Тихий вечер лился в пивную кружку. В каком-нибудь баре это так и было. По дороге от метро город распенился, распелся и распился. В слякотном бреду тонули брызги фонарей и шагов, грязных, просоленных в этом мертвом море ботинок, безразличных ко всему, кроме бесшумного небытия темных парков, так равнодушно отделяющих усталых людей от их теплых ужинов... Тихим вечером бродят страшные, промерзшие нищие, как полутрупы, вызывающие жалость, но не достаточную для милостыни... Тихим вечером будет грохотать об стены посуда. "ты почему опять пьяный, мудак?" " сука, ебало завали свое, ща пизды получишь!" - будут звенеть, греметь и взвизгивать бьющиеся стаканы. Тихим вечером кого-то ограбят на Катукова, на Новопесчаной, в Малом Каретном и кого-то несомненно убьют... И этим же тихим вечером все трясется, все дрожит в нервном декабрьском воздухе, и загораются затем одномоментно квадратные кошачьи глаза девятиэтажек, как пустые звезды в пустыне дней.
Тихим вечером, вдвоем, просто сидят в гостиной. Окна туго зашторены, и полусвет торшеров мягко расползается в бездвижном пространстве. На деревянном столе качается с коричневым блеском горячий чай в чашках. Пирожные и конфеты, а мама на кухне, и они вдвоем на диване. Легкое прикосновение.
- Давай не будем - краснеет она.
-Ладно... ... Как хочешь... ... Можно я тебя просто поцелую?
- Да. Можно... - Целует в щеку, едва касаясь, не двигая губами, просто касаясь. Она смущается, краснеет, уши под крашеными волнами волос разгораются.
- Ты можешь потрогать мою грудь... - произносит шепотом.
- Что?.. ... Прости я не расслышал...
- Ничего. Не важно. Ничего важного.
- Ладно... ... Хорошо... ... Я тебя люблю.
- Я тебя тоже... Поцелуй меня пожалуйста еще. - целует в щеку, все так же бесстрастно, как целуют только на спор или смущаясь, как никогда не поцелуют за гаражами, в подъезде, в школьном подвале или на эскалаторе.
- Вот... ... Я тебя поцеловал... А ты меня теперь поцелуешь?
- Да. - он пододвигается чуть ближе... - но не сейчас... Подожди... Давай попозже... - он отодвигается, потирая заранее приготовленную щеку.
- Я написал тебе стихотворение...
- Да? Оно наверно красивое...
- Нет, не очень... Но я писал его от чистого сердца.
- Жалко, что оно некрасивое... ... Ты можешь потрогать мою грудь. - краснеют вместе...
- Я не знаю... ... Я никогда этого не делал раньше... ... Давай я лучше прочитаю тебе стихотворение...
- Нет. Не надо... Давай лучше просто пить чай.
- Хорошо... ... Он наверно вкусный. - берут чашки. Прихлебывают по милиглоточку и симметрично обжигаются.
- Теперь я могу тебя поцеловать... - тянется к нему...
- Да ладно, проехали... - замирает. - Почему ты сказала "Давай не будем"?
- Потому что я не хотела делать с тобой это...
- Но я просто случайно тебя задел...
- Извини, я подумала, что ты хотел делать со мной это...
- Извини, я не хотел, чтобы ты так подумала...
- Да... ... Ладно. Ничего страшного. Ты ведь знаешь, что богатые девочки не делают этого до восемнадцати.
- Знаю... И интеллигентные этого не делают...
- Нет, интеллигентные делают, но редко, а богатые никогда не делают до восемнадцати. Только обычные девочки делают это, когда им заблагорассудится...
Минутное молчание разбавляется глотками. Полусвет торшеров мягко расползается в бездвижном воздухе, а за зашторенными окнами дрожит холодный до мути в глазах тихий вечер. Теплая отгороженная наспех двумя железными дверьми новая квартира, но уже пахнущая благополучием. Так пахнут все богатые квартиры. Сложно сказать даже, что это за запах. Ничто в известном мне мире не пахнет так, как богатые квартиры... Но это не просто богатая квартира. В первую очередь, это интеллигентная квартира. Ее обеспеченность теряется в дубовых глыбах книжных шкафов, но всегда и везде все равно проскальзывает в виде этого особенного запаха... Минутное молчание разбавляется глотками. А кончики пальцев отчаянно стараются удержать обжигающую и скользкую сервизную чашку.
