакой романтики!
  Леннроту, конечно, некогда было заниматься саморекламой и знакомством с милыми женщинами, но тяга к прекрасному у него была всегда. Да и не могло быть иначе, когда вокруг чистый, как хрусталь, воздух, мокрый, как вода, дождь и студеный, как сугроб, ветер. Лишь в бане, да с березовым веником, как его научили в земле Северная Карелия, да с духовитым паром от каменки, мысли обретали изящество и нематериальность. Жизнь хороша!
  Он всегда ходил в баню последним, бросался в холодные воды озера, распарившись, не торопясь отмокал и исходил соленым потом в парной. Удивительно разумные мысли приходили в голову. Думалось, не что делать, думалось, как делать. Растерев тело мочалкой из лыка до красных рубцов на коже, а потом глотнув домашнего глегги42, думалось обо всем на свете. Мысли казались светлыми и гениальными.
  Леннрот, закутавшись в старый хозяйский халат, шел в дом, предполагая, что все, о чем надумалось в бане, непременно следует записать. Но тут Йохан предлагал присесть возле камина, наливал коньяку в пузатый бокал, доставал трабзонские сигары и желал "с легким паром". Дыму от двух сигар, слегка смоченных в шустовском коньяке, было немного, но собаки натужно кашляли, укоризненно смотрели и уходили на второй этаж. Кот провожал их презрительным взглядом и чихал, как заправский курильщик, хвативший понюшку табаку.
  Потом приходила Йоханна с искрящейся в бокале мадерой и ставила кофе.
  Как правило, уже перед сном Леннрот вспоминал, что должен был что-то записать, что-то важное и гениальное. Но сил на это, ни на что другое уже не хватало. А к утру мысли, осветленные баней, куда-то девались и можно было спокойно жить дальше. По крайней мере до следующей бани.
  Когда озеро окончательно и бесповоротно замерзло, Элиас пробил во льду несколько прорубей. В ближайшей он окунался, распарившись, как следует, по средам и субботам, в прочих установил самодельные капканы на щук. Щуки попадались весьма охотно. Также, как и матикку43. Семейство Тернгрен не делало запасов, поэтому излишки рыбы он относил в Нарву.
  Здесь, как и во всех населенных пунктах Финляндии в сельской местности, обязательно был ленсман44, словно бы они сами по себе заводились. Ленсман, не допускавший в поднадзорной ему территории ни охоты, ни рыбалки, кривил свою толстую рожу. Однако озеро было хозяйским, по крайней мере часть его возле усадьбы, стало быть, и рыба тоже была хозяйской. Леннрот дразнил ленсмана свисающими с корзинки замерзшими хвостами, а тот писал в своем кондуите жалобы о неизвестно где пойманной рыбе.
  Для Элиаса такое отношение к представителю власти было само собой разумеющимся, странствуя в поисках еды и лучшей доли, он привык к мысли, что все они - существа неодушевленные. С ними не надо иметь никаких дел, от них надо держаться подальше. Ленсманы это чувствовали. И местный из Нарвы тоже чувствовал.
  Леннрот зимней порой предпочитал передвигаться исключительно на лыжах, чтобы выработать у себя привычку к попеременному и одновременному ходам и не страдать от боли в мышцах. А поначалу пришлось пострадать, казалось, что мышцы ног отваливаются от костей и любое движение ступней приносит боль.
  Но потом пришло Рождество, Йоулу-пукки45 сплясал свой северный танец, а Элиас стал лыжником. И одним морозным январским утром он встретил другого лыжника.
  Это был уже немолодой человек, который тоже жил в Нарве. Ну, не всегда жил, а бывал, так сказать, наездами. Они встретились посредине озера Пюхяярви, куда забрел Леннрот. По заснеженному льду бегать на лыжах было всегда просто и быстро. Лыжня держалась долго, если ее и засыпал снег, то ветер всегда охотно сдувал его. Конечно, кое-где проступала вода, но эти места всегда можно было обогнуть. Больше всего воды скапливалось вдоль берегов.
  Незнакомец размашисто и уверенно бежал по проторенной лыжне и не сразу заметил Элиаса, который уже некоторое время назад остановился и поджидал.
  - О, - сказал лыжник, слегка потеряв равновесие и чуть проехав Леннрота. - Здорово. Ты, часом, не ленсман?
  - Здорово, - ответил Элиас. - Не ленсман. А ты браконьер?
  - Конечно, - сразу согласился тот и представился. - Карл Клингенберг.
  Леннрот вздрогнул, что не укрылось от внимания лыжника.
  - Я, конечно, Карл, да не тот Карл, - улыбнулся он. - Хотя мы погодки и оба с Нарвы. Да я уже привык.
  Клингенберг46 был известен и в Российской империи, и за ее пределами. В руководимый им Павловский кадетский корпус мечтали попасть все военные-родители. Точнее, мечтали запихать туда своих детей, чтобы они превратились в военных-детей. Ну, или просто в военных. Совместить детство и военную карьеру невозможно. Детство сразу же отмирает.
  Леннрот представился и оценил ловкость, с которой Карл чесал по лыжне.
  - Ну, так я с младых лет на лыжах, - пожал плечами тот. - Привычка.
  Потом он рассказал, что отработал на северах, в Лапландии, теперь вот домой добирается. На своих двоих даже быстрее получается, нежели на перекладных.
  - По рекам и озерам бежишь - чистый восторг вокруг. Только остерегаться, чтобы ноги не промочить. В любой мороз есть места, где под снегом вода на льду. Да и вода, даже замерзшая - это святость47. От дурного глаза помогает. Не то, что в лесу.
  От Карла шел пар, разгоряченный бегом, его организм начал потихоньку остывать. Леннрот, как вежливый человек, не хотел задерживать словоохотливого собеседника, да тот сам не выказывал никакого желания к спешке.
  - Вот ленсманов терпеть не могу, видеть не желаю, - внезапно проговорил он. - Их словно всех из одного теста вылепили. Из самого дерьмового. Ни рыбу словить, ни моток лена принести не позволяют. Все не по закону. У меня глубокое подозрение, что они сами эти законы придумывают. Там, где ленсман, там и нечисть. Впрочем, как и рыба.
  - Это как? - удивился Леннрот.
  - Эй, паря, много я дорог прошел, много всего повидал, еще больше слышал, - усмехнулся Карл. - Ленсманы служат черту. А тому отрадно, когда человеку худо. Например, есть омут, где рыбы - пропасть. И кумжа, и лещ, и окунь, не говоря уже про жереха - лови в свое удовольствие. Ан, нет. Ленсман48 в засаде сидит и штрафы в кармане держит. Черту на потеху, человеку на беду.
  - Наш в Лаукко тоже вредный, - согласился Элиас.
  - И не говори, - махнул рукой Карл. - Фамилия только и спасает.
  Леннрот задумался, силясь вспомнить, какая у местного пузатого мужика в фуражке с околышем фамилия.
  - Моя фамилия, - пояснил рассказчик. - Меня спасает. Всем говорю, что тот Клингеберг - брат мой сводный. Папы у нас, якобы одни, мамы - разные. Иногда прокатывает. Вообще, скажу тебе, паря, зимой завсегда можно Зверя победить. Это летом от него приходится лишь обороняться.
  С этими загадочными словами он пожал на прощанье руку, одел варежки и почесал себе дальше, раскатываясь и удерживая постоянную скорость, равную одной собачьей, будучи той в ездовой упряжке. Быстро побежал.
  
  8. Самматти
  Когда снег начал активно таять, солнышко, отражаясь от снежного наста - слепить глаза, дороги растаяли и обсохли, Тернгрены засобирались в Хельсингфорс.
  Ехать с ними Леннрот не хотел, зато хотел навестить своих родных в Самматти. Такая мысль у него была уже давно, с того самого дня, когда деньги начали греть карман его видавшего виды сюртука. Не то, что бы было желание произвести впечатление своим новым положением в обществе, хотя, пожалуй, из своего округа он единственный, кто имеет университетское образование. Просто уже давно не виделись с родителями и братьями-сестрами. В довершение к этому Самматти находилось всего в семидесяти километрах от Хельсингфорса.
  Леннрот под убеждением своего старшего товарища Тернгрена принял решение вновь поступить в университет, теперь уже на медицинский факультет. Йохан давал свою весомую рекомендацию, присовокупив небольшой послужной список "помощника лекаря" в деревне Нарва.
  Конечно, денег, что были пока у Элиаса, не могло хватить на все обучение в столице, но он планировал зарабатывать их тем, что лучше всего умел делать: врать в три короба и обкрадывать местное население. Шутка. Нет, дэпутатом он становиться не собирался, да и врать не любил, не говоря уже о паскудном воровстве. Леннрот умел доставлять нужные товары в нужные места, обходя требования уплаты всяческих государственных податей. Он намерен был зарабатывать деньгу малую на тропе контрабандистов.
  Распрощавшись с Йоханном Агапетом, Йоханной, детьми, собаками и кошкой, он пошел к родительскому дому, щурясь на ласковое солнышко и подставляя остриженную по последней моде голову теплому ветерку. Тернгрены, собаки и кошка долго махали ему вслед.
  Вообще-то папа Леннрот, Фредерик Юхан, был весьма строгих правил. И детей своих старался держать в строгости. Как это бывает довольно часто, сам папа, будучи иной раз крайне несдержанный в истреблении алкоголя, воспитал детей в относительной трезвости то ли на личном примере, то ли так вышло. Никто из его отпрысков не был склонен к пьянству, хотя это было среди финнов вполне распространено. Фредерик это ценил и верил, что из детей выйдет толк. Наверно поэтому и давал своим чадам мудреные имена.
  Хенрик Юхана, Адольф Фредерик, Густав Эдвард - все братовья получили двойные имена. Лишь Элиас довольствовался малым. Просто знакомая бабка повитуха, отправленная в церковь по случаю рождения еще одного сынишки у нищего сельского портного, по пути ударилась головой. Папа Фредерик не мог ничем заплатить бабке за услугу по приему родов по причине хронического безденежья, зато предложил тяпнуть по стаканчику свежевыделанной понтикки сорока одного градуса крепости.
  Люди, склонные к выпивке имеют удивительный дар: им не хватает пятака, чтобы поесть, зато всегда находится гривенник, чтобы выпить.
  Выпившая повитуха пришла к попу в преддверие собиравшейся грозы, отсвечивая шикарной шишкой во лбу, и сходу сказала:
  - Давай выпьем по случаю рождения у портного еще одного портняжки.
  Поп охотно согласился и принес молодильного вина, кагора, и молодильных яблок в закуску. Еще он притащил свою огромный кондуит в потресканной кожаной обложке и к нему гусиное перо.
  Выпили, похихикали на разыгравшуюся грозу и стали делать запись в книге в графе "уродились".
  - Как зовут младенца? - строго спросил поп, причмокнув толстыми губами.
  - Да никак его не зовут, - ответила повитуха. - Он еще маленький, чтобы на зов ходить.
  Поп разлил еще кагору, они выпили, перекрестясь. Молнии освещали весь мир приятным электрическим светом дуговой сварки. Об этой аналогии ни поп, ни бабка, да вообще - никто пока не догадывались. Не настолько прогрессивное еще было человечество.
  На самом деле бабке едва минуло сорок лет, так что она была еще вполне ничего себе. Стал бы дородный поп бухать с какими-то потрепанными старухами, с которыми ничего, кроме подагры, замутить не получится. Но рабочая специальность "повитуха" требовала и статус - "бабка".
  - Имя у младенца будет какое? - поп поставил вопрос по-другому.
  - Да пес его знает, - удивилась повитуха и потерла наливающуюся синевой шишку ближе к левому уху. - Из головы разом вышибло.
  - Может, Владимир Владимирович? - предположил поп и тоже ласково потрогал бабкину шишку. Следует уточнить - ту шишку, что получилась от удара тупым предметом. Иных шишек у повитухи не было. Выпуклости были, но до них поп пока еще не добрался. Для такой храбрости употребленного кагора не было пока достаточно.
  - Да ты что тут бесовское говоришь! - возмутилась бабка и расстегнула верхнюю пуговку на блузе. В жар, наверно, бросило. - Ты, ваше преосвященство, еще Адольфом Алоизовичем его назови.
  Поп с деланным испугом перекрестился. Тут-то молния еще раз шарахнула, вызвав оглушительный треск в атмосфере. Илья-пророк на небесах потешался вовсю. Священнослужитель понимающе переглянулся с младшим сельским медицинским персоналом.
  - Илья? - спросил он.
  - Элиас, - согласилась она.
  Про второе имя, что Фредерик Юхан давал своим чадам, они позабыли. А через полчаса, когда вновь вернулись к этому вопросу, дело уже было сделано. В кондуите синим по белому была надпись: "Элиас Леннрот". И баста.
  Родительский дом оказался совсем неказистым и маленьким. Наверно, такое впечатление после хором в Лаукко. Родители были такими же, как и несколько лет назад. Не помолодели, но главное - не постарели.
  Отец был с большими портняжными ножницами, мама - держала в натруженных мускулистых руках пудовую кувалду. Леннрот встряхнул головой, отгоняя наваждение и причудливую игру света и тени. Мать вышла из дому с пшеном в подоле передника, намереваясь поделиться им с несколькими обваленными в грязи курицами. Сестры были замужем, братья - тоже с большими ножницами.
  Элиас во внезапном волнении откашлялся и протянул вперед холщовую сумку, в которую заботливая Йоханна Тернгрен собрала всякой снеди. Братья не пошевелились и зловеще вжикнули своими ножницами: вжик-вжик-вжик.
  Мама хотела всплеснуть руками, да курицы просили еды. Жрать давай, мамаша - требовали они на все свои куриные голоса, спускаясь до баса.
  - Раньше у нас и курей-то не было, - сказал Элиас. - Папа, вы что - пьянствовать бросили?
  - И ничего я не бросил, - поспешил объясниться Фредерик Юхан. - Просто видал, во сколько рук мы теперь можем вжик-вжик делать? А где твои ножницы?
  - Ну, да я к вам не с пустыми руками пришел, - предложил Элиас и кивнул подбородком на сумку. - Здесь и кинка49, и копченная муйка50, и каръялан-пиракка с картофелем51 - все здесь. Я ж ножницами не промышляю, я ж по научной деятельности, доктор философских наук.
  - Так бы и сказал! - хором обрадовались братья, убрали зловещие ножницы в голенища сапог и распростерли объятия. - Доктором сделался! Батя, такого в нашем роду еще не было - айда праздник праздновать.
  Мама расправилась со своими курями и на радостях свернула одной, самой извалявшейся в апрельской грязи, шею. Потом они обнимались с ученым сыном, не в силах удерживать слезы радости.
  Тем временем в крохотной гостиной установили стол, и в нее сразу набилось миллион народу. Пришли жены братьев с детьми, сестры с мужьями и чадами прискакали, высоко задирая ноги, какие-то левые собаки в надежде поживиться - их насилу выгнали. Видя такое дело, Элиас отправил в ближайший шинок самого старшего своего племянника с запиской, где просил выделить под честное слово доброй еды и не менее доброй горилки.
  Не успел племянник, удрученно почесывая в затылке, уйти, как хозяин банкета его остановил. До ближайшего шинка с горилкой, поди, тысяча верст - к обеду не управится. В самом деле, путь в Украину, братскую Финляндской губернии губернию - ой, не близкий. Тогда другая вводная: в лаукку52 сгонять и приобрести все, что нужно для нормального застолья с выпивкой. На эти цели выделялась сумма в пару марок.
  Элиас надеялся, что за такие деньги можно купить весь местный магазинчик вместе с ассортиментом и складскими помещениями.
  - Да пусть товарный чек выпишут, - напутствовал он парня.
  - Знаю, херр53 профессор, - ответил племянник и с важным видом пошел в сторону магазина. Перед ним табуном трусили левые собаки.
  Праздник продолжался до самого вечера. Когда папа нажрался и начал путаться в двойных именах своих сыновей, его за руки и за ноги вынесли из-под стола и отнесли на отдых в хорошо проветриваемые сени. Там было свежо, но его привычно накрыли толстым овчинным тулупом, в мех которого тотчас набились на ночевку блохи из соломы. В общем, в такой компании папе не должно было холодно и одиноко коротать теплую весеннюю ночь.
  Прочие гости держались вполне пристойно и каждый норовил получить свою толику внимания от "херра профессора".
  Элиас на радостях сыграл на своей дудке, спел несколько рун из своей диссертации, братья и сестры в полном восторге сплясали под это дело летку-енку. Голод навеки покинул семью Леннротов. Он остался лишь в страшных воспоминаниях детства. Следом за голодом ушла и нужда.
  А местный ленсман остался, но его быстро прогнали из гостиной, куда он хотел пробраться на правах "силовика". Он затаил злобу и прогуливался весь вечер возле праздного дома, придумывая, какую бы законную меру воздействия применить против лихого загула портных. Его смущали две вещи: первая - свалившийся, как снег на голову, Элиас, доктор, да еще и профессор, стало быть, уважаемый в столицах человек, и вторая - а ведь могут ему тут и рыло начистить.
  Когда стало совсем темно, все разошлись на покой.
  Элиас решил проверить, как там отец. А тот чувствовал себя совсем неплохо. Организм пьяницы со стажем еще не преодолел границу, где начинался алкоголизм, поэтому легко расщеплял спирты понтикки и нагружал голову различными видениями в виде снов.
  - Как ты, папа? - спросил шепотом Элиас и поправил на отце овчинный тулуп.
  - Зимой завсегда можно Зверя победить, - неожиданно ясно ответил тот, приоткрыв один глаз. - Это летом от него приходится лишь обороняться.
  Элиас удивился, но будить отца и переспрашивать он не решился.
  Лето было не за горами, учеба начиналась лишь осенью, поэтому он задумал совершить путешествие. Никому об этом он не говорил, но оставшись ночевать там же в сенях, долго смотрел через приоткрытую дверь на черное небо в россыпи звезд. Все блохи угрелись с его отцом, так что никто и ничто не мешало ему строить планы на будущее и мечтать об их осуществлении.
  Российская Империя продолжала существовать на правах колонии могущественной Австро-Венгрии, крылья двуглавого орла на гербе все также были склонены, но сумасбродство отдельных "не немецких" чиновников не оставляло никаких шансов тому, что прогресс и развитие России будет идти так же, как и прогресс и развитие прочей Европы. Странная русская идея о "русском характере", "русской душе" и прочем "русском" прикрывала, достаточно неумело, суть: воровство, ложь, хамство и готовность к разрушению всего мира.
  Леннрот строил планы на будущее, но, как и любой человек, он - всего лишь маленькая песчинка на сыпучей глыбе "государства". Коли государство начнет разрушаться, никакая песчинка не сохранит своего положения.
  Ему хотелось знать, как их далекие предки могли жить, не отвлекаясь на пагубные идеологии, государственные мышления и прочее масштабное и эпохальное. У них была еще не утраченная Вера, религия, не оскверненная и не оскопленная церквами, у них было много народов, из которых не вычленялась, предположим, неведомая "русская нация" или "немецкая". Они могли жить вполне себе спокойно, не подчиняя чужую культуру, но и не уничтожая свою.
  Как это все было?
  Леннроту хотелось бы ответить в конце своего труда, в конце своей "Калевалы".
  В Самматти Элиас провел две недели.
  За это время он придумал и собрал себе походный набор, что было важно для любого путешественника, узнал, что востребовано из житейских товаров в губерниях Саво, Хяме, Приладожье. Где-то нужны были шкурки особой выделки, позволяющей создавать бесшовную обувку, где-то - драгоценный жир нерпы, где-то - льняные полотна, где-то плитки воска, из которого можно выплавлять свечи. То, что имело определенную цену, было в явном недостатке, и это поддерживалось искусственно. За этим следили специально натасканные таможенные и прокурорские службы, а также универсальные солдаты - ленсманы. Последним было важно исполнение пусть даже самого бредового государственного закона, отсюда и их рвение.
  Конечно, проще простого было выполнять определенный заказ, который мог раздобыть Яков. Проще простого было то, что за него уже все продумано, и оставалось только взять, что полагается, и доставить это куда полагается. Но также проще простого было и попасться. Когда знают двое, знает и свинья.
  Элиас хотел иметь на руках вполне легальный товар. Лишь только продавать его нелегально. От нарушения закона это не избавляло, но любая контрабанда - все равно нарушение. Для суда без разницы, за горсть речного жемчуга судить, либо за отрез льна или банку тюленьего жира. Рудники готовы принять хоть кого.
  Ленсман из Самматти донимал его несколько дней. Также он мешал своими расспросами родным Элиаса и просто знакомым.
  - Может, по башке его хватить оглоблей? - спросил брат Адольф Фредерик, вынужденный отвечать на более, чем странные расспросы о деньгах у "профессора".
  - Из-за меня, али так, по старой памяти? - спросил просто Элиас.
  - Сволочь он, - вздохнул брат. - И всегда такой сволочью был.
  - Забей, Адольф, понимаешь ли, Фредерик, - ответил Элиас. - Всех их не перебьешь, а здоровье себе подпортишь. Нечего разменивать свою жизнь на всякую сволочь.
  Это рассуждение пришлось по нраву портному, и он бросал ненавидящие взгляды в лицо ленсману при встрече. А тому это нравилось. Значит, работу свою хорошо работает, коль народец его боится. Уверенный в своей неуязвимости, ленсман, путал страх и ненависть. Ненависть - это когда в конце концов оглоблей по башке, а страх - это когда прочих мыслей нет, лишь необратимость окружающей среды, с которой неизвестно, как бороться.
  Элиас все-таки поинтересовался у своего отца, что он про Зверя такое сказал? Тот вопреки предположению, что спьяну чего только не загнешь, пояснил, что такая теория имеется, вот только попы не разрешают ее озвучивать. Суеверия, мол, а они - самые главные и побеждающие борцы с нечистью. Независимо от времени года.
  Так что знать об этом неплохо, плохо только прилюдно об этом распространяться.
  - Сам не знаю, зачем тебе сказал, - пожал плечами отец. - Словно приснилось что-то. Да ты не забивай себе голову.
  Элиас уже с самого раннего полунищего голодного детства знал, что любое знание не бывает лишним. Рано или поздно оно пригодится. Глупо отмахиваться от того, что по простоте душевной кажется ненужным. Или нарочито отвергать под чуждым влиянием то, что не только очевидно, но и логично, и правдоподобно, и даже естественно.
  А тут выходило так, что два совершенно незнакомых между собой человека сказали ему, в принципе, одну и ту же вещь. Можно это расценивать, как предупреждение. А предупрежден - значит, вооружен.
  И вот, что еще смущало Элиаса. Мама, когда никого не было рядом, словно забывшись, пела песни. Давно он уже не слышал этого, но вот вспомнилось. Невозможно было понять, что ему хотелось узнать, но он думал об этом почти целую неделю.
  А потом придумал.
  - Мама, а помнишь ту сказку про Элину? - спросил Элиас и с удивлением для себя сказал несколько фраз из нее.
  - Хорошая же у тебя память, сынок, - улыбнулась мать. - Я и сама почти забыла те песни.
  А потом она спела, прислушиваясь и поправляя сама себя, песню, которую иной раз в Лаукко подвывала Йоханна. Нет, неправильно. Подвывал бы он сам, если бы подпел - женщины пели и скорбели про несчастную судьбу некой Элины. Ну, там затаенная любовь, горестная разлука, ненавистный брак, дети - хулиганы, свекровка - старая ведьма, не с кем словом перемолвиться, потом случайная встреча с любовью всей жизни, потом понимание, что избранник - то еще чмо, потом осознание, что дети-то всего лишь переживали от ее несчастья, ну и прочее, прочее. Короче, погибла Элина, не сумев разглядеть в окружающем ее мире сокрытого счастья. Надо быть добрее и к себе, и к людям рядом с собой.
  - Это про женщину из Лаукко, тысячу лет назад, - пояснила мама.
  - А что - там и тогда стояла эта усадьба? - чуть не упав со стула, спросил Элиас.
  Уже уехав из родительского дома, Леннрот часто обращался к этой трагичной песне. Не вслух, без музыки, но как-то в душе. Словно бы сердце пело и кручинилось. Он потом много еще где слышал балладу об Элине: и в Карелии, и на севере Архангельского края, и у ингерманландцев из Ботнии. Пели простые женщины, старухи предпочитали слушать, дети запоминали слова. Тысячелетняя история дышала жизнью, трагедией и смертью54.
  
  9. Хассинен.
  В первой половине мая, когда проклюнулась листва, кусты наполнились отчаянными соловьиными трелями, щука в озерах и ламбушках начала бросаться на любую блесну, Леннрот покинул Самматти, намереваясь приумножить свое богатство, как духовное, так и материальное. Ему хотелось посетить земли Хяме, потом - Саво, добраться до Приладожья и пройтись по Прионежью.
  Изначально он отправился в Хяменлинну, где жил в то время его университетский кореш Рунеберг. Рунеберга на месте уже не оказалось, но нашлись былые однокурсники, которые охотно приютили путешественника. Никто не смешался55 неожиданным визитом, потому как все визиты, в основном, бывали неожиданными, и не выказал даже тени смущения.
  Воспоминания о студенчестве затянулись до утра, а потом чуть было плавно не перетекли в вечер. Однако цель Леннрота была совсем другой.
  - Братья, - сказал он, поднявшись из-за стола. - И сестры.
  Больше сказать было нечего. Но ничего говорить, оказывается и не нужно было. Все помнили о чудной диссертации, которую столь чудно он защитил, поэтому наперебой стали давать рекомендации.
  - В пасторат сходи, там непременно знают, где язычники проживают, - сказал один. - Ну, а язычники тебе руны все и выложат.
  - К крепости сходи, - предполагал другой. - Там коробейники с самой Карелии трутся. Уж они-то знают, кто такой Вяйнямейнен.
  - Навести скотниц строгих, которые доят коров безрогих, - замечали девицы.
  - В доме, который построил Джек56, - пробормотал Элиас.
  - Они хуторские, они помнят, хоть и молодые, - не унимались девицы.
  От крепости в Хяменлинна остались одни воспоминания еще с прошлой жизни. Там было много пушек, мощные стены, куполообразные крыши и возможность заработать, выпрашивая милостыню и играя на флейте. Снова возвращаться к этим воспоминаниям не хотелось.
  Сказав решительное "нет" праздной жизни, Леннрот привел себя в порядок, окатившись несколько раз собранной дождевой водой из бочки. Потом попрощался с товарищами и пошел, куда глаза глядят. Чем дальше он шел, тем лучше глядели глаза.
  Когда же он пришел к пасторату, то понял, куда, собственно говоря, он смотрел. К тому времени сделалось уже достаточно темно, поэтому добрый пономарь предложил переночевать в келье для странников. Отчего-то в сумерках он решил, что Элиас - блуждающий по свету чиган, который по легенде приносит счастье. Волос у Леннрота был черен, как вороново крыло, кожа - смуглая от постоянного нахождения на солнце, воздухе и воде, не удивительно, что прислужник церкви обознался.
  Вообще-то чигане никогда по-одиночке не шляются. Они всегда таборами ездят. Поэтому ходила легенда о блуждающем чигане, и она, эта легенда, корнями уходила в другую легенду о вечном жиде. Впрочем, неважно - и чиган в единственном числе, и жид одинокий считались безобидными и приносили счастье.
  Пономарь к вечеру уже изрядно нагрузился какой-то сомнительной бражкой, поэтому не учуял, что Элиас - того, в остаточном опьянении, и пахнет соответствующе, правда уже очень не выражено.
  Леннрот отлично выспался в полной, если не сказать больше - кромешной - тьме, а пономарь по утру его разбудил.
  - Отчего же, добрый человек, темно у вас ночью, как у негров подмышками? - спросил Элиас.
  - Да оттого, что свечи дороги, - укоризненно покивал головой протрезвевший и слегка разочарованный прислужник церкви. - Бюджет у нас небольшой.
  Это меняло все дело! Через час от разочарования у пономаря не осталось и следа. Его непосредственный начальник тоже был рад. А уж как доволен оказался Элиас!
  Довольно тяжелые плитки с воском, доставшиеся в родном Самматти едва ли не в нагрузку с другим товаром, ушли по вполне привлекательной для всех сторон цене. Не надо было больше таскаться с ними и переживать, что оплавятся.
  И информация пришла об одном безбожнике Хассинене, который слыл едва ли не колдуном. Так что Леннрот немедленно разоблачил себя, что он доктор философских наук, этнографией интересуется, обряды старые смотрит, песни записывает, тосты.
  Последнее утверждение порадовало пономаря, но Элиас твердо отказался поучаствовать в застольном обряде. Пастор тоже с утра принимать на грудь не стал, поэтому прислужник церкви только развел руками: на свечах ему предстояло заработать копеечку, то есть, пенни, стало быть, больше пойла ему достанется. Бизнес.
  Ободренный первым успехом, который позволял ему месяц не прикасаться к прошлогодним запасам, Элиас почти налегке пошел из Хяменлинны в указанном направлении. Заплечный мешок, откуда был извлечен весь воск, наполнился продуктами, так что не стоило заботиться о дорожных трактирах и харчевнях по пути.
  Вообще, конечно, если заниматься каким-нибудь отличным от заурядного финского или карельского коробейничества предприятием по части коммерции, следует приспособить под это дело телегу. А к телеге приспособить лошадь. Тогда к этому сами собой приспособятся налоговые или таможенные офицеры. И, как следствие, предприятие по части коммерции понесет убытки, препятствующие дальнейшему его существованию.
  Тогда можно взять лодку! И в нее нагрузить все, что душе угодно. Решительно игнорировать разнообразных "силовиков", придумавших себе такое паскудное название, и плыть, отчаянно налегая на весла, не обращая внимание на стрельбу с берега. В самом деле, если они, блин, "силовики", то мы - кто, "слабаки" что ли?
  Ах, царь Коля Первый, какого лешего ты народ так разделил? Что будет с твоими силовиками, коли их побьют слабаки? А побьют обязательно, едва такая возможность представится.
  Элиас, отвлеченно думающий о полицейском характере их государства, все-таки предпочитал, чтобы не связываться ни с кем, носящим погоны и нагайки. Лодку, конечно, раздобыть надо. Но не для того, чтобы спасаться на ней от пуль. В лодке быстрее, да и рыбу можно ловить между делом. И еще спать под лодкой, когда непогода в пути застанет.
  Хассинен жил уединенно. На берегу маленькой ламбушки, которую местные жители прозвали Хасисенлампи57, стоял его дом. Дом был вполне обыкновенный, закатанный красным суриком с двускатной крышей и баней возле самой кромки воды. Никакого запустения, либо зловещих признаков колдовства не наблюдалось.
  Да и сам Хассинен выглядел обыкновенно, как любой сельский житель, не испорченный влиянием города и его нравов. Был он уже немолод, и был он один.
  Как поведал словоохотливый пономарь, после трагической кончины жены, он остался жить один. Все дочки уже выросли и были замужем. Откуда у него взялся навык заклинать - неизвестно. Вроде раньше в церковь ходил, был таким же прихожанином, как и все. Теперь глотку дерет и голой пяткой водит.
  Что бы это значило, говорить не стал. Не знал, наверно.
  Хозяин оказался во дворе. Он с граблями ходил по свежевскопанной грядке, временами вычищая застрявшие в ее зубьях корни. Появление чужака не вызвало у него ни любопытства, ни настороженности. Приходят к нему, наверно, часто, вот и нет в этом ничего необычного.
  Одежда на Леннроте была совсем простой, что располагало обычных людей к доверительности в общении. Но по разговору, даже несмотря на то, что с городской жизнью Элиас лишь недавно свыкся, все почти сразу определяли, что он "магистр". Так тогда называли любого ученого человека, тем более, с университета. Это не было пренебрежительным названием, просто определяло человека несколько оторванным от жизни, от земли.
  - Здорово, магистр, - сразу же сказал Хассинен.
  - Здравствуйте, - в некотором замешательстве ответил Леннрот.
  Хозяин отложил свои грабли и жестом показал гостю: следуй за мной.
  Элиас осторожно кивнул в ответ и пожал плечами в спину идущего к дому Хассинену. Никакой угрозы он, конечно, не ощущал, но определенное беспокойство имело место быть.
  - Я не хочу показаться назойливым, - сказал Леннрот, входя следом в небольшие сени. - Мне просто интересно. Поэтому я здесь. Также хотелось бы узнать кое-что новое о нашем старом.
  Хассинен тщательно вымыл руки и лицо под медным умывальником, вытерся чистым белым полотенцем и улыбнулся, посмотрев на своего робеющего гостя.
  - На чигана действительно смахиваешь, - сказал он. - Но вот, что мне хочется тебе сказать.
  Божий шелк повязкой служит,
  Лента божья - перевязкой
  На колене славном мужа
  И на пальце, полном силы.
  Ты взгляни, о бог прекрасный,
  Защити, творец могучий,
  Чтобы нам не ведать бедствий,
  Чтобы нам не знать несчастий58.
  Леннрот задумался. То, что было сказано сейчас хозяином, без всякого сомнения было заговором. Его надо было запомнить, а еще лучше - записать. Но как-то неловко было именно сейчас доставать свою тетрадь и делать в ней заметки.
  - Я сейчас, - сказал Элиас и, пятясь, вышел во двор.
  Там он отложил свой заплечный мешок, и начал выхаживать по двору, полностью сосредоточившись на услышанных словах. Каждую строчку он повторял про себя под каждый следующий шаг.
  Малограмотные люди не верят в слова, перенесенные на бумагу. Это их беспокоит и препятствует дальнейшему контакту. Леннрот старался не только почувствовать ритм заклинания, но и привязать его к каким-то логическим образам, которые он видит поблизости. "Повязка" - он посмотрел на перевязанную кожаной полоской рукоять граблей. "Перевязка" - словно ее кто-то обмотал, как бинтом. "Колено", "палец" - это человек, "творец" - это Господь. Пусть не будет бед, пусть не будет несчастий.
  - Ишь ты, - сказал Хассинен, стоявший в дверном проеме. - Действительно, магистр.
  - А кто тебе сказал об этом? - спросил Элиас, наконец, поверивший, что строки сохранились в его памяти.
  - Так вода сказала, - улыбнулся хозяин. - Она много чего может говорить.
  Позднее Леннрот поймет, что буквально означает "вода сказала". Но к словам заклинателя это не будет иметь никакого отношения.
  - Можно ли мне услышать от тебе еще заклинания? Я собираю их не для того, чтобы использовать. К тому же, не каждому это дано. Мне важен язык и история.
  Хассинен опять кивнул на дом: пошли, мол, поговорим.
  За столом он угостил гостя настоящим, а не ячменным кофе, что было в домах простых людей отнюдь не заурядностью. Завел разговор, о том, о сем, посмеиваясь и присматриваясь. Про пасторат спросил, не хулят ли его, не собираются ли покарать?
  Леннрот рассказал про пьяненького пономаря, про то, что не особо щедры, скорее - экономны. Заметил, что критикуют, конечно, заклинателя, но не очень враждебно.
  - Ну, это можно, - кивнул головой Хассинен. - Наши попы еще куда ни шло. А вот если начальство их прознает про мои дела, худо будет. Поэтому, ты уж не серчай, но много я тебе говорить не буду. Народ ко мне приходит, это правда, но потом он же и в церкву идет. А кто больших бед наобещает, за тем и пойдут в конце концов.
  Неожиданно, он поинтересовался, запомнил ли Леннрот руну-заговор, что была произнесена.
  Элиас поднялся из-за стола, посмотрел из окна на грабли, так и лежащие возле грядки, и медленно слово в слово пересказал услышанное ранее. При этом он ходил по светелке туда-сюда.
  - Вот молодец, - восхитился Хассинен. - Это я специально для тебя подготовил. Нельзя тебе в твоем деле силы терять. Силы через кровь уходят. А зачем ее понапрасну проливать? Тем более, позволять кому-то этому способствовать? Вон, за тобой сколько глаз наблюдают, сколько клыков скрежещет.
  - Почему? - искренне удивился Элиас. - У меня кроме некоторых ленсманов и врагов-то не имеется.
  - Вот потому ленсманы тебе и враги, что им таковое приказано.
  - Кем приказано - начальством?
  - Люди - это инструмент. Поэтому ими так легко управлять. Как баранами. Лить им в души всякую пакость. Им легче впитать это, как вате59, нежели думать и беспокоиться. Рабство, вот, что это.
  Леннроту не хотелось говорить о человечестве. Ему хотелось получить ответы, какими бы они ни были странными, на свой интерес. Пес с ними, с баранами, не может такого быть, чтобы все человеки повывелись. Достаточно найти нескольких из них, чтобы не зачахнуть без общения. Судя по всему Хассинен и был человеком. И ничто человеческое ему не было чуждо.
  Например, если к нему приходили люди за помощью после того, как что-то случилось, либо же, в преддверии, он старался, как мог, чтобы оказать всяческое содействие.
  Хассинен заманивал потерпевшего в баню, если дело было серьезным, либо мог ограничиться близостью к своему рукомойнику, если ничего страшного. Потом он снимал со своей левой ноги сапог и обмотку типа портянки и шевелил пальцами.
  Нога у него была вполне чистой и аккуратной, ногти не вились кольцами, а были надлежащим образом обработаны, что успокаивало и наводило на мысль о правильной гигиене и надлежащем уходе за своими копытами. В общем, жаждущие помощи доверяли целителю.
  Хассинен ловко поднимал свою ногу на нужную высоту и пяткой начинал крутить над уязвленным, либо подверженному уязвлению местом чужого организма. При этом он приговаривал соответствующую мероприятию руну-заговор. И все.
  Нет, конечно, не все - дальше шла оплата, как правило, натуральная. Денег заговорщикам или заклинателям брать было рискованно - дар мог пропасть.
  Вот такая, собственно говоря, была вся процедура. Но она очень часто оказывалась успешной! Иначе отчего бы так дулись на него местные попы. Редко кому из них "словом божьим" удавалось добиться положительных результатов.
  Хассинен наотрез отказал Элиасу в присутствии во время заговора, разве что предложил проделать над ним еще один обряд с целью, так сказать, профилактики. Только без записи!
  Стану выпрямлюсь, покину, перекрестясь,
  Из избы через сени, из ворот через тын.
  Да на поле, да к камушкам.
  Как луна не глядит в день,
  Так и змея не видит врага.
  Я не враг ей. Слова мои крепки, надежны.
  Будь по-моему!
  Так и ушел Леннрот от Хассинена, услышав лишь две руны-заклинания. Оставил в оплату кусок хлеба с окороком и пошел своей дорогой.
  Ему не было обидно, что так получилось. В принципе, ничего плохого заклинатель ему не сказал, тем более, не сделал. Никакой придурковатости, обещанной пономарем, в нем он не заметил60. Человек, не обделенный Знанием, пусть и остающийся при этом безграмотным.
  - Коли что большее захочешь узнать, к чему-то важному прикоснуться - знай, что за это придется платить, - сказал Хассинен, потом отвернулся и прикрыл глаза ладонью.
  Леннрот удивился, что такой пожилой и, в общем-то, видавший многое на этом свете, человек способен плакать. Он догадывался, что слезы эти о погибшей жене, и не находил слов для утешения.
  Шагая прочь, Элиас задумал, что в будущем, когда он выучится на доктора, обязательно еще раз навестит Хассинена, уже более подготовленный специальными знаниями. Когда о предмете разговора можно судить с обеих сторон, всегда понимания получается больше. Может, тогда и интерес у этого рунопевца-заклинателя будет иной, покажет свое искусство.
  Но жизнь распорядилась так, что больше они никогда не встретились. И если бы Леннрот не описал свой не совсем удачный опыт общения со строгим рунопевцем-заклинателем в своем отчете с романтическим названием "Странник", об этом мимолетном знакомстве не знал бы никто61.
  Железную дорогу из Хяменлинны еще не начинали строить, поэтому Элиас, сначала несколько удрученно, а потом совсем беспечно, шагал себе дальше и радовался весеннему ветерку и ласковому солнышку.
  Изначальное стремление войти в доверие к простому народу, замеченному в рунопевчестве, он отбросил, как ненужное и даже вредное. Как бы он ни старался, ни вспоминал былые навыки и язык, его обязательно определят, как "магистра". Чем раньше разоблачит себя, как человека ученого, но совсем негосударственного, тем больше шансов, что его не пошлют подальше, а будут доверительно общаться. Как говорил Рунеберг: "Будь проще, и к тебе потянутся люди".
  Те руны-заклинания, что доверительно произнес над ним Хассинен, Элиас записал в свою тетрадь. Конечно, он верил в древнее искусство, но был настроен довольно скептически, потому что все произошло достаточно буднично и просто, словно это и вовсе не заклинания.
  Но даже такой несерьезный и легкомысленный подход к заклинаниям позднее дал свой результат. Леннрот и думать уже забыл, а вот случилось дело - и вспомнил. И Хассинену пожелал всего хорошего. И перекрестился, что все обошлось.
  
