Аннотация: Это пародия на произведение дамы - сетевого критика из Украины. Псевдоним - Ласточкин Ксандр, тоже балуется высокохудожественным творчеством. Ну, и я побаловался. В ответ на хамство, так сказать. Сначала - оригинал, потом - пародия.
Ласточкин Ксандр
Глаза очерчены углём
По мотивам песни группы Пикник, "глаза очерчены огнём".
Глаза очерчены углем
И капли ртути возле рта...
... И ночь невообразимо жаркая, даже ветер, весь день бросавшийся на мой шатер с остервенением голодной собаки, присмирел и свернулся клубком где-то в глубине оазиса. Ты смотришь в одну точку и гладишь кошек, трущихся о твои ноги цвета эбенового дерева. Ты не трудишься стереть каплю вина, скользящую по твоему подбородку. Заворожено смотрю и не двигаюсь. Ты никогда не посмотришь на меня...
Побудь натянутой струной
В моих танцующих руках...
Кому из богов я должен молиться и приносить дары? Исиде? Хапи? Астарте? Ты не шелохнешься, даже если я ударю тебя. Смотришь... и гладишь своих кошек. Их огромные светящиеся настороженные глаза шарят по моей душе, заставляют дрожать пальцы. Я жду. Твой взгляд превращается в бездну, он - весь мир, он - ничто, создающее всё и всё пожирающее. Протягиваю руку...
Каких бы слов не говорил,
Такие тайны за тобой,
Что все заклятия мои
Тебя обходят стороной...
... И тебе нет никакого дела до меня. Ты слишком резко вырезана, ты слишком остро заточена, ты слишком жарко расплавлена. Ты безразлична. Здесь. Там. Везде. Нигде. Ночью. Днём. И я резко оборачиваюсь, когда слышу вой шакала: не за мной ли?
Открыта дверь тебе, я жду
В одну из пепельных ночей...
Только тебе. Так далеко от всех, что ко мне можешь прийти только ты. И ты со мной, но и еще где-то, там, где даже я не смогу дотянуться до тебя. Касаюсь. Взгляд. Вздох. Или это только кошка нервно дернула хвостом? Забываю вновь обернуться к двери: шакалы веселятся, стонут, выхаркивают проклятия. Не заметил бы, если бы не черная струйка у ног.
И твои руки обовьет
Змея железных обручей...
Да. Вот чего тебе не хватает для того, чтобы стать совершенной. Чтобы стать моей. Кто-то скажет: "Цепи". Я не услышу. Я теряю способность слышать, когда хочу слышать лишь твой голос. Но ты молчишь. Даже не взглянешь на браслеты. Гадюка скрывается в подушках, она подождет меня, я знаю, поэтому не тороплюсь к ней. Луна вскрывает небо, высеребрив дорожку к нашему шатру. Ты едва заметно улыбаешься.
Один лишь шаг до высоты,
Ничуть не дальше до греха,
Не потому ли в этот миг
Ты настороженно тиха.
... Понимаю. Жду. Кажется, слышно отдаленное ржание лошадей... Показалось. Или нет. У меня еще есть шакалы и гадюка. Какая разница, что еще я услышу?! Ты ведь рядом со мной. И тонкие губы изгибаются, повинуясь моему желанию. Скажи же мне что-нибудь! Немое совершенство, украденное у барханов, дворцов, пирамид. Моя.
Глаза очерчены углем,
А ты не выпита до дна...
Моя. И ничья. Уж лучше ничья. Как прекрасное может принадлежать одному человеку?! Даже Богу непозволительно иметь так многое... А мне уже не сносить головы. Я только еще немного посмотрю на тебя. Я только еще раз коснусь темной кожи. Я только еще немного... Еще совсем немного... Прошу вас!
И этой прихотью одной,
Душа беспечная больна...
Я создавал тебя, чтобы ты украсила его дом. Я выковал тебя из цвета и материи. Я стал подобен тому, с кем никто не рискнет сравниться. Я осмелился думать об этом. Благодаря тебе. Ты - моё творение. Ты - я. А я... скоро перестану существовать. Только убежусь в том, что он смотрит на тебя так же восхищенно, как и я. Теперь ты понял, почему я не отдал её тебе, человекобог?
