Аннотация: А боль замрёт, Скрутившись в жгут. Замрёт... И значит - не уйдет, Оставшись тут.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ...
(события и люди - подлинные, разговорный язык старалась сохранить в оригинале)
Заканчивалось лето 1947 года, когда Акулина, наконец, решилась оставить свой дом в селе Покровское Ухоловского района Рязанской области, и переехать на жительство к своей сестре Устинье, в далёкую неведомую Сибирь.
Вечер, стелившийся дымом печных труб среди домов и яблоневых садов, подходил к концу, когда она, сидя на приступках своего крыльца, давала последние наставления соседке Наталье, на попечение которой оставляла дом, продать его в эти послевоенные голодные годы было некому и не за что.
- Вот, пол в доме так и не настелили... - жалела Акулина.
- Да ежели бы твой Тимоха был жив...
- Тьфу на тебя! Бумага пришла, без вести пропал! Мало ли... Може где в плену, али в госпиталях без памяти.
- Кулинка, после войны уже два года прошло. Ты в уме? Али как? - дородная Наталья подобрала поближе под себя толстые распухшие ноги, с потрескавшимися до крови, босыми пятками.
- Я тебе конвертов приготовила. Еду к Устишке, так что адрест известен. Я их подписала. Ну, а письмо кого попросишь, отпишут, - наставляла Акулина.
С того памятного обеим женщинам вечера прошло двадцать лет.
- Двадцать лет, как один день, - мысли наплывали одна за другой, безжалостно доставая из прошлого Акулины родные лица умершей ещё младенцем дочери, и мужа, так и не вернувшегося с войны. А за окном мелькали перелески, полустанки, станции и даже долгие остановки в больших городах. Трясясь на верхней полке плацкартного вагона, она возвращалась, то ли к себе домой, то ли в свою молодость. Уж и самой не разобрать.
- Скоро уже, что ли? - стесняясь соседей, потихоньку ныла Наташка, внучка Устиньи.
- Пусть посмотрит, - рассуждала про себя Акулина, - откуда она родом, да и вообще... Что "вообще..." Акулина и себе затруднялась объяснить. А Наташке даже особо проситься не пришлось, вот и катились колеса поезда из Красноярска в Москву, ну а далее... Там видно будет как добираться.
Поезд, лязгнув буферами, остановился на перроне. За окном была Москва. Та и не та Москва, из которой уезжала Акулина почти двадцать лет назад.
- Суета сует. Как же мы с тобой, девка, тут разберёмся? - Акулина с волнением смотрела на многолюдный перрон. Все куда-то спешили, толкались. Народу-у-у-у...
- Баба Лина, а я читать умею. Вон, видишь, всякие указатели, там и найдём, куда нам дальше идти, - довольная Наталья крутилась с пятки на носок, в ожидании нового, еще не виданного зрелища - Москва!!!
В горле встал ком. От волнения Акулина села на полку, руки и ноги - онемели. Вот и молодость позади. Давно ли уезжала с этого же перрона. А уж двадцать лет прошло. И перрон не узнать. А ить домой едет. Дом у неё не продан. Она с Тимохой его построила. Хозяйка она в этих краях. Хозяйка!
- Ну, с Богом, - и Акулина подхватила чемодан.
Всё оказалось даже проще, чем ожидали. Пригородный автобус вез их по той же пыльной, просёлочной дороге, по которой она уезжала много лет назад. Сердце щемило, и на глаза наворачивались непрошенные слёзы. Будто не в автобусе ехала, а время мимо бежало вспять. Ничего на неухоженных полях не изменилось. Ничего.
Автобус остановился, съехав с асфальта на пыльную обочину. В нескольких метрах от вытоптанного за многие годы пяточка автобусной остановки, крутыми зигзагами уходила в даль просёлочная дорога. Шагать по ней, как и двадцать лет назад, пришлось пешком. Духота стояла такая, что даже дорожная пыль из-под ног не оседала, а прилипала к мокрому от пота лицу. Набитый подарками чемодан Акулина сноровисто поставила себе на плечо, и, придерживая его руками, зашагала по той самой дороге, по которой последний раз провожала Тимофея.
- Всё. Не хочу в твою деревню. Поедем назад в Москву. Там газировка, холодная. И мороженое есть, - ныла Наташка, волочась следом.
- Нечего теперь стонать. Надо итить. Може какой возница поедет, подвезет.
Наташка с тоской оглядела пустую дорогу.
- Ага, жди! - и села в пыль.
Акулина продолжала шагать ровным шагом.
- А-а-а-а-а... А-а-а-а...