- Ты хочешь потрогать мою грудь?
- Не знаю... Возможно...
- Тогда давай...
- Но я никогда этого не делал...
- Так сделай... ... Это же очень просто. Вот так - она прикоснулась пальцем к его худющей груди...
Он неуверенно приподнимает руку и вытягивает пальцы перед собой.
- Нет, не правую. Трогай левую.
- Но от меня это левая.
- А от меня правая. Трогай свою правую, а мою левую.
- Ладно... ... Хорошо... Сейчас...
- Нет... Не этой рукой. Давай левой рукой левую грудь.
- Может лучше я прочитаю тебе стихотворение?..
"Ты обманчиво осенняя
В сонной пене декабря..."
- Не надо... Оно действительно некрасивое... Лучше потрогай мою грудь.
- Но я правда стесняюсь и к тому же...
В этот момент в комнату вошла мама. Спасительная мама с новой порцией вкусностей. Она легко села в кресло напротив дивана и разложила пирожные на тарелке. Затем небрежно взяла одно и, чуть ли не подбрасывая его в наигранной расслабленности, начала расспрашивать:
- Ну? Никита... Как твой университет? Ты же на философии, так вроде?
- Нет. На истории искусств...
- А...мм... Ну это несложно перепутать - она довольно натянуто рассмеялась, и затем ее улыбка мгновенно сбежала с лица. - Ну? Сложно тебе там?
- Сложно, да. Сессия скоро будет. Будет сложно.
- Ну, а какие экзамены будут?
- Введение в историю искусства, значит, будет. Это самое сложное. Дальше еще археология и искусство востока. Вот...
- А почему ты выбрал именно это направление?
- Не знаю... ... Сложно сказать... - на этот раз мама рассмеялась легко, чуть пренебрежительно, обидно, но к счастью он ничего не заметил. - А куда мне было еще идти, то?
- Ну, на какой-нибудь нормальный факультет. Там хотя бы мальчики есть... Ладно, а что на каникулах собираешься делать?
- Не знаю... ... Поеду куда-нибудь. - мама взяла еще одно пирожное, кажется забыла, что не съела предыдущее, все еще лежащее на краю стола. Тогда Никита тоже взял одно. И Катя взяла. По глотку чай убывал, поступательно, резко, плоскостями. Полусвет торшеров мягко расползался в бездвижном воздухе. И вечность, вечность за туго зашторенными, как намертво зашитыми, окнами все также равнодушно смотрела на ползущих сквозь ее растоптанные легкие чудовищно странных людей. И вечность вечерняя, гулкая, тяжелая и бездыханная медленно плыла, опускаясь в пелену сугробов, ныряя в угрюмые обшарпанные подъезды и, наконец, засыпая в них...
- Мне пора уходить...
- Да, это точно... - сказала ее мама, пропуская его к двери и даже несильно подталкивая ладонью в спину. Катя подошла, подобралась губами к самому его уху и шепнула быстро
- Ты будешь трогать мою грудь?
- Не буду.
- Ладно... ... Ты пишешь очень плохие стихи.
- Я знаю...
- Я люблю тебя... Поцелуй меня...
- Ладно... Сейчас... Только надену ботинки - и он точно так же, едва касаясь, не двигая губами, просто касаясь, поцеловал ее.
- Спасибо.
- Не за что...
- Ну... Пока... ... Я люблю тебя.
- Ну... Пока... ... И я тебя... - Внизу уже ждало такси. Стрекот лифта, хлопок подъездной двери, фыркнувший мотор, и он уже ехал домой. А за стеклами, мимо проплывал огромный темный город. Все тряслось в этом странном холодном декабрьском воздухе, все дрожало, и горели молчаливо квадратные кошачьи глаза девятиэтажек, как пустые звезды в пустыне дней. И тихий вечер лился в пивную кружку...