Не все, возможно, знают, что Наполеон опасался войны с государем нашим Александром Павловичем. Перебирая в уме своём разные планы и диспозиции, он всякий раз с неудовольствием откладывал их. Голова шла кругом от неопределённостей, никак не просматривалась победа в бескрайних русских лесах. Да и маршалы его не рвались шагать на восток. Они заметно обленились за последние годы, когда награбленное добро текло к ним рекой, и сражаться вдали от Франции не желали. Какая в этом необходимость? И юная Мария-Луиза, подарившая Наполеону наследника, и прежняя Жозефина, и матушка Летиция - все три императрицы, каждая по своим основаниям, также не хотели войны. А народ-то как не хотел! Война была не обязательна и никому не нужна.
Но с другой стороны, неколебимость России очень уж раздражала и ставила под сомнение его триумфы, да и, кроме того, он же не мог просто так взять и остановиться и не искать новых побед! Остановка - это скука, деградация и потеря всякого смысла, это всё равно, что прозябание подобно Робинзону на пустынном острове в океане.
Они, видите ли, не хотят воевать, народ якобы не хочет. Да кто будет спрашивать этот народ! Слишком его развелось, много стали понимать, бунтуют, пора ему сократиться, а война не нами придумана - она лучшее из всего, что помогает умереть! Значит, война!
Всё же без причины Наполеон не мог напуститься на Россию, он же не какой-либо там Чингиз-хан, когда-то он Гёте читал и, когда читал, чуть не плакал, жалко было страдающего Вертера, но пуще самого себя. Нельзя же было обвинить Россию лишь только в том, что она существует на карте мира.
Ходили слухи - они ему льстили - что он не боится смерти, а ему по сути ничего другого и не оставалось, потому что с некоторых пор стало тесно ему жить, сдавленность ощущал он и с востока, и с моря. И коли так, то кто, как не он, великий из великих, избран Провидением, чтобы оградить Европу от давления азиатской страны рабов! От давления, угрожающего смять, растоптать великую европейскую цивилизацию.
Отрезать Россию от моря, отодвинуть её границу к Смоленску - вот первая его задача! А уж затем с помощью усмирённой Москвы придушить Англию!
Но как привести к покорности русского царя? А вот как: собрать в подневольной ему Европе Великую армию, войти в российские пределы и большим числом так запугать Александра, навести такой страх, чтоб он навек забыл свою великодержавную спесь.
Держал Наполеон при себе умного министра для разговора о важных делах. Министр свою должность справлял отменно, но всегда огорчался, когда император, казалось бы, и слушал его, да не слышал.
Министр возражал: армию собрать можно, но переходить границу опасно, русские не уступчивы, Россия - это нам не Пруссия, неизбежно начнётся большая война. Страна эта загадочнее сфинкса, правители у неё - немцы, а жители - татары, хоть и называют себя славянами. Ещё фельдмаршал Миних говорил, что Россией не иначе как управляет Бог, по-другому он не мог объяснить, чём она держится. Наполеон на это ответил: "У немцев всегда не хватало фантазии, а Миних был немец и плохой генерал".
Куда там воевать, упорствовал министр, если наша любимая Франция почти разорена, люди развращены золотом, и мало осталось французов, готовых и способных ходить в атаки. Народы же европейские (поляки не в счёт, они обижены Москвой) не желают маршировать под императорскими орлами, не пойдут они далеко от своих погребков, да и плохие они воины, эти иностранцы, пушечное мясо, не более того, даже богатая добыча не прельщает их. Да и есть ли в России что взять?
Министр знал, что императору неприятны затяжные войны, - памятна была Испания. В редкую минуту откровенности Наполеон даже признался, что не хотел бы кончить свою судьбу, завязнув в русских пустынях, и что тот, кто освободил бы его от похода туда, оказал бы ему большую услугу.
