Мальчик рос в бедной семье. Про них действительно можно было сказать: они боролись за своё существование, умудряясь сводить концы с концами на скромную заводскую зарплату матери и пенсию бабушки. Ютясь втроём в однокомнатной квартире, мальчик пока ещё не очень страдал оттого, что не имел никакой возможности, хоть самое короткое время побыть в одиночестве. Если мать пропадала на заводе с утра до вечера, пытаясь заработать побольше, то бабка всегда была дома, хлопоча по немудрёному их хозяйству. В 7 "Б" - классе, где мальчик учился - не было других детей, в семьях которых так бы нуждались в средствах.
Отец бросил их давно. Как человека находившегося какое-то время рядом, мальчик почти не помнил его. Отец ушел из дома за неделю до дня рождения сына - ему исполнялось тогда три года - и больше никогда не приходил.
Память у мальчика была хорошей. Он мог иногда, вдруг, припомнить настолько незначительные события из своего детства, о которых другие свидетели уже, может быть, давно и позабыли, но при его рассказе о них обычно сразу задумывались на какое-то время и потом только произносили: "Да, да, да...Что-то такое действительно имело место быть. Ну, и память же у тебя, мальчик!" Он, например, мог рассказать про то, как лежал когда-то, спелёнатый одеялом, и рассматривал трещинки в тусклом желтом лаке, которым были покрыты столбики заграждений на его детской кроватке, отыскивая начала у этих растекающихся по дереву во все концы еле заметных лучиков. Их появление на точеном дереве он сравнивал с первым, продавленным им, ледком на подмерзшей в яркое осеннее утро лужице. Мальчик помнил, как, вдыхая щекочущую ноздри, расплёсканную в воздухе морозную свежесть, бегал он радостно от одного ледяного стекла к другому, становился на них, и с замиранием в сердце ждал скорого и веселящего его хруста заснувшей воды. И лак, и лёд казались ему в ту пору родственными материями.
Или, уже про себя, он мог ещё вспомнить то, как мать давала ему соску перед сном, предварительно окунув её в варенье. Он долго, лет, наверное, до
пяти требовал себе эту проклятую сладкую соску на ночь - с ней он тут же засыпал, и мать вынимала её затем из его причмокивающих губ до следующего вечера. Это был их с матерью оберегаемый ото всех секрет.
А вот про отца мальчик ничего не мог вспомнить, но иногда очень хотел узнать и, главное, понять только одну вещь: причину его неожиданного ухода. Об отце он никогда никого не расспрашивал, делая вид при случайных разговорах на эту тему, что вовсе не интересуется им. Но когда хлопоты вынуждали взрослых оставлять мальчика одного в квартире, он почти всегда в этих случаях доставал из шкафа толстый семейный альбом с фотографиями и там отыскивал один снимок, на который долго и пристально затем смотрел в тишине. Это было единственное фото, где они были запечатлены вместе: улыбающиеся родители и он, торчащий между ними, двухлетний карапуз с недовольным взглядом, на которого для снимка зачем-то напялили дурацкий берет. Вдобавок ещё - это он тоже смутно помнил - неудобно посадили перед незнакомым мужчиной со странным предметом в руках, который всё время требовал смотреть только на него и зачем-то улыбаться.
Сидя на полу среди разложенных вокруг себя кучек глянцевых фотографий, мальчик всматривался то в лицо матери, то в лицо отца, пытаясь понять причину разлома их взаимоотношений. В своей маленькой жизни ему тоже приходилось ссориться с друзьями. Но эти разлады длились недолго. Ну, день, от силы два, а потом быстро прощались друг другу. Только так и должно было быть, считал мальчик.
А здесь... Всматриваясь в веселые, задорные глаза родителей ничего он на фотографии примечательного не находил, и ответа на свой интерес не получал. Так и не разгадав самую важную для себя загадку, мальчик убирал альбом до следующего раза. Только ещё долго после этого не давали покоя его памяти молодые лица родителей с того снимка, где их, чуть заметные, затаившиеся в уголках губ, улыбки больше всего заставляли трепетать детское сердце.
Сейчас мальчику было уже 13 лет. Он учился в седьмом классе, и это был его новый класс и новая школа, третья по счету. Причина частой смены школ заключалась в его одежде. Для кого-то это может показаться глупостью, но для мальчика ничего не было обиднее на свете. Школьные костюмы он носил по два-три года, а пальто и куртку ещё дольше. И он старался изо всех сил как можно бережнее относиться к ним.
