Аннотация: Мы под одним небом рождены, но до чего же мы разные!
Шутка с "урками". Бруссуев А. М.
Урки мои верные!
Несите доброе чистое светлое!
Г. Пучков ака "Гоблин", дубляж "Властелин Колец".
Современное море немыслимо без филиппинских матросов. Они доказали всему миру, что филиппинские моряки - это те парни, которым принадлежат моря-океаны, потому что нет более многочисленной национальности, бороздящей водные просторы нашей Земли под самыми разнообразными флагами. С ними сравниться не может никто, вероятно, по причине того, что никто так хорошо не умеет адаптироваться к ограниченному пространству, когда большую часть времени земля, в смысле - твердая поверхность, находится на расстоянии от нескольких сот метров, до нескольких километров, но строго вглубь.
Когда-то в минувшие десятилетия встречались им конкуренты - россиянские и украинские матросы и мотористы, но постепенно работодатели стали от них отказываться. Во-первых, они дорогие моряки. Ну, а во-вторых, если русские и хохлы не баловались запоями, то уж впадали в грех панибратства - это точно. Едва освоившись на судне, наши соотечественники и братские украинцы поголовно делались капитанами и имели на все свою единственно верную точку зрения. Прочие штурмана и механики, не говоря уже о настоящем капитане, становились лишними и даже вредными.
Может быть, для кого-то и является секретом, но рядовой состав любого судна - это, в основной своей работе, уборщики. Днями напролет они моют с мылом палубу, отбивают с фальшбортов ржавчину, подметают и красят. То есть, поддерживают чистоту и опрятность на отдельно взятом судне. Как технички в наших школах, либо подметальщики дворовых территорий, которые больше никуда на работу податься не могут. Нужный и уважаемый труд, безо всякого сомнения. Однако представить на нем взрослого усатого пузатого и оооочень важного дядьку, кем рисуются наши матросы на берегу, достаточно сложно. Ну, женщина без образования, задавленная бытом, ну, в крайнем случае, узбек-гастарбайтер.
Конечно, и швартуются они, то есть, под мудрым надзором какого-нибудь двадцатилетнего штурмана веревками пароход к берегу привязывают, и, приводится, на руль становятся, чтобы, опять же, выполнять указы и наказы капитана и случившегося на борту лоцмана. Но это бывает не так уж и часто - гораздо чаще моют, драят, отбивают и красят.
Невыгодными для работодателей сделались россиянско-украинские уборщики, а потому - вэлкам филиппинские братья! Они, в основном, в полемику с начальством не лезут, лакают алкоголь только в свободное от работы время, сидят на судах по десять месяцев и получают не зарплату, а так - европейские слезы.
Пытались, конечно, под дурманом глобализации китайцев, индусов и негров к этому делу приспособить, да после десятка лет экспериментов отказались. Китайцы - ленивы, как сволочи, владеть иностранными языками не приучены, чтобы заставить работать китайца нужно к нему россиянского или украинского матроса приставить. Индусы, сбившись кагалами, начинают жить, как привыкли в своих бомбеях: гадить под себя, нападать на зазевавшегося судового офицера и отчаянно вонять, словно берега Ганга - везде, куда ступает индусская нога. Ну, а негры - и в Африке негры. Их не бьют - они сидят и скалятся, унитазы в каютах вырывают в своих гигиенических целях и выедают все провизионные комнаты за недоступное для других людей время. Бить никого никогда нельзя, вот они и скалятся, когда не жуют, и жуют, когда в трубу от унитаза ходить по-большому и по-малому не желают.
Словом, с превеликим трудом выжали цепляющихся за нетрудовые доходы китайцев, индусов и китайцев, опять вернулись к филиппинским истокам. Если уж зло - то пусть оно будет маленькое и не очень злое.
Десять лет мне довелось работать бок о бок с филиппинскими товарищами. Для того чтобы их понять, этого времени, оказывается, недостаточно. Непостижимые они люди, филиппинцем нужно просто быть - понимать их вовсе необязательно. Да и не товарищи они мне, по большому-то счету. "Урки" - вот кто они.
"Урками" мы их начали называть с легкой подачи Гоблина, трактователя фильмов - уж больно внешне и, самое важное, внутренне они были похожи на толкиенских орков в интерпретации их замечательным режиссером Джексоном. Не Майклом, конечно, а Питером.
Пароход - это дело серьезное, всегда можно ехать на нем, ехать, а потом, вдруг, перевернуться кверху дном и пойти на корм крабам. Особенно это относится к современным модерновым судам китайской постройки. В настоящее время жертвы кораблекрушения не очень выживают, не плавают, гонимые волнами и щекочимые в пятках медузами и летучими рыбками. Китайские строительные гении не представляют им такой возможности: уж если что-то начинает тонуть, то тонет все. Не за что жертве держаться в ожидании проплывающего мимо кораблика. Не стоит и надеяться, что всякие спасатели, а, особенно, амараканские бросятся на выручку без предоплаты. Поплавает жертва среди волн по-собачьи, а потом и потонет, как собака. Концы, как говорится, в воду.