  10. Саво после Хяме
  В земле Саво ему повезло больше. Хотя, конечно, вышло все не вполне так, как рассчитывал. Ну, да дело в опыте.
  Крепость Савонлинна, под названием Олавинлинна, располагалась на острове и была рыцарским замком в лучшем его проявлении. О том, когда она была построена и с какой целью, были разные теории, но единой не просматривалось. Также, как и Хяменлинна, эти крепости были всегда. Вероятно, с самого возникновения Земли.
  Нет, конечно, можно было запросто найти упоминания о том, что при царе Горохе сгонялись какие-то мастеровые люди, привозились строительные материалы, год выкапывалась земля, два годы - закапывалась, и прочее, прочее. Но все это были перестройки. Дополнения, так сказать, причем, не в лучшую сторону.
  Гигантские входные двери, высокие лавки у окон, на которых, якобы, дамы из замка занимались рукоделием. На самом деле современным дамам, чтобы присесть под окошком, приходилось взбираться по специальной деревянной стремянке с двумя или тремя ступенями. Огромные печи с таким высоким подом, что в них можно было преспокойно зайти человеку, не облагороженному излишним весом. Да еще этот зловещий колодец посреди крепости, куда можно было уронить не только слона, но и двух слонов.
  Олавинлинна, якобы в честь Святого Олафа, была просто символом гигантизма, ныне непонятного и совсем нефункционального. Недаром Александр Суворов, маленький генералиссимус, про которого злые языки шептали "скопец", изрядно перестраивал весь интерьер под чудо-богатырей русских солдат. Иначе говоря, уменьшал в размерах.
  Однако Леннрот считал, что гигантизм в архитектуре нужен всего лишь для гигантов. Но рассуждать об этом было не принято, ни при том же царе Горохе, ни сейчас.
  Элиас не мог отказать себе в удовольствии посетить крепость, куда вояками этот доступ был открыт. Конечно, никаких этнографических новостей он добыть здесь не рассчитывал, но походить вдоль камней фундамента и стен, которые помнили Первую и Вторую войну ангелов, было интересно. В первую очередь, для воображения, в котором метелиляйнены62 возводили вокруг странных колодцев свои мегалитические сооружения.
  Остановившись на ночлег в гостинице, Леннрот выяснил, что полезного можно добыть здесь, в Савонлинна, которое еще более полезное в других местах. А также цены, кодовые слова и маскировку полицаев. Рыбак рыбака видит издалека, все же время это заняло, поэтому в народ он пошел уже в самом начале лета.
  Ворвань, которую ему предложили под страшным секретом, стоила очень дорого, но занимала места очень мало. Если бы удалось переправить ее в Олонецкую губернию аптекарю Сало, работающего под псевдонимом "Кружевницкий", выгода была бы в соотношении один к трем. На Ладоге тоже добывали ворвань, но, как известно, тюлень ладожский по рядам характеристик отличается от тюленя савонлинского. В частности, ладожские - это уже почти русские, языком, стало быть, владеют, а савонлинские - это импортные, и язык их иностранный. На самом деле различие мог назвать лишь аптекарь, который методом перегонки делал для светских дам светские крема и не менее светские витамины.
  Ворвань - это тюлений жир. А также китовый и морских зайцев. Чем больше морское животное, тем менее ценный из него получается продукт. Ну, а тюлени, что водятся в озере возле крепости Олавилинна, не больше ездовых собак. При царском дворе крема и витамины ценились, однако производства их были запрещены и каралось смертной казнью. Жалко тюленей, что и говорить.
  Все организационные дела заняли время почти до Троицы, когда честной народ ходит с березовыми веточками и лениво отмахивается ими от мух. На пятидесятый день Пасхи63 заканчивается период выбора невест и женихов. Далее - уже все, конец выбора. Кто такое придумал? Те, кто борются за нравственность и за урожай.
  Дождливым вечером 8 июня в деревню Хумуваара, что возле Кесялахти, пришел промокший путник. Держал он над собой, как и положено, веточки березы, чтобы приобщиться, так сказать, к Празднику. На маленьких березовых листочках в этот день по поверьям собирались души усопших близких и родных. С веточек, которые нес Леннрот, вероятно, дождь их всех смыл. Разве что самый стойкий близкий и родной дух остался.
  Он и вывел Элиаса к дому, где ему не отказали ни в крове, ни в сухой одежде, ни во внимании.
  Праздник уже отпраздновался, служба в ортодоксальной церкви, деревянной и огромной, в соседнем городке Кесялахти закончилась. Все были сыты, пьяны и носы в табаке.
  - Ку-ку, - прокашлял Леннрот в сенях. - Здесь проживает Юхани Кайнулайнен?
  - Здесь, - стройный хор голосов ответил из дома, и тотчас же, как горох, из двери выкатилась целая ватага синеглазых беловолосых детей. Они с любопытством уставились на мокрого посетителя.
  - Мама, - сказал самый старший. - Тут чиган мокрый отца Онни спрашивает.
  Сейчас же молодая веселая женщина выглянула в сени, пригляделась и возразила:
  - Это не чиган. Те в одиночку только в сказках ходят, удачу приносят. Они, в основном, борделями передвигаются.
  - Таборами, - поправил ее Леннрот.
  - Ну, да, таборами, - охотно согласилась хозяйка. - А это магистр, разве вы не видите?
  - Мокрый, как чиган, магистр, - важно и рассудительно заметил старший. И дети снова гурьбой закатились в дом.
  - Видите ли, я уже однажды пытался застать вашего мужа в Хирсикангасе, да как-то мы разминулись, - пояснил Элиас и вытер мокрое лицо ладонью.
  - Зятя, - пояснила женщина. - И сейчас не застали. Зато его братья все здесь. Пройдете в дом?
  - Ну, если не отправите меня в плавание, - усмехнулся Леннрот, кивнув себе за спину. Дождь лил, как из ведра.
  Ему дали полотенце, сухую рубаху, сухие штаны и место за столом. Старший брат Юхани был действительно знатным рунопевцем, прочие братовья тоже могли сыграть и спеть по случаю, но предпочитали не отнимать слушателей у знаменитого родственника. А то разбегутся, потом и не сыщешь.
  Юхани был на сплаве леса, торопился домой к Троице, да пришлось задержаться до понедельника. Так что, магистр мог подождать до завтра, если дело важное. Места в доме хватало, положат спать с овцами.
  Спасибо, что не со свиньями, подумал Леннрот, но идти в дождь в неизвестность не хотелось. Потом появились овцы - девушки, нанятые на сезон для полевых работ из ближайших хуторов - и место ночлега представилось Элиасу вовсе не таким уж непривлекательным.
  Семья Кайнулайненов была вполне зажиточной, так что Леннрот не чувствовал себя лишним ртом. Утром он проснулся новым человеком. И так случилось еще пару раз: рунопевец появился в отчем доме только на третий день ожидания.
  Высокий бородатый, как тролль, мужчина среднего возраста в порванной шапке вошел в дом и с сел на скамейку, всем своим видом показывая разочарование.
  - Он сломал камень, - сказал Юхани, снял свой головной убор и попытался придать ему форму, но тщетно. - О мою голову64.
  Женщины всполошились, жена вцепилась в его спутанные волосы и начала искать любое свидетельство о полученном увечье. Ничего не нашла, даже шишки, и все сразу успокоились.
  Оказалось, какой-то негодяй после расчета за сплав, сделал засаду на дороге и напал на первого же прохожего. Хотел деньги отобрать. На счастье прочих сплавщиков, жертвой оказался великан из Хумуваара. Это было несчастьем для бандита. Камень, которым тот хотел оглушить Юхани, сломался на две неровные части, а сам бандит пришел в себя только в конторе сплава, куда его притащил оскорбленный Кайнулайнен.
  Пришлось потерять еще один день, пока полицаи приехали, протоколы свои составили, опознали в грабителе то ли немца, то ли русского, но без определенного места жительства.
  - А это магистр к нам пришел, - сказали братья и указали на стоявшего в сторонке Леннрота. - Почитай, третий день тебя ждет. Рунами интересуется. На дудке играет.
  - На флейте, - поправил Элиас.
  В общем, они провели вместе несколько весьма плодотворных дней. Несмотря на то, что Юхани уже в четверг требовалось вновь идти на заработки, теперь уж со всеми братьями, удалось его откупить. Леннрот заплатил братьям деньги за то, что те не поленятся и выполнят всю работу за себя и за того парня, который в это время будет заниматься домашними обязанностями и при этом петь свои руны.
  За соответствующую плату все оказались довольны. А довольнее всех, понятное дело, сам Юхани. Никогда ему еще не приходилось получать столь высокую оценку своего искусства.
  Он охотно драл глотку, а вот записывать за ним у Леннрота решительно не получалось. Останавливая рунопевца посреди рулады, чтобы дописать очередную фразу, Элиас сбивал его с ритма, и тому вновь приходилось начинать сначала. Понятное дело, долго так продолжаться не могло. Юхани вкоре сломал бы камень о голову магистра - и на этом этнографическая экспедиция бы закончилась к едрене фене.
  Тогда Леннрот принялся сходу заучивать, подвывая, руны вслух сразу же после того, как мастер заканчивал. Юхани это пришлось очень по душе. Иногда он валился на траву и, держась руками за бока, ожесточенно дрыгал ногами по направлению к небу.
  Под вечер, когда у Кайнулайнена начинало першить во рту, Элиас милостиво разрешал тому идти, куда вздумается, а сам шел в лес к огромному камню, несколько веков назад вытолкнутому из земли сезонной кирзой65, и голосил ему руны, вспоминая и поправляя слова, если они по какой-то причине вылетали из памяти. Чем больше он пел, тем чище делался камень - мох с него то ли осыпался, то ли сползал.
  Красивый получался валун, круглый и вполне гладкий. Леннрот перед поздними сумерками забирался на его вершину и переписывал, расположившись на нем, руны по памяти в свою тетрадь, каждую пропевая в уме. Камень слушал и отдавал скопленное за день тепло.
  Уже тогда Элиас начал поражаться целостности напева Кайнулайнена. Если не считать житейских заговоров "на урожай репы", "на охоту на рябчиков", "на сбор малины и черники" или "на рыбалку на тайменя", то вырисовывалась линия жизни.
  Сотворение человека, борьба за огонь, предательство и верность, всеобщая катастрофа, возрождение, опять порочный путь и вера в Спасителя. Много путешествий. Много борьбы добра и зла. И почти нет Творца.
  Нет, конечно, с него все начинается, но на этом и заканчивается. Куда-то пропадает Господь, ни слуху о нем, ни духу. Самый близкий ему человек - это Спаситель. Да и тот быстро сходит со сцены - уморили его злопыхатели. Куда катимся66?
  А прикатились к свадьбе. Вернулись братья Кайнулайнены, и все гуртом отправились на свадьбу. Даже задумчивого Леннрота с собой взяли. Тот был погружен в услышанные руны и постоянно дополнял свои записки, вспоминая тот или иной оборот речи.
  - Айда с нами на гостевище! - сказали средние и младший брат. - А то надоело, поди, с овцами ночи проводить!
  Элиас с этим бы не согласился. Овцы, точнее, хуторские девушки, были дики, но своеобразны. Им бы платья поновее, платки поярче, да туфли на высоких каблуках на грубые мозолистые ноги - красавицами бы были писанными. Да и так - красавицы. Только смеются много и засыпают быстро. Конечно, с утра до ночи в пахоте, расслабляться нельзя. Разве что чуть-чуть. Когда еще доведется с настоящим магистром в одном хлеву пожить!
  Но пойти поглазеть на народную свадьбу Элиас согласился. Это было в новинку. Как-то за время детства не пришлось на подобных мероприятиях поприсутствовать. То ли не женился никто из родственников, то ли не приглашали.
  Уже за самим праздничным столом он пожалел, что не записал всех плачей, что выли женщины по невесте, всех бравых заверений, что гоготали за жениха мужчины. Вся свадьба крутилась вокруг бани. Туда невесту доставляли, оттуда жениха выводили. Понятное дело, что баня не была топленной. Иначе хорошенькое дело бы вышло - свадьба по-нудистки.
  И поп к столу пришел.
  - Здорово! - сказал поп, похлопав Леннрота по плечу.
  - Здорово! - обрадовался пономарю из Хяменлинны Элиас. - А я думал ты по колокольному звону специалист.
  - Повышен до дьяка, - важно ответил тот. - В летнем храме в Кесялахти. Еще воск имеется?
  - Был, да весь вышел, - усмехнулся Леннрот.
  А потом было застолье. Еды было в достаточном количестве. Бражки и понтикки - тоже. Но народ вел себя с двузубыми вилками и ложками очень сдержанно. А со стеклянными рюмками и стаканами - и подавно. Ни в обжорстве, ни в пьянстве никто себя проявить не старался. Даже бывший пономарь.
  Когда дошел черед до песен, сначала старший Кайнулайнен, оседлав скамейку, ни к кому не обращаясь, меня тембр голоса, пропел о рождении мира. Он подыгрывал себе на кантеле и иной раз его голос просто звенел. Потом он поведал гостям, как женился Вяйнямейнен.
  Старый, верный Вяйнямёйнен
  Пораздумал и размыслил:
  Привести пойти девицу,
  Деву с славною косою,
  Взять из Похъёлы суровой,
  Из туманной Сариолы,
  Дочку Похъёлы, красотку,
  Там, на севере, невесту67.
  Что и говорить, красиво пел Юхани, душа просилась в пляс.
  - Тут у нас человек есть, он на дудке здорово плясовые играет, - сказал младший брат Кайнулайнен.
  Средние братья ожесточенно закивали головами: правильно говорит братан.
  - На флейте, - поправил его Элиас.
  - Ах, молодой человек, сыграйте нам самую веселую городскую песенку, - сразу защебетала девушка с красными щеками, невесть как оказавшаяся рядом. - Правда, девочки?
  Девочки, сидевшие рядом, кому под восемьдесят, кому за сто - уныло закивали крючковатыми носами, что-то старательно пережевывая своими посиневшими ртами. Но их сразу оттеснили прелестницы возраста щебетуньи.
  - Сыграйте, магистр, что вам стоит! - заговорили они со всех сторон.
  Леннрот подошел к скамейке, с которой ушел Юхани, и лихо без продувки сыграл летку-енку.
  Девушки плясали так, что стол шевелился. Парни отплясывали так, что земля застонала. Ну, а девочки под восемьдесят и за сто все также что-то старательно перетирали челюстями.
  Больше Леннрот в тот вечер ничего не ел и не пил. Он дудел в свою дуду под хлопки довольной публики и радостный смех выделывающей коленца молодежи.
  Свадьба запомнилась всем. Элиас был приглашен на праздник Юханнус всеми присутствовавшими на празднике компаниями. Эти приглашения были весьма ценными, потому что нельзя влиться в группу плещущихся в воде и сигающих через костер людей, не имея с ними знакомства.
  Лишь только бывший пономарь, прихватив Леннрота за локоть, сказал:
  - Ты ко мне в церкву наведайся. Тут кое-что есть такое, может, ученый ум тебе подскажет.
  Голос, да и интонация попа была весьма озабоченной. Хотя за минуту до этого он также, как и весь народ смеялся и подзадоривал танцующих.
  Элиас в ответ лишь кивнул. Странно, конечно, но пренебрегать возможной информацией в его положении было бы опрометчиво, да и неразумно, в общем-то. Можно верить в совпадения, но каким образом отдельно взятый пономарь из Хяменлинна, где служил при евангелическом пасторате, вдруг, оказался при ортодоксальной церкви, да еще в виде дьякона - это по меньшей мере должно настораживать.
  У Леннрота разыгралась паранойя, слегка усугубленная принятой на грудь понтиккой. Но свадьба достигла своей кульминации, общий настрой, веселый и совершенно беззаботный, задушил паранойю и требовал отдыха.
  Поп где-то подевался, а братья Кайнулайнены запихали в повозку Элиаса, запихались сами и жен своих не забыли, и поехали домой в Хумуваару.
  Ночь была уже совсем белой. Где-то кричала ночная птица, а в остальном тишина была полной. Разве что комары, настроенные агрессивно, целыми комариными бандами атаковали, чтобы пасть в большинстве своем под меткими взмахами сорванных березовых веток. Разговаривать не хотелось никому. Да и все разговоры остались там, за праздничным столом.
  До Юханнуса68 была еще целая неделя, поэтому Леннрот по рекомендации Юхани посетил еще несколько хуторов и деревень в округе, не преминув и Кесялахти. Везде его встречали, как уважаемого магистра, который оказался своим парнем, хоть и с придурью. Все знали о большом камне, который очистился от древнего мха с помощью заклинаний Элиаса. Баловство, конечно, но если бы он своим словом просеивал рожь или ячмень - цены бы такому рунопевцу не было.
  Наконец, пришло приглашение на ночь в Юханнус.
  Люди в глубинке не использовали голубей, не отправляли курьеров, даже не помышляли о помощи науки и техники, однако были в курсе всего происходящего у соседей. Общение между деревнями и хуторами прерывалось лишь на зиму, когда лед сковывал озера ледяным панцирем. В остальное время, когда не лил дождь, когда ветер не срывал шапки с людей, перед закатом специально выбранный человек спускался к берегу в том месте, где мало кувшинок, торчащих коряг и ясно просматривается озеро до другой земли.
  Он опускался на одно колено, приставлял ко рту воронкой руки и голосил во всю мощь своих легких. Звук направлялся прямо на воду.
  Рыба, конечно, от этого кверху пузом не всплывала, но на том берегу озера другой специально человек, оттопырив розовое ухо, слышал слова и доносил их до переговорщика. Тот воспринимал услышанное, как ему вздумается, и говорил ответ. Так и общались. Это называлось хухута69. Тот, кто был спец по связи, назывался хухутайя, а в карельской глуши - хуанчу. Все от санскритского "ху" - звук.
  Первый раз попав на такие переговоры, Леннрот вспомнил о древних гуанчах с Канарских островов. Те, правда, жили в горах, но переговаривались тоже звуком - свистом. Если добавить к этому, как в деревнях называли пьяных, то корни выпивки уходили сразу же во времена добиблейские, сразу после появления человека.
  Хумаллас70, разбив слово на три слога, переводится, как "звук на поверхность земли". Идет бухой человек и говорит в землю, потому как голову повесил.
  Элиасу было забавно разбираться со словами, которые уже почти вышли из употребления в городах и заменились на другие, цивилизованные. Однако об этом - ни гу-гу, порвут на части всевозможные специалисты по языковым формам. Чем дальше слово от истины, тем меньше слышит тебя Господь, а если и слышит, то чертовски нехорошо понимает.
  
  11. Юханнус и спорынья.
  Леннрот прибыл к месту празднества, что называется, во всеоружии.
  Девушки тусовались где-то поодаль, парни сооружали свое кострище. Это потом, когда уже ночь, как это водится - белая ночь, опустится, народ согреется легкой выпивкой, в воду прыгнут первые купальщики, костры вовсю заполыхают, можно будет перемешаться.
  Да и то, это произойдет не вполне явно. У девушек свой огонь, у парней - свой. Выбрался из воды - прыгай через костер. Коли опалил себе что-нибудь выразительное - бросайся в воду опять.
  Но из воды можно появиться не только возле своего костра. Можно проплыть несколько метров по течению, либо же против такового, и вылезти не там, где зашел. На такие дела никто внимания не обращает. Словом, забава, да и только.
  - Короче так, поцаны, - сказал Элиас парням, которые пригласили его в свою компанию. - Сегодня ночью случится акция, но я приготовил кое-что, чем мы этой акции можем противостоять.
  Он отвел всех удивленных ребят к лесу и показал под корень раскидистой ели. Там лежали больше десятка свежевыделанных дубинок.
  - Вот, что значит "во всеоружии", - ухмыльнулся он.
  - Зачем? - в один голос изумились все. - На Юханнус никто не дерется.
  - Драться не обязательно. Обязательно отбиваться.
  Те, кто под вечер уже изрядно нагрузился алкогольными напитками, поплавал по озеру в лодках, к прыжкам через костер не допускался. Они, люди семейные или среднего возраста, ближе к полуночи уже вовсю кормили комаров под ближайшими кустами или размышляли о бренности бытия в домашних кроватях. Так что конфликты на педагогическом фоне были исключены. Прочие люди друг друга знали. Может быть, не так хорошо, но имели при этом намерение познакомиться поближе.
  Какие могли быть драки?
  Элиас был в авторитете, но также его появление здесь было всего лишь данью уважения, о его личных наклонностях за столь короткий период знакомства не мог судить никто.
  - Ладно, поцаны, - согласился Леннрот. - Давайте условимся: вы просто не забудете о том, что под этими корнями лежит. Коли не нужно будет - под утро бросим в костер. Делов-то.
  Все согласились, но магистр не унимался. Он потребовал, чтобы каждый сделал себе на тыльной стороне ладони по царапине. Якобы, в случае возникновения угрозы всегда сжимаются кулаки - а тут такая напоминалка!
  Ну, а дальше время полетело, как на крыльях. Все ребята перекусили освященными в церкви куличами, запили глегги, запели песни и запалили запалки.
  Где-то недалеко по берегу громко заголосили невидимые девушки. Они тоже были радостно возбуждены.
  Элиасу передался всеобщий настрой, и ему захотелось непременно смеяться и дружить. Потом дружить расхотелось.
  Парни вокруг, чем меньше времени оставалось до полуночи, тем больше волшебным образом менялись. Сначала у каждого появился красный отблеск в глазах. Ну, это можно списать на отражение пламени. Потом руки и ноги у всех несколько удлинились. Предположим, причудливая игра теней. Затем прыжки через костер сделались какими-то странными по времени. Прыгающий человек над пламенем будто бы замирал, преодолевая его, как бы нехотя. Того и гляди сгорит заживо.
  - Что за ерунда? - спросил его ближайший человек, кого Леннрот даже не узнал. Слова тоже были замедленными и каждый слог сбивался на маловразумительный рев.
  - Да, странно как-то, - проревел в ответ Элиас.
  Он для порядка прыгнул через огонь, но нисколько не обжегся, однако люди вокруг, наблюдавшие его прыжок, в изумлении открыли рты.
  Сбросив с себя остатки одежды - он, оказывается, как-то умудрился раздеть и рубаху, и штаны, и даже картуз когда-то раньше, оставшись до этого в одном исподнем - прыгнул в озеро. Вода на мгновение взбодрила и отрезвила, что ли: все на берегу выглядели вполне нормальными. Но, привыкнув к прохладе, все начало снова оплывать и меняться.
  Рядом, вдруг, появились девушки. Выглядели они странно и пугающе, несмотря на то, что обнаженная женщина - это всегда загадка и красота, хотелось держаться от них подальше. Так же, как и самим девушкам от него, от других парней и друг друга.
  Смеяться расхотелось.
  А потом из леса вышли чудовища. Они все были в сапогах, начищенных до блеска, в фуражках и с плетками-нагайками в руках. Морды у чудовищ были одинаковы. То ли свиные, то ли песьи. Время опять выкинуло фортель и замерло.
  Леннрот был лучше подготовлен, чем его сегодняшние друзья-товарищи, но и он растерялся.
  Чудовища сами себя не порождают. Над ними тоже должно стоять чудовище, кровожадное и полностью аморальное. Так было раньше, так есть сейчас и так будет потом. Будущие монстры, будь то Иосиф Сталин, либо Адольф Гитлер или же Владимир Путин, все они стоят на плечах тех, кто еще только собирается их породить. Прошлое созидает их, чтобы они отняли будущее.
  Но сами стоять на плечах они не могут, обязательно должно быть то, что поддерживает их и сохраняет им равновесие.
  Элиас окунулся в воду с макушкой и взглянул на берег другими глазами. Он увидел, что каждое чудовище имеет отросток от головы, словно бы щупальце, которое призрачным протуберанцем уходит куда-то за облака71. А у ребят, замерших на берегу, таких щупалец не было. Он понял, что эти то ли свиные, то ли песьи морды - всего лишь гримасы дичайшей ненависти и высокомерия. Они сейчас поднимут свои нагайки и будут их бить, по мере ударов распаляясь и не останавливаясь при первой крови. Наоборот, тогда они начнут сечь несчастных голых людей насмерть, без жалости и сострадания, зато с чудовищной похотью к насилию.
  Леннрот сжал руки в кулаки и увидел царапину на тыльной стороне ладони. Он еще только вспоминал, что это значит, а ноги уже вовсю несли его к корням ели. Кто-то из парней в испуге рухнул на колени, подняв над головой руки, кто-то, увидев царапину и у себя, бежал в одном с Элиасом направлении.
  Финны, как и карелы, порой неожиданные в своих поступках. Все они, конечно, разные, и мерзавцев среди них хватает. Но есть те, кто, не проронив лишнего слова, получив по мордам, вытаскивает с пояса пуукко72 и начинает резать обидчиков, защищая свою семью, своих близких, свою родину. Такое вот бешенство северных народов, непонятное ни шведам, ни немцам, ни русским, ни одному из государственных судей и прокуроров.
  И это бешенство случилось сейчас, когда, не думая о последствиях, парни с дубинками в руках начали отбиваться от наседающих чудовищ в фуражках. Те секли по сторонам своими нагайками, вырывая окровавленную плоть из тел подвернувшихся под удар жертв, голые парни крутили в руках, как мечи, свежеструганные биты и опускали их на головы и плечи врагов.
  Сначала Элиасу показалось, что чудовищ больше, чем голых парней. Потом к парням примкнули полуголые девушки, устроившие визг. Силы сравнялись. Когда Леннрот взмахнул своей дубиной, отбивая свистящий выпад нагайки, а потом, крутанувшись на месте, нанес удар по затылку напавшего на него монстра, то превосходство, вроде бы, было уже за людьми.
  Фуражка у чудовища, которого он приласкал, откатилась на несколько метров в сторону, вместо затылка бурое месиво. И тело вполне по-человечески не шевелилось, словно для этих существ тоже были вполне определенные рамки физического бытия.
  Потом случилось еще несколько схваток, причем одна, последняя, почему-то уже в воде. И все стихло.
  Голые парни и почти голые девушки, умывшись в воде от крови и песка, взялись за руки и разбрелись, кто куда. У Леннрота пары не оказалось. Наверно, ее следовало поискать на том, женском, стойбище.
  Элиас вышел из озера и опустился на колени. Ночной воздух застыл, даже комариного щебетанья и птичьего писка было не слышно. Голова была тяжелой и в ней тяжко тонули мысли. Он посмотрел на свои руки - те все еще держались за дубину - и не мог решить, что этими руками нужно делать. Вокруг не осталось никого, кто бы шевелился. Вокруг лежали только трупы.
  Леннрот закрыл на мгновение глаза, а когда открыл, то над ним возвышался козломордый Пропал. Вот его не было, а вот он есть, с красными злобными глазами, плешивый и синегубый, полный рот мелких острых зубов, серая кожа и тянущаяся к нему когтистая лапа.
  Пропал появился так неожиданно, что Элиас вскрикнул от ужаса и отшатнулся назад, упав навзничь. Он завалился на спину, а козломордый, оскалившись, попытался растоптать его своим копытом. Леннрот успел перевернуться на земле, откатываясь вбок, а потом выбросил вперед так и не брошенную дубинку.
  Он еще успел подумать, что было бы очень печально, если вместо пригрезившегося Пропала, оказался бы юный мальчишка, возвращающийся с ночной рыбалки на сома. В самом деле, с глазами явно творилось что-то неладное.
  Но козломордый, получив с размаху по морде, не исчез и не обратился красной девицей с переломленным черепом. Он ощерился, как крыса, и из пасти у него вырвался чуть различимый зеленоватый пар. Пропал потряс головой, ошеломленный дубиной, опустил зловещую клешню, и проговорил противным тонким блеющим голосом:
  - Кто надоумил березовые дрыны выстругать?
  Элиас вспомнил, что березу выбрал сам, так как эта древесина самая плотная, хоть и в сучках может запросто сломаться, если ударить обо что-то. Поэтому тщательно прошелся своим пуукко по каждой бите на предмет скрытых сучков и трухлявых мест. Вышло, что надо.
  - За рукописью пришел? - спросил он, опираясь на дубину и поднимаясь на ноги. - Сжечь снова возжелал?
  - Что мне твоя рукопись! - проблеял Пропал. - Рукописи не горят!73
  Он показал указательным пальцем куда-то на лоб Леннрота.
  - Здесь твои рукописи. Отсюда их придется выковыривать.
  - Попробуй, - сказал Элиас и принял воинственную стойку.
  - Не я, - прошелестел козломордый. - Они выковыряют, выкорчуют и уничтожат. Для того они и люди. И еще извратят все.
  - Зачем тебе это нужно? - спросил, опуская свое оружие, Леннрот.
  - Не мне. Ей нужно. Чтобы никто не сопротивлялся.
  Элиас не ощущал ничего, кроме гнева и омерзения, когда говорил с Пропал и слушая его голос. Особенно досаждал голос. Вкрадчивый и будто бы через уши вползающий в мозг. Тембр этого блеяния порабощал слабых и развращал глупых. "Ври, кради, подличай, прелюбодействуй, убивай - как я - ничего тебе не будет. Повинуйся и обожай!" Да, за таким пойдут миллионы и будут поощрять на вранье, воровство, подлость, прелюбодейство и убийство. А кто-то из них будет действовать: убивать, убивать, убивать. Повинуясь и обожая.
  - Глупец, что тебе со всем этим делать? - гадко хихикнул козломордый и кивнул своей мерзкой головой по сторонам. - Может, помочь?
  Леннрот прыгнул вперед, вложив в свою дубину все силы, подкрепленные ненавистью.
  Пусто. Удар пришелся в песок, бита увязла и замерла. Пропал пропал, будто его и не было. Однако был, все-таки. Большие следы от козлиных копыт пока еще хорошо просматривались.
  Элиас огляделся.
  Костер догорал. До рассвета было еще далеко. С востока накатывали тучи.
  Несколько человеческих тел, никак не больше десятка, валялись в неестественных позах там и сям. Это были действительно люди. Это были, пожалуй, даже суперлюди. Это были жандармы.
  Пелена с глаз спадала, мозг тревожно возопил: что делать, блин?!
  Утром покойников обнаружат, тем же утром всех с праздника Юханнус выволокут из домов, с сеновалов - отовсюду, где те безмятежно спят. В полдень всех изобьют до скотского состояния, к вечеру тех, кто выживет, отправят на рудники на всю оставшуюся жизнь.
  Леннрот ухватился за ногу ближайшего мертвого жандарма и подтащил его к самой кромке воды. То же самое он проделал с прочими телами. Вышел курган из тел. Он сходил к кустам, возле которых плюхала под еле заметной волной лодка, и подвел ее к покойникам.
  Когда последний мертвый жандарм был погружен, выяснилось, что для него самого места уже нет. Тогда он сходил за еще одной лодкой, да загрузил ее по наитию камнями с берега, выбирая плоские и увесистые. Лодок в кустах плескалось много. Днем придут хозяева, чтобы забрать их после вчерашних пьяных поездок.
  Он отплыл прочь, держа на буксире нагруженные тела, как на пароме.
  "Словно Харон на Стиксе", - подумалось ему, но мысль была невеселой.
  Отплыв достаточно далеко, так, что берег еле виднелся, Леннрот запихнул камень за пазуху куртки верхнего жандарма и столкнул его в воду. Тот пошел ко дну, можно сказать, камнем.
  Когда лодка опустела, он пробил оставшимся булыжником дыру между досок днища "парома" и поплыл обратно к берегу. Сделалось совсем темно. Туча покрывала собой все утро.
  Уже собрав в костер все разбросанные окровавленные, с присохшими волосами, биты, Элиас подумал, что не проверил карманы у покойников. Теперь он не узнает, кто они и откуда. Да и пес с ними. Выходить на мародерку в поисках ценностей и денег у него даже в мыслях не было.
  Березовые дубины разгорелись охотно и ярко. Пошел слабый дождь, который должен был по слышному надвигающемуся ворчанию с неба перейти в ураганный шквал и последующие гром и молнии.
  Утопленники всегда всплывают в грозу, или когда пушка над водой выстрелит. Ему хотелось верить, что мертвые жандармы никогда не окажутся на поверхности. Они должны истлеть на дне, налимы, раки и ряпушка источат плоть.
  Ветер налетел, словно желая унести прочь от этого гиблого места одинокого голого человека, сидящего возле потухающего костра. Или, быть может, он радовался чудовищному кровавому человеческому жертвоприношению. Оно бы состоялось в любом случае. Если бы Леннрот не заготовил дубинки, то на месте тех, что на дне, оказались бы парни и девушки из ближайших хуторов и деревень. Кровь должна была пролиться.
  Ветер, напоследок, собравшись в смерч, бросил в лицо Элиаса его одежду, забытую в каком-то надежном месте. Она сохранилась вся, потому что была увязана в один узел. Леннрот этому даже не удивился.
  Он не торопился одеваться, потому что грянул ливень и сверху треснул жесточайший удар грома, молнией осветив все вокруг за несколько секунд до этого.
  - Мочи козлов, - сказал Элиас и поежился.
  Прямые и хлесткие струи дождя, пролившиеся с неба, забарабанили по земле, воде и голове человека. Тлеющие жаром угли мгновенно погасли, шипящий звук поглотился шумом ливня. Как мог, Леннрот скорчился над своим узлом с одеждой, телом своим пытаясь защитить его от струящейся сверху влаги.
  Дождь оказался теплым. По поверхности озера, как по большой луже, побежали пузыри, обещая скорое прекращение буйства стихии. Гром гремел, молнии сверкали, но все это походило на развлечение, никак не угрозу. Все тревоги ночи остались вместе с Юханнусом, новая жизнь, умытая ливнем, обещала быть совсем новой.
  Непогода закончилась также резко, как и началась. Дождик выдохся, где-то должна была появиться радуга. Вот только солнышко взойдет - и все будет видно.
  Элиас покопался самой большой щепкой в золе костра и обнаружил лишь покореженные полоски металла, что раньше были каркасами для фуражек. Все пуговицы и кокарды оплавились и утекли на радость подземным жителям.
  Со смехом и повизгиванием разбегались из каких-то укромных мест парни и девушки, не нашедшие в себе сил идти по домам на ночевку. Или им просто не хотелось расставаться.
  Леннрот облачился в полумокрое белье, натянул штаны и рубаху, долго отряхивал ноги, чтобы сунуть их в совершенно сухие сапоги, подхватил обгорелые полоски каркасов в одну руку, картуз - в другую руку и пошел своей дорогой.
  Следовало двигать дальше, больше в земле Саво делать было нечего.
  Возле распахнутых ворот в огромной деревянной церкви в Кесялахти тревожно переминался с ноги на ногу бывший пономарь, словно кого-то поджидая. Элиас, не здороваясь, прошел мимо него прямо в корабль74, сел на лавку и покачал головой.
  Казалось, не позавчера он заходил сюда, а много-много лет назад. Тогда дьяк предупредил его, что нынешнее празднество Юханнуса должно быть показательным языческим. Начальство спустило разнарядку на борьбу с пережитками темного прошлого и полного искоренения всех суеверий и предрассудков.
  - Православный поп отказался сделаться соучастником, вот меня и привлекли временно, - объяснил он тогда.
  - А что отказался-то? - не понял Леннрот.
  - Так испугался, видать, - пожал плечами дьяк.
  В общем, по его словам, в самый разгар веселья, когда прыгать через костер, мокнуть в озере и влюбляться, должны нагрянуть хулиганы, в задачу которых входит: всех разогнать, костер потушить, воду вылить, блуд прекратить. Непокорным расквасят носы, особо буйным вывернут руки и сдадут в околоток по обвинению в организации и участии в незаконных сатанинских движениях. Эта часть акции будет самой важной.
  - Зачем ты мне все это говоришь? - спросил Леннрот, искренне удивляясь.
  - Так душа чего-то ко всему этому не лежит, - отвел глаза в сторону дьяк. - Подвох какой-то. А ты человек проверенный, тертый, сообразишь, как выйти из этого с меньшими потерями.
  Вот и вышли по минимуму. Ничего умнее Элиас не придумал, как дубинки заготовить. Для острастки, так сказать. Чтоб хулиганы шли хулиганить в другом месте. И вот, что получилось.
  - Слушай, дьяк, ты же, типа, поп? - спросил он, не повышая голоса. Однако огромное помещение усилило и разогнало по всем углам его вопрос.
  - Ну, - осторожно ответил тот.
  - Тогда скажи мне, отчего дьявола, прости Господи за поминание не к месту, можно вызывать, а Творца нашего - нет?
  Дьяк хотел, было, объяснить, что, мол, Всевышний не может каждого раба своего слушать, что Господь занят борьбой со злом, но потом плюнул - объяснения были невнятными и, чего уж греха таить, пустыми.
  - Отчего? - только и спросил он.
  - Так нету Творца. Ушел куда-то, либо Его ушли. Оставил он нас, человеков, на волю случая. А случай - вон какой злой. Если нет Господа, завсегда найдется Самозванец. Или Самозванка75.
  Последнее он добавил, вспомнив слова Пропала.
  - Может, и так, - согласился дьяк. - Ты прости меня, магистр. Я не знал, что жандармы нагрянут. Я не знал, что придется хлеба печь на праздник.
  До Леннрота не сразу дошел смысл слов про "хлеба". "Хлеба и зрелищ". Можно воспринимать очень буквально. Поел хлебца - смотри зрелища. Уж чего он только не насмотрелся, какие зрелища перед глазами стояли - галлюцинации по высшему разряду.
  И все видели что-то подобное.
  - Погоди, а жандармы тоже хлеб твой ели? - спросил он, все еще не в силах строить догадку.
  Дьяк только перекрестился и мрачно кивнул головой.
  Что-то подобное было описано в газетах про американский континент, про ведьм и все такое. Шабаш, ведьмы, жертвы, казни76. В продвинутых европейских медицинских кругах объясняли всеобщее помешательство с появлением дьявола и прочей оккультной ерунды пораженным спорыньей хлебом, который ели участники и жертвы. Приход от этого жесточайший, глюки сильнейшие.
  - Ты нам всем хлеба со спорыньей наготовил?
  - Меня заставили, - горестно ответил дьяк. - Начальству нужен был показательный процесс. А жандармы, как свидетели, непререкаемые. Им доверия, как самому Царю-батюшке.
  Если он видел чудовищ с нагайками, то что же было в глазах у этих держиморд? Похоже, что брать в кутузку они никого не собирались вовсе. Захотели извести нечисть прямо возле костров. Хорошо, что огнестрельное оружие запретили брать на дело под какими-то предлогами.
  И как же хорошо, что у них у всех оказались дубины.
  - Что с жандармами? - спросил дьяк.
  - Не знаю, - ответил Леннрот. - Никто не узнает.
  То, что парни и девушки бились с, черт бы их побрал - этот жаргон, силовиками, не обнаружится. Каждый подумает, что пригрезилось. И будет искренен, чем угодно его пытай. Пока не найдут жандармов, живых или мертвых, никого упечь не сумеют.
  Не найдут. Почему-то Леннрот был в этом уверен.
  