Министр без промедления сообразил сказать, не слишком, впрочем, надеясь отвлечь императора от мрачных мыслей: "В вашей армии, сир, служит некий шевалье де Ла Морльер и, надо признать, он задира первой руки. С ним боятся связываться - владеет он шпагой так искусно, что нет ему равных". - "Война - это не поединок на шпагах", - угрюмо отрезал Наполеон. "Однако, позвольте, сир, - продолжал министр, - напомнить одну забавную идею покойного царя Павла. В своё время этот государь додумался направить в европейские дворы новацию о том, что, начиная с нынешнего века, в Европе следует прекратить войны, а споры между монархами решать не в сражениях армий, а в поединках между избранными бойцами конфликтующих сторон". Наполеон отмахнулся: "Да, знаю я, знаю... Бедный Павел! Он был последний рыцарь!"
Со временем, однако, слова министра пустили росток в уме императора. Он уцепился за возможность по-особенному унизить лукавого русского царя Александра, преподнести ему мысль убиенного им родителя.
Первым делом Наполеон пожелал удостовериться в Ла Морльере. Для этой цели был устроен показательный турнир. В присутствии авторитетов и самого императора шевалье убедительно взял верх над искушёнными бойцами, пожелавшими с ним сразиться. Его увёртливость и ловкость производили впечатление. Он непобедим, сказали генералы. Наполеон остался доволен и дал понять шевалье, что вскоре тому представится случай в поединке защищать честь Франции.
Теперь дело встало за небольшим - переправить Великую армию через Неман. Как задумано - так и сделано, и через четыре дня Наполеон уже вошёл в Вильно. В те яркие июньские дни, а июнь всегда приносил ему удвчу, он не сомневался, что Александр в ужасе от нашествия столь неслыханных сил запросит мир и как плату за него отдаст западные области своей империи.
С письмом от царя прискакал в Вильно граф Балашов. Александр Павлович спрашивал, по какому такому случаю незваное воинство разместилось в русском государстве, нарушив в нём спокойствие и тишину.
За завтраком Наполеон сказал Балашову: "Французы - весёлая и открытая нация, а русские - замкнутые и чопорные. Ха-ха! Разумеется, это шутка и не повод для ссоры между нами. Мы надеемся договориться с Александром. Однако он заблуждается, когда пишет мне, что у нас полмиллиона сабель и штыков. У нас в два раза больше! Почти без боя мы заняли вашу самую богатую провинцию, и это мне нравится. Я останусь здесь - и никто другой! А где же ваши армии? Если они отошли на расстояние по воле Александра, то я приветствую его благоразумие и впредь всецело полагаюсь на его прозорливость".
Балашов ответил, что его государь равным образом приветствовал бы императора французов, если бы тот прибыл как гость, а не как возмутитель мира.
Через несколько часов Наполеон приготовил ответ царю. Прочитав его, министр неодобрительно покачал головой: "Не следовало бы, сир, словами раздражать неприятеля, это повредит. Русская знать обидчива и заносчива". - "А также ленива, труслива и бездарна, - добавил император, - интриган Балашов тому пример. Был у них один Сперанский, так его убрали, будто бы он наш шпион". Министр и тут нашёлся: "А ведь Сперанский, если вы уж упомянули его, сир, под именем "путешественник" посредничал в тайной переписке царя Александра со своим осведомителем в Париже. В их письмах, кстати сказать, царь назывался Луизой, а вас, сир, именовали Терентием Петровичем". - "Эта плешивая Луиза не в меру упряма и самолюбива, - усмехнулся Наполеон, - но Терентий Петрович сумеет обуздать её".
Вручив Балашову письмо, Наполеон придал своему лицу сугубую строгость и произнёс: "Вторая польская кампания счастливо для нас подходит к концу. Только от Александра зависит, будет ли у неё продолжение, решатся ли русские армии дать нам сражение, где их ждёт неминуемый разгром. Как известно, первая польская кампания кончилась в Тильзите. Там Россия поклялась быть в союзе с нами и вести торговую войну с Англией. Но она нарушила свои клятвы и даже осмелилась требовать, чтоб французские орлы возвратились за Рейн и тем бы предали наших союзников во власть её. Александр, видимо, забыл Аустерлиц. Необдуманные его действия поставили нас на грань между бесчестием и войной. Как он мог сомневаться в нашем выборе! И вот мы здесь и не уйдём отсюда. Если Александр намерен воевать, то я предостерегаю его. Возможно, к этому его толкает неумолимый рок. И если это случится, то Россия обречена, судьба её исполнится! Эта война прославит французское оружие, и мир, который мы звключим, будет как никогда прочен и положит конец кичливому влиянию русских в Европе".
