В мрачном зале с завешенными зеркалами я увидел женщину. Она сидела на стуле, согнувшись знаком печали. Серые волосы, собранные в кулю, напоминали моток паутины. Это мать Зигмунда. Сейчас она грустна, как никогда.
- Как Зигмунд? - спросил я. - Пришел в себя?
Но её взгляд значил больше, чем ответ.
- Теперь это мой дом, - сухо сказала она. - Никогда. Никогда больше сюда не приходи.
По пути в комнату я остановился. Зеркало зашторено черной тряпью. Слегка отодвинув край, я посмотрел на себя, и плюнув в ладонь, пригладил волосы. Ощущение не из приятных. Когда эта макушка начинает топорщиться, голова выглядит маленькой, словно воробьиной. А воробьев я не люблю.
Комната. Моих вещей здесь немного, может Зигмунд забрал что-то с собой? Эти дурацкие стены мешают вспомнить. Я просто схватил сумку за ручки, услышал как иглы внутри неё трутся друг о друга, и маленькие, пластиковые тубы, что зовутся шприцами. Пошел ты к чёрту, Зигмунд! Найду себе дом получше.
Тем же вечером я оказался в своей старой квартире. Странно, но когда я пытался открыть дверь, ни один ключ не подошел. Замок упорно отказывался жрать эти медные палки, плоские и цилиндрические, я вставлял их попеременно, а потом, в припадке злобы, просто вышиб дверь. Злачная обитель, здесь когда-то всё началось. Чтобы не терять времени, я сразу выволок из кладовки обогреватель - старый, масленый титан с грустным видом. Ручки на нём напоминают глаза, и вот он, пыхтя и разгоняя холод, глядит на тебя устало и обреченно.
К ночи настроение вообще испортилось. Я вспомнил, что Зигмунд должен мне стольник, ах, как мало счастья можно взять на эти деньги. Но он куда-то подевался, а требовать бабло с его мамаши - все равно что доить дохлую козу. С этими мыслями я улегся прямо на полу, и вдыхая пыль рубероида, сослужившего мне одеялом, постепенно стал отходить ко сну.
Меня потревожил звук. Такой странный, будто камень, стоящий на склоне горы, со свистом полетел вниз. Этот свит уменьшался, пока не исчез совсем. Я вскинул голову - темнота. Лишь красная кнопка на лице обгоревателя сияет далекой, печальной звездой.
Надо бы встать. Кто-то оставил здесь целую связку свечей. Я взял одну и чиркнул зажигалкой, пламя надкусило фитиль - так лучше. Комната, прихожка, кухня, коробки, забитые строительным мусором, стены в оранжевом свете. Я шел вперед, ни на что особо не рассчитывая, пока вдруг не оказался в ванной. Там, где у нормальных людей стоит медное корыто, зияла дыра. Интересное дело. Я опустился на колени и проверил - пространства под ней завались, может, там есть чем поживиться?
Дыра повела меня вниз, крутя и петляя, я натыкался то на коробки, то на какие-то лестницы, а то и вовсе заходил в тупик.
- Грехи открывают человеку все двери, - послышалось за спиной. - Только вот лестницы за дверями всегда ведут вниз.
Человек, сказавший это, на человека был в общем-то и не похож. Я поднес свечу к его лицу, но сумел рассмотреть лишь вздыбленные волосы на макушке. Прямо как у воробья.
- Ты хочешь пойти дальше?
- Хочу.
- Тогда ступай.
И я пошел за ним. В середине пути я понял, что свеча мне больше не нужна. В коридорах достаточно света. Здесь и там встречались таблички:
"Осознайте, что вы - повторение".
"Ничто не мертво, даже камни живые".
"Всё начинает меняться вокруг"
"Когда вас нет - вы свободны".
"Правда не нуждается в объяснениях".
"Вы - раб разбитого зеркала".
"Нельзя улучшить это".
Чем дальше мы шли, тем сильнее дрожали руки. Не от холода и даже не от болезни. Просто что-то мерзкое словно вселилось, пробралось в меня. Этот чудак, лица которого я не увидел, странные надписи ни о чём, и кто-то, постоянно следовавший за нами. Я понял, что уже не могу уйти, этот путь должен вести к концу.
- Когда это, блин, закончится? - спросил я у молчаливого провожатого.
- Так всё уже закончилось. - ответил он. - Неужели ты ещё не понял?
Вокруг вновь сгустилась тьма. Я полез за свечой, но обнаружил что мои руки связанны. Чудовищная беспомощность накатила со всех сторон, и я узнал в провожатом свое собственное лицо.
- Это моя жизнь. - сказал он. - Никогда. Никогда больше сюда не приходи.