  12. Валаам
  Элиас ушел от гостеприимных Кайнулайненов тем же днем.
  Никаких разговоров о ночном побоище не было. Никто не пытался разобраться, куда же, собственно говоря, пропали все тела в фуражках. Да и были ли они вообще?
  Конечно, в ближайшем времени будут государственные розыски, допросы и следственные мероприятия, но что можно добиться от одуревших с отравы молодых людей? Самое доверенное лицо - дьяк - запер на лопату церковь и бросился в бега. К лопарям, говорят, подался. Либо к монастырю какому-нибудь решил прибиться. Найти его практически невозможно.
  В приладожском городе Сортавала Леннрота ждал аптекарь Сало, работающий под легендой Кружевницкого.
  - Что-то ты не особо торопился, - сказал огромный, как медведь, подпольный парфюмер.
  - Так лето не располагает к спешке, - пожал плечами Элиас. - Приятно идти по земле, ночевать возле озер. Тут рыбки половишь, там молочка дадут напиться - нет желания суетиться.
  Сало не стал возражать, забрал весь товар на проверку и предложил переждать пару дней.
  - Если это то, что мне нужно, то соберу деньги. На это уйдет два, максимум - три дня, - сказал он.
  Конечно, не было никаких гарантий, что вся эта авантюра может закончиться обманом, но другого выхода, наверно, не было. Если бы в дело впрягся Кружевницкий - вероятность честного исхода была бы одна к трем. Ну, раз Сало - тогда две к трем.
  - Ну, на твою дремучую совесть, дядя, - сказал Леннрот.
  - Со мной, как в лесу - без обмана, - усмехнулся аптекарь77.
  Чем занять себя в эти дни, вопроса не стояло. На носу ожидался позаимствованный у народа церковный праздник Петров день, а поблизости святая святых православной религии Валаамский монастырь. Любопытно совместить поездку на остров и наблюдение за культурой празднования.
  Карельский народ, который не говорил на русском языке, но общался на ливвиковском языке, в начале июля отмечал Педрун-пяйвё. Попы перевернули название в "Петров день", якобы в память об одном из апостолов. Петр, он же Симон, тот еще был Иисусов ученик. Со спокойной совестью три раза отрекся от своего Учителя, потом, конечно, раскаялся. Однако первое слово, как говорится, дороже второго. Даже брат его, Андрей, порвал с ним и ушел на Север.
  Ну, а карелы-ливвики завсегда в этот день взывали к Оленю севера, pedru, и праздник это считался очень почитаемым.
  Главные отличительные черты всех небожителей, то есть, соратников Господа - это грива и рога. Моисей в пустыне увидел якобы "горящий куст": "И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает"78. У Аполлона, Северного, так сказать властителя пантеона, на голове были очень почетные рога. Их еще называли "короной Аполлона". Они светились солнцем, то есть были золотые, то есть были, как пламя.
  Чем древнее народ, тем больше у них сохраняется воспоминаний о древности. Вот и праздновали испокон веку Педрун-пяйвё. Русские, те из них, что без роду, без племени, через церковь все это дело в Петров день переименовали. Чтобы возглавить и направить. Папа Римский, который в Ватикане, лишь отмашку дал: чем больше память о Петре, тем лучше. Предателям у нас почет и уважуха.
  Католики и протестанты не очень, чтобы православные праздники праздновать. Вот Леннрот и решил: непременно добраться до Валаама и своими глазами увидеть все таинство. Какая загадка подразумевалась под этим - пес его знает. Может, слова какие особенные, может обряд какой неоднозначный.
  Сортавала - городок небольшой, однако по случаю праздничного богослужения со всех столиц сюда приехала всякая столичная шушера: царские придворные, дамы в шляпках, офицеры с эполетами, крикливые дети и попики с разных приходов. Попасть на Валаам можно было и с той стороны Ладожского озера, но коварная короткая ладожская волна даже летней порой могла устроить неприятность. Поэтому все собрались здесь и ждали своей очереди, чтобы специально приспособленные ялы отвезли бы желающих на монастырский двор.
  Места для Леннрота в таких ялах не нашлось. Чопорные лодочники наотрез отказывались связываться со смуглым чухонцем, ни уха ни рыла в великом и правдивом, свободном и прочее, прочее, русском языке. Сколько бы денег ни пытался им сулить Элиас, отказы были категоричны.
  Но тут на помощь пришел случай в лице одного знакомого лица.
  - Эй, пономарь! - крикнул Леннрот в спину, показавшуюся ему памятной.
  Спина даже ухом не повела, продолжая энергично двигаться в берегу.
  - Дьяк, погоди! - Элиас сделал вторую попытку привлечь внимание к себе. Она оказалась успешной.
  Былой пономарь из Хяме, не снижая скорости, обернулся, сделал злостную рожу и кивнул головой. Одет он был странно, то ли в чужих обносках, то ли волшебным образом за неделю поизносился в рванину.
  - Что это с тобой? - наконец, догнал его Леннрот.
  - Вот к чему привело наше с тобою знакомство, - сокрушенно проговорил тот. - Я тороплюсь, вообще-то.
  - Куда?
  - На Валаам, - ответил поп.
  - То, что надо, - обрадовался Элиас. - И я с тобой.
  - Если только грести будешь.
  Леннрот согласился, и они вдвоем почти бегом спустились к самому озеру, где в кустах ждала своего часа утлая лодчонка из разряда тех, что при малейшем волнении страдает морской болезнью и переворачивается. Путешествие озером могло выйти боком.
  Однако погода была на диво хороша, да по пути к Валааму мокли в еле заметном прибое несколько островов, так что можно было рискнуть.
  Спешно погрузившись, они отчалили от берега. Лодка оказалась с хорошими мореходными характеристиками, легко управлялась и послушно набирала ход, стоило поднажать на весла. Поп словно бы успокоился на воде и поведал свою историю.
  Его миссия в Кесялахти завершилась полным фиаско. Никаких языческих культов и сатанинских ритуалов изобличить не удалось. Нагрянувшие с карательно-судебной целью жандармы растворились в пространстве. Вся вина, как духовная, так и мирская, непременно должна была упасть на голову одного человека. То есть, его, как уполномоченное лицо всех синодов вместе взятых. А оно ему нужно?
  Вот и встал дьяк на крыло, покинул лоно церкви, чтобы никто не мог его ни найти, ни покарать. Чтобы питаться, продал свою ризу на сукно, сам оделся, как крестьянин. Вот в Валаам простым рясофорцем нанялся. Показал, что знает церковный устав и посты, молитвы кое-какие может спеть, вот его и взяли с испытательным сроком дрова таскать и двор мести.
  - Ты, кстати, не знаешь ли, куда жандармы все до единого подевались? По лесам, что ли, разбежались? - спросил он между делом, принимая весла, чтобы грести в свою очередь.
  - Неужели ты это хочешь знать? - поинтересовался Леннрот, и вышло это у него как-то не очень дружелюбно.
  Поп не ответил, продолжая очень энергично грести. Складывалось такое впечатление, что лодку эту он приобрел во временное пользование без ведома ее хозяев. Да так, вообще-то, дело и обстояло. Спер он лодку, которой пользовались лишь для баловства и коротких заплывов по маленькой бухточке.
  - А вот раньше на Валаам можно было на подводе добраться, - сказал бывший пономарь. - Еще во времена преподобных Германа и Сергия79.
  Первым на остров пришел Андрей Первозванный. Он спустился под озеро возле местечка в низовьях реки Олонка, которое потом и прозвали "Андрусово". Ход подземный был там, где червь или змей прошел. Неведомые мастера укрепили свод, получился тракт, вмещающий повозку. Может, конечно, метелиляйнены все сделали, только теперь никто уже не узнает.
  Когда умер Рюрик, ход завалили. Причем, со всех сторон: и с Видлицы, и с Валаама, и с Коневца, и с Ландох. Наверно, там его и похоронили в золотом гробу.
  Так что теперь лишь один способ добраться до монастыря, водный.
  Под вечер в канун светлого праздника они причалили в первой же попавшейся бухте, где скалы отвесно не нависали над водой. Ничего, Ладога стерпела их круиз, ни разу не пошевелившись ни волной, ни рябью.
  - Все, милый друг, - сказал поп. - Обратно на материк уж сам. Мне теперь здесь до следующей весны грехи отмаливать.
  - А с лодкой как?
  - Да как хочешь, - махнул рукой дьяк, он же рясофор.
  Леннрот на прощанье поинтересовался именем своего невольного попутчика, тот начал, было, объяснять, что имен у него за всю жизнь было много. И все церковные, важные.
  - Йормо - так меня мама назвала, - оборвал он свою повесть. - Честь имею!
  Леннрот укрыл лодку от любопытных глаз, перевернул ее и затащил между камнями. Он все-таки надеялся, что она еще раз сослужит ему свою службу.
  В гостевом доме место для него нашлось вполне подходящее - возле стены на охапке ароматного сена. Все те, кто клубились в Сортавала, предпочли гостиницы и постоялые дома монастырским удобствам. С утра они планировали прибыть на службу целой флотилией. Однако и таких ротозеев, кем считал себя Леннрот в этих условиях, было порядочное количество. В основном, почему-то, русские. Он не понимал их речь, те же смотрели на него с оттенком превосходства и даже снисхождения.
  Рано утром Элиас проснулся оттого, что его кто-то пинает по ногам.
  - Вставай завтракать, а то места не будет, - сказал Йормо, бесцеремонно отпихивая чьи-то заплутавшие руки и ноги. Хозяева рук и ног хрипло возмущались с разных углов. Вероятно какое-то родство со своими конечностями у них осталось, поэтому они так сопереживали им и надеялись, что те разберутся и самостоятельно вернуться к привычным организмам.
  Монахи вытащили из трапезной столы, хотели поставить их буквой "зю", но потом плюнули три раза, перекрестились, сказали "Господи убереги", и выстроили обычным П-образным порядком.
  Еда была скоромная, мелко-мелко порубленная, чтоб в ложку большие куски не попадались. Все это покоилось на деревянных тарелках типа корыт. Одна кружка с медом молодильным полагалась на шестерых выпивох. Пили-ели строго по свистку. Да еще поп какой-то гундосил молитву, так что все едоки ежеминутно крестились и пели осанну, обмениваясь крошками, вылетающими изо ртов.
  Едва кто-то дожидался своей очереди промочить горло, как его тут же выгоняли из-за стола. Считалось, наверно, раз к молодильному напитку присосался, больше жрать не положено.
  А потом стали прибывать лайнеры с Сортавалы, и еще один, белоснежный парусник с женским именем на носу, пришвартовался на самом почетном месте. Это прибыла яхта с самого Петербурга. От нее явственно попахивало перегаром, так что более разборчивые в морских движителях прихожане могли предположить, что тяга у этого линкора с женским именем на носу спиртовая. Обман, конечно, и полная фикция. Фак, или фэйк с уголовным преследованием.
  Тут попы построились в колонну и взвыли песнь. Одна юная и очень красивая девушка в сопровождении строгой матери хлопнулась на колени и начала целовать землю. Если бы ее мать также пала ниц, то Леннрот бы предположил, что они что-то очень ценное потеряли в сутолоке и теперь отчаянно пытаются найти.
  Когда попы, дымя кадилами и бормоча что-то в кудлатые бороды, влились в храм, последовавшие за ними чопорные и нарядные дамы скопом тоже начали бухаться на колени и прикладываться капризными губками к каменному полу. Юная и очень красивая девушка уже вовсю извивалась где-то под ногами своей строгой матери и извозилась в пыли, как кочегар.
  Внутри храма, конечно, убранство поражало великолепием и красотой. Леннрот во все глаза смотрел на иконы, великолепные, как картины, расписные потолки, золотой алтарь. Попы целовали друг другу руки, каждый из присутствующих тоже норовил лизнуть, если не кисть с крестом, то хотя бы краешек рясы.
  В один момент Элиас оказался в одиночестве, вовсе не вовлеченный в круговерть почитания, слюней и коленопреклонения. Лютеранин, он не был привыкшим к таким вот проявлениям религиозных чувств. На него начали бросать укоризненные взгляды. А самыми укоризненными были взгляды взволнованных столичных офицеров в эполетах. Их глаза просто метали молнии, и можно было опасаться, как бы не начался пожар.
  Пойду-ка я отсюда подобру-поздорову, подумал он, но пойти не успел. Кто-то дернул его рукав и вложил в ладонь горящую свечку. Укоризненные взгляды мигом потухли.
  - Ты чего тут акции устраиваешь? - прошипел ему голос на ухо.
  Это Йормо, согнувшись в три рубля весь в благоговейном трепете, пробрался к нему.
  - Так я, эта, короче, не знал, - попытался ответить Леннрот, но ничего ответить не мог.
  - Чего не понятно - все упали, ты упал, - не унимался рясофор. - Все лобзаться - и ты с ними. Крестись размашисто. Вот и вся наука.
  А где обрядность? Где, как бы так сказать, традиции? Где волшебные слова?
  Э, брат, так тебе в народ надо сходить. К карелам, вепсам, ижоре, ингви, финнам, в конце концов. Там Педрун-пяйвя празднуют. Здесь же - Петров день.
  Покидать службу было нельзя. Они простояли в толпе пока дамы в порыве душевного трепета не начали падать в обмороки. Только потом попы закруглились и разрешили всем идти на "праздничное купание".
  Перехватив по хлебу, Леннрот и Йормо ушли от храма на берег, где расположились на прогретых солнцем камнях. Новоявленный рясофор достал откуда-то вареную рыбу, кислую капусту и кувшин ледяного кваса.
  - Здесь, вообще-то, не рекомендуется на камнях сидеть, - сказал он, отправив в рот щепотку капусты. - Змеи. А трогать их нельзя. Гады, как боги80.
  - И когда ты все узнал? - удивился Леннрот, занимаясь рыбой. - Вместе приехали, а ты уже словно местный житель.
  Мимо них лениво проскользила гадюка, скрывшись между камнями.
  Йормо замер и поежился. Элиас с самым серьезным видом вытер руки о траву и, стараясь не сбиваться, продекламировал заклинание Хассинена, оберегающее от укусов змей.
  Он ничего не ждал от произнесенных слов, но вышло так, будто эти слова ждали змеи. Несколько штук, доселе невидимые, они выползли из своих укромных мест и заскользили прочь от двух человек.
  - Надо же, а я думал, они глухие, - проговорил удивленный Леннрот.
  - Да ты, вдобавок, еще и заклинатель, - нисколько не смущаясь, заметил поп. - Молодец, магистр. Я бы тоже заветному слову научился, да нам нельзя. Грех это.
  Ну, да, церковь - это большие ограничения. Все зависит от начальства, скажет главный поп "анафема" - так тому и быть. Субординация в религиозных объединениях поистине чертовская. Отступление от установленного канона уже объявляет виновного "отступником". Можно ему и бороду отстричь, а можно и камнем по башке да в неприметную яму возле церковной ограды. Такая вот специфика рабочей специальности "поп".
  Ему вспомнилась сегодняшняя служба, и, прислушавшись к себе, отметил, что нет у него желания еще раз посетить подобное мероприятие. Эти целования, унижения на грязном полу, заглядывания в безразличные и пустые глаза священнослужителей - это все неестественно. Может быть, любителям церковного пения и приятно послушать, как попы хором выводят рулады, но себя к таковым любителям он причислить не мог.
  Побеседовать "по душам" с церковником, который много чего знает, провел не один десяток лет за изучением Святых писаний, нашел какие-то сокровенные смыслы в них - это, безусловно, интересно. Обмен знаниями - это всегда единственный путь к саморазвитию. Наставления и назидания - это дорога в никуда. А этим грешат большинство, кто считает государство и его институты самым верным, простым - вернее некуда, способом "достучаться до небес". Обязательно найдется человек, или группа лиц, вольных поступать, как им задумается, потому что они ближе всех к богу, нежели прочие человечки, потому что на их стороне придуманный ими же самими закон, потому что вся религия под них. О душе никакого разговора не ведется.
  - Эх, - вздохнул Йормо, который, вероятно, тоже подумал о чем-то подобном. - Или Пан, или Пропал.
  Леннрот даже вздрогнул от этих слов, которые никогда не предвещали ничего хорошего. Уж не одолела ли попом лихая дьявольская сущность?
  - Проблема выбора, - между тем, не обращая внимание на беспокойство товарища по трапезе, продолжил рясофор. - Многим знакома эта фраза, но немногие понимают ее.
  - А ты понимаешь? - осторожно спросил Элиас.
  - Ну, были времена, когда доводилось обращаться к пра-языку. Это может быть сейчас существует множество пустых слов, которые ортодоксальные батюшки, либо евангелические отцы блеют, сами не понимая смысла. И прихожане за ними повторяют. И народ начинает говорить. "И сказал господь: да будет свет. И стал свет"81. Слово послужило первопричиной, чтобы стал свет. Слово должно быть объяснено и служить поводом к действию, а не к другим словам.
  Вероятно, Йормо имел ввиду санскрит, которого сторонятся все ученые мужи и старательно исключают из лингвистических исследований.
  - Пан произошло от слова "pan", - сказал поп. - Пропал, как можно предположить, от слова "pr'tana". "Чудесный, восхитительный" и "неприятельское войско". И "имя мне легион"82. Вот и выбирай, что тебе ближе.
  
  13. Сортавала
  Аптекарь Сало пообещал пристроить лодку, которую Леннрот пригнал обратно с Валаама. Ему опять повезло, когда он греб в сторону материка. Ладога была спокойна и поверхность воды напоминала зеркало. Когда он причалил к берегу, в нем отражались летние звезды.
  Несвойственная работа заставила мышцы на следующий день изрядно болеть - одному работать веслами оказалось на редкость утомительно. Его походка железного дровосека и скованные движения не укрылись от внимания аптекаря.
  - Осмелюсь предположить, вчера был бурный день, несвойственный вашему организму, - сказал он.
  - Водная прогулка, - неохотно объяснил Леннрот. Ему не хотелось разговаривать, ему хотелось разобраться с этим делом, получить деньги - и отправиться дальше. - Что с ворванью?
  - Если бы что-то было не то, мы бы с вами сейчас разговаривали совсем по-другому, - усмехнулся Сало и сделался похожим на Кружевницкого. У Сало была природная сила и смекалка. У Кружевницкого - свои бандиты и коррупционные коридоры.
  Не дождавшись продолжения фразы, которое должно было быть выражено в пачке ассигнаций, перетянутой резинкой, Леннрот пожал плечами и приготовился ждать, что из этого выйдет. Пижоны любят делать театральные паузы.
  - Что вы знаете о жемчуге, мой предприимчивый друг? - неожиданно спросил аптекарь.
  Элиас знал о жемчуге все. Точнее, все, чтобы сказать "жемчуг есть".
  Как деловой и разумный человек, он понял: денег не будет. Не то, чтобы совсем, но дело было в другом. Сало, точнее, Кружевницкий вообразил себе схему, которая позволила бы ему избавиться от некоего ценного материала, вполне возможно, доставшегося ему на халяву, и при этом остаться при своих финансах.
  - Просветите меня, - просто сказал он.
  Аптекарь любил просвещать.
  В общем, жемчуг водится в раковинах-жемчужницах. В морях и океанах - морской, не в морях и океанах - речной. В Карелии и Финляндии он есть, его даже промышляют в светлых реках с не очень резвым течением. Такие реки были поблизости от древней столицы всея Карельской губернии города Олонец. В реке Олонка, например. Или в Салми, где протекает река Тулема.
  Добыча речного жемчуга полностью контролируется всякими артелями. Они договариваются с покупателями, сами добывают и бракуют, а также режут друг друга всеми доступными средствами, таким образом устраняя конкурентов и борясь за существование.
  Речной жемчуг похож на капли, не то, что морской - на шары. И перламутра в нем больше. И работать с ним - одно удовольствие. Но стоит дешевле. Однако тоже дорого.
  - Отдам по бросовой цене, - сказал Сало. - По случаю мне достался. Да, сам понимаешь, не мой профиль.
  Конечно, понятно. Кто-то в ближайшем поселке Салми подломил артель, выкрал намытую партию, каким-то образом свалил все сортавальскому аптекарю, а тот, не имея возможности обойти артелей-монополистов, пытается на этом заработать. Да еще в живых остаться и без последствий. Кто Леннрота знает? Никто. Значит, с него и спрос никакой.
  - Мне надо подумать, - сказал Элиас, уже начиная ломать голову, как бы правильно оценить и проверить этот самый жемчуг.
  - Да нечего тут думать, - сразу возбудился Сало. - Только сейчас бери и все сразу. И ходу из города, чтоб никто тебя не видел.
  - А цена?
  - Вот я тебе тут по ювелирке бумажку принес. Бусы там, кружева. Сравни. Отнимем комиссию, получим розницу. Еще десять процентов скидки дам.
  - Пятьдесят, - сказал Леннрот. - И еще мне денег на карманные расходы. Мне же не твой жемчуг грызть будущий месяц.
  - Твой жемчуг, уже не мой, - после небольшого раздумья протянул вперед свою лапищу аптекарь. - По рукам.
  Леннрот, конечно, рисковал. В этом промысле он был совсем несведущим, но, похоже, у него и выхода другого не было. Таковы риски частного предпринимателя на ниве контрабанды. Может, конечно, и выгоды больше, однако организации гораздо меньше. А там, где организация полагается на стихию, а не на отлаженные связи и схемы, там и рисков больше.
  Аптекарь сам принес холщовый мешочек и положил его перед Элиасом.
  - Ну, спробуй, - сказал он и развязал горлышко, перетянутое шнурком.
  Леннрот сунул в мешочек руку и пошевелил там пальцами. Конечно, всякое в жизни бывает - вон, например, Клеопатра сунула руку в кувшин, чтобы наркотического зелья достать, а там черные аспиды сидят и кусаются. На ощупь в мешочке, все-таки, были не змеи, а тактильно приятные продолговатые бусинки. Он вытащил несколько, прихватив их пальцами, и посмотрел на свет.
  Вспомнилось изображение котов перед рыбной лавкой, точнее, подписью под ним.
  "Вы рыбов продаете?"
  "Нет, показываю".
  "Красивое".
  - Красивое, - сказал Леннрот вслух.
  - Других не держим, - согласился Сало.
  Аптекарь дождался, пока Элиас уберет мешочек с жемчугом в свою заплечную плетеную корзину, и полез за бумажником.
  Леннрот сделал вид, что старательно изучает цены на ювелирных изделиях, прикидывая размеры перламутровых вкраплений и составляя пропорции в процентах. Он заметил, что Сало - хотя, нет, уже Кружевницкий - зацепился сначала за десять рублей, но потом передумал и вытащил пятерку.
  - На, чтоб еды купить, - сказал он.
  - Не, - замотал головой Элиас. - Еще десятку добавь. Пятнадцать - самое то.
  - Всего десять. И то, по-божески.
  - Хорошо. Четырнадцать.
  Аптекарь вздохнул и пристально посмотрел в глаза смуглому парню перед ним. Наверно, пытался рассмотреть чиганскую кровь. Что-то прикинув, снова пошелестел банкнотами.
  - Держи дюжину рублей. Все, больше не дам.
  Леннрот ушел со двора, немного удивляясь, как ему удалось вычиганить двенадцать рублей. Он, конечно, обратил внимание на то, что за ним наблюдали из-за занавеси конторского окна, что примыкало к аптеке.
  Жемчуг, конечно, был в его собственности, но вот насколько долго могло продлиться это обладание? Сало что-то упоминал о братьях, все превращающих в золу, отчаянных олонецких злодеях-поджигателях. Может, эта оговорка имела отношение к его новоприобретенному богатству?
  Элиас перешел через мостик и оказался перед постоялым двором, который уже не был столь сильно наполнен по причине окончания церковной службы Петрова дня. Он заказал у хозяина отдельную конуру - приспособленную под летнюю комнату пристройку - и предупредил, сделав строгое лицо и суровые глаза.
  - От Тухкиных83 кто-нибудь придет - я его жду. Без промедления ко мне. Ясно?
  Хозяин почему-то перекрестился в ответ и мелко-мелко закивал.
  Элиас заплатил за две ночи и, получив ключ, отправился в свой номер.
  Через некоторое время он вылез через окно и, пройдя через кусты, углубился в лес.
  Если Сало решил легализовать жемчуг, прилипший к рукам по случаю, то самое разумное, что он мог сделать - это самолично предупредить бандитов из артели о некоем проходимце, якобы пытавшемся ему сбыть товар, не так давно украденный с жемчужного промысла. Дать наводку надо сразу после сделки с Леннротом, чтоб ни у кого не было соблазна схватить их двоих с поличным. Пусть чиганистый финн уйдет на некоторое расстояние, а потом уже не его дело. Часть жемчуга при нем, пусть пытают, где остальное.
  Вряд ли Тухкины сами прибудут в Сортавала, наверно имеются у них тут доверенные люди, которые могут решать дела. К ночи они эти дела решать будут. Как только определят, где находится проклятый расхититель артельной собственности. То есть, не Сало, понятное дело, а несчастный Леннрот.
  Ближе к полуночи, огибая ладожский берег по большой дуге, Элиас услышал тревожный набат, долетевший до его слуха по воде. Это означало, что в Сортавала пожар. Точнее, пожар должен был быть в той самой пристройке к постоялому двору в форме конуры.
  Перед тем, как покинуть показавшийся ему столь негостеприимным и странным город, Леннрот изобразил на топчане, единственно вместившимся в его номер, человеческую фигуру, скорченную под какой-то накидкой, предположительно - аналогом одеяла. Дверь запер на щеколду, хотя понимал, что один хороший удар по двери распахнет ее, срывая с такого запора. К рукояти он привязал тонкую веревку, другим концом закрепив к своей переносной маленькой керосиновой лампадке.
  Лампадка с удара дернется и опрокинется прямо горящим фитилем на деревянную плошку, прикрытую куском хлопчатобумажной ткани, в миру называемом "носовой платок". В самой плошке будет ждать своего волшебного воспламеняющего действа горючая жидкость под названием, собственно, керосин.
  Элиас не послушался совета Сало немедленно уходить из города, потому что: во-первых, далеко не уйти, во-вторых, в лесу легче разбираться без свидетелей, можно долго-предолго мучить и получать от этого свой бандитский кайф.
  Если этой ночью дверь не выбьют, удостоверившись через окошко, что постоялец спит, то Леннрот успеет уйти на недосягаемое расстояние. Ну, а если выбьют - значит, сами виноваты.
  Пожар, потом тушение, потом разборки. Есть обгоревшие кости или нет? Скажут Тухкиным, что есть - и концы в огонь. А жемчуга - нет. Пусть с Кружевницким работают, авось у него что раздобудут. Хотя, вряд ли. Такого клеща так просто не раздавить.
  Первоначально Леннрот намеревался еще пройтись по Олонецкой губернии, как в ту пору называли Карелию, но теперь решил вернуться в более тяготеющее к Финляндии местечко под названием Иломантси, в надежде получить больше радости84.
  Никто не знает маршрут его экспедиции. Ни злодеи Тухкины, ни хитроумный Кружевницкий, ни родные, ни близкие. Одному Господу ведомо. Пан, или Пропал?
  Белые ночи практически закончились, так что не видно было нихрена. Разве что луна появится.
  Она и появилась, что характерно, вместе с облаком. Туча оказалась изнутри освещена так, что была очень контрастна на фоне неба. Идти можно, но под ногами не видно ни зги. Любая ямка, либо камень, либо суковатая коряга способны вывести пешего путника из строя. А это чревато неминуемой гибелью. Либо от леса, как такового со всей его таинственной силой, либо от лихих людей, которых по лесам шастает тоже немало.
  Зимой лучше. Снег отсвечивает, звезды дают направление - иди себе на лыжах, да радуйся. Пока на небе виден Плуг85, либо Пояс Вяйнямейнена86 - с пути не сбиться.
  Леннрот, лишившийся своего фонарика-лампадки, все-таки не рискнул идти дальше, выбрал сосну помогучей, да и устроился на выпиравшем корне, прислонившись спиной к стволу. Лес жил своей ночной жизнью, но это не очень беспокоило Элиаса. Летом зверь на человека не кинется, летом у него есть выбор. Вот какая-то пакость, не вполне связанная с людским миром, пристать может. Она завсегда на страх реагирует и к нему липнет.
  Лес - это древность, и порядки здесь древние. Карелы, застигнутые ночью посреди чащи, не всегда разводили костер. Разве что от холода, или еды приготовить. На огонь всегда кто-нибудь выходит. Или волк придет и долго-долго издалека зачарованно смотрит на пламя, либо злобная росомаха, любопытствуя, выйдет, а потом, забеспокоившись, подымет шум, способный вызвать у человека ледяной пот и мурашки по всему телу. Росомаха лучше видит, чем медведь, тот по ночам предпочитает вольготно спать, так как врагов у него в лесу, опять же, нету.
  Вот поэтому, если можно обойтись без костра, то лучше его не разжигать. Описал вокруг своего краткого привала круг, опустошив свой мочевой пузырь - и порядок. Пару часов можно спать, не беспокоясь ни о чем.
  Леннрот заснул сразу же, как только прислонился к дереву. Когда же открыл глаза, вокруг разгорался рассвет. Пока еще роса не выпадала, поэтому было вовсе не холодно. Никто из мелкого зверья не набился в его походную куртку, чтобы разделить комфорт, никто из крупного зверья, воспользовавшись случаем, не отгрыз ему ногу или руку.
  Он все-таки потратил некоторое время, чтобы маленьким костерком вскипятить себе кружку кофе. Вода из лесных бочажков и ручейков, на диво вкусная.
  Несмотря на то, что посещение Сортавала, а, особенно - Валаама, оставили у него гнетущие впечатления, сейчас в лесу, не слыша и не видя таких же как и он людей-человеков, сделалось покойно и даже радостно.
  Совсем не туда идет общество, раз спокойствие ощущается лишь тогда, когда ты вне этого общества. Значит, неправильное это общество. То есть, все государство - это злейшее зло для человека. А те, кто во главе этого государства, то ли марионетка царь, то ли кто-то тайный правитель - это враги по определению.
  Суть человека, которого создал Господь - это любовь. А отсюда вытекают другие его характеристики. Жалость, прощение, понимание, верность, доброта - вот это и есть человек. Существо одушевленное и наделенное даром слышать Господа, то есть, совестью.
  Что с государством, которое строят и поддерживают всякие люди, либо существа их заменяющие? Злоба, равнодушие, непрощение, жестокость и предательство. У них нет совести, да и неодушевленные они все. Любой полицай, не говоря уже о судье - это и есть государство. Поп - тоже государство.
  А вот доктор - нет. И рыбак с удочкой - не государство, пока на него не навалится ленсман со штрафом. В этом случае он уже враг государства. Да и врач, коли откажет в помощи больному - это тоже государство.
  По закону Леннрот должен был бежать в полицейский околоток и на всех стучать, чтобы все, в свою очередь, стучали на него. А потом понести заслуженное наказание и пасть жертвой непреодолимых обстоятельств. Однако он не испытывал ни малейшего угрызения совести, что поступил вопреки положенным государством нормам. Душа была спокойна, стало быть можно было жить дальше.
  Пес с ними с лицемерными алчными попами на Валааме, два пса - с аптекарем Сало, возомнившим себя самым хитрым, три пса - со всей оставшейся государственностью. Все это можно лишь ненавидеть. Копить злобу нельзя, потому что злоба съедает душу. А вот ненависть - это такое же чувство, как и любовь, только обратное. Две стороны одной и той же монеты, которой нам разрешено расплачиваться по заслугам.
  Леннрот, поглощенный своими размышлениями, не заметил, как солнце вышло в зенит, а под ногами начали попадаться свежие лежневки - временные дороги, проложенные в лесу по какой-то хозяйственной надобности. То ли лес заготавливать, то ли с болота торф вывозить, то ли камень выбирать. Все они идут к рекам. Ну, а реки впадают в озера. Его интересовало как раз Янисъярви. Там деревни, там можно материал пособирать.
  На удивление, чем ближе к святым местам, тем менее охотно народ вспоминает руны, обычаи и обряды. Понятно, что церковь этого не одобряет, но не до такой же степени! Что-то должно сохраниться. А в Сортавала было пусто. И на Валааме - тоже.
  Что выходит из горнила,
  Что в огне там происходит?
  Из горнила вышла дева
  С золотыми волосами
  И с серебряной головкой,
  С превосходным чудным станом,
  Так что прочим стало страшно -
  Илмаринену не страшно87.
  Тоненький мужской голос надрывался, и в каждый момент казалось, что сейчас поломается и оборвется. Песня возникла неожиданно и, как бы, просто из воздуха88. Потом из-за поворота, огибающего огромный камень, появилась лошадь с открытым ртом, которая остановилась и с большим подозрением начала смотреть на Леннрота. Можно было предположить, что это она пела.
  - Вас ист дас89? - спросила лошадь и тряхнула головой.
  - Нихт шиссен90, - ответил ей Леннрот.
  Из-за лошади вышел мужчина средних лет с бакенбардами и в жилете, одетом поверх простой рубахи. Он вздрогнул, увидев Элиаса, едва не подпрыгнув выше вершины валуна. За ним вышел еще один человек вполне местной наружности, с бородой веником, в картузе с поломанным козырьком и черными, будто нарочно испачканными в саже руками.
  - Здравствуйте, господин чиган, - сказал он голосом, которым, вне всякого сомнения, до этого тянул незнакомую руну.
  - Здравствуйте и вы, господа хорошие, - ответил Леннрот и добавил. - Только я не чиган.
  - Это господин магистр, - объяснил своему спутнику в жилетке певец. - Ферштейн?
  - Йа, - ответил тот. - Натюрлих.
  Лошадь втянула воздух ноздрями и радостно заржала, потешно шевеля большими коричневыми губами. Леннрот немедленно протянул ей яблоко с монастырского стола.
  Пока она с удовольствием жевала, певец спросил Элиаса:
  - Туда или сюда?.
  - К озеру, - ответил тот.
  - Значит, по пути, - улыбнулся местный житель. - Садись с нами. Немец возражать не будет.
  - Не буду, - согласился человек в жилетке и ушел за камень.
  Все они уселись на телегу, груженую плотно упакованными в мешки брикетами с коричневым сухим торфом, и поехали дальше.
  