Это - чудовище, оставленное Богом, настоящий антихрист, мучился думами Александр Павлович, читая и перечитывая письмо корсиканца. Он силился представить себе лицо врага, но ему виделась лишь непроницаемая маска. Бонапарт всегда был для него существом какого-то другого вида, принявшим человеческий облик, жутким набором слухов и побед, не поддающихся объяснению.
Царь чувствовал себя несчастнейшим из людей. Он, грешник, предавший отца, должен этим мучиться до конца дней. Его крест - молиться и безропотно надеяться на милосердие Божие. Неужто и в самом деле Бонапарт - это бич Божий, занесённый над ним за согрешения его? Но как же Россия? Она за него не ответчица, по неисповедимому Божьему промыслу отечеству нашему послано тяжкое испытание. И мы обязаны отстоять свою православную веру, царство и престол! Нас можно победить и раз и два, но покорить невозможно. Истинно так! Не оставь нас, Свидетель и Защитник правды, Всемогущий Творец! Помоги остановить коварного честолюбца и спасти мир от безумств его! Не мы начали войну. Не нас, а его влечёт неотвратимый рок навстречу гибели!
В своём послании Наполеон упрекал Александра, что тот не разбирает людей и окружил себя дурными советниками - они или глупцы, или недруги Франции. Такое положение вещей несовместимо с достоинством императора французов. Эта ошибка со стороны Александра требует исправления. Ещё в Тильзите ему было говорено, что у России только один враг - это Англия, она всему виной, от неё идёт порча по всему миру. Англичане - закоренелые преступники, мошенники, контрабандисты и лицемеры, суют всюду нос и вдобавок свихнулись на своём промышленном перевороте. Пришла пора обрубить им пальцы, иначе они добьются того, что весь мир окажется у них в услужении. Они хитры и пускаются на все козни, чтобы поссорить нас, чтобы в войнах мы истощали себя.
Но он, созидатель новой Европы, не желает бессмысленных потерь и не заинтересован воевать с доблестными российскими воинами, которых считает будущими союзниками. Беречь армию - первая забота правителей.
Предания древности свидетельствуют, что в те героические времена часто неразрешимые споры доверялись справедливости Божьего суда. В своё время и царь Павел имел благородное намерение восстановить сей освящённый веками обычай - биться на шпагах за честь своих государств. Предлагаю и нам устроить поединок между достойными дворянами наших империй! Если фортуна улыбнётся французу, то Александр должен будет, повинуясь воле Провидения, отказаться от литовских, финских и остзейских земель, которые таким образом получат свободу, ими давно желаемую, а если победит русский, то Великая армия незамедлительно покинет Россию.
Неслыханная наглость! Так издеваться над достоинством гордых своими победами славян! И что это за неуместная выдумка о нелепом поединке? Нет, Александр Павлович не подпишет под диктовку никакой договор, он скорее умрёт. И не подумает встречаться с Бонапартом, пока тот на русской земле.
Что касается поединка, то, поразмыслив, царь счёл за благо для выигрыша времени начать переговоры по его устроению. Но есть ли в русской армии сильные фехтовальщики? Многие офицеры готовы были умереть за государя и отечество, но идти на поединок, цена которого казалась им выше жизни, никто не решался, риск велик, нельзя вслепую испытывать судьбу России. Знатоки фехтования уже догадывались, что французы выставят Ла Морльера.
Снова отправился Балашов к Бонапарту. Александр Павлович писал, что поединок вполне возможен, но прежде чем установить его регламент, просил дать согласие на пробные бои французского мастера шпаги с тремя русскими офицерами, чтобы оценить их шансы и выбрать лучшего. Со стороны царя это была откровенная уловка, мало рассчитанная на успех, но Наполеон, радостно потирая свои маленькие руки, милостиво удовлетворил пожелание царя. Он был уверен в своей звезде; всё указывало на то, что царь в растерянности и начал понимать безнадёжность своего положения.