Это ему, хотя и с трудом, удавалось делать. Во всяком случае, в отношении пиджака - ткань на нем, на удивление, не была засаленной и затертой от столь интенсивной носки, а рукава на локтях не обшарпаны до дыр. Самая большая проблема для мальчика заключалась в брюках. За два года он вырастал из них настолько, что брючины переставали скрывать даже носки, обнажая к тому же перед всеми ещё и дешевые ботинки из кожзаменителя. Те, в свою очередь, менялись на очень похожие, но только большего размера, и лишь тогда, когда ноги совсем отказывались помещаться внутри изношенных. Вообще-то, и из пиджака мальчик вырастал столь же быстро, как и из всего остального. Но пиджак на втором году использования, он хотя бы мог не застегивать на пуговицы и носить нараспашку, сглаживая подобным образом кургузость его и несоответствие размера быстрому возмужанию подростковой плоти.
С брюками же было всё гораздо сложнее. Но мальчик и здесь придумал, как скрывать от окружающих их куцый вид. Он так же, как и пиджак, не застегивал брюки на верхнюю пуговицу, и этим принудительно ослаблял их в поясе. Приспущенные, они держались лишь на его бедрах, но сзади и между ног из-за этого мешковато болтались в виде расплаты за неправильное употребление. Зато теперь казалось, что у них хотя бы нормальная длина.
Всё это, конечно же, придавало мальчику нелепый вид. И он знал об этом, и каждый день в школе мучился этим знанием.
В его повседневной одежде всё равно лучшего уже ничего нельзя было сделать, и мальчику приходилось терпеть за это едкие насмешки от более удачливых одноклассников.
Однако при всей скромности своего одеяния, мальчик всегда имел вид опрятного и чистого ребенка. Как-никак, а он был под надзором у двух женщин. А вот когда он улыбался, то тем сразу привлекал к себе удивленные взгляды окружающих, обнаруживая перед ними ослепительно белые, ровные зубы. Разгадка столь щедрого подарка природы заключалась в обыкновенном зубном порошке. Мать мальчика экономила на зубной пасте, покупая вместо неё дешевое и грубое средство, но зато с лучшим отбеливающим эффектом. Так что, сам того не ведая, мальчик, когда улыбался, вызывал зависть у многих людей.
Только радовался он нечасто. Что ж было делать! Бедный школьник представлял всю чудаковатость своей фигуры со стороны, стыдился поношенной одежды, и от этого старался быть как можно незаметнее среди сверстников. В школе, на переменах, он предпочитал стоять в коридоре у стены, облокотившись на подоконник и засунув руки в карманы брюк,
скрывая в них короткие рукава пиджака. Или же выходил во двор школы и гулял в сторонке, в то время как одноклассники или затевали шумные игры, или же приобщались к взрослому миру, куря за углом школы сигареты разных марок и рассказывая друг другу не вполне приличные для их возраста анекдоты. Мальчик же каждую минуту боялся услышать обидное слово в свой адрес, потому что уже не раз бывал мишенью детских издевательств и травли, не ведающих пощады. Сверстники делили этот мир на две части - на равных себе, и на всех остальных, выпадающих из некой нормы. Мальчик явно не вписывался в первую группу.
Это была уже третья школа для него, две другие пришлось сменить по схожим причинам. В первой школе к нему прилипло обидное обращение одноклассников: "Эй! Чушок!", и его мальчик относил только на счет своего нелепого школьного костюма. Когда школу пришлось оставить, потому что обо всем этом он рассказал матери, та добилась его перевода в середине учебного года в другую. Но и во второй школе он скоро стал называться не иначе, как "лохом" и "чмарём". И эти, новые прозвища, смущенному ребенку приходилось выслушивать от счастливых и нарядных детей. Скоро мальчик перестал ходить туда.
Матери вновь пришлось искать для сына другую школу, и пока в ней одноклассники с ним просто предпочитали меньше общаться, считая его странным, скучным и неинтересным для себя. Мальчик смирился с таким отношением. Оно было для него, все-таки, терпимее прежнего обращения, и теперь он внешне старался казаться невозмутимым. Оскорбленное честолюбие, растущее вместе с телом, терзало его изнутри. Но об этом никто не догадывался.
Бедность, сопровождающая его с рождения, накладывала сейчас как на мысли, так и на душу ребенка свой особый отпечаток. Она внушала ему инстинктивное смирение перед незаслуженными насмешками и придавала его взгляду какое-то отсутствующее, безразличное ко всему, выражение. Но это было лишь внешним, обманчивым впечатлением. Мальчик на самом деле был начитан, имел доброе отзывчивое сердце, а любовь к почти ненужной никому в нынешнее время поэзии, уже пропитала его душу романтическими устремлениями.