Если к этому делу относиться серьезно, то можно с ума сойти сразу же после получения соответствующего диплома о морском образовании. Вот поэтому филиппинцы - "урки", капитан - "папа", штурмана - "рогатые", а механики - "маслопупые". Вот потому и выживают люди, проходя через всякие-якие шторма, исключительно коррупционные морские надзорные органы и всеобщее недопонимание: "А что вы там, на море, делаете?"
"Плаваем" - вот что. Это только сухопутные люди говорят, что "по морю ходят". Ходят только под себя, когда сил нет, и здоровье кончилось. Пусть они же, сухопутные, добавляют, с видом знатоков, а что имеет свойство плавать и не тонуть?
Без "урок" заплывы не считаются, урки придают им настоящую морскую романтику, потому что только они умеют относиться к некоторым житейским вещам так, как мы себе даже представить этого не можем. Если заняться классификацией, то получатся байки, на манер "Мартышка и очки", "Лиса и виноград" и прочее, прочее. Только со слезами на глазах.
Например, "Урки и стиральная машина". В самом деле, в море тоже нужно одежду и белье стирать, в прачечную лишний раз не сбегаешь, специально обученный человек, вроде мамы или жены тоже не поможет - они дома сидят, телевизор смотрят. Для этого есть агрегат - стиральная машина неизвестной марки, специально одобренная для того, чтобы работать в жестких морских условиях. И в дополнение к ней - некая сушилка для белья электрического исполнения. Все урки во все времена и на всех пароходах испытывают к этим двум автоматам страсть поистине маниакальную.
Первое, что свежий урчелла, пытается разузнать по прибытию на новое место работы, после того, конечно, как слупит полтора килограмма риса, это помещение, где на судне прачечная, и когда его очередь стираться. Усладив свой слух урчанием стиралки, он готовит специальное пластмассовое ведро или ящик из-под молочных продуктов и набивает его доверху какими-то майками, носками, тряпочками и полотенцами, нижним бельем и даже верхним - все это нужно перестирать.
Стиральные машины на судах работают в системе нон-стоп: урки со своими ведрами меняют друг друга с постоянством прилива-отлива. Мне всегда казалось, что они вывозят с Филиппин всю одежду всех родственников и знакомых, чтобы постирать ее в "цивилизованных" условиях. Те в это время под пальмами голые сидят. Если на отдыхе на Филиппинах видишь голого филиппинца - знай: у него родственник в матросах, сейчас на год уехал на контракт, чтобы все белье перестирать.
Если по какому-то недоразумению в прачечной отсутствует некое расписание, в котором черным по белому прописано: кто и в какие часы имеет право пользоваться стиралками, то у неурок имеется неплохая возможность вспомнить, как это - стирать вручную. Матросы и с расписанием норовят запихать свое ведро в неурочное время, а при анархии они без всякого зазрения совести нажимают пальчиком на "stop" программатора, выжидают положенное время, вытаскивают недостиранное офицерское имущество, аккуратно складывают его в какую-нибудь ближайшую не совсем чистую раковину и запускают стирку со своими трусами-носками.
Способ стирки у урок предельно прост: набивают доверху стиральным порошком все отделения, а для верности - еще к одежде горсть бросают, включают самый долгий режим, самую высокую температуру и, радостные, уходят по своим делам.
Мимо идешь и видишь, что пузыри до подволока, словно на тушении пожара пеной - это урка, сволочь, стирается. Пишешь на стиралке нестираемым маркером номер программы, дозу дозатора и его точное расположение и еще "спасибо" на всякий случай - через час уже к машине не подойти: она где-то в мыльном облаке колбасится. Надписям урки не доверяют, пусть они на английском, на филиппинском, до хоть клинописью - они верят своему опыту и чутью, которые говорят, что одежда чище тогда, когда порошка вдоволь. Хао!
Аналогично с сушилками - забитые доверху, они крутятся, словно тестомесильные аппараты. Если воздушный фильтр каждый раз не чистить, то и мокрая одежда сохнуть не будет. Но это, оказывается, неважно. Важно, чтобы носки взбодрились, как следует, повращавшись пару часов, а высушить и на ногах можно. Урки принципиально не чистят фильтров, хоть какую на нем стрелку с миллионом восклицательных знаков нарисуй!
Горят на работе стиральные машины, не выдерживают накала филиппинской страсти. Ну, и горите себе синим пламенем. Так они еще и на части разваливаются, безобразно ломая вокруг себя все! Урки - всепогодные стиратели, их не смущает жестокая качка. Им нравится режим центрифуги, который ставит последнюю точку несчастному бытовому агрегату и всему тому, что возле. Это хорошо, если никому случившемуся поблизости руку не оторвало, либо ногу не сплющило. Все остальное делается неважным - судоходная компания новую машинку приобретет или старую судовой механик отремонтирует. Лишь бы шайтан никуда не убежал, потому что шайтан - это то, что сидит в стиралке. И еще он в сушилке сидит. Да мало ли мест на судне, где шайтан промышляет!