Через неделю в Вильно состоялся турнир. Ла Морльер без особого труда победил первого нашего офицера, а затем и второго, они со стыдом, потупив глаза, отошли к своим товарищам, группой стоявшим возле Балашова. Очередь выходить третьему, но тут возникла заминка, третий фехтовальщик отказался выходить, не захотел позориться. Ла Морльер горделиво посматривал на русских. Французские генералы восхищались им и поздравляли его. Всё было предельно ясно, пора прекратить состязание.
Вдруг из-за спины Балашова выскочил его племянничек, напросившийся к нему в свиту, молоденький корнет, и чуть ли не на коленях умолял дядю, чтоб ему разрешили быть вместо третьего, - ему, мол, не стыдно проиграть. Балашов разгневался: "Куда тебе! Что за дерзость, мальчишка? Будешь за это уволен из армии!" От обиды у корнета на глазах выступили слёзы.
Французы посмеивались над семейной сценой. Никто не ожидал, что Ла Морльер снисходительно скажет: "Похвально рвение юноши! Пусть он попробует!"
Корнет встал в позицию, как было сказано. "Защищайтесь!" - дал команду шевалье, и они сошлись. Звон клинков, раз -два, и шпага юного героя полетела на пол. "Мосье, отбоем надо бы владеть!" - рассмеялся Ла Морльер. "Как это? Так покажите!" - в запальчивости вырвалось у корнета.
Часть французов развеселилась ещё больше от этой выходки русского, но большинство нахмурилось. Старшему генералу показалось неуместным превращать турнир в учебное занятие, но Ла Морльер настолько оживился и вошёл в ажитацию, что увлёкся мыслью преподать русским открытый урок.
"Хорошо, будьте готовы! Приёмы отбоя - это азы фехтования! - заговорил он. - Внимание! Без моей команды выпады и уколы не делать! Вот первое упражнение. Оно развивает кисть руки и состоит в том, что после моего удара по вашей шпаге - сверху или снизу, справа или слева, без разницы как, - вы должны как можно быстрее возвратить шпагу в исходное положение".
Француз начал показывать, и первые удары корнет отбил вполне сносно. "Вы способный ученик!" - ободрил его Ла Морльер и в очередной раз - намеренно или случайно, никогда уж не узнать - сильнее, чем до того, ударил сверху вниз по шпаге корнета. А тот, как он потом объяснял, почувствовал боль в кисти руки - так был силён удар - и рука его против воли на мгновение дёрнулась вверх, и он с ужасом ощутил, что, кажется, задел француза, и от испуга, что нарушил установленный запрет, уронил шпагу на пол. Но и Ла Морльер, схватившись за нос, к удивлению всех бросил шпагу.
Что такое? Ла Морльер долго и в растерянности всматривался в бледное дрожащее лицо русского, будто увидел его впервые, и, наконец, обрёл речь: "Чёрт побери! Как вы неосторожны, мосье!" Под носом шевалье появилась кровь. "Вы ранены, сударь?" - в отчаянии закричал корнет.
Французы окружили Ла Морльера, но он отстранил их: "Не беспокойтесь, господа! Ничего серьёзного, пустяки! Досадное недоразумение!" Затем он обратился к корнету: "А вы, мосье, нехорошо благодарите за науку! Урок окончен, не следовало бы, конечно, и начинать. Не моё дело учить".
Было заметно, что виртуоз шпаги обескуражен и как бы не ориентируется в пространстве. Не осталось и следа от его задорной, наглой улыбки. Ощупывая свой нос, он присел отдохнуть. Лекарь осмотрел его, но не нашел ничего, вызывающего опасения, тем более, что кровь не текла, её и было-то несколько капель.
Но постепенно состояние Ла Морльера ухудшалось. Послали за личным врачом Наполеона, но когда того привезли, Ла Морльер уже был не в состоянии сидеть, его уложили в постель. Были сделаны примочки, но они не помогли. На следующий день он скончался.