И я надеюсь, этот мир
Не утолит тебя ничем,
И на руках твоих уснет
Змея железных обручей.
... И от боли некуда скрыться. Последнее, что я увидел перед ослеплением, - твои кошки и усталые пальцы, застывшие в прохладной серой шерсти. Мне не устоять. И я плакал бы, но не могу, рот изорван криком. За что он так жесток? Знаю. Я не отдал самое дорогое, я не смог... Я не смог... И лучше бы я уснул в объятиях ядовитой змеи... Но я хотел сделать свою картину достойной тебя и дорисовал браслеты... И мне уже не больно. И бог с головой шакала улыбается мне.
Резиновая кукла.
Что написано пером - то не вырубить топором.
Пословица.
Ночь, как бы она ни была хороша, неминуемо утекает из сосуда радости, вожделения и новых радужно-голубых планов в полную чашу печалей следующего дня, капля за каплей, струйками и, наконец, целым потоком, растворенным проклятым будильником. Киев просыпается, насыщаясь привычными звуками равнодушного большого города: сливается вода в туалетах - это ищет выхода былой алкоголь, шепчутся с занавесками пенные брызги душа - это тоже алкоголь, птицы за окном натужно каркают - это уже не алкоголь, коты с воплями льнут к застекленным рамам балконов и лоджий - это они кушать дома хотят после бурных кошачьих ристалищ, и собаки на улице, стало быть, собачатся.
Ихтиандр Чижиков ощупал вокруг себя измятые простыни - и не нашел ничего и никого чуждого в осязаемости. Потянул носом воздух, все еще не открывая глаз - пахнет неприятно, но по-родному привычно. Он провел рукой по одеялу, и на ум пришла строка из услышанной по радио песни: "Мое имя - стершийся иероглиф". "Нет, мой иероглиф еще не стерся", - пришла мысль и, словно испугавшись быть услышанной, другой постулат ожег мозг: "Океан Эльзи - зе бест, форевер и хана!" Ихтиандр даже открыл глаза.
Беда, что утром просыпается не только тело, но и душа, а, стало быть - и совесть. Она, родимая, есть у всех, только каждый с разной степенью успеха может глушить ее, кто - раньше, кто - позже. А некоторые вообще не могут. Но Чижиков к ним никак не относился. Его совесть замолкала с первыми же шагами с постели, с первой же трелью телефона.
Иначе бы он научился поздним вечером в полном одиночестве в гараже включать акустику на полную громкость, чтобы зеркала "Лексуса" с одним-единственным "апельсиновым" номером позади покачивались в такт с музыкой: Sara - Fleetwood Mac, Whiskey In The Jar - Thin Lizzy, или Whoe"s Gonna Ride Your Wild Horses - U2. На большее не хватало времени, единственная доступная бутылка пива выпивалась, а сосед, поганый поляк-хоккеист из фарм-клуба Sharks, вполне мог заподозрить неладное. ICU - его лозунг провоцировал на драку. И хотелось в такие моменты дунуть чарса, как когда-то за речкой, заплакать, размазывая кровь по лицу. Да где она кровь? Там, в ментовке на выломанных пальцах и следе дула во лбу под всевидящим взглядом козломордого с каждой стены. Через два дня получение американской визы, но я подпишусь под любыми обвинениями, только семью не трогайте...
"Глаза очерчены углем
И капли ртути возле рта..."
Черт, что за бредни! Где оно? Чижиков огляделся по сторонам - пусто.
Хлопнула дверь туалета. ... И ночь невообразимо жаркая, даже запашок, весь день бросавшийся из него с остервенением голодной собаки, присмирел и свернулся клубком где-то в глубине квартиры. Ты смотришь в одну точку и гладишь облезлых кошек, трущихся о твои ноги цвета мореного дерева. Ты не трудишься стереть каплю портвейна 777, скользящую по твоему подбородку. Заворожено смотрю и не двигаюсь. Ты никогда не посмотришь на меня...