Самое популярное выражение у матросов-филиппинцев в отношении к старшему механику - это "no power". "Нет питания", - говорят они при встрече и неопределенно машут рукой себе за спину. И что характерно: каждый, даже самый незначительный урченок, еще только делающий свою первую ходку, пренебрежительно игнорируют обращение ко второму механику, либо третьему, либо, вообще, к такому же, как он, по положению, машинному коллеге. Если общаться с машинным департаментом, то только с самым верхним. Ибо для них он, вероятно, самый нижний.
Этими передающимися по наследству словами они выносят свой приговор какому бы ни было механизму. Мол, нету на нем питания, не шевелится. Шайтан убежал или сдох. Не поднимается крышка трюма, чтобы трюм этот проклятый открыть - бросай все, беги к телефону, звони стармеху и кричи ему "no power". В три часа ночи это самое разумное, что можно сделать. Любой старший механик по ночам не спит, он думой о филиппинцах живет, как дедушка Ленин. И до утра свет не гаснет в его каютке.
Глупый и неопытный стармех бежит после этого в одних трусах на палубу, снимает мешающие движению стопора, нажимает на волшебную кнопку, подтверждающую открытие трюма, и еще объясняется с каким-нибудь береговым грузчиком, с визгом угрожающим штрафом за простой. Вот - все работает, нет проблем. В чем дело-то?
"No power", - вздыхает урка и идет по своим загадочным делам, напевая на ходу народную уркаганскую песенку.
Умный и опытный стармех в подобном случае орет в трубку так, что крышка трюма сама по себе начинает двигаться. Вахтенный штурман тотчас же образуется возле зависшего урки и делает ему перезагрузку волшебным пендалем.
Парочки раз такого общения вполне достаточно, чтобы урчеллы при встрече со старшим механиком опускали очи долу и потели от страха. Тут уж не до "no power"!
Но опять же не все так просто. Если бы дело ограничивалось могучим сержантским криком, то проблем бы не было: проорался в начале контракта - и спи себе по ночам, стирайся по расписанию, если стиральная машинка еще не гавкнула.
Урки, когда их третируют, имеют интересное свойство: они зависают. Глаза потухают, губы сводит судорога, руки хватаются за что-то поблизости - и все, нет от них толка. Надо как-то перезагружать, а, порой, даже перезагрузочный пендаль или оплеуха не помогают. Отключились по перегрузке, либо перегреву серого вещества. Что в таких случаях делать? А ничего - справляйся теперь один, даже если от этого вся жизнь вверенного тебе судна зависит и каждые руки на счету.
Как-то давно в суровых широтах возле Гренландии нас с мотористом смыло за борт шестиметровой волной - это так капитан, голодранский пенсионер, выполнил маневр для нашей безопасности. Урка тотчас же завис, а я в него вцепился, как вошка в барбоску, потому что погибать в одиночестве невыносимо скучно, а делать больше было нечего. Но вторая волна швырнула нас обратно на пароход, на самый верх контейнеров, которые мы везли в Исландию. Я сумел своим мотористом между этими контейнерами заклиниться, запихнув оцепеневшее филиппинское тело в щель. Урка и ухом не повел, держал меня, как якорь.
Потом пароход выправился одной рукой старпома из Украины, другой рукой он придерживал престарелого капитана за шею, отчего тот пускал пузыри и пучил глаза, а третей руки у него не было. Урка-моторист перезагрузился минут через пятнадцать, когда я уже втащил его в надстройку, и мы наложили ему шины и смазали ссадины мазью. До самого порта Рейкьявик он был активен, плакал и требовал прибавки к жалованью. Образовавшийся на судне врач даже потребовал его отключить на время, но уж такой загадочный у урок организм, что они виснут только тогда, когда их об этом не просят.
Если урка в рабочем режиме, то он - существо со стальными нервами. Человеку такое не под силу. Бывают такие ситуации, когда во время сварочных ремонтных работ в порту в близлежащем от сварки пространстве происходит возгорание. Голодранские работодатели очень неохотно отзываются на всякие противопожарные чистки - ни масло, ни топливо, ни куски ветоши их не смущают, когда у их представителей в руках сварочный аппарат. Искры летят, катаются по палубе, жалят всех поблизости - им по барабану, они увлечены процессом. Рядом стоит урка-помощник с огнетушителем. Загорелись куски невидимой простым глазом ветоши, горят без особого пламени, но дают много вонючего дыма. Сварщик закончил свое дело, перекинул через плечо свой миниатюрный сварочный агрегат и ушел пить кофе. Урка с огнетушителем пошел следом. Тоже, вероятно, караулить возле кофейника, чтоб не загорелось.