Акулина всё также шагала вперёд, поднимая пыль.
- Я устала. Не видишь, что ли? - поднявшись и догоняя её, ныл ребенок.
- Вижу. Но тебя унести не в силах. Или ты останешься тут, или иди немного в стороне, чтоб пыль дыхание не забивала. Уж не так много осталось.
И Наталья, поняв всю тщетность своих слёз, поплелась следом.
Вот то место, где Акулина последний раз прощалась с Тимофеем. Она поставила чемодан на обочину. Наклонилась, провела ладонью по земле. Пережитые чувства, с новой силой вспыхнули в ней. Закрыв глаза, медленно сделала несколько шагов, чуть повернулась и вновь почувствовала прикосновение губ, рук и такой знакомый родной запах... От неожиданности Акулина тряхнула головой, но ощущение было так реально, что ей показалось будто она задела плечо Тимофея.
- Тимоха, Тимоха, я пришла, слышь? Пришла.
- Баба, баб! Ты чего? Ну, чего ты? - Наталья теребила её за юбку, явно не понимая происходящего.
Акулина нехотя стряхнула с себя наваждение. Если б могла, она бы упала на этой дороге, скрутилась в клубок, и пусть бы этот сон продолжался ещё долго - долго.
- Идем, - Акулина окинула взглядом место, будто ещё надеясь кого-то увидеть. Подняла чемодан на плечо, и они пошли дальше. Идти, правда, осталось немного.
На околице сердце защемило тонкой, пронзительной болью. Будто утром ушла и вот, к вечеру, вернулась. Так же виднелся заросший яблоневым садом старый заброшенный дом, так же вилась пустая пыльная дорога. Акулина продолжала шагать. Наталья, с опаской оглядываясь вокруг, жалась как кутёнок, к её ноге.
- Не крутись под ногами. Иди рядом. Наступлю ненароком.
Вот её дом. Краска на ставнях облупилась. И лишь чудом уцелели в покосившихся окнах, стекла.
- Ну, будет, будет брехать-то! Кого там принесло?
На лай собаки из дома вышла хозяйка. Щёлкнула щеколда.
- Уж и не признаю. Вы к кому?
Акулина сняла с головы платок, вытерла им с лица дорожную пыль, размазав ручейки слёз.
- Не узнаёшь щёль?
- Кулинка! Кулинка! Васёк, Верка!!! Слышьте щёль? - хлопая себя руками, как наседка крыльями, перебирая толстыми босыми ногами, Наталья смотрела на Акулину и плакала, плакала, забыв пригласить в дом. Обо всём забыв...
Хлопнула дверь и на крыльце показалась здоровенная деваха, по внешнему обличью сильно напоминавшая саму Наталью в молодости, аккуратно отстранив её плечом, вышел мужичок.
- Ну, что ж мы? Ты, чай, в свой дом приехала. Проходи, проходи. Прямо уж и не знаю, как сказать: гостья дорогая, али хозяйка?
Акулина молча подняла чемодан, подтолкнула вперёд себя Наташку, и медленно ступая, поднялась на крыльцо. Приложила ладонь к толстым дверным доскам, на минуту закрыла глаза и вдруг услышала... детский смех. Её душа, бережно хранившая все эти годы в своей глубине память о том, как её и Тимофея дочка, едва научившись ходить, шлепала босыми ногами за этой самой дверью, вдруг замерла, захлебнувшись жгучей, невыносимой болью. Она рванула дверь, мгновенно задохнувшись от спазма, резко и неожиданно сдавившего горло. Привалилась к косяку. В сумраке неосвещенной комнаты, на земляном полу, бегала, гоняясь за котом, маленькая девочка.
- Кулина, ты щё?
-Устала я, Наталья. Дорога дальняя, - радуясь, что в этом полумраке её лицо почти не различимо, прошла к печи и опустилась на лавку.
- Вижу жисть без изменений.
- Да уж, хучь бы хужей не было. И то рады. С тобой-то кто?
- Устишкина внучка. Илюшкина, значит.
- Ну, а это моя Верка. Поди, ещё совсем дитём помнишь? Да муж её Василий. Да девка их. Остальные-то отдельно живут. В своем доме двоих оставила. А уж, думаю, что твой зря пустовать будет. Вот тут и притулились.
- Ты не переживай. Я не за домом приехала, - оглядывая убогую обстановку и пол, так оставшийся не покрытым, Акулина благодарила Бога, Тихона, Устинью, свою Судьбу, что довелось ей отсюда уехать. Не выжить бы ей здесь. Давно бы уж вместе с дочерью покоилась. До Москвы и двухсот километров нет. По Сибирским меркам - не так далеко. А глушь и нищета такая, будто время тут остановилось.