Пьянство, болезнь, ханжество. А ведь были когда-то и мы рысаками! Душевная трагедия надломила, превратила в то, что сидит сейчас на кровати и тоскует. Впрочем, не так все, все гораздо проще. Тому свидетель - телефон, выдающий на-гора сигналы о поступлении сообщений от таких же мутных коллег из "голубого нигде", из мира, где можно быть кем угодно, даже писателем. Ну, или писательницей. Главное, чтобы никто другой, не позволил себе подобный имидж. Из далекого египетского гарема Э-рацио выводит свои душевные потребности во власти. Конечно, тяжело круглые сутки молдавской трубадурше гнуть спину на злобного хозяина, по совместительству - мужа. Надо самовыражаться. Самовыражение через унижение. Тинки-винки, начинающая коллега по цеху, готова впитывать идеи. Она, дурочка, млеет от контакта. Пускай, пускай.
" Побудь натянутой струной
В моих танцующих руках..."
Кому из богов я должен молиться и приносить дары? Януковичу? Путину? Лукашенко? Ты не шелохнешься, даже если я ударю тебя. Смотришь... и гладишь своих кошек. Их огромные светящиеся настороженные глаза шарят по моей душе, заставляют дрожать пальцы. Я жду. Твой взгляд превращается в бездну, он - весь мир, он - ничто, создающее всё и всё пожирающее. Протягиваю руку...
Где же, черт побери, эта штука? Облезлые кошки, шарящие по душе, могут пошарить и по карманам. Дрожащие пальцы, неспособные заткнуть телефон, но готовые схватиться за первую сигарету. Бред рождается поносом, словесным поносом. Зато совесть умолкает и засыпает. Там, в глубине телефона есть еще одно сообщение. Оно от врага, оно из глуши, оно из грязи, оно из ничтожества. Эй, Э-рацио! Эй, Тинки-винки! Ату его, писаку! Ату его и мерзостную нечистотную Карелию. Ату дикарей! Им не позволено быть среди мастеров слова. Только мы, только мы и никого, кроме нас!
"Каких бы слов не говорил,
Такие тайны за тобой,
Что все заклятия мои
Тебя обходят стороной..."
... И тебе нет никакого дела до меня. Ты слишком резко вырезана, ты слишком остро заточена, ты слишком жарко расплавлена. Ты даже слишком густо накрашена, ты слишком грубо вылеплена, ты слишком сильно загажена. Ты безразлична. Здесь. Там. Везде. Нигде. Ночью. Днём. Африке. Европе. ПТУ. Университете. Украине. России. И я резко оборачиваюсь, когда слышу вой шакала: не за мной ли? Нет. Шакал за тобой. Прячется и воет за спиной. Или это голос желудка? Отвратительный бас с переливами.
"Открыта дверь тебе, я жду
В одну из пепельных ночей..."
Только тебе. Так далеко от всех, что ко мне можешь прийти только ты. И ты со мной, но и еще где-то, там, где даже я не смогу дотянуться до тебя. Касаюсь. Взгляд. Вздох. Выдох. Запах. Вонь. Или это только кошка нервно дернула хвостом? Вот гадина, не соизволила дойти до туалета. Забываю вновь обернуться к двери: шакалы веселятся, стонут, выхаркивают проклятия. Шакалы - они такие, им бы только похаркаться! Не заметил бы, если бы не черная струйка у ног. Или - между ног? Впрочем - не суть. Суть - песок.
"И твои руки обовьет
Змея железных обручей..."
Да. Вот чего тебе не хватает для того, чтобы стать совершенной. Нет. Чтобы стать моей. Наверно. Кто-то скажет: "Цепи". Я не услышу. Пусть хоть другое скажет, например: "Жи-ши". Я теряю способность слышать, когда хочу слышать лишь твой голос. Но ты молчишь. Даже не взглянешь на браслеты. Гадюка скрывается в подушках, она подождет меня, я знаю, поэтому не тороплюсь к ней. Прости, что обозвал тебя гадюкой. Луна вскрывает небо, высеребрив дорожку к нашему шатру. Ты едва заметно улыбаешься.
"Один лишь шаг до высоты,
Ничуть не дальше до греха,
Не потому ли в этот миг
Ты настороженно тиха".
... Понимаю. Жду. Тужусь. Кажется, слышно отдаленное ржание лошадей... Показалось. Или нет. Что им смешно? У меня еще есть шакалы и гадюка. Какая разница, что еще я услышу?! Ты ведь рядом со мной. Моя гадюка, мой шакал. И тонкие губы изгибаются, повинуясь моему желанию. Скажи же мне что-нибудь! Губами скажи - не животом! Немое совершенство, украденное у барханов, дворцов, пирамид, скелетов верблюдов, следов засохшего дерьма бедуинов. Моя.