Случившийся в машинном отделении народ начинает тянуть носом - дымом прет, черт побьери. Впрочем - сварка была, а рядом филиппинец с огнетушителем - что-то нечаянно пыхнуло, сейчас проветрится. Однако не проветривается. Дыма все больше, черт побьери. Уже пожарная сигнализация орет. Валятся механики к очагу задымления, а там огонек разрастается - сейчас разрастется и сожжет пароход к едрене фене. Делать нечего, черт побьери, тушить надо это дело всем, что окажется под рукой.
Потушили, возвращается урка с огнетушителем. Спрашивать его, что же он, падла, изначально не загасил возгоревшиеся искры, бессмысленно. Он стоял рядом со сварщиком - представителем компании, а тот никаких дополнительных указаний не дал. Так что никаких нарушений.
Однажды довелось мне видеть, как во время докового ремонта в Японии загорелась какая-то дрянь возле газорезки в трюме судна. Газорезчик-японец сразу же эвакуировал себя, а наши палубные урки принялись это дело тушить. Но тут случился плановый перерыв на кофе. Филиппинцы друг за другом аккуратно сложили возле лестницы из трюма свои пожарные шланги, огнетушители и ушли пить кофе. Гори оно все синим пламенем!
Сначала, конечно, я онемел, потом нашелся: протянул руку в ленинском жесте и прокричал в спину последнему урке, как Василий Алибабаевич в "Джентльменах удачи" Леонида Гайдая. "Эй, погоди!" - произнес я. По-моему, даже по-русски.
Урки глянули на меня своими круглыми и радостными глазами, улыбнулись все разом и грянули уркаганскую песню, удаляясь от возрождающегося пожара. Время пить кофе! Черт побьери!
То, что филиппинцы всегда держатся кагалами, на самом деле ничего особого не значит. Это никак не дружба, это просто стая. На той палубе, где компактно проживают все матросы, царят свои законы, в которые уважающие себя европейцы носа не кажут. "Манила-стрит", как называется эта матросская сегрегация, запретная территория для офицеров, даже для капитана.
Урки не очень пьют кофе, хотя и время перекура официально именуется "кофи-тайм". С 10:00 до 10:20 и с 15:00 до 15:20 они, побросав все свои дела, пусть даже и пожар, либо затопление, бредут в столовую и пьют чай. Причем они это делают особым церемониальным способом. Чайник марки Мулинекс, или любой другой, как правило, пуст, поэтому первый пришедший урчелла наполняет его водой на одну кружку и кипятит. Следом те же действа совершает другой. Четыре палубных урки плюс боцман и один машинный - времени сделать себе чаю хватает на всех. Через три месяца чайник выбрасывается, как прогоревший. "И тогда наш экипаж - семья".
Бывают, конечно, и не столь безобидные случаи. Один боцман, как-то раз во время швартовки где-то в центре Африки заметил, что швартовный конец, поданный на буксирный катер, неминуемо сорвется с вьюшки, куда его намотали для надежности. Негры, скопившиеся на буксире в родной Африке, бьются этим буксиром, как рыбы на леске: для них не существуют средних и малых ходов. Только полный вперед, либо полный назад. Вероятно, так они самоутверждаются. Впрочем, не о них разговор.
Боцман просек, что дело не уха, и спрятался за ближайшего матроса. Матрос не успел пожать плечами, проследив за своим начальником, как ему оторвало голову. Швартовный конец сорвался и, освобождаясь от напряжения, хлестнул по тому месту, где стояли люди. Опыта матросу не хватило, видать, чтобы поступить по примеру старшего товарища, вот и потерял он голову. Сам погибай, а товарища выручай.
Но самые занимательные моменты от общения с урками приключаются, конечно, в отношениях с поваром, которого все прочие филиппинцы уважительно величают словом "майор". Это, конечно, не значит, что должность у него такая, или все повара - это отставные уркаганские военные в отставке. Так на всеобщем филиппинском наречии переводится chief cook, то есть главный повар. Других поваров на судне с четырнадцатью членами экипажа, вообще-то, не предусмотрено, однако все равно "главный" - значит "главный".
Сами филиппинцы питаются своей филиппинской кухней - рисом, сальным мясом в сладком соусе; рисом, курицей в сладких присыпках; рисом, изжаренной с потрохами рыбой; просто рисом. Также они варят себе рыбу с уксусом и луком. Ухой такое блюдо только свихнувшийся на почве пьянки рыбак назвать может. Короче, не забалуешь.
А офицеры на судне под голодранским флагом питаются отдельно. И уркаганских поваров для этого готовят по специальной расширенной и углубленной двухнедельной программе. Был юный филиппинец козопасом или разнорабочим в хлеву, вся деревня скинулась по десять долларов - по месячному душевому доходу - отправили парня через агентство по найму моряков в Европу в университеты и академии. Десять дней он там отучился, потом сдал экзамен - и добро пожаловать в дружную семью образованных дипломированных поваров. Может быть, конечно, еще какой-нибудь особо строгий судовладелец отправит новоиспеченного кулинара на месячную стажировку на какой-нибудь пароход, где тот в поте лица будет мыть тарелки, драить палубу на камбузе, резать мясо и чистить курицу от пуха - словом, ублажать настоящего "майора". Но потом - обязательно в "одиночное" плаванье. А как же - не просто так человек европейские университеты и академии заканчивал!