Врач пришёл к заключению, что шевалье непостижимым образом получил ранение в нос, проникаюшее через тонкую костную перегородку в череп. Французы так и эдак обсуждали случившееся - как это могло произойти? Одни говорили, что со стороны русских это была подлая хитрость и что корнет притворился, что не владеет шпагой, и намеренно погубил лучшего шпажиста Франции. Но приняв во внимание все обстоятельства происшествия, и то, что несчастный юноша, не уместив в своём сознании последствия им содеянного, пустил себе пулю в лоб, от этой версии все отказались.
Остановились на том, что произошла фатальная ошибка. Ла Морльер, показывая приёмы, не принял во внимание, что русский - новичок, к тому же находящийся в возбуждении, а при обучении таких нужна осторожность. Если бы соперником шевалье был подготовленный фехтовальщик, он бы движением руки вниз ослабил силу удара - в этом и состоит искусство отбоя - и лишь затем вернул шпагу в исходное положение, а у корнета шпага непроизвольно и резко получила движение вверх. И в то же самое время Ла Морльер при своём ударе естественным образом наклонился вперёд и как бы наткнулся на чужую шпагу.
Надо ли говорить, как был раздосадован Наполеон. Проклятье! С этими русскими всегда что-нибудь да не так! Две недели он потерял в Вильно из-за неумной затеи разыграть поединок, и всё обернулось фарсом. В гибели Ла Морльера он увидел дурной знак, уже второй с начала кампании.
Первый знак был ему на берегу Немана - тогда он упал с лошади. Отдав последние распоряжения о переправе армии через реку, он в задумчивости ехал вдоль берега верхом. Вдруг лошадь под ним, испугавшись чего-то, взметнулась в сторону, и он вылетел из седла на землю. В свите восприняли это как дурное предзнаменование. Один из генералов прямо так и сказал: "Плохое предвестие! Юлий Цезарь не решился бы переходить реку!" А виной всему оказался зайчик, сидевший в траве и выскочивший из-под копыт лошади.
А что за сон он видел перед въездом в Вильно! Как его понимать? Будто бы едет он на белом коне впереди армии, как на параде, и широкое поле стелется перед ним. У развилки дорог появляется статная, сурового вида женщина в одеянии крестьянки, как бы хозяйка этих мест. Она уверенно берёт коня под уздцы и ровным твёрдым шагом ведёт его на восток. Вдоль дороги стоит рядами народ - тут все народы земли, разные короли, дворяне и простолюдины, тут же и его маршалы, но никто не приветствует и не кричит виват. Он будто проплывает мимо немых напряжённых лиц. Министр прорывается к нему и подаёт шпагу: "Убей её!" Но у него нет сил шевельнуть руками, полная беспомощность! Дорога поднимается вверх. На холме - сияющий в солнечных лучах город, сверкают главки и кресты храмов - сорок сороков! И не успевает он осмотреться, как начинает проваливаться в недра земли. Женщина исчезла, а он лежит на дне пропасти в плотной темноте - без движения, без желаний. Он лишь чувствует пустоту в груди и жалость к себе. Томится душа, она словно набухает, будто разрывается грудь, и пролетает мысль, что не было минуты в его жизни, когда бы он не приказывал стрелять из пушек и одновременно бы не задыхался от одиночества. Неужели он в аду? Тут он проснулся.
Александр Павлович после турнира в Вильно, имевшего столь печальный и непредвиденный конец, прекратил всякие переговоры с французами. Ожидания Наполеона, что русские забоятся вести с ним войну, не оправдались. Стоянка в Вильно без движения и результата подрывала его престиж, а ведь на него смотрел весь мир!
Что ж, тогда - вперёд! Решение почти вынужденное, но жребий брошен. Берегитесь, кто осмелится встать на его пути!
Он ещё не знал, что ему предстоит гоняться за русскими армиями, которые, маневрируя, будут уклоняться от генерального сражения, а царь скажет, что если на то будет Господня воля, то он отступит до Камчатки. Неведомо было завоевателю, что вскоре его будут повсюду преследовать, как ненавистного зверя!