  14. Кантелетар
  Немец оказался голландцем, который заготавливал в сухом болоте торф для своей голландской родины, где этот торф ждали голландские цветы тюльпаны, чтобы цвести и радовать дам по всей Европе.
  - Надо же, а я думал, вы углежоги, - кивнул на черные руки возницы Леннрот.
  - Это раньше я был углежогом, - согласился тот. - Жарко, дымно, а прибыли мало. Теперь вот на роздыхе. Торф таскаем.
  - И руны поем, - добавил Элиас.
  Телегу тряхнуло, немецкий голландец немедленно вывалился и затих под самым колесом, предвкушая, как его сейчас переедут.
  Леннрот и возница, склонившись, вытащили съежившегося человека за шиворот жилета и поехали дальше.
  Местный житель оказался вовсе не местным жителем. Это был Ваассила Киелевяйнен из беломорской деревни Вуоннинен волости Вуоккиниеми. Он был рыбаком, однако с возрастом выходить на промысел оказалось тяжело, поэтому отправился вместе со знакомыми мужиками туда, где тепло и ветер не продувает. Был углежогом, а теперь вот - торфяной рабочий.
  Руны петь ему запретили попы, которых тут тьма. Но когда никого нет, почему бы не поголосить? Эта руна о создании "золотой бабы", другой ипостаси золотого тельца, досталась ему от самого великого рунопевца, когда-либо им встречаемого, от Архиппы Перттунена из Латваярви.
  Ваассила спел еще разок, теперь уже о Вяйнямейнене, но, приближаясь к Янисъярви, замолчал и отнекивался: вполголоса руну выводить не умеет, а иначе - случайный попенок услышит и наругает. Еще и заработка можно лишиться.
  - Ты к нам в деревню приходи, - пригласил он Леннрота. - Там есть такие рунопевцы - закачаешься. Медведей в стаи собирают, ворон наперегонки бегать заставляют. Так-то, брат.
  Это было очень интересное открытие для Элиаса. Это было новое направление, куда следовало непременно поехать. Но уже не в этом году.
  Ночевать среди жителей и работников большой деревни, носившей одинаковое название с озером, Леннрот не решился. Все-таки близко еще было до раззадоренных Тухкиных, чем меньше народу его видит, тем больше шансов, что слух о его маршруте не дойдет до их ушей.
  Он ушел по речке Янисйоки, чтобы через несколько километров повернуть на Иломантси. И только запоздно, когда идти дальше стало небезопасно, он решился на привал.
  Можно было и в этот раз обойтись без костра, однако налетевшие невесть откуда тучи комаров злорадно грозили своими противными голосами, что обглодают до утра все его косточки, выпьют, нахрен, всю его кровушку. Да и записать хотелось слова, услышанные от Ваассилы.
  Дым поумерил комариные аппетиты, где-то за кругом света, который был меньше в размерах, чем охранный круг мочи, ночные твари спорили между собой: стоит идти к огню, либо нет там ничего интересного.
  Леннрот, изготовивший себе горячей пищи и горячего кофе, записал все, что сохранил в голове, в свою тетрадь в кожаной обложке. Он не забыл ничего, и это было отрадно. Настолько, что проспал до рассвета, никем не потревоженный, не обеспокоенный и даже безмятежный.
  Красные зрачки следили за ним из сгустившейся тьмы, клыки и когти выискивали момент, когда они могут быть опасны для человека, но это время еще не наступило, а прошлая возможность уже минула.
  Что же, приходится ждать и терпеть. У них в запасе были все годы этого мира, вплоть до самого Судного дня. Так стоило ли беспокоиться об этой летней ночи?
  В августе выдалась целая неделя дождливой погоды. Леннрот добрался до Иломантси и поселился в уединенной и заброшенной хижине на самом краю леса. Внутри из убранства почти ничего не было, но местный староста бросил клич среди верующих, те клич подхватили и принесли ему домработницу, старую добрую старушку, глухую, как пень.
  Леннрот не знал, что ему делать с этой бабусечкой, поэтому подхватил ее на закорки и отнес старосте обратно. Та была рада перемещениям на свежем мокром воздухе и глазела по сторонам, роняя из беззубого рта тягучую слюну. Местные собаки приветствовали их жизнерадостным лаем, стараясь не угодить под ноги. Старушка радостно лаяла в ответ. Наверно, они понимали друг друга.
  Староста перехватил домработницу и унес ее внутрь своего дома. Вероятно, в шкаф поставил до следующего случая.
  В Иломантси жили люди разного вероисповедания, большая часть - лютеране, оставшаяся треть - ортодоксы. Они ходили в гости в церкви и кирхи, стояли там службы и совсем не парились на несущественные разницы в религиозных доктринах. Леннрот очень надеялся на доброжелательность местного населения, чтоб исключить всякие нежелательные контакты с ленсманами.
  Ленсманы, а их было несколько, однако пристали с расспросами и подозрительно щерились на сумку путешественника. Особенно сильно их напрягала тетрадь в кожаной обложке. Все они - каждый в отдельности и сообща - верили, что тетради нужны для того, чтобы писать доносы. Между ними и Элиасом установился обычный контакт: была б моя воля, я б тебя мигом вывел на чистую воду.
  Но то ли воли у них не хватало, то ли никаких компрометирующих обстоятельств предложено не было, с началом дождей они оставили Леннрота в покое.
  А люди в Иломантси жили совсем не мрачные и очень даже веселые. Оправдывали свое название. Так что несмотря на то, что ночевать Элиасу приходилось на собранной в амбаре соломе, старой и уже практически вышедшей из употребления, а готовить в подправленной глиной печи на своей походной кухонной утвари, было очень покойно в этой глуши.
  Даже солома, сухая-пересухая, начала пахнуть сеном, видимо нахватавшись влаги из воздуха. Чуть выровненная печь давала достаточно тепла, чтобы не было холодно по ночам. Также она давала много дыма, который приходилось выпускать через специальное окошко на чердак.
  Народ, когда к нему начал обращаться Леннрот по поводу народных песен, отнесся к нему с пониманием и одобрением. Очень много женщин и мужчин были сами не свои подрать глотки. Нашлись среди них и те, кто умел красиво петь. Большинство песен были какие-то новоделы: я пришел, а ты ушла, на душе скребутся кошки, скоро будет новый день, и сойдутся, вот те крест, все наши дорожки.
  Но были песни, очень даже напоминающие руны, весьма возможно из них произошедшие. Лучше всех пела красавица-карелка Матэли Куйвалатар. Она совсем не соответствовала фамилии91. Высокая дородная смешливая Матэли обладала замечательным голосом и умела хорошо им пользоваться.
  Если за мужчинами-рунопевцами Леннрот приспособился подпевать сам, чтобы потом записывать все в свой кондуит, то с девушками таковое не получалось. Поэтому он садился где-нибудь в сторонке, пока женщины занимались своей работой, и чтобы эта работа спорилась пели свои песни. Элиас записывал, придумывая сокращения слов, и не перебивал. Когда куплеты повторялись, дополнял свои записи.
  Но гораздо интереснее получались песни во время отдыха, когда кто-нибудь заводил то, что у нее было в это время на душе. Когда в таком случае пела Матэли, Леннрот забывал записывать, весь отдаваясь слуху. Так могла петь только прирожденная артистка. Прочие женщины только посмеивались, видя в какой ступор впадает Элиас от звука ее голоса.
  Матэли была старше Леннрота, причем, значительно старше. Но она была красивой. Она была вдовой, дети выросли, скоро должна была уехать в Швецию, куда ее сосватали за богатого и престарелого марк-графа. Это должен был быть союз по расчету и взаимной договоренности.
  - А, может, ты со мной в Хельсингфорс поедешь? - спросил однажды Леннрот.
  - Я всю жизнь на берегах нашего озера Кайтере прожила, а тут предложения посыпались, - засмеялась Матэли. - Вот если бы ты не был так молод, можно было бы подумать. Да еще...
  Она замялась и отвела взгляд от Элиаса.
  - Что? - сразу спросил он.
  - Да ничего, - опять заулыбалась Матэли. - Сено у тебя колючее.
  Позднее, когда Леннрот уже уходил из Иломантси, она все-таки сказала то, чего долго не решалась.
  - Может быть тебе будет трудно это понять, но я вижу, что нельзя тебе заводить семью. По крайней мере сейчас.
  - Довольно категорично, - удивился Леннрот.
  Матэли не спешила снова говорить, поэтому это обеспокоило его. Обычно такие вещи просто так не высказываются, тем более карелками. Они были с ней близки, поэтому воспринимать произнесенные слова можно было, как предостережение. Нельзя не обращать внимание на предсказания, какими бы странными они ни были.
  - На тебе раны от когтей, - наконец, сказала женщина. - Но они не только на тебе, но и на твоих потомках. Коли у тебя будет семья, им не справиться с этим. По крайней мере, пока.
  - Пока - что? - серьезно спросил Элиас.
  - Пока они глубоки и еще довольно свежие. Должно пройти время, оно залечит. Прости меня за эти слова.
  Леннрот достал из кармана нить с жемчугом. Когда он оставался один в своей избушке, то проделал нагретой иглой отверстия в перламутровых продолговатых бусинах. Натер, конечно, мозоли на пальцах, когда сверлил, но получилось очень выразительно.
  - Это тебе за твой голос и твою красоту, - сказал он и протянул ожерелье Матэли. Увидев, что на ее глазах заблестели слезы, поспешно добавил. - А также за твой завораживающий смех.
  Женщина примерила бусы из речного жемчуга себе на шею и вопросительно посмотрела на Леннрота.
  - С такой подвеской ты в Швеции надолго не задержишься, - сказал он.
  - Это как так? - удивилась она.
  - Такой жемчуг должен украшать женщин самых высоких обществ, а ты в нем, безусловно, будешь главным украшением. Европа у твоих ног, красавица.
  Элиас ушел, когда кончились дожди. Август был требователен, урожай уже почти был готов, в лесу созрела ягода, грибы выглядывали из мха и из-под деревьев - времени на отдых практически не оставалось. Люди в деревнях и на хуторах занимались заготовками на зиму. Он не мог больше приставать со своими чудными расспросами к занятым повседневным трудом работникам и работницам.
  Да и собранный материал хотелось как-то переработать. Его тетрадь была полна в общей сложности тремя сотнями самых разных народных произведений. Единственное, что Леннрот не догадался сделать, так это записать имена людей, которые делились с ним затухающим дыханием прошлых веков.
  Кого-то он запомнил, кто-то потерялся из памяти, кто-то навеки поселился в его сердце. Красавица-карелка Матэли для него, пожалуй, была идеалом. Идеальность теряется от повседневности, поэтому он старался не жалеть, что ушел из Иломантси. Может быть, когда-нибудь доведется встретить такую же Матэли в молодости. Теперь Леннрот знал, какой тип женщин ему нужен.
  Вот только сколько бы он ни осматривал себя на предмет шрамов от когтей после той памятной ночи на Юханнус, ни на груди, ни на шее заметить ничего не удавалось. Не каждому дано видеть, но каждому дано не забывать.
  В конце августа, порядком посвежевший и закаленный долгими пешими переходами, лесными ночевками и подножным кормом, Леннрот пришел к дверям гостеприимной усадьбы в Лаукко. Тернгрены, проводившие конец лета в своем имении, обрадовались высокому загорелому путнику, который однажды позвонил в колокольчик возле их двери. Синие глаза странника светились радостью, впрочем, как и глаза всего семейства и их собак. Только кот никак не проявил себя. Новый человек в доме - это новая забота. Надо следить, чтобы не спер ничего.
  Рассказы Леннрота были интересны, хозяйка дома настояла на том, чтобы он их записал. Так появился "Странник" - сборник путевых очерков. Однако ценителями этого романтического во многих отношениях сборника на несколько лет сделались мыши, забегавшие по своим мышиным делам в чулан на чердаке. Там тетрадь пролежала несколько лет, пока мыши, что называется, не зачитали ее до дыр.
  Ко второй половине октября того же года Леннрот оказался в Хельсингфорсе, без лишних переживаний поступив на медицинский факультет университета. Он по традиции и устоявшемуся мнению считался ограниченным в средствах студентом, поэтому профессор Тернгрен и знакомый по Хяменлинна доктор Сабелли настояли, что только медицина способна вывести на независимый финансовый уровень талантливого философа.
  - Самая престижная должность - это кровопускание и лечебные пиявки, - сказал Сабелли.
  - А также вывод из запоев и профилактика алкоголизма, - добавил Тернгрен.
  - А можно ветеринаром стать? - робко поинтересовался Леннрот. Все-таки работа с людьми привлекала его не очень.
  - Можно, - хором ответили оба лекаря. - Только потом. Для души, так сказать.
  Логика в их суждениях, конечно, была. Люди смертны. Причем, как сказал классик, порой неожиданно смертны. Все боятся этого, поэтому работа у доктора никогда не кончится. Значит, и жалованье обеспечено. Степень владения профессией обеспечивает довольно высокое денежное вознаграждение. Или, наоборот, мизерный оклад. Все зависит, как люди будут отзываться.
  Тогда еще не были придуманы врачебные комиссии, где заседают, в основном, полные бездарности, делающие деньги на своих подписях и круглых печатях с той же фамилией. И роль психологов выполняли попы-духовники, зачастую бесплатно. Но, конечно, совсем не бескорыстно. Этот кладезь информации позволяет государству существовать и устранять мнимые и вполне реальные угрозы.
  Леннрот очень скучал по Матэли. Порой, он писал ей письма, куда включал запавшие в душу слова из ее песен, но письма отправлять было некуда. Да и не умела ни читать, ни писать красавица карелка. Каждая строчка в его послании дорогой женщине была словно бы частью их беседы. Только совсем безответной беседы.
  Как бы то ни было, но тяга к перу дисциплинировала Элиаса, если в день он не написал ни строчки, день считался потерянным. Если не отвлекаться на поиск еды и средств к существованию, день оказывался очень коротким. Хотелось сделать многое, а получалось все по иному. И учиться надо, и самоучением заниматься, и обрабатывать свои записи, и новые мысли - беседы с Матэли - записывать. Да еще преступное прошлое контрабандиста и тяга авантюриста заставляли предпринимать определенные действия.
  Речной жемчуг ушел на ура. Все это обошлось Леннроту в один привод в полицию, а до этого разбитые кулаки и установившейся репутации берсерка после освобождения. Денег в его кармане прибавилось изрядно, да чего уж там - с лихвой окупилась бы вся предстоящая учеба в университете. Можно сказать, он разбогател. Вот только виду не показывал.
  Немаловажным было то, что у него появились некие связи в преступном мире Хельсингфорса, по рекомендациям, конечно, авторитетного армянина Якова из города Турку. Кроме бесстрашия в драке репутация у Леннрота была простой: на него можно было положиться, не сдаст и не продаст. Как себя зарекомендовал в полиции и сыске студент медицинского факультета - этого не узнает никто. Все знали только то, что не уважали Леннрота ни в полиции, ни в сыске. Взяли бы, да не могли найти, за что брать.
  Чем больше работал со своими записями Элиас, тем трепетней он относился к прошлому этой земли. Конечно, каждая власть, каждый божок эту власть представляющий, перевирает историю по-своему, по "убожески". Верить государству нельзя ни в чем, особенно в провозглашении величия. Верить можно народу, который из поколение в поколение передает народную память. А в ней нет места никакому "величию".
  Однако прошлое - это не повод не меняться. Если прошлое, его наследие, категорично не менять, то впереди не будет будущего.
  "У каждой эпохи есть свой характер, своя жизнь, своя сущность. И былое нельзя вернуть назад, на какой бы веревке ее ни тянули. Эти слова не для того, чтобы восхвалять настоящее перед прошлым, а лишь в назидание тем, кто печалится, глядя, как валится наземь старая ель, и не понимает того, что из молодого побега, если его не затоптать, может вырасти новое дерево".
  Так писал Леннрот в своем очередном письме Матэли. Та, конечно, соглашалась и добавляла: умно пишешь, господин магистр, такие мысли, такие впечатления, да только мне? Отрадно, конечно, если донести их не только далекой и недосягаемой веселой певунье с берегов озера Кайтере, но кому-то еще. Не скучающим клеркам из научного совета, не полицаям из надзора над вольнодумцами, а разным людям, которые умеют читать и умеют думать.
  - Ай, да Матэли, - восхищался Леннрот. - Ай, да Кантелетар92!
  Элиас не тратил деньги. Воодушевленный своей литературными разработками, он намеревался организовать еще одну экспедицию, на этот раз к Беломорью, куда его звал Ваассила Киевеляйнен. Лишь только получит диплом о свободной практике дипломированного доктора - и сразу в путь. Судя по всему эта дата должна была прийти как раз на лето 1830 года. Хотелось бы, конечно, попробовать себя в зимнем путешествии, но к этому следовало готовиться серьезно. Зимний сезон в Лаукко - не в счет. Нужно было продумать снаряжение, питание и стратегию.
  Вот как раз со снаряжением хотелось немного поработать уже сейчас.
  Беседа с уголовными элементами - это было то, что требовалось. Уголовные элементы, вероятно, уже соскучились без "придурковатого магистра".
  - Не буду ходить вокруг да около: нужен ствол, - сказал Леннрот человеку, организовавшему сбыт последней кучки жемчуга.
  - Да легко, - ответил человек, он же уголовный элемент, и вытащил откуда-то из подвала всю в пятнах ржавчины винтовку, длиной с фонарный столб газового освещения. - Отличная машинка, почистишь, маслицем обработаешь - пуляй в свое удовольствие.
  Элиас попытался представить себе себя в лесу с такой дурой за плечами. Кремневая винтовка Фергюсона, конечно, очень боевая вещь. Фантазии у него все же не хватило, как можно будет легко и быстро привести такой ствол в готовность.
  - Не, мне что-нибудь поменьше в размерах, - очень скептически поморщился Леннрот. - Чтобы и для охоты годилась и для...
  - Для рыбалки, - договорил запнувшегося Элиаса уголовный элемент.
  Договорились, что при появлении чего-то такого стоящего, с Леннротом свяжутся посредством кодового кашля под дверью. Но это будет уже стоить дороже, нежели это "ружжо".
  До декабря 1830 года никто ни разу не прокашлял. В этом же месяце Леннрот защитил кандидатскую диссертацию по медицине. Тема была "Побочные эффекты от кровопускания и применения лечебных пиявок при выводе из запоев и профилактики алкоголизма".
  
  15. Эпидемия
  Леннрот учился в университете, стараясь по мере своих сил. Сил у него было предостаточно, так что некоторые дисциплины он закрывал экстерном. Единственное, чего не хватало, так это времени. Не сумел он подготовиться к лыжному броску на восток, зима в Хельсингфорсе оказалась на диво сырой, и снега было мало.
  Тем не менее он планировал весной двинутся в путь. Обретенная вместе с дипломом лечебная практика позволяла спокойно смотреть в будущее, скрывать свои богатства становилось вовсе необязательным. Однако деньги от "жемчужного" похода хотелось тратить лишь для своей литературной деятельности.
  Элиас провел некоторое время у своих добрых друзей Тернгренов, а потом двинулся в путь. Через несколько дней на подводе его привезли в усадьбу.
  Какая-то непонятная болезнь, не позволявшая дышать, накрыла его с головой. Он боролся, как доктор пытаясь найти в своем организме то, что оказалось под вредным воздействием заразы. Но чем больше он к себе прислушивался, тем больше удручался: под вредным воздействием заразы оказалось все его тело.
  Легкие не дышали - нет, дышали, конечно, но как будто не полной грудью. Ноги не ходили - ходили, конечно, но очень быстро начинали заплетаться и вовсе хромать. Желудок не принимал пищу, зато расстройство желудка случалось с пугающей частотой. Температура держалась и отказывалась спадать. Потом начались видения.
  Какая-то милая женщина, ему казалось, что это Матэли, отгоняла от него мерзкого кривляющегося Пропала. Она пела песню, но голос был другим, вполне обыкновенным. Пропал блеял и увещевал - у него подобные штучки получались очень ловко.
  Он вкрадчиво и убедительно говорил, что надо перестать дышать - тогда будет тебе счастье, надо перестать думать - тогда будет тебе блаженство, еще бы кого убить надо - тогда будет тебе почет. А женщина пела про несчастья Элины, и эта старинная песня заставляла демона отходить. А, главное, Леннрот начинал вновь понимать, что все слова, которые говорил Пропал - это вранье.
  Элиас открывал глаза и пил густой кисло-сладкий морс из клюквы, кружку держала Йоханна Тернгрен и тревожно смотрела ему в глаза.
  - Тебе надо больше пить, - говорила она.
  - Спой мне еще, - отвечал он. - Твоя песня, как лекарство.
  И он опять впадал в полузабытье, где его ждал Пропал, женщина, то ли напоминавшая Матэли, то ли - нет, иногда Пан - отчаянно издалека жестикулирующий, еще строгий кот Тернгренов и даже заклинатель Хассинен, грозивший ему пальцем. Все, кроме беса Пропала, взывали к нему, чтобы он встал с постели.
  Через неделю после того, как его привезли в Лаукко, Леннрот поднялся на ноги.
  - Что это было? - спросил он у сумрачного профессора Тернгрена.
  - Это был морок, - ответил Йохан. - Никак не болезнь.
  - Хорошенькое дело, - усмехнулся Элиас. - Еще тридцати не минуло, а уже обморок.
  С того раннего утра он быстро пошел на поправку.
  В Санкт-Петербурге свирепствовала холера. Йохан, как специалист, успокоил своих близких, что у Леннрота что-то другое. Тем не менее больного Леннрота поместили в карантин, в котором его навещали все, кому не лень. Даже кот повадился заходить и долго наблюдать за Элиасом, помахивая между делом своим хвостом, как собака.
  Никто из Тернгренов, никто из слуг, никто из домашних животных ничем не заболел. На семейном совете решили поставить диагноз. И он был поставлен. Переутомление! Организм Леннрота решил напомнить о себе и заявить, что отдых - это не только шестичасовой ночной сон, но и свободная от переживаний голова. Таковой она делается при рыбалке, при чтении, при походе в концерт или в художественную галерею.
  - А ты когда последний раз в концерт ходил? - поинтересовался Йохан, допивая коньяк из бокала.
  - На концерт, - поправила Йоханна.
  - Ни в концерт, ни на него никогда не ходил, - честно признался Элиас. - Можно мне еще коньячку, больно он у вас душевный?
  Кот укоризненно и даже сочувственно посмотрел на выздоравливающего, а собаки упали на пол и принялись хохотать, дрыгая в воздухе ногами.
  28 мая Леннрот отправился в свой поход, через месяц, придя в себя, решил все-таки его продолжить. Но судьба распорядилась иначе.
  Уже 6 августа Леннрот вернулся в Хельсингфорс. Перед этим где-то на границе городка Кухмо, уже готовящегося раствориться в карельских землях, его настиг запыхавшийся гонец.
  - Эпидемия, - сказал гонец, никак не в состоянии прекратить запыхаться. - Всех врачей в столицу собирают.
  - А, ну это не ко мне, - возразил Леннрот. - Я доктор.
  Таковое определение, конечно, носило очень формальный характер. Считалось, что врач и доктор - это разные проявления одной и той же лекарской специальности. Доктор лечит, а врач - врет.
  Запыхавшийся гонец несказанно удивился, а Леннрот уже решительным шагом направлялся к почтовой службе, чтобы найти себе место в повозке на юго-запад.
  Город он застал, будто вымершим: на улицах ни единой живой души, только ветер таскал по мостовым обрывки каких-то бумаг. Холера пришла в Хельсингфорс. Путь ее был долгим, начиная с Китая, где всегда роились и вырывались в мир опустошительные недуги.
  Считалось, что торговый караван пришел в Омск, который власти, наслышанные о беде, выдержали почти месяц на окраинах города, а потом выдержка им изменила. Китайцы, все, как один, клялись в своих отменных здоровых организмах, крестились ногой и предлагали мзду. Не родился еще государственный чиновник, который откажется от взятки.
  Когда хватились, две трети китайцев уже сбывали свой товар в Санкт-Петербурге. Вместо них чалились в загоне специально отобранные местные жители крайне низких моральных качеств.
  Второй путь холеры в тот злополучный год был из Индии, где заразы едва ли не больше, чем в Китае. Вместе с англичанами ее привезли в страны Балтии.
  В общем, случился караул, и люди начали болеть и умирать. Всем потенциальным жертвам хотелось жить, а власти Финской земли нашил отставного прокурора с Брест-Литовска, который вызвался эпидемию прекратить.
  Он приказал построить в разных уединенных местах холерные бараки, и туда свозить всех подозрительных лиц. Прокурор прекратил свободное передвижение по городу, закрыл все лавки и производства и пригрозил гражданам каторжными работами, буде те взывать к жизни. Помимо холеры начался голод.
  Люди быстро смекнули, что выжить им можно будет лишь в том случае, если устроить "холерный бунт". Они к этому были уже готовы, как главный эпидемиолог в прокурорском чине выступил перед делегатами, профсоюзами и, вообще, кем попало. Он рассказал свою любимую байку, что врач предписал лекарства одной семье, а те скормили эти лекарства кошке. Та издохла, потому что организм у нее, у кошки, совсем нечеловеческий. Верьте врачам!
  - И мне верьте еще больше, - сказал он. - Всем по домам. Сидеть и не высовываться. А иначе на каторгу!
  Уже закончив свое выступление, весь надутый от гордости за себя, главный борец с эпидемией получил по башке. Ему прилетело полено, а потом еще несколько. Пришлось срочно удирать обратно на пенсию в Брест-Литовск. Фамилия у него была Парфёнчиков.
  Как ни странно, но изгнание левого прокурора снискало доверие для докторов. Их, конечно, не хватало. Ждали помощи из Питера, да там положение было не лучше.
  Доктора работали, не покладая рук. В ход шли помимо жаропонижающих порошков народные средства. "Ешьте больше огурцов, пейте больше капустного рассола либо клюквенного морса", - вот такие рекомендации в тайне от чиновников городских структур, давали лекари. Еще желательно было сменить климат, довольно сырой, как в Хельсингфорсе, на более континентальный, а еще лучше - на горный.
  Жертва холеры умирал не от диареи или рвоты, он погибал от обезвоживания организма. И еще человек погибал от паники.
  Всего 1258 человек заразилось холерой во всей Финляндии в тот год. Почти шестьсот человек умерло. Огурцы помогли многим, а спасла всех зима.
  Леннрот, еще не успевший пошить себе докторский мундир, работал в той одежде, в которой он приехал из Кухмо. По причине довольно жаркой августовской погоды он ходил босиком и нисколько не парился по этому поводу. Конечно, существовала вероятность, что он сам может заболеть, заразившись от своих пациентов, но почему-то у него была уверенность, что перенесенная им в июне болезнь каким-то образом укрепила его сопротивляемость к страшному недугу. Хотелось об этом подумать, да было некогда.
  А тут еще сам генерал-губернатор граф Закревский пожаловали. Что он хотел увидеть в холерной палатке? А увидел он Леннрота. Тот никак не мог удрать, сам прилег на одну из походных коек и притаился.
  Прочий народ лежал и хрумкал огурцы, а у Элиаса под рукой ничего не оказалось. Он притворился спящим здоровым сном выздоравливающего.
  - Этот почернел уже, скоро помрет, - со знанием дела изрек генерал-губернатор.
  "О ком это он говорит?" - подумал Леннрот, но переспросить не решился.
  Он был изрядно обласкан солнцем, можно сказать, загорел этим жарким июлем до черноты. Прочие пациенты к его виду уже привыкли, поэтому чуть не подавились своими огурцами - надо же, доктора в покойнички определяют.
  Леннрот и не заметил, как уснул. Через некоторое время он в полнейшей панике встал с койки и ошалело посмотрел по сторонам. Ему показалось, что он лежит в одной палатке с мертвецами. Было очень темно, лишь слабый огонек ночной лампадки колебался возле входа. Никто не шевелился. Никто не стонал. Никто не дышал.
  Очень жгло шею и грудь. Элиас расстегнул ворот своей косоворотки, в которой последнее время работал, и пощупал, что же такое болит? Он достал из кармана штанов крошечное овальное зеркальце, которым определяли дыхание у мертвых и отсутствие такового у живых, и всмотрелся в него.
  Леннрот даже не удивился, заметив сквозь мрак багровеющие рубцы от давней встречи с Пропалом и его сообщниками. Неужели ему носить эти знаки до самой старости? Милая Матэли предупреждала, чем все это может обернуться для его близких.
  Где-то на улице горели костры и почему-то отчаянно пахло серой. Ни одной живой души окрест. Так, вероятно, должна выглядеть преисподняя. Холера выбралась оттуда, холера взяла ее с собой и развернула все это здесь, в Хельсингфорсе.
  "Летом мы можем обороняться. Зимой нам по силам побеждать".
  I went down to the water,
  Like a lamb to the slaughter.
  Didn't know what was waiting for me there.
  Nobody warned me,
  Nobody told me,
  My excuse is I wasn't prepared.
  I drank deep from the river,
  And sealed up my fate.
  I should have seen the trap, baby
  Before it was too late.
  We go down, we go down ,
  We go down, it's the only way out93.
  Я погрузился в воду,
  Как ягненок на бойне.
  Не знал, что ждет меня здесь.
  Никто не предупредил меня,
  Никто не сказал мне,
  Меня извиняет то, что я не был готов.
  Я напился из реки,
  И запечатал свою судьбу.
  Мне следовало разглядеть ловушку, детка
  Пока не слишком поздно.
  Мы опускаемся, мы опускаемся,
  Мы опускаемся, это единственный выход вон94.
  Что бы ни творилось вокруг, что бы ни происходило поблизости, нельзя допускать все это в свою душу, нельзя мириться с этим. Если принимать неправедное, значит - проиграть, значит - сдаться. А еще это значит, что, глядя на тебя, сдадутся другие. Тогда холера поглотит весь мир, тогда все жизни напрасны.
  С первыми заморозками пошли на поправку последние больные. Дурацкие холерные бараки, огороженные и похожие на хлева детища прокурора в отставке Парфёнчикова, так и остались стоять невостребованные. С наступлением зимы они начали растворяться в морозном воздухе: сначала растворились все доски, потом железо, потом проволока. Осталось пустое место, через которое проросла сыть, протянувшая к первым снежинкам свои жухлые стебли.
  Леннрот, как и остальные доктора, не жалевшие себя во время борьбы с холерой, были пожалованы самим императором золотым перстнем с бриллиантом. Закревский впоследствии пошел на повышение и сделался генерал-губернатором Москвы.
  Эпидемия повлияла на то, что студентам университета, все еще числившимся кандидатами, присвоили звания "докторов медицины". И к Рождеству шестеро новоиспеченных профессионалов вместе с заслуженным доктором Тернгреном отправились к нему в имение в Лаукко, чтобы слегка расслабиться.
  Нужна была разрядка, они все это получили. Никакого безобразия, только выпивка, баня, купания в проруби, какие-то бесшабашные селянки, да здоровое и обильное питание. Редко, когда доктор принадлежит самому себе, даже в Рождество. Тем ценнее были те праздники, с чем согласилась даже Йоханна, приглядывающая за своим Йоханном. Ну, а профессор Тернгрен ни на кого кроме своей жены больше и не смотрел.
  Основанное осенью того же года финское книжное сообщество, SKS95 в последствии, сразу же активно взялось за свое развитие. По Финляндии полетели гонцы с предложением о сотрудничестве. Один из гонцов долетел до Лаукко.
  Господа банщики, - обратился он к ряду голых мужиков, которые лежали в клубах пара от тающего под их разгоряченными телами снега. - Можно к вам обратиться?
  Можно, - согласились доктора, посыпая друг друга снежными охапками.
  Кто среди вас доктор философских наук Леннрот?
  А-то тебе не ведомо! - проговорил Йохан.
  Так, с вашего позволения, в бане все равны - и доктора, и философы.
  Банщики меж тем начали подыматься на ноги, все облепленные снегом, и, начиная зябнуть, пустились со всех ног обратно в сауну.
  Так есть? - вопросил гонец прямо в сверкающие розовые зады, скачущие в открытую банную дверь.
  Есть, есть, - в шесть голосов ответили ему люди, только один, высокий и все еще загорелый, промолчал.
  Посыльный от SKS вошел в предбанник и, дождавшись, когда отогревшиеся и оттаявшие доктора рассядутся в комнате отдыха с бокалами пива из бочонка, вежливо всунул в дверь половину своей головы и деликатно откашлялся.
  Уважаемый господин Леннрот. - проговорил он, обращаясь на сей раз к тому, кто промолчал, то есть, к Элиасу. - Могу ли я предложить вам сотрудничество с организацией, уполномочившей меня на это?
  В этом есть срочность? - с сожалением поднимаясь с плетеного кресла, спросил Леннрот.
  Что вы, что вы, я с позволения хозяина этого дивного места подожду, - пояснил гость.
  Ну, тогда, милостивый сударь, извольте подождать в доме, - сказал Йохан. - Там моя супруга нальет вам чаю. А мы в скором времени выйдем, дабы взбодриться и восполнить запасы потерянной с потом жидкости.
  Судя по подозрительно красному носу гонец странно реагировал на чай: глаза его заблестели, а речь сделалась несколько малопонятной.
  На вопросительный взгляд Йохана Йоханна лишь усмехнулась и пожала плечами. Сегодня был вечер отдыха. Сегодня все были живы и здоровы. Сегодня никого не печалили новости о бушующей эпидемии холеры - ведь она закончилась! Сегодня была жизнь, беззаботная и радостная.
  Поговорить с гонцом удалось лишь утром, когда тот, заночевав у радушных хозяев, смог вновь разговаривать с чувством, с толком, с расстановкой. Чувства его переполняли самые гуманные, толковать он мог бесконечно, расставляя при этом ударения на нужных словах.
  В общем, ситуация была такова, что книжное общество предлагало активно поддерживать собирательную этнографическую деятельность Леннрота, а также представлять интересы автора при издании его трудов. Предложение было ограниченным, поэтому в случае понимания Элиасу предлагалось явиться в штаб-квартиру общества и подписать необходимые документы: договор, страховку и гарантийные обязательства.
  Леннрот крайне сдержанно относился к раскрывающимся перспективам. По сути литературное общество представляло собой государство, что налагало очень большие ограничения свободы. Само общество располагалось в очень вычурном здании, спроектированном Себастьяном Грипенбергом по адресу Халлитускату, дом 196.
  А кто кураторы общества? - спросил Леннрот.
  Затрудняюсь сказать, - замялся гонец. - Но, по-моему, кто-то из управления жандармерии. Однако я могу ошибаться.
  Тогда я предлагаю иное название общества, - сказал Элиас. - Не финское книжное общество, а финское литературное общество, SKS.
  Пожалуй, с тем и закончился 1831 год для всего образованного финского общества. А для Леннрота вся учеба подошла к концу. Впереди была жизнь, полная нереализованных пока планов, впереди была неизвестность, манящая и слегка пугающая.
  