Я как-то спросил одного нашего повара: станет ли он есть то, что выставил нам на ужин? "Майор" только рассмеялся, не в силах сдерживаться. "Да ты что!" - сказал он. - "Ни в жисть!" Очень интересная выходила картина. Я ее не понимал. "Так вы же другие люди!" - объяснил мне урка и опять радостно захихикал. Он был искренен, он не издевался и не лукавил. Говорил, что есть. Только вот как это есть?
Китайские полуфабрикаты, откликающиеся на любые "чудеса в микроволновой печи", больше смахивающие на сухой корм для собак, пиццы, которыми легко можно проломить голову соседу, изжаренная до костей курица, овощи в очень крупной нарезке - это европейская кухня. Наверно, встречаются где-нибудь такие прожженные голодранские капитаны, которые могут запихнуть в себя любой китайский эрзац-гамбургер, или эрзац-чисбургер, либо иной эрзац, но я за всю свою двадцатилетнюю практику таковых не встречал.
Голодранский капитан очень редко ходит на ужин. Он либо уже пива нажрался по макушку, либо торжественно поднимает в каюте первый вечерний стакан с вискарем, либо ест отдельно от всех, что сам себе сготовит глубокой ночью: салат из красной икры с креветками, пасту под сыром "Пармезан", копченного салмона в шампиньонах - да мало ли что!
Утром "майор" со спокойным сердцем выбрасывает за борт вчерашний, исклеванный вилками, но несъеденный ужин и завывает радостную песню: "What a wonderful world!" Чайки за кормой на остатки европейской еды не ведутся, рыбы - и подавно. Тонет еда и отравляет окружающую среду. Да и остальные дни недели тоже отравляет.
Но пес с ней, с едой! Мы же не отъедаться в море едем, а за длинным рублем! Лишь бы "майор" не был сукой, чтоб с ним всегда договориться можно: мне не надо европейской кухни, мне просто картошку отвари, а утром одно яйцо поджарь. Но сук среди них преизрядно.
Однажды некий филиппинский повар встал в позу. Он вообще любил позировать перед зеркалом и фотографироваться, обожал свой внешний вид и от этого всегда изображал томность. Если старпом на "майора" не может оказывать влияние, то такой урка начинает оказывать влияние на всех своих земляков, а заодно и на всю машинную команду и младших штурманов. По крайней мере, он перестает с ними считаться.
Иногда ему противопоставляется боцман, и тогда они начинают драться и резать друг друга столовыми приборами. Как правило, двух сук на пароходе не бывает. Но уж если каким-то ветром занесло на борт ссученного боцмана - "босса", как его величают - и такого же "майора", то кто-то из них делается основным "суком", а другой - просто "сученком".
Каким-то образом нарцисс, по совместительству повар, сделался центровым среди урок, а старший матрос, он же боцман, в авторитете ему уступил. Быть может, все дело в том, что очень уж тщедушный был "босс", маленький, костлявый с длинными руками и короткими ногами, непропорционально большой головой - словно "мистер злодей" из отстойных гонконгских фильмов. Именно он в свое время стал свидетелем гибели матроса возле африканских берегов. Я бы назвал его соучастником в том роковом случае, но у филиппинцев - каждый сам за себя и каждый сам по себе.
Нарцисс манерничал и день ото дня готовил все хуже и хуже. Капитан был наш, россиянский, что-то сказать повару он не решался, стеснялся, наверно. А старпом Валера был просто гнусом, он не мог жить без интриг, склок и скандалов. "Майор" со столь низкими моральными качествами его устраивал и тешил гнусность старпомского характера.
Вареная картошка, что подавалась на стол, с каждым днем выглядела все неприятней и неприятней - пятна на ней какие-то, потом вместе с пятнами остатки кожуры, потом к этому добавились невырезанные глазки. Наконец, я осознал, что урка-повар просто встал в позу и звездит. Не до работы ему.
Как-то перед обедом я решил это дело исследовать и прокрался на камбуз, как наблюдатель. В раковине горкой лежала грязная, кое-как почищенная картошка, а сам "майор" крутился перед зеркалом и поправлял себе прическу. Наконец, он томно вздохнул, оторвался от самосозерцания и переложил картошку в кастрюлю с водой, поставив все это на плиту. Вот теперь мой некулинарный ум нашел объяснение, почему пятна на еде. Она, эта еда, просто не моется.