Но с недавних пор, месяца как три уже, мальчика стало совсем по-новому терзать его уязвленное самолюбие. Почти сразу, с того самого дня, как только он переступил порог нового класса, появилось в нем, и затем, не отпуская ни днем, ни ночью, странное, непонятное, новое чувство, которое вызывало жаркое волнение всякий раз, как только он утром переступал порог школы.
Молчаливого подростка ноги туда сами несли ни свет ни заря. Он стал приходить в школу самым первым и терпеливо ждал, пока кто-нибудь откроет дверь класса. Затем он усаживался за свою парту в середине первого ряда у большого окна, и смотрел сквозь него на двор, где разновозрастные школьники с каждой минутой всё больше и больше заполняли центральный проход.
Приближалось начало уроков, а мальчик сидел, словно завороженный, и всё смотрел в окно, и всё ждал того сладостного мига, когда его сердце, как будто разбившись вдруг, разливалось и заполняло собой все его тело, пытаясь из тесноты выскочить наружу. Это происходило с мальчиком всякий раз, когда на асфальте школьного двора он различал в толпе прибывающих школьников желаемый им силуэт.
Её имя, как казалось ему, звучало слишком твердо - Анна. Может быть, окружающие тоже думали так, и поэтому, не желая чеканности, все звали её Анечкой. Эта уменьшительно-ласкательная форма имени стала по отношению к ней постоянной. Так к ней обращались учителя, так в разговорах между собой её обозначали и одноклассники.
Анечка сидела за первой партой в центральном ряду, и мальчик на протяжении всех уроков не сводил глаз с её спины. Она нравилась всем, все были с ней по-особому доброжелательны, даже девочки. А многие парни, причем из разных классов, даже дрались из-за неё между собой, пытаясь силой доказать другим своё исключительное право на её внимание. Но Анечка со всеми была одинаково улыбчива и ровна в общении, и никого не приближала к себе и не выделяла особо. Нравился ли ей кто-нибудь больше остальных - было загадкой для всех, и это неведение приводило к дальнейшим стычкам среди поклонников Анечки.
Парни постоянно что-нибудь дарили ей. Иногда это были безделушки, вроде каких-нибудь новых и необычных ручек, карандашей, точилок или тетрадей с красивыми обложками. Но иногда были и вполне весомые по цене подарки - например, наборы дорогих импортных фломастеров или же заграничные пеналы с несколькими отделениями. Позволить себе подарить Анечке нечто подобное могли только дети небедных родителей. В таком юном возрасте дарителям кажется наверняка, что ценность подарка определяется исключительно его стоимостью.
Мальчику очень хотелось тоже что-нибудь подарить Анечке. На уроках, рассматривая со своего места её вьющиеся волосы, склоненную над тетрадкой голову, подергивание руки, записывающей за учителем важные факты, он всё время думал и не мог решить для себя важного вопроса: был ли он в неё влюблен или она ему только очень сильно нравилась.
Мальчик всё никак не мог определиться, какое же из этих определений ближе его сердцу. И с каждым днём ему всё больше и больше хотелось ей что-нибудь подарить. Что-то такое необычное, но непременно значительнее, чем у других. Чтобы она запомнила и обрадовалась его подарку. Но ни денег для его покупки, ни, хотя бы, стоящих для этого вещей дома, у мальчика не было, и это обстоятельство повергало его в дополнительные раздумья.
"Почему в жизни одним во всём везет, а другим почти никогда? - как будто задавал он кому-то вопрос. - Почему у одних есть всё - так, что, кажется, сама судьба благосклонна к ним? Всё им дается легко и, как бы, само собой. И почему у кого и так ничего нет, тем приходится ещё и много работать, чтобы только сводить концы с концами?".
Видя, как за некоторыми одноклассниками после уроков заезжали их родители на дорогих автомобилях, он невольно начинал сравнивать их жизнь со своей.
Мальчику хотелось верить в то, что всё должно быть устроено в мире как-то иначе, справедливее.
"Разве жизнь, - думал он, - настолько жестока, что позволяет, чтобы над бедными людьми, у которых и так ничего нет, все ещё и издевались в придачу?"
Вот так размышлял мальчик, а жизнь между тем шла своим чередом.