  16. Лечебная практика.
  Леннрот долго сомневался, связываться ли ему с энергичным и вполне обеспеченным деньгами литературным обществом, но потом, посоветовавшись со старшим товарищем и наставником Тернгреном, решил все-таки сходить на Халлитускату. Адрес был очень символичным97, стихийное появление по всей Европе и Российской империи вольнодумцев, одаренных возможностью писать стихи и прозу, подразумевало, что и Финляндия этого не избежит.
  Нежели потом бороться с плодами просвещения, несущими крамольные мысли и взгляды, легче возглавить это дело и рубить на корню непозволительные вольности. Никакому государству, будь то республика, будь монархия или загнивающий феодализм, не нужно ни образование, ни театр, ни литература и живопись. Нужно слепое повиновение и самое примитивное доверие тому вруну, кто в данный исторический момент считается лидером республики, монархии или загнивающего феодализма.
  Однако есть один нюанс. Когда лишается последняя свобода у населения, доселе слепо повинующемуся и всецело доверяющемуся отдельно взятому вруну, возникают брожения, которые только усугубляются с обычными полицейскими мерами: всех бить, никого не щадить, а потом всех убивать к едрене фене. Далее - взрыв, который приводит к огромным жертвам и самой главной сакральной жертве - мучительной гибели вруна, который до недавнего момента считался лидером.
  Поэтому образование, театр, литература и живопись остаются. И они как бы должны свидетельствовать о свободе и чертовой демократии, чтобы вруну можно было побольше сосать кровь с мирных своих подданных.
  Все это Леннрот знал, но деваться от государства было некуда. С ним приходилось считаться и мириться, как с неизбежным злом.
  Без предварительных договоров, - сказал он человеку неопределенного возраста с елейным голосом, после того, как тот предложил подписать документ о сотрудничестве.
  Ну, знаете ли, у нас так не принято, - возмутился тот. - Мы же все-таки цивилизованное финское литературное общество.
  Элиас про себя отметил, что они приняли его вариант названия всей организации, как наиболее рациональный, наверно. Стало быть, примут и другое его условие.
  Он поднялся с кресла, намереваясь откланяться.
  Ну, давайте не будем делать поспешных выводов, все хорошенько обсудим и решим, - поспешно отложил листок в сторону елейный человек. - Вы заинтересованы в нас, мы тоже выражаем заинтересованность в вас. Найдем выход.
  Выход был вскоре найден. После возвращения из своих экспедиций Леннроту предлагалось посетить Общество и предложить свой собранный материал или уже обработанные в готовую книгу исследования. За это полагалось вознаграждение, которое могло и покрыть все затраты, связанные с путешествием, а также они могли брать на себя все хлопоты с изданием в книжном варианте.
  Как специалист с дипломом доктора медицины в кармане Элиас подал прошение на должность окружного лекаря в маленьком городишке Йоэнсуу. Ничего в том месте не было примечательного, разве что близость ко всей древней Карелии. Можно было за короткое время достичь как Приладожья, Прионежья, так и Беломорья.
  Пока же прошение было на рассмотрении, он практиковал частным образом, больше помогая и ассистируя известным докторам, получая за это сущие пустяки, но имея в своем распоряжении достаточно свободного времени, которое он посвятил подготовке к зимнему походу.
  Леннрот знал, что великие полярные исследователи готовились не один год, чтобы оказаться один на один с зимой, когда резервы организма тратятся не только на передвижение, но и борьбу с низкими температурами окружающего воздуха. Они, эти загадочные ходоки на полюса, располагали, конечно, помощью ватаги веселых собак, ему же приходилось рассчитывать только на свои силы.
  Элиас оттачивал лыжный ход, когда за спиной у него рюкзак, а в легких санках сзади - прочая поклажа. Он продумал свою одежду, которая бы не стесняла его, но и не пропускала бы к телу ледяного дыхания зимы. Каково же было его удивление, когда как-то мартовским вечером у двери его квартиры в Хельсингфорсе, кто-то начал натужно кашлять.
  О, а я думал, тебя холера забрала, - удивился Леннрот, увидев на пороге знакомого уголовного элемента.
  Не дождешься, - осклабился тот. - Наш уговор в силе?
  Элиасу пришлось напрячь память, чтобы вспомнить о своем заказе, сделанном больше года назад. Он кивнул головой, полагая, что этого достаточно для согласия.
  Ну, тогда за мной.
  Они прошли мудреными ходами, пока не оказались в полуподвальном помещении, где представитель криминального мира Хельсингфорса достал из тряпицы ружье, показавшееся Леннроту игрушкой - настолько оно было небольшим и компактным.
  Винтовка оружейного мастера Поли из Франции с зарядкой капсульными патронами, - пояснил он. - Можно в патроны вложить дробь для охоты, можно пули для рыбалки. Все можно. Дальность стрельбы чуть меньше кремниевых аналогов. Зато в готовность приводится несоизмеримо быстрее.
  И жакан можно? - несколько растеряно поинтересовался Леннрот.
  А жакан-то вам зачем? - искренне удивился человек с уголовным прошлым и, вероятно, будущим.
  Действительно, пули в стиле "жакан" изготовлялись самими стрелками, наносились спиральные бороздки, в самой пуле делались полости, залитые ртутью, - словом, все, чтобы при попадании в потенциальную жертву, от жертвы бы ничего не оставалось, только клочки на ближайших кустах.
  Это я нечаянно сказал, - признался Элиас. - Неожиданный формат долго ожидаемой вещицы. Почем, нынче, такое изделие?
  Названная цена была вызовом любому бюджету. Леннрот мог позволить купить себе это ружье лишь только потому, что не тратил денег, полученных от жемчуга. Но в ближайшем будущем следовало придумать способ подобраться к следующему источнику не облагаемых налогом средств.
  Они опробовали оружие, после чего Элиас отправился к своей финансовой пирамиде, чтобы уменьшить ее доходность на две трети. Зато уголовный элемент оказался честным малым и не попытался убить Леннрота, чтобы завладеть деньгами, да еще и оставить себе ружье французского мастера Поли. Вероятно, видел некую перспективу от сохранения паритетных отношений с чудаковатым магистром.
  Все еще не получив согласия на ожидаемую должность в Йоэнсуу, Леннрот тем не менее решил весной оказаться поблизости, то есть 13 июля перешел границу северной Карелии, держа путь в деревню Аконлахти.
  Еще весной он все-таки заявил в литературное общество, что собирается пройти с этнографической целью по старым карельским беломорским деревням. Пределом мечтаний было добраться до саамского края и его загадочного Ловозера.
  Немедленно после этого заявления перед ним из воздуха образовался серый человечек маленького роста, похожий на мышь.
  Вот это отличная идея, - сказал он сразу же и представился. - Ваш государственный консультант Мышлаевский, но товарищи называют меня Слоном.
  Из-за размера, наверно, - не удержался Леннрот.
  Потому что могу везти много, - ответил человечек.
  То, что Мышлаевский раскрыл свое прозвище, могло означать предупреждение: относится к нему следовало очень серьезно, ни в коем случае не пытаться пренебречь рекомендациями. А их было чрезвычайное множество, но все сводились к выяснению настроений, блуждающих в народе. Кто что говорит, откуда идут слухи, какие действия готовы предпринять.
  Леннроту выписали подорожную грамоту и ссудили червонец на расходы. Слон ожидал к концу года отчет, который передадут в общество, и пояснительную записку, которую будет изучать он сам.
  В провокациях не участвовать, замечать и записывать все, даже если это кажется безотносительным к материалу вашего изыскания. Фамилии прилагать обязательно, - напутствовал Мышлаевский. - Это ни к чему не обязывает, это всего лишь изучение и, вполне возможно, повлияет на дальнейшее развитие региона.
  Дело, конечно, нехитрое, откровенного паскудства в нем не угадывается, но все равно душа Леннрота как-то не лежала к таким вот сборам сведений. Однако никаких документов подписывать было не нужно.
  Справившись с лечебными делами к середине июня, Элиас двинулся в путь. Вернуться он планировал, если повезет, лишь к Рождеству.
  Несмотря на ужасные тучи гнуса, которые встречали его тем больше, чем он оказывался ближе к Беломорью, все сначала складывалось самым наилучшим образом. Уже на хуторе Сяськониеми местные работники - казаки, как они назывались98 - посоветовали дойти до Аконлахти. Там один дедок очень интересно пел историю всего рода людского.
  Этим дедком оказался Соава Трохкимайнен, ростом два метра, борода лопатой, ладонь, как весло. Земляки, посмеиваясь, называли его "Святогором", отдавая дань памяти былинному богатырю. Suvaita - терпеть, herra - господин, такой вот получался "Святогор", терпеливый господин. "Ты только голову не теряй", - говорили ему. "Да, ладно, чего уж там", - басом отвечал Соава. - "Потерплю еще".
  "Сувайтахерр" неожиданно красочно спел про Лемминкяйнена, по прозванию "Каукомиели"99, хулигане и задире, любителе женщин. Как видно из прозвища, пришлый был мужчина, ни в грош не ставящий древние карело-финские обычаи, но отчего-то снискавший уважение и даже почет. Леннроту он напомнил валлийского авантюриста Уллиса, более известного под прозвищем "Одиссей". Тот тоже никогда себя ни в чем не стеснял.
  Соава спел про Вяйнямейнена, который делает совсем героические вещи: кует загадочное сампо, создает из утиных костей и плавников рыб первое кантеле. Словно Господь вложил в его руки навык и умение. Кстати, сампо, как таковое, не совсем волшебная мельница. Во всяком случае, так спел Трохкимайнен. Это понятие гораздо шире и даже не вполне материальное100.
  Леннрот слушал так напряженно, что даже вспотел. Немедленно после окончания сеанса он убежал к озеру и там старательно пропел все, что запомнил, дополняя и поправляя себя сам. Лишь только в его памяти все улеглось, как казалось, правильным образом, он принес Святогору бутылку столичного рому и сам пропел ему все, что запомнил.
  Тот выслушал рулады, выводимые Элиасом, и сделал всего несколько замечаний. А потом, хлебнув для пробы полбутылки, снова спел руны в прежнем порядке. Вот теперь Леннрот запомнил все, как это и должно. Теперь он мог спокойно перенести свои знания в тетрадь в кожаной обложке. За это следовало выпить.
  Они расстались как старые приятели.
  Голос бы тебе, магистр, поставить - вышел бы и из тебя рунопевец, - похвалил его Соава. - Память у тебя исключительная.
  Ну, так для начала мне этот голос надо бы найти, - ответил Элиас, чем развеселил гиганта.
  Начал старый Вяйнямёйнен
  Сам скреплять те рыбьи кости,
  Сам он мастером явился,
  Кантеле он сам устроил,
  Вещь на вечную усладу.
  Короб кантеле откуда?
  Он из челюсти той щуки.
  Гвозди кантеле откуда?
  Из зубов огромной рыбы.
  Струны кантеле откуда?
  Из волос коня у Хийси.
  Создан короб многострунный,
  Кантеле давно готово,
  Короб тот из щучьей кости,
  Кантеле из рыбьих перьев101.
  Уже записывая в тетрадь столь ценную руну, как-то само собой оказались не у дел упоминания об утиных костях. Рифму к ним было тяжело подобрать, да и гораздо романтичнее, если кантеле целиком получилось из одного материала. Может и струны из кишок щуки? Однако он не мог себе это вообразить, поэтому оставил, как есть. В конце концов, струны - это расходный материал, их из чего угодно можно сделать. Да и звук, извлеченный из кишок - это утробный звук, особенно характерный для тех, кто голоден.
  Поход в Аконлахти - это была настоящая удача. Трохкимайнен дал ему идею, что будущая "Калевала" должна объединить геройские руны про отдельно взятых персонажей, сплести их судьбы, назначить влияние друг на друга, отразить взаимоотношения.
  Кроме этого ему рассказали о других рунопевцах, которых можно бы было посетить. Да вот лучше, конечно, это делать зимней порой, когда трудовой порыв пережидает снег, мороз и Рождественские гулянья.
  Тем не менее Леннрот намеревался продолжить свой маршрут, да случилась неприятность. Гуанчи по озеру накричали, что опять пришла беда в их кишлак. Люди повсеместно принялись болеть и помирать.
  Это означало лишь одно - новая эпидемия, ему надлежало срочно явиться в лечебное управление за назначением.
  17 сентября Леннрот вернулся в Хельсингфорс, где ему отклонили прошение в месте работы в Йоэнсуу, зато выдали предписание срочным порядком отбыть помощником окружного доктора в Оулу.
  Срочность была настолько высока, что он уехал немедленно, не повидавшись ни с другом Тернгреном, ни удостоив визита литературное общество, где неведомый чин Мышлаевский ждал своей пояснительной записки. Когда же Элиас прибыл в Оулу, то понял что все равно опоздал - окружной доктор умер, не выдержав жестокой дизентерии.
  Помимо этого недуга здесь также свирепствовал брюшной тиф. Леннрот, проведя в дороге пять дней, примерно представлял себе, с чего ему следовало начать, но по прибытию понял, начинать уже поздно. Заканчивать - рано. Надо отдаться течению.
  Эпидемии никогда не проходят бесследно. В эпидемию прежде всего поражается само государство. И если на борьбу с болезнью прибудет руководить государственный деятель - то, все, кранты. Люди рано или поздно перестанут болеть, либо встанут на путь выздоровления, либо, увы, помрут. Но меры, которыми озадачится очередной назначенец, проявятся уже тогда, когда про эпидемию будут вспоминать лишь как о прошедшей невзгоде.
  Недолго в Хельсингфорсе повоевал с холерой отставной Брест-Литовский прокурор Парфёнчиков, однако все его одиозные карантинные меры привели лишь к разрушению устойчивых торговых связей, что запросто могло привести к нехватке продовольствия. И привело.
  Прошлая осень, когда нужно было спасать урожай, прошла под лозунгом "чумных бараков". Хельсингфорс в этом случае подавал пример.
  Нехватка еды, ослабление организма, нарушение обычной гигиены с саунами, купанием и активным образом жизни - любая зараза придет. Пришли брюшной тиф и дизентерия.
  Ни о каком индивидуальном лечении говорить не приходилось, народ тоскливо и обреченно ждал смерти. Иной раз в церквях отпевали по пятьдесят покойников зараз. Ну, хоть в церковь народ все еще ходит.
  Леннрот пошел к попам.
  Господа попы, нужна ваша помощь, - говорил он.
  В чем, собственно говоря, дело, молодой человек? - спросили попы, стараясь держаться наособицу ото всех людей, чтобы не заразиться.
  Вы, финляндские граждане, несите в народ доброе, светлое, чистое, - пояснял Леннрот.
  Так мы и несем! - обиделись попы.
  Тогда Элиас рассказал им, что во время проповедей надо делать упор на всякие там лечебные вещи, профилактику. Микстуру раздавать именем Господа. Объяснять, как болеть, как, напротив, не болеть.
  Я скажу паре человек в час, а вы - сотне за утреннюю службу, пытался донести свою идею Леннрот. - Это и будет доброе, светлое, чистое.
  Всякие попы бывают: жадные, корыстолюбивые, даже похотливые. Но не было среди них сволочей. Никто не отказал в помощи. Постепенно дела перестали быть непредсказуемыми, можно было как-то прогнозировать и определять меры.
  В соседней области, восточной провинции Кайнуу, дела обстояли также нехорошо. Об этом Леннроту писал тамошний доктор Симо Росс, пытаясь найти взаимодействие. Судя по тону писем, редких и сдержанных, все-таки прорывалась отчаянная безысходность. Симо не представлял, как можно выжить в следующем году.
  Ранние осенние заморозки, когда в августе даже выпал снег, принесли гигантские потери урожая. И так-то мало было посажено - будь она неладна, эта холера - но и того спасти не удалось.
  Оулу, как приморский городок, расположенный на берегу Ботнического залива, все-таки имел промысел, отличный от сельского хозяйства. Это была рыбалка. Море не имело хозяев, любой мог выйти на лодке и забросить сети. Важно было то, чтобы рыбаки не пытались рыбачить сами по себе. Это понимали члены городского совета Оулу.
  Они наобещали труженикам моря бочку арестантов, навыписывали всяких векселей и определили: сегодня вы помогаете городу, завтра город поможет вам. Может быть. Также повели себя в окрестных деревеньках и хуторах.
  Оулу начал выправляться. Отовсюду пахло рыбьим жиром. Запах давнего пожарища 1822 года, когда выгорело 330 домов из 395, выветрился без остатка.
  Симо просил в очередном своем письме помощи. Леннрот сообразил гонца в столицу и отправил отчет о ситуации. Он предлагал заменить его, как окружного доктора в Оулу на такую же должность в Йоэнсуу. А того врача, что сидел в Йоэнсуу, отправить на помощь доктору Россу. Вместе им сподручней справляться с общей бедой.
  Ну, и еще, конечно, просил медикаментов и еды - любой, пусть просроченной, но хоть что-то.
  В январе 1833 года ему пришло предписание прибиться к обозу и отправиться в город Каяни провинции Кайнуу на помощь и содействие доктору Россу. И хватит, в конце концов, упоминать об этом Йоэнсуу!
  
  17. Эпидемия в Кайнуу
  До Каяни они ехали всего ничего - пять дней. Пара небольших лошадок споро тащили за собой сани, груженые питательными концентратами, вероятно, состоящими из негодного к употреблению по своему прямому назначению столярного клея, а также лекарствами. Все это пришло в Оулу из Хельсингфорса, собранное по сусекам, имея указание быть доставлено именно в бедствующий район.
  Жители Оулу от себя еще добавили рыбы, не так много, как хотелось бы, но для одной ухи всего города Каяни вполне достаточно. Им самим было еще довольно тяжко, но все-таки решились на такой подвиг.
  Холерная неразбериха с запретами и карантинами сказалась на всей Финляндии, где сильнее, где чуть полегче. Последствия, а именно - голод, поразил всех. Просто одни страдали от недоедания, а другие умирали.
  Обоз весело катил по заснеженному льду реки Оулу, и если бы не остановки на стремнинах, где опытные возницы решали, пробираться ли дальше по берегу, либо можно и так проскочить, добрались бы до Каяни, на пару дней быстрее.
  Они въехали в заметенный почти по окна домов мертвый город. Полное безлюдье и зловещая тишина - настроение пропало даже у веселых лошадок. Возницы доставили снабжение во двор муниципалитета, сам мэр, скверно пахнущий давно нестираной рубахой, щурил слезящиеся глаза и долго не мог взять в толк, что происходит.
  Леннрот с медикаментами, груженными на большие санки, отправился в больницу. Его встретил тощий, как скелет, почерневший от усталости доктор Росс.
  Ну, вот и кстати, - сказал он вместо приветствия. - На вечернем обходе поможете мне покойников выносить.
  Леннрот в ответ лишь кивнул и пошел заваривать на спиртовке питательный концентрат. Что тут ахать и охать - работать надо, дело привычное, словно бы никогда нескончаемое с самой эпидемии холеры.
  Росс не жаловался, имел привычку скалить свои крупные, как у лошади, желтоватые зубы и очень мало разговаривал. Он был старше Леннрота, знал профессора Тернгрена и преуспел в настое из еловых иголок. Лекарства почти все вышли, так что привезенные из Оулу медикаменты были как нельзя кстати.
  Элиас, когда наступили сумерки и все больничные дела постепенно увяли сами собой, отправился к мэрии, чтобы переговорить с городским начальством по выработке стратегии. По дороге ему попались двое человек весьма упитанной наружности. Относительно, конечно, прочих, кого довелось уже встретить Леннроту.
  А мэр был уже повеселее, не так вонюч и по-деловому собран.
  Ну, вот, до начала весны теперь как-нибудь перебьемся, - сказал он.
  Я вот тут сделал наметки того, чем бы нам следовало заняться, но, вероятно, завтра обсудим, - ответил Леннрот. - После утреннего обхода я к вам зайду. А вы соберите городской совет, вместе будем решать.
  Городской, - усмехнулся мэр. - И то верно.
  До эпидемии в городе проживало четыреста человек. Для сравнения в Оулу жило пять тысяч, в Хельсингфорсе - в два раза больше. Городом-то Каяни, конечно, был милостью шведской королевы Кристины с 1651 года, вот городом он, пожалуй, не считался никогда.
  Народ всей восточной провинции Кайнуу занимался сельским хозяйством и смолокурением. Смолу в бочках летом сплавляли лодками по порожистым рекам до города Оулу, откуда она уходила в мир через торговые суда. Продукты земледелия, в основном, потреблялись самими жителями Каяни и его окрестностей. Затерявшаяся среди болот и лесов провинция как-то выживала, но категорически не развивалась.
  Каким чертом здесь оказался император Александр Первый - большая загадка. Говорят, якобы по инспекционной проверке в 1819 году. Но поездка в такую глухомань, насыщенную кровососущим гнусом, должна была быть очень важной, если не сказать, жизненно необходимой. Царь вывез сюда что-то очень ценное, что не должно было попасть в другие руки до поры, до времени. Вряд ли это была материальная ценность, скорее всего, документ.
  Впрочем, мог он, конечно, и вывезти отсюда что-то очень дорогое. Например, диковинную сосновую шишку, либо эликсир бессмертия, созданный тогда местным пономарем-лекарем, состоящим из водки, сваренной с табаком. Обычно после принятия такого зелья больного еще и в баню волокли. Вот тогда-то он и воскресал. Или же не воскресал. Это науке неизвестно.
  Леннрот зашел к мэру еще по одной причине. Он хотел попросить привезенную рыбу в количестве один хвост. Чтобы Росса порадовать, а то тот почти весь выгорел на своей работе.
  А нету уже ни хвоста, ни плавника, - вздохнул мэр.
  Удивительно, подумалось Леннроту, быстро как-то они с рыбой справились.
  А свою-то рыбу из озера что не едите? - спросил он.
  В ответ городской голова только загадочно вздохнул.
  Спасительно для Кайнуу было то, что народу здесь было немного, не было скученности. Губительно для Кайнуу было то, что и еды у них было совсем немного.
  Эпидемия брюшного тифа накрыла эту забытую землю. Когда есть нечего, можно получить в организм какую-то дрянь вместе с тем, что пихают в рот люди, когда голод терзает внутренности. Доктор Росс еще перед началом зимы определил, что распространение болезни не связано со вшами, народ традиционно исправно ходил в бани и соблюдал достаточно действенную гигиену. То есть, сыпным тифом тут не пахло. Зато пахло кое-чем иным.
  Язык обложен, живот вздутый, увеличена печень и селезенка, непрекращающаяся лихорадка, бред и галлюцинации. Тиф, но уже брюшной.
  Росс и Леннрот работали круглосуточно, меняя друг друга. На начало февраля умер каждый шестой житель провинции. Запасы еды таяли. Восполнять их было нечем. Почему-то в запасах не появлялась рыба, хотя озеро было рядом. Каждый день можно было ставить под лед сети и мережи, чтобы хоть как-то прокормиться. Но вместо этого поедали запасы семян под посадки нового сезона.
  Я пойду на озеро, попробую поймать что-нибудь, - сказал Леннрот.
  Может, не надо? - задал странный вопрос Росс.
  До рассвета Элиас погрузил на сани коловорот для льда, взял обнаруженную в хозяйстве сеть, пару удочек с пуговицами, привязанными к крючкам, и пошел в путь. Еще не вышло солнце, как он сделал пару лунок и забросил в них снасти, намереваясь просверлить лед еще в нескольких местах, чтобы потом пропустить в них свою сеть.
  Окунь клевал так, что с сетью пока не получалось, а остановиться и не таскать рыбу было свыше его сил. Он лишь удивлялся, почему никто из жителей, какими бы они ни были слабыми, не выходят на промысел.
  Ну, и что это у нас тут происходит? - он внезапно услышал мужской голос за спиной и обернулся.
  Перед ним обнаружились два мужчины, как раз те, что попались ему при первом визите к мэру по прибытии в Каяни.
  Вопрос был поставлен так, что отвечать на него было совершенно не нужно.
  Браконьерство, - тем не менее ответил второй мужчина и ухмыльнулся.
  Леннрот не поверил своим ушам: народ от голода пухнет, а эти двое рассуждают о соблюдении мифической законности. Когда поставлен вопрос о выживании, способ выживания должен быть определен единственным определением - не навреди. В остальном - выживай, как считаешь нужным.
  А разрешение у тебя имеется? - опять спросил первый.
  Так у нас голод, если вы не заметили, господа ленсманы, - развел руки Элиас, безошибочно определив в посетителях слуг закона.
  Да плевать, - сказал второй и коротко без замаха ударил Леннрота под дых.
  Это было неожиданно и очень больно. Элиас согнулся пополам и рухнул на лед. Кто-то из ленсманов еще пару раз сильно пнул его по ребрам, а потом голос, принадлежащий первому мужчине, произнес:
  Рыбу мы конфискуем. За своими снастями придешь к начальнику. Там же оплатишь штраф за незаконный промысел.
  Леннрот с трудом добрался до больницы и смазал йодом черные синяки на боках, радуясь, что до переломов ребер дело не дошло. Когда к нему вошел Росс, то он понял все с первого взгляда и лишь пробормотал:
  Вот поэтому никто не рыбачит. Народу здесь мало, ленсманов - много.
  Это бандиты, - сказал Леннрот. - И они вне закона.
  Об этом не знает окружной судья. Он уже с десяток браконьеров отправил на каторгу. Или судья - тоже не закон?
  Тоже, - угрюмо буркнул Леннрот и пошел на больничный обход.
  "Здешние повальные болезни, голод и нищета не идут ни в какое сравнение с той проклятой холерой, с которой я вплотную столкнулся там в Хельсингфорсе и в других местах, равно как и с прочими эпидемиями. Похоже, я родился под самой несчастливой из всех несчастливых звезд на бездонном небосводе, раз уж меня угораздило в самом начале моей врачебной практики оказаться в таком адском пекле, в каком я теперь пребываю", - написал он в своем дневнике. Положение было совершенно отчаянным. Если они, доктора, не будут есть, они не смогут лечить. Если обычные люди не будут есть, они не смогут жить.
  Стояла середина февраля, дули ветры, снег трепался по воздуху, как неприкаянный. Леннрот узнал, где начальствует самый главный ленсман, и пошел к нему с визитом. Этого избежать было нельзя, с этим следовало поскорее разобраться.
  Дородный мужик с совершенно рыбьими бессмысленными глазами позволил Элиасу войти в комнату в доме, заперев за ним дверь на железный засов. Там были еще пару помещений, одно с зарешеченной дверью, в другой что-то лежало по лавкам. Леннрот узнал свою сеть и пару удочек помимо всякого другого барахла. Пахло вареной рыбой.
  Ты приговариваешься к денежному штрафу и принудительным работам по очистке от снега нашего участка, - сказал мужик, никак не меняясь в лице.
  Я доктор, - ответил Элиас. - Я должен лечить людей.
  В первую очередь ты должен соблюдать закон, - таким же скучным тоном проговорил ленсман.
  Ладно, - сказал Леннрот и неторопливо достал из-за отворота своего полушубка двуствольное ружье оружейника Поли.
  Мужик никак не изменился в лице, даже когда Элиас взвел оба курка. Лишь за мгновение до выстрела он все-таки что-то понял и пробормотал, типа, "лицо неприкосновенное".
  Комнату заволокло пороховым дымом, а когда он слегка рассеялся, то никакого лица у ленсмана уже не было. Оно разлетелось по всем помещениям кусочками костей, брызгами мозга и кровавым облачком.
  Это я погорячился, - сконфуженно произнес Леннрот. - Одного ствола было бы вполне достаточно.
  Он перезарядил ружье, на миг задумавшись: может, дробь использовать? Но выбрал все равно пули. На охоту ему идти не надо, а подельники у ленсмана были где-то поблизости.
  Начало смеркаться, и в полутьме комнат было уже трудно что-нибудь разглядеть. Леннрот запалил свечу, не решившись на более яркую керосиновую лампу. Лежащее поперек помещения безголовое тело его нисколько не смущало. Смертей вокруг было так много, что эта, в сущности, ничего не меняла. Был человек, да весь вышел. Хотя, разве это человек?
  На удивление никакие муки совести его не терзали. Помимо пороха густо пахло кровью, натекшей из мертвого тела. Элиас поискал и обнаружил котелок с ухой, где помимо вареных окуней плавал лук и какая-то трава. Он поплотнее прикрыл его крышкой и выставил ближе к двери.
  Неожиданно, ему показалось, что кто-то за ним следит. Леннрот резко повернулся к стене и успел заметить две пары глаз, сплющенные о стылое стекло носы, и даже крючковатые пальцы, которыми кто-то придерживал себя возле окна. Это зрелище длилось меньше секунды, потом пропало, будто его и не было.
  Почудилось? Первый намек на болезнь? Уж больно звериные были взгляды, да и направлены они были мимо него на лежащее навзничь тело. Элиас тряхнул головой: может быть. Вот только два следа от двух носов - это было не галлюцинацией.
  Он собрал свои конфискованные рыбацкие снасти и внезапно услышал, как скрипит снег под чьими-то тяжелыми шагами, явно ведущими к входной двери.
  Маркку! - призывно проговорил чей-то голос, прежде чем дверь отворилась и в помещение вошел один из бивших его помощников ленсмана.
  Занят он, - тихо проговорил ему куда-то в затылок Леннрот и в спину подтолкнул прикладом внутрь. - Заходи.
  Элиас и не заметил, что тяжелый засов оказался отпертым. Вероятно, сам это сделал, когда намеревался выносить свое имущество.
  Когда вошедший увидел лежащее на полу тело, он резко обернулся. Лицо его исказилось, глаза полыхали огнем.
  Теперь тебя на всю жизнь упекут на пожизненную каторгу, - срываясь на фальцет, проговорил он. - У Маркку Мартикайнена окружной судья родственник. Как посмел ты поднять на него руку?
  А ты самого Мартикайнена спроси, он тебе расскажет, - также тихо ответил Леннрот.
  Помощник ленсмана тут же наклонился к своему начальнику, но увидел нынешний его физический изъян, дернулся, поскользнулся и упал прямо в лужу натекшей крови.
  Уу, - завыл он. - Убью.
  Оо, - подхватил Элиас. - Обязательно.
  Помощник неожиданно извернулся и скользнул в сторону зарешеченной двери. Леннрот понимал, что это нехорошо, но все его движения отчего-то замедлились. Как во сне он видел, что перепачканный с ног до головы в крови человек выхватил из-под скамьи зловещего вида тесак и бросил его.
  Большой нож, медленно вращаясь, полетел прямо в сердце Элиаса, он знал это, но ничего не мог поделать. В самый последний момент чудовищным напряжением Леннрот поднял руки, тесак глухо стукнулся о приклад ружья, отколол большую щепку и вонзился в стену. Секунду покачался туда-сюда, а потом упал.
  Сдохни, гадина, - прорычал помощник ленсмана. Оказывается, он где-то там же выудил пистолет, направил дуло на доктора и спустил курок.
  Кремниевый ударник воспламенил порох на дульной полке, но тот вспыхнул не вдруг. Сначала раздалось зловещее шипение, потом повалил густой белый дым, потом что-то квакнуло и из дула выпала пуля, пролетев меньше метра, свалившись под ноги к Элиасу.
  Это волшебство словно бы придало ему сил, он поднял ружье, прицелился и выстрелил из одного ствола.
  Помощника ленсмана отбросило на прутья решетки, изо рта у него показались кровавые пузыри, он хотел что-то сказать, но не смог и медленно съехал спиной вниз.
  Леннрот быстро посмотрел в сторону окна, но на этот раз никого разглядеть не сумел. Зато в дальнем углу из клубящейся, словно бы щупальцами, тьмы на него смотрел красными круглыми глазами оскаленный Пропал. Он словно бы что-то говорил, кривя тонкие черные губы. До слуха Элиаса не донеслось ни звука, но он понимал, что вряд ли бес, похожий на козла, говорит ему комплименты. А когда тот начал делать своими когтистыми лапами какие-то пассы перед собой, понял, что пробил его час. Чертовски засаднили шрамы на шее и груди, и оставалось только умереть.
  Леннрот в необычайной тоске посмотрел вокруг и, вдруг, заметил еще одного гостя. Это был Пан, с густой бородой, которая прятала его вечную улыбку. Он тоже что-то сказал в этом совершенно неакустическом пространстве и три раза перекрестился по ветхозаветному, то есть, двуперстием.
  Сначала он перекрестил себя, потом - Леннрота, а затем настала очередь и Пропала. Бесу это дело мучительно не понравилось. Он заблеял, переходя на визг, и замахал, тая в темноте, своими когтистыми лапами.
  Лишь только затухающий скрежет, который издавал бес, услышал Элиас. Он обернулся к Пану, но и тот растворился в воздухе.
  Никого не осталось в доме ленсмана - он и два покойника.
  Леннрот при тусклом свете свечи отыскал жестяную кружку и налил себе ухи. Если не подкрепиться, то обратно до больницы, да еще с санками, гружеными одной сетью и парой удочек, не дойти. Рыбный бульон оказался даже с солью, но без картофеля.
  Однако, отбросив пустую кружку, никакого прилива сил не ощущалось. Наоборот, слабость все сильнее и сильнее давила на плечи, голову и глаза. Хотелось прилечь здесь же возле покойничков и отдохнуть.
  Леннрот удивился, когда обнаружил себя на улице рядом с гружеными санями. Котелок с ухой тоже был надежно обмотан сетями, так что не упадет до самой больницы. Позвольте, а те глаза в окне - они тоже привиделись ему?
  Элиас, подошел к подоконнику и осмотрел сугроб. Были две пары следов. Одни большие, видимо, мужские, другие - маленькие, видимо, женские. Или женщина была огромных размеров, а мужичок - так себе, с ноготок. Впрочем, неважно. Важно, что они не примерещились. Они видели все, они донесут на него.
  Но сначала надо было накормить Росса. Леннрот, как пьяный, пошел по засыпанной снегом улице, таща за собой санки. На полдороги он с ужасом понял, что забыл ружье. Но, пощупав на спине под полушубком, сказал сам себе:
  Куда же я без ружья? Оно теперь завсегда со мной.
  Так, покачиваясь и спотыкаясь, он и добрел до дверей в приемную комнату, где, нахохлившись, сидел над дежурной тетрадью, доктор Росс.
  Можно перекусить, - сказал Элиас и поставил перед ним застывшую на холоде уху.
  Росс открыл рот, показывая свои крупные лошадиные зубы, но из него тотчас же потекла струйка слюны. Одним движением смахнув тетрадь в стол, другим движением он достал пару тарелок и пару ложек. Через долю секунды все содержимое котелка было разлито вместе с рыбой и луком на две равных порции.
  Прости, что трюфелей не предлагаю, - проговорил Леннрот, с удивлением обнаружив, что не может впихнуть в себя ни кусочка.
  Росс, поедающий окуней, как кот - с чешуей, впервые посмотрел на коллегу.
  Жар? - спросил он.
  И галлюцинации, - согласился Элиас, вспомнив про Пана и Пропала. Про двух трупов в доме ленсмана он деликатно решил промолчать.
  А дальше он уже ничего не помнил. Леннрот заболел тифом.
  
  18. Людоеды
  Доктор Росс думал, что его коллега не выкарабкается. Болезнь протекала крайне тяжело. Высокая температура, состояние бреда, бессознательность продолжались почти неделю. Он даже написал срочную депешу в Хельсингфорс, где сетовал на безрадостные прогнозы.
  Чтобы хоть как-то поддерживать силы в своем товарище, Росс отважился пойти на рыбалку. Доктор даже заготовил оправдательную речь, если на него набежит с угрозами Мартикайнен, либо его прихвостни. Но ни ленсман, ни его помощники на льду не появились, и он пришел в больницу с целым ведром крупных черных глубинных озерных окуней.
  Слух о том, что рыбалка оканчивается не только рудниками, но и доброй едой, распространился по больнице вместе с запахом. Тем же днем еще несколько человек замерли на озере темными точками. Народ не хотел умирать с голоду, кто не лежал в тифозном бреду - все отправились на промысел.
  Сначала боялись зверя Мартикайнена, но потом притерпелись и старались о нем не думать. К тому же пошел слух, что один из его подручных сошел с ума. Он бросался на людей, впрочем, совсем бессмысленно, потом получил поленом по голове, и больше его никто не видел.
  Понемногу выправляемся, коллега, - сказал Росс, когда лихорадка у Леннрота прошла, и он вполне осмысленно осмотрелся по сторонам. - А в Хельсингфорсе считают, что ты - того, преставился.
  Если верить финской народной поговорке, что о хворях богатого говорят, а о смерти бедного и не вспоминают, то я, выходит, должен быть по меньшей мере миллионером, - слабо улыбнулся Элиас.
  Наконец, он с аппетитом поел ухи, закусив парой окуней, которые он ел уже без чешуи, как в старое доброе время. Росс ему доложился, что народ перестал лежать в лежку и ждать голодного конца. Также он сказал, выставив в извиняющей улыбке все свои лошадиные зубы:
  Пожалуй, тебе предстоит подменять меня с завтрашнего дня.
  Куда-то собрался? - спросил Леннрот, с удовольствием ощущая, как силы в нем вместе с током желудочного сока восстанавливаются. Рыба урчала в животе и создавала определенный оптимистический настрой.
  Настало мое время породить ряд определенных слухов, - грустно сказал Росс. - И в самом скором времени мы определим, правдивы они, либо несколько преувеличены.
  На следующий день доктор слег с горячкой, но Элиас уже поднялся на ноги, поэтому все заботы об заболевшем товарище взял на себя.
  Рыба ловилась очень хорошо, былые пациенты в знак признательности за уход и выздоровление приносили ее докторам на готово. Леннрот почти не вспоминал о своем конфликте с ленсманом, а сцена со стрельбой в доме Мартикайнена практически полностью вылетела из головы.
  Однако жертв эпидемии было очень много. Из двадцати двух тысяч населения Кайнуу скончалось от болезни и голода более трех тысяч человек. Каждый шестой человек умер.
  Да еще одна напасть появилась.
  О ней Леннрот узнал, когда глава города пришел в больницу к ним с визитом. Он тоже слегка поправился на рыбе, следил за собой и твердо веровал в то, что самое худшее они уже все пережили.
  А ведь знаете ли вы, любезнейший, что у нас завелись людоеды, - между делом сказал он самым невинным образом. - То ли местные, то ли пришли откуда-то.
  Элиас, конечно, знал, что каннибализм - спутник любого голода. В свое время при царе Борисе в Москве опричниками целые склады мертвечины делались, готовой для поедания. Целые охоты на людей делались, чтобы их потом сожрать. Те опричники, что впадали в людоедство, обратно нормальными людьми уже стать не могли. Их потом всех вывели - сожгли вместе с домами и сараями-складами. Такие рассказы ходили в то время, когда он учился еще в университете Турку.
  Поэтому Леннрот не удивился. Удивился он другому, рассказанному мэром.
  Говорят люди, что помощник ленсмана, удивившийся, что за ним никто не приходит, сам отправился к своему начальнику. Вошел он в дом Мартикайнена человеком, пусть гадким и злобным, но вышел оттуда диким зверем, не способным на членораздельную речь. То, что позднее увидели любопытствующие граждане финской национальности, одним глазком возжелавшие узреть обстановку, было диковинно и страшно.
  От ленсмана остались одни обглоданные кости, даже голова куда-то делась. Второе тело, которое как раз и опознали по голове, было тоже практически все обглодано. Это не могли сделать дикие звери из дикого леса, потому что все части тела были либо сварены в большом котле на печи, либо томились в духовке. Пару дней неизвестные твари кормились человечиной.
  Сколько людоедов завелось в Каяни, сказать трудно. Их то ли видели, а то ли - нет. Больше или равно двум. На детей пока не нападают. Дети - маленькие, риск такой же, как и со взрослыми, однако мяса меньше. Когда откормятся, можно ждать неприятностей, какие случились на заре века в Германии.
  Там тоже был голод, но он ушел, оставив после себя вошедших во вкус людоедов. Им уже просто человечина была не нужна, им лакомство подавай. А дети - это лакомство. Как правило, ни полицаи, ни армия в защите своих граждан не участвовали. В альтернативу им немецкие бюргеры создали и обучили специальных людей, аненербе102, которые могли определять и уничтожать людоедские выводки. Стоили они дорого, но и зачищали земли от этой напасти со стопроцентным результатом. И дети целы, и братьям Гримм простор для фантазии.
  Людоедов всегда не меньше двух. Как правило, это мужчина и женщина. Или их может быть несколько женщин и один мужчина. Или наоборот одна женщина и несколько мужиков. Встречаются также с ними старики с хорошими зубами. Их можно определить только во время голода. Каннибалы смотрят на потенциальную жертву горящими плотоядными глазами и заманивают кусочком хлеба. Сытый людоед практически неразличим от вегетарианца.
  Когда существо на охоте, то передвигается очень стремительно. Женщины бегают вперевалку с опущенными вдоль тела руками. Но делают это очень быстро. Мужчины почему-то предпочитают прыгать с одной ноги на другую. Прыжки очень большие, метра по три, руки всегда перед собой.
  Они, даже будучи стаей, никогда не нападают на группу людей. Только на одинокую жертву, потом, может быть, на другую такую же поблизости. Могут не все сразу сожрать, а оставить на другой день. Обязательно готовят на огне. Разве что печень и сердце иной раз выедают в сыром виде.
  Не желаете ли кофейку? - выдав всю известную ему информацию, спросил мэр.
  Леннрота мутило. Может быть, еще не совсем окреп после болезни, может быть, от делового тона городского главы. Ему вспомнились горящие глаза и приплюснутые носы в окне дома Мартикайнена. Раньше думал, что это тиф. Теперь эти мысли показались наивными.
  И что прикажете со всем этим делать? - спросил он, подавив в себе все позывы к тошноте.
  Ну, аненербе у нас нет, заказывать их из Германии - так сожрут нас сто раз, пока те приедут, - вздохнул мэр. - Да и денег в казне вовсе не осталось. Народ боится, но ничего пока придумать нельзя.
  Без действенного участия полиции тут обойтись было сложно. Но людоеды как раз сожрали представителей этой самой полиции - ленсманов. Вызвать новых - так те приедут и будут мстить по корпоративному этикету. Поймают первых попавшихся несчастных, навесят на них все злодеяния и преспокойно отбудут. А людоеды, судя по всему, останутся.
  А почему они слопали именно ленсманов? - осторожно спросил Элиас.
  Так те были самыми откормленными, - развел руками мэр. - Они же не голодали, упокой Господи их души.
  У них не было душ, - задумчиво возразил Леннрот.
  Может быть, может быть, - охотно согласился городской глава. - Однако в дом покойного Мартикайнена люди просто так не приходили. Гостей там можно было не опасаться. Вот людоеды и устроили себе трапезу со всеми удобствами.
  Они еще поговорили о том, о сем. Скоро лед будет хрупок, на озеро не выйти. Да и связь с другими городами, откуда можно было ждать помощи должна прерваться пока не схлынет половодье. Народ практически весь ловит рыбу денно и нощно, стараясь сделать запасы, которые должны бы хватить до конца весны.
  Как хорошо без ленсманов жить! Так подумалось обоим, одному - доктору - с удовлетворением, другому - мэру - с опаской по причине крамольной мысли.
  Вот как быть с людоедами - не придумал никто. У этих тварей больше шансов выжить, когда эпидемия пойдет на спад, они сохранят больше сил к лету, а там уже начнут охоту не для пропитания, а для гурманства. Все дети Кайнуу под угрозой.
  Тиф начал отступать. Люди все еще продолжали умирать, однако этому уже не способствовал голод, то есть, умирать стали меньше. Росс оправился от болезни, Леннрот - совсем оправился. Но из головы у него не шел рассказ мэра о каннибалах.
  Он пробовал осторожно опрашивать пациентов, но те сразу пугались и принимались ожесточенно креститься. Тогда Элиас попытался узнать, где и кто из людей, вдруг, без видимой на то причины, пропал. Был здоров, да сгинул без следа.
  Оказалось, что таковые имелись. Не в самом Каяни, а в самых ближайших его окрестностях. Считалось, что в лесу его разорвали на части дикие звери. Или провалился в незамерзающее болотное "окно". Или, ослабев от нехватки еды, замерз где-нибудь - летом обнаружится.
  Теперь о людоедах. Вряд ли они нагрянули откуда-то из других мест. Новые люди, да еще зимней порой - кто-нибудь да увидит, кто-нибудь да спросит. Им жить где-то надо, им в поисках еды передвигаться надо. Им много, чего надо. Не на крыльях же они летают с потаенных гнездовищ, и не в бункерах они же под землей чахнут, как некоторые103.
  Положим, местные они. Несмотря на крайне низкую плотность населения, в самом Каяни их бы вычислили. Пусть не сразу, но непременно. Тогда с хутора какого-то. Но недалекого от города, раз имели понимание про ленсмана и его дом. Положим, оказались там случайно, когда Леннрот туда зашел. Но не случайно задержались в жилище Мартикайнена, зная нравы местных жителей. Конечно, безопасней подкрепиться по месту, нежели нести непонятным образом куски свежевыделанной еды через весь город.
  Леннрот, надев лыжи, принялся делать вылазки за город. Он выяснил у мэра, где жили пропавшие люди, и отправился по хуторам, где те жили. В большинстве случаев пропавшие люди были семейными, и семьи их продолжали жить в своих хозяйствах.
  Но однажды после легкого снегопада, обнаружил он в лесу странно просевший снег. Дело уже вовсю поворачивалось на весну, зима постепенно отступала, и это обстоятельство Элиаса слегка напрягало. Слова, что зимой мы с ними можем справиться, а летом - только защититься, сидели у него в голове.
  Под сломавшимся настом ему привиделся человеческий череп, скаливший зубы куда-то в сторону. Леннрот удивился, с чего это тут лежит мертвая голова, как сверху с еловой лапы обвалился снежный ком, заново похоронивший под собой этот "подснежник".
  В то же самое время он ощутил на себе чужой неприветливый взгляд. Всего лишь сомнительное ощущение, что кто-то злобный смотрит на него, предотвратило от попытки подойти поближе к засыпанному снегом черепу. Элиас привык доверяться своим чувствам, и никогда от них не отмахивался.
  Он продолжил двигаться на своих лыжах дальше, отмечая про себя любые следы присутствия человека. А они были - слабо тянуло дымком. Вряд ли это банда людоедов сидит под сосной и жарит на костре мертвую ногу. Скорее всего рядом расположен хутор.
  Леннрот не стал дальше заниматься изысканиями, а свернул к озеру и быстро дошел до Каяни. Мэр, как человек знающий, опознать место не смог. Тогда он вызвал к себе помощника - члена городского управления.
  Так это Сяяскониеми104, - сказал он. - Гиблое место. И как там только люди живут.
  Ах, да, - согласился мэр. - Комаров - тьма. Зато поблизости отличные смолокурни. Тем и живут, полагаю.
  Как считал доктор Росс, больше всего нечисти собирается возле священного огня. Так и смолокурни, пусть и сезонные предприятия, но имеют возле себя прожженные кострища. Запалил запалку - можно пользоваться. Однако, поразмыслив, Леннрот пришел к выводу, что зимой от этого толку мало - все под снегом.
  Но дело было не в этом. Дело было в том, что где-то рядом с этими смолокурнями лежит человеческий череп, еще не подпорченный ни дождями, ни прочими погодными явлениями с перепадами температуры. И там же где-то живут люди. Может, конечно, не люди уже, но двуногие и прожорливые существа.
  Полностью в этом быть уверенным, конечно, нельзя, но убедиться можно лишь при очной проверке.
  Не пора ли нам, коллега, осмотр по хуторам провести? - спросил он тем же вечером у Росса.
  Давно бы пора, конечно, но вот, пожалуй, придется это делать в одиночку, - показал свои лошадиные зубы Росс. - Итак в больнице помощи не хватает.
  Ну, хотя бы начать с чего-то, - сказал Леннрот. - А начну я после своего дежурства с хутора Сяяскониеми.
  Его коллега выразил одобрение, но без особого энтузиазма. Обязанность такая, конечно, была, но в голодуху и, едва справившись с тяжелой болезнью, этим заниматься совсем не хотелось.
  Элиас не питал иллюзий на тот счет, что его идея найдет отклик у Росса, но его главной задачей было предупредить о месте, куда он собирался идти. Если произойдет какое-то страшное событие, то доктор сориентируется в обстановке.
  Для начала он сходил к оставшемуся в живых помощнику ленсмана, который из буйно помешанного слуги закона превратился в тихого и склонного к рыданиям сумасшедшего. Сидел он в своем доме и боялся выйти на улицу. Его жена немедленно от него ушла, как только узнала, что с некогда добытчиком-супругом что-то не так. Добрые люди приносили бывшему борцу с неразрешенной рыбалкой вареную рыбу, и он ее съедал без остатка. Леннрот подозревал, что если ему еды приносить не будут, он так и помрет себе тихо от голоду. Надо было срочно пристраивать несчастного человека в лечебницу.
  Говорили, что на все вопросы тот отвечал одним словом - "меч". Тряс головой, ронял слезы и постоянно повторял про этот загадочный меч, пока его не оставляли в покое.
  Элиас нашел своего былого недруга в чистой комнате сидящим в углу. Он не выглядел ни запущенным, ни потерявшим человеческий облик. Сидел на скамье и глядел на свои руки, не пытаясь ни встать, ни взглянуть на пришедшего к нему гостя. Его было отчего-то очень жалко. Хотя достоин ли жалости тот, кто в трудное время глумился над своими земляками? Достоин, конечно. Как и любой больной человек.
  Что ты видел у Мартикайнена? - спросил Леннрот.
  Ну, ничего нового бывший ленсман не ответил. Несколько раз назвал слово "меч", очень горестно поплакал и успокоился.
  Элиас протянул ему вареную плотву, тот аккуратно разломал ее на части и съел, не удосуживаясь почистить чешую и внутренности. "Как тюленю", - почему-то подумалось доктору. Вместе с этим ему в голову пришла мысль о другом сравнении.
  Меч или платье? - спросил он105.
  Платье, платье, - снова заплакал несчастный.
  Теперь сомнений быть не могло. Смолокуры по производственной надобности зачастую одевали на себя брезентовые фартуки, которые вполне могли показаться и платьями.
  Элиас одну за другой скормил сумасшедшему всю вареную плотву, что принес с собой, и ушел обратно в клинику. Там он условился с Россом, что найдут возможность приглядывать за бывшим ленсманом с помощью мэра. Ну, а потом, когда, как они надеялись, с наступлением лета положение выправится, определят его в лечебницу на побережье.
  Почти сутки, даже используя время дежурства, Леннрот готовился к походу. Что толкало его на это, сказать было трудно. Может, явившийся ему у Мартикайнена образ Пана, бородатого, с веселыми глазами - совсем карельского рунопевца. Или, может, наоборот - злобный образ Пропала, который всегда выглядел одинаково неприятно. Но почему-то идти было надо.
  Чтобы Росс не забыл, куда он направляется, он написал записку, снабдив ее разъяснением: хутор Сяяськониеми возле смолокурни. По всей Финляндии этих "Комариных мысов" было великое множество, потому что подлая тварь комар, собираясь в стаю, поет свою кровожадную песню так громко, что ее слышно любому путнику за несколько шагов. А потом комар обрушится на путника с настойчивой просьбой поделиться малюсенькой капелькой крови - ему не убудет, а комару для смерти эта кровь нужна, как манна небесная. Иначе придется летать все лето и мучиться своей кровожадностью, а это даже для насекомых тяжкая доля.
  В принципе, дом на Сяяськониеми стоял как раз в том месте, где дым от производства напрочь отгонял любого кровососущего гнуса от человеческого жилья. То есть, был таким заслоном, через который комар пробиться никак не мог. В то же самое время дым не попадал в дом и во двор, что позволяло хозяевам жилья жить более-менее сносно.
  По большому счету это хутор и существовал только за счет смолокурни. Владельцы хутора поставили сарай барачного типа, где могли на двухъярусных полатях набираться сил рабочие с производства. Также была устроена на берегу озера несколько кривоватая баня, что не мешало топить ее каждый день для нужд рабочего класса.
  То есть, хозяева хутора были барыгами, которые за сезон с каждого постояльца получали немного денег. К зиме таких денег скапливалось прилично, что позволяло спокойно готовиться к следующему сезону.
  А теперь, вероятно, хозяев сожрали и косточки выбросили под елку. Не иначе, как кто-то, кто был с ними знаком по рабочей необходимости. Не чужие, так сказать, люди.
  