Я привлек внимание повара своим указательным пальцем, показывающим на водопроводный кран. "Разве воды нет?" - вопрошал мой перст. Повар снова вздохнул и жестом предложил мне убираться с камбуза. Старший механик во мне возмутился, но я поборол свои субординационные позывы: я превращался в хулигана. "Так ты, стало быть, картошку не моешь?" - на это раз я озвучил свой вопрос.
Повар в мгновение ока превратился в злобное ускоглазое существо. Пока я осторожно заглядывал в кастрюли, он кричал и брызгал слюной, прыгая рядом со мной. Наконец, я нашел то, что искал - недоеденный холодный вчерашний суп, клейкой жидкостью булькающий в своей емкости, разбиваясь забытым в нем половником. Повар перестал кричать, он только воинственно размахивал руками, вероятно представляя, как будет рвать меня на части.
Я выложил половник и с размаху насадил кастрюлю с супом на голову "майора". А чтобы эффект возымел большее действо, я дал ему подножку. Вот такой вот хулиган.
Нет, я был не просто хулиганом, я был очень большим белым хулиганом, потому что перед уходом с камбуза я со всего размаха ударил поварешкой по днищу кастрюли.
Через двадцать минут в машинное отделение прискакало все способное носить оружие филиппинское население нашего парохода. Каждый сжимал в потном кулаке по кухонному ножу, а боцман и повар, как предводители, трясли огромными тесаками. Восстание, восстание! Чернь взбунтовалась!
Вот тут урки все были едины, и от этого, как им казалось, непобедимы. Для начала я из заранее приготовленного фотоаппарата сделал пару снимков своих незваных гостей, потом достал из-под стола метровый обрезок стальной трубы.
Пространство в машинном отделении было ограниченное, так что я мог не опасаться внезапного нападения с разных сторон. И мне, как хулигану, сделалось радостно в ожидании хорошей драки. Однако урки слегка смутились.
Тогда я им помог: назвал поименно всех машинных парней, тоже стоящих с ножами в общей массе. Приказал им идти наверх и готовиться к обеду. Несмотря на злобное шипение тощего боцмана, те повиновались. Ну, и драки, к моему разочарованию, не получилось. Прочие палубные урки бросаться с ножами на человека с большой дубиной не отважились, да и не за что им было, похоже, в революцию играться. Делить нам было нечего, да, к тому же, снимки, сделанные мною, выставляли их в не самом лучшем свете, коль дошло бы дело до компанейских разборок.
Обнаружив, что боевой потенциал моих оппонентов постепенно сходит на нет, я попробовал подлить масло в огонь - все-таки подраться с иностранцами хотелось жестоко. "Каждый раз при встрече с уродом-поваром, либо с подлым боцманом, я буду отвешивать им оплеуху". Тощий босс разочаровался: как же так? Они с "майором" остались вдвоем со своими тесаками в положении "на плече". "Что же делать?" - спросил он увядшего нарцисса.
Я ответил за него, предложив писать заявление на замену по семейным обстоятельствам.
С того самого дня я начал питаться самостоятельно: мало ли что от своей доброты "майор" насыплет в мою тарелку? Плевок от него мог оказаться самым безобидным отмщением. Правда, всего полторы недели он терпел оплеухи от меня, а потом заменился на нормального филиппинского парня, не страдающего нарциссизмом. Боцман же стал прятаться: мы с ним не встречались, пожалуй, месяц, а потом я как-то позабыл о своем обещании.
Чтобы идти на конфликт с урками, надо всегда быть готовым, что, разъединенная, вроде бы, толпа филиппинцев может внезапно сплотиться и поднять на ножи чуждого им белого человека. Даже просто за кампанию, без всякой на то причины и скопившейся злобы. Им нельзя показывать страха и спускать оскорбления - дважды нельзя.
К счастью, безумных в своей злобе урок, типа того "майора", встретить можно нечасто. За три года мне таких попалось всего два. Оба недоработали свои контракты. Двум хулиганам по одним коридорам ходить нельзя.
Несколько странно в изредка возникающих межрасовых и межнациональных конфликтах на борту то, что помощи ждать, как правило, не от кого. Ни россиянский капитан Макс, ни россиянский старпом Валера поддержки мне не оказали, хотя о надвигающейся в связи с "позой нарцисса" бурей я их заранее по службе предупредил. Макс никак не отреагировал, а Валера - был настолько гнусен, что филиппинский бунт для него, что бальзам на душу. Русские моряки взаимовыручкой не обезображены. Загадочная русская душа, вероятно, загадочна своей бездушностью.
Про тайну филиппинской души никто никогда не заикался. Их невозможно понять, к ним можно только приспособиться. Я как-то на заре своей карьеры ровнял поступки урок по себе, и неминуемо оказывался в неловком положении. То, что они все без исключения ябеды-корябеды, не значит ничего: это мировая практика - доносительство на своего знакомого, соседа, первого встречного-поперечного. Если не донес, то по законам считается, что стал соучастником. Явно не законы Господа. Ну, да сейчас не об этом.