В том году весна выдалась ранняя. Солнце как-то уж очень быстро после лютой зимы стало верховодить на небе, разогнав в разные стороны и обесцветив своим напором серые облака. Изо дня в день оно принялось усиленно заниматься окончательным уничтожением под собой снега и льда. От такого натиска земля днём дымилась, исторгая из своих пор лишнюю влагу. Особо отчаянные мальчишечьи головы по утрам удирали из дома без шапок и курток, чтобы лихо демонстрировать окружающим своё абсолютное презрение к верхней одежде. Многим из них вечерами приходилось держать за это ответ перед родителями.
Однажды, на уроке биологии учительница рассказывала 7 "Б" о первоцветах. Она попросила ребят вспомнить эти цветы и перечислить их названия. Все тут же заговорили про ландыши и подснежники. Учительница рассказала детям про Красную книгу, про то, что цветы эти сейчас очень редко встречаются в наших лесах и поэтому занесены в неё для охраны. Говорила она и про то, что все люди должны эти первые цветы беречь и просто так не рвать.
Потом она развесила на стене блеклые цветные плакаты с изображениями, как она образно выразилась "весенних нетерпеливцев", и, переходя от одного к другому, остановилась, наконец, около рисунка подснежников. Учительница сказала, что люди ошибочно подразумевают под ними тёмно-синие цветы сон-травы, чьи букетики так часто продают на улицах весной. На самом деле, объяснила детям учительница, подснежники очень редкие цветы, они белого цвета и относятся к семейству амариллисовых - ближайшему родственнику нарциссов. В народе их ещё называют снеженками, снегосверлителями, снежными сережками, говорила она - и найти их в нынешнее время в лесу очень трудно. И раньше тоже было нелегко, заметила учительница. Поэтому в народе считалось, что тот, кто найдет подснежники и подарит их близкому или любимому человеку, тот будет вознагражден за это его особым расположением. Этим выражением учительница заменила слово "любовь", которое вертелось у неё на языке, но она посчитала, что семиклассникам пока лучше сказать по-другому. Однако дети всё и так сообразили как надо, вопросов не задавали, и урок скоро закончился.
После школы мальчик шел домой и думал про подснежники. Он хорошо запомнил урок, и теперь в его глазах будто отпечатались эти белые, никогда не виданные им живыми, колокольчики. На учебном плакате они выглядели хрупкими и какими-то печальными. Подснежники казались мальчику такими же одинокими, как и он сам - их понурые нарисованные головки ему
хотелось приласкать и отогреть своим дыханием, укрыть чем-нибудь в стылом весеннем лесу.
Мальчик пришел домой, пообедал, а потом, надев резиновые сапоги и старую теплую зимнюю куртку, сказал бабушке, что отправляется погулять во двор, после чего тихо выскользнул за дверь. На самом деле мальчик поехал на железнодорожный вокзал, и ему пришлось обмануть кондуктора в автобусе и проехать бесплатно, рассказав историю про то, что деньги у него отняли хулиганы. Таким образом он добрался до вокзала. В зале ожидания он изучил расписание пригородных электричек: когда и куда они отправляются, и в какое время возвращаются назад. Мальчик даже выяснил у пассажиров, в какой стороне ближе всего к городу лес. После этого он пробрался на нужный ему поезд, для чего опять прошмыгнул без билета мимо, отвлекшегося в сторону, проводника. Вскоре электричка тронулась, и мальчик, сидя в вагоне, стал смотреть в окно, продолжая думать о подснежниках в лесу, за которыми он сейчас ехал.
Когда он увидел, что поезд достаточно углубился в лес, то решил выйти из вагона. На платформе мальчик поинтересовался, когда будет обратная электричка, и запомнив время возвращения, спустился на дорогу. Свернув затем с неё в сторону, он пошел по липкой земле и лужам к леску, что шумел недалеко от налетевшего ветра. Озябшие деревья, трепеща, словно жаловались о чём-то друг другу. Дёргая голыми ветками под пронизывающим холодным напором, они словно пытались таким образом избавиться от надоевшего летучего сорванца.
Войдя в заросли берёз и осин, мальчик стал ходить между ними и искать проталины, обходя наполненные талой водой ямы и рыхлые сугробы в тенистых местах. Он помнил из школьного урока, где лучше всего искать подснежники. Мальчик шёл, как казалось ему, прямо и старался не петлять. Изредка он слышал справа от себя шум от проезжающих поездов. Это успокаивало его, хотя мальчик и не боялся заблудиться.
В тот день он ничего не нашел и вернулся домой, но на следующий день поиски цветов повторились снова.