"Глаза очерчены углем,
А ты не выпита до дна..."
Моя. И ничья. Уж лучше ничья. Одно очко. Победа - три. Ничья - не проигрыш. Как прекрасное может принадлежать одному человеку?! Даже Админу непозволительно иметь так многое... А мне уже не сносить головы. Я только еще немного посмотрю на тебя. Я только еще раз коснусь темной кожи, бурой рожи. Я только еще немного... Еще совсем немного... Прошу вас!
"И этой прихотью одной,
Душа беспечная больна..."
Я создавал тебя, чтобы ты украсила его дом. Я выковал тебя из цвета и материи. Я стал подобен тому, с кем никто не рискнет сравниться. Я осмелился думать об этом. Благодаря тебе. Ты - моё творение. Черт побери, я - хреновый творец! Ты - я. А я... Свинья...скоро перестану существовать, думать, бегать и плясать.. Только убежусь в том, что он смотрит на тебя так же восхищенно, как и я. Теперь ты понял, почему я не отдал её тебе, человекобог, полублаг и кривотолк?
"И я надеюсь, этот мир
Не утолит тебя ничем,
И на руках твоих уснет
Змея железных обручей".
... И от боли некуда скрыться. Последнее, что я увидел перед ослеплением, - твои умирающие кошки и усталые кривые пальцы, застывшие в прохладной серой шерсти, выпученные глаза и вываленные языки. Мне не устоять. Мне даже не улежать. Мне можно только улететь. И я плакал бы, но не могу, рот изорван криком, горло избито смехом, а гортань разворочена песней.. За что он так жесток? Знаю. Я не отдал самое дорогое, я не смог... Я не смог... У него оказалось мало денег. И лучше бы я уснул в объятиях ядовитой змеи... Но я хотел сделать свою картину достойной тебя и дорисовал браслеты... И мне уже не больно. И бог с головой шакала улыбается мне. Или - это шакал с головой бога?
Да где же эта штука? Меня же на части порвут! При чем здесь "Пикник"? Какая лирика Шклярского? Я не могу найти самого дорогого!
Ихтиандр поддел лямку и почесал грудь. Жил бы в дикости и грязи, поднялся бы с энтузиазмом. Чего там еще делать? Смазать мазью Rex лыжи популярного образца Karhu, помчаться по насту к лесу, минуя следы зайцев, лис и прочих песцов, отмотать положенную десятку, в баню, быть может, сходить, валяясь в снегу после парилки. А если лето малоснежное, то купаться сбегать - озер-то вокруг немеряно. Эх, карельское грязненько! Так нет же, угораздило в цивилизацию и свет! Киев - прародина городов. Черт, дался мне тот буйный статист! Надо с Э-рацио пообщаться. Ее "иррациональность" поднимает дух. Дух самоупоения, самоуничижения и святой ненависти к прочим людишкам. СМЕРШ (смертельные шаги - тайная организация критиканов) - это беззаконие и безвкусие, а, стало быть - вседозволенность.
Чижиков, наконец, спустил ноги на пол и, тут же взвизгнув, испуганно их задрал. Что-то холодное, податливое и мерзкое оказалось под голой ступней.
- Как же это! - заголосил, подвывая Ихтиандр. Догадка ужасом обожгла мозг.
"Глаза очерчены углем и капли ртути возле рта", сморщившись, подобно сброшенной змеиной коже, покоились возле ложа.
- Проткнулось! - заплакал Чижиков. - Сдулось! Любовь моя!
На полу мертвым резиновым плоским размазанным человеческим силуэтом лежала кукла - из тех, что для извращенных посетителей магазинов "интим". Только насадка нелепо топорщилась куда-то в сторону, словно указатель. Ихтиандр в тоске посмотрел на себя в зеркало.
- Кто я? - прошептал рот, а отражение взлохмаченной со сна дамы - неужели кто-то усомнился, что Ихтиандр Чижиков не мужчина? - печально кивнуло головой. Жизнь - кал.