Оказался наш пароход однажды в водах государства Филиппины возле порта Изабель. Я там был в первый раз, что позволило мне обогатиться незамутненным взглядом на обычную филиппинскую жизнь обычных филиппинских людей, как мужчин, так и не мужчин. Больше года минуло с той поры, как потрепал этот район ураган Иоланда, порушил краны, сорвал крыши, повалил пальмы. Наши урки с трепетом рассказывали, как тяжело им пришлось выстоять, мы с трепетом им внимали и сочувствовали.
Нас определили на рейд, чтобы дождаться своей очереди выгрузки, и мы там простояли без малого три недели. Вроде бы, ничего страшного - стой себе, кури бамбук, контракт идет, зарплата капает. Каждый день - дождь, каждый день - солнце, каждый день - курорт, урки, что поближе жили, на побывку по домам разъехались. Жизнь - прекрасна.
Тут же к нам на своих лодках понаехало местное население. Лодки - все без исключения катамараны ручной выделки, мне почему-то очень хотелось назвать их "джонками", но я стеснялся сказать это вслух. Вдруг, джонки - это то, на чем ездят только ненавистные филиппинцам со времен оккупации японцы?
На этих джонках, простите - катамаранах, сидели крайне изможденные люди. При всей своей худобе они умудрялись ловко орудовать одним худым веслом, на манер "paddle to the sea", и при этом кричать что-то на худом английском языке. Каждая лодка кроме гребца содержала парочку худых, как изгородь, коз, или бородавчатых, как жабы, худых уток. У меня сразу зародилось подозрение, что здесь все худо. Но не так же, как в практикующей публичную дефекацию Индии, или в Египте, или в Бразилии, да мало ли где!
Исследование показало, что не так, но все равно не хорошо. В смысле - худо.
Коз и уток, а также кокосы и бананы нам привезли на продажу или на обмен. Для мены годились старые швартовные концы, куски дерева, фанера, металлолом, остатки масла и топлива, пустые канистры и прочая дрянь. Особо ценились цветные металлы. Мы их тоже ценили, поэтому с бронзой, медью и золотом у местных не удалось.
Однако чуть погодя всех весельных бизнесменов разогнала моторная джонка, то есть, конечно же, катамаран. Такой же ободранный местный житель сказал, что он - настоящий дилер по обмену, а остальные - жулики и бандиты. Посулив нам златые горы, он тут же умчался на берег, и не прошло и получаса, как вернулся, груженый фруктами, покрытыми вековой пылью ящиками с пивом "Сан-Мигель" и местными продажными девками.
Ну, что же, фрукты мы взяли на судовые нужды, пиво - тоже, вот с девицами каждый решал сам. Они тоже были какие-то худые, средним ростом в метр сорок, средним весом в тридцать пять килограмм и с припухшими размалеванными лицами. Ими заправляла отставной борец сумо женского пола - так называемая, мама-сан.
"Гав!" - басом каркнула мама-сан, и девки наперегонки покарабкались на пароход.
Не прошло и пяти секунд, в течение которых я пытался вскрыть чертов кодовый замок в надстройку, чтобы скрыться там и не потерять своего достоинства, как на каждой моей ноге повисло по девице, а две другие прыгали вверх, пытаясь руками зацепиться за шею. Два штурмана на палубе морщились и прикрывали руками чуть не потерянное достоинство: им досталось от взволнованных дам, таким вот образом проявляющих свою страсть - как дали ручонками промеж мужских ног!
Возраст у продажных девок был неопределенный, следует отметить, что и пол - тоже. Об этом мы узнали от какого-то местного генералиссимуса, который приехал, весь в аксельбантах, на следующий день, чтобы вымогать у судовой администрации взятки. С видом знатока он, получив сотую часть от запрашиваемой суммы, то есть пятьдесят американских долларов, поведал, что среди берущих на абордаж суда продажных женских коллективов процентов тридцать - гермафродиты. Такого термина он, конечно, не знал, но вполне понятно разъяснил, обозвав таких людей "фифти-фифти". Иными словами, пятьдесят на пятьдесят, половина мужчины на половину женщины. Почему-то вся Азия, в том числе Таиланд и Филиппины, кишит гермафродитами. Можно сознание потерять от осознания такой неприятной действительности.
Стряхивая горланящих феминисток, я понимал, как чувствовал себя в свое время Гулливер, попав к лилипутам. Уж явно не в своей тарелке. Также может ощущать себя Дед Мороз, попав на утренник к крайне невоспитанным детям, цепляющимся за халат в требовании подарков.
Я не знал, как избавиться от цепких филиппинских дам, к тому же на меня надвигалась, как танк, страшная мама-сан, и начал впадать в отчаянье. На мое счастье кодовый замок щелкнул и из открывшейся двери показался наш голодранский капитан, решивший полюбопытствовать, откуда же столько криков? "Капитан", - представил я его, и мои спутницы тотчас же отлепились от меня, прилепившись к нему. А я скрылся внутри надстройки, захлопнув за собой дверь с таким отчаяньем, что кодовый замок чуть не заклинился.