Несколько дней подряд мальчик ездил в лес безрезультатно. Он уже хотел спросить на ближайшем уроке биологии учительницу о том, что, может быть, здешний лес вовсе не подходит для подснежников, и их не стоит искать в нём. Но он не хотел, чтобы кто-нибудь догадался о его поездках, и поэтому промолчал.
Мальчик так мечтал найти подснежники и подарить их Анечке!
А весна всё настойчивее изгоняла зиму. Ненасытные ручьи каждый день требовали от солнца утолять их жажду, и всё стремились куда-то или от кого-то убежать, поглощая по пути более слабых собратьев. Даже неумелые в полёте воробьи, и те так хорохорились и чирикали, что казалось, что и они тоже способны на нечто большее.
Земля окончательно выспалась, и по всему было видно, что она лишь решала, с чего начать весеннюю работу.
В этот день мальчик решил углубиться в лес. Он уже не боялся его, лес стал для него почти знакомым. Поначалу, в первые дни, дурманящий и головокружительный, теперь лесной воздух нравился мальчику. Вооружившись подобранной с земли веткой, он шёл по прошлогодней жухлой листве, поддевая её гибким прутом, и шагая, носком правого сапога изредка подкидывал кверху слежавшуюся за зиму растительную плоть.
Он уже не надеялся отыскать цветы и бродил просто так, как вдруг сбоку от себя увидел скромные белесые купольцы, венчавшие собой зеленые столбики ножек. Он понял, что, наконец-то, нашел подснежники.
Мальчик сразу подумал об Анечке. Как она, должно быть, удивится, когда завтра он подарит их ей, и как вообще все удивятся в классе, увидев, скорее всего впервые в своей жизни, эти самые подснежники.
Мальчик очень обрадовался, заметив, что цветов было достаточно для букета, и, радостно подбежав к месту, стал их аккуратно срывать. Своим видом они, вдруг, напомнили ему колокольчики, и мальчик даже подумал, что, вытаскивая сейчас их из земли, они должны бы заплакать и зазвенеть в его руках.
Но ничего этого не случилось, и ребенок стал думать, что подснежники должны сами догадываться о том, что срываются они по значительному поводу, а не просто так.
И поэтому он прошептал им слова об Анечке, все те слова, которые так хотел бы сказать ей, но пока не решался.
Он всё рассказал цветам о той девочке, для которой они завтра будут подарком. Мальчик решил, что подснежники должны простить его за то, что он обрывает их жизнь.
Он очень увлекся, собирая цветы, и не обратил никакого внимания на предупреждающее шипение, раздавшееся под его руками. А, может быть, и не услышал его из-за налетевшего порыва ветра.
В следующую секунду он увидел стремительный взлёт чего-то темного и гибкого из той стайки подснежников, которые были перед ним, и перед которыми он сидел на корточках. Мальчик почувствовал в правой руке боль от укуса и, поднеся ладонь к глазам, увидел две небольшие ранки и капельки крови из них, наливавшиеся и округлявшиеся на глазах. Мальчику вдруг стало очень жарко и захотелось пить. Он также почувствовал, что голова его стала тяжелеть и как-то непонятно кружиться. То, словно ускоряясь, то, внезапно замедляясь, совсем не так, как случалось раньше. Ему вдруг очень захотелось немедленно лечь на землю и заснуть. Мальчику стало казаться, что и сон этот тоже должен стать каким-то необычным для него.
Его укусила гадюка. Змеи в тот год почувствовали ранний приход весны, и стали повсеместно просыпаться от шорохов корней травы под землей, ищущих влагу. Одна из них тоже выползла погреться на солнышке, облюбовав для этого стайку редких цветов.
Мальчик ничего не знал обо всём этом - он вообще никогда не видел живых змей.
Тело мальчика обнаружили на следующий день недалеко от железнодорожной платформы. Его рука сжимала всего лишь один подснежник, остальные он обронил, пока шёл к остановке поезда. Их потом тоже нашли, эти увядшие за ненадобностью цветы. А по ним отыскали и место, где его ужалила змея. Только никто так никогда и не узнал, зачем же собирал мальчик в лесу эти подснежники.
Некоторые люди, помогавшие в поисках мальчика, действительно видели их впервые в своей жизни. И очень удивлялись тому, что на самом деле, настоящие подснежники - белого цвета, а не фиолетового, как многие из них были до этого уверены, принимая за них те, продаваемые весной на улицах, букетики лиловой сон-травы.