  19. Охота
  Все, что взял с собой в поход Леннрот, уместилось под его курткой. Ружье он, конечно, закинул за спину, но это только на время своего движения, чтобы сподручней было орудовать лыжной палкой. Почему-то местные жители, двигаясь зимой по лесам, всегда использовали лишь одну лыжную палку, достаточно длинную - в человеческий рост. В этом был какой-то свой определенный расчет, чем не стал пренебрегать и Элиас. По озеру и реке он все-таки предпочитал два упора для рук, что позволяло держать неплохую скорость и особо не перенапрягаться.
  Для пущей важности, чтобы никто не решился подстрелить его из засады, он пришил себе на грудь и спину белые платки с изображениями красного креста. Даже сущий злодей не станет из чащи пускать стрелу или копье в приближающегося доктора. Не говоря уже о том, что кто-то решится потратить драгоценную пулю на безобидного по своей миссии человека, если у него имеется в хозяйстве ружье.
  Леннрот предполагал, что в случае разоблачения банды людоедов, никаких мирных переговоров ждать не следует. Однако он не мог просить мэра оказать ему содействие и направить с ним решительных и едва оправившихся после болезни и голода людей. Во-первых, это могла спугнуть каннибалов, и те запросто утекут куда-то в другое место, а, во-вторых, это было не совсем верно нагружать еще не пришедших в себя жителей Каяни. Пусть лучше они рыбу заготавливают, пока не образовался в городе новый ленсман.
  В общем, Элиас хоть и много думал обо всем своем мероприятии, но ничего толком не придумал. Он надеялся, что справится с парочкой людоедов, причем один из них - женщина. Во всяком случае, предпримет все меры для того, чтобы они не скушали его без соли и перца. Он встанет у них поперек горла.
  Леннрот на лыжах добрался до того места, где ему изначально примерещился Веселый Роджер под снегом. Насколько он уяснил, немного дальше располагались несколько смолокурен - обложенных изнутри глиной ям. Сюда по озеру поставлялись побочные продукты от вырубки елового или соснового леса, в основном, выкорчеванные смоляные пни. Их начинали заготавливать, едва лишь сходил снег и вскрывалось ото льда озеро. Из них, собственно говоря, и выплавляли смолу и черный, как уголь скипидар. Все это было, понятное дело, сырцом для дальнейшей химической переработки.
  Но стоил этот сырец очень даже неплохо. Мелкие кустари делали пережегные ямы где ни попадя, месяц-другой поплавят смолу - и дальше идут. Но здесь на мысу этот процесс был более-менее налажен, ямы старательно обожжены и сливные трубы прочищены, так что к сезону собиралась бригада, проверенная и обученная, и получали они не в пример больше.
  Леннрот знал, что сейчас все смолокурни были укрыты и сверху лежал, как залог сохранности, толстый слой снега. К ямам он не направлялся.
  Дом хозяев располагался таким образом, что ветер всегда как бы огибал его, принося дым, порой даже зеленоватого цвета, и унося недовольных этим делом комаров. При особо жирных смолой пнях загорался летучий древесный спирт, который и нес зеленоватый оттенок у выхлопа.
  Почему-то сейчас все хозяйство казалось заброшенным и даже покинутым. Бараки для казаков были давно не чищены от снега - ни дорожки к ним, ни крыша. А ведь сейчас самое время готовить их к приему работников. Да и к самой хозяйской усадьбе подходы были не убраны, а, скорее, утоптаны.
  Скрипела от ветерка на давно немазаных петлях калитка во двор, и этот звук был единственным, который нарушал полное безмолвие. Стало быть, никакой живности в хозяйстве не осталось. Ни кур, ни овечек, даже собаки и кошки разбежались кто куда. Но кто-то дорожку протоптал.
  Элиас снял лыжи и прислонил их к забору, снял с плеча ружье и примотал его к своей лыжной палке таким образом, чтобы срез дула как раз получался на конце палки. Сюда же он прикрутил длинный, в локоть, португальский штык. Теперь он мог нести свое оружие одной рукой, зажав под мышкой выступающую часть своего лыжного инвентаря. Левой рукой он собирался делать другие действия.
  Например, сдавленным голосом крикнуть: "Есть кто дома?" Конечно, он произнес эти слова не рукой, зато ею проверил входную дверь. Та оказалась не заперта.
  С того момента, как он вошел во двор, выставив перед собой набор из лыжной палки, ружья и штыка, он чувствовал на себе чей-то взгляд. Можно было даже предположить, что взгляд этот ему был даже знаком с прошлого раза, когда он заметил череп. На самом деле это было обманом. Как мог быть знакомым взгляд, пусть даже и злобный? Он или есть, и ты его ощущаешь, или его нет, и тебе по барабану.
  Леннрот всеми своими мурашками, которые бегали по спине, чувствовал, что за ним сейчас следят несколько глаз. По крайней мере - пара, если, конечно, укрытый человек не одноглазый убийца.
  Ку-ку, отзовитесь, - снова вопросил Элиас, но в ответ даже мыши из-под пола не прокашляли.
  Делать нечего, надо входить в дом. Он немного замешкался перед дверью, используя по назначению свою левую руку, но все-таки толкнул ее, дверь, штыком и подождал несколько мгновений, чтобы удостовериться, что стоящий сбоку от косяка человек не встретит его топором по голове.
  Не встретил. Человека на входе не было. Пусто. Добро, как говорится, пожаловать в дом.
  Однако внутри не было ни стыло, ни сыро, ни брошено. Здесь когда-то топилась печь, и если допустить, что это не она сама себя топила, то кто-то определенно здесь жил. И очень даже возможно, что и сейчас живет своей загадочной жизнью.
  В горнице стоял полумрак, потому что давно нестираные занавески уныло закрывали окна. В красном углу, как положено у православных, стояли иконы. Судя по всему - краснушки - ничего не значащая мазня с соседского монастырского базара. А свечи перед ними не горели.
  Леннрот поводил своим привязанным ружьем по сторонам вместе со своим взглядом. Он отошел вправо к углу и замер в ожидании, не опуская вниз лыжную палку. Большим пальцем взвел оба курка и указательный расположил на спусковой скобе в готовности.
  Неожиданно, да так неожиданно, что у доктора чуть позвонки не высыпались в штаны, вдоль противоположной стены пробежала растрепанная женщина. Точнее, она не пробежала, а прошла странной походкой, опустив вдоль туловища свои руки. Это у нее получилось настолько быстро и внезапно, что Элиас не успел сопроводить ее перемещением дулом своего ружья.
  Во рту немедленно пересохло, и он моргнул, слегка тряхнув головой в попытке смахнуть капли пота, покрывшие лоб. Когда через долю мгновения открыл глаза, перед ним оказалось взявшееся из ниоткуда лицо. К лицу прилагалось все остальное, и стояло это все на расстоянии в пару метров.
  Это был пузатый мужчина с абсолютно круглой головой, поросшей поверху черным неопрятно выстриженным волосом. Несмотря на пробивающуюся лысину через похожую на щетину прическу с отдельными седыми вкраплениями, стрижка только подчеркивала круглость головы. Можно было такой штукой играть, как мячом.
  Глаза тоже были круглыми, черными и абсолютно бессмысленными. Бессмысленность взгляда всегда говорит о полном равнодушии. Этот мужчина был людоед. Он не мог быть никем иным.
  Леннрот сразу сделал две вещи, стараясь, чтобы получилось одновременно. Указательным пальцем правой руки он спустил курок ружья, а левой бросил в сторону от себя - левую сторону, следует уточнить - то, с чем он зашел в этот негостеприимный дом.
  Еще будучи при больнице он отрезал от своей рыболовной сети приличный кусок, чтобы его можно было легко держать в кулаке в свисающем положении. Путем проб и ошибок ему это удалось. Потом Элиас некоторое время тренировался бросать сеть одним движением руки - левой руки. Когда это у него начало получаться очень даже сносно, он снарядил ячейки сети обычными рыболовными крючками, пропуская их сквозь жилы. Неважно, что какие-то крючки обязательно зацепятся между собой при транспортировке, какие-то из них все равно останутся в боевой готовности.
  Вот это капризное рукотворное изделие со всеми предосторожностями Леннрот и донес до дверей дома смолокуров. Его он вытащил и расправил, насколько это удалось, перед входом внутрь.
  Ружье издало вполне безобидный щелчок, выстрела не вышло. Зато в частично расправившуюся сеть угодил пузатый мужчина с круглой головой. С непостижимой быстротой он уклонился от выстрела, если бы тот состоялся, и оказался слева от Элиаса. В принципе, там, где и должен был быть по расчетам доктора.
  Патрон в оружии не сделал осечку, как могло показаться. Патрона в ружье вовсе не было. Зачем застилать себе глаза пороховым дымом? Леннрот не делал ставку на преимущество огнестрельного оружия.
  Людоед пошел на свою жертву с голыми руками. Вероятно он очень верил в свою непостижимую для обычного человека скорость. Но тут в его объятия попала сеть, которую уверовавший в свою неуязвимость каннибал попытался отбросить в сторону. И чем неистовей он пытался это делать, тем сильнее крючки сети впивались в его одежду и плоть, путая руки и нагоняя бешенство. В конце концов, совершенно запутавшись, мужчина с круглой головой рухнул на пол, подвывая и пуская ртом пузыри.
  Сейчас же Леннрот ощутил достаточно сильный удар себе в спину чуть левее позвоночника. Это на помощь немедленно, словно бы из воздуха, материализовалась женщина с растрепанными волосами. Ну, точнее, она сначала появилась, чтобы спасти своего подельника, а потом переменила свое решение и бросилась с устрашающего вида тесаком на Леннрота. И даже воткнула его в спину врага.
  Собираясь в охоту на людоедов, Элиас очень хотел обезопасить свой тыл. Для этой цели он приспособил поднос из нержавеющей стали. Пробивая дырки по его углам, он убедился в чрезвычайной прочности этого предмета. Еще одного подноса не сыскалось, поэтому он попытался приспособить обнаруженную в сарае короткую доску. Обвязав все это дело ремнями у себя на теле, получил защиту спины - поднос, и грудной клетки - доску.
  Однако в таком состоянии двигаться было решительно невозможно: то доска сползала подмышку, то ремни скатывались с плеча. В конечном итоге, помучившись, Леннрот решил отказаться от передней защиты. Поднос, стянутый ремнями крест-накрест, словно бы прилип к спине и вовсе не сковывал движения. Это было то, что нужно.
  Элиас, готовый к чему-то подобному, не стал тратить время на выражение негативной реакции на этот подлый предательский удар в спину. Он широко размахнулся своей лыжной палкой с привязанным к ней ружьем и в момент, когда всклокоченная дама скривила рот в ужасной гримасе, не понимая, почему тесак отскочил в сторону, ударил ее по голове.
  Все-таки людоедка, вероятно, успела как-то среагировать на этот выпад, потому что остро отточенный португальский штык снес ей часть головы как-то по диагонали - от левого виска до правой части нижней челюсти.
  Этим штыком, неведомо откуда взявшимся у доктора Росса давным-давно, вполне можно было делать хирургические операции вместо скальпеля. Он был очень остр и чрезвычайно крепок.
  Пока отрубленная часть головы женщины отлетела под образа, а она сама стояла, ничего не понимая, Леннрот обрушил свое холодное оружие, используя силу замаха, прямо на живот скулящего и извивающегося круглоголового мужчины. Штык легко пробил пузо и глубоко вошел в доску пола, тем самым пригвоздив незадачливого любителя человечины, как бабочку к подушечке энтомолога.
  Немедленно после этого руки у Элиаса разжались, и он сам повалился рядом с людоедом. Следом обвалилась, как осенний лист, полубезголовая дама, пачкая кровью все вокруг себя.
  "Черт побери", - успел подумать Леннрот. - "Их было трое!"
  Потом он впал в беспамятство.
  И не мудрено - весьма пожилая женщина, точнее - полная бабка - стояла над ним с осью прялки в руках и в недоумении качала головой из стороны в сторону.
  Но простояла она так недолго. Убедившись, что некогда лохматая женщина дала дуба, а круглоголовый мужчина вот-вот этого дуба даст, бабка какими-то скрученными скатерками связала у Элиаса руки за спиной. Но на этом она не успокоилась и, выказывая недюжинную силу и сноровку, за ноги выволокла бесчувственное тело доктора во двор, где подложила под его лопатки деревянную очищенную от коры колоду со зловещего цвета застывшими потеками.
  Затем она проделала то же самое с трупом растрепанной женщины и наконец окочурившимся круглоголовым мужчиной. Ей пришлось постараться, чтобы вытащить из пола сборную модель, состоящую из португальского штыка, ружья и лыжной палки.
  А Леннрот готовился вступить в страну вечной охоты. Тело его было в полном бессознательном состоянии, но какой-то кусочек разума или души оставался в бодрствовании и созерцании.
  Ну, вот и свиделись, - сказал Пан, оказавшийся рядом с этим кусочком души. Выглядел он опять совсем по земному, тот же бородатый человек с веселыми синими глазами.
  Да, - согласился Леннрот, не понимая, то ли он говорит, то ли думает. - Ты Пан, или, как бы так сказать, Архи-Пан?
  Архиважный вопрос, - согласился Пан. - Можно меня и Аркиппой звать. Я сохранил воспоминания о том Ковчеге106. Хорошие были деньки.
  А я лишь собирался с Архиппой встретиться, - почему-то на память Элиасу пришел знаменитый рунопевец Архиппа Пертунен. - Да, видать, не очень складывается.
  Ну, всякое в жизни случается. Может и сложится, - улыбнулся Аркиппа. - Ты большое дело сделал. Главное - вовремя. Летом бы тебе с ними не справиться. Утекли бы в лес кровопийцы, да детей бы поедали.
  Зачем им все это? - спросил Леннрот. - Не по-людски как-то.
  Ну, брат! - вздохнул Аркиппа и поведал историю.
  Мир людской не уникален. Рядом с ним, переплетаясь и прорастая, мир не людской. Все происходит во взаимодействии. Люди стремятся к прогрессу. Также прогрессирует и лицемерие, жестокость и равнодушие. Любовь и ненависть - это всего лишь две характеристики души. Они непродолжительны по своему влиянию. Из любви проистекает доброта, если не убивать в себе любовь. Из ненависти получается равнодушие, если позволить этой ненависти овладеть собой.
  Все пагубные наклонности ведут к вырождению человека. Их культивируют и ими испытывают людей враждебные сущности, которые подчиняются некой верховной воле. Можно назвать эту волю Самозванцем, можно считать, что это взбесившаяся, вышедшая из-под контроля машина - государство.
  Я давно уже не видел Господа, - продолжал Аркиппа. - Я о нем уже давно не слышал ничего. Будто он покинул этот мир, который создал. Но это не значит, что мы предоставлены сами себе.
  В человеке есть Совесть. В некоторых ее нет, но это уже не человеки. Самозванец управляет теми, кто позволяет быть управляемым. Он даже тела для таких "управленцев" похожие подбирает. Не бывает человек с внешностью Наполеона Бонапарта работником приюта для престарелых. Само тело - это набор навыков, и лишь дело времени и стечения обстоятельств, чтобы тело это начало работать так, как это угодно Самозванцу.
  То есть, эти людоеды - всего лишь отражения прошлых людей? - спросил Леннрот, несколько озадаченный философией, не очень сочетающейся с простой и веселой внешностью Пана.
  Как отражения, так и увеличения, - ответил Аркиппа. - И в прошлом, и в будущем.
  То есть, эти людоеды могли быть чудовищами, гораздо опасными, нежели сейчас?
  Или могут стать таковыми, - пожал широкими плечами Пан. - Время, знаешь ли, относительно.
  И ты знаешь, кем они были, - удивился Леннрот. - Или кем они будут?
  Увы, знаю, - улыбнулся Аркиппа. - В прошлом у них не очень получалось. Но в будущем их тела будут зловещими символами равнодушия, алчности и невероятной глупости, которая приведет к трагическому концу тысячи людей. Ты хочешь знать, даже если это тебе ничего не даст?
  По крайней мере я буду верить, что разобрался с ними правильно, - кивнул головой Элиас.
  Ну, этот круглоголовый однажды станет Володиным, лохматая женщина - Машей Шукшиной, а бабка - Матвиенко, - все также улыбаясь, сказал Пан. - В одну эпоху, в одном месте, как и сейчас. Их будущие деяния будут сопоставимы с теми, что они могли сделать сейчас и даже хуже. Здесь ты их остановил. Там их остановить почти невозможно.
  Они русские?
  Да по барабану, они "великие", как привыкли себя называть.
  Леннрот припомнил, что есть такое учение о душах, возвращающихся в другие тела. Но это было немного другим: тела, возвращающиеся и воздействующие на души. Не реинкарнация, а профанация какая-то. Хотя, конечно, материализм всегда воздействует на духовность. Может быть рамки души у этого самого круглоголового людоеда такие же, как и у того Володина, и если душа не сопротивляется, то и участь у нее такая же, как у предшественника-двойника. Бездуховность.
  Ну, вот, я вижу, ты что-то новое для себя усвоил, - нарушил молчание Пан. - Значит, мне пора.
  Позвольте, - возразил Леннрот. - Хорошенькое дело. У меня тут сложная жизненная ситуация. Можно сказать, переломная. А ты куда-то собрался.
  Уж такое се ля ви, - улыбнулся Аркиппа. - Даже всякая нечистая сила только крайним напряжением своих нечистых сил может воздействовать, например, оцарапать шею и грудную клетку. В остальном лишь пугает. А у меня и сил таких нет, чтобы с тобой что-то сделать. Я лишь направить могу, совет дать, да любовь. Но поверь мне - это дорого стоит.
  Верю, верю, - охотно согласился Элиас. - Так дай мне совет. Ну, или намекни, что ли.
  Как сказала одна моя знакомая, в далеком прошлом - знакомая: "Не суетись под клиентом".
  Сказал - и пропал. А Леннрот со стоном открыл глаза.
  
  20. Конец с людоедами и Мышлаевским
  Бабка закончила разделывать своего былого коллегу по гастрономическим предпочтениям. Это было целесообразно, потому что круглоголовый людоед был гораздо лучше упитан нежели истерзанный голодом и болезнью уездный доктор. С него и еда, вероятно, питательнее, и вкус, предположительно, вкуснее. А загрызть этого связанного проходимца всегда можно успеть.
  Куски плоти лежали в вынесенных на снег больших котлах, и людоедка нисколько не сомневалась в том, что сегодня у нее будет на ужин. Безголовую женщину он пока не решилась ни есть, ни готовить. До завтрашнего утра та могла спокойно пролежать в леднике в отдельностоящем погребе.
  А вот доктора, даже связанного, в живых оставлять было нерационально. Никто не знает, что у него на уме. Никто не может оценить полет его фантазии. Зато могут возникнуть самые неожиданные решения, а сюрпризы ей в ее уже вполне престарелом возрасте не нужны.
  Леннрот видел то, что лежало в котлах и его, несмотря на навыки посещения и работы в анатомических театрах, мутило. Он не строил никаких иллюзий о том, что вредная бабка будет довольствоваться этим обилием еды и оставит его в покое. Ранее облачившись в длинный передник, в котором обычно смолокуры сливали смолу и скипидар, та деловито принялась заносить котлы в дом.
  Нет, пощады от такой ждать не приходится. Элиас попытался пошевелить связанными руками и ногами, поерзал на колоде, но толку не было. Он был практически обездвижен. Вот тебе и сходил на охоту на людоедов!
  Провозившись некоторое время внутри дома, бабка вышла, неся с собой деревянную лопату и колун на длинной ручке. Ну, с лопатой все ясно - засыплет снегом кровавые брызги, никто и не догадается, что здесь творилось. А зрелище топора было неприятно.
  Людоедка отложила лопату в сугроб, а сама примерилась к топору обеими руками.
  Эй, бабка, ты чего это удумала? - спросил Леннрот, внезапно осознав, что та с колуном в руках по всей вероятности не намерена заниматься колкой дров.
  Бабка подошла ближе, теперь откровенно испытующе глядя на своего пленника.
  Эх, не стал ничего придумывать Элиас, чтобы приспособить доску на грудь! Отказался от этой идеи, хотя против такого тяжелого топора и доска, вероятно, вряд ли выдержит.
  Эй, как там тебя, Матвиенко, у тебя еды достаточно, забей на меня, подожди, - сказал Леннрот и поспешил поправить себя. - Я не имел ввиду "забей меня". Иди покушай своего толстого и питательного Володина. Потом у тебя еще эта Суксына107 есть. А я тебе на черный день сгожусь. Ведь я могу работать! Снег убирать, дрова приносить, клизму ставить! Какой тебе прок от меня мертвого?
  Бабка молча подошла к колоде, расставила ноги на ширину плеч и, поплевав на ладони, ухватилась за ручку тяжелого колуна. Она подняла топор высоко над головой, наметив место на груди у Леннрота, куда следует ударить.
  Элиас отчаянно затосковал. Он бы и крикнул что-нибудь, да голос пропал. Спасибо за совет, добрейший Пан, вот уж осчастливил!
  Бабка даже на носочки привстала, чтобы удар получился наверняка мощным и решающим. Но в самый последний момент, когда колун уже готов был отправиться на рандеву с беззащитной грудной клеткой Леннрота, из груди людоедки, прямо над срезом фартука, вылезло острое плоское жало, более всего напоминающее деревенскую косу.
  Колун тотчас же вывалился из рук людоедки и приложился острием прямо по ее прикрытому платком темечку. Впрочем, ей это было уже без разницы, без лишнего слова она завалилась набок, пару раз дрыгнула ногой, громко выпустила газы и дала дуба.
  Каждый человек знает, что это в обычаях у людоедов давать дуба. У прочих людей бывает прочее, а эти твари, подыхая, поступают именно так: дают дуба.
  Какая неприятная бабуся, - сказал доктор Росс, который не смог удержать режущее полотно от обычной деревенской косы в своих руках.
  Уф, - сказал Леннрот. - А я вас заждался, коллега. Уже и стол накрывать начал в доме.
  Так вот, задержался, - обнажил все свои лошадиные зубы Росс. - Искал кое-что. Вам помощь не нужна?
  Мм, - застонал Элиас, и его начала бить крупная дрожь. - Перережь эти чертовы путы!
  Его спаситель попытался вытащить косу из тела людоедки, но та завязла там накрепко. Доктор похлопал себя по карманам, ничего не нахлопал и, оглядевшись по сторонам, решительно пошел к дому.
  Через некоторое очень скорое время он выбежал наружу, закатывая глаза, и пробормотал:
  Надо же, а мне казалось, что про стол была всего лишь фигура речи.
  Однако он прихватил с собой триединое творение Леннрота, повозился немного и освободил португальский штык.
  А я его искал, искал, пока не нашел, - сказал он и быстро перепилил узы на руках и ногах у коллеги.
  Прошу меня простить, что без спросу взял, - не в силах подняться самостоятельно, Элиас отполз от колоды и принялся растирать онемевшие руки. - Думал, управлюсь быстро, да не додумал, выходит.
  Чего уж там, - улыбка снова появилась на бледном лице Росса. - Я, как прочитал, куда вы направляетесь, подумал, что непременно должен оказать всякое содействие.
  Друзья, что у вас тут происходит? - в дворовую калитку входил мэр с двумя помощниками. Выглядели они озадаченно.
  Полюбуйтесь сами, господин управляющий, - сказал Росс. - Мы уже и стол накрыли. Не изволите ли полюбопытствовать?
  Они, конечно, изволили, но потом, выбежав, долго боролись с позывами рвоты, прикладывая к вискам снег. Пока они таким образом развлекались, Леннрот, никем не замеченный, вынес свое ружье со двора, спрятав его рядом со своими лыжами. Меньше знают, крепче спят!
  Мэр долго не мог прийти в себя, шумно дышал и просил выпить. Выпивки ни у кого не было, а снова в дом идти никто не решался. По большому счету необходимо было вмешательство полиции, но ленсман и его помощник уже давно переварились в животах у людоедов, а настоящий полицейский, то ли городовой, то ли квартальный, уже давно был выведен из обращения властолюбивым Маркку Мартикайненом.
  Ну, вы теперь без нас управитесь, - сказал Леннрот и кивнул своему коллеге в сторону калитки.
  Действительно, врачебная помощь здесь не нужна, - сразу согласился Росс. - Разве что помогите, пожалуйста, высвободить нашу казенную косу из тела этой людоедки.
  А с какой стати вы так утверждаете? - сказал вдруг один из помощников мэра. - Может, эти несчастные здесь и ни при чем. Может, это вы учинили здесь все!
  Кто это? - спросил Леннрот.
  Никола, - ответил мэр. - Питерский.
  Элиас, не скрывая чувств, посмотрел на скептика долгим взглядом и пошел к телу бабки. Раскачав косу из стороны в сторону, он дернул и вытащил лезвие, которое не выглядело ни зловеще, ни как-то иначе. Не выпуская его из рук, он подошел к главе Каяни. Тот все также сидел, опустив понуро свою голову.
  А вы как здесь оказались?
  Да вот пришли с инспекцией, - подняв голову в крупных каплях пота на лбу, несмотря на легкий морозец, ответил мэр. - У Николы тут торговое предприятие во время сезона. Эх, выбрали же мы время!
  Леннрот больше ничего не стал говорить, а вышел со двора. Росс пошел следом. Власти города сами разберутся, что им делать.
  Два доктора тем же вечером позволили себе выпить бутылку понтикки, сохраненную еще с доэпидемиологических времен. А потом еще одну.
  Ни о чем особом они не говорили, разве что предположили, что слух об уничтожении гнезда людоедов не дойдет до ушей высшего начальства в Хельсингфорсе. Эта часть жизни имела все основания быть утаенной, чтобы не вызывать лишнего ажиотажа и ненужного внимания к проблемам таких земель, типа Кайнуу.
  Однако среди уцелевших горожан каким-то образом прошла быль, что два доктора из Каяни вступили в схватку с чудовищами и вышли из нее победителями. Ни Леннрот, ни Росс никак это дело не комментировали: чудовищем могут быть не обязательно людоеды, может быть - болезнь и голод. Им действительно удалось как-то обуздать эпидемию, чуть-чуть выправить положение с голодом, но это лишь временно. Весной будет сажать нечего, летом будет пасти некого, осенью придет хана.
  Росс той же неделей отбыл в отложенный отпуск, который должен был вылиться в новое назначение. Леннрот написал в министерство расширенное письмо, где описал насущные надобности, также просил серьезно отнестись к реляциям мэра, умоляющего о помощи в семенах и молодняке овец, свиней, коров и лошадей.
  Пока река не вскрылась ото льда можно было добраться до Оулу относительно без задержек, там уже были наезженные трассы до самой столицы. Вот обратно ответы должны прийти не так споро. Здесь никаких наезженных трасс не было.
  К началу мая, как раз после весенней распутицы, в Каяни прибыл поезд, состоящий из лошадей, возниц и телег. В нем обнаружились семена под посевную, присланные из Голландии в недостаточном количестве, и циркуляры, нормативные акты и прочие указивки в количестве, явно превышающим разумные нормы.
  Образовавшийся к концу весны новый ленсман, из числа наиболее патриотично настроенных граждан, немедленным образом запретил рыболовство на всех водоемах, где наблюдается течение воды108. То есть, если подойти к этому делу творчески, везде - и в озерах, и в реках. Люди, чудом ушедшие от голодной смерти, вновь сделались зависимыми от государственных подачек. Отрадно было лишь то, что большая часть из них, которые справились с эпидемией, не сидели сложа руки. Каждодневная рыбалка на льду позволила заготовить сущик - сушеную рыбу, соленую рыбу и рыбу с душком - та, что в бочке в леднике.
  Конечно, надолго таких запасов хватить не может, но перебиться до середины лета, когда пойдут грибы и ягоды, можно. А там, глядишь, и урожай приспеет.
  Очень плодовито поработал в столицах доктор Росс. Вероятно, не одну канцелярскую дверь он открывал, чтобы добиться такой продовольственной помощи.
  Казалось, что вместе с теплом вновь пришла надежда на жизнь.
  Эту надежду принес отряд мытарей, неожиданно предводительствуемый чином от жандармерии Мышлаевским. В его задачу входила инспекция хозяйств и прием излишков еды, которые эти хозяйства должны добровольно выдать для нужд, так сказать, нуждающихся во всей необъятной Российской империи.
  Он привез Леннроту разрешение на отпуск в сентябре сроком на четыре недели. Если, конечно, никаких чрезвычайных ситуаций не произойдет.
  Почему мне никакого отчета уже столько времени? - спросил Мышлаевский при встрече.
  Легкий ветерок трепетал в кудрях, выбивающихся из-под фуражки, с озера доносились напряженные крики страдающих запорами уток-поганок.
  Так я, знаете ли, никуда не отлучался, - признался Леннрот. - Может быть, сейчас буду ездить по Кайнуу с профилактическими задачами.
  Это неважно, уважаемый член финского литературного общества, - возразил жандарм. - Вам ли не знать, что ко всему нужен творческий подход. Даже о встрече с пациентами в больнице можно написать столь занимательное описание, что выводы будут напрашиваться сами по себе.
  "Да пошел бы ты, куратор-литератор, прочь! Стучать на тебя не намеревался и не помышляю поныне. Не ты будешь мне заказы делать - я буду предлагать, что посчитаю нужным", - сказала совесть Леннрота. У совести нету голоса, у совести есть побуждение.
  Когда ситуация в стране с голодом и болезнями стабилизируется, мы вернемся к этому вопросу, - произнес Элиас.
  Ну, что же, посмотрим! - жестко ответил Мышлаевский. Утки-поганки облегченно крякнули и, стуча крыльями по воде, улетели в свои гнездовья на ночевку.
  Никакие бедствия в стране не могут освободить от государственных обязанностей. В случае с прибывшим в Каяни конным отрядом специально подобранных людей, это касалось налогов.
  Их было всего семь человек и Мышлаевский главный. Это не означало, что он принимал решения и управлял подчиненными - это означало, что он всего лишь представлял законные основания любых действий, принятых и осуществленных с целью удовлетворения воли, так сказать, Государя. Ну, не бандиты они с большой дороги, а правильные законники.
  Конечно, народу на это было наплевать.
  Бандит придет - грабить будет. Мытари объявятся - изымать начнут. Разница в их действиях лишь та, что бандиту можно попробовать оказать отпор - и тут уж, кто сильнее, а людям на службе государства требуется беспрекословное подчинение. За сомнение - штраф, за несогласие - четыре года каторги, за возражение - семь лет.
  Так уж исторически сложилось и складывается, что на территории бедствия обязательно опускается тень недоимок, которые непременно следует добрать. Самый высокий ответственный чин никогда не будет внимать уважительным причинам, он будет руководствоваться лишь цифрами. Его задача - озадачить чина пожиже, который, в свою очередь, примется увлеченно резать задачи тем, кто еще ниже по табели о рангах. В конце концов дело дойдет до карательной команды, которая никогда не думает о последствиях, но всегда думает о настоящем. Она нацелена все отобрать, всех противящихся прибить, да еще и определенный кайф от этого получить.
  Так уж распорядилась судьба, что весьма доходное и совсем непыльное место при финском литературном союзе Мышлаевский удержать не сумел. Вместо него приспособился Кошкодавов, а незадачливого офицера от жандармерии пинком под зад отправили подальше от столицы.
  Для него это была, конечно, трагедия. Нужна была какая-то реабилитация, то есть, доказательство, что он крут, он всех порвет, и это ошибка.
  Леннрот подвернулся совершенно случайно, да и, в общем-то, бесполезно. Некогда было заниматься с тощим почерневшим лицом от усталости литератором, к тому же местным доктором. Мышлаевский шел в экспедицию по земле Кайнуу.
  Элиас больше никогда не встречался с амбициозным офицером. Сгинул он посреди северных болот, как сгинули все государственные мытари из его отряда.
  Опустошив то немногое, что они нашли на первых встречных хуторах, потешившись над слезами и страданиями еще не оправившихся от тифа и голода местных жителей, они шли лесом, отчасти досадуя: с таким пополнением государственной казны они и к Рождеству не управятся.
  Первый выстрел откуда-то из чащи ими был воспринят, как просто шум. Однако завалившийся на шею коня и брызгающий кровью из пробитой груди всадник авангарда быстро развеял сомнения: просто шум не приносит смертельную пулю.
  Все осадили своих коней, кроме того мытаря, что был в арьергарде. Он свалился под копыта своего коня, даже не вскрикнув, с пробитым сердцем.
  А! - закричал Мышлаевский, потому что не знал, что еще в таких случаях уместно произнести.
  Эхо его крика еще гуляло среди лесных стволов, а маленьких отряд залег на траву и призадумался. На их глазах было совершено жутчайшее преступление. И тех, кто залег со своими старинными кремневыми ружьями где-то спереди и где-то сзади немедленно должна покарать рука правосудия. Однако ничего не происходило. То ли руки у пресловутого правосудия оказались коротки, то ли что-то здесь происходило не то.
  Что делать? - обратились мытари к представителю государства. - Нас тут комары сожрут, коли лежать будем.
  Надо арестовать преступников, - ответил Мышлаевский.
  Вот ты и арестовывай, - сказали ему оставшиеся в живых люди и принялись расползаться по округе, используя местный рельеф для защиты.
  В это невозможно было поверить, такое положение вещей никак не укладывалось в голове у офицера. Они бить могут, потому что у них власть. А их-то самих за что?
  Хамы! - вскричал Мышлаевский, выхватил свою саблю и побежал в атаку. Но немедленно под ноги подвернулся труп убитого, и он упал, едва не перерезав себе горло о свое же оружие. Позыв наступать немедленно угас.
  Эй, воины! - позвал он своих подчиненных, но те либо не слышали, либо посчитали нужным отползать дальше молча.
  Комары жрали нещадно, но пришел вечер. Однако темнота не пришла. Зато куда-то делась повозка с реквизированным в пользу государства добром. И, вообще, все куда-то делись. Мышлаевский остался один на один с враждебно настроенным против него лесом.
  Он уже не опасался, что в него кто-то выстрелит.
  В первой четверти двадцатого века из Карельской губернии, да и из граничащей с ней Финляндии исчезли китайские "кули" - переселенцы по государственной программе, понятное дело, откуда. Они должны были обеспечить дешевые руки на лесозаготовках. Кто-то из них поучаствовал в революции, кто-то удрал из России, но большинство сгинула также, как и несчастный Мышлаевский - бесследно. Лишь только презрительную кличку после себя оставили - "шитту кули109".
  И все. И ничего после них.
  Леннрот об этом не знал. Скоро он выкинул из головы и Мышлаевского с его мытарями, и даже людоедов. Первого нечего было вспоминать, а вторых - незачем. У него была новая забота: попасть в давно планируемый поход к самому Архиппе Пертунену. Он был уверен, что встреча будет незабываемой.
  