Ужин привел Наташку и Акулину в уныние. Вареная картошка да капуста. По случаю приезда гостей - молоко. А так всё молочко на продажу. Ведь надо на что-то одёжу и обувку покупать. Дров на зиму. Да мало ли нужд. Копейка в доме всегда требуется. Вон пол, так и остался не застелен. Не потому, что дом Акулинин. Уж привыкли, почти за два десятка лет, как к своему. А копейки лишней нет.
Выпив кружку молока, Наташка, свернувшись клубком, уснула прямо на лавке.
- Ох, давно ли сами такими были? - Наталья старшая смотрела на приезжую гостью со странной смесью грусти и зависти. Вот, поди ж ты, тоже Наталья. А и сравнивать нечего. Вот не увез бы дед Тихон её отца отсюда, чем бы её жизнь отличалась?
Акулина осталась без ужина. Больной желудок требовал очень осторожного обращения. И если остаться без ужина она ещё могла, то такая еда ничего хорошего ей не сулила. Надо было подумать о пропитании.
- Може где магазин поблизости есть?
- Как не быть. Вон, к Марье стукнем - откроет. Так-то она там не сидит. Что ей - глазами торговать?
- Москва недалече. Там товару всякого - чего только душа пожелает.
- Энто в Москве. А у нас кроме "дунькиной радости", да тройного одеколона может что и есть, да я не припомню. Давно была.
На следующее утро Акулина принесла из местного магазина килограмм затвердевшей карамели и кулек галет, не менее твердых. Оставив все это на столе, и наказав Наташке никуда со двора не уходить, направилась на другой конец деревни. Все так же, как много лет назад, струился утренний туман, где-то звякнули пустым ведром, промычала корова, которую хозяйка почему-то не выгнала в стадо. Пустынная улица совсем не изменилась. По спине Акулины пробежали мурашки. Она перекрестилась: "Господи, помилуй". И направилась в конец улицы. Вот последний дом. Ещё немного. Остановившись, осмотрелась. Поросшая травой, трухлявая валёжина, всё, что осталось от поваленной когда-то старой бёрезы, на которой она сидела на вечерних посиделках молодой и влюблённой. Вот тут с деревенскими парнями стоял Тимофей. Акулина присела на остатки берёзы. Закрыла на минуту глаза. И почувствовала, как сердце наполняется теплом и любовью. Не было в этот момент в её душе ни боли, ни горя, Любовь - бессмертная и безмерная, жила в ней.
Вернувшись, застала суетящуюся Наталью:
- Ты нам дом оставляешь, а нам тебя и покормить-то нечем.
- Я счас в Москву за продуктами съезжу. Наташку у вас оставлю. На реку её не пущай. Девка городская. Не дай бог не убережем.
- Ой, какая река? Ты щё? Там давно воробью по колено.
- Наталья, ты окуньков-то помнишь? - Акулина смотрела на подругу своей юности и вспоминала, как уезжала на трудовой фронт, как оставляла на неё мать и этот дом.
- Дак, дура я дура. Антипушка-то мой всю ночь промерз, тех окуньков ловил, принес положил на крыльцо, а меня на тот момент к тебе унесло... Вот, видать их кот и того...
- Ну, твой Антип сам ещё тот кот был. Старая уж, а все туда же, всю ночь мужик на реке окуньков ловил, а как принес, они враз исчезли, - покачала головой Акулина, удивляясь такой доверчивости подруги.
- Может и правда, я тогда куда тех окуньков сама задевала, а может кот? Мне б мово Антипа хоть одним глазком увидать... А только бумажка пришла, что пропал он без вести. Так что пенсии за него детям не дали. Глядишь, была б похоронка, все легшее было бы.
- Мне вот тоже отписали, что Тимоха мой без вести пропал. Да получила я письмо от сослуживца его, что видел он его гибель, примерное место, где могилку искать, описывает.
- Энто ты такую даль к свому Тимохе и приехала? - Наталья опустилась на приступок крыльца.
- Ехала, потому как переживала, дом тут Тимохой построенный оставила, вроде как бросила...Да и надёжу имею - жив он. Ну а коли нет, своими глазами хочу могилку его увидать и поклониться. Опять же к дочери на могилку сходить. Кто знает, может уже больше не доведётся, - вздохнула Акулина.
- Могил-то тут, сама помнишь, какие бои-то были...