Филиппинские девушки в молодости совсем нестрашные, можно сказать, некоторые вполне миловидные. В старости, после двадцати пяти лет, они становятся, как по истечению полуночи - тыквами, крысами и кротом. Шутка. Их развозит в разные стороны, они изрядно морщатся и теряют некоторую часть своих зубов. В общем, на любителя магии Азии, где живут обезьянки и каркают слоны. Я понял, что в число любителей и даже профессионалов точно не вхожу.
Мне пришлось скрываться несколько дней, избегая показываться на палубе, где денно и нощно патрулировали наряды "жриц любви". Эх, вот если бы все они были похожи на зад Дженифер Лопес, перед Шэрон Стоун, улыбку Салмы Хайек, взгляд Шарлиз Терон и томность Моники Белуччи, тогда с палубы можно было бы не уходить. Даже долгое отсутствие всяческого женского внимания оказалось неспособно поддаться филиппинскому обольщению. Меня за это возненавидели как наши урки, так и не наши. А я, в ответ, провел незримую черту: я и филиппинцы - люди разных планет, без всяких компромиссов.
Наши урки скоро позабыли, что они меня ненавидят, но я поменять себя уже не мог, не могу, да и не хочу, пожалуй.
Объявившийся на борту местный генералиссимус потребовал соблюдения филиппинской законности и выплаты гигантского штрафа за то, что мы передали местному населению без всякой растаможки разный хлам, и, в ответ, получили без всяких санитарных свидетельств еду, питье и женщин легкого поведения. При этом он тряс официальными бумагами, которые были предоставлены филиппинскими властями по нашему прибытию. Он изображал негодование и имитировал звонки в различные государственные министерства и ведомства.
Капитан, преисполненный голодранской гордости, хотел пойти на конфликт, звонить в Амстердам, требовать консула и адвоката, но его вовремя удалось нейтрализовать пивом. Коррупция в таких, как эти Филиппины, странах - явление настолько обыденное и распространенное, что легче избегать посещения этих государств, нежели избегать быть вовлеченным в мздоимство. Если же деваться некуда, то приходится с этим делом мириться.
Из оставшегося помойного обменного фонда были выделены пятьдесят американских долларов, и я вручил их кривляющемуся генералиссимусу. Почему-то он решил, что именно старший механик - виновник продажи и обмена топлива, дерева, металлолома и обрывков канатов. Я не стал его разубеждать, потому что он все равно бы не понял, отдал ему банкноту и сделал ручкой: проваливай отсюда, сволочь!
Через два дня генералиссимус приехал снова, но его уже на борт не пустили, как бы он ни тряс бумагами и не орал в телефонную трубку каким-то мифическим генералам и министрам. Ему просто не подали трап, а сам забраться он не умел - в самом деле, не продажная же он девка, чтобы карабкаться по вертикальным поверхностям! Больше мы его не видели. Вероятно, он поехал доить другие пароходы на рейде.
Я пристально вглядывался в береговой ландшафт с помощью бинокля и видел везде нищету и полную разруху: порушенные береговые краны, сорванные крыши жилых домов, поваленные полуистлевшие стволы пальм. Однажды я обратился с вопросом к продажному лодочнику, который одновременно был и мусорным дилером, и перевозчиком генералиссимусов: "А чего это у вас так хреново на берегу?" Тот изобразил удивление и сослался на Иоланду, мол, это все она наворотила. В принципе, понятно, ураган, конечно, был жестоким. Только вот случился он уже больше года назад.
Мой визит на Филиппины заставил меня несколько иначе глядеть на морской филиппинский народ. Поведение урок обусловлено не скверностью их характеров и склонностью к ротозейству. В сравнении с европейскими моряками - конечно, не имея в виду истинных европейцев, натурализованных из Африки или каких-нибудь черных тропических островов - они дикари. Такими дикарями они были, такими они останутся в будущем, и так к ним надо относиться, чтобы никогда не возникало недоразумений по работе и последующих неприятностей.
Безусловно, не стоит это дело примитизировать, потому что мне встречались - и не единично - блестящие филиппинские механики и замечательные филиппинские штурмана, отличные филиппинские боцмана, толковые филиппинские матросы и искусные филиппинские повара. Они, конечно, есть, но эту свою исключительность эти парни завоевали только своей головой и своими руками, учась у нас, перенимая наш опыт, пользуясь нашими наработками. Чем меньше они "включают филиппинца", тем лучше и безопаснее с ними работать.
Всеобщее равенство? Да пошло оно в пень!
Стоп, а где же шутка с филиппинскими моряками?
Да вся работа с ними - это беспрерывная шутка. Ну, а все серьезное всегда случается только дома. Все серьезное, к сожалению, только дома и происходит.
Наверно, таков закон природы. Просто кто-то его не понимает.