  21. Лоухи
  Осенью 1833 года, используя предоставленный краткосрочный отпуск, Леннрот отправился в Карелию. В его намерения входило достичь деревни Латваярви и познакомиться со знаменитым рунопевцем, на которого всегда ссылались прочие люди.
  Элиас с удивлением подумал, что пока работал в Каяни, ни разу не вспомнил о прекрасной Матэли. Будучи постоянно в напряжении, никаких иных мыслей в голове не оставалось, только работа и поиск способов выжить. А теперь, когда он отправился в дорогу, даже пытаясь думать о Матэли, все время сбивался на житейские мысли.
  Что-то с головой случилось. Это неприятно, потому что такой важный орган не должен давать сбой. Коли голова откажет - всему телу пропасть.
  Но эти мысли были, конечно, напрасны. Матэли - это была та жизнь, когда он не сталкивался с проблемами жизни и смерти. Наверно, на ней и закончилось его взрослое детство. Теперь предстояло жить в других условиях и думать о других правилах. Прощай, Матэли! Ты звезда и таковой будешь навечно.
  По давнишнему приглашению Воассилы Киелевянйнена он построил свой маршрут мимо деревни Вуоннинен волости Вуоккиниеми. Дело шло к осени, гнус одолевал уже не так дико, поэтому шагалось, а иногда и ехалось на попутной телеге очень споро.
  Воассилу он неожиданно встретил в деревне Войница. На радостях забыл поинтересоваться, как тот случился здесь, но за всеми беседами как-то оказалось не до этого.
  А помнишь, как мы с тобою руны тянули? - спросил Воассила, и сразу стало понятно, что он немного навеселе.
  Ну, я лишь слушал, - скромно признался Леннрот. - Но запомнил все.
  На улицу, где они разговаривали, из ближайшей калитки вышла очень дородная женщина - ростом выше Элиаса, грудью больше двух Матэли, если можно так вообразить, в очень нарядном платке с засученными по локоть руками очень даже изящных форм.
  Это моя царица, - сказал Воассила и спрятался у женщины подмышкой.
  Вот что я тебе скажу, Вася, - мелодичным грудным голосом произнесла "царица". - Если в коробку положить бриллиант, она станет шкатулкой. Если туда же поместить мусор - урной.
  Ты мой бриллиант, - охотно признался рунопевец.
  Я, вообще-то, имела ввиду голову и мысли, - улыбнулась одними уголками губ женщина. - Но это хорошо, что мусору у тебя в ней совсем немного.
  А это магистр, - толкнув высокую грудь лбом, вышел вперед Воассила. - К нам направлялся. Руны хочет слушать.
  Ну, к вам лишь по пути, - признался Леннрот, поневоле залюбовавшись самой высокой и статной женщиной, которую он когда-либо видел в жизни.
  А куда путь держишь, коли не секрет? - спросила женщина, ласково положив руку на голову рунопевцу.
  Не секрет, - ответил Элиас. - В Латваярви.
  Уж не к Архиппе ли? - подняла брови к самому срезу платка красавица. - Вася, объясни магистру.
  Воассила охотно подошел к Леннроту, не упустив возможности несколько раз кивнуть головой женщине.
  Эх, какая наша жизнь! - сказал он и тут же добавил. - А Перттунена дома нету. К Покрову вернется. С лопарями на семужку пошел в Териберку. Ему разрешение выправили, так что будет ловить, пока ловится. Такая удача редко случается. То лопари не берут в компанию, то главный полицай запрет дает. Меня сколько раз уже вычеркивали - лицом, вероятно, не вышел. А ты где ночевать будешь?
  Леннроту порекомендовали дом, куда можно на ночлег попроситься. Он на него и указал.
  Да ты что! - удивилась женщина. - Разве так можно? Пошутили над тобой.
  Воассила, как-то коротко и смущенно испустив смешок, приложил ладонь к уху Элиаса и зашептал в нее, пытаясь объяснить ситуацию. А ситуация была такова, что хозяин дома, куда направили Леннрота, болел заразной венерической болезнью. Вроде бы на людях он держался вполне браво, но вот каждый местный житель знал о его недуге и это дело не приветствовал. А болел ли он на самом деле, либо это лишь злая молва - неизвестно.
  Так, может, матушка, он у тебя остановится на ночлег? Я за него ручаюсь, как за себя самого, - вкрадчиво спросил Воассила и посмотрел женщине в глаза снизу вверх.
  Та ничего не ответила, развернулась и медленно, покачивая широкими бедрами, вошла в калитку.
  Жизнь моя, иль ты приснилась мне, - сказал рунопевец и, ухватившись Леннрота за рукав, потащил следом за собой. На секунду остановившись, он прошептал. - Это Лоухи110. Имя такое. Она в лесу живет. Сюда лишь изредка наведывается.
  Да, имя, что надо, - прошептал в ответ Леннрот. Он ничего не имел ввиду. Просто надо было что-то ответить товарищу.
  А я за ней хоть в комы111 пойду.
  Элиас знал, что старая поговорка "первый блин комом" означала лишь "первый блин комам", то есть, хозяйки выносили первые блины в лес, чтобы угостить комов - лесных мужчин, зачастую глухонемых, которые служат при лесных красавицах - Лоухи. Стародавняя карельская сказка, переиначенная на два языка.
  Он вошел в дом, типичный деревенский пятистенок, но какой-то пустоватый, что ли, внутри. Вроде бы все есть, но всего мало. Может быть, так и должно быть, когда хозяйка наведывается сюда от случая к случаю, а в остальное время кто-то из местных людей за этим хозяйством присматривает. Воровства здесь, как такового, никогда не было, поэтому двери никогда не запирались - заходи, кто хочешь. Но никто не заходил.
  Хозяйка выдала Леннроту белоснежный рушник, чтобы умылся с дороги, а сама отправилась в баню. Значит, вечером можно будет и парком потешиться.
  Но баня оказалась уже готова, так что Элиас даже не успел как следует уложить свой нехитрый скарб в отведенный ему угол. Он от души напарился березовым веником, выпил кружку не слишком сладкой бражки и решил не торопиться идти в дом, а посидеть на скамейке под окошком и подумать. К тому же хозяйка и Воассила тоже отправились в баню, так что времени для медитации было достаточно.
  Уже потом, расположившись за высоким столом, прихлебывая какой-то душистый горячий напиток из ягод и трав, Леннрот задал себе вопрос: а разве так бывает?
  Бывает, бывает, - ответила хозяйка, разливая по граненным стопкам ледяную понтикку.
  Не каждый день к нам приходят люди, которые сумели свести с этого свету гнездо людоедов, - добавил Воассила.
  А откуда вы знаете? - удивился Элиас.
  Так об этом все знают, - засмеялся рунопевец. - Дело-то нешуточное.
  Они выпили понтикки, причем Лоухи была с ними наравне и тотчас же принялась наливать еще по одной стопке.
  Для меня, пожалуй, на сегодня эта будет последней, - сказал Воассила. - Я и так каждый день, как пьяный хожу - всегда навеселе.
  И то верно, Васенька, - ласково сказала хозяйка.
  Эх, царица, бери меня с собой, - тряхнул бородой рунопевец.
  Да как же я соловушку в клетку возьму, ты петь должен. А прочее быстро пройдет, - улыбнулась Лоухи, возвращаясь, видимо, к разговору уже не раз разговоренному.
  Я конечно дико извиняюсь, - вдруг вспомнив очень важное дело, начал Леннрот. Отчего-то с пары стопок и он осоловел. - У меня вопрос насущный. Можно?
  Отчего же нельзя, господин магистр, спрашивай, - улыбнулась Лоухи.
  Леннрот с удовольствием похрустел груздями в сметане и потом, открыв, было, рот, понял, что забыл свой вопрос.
  Ну? - обернулся к нему Воассила.
  А то ты не понял, про что он знать хотел, - сказала хозяйка и снова подлила Элиасу понтикки.
  А, ну это мы мигом, - обрадовался рунопевец, достал из-за уха кантеле и красивым голосом запел, легко и ловко перебирая пальцами по струнам.
  Випунен, певец заклятий, этот старец, полный силы,
  На уста выносит песни, силой грудь переполняет,
  Отпер ящик песнопений - отворил ларец заклятий,
  Чтобы спеть получше песни, наилучших песен выбрать:
  О вещей начале первом,
  О вещей происхожденье.
  Не поют теперь их дети, не поют их и герои -
  Времена пришли плохие, недород, и хлеба мало.
  Пел вещей происхожденье, по порядку все заклятья,
  Как по божьему веленью, всемогущему приказу,
  Сам собой распался воздух,
  Из него вода явилась,
  Из воды земля возникла,
  Из земли пошли растенья.
  Он пропел, как создан месяц, зажжено на небе солнце,
  Как столбы ветров воздвиглись, как возникли в небе звезды112
  Антеро Випунен - это кладезь знаний, в то же самое, время ловушка113, лежит под землей, и попасть к нему можно только через его рот. Кто со знаниями не справится, там внутри и погибель свою находит. Заброшенный космический корабль. Но об этом пока никто не догадывается. Или почти никто.
  Круто! - проговорил потрясенный Леннрот. Ему захотелось немедленно записать эти руны, но вот движения у него сделались чуть заторможенными. Ладно, завтра можно сделать все, что не сделал сегодня.
  Ну, а на твой вопрос можно рассказать строго запрещенную и от этого почти забытую сказку, - сказала Лоухи, искупав перед этим Воассилу в аплодисментах.
  Царь, оказывается, приезжал в глухомань в Кайнуу совсем не потому, что комаров покормить да болота принять по описи. Завис в тот год над озером "Антеро Випунен". Особенно хорошо он был видим в солнечную погоду, когда под вечер воздух недвижим и солнечные лучи, как стрелы Аполлона. Настоящий замок в небесах посреди облаков и туч. "Под небом голубым есть город золотой".
  Считалось, что и попасть внутрь него можно. Как только объявится самый достойный из самых достойных, прозрачные ворота отопрутся - и добро пожаловать. Попам доверия никакого нету, вот, коли бы царь-император приехал, тогда - да!
  И царь приехал. Поведали ему холуи о таком чуде, наобещали бочку арестантов, будто только царя этот "Антеро Випунен" ждет, тот уши развесил и уверовал.
  Приехал целым царским поездом. Вокруг дикая болотина, а над озером висит переливается чудесное творение, ни на что не похожее. Вроде бы даже полупрозрачное, но солнечный свет не пропускает и, что характерно, не отражает. Комары вдоль озера летают, словно в трубы трубят в едином комарином порыве. Их и не видно, но звон стоит.
  Вышел царь, осмотрел чудо с разных углов и говорит своим холуям: ну, чего дальше делать? А делать решительно нечего.
  Самый горластый вышел вперед и принялся орать: царь - то, царь - се, и, вообще, это царская территория, просьба соблюдать порядок. Ничего, понятное дело, не изменилось. Тогда из пушек решили в чудо пальнуть. Но пушек под рукой не оказалось. Из ружей стрельнули несколько стройных залпов, подбили случайную ворону, от страха вылетевшую откуда-то с макушки дерева, но опять - ничего.
  На следующий день царь плюнул на все эти ужимки и прыжки и обратно в Петербург отбыл. А чтобы народ не говорил, что царь-то недостоин оказался, запретили вообще об этом вспоминать. Был Александр Первый с визитом, да отбыл обратно, ознакомившись с прирощенными к великой Руси землями.
  Сам же "Антеро Випунен" повисел еще в небесах немного, да с приходом зимы растворился в морозной атмосфере. Только его и видели.
  Ты же про это хотел узнать? - спросил Леннрота словно из дымки голос Воассилы.
  Конечно, - согласился Элиас и еще хотел что-то добавить, но как-то не получилось.
  Неожиданно наступило утро. Для охотника на людоедов оно наступило в мягкой кровати, расположенной в небольшой кладовке. Прохладно, тихо и ни одного комара со своей заунывной кровожадной песенкой.
  Он спустил ноги с кровати и сладко потянулся. На диво тело было совершенно отдохнувшим, еще больше на диво - голова была ясной и светлой, а еще самое дивное - кушать хотелось совсем не по-человечески. Элиас помнил давешний вечер, помнил каждое слово из руны, что спел Воассила про Антеро Випунена, но не помнил, как оказался в этой замечательной кровати.
  Леннрот одел штаны, натянул сапоги и вышел во двор. Редко в каких деревнях удобства бывают в доме, можно даже с уверенностью сказать, что туалет всегда на улице. А рядом с ним висит умывальник летнего типа. А в нем чистая колодезная вода и ни одной комариной личинки. И даже серый кусочек мыла припасен.
  Добрым утром, - сказал Воассила, неизвестно откуда появившийся, когда Элиас, пофыркивая от наслаждения, умывался по пояс из умывальника.
  Здравствуй, дорогой друг, - очень сердечно проговорил Леннрот. - Спасибо тебе и твоей хозяйке за гостеприимство. Словно заново родился.
  Да чего уж там, - махнул рукой рунопевец. - Так всегда бывает, когда спишь беспробудным сном две ночи и один день.
  Элиас удивился, но поверил Воассиле на слово, потому как его желудок был свидетелем и отчаялся уже повторять: жрать давай, хозяин! Конечно, все труды и беспокойства прошедшего года, болезнь и голод, отчаянье и разочарование - все это превратилось в усталость. А усталость имеет свойство накапливаться. Если не сбросить ее, то и белый свет в копеечку.
  Это Лоухи мне помогла возродиться? - спросил он.
  Да, не обошлось тут без нее, - согласился Воассила и, улыбнувшись, добавил. - Скоро она к своим сестрам уйдет и будут служить Господу до следующего года. А я ее буду ждать. Вот так, братец.
  То место, где несколько женщин, каждая из которых Лоухи, живут с осени до весны можно назвать монастырем. Но лучше так не называть. Издревле девушки, которые обнаруживали у себя дар, который самый многообразный - и лечить, и искать, и узнавать и еще всякое разное - уходили в лес, где стоял скит. Там они и жили, обучая друг друга и помогая тем страждущим, кто забредал к ним по нужде, а не по корысти.
  А где тот скит? Да между Костамуксой и Реболой. Чуть севернее Кухмо.
  За завтраком, который по обилию еды на столе, казался обедом, хозяйничал Воассила. Лоухи была где-то на соседнем хуторе, оказывая помощь в каком-то деле, то ли лечебном, то ли хозяйственном. Она хотела, чтобы Леннрот ее обязательно дождался и не уходил, не попрощавшись, дальше.
  А куда дальше? - спросил Элиас. - Я-то к Архиппе собирался.
  И я тебе отвечу, - усмехнулся рунопевец. - Вокнавлолк, Чена, Кивиярви - да и попутные хутора. Там народу ведающего наши руны предостаточно. Перттунен, конечно, первейший будет, но послушай ты и Онтрея Малинена. Также Мартиска Каръялайнен много знает. И Юркка Кеттунен. А также Симана Мийхкалинен и Варахвонтта Сиркейнен.
  Ты, сейчас, прости, имена и фамилии давал? - отчаявшись даже смутно запомнить произнесенное, заметил Леннрот. - Или клички какие, позывные там и прозвища?
  Хорошая шутка, - без тени улыбки кивнул головой Воассила. - Может, по-крещенному они как-то проще называются, да вот такими уж уродились.
  Элиас старательно записал имена в свою походную тетрадь и подумал: времени может и не хватить всех выслушать, все выучить и потом записать. Но это было интересно.
  Было решено, что он завтра с утра двинется в путь. Сначала пешком, а потом, если повезет, с кем-нибудь на попутной телеге. Пока же Леннрот старательно заносил на бумагу все, что напел ему его старый знакомый. Тот сверялся с записями и что-то подсказывал, завывая, как волк, где-то подправлял. За этим нехитрым занятием их застала Лоухи, вернувшаяся со своей деловой прогулки.
  Воассила сразу повеселел, объявил хозяйке, что направил убийцу людоедов на путь истинный, руны свои переложил на пергамент, как египетский фараон, так что люди, если у них будет такой интерес, смогут запросто прочитать, что он тут напел. А прочитают - и представят его, богатыря и красавца, какой он и есть на самом деле. Стало быть, теперь он обессмертил свой образ. Ну, а имя, если кто-то посчитает, что об него можно сломать язык, пусть так и останется в тайне.
  Под небом голубым есть город золотой
  С прозрачными воротами и яркою звездой.
  А в городе том - сад, все травы, да цветы.
  Гуляют там животные неведомой красы114.
  Когда Воассила начал петь, Леннрот, не удержавшись, достал свою флейту типа дудки и, отбивая такт ногой, подстроился, аккомпанируя. Когда они закончили, Лоухи хлопала в ладоши так громко, что соседские коты сбежались посмотреть и расселись по всему забору.
  Уже перед тем, как расходиться поздним вечером на ночлег, хозяйка посмотрела Элиасу прямо в глаза несколько печальным взглядом. Она вздохнула, словно о чем-то сожалея, и проговорила:
  Ты носишь на себе следы от Зверя. Они почти невидимы теперь, но будут проявляться в особые моменты жизни, когда этот зверь случится поблизости.
  Да, я знаю, - кивнул головой Леннрот. - Но не знаю, как мне с этим быть.
  Я думаю, что надо жить так, как ты сам того хочешь, - сказала Лоухи. - Только вот следует поберечь тех, кто сделаются тебе дороже самой жизни.
  Как? - догадываясь о ком может быть речь, сдавленным голосом спросил Элиас. За себя он был готов постоять. Вот причинять горе близким, которые есть и которые, как он очень надеялся, будут, было невмоготу.
  Ты доктор, - серьезно ответила женщина. - Тебе решать. Но хотелось бы предположить: когда люди болеют чумой, или холерой или еще чем-то, что лучше всего с ними сделать, чтобы они могли справиться с болезнью?
  Ну, режим изоляции, карантин и всякое такое, - ответил Леннрот, пожав плечами.
  А еще им надо менять климат. Если болеют в лесах - уходить в горы. Если в пустыне - в моря.
  Да, - согласился Элиас и еще раз добавил. - Да, именно так.
  
  22. Дальнейшая жизнь Леннрота.
  Леннрот сноровисто шел по насту, уверенно работая лыжными палками. За ним тянулась многокилометровая лыжня, которую нисколько не подминали санки-волокуши, двигавшиеся следом. Это был не первый его лыжный переход, довелось пройти по замерзшим рекам и озерам уже не одну тысячу километров. Так что дело было привычным, да и что греха таить - очень даже любимым.
  Ему нравилось белое холодное безмолвие. Одиночество уже не тяготило вовсе, а отсутствие комаров и мошек успокаивало несказанно. Животные в зимнем лесу не встречались, а без людей было просто здорово. Чем дальше он жил на свете, тем больше получал разочарования от новых и старых знакомств. Казалось, что большая часть людей старательно культивировала в себе по мере взросления всю человеческую мерзость, которую бы к зрелому возрасту следовало избегать. Не все, конечно, но подавляющее большинство.
  Леннрот был известным писателем. "Калевала" издавалась и переиздавалась не только здесь, в Финляндии, но и в Европе. Кроме нее он создал "Воспоминания о жизни людей во все времена" - эдакая путевая повесть-размышление, посоавторствовал в работе над "Историей Финляндии" и "Историей России". Его перу принадлежал любопытный справочник "Флора Финляндии". Элиас пытался работать с финскими журналами, но всегда это заканчивалось потерей денег и желанием набить морду главному редактору.
  Конечно, самому издать все книги было, пожалуй, невозможно. Но вот финское литературное сообщество, какие бы цели оно не преследовало, позволяло узнавать интересных людей у которых были интересные связи и, порой, ого-го, какие возможности. Профессор Ленсен, ставший руководителем сообщества, приветствовал у своих коллег полную свободу творчества и нисколько не пытался цензурировать или препятствовать в выборе тем для изысканий. Вероятно, при амбициозном и честолюбивом Мышлаевском такое отношение вряд ли прокатило, да где этот жандарм? Пошел стричь карелов и финнов, но те на это имели свои представления. В лесу своими охранными грамотами особо не поразмахиваешь. Да и пес с ним, с этим Мышлаевским, никто его и не вспоминал никогда.
  Ленсен, конечно, контактировал с жандармским управлением, но это никак нельзя было назвать сотрудничеством. Как, к примеру, можно было влиять на стихи Рунеберга? Да никак. Его можно было только упрятать в тюрьму, либо отравить истинно русским чаем с подозрительным привкусом. Но тогда до таких крайностей, конечно, дойти не могло - даже в жандармерии не редки были люди образованные, а не вытесненные с питерских подворотен.
  Кстати, с подачи Рунеберга о "Калевале" заговорили в Петербурге. Особенно громко говорил Яков Грот. Он нашел в себе силы прочитать изданную в Германии при содействии Якова Гримма "Калевалу", понятное дело, на немецком языке. Вообще, Грот, немец по происхождению тяготел к космополитизму. И тяга эта помогла ему овладеть еще с учебы в Царскосельском лицее французский, итальянский и английский языки. С русским было немного сложнее, а с финским в то время - вообще, никак.
  Но Яков, совершенно не стесненный финансово, сдружился с Петром Плетневым, который был из кругов Одоевского, Жуковского и прочих не утративших свободу современников декабристов. Ту-то масть и пошла! Грех было не выучить русский на уровне критика Белинского, позабыв на время маты-перематы, которые, как показывает практика, выучиваются в первую очередь.
  Потом Гротт отправился в Гелсингфорс в университет, а там его поджидал тот самый Рунеберг. Сначала общение было на уровне "мина-сина- древесина115", потом дело пошло на лад. Яков оценил по достоинству финский язык, получил неисчислимое множество уроков у простых финнов - преимущественно, конечно, финок. И не прошло и ста лет, как он заговорил, как финский соловей.
  А, заговорив, прочитал, наконец-то, "Калевалу" в оригинале. Прочитал, впечатлился и поскакал к старшему товарищу Плетневу. Переведя с подстрочником несколько рун на язык Пушкина и Немировича-Данченко, он спросил у Петра: "Ну, как?"
  "Зашибись", - ответил Плетнев и собрал могучую кучку известных русских литераторов. Те пришли к однозначному мнению: круто. Хоть и на чухонской мове, но загадочно, в меру воинственно, очень познавательно и неоднозначно. Надо двигать "Калевалу" в Петербургские массы.
  Вот таким образом и завершилось признание Леннрота, как самобытного и уникального литератора, сумевшего выразить в одном произведении всю красоту карельских рун. Ну, и финских тоже. Да и эстонских, до кучи.
  А с Яковом Гротом они сделались большими друзьями. Элиас даже брал у того уроки русского языка, но скоро забил на это дело, потому что лечебная практика не давала возможности заниматься языковой практикой. Да еще и походы по деревням у хуторам, да еще и житейские будни. В общем, Леннрот, не очень воодушевился на великий могучий правдивый и свободный язык, продолжая в графе "степень владения русским языком" писать: "читаю и пишу со словарем".
  Утвердившись в писательской среде, как ровный среди ровных, Элиас нисколько не возгордился и нисколько не обленился. Известность не сумела превратить его в сноба, как это частенько случается. В то время не было еще каких-то странных литературных учебных заведений, где учили бы на писателя, поэтому каждый сочинитель к своему творчеству пришел по велению души, а не по тяге сердца и корысти желудка.
  Если ему никто не помогал в его творчестве, что было, естественно, не совсем так, то ему никто и не мешал, что было истинно. Конечно, и чета Тернгренов, и Яков Грот и даже далекий русский товарищ Петр Плетнев не могли не давать писателю информации к размышлению. Каждый человек может разглядеть одну и ту же вещь несколько по-разному. Вот на это его друзья и обращали, порой, внимание писателя. Творческие люди ранимы. Когда же рядом как минимум четыре единомышленника не из состава семьи и близких родственников, то раны затягиваются быстрее.
  Вот с попами у него не сложилось взаимопонимания.
  Те парни в рясах служили свои службы на канонических языках. На латыни, например, или на шведском или даже русском. Вот на финском, не говоря уже про карельский с его тридцатью двумя разновидностями языка в церкви никто не говорил. Считалось, что на таком "жаргоне" разговаривает чернь, а Господь внемлет лишь культурному слову.
  Леннрот перевел на финский Евангелие от Матфея. Хотел продолжить и перевести Евангелие от Луки и Иуды, да тут вмешалась святая инквизиция. Вернее, та ее часть, которая пережила столетия после былых своих разнузданных выходок, которые, как и любой террор считались "благим", бляха муха, "делом".
  Элиас по простоте душевной отдал суровому попу в Каяни свой перевод в надежде, что тот на очередной службе произведет фурор. И люди к нему потянутся.
  В самом деле, чем бороться с одуряющей духотой напряженного внимания церковной службы на неизвестных звуках, легче ловить знакомые с детства слова и вникать в их смысл. И язык не надо ломать, подвывая в нужных местах, вслед за настоятелем или дьяком. Все довольны, а вера крепнет.
  Но не тут-то было!
  Озадаченный поп, весьма еще молодого возраста, пошел с финским вариантом Евангелия к более взрослому своему коллеге. Коллега сыто рыгнул после утешительного послеобеденного кагора и вяло поинтересовался: "Сам-то как думаешь?"
  Молодой поп честно признался, что сам-то он с финским не очень. На шведском как-то сподручнее. Вот только чернь, так ее и растак, ни хрена не хочет на шведском понимать. Но на финском можно службу провести. Хотя бы раз в месяц. Хотя бы во время крещения младенцев.
  Коллега заинтересовался, но, как и любой человек, обладающий уже кое-каким жизненным опытом, сдержанно сказал: "Ну, посмотрим, что из этого выйдет". Взял финское Евангелие, оформленное в тетрадь с рыжей кожаной обложкой, и важно с достоинством отбыл к другому попу, который стоял на более высокой иерархической ступени в их карьерной поповской лестнице.
  Тот поп сразу заподозрил неладное, отобрал рукопись и помчался - только копыта засверкали - к начальству.
  В итоге самый главный церковный служитель финских церковных владений, не связанных с ортодоксами, едва чувств не лишился от праведного гнева, когда ему подсунули оскверненный божественный текст. "Анафема!" - только и сказал он, очень рискуя, что его глаза непременно вывалятся из орбит.
  "Матерь божья!" - согласился с ним поп рангом чуть-чуть ниже.
  И так пошло вниз, пока не дошло до несчастного молодого попа, который принял в лоно церкви эдакую скверну. Его немедленно перевели в рядовые и отправили на передовую, то есть, в самый глухой заболоченный и отравленный комарами приход.
  Ну, так как Каяни был именно таким местом, то он там и остался до следующего распоряжения. К тому же ниже него по рангу не стояло никого с самыми мирскими полномочиями - крещение, отпевание, служба - он так и остался на своей должности, изрядно при этом перепугавшись.
  Леннрота же немедленно самым высочайшим поповским указом от святой церкви отлучили и впредь занесли навечно в еретики, обвинив в кощунстве. Ну, хорошо, что не в колдовстве. Впрочем, Элиас узнал об этом своем новом статусе совершенно случайно через несколько лет. Как-то другой работы было выше крыши, нежели переводы с церковного на финский. Однако он пообещал себе, что на старости лет вернется к переносу Библии на народный язык, что в последствии и не преминул сделать.
  Жить в Каяни, тоскливом алкогольном краю, невозможно без определенного устава. И устав этот гласил: можешь бухать, сколько влезет, но в общество входить обязан. Общество же не может существовать без общественных слухов и домыслов. Общество на то и группа людей-единомышленников, что жить не может без сплетен. Пустить сплетню про кого-нибудь - это заслужить уважение. В следующий раз пустят сплетню против тебя. А это уже признание и респект.
  Дела церковные не позволяли, чтобы о них упоминали всуе. Зато можно было подмоченную репутацию подмочить совсем другим, более светским упоминанием. Доктора Леннрота причислили к лику блаженных, которые были антагонистами святых. Не злодей, конечно, но так - дурачок.
  Святые Писания переводит, да еще и общество свое создает. Да не просто общество, а "Общество трезвости"? И где - в Каяни, где бухать, значит, жить. А еще доктор.
  На самом деле Леннрот, тяготившийся алкогольными атаками местных жителей, предложил как-то создать нечто, смутно напоминавшее общество анонимных алкоголиков. И предложил это сделать во время традиционного обмена сплетнями. Тоже решил пустить свою сплетню. Но вышло это нелепо.
  Элиас-то считал, что люди по природе своей не должны получать удовольствие от полубессознательного валяния в грязи или пьяных драках с себе подобными. Но их нужно научить. Создать, так сказать, общество культурного потребления пойла.
  "Здравствуйте", - скажет участник общества. - "Меня зовут Дмитрий Карху116. И я алкоголик. Но вчерась удалось нажраться не по-скотски, а по-человечески".
  "Привет, Дима", - ответят прочие члены и членки общества. - "Гонишь, падла. Это еще никому не удавалось".
  А Карху и расскажет им, что нечаянно заел кашей последний стакан и после этого не упал в грязь лицом, а, соблюдая весь маршрут, донес свое тело до матраса и там забылся. Похмелье, конечно, никто не отменял, но легче переносить его с человеческим лицом.
  Тут все алкоголики возрадуются и начнут экспериментировать. Глядишь, через год те, кто не вымрет, сделаются культурными пьяницами.
  В общем, идею не поддержали и признали чем-то сродни богохульству.
  Леннрот съехал со съёмной квартиры и купил в местечке Хёвёле, что в соседствующей волости Палтамо, усадьбу, побитую временем и запустением. Деньги на это у него были, так что не надо было доказывать их легальность. Теперь от светского общества захолустья можно было держаться на расстоянии полета стрелы.
  К себе он выписал папу и маму. Тем уже было восемьдесят и семьдесят четыре года соответственно. Папаша с удовольствием ходил каждый день в Каяни пешком и наглядно демонстрировал, что во всем должна быть умеренность, в том числе и в пьянстве. Мамаша занялась хозяйством и была этому несказанно рада.
  А себе Леннрот обустроил библиотеку, куда спрятал все деньги, нажитые преступными деяниями, и где можно было писать свои книги.
  Грот, опять же, приехал с дружественным визитом. Было лето, было настроение почудить, то есть, конечно, приобщиться к чуду.
  Оставив все хозяйство на приехавших вслед за родителями братьями, Элиас с Яковом совершили стремительный марш-бросок на север, чтобы приобщиться к полярному солнцестоянию 25 июня.
  Они опередили всех хромых и кривых, движимых идеей регенерации, и к вечеру уже были на горе Аавасакса. К их некоторому смущению лучшие места уже были заняты глухими и слепыми - те, оказывается, бегали не в пример лучше своих без конечных товарищей-инвалидов.
  Горел специальный костер в форме креста, и нужно было сжечь в нем что-то от своей болезни или иной напасти, мешающей человеку жить. Судя по кучке угрюмых пожилых женщин, стоящих поодаль, их тоже собирались сжечь добрые зятья. Вероятно, чтоб жизнь заиграла красками жизни, а не тлела подобно вате из подкладки пальто - дым есть, искра есть, а результатом лишь вонь.
  Все небо было в облаках, и должно было случится разочарование. Но за четверть часа до полуночи небеса разверзлись и явилось солнце, круглое и прекрасное.
  - Круто,- сказал Грот. - А где лучи-то?
  - Это северное солнце, - прошептал ему Леннрот. - Не положены лучи.
  Ну, а потом все пришли в движение: что-то жгли, почему-то смеялись, отчего-то плакали, говорили разные вещи. Словом, всем сделалось хорошо. Продлилось это с полчаса, потом волшебство приостанавливало работу до следующего сезона.
  Вот тогда Яков Грот и поверил во все, что писал Леннрот. А, поверив, заставил разделить его точку зрения и старину Плетнева - где убеждением, где внушением, а где и ловким ударом кулака.
  С той поры творчество Леннрота не знало границ. Европа и Санкт-Петербург признали его уникальность.
  А спустя сорок лет в том самом доме, куда Леннрот и Грот принесли чуток северного чуда, необычным образом родился великий финский поэт. Нет, родился он, положим, естественным образом, вот вырос в Эйно Лейно, чему оказалось радо все прогрессивное человечество. Уж что там загадали на горе Аавасакса два друга?
  Во всяком случае, волшебство - это когда появляется поэт или художник, а не Гитлер или Путин. Волшебство - это красота, любовь и созидание.
  И Грот, и Плетнев, и доктор университета Хельсингфорса Федос Раббе, конечно, понимали, что Элиас Леннрот - это событие гуманитарного масштаба, не пытаясь применять это определение ко всему населению планета Земля, но вполне выделяя север Европы. Гуманитарный - зто отслова "human".
  Наверно, где-то в глубине души и сам Леннрот полагал также, однако не в силах выделить себя от прочих людей, он не придавал этому ровным счетом никакого значения. Воззвания от Раббе: "ты имеешь бесспорное право возглавить кафедру финского языка в университете" - были вполне лестными, но, увы, не отражали действительности.
  В жизни же пропагандист финского языка Юхан Снельман, имеющий ученую степень философа, воодушевленный в свое время блестящей защитой диссертации Леннрота, бегал по Европе, как заяц от гончих. Ловили его за экстремизм и создание философского учения, вредно влияющего на государственность Российской империи. Его всегда таскали в суды, где он снискал славу "скандалиста", неоднократно пытались пришить или напоить отравленным чаем, но он был чрезвычайно силен и вынослив.
  А суть его учения какова? "Нам никогда не стать шведами, русские никогда не станут нами, так останемся мы финнами". Делов-то. Также он говорил, что, потеряв финский язык, Европа вовсе потеряет Финляндию. Ну, дело житейское. Точнее, дело государственное. Карельские языки, вепский и прочие водь и чудь почти потеряны. Разве это кого-то волнует?
  Леннрот даже вытащил бунтаря Снельмана обратно в Финляндию, где открыл для него газету "Сайма"117. Юхан, заручившись гарантией от ареста, точнее, прикрывшись известными финляндскими фамилиями, эту газету благополучно закрыл, но оброс поистине титульными знакомствами.
  Как журналист, Снельман был великолепен. Он писал легко, остроумно, порой - язвительно, владел излагаемым материалом так, как не владеет следователь, сочиняющий очередное "громкое" дело. Популярность у "Саймы" была бешеная. Даже сам генерал губернатор князь Меншиков зачитывался переводами, специально сделанными для него. Он-то легко распознал карбонария и пригласил к себе дружить.
  А чтобы было неповадно, пристроил к газете цензора из бывших помощников окружного прокурора. Тот взялся за дело рьяно. Совсем скоро дышать в газете стало нечем, цензор вспух от своего величия и закономерно получил травму головы. Полицаи сначала отвезли Снельмана в околоток, а потом обходным маршрутом на двуколке к генералу губернатору в гостевую залу приемной. Цензора оставили без надлежащего внимания и медицинской помощи. Позднее - и без работы.
  Встреча Меншикова и Снельмана была настолько плодотворной, насколько мог позволить переводчик. Они расстались едва ли не друзьями. Даже переводчик получил с барской руки прибавку к жалованью и тут же в ближайшем киоске купил на нее рыболовный билет "Сайма". Так уж повелось, что любая псевдогосударственная деятельность всегда использует это слово.
  Некогда ярый вольнодумец сделался либеральным к волеизъявлению царя-императора, и дела его пошли в гору.
  С Леннротом он больше не водился. Разве что формально.
  Тем не менее из университета Гельсингфорса пришло распоряжение: назначить кафедру финского языка и прикрепить к ней профессора. Прикрепление подразумевалось через жалованье. Жалованье назначили самое низшее по всему университету, ниже, чем у завхоза и кастелянши.
  Кандидатур было две: Леннрот, как таковой, и Матиас Кастрен, собственной персоной. Последний был просто фанатиком этнографии, выучил уйму языков, в том числе ижорский и марийский, в Олонецкой губернии шпарил на всех диалектах ливвиковского и людиковского, говорил без переводчиков с саами, но имел дырявый карман. Точнее, все его карманы были дырявы. Предложенное жалованье ставило его на грань разорения.
  Кастрен написал: "Будет вечным позором для Финляндии, если этому человеку так и позволят закончить свою жизнь отставным окружным врачом".
  Этот человек ему отвечал: "Но феноменальные знания и молодость - вот что нужно для первого профессора первой финской кафедры".
  Казалось бы, деньги зависли, кафедра не открывалась.
  В общем-то, Леннроту профессорская зарплата была нужна не так, чтобы очень сильно. Своим контрабандным талантом он мог обеспечить теперь всех своих близких, объясняя богатство получением роялти от книг и гонораров от лекций.
  Из путешествия в Архангельскую землю он принес целый мешочек необделанных изумрудов. Ворованных, конечно. Приносил меха и отрезы тканей, ценных в столицах. Гаагий пух, справленный у саамов, оказался чертовски выгодным, когда его брали шведы и немцы.
  Леннрот не жадничал и не ставил себе задачу непременно разбогатеть. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что его контрабандный промысел преступен в рамках закона государства, но не считал себя виноватым перед людьми в том, что он делал. Конечно, риск попасться был достаточно велик, особенно, когда приходилось поневоле иметь дело с не совсем честными гражданами. Однако ему всегда хотелось верить, что: во-первых, быть взятым с поличным нельзя, и, во-вторых, всегда можно откупиться, если дело примет совсем уж скверный оборот.
  Переезд в Хельсингфорс ставил практически крест на его вольной экспедиционной жизни.
  Но тут случилось два события.
  Умер молодой Кастрен, якобы от чахотки. Леннрот, как доктор, усомнился в диагнозе. Невидимые следы от когтей на шее зажглись фантомной болью.
  И второе событие: в возрасте 47 лет Элиас впервые женился. В память о красавице Матэли.
  