- Ну, щё ж. Завтра в Москву - продуктов вам привезу, да пусть моя Наташка у вас побудет, а я уж поищу. Может, найду. А нет, далее ждать буду. Значит, есть надёжа.
- Кулинка, сколь лет-то после войны прошло? Помнишь ли?
- Щё я, по-твоему, дура щёль? Уезжала ты все талдычила: сколь лет, сколь лет. И опять за своё. Давай-ка, спать. А из утра на автобус. Вот только с кем бы договориться, чтоб к приходу автобуса на подводе подъехал, да меня с сумками забрал.
- А утром и пообещаем Ваньке соседу, что читушку Московской привезешь, он и встренит.
Из Москвы Акулина привезла три битком набитых продуктами сетки. Босая и грязная Наташка, уже нагостившаяся до сыта, ревмя ревела, требуя ворочаться назад домой. Кое-как уговорив её погостить ещё немного и пообещав, что сходят с ней в Москве в Детский мир, Акулина направилась на погост. Уж какой день тут, а дочь не попроведала.
Старое деревенское кладбище заросло так, что не то, что могильных холмиков, а и крестов не видно из травы. Искала долго. Вначале нашла могилку своей бабушки, Просковьиной матери, выдрала траву, заранее заготовленной лопатой обровняла могилку. И только потом, по тёмно-зелёному островку травы, среди разросшихся белых соцветий, нашла могилу дочери. Вот, это же Тимофей обложил её тогда дерном, так и растёт трава, рукой отца уложенная.
Акулина приводила в порядок могилку дочери и потихоньку разговаривала, разговаривала... Будто хотела выговориться за все прожитые годы.
А на следующее утро с попутной возницей уехала в сторону той деревни, где по описанию находилось место гибели Тимофея и, значит, его могилка.
Не было Акулины трое суток. Наташка пробовала реветь, сидеть молча на печи, но особого впечатления её рёв ни на кого не произвел. Оставалось только ждать.
Вернулась Акулина уставшая, пыльная и задумчивая.
- Сколь могилок просмотрела. Есть где безымянные, но они под описание, где Тимоху последний раз видели не подходят. Да и документы у него при себе были. С чего бы он безымянным был?
- Мово Антипушки нигде фамилии не встречала?
- Нет, и твово нет. Поклонилась я всем безымянным могилкам, ежели, в какой Тимоха, пусть простит, что не узнала. Не в силах моих.
Через пару дней, сидя на приступках крыльца, точь-в-точь как двадцать лет назад, Акулина прощалась с Натальей.
- Так, значит, домой возвращаешься? - всматриваясь, в лицо Акулины с затаённым волнением, спросила Наталья.
- Сколь жила в Красноярске, столь и душой болела. Всё мне казалось, вроде как временно, а вот тут мой дом... - Акулина кивнула на потемневшую от времени дверь, сработанную ещё руками Тимофея.
- Коли хошь, оставайся. Дом-то твой. Я, ить, не против. Только глянь, какая наша жисть... Сколь наших ровесниц в живых осталось? Почитай все на погосте. Я, как старое дерево - скриплю хучь, да живу. И то радая, - Наталья разгладила на коленке подол выгоревшего ситцевого платья.
- Об чем ты? Живите. Може, какая весточка от мово Тимохи... Мне, когда в сорок седьмом уезжала отсюда, на вокзале цыганка нагадала, мол, под старость, на склоне жизни, встренишься со своим мужем. Вот и жду. За тем и ехала, не только домой ворочалась, а мечтала может какую весточку о нем найду, годы-то преклонные, может сбудется... А ты меня за дуру примаешь...
- Баб, ну скоро ты? - канючила Наташка, в мечтах уже гулявшая по заветному Детскому миру.
- Я тебе, Кулинка, так скажу: все мы в этом мире гости, вот предстанем перед Святым Престолом, он нам и определит постоянное место, - и расстроенная собственными возвышенными мыслями, Наталья, вытерла набежавшие слёзы левой стороной подола.
- Думала-то, что сюда домой возвращаюсь... А теперь уж и не знаю... Душа разрывается. Частью тут остаётся, а часть - туда улетает, - вздохнула Акулина. Все ещё черная, кудрявая, непослушная прядь выбилась из-под платка. Она привычным движением руки поправила волосы, поднялась с крыльца, перекрестилась, поклонилась низко, в пояс.
- Пошли уже, на автобус опоздаем, - Акулина легко закинула на плечо пустой чемодан, подарки раздарены, а везти отсюда... только память, ей чемодан не нужен. Взяла Наташку за руку, и направилась по пыльному проселку к автобусной остановке.