  23. Семья
  Зимой между деревнями и хуторами один путь - по реке и по озеру. В лесу сугробы наметаются по пояс, а лед имеет обыкновение снег на себе особо не копить: его и сдувает ветром легко, он и в наст прессуется, потому что вода реки или озера, которая никуда не девается, все же испаряется и замерзает поверху. Получается настолько плотное покрытие, что даже пешком можно идти, не рискуя завязнуть.
  А тем более на лыжах!
  Леннрот все свои северные путешествия совершал именно зимой.
  Во-первых, комары и гнус в это время встречаются совсем нечасто. Летом бы сожрали до костей за одну ночевку, а здесь - красота! Хоть голый беги на лыжах - только народ это не поймет, да и холодно очень.
  Во-вторых, из пункта А в пункт Б попадешь завсегда, не рискуя заблудиться. Все деревни вдоль рек стоят, либо по берегам озер.
  Ну, а в-третьих, лихие люди из засады не вылезут. Они в засадах промерзают и даже примерзают, тем самым теряя свои агрессивные методы, основанные на внезапности и мощи.
  Леннрот легко бежал на лыжах, будто и не было сзади волокуш с нехитрым скарбом путешественника. Мировая известность нисколько его не смущала, зато свобода от кафедры в университете окрыляла. Не очень, конечно, но выход в отставку хотелось отметить одиночеством от человечества и любой цивилизации.
  Даже несмотря на преклонный по меркам многих людей возраст, этот поход никак его не смущал и не пугал.
  Что может напугать человека, познавшего другой мир - мир, в котором жили, выживали и боролись далекие предки?
  Нынешний поворот цивилизации, характеризирующийся полным расчеловечиванием, вел в тупик. С одной стороны попы, которые по умолчанию стоят возле божества, недоступного для общения простым людям. С другой стороны простые люди, опять же, верующие в попов, но не верующие в иной мир, где можно познать, что есть добро, что - зло, где возможны чудеса. Люди не овцы, чтобы бежать в стаде, куда погонщик укажет. Люди - бараны. Господи прости!
  Поэтому морозный воздух, шорох лыж и примерная цель маршрута в Ахвенлампи, где можно проститься с былыми друзьями-рунопевцами, кто еще остался в живых - вот то, что заставляла сердце биться с удвоенной энергией. Вот, что заставило его пренебречь безопасностью.
  Зимой в походе существовало всего два правила.
  Первое гласило: пережди мороз, пургу или нашествие мифических монголо-татар.
  И второе, последнее: нельзя замочить ноги. Ни в коем случае не продолжать движение с мокрыми ногами.
  Леннрот, проведя первую ночевку в лесу, определил утром возможность двигаться дальше. Она была положительной. Элиас отлично выспался в устроенном шалаше, тщательно укрытом толстым слоем снега. Утренний мороз не отличался свирепостью. Стало быть, после питательного завтрака можно было спокойно отправляться в дорогу.
  День обещал быть безветренным и по-солнечному радостным.
  Его семья жила в Самматти - перед отставкой с университета он построил небольшое имение поблизости от развалившегося дома его детства. Подрастали четверо дочек и маленький сын. Жена, так и не сумевшая избавиться от влияния фамильной преданности пиитистам, тем не менее, была доброй и красивой женщиной.
  Пиитизм был очень скучным ответвлением протестантизма, каждую секунду требовалось думать о боге, согласовывать с ним свои поступки. То есть, никакой личной жизни: ни танцев до упаду, ни бухлишка на усладу, ни табачка в награду. Смеяться запрещено категорически. Мария Пипониус до двадцати шести лет даже не предполагала, что в мире есть что-то, нисколечки не относящееся к богу. Элиас ее просветил.
  Для начала, конечно, он запретил своей молодой жене участвовать в сходках пиитистов, чем вызвал негодование у семьи Марии. Ай, плевать, одним негодованием больше, одним - меньше. У них в Самматти для бесед с богом был разбит прекрасный сад, в котором трудилась, когда это было возможно, его супруга. Бог ей в помощь. Ну, а с Господом можно было общаться безо всяких формальностей.
  В общем, семейная жизнь была радостной и безоблачной. Денег хватало и даже не стоило о них задумываться: они не могли закончиться в ближайшие сто пятьдесят - сто шестьдесят лет. Ну, а там, в далекие будущие 2020-е годы, как говорили пииты и пиитисты, конец, так сказать, света. Алес махен цурюк.
  Каждый в семье занимался своим делом. Элиас работал с рукописями, изредка выступал с лекциями. Мария растила детей, ухаживала за садом и домом. Дети, понятное дело, росли.
  Однако еще Пан предупреждал, Пропал не может успокоиться никогда. Это лживое козломордое существо создано из злобы, вранья и, самое печальное, из мести. Если, как верить предсказателям, Пропал выберется на этот свет, обретет тело, немощное и карликовое, то капец всему свету. Двухтысячные года покажут.
  Пропал никак не способен воздействовать на Леннрота, тот умеет защищаться, но этим дело может не ограничиться. У Элиаса теперь было самая драгоценная вещь на свете - у него была семья.
  Сначала признаки чахотки обнаружились у жены. Но произошло это на достаточно ранней стадии, поэтому лечение принесло надежду на излечение. Болезнь, казалось, отступила. Однако Леннрот заволновался. Такое же положение было с его покойным молодым коллегой Кастреном. Результат борьбы с недугом был печален.
  Рассматривая себя в зеркало в полуночную пору, Элиас пытался определить: проявляются ли на шее следы от когтей Пропала? Вроде бы ничего пока не чувствовалось. Однако в случае с Кастреном ему удалось ощутить свою фантомную боль уже тогда, когда его товарищ и коллега был практически при смерти.
  Он помнил слова мудрой Лоухи, когда та рассуждала о способах победить болезнь. С этим он и пошел к жене, которая, казалось, чувствовала себя уже вполне нормально.
  - Мария, тебе надо уехать отсюда, - сказал он.
  - Почему? - испугалась жена.
  Элиас долго и путанно объяснял ей, какая проблема вырисовывается. Чтобы обезопасить себя и детей, единственный правильный выход - это покинуть Ламми - так называлось их имение.
  - И куда же мне ехать? - казалось, что Мария не вполне поняла сбивчивое объяснение мужа.
  - Я думаю, в Италию к морю и горам, - вздохнул Элиас. - Народ там не такой, как здесь, но придется приспособиться.
  - А что не так с итальянцами?
  - Да все не так.
  Они вернулись к этому разговору через день. Жена пыталась убедить Леннрота, что у нее все хорошо, что перемена климата наоборот будет для нее мучительна. И люди там дрянные.
  Элиас, страдая от того, что не сумел найти нужных слов для убеждения, согласился отстрочить отъезд, но походный багаж должен быть готов всегда. Да и дрянных людей везде полно.
  Через полгода заболел их маленький сын Элиас. Через полгода и один день Мария с маленьким Леннротом тайно покинула Ламми.
  - Лоухи, не подведи, - шептал Элиас вслед пароходу, уходившему из Турку в итальянскую Геную. Шею его отчаянно жгло.
  Следующим днем в Ламми он вызвал священника местного прихода, который явился через пару дней.
  - Моя жена и малолетний сын умерли от внезапной и тяжелой болезни, - сказал он попу. - Во избежание заражения остальных детей я предал их тела земле пока ждал тебя, чертов угодник.
  - Но-но, - обиделся поп. - Попрошу без фамильярности. Предъявите мне могилу, я ее внесу в список новопреставленных. Службу заказывать будем?
  - Ах, оставьте, - горестно махнул рукой Леннрот, а все четыре дочери завыли в голос, как маленькие зверята. В тот же момент Элиас ощутил, что терзающая его мнимая боль шеи исчезла, будто испарилась.
  Вдовец с четырьмя маленькими дочерями на руках, Леннрот вызывал сочувствие у всего Самматти. Пришли телеграммы соболезнования из Каяни, из Хельсингфорса, даже из Петербурга. Он был безутешен пока не пришла странная весточка с побережья Тирренского моря. В ней было всего пара слов: "Нам хорошо".
  И это было хорошо. Мария с сыном обустроились и живы-здоровы. Это было счастье. Пропал не сумел дотянуться до них. Мудрая Лоухи оказалась совершенно права.
  С 1868 года по 1874 год он с дочерями несколько раз в каждом году отправлялся в Италию и подолгу жил там, каждый раз возвращаясь спокойным и одухотворенным. И дочери были жизнерадостны.
  Но тут заболела старшая из девочек Мария. Ей минул 21 год, и можно было выдавать ее замуж. Женихи мигом испарились, едва местный врач назвал диагноз "чахотка", в то время, как доктор Леннрот метался между лесом, где проводил ночи, и комнатой дочери, угасавшей на глазах.
  Элиас искал возможность заключить договор с Пропалом, отдать ему все свои книги и результаты экспедиций. Понимая всю тщетность из-за того, что все материалы уже давно сделались доступны читающим людям, он, тем не менее, пытался найти выход.
  Черти плясали у него за спиной, когда Леннрот по памяти произносил самые ужасные заклинания от Архиппы Пертунена, но за каждой руной злобно и алчно блестели круглые маленькие глаза Пропала, облизывающего свои тонкие серые губы.
  Выхода не было: страна Суоми потеряла Марию Леннрот-младшую, страна Италия обрела Марию Леннрот-младшую.
  Некогда черная, как смоль шевелюра Элиаса сделалась белой, а ему никак не удавалось найти ответ: могут ли "умершие" близкие когда-нибудь вернуться в Финляндию? И доведется ли ему самому воссоединиться с женой и детьми?
  Никто не мог дать ему ответ на это: ни карельские знахари, ни вепсские колдуны, ни саамские провидцы.
  Через пару лет Леннрот также "схоронил" восемнадцатилетнюю Элину, а еще через два года тоже восемнадцатилетнюю Теклу. Остались они с Идой вдвоем.
  - Может, тебе тоже надо уехать? - спросил он свою юную дочь одним ноябрьским вечером.
  - Ах, оставьте, папа, - не задумываясь, ответила та. - Тебе без меня сделается совсем скучно. Я помогу тебе в лесу, куда ты ходишь время от времени. Я верю во все, что ты делаешь. Раз верю, значит, защищена.
  Седой Элиас только кивнул своей седой головой: спрятав всю семью в Италии, все сложнее было оставаться в реальности. Будто бы связь с действительностью становилась все слабее и слабее. Ида - это было та ниточка, без которой можно было потеряться в своих грезах, мыслях и ожиданиях.
  Леннрот, по памяти нашептывая себе руны из "Калевалы", теперь, после нескольких переизданий, целостной и живой, обнаружил у себя способность полностью отрешаться от мира. Во всяком случае, от этого мира. Прислонившись спиной в лесу к ясеню или вязу, можно было почувствовать и другой порядок. Или другой хаос.
  Там жили великаны, такие же, как и Святогор. Там силой мысли, отраженной кристаллом, можно было делать камень податливым, а, приложив ладонь к земле, общаться с другим человеком за тридевять земель, нисколько не смущаясь расстоянием. Там у бесов не было той силы, что здесь - там у людей силы было больше, и духовной, и физической. Там не было предрассудков. Стало быть, там каждый был ближе к Творцу.
  Самое главное, то положение вещей и законов природы казалось вполне естественным и единственно правильным. Что же не так с этим миром? Неужели после проклятия Иисуса Господь отвернулся?
  Хотелось ответов, но после каждого транса, или сна, вопросов рождалось все больше и больше, а понятия - все меньше и меньше. Юная Ида, нисколько не смущаясь диковиной пляски огней возле оцепеневшего папаши, безвольно опустившего руки вдоль тела, присаживалась рядом и гладила его по лбу. В такие моменты и она видела то, что было за гранью реальности. Ее взору представал и лукавый добряк Пан, и злобный карлик Пропал. Тряс бородой Вяйнямейнен, исподлобья смотрел Илмарийнен, скалил зубы Лемминкайнен, сжимал кулаки Куллерво.
  - Я не умру? - однажды спросила Ида, когда свет вокруг сделался совсем багровым, и от этого все вокруг стало зловещим.
  - Конечно, умрешь, - ответил Пан.
  - Но еще очень нескоро, - добавил Архиппа Перттунен.
  - Ты сильная и храбрая, - улыбнулась красавица Матэли.
  - Ведь так, Пропал? - грозно вопросил Элиас.
  Мерзкий карлик сначала заблеял, а потом нехотя согласился:
  - Так.
  Что было реальнее - это, или то? Ида считала, что реально все. Просто не каждый может в это поверить. Без Веры жизнь беднее.
  Жизнь вдалеке от семьи, пожалуй, не то, на что рассчитывал Леннрот на старости лет. Он мирился с уходом друзей и старших товарищей, однако одиночество пережить ему бы не удалось. С Идой он не чувствовал себя одиноким.
  Еще у них были деньги. Их было такое количество, что о них не стоило задумываться. Разве что, проводя ночи напролет за карточным столом, или вкладываясь в государственные предприятия, или карабкаясь по головам на вершину власти. Но Элиас не играл в азартные игры, к облигациям и всяким займам под "народные" идеи он был совершенно равнодушен, а слово "политика" со всеми его производными презирал.
  Семья в Италии жила очень хорошо, они с Идой жили просто хорошо. Да, это добавляло счастья, но счастье - это всего лишь сиюминутное состояние души. Жить хотелось покойно и мирно. Это достичь можно лишь тогда, когда в голове есть идея, а также уверенность в ее воплощении. Вот с этим было сложно.
  Конечно, "Калевала" - это круто, то, что ему удалось воплотить в жизнь - вообще, зашибись. Но поди удержи этот труд на плаву, убереги от забвения и злобной и неправдивой критики! Тут приходится иметь дело не с бесами, а с людьми. И у таких людей имеются в распоряжении прокуратуры, суды, разнообразные комиссии по этике и комитеты по духовному наследию. В конце концов у них есть церковь.
  Разрушать всегда проще, нежели созидать. Поэтому забыты великаны, запрещены старинные высокие технологии - создается новое слово, которое несет совсем не любовь. Любая старинная книга предана либо забвению, либо изменению. Та же самая Библия переписывалась уйму раз, смысл ее не только искажался, но зачастую просто менялся на противоположный.
  Леннрот миллион раз пытался понять, зачем все это нужно? Люди прекрасно знают истину: народ, теряющий прошлое, лишается будущего. А также, как аксиому, помнят мудрость: чем больше и громче заявлять о величии, тем ниже падение и разложение. И миллион раз не мог понять происходящее.
  В бессильной злобе к нему тянулись крючковатые когтистые пальцы, кривились тонкие серые губы, слюна капала с клыков, но маленькая ладошка Иды на лбу не позволяла обращать на это безобразие излишнее внимание. Так: есть такое дело - ну, да и пес с ним. Никому уже не отнять у этого мира "Калевалу".
  Много угроз блеял Пропал, но реальность их можно проверить, только пережив. А переживать-то, собственно говоря, и нечего. Близкое будущее ничем особенным не отличается от настоящего. А угроза, что в мир вползет, наконец, демон из нижнего мира и разрушит жизнь любого и каждого - так это к недоступному сроку ни Леннроту, ни всей его семье, пожалуй, не относится. До 21 века, когда это должно, если принять во внимание слова Пропала, произойти, им не добраться. Сойдут по пути - кто раньше, кто позже.
  Да и неужто предки, их бессмертные души и сила знаний - пусть даже Господь отвернулся от всего человечества - никак не направят своих потомков?
  Наши мертвые нас не оставят в беде,
  Наши павшие - как часовые.118
  Вот такая была у них с Идой жизнь. Все хорошо, да чего-то не хорошо. Соседи и знакомые лишь диву давались, как не впадает в уныние и в спасительный запой старина Элиас, а его дочь не по-детски рассудительна и рациональна. Всем бы так жить!
  Но Леннрот понимал, что эту жизнь надо менять. Или добавить что-то. Уехать в Италию и остаться там с женой среди дочек с их семьями, возле умницы-сына, обучающегося в Академии художеств - обрекать их на опасность, а себя - на гложущую тревогу. Вряд ли такой вариант стоит рассматривать. Тогда - что?
  - Мне так кажется, что ты уже довольно долго сидишь на одном месте, - сказала однажды Ида.
  - Что ты имеешь ввиду? - искренне удивился Элиас.
  - Имею ввиду тот факт, что я уже достаточно выросла, чтобы следить не только за собой, но и за нашим хозяйством, - пожала плечами дочь.
  - Я в этом нисколько не сомневаюсь, - заулыбался Леннрот. - Ты красавица и, вообще - звезда. Хоть замуж выдавай.
  - Ах, папа, я не это имела ввиду, - отмахнулась Ида, даже слегка покраснев от легкого смущения.
  - Ну, поделись мыслями со своим тупоголовым папашей, а то у меня мозг сломается, и я ни до чего путного не додумаюсь.
  Дочь всплеснула руками, словно давая понять, что дело-то очевидное, дело-то ясное, как, прости Господи, божий день.
  - Ну, вы даете, фазер, - сказала она. - Тогда ответь мне: когда ты в последний раз убывал в свои знаменитые экспедиции?
  Элиас наморщил лоб.
  - Когда сундук с карельской березой из Олонца доставил, - произнес он. - Или флягу со ртутью из Лодейного Поля, которую Свирью доставляли из Чуйского в Сибири.
  Ида округлила глаза: какая карельская береза, какая ртуть? Это же все санкционка, экспорт запрещен, за ослушание смерть от удара тупым предметом в виде Таможенного кодекса по голове.
  - Я не это имел ввиду, - поспешил заметить удивление дочери отец. - Я имел ввиду что-то другое.
  - Нет, ты мне скажи: как давно ты не был в своих экспедициях?
  - Ух, блин, - выдохнул Элиас. - Да уже порядочно давно. Пару лет назад - это точно. Или пять лет.
  - А, может быть, десять?
  - Может быть, - согласился Леннрот. - Но не может быть. Меньше десяти лет.
  - Папа, а не кажется ли тебе, что сейчас самое время начать подготовку и зимой, как ты это любишь, сходить старых друзей в Карелии проведать? - спросила Ида.
  В этот момент Элиас понял, что именно это ему сейчас и надо. Он устал быть в цивилизации, он устал жить среди людей. Он устал от ночных сидений под деревом в лесу, что бы там ему ни грезилось. Пусть семья, хотя бы в единственном представительстве своей дочки, тоже отдохнет от него.
  Проведать друзей-рунопевцев - это, без всякого сомнения, достойная цель экспедиции. Может быть, не все умерли?
  
  24. Последний поход Леннрота
  Леннрот никогда не собирался нарушать ни одно из правил зимних переходов. Но, оказывается, не все ситуации явно подходят под их определения. Тут уж полагаться приходилось на опыт и чувства. И если с первым дело обстояло - будь здоров, то второе явно притупилось.
  Длительное отсутствие практики приводит к чему? Да ни к чему хорошему не приводит. Над практикой начинает довлеть теория.
  Если по утру легкий морозец, то и весь день будет таким же, и даже лучше.
  Не тут-то было. Через пять километров пути Элиас почувствовал, что температура вокруг его тела понизилась. Холод, конечно, под одежду не проникал, но дыхание начал обжигать. По берегу реки принялись изредка перестреливаться деревья. Отрадно, что ветра не было никакого, но усиление мороза никак не входило в планы дневного перехода.
  Леннрот планировал дойти до места, где в реку впадал приток, более похожий на ручей. Там, если ему не изменяла память, стоял маленький охотничий домик, в который летом допускались рыбаки, ягодники, лесорубы и даже жители амазонской дельты - вообще, все пускались. Ну, и выпускались тоже. Круглогодично, так сказать, если бы лето не кончалось.
  Там возле сложенной из камня печи всегда был запас дров, в грубо сколоченном ящике покоилась каменная соль и такая же каменная крупа. Все это было НЗ, впрочем, вполне возобновляемое при случившейся растрате. Можно было придвинуть ящик к скамье и, укрывшись с головой меховым одеялом, проспать всю ночь возле медленно остывающей каменки. Короче, это была настоящая гостиница по классу люкс.
  Но когда до предполагаемого ночлега оставалось по прикидкам менее десяти километров Элиас плюнул проверочным плевком перед собой. Проверочный плевок немедленно замерз, не долетев до снега под ногами и половину пути.
  Это было сигналом того, что в природе делается все холоднее и холоднее. Двигаться дальше было нельзя, рискуя незаметно для себя окоченеть в кончиках пальцев, ушах, носу и кое-чем еще.
  Надо было, конечно, плюнуть на дневной план, когда еще слюна превращалась в лед не вдруг, и когда деревья лишь изредка стрелялись друг с другом. Теперь непрерывный треск шел уже по всему лесу. К нему добавился новый глухой звук, словно бы далекого взрыва. Это лопался лед, пуская трещины на сотни метров вдоль течения и берегов.
  Еще десять километров назад можно было неспешно сготовить себе шалаш, обустроить его, как положено, и заняться зимовкой. Теперь тоже не поздно, но уже в режиме ускорения.
  Хотя, если рискнуть и потратить еще час на поход в более энергичном темпе, можно засветло добраться до избушки и там - лепота.
  В глубине души Элиас понимал, что риск в его возрасте - это совсем ненужный компонент для выживания. Рисковать можно лишь тогда, когда больше деваться-то некуда. А у него вон, справа, покатый берег, за прибрежными кустами лес возвышается. И даже просматривается вывернутое непогодой вековое дерево, засыпанное пургой по мощный ствол, обвалившийся на одинокий валун. В корнях - утрамбованного снега должно быть столько, что сделать себе иглу, то есть, снежную нору, можно очень даже легко.
  Тем не менее Леннрот колебался, а ноги его сами влекли к тому самому покатому берегу. Он бы не удивился своим ногам, ими руководствовало ожидание покоя и отдыха. Он удивился своей беспечности.
  Сзади по проторенной лыжне за ним крался туман, словно дым от бикфордова шнура, все быстрее и быстрее. Если бы Элиас не отвлекался на ненужные размышления, то сделал бы единственную правильную вещь: держался бы самой середины реки и - ходу, ходу! Пока злосчастный туман бы не отстал, опав на снег игольчатой изморозью.
  Но он был уже почти у берега, хотя до кустов оставалось еще прилично. Трудно определить, где кончается вода в том месте, где маленькая глубина. Вот с другой стороны реки, с обрывистой - легко.
  Однако теперь уже ничего поделать было нельзя. Туман нагнал его и оплел ноги, далее не двигаясь, но и не отставая.
  Зимой на всех водоемах лед трескает и проседает вдоль берегов. Вода это воспринимает, как призыв вытечь и растечься под снегом, сколько хватит термической сопротивляемости к замерзанию. Поэтому зачастую на реке или озере можно отдолбить три или больше слоев льда. Если, конечно, долбить прорубь или лунку для рыбалки. А иначе, сдается экспертам, добить лед незачем.
  Леннрот оказался в воде, которая, дымясь, покрыла лыжи и немедленно принялась замерзать. Катить стало решительно невозможно, каждый шаг добавлял к сковавшему лыжи льду еще слой. Останавливаться тоже было никак нельзя, впрочем, ближайшие кусты виднелись уже на расстоянии пары решительных шагов.
  Плохо было то, что во время преодоления с отягощениями этого водного пространства его сапоги из валяного войлока медленно но верно намокали. Тепло ног способствовало проникновению влаги внутрь, практически не смерзаясь в ледяную корку.
  Итак, в конечном итоге Леннрот имел в активе лютый мороз и мокрые ноги. Два основных правила выживания в зимнем походе оказались нарушены.
  Элиас сбросил оледеневшие лыжи, схватил их подмышки и, заставляя себя более ни на что не отвлекаться, поспешил к замеченному ранее корню вырванного дерева. Торопиться надо было изо всех сил. Оставалось только надеяться, что это место ранее не облюбовал какой-нибудь шестисоткилограммовый медведь, чтобы впасть в спячку.
  Да что там - медведи побоку! Леннрот принялся отчаянно копать маленькой лопатой нору к яме, оставленной выкорчеванными из земли корнями.
  Он вырезал снежные кирпичи и складывал их на манер тоннеля, углубляясь вниз. Лоб покрыла испарина, а вот ноги слушались уже не очень. Можно сказать, ступни уже не чувствовались.
  Элиас почувствовал под лопатой стылую, но не промерзшую землю, и принялся расширять свое гнездо. Свет пробивался из прорытого хода скудно, но достаточно, чтобы сделать себе место, где можно было протянуть ноги.
  Он сползал наверх, сдернув с саней-волокуш все свое нехитрое имущество и затащив его с собой. Еще несколько минут, и установленная на очищенную землю, загорелась спиртовка, на нее водружена жестяная миска, заполненная снегом. Теперь можно было снимать сапоги.
  Это было сложно и даже страшно. Не хотелось вытащить вместе с обувью и часть ноги, к ней примерзшей.
  Обошлось. Ступни оказались на месте, да еще и вместе с пальцами.
  Сначала растереть снегом, когда же чувствительность уколами мириад иголок вернулась, обмыть теплой водой, которой за все время реанимации согрелась целая миска. Потом насухо вытереть полотенцем и одеть согретые на теле новые шерстяные носки. Затем пошевелить пальцами, порычать немного от боли, и ощупать себя, осмотреть с помощью маленького зеркальца.
  Осмотр показал, что легко обморозил обе щеки и кончик носа. Ну, это не так страшно. Ноги живы - значит, и лицо оживет.
  Меж тем снаружи начало смеркаться, и надо было обустроить нору для житейских нужд. Нельзя было замуровать лаз к его логову, потому что даже если и воздух проникает через толстый слой кристаллизованной воды, но его может оказаться не вполне достаточно, чтобы дышать, так сказать, полной грудью. Важно было, чтобы тепло никоим образом не покидало его убежища. То есть, где-то посередине лаза следовало повесить полог, который хоть как-то удержит нагретый до плюсовой температуры воздух, по своей физике стремящийся подниматься наверх.
  Леннрот сделал все, от него зависящее, чтобы пережить этот мороз. Поднявшись еще раз на поверхность, он убедился, что температура упала аномально. Без убежища и живого огня никакая одежда не сохранит 36. 6 градусов всего тела. Двигаться, разгоняя кровь - тратить калории. Их невосполнимость - снижение температуры тела. Дальше откажет печень. Ну, и все, летальный исход. Гипотермия.
  На поверхности был очень глубокий минус, в его глубокой норе стоял плюс - может быть, плюс два, плюс один или даже плюс ноль. Ничего необычного - принцип берлоги. Медведь, когда спит всю зиму, в ледышку не превращается. Даже не двигаясь и не получая пищи.
  Элиас уменьшил фитиль на спиртовке, но зато рискнул из сухих дров, что имел обыкновение всегда возить с собой, нарезать щепок и соорудить на земле маленький костерок. Стало повеселее: еда имеется, ноги спасены, воду можно натопить, мороз в эту нору не проберется - жизнь пока не кончается.
  Костер согрел ему кашу с мясом, вскипятил кофе и, потухая, приказал: спать! Леннрот еще раз пощупал нос и уши, хотел о чем-то подумать, но неожиданно пришел сон.
  А потом в его убежище пришел еще кто-то. Элиас это почувствовал, потому что полог колыхнулся и маленькая порция мороза заметалась по норе, истаивая и разрушаясь. Он услышал чье-то осторожное дыхание, точнее даже - кто-то принюхивался, не в силах с холода понять, что это за запахи здесь витают.
  Леннрот, не шевелясь, присмотрелся - тонкий огонек спиртовки еле синел, практически не давая никакого света. Из норы на него смотрели два немигающих глаза, отливающие зловещим красным светом.
  Кто-то пробрался под стоящими на входе в убежище крест-накрест лыжами и пришел сюда. Или это очередные выкрутасы неугомонного Пропала? Когда в природу приходит ветер - приходят твари с нижнего мира. Когда опускается мороз - Навь открывает свои ворота.
  Однако два глаза, видимо не высмотрев ничего понятного, заворчали и зарычали. Круглая голова пошевелилась из стороны в сторону, осматриваясь. Кисточки на ушах слабо колыхнулись, видимо до сих пор в изморози.
  Так это рысь! Более не в состоянии терпеть стужу, нашла нору в снегу и пришла в тепло. На все готовое, так сказать.
  Рысь - опасный хищник. Но основная опасность ее - это внезапный прыжок с дерева, когда можно резко сломать шею жертве. В тесном пространстве этого преимущества у нее нет. Однако когти и клыки все еще при ней.
  Леннроту не хотелось верить, что тварь должна непременно напасть. В пору природных катаклизм звери пытаются самосохраниться, а не убивать. Пожар, засуха, мороз - зверье ищет спасение. Тем не менее, кто же знает, что у этого зверя на уме?
  Он поднял перед собой пуукко - финский нож - старое доброе ружье было в зоне досягаемости, но его следовало еще достать.
  Рысь увидела движение и ответно зарычало, подняв вперед, как кошка, когтистую лапу. Она все же не понимала, кто еще находится в этой теплой снеговой пещере. Ей трудно было даже оценить размер, то есть, опасность.
  Элиас увидел, что зверь медлит с атакой, и вытащил ружье. Конечно, выстрел вполне может разрушить устоявшийся микроклимат, но что еще делать-то?
  А вот, что: он разломил ружье и повернул дула с патронами к зверю.
  Рысь заворчала и попятилась. Запах железа и пороха были запахами смерти. Бросаться на смерть было никак нельзя. Но отступать и выбираться на убийственный мороз - та же самая смерть. Зверь сел на задние лапы и в растерянности начал выкусывать ледышки, вмерзшие между пальцами правой передней конечности.
  - И я тебе говорю: не шали. Тогда выживем, - спокойно и негромко сказал Леннрот.
  Рысь перестала занимать себя маникюром, глубоко вздохнула и чихнула.
  - Вот так-то лучше, - тем же тоном проговорил Элиас. - Спать пора. Утро вечера мудренее.
  Зверь ничего не ответил, тогда человек убрал свое ружье.
  А утром Леннрот с удовлетворением отметил, что ночной гость не отгрыз у него ничего. Сама рысь спала, свернувшись калачиком, на том же самом месте. Выходить наверх она явно не собиралась.
  Ну, что же, значит мороз держится. Значит, придется еще время здесь коротать. Значит, надо как-то договариваться со зверем.
  Элиас налил себе с котелка воды в кружку, отметив, что за ночь она не замерзла. Пока с удовольствием пил, заметил, что рысь не сводит глаз с его кружки.
  - И что же вы, дикие звери из дикого леса, пьете зимой, коли все подо льдом? - спросил он.
  Зверь вздохнул и облизнулся. Понятное дело: кровь пьют. Снегом закусывают.
  - Отведай из моего кубка, - предложил человек и протянул котелок с водой, поставив его где-то посередине между ними.
  Рысь немедленно села и, нахмурившись, посмотрела по сторонам. Потом вытянула шею и понюхала воздух. Помимо всего прочего пахло чистой колодезной водой. Ну, или просто водой.
  Зверь сделал строгую морду, отчего вид его стал донельзя глупым, потом осторожно вытянулся и, махнув лапой, начал деликатно и сдержанно лакать воду. Он пил до тех пор, пока на донышке котелка не осталось ни одной капли. Торжественно рыгнув, он вернулся на свое место и прищурил глаза.
  - Вот, что нужно человеку, чтобы почувствовать себя в порядке, - сказал Леннрот, заново набирая в котелок снегу. - Даже если человек - извините, рысь.
  С той поры отношения у них в логове стабилизировались: никто не хотел перегрызть или перерезать горло друг другу. Они по очереди использовали отхожее место, устроенное Элиасом возле дальнего корневища, заметая следы снегом со стенок. Человек топил воду, которую они по-братски делили между собой. Леннрот думал, что также придется делиться и едой, которая, в общем-то, не была рассчитана на два желудка, но тут пришли лесные мыши.
  Мыши, одурев от мороза на поверхности, рыли свои ходы как попало и непременно попадали к ним в убежище. Рысь ловко прихлопывала каждого грызуна лапой, а иногда и двух разом, а потом пожирала в один присест. Леннрот ел свою кашу. Все были довольны.
  Соседство с кровожадным хищником, все-таки тяжеловатый воздух логова, очень ограниченное пространство, отсутствие движения - все это замечательные предпосылки, чтобы развилась клептомания. Когда же, собственно говоря, воровать не у кого, разве что у самого себя или дохлых мышей у рыси, клептомания плавно перетекает в клаустрофобию.
  Как профессор медицины, Леннрот знал, как договориться со своей психикой в отношении всяких фобий и маний. Лучше всего это делать через посредника.
  - Как рысь рыси, ты мне скажи, в чем смысл нашего пребывания в корнях этого дерева? - издалека начал Элиас.
  - Рррр, - ответила рысь.
  - Согласен, - согласился человек. - Но вот не согласен в том, что это все реально. Обрычи мне перспективу.
  Дикая кошка обреченно простонала и лапой прошлась по своей голове, прижимая к ней ухо.
  - Тогда скажи мне, почему тем упырям из Каяни не удалось ни зарезать меня, ни разрубить на части топором?
  - Да потому что давным-давно тебя заклял против этого один хороший человек, - ответила рысь. Или это уже была не рысь?
  Напротив него сидел Архиппа Перттунен и лукаво улыбался в бороду. Он выглядел ровно также, как много лет назад при их последней встрече.
  - Архиппа, а ты, часом, не помер? - спросил Леннрот, нисколько не удивляясь метаморфозе дикого зверя.
  - Мертвый не может умереть, а живой будет жить всегда, - пожал широкими плечами рунопевец. - Шастать по норам - это мое призвание. Живым ли, мертвым. С тобой вот беседую, потом - с Тойво Антикайненом119, да мало ли еще с кем.
  Леннрот знал, что издревле для просветления люди уходили под землю, где в раздумьях и молитвах проводили день за днем, или даже неделю целиком. И Александр Свирский, и Арсений Коневецкий, и Орфей, и даже потом последний сибирский чудотворец Григорий Новак, он же Распутин.
  - Мне одиноко среди людей, - сказал Элиас. - Мне хорошо одному, но сердце болит за Иду, за других детей и жену.
  - А кому сейчас легко, ведь Господь-то от нас от всех отвернулся, - кивнул головой Архиппа. - Вот поэтому где бы мы ни были, с кем бы мы ни находились - от одиночества никуда не спастись.
  - Главное для каждого человека - самому не отвернуться от Господа, - задумчиво произнес Леннрот. - Он много правильного сделал для каждого из нас.
  - Иными словами, ты считаешь, что жить надо по совести, - заключил Архиппа. - Все просто.
  Элиас задумался. Ему всегда хотелось жить именно так, но, блин, зачастую приходилось наступать на горло своей песне. Стыдно потом бывало, да и сейчас те воспоминания отдавали горечью и раскаяньем. И никуда от этого не деться.
  - Вот потому-то не бывать тебе святым никогда, - будто бы прочитав его мысли, заметил Архиппа. - Но святой никогда бы не открыл этому миру Калевалу". Пусть со временем читать ее сделается сложно, однако память о Вяйнямейнене, Илмарийнене, Лемминкайнене и прочих героях останется в сердцах и душах поколений. И будет эта память влиять на поступки людей, на их оценку своих и чужих действий. "Калевала" - это сокрытый от очевидности моральный код. Вот так вот, брат.
  - Да, - кивнул головой Леннрот. - Все по Вернадскому120.
  - Да, повторил за ним Архиппа. - То ли еще будет.
  Они помолчали, а мороз сверху начал отступать. Над лесом заколыхалось, как гигантское полотенце, северное сияние.
  Перттунен еще раз улыбнулся, махнул рукой, словно бы на прощанье и сказал:
  - Надо просто жить. День за днем. Пока есть такие люди, как ты, в мир приходит добро.
  - Будем жить, - согласился Элиас. - Без нас этому миру тяжело. Слишком много бесов и прочей человеческой дряни в нем обитают.
  Архиппа Перттунен ушел, словно бы растаял в полумраке логова. Рысь на его месте спала, ровно и глубоко дыша. Назавтра они расстанутся, пойдут каждый своей дорогой.
  Леннрот завершит и этот поход. Месяц в снегах, в дороге, во встречах со старыми знакомыми и друзьями - таким вот запомнится для него последний поход. Он принесет ему успокоение и готовность принимать жизнь такой, какая она есть.
  
  Эпилог
  19 марта 1884 года Элиас Леннрот мирно скончался в своей усадьбе в Самматти. Смерть он воспринимал, как очередное путешествие, загодя дал все распоряжения. Он очень просил, чтобы его дом непременно был бы продан, чтобы ни у кого не возникло желание устроить в нем музей и зарабатывать на его имени.
  Ранним утром Элиас увидел в изголовье своей кровати улыбающегося Пана, красавицу Матэли, всех своих покойных друзей. В изножье кровати строил рожи козломордый Пропал, хрюкали еще какие-то личности, уже позабытые.
  К нему подошел Архиппа Перттунен и кивнул головой.
  - Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил121, - сказал шепотом Леннрот.
  - Тогда в путь, мой друг. Дорога открыта, - ответил Архиппа.
  Элиас вздохнул, освобождаясь от тела, и устремился к Свету.
  
  Конец книги. Май - Ноябрь 2022. Испания, Марокко, Португалия, Петрозаводск.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"